Папярэдняя старонка: Кравцевич А., Смоленчук А., Токть С. Белорусы: нация Пограничья

Аўтар: Кравцевич А., Смоленчук А., Токть С.,
Дадана: 10-07-2011,
Крыніца: Вильнюс, 2011.

Спампаваць

ГЛАВА 3. ПАМЯТЬ НА ПОГРАНИЧЬЕ.
(на примере памяти о Второй мировой войне)
Смоленчук А.

Школьный учебник истории Беларуси как «место памяти / место забвения» о Второй мировой войне

Вторая мировая война в устной истории жителей западного и восточного Пограничья Беларуси

Образ власти

Образ партизана

«Чужие» в белорусской деревне. Повседневная жизнь

Культура памяти и ее взаимотношение с историографией в последние годы стали одним из приоритетов антропологии. Представители гуманитарных дисциплин активно обсуждают феномен памяти, проблему переосмысления, освоения прошлого и превращения его в элемент современной культуры [1] . Все это полностью соответствует традициям европейской цивилизации, которую вслед за Марком Блоком с полным правом можно назвать «цивилизацией памяти» [2] .

Беларусь не является исключением. Упорная борьба разных политик памяти здесь разгорелась сразу же после захвата белорусских земель Российской империей. В советский период белорусской истории эта борьба приобрела форму столкновения индивидуальной памяти с коммунистической идеологией и ее стремлением к полному контролю над массовым сознанием. Белорусскому обществу навязывалась история, которую никогда не переживали предки белорусов. В 1990-е гг. уже в Республике Беларусь началось постепенное «освобождение памяти» от советских идеологем. Начинался период доминирования национальной концепции прошлого. Однако он оказалася непродолжительным...

Сегодня в Беларуси происходит настоящая «битва за память». Современный политический режим, восстанавливая советские нормы взаимоотношений массового сознания и государственной идеологии, стремится установить контроль над памятью. В эпицентре этой борьбы оказалась Вторая мировая война, которую официальная историография в полном соответствии с советской идеологией называет «Великой Отечественной войной советского народа» [3] . Навязанный властями дискурс последней войны включает концепты самопожертвования белорусов как части советского народа, массового партизанского движения и победы как награды за подвиг [4] . Делается очень многое, чтобы скрыть военную трагедию Беларуси, обусловленную столкновением на ее территории двух тоталитарных режимов - гитлеровского и советского. Именно такое восприятие войны все еще доминирует в памяти людей, переживших ее, а также в работах историков, которые пытаются противостоять идеологическому давлению.

Для анализа ситуации, которая сложилась в белорусской культуре памяти о Второй мировой войне, следует обратить внимание на тексты школьных учебников, которые превращаются в «места памяти» (Пьер Нора) и одновременно в «места забвения», и память людей, переживших войну.

Школьный учебник истории Беларуси как «место памяти / место забвения» о Второй мировой войне

Не так давно французский историк Пьер Нора провозгласил «всемирную победу памяти». По мнению исследователя, память является реальной связью с прошлым. Она всегда включает личное переживание, определенный экзистенциальный опыт и может претендовать на истину более «истинную», чем истина истории, а именно на истину живой памяти о пережитом. История при этом остается только репрезентацией прошлого, которая стремится к «объективности», опираясь на «документ» и выявленный (либо сконструированный) исторический факт. На последнее обычно сильно влияет профессиональная подготовленность исследователя и... зачастую специфика существующего политического режима, по крайней мере та степень свободы исследования, которую этот режим (или само общество) может предоставить историку.

В эпоху наций и национализмов история вышла за рамки научной дисциплины и превратилась в идеологическое средство формирования новой идентичности. Она стала претендовать на роль памяти нации. Особенно ярко эта функция истории проявлялась в периоды распада одних и формирования новых территориальных, национальных и политических сообществ. Однако на рубеже ХХ-ХХІ вв. проявилась тенденция ослабления нациоформирующей роли истории. Возможно, это связано с тем, что в большинстве европейских стран национальное постепенно уступает социальному и политическому.

Пьер Нора в поисках определенной замены истории предложил концепцию «мест памяти». В 1984 г. историк определял их как следы прошлого, с которыми современные поколения уже потеряли связь. Через 12 лет он уже характеризовал «места памяти» как феномен, который «приобрел статус символа в мемориальном наследии той или другой нации» [5] . В определенном смысле «места памяти» стали определяться как места встречи памяти и истории, как своего рода дискурсивная практика, которая способствует идентификации субъекта с той или иной нацией. При этом актуализация прошлого сама приобретает форму символа. Понятно, что таким символом не обязательно должен быть набор конкретных мест. Это вполне может быть дата, название, памятник, наконец, текст школьного учебника истории.

Государство и общество традиционно придают учебнику истории большое значение. Как отмечал французский исследователь Марк Ферро, образ других наций и образ своей собственной, который живет в нашей душе, определяется тем, как в детстве нас учили истории [6] . Это остается на всю жизнь.

Образ прошлого, который предлагает школьный учебник истории, играет интеграционную роль для нации. Одновременно школьное историческое образование является частью идеологического обоснования легитимности существующего политического режима. Важнейшим элементом этого является образ собственной нации и образ ее врагов. Особенное значение приобретают темы, связанные с такими событиями, которые можно трактовать как точку отсчета, символическое начало нового периода истории. Война обычно находится в перечне этих событий.

Следует также заметить, что каждый учебник истории как «место памяти» имеет собственную «коллекцию» фактов, личностей и понятий, которые предлагаются в виде своего рода национального или государственного канона. При этом тот же учебник отправляет в забвение другие важные факты, личности и понятия. Таким образом, он становится «местом забвения». Милан Кундера однажды справедливо заметил, что сохранение памяти - это тоже одна из форм забвения.

Как же выглядит в качестве «места памяти» («места забвения») текст школьного учебника истории Беларуси, в котором освещаются события Второй мировой войны? Отражается ли в нем «пограничная» ситуация Беларуси? Какой образ собственной нации предлагается учащимся и в какой ипостаси предстает враг нации?

Для ответа на этот вопрос попытаюсь проанализировать тексты последнего поколения советских учебников и нескольких поколений учебников постсоветской Беларуси. Главное внимание будет уделяться понятийному аппарату, освещению проблемы ответственности европейских государств за развязывание Второй мировой войны, оценкам агрессии СССР против Польши в сентябре 1939 г. и присоединению Западной Беларуси к БССР и СССР, освещению военных действий лета 1941 г. в Беларуси, характеристике немецкого оккупационного режима и движения Сопротивления, а также оценкам белорусского вклада в победу над Германией.

В первые годы независимости учащиеся белорусских школ все еще пользовались советским учебником истории Беларуси (1982, на русском языке) [7] . Понятие «Вторая мировая война» в нем совершенно отсутствовало. Также отсутствовала информация о международных отношениях в Европе в конце 1930-х гг. и о тех соглашениях, которые приблизили начало войны [8] . События сентября 1939 г. были представлены следующей схемой: 1 сентября 1939 г. началась агрессия Германии против Польши. Польская армия была разбита, и советское правительство решило взять под «охрану жизнь и имущество трудящихся Западной Беларуси». Последние с радостью приветствовали «освободителей» из СССР. Правда, в конце темы неожиданно выяснялось, что на самом деле Красная Армия «освобождала» трудящихся не от немецких войск, а от «польских помещиков и капиталистов».

По мнению авторов, война для Беларуси началась 22 июня 1941 г. нападением Германии на СССР. Эту войну называли «Великой Отечественной» и характеризовали как «крупнейшее столкновение социализма с ударными силами мирового империализма» (с. 220). Бои в Беларуси описывались как череда примеров героизма и мужества советских солдат, а также усилий Коммунистической партии по организации обороны и т.д. Поражения Красной Армии не упоминались вообще. В результате школьники получали информацию о победах красноармейцев летом 1941 г., а в конце темы узнавали, что «враг захватил значительную часть территории нашей Родины» (с. 224).

Образ врага был представлен «немецко-фашистскими оккупантами» и «белорусскими буржуазными националистами», которые будто бы поддерживали гитлеровский порядок и издавна «были врагами Советской власти». Оккупационный режим характеризовался самыми «кровавыми красками»: «Вся Беларусь покрылась концлагерями и тюрьмами. Фашисты сжигали советских людей, закапывали живыми в землю, травили в душегубках» (с. 225). Соответствующие иллюстрации подтверждали этот тезис.

В качестве жертвы фигурировали славяне, белорусы, а также... «советские граждане». Трагедия еврейского населения предавалась забвению. Также не упоминались ни существование Генерального комиссариата «Беларусь», ни деятельность его руководителя Вильгельма Кубе, который неординарной социально-культурной политикой пытался привлечь белорусов на свою сторону.

Значительное место на страницах учебника занимала тема сопротивления оккупантам, которое характеризовалось как «всенародное» под руководством Коммунистической партии. Авторы утверждали, что «весь белорусский народ вел самоотверженную борьбу против гитлеровских захватчиков, проявляя массовый героизм и мужество» (с. 233).

Подведение итогов участия белорусов в войне («Героический подвиг белорусского народа») начиналось и кончалось утверждением, что белорусы «продемонстрировали безграничную преданность Советской Родине». Интересы белорусского народа подменялись интересами советской власти. Термин «белорусская нация» не употреблялся. Национальное упоминалось только при характеристике «предателей-националистов» и имело исключительно отрицательную коннотацию. Отмечалось, что общая численность партизан и подпольщиков составила 440 тыс. человек, что они уничтожили 500 тыс. немецких солдат и офицеров и т.д. (с. 242). Таким образом, трагедия Беларуси превращалась в «подвиг советского народа» и победу Коммунистической партии в Великой Отечественной войне. Последнее положение должно было утверждать легитимность коммунистического режима и способствовать превращению белорусов в советский народ.

Само понятие «Великая Отечественная война» предусматривало фильтрацию исторических фактов и предавало забвению все, что противоречило этому понятию. В результате Беларусь оказалась вне контекста Второй мировой войны.

Текст отличался монологичностью и категоричностью утверждений. Авторы не оставляли места для сомнений и рассуждений. Между тем внимательное чтение текста должно было вызвать у школьников ряд вопросов. Однако эти вопросы почти никогда не затрагивались. Учащиеся должны были запомнить и повторить написанное. Именно такой характер имели задания и вопросы. Фактически текст учебника моделировал отношения в социальной системе «массы - коммунистическое государство».

Первое поколение учебников истории в постсоветской Беларуси появилось летом 1993 г. Эти учебники на белорусском языке в большей степени были ориентированы на учителя, чем на ученика. Ни методическим, ни психолого-педагогическим требованиям, предъявляемым к учебникам, они не соответствовали. Методический аппарат был представлен исключительно контрольными вопросами и заданиями. Отсутствовали иллюстрации, фрагменты исторических документов, карты, схемы и т.п.

Авторы текста пытались компенсировать его недостатки полнотой освещения военно-политических событий, а также подчеркнутым стремлением к объективности и научности. В предисловии учебника «История Беларуси для 9 класса» [9] его авторы обещали рассматривать исторические события «с научных объективных позиций», ориентироваться на общечеловеческие ценности, преодолеть «односторонний классово-пролетарский подход в изучении истории общества» (с. 3).

Автор соответствующих глав учебника Владимир Сидорцов впервые в белорусской учебной литературе использовал понятие «Вторая мировая война». Правда, события сентября 1939 г. традиционно были вынесены за рамки истории войны и изучались в разделе «Межвоенный период. Поделенная Беларусь». Впервые упоминались секретные протоколы советско - германского договора о ненападении от 23 августа 1939 г., более известного как «пакт Молотова - Риббентропа», отмечалось, что эти протоколы вместе с советско-германским договором о дружбе и границах (28 сентября 1939 г.) являлись грубым нарушением права польского народа на самоопределение, фактически «новым разделом Польши». Одновременно автор пытался примирить провозглашенный приоритет общечеловеческих ценностей с белорусским национальным контекстом, утверждая, что секретные протоколы «объективно восстанавливали национальные права белорусского и украинского народов, нарушенные условиями Рижского мира 1921 г.» (с. 97).

В целом СССР трактовался как пособник главного агрессора - гитлеровской Германии. Поход Красной Армии в Западную Беларусь был следствием договоренностей с Германией. Автор отмечал захватнические цели кремлевских властей, но смягчал этот тезис информацией об «эмиграции» польского правительства в Румынию, а также утверждением одобрения этих действий «советскими людьми», «радостью трудящихся городов и сел Западной Беларуси» (с. 97). Соответственно, последствия присоединения Западной Беларуси к БССР и СССР В. Сидорцов оценивал позитивно, хотя и писал о насильственном «насаждении советского порядка», что сопровождалось массовыми нарушениями законности (депортации, аресты, принудительная коллективизация).

Глава «Беларусь в годы Второй мировой войны» начиналась военными событиями лета 1941 г. Понятие «Великая Отечественная война» употреблялось как синонимичное, но в тексте встречалось очень редко. Описание боев летней кампании 1941 г. заставляло вспомнить последний советский учебник. Текст представлял собой перечень эпизодов героизма и мужества красноармейцев, а также «мероприятий» большевиков (так в тексте) по организации Сопротивления. Однако факт поражения Красной Армии был признан, а ответственность за него возлагалась на Сталина и его ближайшее окружение (с. 113).

В теме «Оккупационный режим» упоминался административный передел территории БССР, в том числе создание «Генеральной округи Беларусь», назывались имена ее руковуодителей (Кубе, Готберг), отмечалось создание местной оккупационной администрации и полиции, сотрудничество части населения с этой администрацией. Автор упомянул о разрешении использовать белорусскую национальную символику, существование белорусских школ, театральных и научных учреждений, издание белорусских газет. Все это объяснялось стремлением оккупантов найти опору среди местного населения. Впервые был использован термин «коллаборационисты». При этом В. Сидорцов отказался от однозначного осуждения тех, хто сотрудничал с немецкими властями. В частности, отмечалось стремление части коллаборационистов работать для Беларуси.

Оккупационная политика характеризовалась как политика геноцида. Впервые на страницах учебника отразилась трагедия еврейского населения. В. Сидорцов утверждал, что только в Минском гетто и в лагере смерти «Малый Тростенец» погибло 100 тыс. человек (с. 116). Общее количество погибших жителей Беларуси составило более 2200 тыс. человек.

В описании движения Сопротивления В. Сидорцов отказался от тезиса о руководящей роли Коммунистической партии. Он отмечал активность беспартийных патриотов и рядовых коммунистов, борьба которых имела народные истоки (с. 117). Характерный для советской историографии термин «всенародная борьба» уступил место термину «массовая борьба». Впервые отмечались факты еврейского движения Сопротивления, деятельности польской Армии Краевой (АК) и Украинской повстанческой армии (УПА). Последние оценивались довольно критически. В частности, отмечалось, что АК вела боевые действия против советских партизан и подпольщиков, а УПА преследовала польское население, к которому часто присоединяла и белорусское (с. 123).

Большой фрагмент текста посвящен белорусским советским партизанам. Автор подробно характеризовал их боевую деятельность, создание партизанских зон, повторил традиционное для советской историографии определение количества партизан (374 тыс.) и подпольщиков (70 тыс.), а также размер нанесенных ими потерь немецким войскам (500 тыс. солдат и офицеров).

Отдельно следует отметить критические оценки отношения партизан к мирному населению. Впервые в учебной литературе отмечались случаи грабежей и насилия местного населения со стороны партизан (с. 126).

В тексте очевидна попытка отхода от канонов советской историографии. Это проявлялось как в новом фактологическом материале, так и в стремлении оценить процессы и события с позиции общечеловеческих ценностей и/или национальных. Термин «советский народ» вообще не употреблялся, критически оценивались действия коммунистических и советских руководителей и т.д. Значительно ослабел образ врага. Зато автор отметил деятельность немецких антифашистов, показал неоднозначность политики Кубе в отношении белорусского населения и отказался считать всех коллаборационистов врагами.

В отличие от советского учебника, который и через 40 лет после завершения войны не допускал никакого примирения с бывшим врагом и навязывал учащимся исключительно конфронтационное осмысление прошлого Беларуси, текст 1993 г. искал путь к такому примирению и тем самым к действительному окончанию войны в Беларуси. Следующие поколения учебников могли стать «местом забвения» самого образа врага. Однако после президентских выборов 1994 г. события стали развиваться совсем в ином направлении.

Известно, что содержание учебников 1993 г. вызвало протесты сторонников Коммунистической партии и СССР. Очень критично оценил их первый президент Беларуси А.Г. Лукашенко. Уже в конце лета 1994 г. Министерство образования попыталось изъять эти учебники из школ и заменить их учебниками советского периода. Соответственное распоряжение поступило в систему среднего образования. Но выполнить его удалось только в 1996- 1997 гг., когда были подготовлены белорусские учебники второго поколения.

Новое поколение учебников истории Беларуси уже имело иное методическое обеспечение, а тексты были адаптированы к уровню учащихся. Были очевидны также серьезные концептуальные изменения. В частности, они отразились в тексте учебника «История Беларуси для 11 класса» (2000, белорусский язык) [10] .

Авторы «военного» текста (Г. Марцуль и Е. Новик) историю последней войны поместили в раздел «Беларусь в годы Второй мировой и Великой Отечественной войны». Впервые события 1939-1940 гг. были представлены как часть Второй мировой войны. Одновременно закончилось прежнее противостояние двух понятий. Авторы решили эту проблему, показав «Великую Отечественную» частью Второй мировой войны.

Изложение темы началось с освещения проблемы ответственности европейских государств за развязывание войны (Г. Марцуль). Ее главная причина формулировалась как «борьба между крупнейшими капиталистическими государствами за передел зон влияния, которые сложились после Первой мировой войны» (с. 137). Главной виновницей называлась Германия, однако определенная доля ответственности возлагалась также на руководство Англии и Франции, которые придерживались принципа «умиротвореиия» агрессора, и на политическую элиту СССР. Отмечался факт подписания 23 августа 1939 г. секретного дополнительного протокола, который, как утверждалось, являлся грубым нарушением прав польского, латышского и эстонского народов на самоопределение (с. 138). Очень критически оценивался советско-германский договор о дружбе, подписаный 28 сентября 1939 г. Между прочим отмечалось падение авторитета СССР и дезориентация международных антифашистских сил (с. 139).

А вот в отношении к агрессии СССР против Польши повторялась известная советская концепция о необходимости взять под защиту население Западной Беларуси и Западной Украины (с. 139). При этом автор не позаботился о том, чтобы обьяснить школьникам, почему СССР вдруг решил обезопасить белорусов и украинцев от своего немецкого союзника.

Советские подходы заметны также в оценке последствий присоединения Западной Беларуси к БССР и СССР. Автор скрупулезно перечислил позитивные социальные изменения и отметил, что «западные области республики включились в общесоюзный процесс социально-экономического и культурного развития» (с. 140). Репрессии упоминались как нечто несущественное. Автор упомянул о выселении в феврале 1940 г. в восточные районы СССР «помещиков, капиталистов, чиновников, капиталистов - осадников, части кулаков» и высказал сожаление, что «среди них были ни в чем не повинные граждане» (с. 140). Надо отметить исчезновение тезиса о соответствии воссоединения Западной Беларуси с БССР белорусским национальным интересам. Однако не упоминались антибелорусские репрессии.

Евгений Новик, автор следующей части «военного раздела» учебника, попытался вернуть легитимность понятию «Великая Отечественная война» утверждением, будто она началась уже в первые дни агрессии Германии против СССР (с. 142). Автор отметил тяжелые поражения Красной Армии и подробно остановился на их причинах. На первое место он выдвинул успешную милитаризацию немецкой экономики.

Освещение оккупационного режима почти дословно повторяло текст советского учебника 1982 г.: «Беларусь покрылась сеткой концентрационных лагерей и тюрем. Людей сжигали, травили собаками, закапывали живыми в землю, отравляли в душегубках» и т.д. (с. 145). Автор употреблял термин «фашистский оккупационный режим». Традиционно перечислялись Тростенецкий лагерь, трагедия Хатыни, гибель 2200 тыс. человек.

Большое место автор отвел проблеме коллаборационизма. В отличие от учебника 1993 г. Е. Новик оценивал ее исключительно негативно. Все белорусские организации, в том числе и социальной помощи, характеризовались как «профашистские», а термин «коллаборационисты» трактовался как «предатели», «гитлеровские прислужники». Евгений Новик особое внимание отвел истории белорусской национальной символики. Отметив легальное существование герба «Пагоня» и бело-красно-белого флага, автор решил обмануть учащихся, заявив, будто бы «белорусские прислужники оккупантов... приветствовали друг друга возгласом "Жыве Беларусь!" с характерным выбрасыванием правой руки вверх» (с. 144). Кстати, коллаборационисты небелорусской национальности вообще не упоминались. Согласно учебнику, предателями были исключительно сторонники «Пагоні» и бело - красно-белого флага. Рисуя однозначно негативный образ деятелей белорусского национального движения периода войны, Е. Новик не удовлетворился портретом «белорусского националиста - гитлеровского прислужника». В перечне вопросов и заданий для учащихся оказался вопрос об общих чертах в деятельности представителей белорусского движения 1917-1920-х и 1941-1944-х гг. Это сравнение должно было убедить школьников в традиционной предательской позиции белорусских националистов.

Также впервые было отмечено участие в карательных акциях в Беларуси украинских и литовских формирований. Зато трагическая судьба еврейского населения вновь обрекалась на забвение. Евреи исчезли из истории войны в Беларуси.

Характеризуя борьбу против оккупационного режима, Е. Новик вернул в учебник советский термин «всенародная борьба». Ключевыми словами для обозначения участников сопротивления стали «коммунисты и комсомольцы», «советские партизаны» и «советские люди». При этом количество партизан определялось в 370 тыс., а подпольщиков - в 70 тыс. человек. Автор создавал исключительно позитивный образ партизана-героя. Исчезли всякие упоминания о насилии и репрессиях партизан в отношении местного населения.

Многочисленные примеры успешных действий советских партизан и подпольщиков сопровождались информацией о том, что АК и организации украинских националистов вели борьбу не только против немецких оккупантов, но и против партизан, подпольщиков и Красной Армии (с. 147).

Главу «Окончание войны» Е. Новик полностью посвятил роли СССР в победе над Германией. При этом совершенно не упоминались приведенные ранее в этом же учебнике (текст Г. Марцуля) факты, которые говорили об ответственности руководителей СССР за развязывание Второй мировой войны.

Таким образом, если образ собственной нации в тексте Е. Новика оказался сильно разбавлен «советским элементом», то образ врага значительно усилен «элементом белорусским». Настолько очевидной попытки связать белорусское национальное движение и оккупационный режим не наблюдалось даже в период СССР.

Летом 2006 г. в школы страны впервые в постсоветский период поступили русскоязычные учебники по истории Беларуси. Обратим внимание на учебник для 9 класса (2006) [11] . Его автором является уже известный нам по учебнику 1993 г. Владимир Сидорцов, который за прошедшие годы ухитрился изменить свои взгляды на совершенно противоположные.

Тема последней войны рассматривалась в главе «Беларусь во Второй мировой и Великой Отечественной войне». Глава начиналась концептуальным обобщающим текстом «Беларусь в годы военных испытаний». Решающим событием на пути к мировой войне названо Мюнхенское соглашение сентября 1938 г. между Великобританией, Францией, Германией и Италией. В. Сидорцов категорично утверждал, что именно англо-французская политика «умиротворения» Германии сорвала советский план создания системы коллективной безопасности в Европе и заставила СССР пойти на подписание пакта с Германией в августе 1939 г.

Полностью в соответствии с прежней советской идеологией отмечалось, что этот пакт позволил выиграть время, необходимое для укрепления безопасности (с. 129). Секретные протоколы упоминались как документ, который способствовал воссоединению Западной Беларуси с БССР. Соответственно поход Красной Армии характеризовался как спасение белорусов и украинцев от немецкой оккупации. Будто бы Польша уже не существовала.

Присоединение Западной Беларуси оценивалось исключительно позитивно, потому что, во-первых, в Западной Беларуси началась «созидательная работа по налаживанию новой жизни»: «Тут устанавливалась советская власть, характерными для СССР методами проходило социалистическое переустройство западнобелорусского общества, колективизация сельского хозяйства» (с. 130). В то же время «объединение белорусов в одном национальном государстве стало одним из факторов победы над фашизмом в годы Великой Отечественной войны» (с. 130). Репрессии советских карательных органов и трагедия миллионов людей, которые утратили государство и свободу, даже не упоминались.

Определяющую роль в борьбе против немецко-фашистских оккупантов, по мнению В. Сидорцова «образца 2006 г.,» сыграла Коммунистическая партия большевиков Беларуси. Количество партизан и подпольщиков составило те же 440 тыс. человек. Однако В. Сидорцов сумел «творчески» развить прежнюю советскую схему. Он впервые использовал термин «партизанский резерв», который насчитывал более 400 тыс. человек. Давать объяснение этому термину в учебнике автор счел излишним. Сидорцов также пересмотрел потери Беларуси. Ссылаясь на анонимные «новые источники», он заявил, что потери составили не менее 2800-3000 тыс. человек, т.е. погиб не каждый четвертый, а каждый третий житель Беларуси (с. 131).

Следующие параграфы стали нарративной иллюстрацией этого обобщающего текста. В параграфе «Воосоединение Западной Беларуси с БССР» повторялись тезисы о миролюбивой политике СССР накануне войны, об «освободительном походе» Красной Армии, о радости «крестьян, рабочих, ремесленников и интеллигенции» (последнее подтверждалось иллюстрациями). Автор ухитрился даже позитивно оценить советско-германский договор о дружбе от 28 сентября 1939 г. В. Сидорцов заявил, что «этот договор вместе с секретным протоколом к советско-германскому договору о ненападении объективно восстанавливал национальные права белорусского и украинского народов, нарушенные условиями Рижского мира 1921 г.» (с. 134). (Тут можно припомнить тезис нацистской пропаганды, которая оправдывала агрессивную политику стремлением «восстановить национальные права» немецкого народа, нарушенные Версальской системой).

Советские силовые преобразования характеризовались исключительно позитивно. По мнению В. Сидорцова, большинство кретьян поддерживали коллективизацию. Сопротивление оказали только богатые крестьяне, которых советская власть не раскулачивала (?!). Им оставляли столько земли, сколько они могли обработать собственными силами (с. 139).

Летом 1941 г. для Беларуси началась «Великая Отечественная война». Причины поражения Красной Армии В. Сидорцов объяснял неподготовленностью красноармейцев к оборонительным действиям (с. 142). Описание летней кампании 1941 г. свелось к перечислению эпизодов героизма и мужества (это подтверждалось многочисленными иллюстрациями), среди которых встречалась короткая информация о поражениях Красной Армии.

Много внимания уделялось политике геноцида. Впервые на страницах школьного учебника начал фигурировать термин «холокост». В качестве примера приводилась история Минского гетто, в котором погибло около 100 тыс. человек. Кстати, термины «гетто» и «холокост» оказались в перечне терминов, рекомендованных к усвоению. Также впервые использовался термин «остарбайтеры» с примерами судеб людей, вывезенных на принудительные работы в Германию (с. 156-158). А вот проблема коллаборационизма была оставлена без внимания. Автор отметил сотрудничество «части жителей Белруси» с оккупационными властями, упомянул о существовании белорусских организаций, но не стал развивать эту тему. Образ врага сконцентрировался преимущественно на немецких оккупантах.

Раскрывая тему сопротивления, В. Сидорцов писал о «массовом сопротивлении гражданского населения» уже в начале войны. Он вновь привел термин «партизанский резерв», в который на этот раз записал «весь белорусский народ»; активно использовал термин «всенародная борьба» (с. 166). Следует отметить очень частое употребление выражений «борьба за свободу Беларуси» или «борьба за свободу Советской Беларуси».

Автор также обратил внимание на деятельность АК в западных областях Беларуси. Он утверждал, что в 1943 г. АК стала на путь «массового уничтожения национальной белорусской интеллигенции» (с 173). Таким образом, польская АК стала частью образа врага, «потеснив» белорусских коллаборационистов.

В этом тексте заметно осторожное возвращение национального дискурса при полном доминировании советской концепции. Соответственно собственная нация отождествляется с «советскими людьми», а образ врага объединяет немецких оккупантов, польских партизан и белорусских коллаборационистов.

Также необходимо отметить наличие отдельного учебного пособия для 11 класса средней школы по факультативному курсу «Великая Отечественная война советского народа (в контексте Второй мировой войны)» [12] (русский язык, 2004). В 2004 г. этот курс был введен во всех средних школах и высших учебных заведениях страны. Анализ текста этого учебника говорит о том, что подходы его авторов были продублированы В. Сидорцовым в 2006 г.

Очевидно, что текст этого пособия является «местом памяти», связанным не столько с белорусской историей, сколько с историей СССР и советским народом. Одновременно он превращается в «место забвения» трагедии белорусского народа во Второй мировой войне.

По-прежнему большую роль играет образ врага. В учебниках последнего поколения он включает в себя гитлеровских оккупантов, белорусских коллаборационистов, а также... западного и северного соседей Беларуси. Литовцы в тексте книги фигурируют как коллаборационисты, а поляки - как враги советской власти.

Авторы школьных учебников и пособий в очередной раз «забыли», что историческая память не является площадкой для идеологических экспериментов. При всей их специфике тексты школьных учебников по истории не должны нарушать принцип научности. Продуктивный союз власти, идеологии и науки возможен тольки пра уважении этого принципа.

Можно утверждать, что современные школьные учебники по истории Беларуси не являются средством консолидации нации. Наоборот, они играют дезинтеграционную роль. Фактически укрепляется раскол общества на белорусское меньшинство и советское большинство, который стал очевидным в период президентства А. Лукашенко. Происходит реанимация советского образа прошлого, который санкционирует политику ресоветизации и идеологически укрепляет правящий режим.

В этой ситуации также можно говорить о «пограничности» Беларуси. Ее историческая память оказалась на определенном раздорожье. Дискурс «Второй мировой войны», связанный с тенденциями развития европейской историографии сосуществует с дискурсом «Великой Отечественной войны» как попыткой вернуться в советское прошлое. Последнее препятствует осознанию белорусской нацией ее принадлежности к европейской цивилизации.

Вторая мировая война в устной истории жителей западного и восточного Пограничья Беларуси

Анализ культуры памяти в Беларуси будет неполным без попытки затронуть память людей, которые пережили последнюю войну. Эта попытка может дать дополнительный материал для верификации того варианта истории Второй мировой войны, которую предлагают современные учебники истории Беларуси.

Особый интерес вызывает память жителей западного и восточного Пограничья Беларуси, где конкуренцию официальной советской (постсоветской) исторической памяти составляет индивидуальная и коллективная память не только белорусов, но также представителей других наций и культур. Каждое Пограничье - это территория сосуществования, столкновения и взаимопроникновения разных образов прошлого. Как раз на Пограничье официальная версия «культурной памяти» (Яан Ассман) встречает наиболее жесткую конкуренцию. При этом в данном тексте под западным Пограничьем понимается территория от Белостока до Новогрудка, от Гродно до Бреста, а под восточным - восточная часть Могилевской и Гомельской области, от Горок и Мозыря до российской границы.

При этом в качестве основного исследовательского метода избрана устная история, которая позволяет «заговорить» тем, кто историками и политиками всегда был лишен права голаса. Как справедливо заметил Марк Ферро, «параллельно с историей победителей, представленных церковью, нацией, партией или государством, может существовать контристория... Она не пользуется такой мощной поддержкой, как первая, и может существовать только в устной форме...». [13]

Правда, в ситуации, когда историки становятся служащими государства или нации, устная история может стать средством развития альтернативной историографии, т.е. истории человека, для которого ни нация, ни государство, ни церковь не являются предметом религиозного поклонения. Именно )то имел в виду Пьер Нора, утверждая, что дискурс памяти становится дискурсом антиисторическим, ибо создает возможность замены контролируемых властями исторических знаний (официальный варинт «культурной памяти») правдой личного человеческого переживания. Следует добавить, что данные устной истории не дают простых ответов на сложные вопросы. Зато они помогают сформулировать новые гипотезы, углубляют понимание исторического процесса и ставят под сомнение однозначные схемы и модели прошлого.

Объектом изучения сегодня стала память о военных и политических нластях, о повседневной жизни в условиях оккупации, о партизанах и полиции [14]. Анализ устных воспоминаний не только позволяет сравнить правду человеческой памяти и постсоветские идеологемы официальной историографии. Он дает шанс понять состояние, в котором оказался традиционный мир белорусской деревни с такими реликтами домодерной эпохи, как монокультурность, единая система социальных норм и ценностей, изоляционизм крестьянского общества с разделением жителей окружающего мира на «своих» и «чужих», регионализм идентичности («тутэйшасць») и т.д. Эти реликты сумели пережить катаклизмы Первой мировой войны, коллективизацию в БССР, социально-политические и культурные перемены в Западной Беларуси в межвоенное время.

Образ власти

Жители белорусско-польского Пограничья в XX в., не меняя места проживания и не имея права выбора, несколько раз изменяли свое гражданство. При этом официальная пропаганда государства-победителя всеми силами стремилась показать приверженность местного населения политическим переменам. В познейших исторических работах эта приверженность трактовалась уже как неоспоримый исторический факт, хотя зачастую историки опирались только на данные пропаганды военных лет.

Ярким примером превращения истории в политическую пропаганду являются работы белорусских советских историков, которые трактовали агрессию СССР против Польши в сентябре 1939 г. как «освободительный поход». Юрий Афонин, например, отмечал, что «население Западной Беларуси встречало советских воинов, как родных братьев, с цветами, "хлебом-солью". Повсюду в городах и деревнях происходили многочисленные митинги, на которых трудящиеся горячо приветствовали своих освободителей» [15] . Именно этими «штампами» советского прошлого переполнена сегодня учебная литература.

А вот современная белорусская историография отошла от советских идеологем. Например, Евгений Миронович обратил внимание на похожесть церемонии приветствия в разных местностях, что, по его мнению, свидетельствует о существовании специально разработанных сценариев. Триумфальные ворота в честь Красной Армии, как правило, сооружали там, где когда-то существовали ячейки Коммунистической партии Западной Беларуси и население подвергалось полицейским репрессиям [16]. По мнению историка Захара Шибеко, в сентябре 1939 г. большинство белорусского населения «проявило безразличие и нерешительность, ожидало дальнейшего развития событий» [17] .

В июне 1941 г. в Западную Беларусь вступали уже немецкие «освободители». Их пропаганда также стремилась показать радость белорусов по поводу очередного «освобождения». В самом деле, в немецкой пропаганде правды было не больше, чем в сообщениях Советского информбюро, которое на шестой день войны известило, что белорусские колхозники уничтожили большой отряд немецких десантников. Кстати, сводки Совинформбюро и сегодня являются источником для некоторых белорусских авторов. Например, Яков Трещенок однозначно заявил, что «сопротивление врагу на белорусской земле началось буквально с первых дней оккупации... Очень скоро оккупанты почувствовали всю силу народного сопротивления» [18]. Иной взгляд, по его мнению, могут высказывать только «коллаборационисты и их идейные потомки» [19].

Однако реконструкция средствами устной истории отношений жителей белорусско-польского Пограничья к политическим переменам свидетельствует об ином.

Практически для всех респондентов война началась в сентябре 1939 г.:

- Вайна пачалася з приходу «рускіх» (житель д. Шинковцы, 1916 г.р., АС.2002);

- У 1939 г. над самую восень пайшлі рускія на палякаў (жительница д. Василевичи, 1920 г.р., АС.2002).

В то же время для большинства населения Беларуси «благодаря» советской пропаганде война началась в июне 1941 г. с нападения гитлеровской Германии на СССР...

Следует также отметить, что при характеристике польской, советской и немецкой властей местоимения «своя» или «наша» практически не употреблялись. Сравнение разных властей обычно люди делали сами без просьбы исследователей. Похоже, что этим сравнением они занимались всю жизнь. Доминировало критическое отношение ко всем властям. В иерархии критериев оценки советской и польской властей чаще всего фигурировал материальный достаток и объем физической работы, которую приходилось выполнять. Личная безопасность жизни и здоровья была на втором месте. Культура (включая) и религия находились на последних местах этой иерархии. Правда, в период так называемых «вторых Советов», когда началась насильственная атеизация населения, которая сопровождалась репрессиями против католического духовенства и закрытием костелов, религия (особенно для католиков) вышла на одно из первых мест и конкурировала с коллективизацией.

При этом даже католическое население белорусско-польского Пограничья не скупилось на критические замечания по адресу II Речи Посполитой, которую в негативном плане сравнивали с «первыми Советами»:

- Што мы бачылі пры гэтай Польшчы? Нічога. Пры паляках нават цукру не было дзе купіць. Не было ніякіх заробкаў. Уся праца - у панскім маентку. Плацілі 70 грошай у дзень. I тое не адразу дастанеш (житель д. Радинилки, 1928 г.р., АС.2002);

- За Пілсудскім было яку няволі. Грошы былі танныя, a ўсе вельмі дарагое. А пры Саветах людзі адразу навучыліся жыць - сталі красці, сталі піць (житель д. Василевичи, 1914 г.р., АС.2002);

- Розніцы паміж Саветамі i палякамі не было. Падаткі плацілі i адным i другім... Пры паляках шмат працавалі. Хто багаты, той жыў добра... А бедным было кепска (жительница д. Василевичи, 1918 г.р., АС.2002).

Припоминалось разочарование новой властью, от которой ожидали улучшения жизни:

- A прыйшлі Саветы, пабылі... Маці кажэ: Не тыя Саветы! Не тыя Саветы, што мы чакалі! Бо зара абавянзковэ даставы, у лес ісцірабіць, пляны, дзерава вывазіць (житель д. Валилы, 1930 г.р., P05B.Wal.SZ/AS.NS.WS, 2001).

Изредка люди с одобрением говорили о «первых Советах»:

- Людзі рускіх не баяліся. Яны ў маёнтку пачалі калгас рабіць. Людзі пачалі хадзіць туды на працу. Унасжа нічога не было. A ў маёнтку ўсе было. Пры Саветах добра было. Начальнікі былі добрыя (жительница д. Шинковцы, 1920 г.р., АС.2002);

- Саветы прыйшлі i далі землю. Яны падзялілі маёнтак, які арэндавалі два жыдкі. Людзям гэта спадабалася (житель д. Василевичи, 1912 г.р., АС.2002).

Также редко звучало уверенное мнение, что лучше всего было в Польше:

- Калі б яшчэ пабыла Польшча, то было б яку Амерыцы. Лепей за ўсё было ў Польшчы. Хлеба заўсёды хапала (жительница д. Асташа, 1902 г.р., АС.2002);

- На немцаў глядзелі як на Саветаў - аднолькавы вораг (житель д. Селивановцы, 1929 г.р., АС.2002);

- Каб Саветы Бога прызнавалі, то не былі б пакараныя [...] Мы нежадалі далучэння да СССР, бо Саветы былі чужымі, а Польшча - усё ж такі свая краіна (жительница д. Ковняны, 1921 г.р., АС.2003). (Кстати, это был один из редких случаев, когда одно из государств (Польша) было названо «своим».)

Люди также сравнивали «первые Советы» со «вторыми» («вторые» пришли в 1944 г.). Сравнение всегда было в пользу «первых». Причем в этом случае главным критерием оценки выступала продолжительность существования власти:

- Першыя бальшавікі былі лепшыя, бо пабылі трохі ды адышлі. A другія як прыйшлі, то чэрці завылі (житель д. Чарнуха, 1916 г.р., АС.2003);

- Для нас «першыя Саветы» былі лепшымі, бо прыйшлі i хутка пайшлі адсюль. «Другія» былі горшымі, бо пачалі арганізоўваць калгасы (житель д. Селивановцы, 1929 г.р., АС.2002).

Сравнение Советов с немцами всегда было в пользу первых. В этом случае важнейшим критерием становилась личная безопасность:

- Саветы ўсё раздалі, а немцы зямлю пазабіралі. Пакінулі ўсім пa 15 сотак. Калі не пойдзеш на працу, немцы білі за гэта, маглі да смерці забіць (жительница д. Шинковцы, 1920 г.р., АС.2002);

- Немцаў баяліся больш, чым Саветаў. Немцы былі страшнейшымі. ...Гаспадарку лягчэй было весці пры немцах, бо не забіралі ўсё так нахабна, як бальшавікі. Але ж было страшней. Адзін стары казаў, што ехаў у Друскеніках i не прывітаўся з немцам. Той запыніў яго i як даў!.. Зуб выбіў. Пepaд немцам заўсёды трэба было запыніцца i вітацца. Пры Советах такога не было (жительница д. Чарнуха, 1916 г.р., АС.2003);

- Немцаў баяліся больш. Немцы людзей білі, вывозілі, забіралі. Саветы таксама вывозілі. З гэтай вёскі (Запурье Поречского сельсовета. - А. С.) вывезлі тры сям'і гаёвых (жительница д. Запурье, 1921 г.р., АС.2003).

О репрессиях «первых Советов» также говорили много, но лишь в редких случаях воспоминания носили очень эмоциональный характер:

- С приходом большевиков начались «чистки» местного населения. Люди не могли понять, в чём провинились? Одни говорили, что причина в том, что город (Гродно. - А.С.) защищался. Другие считали, что уничтожат всех, кто ходит в костёл. Напуганные люди стали прятать иконы [...] Людей забирали обычно ночью. Приезжала полуторка, кузов которой был закрыт брезентом [...] Людей загоняли в машины и везли на железнодорожный вокзал. Мы в то время жили недалеко от вокзала и ночью слушали плач и крики. Это страшно вспоминать. Иногда ещё доносился рёв обеспокоенных львов из зоопарка. Такой жестокости не дай Бог кому-нибудь видеть и слышать [...] В городе говорили, что в Пышках (лесопарк в пределах Гродно. - А.С.) расстреливают людей. Расстреливали и в городской тюрьме. Наша соседка, напуганная переменами, сняла иконы, на дверях нарисовала три пятиконечные звезды. Она скоро вышла замуж за советского служащего, надзирателя в тюрьме. Муж приносил с дежурства полотняные мешочки, наполненные крестиками, ружанцами, кольцами и серьгами. Я приходила играться к её дочке, и мы часто доставали эти мешочки и рассматривали то, что там находилось. В то время я ничего не понимала, а теперь знаю, что это были вещи людей, которых осудили на смерть (жительница г. Гродно, 1934 г.р., АС.2004);

- У вёску заехалі сем савецкіх танкаў. Застрэлілі польскага афіцэра. Як пазналі, што афіцэр? У яго рукі былі белыя, без мазалёў. Прыйшлі нелюдзі (житель д. Радзивилки, 1929 г.р., АС.2002).

Многие респонденты довольно спокойно говорили о советских репрессиях 1939-1941 гг. Возникало чувство, что после ужасов немецкой оккупации советские репрессии уже не казались чем-то очень страшным:

- Першыя Саветы раскулачылі Макара, які меў 12 кароў. Але таксама раскулачылі i Вайцахоўскага, які ні храна не меў (жительница д. Радзивилки, 1936 г.р., АС.2002);

- Саветы тут нічога не рабілі. Толькі солтысоў пазабіралі i пасадзілі. Гэта быў 1940 г. 3 нашай вёскі Саветы не вывозілі. У нас немцы вывозілі. Немцы былі горшыя i страшнейшыя за Саветаў. Рускіх мы так не баяліся. Немцы строгія былі. Як хто не пайшоў на працу, то конем гналі па вуліцы. Бабам то не, а мужчынам даставалася. Саветы былі лепшымі (жительница д. Василевичи, 1918 г.р., АС.2002);

- Спачатку, як Саветы прыйшлі, то яшчэ было добра, а потым пачалося раскулачванне ды яшчэ чорт ведае што... (житель д. Чарнуха, 1916 г.р., АС.2003).

Жительница г. Гродно, 1922 г.р., отвечая на вопрос, которая оккупация была более страшной, отметила, что советские репрессии всегда происходили тайно, а немцы убивали так, чтобы все видели и запомнили:

- Калі бальшавікі вывозілі, то людзі паміралі недзе далека. A іншым разам прыходзілі лісты, i мы ведалі, што яны жывуць у цяжкіх умовах, але ж жывуць. А немцы проста забівалі i скідвалі ўсіх у ямы... Адным словам, жыццё палякаў было несалодкім i пад бальшавікамі, i пад немцамі (AC.2004).

Отчужденность человека от государств, которые в период 1939-1945 гг. боролись за владение белорусско-польским Пограничьем, подтверждается также отношением местного населения к воюющим сторонам. Вспоминая военные действия, жители Сопоцкинского поселкового совета, преимущественно католики по конфессиональной принадлежности, почти не употребляли слов «свои», «наши». Только в двух случаях «своими» были названы солдаты и офицеры Войска польского. Житель деревни Шинковцы, 1916 г.р., который оказался свидетелем ареста красноармейцами бригадного генерала Юзефа Олыпин-Вильчинского, рассказывал, что с появлением «русских» «наши» солдаты начали разбегаться (АС.2002). Жительница д. Василевичи, 1920 г.р., вспоминала об отступлении польских войск:

- Нашыя палякі не мелі чым ваяваць [...] Нашыя не стралялі, a толькі адступалі (АС.2002).

Отношения к немецким и советским войскам располагались в диапазоне от страха до обычного ожидания: а что же теперь будет? Никто не вспоминал о «радости населения», которое будто бы «освобождали» в 1939 или в 1941 г. Но и сожаление о разгроме польских войск высказывалось очень редко:

- Рускіх сустракалі i ні добра, i ні дрэнна. Чакалі, што будзе (житель д. Василевичи, 1914 г.р., АС.2002);

- Як сустракалі Саветаў? Ніяк не сустракалі. Была нейкая дзіўная армія. Мы ix называлі «чубарыкамі», бо шапкі мелі дзіўныя. ...Але мы ix разумелі, 6о потым прыйшлі немцы, якіх ніхто не разумеў. ...Людзі не хаваліся, бо не баяліся Саветаў. Адразу знайшліся свае дэпутаты, свае міліцыянеры. Пераважна гэта былі бяднейшыя людзі (житель д. Селивановцы, 1922 г.р., АС.2002);

- Удзень было спакойна, а ўначы прыйшлі Саветы. Мы кінуліся ўцякаць i хавацца. У вёску мы вярнуліся праз два дні (жительница д. Василевичи, 1918 г.р., АС.2002);

- Ніхто Чырвоную Армію не сустракаў. Па вёсках хадзілі чуткі, што недзе ix сустракалі вельмі ўрачыста. Але ў нас нічога падобнага не было. Страха таксама не было. Каменная Русата - гэты была польская, каталіцкая веска. Заехалі салдаты на наш хутар. Мы ix пачаставалі малаком, i яны паехалі далей (жительница г. Гродно, 1924 г.р., АС.2002).

О радости рассказала только жительница Гродно 1934 г.р. По ее словам, многие гродненцы обрадовались известию о начале войны между Германией и СССР, так как надеялись, что больше никогда не будут вывозить людей к «белым медведям». Она же припомнила разговоры о том, что кто-то встречал немцев «хлебом-солью» (АС. 2004).

Воспоминания о послевоенном переселении значительной части католического населения белорусско-польского Пограничья в Польшу также свидетельствуют об отношении к политической власти. Главной причиной многочисленного переселения с территории БССР в Польшу в первые послевоенные годы был страх перед Советами и нежелание принимать советские нормы жизни, в частности идти в колхозы и платить большие налоги:

- Пры другіх Саветах шмат народу паехала ў Польшчу, бо тут зусім задавілі падаткамі (житель д. Радзивилки, 1928 г.р., АС.2002);

- Баяліся бальшавікоў. Прадавалі ўсё. ...Людзі ехалі самі, ніхто не гнаў, бо не жадалі ісці ў калгас (жительница д. Ковняны, 1921 г.р., АС.2002);

- Вёска Гадуны выехала амаль уся. Засталося не болей 15 гаспадароў з 70. Чаму выязджалі? Не хацелі ісці ў калгасы. Людзі прывыклі жыць самастойна, мець сваю гаспадарку (жительница д. Запурье, 1928 г.р., АС.2003).

Большинство респондентов также готовились к выезду, но по семейным обстоятельствам или потому, что власти не разрешили выезд, остались на территории БССР. Очень редко звучали и другие причины:

- Пасля вайны шмат народу выехала ў Польшчу. А я не паехала. Не хацела жыць пры паляках (жительница д. Ковняны, 1921 г.р., АС.2002); Пасля вайны шмат людзей выехала з вёскі ў Польшчу. Я не паехала, бо мела пяцерых дзетак, а мы пачулі, што будуць «садзіць» на нямецкую зямлю [...] Я не шкадую, бо тут мая Радзіма (жительница д. Шинковцы, 1920 г.р., АС.2002);

- Чаму не выехала? Дык палякі горшыя за бальшавікоў! (жительница д. Усеники, 1919 г.р., АС.2003).

Исследование устной истории среди православного населения белорусско-польского Пограничья проводилось на территории Поречского сельского совета Гродненского района (2003) и Деревновского сельского совета Слонимского района (2005). Было записано более 30 воспоминаний.

Очевидно иное, чем у католиков, отношение к приходу «первых Советов». Почти все респонденты говорили о радости населения.

- Як Саветы прыйшлі ў 39 г., то радасць была... Тады Саветаў не распазналі (житель д. Нагуевичи, 1923 г.р., АС.2005);

- Як сустракалі Саветаў? Ой, што вы!.. Усёй дзярэўняй не спалі, чакалі. Ой, радаваліся, што прыдуць. Як рады былі, вам не расказаць! I мужыкі, i бабы. Усе. Па дзярэўне бярозы павысякалі, кідалі веткі i цвяты. Гэта ж свае людзі ішлі. Встрачалі очэнь! Ішлі з музыкай да салдат. Праважалі ix пешша да самага Слоніма. А потым усім сялом ішлі дахаты (жительница д. Нагуевичи, 1928 г.р., АС.2005);

- У 1939 г. да нас прыйшлі, як казалі, «першыя Саветы». Савецкія салдаты нам спадабаліся. Былі прыемныя, вясёлыя. Песні для нас, дзяўчатаў перапісвалі [...] A людзі ўсе былі радыя, што прыйшлі Саветы. Нават мая цёця, якая яшчэ ў тую вайну страціла мужа i жыла даволі цяжка, неяк сказала: «Як будзе, так i будзе, але ўсё ж такі свае людзі!» (жительница д. Поречье, 1924 г.р., АС.2003);

- Супраць Саветаў ніхто не выступаў. Немцаў баяліся, а як прыйшлі Саветы, то думалі, што гэта свае людзі (жительница д. Старая Руда, 1919 г.р., АС. 2003).

Интересно, что местоимение «наши» было также использовано при пересказе позиции белорусов в 1939 г.:

- Калі немец напаў, то польскае войска ўцякло. Немец у грудзі, а бальшавікі ў спіну ўдарылі полъскаму солдату. Беларусы казалі: Нашыя ідуць. Гаварылі, каб здаваліся не немцу, a бальшавікам (житель д. Усеники, 1931 г.р., АС.2003).

Главной причиной этого недовольства был уровень жизни в межвоенной Польше. У православного населения белорусско-польского Пограничья недовольство было более сильным, чем у католиков. Православные также были более всего озабочены материальным уровнем жизни:

- Што людзі чакалі ад Саветаў? Пры Польшчы людзі ў дзераўнях жылі плоха (житель д. Хорошевичи, 1926 г.р., АС.2005);

- Страдалі людзі пры Польшчы. У нас тутака ў двары быў паляк, то ўсе ў яго рабілі (жительница д. Хорошевичи, 1930 г.р., АС.2005);

- Падаткі былі цяжолыя за Польшчай. Вучасткі былі маленькія, пясок... За Польшчай цяжалавата была... Ніякіх зарабаткаў у дзярэўне не было. Усё кармілі свае пяць пальцаў... Цяжало было (жительница д. Нагуевичи, 1928 г.р., АС.2005);

- Рускіх сустракалі нармальна. ... Калі прыйшлі Саветы, бацька неяк пажартаваў: «Каб яны прыйшлі гадоў на дзесяць раней, то я хоць бы адпачыў, а то ўсё праца ды праца» (житель д. Поречье, 1923 г.р., АС.2003);

- З прыходам Чырвонай Арміі нам стала жыць лягчэй. Бацька працаваў у сувязі, меў добрыя заробкі. На стале з 'явіліся цукеркі, мяса (житель г. Гродно, 1931 г.р., АС.2004);

- Гродзенцы па-рознаму аднесліся да прыходу Чырвонай Арміі. Палякі аднесліся вельмі варожа. Яны ўсе былі супраць. Ну, а беларусы? Беларусам не вельмі добра жылося пры паляках. Не было працы. Не ведаючы, што будзе потым, сустракалі больш-менш добра. Мой дзед казаў: «Хто ix ведае? Тут трэба яшчэ паглядзець!» [...] У размовах паміж сабой адныя пракліналі новую ўладу, іншыя прыглядаліся i нічога не казалі. Было так: палякі ўсе былі супраць, а беларусы яшчэ не ведалі, што будзе. Прыезжыя абяцалі «залатыя горы». Асабліва на першых выбарах казалі, штоўсё будзе нашае, заводы адыдуць рабочым, не будзе гэтых капіталістаў (жительница г. Гродно, 1926 г.р., АС.2004).

Слова «свои» и «наши» употреблялись православными респондентами значительно чаще, чем католиками, и только в отношении красноармейцев. Но и среди православных доминировали термины «Советы» (или «Первые Советы») и «русские». С каждым прожитым при советской власти днем она все более воспринималась как чужая.

- Арыштаванняў у вёсцы не было, але было страшнавата, бо мы нават ix гаворкі не разумелі (жительница д. Старая Руда, 1919 г.р., АС.2003);

- У 1939 г. людзі не верылі, што гэта надоўга (жительница г. Гродно, 1926 г.р., АС.2004).

Собеседники также много говорили о репрессиях, вспоминали о жертвах депортаций, ососбенно 10 февраля 1940 г.:

- Асаднікаў вязлі на вузкакалейку ў Новаельню. Павозкі бралі ў дзярэўне. Нашыя людзі адвазілі ix туда. Тады паабмарожвалі насы, вушы... А як там дзеці ехалі, паняцце не мею [...] У тое врэмя ніхто не мог нічога сказаць. Я цяпер удзіўляюся, што гэта за начальнік такі быў, што загадаў ix у такое врэмя вывозіць...А людзі да іх нармальна адносіліся. Да іх хадзілі ў зарабаткі. Ніякага вражаства да ix не было. Яны такія самыя трудзяшчыяся (житель д. Хорошевичи, 1926 г.р., АС.2005);

- У Рудні жылі палякі. Ix у 40-м гаду (сорак градусаў быў мароз) вывозілі вазамі. Гэта быў Цеслік i Шымчык з сем'ямі. Гэта ix павязлі на некія «белыя мядзведзі». А што людзі? Людзі, як бараны. А гэта жудасць. А тыя Саветы самі не ведалі, што яны робяць. Думалі, што можа тут усіх будуць вывозіць (жительница д. Загритьково, 1922 г.р., АС.2005);

- Выступлений против Советов я не помню. А вот, что хорошо помню, так это «чистки». Многих отсюда вывезли. Вывозили в Казахстан бывших военных пенсионеров, учителей, врачей, всех чиновников, часть духовенства. Забрали практически всю местную интеллигенцию. Мужа моей сестры, бывшего военного, арестовали, и он пропал без следа. Тётку с семьёй вывезли в Казахстан (житель г. Гродно, 1931 г.р., АС.2004).

Тема репрессий не ограничивалась трагической судьбой соседей-поляков. Люди вспоминали о репрессиях среди белорусов и других народов:

- [...] Вельмі хутка ўсе зразумелі, што можна казаць, а што нельга. Размаўлялі паміж сабой ціхенька, каб ніхто не чуў. Збіраліся групкамі. Белорусы асобна, i палякі асобна. У Гродне яшчэ шмат было яўрэяў. Калі Саветы прыйшлі, ім стала лепш. Яўрэі сябе ўзвысілі. Праўда, не ўсе. Добра стала бедным яўрэям, якія былі рабочымі. A ў багатых, што мелі дамы... пачалі ўсё забіраць i выганяць на вуліцу (жительница г. Гродно, 1926 г.р., АС.2004).

Отношение жителей православных деревень Слонимщины к немецким войскам в большей степени определялось бандитизмом партизан отряда имени П. Пономоренко, который действовал на территории Деревновского сельского совета в 1942-1944 гг. Люди рассказывали страшные истории о партизанских насилиях над жителями «лесных» деревень. На этом фоне о немцах говорили без чрезмерной враждебности:

- Немцы былі розныя. Некаторыя немцы былі харошыя. Як выгналі пад крэст (карательная акция в деревне. - А.С.), мама расказвала, то некаторыя немцы стаялі i плакалі. Жэншчыны плакалі, маліліся, i яны плакалі (жительница д. Нагуевичи, 1928 г.р., АС.2005).

Следует признать, что население белорусско-польского Пограничья с большим недоверием относилось ко всем политическим властям периода войны: католическое население иногда как чужую воспринимало польскую власть, а православное - «русскую» (или советскую). Люди сохраняли своеобразную «тутэйшасць», которая проявлялась в определенном изоляционизме. «Своей» власти здесь не было никогда. Даже если и появлялась надежда на «свою» власть, то реальная жизнь очень быстро ее разрушала. При этом главными оценочными критериями той или иной власти являлся уровень благосостояния и личная безопасность. Культурные и конфессиональные проблемы первоочередными не были. Жители Пограничья прекрасно владели мастерством быстрой адаптации к чужому языку и чужой вере. Правда, последнее более относится к населению православных деревень.

Анализ записанных воспоминаний позволяет также высказать мнение, что «тутэйшасць» католического населения как его доминирующая идентичность в период войны активно разрушалась. В воспоминаниях о послевоенном времени большое внимание уделялось судьбе католического костела и духовенства. Людей волновала проблема польскоязычной школы для собственных детей. Очень эмоционально вспоминали о коллективизации, которая активно разрушала традиционный уклад жизни. Перемены в сознании православного населения происходили не быстро. Однако и тут война нанесла сильный удар как по «тутэйшасці», так и по восприятию мира в категориях «свои» и «чужие». На последнее очень сильно повлияли белорусские партизаны.

Образ партизана

Тема партизанской борьбы против немецких оккупантов была одной из приоритетных в историографии БССР. Она же дала сотни сюжетов для художественной литературы (знаменитое стихотворение Янки Купалы «Партизаны» вошло во все хрестоматии белорусской литературы XX в.), кинофильмов и всего того, что немецкий исследователь Яан Ассман назвал «культурной памятью».

Белорусские историки и литераторы создали и распространили миф «партизанской республики», который стал одним из определяющих для сознания послевоенного поколения белорусов. Его неотъемлемыми атрибутами была идея партийного руководства партизанским движением, его массовости (более 440 тыс. партизан и подпольщиков [20] ), а также всенародной поддержки партизан и пополыциков. То, что не соответствовало концепции, разработанной в кабинетах комунистических идеологов, преследовалось или игнорировалось. Был ограничен доступ исследователей к «партизанским фондам» в архивах. Устные воспоминания жителей белорусских деревень совершенно игнорировались. Впрочем, советская действительность (и не тольки сталинского периода!) приучила людей «держать язык за зубами», и вряд ли устная история в условиях БССР могла быть ценным историческим источником.

Только в начале 90-х гг., после распада СССР и провозглашения независимости Беларуси, появилась возможность действительно научных исследований проблематики, связанной с периодом немецкой оккупации, в гом числе и партизанского движения. Одним из первых попытался переосмыслить эту страницу отечественной истории белорусский исследователь из Варшавы Юрий Туронок в книге «Беларусь пад нямецкай акупацыяй» (Минск, 1993). В частности, на основе немецких архивных материалов он составил таблицу потерь мирного населения в результате партизанской деятельности на территории Слонимской округи с 1 апреля по 30 ноября 1942 г. Оказалось, что за этот период партизанами было убито 1024 и ранено 272 человека. Из этого общего количества немцы составили соответственно 111 и 45 человек, полиция - 36 и 82, сотрудники администрации ( в том числе старосты и их семьи) - 140 и 19 и, наконец, мирное население - 683 и 88. Таким образом, потери среди мирного населения (крестьяне и так называемые «представители администрации») составили более 80% [21].

Эти данные стимулировали организацию экспедиции по устной истории в «лесных деревнях» Слонимского района. Участники экспедиции записывали устные воспоминания жителей деревень Нагуевичи, Хорошевичи, Загритьково Деревновского сельского совета. Среди опрошенных преобладали люди 1920-1940 гг. рождения, партизанская же тематика не вызывала большого желания вспоминать.

Какой же образ партизана сохранила память жителей Слонимщины?

Вопрос о времени и обстоятельствах появления партизан заставлял респондентов рассуждать о причинах партизанского движения. Чаще всего люди связывали появление партизан с немецкими карательными операциями против бывших военнопленных и евреев:

- Парцізаны з'явіліся вот калі... Кагда нашы адступалі адсюда ў 41-м гаду, проста беглі, паніка была. I тут многія асталіся ваеннаслужачыя як «прыпіснікі» - у Нагуевічах, у Харашэвічах. Цвяткоў такі... Яны жыліў старых людзей, памагалі ім, рабілі... A ў 43 ці 42-м гаду прыехалі немцы ў Нагуевічы i сказалі, што трэба ісці на рэгістрацыю. Нашыя i нагуевіцкія пайшлі туды, а эты Цвяткоў Ванька, ён мусі саабразіцельны быў, i не пашоў у Нагуевічы. Ix тамрасстралялі... А хто з ix астаўся, пайшлі ў лесу парцізаны [22] (житель д. Хорошевичи, 1926 г.р., АС.2005).

Следует заметить, что действительно в марте 1942 г. немецкие власти попытались вернуть назад в лагеря ранее освобожденных и размещенных по деревням пленных красноармейцев, так называемых «прыпіснікоў» или «прымакоў». Эта попытка обернулась тем, что тысячи бывших военнопленных пошли в лес, что значительно активизировало партизанскую борьбу.

- ...Не было ў нас парцізанаў, пакуль не сталі немцы людзей біць. Пакуль не сталі біць жыдоў. Бо як пусцяць зарадку, то не могуць ўсіх пабіць адразу, а падаюць усе. Як прыцямнее, то жывыя выпаўзаюць... Гэтак пачаліся парцізаны. Пасля пачалі браць нашых хлопцаў у парцізаны. Прыдзе i гаворыць, каб ішоў з ім. A калі не пойдзеш, то могуць i забіць... Парцізаны таксама ўсялякія былі. Былі гэтакія, што яны далёкія... a былі свае... То яны абіралі сваіх людзей. Сваі былі худшыя, бо ўсё ведаюць... Можа, каб немец людзей не біў, mo i парцізанаў не было б... З нашага сяла тожа пайшлі ў парцізаны. Прыйшлі парцізаны i забралі людзей... (жительница д. Загритьково, 1922 г.р., АС.2005).

Имела место мобилизация мужчин в партизанские отряды. Отказ мог обернуться трагедией. Партизанские угрозы не были пустым звуком:

- ...Парцізаны забілі Мішу Мацвеева Купіча. Ён не пайшоў тады начаваць у лес. Быў такі высокі, здаровы дзядзька. Яго расстралялі парцізаны, бо не хацеў ісці да ix. Скрываўся i ад немцаў, i ад парцізан. Ён быў нежанаты, меў каля сарака гадоў. Жыў з сястрою... Парцізаны былірозныя. Знаеця, воля была. Хто як мог. Каторыя былі акуратныя, а каторыя... Розныя былі... (жительница д. Нагуевичи, 1928 г.р., АС.2005).

Говоря о боевых действиях партизан, жители «лесных деревень», как правило, вспоминали об уничтожении партизанами десяти немецких солдат, которые приехали в д. Нагуевичи за продуктами, и о частых взрывах на железной дороге, что находилась в 7-10 км от названных деревень. Информация об уничтожении немецкого отряда приводится также в Хронике партизанской борьбы, опубликованной на страницах книги «Памяць. Слонімскі раён» [23] . Это же издание помогло идентифицировать партизанский отряд, который действовал на территории современного Деревновского сельского совета. Это был отряд имени П. Пономоренко, которым с декабря 1942 г. по январь 1944 г. командовал Иван Зайцев [24] . Кстати, в одном из интервью местных партизан назвали «зайцами» (видимо, от фамилии командира). Это еще одно доказательство, что жители д. Нагуевичи, Загритьково и Хорошевичи имели дело не с бандитами, а с регулярным партизанским отрядом.

Партизаны воевали против немецких оккупантов, но при этом совершенно не учитывали возможных трагических последствий этого для жителей «лесных деревень»:

- ...Парцізаны зрабілі засаду за Нагуевічамі. Там озера было, вада стаяла. Парцізаны заселі з двух бакоў i там немцаў укакошылі, забілі. Каторых забілі зразу... А каторыя немцы ў багну палезлі. Афіцэр усё з пісталета адстрэльваўся. Заграз па самыя вушы. Дабілі яго там. Забілі ўсіх дзесяцёх. Гэта было ў аўгусце. Мы тады ўсе думалі, што нам - Харашэвічы, Нагуевічы - усім хана будзе. Не спасёмся. Дзесяць чалавек немцаў забілі разам! I ўсе днём жывуць, а вечарам усе выбіраюцца ў лес. Пашці все. Забярэмсяў лес, касцёр раскладзем i спімо, алеякі там сон. Камары грызуць... Пахадзілі, пахадзілі нядзелі дзве. Не едуць немцы. А патом... У гумне спалі. Жніво ўжо было... Сасед рана вышаў i бачыць, што кругом ляжаць немцы i паліцаі, адзін каля аднаго. Што тут дзелаць?...Усех людзей сагналі немцы ў дзеравянны зруб ад недабудаванага магазіна... А пад гарой паляглі немцы i паліцаі з пулямётамі. Некі ix начальнік паехаўу Нагуевічы. Прыехаў адтуль, нешта гаргытаў, гаргытаў... (житель д. Хорошевичи, 1926 г.р., АС.2005).

- Сказалі нам, што калі будзе хоць адзін парцізанскі выстрал, то вам канец. A калі не будзе, то будзеце жывы... (жительница д. Хорошевичи, 1930 г.р., АС.2005).

- A парцізаны на гарьі сядзелі... Гэта шчасце, што яны не выстралілі. Думаю, што ні аднаго п'янага не было, а каб выпілі, то абязацельна які б выстраліў. Нас бы тады не было (житель д. Хорошевичи, 1926 г.р., АС.2005).

- ...Унас парцізаны дзесяць чалавек немцаў забілі... Ці думалі парцізаны, што за гэта могуць дзярэўню спаліць?Іх гэта не інцерэсавала. Яны ж у лесе. ...А немцы акружылі дзярэўню. Загналі ўсіх nad крэст у канцы дзярэўні. Акружылі, далі лапаты, паставілі пулямёты. Сказалі, што ўсіх выб'ем. Нас магліўсіхубіць. Але прыехаў некі начальнік. Нешта яны гаварылі, гаварылі... Мужыкоў аддзялілі направа, жэншчын i дзяцей налева... Тады яны забралі 65 чалавек, мужыкоў толькі ў Германію. А жэншчын адпусцілі. I немцы былі розныя. Некаторыя немцы былі харошыя. Як выгналі пад крэст, мама расказвала, то некаторыя стаялі i плакалі. Жэншчыны плакалі, маліліся, а яны плакалі. Там было пару чалавек самаахоўцаў, а больш немцы i немцы. Ці плакалі самаахоўцы? Не! Нашыя беларусы хужэйшыя! Знаеця, з дурака зрабіце пана... (жительница д. Нагуевичи, 1928 г.р., АС.2005).

Наиболее эмоционально, но также и наиболее осторожно, респонденты реагировали на вопросы о партизанских визитах в деревню, которые часто превращались в ничем не ограниченное насилие и разбой:

- [...] Што тады было? Картошка. Мала ў каго хлеб быў. Немцы прьіезжалі за яічкамі, за курамі. Было голадна [...] Немцы самі курэй не лапалі. Прыдзе, убачыць курыцу i гаворыць: «Ідзі лапай!» Ідзеш i лапаеш, дзве-тры... Каб не біў. Іхлеб бралі. A парцізаны i не пыталі. Прышоўухату, ляжыць хлеб на стале, забярэ i пойдзе. Парцізан не будзе пытаць. Парцізаны нехадзіліў форме. Прыдзе, убачыць, спадабалася яму твая куртка, значыць, здымай [...] I пакрывала бралі, iбяльёбралі, iверхняе, iніжняе.Яныўсёноччу хадзілі, рэдка, калі днём. Іўсё больш на конях ездзілі вярхом. У ix не было ні машын, нічаво. A коні такія былі... Прыдзе парцізан да майго дзядзькі, забярэ каня, асядлае, дні два паганяе, прыгоніць, кіне i другога возьме. А куды яны ездзяць не знаю. Але, калі прыганялі, ад каня адзін дух заставаўся.

[...] Аднаму парцізану пасля вайны далі дзесяць лет. Даказалі, што людзей забіваў, цэлымі сем'ямі. Але ж i другія забівалі! Знаеця, як людзей забівалі... Вось прыедуць, станеш прасіць, каб нешта не забіралі... Зараз за цябе i заб'юць. Унічтожаць! Усяго хватала. Каго забіралі i ў лесе расстрэльвалі, а каго i на месцы. Знаеця, за гэтае врэмя мало хто нават i раздзеўся па-настаяшчаму. Такое тварылася, што не дай Бог!... (жительница д. Нагуевичы, 1928 г.р., АА.2005).

- [...] Гэтая Жэня была дзядзькі майго жонка. Я яе дзяцей потым гадавала... У тую ноч парцізаны 14 чалавек забілі. Казалі, што будуць пашпарты правяраць... Дзядзька потым з ціху памёр. Проста нутро яго не выдзержала. Ён выбег: «Хлопчыкі, што ж вы робіце!» (знаёмыя ўсе ж былі, суседзі!) Як жа дзеці астануцца?

- І табе зараз тое будзе! Бярыце суку!

Яў падпоп схавалася. А дзядзька выбег: «Жэнечка»... A яеўжэ няма.

[...] Немцы былі ўсякія людзі, як хто. I нашыя былі не ўсе роўныя. I нашыя людзей забівалі. Парцізаны рабавалі i забівалі. Сколька парцізаны i ў нас уністожылі! Эту Лёдзееву Ганну забілі. За што? Прыехалі, забралі, павязлі і... ўсё. Аўдоццю тожа. Янку з Харашэвіч [...] I заб'юць, i невядома куды чалавек падзеўся. Такія тыя парцізаны. Хто каму паможа? У каждага свая бяда... (жительница д. Загритьково, 1922 г.р., АС.2005).

Однако на Слонимщине были и другие партизаны. Люди вспоминали о рейдах партизанского соединения генерал-майора Филиппа Капусты:

- I другія атрады ішлі. Некія яшчэ «капуснікамі» зваліся парцізаны. Не знаю чаму так звалі. Нескалька раз яны ішлі праз нашу дзярэўню. То тамака яны i страдалі тыя парцізаны! Нашыя то не асоба яны страдалі. А тыя - босыя, памучаныя, страшныя. Яны нічаво не бралі ў людзей. Нічаво. Што самі людзі дадуць. Выносілі на вуліцу. Каровы шчэ ў нас былі. Хто малака прынясе, хто хлеба, хто што. Нашыя парцізаны баяліся тых «капуснікаў». Нашыя людзі не жадныя былі. I парцізан кармілі, якія дзе прахадзячыя. Выносілі людзі i давалі [...] Але гэтакія бедненькія ішлі саўсем, то людзі выносілі (жительница д. Нагуевичи, 1928 г.р., АС.2005).

В многочисленных интервью на партизанскую тему наиболее эмоционально звучала тема «своих». Рефреном повторялось: Сваі былі худшыя [...]; Нашыя беларусы хужэйшыя[...] и т.п. Вспоминая о партизанах, респонденты будто еще раз переживали уничтожение традиционного крестьянского уклада, где со «своим» обычно связывались все надежды.

Аналогичное отношение к партизанам было выявлено также на белорусско-российском Пограничье [25]. Респонденты отчетливо делили партизан на «своих» («свойских») и «чужих». «Свои» в большинстве случаев - это местные мужики, которые добровольно или по принуждению пошли в лес и влились в партизанские отряды. В д. Машково (Добровский сельский совет) Горковского района Могилевской области рассказывали о 18 молодых парнях, которых «забрали в партизаны» без их согласия (АС.2004). Как и на Слонимщине, местоимение «свои» совсем не означало существования между деревней и партизанами хороших отношений. Обычно «свои» вспоминались очень критически, как «дурні, што проста так бегаюць па лесе» (АС.2004).

Люди не особенно церемонились с эпитетами, когда разговор заходил о «своих» партизанах: бандыты, тарбэшнікі, бобікі, хулюганы. Главным критерием оценки было отношение партизан к местному населению. Респонденты отмечали, что одни партизаны (справядлівыя) просили помочь продуктами, а другие (хулюганы, бобікі) - сами забирали:

- А тады прійдуць жа этыя, парцізаны [...] Як справядлівыя, так ціхенька стукаюць, як хулюганы [...] как дадуць у дзьверы, i завесы вывалюцца. Яны ж, парцізаны, абманіюць, усе обманам i жывуць [...] Етыя ціхенька пастукаюць, папросюцьхлеба,малака папросюць [...]Імадцыдзіш, дасі, а я ўжо была тама замужам, дык, у старіка мёд быў, a людзі падказалі [...] Дак яны папрасілі, ён вынёс ім. А хулюганы этыяў вокны дзагаюць: «Давай мёду» іўсё (жительница д. Абраимовка, 1915 г.р., B04M.Abr.NJT/Ns.OS.);

- Калі б партызаны харошыя былі, сваіх бы людзей не пайшлі грабіць (АС.2004);

- Парцізаны толькі людзям врэд дзелалі. Ходзяць, забіраюць последнее. Шапкіякія надзець, хлеб, скаціну. Парцізаны не дай Богу нас былі! (АС.2004);

- Можа, партызаны дзе i былі харошыя, а тут, у Машкове, - не было (АС.2004).

- Мы ix (партизан. - А.С.) звалі тарбэшнікі. Патаму, што былі парцізаны харошыя, a былі такія, што пашлі ў лес сем'ямі i тады абіралі этых людзей (жительница д. Маслаки, 1931 г.р., B04M.KKW/AS).

Жители деревни Маслаки категорически отвергли информацию местного музея о разгроме партизанами немецкого гарнизона. В соответствии с их воспоминаниями партизаны вошли в деревню после отступления немцев и стали мстить тем, кто сотрудничал с оккупантами. Так, были застрелены староста и переводчик из комендатуры, дьяк и дьячиха. Жители были вынуждены обратиться к офицеру Красной Армии, который, по их словам, остановил самосуд.

Следует признать, что местоимение «наши» вообще не употреблялось в отношении партизан. Люди не смогли простить насильственных действий в отношении жителей деревни:

- Мы каліў кусках (на заработках,- А.С.) былі, ляжым на печы, заходзіць адзін, здявай, кажыць, шубу. Запытаў, хто мы адкуль, атрымалася знаёмыя. Дык ён кажыць, чаго ляжыш, пайшлі ў лес, там будзе i што есці i што адзець. А так шубу здзелі i пашлі. Во якія партызаны етыя. Партызаны былі адзетыя, аружонныя, а етыя - есць нечаго, яны ў лес ідуць, а тады па дзяреўні ходзюць [...] Етыя што з дзяреўні пашлі, дык якія ета партызаны [...] Дзе мы ў бежанцах былі, там былі ў Западней, дзяреўня Косіна. Во тама страха было. За Мінскам недзе. Дзяреўні гарелі кругом. Днём немцы, паліцаі, а ноччы парцізаны [...] Бо прыходзюць, ды давайцяхлебіяшчо што. Мацярі, як далі сюда прікладам (жительница д. Костюшково, 1925 г.р., B04M.Kas. KFR/PK.NP).

На вопрос, почему она сама не пошла в партизаны, прозвучал красноречивый ответ: «Я што зарабіла, то i з'ем. Чужога хлеба не ела. Якая ж з мяне партызанка?!» (АС.2004).

Очень часто сельчанам было сложно отличить партизан от бандитов. Как повторяли в д. Машково: лес - бес, хто ix разбярэ, усякія хадзілі (АС.2004). Кроме того, в ответах чувствовался своеобразный крестьянский менталитет с распространенной нормой: Мая хата з краю... Часто встречалось мнение, что ў партизаны i паліцаі разумныя не пайшлі (АС.2004). Люди говорили также об отсутствии помощи со стороны партизан. Один из респондентов на вопрос, помогали ли вам партизаны, ответил: «На што мы ім? Абуза!» (АС.2004).

«Чужими» (синонимы - дзействіцельныя, за ўласць, справядлівыя, настаяшчыя) называли диверсионные отряды и окруженцев, которые действовали в немецком тылу. Люди говорили о хорошем вооружении, о военной форме и утверждали, что они воевали за Родину. Только однажды прозвучала негативная оценка «чужих»:

- Чужыя былі гэтыя парцізаны. Яны спачатку забіралі хлопцаў маладых, мужчын да сябе насільна, а потым выгнали «Нам самім няма чаго есці, а вы тут чаго шляецесяі» Якія ж гэта парцізаны! Былі ў нас парцізаны плахія (жительница д. Тушевая, 1925 г.р., АС.2004).

Очень опасным было то, что на партизанские действия оккупанты отвечали карательными акциями, направленными преимущественно на мирное население белорусских деревень. Резкие оценки партизан прозвучали, например, в «партизанской» деревне Тушевая Городокского района. Расстрел всего мужского населения деревни и ее сожжение было наказанием за убийство партизанами немецкого солдата.

О немецких репрессиях в ответ на действия партизан говорили во многих деревнях восточного Пограничья Беларуси:

- [...] Яны Возкі спалілі, а патом Вольску спалілі, разам з людзьмі спалілі [...] Спальвалі вёскі немцы. А чаго? Парцізаны падарвалі браніпоезд (жительница д. Александровка, 1928 г.р., АС.2004).

Насилие со стороны партизан, сожжение деревень карателями создавали атмосферу настоящего апокалипсиса. Жители деревень Слонимского района припомнили возрождение архаических способов спасения деревни и ее жителей:

- ...А тутука за ноч (я яшчэ малая была) мужчина храсты пастаўлялі чатыры, а бабы напралі-наткалі чатыры ручнікі, выткалі, дзярэўню ўсю аснавалі три разы ніцьмі. У суботу - нядзельку хадзілі, маліліся, спявалі... (жительница д. Нагуевичи, 1934 г.р., АС.2005).

- ...Усё рабілі за адну ноч. Мужыкі храсты зрабілі, а жэншчыны напралі таго льну, наткалі палацэнца i ўсю дзярэўню абвялі тры разы ніткамі.

Як веска начынаецца i задамі ішлі-ішлі i нітку цягнулі. Гэта аберагала ўсю дзярэўню. Эта ўсе людзі рабілі самі ад сабе. Ніхто не спаў. I дзеці нават хадзілі. Рабіліўсё па-прастому. І ўсё зносілі жэншчыны, хто што, хто што. Адна прадзе, другае тчэ, трэцяя снуе, чацвёртае - тое робіць. Ткалі ў Мілашкі. I Каліноўскі нешта рабіў. Пралі ў яго. У двух хатах ткалі, бо чатыры ручнікі ніза што не выткалі б (жительница д. Нагуевичи, 1928 г.р., АС.2005).

- ...Як сталі ўжэ немцы выбіваць i сёла паліць, то за ноч храсты пастаўлялі, іручнікоў наткалі, i вячэру зрабілі. Цэлы дзень пасцілі, нічаво не елі, а вечарам трохі поснага паелі. Збіраліся эта рабіць у адной хаце. Рабілі гэта, кабБог спас сяло. Каблюдзі засталіся.... (жительница д. Загритьково, 1922 г.р., АС.2005).

- ...У вайну хадзілі па дзярэўне, храсты стаўлялі... У ночы мужчыны храсты пастаўлялі. I там ля кладбішчаў у нас дарога была. I там пастаўлялі. А бабы сабраліся, і ў насручнікі ткаліўночы, напралі i ткалі... І ўжэ павесілі, каб напроціў вайны. За адну ноч усё гэта рабілі. Ніхто не спаў. Сабраліся ў адзін дом. А гэтак хадзілі вечарамі пад крыжы ды ўсё маліліся. Такое адзін раз было. Так згаварыліся. Сабраліся бабы ткаць ручнікі, а мужчыны храсты ставілі. Я прала ў тую ноч. Ці дапамагло, Бог яго знае? Засталася дзярэўня (жительница д. Загритьково, 1928 г.р., АС.2005).

Эти архаические обряды («абудзённікі») свидетельствовали об исчезновении последних надежд на «своих», на человеческую помощь. У «абудзённіках» проявилась вся сила «традиционного общества», которое внешне разрушалось под давлением эпохи модерна, но продолжало жить как миф, интуиция, вера. Нерациональное восприятие мира «прорастало» через рационализм модерна.

Если существование партизан было связано с наличием лесов, то старосты и полиция - это повсеместное явление. Старосты обычно были «своими» (часто до войны они занимали должности председателей колхозов) (B04M.KKW/AS). Старост выбирало как местное население, так и назначали немцы из мужчин, что оставались в деревне. Часто это были инвалиды или, как заявили в д. Гривец (Маслаковский сельский совет), «обычные нетрудоспособные» (B04M.Hryw.MZS/NS.0S). Оценка деятельности старосты полностью зависела от характера взаимоотношений, которые сложились между ним и деревней. Встречался как позитивный образ спасителя (Праз яго мы выжылі), так и негативный образ (Баяліся слова сказаць, каб незабіў). Старост в отличие от полиции не всегда отождествляли с немцами. Часто припоминали, что он отвечал за хозяйство...

- Каму харошы, каму плахі, усім не ўгадзіш (B04M.Len.MPM/NS.0S);

- Быў падусі бочкі гвоздзь, i для партызанаў, i для паліцаяў (B04M.Abr. Jad/NS.OS).

В воспоминаниях о партизанах очень часто возникали также «полицейская тема». Анализ устных воспоминаний жителей белорусско-российского Пограничья позволяет утверждать, что образ полицейского не имеет однозначной характеристики. Люди припоминали разные пути и разные причины, которые приводили односельчан в полицию. В частности, в полиции можно было оказаться в результате немецкой мобилизации (забіралі сілай, каб у партизаны не пайшлі). Иные пошли добровольно, рассчитывая на материальные выгоды (бивала прыдуць, i што хочуць адбяруць). Но обычно оценка полиции также зависела от отношения последней к сельчанам:

- Як яны аднасілісь да народу, так i народ - да ix (B04M.Hryw.MZS/ NS.OS).

Безусловно, записанные устные воспоминания не дают оснований для широких обощений на тему отношения партизан к населению белорусских деревень. Но они однозначно опровергают тезис советской пропаганды о «всенародной поддержке» партизанского движения и заставляют усомниться в выводах уже современных историков, что «в абсолютном большинстве взаимоотношения партизан и местного населения были чрезвычайно благородными» [26] .

Собранные материалы подтверждают выводы немецкого историка Бернгарда Кьяри, который на основании изучения документов оккупационной администрации утверждал, что партизан часто боялись больше, чем немецких карательных акций. Тем более что партизаны действительно составляли «черные списки» так называемых предателей, которые подлежали расстрелу на месте [27] .

Упомянутый немецкий историк сравнил белорусское общество во время войны с группой людей на плоту, которых уносит могучий поток. Плот несет через пороги и водопады, он постепенно разрушается. Каждый стремится выжить. Кто-то цепляется за бревна плота, другие бросаются в воду, чтобы доплыть до берега. Некоторые сталкивают своих товарищей по несчастью, чтобы облегчить плот. Отчаяние подталкивает к действиям тех, кто потерял всякую надежду... [28]

В картине, нарисованной немецким исследователем, отсутствуют люди, которые пытались бы спасать не только свою жизнь, но и жизнь иных людей на плоту... Конечно, этот образ можно проигнорировать, отмахнуться, что это немецкое понимание нашей истории, основанное исключительно на немецких документах. Но стоит задуматься, почему так часто жители «лесных деревень» подчеркивали, что свае былі худшыя, что ад сваіх найболыи i нацярпеліся. Даже сегодня многих жителей белорусских деревень (особенно мужчин), людей преклонного возраста, трудно разговорить на тему партизан. Они будто бы все еще боятся...

Большой интерес представляют также ответы на вопросы, которые касались послевоенных партизанских формирований, что вели борьбу против советской власти. Воспоминания были записаны в деревнях Сопоцкинского поселкового совета (2002). Отношение людей к этим партизанам не зависело от национальности последних. Партизаны делились на «хороших» и «плохих» (или «партизан» и «бандитов») в зависимости от того, грабили они людей или нет:

- Прыходзілі партызаны. Хацелі забраць парася, але забралі карову. Яны ваявалі так: удзень спяць, a ўначы прыходзяць у вёску i патрабуюць сала (житель д. Радзивилки, 1928 г.р., АС.2002);

- У нас добрых партызанаў не было. Адныя бандыты былі, а не партызаны (жительница д. Асташа, 1925 г.р., АС.2002).

Только однажды прозвучало слово «наши», но это местоимение и в этом случае не означало симпатии респондента к партизанам:

- Партызаны былі рускія i наши польскія. Рускія не рабавалі магазіны. Яны казалі: «Дайце нам столькі, каб мы маглі жыць». A польскія самі ўсё забіралі.

Респондентка признала, что наиболее страшно было после войны:

- Пасля адыходу немцаў тут такое жахлівае пачалося бандыцтва. Людзей у хатах забівалі (жительница д. Шинковцы, 1920 г.р., АС.2002).

Следует отметить почти постоянное употребление слова «бандиты» в отношении послевоенных партизан. Все без исключения респонденты негативно оценивали деятельность партизанских груп после войны. И это несмотря на то, что основную массу партизан в околицах Сопоцкино и Поречья составляло местное польское население, которое боролось за возвращение польской государственности:

- Пасля вайны былі групы, якія хацелі Польшчу адваяваць. Хадзілі да 1950 г. Удзень працавалі, a ўначы ішлі ў лес i ваявалі. Кралі, забіралі кабаноў (житель д. Василевичи, 1914 г.р., АС.2002);

- Партызаны пасля вайны хацелі скінуць Савецкую ўладу i вярнуць Польшчу (жительница д. Ковняны, 1921 г.р., АС.2002);

- Пасля вайны партызанаў ужо не было, былі толькі бандыты [...] Людзі баяліся тых бандытаў. Яны шмат каго забілі [...] Называлі ix «сжуцай боты». У вашу людзі так не баяліся, як пасля яе (жительница д. Василевичи, 1920 г.р., АС.2002);

- Партызаны-бандыты тут былі пасля вайны. Толькі людзей рабавалі. Зайдуцьухату i ўсё забіраюць. Потым Саветы ўсіх пералавілі i судзілі (житель д. Селивановцы, 1922 г.р., АС.2002);

- Былі ў нас тутэйшыя партызаны з Літвы. Яны нічога добрага не зрабілі, толькі ўсё забіралі ў людзей i крычалі «Зжуцай боты» (житель д. Селивановцы, 1925 г.р., АС.2002);

- Сястра выйшла замуж за рускага афіцэра з першых Саветаў. Партызаны (ужо пасля адыходу немцаў) забілі іяе i бацьку. Бацька быў дэпутатам, i яны думалі, што ён выдасць. Гэта бандыты былі, а не партызаны. Хадзілі i людзям шкоду рабілі (житель д. Ятвезь, 1925 г.р., АС.2002);

- Цо оні зробілі для паньства? A ходзілі в ноцы i рабовалі. Ту сонседы аповядалі, як тэ партызанты забралі вепша, можэ венцэй ніж двесці кілё. А ix посадзілі на лавку кола стола як на шлюбе i навэт піснонць не далі, ні плакаць, ні мувіць. I там ix білі за цось. Оні можэ не давалі тэго вепша? Бабка не раз плакала як апавядала. Оні ніц добра не зрабілі тэ партызанты (жительница д. Соничи, 1931 г.р., АС.2002).

Политические цели этой партизанской войны люди оценивали довольно критически. Один из респондентов даже пошутил, что партызаны ваявалі за Польшчу ад можа да можа, a сталіца - Гожа [29] (житель д. Чарнуха, 1916 г.р., АС.2003).

Партизанская тема в устной истории заставляет также задуматься о месте историка в современном обществе. Современные попытки восстановления советской идеологемы партизанской борьбы не имеют ничего общего ни с наукой, ни с нормами морали. Устные воспоминания о партизанах опровергают дискурс «Великой Отечественной войны» и поднимают проблему гражданской войны...

Партизанская тема наиболее ярко отражает процесс распада традиционного крестьянского сообщества. Во время войны разрушались все социальные связи, которые делали самодостаточным изолированный мир белорусской деревни. Распадалась иерархия сельской социальной системы. Вместе с ней исчезала единая система моральных и религиозных ценностей. Наконец, разрушался прежний стереотип восприятия мира через систему категорий «свой» и «чужой». Фактически можно говорить об исчезновении того крестьянского сообщества, которое когда-то было основой идентичности и давало чувство защиты. Человек оставался один на один с проблемами военного времени.

«Чужие» в белорусской деревне. Повседневная жизнь

Война продолжала разрушать изоляционизм крестьянского сообщества. Население белорусской деревни было вынуждено познакомиться почти со всей Европой. По меньшей мере, жители восточного (белорусско - российского) Пограничья вспоминали немцев, евреев, поляков, финнов, «чехословаков», украинцев, русских и «смолян». Все вместе они относились к категории «чужих», которые противостояли «нашим». К последним респонденты относили красноармейцев, о которых говорили исключительно положительно. С их появлением связывали окончание войны. Если «свои» («наши») выступали единым монолитом, то «чужие» такого единства не имели. Респонденты отличали, например, немцев от финнов, а поляков от «чехословаков».

Чаще всего среди «чужих» фигурировали немцы. Первая встреча с ними была наполнена страхом, возможно, обусловленным антинемецкой пропагандой начала войны. Однако присутствовал и обычный человеческий интерес к ранее невиданному. В дальнейшем отношение к немцам зависело преимущественно от того, как война повлияла на судьбу респондента и членов его семьи. В качестве крайних позиций на восточном Пограничье можно рассмотреть отношение к немцам жителей д. Маслаки и Тушевая (Горокский район Могилевской области). В первой из них всю войну находился немецкий гарнизон, и немецкие солдаты вели себя достаточно миролюбиво. Некоторые из респондентов даже употребляли выражение «наши немцы», отличая «своих» немцев от иных, припоминали ситуации, когда солдаты помогали местному населению (например, подсказывали, когда ожидать очередной отправки молодежи на работу в Германию). А вот в памяти жителей д. Тушевая сохранился однозначно враждебный образ немца-карателя, что связано с карательной операцией лета 1943 г., в результате которой было расстреляно все мужское население деревни, сама она была сожжена, а женщины и дети стали беженцами. Однако следует признать, что практически у всех респондентов отсутствовал однозначный стереотип немца-убийцы.

Воспоминания также свидетельствуют, что обычно немцы не учитывали национального своеобразия населения, называя всех «русскими». Исключение составляют только воспоминания людей, вывезенных на работы в Германию. Там их белорусскость играла определенную роль.

Интересный материал дали попытки жителей Пограничья объяснить понятие «немецкий порядок». Респонденты белорусско-российского Пограничья чаще всего говорили о жесткой дисциплине и работе (каб працавалі i не варавалі), а также припоминали расправы с теми, кто боролся против оккупационного режима.

Ответы жителей западного Пограничья наполнены конкретными примерами и эпизодами из личной жизни:

- Што такое «нямецкі парадак»? Адзін гаспадар не здаў 8 яек, то атрымаў ад прыехаўшага камісара з Друскенік восем удараў нагайкай. А мы з суседам аднойчы павезлі малако здаваць у Друскенікі. Пакуль немцы яго прымалі, сусед прапанаваў пайсці пагуляць na гораду. А ён шмат паліў. Дык вось скруціў сабе цыгарэту з газеты, запаліў, i мы пайшлі. Толькі адыйшлі ад млячарні, a mym немец ідзе насустрач. Мы шапкі паздымалі, адышлі ў бок i прывіталіся: «Дзень добры». А той немец параўняўся, ды як стукне майго суседа па твару i па цыгарэце. Аж кроў палілася. Гаворыць: «Спачатку выкінь цыгарэту, а потым вітайся» (житель д. Чарнуха, 1916 г.р., АС.2003);

- Немцы хадзілі па вёсках i глядзелі, ці маеш ты, чым засеяць поле. Калі нехта не меў, то давалі зерне. Але ж дысцыпліна была моцнай! Не тое, што сёння. Нельга было на працу не выйсці. У Шынкаўцах было пасажана шмат бульбы. Немцы загадалі Васілевічам, Каўнянам, іншым ісці капаць бульбу. Усе пайшлі, ніхто не застаўся. A калі б нехта не пайшоў, маглі б да смерці забіць (жительница д. Василевичи, 1920 г.р., АС.2002);

- Нямецкі парадак? Дарогі не было, гразна было. Ён пройдзе, скажа, каб ад двара канаўку пракапалі, то прайці нельзя было, лужы (жительница д. Машкова, 1922 г.р., АС.2004);

- «Нямецкі парадак» - гэта парадак моцны. Напрыклад, гаспадар мае каня. Калі немец убачыць, што конь ці карова мокрыя або конь не падкуты, або таблічка на возе (прозвішча i веска) адсутнічае, то добра дасць «абрахамам» (кнутом - А.С.). Можа быць i штраф. Трэба глядзець, каб конь быў чыстым. Хадзілі немцы з солтысам па хлявах, глядзелі, які парадак, як конь стаіць, як карова (житель д. Селивановцы, 1922 г.р., АС.2002);

- У ix парадак строгі быў, не тронь нічога, будзіць валяцца ні тронь, а не, дык цябе растраляюць. A самі забяруць тады. Нічога не бяры, нікому не дары нічога. Парадкі ў ix былі будзь здароў, жалезныя (жительница д. Маслаки, 1918 г.р., B04M.Mas.AMM/PK.NP).

- «Нямецкі парадак» быў жорсткі. Гарэлку, напрыклад, гнаць не давалі i піць не дазвалялі. П'яных на вуліцы білі так, што больш не пілі. A калі лавілі тых, хто гнаў гарэлку, то саджалі ў гарадзенскую турму, i мала хто адтуль выйшаў. Лічаныя людзі рызыкавалі гнаць гарэлку. Гэта цяпер людзі распіліся. Так, некаторыя старэйшыя людзі гавораць: «Немца на вас трэба». Была дысцыпліна! Чысціню яны любілі вельмі... Немцы глядзелі, калі бедныя i жьівуць не вельмі чыста i акуратна, то адразу адпраўлялі ў Германію. Бедныя ж часта лянівымі былі. Моцных гаспадароў не краналі (жительница д. Запурье, 1928 г.р., АС.2003).

- «Нямецкі парадах»? Kani ты ix не чапаеш, то i цябе не зачэпяцъ, a калі на немцаў ідзеш, то ўбяруць сразу. Пасодзяць у машыны, завязуць i заб'юць у Горках (жительница д. Машкова, 1934 г.р., АС.2004).

Довольно часто «немецкий порядок» объяснялся требованиями к культуре быта, труда и поведению:

- Немцы хадзілі na хатах, na дварах, глядзелі, каб чиста было. Парадак быў... Немцы сачылі за гэтым (жительница д. Старая Руда, 1919 г.р., АС.2003);

- Немцам трэба было сдаваць малако i мяса. Самі маглі есці мяса толькі калі хаваліся. Кожны месяц здавалі 10 кг мукі з души. Дысцыпліна была не такая, як сёння. Мужыкі выганяць гарэлкі, вып'юць i ціха ідуць да хаты. Ніхто не выступаў так, як сёння (житель д. Поречье, 1923 г.р., АС.2003).

Частые упоминания дисциплины и порядка, будто бы характерные для немецкой оккупационной политики, нередко были вызваны реакцией старшего поколения на то состояние распада и кризиса, которое переживает современная белорусская деревня. Не случайно, рассуждая о «немецком порядке», почти всегда респонденты сравнивали ситуацию оккупации с сегодняшним днем. Обычно это сравнение было не в пользу современности. При этом даже ужасы войны отходили на «второй план».

Среди чужих довольно часто упоминались финны (хвіны), которых повсеместно характеризовали очень негативно. Их называли карнікамі, «палачами» (катамі), страшнейшымі за немцаў и т.п. Жестокость финнов объясняли их поражением в «финской войне» (1940). Эпизодически в рассказах возникал образ «чехословаков» (словаков), о которых обычно высказывались доброжелательно. Одна респондентка припомнила, что «чехословаки» приходили в дом и просили, чтобы их не боялись, потому что у нас одна вера.

О поляках вспоминали в двух ситуациях. Во-первых, люди припоминали тех поляков, которые служили в немецких войсках (возможно, это были жители польско-немецкого Пограничья). В ответ на вопрос: почему вы считаете их поляками - начинали припоминать польские слова, которые слышали от них. Во-вторых, жители восточного Пограничья знают о тех больших потерях, которые понесла польская дивизия имени Т. Костюшко в октябре 1943 г. в боях под Ленино. Эти бои принято считать боевым крещением польских союзников на Восточном фронте.

Устная история помогла выявить несколько распространенных среди местного населения версий причин больших потерь польской дивизии. Наиболее популярная утверждала, что поляки будто бы попытались перейти на немецкую сторону. При этом некоторые респонденты обвиняли польских солдат в уничтожении их деревни, заявляя, что как раз вследствие польского «предательства» немцы остановили наступление Красной Армии. На вопрос: почему же в этом случае погибшим польским солдатам поставили памятники и создали Музей боев под Ленино, респонденты либо не отвечали, либо говорили: бо ix шмат пабілі.

Высказывались также версии, что поляков «подставили» «наши» (не дали оружия и бросили под немецкий огонь), что поляков по ошибке в ходе боя побили «русские», что поляки сдавались в плен, а немцы их расстреляли, что поляки воевали на стороне немцев и, наконец, что они сами себя перестреляли, потому что приняли «своих» за «наших».

- ...А палякі пад Леніна думалі, што гэта наша рота, а яны сваіх палажылі. Палажылі роту цэлую сваіх. Яны самі сваіх забілі. Думалі, што гэта нашыя. Во, яны цяпер кажны год ездзяць на кладбішча. Не пацэліліся. Супраць каго палякі ваявалі? Хвароба ix ведае. Яны самі не зналі, супраць каго ваявалі. Палякі самі сабе магілу знайшлі (жительница д. Тушевая, 1918 г.р., АС.2004).

Версия польского героизма вместе с «нашими» была самой редкой. Анализ устных воспоминаний позволил выявить очень сильные антипольские стереотипы, которые, возможно, были сформированы еще в период Российской империи и во время активной советизации БССР в межвоенные 1920-1930-е гг.

Знакомство с польской исторической литературой позволило более глубоко заглянуть в реальную историю боев под Ленино. Польский военный историк Станислав Ячиньский, исследуя ход наступательной операции под Ленино, подтвердил справедливость некоторых «версий» местных жителей [30]. В частности, историк отметил, что дивизию имени Т. Костюшко направили на фронт, даже не закончив ее подготовки, что дивизия была вынуждена совершать ночные переходы, чтобы своевременно занять позиции, что по вине командующего 33-й армией генерала В. Гордова командир польской дивизии полковник Берлинг даже не знал о действительных целях наступления. В результате успех польской дивизии 12 октября (захват первой линии окопов) не был поддержан другими частями Красной Армии. «Соседи» только имитировали наступление, чтобы не позволить немецкому командованию начать переброску сил с этого участка в Украину. Кстати, в этом и заключалась главная цель наступательной активности в районе поселка Ленино.

В результате польская дивизия после тяжелых двухдневных боев с превосходящими силами противника понесла большие потери (около 3 тыс. человек), использовала почти весь боезапас, так и не дождавшись помощи от «соседей». Командование польской дивизии в определенный момент растерялось. Несколько тактических ошибок совершил полковник Берлинг. Танки, посланные поддержать пехоту, тонули на заболоченных берегах р. Мереи. Немцы вернули свои позиции и взяли в плен до 700 польских солдат. Кроме того, советская артиллерия ошибочно обстреляла наступающие польские части. 14 октября остатки дивизии были отведены во второй эшелон. Генерал Гордов, который поставил перед дивизией заведомо нереальную задачу прорыва немецких позиций, наказания не понес.

В категорию «чужих» попали также украинцы з-за Брэста, а таксама русские и «смаляне», которые пришли вместе с немцами. Отношение к ним негативное, как к предателям. Конкретных примеров враждебного отношения украинцев и русских к местному населению не зафиксировано, чего не скажешь о «смалянах». Последних обычно называли гадкімі людзьмі, горшымі за немцаў. Причиной этой враждебности было то, что «смаляне» хорошо знали обычаи, традиции и лад жизни местного населения и помогали немцам, например, находить места, где прятались продукты и ценные вещи.

Интересно, что русские в рассказах встречаются редко. Возможно, жителям белорусско-российского Пограничья было трудно отличить себя от русских, потому что этнический раздел приобрел региональный оттенок с использованием соответствующего термина («смаляне»).

Есть основания украинцев, русских и «смалян» занести в промежуточную категорию «чужих/своих». Чувство определенной «свойскости», возможно, отразилось как раз в обвинениях последних в предательстве. Например, финнов или чехословаков в этом не обвиняли. А вот поляков и евреев можно отнести к промежуточной категории «свои/чужие».

О трагедии еврейского населения люди говорили с большим сочувствием. На вопрос, как сельчане воспринимали убийства евреев, одна из респонденток ответила:

- Вы жэ знаеце: ты ўступісся, i табе эта будзець. Ну, як? Як то заступіцца? Я сядзела о, у этым месце жыла, гляжу: у вокны глядзяць, у сарай пашлі, іскапі, думалі, можа дзе схуваліся. A нікога тут не нашлі, дак сабралі ўсех у сарай, i тады карацельныя атряды ix пагналі. Траншэя процітанкавая была, у тую траншэю с аўтамата, падхадзілі яны [...] усе ў яму. Жалка ix было. Яны ж харошыя яврэі. Яны дажа лучша за рускага: падзеляцца з табой, пагаворюць. Дак, рускія ж бываюць усякія, a явреі эта: ён калі тябе нада што-та, ці аддалжыць, ці вызваліць (жительница г.п. Ленино, 1917 г.р., B04M.Len.MPM/NS.0S).

- Жыдоў расстрэльвалі. Веска была Напраснаўка [...] Там адныя жыды жылі [...] Эта жыдоўская была дзярэўня. Каторыя дзяржалі свае магазіны [...] Гэтыя, каторыя былі багатыя, яны зналі, паўцякалі ў Маскву, а бедныя асталіся. I ix тута растралялі. Во як дарога ёсць із Шапялёўкі i на Міхайлавічы. [...] Яны вывелі з дзярэўні ўсіх. I ноччу там ямы выкапалі іўсіх растралялі (жительница д. Маслаки, 1931 г.р., B04M.Mas.KKW/AS).

Зафиксированы отдельные случаи как помощи евреям со стороны местного населения, так и доносов на них. Причины холокоста наши собеседники или не могли определить, или же искали их в поведении и жизненном укладе самих евреев. В частности, отмечалось «своеобразие» трудовой деятельности евреев (торговля) и их высокие умственные способности. Наряду с сочувствием присутствовали критические рассуждения:

- Пачяму яны нацию этую яврейскую хацелі скасаваць, патаму што яны неработалі нікагда [...] Яны ж неработалі нікагда. Яны ўсе спекуліравалі, во, як цяперя, хто што. Бывала ж, прадаецъ адзін магазіньшчык, a эці ўсё, няхто не йдзе. А яны прадавалі, прадавалі, к імусё шлі [...] Так ixхацелі скасуваць савсем, нацию ix (жительница г.п. Ленино, 1917 г.р., B04M.Len.MPM/ NS.OS).

Сочувствие тысячам погибших в устных воспоминаниях переплеталось с обычной крестьянской завистью к более богатым и более умным. Очень возможно, что критика евреев, которая звучала в попытках людей ответить на вопрос о причинах их уничтожения, была только частью прежнего оправдания собственного невмешательства и (чаще всего) молчаливого наблюдения за трагедией холокоста.

Эта трагедия приобрела новые оттенки во время экспедиции в д. Бытень Ивацевичского района Брестской обл. (2006). Бывший партизан, с обидой рассказывал, что спас из местного гетто целую еврейскую семью. А ему за это ничего не заплатили (!?). На реплику, что спасенные, возможно, позднее погибли, рассказал об их гибели, свидетелем которой был:

- Я знаю, дзе яны пагіблі! Толькі гаварыць пра гэта как-та... стыдна... Ix патапілі парцізаны... Быўу нас такой камандзір Гусеў. Адзін, а патом Бабкоў, второй... Бабков лётчык быў. Палучілі указаніе ад генерала Капусты: Сабраць адяўрэяў дзеньгі на танкавую калону. Патаму што ў ix у каждага есць золата... хоць немнога, но есть... Сказаў, не дзеньгі, а сняць всё золата. Ну, яны пробаваліў нашим атрадзе «Савецкая Беларусь»,у «Чапаева» - «Прадстаўляйце золата». - не сдают. [...] ...А тут панадабілася выгнаць літоўцаў, за Піронімам есць такая местнасць - Савічы. Там ізвястковы завод быў. I вот на Савічы пашлі ваяваць нашы. Партызанаў паслалі... А каго напярод? Яўрэяў напярод! Гэтыя два камандзіры - Бабкоў i Гусеў: Яўрэяў напярод!.. Усіх. А яны ж ні плаваць, ні страляць... Мужчыны яшчэ кое как. А тамжа жэншчыны, дзеці... Ix тады многа пагібла. Шчара шырокая там. А Шчару нада перахадзіць, каб патом наступаць. Тыя там страляюць, а тут нада ісці... (житель д. Бытень, 1911 г.рожд.,АС. 2006).

В отношении крестьянского общества к «своим» и «чужим» отчетливо проявлялись усилия людей сохранить и примирить нормы сельского жизненного уклада с обстоятельствами военного времени, а именно с присутствием «чужих» войск, с грабежами и издевательствами, как «чужих», так и «чужих/своих», а в некоторых случаях и «своих». Однако сохранить традиции неприкосновенными оказалось невозможно. «Нормальность» крестьянского мира рушилась под ударами снаружи и изнутри. Ради физического выживания приходилось приносить постоянные жертвы, в том числе жертвовать прежними моральными и религиозными ценностями, что проявилось также в отношении к холокосту.

Жители восточного Пограничья Беларуси охотно рассказывали о повседневной жизни в условиях оккупации. На белорусско-российском Пограничье еще до войны произошла полная коллективизация. Изредка респонденты припоминали отдельных индивидуальных хозяев (термин «кулак» не употреблялся), которые жили очень тяжело, были обложены громадными налогами, но долгое время сопротивлялись вступлению в колхоз. Почти все наши собеседники охотно вспоминали, как сразу же после прихода немцев происходил раздел крестьянской собственности, в первую очередь земли. Обычно земля делилась в зависимости от количества «душ» в семье (чаще всего 10 десятин на «мужскую душу»). На вопрос о том, кто делил землю, чаще отвечали, что это делали сами крестьяне или же немцы, бургомістр, староста. Жители пос. Ленино вспоминали, что первоначально немцы сохранили колхоз и назначили своего «коменданта». Раздел земли оценивался только положительно, хотя большой радости при этом наши собеседники не высказывали:

- Немцы прышлі, дык яны па дварах раздзялілі ўсю колхозную землю. Немцы самі, ну, во старосту выбралі i дзялілі на душу. Во прымер, у етай хаце 5 душ, на пяцярых дзялі. А хлеб, каторы змалацілі абшчэственны каторы, ўсе прыехалі ўвесь выграблі. Тады ж амбары быпі, усё выграблі. А вы сейця, пашыця, абрабатывайце. Кароў раздзялілі, каней па дварах. На душу насіленіяўсё. А патом прыедуць забяруць, на работу надо якую, лес рэзаць, то разработкі дзелалі яшчэ. Сабіраюць i пагналі на работу i не кармілі нічога [...] А што людзі? Жыць то нада, хто пахаў i сеяў, а хто i не пахаў, у каго i бур'ян быў (жительница д. Маслаки, 1918 г.р., B04M.Mas.AMM/ PK.NP).

Земля и разделенный колхозный инвентарь создавали возможность эффективной хозяйственной деятельности. Как свидетельствуют записанные интервью, бедствовали преимущественно одинокие женщины с детьми, которые получили мало земли. Другим хватало произведенных продуктов, чтобы прокормить себя. Особенно не препятствовало даже то, что часть продуктов могли забрать немцы и полиция, а также партизаны.

Население должно было исполнять повинности в пользу оккупационных властей: копать траншеи, ремонтировать дороги, предоставлять подводы для перевозок, заготавливать лес. Кроме того, были введены налоги, и крестьяне должны быи сдавать молоко, свинину, яйца, зерно, шерсть.

Устная история свидетельствует, что на оккупированной территории в денежном обращении были как немецкие марки, так и советские рубли. В деревнях преобладал натуральный обмен, а денежные единицы использовались при расчетах на базарах. Базары были единственным местом, куда люди отправлялись регулярно. Правда, и там не было безопасно, потому что часто проводились облавы.

После войны организация новых колхозов на восточном Пограничье уже не вызывала такого сопротивления, как в 1920-1930-е гг. Часто на колхоз смотрели с надеждой. Собственные хозяйства были уничтожены во время наступления Красной Армии и упорных боев в Беларуси осенью 1943 г. и летом 1944 г. Тем более что постепенно колхозы стали получать государственную поддержку.

Во время оккупации в некоторых деревнях Городокского района (Ленино, Костюшково, Рекатка и др.) действовали школы. Обычно они размещались в жилых домах. Учебников не хватало, активно использовались довоенные буквари, книги для чтения, задачники, а также «Хрестоматия по белорусской литературе» Максима Горецкого. При преподавании истории существовала определенная «цензура»: вырывали страницы с текстами о советской власти и о Сталине.

Количество учеников было небольшим. Дети обязаны были помогать родителям по хозяйству. Родители большого значения образованию не придавали. На вопрос о языке образования люди отвечали довольно путанно, хотя, вне всяких сомнений, это должен был быть белорусский язык, так как немецкие власти запрещали использование русского языка в преподавании. Кстати, часто респонденты не могли точно припомнить, действовала ли школа до войны или в военные годы.

Значительных культурных событий в жизни белорусской деревни на восточном Пограничье во время оккупации не зафиксировано. Иногда в школах проводились литературные вечера. Молодежь организовывала танцы. Припоминали случаи, когда на танцы приходили немцы и полиция (д. Маслаки) или же партизаны (д. Абраимовка). При этом и одни и другие чаще пели «Катюшу» или «Стеньку Разина».

Во многих деревнях Могилевщины (Ленино, Сава, Баево, Кищицы), где сохранились церкви, появились «батюшки» и проводилось богослужение. Но большого места в жизни людей возрождение религиозных обрядов не занимало. Возможно, сказывались результаты насильственной атеизации. Среди наших респондентов очень мало было тех, кто посещал церковь. Люди либо не имели такой потребности, либо боялись покидать деревню. Характерно также, что люди почти ничего не могли рассказать о судьбе «батюшек» и «матушек» после прихода Красной Армии. Часто респонденты путались с определением времени, когда действовали церкви, некоторые называли 1930-е гг., хоть известно, что религиозная жизнь в довоенной БССР была совершенно уничтожена «доблестными» советскими чекистами.

Тем не менее православная церковь играла определенную роль в налаживании нормальной жини в условиях оккупации. Кроме того, исполнение определенных христианских ритуалов свидетельствовало, что человек не является ни коммунистом, ни евреем. В домах вновь начали вешать иконы, дети учили «Отче наш», чтобы в случае необходимости продемонстрировать знание молитвы.

Некоторые собеседники отмечали факты появления немцев на богослужении (здымалі шапкі, стаялі i слухалі). Церкви также были местами встреч, что использовалось партизанами. Зафиксирован только один случай расправы партизан з духовным лицом. В д. Маслаки после отступления немцев партизаны убили дьяка и его жену как «предателей».

Значительно больше эмоций вызывали вопросы, связанные с религиозной жизнью, у жителей западного (белорусско-польского) Пограничья. Было заметно, что католицизм многих респондентов выходил за конфессиональные рамки и являлся частью национальной идентификации. Кстати, зачастую это была откровенная декларация своей «польскости» для чужих. Обсуждение судьбы костела, духовенства и верующих позволило выявить активную жизненную позицию крестьян западного Пограничья.

Активная религиозная жизнь католических парафий Сопоцкинского региона не прекращалась до прихода «вторых Советов». Во время войны действовали костелы в Сопоцкине, Адамовичах, Селивановцах, Голынке. Ксендзы имели высокий авторитет, что, кстати, подтверждается и тем, что люди запомнили их имена. Почти все ксендзы, пережившие войну, были арестованы в 1944-1945 гг. Одновременно коммунисты начали закрывать костелы, наример в д. Заречье. Однако верующие оказали сопротивление. В д. Селивановцы, где несколько лет не было ксендза, люди не позволили ликвидировать костел и перешли на своего рода религиозное самообслуживание. Староста парафии имел ключи от костела, и люди посещали костел и молились самостоятельно. В 1947 г. Эдвард Русин из д. Шинковцы откопал костельные колокола, повесил их в колокольне и сам начал звонить. По его словам, люди приходили в костел, молились и плакали. В этом же году Э. Русин был арестован и осужден как агітатар, які ўмацаваў касцёл. Вместе с ним судили двух ксендзов. Люди сочувствовали обвиняемым, единодушно осуждали политику насильственной атеизации и приводили многочисленные примеры нарушения введенных властями ограничений религиозной жизни:

- Пасля немцаў Саветы ўзяліся за касцёл. Нельга было хрысціць дзяцей, вадзіць у касцёл. Рускіяўсё забаранілі. Ідзеш у касцёл, а яны стаяць у браме. A калі ідзеш i хрысціш, то з працы выганяць. Дык вазілі дзяцей хрысціць па начах. Ксёндз ніколі не адмаўляў. Хоць ксяндзам пагражалі, але яны казалі: дзяцей трэба хрысціць (жительница д. Василевичи, 1920 г.р., АС.2002).

Известие о варварском уничтожении в Гродно костела Вознесения Богоматери (так называемые «Фары Витовта») вызвало возмущение людей, однако выступить против власти открыто люди не решались.

А вот ответы на вопросы о школе и языке образования мало чем отличались от ответов жителей восточного Пограничья. Обычно эти ответы были лишены сильных эмоций. Жители Сопоцкинского региона имели проблемы с определением языка обучения (русский, белорусский или польский) после прихода «первых Советов». Устная история позволяет утверждать, что в этом регионе не произошло полного перевода обучения на русский или белорусский язык. В большинстве местных школ остались прежние польские учителя, чего, например, не было в Гродно, где почти все польские учителя были или уволены, или депортированы, как говорили, на белыя мядзведзі. Например, в д. Радзивилки осталась польскоязычная школа, хотя учителей поменяли (жительница д. Песчаны, 1932 г.р., АС.2002).

Житель д. Радзивилки припомнил, что лучших учеников обещали свозить на экскурсию в Россию:

- Мой бацька вельмі баяўся, што за добрую вучобу i я туды магу паехаць. У школе была добрая бібліятэка. Памятаю, што чытаў кнігі Генрыка Сянкевіча (1929 г.р., АС.2002).

В д. Селивановцы был введен русский язык обучения, но оставались прежние учителя.

В условиях немецкой оккупации школы в Сопоцкинском регионе практически отсутствовали. По меньшей мере, не было официально разрешенных школ. В Селивановцах существовала тайная школа. Только один респондент упомянул о попытке защитить польский язык в школе. Большинство не проявляло особого интереса к языковой проблеме. Уже после войны «вторые Советы» перевели школу в Василевичах на русский язык. Однако после многочисленных обращений, просьб и требований в школе также начал изучаться польский язык.

Ответы респондентов не позволяют говорить о важности проблемы языка обучения для жителей белорусско-польского Пограничья в годы войны. Только одна респондентка припомнила, что родители не пускали ее в русскую школу и пришлось ходить в польскую, которая находилась на территории Литвы (жительница д. Усеники, 1922 г.р.).

Однако фактор языка все-таки играл важную роль. Например, существование разных этнонимов в регионе («поляки-русины» и «поляки-мазуры») респонденты объясняли языковыми особенностями:

- Мы ўсе слаба размаўлялі па-польску. Спачатку тут былі рускія, потым палякі прыйшлі. Дык вось нас i празвалі палякамі-русінамі. А далей на захадзе жывуць палякі-мазуры. У нас тут больш па-простаму размаўляюць. А вось у Сапоцкіне i Гарачках размаўляюць па-польску. A ў Ятвязі - па-простаму. Чорт яго ведае, чаму так атрымалася (житель д. Селивановцы, 1922 г.р., АС.2002);

- У нас (д. Усеники. - А.С.) гавораць па-просту, па-польску i па-руску.Аў Асташы ўжо маюць сваюразмову. Хто па-руску гаварыў, то таго навярнулі i цяпер гаворыць па-польску. У Радзівілках i цяпер у краме па-польску. Калі па-руску гаворыш, то як глухія робяцца (жительница д. Усеники, 1922 г.р., АС.2002);

- У Радзівілках па-польску гавораць. Слова па-беларуску не пачуеш. У нас больш па-беларуску. Нас называлі «палякі-русіны», а мы ix - «палякі - мазуры» (житель д. Усеники, 1931 г.р., АС.2002).

Антиномия «свой/чужой» наиболее полно проявлялась в воспоминаниях о тех военных формированиях, с которыми во время войны «познакомилась» белорусская деревня. Феномен «наших» проявился только на восточном Пограничье, где «свои» («наши») ассоциировались с красноармейцами и окончанием войны. Население западного Пограничья этот термин не употребляло ни в отношении власти, ни в отношении военных формирований.

«Чужие» делились по национальной или национально-региональной примете («чэхаславакі», «смаляне»). Война обернулась мощным прорывом национального мира эпохи модерна в традиционное общество белорусской деревни. Однако процесс замены этничности как органического кровно - культурного единства сельского населения Пограничья на национальность только начинался.

Отношение к религии также свидетельствовало о наступлении эпохи модерна. На восточном Пограничье в период войны возрожденная церковь оказалась на периферии социальной жизни. Вера стала личным делом человека и совершенно не влияла на его место в социальной иерархии. На западном Пограничье церковь (костел) сохранила и укрепила свои позиции. Однако очень большую роль в этом процессе сыграло укрепление польского национального сомосознания, которое в понимании местного католического населения было неразрывно связано с католическим костелом.

В заключение следует отметить, что устная история населения восточного (белорусско-российского) и западного (белорусско-польского) Пограничья Беларуси выявила конфронтацию правды человеческой памяти о войне с постсоветскими идеологемами прежней советской и современной постсоветской директивной историографии.

Респонденты, как правило, не имели доверия ни к одной из тех политических властей, которые появлялись на Пограничье. Местоимение «свой» («своя») в отношениях к власти практически не использовалось. Жители западного Пограничья не употребляли его также в отношении воюющих армий. На белорусско-российском Пограничье «нашими» («своми») считали красноармейцев, с приходом которых связывали окончание войны.

«Своими» называли также партизан, но при этом позитивная коннотация этого термина исчезла. Партизанская тема засвидетельствовала полный крах традиционного восприятия мира через антиномию «свой/чужой». Следует признать, что фальсификация образа войны советскими и постсоветскими директивными историками наиболее отчетливо проявилась в теме партизанской борьбы. Собеседники даже не всегда соглашались разговаривать об этом. Записанные устные воспоминания как на восточном,так и на западном Пограничье создали очень неоднозначный образ «народных мстителей». Наряду с упоминанием о справядлівых, настаяшчых, дзействіцельных партизанах люди с болью вспоминали бандытаў, тарбэшнікаў, хулюганаў. Страшные картины партизанского разбоя и насилия опровергают советский тезис о «всенародной поддержке» партизанского движения. Они дают основание заявить, что во многих местностях Беларуси приход партизан вызывал не меньший страх, чем приход немецких карательных частей. Изучение партизанской проблематики показывает полную научную несостоятельность понятия «Великая Отечественная война советского народа», по крайней мере применительно к Беларуси, и заставляет задуматься о перспективе использования дискурса гражданской войны.

Устная история также позволила в общих чертах представить состояние крестьянского общества в период войны. Несмотря на социально-экономические и культурные перемены межвоенного времени белорусская деревня все же оставалась формой традиционного общества. Война активизировала процесс его дезинтеграции. Происходила десакрализация власти, разрушался традиционный крестьянский изоляционизм. Вместе с ним разрушалась традиционная система моральных, религиозных и культурных ценностей. Рвались социальные связи, распадалась иерархия крестьянского общества, которая была основой традиционной идентичности и давала чувство защищенности.

При этом культурные и конфессиональные проблемы для населения Пограничья не были самыми важными. Жители Пограничья были «мастерами» адаптации к чужой культуре и вере. К тому же позиции православной церкви на восточном Пограничье были сильно ослаблены советской политикой насильственной атеизации межвоенного периода. На западном Пограничье влияние костела даже усилилось, но, вероятно, главную роль в этом сыграла советская послевоенная политика преследования польской культуры и католической веры. Защита католицизма стала отождествляться с защитой польской национальной идентичности, укреплению которой также способствовала война. Активизировался процесс замены кровно - культурного этнического единства жителей белорусской деревни единством на основе национальной идентичности. Ускорился процесс разрушения крестьянской «тутэйшасці»,хотя полностью своих позиций на западном Пограничье она не уступила и по сей день.

Крестьянин как главный персонаж традиционного общества был вынужден искать новую идентичность. Доминирующим вариантом такой идентичности в модерную эпоху стала национальная. Про крайней мере, это было нормой европейских цивилизаций. Причем культура памяти играла в этих процессах ключевую роль. Исторические исследования, в которых реконструировалось (конструировалось) прошлое нации, становились основой национального дискурса, играли роль своего рода фундамента строительства нации. На белорусских землях ситуация оказалась более сложной. Здесь распространение белорусской национальной идеи на протяжении XIX и XX вв. встречало очень серьезные политические препятствия, которые так и не были преодолены. Сначала российское государство, а позднее советская политическая элита сумели изолировать белорусскую национальную интеллигенцию от широких масс населения. В частности, в послевоенное время советское государство приложило большие усилия для дискредитации белорусской идеи как идеи коллаборационистов. Одновременно расширялась советская идентичность.

История последней войны, которая существует в столкновении дискурсов «Великой Отечественной войны советского народа» и «Второй мировой войны», играет очень большую роль в продолжающемся процессе формирования белорусской нации. Стремление современного государства сохранить в массовом сознании и в исторической памяти советские идеологемы можно (и следует!) рассматривать в контексте столкновения цивилизаций. Сегодняшняя ситуация в культуре памяти Беларуси лишь подтверждает тезис о цивилизационном Пограничье страны и ее народов. Актуальность проблемы влияния «западной» и «православной» (Самуэль Хантингтон) цивилизаций проявляется в напряженной борьбе разных политик памяти, которая должна определить характер и пути дальнейшего формирования белорусской нации и перспективы ее будущего.

---

 

Top