Папярэдняя старонка: Кнігі

Аўтар: Пашуто В.Т.,
Дадана: 12-03-2011,
Крыніца: Москва, 1959.

Спампаваць

СОДЕРЖАНИЕ

Предисловие 3

Часть первая ИСТОЧНИКИ

Русские и литовские летописи 9

Источники, относящиеся к истории пруссов 77

Немецкие хроники 127

Актовый материал 148

Часть вторая ИСТОРИОГРАФИЯ

Русская историография 162

Польская историография 191

Литовская историография 213

Немецкая историография 228

Проблема образования Литовского государства в советской и народно-демократической историографии ...239

Часть третья ОБРАЗОВАНИЕ ЛИТОВСКОГО ГОСУДАРСТВА (XI середина XIV в.)

Раздел I. История хозяйства,общественных отношений и по­литического строя

Хозяйство и техника 249

Становление феодальных общественных отношений . . . 284

Ранние формы классовой борьбы 325

Эволюция политического строя 332

Раздел II. Очерк политической истории (до 1341 г.)

Укрепление Литовского государства и превращение его в Литовское великое княжество 366

Борьба литовского народа за независимость 398

Библиография 427

Указатель имен 465

Географический указатель 481

ПРИЛОЖЕНИЯ

Генеалогическая таблица литовских князей 492

Христбургский договор (текст и перевод) 494

Помезанская Правда (ранняя редакция) 508

Послание Гедимина [1324 г.] (текст и перевод) . 526

Корты (составил И. А. Голубцов)

Литовское государство в XIII и первой половине XIV в. (до 1341 г.).

Земли и населенные пункты древней Литвы в XIII XIV вв.

Владимир Терентьевич Пашуто Образование Литовского государства

Утверждено к печати Институтом истории АН СССР

Редактор издательства Л. В. Данилова Технический редактор Н. Д. Новичкова Корректор В. Я. Гарди

РИСО АН СССР № 86-18Р. Сдано в набор 10/XII 1958 г.

Подписано к печати 18/IV 1959 г. Формат 60X92VieПеч. л. 3374. Уч. издат. л. 35,9 вк. 1,3 Тираж 2500 экз. Т-04813. Изд. № 3373. Тип. зак. № 1227 Цена 24 р. 25 к.

Издательство Академии Наук СССР Москва Б-62, Подсосенский пер., 21 2-я типография Издательства АН СССР Москва Г-99, Шубинский пер., 10

Кніга ў DJVU, тэкст не вычытаны, толькі для азнаямлення!

ПРЕДИСЛОВИЕ

Образование Литовского государства тема в нашей историографии сравнительно новая. Ее изучение имеет существенное значение для создания обобщающих трудов по истории Литовской ССР; кроме того, оно необходимо для правильной оценки политических условий развития национальных государств России, Польши и народов Прибалтики.

Последнее исследование по этому вопросу в России вышло пятьдесят лет тому назад. Это труд М. К. Любавского «Очерк истории Литовско-русского государства до Люблинской унии включительно». Состояние науки было тогда таково, что со­циально-экономический материал по раннему периоду литовской истории еще не мог быть обобщен. «Как ни важно было бы освещение экономической эволюции Литовско-русского госу­дарства и истории его духовной культуры,писал М. К. Любавский,автор вынужден был отказаться от всяких значи­тельных попыток в этом направлении, ввиду отсутствия серьез­ных, достаточно широких и глубоких специальных исследова­ний по этой части» [1].

За прошедший с того времени срок положение во многом изменилось, и сейчас имеется возможность подвести некоторые итоги изучению вопроса, наметить пути его дальнейшей разработки,

Книга делится на три части. Первая часть посвящена изучению источников. Мы анализируем литовские известия рус­ских (киевских, галицко-волынских, владимиро-суздальских, новгородских, псковских и московских) и литовских летописей и немецких хроник (Генриха, Рифмованной, Германа Вартберге, Петра Дюсбурга), а также актовый материал.

Рассматривая летописи и акты как памятники феодальной идеологии, политической, классовой борьбы, мы стремимся определить фонд первоисточников для изучения внутренних причин и внешнеполитических условий образования государства в Литве. Читатель легко заметит, что такой подход к проблеме побуждает нас искать в уже известных источниках то, что наших предшественников либо не интересовало вовсе, либо упоминалось ими вскользь, а также ввести в научный оборот некоторые незаслуженно забытые памятники, такие, как Помезанская Правда, Кишпоркский договор, сообщение Вульфстана, жития и т. п.

Особо исследуются нами источники по истории пруссов, народа, этнически наиболее родственного литовцам, имевшего с ними сходное общественное и политическое устройство, но лишь частично вошедшего в состав Литовского государства. Не отождествляя эти два народа, имевшие в дальнейшем раз­личную судьбу, мы широко используем прусский материал для сравнительно-исторического изучения интересующей нас проблемы [2].

Путь к такому изучению генезиса феодализма открывает марксистское положение об исторической закономерности. Б. Д. Греков и А. И. Неусыхин добились выдающихся результатов, синтезируя свои наблюдения, полученные путем сравнительного изучения раннефеодальных источников различных народов Европы русских, поляков, хорватов, саксов, франков, бургундов и др. Сравнительно-историческое изучение источников, относящихся к литовцам и пруссам, дает возмож­ность более полно представить основные этапы становления феодального общества. Прибегаем мы и к ретроспекции, но лишь тогда, когда поздние источники хранят пережитки старины.

Вторая часть работы имеет целью осветить историографию вопроса русскую, польскую, литовскую и немецкую; старую, дворянско-буржуазную и новую, советскую и народно-демо­кратическую.

Старая историография не выходила за рамки буржуазной социологии и потому считала Литовское государство результатом деятельности князей и, в зависимости от своих политиче­ских симпатий, приписывала решающую роль в их успехах внешнеполитическим причинам: завоеванию Литвой русских, Орденом прусских и литовских земель и, наконец, литовско польской унии. Отягощенные бременем дворянского и буржуазного национализма, исследователи не раз превращали литовскую историю в средство сведения политических счетов между правительствами.

Древняя Литва не знает внешнего завоевания и спаситель­ного «призвания» князей, и потому мало-мальски объективное изучение образования Литовского государства неизбежно вступало в противоречие с самой «теорией» призвания, что, конечно, не стимулировало интереса к теме.

Ныне раздаются голоса, что этот вопрос вообще не разрешим. Например, видный западногерманский историк М. Гельманн недавно писал: «Очевидно придется признать, что многое из того, что мы охотно бы хотели узнать, мы не узнаем. Как литовцам удалось подняться до одной из господствующих дер­жав Восточной Европы, мы знаем. Откуда взяли они для этого силу остается во многом неясным» [3].

Критически оценивая историографию, мы подробно говорим о тех ее выводах, которые стали прочным приобрете­нием науки. Рассмотрение этой, довольно обширной, историографии позволяет яснее выявить те стороны проблемы, которые и методологически и методически не изучались.

Коренной переворот во взгляде на проблему произошел в советской и народно-демократической историографии. Да­леко вперед шагнули вспомогательные науки археология, этнография, археография, источниковедение. Но до сих пор в нашей науке нет исследования, в котором образование Литовского государства рассматривалось бы в целом как имманентный процесс, социально-экономически представлявший собой превращение части свободных земледельцев-общинников в привилегированных земельных собственников-феодалов, а подавляющего их большинства в зависимых землевладельцевкрестьян.

Мы рассматриваем образование Литовского государства не как историческую случайность, обязанную своим существованием рождению на свет Миндовга, а как закономерный результат перемен в хозяйственном и общественном развитии страны, а также изменений в ее международном положении.

История древних литовцев и пруссов чрезвычайно интересна тем, что становление государства происходило здесь позднее, чем у других народов Восточной Европы и имело ряд примечательных особенностей., В третьей части книги мы старались собрать материал, относящийся к хозяйству и технике Литвы, развитию ее общественных отношений, появлению ранних форм классовой борьбы, эволюции ее политического строя, наконец, политической истории вообще.

Начало процесса теряется в археологическом материале I тыс. н. э. Источники позволяют заключить, что в начале II тыс. Литва на основе относительно высокого уровня хозяйства пере­живала генезис феодальных производственных отношений. Патриархально-общинный строй в процессе своего разложения порождал наследственные жребии, сельскую общину и аллод. В Литве в силу конкретных исторических условий уровня производства, а также географического положения, избавив­шего страну на длительный срок от внешних завоеваний,аллод получил сравнительно полное развитие. Он стал основой быстрого становления феодальной собственности и ее носи­теля многочисленного, но мелкого нобилитета, в первую очередь, в ядре государства, в Аукштайтии. Более полным развитием аллода объясняется длительное существование зна­чительной группы лично свободного крестьянства, относитель­ная слабость крупного боярского землевладения и преоблада­ние натуральной ренты (дякла).

Переворот в общественном строе сопровождался борьбой за утверждение монархии. Эта борьба продолжалась около полутора столетий (XIII середина XIV в.). За это время в Литве конфедерация земель сменилась их союзом, а затем относительно единой монархией. Раннефеодальная монархия имела опору в больших фондах земель, населенных лично свободным крестьянством, и в многочисленном служилом люде.

Другая историческая особенность образования Литовского государства заключается в следующем: за короткий срок Литва оказалась в окружении феодально развитых стран Руси, Польши, немецкого Ордена и, наконец, Золотой Орды. Это делало объединение литовских земель в единое государство условием дальнейшего существования литовского народа. Ги­бель пруссов, потеря свободы латышами и эстонцами не остав­ляли в этом сомнений.

Ядро государства -«Литва Миндовга» стала центром объ­единения земель Аукштайтии, Жемайтии, части Ятвягии и Земгалии. Это объединение происходило в условиях неоднократных феодальных войн, осложненных вмешательством правительств Руси, Ордена, Польши, папской курии. Исход борьбы решил литовский народ, его пешие ополчения, действовавшие под руководством князя и дружины.

Внешние условия ускоряли процесс создания государства и повлияли на его форму. При образовании государства Аукштайтия не имела достаточных экономических и политических сил для прочного подчинения Жемайтии и Белоруссии, поэтому в основу объединения был положен принцип «ряда». Пришедшие в Аукштайтии к власти феодалы, с одной стороны, пошли на сговор с феодалами значительно более развитой Белоруссии, напуганными Ордой и Орденом; поделившись рентой с литовским господствующим классом, белорусские феодалы вошли в его состав; с другой стороны, нобилитет менее развитой Жемайтии, теснимый Орденом, также пошел на соглашение с аукштайтской знатью и ее князьями. Таким образом, новое государство отнюдь не было слиянием двух бессословных народов, как утверждала дворянско-буржуазная наука.

Если в России дело шло к возникновению централизованного государства, основанного на все более решительном пере­распределении боярской собственности в пользу широкого слоя служилых феодалов, то в Литве мы видим другое: синтез ран­нефеодальных институтов незавершенного феодализма коренной Литвы с развитыми институтами феодально-раздробленного строя подчиненной ей Белоруссии. Поэтому в Литве к се­редине XIV в. наблюдается постепенное развитие феодальной раздробленности.

Отмеченный выше синтез содействовал ускоренному станов­лению нового общественного строя. Литва получила в белорус­ских землях значительные экономические ресурсы, что помогло ей противостоять блокаде, организованной некоторыми странами во главе с курией; она нашла здесь недостающие элементы правового и политического устройства; вооруженные силы Бе­лоруссии не раз использовались литовским правительством для борьбы против Ордена. Следовательно, белорусский народ, на который пало дополнительное бремя господства литовских феодалов, сделал крупный вклад в историю Литвы. Включение земель Белоруссии в состав Литвы положило начало превра­щению небольшого Литовского государства в Литовское вели­кое княжество.

Наконец, еще одной особенностью истории Литвы была ее вековая борьба с агрессией немецкого Ордена, поддержанного правительствами Германии, Швеции, Дании, Чехии, Польши и, особенно, папской курией. Эта борьба шла непрерывно в Понеманье и Подвинье, сопровождаясь тяжелым разорением Жемайтии, неоднократными вторжениями крестоносцев в зем­ли Белоруссии и Аукштайтии.

Агрессия против литовского, как и вообще славянских и прибалтийских народов Восточной Европы представляла со­бой лишь одно из направлений крестоносного движения, возглавляемого папской курией и наиболее реакционными прави­тельствами Западной Европы; другим направлением было на­ступление на арабские земли Ближнего Востока. Как свиде­тельствуют факты, славянские и прибалтийские народы и народы арабские объективно имели общего врага в этой борьбе.

Освободительную борьбу литовского народа возглавлял мо­лодой класс феодалов организатор Литовского государства. При всей непоследовательности руководивших им князей и бояр литовский народ одержал, в конце концов, победу. Он внес тем самым свою лепту не только в освободительную борьбу народов Восточной Европы с агрессией немецких феодалов, но и в международное национально-освободительное движение ередних веков. Описанием этой борьбы и заканчивается третья часть монографии.

Далее следует библиография, в которую включены все основные работы, относящиеся к теме исследования. Сделано это потому, что состояние литовской библиографии нельзя признать удовлетворительным, и такой подбор ее может быть полезен исследователям. Принятая в данной книге система ссылок делает библиографию составной частью текста [4].

В приложениях помещены генеалогическая таблица, облегчающая ориентацию в материале, а также текст Кишпоркского договора и его перевод на русский язык, выполненный проф. С. П. Кондратьевым, недавно обнаруженный М. А. Ючасом список Помезанской Правды старшей редакции, и, наконец, одно из посланий Гедимина [5].

Отнюдь не надеясь, что все сложные проблемы, относящиеся к избранной теме, удалось полностью решить в этой книге, будем удовлетворены, если сумели их правильно поставить. Дальнейшие успехи нашей науки, вероятно, приведут к пересмотру многих предложенных здесь аргументов и выводов. Чем скорее это произойдет, тем лучше.

Работа над этой темой была начата десять лет тому назад иод руководством Б. Д. Грекова и В. И. Пичета. Она велась Л секторе истории СССР эпохи феодализма, сотрудникам которого приношу глубокую благодарность за товарищескую критику и дружеское внимание. Существенную помощь оказал мне и коллектив литовских историков, возглавляемый Ю. И. Жюгждой и, особенно, М. А. Ючас, которому я обязан многими сведениями по вопросам историографии, терминологии, транскрипции и т. п. Работу над книгой облегчила мне и неизменная помощь И. У. Будовница. Считаю также своим непременным долгом поблагодарить работников научного кабинета Института истории и, в частности, Е. А. Юрченко и О. М. Алферо­ву, за многолетнее содействие в разыскании нужных для работы изданий.

Часть первая ИСТОЧНИКИ
1. РУССКИЕ И ЛИТОВСКИЕ ЛЕТОПИСИ

Среди источников, относящихся к теме исследования русским летописям по праву принадлежит особенно важное место. Ценные сведения по истории Литвы нашли отражение в киевском летописании как времени единства Древнерусского государства, так и периода феодальной раздробленности, вплоть до падения Киева под ударами татаро-монгольских полчищ.

Эти сведения более обширны в летописании других центров самостоятельных русских земель, чьи правители вступали в сношения с сильным языческим соседом,в летописании галицко-волынском, владимиро-суздальском, новгородском и псковском. Отсутствие полоцко-минских летописей тяжелая потеря для литванистики, так как по уцелевшим известиям других летописных сводов можно судить, насколько тесными были отношения Полоцко-Минской земли с Литвой.

Степень полноты и достоверности литовских известий в различных русских летописях, понятно, неодинакова и зависит от многих обстоятельств, из которых достаточно назвать два-три: во-первых, от характера самих летописей, прежде всего от того, чьи интересы они выражали княжеские, епископские, боярские и т. д.; во-вторых, от степени заинтересованности правительства того центра, где сложилась летопись, в литов­ских делах; наконец, от того, в чьей редакции дошла до нас та или иная летопись, ибо на разных этапах русской истории -литовская проблема приобретала различное значение как фак­тор истории и всей Руси, и отдельных ее земель.

Общим для домосковского летописания был взгляд на Литву как на страну языческую, «поганую», самим богом определен­ную стать сферой властвования русских князей. Правда, уси­ление феодальной раздробленности на Руси и укрепление Лит­вы постепенно приводило русских политиков и идеологов к мысли, что и языческая Литва может рассматриваться как союзник в крупных международных делах и в мелких внутренних кня­жеских усобицах.

Мы рассмотрим литовские известия русских летописей в сле­дующем порядке: вначале сведения Повести временных лет, затем киевского летописания периода феодальной раздробленности (до 1238 г.), далее летописных сводов Галицко-Волынской, Владимиро-Суздальской, Новгородско-Псковской земель, и, наконец, Русского централизованного государства и Литовского великого княжества.

Для раннефеодального периода русской истории главным источником является Повесть временных лет. Знание полити­ческой карты Европы естественно для придворного летописца киевского правительства, с его военно-дипломатической и церковно-колонизационной деятельностью. Составитель По­вести обнаружил хорошее знакомство с Прибалтикой и насе­лявшими ее народами. Он отнес Литву к «пределу» Афетову, где, согласно Повести, «седять русь, чудь и вси языци», среди коих: «литва, зимегола, корсь, летьгола, любь. Ляхове же и пруси чюдь приседять к морю Варяжьскому» [6]. Летописец различает пруссов-эстиев и Литву; примечательно, что он упо­минает четыре латышских племени (земгалы курши, латгалы, ливы); знает чудь-эстов, чудь-заволочскую и чудь-эстиев, т. е. пруссов, а Литву берет в целом. Видимо, в это время (начало XII в.) уже имелись какие-то основания для такого слово­употребления, ибо, вообще говоря, летописец знал составные части Литвы и, перечисляя «инии языци», которые «суть свой язык имуще» и «иже дань дають Руси», называет как Литву, так и Нерому [7]. Нерома это Жемайтия. Такое толкование следует из летописца Переяславля-Суздальского, где читаем: «Нерома, сиречь Жемоить»

Согласно другим сведениям Повести, даннические отношения возникли давно. Уже среди «общих послов» Руси времен

Игоря в Византию фигурировал «Ятвяг Гунарев» [8], т. е. по смыслу документа 944 г. ятвяг был представителем Гунара [9], возможно, имевшего свой лен где-то на западной границе страны.

Известия Повести о русско-литовских отношениях того времени сводятся к перечню походов войск русских великих кня­зей на Литву, Ятвягию (Судовию) и Голядь (Галиндию). Таков поход Владимира I, о котором под 983 г. читаем: «Иде Володимер на ятвягы и победи ятвягы и взя землю их» [10].

Через полстолетие, в 1038 г., был организован новый поход на ятвягов: «Ярослав иде на ятвягы» [11]. Удалось ли Ярославу восстановить свою власть на этой территории не знаем, но скорее всего, что нет, ибо свод 1479 г., черпавший известия из какого-то киевского источника, более подробного, чем свод Ипатьевской летописи и сходных [12], сообщает об этом походе так: «Ходи князь великий Ярослав на Ятвяги и не м о ж е их в з я т и » [13].

В практике того времени повторение походов на подданные народы вещь обычная, а ятвяги никогда не были прочным приобретением Древнерусского государства, так как они жили на отдаленном приграничье, притом в соседств.е Литвы и Польши,

Под 1040 г. находим известие о походе войск Ярослава уже на Литву: «Ярослав иде на Литву» п, кроме того, в Новгород­ской первой летописи младшего извода, где нет известия о по­ходе 1040 г., читается под 1044 г. следующее: «Ходи Ярослав на Литву» [14].

Земли пруссов также попали в сферу политической активности киевских князей. Тому свидетельство поход 1058 г. Изяслава Ярославича (после «уставления» Смоленска) в Галин­дию: «Победи Изяслав голяди» [15].

Последнее известие Повести касательно Литвы посвящено походу (1112 г.) волынского князя Ярослава Святополковича; он «ходи на ятвезе» и «победи я» [16]. Кроме того, в Лаврентьевской летописи под 1113 г. отмечено: «Ходи Ярослав, сын Светополчь на Ятвягы второе и победи я» [17]. Это уже канун торжества феодальной раздробленности.

Таков состав литовских известий Повести. Известия коротки и скупы, но за ними стоят определенные действия древнерусской государственной власти, направленные на создание феодально-колониальных владений в Литве и земле пруссов. Та­кой вывод можно сделать, рассматривая эти известия в ряду однотипных сообщений, характеризующих наступательную политику киевского правительства в землях эстонцев, латышей, карел, води и др. Эта политика определялась феодальным общественным строем Руси.

Итак, Повесть временных лет сохранила нам упоминания о некоторых литовских и прусских землях и о политике рус­ского правительства в отношении их. Литва выступает на этом этапе как объект феодально-колониальной политики Древ­нерусского государства, которое стремится укрепить границы с Польшей, обеспечить свое господство в Восточной Прибалтике, сохранить и упрочить торговые пути в другие европейские страны.

Переходим к литовским известиям киевского летописания периода феодальной раздробленности.

Историки летописания полагают, что в Ипатьевской летописи и сходных с нею списках киевское летописание после Повести временных лет отражено лишь до 1200 г. (до описания строительства стены вокруг Выдубецкого монастыря) и что этим годом завершается пока еще недостаточно изученный свод великого князя Рюрика Ростиславича 16. В составе этого свода М. Д. Приселков выделял следующие источники: хронику смоленских Ростиславичей, Черниговскую летопись князя Игоря, летопись Переяславля-Суздальского; к этому исследо­ватель добавил позднее серию заимствований из Галицковолынской летописи, которая открывалась повестью попа Василия (вставленной в Повесть временных лет) и в отрывках поме­щена под годами 1141, 1144, 1145, 1164, 1187, 1188, 1189, 1190, 1197 [18].

Мне представляется, что нет оснований продолжать держаться точки зрения А. А. Шахматова, видевшего в Ипатьевской (да и в Лаврентьевской) летописи сборник, состоящий из трех частей [19]. М. Д. Приселков несколько нарушил это членение, выделив отрывки Галицко-волынской летописи в составе киевского летописания XI-XII вв., но и он остановился перед стеной Выдубецкого монастыря.

Основываясь на наших предыдущих работах, мы исходим из того, во-первых, что киевское летописание не оборвалось в 1200 г., а продолжалось до 1238 г. и, во-вторых, что и Повесть временных лет и киевское летописание XII-XIII вв. представляют собой составную часть галицко-волынского свода князя Даниила и его последующих редакций в Холме и Владимире-Волынском.

Для скромной задачи изучения скупых киевских известий о Литве за 1118-1238 гг. нам достаточно знать лишь, к какому из компонентов Киевской летописи их отнести, и постараться понять, почему этих известий так мало. Ниже, при рассмотрении галицко-волынского летописания XIII в., мы увидим, как тогдашние составители сводов не раз опускали целые серии литовских известий, поэтому нет оснований надеяться, что они, пополняя Киевскую летопись галицко-волынскими известиями, старались сберечь в ней известия литовские, связанные с деятельностью смоленских Ростиславичей, черниговских Ольговичей, полоцких Рогволодовичей, о которых и сама Киевская летопись сообщала очень немногое. Единственное, что галицко-волынские редакторы могли в этой связи отразить,это упадок Киева и полную несостоятельность его дальнейших претензий на Литву и Ятвягию, которые, по мысли этих редак­торов, переходят со времени Романа Мстиславича в ведение Галича и Владимира-Волынского.

Судя по начальным записям Киевской летописи, местные великие князья еще пытались продолжать прежнюю политику. Под 1132 г. читаем о большом походе Мстислава Владимиро­вича: «Ходи Мьстислав на Литву с сынъми своими и с Олговичи и с Всеволодом Городеньским и пожгоша я, а сами ся расхорониша, а киян тогда много побиша Литва: не втягли бо бяху с князем, но последи идяху по нем особе» [20]. Это запись при­дворного киевского книжника, который даже ответственность за поражение большого войска снял с главного военачальника. Смысл похода прежний ограбление литовской земли; рус­ские войска ее «пожгоша»; во владимиро-суздальском летопи­сании сохранена деталь, что князь «взем полон мног» [21]. Этот поход стоит в ряду других действий великого князя: походов на Полоцк (1130 г.), на эстов (1131 г.) и т. д. [22] Гродно в ту нору было еще подвластно Киеву, а Туров и Пинск придава­лись «к Меньску» [23].

К хронике Ростиславичей восходит известие 1147 г., когда союзник Юрия Долгорукого Святослав Ольгович, выйдя из Лобыньска в устье Поротвы, повоевал Смоленскую волость «и взя люди Голядь (въ по спискам ХП) верх Поротве и тако ополонишася дружина Святославля» [24]. Галинды на По­ротве либо посаженные здесь пленные похода 1058 г., либо приведенные из крестового похода 1147 г. (см. часть III книги).

Вследствие вмешательства великих князей Киева (в ту по­ру представителей смоленской династии) в полоцкие дела в Киевскую летопись проникло несколько известий из истории Полоцко-Минской Руси и, в частности, тех, где речь идет о Лит­ве. Так, под 1159 г. читаем, как можно думать, смоленско-киевскую редакцию отрывка из Полоцкой летописи [25]. Союзник смоленского Ростислава Мстиславича князь Рогволод Бори­сович с помощью князей Киева и Чернигова занял Полоцк и Друцк и подошел к Минску, где и заключил мир с местным князем Ростиславом Глебовичем. Однако при заключении мира и целовании креста отсутствовал один из полоцко-минских князей Володарь Глебович: он «не целова креста тем, оже ходяше под Литвою в л е с е х (ХП лясех)» [26].

Судьба Рогволода интересовала Киев, а потому под 1162 г. сообщается, что Рогволод двинулся с полочанами к Городцу (X «к город») на Володаря, но тот «не да ему полку в ден, но в ноче выступи на нь из города с Литьвою и много зла створися в ту ночь: одных избиша, а другая руками изоимаша, множество паче изъбьеных». Рогволод даже не осмелился воз­вратиться в Полоцк («занеже много погибе полочан»), а сел в Друцке. Полочане же пригласили княжить Всеслава Васильковича [27], быть может, брата того Изяслава, которого за его войны с Литвой упомянуло «Слово о полку Игореве».

Последний интересующий нас отрывок Полоцкой летописи помещен под 1180 г. Здесь сообщается о походе киевских и черниговских князей вместе с новгородцами против смоленского князя Давыда, занявшего было Друцк. Союзниками Киева были полоцкие князья: «и придоша полотьскии князи в срете­ние... Василковича Брячьслав из Витебьска, брат его Всеслав с полочаны, с ними же бяхуть и Либьи Литва, Всеслав Микуличь из Логожска, Андрей Володыничь и сыновец его Изяслав, и Василько Брячиславич» [28]. Дата события, полный перечень князей все свидетельствует о какой-то своевременной полоцкой записи. Но текст этот в киевском лето­писании был сперва обработан в духе свода Святослава и по­полнен не идущими к делу упоминаниями о нем ((«помогающе Святославу», «противу Святославу», «до Святослава», «без Святослава»), а затем, попав в руки летописца князя Рюрика Ростиславича, обогащен бессодержательной припиской и об этом князе. Мне представляется очень вероятным предположе­ние Л. В. Алексеева о Полоцкой летописи как одном из источ­ников киевского летописания [29]. Полоцким отрывкам присуще и некоторое сходство стиля, например, в них находим примеча­тельное выражение «не да ему полку», в смысле уклонился от битвы («хотяшет... полк дати», «не смеяста дати полку») [30].

Получили в Киевской летописи отражение и попытки кня­зей продолжить активную политику в Литве. Летописные тексты по этому вопросу весьма типичны. Они относятся к последним годам княжения Святослава Всеволодовича и говорят о деятель­ности его будущего преемника Рюрика Ростиславича. Имеются три известия. Одно восходит к семейной хронике самих Ростиславичей, в которую старались внести о них как мож­но больше сведений, а потому в ней под 1190 г. читаем, что Рюрик «бяше пошел на Литву и бысть в Пинески у тещи своея и у шюрьи своея, тогда бо бяше свадьба Ярополча». Загуляв на свадьбе, князь упустил время: «и бысть тепло и стече снег и нелзе бо им доити земли их (литовцев.В. П.) и възратишася въ свояси» [31].

Однако литовские дела, видимо, продолжали занимать умы князей и в 1193 г. князь Рюрик вновь вознамерился двинуться на Литву, но здесь ясно сказалась слабость Руси: угроза со стороны половцев тоже требовала сил, которых уже не хватало, подвластные народы явно выходили из повиновения.

Интересна запись, сохраненная сводом Рюрика, о его переговорах с великим князем Святославом. Святослав заметил, что о походах в этом году и думать нечего: «ныне, брате, пути не мочно учинити, зане в земле нашей жито не родилося ныне, абы ныне земля своя устеречи». Но Рюрик собирался идти на Литву и потому сказал: «брате и свату, аже ти пути нету, аз ти ся поведаю; есть ми путь на Литву, а сее зимы хочю подеяти орудей своих». Святослав не согласился с ним и ответил с «нелюбием»: «брате и свату, ажь ты идешь изо отчины своея на свое орудье, а яз паки иду за Днепр своих деля орудей, а в Руской земле кто ны ся останеть?» И «теми речьми», заключает .летописец,-он «измяте путь Рюрикови» [32]. Так сказано в своде Рюрика.

В летописи Святослава сохранилось известие, что Рюрик все же двинулся на Литву, но Святослав вернул его, указывая на половецкую опасность: «се сын твой заял половци..., зачал рать, а ты хочешь ити инамо, а свою землю оставив, а ныне поиди в Русь, стерези же своея земля. Рюрик же, оставя путь свой, иде в Русь со всими своими полки» [33].

Более поздняя часть Киевской летописи отражена, как мы полагаем, в новгородском, галицко-волынском летописании и хронике Яна Длугоша [34]. Ян Длугош (1415-1480 гг.) вы­дающийся польский хронист; уже с седой головой взялся он, по его собственным словам, за изучение русского языка, что­бы, использовав русские летописи, обстоятельнее осветить польскую историю («Unde et ob earn rem, cano iam capite, ad perdiscendum literas Ruthenas me ipsum appuleram, quatenus Historiae nostrae series crassior redderetur») [35].

В определении русского источника хроники Яна Длугоша мы расходимся с мнением, высказанным в свое время Е. Ю. Перфецким. Е. Ю. Перфецкий -один из видных последователей А. А. Шахматова, значительно продвинул исследование источ­ников юго-западного летописания; его творчество заслуживает специальной историографической статьи. Этот автор проанали­зировал русские известия труда Яна Длугоша и пришел к вы­воду, что его первый русский источник представляет собою епископский перемышльский свод 1225 г. [36], хранящий серию местных известий, отсутствующих в других русских летописях.

Не отрицая вполне возможного существования самостоятельного перемышльского летописания, я полагаю, что отрывки его вошли в состав Киевской летописи 1238 г., которой Длу­гош пользовался в редакции, полнее отражавшей перемышльскую историю, чем редакция волынского свода, сохраненного Ипатьевской летописью. Не вижу веских , оснований утверждать, что первый русский источник Длугоша оканчивался 1218 г., как не считаю возможным возводить русские известия Длугоша за 1218-1288 гг. к разновидности южнорусской лето­писи [37]. Длугош пользовался Киевской летописью 1238 г., а его известия, относящиеся ко времени татаро-монгольского нашествия, вполне удовлетворительно могут быть объяснены не летописью, а сведениями польских хроник и документами княжеских и епископских архивов.

В последней части Киевской летописи находятся некоторые литовские известия. Это, во-первых, сведение о походе 1203 (1204) года черниговских князей на Литву37, о котором и киев­ский источник Новгородской летописи сообщает: «Победиша Олговици Литву и избиша их 7 сот да 1000» [38]. В своде 1479 г., привлекавшем Киевскую летопись, уцелело еще одно известие под 1220 г. о борьбе Черниговщины с литовской угрозой: зи­мой «приходиша Литва и воеваша волость Черниговъскую; Мстислав же Святославич гони по них из Чернигова, и постиг их, изби всех, а полон отъят» [39]. Участие Чернигова в литовских делах вполне понятно, ибо из случайной обмолвки волынского летописца мы знаем, что литовские рати опустошали Черниговщину (см. ниже, стр. 32).

Находим сведения и о выступлениях против Литвы смоленских князей. Это сообщение о походе на Литву Владимира Рю­риковича вместе со смоленскими князьями Романом Борисо­вичем (братом Всеволода Борисовича псковского?) и сыновья­ми Давыда смоленского Константином, Мстиславом и Рости­славом [40].

Далее видим Известие 1225 г. о гибели князя Давыда торопецкого (брата Мстислава Удалого) в походе на Литву под ру­кой суздальского князя Ярослава Всеволодовича [41].

И, наконец, отсутствующее в наших летописях известие о разгроме князем Мстиславом Давыдовичем со смолнянами литовцев, грабивших окрестности Полоцка: «Dux Mscislaus Davidovicz cum Smolnensium militia celeri cursu in Poloczko adveniens, Lithuanos incautos offendens, absque numero sterliit et occidit» [42].

Таковы литовские известия Киевской летописи. Было их>. вероятно, больше, но ни галицко-волынские, ни новгородские летописцы, ни польский хронист не преследовали цели со­хранить для потомства полностью летопись киевских князей.

В целом киевское летописание (включая отредактированные в нем отрывки смоленских, полоцких и черниговских источ­ников) позволяет сделать несколько наблюдений о значении Литвы в истории Руси XII начала XIII в.

По сравнению с IX-XI вв. положение явно изменилось.

Последний крупный поход, организованный из Киева (1132 г.), закончился поражением. С политическим упадком Ки­евского княжества видим безуспешные попытки его правите­лей удержать под своей властью соседние народы, в частности, Литву. Вмешательство киевских князей в политическую жизнь Полоцко-Минской Руси содействует разжиганию феодальных усобиц, в которые вовлечены Полоцк, Витебск, Минск, Друцк, Гродно и другие города. В этих усобицах войска Литвы выступают в качестве внушительной силы, союзной некоторым полоцким князьям. К концу изучаемого этапа летописи ри­суют Литву ведущей активную наступательную политику на Руси, обрушивающей набеги своих дружин на Полоцкую, Черниговскую и Смоленскую земли.

Угрозу наступления Литвы, «беду» от «воевания» литовского и ятвяжского вот что встречаем мы в галицко-волынском летописании, пришедшем на смену киевскому.

Галицко-волынское летописание важный источник по истории Литвы, поэтому определенное понимание его основного идейного смысла для избранной темы вопрос далеко не праздный.

Надеюсь, читатель разрешит небольшое отступление полемического характера, к которому меня обязывает долг в от­ношении рецензентов, за их внимание к моему труду.

Из известных мне рецензий на мою книгу по истории Галицко-Волынской Руси- В. Д. Королюка [43], А. А. Зимина [44], Я. Башкевича [45], Б. Влодарского [46] и Р. Каменика 47 вопросы летописного источниковедения поставлены главным образом первыми двумя. Насколько я понял, эти рецензенты согласны с методом анализа летописей, предложенным в книге, в плане теоретическом; не вызывает у них сомнений определение территориальных границ галицкого и затем волынского летописания и его классового и политического смысла.

Сомнения возникают при анализе состава выделенных сводов: В. Д. Королюк склонен считать выделенную мною Киев­скую летопись Смолепско-киевской, а А. А. Зимин приемлет ее как Киевскую; В. Д. Королюк согласен с тем, что составите­лями светских княжеских сводов могли быть духовные лица, близкие двору; А. А. Зимин с этим решительно не согласен и т. д. Я, разумеется, не претендую на исчерпывающее решение вопроса и буду рад другим вариантам анализа, лишь бы они не исходили из одних формально-текстологических или лите­ратурно-художественных принципов, которые, взятые сами по себе, непригодны для анализа исторических хроник [47].

Совсем недавно опубликовал свою статью о Волынской летописи И. П. Еремин. Мы с И. П. Ереминым по-разному смот­рим на русские летописи. Для И. П. Еремина Ипатьевская летопись это сборник литературных сочинений. Первая часть (Повесть временных лет) «не мудрствуя лукаво», написана одним автором [48], Киевская летопись XII в. другими авторами, которые также не обнаружили «признаков творческого переосмысления описываемых событий» [49]; летописец Даниила Галицкого третьим [50] и, наконец, Волынская летопись четвертым [51]. В свое время я имел возможность высказаться относительно концепции И. П. Еремина в целом [52] и потому коснусь ее здесь лишь постольку, поскольку исследователь рас­пространил ее на новый участок летописи. Мой взгляд на Ипатьевскую летопись «существенно отличается» от концепции М. С. Грушевского не «в подробностях» (как простодушно пишет И. П. Еремин [53]), а в главном в понимании идейной, классовой природы летописи и ее состава как свода (а не сборника), идущего "от галицко-волынского введения к Повести временных лет до конца летописи.

Меня вполне удовлетворяет, что И. П. Еремин счел возможным принять некоторые из сделанных мною выводов. У нас нет расхождений относительно оценки основного идейного смысла владимирско-волынского летописания в целом [54]; полностью совпадают и наши взгляды на освещение этой летописью таких деятелей, как Лев Данилович [55], Шварн Данилович [56], Юрий Львович [57], Василько Романович [58], Владимир Василькович [59], т. е. всех главных героев летописи; И. П. Еремин не оспаривает моего мнения о роли церковного, агиографического элемента в летописи, а, напротив, подкрепляет его и приходит к сходному выводу, что автором летописи Владимира Васильковича был «видимо, местный монах или священник» [60]; наконец, не сом­невается И. П. Еремин и в том, что волынский летописец уна­следовал традиции киевской литературной школы [61].

И. П. Еремин выражает несогласие с тем, что работа над «волынской летописью» велась в три приема, при князьях Василь­ко, Владимире и Мстиславе; он думает, что летопись была составлена «в один прием - не ранее 1289-1290гг.» [62]. В этом с ним можно согласиться, допустив, что первый этап работы был завершен в последние годы жизни князя Владимира. Я то­же полагал, что «текущее летописание» при Васильке «не было оформлено в специальный свод, а по смерти князя было про­должено» его сыном Владимиром, и что «тем же духовным ли­цом» описаны первые годы княжения его преемника Мсти­слава [63]. Следовательно, наши разногласия не в этом.

Разногласия коренятся в оценке того, что вышло из-под пера волынского книжника свод или летопись. По мнению И. П. Еремина, вышла летопись, которая «не обнаруживает достоверных следов спайки, вставок, перегруппировки повествовательного материала» [64]; «в основном летопись была написана частью по памяти (она охватывает время всего за тридцать лет с 1259 по 1290 г.), частью со слов «са­мовидцев» [65]. И. П. Еремин не согласен с моим предположением [66] о привлечении сводчиком в качестве источников Литого ской летописи, повестей о татарских походах, о Рахе и Тите, посольских отчетов и других документов. Он считает, что это мне обосновать «в должной мере не удалось» [67]. Однако И. П. Ере­мин признает, что составитель все же использовал краткие «памятки», в том числе х)б эпизодах «семейной хроники» князей и два документа [68]. Если признать, что предполагаемые мною повести, донесения и документы отложились в виде «памя­ток», то нас с И. П. Ереминым будет разделять только Литов­ская летопись.

Как же работал летописец? Неведомо для чего решив при­соединить свою летопись к своду князя Даниила, наш летопи­сец, как признает И. П. Еремин, несколько вышел за отведен­ные ему рамки: «переписывая летопись своего предшественника, он иногда вносил в нее свои дополнения с целью подчеркнуть роль Василька Романовича в политической жизни юго-западной Руси» [69], т. е. он делал те самые сакраментальные «спайки, вставки» и пр. в текст своего предшественника, которые изоб­личают его как редактора, сводчика. Но зато свою часть текста, если верить И. П. Еремину, он писал в один присест, торопясь занести на пергамен речи стоящих рядом памятливых «самовидцев», громоздя одну на другую ранее сделанные «памятки», включая и два документа. Читая летопись, я вижу в ней следы другой работы и прежде всего свидетельство продуманного сведения разнородного (хроникального, актового, дипломатического, агиографического) материала в некое единство, проникнутое определенной идеей [70]. Такая работа неиз­бежно предполагает группировку, обработку наличных источ­ников, включая и свод предшественника.

Возвращаясь к рецензиям, хочу коснуться трех главных вопросов, выдвинутых моими оппонентами. Во-первых, во­проса о месте церковной идеологии в волынском своде. А. А. Зи­мин ие счел возможным согласиться с выводом о том, «что ис­полнителями западнорусских летописей являлись руководители галицко-волыпской церкви». Его доводы сводятся к тому, что эти летописи памятник светский, что «здесь почти не нашли отражения ни события церковно-политической истории, ни церковная идеология» [71]; что, наконец, князь Даниил громил «реакционных церковников», и «не в их, конечно, среде могло сложиться произведение, воспевающее подвиги этого кпязя» [72].

Разберем эти аргументы. Спорить против того, что галицковолынское летописание памятник светского княжеского ле­тописания, я не собираюсь, ибо именно это я и старался дока­зать, наметив серию княжеских сводов [73]. Таким образом, здесь у нас с А. А. Зиминым разногласий нет.

Что князь Даниил громил реакционных церковников,это я тоже старался выявить и показать; что в их среде не «могло сложиться произведение, воспевающее подвиги этого князя», я тоже согласен и никогда ничего противоположного не утверждал. Я высказал лишь предположение о том, что близ­кие двору церковники могли вести княжеское летописание. Отметил я и другое, что эти церковники вышли из среды свет­ских людей княжеского двора: таков митрополит Кирилл, в недавнем прошлом, по-видимому, княжеский печатник-канц­лер; он вовсе не исключение, ибо в перечне епископов влади­мирских рядом с представителями Святогорского монастыря во Владимире упомянут «Микифор прироком Станило, бе бо слуга Василков преже» [74]. Тот факт, что даже мест­ная духовная знать выходила из светской придворной среды и находилась в подчиненном князю положении, позволяет коечто объяснить в характере местного летописания: участие в летописной работе подобного рода церковников нельзя от­рицать лишь на том основании, что в княжеской летописи налет церковности меньше, чем, скажем, в Новгородской владычной летописи. Владычная летопись, составленная церковниками, это одно дело, а княжеская совсем другое.

И последний аргумент, самый веский. Верно ли, что в Галицко-волынской летописи «почти не нашли отражения ни со­бытия церковно-политической истории, ни церковная идеоло­гия»?как это утверждает А. А. Зимин. Хорошо известно, что церковная идеология господствовала в средние века, и появление официальной летописи с теми чертами, о которых говорит А. А. Зимин, должно казаться чем-то из ряда вон выхо­дящим. Но так ли это?

Во-первых, Галицкая летопись имеет своим исходным осно­ванием Повесть временных лет и киевское летописание до 1238 г. Церковная идеология, ярко отраженная в Повести, не вызвала (насколько можно судить при сравнении с владимиросуздальским сводом) возражений галицкого ее продолжателя, который лишь снабдил ее небольшим введением, тогда как киев­ское летописание за XII в. он пополнил вставками, а за ХШв. существенно переделал.

Во-вторых, Галицкая летопись дошла до нас как составная и переработанная часть волынского свода Владимира Васильковича, завершенного около 1290 г. и лишь продолженного ле­тописью Мстислава Даниловича. Свод Владимира Васильковича заканчивается церковной похвалой этому князю и его стольному городу как оплоту православия, а после слов: «Туто ж положим конець Вълодимерову княжению» следует описа­ние «чудесного» сохранения тела князя в гробу нетленным [75]. Участие церковной руки в составлении и этого свода не вы­зывает, таким образом, сомнений [76].

Наконец, посмотрим, как обстоит дело с отражением событий церковно-политической жизни и церковной идеологии в кня­жеском своде Даниила, наиболее светском. Текст, посвященный государственной деятельности князя и его приближенных, оказывается сплошь усыпанным церковными сентенциями. Все, чего ни достигает князь Даниил, приписывается «божьей помощи»; на нее князь возлагал все надежды, и помышляя об освобождении города Владимира [77], и надеясь на уход татарских войск [78]; постоянно посещает он храмы и монастыри для молитвы: Жидичинский монастырь [79], храм богородицы в Галиче [80], храм св. Симеона в Шумске [81], молится «святому архиерею Николе, иже каза чюдо свое» [82] и т. д. Можно сказать, что ни одно более или менее крупное дело князь Дани­ил не совершает без предварительной молитвы.

И бог вознаграждает княжеское рвение, помогает ему во всех делах: и при походе на Калиш [83], и при освобождении Галича («божьего волею одерьжа град свой Галичь») (ПСРЛ, т.2. стб.761.); он выносит его невредимым с поля боя (Там же, стб. 769.); мстит врагам за нанесенные князю обиды (Там же, стб. 788.); спасает его города от рук противника (Холм «одержал бо беаше бог от безбожных татар») (Там же, стб. 789.).

Божественная помощь не ограничивается князем Даниилом, она распространяется и на его приверженцев (бог «поспешник» Демьяну, воеводе Даниила (Там же, стб. 761.)); это и понятно, ибо они верны богу и князю (Там же, стб. 763.). Зато противники князя Даниила противники и бога: это «безбожные» бояре (Там же, стб. 762, 763.), от козней которых бог оберегает князя (Там же, стб. 762.); это -«безбожнии моавитяне» татары (Там же, стб. 740, 778.), от рук которых «за прегрешение хрестьяньское» терпят поражение наши князья (Там же, стб. 745.). Без воли божьей ничего не происходит, от нее зависят и удачи (бог увел татар после битвы при Калке на восток, «ожидая... покаяния крестьянского» (Там же), и неудачи (дружина князя Даниила «наворотишася» на бег, ибо «богу же тако изволившю» (Там же, стб. 769.)).

Бог не ограничивается простой помощью князю и его приближенным; небесные силы творят и чудеса, притом неодно­кратно: венгры не смогли удержать Галич, ибо их полководец Филий создал укрепление на храме богородицы, «богородица яже не стерпевшю осквернения храма своего и вдасть ю (ХП «и в руци») Мьстиславу» (Там же, стб. 737.); на венгров же послал «бог архангела Михаила, отворити хляби небесные, конем же потопающим и самемь...» (Там же, стб. 760.); в другой раз при изгнании венгерских захватчиков из Галича бог напустил на них «рану фараонову», а когда они отошли к Пруту, «бог бо попустил беашеть рану: ангел бьашеть их» 99; он спас и Луцк от татарских рук: «бог же чюдо створи, и святый Иван и святый Никола»-совместными усилиями они, оказывается, изменили направление ветра, и вражеские метательные орудия были обезврежены: камни не достигали цели (Там же, стб. 842.). Словом, и в Галицкой летописи находим ярко выраженный провиденциализм, и здесь церковь освящает и санкционирует действия государственной власти.

Достаточно внимателен автор и к лицам и событиям церков­ным: найдем мы здесь и перечень епископов владимирских [84], и сведения о многих монастырях (в большинстве княжеских) [85], и яркие характеристики крупных церковников, вроде духов­ника Мстислава Удалого «премудрого книжника» Тимофея, который в проповедях обличал венгерских захватчиков [86], а также выполнял и дипломатические поручения [87]; или вроде владимирского епископа Митрофана, в своих проповедях звав­шего народ на борьбу во имя «нетленного венца» 105; найдем мы в летописи сведения еще о ряде крупных церковников епископов, игуменов.

Да что игумены, летопись отмечает даже гибель дьяка в одной из битв («тогда же и Василь дьяк, рекомый Молза, за­стрелен бысть под городом» [88]). Описывая съезд князей в Киеве накануне битвы при Калке, летописец отметил крещение вели­кого князя половецкого Басты [89]. Нет нужды говорить, что летопись внимательна и к судьбам храмов в разных частях Руси [90], особенно примечательно общеизвестное описание холмских святынь [91] и т. п. Едва ли есть необходимость умножать число примеров. Ясно и так, что, несмотря на количест­венное преобладание светского материала, в Галицко-волынской летописи господствует церковная идеология.

Констатируя это, я тем самым отвечаю и М. Н. Тихомиро­ву, который неоднократно упрекал меня в переоценке роли «церковного элемента» в галицком летописании, усматривая в этом мою зависимость от взглядов А. А. Шахматова и М. Д. Приселкова [92]. Сам М. Н. Тихомиров, насколько можно судить по его статье в «Очерках истории исторической науки», видит в Галицко-волынской летописи «почти полное отсутст­вие» церковного элемента; эта летопись рисуется М. Н. Ти­хомирову «лишенной мистицизма и церковных рассуждений» [93]..

Гораздо больше соответствует истине мнение JI. В. Черепнина, видевшего в «Летописце» Даниила Романовича свод, состав­ленный по заданию князя при кафедре холмского епископа, а потому несвободный от церковяо-политических сюжетов [94].

Полагаю, что критика концепций А. А. Шахматова и М. Д. Приселкова не должна сопровождаться неосновательным креном в сторону недооценки церковной идеологии в русской средневековой историографии.

Для данной работы этот вывод имеет свое значение. Дело в том, что наступление русских князей на литовские земли, по­добно наступлению западных феодалов, велось под призывы воинствующей церкви. Об этом напрасно забыли некоторые наши историки. Для летописца литовцы это язычники, "поганые", а потому их покорение, обложение данью богоугодное дело (дань с ятвягов «богом же дана» князю Даниилу [95]), в борьбе с Литвой бог являет русским князьям свою чудесную помощь: в битве под Луцком княжеские войска разбили литов­цев, которые затем в озере были «ангелом потопляеми от бога посланым» [96]. Князь Даниил, предлагая польским князьям поход на Литву, отлично сознавал и церковно-идеологическую сторону этого дела, когда писал: «время есть христьяномь на поганее, яко сами имеють рать межи собою» [97].

Перехожу ко второму вопросу из числа затронутых оппонентами. Это вопрос о составных частях летописных сводов. Мне представляется (и это подтверждается текстологически), что в княжеской канцелярии велись и хранились текущие записи о хозяйственных, военных и дипломатических мероприя­тиях правительства и его ставленников. Сюда поступали устные или письменные отчеты о походах, дипломатических ак­тах, пожалованиях земель и т. п. Эти материалы послужили составителю свода основным источником. Только признав это, можно объяснить, что в летописи обнаруживается ряд повест­вований, каждое из которых связано с определенным кругом военно-дипломатических или административных вопросов. Но составитель свода не просто привел эти тексты один подле другого: он отобрал подходящие тексты, затем раздробил их на хронологически близкие части и сплел друг с другом, составив таким образом связное повествование, добавил к нему события семейной княжеской хроники, факты церковно-политической истории, пронизав весь свод морально-религиозным мировоззрением. Составные части свода могут быть более или менее успешно выделены из текста; подчас они имеют черты живого повествования лица, руководившего проведением того или иного мероприятия власти. Не имея лучшего термина, я на­звал такие донесения-отчеты повестями, оговорив, что так называю и простое (устное) повествование, включенное в лето­пись, и исторический памятник сложного состава, т. е. письмен­ное повествование, составленное на основе нескольких источ­ников [98].

А. А. Зимин согласен с тем, что отчетный материал поступал в княжескую канцелярию, но склонен термин «повесть» толко­вать не в том смысле, который ему придан у меня. Поэтому он не видит оснований утверждать, что в распоряжении состави­теля свода князя Даниила «имелись специальные письменные источники, кроме Киевской летописи, или устные по­вести, как особого рода литературные произве­дения» [99], и даже упрекает меня в том, что мне «не удалось до­казать их бытование в XIII в. в качестве самостоятельных произведений» [100].

Трудно утверждать, что составитель свода князя Даниила не имел других письменных источников, кройе Киевской лето­писи. Одно извёстие о русско-литовском договоре 1219 г., где перечислены по именам более двадцати литовских князей, опровергает это мнение. Можно привести немало и других.

Далее, я не собирался доказывать, что отчеты бояр и вое­вод (имеющие характер повествований) бытовали как самостоя­тельные произведения. Я лишь утверждал, что они были свое­временно (об этом свидетельствуют детали времени и места) запи­саны и хранились в канцелярии. Раз отпадает этот упрек, то должен отпасть и вывод А. А. Зимина о том, что я, «выделяя из состава летописного свода Даниила галицкого многочисленные «повествования», вместе с тем умаляю «значение этого выдаю­щегося исторического произведения XIII в., имеющего ряд черт мемуарной литературы» [101]. Мне не ясно, как можно ума­лить значение исторического произведения, определяя добро­качественный состав его источников, и чем собственно использо­вание письменных и устных донесений умаляет значение свода? Наконец, почему их использование противоречит представ­лению о возникновении «черт мемуарной литературы»? Я этих черт, признаюсь, в летописи не вижу, но хотел бы отметить, что, вообще говоря, страницы мемуарной литературы, основан­ные на документах и свидетельствах очевидцев, далеко не всегда самые худшие.

Рассмотренный вопрос имеет для данной книги свое значе­ние. Дело в том, что в составе княжеских сводов мы находим целую серию известий о Литве, сохраненных устными или пись­менными сообщениями и донесениями о походах; иногда эти донесения подвергнуты внутренней редакторской обработке. Так, в первоначальное сообщение о походе войск князя Даниила затем добавлены сведения об участии в этом деле других кня­зей, воевод; включены отрывки из дипломатической переписки, договоров и т. п. Не раз в результате такой обработки известия о том или ином походе приобретало черты яркой воинской по­вести. Посильное восстановление первоначального характера того или иного донесения, записи и т. п., знание идейно-политических намерений автора свода позволяет лучше постичь достоверность их известий о Литве, объяснить их неполноту, отметить возможную тенденциозность и т. п. Посмотрим, каков же состав этого рода источников княжеского летопи­сания.

Это прежде всего сообщения о походах на ятвягов. В своде князя Даниила и'приписках к нему находим несколько таких сообщений. В первую очередь надлежит сюда отнести одну из галицко-волынских вставок, которыми был пополнен текст Киевской летописи XI-XII вв. [102], а именно, под 1196 г. Она сообщает об одном из походов Романа Мстиславича волынского на ятвягов: «Тое же зимы ходи Роман Мстиславичь на ятвягы отомыциваться: бяхуть бо воевали волость его. И тако Роман вниде в землю их, они же не могучи стати противу силе его и бежаша во свои тверди, а Роман пожог волость их и отомъстився, возвратисяво свояси» [103]. Больше летописный свод князя Да­ниила не сообщает конкретных данных о войнах князя Романа в Литве, но дает понять, что воевал он много.

Это подтверждает и «Слово о полку Игореве», где читаем Романе:

«Суть бо у ваю железный паробци под шеломы латиньскыми

Теми тресну земля

и многи страны Хинова, Литва, Ятвязи, Деремела

и половцы сулицы своя поверъгоша, а главы своя подклониша, подъ тыи мечи харалужныи»121а.

Отсюда видим, что походы князя Романа охватывали и Литву и Ятвягию. Под Деремелой исследователи склонны по­нимать одну из южных ятвяжских земель (Денове) [104]. Мне кажется более вероятным видеть под этим названием не ятвяжскую (ятвяги и так упомянуты в делом), а особую прусскую территорию, если только Денове Дейнова, как полагает А. Каминьский, не была литовским названием Ятвягии [105]. О дейст­виях князя Романа в Литве сложилась даже присказка, кото­рую слышал! еще М. Стрыйковский (XVI в.): «Romanie, Ношаnie! lichym si£ karmisz, Litwuju orez» [106].

Далее выделяем запись о разгроме ятвягов, повоевавших Берестье (она идет от слов: «Повоеваша ятвязи около Берестия» и т. д. до слов «а инии разбегошася») [107]. В-третьих, запись о по­ходе войск князя Даниила через Берестье на ятвягов, привед­шем к освобождению Дорогичина от немецких рыцарей; отры­вок начинается словами: «Поидоста на ятвязе» и т. д. до слов; «и возъвратися [въ -X] Володимер» [108].

Далее. Среди обработанных приписок к своду Даниила на­ходим повествование о походе князя Даниила с союзниками из Дорогичина на ятвягов, оно начинается словами: «В та же лета седе Самовит» и т. д. до слов: «им же Половци дети страшаху» [109]. Следующее известие о походе на ятвягов князей Даниила, и Льва (от слов: «идоущоу ему на войну со сыномь Лвомьж* и т. д. до слов: «в дом свой» [110]) сохранилось в редакции свода Льва: сообщается о том, как Лев убивает ятвяжского князя Стекинта; здесь говорится об измене поляков, попутно упомя­нут город Рай. Другая повесть (со слов: «Поиде Данило на ят~ вязе с братом и сыном Лвом и с Шеварном» и т. д. до слов: «ныне же зде вписано бысть в последняя (дни)» [111] тоже прошла, обработку в своде князя Льва, ибо Лев да Даниил главные ее действующие лица, о прочих же участниках похода (Шварне,. Романе новогородском, Глебе волковыйском, Изяславе свислочском, Земовите мазовецком, отрядах краковчан и сандомирцев князя Конрада) ничего не сказано.

В летописи князя Василько мы также найдем несколько повествований и известий о походах на ятвягов. Одно из них начинается словами: «Воеваша ятвязе около Охоже и Боусовна и всю страну ту поплениша». Князь Василько в битве у во­рот Дорогичина убивает сорок литовских князей; здесь же по­мещена похвала Васильку и сообщение, что его ратями были разбиты князья ятвяжские Скомонд и Боруть, первый из кото­рых «повоева землю Пиньскую [и] инии страны». Выясняется также, что под рукой у автора этой летописи было много дру­гих известий о походах на ятвягов: «и во иная времена божьею милостью избьени быша погании, их же не хотехом писати, множества ради» [112]. К летописи Василько относим и следующую вставку в текст свода Даниила: «Тое же зимы Кондрат приела, посол по Василка, река: «Пойдем на ятвязе»,падшу снегу и сереноу, не могоша ити и воротишася на Ноуре» [113].

В своде Владимира Васильковича есть упоминание о том, что, когда князья Лев и Мстислав Даниловичи ходили на по­мощь Болеславу против князя вроцлавского, сам Владимир «заратил бо ся бяше со ятвязи» [114]. К этому же своду относится описание совместного похода трех русских князей-Льва галиц­кого, Мстислава луцкого и Владимира владимирского на ятвя­гов, у которых была захвачена Злина. Ятвяги тогда прислали четырех князей-послов, «мира просяче собе» и русские князья «одва даша им мир» [115].

Итак, в дошедшем волынском летописании имеется серия сообщений о походах на ятвягов. Какова историческая цен­ность этих сообщений, каков их идеологический смысл и по­литическая направленность? Главная цель этих повествова­ний восхваление феодально-колониальной политики галицко-волынских князей в литовских землях, подчеркивание ее преемственной связи с политикой Романа Мстиславича, начав­шего освоение Ятвягии [116].

Отдается дань и мужеству свободолюбивых и гордых ятвя­гов, о чем свидетельствуют сообщения: «бысть брань люта» и «падающим же от обоих много» [117]; воеводы ятвягов люди воинственные, например, Скомонд и Борут «злаа воиника» [118]. Подобная оценка ятвягов, понятно, лишь повышает доблесть русских князей, которые, «победив горды ятвязе» [119], сумели «наполнити болота ятвяжьская» своим «полком» [120]; а голова «волхва» и «кобника» Скомонда «взотъчена бысть на кол». Та­ковы нравы русского рыцарства, как и рыцарства всей Европы того времени.

Летопись восхваляет личные подвиги князей Даниила, Льва, Василька, их воевод и дворских Андрея, Якова и др. Гибель же «поганых» язычников не вызывает жалости: от руки князя Льва гибнет ятвяжский князь и «изииде душа его со кровью во ад» [121]. Русские войска разоряли ятвяжские земли: «жьжаху домы их и пленяху села их»; «поимавши же имения их», они «ноидоша пленяюще землю и жгуще», а жителей «онех вяжюще, иныя же ис хвороста (т. е. из лесных осек.В. П.) ведущоу,сечахуть я» [122].

Тактика русских дружин обнаруживает сходство с такти­кой западноевропейских рыцарей: походы проводятся зимой; нападение совершается по возможности неожиданно, чтобы не дать «знаменья» соседним землям 141; князья избегают сражений в лесных теснинах; они усиливают отряды стрельцов, иногда даже спешивают дружину [123].

Цели ятвяжских походов на Русь также не вызывают сом­нений. Литовские земли находились на ранней стадии фео­дального развития. У всех народов этот этап истории связан с широкими грабительскими набегами. То же видим и здесь: «беда бо бе в земле Володимерьстей от воеванья Литовьскога и ятвяжского» [124]. Это отнюдь не риторика.

Если, забегая вперед, собрать все упоминания Волынской летописи о литовско-ятвяжских походах и набегах на Западную Русь, то получается следующий ареал: НовогородокСлоним Волковыйск Каменец Дорогичин Мельник Берестье Камен-Небль Турийск-Комов ЧервеньЛуцк Пересопница-Черниговщина [125]-Брянск-Смоленск-Полоцк-СлучекКопыль Полесье Турийск-на-Нёмане. Сюда надо добавить Пинск, Туров, Рай, Охоже, Бусовну, Ухань. В целом обшир­нейшая территория длительное время страдала от набегов литовских войск (подробнее об этом см. в третьей части настоя­щей работы), сопровождавшихся не только разорениями, но и угоном населения [126].

Поскольку с Литвой совладать но удалось, вся тяжесть от­ветных ударов пришлась на ятвягов. Подчиняя их землю, рус­ские князья брали заложников, строили здесь укрепления, со­бирали дань: после одного из поражений ятвяги «послаша по­слы своя и дети своя и дань даша и обещевахоуся работе быти ему (князю Даниилу.В. П.) и городы рубити в земле своей»; представители русской власти собирали с них дань: «черные куны и бело серебро» [127].

Русские князья старались использовать силы одних народов для покорения других; так, например, они водили отряды половцев на ятвягов [128] и на Литву [129]; привлекали на службу и самих ятвягов, вроде Ящелта (Ящела), служившего в дру­жине князя Даниила [130] или того храброго «Проусина родом», что сражался в полку князя Владимира 15°. Это подчинение j соседних земель представляет собой русский вариант крестовых походов, также освященный церковной идеологией. Ятвягия явилась пограничной территорией, где столкнулись ин­тересы немецкой рыцарской агрессии с интересами Польши и Руси, которые старались завладеть важной в военно-политическом отношении землей. Результат этого столкновения из­вестен: ятвяги были истреблены, а большая часть их земли попала под власть Ордена.

Сведения нашей летописи представляют интерес и для характеристики некоторых сторон жизни ятвягов, их обществен­ного и политического строя, а также и для истории русскопрусских отношений. Летопись неоднократно упоминает пруссов, в частности, вармов [131] и бартов [132] (притом она почему-то отличает ятвягов и даже бартов от пруссов [133]). Печальная судьба небольшого мужественного народа, раздавленного со­седними феодальными государствами, скупыми штрихами рисуется на страницах нашей летописи.

Обширны и разнообразны данные летописи по истории Литвы. В своде князя Даниила находим драгоценное известие о ли­товско-русском договоре 1219 г. [134] Этому договору предшествовали частые совместные литовско-ятвяжские набеги на Русь; об одном из них летопись упоминает: «Литва же и ятвязе воеваху и повоева же Турийск и около Комова, оли до Червеня и бишася у ворот Червенских и застава бе в Оуханях» [135].

Договор на время стабилизировал мирные отношения, но отнюдь не приостановил набегов дружин отдельных литовских князей. В своде Даниила Романовича находим запись о походе против князя Аишьвно Рушковича (от слов: «Придоша Литва» и т. д. до слов: «богу помогающим им» [136]), совершившего набег на Пересопницу. Там же читалась запись о походе князей Даниила и Василько и их дворского Якова против дружины Лингевина Лековния (Лонъкогвени, Лонъкгвени), который не без поддержки из Пинска нападал на окрестности Мельника (за­пись начинается словами: «Воеваша Литва около Мелнице» и т. д. до слов: «бысть радость велика во Пиньске граде» [137]),

В своде князя Даниила и приписках к нему сохранились содержательные повествования о политической борьбе в Литве, сопровождавшей установление монархии единовластия Миндовга. К этому сюжету относится текст, идущий от слов: «В то же лето изгна Миндог» и т. д. до слов: «Данилу же гнев имеющю на не» [138]; ниже он продолжается словами: «Потом же Войшелк» и т. д. до слов: «и вороти в Болгарех» [139]. Последний отрывок этого рода начинается словами: «Прислаша Миндовг к Да­нилу» и т. д. до слов: «и инии мнозеи» [140].

Все эти куски текста состоят из современных записей о военных и дипломатических акциях князя Даниила в отно­шении Литвы, Жемайтии, Риги и Польши; из сведений о внутренних событиях в Литве, возможно, почерпнутых от союзных князей Товтивила и Эдивида. Потерпев неудачу в борьбе с Миндовгом, эти князья служили некоторое время на Волыни и даже участвовали в чешском походе князя Даниила [141]; позд­нее Товтивил, вступив в контакт с Миндовгом и Войшелком, оказался в числе врагов волынского князя [142].

Надлежит учесть также серию известий о русско-литовских действиях, направленных против Польши [143] и Орды [144].

Эти данные свода князя Даниила и дополнений к нему ха­рактеризуют внешнеполитические условия становления литов­ской раннефеодальной монархии, взаимоотношения Литвы с Русью, Ригой, Орденом, Польшей. Описание русско-литовской войны обнаруживает влияние Литвы в Пинске [145] и преоблада­ние в Полоцке и Черной Руси. Русские войска «попленили» Черную Русь и заняли Гродно (Миндовг ответил набегом на Турийск [146]), но затем в Новогородке стал княжить Роман Да­нилович в качестве вассала Миндовга (видимо, некоторые го­рода перешли к Даниилу Романовичу). Поощряя князя Даниила к походу на Киев, Миндовг сообщал: «пришлю к тобе Рома­на и Новогородце»; среди присланных оказалось, однако, «ма­ло людий» Романа, а главную часть составляли «людие Миндовгови» во главе с воеводой Хвалом, снискавшим себе мрачную известность разорением Черниговщины [147].

Хочу обратить внимание на сообщение источника еще по одному вопросу, широко обсуждаемому в литванистике о крещении Миндовга. Летописец утверждает, что крещение Миндовга это политический маневр, что оно «льстиво бысть». Оценивая достоверность этого известия, надо учитывать сле­дующие соображения. Князь Даниил начал борьбу против Миндовга, заявив: «Время есть христьяномь на поганее» [148]; после принятия Миндовгом христианства война е русской стороны не прекратилась, и летописец, оправдывая это, утверждал, что Миндовг и после крещения «поганьство свое яве творяше»1<39. Можно верить или не верить этому летописцу, но надо учесть и сообщение автора «Литовской летописи». Говоря о времени правления Войшелка в Новогородке (в период между нашест­вием Бурундая и смертью жены Миндовга) и его крещении в православие, автор отмечает, что Миндовг был недоволен этим шагом и «укариваше ему по его житью» [149], чего не было, пока Войшелк оставался рьяным язычником. Это подкрепляет взгляд на крещение Миндовга как на политический маневр.

К обработанным припискам свода князя Даниила надо от­нести и текст о нашествии войск Бурундая (от слов: «Приде Буранда безбожный» и т. д. до слов: «украшениемь украсити и» [150]; продолжается этот текст ниже словами: «потом же Данило король, ехав, взя Волковыеск» и т. д. до слов: «аще ли яз буду» [151]. Это повествование о татарском нашествии на литов­ские земли собственно литовскую (Аукштайтскую), а также Налыненайскую и Ятвяжскую [152]; о вынужденном участии в этом походе русских князей (впрочем, возможно, бывших в размирье с Литвой после срыва похода на Киев); объектами борьбы здесь являются Волковыйск, Гродно, местность по Зелеви (Зельве).

Сюда же включена вставка летописца князя Василько (от слов: «Василкови же едоушоу» и т. д. до слов: «и сына своего Володимера» [153]). Другой текст о Литве, относящийся к этому же летописцу, видим в повествовании, начинающемся словами: «Идоша Литва на Ляхы воевать». Здесь говорится, что после похода литовских войск (с участием каких-то русских сил) на Ездов (под Варшавой) Миндовг, вспомнив, что Василько участвовал в походе Бурундая, повоевал его землю около Каменца (Камена), но встретил отпор; одну литовскую рать русские преследовали до Ясолны (Ясолды), другую, что воевала около Мельника, князь .Василько нагнал и разбил у города Небля [154]. Это современная запись с указанием даты («на канун Ивана дни»), с перечнем пинских князей и упоминанием погибшего Преибора Степановича (Родовича).

Свод Владимира Васильковича тоже весьма внимателен к Литве, хотя и здесь ожидать объективного освещения ее исто­рии не приходится. Летописец неприязненно оценивал, в частности, литовскую политику галицкого князя Льва Даниловича, ибо последствия походов на Литву, которые тот организовывал с татарской помощью, всей тяжестью падали на волынское порубежье. В этом своде мы найдем сообщение о набеге войск Миндовга на Брянск, союзный Владимиру 17 6. К этому своду относится описание двух походов на Литву с участием татар.

Это обширные повествования. Одно начинается словами: «Посемь же Тройдений забыв любви Лвови» и т. д. до слов: <ш тако поехаша во свояси» [155]. Здесь рассказывается, что ли­товский князь Тройден с помощью войска городнян (видимо, в первую очередь, пруссов-переселенцев) взял Дорогичин. Тогда Лев Данилович обратился в Орду к Менгу-Тимуру, и тот дал ему татарскую рать и прислал силы подчиненных Орде заднепровских князей (Романа из Брянска, Глеба из Смолен­ска), к ним были присоединены отряды князей Турова и Пинска. Мстислав Данилович из Луцка «пошел бяшеть от Копыля, воюя по Полесью», видимо, также подпавшему под власть Литвы. Войска князей шли до Случска, а оттуда на Новогородок. Это показательно: видимо, Дорогичин подчинялся Тройдену через Новогородок. Вообще Новогородок рисуется для данной поры как основной центр литовской власти; при походах на Аукштайтскую и Налыненайскую земли города не называются. В походе сказались феодальные распри: князь Лев с татарами взял новогородский «околний град», оставив союзников без добычи. «Гневом про Льва» прочие князья «не идоша» в «землю Литовьскую». Ничего не сказано о результа­тах похода, в частности, о том, что Дорогичин вернулся под власть Льва Даниловича [156].

Владимирский князь и сам имел столкновения с Тройденом, который принял пруссов, бежавших от власти Ордена, и поса­дил их в Гродно и Слониме. Князь Владимир вместе со Львом и другими взяли Слоним, чтобы литовские князья их «земле не подъседале». Тройден в ответ повоевал «около Камена», а Ва­силько «взя» у него Турийск на Немане и «села около него» [157]; затем противники «умиристася и начаста быти в величе любви».

Поэтому новый поход на Литву, предпринятый по предложе­нию Ногая, получил явно отрицательное освещение в своде князя Владимира. Это повествование начинается от слов: «Приела оканьный» и т. д. до слов: «не въепеша ничего же тако возвратишася во свояси» [158]. Здесь ярко отражены русско-ли­товские отношения: под властью Литвы видим города Ново­городок, Гродно, Волковыйск; русским землям, видимо, ста­ло трудно противостоять Литве. Не случайно Иогай свою гра­моту галицко-волынским князьям (она приведена в тексте) начинает словами: «Всегда мь жалоуете на Л и тв у, осе же вы дал еемь рать и воеводу с ними Момъшея; пой­дете же с ним на вороги свое». Поход описан намеренно неясно, отмечено лишь поражение войск Льва и Мстислава пруссами под Гродно, но не сказано, чем закончились действия татар на основном направлении под Новогородком, на который и на этот раз были двинуты главные силы.

В этом же своде читаем известие о голоде на Руси, в Польше и Литве и о том, как князь Владимир продавал ятвягам жито. Летопись так передает просьбу послов ятвяжских: «Господине княже Володимере, приехали есмя к тобе ото всих ятвязь, надеючись на князь бог [159] и по твое здоровие. Господине, не по­мори нас но перекорми ны собе, пошли, господине, к нам жито свое продаят, а мы ради купим, чего восхочешь: воску ли, бе­ли ль, бобров ли, черных ли коун, серебра ль, мы ради дамы» [160]. Владимир отправил жито с добрыми людьми «кому веря» из Берестья в судах по Бугу; на Нареве под Пултуском тоюговый караван был разграблен людьми князя Конрада

Свод Владимира изображает князей Литвы служилыми этому князю, который «возводит» их при надобности на Польшу [161]. Примечательно, что эта Литва дружественна династии Миндов­га; именно поэтому ее опасался князь Лев, когда писал сыну Юрию в Мельник: «Сыну мой Юрьи, не ходи сам с Литвою, убил я князя их Войшелка, любо восхотять мьсть створити» [162],и Юрий не пошел. Отсюда напрашивается вывод, что, во всяком случае, в чернорусской части Литовского великого княже­ства правила прежняя династия; это черта, свидетельствующая о прочности государственной власти в Литве.

Есть в своде князя Владимира информация о Литве, почерпнутая, как можно думать, у купцов, торговавших с Торуныо, по Висле. Это сообщение о том, что «Литва вся и Жемоить в с я» ходили походом на Ливонский орден, дошли до Отепяа, но успеха не имели, а в то же время «Тороуньсцеи немце», по­могая своим, совершили разорительный поход на Жемайтию [163].

Наконец, и в летописи Мстислава Даниловича имеется встав­ка о Литве, сделанная, видимо, на основании грамоты о передаче ему («даша ему») Волковыйска литовскими князьями, братьями Будикидом и Будивидом, которые «город свой» дали ему, «абы он с ними мир держал» [164].

Оценка волынского свода будет неполной, если мы не оста­новимся еще на одном источнике, сохраненном им, на так назы­ваемой «Литовской летописи». Это подводит нас к третьему вопросу, поставленному оппонентами. В свое время мы высказали предположение, что в составе волынского летописания, помимо отмеченных выше источников по истории Литвы, была использована какая-то летопись, состоявшая из серии жиз­неописаний литовских князей, и высказали догадку, что она могла возникнуть в одном из православных монастырей Новогородка [165]. Этот взгляд встретил категорические возражения рецензентов.

Положительно оценивая метод и приемы моей работы в це­лом, В. Д. Королюк писал: «Зато решительные возражения вы­зывает попытка автора книги выделить из состава Владимироволынской летописи особую Литовскую летопись, составлен­ную якобы в Новогрудке. Выделенные им немногие и зв е с т и я, относящиеся к истории Литвы, не составляют н и по форме, ни по содержанию единого литератур­ного целого, не отражают или почти не отражают событий внутриполитического развития Литовского княжества. Нельзя признать убедительным определяемое автором место составления Литовской летописи» [166]. Не менее решительно высказался по этому вопросу и А. А. Зимин. Отвергая догадку о Литовской летописи, он писал: «Литовская летопись должна была бы отра­зить разнообразные события из истории этого княжества, иметь особый, ей присущий стиль и языковые особенности. Ничего подобного в сведениях Ипатьевской летописи, касающихся Литвы, нет» [167].

Я понимаю, что можно сомневаться в существовании особой «Литовской летописи», ибо сохранилась она, как, впрочем, и ле­тописание Галича, Холма, Владимира, не полностью и исполь­зовалась для целей, ничего общего не имевших с полным отра­жением «разнообразных событий» литовской истории. Однако аргументы, выдвинутые моими оппонентами в подтверждение их сомнений, не кажутся мне достаточно вескими.

Этих аргументов три: во-первых, содержание, во-вторых, литературная форма, в-третьих, язык. Видимо, этот вопрос не­достаточно четко изложен в книге, и поэтому мне хочется здесь обратить внимание на то, что серия биографий (вернее, то, что от них уцелело под пером редактора) ясно выделяется своими особенностями формы, в частности, своеобразными концовками.

Первым идет текст о Миндовге от слов: «Убиство же его сице скажемь» [168] и т. д. до примечательной концовки: «т а к о бысть конечь Мипдовгову убить ю» [169]. Что

составляет содержание этой части текста? Исключительно ли­товские события конца княжения Мпндовга. Последующий от­рывок повествования примыкает к предыдущему и завершается уже знакомой фразой: «тако бысть конець у б итья Тренятин а» [170]. Что составляет его содержание? Исключительно литовские события: бегство Войшелка ново­городского, сына Миндовга, убийство Товтивила полоцкого, княжение Тройната жемайтского.

Затем идет текст о княжении Войшелка от слов: «се же услы­шав Войшелк» и т. д. вплоть до известных слов: «т а к о бысть конец убитья его» [171]. Этот текст разбит ре­дакторскими вставками о других событиях. Первая вставка о Брянске. Но вставка эта четко выделена в тексте «Литовской летописи»как инородная. В ее начале читаем:«В преже р[е]ченом же лете Миндовгова убитья бысть» [172] и т. д.; по окончании вставки летописец отметил свое возвращение к источнику, в ко­тором шла речь о Войшелке, и прямо записал: «Мы же на преднее возвратимся. Княжащоу же Войшелькови в Литве» [173] и т. д. Ниже этот текст еще раз перебит вставкой о появлении ко­меты, о смерти жены князя Василько, о смуте в Орде, но и на этот раз окончание вставки отмечено повторением фразы: «кня­жащоу Войшелкови во Литве и Шварнови» [174]. Новая вставка из свода Владимира Васильковича о войне с Польшей разби­вает текст и продолжается до возвращения к Литовской лето­писи, что отмечено фразой: «Посем же Войшелк да княжение свое зятю своему Шварнови» и т. д. без перерыва до известия об убийстве Войшелка.

Мало этого. Приведенный текст о Войшелке органически входит в состав того источника, который говорит о его предше­ственниках, как можно заключить из сопоставления известий об этом князе, взятых из свода князя Даниила и по счастью не выброшенных составителями свода князя Владимира. Таким образом, в своде князя Владимира уцелели два варианта сооб­щений о крещении князя Войшелка. Сравним их, отмечая в том и другом важнейшие различия.

Первый текст составлен в манере свода князя Даниила, с присущим ему вниманием к дипломатическим делам; второй характеризуется своей православно-риторической формой, свойственной и другим отрывкам из «Литовской летописи». Вчиты­ваясь в текст о Войшелке, видим традиционное описание превращения варвара-язычника в православного праведника.

Свод князя Даниила

«Потом же Войшелкь створи мир с Даниилом и выда дщерь Миндогдъвоу за Шварна сестру свою, и приде Холмк Данилу, оставив княжение свое и в о сприемь мниский чин и в д а с т ь Романови, сынови королевоу Новогородък от Миндога, и от себе и Вослоним и Волковыескь и все городы, а сам просися ити во Святую Гору и наиде ему король путь у короля Оугорьского, и не може ити Святое Го­ры и вороти в Болгарех» [175].

Литовская летопись

«Посем же вниде страх божий во сердце его, помысли в собе, хотя прияти святое крещение икрес т и с ятоу в Новегородьцеи нача быти во крестьяньстве и по семь иде Войшелк до Галича к Данилови князоу и Василкови, хотя прияти мниский чин (тогда же и Войшелк хрести Юрья Львовича); тоже потом иде в Полониноу ко Григорьеви в монастырь и пострижеся во черньце» [176].

Далее следует похвала Григорию, сообщается о неудачной попытке князя попасть на Святую Гору, об устройстве собственного монастыря на Немане и т. д.

Автор этой летописи жил, видимо, вдали от крупных центров Галицко-Волынской Руси и не был осведомлен о том, что Вой­шелк поехал ко двору князя Даниила не в Галич, а в Холм, но зато относительно церковных дел он пишет много подробнее, чем автор свода (и приписок к нему) князя Даниила. Он знает, что Войшелк связан с Григорием, игуменом монастыря в Полонино, знает и самого Григория; знает, что Войшелк строит монастырь и что Лев Данилович убивает Войшелка в монастыре во Владимире.

Эта монастырско-«нросветительская» трактовка событий, видимо, подошла составителю свода князя Владимира, так как соответствовала и его политическим стремлениям (враждебным князю Льву) и его активному православию, которое побудило сводчика превратить окончание свода в нечто похожее на житие волынского князя. Действуя по обычаю книжников того вре­мени, автор свода, включая отрывки «Литовской летописи», сохранил и текст свода Даниила, оставив окончательный вывод о событиях на суждение читателя.

Характер волынского свода, недружественного князю Шварну Даниловичу, помешал сохранению в нем подробного текста «Литовской летописи» о его княжении в Литве. О нем дана лишь краткая запись, идущая от слов: «К н я ж а ш ю же по Войшелкови Шварнови в Литовской земл и» и т. д. до слов: «гроба отня».

Весьма примечательно отражена в своде личность следующе­го литовского князя, Тройдена. С ним произошло примерно то же, что и с Войшелком. Текст о Тройдене читался в «Литовской летописи» следом за известием о смерти Шварна: «Нача княжить в Литве оканьный и безаконьный, проклятый и неми­лостивый Тройден». Автор открыто признается, что «его же безаконья не могохом писати срама ради», «так бо бяшеть безаконьник, яко и Антиох Сурский, Ирод Иерслимский и Нерон Римъскый и ина многа злеиша того безаконья чиняше, жив же лет 12 и тако представися безаконьник».

Эта краткая темпераментная запись монастырской «Литов­ской летописи» сопровождалась следующими сведениями о бра­тьях Тройдена: «бяхуть же в него братья Борза, Сурьпутий, Лесий, Свелкений, бяхуть же живуще во святомь крещении, сии же живяхуть в любви, во кротости и во смиреньи, держащеправую веру крестьяньскую, преизлиха любяще веру и нищая; си же преставишася при животе Тройденове» [177]. Вся эта за­пись очень напоминает то, что писалось в «Литовской летописи» о православном Войшелке. Содержание этого текста соответство­вало общему направлению труда ревностного христианина автора свода Владимира Васильковича.

Выписав текст «Литовской летописи», автор которой, видимо, имел серьезные основания быть недовольным упрочением власти язычника Тройдена, наш составитель владимирского свода попал в противоречивое, затруднительное положение. Заявив, с чужих слов, что не будет писать о проклятом Тройдене, он ниже возвращается к нему («Тройденови же еще княжащу в Литовьской земле») [178] и сообщает, что Тройден жил в «величе любви» со Львом Даниловичем, а с Владимиром Васильковичем воевал, так как его отец убил на войне трех братьев Тройдена. Выходит, что из четырех вы­ше так расхваленных праведных православных князей трое пали от рук Василько. Сообщает он также о попытке Тройдена захватить Дорогичин, о принятии им бежавших пруссов.

Ниже автор свода еще раз обращается к этому князю (от слов: «Тройденови же еще княжа в Литовь­ской земле» [179]) и сообщает о походе его брата Сирпутия (единственного из братьев, спасшегося от князя Василько) с ятвягами на Люблин; характеризуя результат похода, свод­чик пишет: «Тако придоша со честью великою домовь».

Нетрудно видеть, что все это, включая похвалу, плохо вя­жется с отрывком, хулящим «проклятого» Тройдена. Князь

Владимир в реальной политике руководствовался здравым признанием значения Литвы. После того как подвластный Тройдену Сирпутий (быть может, правивший в Новогородке) повоевал окрестности Камена, а князь Владимир в ответ осво­бодил от Литвы Турийск, волынско-литовские отношения стабилизировались, и Владимир вступил в союз дружбы с Тройденом: они «умиристася и начаста быти во величе любви» [180].

Таким образом, лишь благодаря особенностям своей формы (в частности, своеобразным концовкам, заключающим жизнеопи­сания князей, а также переходным формулам, отграничиваю­щим отрывки «Литовской летописи») и содержания текст «Литов­ской летописи» о Тройдене поддается выделению из свода князя Владимира.

Подходя к концу анализа, мы имеем достаточно оснований выделять текст, содержание которого составляют записи о кня­жении Миндовга, Тройната, Войшелка, Шварна и Тройдена, сделанные по относительно единой форме и проникнутые духом православного церковного «просветительства». Подобный текст нельзя считать продуктом устной информации, и потому мы предлагаем возводить его к летописи какого-либо православно­го монастыря в Литве.

Поскольку в повествовании «Литовской летописи» важным центром является Новогородок и поскольку ее автор отмечает, что Войшелк «крестися тоу в Новегородце», нам казалось есте­ственным предположить, что подобный первый опыт литовскорусского летописания мог возникнуть в одном из местных мона­стырей, может быть, даже в том, который основал Войшелк на Немане «межи Литвою и Новымъгородъком» [181]. Подобным же образом возникло позднее и литовско-русское летописание в Смоленске (см. ниже).

В целом галицко-волынское летописание богатый источник сведений по вопросам внутренней политической истории Литвы времени укрепления в ней раннефеодальной монархии, а также по истории ее международных отношений (с Ригой, Орденом, Польшей, папской курией и др.). Совершенно исключительную ценность имеет этот материал для освещения истории литов­ско-русских отношений. В истории Галицко-Волынской Ру­си Литва имеет важное значение, которое непрерывно воз­растало. Русь вообще и в особенности Черная Русь весьма существенный фактор истории Литвы. Политическая обстанов­ка в Восточной Европе приводила к тесному общению Литвы и Руси. Их связи находят свое отражение в богатейшем княже­ском галицко-волынском летописании и особенно в древнейшей новогородской «Литовской летописи».

Владимиро-суздальское летописание, представленное Лаврентьевской летописью [182] и сходными (Радзивиловской, Ле­тописцем Переяславля-Суздальского и Московским академиче­ским списком [183]), изучено более подробно. Оно рисуется перед нами как серия великокняжеских сводов (1177, 1193, 1212, 1239, 1263 гг.), осложненных ростовским епископским летопи­санием и дошедших в составе тверского свода 1306 г. князя Михаила Ярославича [184].

Дефектная часть v Лаврентьевской летописи под 12631283 и 1287-1294 гг., по вероятному предположению М. Д. Приселкова, читается в московской редакции по Симеоновской, а еще лучше по Троицкой летописи [185]. Вопрос о том, насколько полно тверской свод передал нам владимиро-суз­дальское летописание, исследован пока что недостаточно 20Э. В виде дополняющего источника можно привлекать также Ти­пографскую (ростовскую обработку общерусского свода 1479 г.) и, разумеется, Никоновскую летописи.

Историк, задумавший изучать литовско-русские отношения по владимиро-суздальскому летописанию, неизбежно создал бы ложную картину. У местного летописания свой круг феодаль­но-колониальных интересов. Это прежде всего волжские бол­гары, мордва и владения, подвластные Новгородской респуб­лике. Оригинальные известия о Литве здесь начинаются лишь в своде Ярослава Всеволодовича, но и они грешат неполнотой.

Под 1225 г. сообщается, что зимой литовцы воевали «Новгородьскую волость и поимапза множество много зело христиан и много зла створиша, воюя около Новагорода, и около Торопча и Смолиньска и до Полтеска, бе бо рать велика зело, ака же не была от начала миру» [186]. Новгородская летопись не го­ворит о нападении на Смоленск, но смолняне страдали в эту пору от набегов Литвы, как видно из договора 1229 г.: «велика, пагуба бываеть от погани Смолняном и Немцем» [187]. В целом это несколько гиперболизированное изложение событий, свя­занных с Ярославом Всеволодовичем, который из Переяславля выступил против литовцев, разбил их на озере у Усвята, «князи их изъима», полон отнял «и бысть радость велика по всем зем­лям тем, свобоженым им от поганых, бысть мир потом по многи лета» [188].

Последнее известие явно недостоверно, так как уже в 1229 г. отмечено в Новгороде новое нападение Литвы. Но сам по себе свод Ярослава Всеволодовича логичен вплоть до 1239 г., не сообщая новых известий о Литве. Под 1239 г. читаем: «Ярослав иде Смоленьску на Литву и Литву победи и князя их ял, а Смольняны урядив, князя Всеволода [189] посади на столе, а сам со множеством полона с великой честью отъиде в свояси» [190].

Из последующих известий о борьбе с набегами Литвы здесь отразилось лишь одно (разбитое на две части) под 1248 г.: «Toe Hi о зимы убьен бысть Михаил Ярославич [191] от поганые Литвы» [192], а ниже сказано, что той же зимой «у Зупцова побе­дита Литву суждальскыи князи». Зубцов лежит на Верхней Волге и является окраинным западным центром ВладимироСуздальской земли [193]; чтобы достигнуть его, литовцы должны были пройти через всю северную часть Смоленского княжества.

Это ясное свидетельство о значительном расширении сферы литовского наступления дополняется еще одним более вырази­тельным, когда под 1285 г. говорится, что Литва воюет уже во.лость тверского епископа Олешню, а против нее идут, соединив­шись, рати из Твери, Москвы, Волока, Торжка, Зубцова и Ржевы; они «биша Литву на лес» и притом «великого князя их .Домонта убиша, а иных изъимаша, а овых избиша, полон весь отъяша, а иные розбежашася» [194].

Если посмотреть на отражение тверского свода 1306 г. в московском своде 1408 г., то можно обнаружить еще одно изве­стие под 1275 г. о татаро-русском походе на Литву (быть может, совпадающем с походом юго-западных князей по приказу Менгу-Тимура); описание похода дано в духе тверского ле­тописания, враждебного Орде: «ходиша Татарове и Русстии князи на Литву, не успевше ничто же, възвратишася назад». Татары при этом «велико зло и многу пакость и досаду сътвориша христианом, идуще на Литву, а пакы назад идуще от Литвы того злее створиша, по волостем, по селом дворы грабяще, кони и скоты и имение отъемлюще, и где кого стретили, облупивше нагого пустять».

Возвращаясь из похода через Курск, они «кострове лнянии в руках потерли и всюды и вся дворы, кто чего отбежал, то все пограбиша погании, творящеся на помощь пришедше, обретошася на пакость. Се же написах памяти деля и пользы ради» [195]. Это известие характеризует, с одной стороны, отношение Орды к Литве, с другой свидетельствует об истинной ценности ее как «союзника» Руси.

К тверскому своду восходит и известие (под 1289 г.) о поставлении по предложению княгини Аксиньи, вдовы Ярослава, и ее сына Михаила в местные епископы игумена Андрея «от святыя богородицы из общего монастыря». Это известие важно для характеристики русско-литовских отношений, так как «сий Андрей бяше родом литвин, сын Ерденев, литовского князя» [196]. С именем Андрея, как увидим ниже, было связано выступление, осуждавшееся официальной церковью и москов­ским правительством.

Последнее, интересное для нас, известие сохранено, видимо, тверским сводом 1327 г., в котором (по сокращенной редакции .

тверского свода 1455 г., отраженной в Тверском сборнике и Рогожском летописце [197]) под 1320 г. читаем: «Той же зимы за князя Дмитрия Михайловича приведоша княжну Марию из Литвы, Едименову дщерь» [198].

Некоторые новые сведения о литовской политике в отношении этого края находятся уже не в тверском, а в московском летописании XIV и следующих веков.

Новгородское летописание представлено целым рядом в ос­новном архиепископских сводов, содержание и идеологиче­ский смысл которых изучен пока что недостаточно. А. А. Шах­матов не оставил исторически обоснованной схемы новгород­ского летописания [199]; новейшие исследователи касались глав­ным образом его ранних этапов. В настоящее время они рисуют­ся в следующем виде. Новгородская первая летопись старшего извода (Синодальный список [200]) представляет собой список 1333 г. с приписками, доходящими до 1352 г.; в составе этого списка выделяют архиепископские своды 1136 и 1204 гг. [201]Дальнейшая работа сводчиков по этому списку не изучена.

В Новгородской первой летописи младшего извода [202] (до­веденной до 1446 г.) исследователи видят свод 1433 г., основан­ный на Синодальном списке и Софийской летописи архиепи­скопского двора [203] ; притом сам Комиссионный список при­знается сводом 1433 г., переработанным по новгородско-софийскому своду 30-40-х годов XV в.

Следующий этап новгородского летописания отражен в сво­де 30-40-х годов XV в., который восстанавливается на основе Новгородской IV летописи [204] и Софийской I летописи [205]. Свод составлен на основе свода 1418 г., Новгородской летописи церкви Якова и Новгородской официальной летописи; в этот свод вошел и список городов русских. Д. С. Лихачев видит в нем Софийский архиепископский свод, составленный при дворе Евфимия II, который, играя на русско-литовских про­тиворечиях, получил поставление от литовского митрополита

Герасима в Смоленске [206]. Мне представляется, что летописание времен Евфимия II четко отражено в Новгородской первой младшего извода; что же касается Новгородской IV, то в ней при широком использовании Новгородской архиепископской, как, впрочем, и какой-то Тверской летописи, господствует, как и полагал М. Д. Приселков, московский взгляд на события [207]. Наконец, около середины XV в. Софийский свод был сверен с Новгородской первой летописью и пополнен ростовским сво­дом архиепископа Ефрема, что привело к созданию основной редакции Новгородской IV летописи [208].

Новгородское летописание XIII XIV вв. в пределах названных выше сводов остается неизученным [209], хотя к нему вполне применим справедливый вывод Д. С. Лихачева о том, что «содержание новгородских летописей, стремившихся соединить достижения исторической мысли Москвы с антимосков­скими тенденциями правящей верхушки Новгорода, осталось таким же противоречивым, как противоречива была и сама нов­городская жизнь» [210].

Летопись проводит ту же идею, которая господствует в новгородских договорах с князьями: в боярской республике сидят «вольные мужи» [211], которые могут приглашать на службу лю­бых князей, но земельный фонд республики остается при этом под ее юрисдикцией и по уходе князя подлежит непременному возвращению без выкупа или за выкуп. Князья правят по дого­вору, по «старине», которая обязательна для князей и из Ру­си, и из Литвы (см. о договорах 1393, 1400, 1414 гг. и др.). Видимо,литовско-новгородские договоры восходят кнесохранившемуся договору между Миндовгом и Александром Невским 236 (орденско-новгородские восходят ко времени этого князя [212]).Новгород не раз терпит Литву на «пригородах», но не пускает Ка­зимира на «Городище» (1444 г.), где сидят русские князья [213],

Новгородское летописание действительно внутренне противоречиво. В нем мы найдем положительную оценку Кули­ковской битвы, при сохранении антимосковских подробностей, вроде того, что «москвици мнози небывалци, видевши множе­ство рати татарьской, устрашишася и живота отцаявшеся, а инеи и на беги обратишася» [214]. Найдем мы в ней и положительяую оценку битвы на Ворскле с упоминанием: «по грехом тако «лучися горе немалое литовскым детем» [215]. Видна здесь и не­четкость в наименовании русских земель, занятых Литвой: под 1335 г. Витебск упомянут как город на Руси [216], а под 1445 г. Вязьма и Брянск рассматриваются как «литовскыи городы» [217].

Противоречиво и церковно-политическое положение Нов­города. Он не ладит с митрополитами (см. известия под 1341, 1393, 1395 и другими годами), а потому создание литовским правительством новой митрополии (под 1415 г.) освещает в спокойном тоне: «богу попущыпю, а князю Вйтовту Литовьскому тако изволившю» [218]. Сам архиепископ Евфимий едет ставиться в Смоленск (1434 г.) [219]. Но когда Исидор привозит из Рима в Литву униатство (1441 г.), летопись ясно отмечает, что «Литва же и Русь за то не изымашася» [220]. Такова идеология основных новгородских летописей в интересующем нас аспекте

Наша задача сводится к тому, чтобы определить состав ли­товских известий новгородского летописания исследуемого периода, а также оценить их достоверность, имея в виду историю новгородско-московско-литовских отношений и, соответственно, изменение политических тенденций сменяющих друг друга летописных сводов. Просмотр литовских известий убеждает, что летопись отражает третий этап литовско-русских отношений набеги Литвы на Русь и переход к захвату русских земель. Направление, сфера и характер набегов достойны пол­ного внимания. Одно направление это набеги на Псковскую землю, о чем читаем под 1183 г.: «На ту же зиму бишася пльсковици съ Литвою и много ся издея зла пльсковицем» [221]. Сообщения этого рода могли быть и неполно отражены в летописи Новгорода, но они встречаются. Например, под 1213 г. гово­рится: «Изъехаша Литва безбожная Пльсков и пожгоша», псковичи в это время были без князя и, кроме того, находились на озере, поэтому литовцы безнаказанно «много створиша зла и отъидоша» [222].

Наступление немецкого Ордена вызвало перемены в политике Псковской боярской республики. В 1228 г. она сделала попытку порвать отношения с владимиро-суздальскими князьями и Новгородом и заключила мирный договор с Ригой. Договор предусматривал даже оказание взаимной помощи. Рыцари должны были «защищать» Псков от Новгорода и, конечно, от Литвы, а для гарантии союза псковские бояре послали им 40 мужей в залог; предав общерусские интересы, псковские бояре самовольно «уступили» рыцарям «права» на земли эстов, латгаллов и ливов [223].

Псковские бояре и купцы думали использовать Орден против Литвы, и их войска отряд в 200 человек даже при­няли участие в немецком походе 1236 г., закончившемся по­ражением Ордена при Шауляй; из псковских участников этого похода домой вернулся лишь «кождо десятый» [224]. Захват Пско­ва немецкими рыцарями, его освобождение войсками Александра Невского и разгром крестоносцев на Чудском озере все это послужило предметным уроком Пскову и упрочило на время позиции великих князей и новгородского боярства в нем; во всяком случае, был нанесен тяжелый удар немецкой ориента­ции части псковского боярства. После татаро-монгольского нашествия она сменилась, как увидим, литовской ориентацией.

Другое направление литовских набегов шло через Полоц­кую землю на Великие Луки Шелонь Старую Русу и через Жижец Торопец на Торжок Бежицы. Оно во многом определялось новгородско-смоленско-полоцкими от­ношениями [225]. Уже в 1191 г. новгородский князь ходил к Лу­кам, «позван полотьскою княжьею и полоцяны». Эта формула не только отражает пренебрежение новгородского боярства к относительно слабым полоцким князьям, но и подчеркивает силу полоцкого вечевого строя. Во время встречи «на рубежи» представители Новгорода и Полоцка «положиша межи собою любовь», порешив зимой «всем сънятися любо на Литву, любо на Чудь» [226]. То есть в Новгородской летописи, как и в Киев­ской, мы обнаруживаем интерес Полоцка к литовским делам и поиски союзников для действий против Литвы и эстов. Нов­город, видимо, тоже давно страдал от литовских набегов, ибо под 1198 г. Великие Луки названы «оплечьем» (оплотом) нов­городским от Литвы [227].

Однако из новгородско-нолоцкого сближения ничего не получилось. Напротив, полочане используют Литву для нападения на новгородские волости: осенью 1198 г. «придоша полочяне с Литвою на Луки», но лучане сумели уберечь город 25 4. Выступления Литвы как союзника полоцких; бояр осуществлялись, конечно, по какому-то соглашению или договору. Но вот мы видим, как вскоре они сменяются самостоятельными набе­гами Литвы по тому же направлению, видимо, с молчаливого или явного согласия полоцкого правительства, которое не могло противостоять требованию своего окрепшего союзника.

Эти разорительные нападения следуют одно за другим, постепенно охватывая все более широкий район Новгородской земли. Новгородская летопись, которая считала новгородсколитовское сближение естественным результатом изменения политического положения Руси, не имела оснований искажать события, приведшие к такому вынужденному сближению. Ли­товские набеги охватили (как читаем под 1200 г. [228]) волость Ловать, простирались до Налюча (на берегу р. Полы), от Белой до Свинорта (селения на Нижней Шелони), Ворча и Чернян (селения в верховьях Ловати) т. е. путь литовцев лежал через Полоцкую землю, мимо Великих Лук на Русу. Отсту­пали литовские дружины через Клин [229]. Далее следуют набеги на Ходыничи (под 1210 г.) [230], на Шелонь (под 1217 г.) 2б8.

Примечательно, что литовские отряды еще не подчинены единой власти и служат разным враждующим сторонам. Так, при походе русских на Венден (под 1219 г.) они встретили ли­товцев в составе немецкой сторожи [231]; при походе на тот же Венден в 1222 г. уже русским «придоша Литва в помочь же» [232]; в 1240 г. Литва вновь упомянута в составе орденского войска, впрочем, это упоминание сомнительно и, вероятно, является поздней вставкой; тем более, что литовцы названы на первом месте («Литва, Немцы, Чюдь» [233]), тогда как главную роль играли немецкие рыцари.

Литовские набеги идут на Торопец (под 1223 г.) [234], Старую Русу (под 1224 г.) [235], Торжок и Торопецкую волость (под 1225 г.) с отходом через Ус пят [236]; на Любно, Мореву, Селрхгер (под 1229 г.) 265 и вновь на Старую Русу с отходом на Торопец и Клин (под 1234 г.) 266.

Татаро-монгольское разорение Руси активизировало литовские набеги: они достигли Смоленска. Русские князья при­нимали меры к обороне. Князь Александр Невский распоря­дился возвести в 1239 г. городки на Шелони [237] ; он же старался упрочить свое влияние в Полоцке [238]. В том же году князь Ярослав Всеволодович очистил от Литвы Смоленск [239] (о чем умалчивает Новгородская летопись, обычно следящая за судь­бами этого города).

Но и эти меры не остановили набегов. Литовские отряды на­падают на Торжок, идут далее на Бежицы (под 1245 г.) [240]°, с отходом на Жижец, Усвят, Витебск. В борьбу втягивались новые центры Тверь, Дмитров и (как видим из невраждеб­ной московским князьям летописи) Москва; по-прежнему их путь лежит и через Торопец (под 1253 г.) [241]. Полоцко-новгородско-смоленское пограничье тоже стало «землей ратной». Литовские набеги должны были повлиять на политическое положение Полоцкой земли и понудили местных бояр искать каких-то новых форм соглашения с сильным соседом. Что такое соглашение было найдено, видим из сообщения летописи (под 1258 г.) о нападении уже не «полочан с Литвой», как прежде, а «Литвы с полочаны» на Смоленск и разорение ими Войщины; а затем в том же году о нападении Литвы на Торжок [242].

Только сближение на основе общей борьбы с наступлением Ордена и заключение договора 1262 г. («с Литвою мир взяша» [243]), о котором подробно повествует Римфованная хроника (см. ниже), несколько нормализует литовско-новгородские отношения, во всяком случае ставит их на договорную основу.

Новгородская летопись, как и Волынская, видит смысл литовских набегов в ограблении богатых новгородских и смо­ленских городов, лежавших на торговых путях, угоне полона коней с «товаром» (см. сообщения под 1234, 1245 гг.) и т. п. Можно отметить, что нападения на волости, на окрестности . городов постепенно сменяются нападениями на посады, на сами города и иногда сопровождаются их захватом. Новгород­ским и княжеским войскам не раз удавалось настигать литовские отряды и отбирать полон (1200, 1225, 1229, 1234, 1245, 1253 гг.), но подчас и не удавалось (1217 г.«не състигоша их»; 1223 г.«не угони их»).

Просмотр известий убеждает в возрастании сил Литвы: при набеге 1200 г. было убито 80 литовцев, а при нападении 1225 г.уже 2 тыс. из общего числа 7 тыс. воинов. Набеги одиночных отрядов сменяются походами дружин целых групп литовских князей: в 1245 г. литовские «княжици», отступая, «въбегоша» в Торопец, но там их захватил Александр Невский и «княжиць иссече или боле 8»; под Жижцем, разбив еще одну литовскую рать, он «изби избыток княжичь».

Наибольший интерес для внутренней истории Литвы, а также ее политики в отношении Новгорода, Полоцка («Полотьскый князь Товтивил, с ним полочан и Литвы 500»был после мира 1262 г. союзником Новгорода 27 4) и Пскова представляют известия изучаемой летописи под 1263, 1265-1269 гг., кото­рые в сопоставлении с Волынской летописью и немецкой Риф­мованной хроникой проливают свет на становление литовской раннефеодальной монархии (см. часть III, § 1).

Литовские события освещены с новгородской точки зрения; их описание сдобрено большой долей церковных рассуждений, смысл которых сводится к тому, что бог покарал «поганую» Лит­ву внутренними смутами, «не терпяше бо господь бог наш зрети на ночестивыя и поганыя, видя их проливающа кровь христьяньскую акы воду, и ины расточены от них по чюжим зем­лям» [244].

Здесь целесообразно коснуться освещения летописью лишь двух вопросов влияния литовских событий на судьбы По­лоцка и Пскова. Из Волынской летописи мы знаем, что князь Тройнат жемайтский, покончив с Миндовгом (1263 г.), «посла по брата своего по Товтивила до Полотьска» (где тот нашел прибежище, вероятно, по возвращении из чешского похода князя Даниила [245]), сказав: «брате, приеди семо розделиве зем­лю и добыток Миндовъгов». Товтивил приехал, но дележ но ладился, и «нача думати Товтивил, хотя убити Треняту, а Тренята собе думашеть на Тевтивила пак». Дело кончилось тем, что один из полоцких бояр Товтивила («боярин его») «пронесе думу» своего князя, и Тройнат, «поиередив», убил соперника [246].

Новгородская летопись дополняет это известие так: «роспревшеся убоици Миндовгови о товар его, убиша добра князя Полотьского Товтивила, а бояри полотьскыя исковаша и п р осиша у полочан сына Товтивилова убити же; и он вбежа в Новъгород с мужи своими. Тогда Литва п о с ад и ш а свой князь в Полотьске; а полочан пустиша, которых изъимали с княземь их, а мир взяша» [247]. Не ка­саясь здесь вопроса о феодальной природе литовских кпязей, имеющих в наследственной собственности «землю и добыток», окруженных своими боярами и мужами, обращаю внимание лишь на те пути, которыми шла Полоцкая земля под власть Литвы. Это не добровольное соединение двух народов, о кото­ром столько писали дворянско-буржуазные историки, а согла­шение литовского князя с полоцкими боярами, действующими от имени полочан. Литва не захватывает город с боем. Литов­ские власти Тройната «просиша» у полочан выдать соперника, а когда тот бежал (полочане его, видимо, не держали), то «посадиша» здесь своего ставленника, притом, конечно, с согла­сия полоцких бояр, которых не оставили заложниками, а «пу­стиша» и вообще с Полоцком «мир взяша». Суздальские князья понимали, что Полоцк уходит из их рук и даже предполагали в 1268 г. провести поход на Литву или на Полоцк, но борьба с Орденом оказалась делом более первоочередным [248].

Литовские события затронули и Псков. Из Волынской ле­тописи мы узнаем о княжении Войшелка и разгроме им своих противников, среди которых был и налыпенайский князь Довмонт [249]. В Новгородской летописи личность крещенного в пра­вославие Войшелка идеализирована в церковно-слащавом дзхе и сказано, наконец (под 1265 г.), что он «съвкупи около себе вой отца своего и приятели, помоливъся кресту честному, шед на поганую Литву, и победи я, и стоя на землих их все лето» [250].

Вот тогда «вбегоша в Пльсков» князь Довмонт и «300 Лит­вы с женами и детми», где они были крещены князем Святосла­вом и псковичами. Новгородцы хотели было их «исещи», но князь Ярослав Ярославич не дал им этого сделать [251], а на следующий год псковичи «посадиша» у себя князя Довмонта литовского. Он был независим от Литвы, против которой вое­вал; он был независим и от низовских (тверских) князей. По­этому понятно желание князя Ярослава исправить оплошность и прогнать из Пскова литовского кпязя, хотя и принявшего крещение. Но на этот раз уже новгородские бояре помешали князю, который пришел с низовскими полками. Бояре надея­лись найти в Довмонте союзника против притязания самих суз­дальских князей и не ошиблись. Довмонт не только успешно отбивал натиск Литвы и Ордена, предводительствуя псковскими и новгородскими полками (1266, 1267, 1268, 1298 гг.) [252], но и помогал Новгороду отражать притязания тверских князей. Отношения у него с этими князьями были едва ли хорошими, и можно думать, что в 1270 г. Довмонту приходилось по­кидать Псков, судя по известию Новгородской летописи, что Ярослав Ярославич «пльсковичем даст князя Аигуста» [253]. Аигуст (Август) тоже, видимо, литовец. Знаменательно, что русские великие князья соглашаются ставить своими вассалами литовских князей, позднее эти князья будут ста­виться местным вечем (т. е. прежде всего боярством), в со­гласии с литовскими великими князьями.

Дружба Довмонта с Новгородом и его враждебность князьям видна из факта, сохраненного под 1282 г. Комиссионным спи­ском. Великий князь Дмитрий построил в 1279 г. с разрешения Новгорода крепость в Копорье и посадил там своих мужей. Затем, после ссоры с Новгородом, попытался пройти к этой крепости, но Новгород, захватив его дочерей и бояр, потребо­вал очистить Копорье. Тогда вмешался Довмонт, хотя известие о нем и не очень вразумительно: «Того же дни изгони Домонт Ладогу ис Копорья [под которым он, видимо, стоял сам] и поимаша всь княжь товар Дмитриев и задроша ладозкого и везоша и в Копорью на Васильев двор» [254]. Сообщая о смерти Довмонта (1299 г.), летопись отмечает, что он «много постра­дав за святую Софью (т. е. за Новгород) и за святую Троицу (т. е. за Псков)» [255]. В конце концов великий князь вернул крепость Новгороду, который ее разрушил, а позднее (1297 г.) построил новую, каменную [256] и включил в число пригородов, переданных под управление Литвы.

Поскольку политическая борьба в Литве привела к упро­чению государственной власти, а на княжеском столе Полоцка (как, впрочем, и Витебска, и Минска) сидели ставленники Лит­вы, на княжеском же столе Пскова-приглашенный псковским правительством литовский князь, поскольку при этом литов­ские походы время от времени задевали Новгородскую землю, в частности, волость Ловать [257] (1285, 1323 гг.) и Торжок [258](1335 г.), а отношения Новгорода с великими князьями рус­скими оставались напряженными,литовское влияние в нем должно было возрасти и стать в глазах боярства фактором, ко­торый можно было использовать в противовес политическим стремлениям низовских князей.

Притом весьма любопытно, что новгородское правитель­ство было склонно подобные же действия псковского боярства расценивать как измену, и потому история псковско-литовских отношений получила в нашей летописи искаженное освещение. Приведем два примера. Под 1322 г. летопись сообщает лишь о бегстве князя Юрия Даниловича во Псков и его приглаше­нии новгородцами, так как «въ Пскове бяше Литовьский князь Давыдко» [259]. Между тем достаточно обратиться к псковским летописям (см. ниже), хронике Петра Дюсбурга и новгородско-немецкому договору 1323 г., чтобы обнаружить тенденциоз­ность летописи и понять суть русско-литовско-немецких отно­шений, приведших к новгородско-литовскому договору 1326 г. (см. ч. Ill, § 1-2). Последний договор, к сожалению, не сохра­нился, но упомянут в летописи: «приехаша послы из Литвы: брат Гедиминов князя Литовьского Воини Полотскый князь, Василий Меньскый князь, Федор Святославич; и докончаша мир с Новгородци и с Немци» [260].

Другой пример относится ко времени Калиты. Когда Иван Калита повел борьбу против Твери, местный князь Александр Михайлович, в прошлом признанный Новгородом [261], должен был искать пристанища во Пскове (1327 г.) [262]; тогда митропо­лит Феогност проклял псковичей (1329 г.) [263], а Иван Калита прибыл в Новгород с ратью для похода на Псков. В это время и в Литве [264] произошел интересный эпизод новгородско-литовских взаимоотношений, также весьма тенденциозно подан­ный в летописи. Сохранились три последовательные редакции известия, касающегося поездки архиепископа Василия на поставление к митрополит} Феогносту на Волынь. В краткой, видимо современной, записи (Синодального списка) сказано: «приехаша послове от митрополита из Велыпьской земли Федорко и Семеико, на страстной неделе, позыват на ставление. Того же лета поставиша Василья в Велыньской земли в Новъгород» [265].

В архиепископской летописи (по Комиссионному списку) это описано несколько подробнее: приведена дата отъезда, назван состав новгородского посольства. Но все же важное событие утаено, в частности, путь Василия на Волынь описан так: «и приехаша в Володимир волыньскый, пр омы слом божиим и поспешением святого духа» [266]. За подчеркнутыми словами скрыта, однако, следующая дипло­матическая акция Василия, через Новгородскую IV летопись, отраженная в Московском своде 1423 г. Оказывается, Ва­силий и его спутники «ехаша на Литовъскую землю. И князь Гедимин изнима их на миру, и в таковой тяготе и слово право дали сыну его Нариманту и пригороды Новгородцкии: Ладогу, Ореховый, Корельский и Корельскую землю, и половину Копорья, в отчину и в дедину и его детемь» [267]. Таков один пропуск.

Далее в Новгородской летописи сообщается, что во время пре­бывания Василия на Волыни «приихаша послове из Плескова от князя Александра и от Гидимена послове и от всех князий литовьскых», послы привезли Арсения своего кандидата в епископы Пскова, «не потворивше Новаграда ни во что же, възнесошася высокоумьем своим»; такое действие было следст­вием того, что псковичи «измениле крестное целование к Новуграду, посадиле собе князя Александра из литовъскыя рук ы» [268].

Новгородская летопись сообщает, что из затеи псковичей ничего не вышло, и «Арсений же со плесковицы поиха посрам­лен» от митрополита «на Киев». Василий тоже поехал домой. Когда он прибыл «под Чернигов», то на него напал киевский князь Федор «со баскаком» и отрядом в пятьдесят человек «розбоем». Дело чуть не дошло до стычки: «и новгородци остерегошася и сташа доспев нротиву себе, мало ся зло не учинило промежю ими; а князь въсприим срам и отъиха нь от бога каз­ни не убежа: помроша кони у него». Василий через Брянск и Торжок прибыл в Новгород, где уже «весть промчеся, яко вла­дыку Литва яле, а детей его избпша» [269]. На первый взгляд странно это упоминание Литвы, о нападении которой в этой летописи данных пет.

Дело разъясняет Новгородская IV летопись, где сказано, что Василий и его спутники не просто ехали с Волыни, а «межи Литвы и Киева уходом бежали» и не зря, так как сам митрополит известил их через гонца: «отпустил князь (литовский. В. П.) изиимать вас 300 Литвы». Но новгород­цы «того убегли и приехаша под Черьнигов город» [270]. Так обстоит дело с Литвой.

Несколько иначе рисуется и встреча с киевском князем, ко­торого подбил к нападению, вероятно, Арсений. Верно, что «наши остерегошася» и пр., но оказывается, «наши с себе окуп даша, а Ратослава протодьякона митрополича, изымав, в Киеве повеле, а чрес целование» [271].

Что касается Пскова, где остался Александр, то финал это­го эпизода был разыгран при совместном участии московского я новгородского правительств. Иван Калита в 1335 г. было «хоте ити на Псков с новгородци и со всею Низовьскою зем­лею», но в Новгороде ему предложили какой-то более ловкий ход («бысть ему по любви речь с новгородци»); тогда союзники «отложиша ещ», но псковичам «миру не даша» [272]. Дело кончи­лось сравнительно просто: князя Александра, после десятилет­него княжения, с двором и семьей выманили из Пскова вместе с сыном в Орду, где он и был убит при дворе хана Узбека (1339 г.), о чем наша летопись сообщает с наигранным сочувст­вием: «приимша горкую и нужную смерть» [273].

Скрыв соглашение новгородских бояр (с Василием ездили бояре Кузьма Твердиславич и сын тысяцкого Офромей Остафьев) с Литвой, Новгородская летопись подает под 1333 г. его реализацию почти как божий промысел: «въложи бог в сердце князю Литовьскому Наримонту, нареченному в крещении Глебу, сыну великого князя Литовского Гедиминаи приела в Новъгород, хотя поклонитися святей Софеи и послаша новгородци по него Григорию и Олександра и позваша его к собе», он целовал крест Великому Нов­городу «и даша ему» перечисленные выше пригороды «в отцину и в дедену и его детем» [274].

Передача некоторых важных новгородских пригородов под охрану литовского ставленника важный политический шаг боярского правительства, подрывавший единство Руси. Но и пригороды стали в руках боярства средством игры на проти­воречиях между Москвой и Вильно. Летопись не скрывает, что Наримунт плохо служил Новгороду в 1338 г. при столкнове­нии со шведами, когда копорьяне отбили их приступ, «князь же Наримант бяше в Литве, и много посылаша по него, и не поеха, нь и сына своего выведе из Орехового, именем Александра, ток­мо наместник свои остави» [275]. Пригородам суждено еще долго играть важную роль в борьбе Московского княжества за вос­соединение Руси, но это выходит уже за рамки нашей темы, внешней гранью которой является известие: «той же зиме умре князь великый Гедимен Литовьскый поганый» 307.

Итак, новгородское архиепископское летописание цен­ный источник по истории литовской политики на Руси вообще и в Новгороде, Пскове, Полоцке в особенности. Оно также про­никнуто духом православного «просветительства», но, в отли­чие от княжеского летописания киевского, волынского или суз­дальского, считает правомерными соглашения как с русскими, так и с литовскими великими князьями, стараясь, впрочем, не освещать некоторые существенные стороны новгородсколитовских и исковско-литовских отношений.

Псковское боярско-вечевое летописание было, согласно исследованиям А. Н. Насонова [276], начато в XIII в. Официаль­ная летописная работа, ведшаяся при церкви Троицы, находи­лась в XIV XV вв. под контролем посадничьей власти. Псковский летописный свод, послуживший протографом до­шедших до нас других местных сводов, был составлен в 5060-х годах XV в. Он не сохранился. Своду 1469 г. (Тихановский список [277]) была предпослана биография князя Довмонта в ка­честве своеобразного предисловия; основанный на псковском летописании, он был пополнен также материалом летописания новгородского и смоленско-литовского [278]. Последующее псков­ское летописание отмечено сводной работой 80-х годов XV в. (Синодальный список зп), а после падения боярской респуб­лики (1510 г.) вылилось в два самостоятельных свода промосковский свод 1547 г. (Погодинский список312), возможно, возникший в Елизаровом монастыре, и антимосковский бояр­ский свод Корнилия 1567 г. (Строевский список [279]), сложивший­ся в Псковском Печерском монастыре.

Псковское летописание, подобно новгородскому, прониза­но идеей самостоятельности боярской республики «мужей псковичь добровольных людей» [280], идеей независимости и от Ордена, и от Литвы, и от Новгородской республики, и от Мо­сковского княжества. Не случайно в своде 80-х годов XV в. находятся рядом жития князей Александра и Довмонта, обо­ронявших Псков от Ордена и от Литвы; тут же помещена про­странная статья о князе Всеволоде Мстиславиче, укрепившем независимость Пскова, и, наконец, повесть о поражении суздальцев, в которых надлежало видеть предтечей москвичей. Анти­суздальские тенденции очевидны и в других частях свода (под 1169, 1234 гг. [281]); антиновгородские составляют один из глав­ных мотивов псковскпх сводов: они налицо под 1323, 1341 (мы коснемся этих известий ниже), под 1392, 1394, 1406, 1407, 1426 и другими годами.

В этом отношении типично известие под 1406 г.; когда Псковская земля попала под удар войск Витовта, новгородцы «никоея же помощи не учиниша», а на просьбу псковских по­слов: «пойдите, господа, с нами на Литву мстите крови християнския» отвечали: «нас не благословил владыка воевати Литвы, а Великий Новгород нам не указал; но идем с вами на Немци» [282]. То же произошло и в «тошна» для Пскова времена [283]войны против Ордена [284]: «и бысть псковичемь тогда многыя скорби и беды, ово от Литвы, а иное от Немець,и от своея братья от Новагорода» [285].

Само псковское боярское правительство охотно играло на противоречиях литовско-русских, новгородско-московских и московско-тверских; при этом главного врага оно (после со­бытий 1240-1241 гг.) справедливо видело в Ордене. В местном летописании литовская помощь рисуется как вынужденная отсутствием подмоги со стороны Новгорода и Москвы. Сами литовские князья характеризуются противоречиво в зависи­мости от того, какую позицию они занимают: если нападают на Псков, то «отметники божии» [286]; если воюют против Ордена, то споспешники божии [287]; так же оценивали и Новгород.

Эти идеи, пронизывающие псковское летописание при глу­хих намеках на насилия со стороны московских ставленников, едва ли содействовали верной передаче истории литовско-псков­ских отношений. Цель летописания, как кажется, иная: дока­зать, что Псковская республика не нарушала древних дого­воров с суздальскими (московскими) князьями и не давала по­вода лишать ее самостоятельнсти. Именно эту особенность родного летописания имели в виду псковские представители, отвечая в 1510 г. послу великого князя Василия Ивановича: «Тако в пас написано в летописцех с прадеды его и з деды и со отцем его крестное целованье с великими князьями положоно, что нам псковичам от государя' своего великого князя, кои ни будеть на Москве, и нам от него не ити ни в Литву, ни в Немцй; а нам жити по старине в добровольи» [288].

Эту особенность псковского летописания следует иметь в виду, анализируя его литовские известия. Для нашей темы их немного, но они интересны. Это, во-первых, две редакции повести о князе Довмонте: неполный текст в своде 1469 г. [289]и полный в своде 80-х годов XV в. [290], а также известия о нем в этих сводах под 1265, 1266 (1267), 1299 гг. [291]; убийство Мин­довга датируется в своде 1469 г., годом смерти Александра Нев­ского, т. е. 1263 г.820 Кроме того, извлекаем два оригиналь­ных известия об избиении Литвой псковичей на Камне «заса­дою» (25 сентября 1239 г.) и «на Кудепи» (3 июля 1247 г.) [292]. Особняком в своде 1567 г. стоит известие под 1213 г. (в краткой записи известное по Новгородской летописи): «Изгнаша от себя псковичи князя литовского Володимера Торопецкого. И Литва пришедше в Петрово говенье и пожгоша Плесков и отъидоша попленив» [293].

Наконец, особенно интересно сообщение под 1323 г. о псковско-литовском сближении в борьбе против Ордена. В Новгород­ской летописи мы читали, что когда князь Юрий Данилович прибыл во Псков, то там оказался литовский князь «Давыдко», а потому он уехал в Новгород. Псковская версия иная: когда «приеха князь великий Георгий», то «прияша его псковичи с честию от всего сердца». Но в борьбе с Орденом князь Юрий почему-то участия не принимает: когда немцы нарушили мир, побили псковских гостей, ловцов на Нарове, захватили при­город Гдов, тогда «послаша псковичи к Давыду князю в Лит­ву» [294]; он прибыл, помог отбить натиск рыцарей и прошел их землю до Ревеля. После окончания этого похода князь Юрий выехал в Новгород. Что делал он во Пскове неизвестно.

Дальнейшая история еще больше отличается от новгород­ского сообщения. Немецкие рыцари напали на Псковскую зем­лю в марте и еще раз в мае: «в силе тяжце», они «приехаша в кораблех и в лодиях и на конях, с пороки и з городы»; грозя взять Псков, они осаждали его 18 дней. Тогда «гонцы многи гоняхут от Пскова ко князю Георгию и к Новугороду со многою печалию», ибо «притужно бяше» псковичам. Новгород, однако, не помог («а князь великий Георгий и новогородцы не помогоша») и тогда «приспе князь Давыд из Литвы с людьми своими» и вместе с «мужи псковичи» разгромил и прогнал рыцарей за р. Великую. Приехавшие немецкие послы «доконъчаша мир» по «псковской воли по всей» [295]. Новгородско-орденский дого­вор 1323г. свидетельствует о том, что ни Новгородская, ни Псков­ская летописи не сообщают нам полной правды.

Отмеченный выше эпизод княжения Александра Михайло­вича тверского во Пскове (в 1327-1329 и другие годы) также иначе освещен в Псковской летописи. Здесь не сказано, что этот князь ставленник Литвы, а лишь замечено, что он жил в Литве полтора года, а когда Калита заключил вечный мир с Псковом, «по старине, по отчине и по дедине» (эта «старина», видимо, восходит к Александру Невскому), вернулся во Псков [296]. О неудачном псковском посольстве на Волынь тут, конечно, нет ни звука. Как видим, псковская летопись далека от объективного описания литовско-русских отношений.

Но все же в ту пору, когда московские князья не имели должных сил для помощи Пскову, а Новгород сам искал согла­шений и с Орденом и с Литвой, псковская политика характе­ризуется определенным здравомыслием и ее нельзя оценивать по критериям времен Ивана III. Для примера рассмотрим события 1341 г. В Новгородской летописи они описаны так: «предашася плесковици Литве, отвергъшеся Иовагорода и великого князя; приведоша собе из Литвы князя Олгерда Гедиминова сына с Литвою; а Олександра Всеволодица преже того выпровадили бяху» [297]. В Псковской дело ри­суется иначе: пемецкие рыцари убили псковских послов в Датгалии, тогда ее повоевали псковичи с князем Александром Всеволодовичем. Князь «учини разратие» с Орденом, а сам «разгневався на псковичь и поеха прочь». Псковичи ему много били челом, а он не послушал; много просили псковичи и Нов­город, «да быша дали наместника и помощь», но ничего не добились [298]. А здесь вновь вторглись немецкие рыцари. Тогда псковичи «нагадавшеся» отправили послов в Витебск к Ольгерду «помощи прошати», будто бы заявляя: «братия наша новгородцы нас повергли, не помогают нам; и ты, господине князь великий Ольгерде, помози нам в сие время». Литовский князь отправился во Псков вместе с братом Кейстутом, сыном Андреем, воеводой князем Юрием Витовтовичем с литовским и витебским войском.

Любопытно, что псковское правительство не вполне дове­ряло литовскому союзнику, и когда Ольгерд возвратил войско во Псков, то и псковичи пошли с ними, «блюдущи своих домов,, жен и детей от Литвы» [299]. Летопись признает, что Литва мало помогла, «толко хлеб и сено около Пскова отравиша», но все же Псков призвал к себе Андрея Ольгердовича, который должен был принять христианство; остался здесь и воевода Юрий Витовтович с отрядом. Вскоре воевода погиб в битве с немца­ми, а Андрея псковичи лишили власти, так как он хотел пра­вить Псковом из Полоцка [300]. Этот сам по себе яркий факт ли­товско-псковских политических связей интересен в другом от­ношении. Что вкладывает летопись в понятие призвания того или иного князя во Псков? Означает ли это потерю независи­мости? Если просмотреть летописный текст, то под 1461 г. можно встретить указание на численность войск одного из таких князей Александра Васильевича Ча рторыйского: «а двора его кованой рати боевых людей 300 человек, опричь кошовых» [301]. Такие князья с отрядами находились под определенным контролем: они располагались на подворье (в 1463 г.) Спасомирожского монастыря и у Николы на Завеличье [302].

Быть может, содержание подобных отрядов тяжело обременяло псковскую казну? Однажды такой отряд стоял неделю во Пско­ве, помог одержать победу и заключить выгодный мир с Орде­ном. За это воеводе поднесли в дар от Пскова 30 руб.; боярам., что с ним были,50 руб. [303]; в другой раз (1474 г.) подобное дело обошлось Пскову в 150 руб. [304] Надо принять во внимание, что русскому великому князю псковичи при встречах давали по 50 руб. Для сравнения можно напомнить, что мост намо­стить (в 1456 г.) стоило 80 рублей [305]. Понятно, что содержание литовской «засады» не разоряло Псков. Зато, чтобы восстано­вить мир с Витовтом (1426 г.), пришлось уплатить 1250 руб. [306]Следовательно, придется признать, что Псковская республика, принимая к себе в «засаду» литовский отряд в несколько сот человек, конечно, не теряла независимости. Это было мини­мальное ограничение суверенитета, обеспечивавшее, однако, безопасность на «литовском рубеже». Нужда в князе-воеводе это обычная нужда средневекового города, когда «боярина не всяк слушает». Псковское правительство, принимая на по­стой княжеский отряд, имело возможность держать его под конт­ролем. Можно понять великого князя Василия Ивановича, ко­торый, сокрушив здесь боярское самовластие, все же оставил во Пскове одну тысячу детей боярских и пятьсот новгород­ских пищальников [307]; притом он твердо рассчитывал на под­держку общественного мнения населения республики, хотя летописец и уверяет, что наместники «пиша изо псковичь крови много», что жить было невозможно, но ничего не поде­лаешь: «земля не раступитца, а уверх не взлететь».

В целом псковское летописание не только отражает некото­рые новые области литовско-русских отношений, но и дает возможность оценить условия и средства распространения литовской власти на русские земли.

Московское летописание растущего Русского централизованного государства интересно уже не столько новыми фактами литовской истории (хотя они встречаются), сколько их обработкой, свидетельствующей о политической актуальности литовского вопроса. Забегая вперед, можно сказать, что вначале сравнительно скудное для нашей темы московское летописание приобретает затем подозрительную «осведомленность» о начальных этапах литовской истории.

Наша задача определить, связана ли эта полнота сведе­ний с использованием ранее неизвестных или с преднамеренной переработкой наличных источников во имя борьбы Русского государства за воссоединение русских, украинских и белорусских земель, попавших под власть Литвы и Польши. Сопоставление московского общерусского летописания с лето­писанием литовским свидетельствует в пользу второго предположения. Ранняя история Литвы именно в это время делается в летописании объектом ожесточенной идеологической борьбы, которая будет унаследована и дворянской историографией.

Московское летописание XIV в. известно, к сожалению, очень слабо [308]. Как полагал М. Д. Приселков, оно началось в 1327 г. (год получения Иваном Калитой великого княже­ния) на основе переработанного тверского свода, семейной хро­ники московских князей и митрополичьего летописца. Это княжеско-митрополичье летописание вылилось в первый мо­сковский великокняжеский свод 1340 г., Летописец великий русский 1389 г. и, наконец, в митрополичий свод 1408 г. (Троицкая летопись и сходные, в частности, Симеоновская и Рогож­ский летописец). В этом, благодаря реконструкции М. Д. При­селкова, дошедшем до нас своде московский свод 1340 г. пред­ставлен с наибольшей полнотой; предшествующий ему текст (через тверской свод) почти тождествен с Лаврентьевской ле­тописью [309].

Рассматривая объем литовских известий московских сво­дов 1340, 1389 и 1408 гг., как они отразились в Троицкой ле­тописи, мы должны принять во внимание характер этой по­следней, представлявшей, по мнению М. Д. Приселкова, митро­поличий свод [310], проникнутый идеей единства Русской земли. Нам приходилось высказывать свое мнение об этом выводе М. Д. Приселкова [311].

Исследование М. А. Ючаса подтвердило, что правильное представление о своде 1408 г. можно получить в том случае, если будут приняты во внимание не только русско-византийские (как предлагал М. Д. Приселков) или русско-татарсколитовские (как предлагал Д. С. Лихачев [312]) взаимоотношения, но, прежде всего, взаимоотношения церкви и государства на Руси [313], а именно, постепенное их изменение в пользу государства за счет церкви, что, соответственно, сопровождалось постепенным высвобождением исторической мысли из-под эги­ды церковной идеологии. По мере укрепления великокняжеской централизованной власти митрополичье летописание от­казывается от своей внешне беспристрастной трактовки взаимоотношений московского великого князя с оппозиционными ему элементами внутри страны и московского правительства с соседними государствами, открыто усиливая идеологическое обличение противников единства Руси, в частности, и такого видного, как Литва.

Свод 1408 г. проникнут идеей примата церкви над государ­ством (см., например, под 1379, 1408 гг.), в нем даже одобри­тельно освещены оппозиционные по отношению к великому князю московскому действия отдельных представителей цер­ковной (под 1388 г.) и светской (под 1392 г.) знати.

Литовско-русские отношения отражены в своде на их чет­вертом этапе, когда продолжалось литовское наступление на Русь (здесь особенно интересна серия известий о судьбах Смо­ленска под 1352, 1368, 1375, 1387, 1396, 1400, 1401, 1404 гг., которые в сопоставлении с литовско-русской летописью помо­гают понять, каким образом в более раннее время Полоцк и другие центры попали под власть Литвы). Однако налицо уже неоднократные русские контрудары, частые перемирия, ши­рокие династические связи и первые симптомы упадка литов­ской власти на захваченных землях, симптомы, которые митрополичий летописец начала XV в., видимо, еще не замечал.

Несмотря на более полное (чем в последующих сводах) от­ражение истории литовско-русских отношений, искать в этом своде объективное изложение истории Литвы было бы наивно (достаточно прочитать красноречивое сообщение о литовскопольской унии [314]). Весьма любопытна и сформулированная здесь «концепция» упрочения единодержавной власти в Литве времени Ольгерда [315].

Итак, московское летописание скудно оригинальными из­вестиями о Литве; в рамках до 1306 г. литовские известия свода 1408 г. по Троицкой летописи основаны на Лаврентьевской (см., например, 1226, 1239, 1248, 1275 гг.); Симеоновская лето­пись добавляет к этому некоторые сведения из жития Александ­ра Невского; непосредственно к нашей теме относится лишь несколько фактов. Под 1324 г. сообщается о набеге Литвы на Новгородскую землю, а именно о том, что новгородцы «биша» ее «на Луках» [316]. Другое сообщение относится к Москве: под 1333 г. говорится о браке великого князя Семена Ивановича с княжной из Литвы Аигустой (в крещении Настасьей) [317].

Кроме того, любопытное известие может быть выявлено в том же своде по Симеоновской летописи. Под 1266 г. читаем: «...у князя Литовского у Витовта оженися князь Василий менший Ярославич, венчан бысть в церкви святого Феодора от епископа Игнатия Ростовского, и бысть радость велика в Костроме» [318].

Таким образом, уже костромской князь Василий Ярославич, бывший великим князем в 1272*-1275 гг., имел династические связи с Литвой. Воевода литовский князь Юрий Витовтович в 1341 г. упоминается в Псковской летописи (см. выше,стр. 62). При описании набега Литвы под 1285 г. на владения тверского епископа в своде сказано: на «волости Олешну и прочий», а среди участников борьбы с Литвой упомянуты «Дмитровц ы» [319]. Минуя последующие этапы летописания, не вносящие нового в исследуемый вопрос, обратимся к своду конца XV в.

Свод 1479 г. отразил важный этап в истории образования Русского централизованного государства, вобравшего в себя Новгородскую, Тверскую и некоторые другие земли. Этот свод последовательно проникнут идеей московского великокняже­ского единодержавия и потому, понятно, более враждебен к Литве, чем ему предшествующие. Основанный на московском же летописании, этот свод обильнее привлек летописание дру­гих центров Руси Новгорода, Ростова и, впервые, старого Киева [320].

Круг его литовских известий также значительно обширнее, чем свода 1408 г.; они восходят к суздальскому, киевскому, новгородскому, псковскому и предшествующему московскому летописанию (см. сообщения под 1131, 1161, 1191, 1200, 1203, 1220, 1225, 1239, 1242, 1243, 1245, 1248, 1258, 1262, 1263, 1265, 1266, 1268, 1275, 1285, 1289, 1322, 1324, 1326, 1330, 1331, 1333, 1335, 1338 гг.). Обращение составителя к Киевской лето-* писи привело к включению в свод оригинального известия под 1220 г. (которое мы рассмотрели выше, см. стр. 17).

Однако, наряду с этим, сводчик провел некоторое сокраще­ние и модификацию литовских известий, бывших, скажем, в своде 1408 г. Им сокращены известия под 1266 г. (выброшено упоминание Литвы в связи с женитьбой князя Василия), 1275 г. (опущены детали о татарских злодеяниях в Курске), 1338 г. (сообщение о Наримунте утратило прежний смысл), 1331 г. (смягчено выражение о бегстве епископа новгородского: «бояся Литвы, и еха вборзе»). Весьма любопытна правка известия 1342 г., где составитель использует известный нам псковский текст о призыве к Ольгерду, обличающий Новгород, но переде­лывает его в осуждение Пскова с помощью фразы: «а на Новъгород лжу въскладывая». Эта правка понятна Новгород уже был подчинен, а Псков еще нет.

В этом же своде под 1347 г. впервые встречаем известие о православных мучениках в Литве: «убьен бысть от Олгирда

Круглець, нареченный в святом крещении Еустафий, за пра­вославную веру христианьскую и положен бысть у святого Николы в Вилне и с сродникы своими в гробе, великими мученикы Антонием и Иоаном, иже пострадаша за правоверную же веру христьяньскую и прияста венца небесныя от рукы господня» [321]. Позднее эта статья разрастается в обширное «житие». Подобных пополнений и исправлений в своде немало 357.

Труден только первый шаг. Последующие составители об­щерусских сводов все меньше и меньше считали себя обязан­ными достоверно передавать литовские известия. Впрочем, от­ношение общерусского летописания XVI в. к истории древней Литвы целесообразно рассмотреть после ознакомления с литов­ским летописанием XV-XVI вв.

Переходим к рассмотрению литовского (или литовско-рус­ского) летописания. Оно характеризуется теми же чертами по­литической актуальности, что и великорусское, и может быть понято лишь в связи с историей последнего. Изучение литов­ского летописания в трудах С. Смольки, А. Прохаски, И. А. Тихомирова, А. А. Шахматова, Ф. Сущицкого [322], К. Ходыницкого, М. Д. Приселкова, В. Н. Перцева и, наконец, М. А. Ючаса (который особенно ясно вскрыл классовый, политический смысл сводов) позволяет в настоящее время говорить о его трех основных редакциях.

В составе литовско-русского летописания сохранилась оригинальная литовская летопись «Летописец великих князей литовских», которая охватывает период от смерти Гедимина до смерти Витовта. Этот «Летописец» возник приблизительно в 1428-1430 гг. и проникнут апологией политики Витовта, защитой политических интересов литовских феодалов, государственных интересов Литовского великого княже­ства 35э.

В середине XV в. этот «Летописец» был присоединен к своду, возникшему при дворе смоленского епископа Герасима. Сам смоленский свод представлял собою обработку митрополичьего общерусского свода 1418 г., который был здесь сокращен (в частности, за счет известий, неприемлемых для литовского правительства), и, одновременно, "пополнен данными Новгород­ской IV, Софийской I и смоленскими летописными записями

2. ИСТОЧНИКИ, ОТНОСЯЩИЕСЯ К ИСТОРИИ ПРУССОВ

Советских исследователей раннего средневековья глубоко интересует изучение общественного и политического строя на­родов в дофеодальный период их истории и, в частности, генезиса феодальной собственности, классов, государства.

Скудость источников, относящихся к данной проблеме, требует комплексного ее изучения на материале разных стран. Это естественно, ибо в силу конкретных местных исторических условий памятники раннефеодального права с различной степенью полноты. освещают те или иные этапы, стороны общественной и политической жизни народов. При большом, в общем, внимании к вопросам уголовного права одни из них содержат сведения по истории патриархальной домашней общи­ны, другие о жизни общины сельской; одни отражают функции веча и госноды, другие, лишь бегло упоминая об этих институтах, трактуют вопросы наследственного права и т. д.

Бросается, однако, в глаза, что имеющийся в настоящее время русский материал договоры с Византией, Русская Правда датируется временем господства феодальной знати в относительно единой стране и потому, при всей его огромной ценности для истории раннефеодального периода, сравнительно беден сведениями по истории общественного и политического строя дофеодальной поры г. Этот материал еще не дал воз­можности нашим исследователям изобразить жизнь княжений полян, северян, древлян и других, на которые делилась зем­ля славяно-руссов в дофеодальный период, и даже тот факт, что каждое из этих княжений некогда представляло собой союз племен, требует сложных археологических доказательств, подчас скептически встречаемых историками. Пока что нам неизвестны ни внутренняя структура этих княжений, ни вза­имоотношения их друг с другом. Поэтому в науке и продолжаются споры о времени и особенностях генезиса феодализма на Руси.

Наличие в X в. индивидуальной семьи, развитого института наследования движимой и недвижимой собственности, от­носительного политического единства страны под властью знати, владеющей землей и городами,все эти факты, сами по себе очень важные, не дают ответа на вопрос, каким образом данные явления возникли.

Поэтому историки, признающие социально-экономическую обусловленность образования государства, углубленно ищут новые, в том числе и археологические источники, изучают сравнительно-исторически процессы, шедшие в разных странах; другие же историки, не признающие марксистское пони­мание длительного и сложного процесса образования государства, предпочитают упрямо настаивать на «внешнем толчке» и критиковать советскую «школу Б. Д. Грекова» за то, что она отвергает норманизм [356], и в то же время не раскрывает меха­низма превращения общества свободных общин в общество, облеченное в государственные политические формы [357], и видит феодализм там, где его нет [358].

Полемика ценна лишь тогда, когда она побуждает спорящие стороны расширять круг аргументов, источников. Дискуссия была бы более плодотворной, если бы противники разделяемой нами точки зрения сочли возможным взглянуть на проблему шире и обратить внимание на использованный нашей наукой материал по истории других народов в пору генезиса феодализма, становления государства. Тогда они, быть может, заметили бы, что повсюду основу этого имманентного процесса составляло превращение общества свободных земледельцев, осно­ванного на коллективной собственности и свободе, в общество, расколотое на враждебные классы, основанное на господст­ве той или иной формы феодальной собственности на средства производства.

Мы пока лишены возможности вскрыть ход этого процесса на Руси. Но основные его вехи и результаты нам известны, они те же, что и у других народов. Процесс этот протекал в рамках дофеодальных княжений-своеобразной конфедерации областей бывших племенных земель. Нам представляется, что источники по истории древних пруссов позволяют в известной мере показать, какие сложные социально-экономические сдвиги имели место в их обществе в аналогичный период исто­рии в период существования конфедерации дофеодальных областей.

История древних литовцев и пруссов чрезвычайно интерес­на для нас потомзг, что становление государства происходило здесь позднее, чем у других народов Европы, и получило от­носительно большее отражение в источниках. Примечательно, однако, что именно эта сторона содержания источников не при­влекла к себе внимания буржуазных историков Литвы, кото­рые не считают, что главное в истории этого периода жизнь крестьян и ремесленников, то, как они, прежде свободные, по­пали под власть собственников земли, возглавивших феодальное государство.

Недостаточное внимание к социально-экономической сто­роне дола, к процессу превращения общинной собственности в феодальную особенность, присущая буржуазной историографии древней Литвы в целом, и тем авторам, которых интересует преимущественно ее политическая история (И. Тоторайтис, М. К. Любавский, Г. Пашкевич, С. Заянчковский и др.), и тем, кто изучает историю сословий (3. Ивинскис, К. Авижонис и др.), и тем, кто исследует историю духовной жизни литовского народа (М. Альсейкайте-Гимбутиене, И. Балыс и др.).

Этими и другими авторами написано по древней литовской истории немало интересных и ценных в определенных отноше­ниях исследований, но, странное дело, до сих пор в литовской историографии нет книги, где бы история образования государ­ства была связана с историей сословий классов.

Литовские и прусские земли делились на несколько круп­ных союзов племен Аукштайтию, Жемайтию, Пруссию и, может быть, Галиндию. В отличие от почти недоступных детальному анализу племенных союзов полян или древлян мы можем без труда перечислить одиннадцать областей, территориальнополитических единиц, из которых состояла Пруссия в XIII в., в прошлом представлявшая собою союз племен. Более того, источники позволяют заглянуть даже во внутреннюю жизнь некоторых из этих областей, таких, как Помезания, Вармия, Самбия, Ятвягия (Судовия).

Рассматривая основной материал по истории пруссов, в ча­стности, сообщения Тацита (I в.), Вульфстана (IX в.), жития Войцеха и Брунона (XI в.), Кишпоркский договор (1249 г.), жалованные грамоты Ордена прусским нобилям (XIIIXIV вв.) и, наконец, Помезанскую Правду (XIV-XV вв.), мы исходим из следующих соображений.

Во-первых, пруссы соседняя и наиболее близкая литовцам этническая группа [359]; во-вторых, часть пруссов переселилась в Литву (в XIII в. и позднее) и вошла в качестве одного из компонентов в формирующуюся литовскую народность; в-третьих, исторические судьбы литовцев и пруссов тесно связаны между собой: героическая борьба пруссов ослабила натиск Ордена на Литву; в свою очередь, неоднократные походы литовских войск на опорные пункты Ордена в Прусской земле, хотя и не привели к ее освобождению из-под власти чужеземцев, но оказали сдерживающее влияние на правительство Ор­дена и продлили историческое существование прусской народности.

Наконец, и это главное, не отождествляя пруссов с литов­цами, мы вправе использовать материал по прусской истории, который позволяет заглянуть в жизнь этой народности в тот период ее истории, когда она жила патриархально-общинным строем, еще не облекшись в государственные политические формы. Мы вправе сделать это в силу сходства строя жизни литовцев и пруссов, причем литовцы в своем общественном развитии несколько опередили этих соседей. Кроме того, юридические нормы жизни пруссов были в модифицированной форме использованы и в юридическом быту жителей коренных литовских земель. Все это делает их сравнительноисторическое изучение не только возможным, но прямо необходимым.

Достаточно сказать, что прусское право, отраженное в Помезанской Правде, было пожаловано Орденом жемаитской знати на рубеже XV в., что акты пожалований Ордена прусским нобилям тождественны с актами пожалований бежавшим под власть Ордена нобилям литовским; что интересы жемаитской знати, выраженные в ее жалобе на Орден в 1416 г., во многом совпадают с требованиями пруссов, отраженными в Кишпоркском договоре, и т. п.

Привлечение источников по истории пруссов дает в ;руки исследователю возможность полнее восстановить недостающее звено истории Литвы периода ее дофеодального, догосударственного развития.

В Западной Европе о пруссах узнали раньше, чем о литовцах. Пруссы (известные первоначально под именем эстиев) до­бывали янтарь, который ценился в греко-романском мире на вес золота [360]. В передаче Страбона (I в. до н. э.I в. н. э.) сохранилось сообщение Пифея из Марсилии (IV 'в. до н. э.), который характеризует народ Ostiaioi ( = Ostimioi) как знающий земледелие и скотоводство: «в том холодном краю» люди «питаются просом и другими травами, кореньями и корнеплодами»; из домашних животных им известны «только некото­рые». Имея зерно и мед, они приготовляют из них соответствующий напиток. Они молотят зерно «в обширных постройках, куда сносят колосья, которые в открытом поле погибли бы от дождя и отсутствия солнца» [361].

Если это известие вызывает сомнение ученых, которые считают, что греки не плавали на Балтику, а знали лишь Северное море [362], то более достоверно сообщение Плиния Старшего (I в. н. э.), писавшего, что во времена Нерона один римлянин (eques Romanus) был послан за янтарем для украшения императорских игр гладиаторов и привез его в огромном количестве из места добычи, с янтарного побережья, расположенного примерно в 600 римских милях от Гарнунтума (в Паннонии). Нумизматические и иные находки в земле пруссов как будто подкрепляют мысль о давних прусско-римских торговых связях [363]. Но вообще Восточная Прибалтика оставалась малоизвестным краем, судя по географическому трактату De situ Orbis Помпония Мела, который писал о живущих к востоку от Вислы неких чудовищах (Oaenas), питавшихся овсом и пр., а также о других с конскими ногами (equinis pedibus Hippopodas) и, наконец, о длинноухих (Panotas), которые прикрывают ушами свою наготу [364].

Первые сведения об зстиях, добывающих янтарь, находятся у Тацита. В 45-й главе «Германии» он пишет: «Правый берег Свевского моря омывает эстиев, у которых обычаи и одежда свевов, а язык ближе к британскому. Они почитают матерь богов. Как эмблему своей религии они носят изображения кабанов. Это, служа вместо оружия и защитой против всего, доставляет по­читателю богини безопасность даже среди неприятелей. У них редко употребляют мечи, но часто дубины. Они с большим терпением обрабатывают землю для хлеба и других ее произведе­ний, чем сколько сообразно с леностью германцев. Но они обшаривают и море и одни из всех собирают в мелководных местах и на самом берегу янтарь, называемый ими glaesum. Какая природа янтаря и как он рождается, они, как варвары, не допытывались до этого и не знают. Он даже долго валялся среди других выбросов моря, пока наша роскошь не дала ему известности. Сами они им совсем не пользуются: собирается он в грубом виде, без всякой отделки приносится (на продажу), и они с удивлением получают за него плату». Далее Тацит рассуждает о происхождении янтаря, который его больше интересует, чем эстии [365]. Таково это сообщение, не раз прокомментирован­ное историками [366]. Следовательно, в это время прусские (а, может быть, и литовские) племена по уровню своего экономического развития существенно не отличались от германских племен.

Более того, сопоставив оговорку Тацита о превосходстве эстиев над германцами, с тем, что он пишет в главе 26, можно допустить, что эстии, зная пашенное земледелие, получали не только хлеб, но и другие злаки и плоды [367]. Другая оговорка, будто бы у эстиев «обычаи и одежда свевов», в сопоставлении со сведениями о последних в главах 38,9 и 39 дает основание считать, что эстии, помимо матери богов, могли чтить еще верхов­ное божество лес как колыбель народа (возможно, посвя­щая богам леса и рощи), принося в нем жертвы, притом и человеческие [368].

В какой мере достоверны эти замечания Тацита, сказать трудно; создается впечатление, что германцев он знал лучше, чем свевов, а свевов лучше, чем эстиев. Надо иметь в виду, что сведения о современной ему Восточной Прибалтике не могли быть обильными, судя по словам самого Тацита, что даже Эльба (Лаба) «река прежде знаменитая и знакомая», теперь известна автору «только по слуху» [369]. Если так обстояло дело с Эльбой, то нечего говорить о Висле и Немане.

Кроме того, надо иметь в виду, что Тацит мог объединять под названием эстиев различные племена, а не только прусские или литовские.

Заслуживает внимания и сообщение Тацита о взаимоотно1шениях между венетами (протославянскими племенами), кото­рых он считает оседлыми земледельцами, и соседними племенами, в том числе и прибалтийскими: венеты, «занимаясь грабежом-, исходили все леса и горы между певкинами и финнами» [370], т. е. между Карпатами и Прибалтикой. Постепенно племена балтий­ской языковой группы отмежевались от венетов [371]; в скупых сообщениях источников начинают выделяться отдельные земли, входившие в прусский племенной союз: Птолемей (II в.) упоми­нает к востоку от Вислы галиндов и судовов [372].

В середине IV в. король остготов Германарих, согласно тен­денциозной записи Иордана (VI в.), подчинил эстиев и их сосе­дей видивариев; любопытно его замечание о миролюбии эстией (post quos ripam Oceani itam Aesti tenent, pacatum hominum genus omnino) [373]. Опуская другие источники, не содержащие сведений о внутренней жизни эстиев, обратимся к сообщению знаменитого мореплавателя IX в. Вульфстана [374].

Его известия весьма интересны. Он прибыл из Шлезвига на корабле в Вислинский залив; в своем повествовании он упомянул близлежащий город Трусо. Как бы ни определять место­расположение этого города, ясно одно, что Вульфстан побывал в районе Помезании, Погезании и, может быть, Вармии. О лежащей к востоку от Вислы земле эстиев Вульфстан говорив, что «она очень велика и там много городов и в каждом городе есть король, и там также очень много меду и рыбной ловли, и король и богатые люди пьют кобылье молоко, а бедные и рабы пьют мед. И много войн бывает у них; и не употребляется пиво среди эстиев, но меду там достаточно»21. Итак, можно отметить у пруссов Привислинья уже в IX в. развитие процесса классообразования. Выделилась господствующая верхушка; упоми­наются «короли» и «богатые» люди, противостоящие бедным людям не рабам и рабам.

Вульфстан сохранил также сведения об одном интересном обычае, характеризующем в некоторой мере и степень развития процесса классового расслоения. «И есть у эстиев обычай,сообщал он,что если там умрет человек, он остается лежать внутри [дома] не сожженным у своих родственников (magum) и друзей (freondum) в течение месяца, а иногда и двух; а коро­ли и другие высокопоставленные люди (heah-6ungene men) тем дольше, чем больше богатства (speda) они имеют; иногда они остаются несожженными в течение полугода и лежат по­верх земли в своих домах (husum). И все время, пока тело на­ходится внутри [дома], там происходят пир и игра до того дня, пока они его не сожгут.

Затем в тот самый день, когда они его решают вынести к ко­стру, они делят его имущество, которое остается после пира и игр, на пять или шесть [частей], иногда больше, в зависимости от размера имущества. Из него наибольшую часть они кладут примерно на расстоянии одной мили от города, затем другую, потом третью, пока не будет положено все в пределах мили; и наименьшая часть должна находиться ближе всего к городу, в котором лежит умерший. Затем собираются все мужчины, имеющие наиболее быстрых лошадей в стране, примерно на расстоянии пяти или шести миль от того имущества.

Затем мчатся они все к имуществу; и тот человек, который имеет быстрейшую лошадь, приходит к первой и крупнейшей части, и так один за другим, пока все не будет взято; и наи­меньшую долю берет тот, кто достигает ближайшей к селению части имущества. И затем каждый едет своей дорогой с имуществом, и принадлежит оно им полностью; и потому там быстрые лошади чрезвычайно дороги. И когда его сокровища таким об­разом полностью розданы, тогда его выносят наружу и сжигают вместе с его оружием и одеждой; и они растрачивают все его имущество главным образом во время долгого лежания умер­шего в доме и потому, что они кладут это имущество на дорогу, куда скачут чужие и забирают [его]. И есть среди эстиев обычай, что там человек любого языка [народа?] должен быть со­жжен, и если там находят несожженную кисть, то должны они ее задорого выкупать».

На первый взгляд может показаться, что описанный Вульфстаном обычай свидетельствствует о всеобщем равенстве у эстиев. Однако это не так.

Во-первых, речь идет лишь о движимом имуществе; только оно поступает в раздел среди участвующих в конном состязании. Во-вторых, в это распределение поступает меньшая часть имущества, а именно та, которая остается после продолжительных пиров и игр, происходящих в доме покойного, где главная роль принадлежит его близким и друзьям. В-третьих, в состязании рассчитывать на успех мог лишь тот, кто имел быстрого коня. Вульфстан говорит, что быстрые кони были весьма дороги. Значит, участвовать в состязании мог лишь состоятельный человек.

Следовательно, можно предполагать, что Вульфстан говорит лишь о пережитке древнего обычая, когда имущество умершего делили между народом. В его время этот обычай фак­тически уже содействовал укреплению имущественного поло­жения знати. Частые внутренние войны имели тот же результат. Что происходило на пирах и играх в доме умершего, мы не знаем, но бесспорно, что именно родственники и дружина находились в привилегированном положении, распоряжаясь большей частью имущества покойного. Вульфстан не сооб­щает, как распределялась земля, составлявшая основное богатство пруссов.

Перейдем к «житиям» Войцеха и Брунона, которые попол­няют информацию Вульфстана. Эти источники не раз привле­кали к себе внимание ученых, наиболее фундаментальные их исследования принадлежат Г. Фойгту.

Войцех-Адальберт, один из видных католических проповед­ников, эмиссаров панской курии прибыл в землю пруссов из Польши через Гданьск и погиб в 997 г., видимо, в Помезании. Во всяком случае традиция, восходящая к XIII в., знает там Комору св. Адальберта [375]. Житие сохранилось в двух основных редакциях, принадлежащих перу его младших современни­ков Брунона (писал в 1004 г.) и Канапария. Несмотря на некоторые расхождения между ними (они выявлены Г. Фойгтом [376]), обе редакции представляют собой типичные произведения католической пропаганды, не лишенные, однако, значи­тельного числа реалий, касающихся не только жизни Адаль­берта до его отъезда в землю пруссов, но и того, что относится к последним [377].

Отметим сведения, помогающие понять общественный строй древних пруссов. По Канапарию (cap. 28), Войцех со спутни­ками прибывает на маленький остров, видимо, в устье реки или в заливе, но там собираются «владельцы этого места» и, грозя побоями, прогоняют пришельцев прочь. Позднее, когда они переправились через реку, их встретил «господин селения» (dominus vilae); он повел их в селение (по Брунону (cap. 25) это был «торг, куда собралась шумная толпа народа»), где Войцех сообщил о цели прибытия миссии. Собравшиеся жители, однако, заявили: «Будь доволен, что ты добрался безнаказанно до этого места и как быстрое возвращение даст тебе надежду остаться в живых, так малейшее продвижение вперед принесет вред и смерть. Нами и всей этой страной, вход в которую мы составляем, повелевает общий закон и одинаковый образ жизни» (communis lex imperat et unus ordo vivendi). Миссионе­рам, как людям иного «незнакомого закона», грозит смерть.

По Брунону (cap. 25), пруссы так мотивировали свое требо­вание: «Из-за подобных людей,сказали они,наша земля не будет приносить урожая, деревья плодов, не родятся новые существа (видимо, скот), а и старые умрут. Убирайтесь из наших пределов» («ех euntes exite de finibus nostris» etc.).

Любопытно и другое дополнение, свидетельствующее, что пруссы-общинники знали еще обычай потока и разграбления: «Тем (вариант тому) же, которые (который), живя при входе в страну», допустили их пройти до этого места,«они угрожали смертью» и обещали в гневе «их (его) дом поджечь, их (его) владения поделить, их (его) жен и сыновей распродать». Это яркое известие находит себе подтверждение и в Кишпоркском договоре (см. ниже).

По Брунону (cap. 30), Адальберт гибнет от рук одного из «варваров», чей брат «был убит поляками»; он прибыл верхом с отрядом в семь человек. По Канапарию (cap. 29), предводитель убийц Сикко-«жрец и главарь проклятой банды; соответственно своей обязанности, он нанес первые раны» Адальбер­ту. Сообщение о том, что глава дружины был одновременно волхвом, также находит свое подтверждение в позднейших известиях в русской летописи. Таковы данные «жития» Войцеха-Адальберта.

«Житие» самого Бруыона гораздо беднее фактами для нашей темы. Брунон-крупный дипломат XI в., фигура, инте­ресная для изучающего внешнюю политику древней Руси и, в частности, ее отношения с печенегами, Венгрией, Польшей,

Германией и папской курией [378]. После поездки к печенегам (1008 г.), пребывания при дворах Владимира Святославича и Болеслава I Храброго (в 1013 г. печенеги воевали против Руси в союзе с Болеславом), он направился в землю пруссов, где и погиб (1009 г.), как впервые отмечено Кведлинбургскими анналами, «в пограничной области Руси и Литвы» [379]. Это могла быть земля ятвягов.

Источники его «жития» точно неизвестны. Распространен­ное сообщение о смерти Брунона находится в «Житии св. Ромуальда», составленном (около 1037 г.) Петром Дамианом. Законченную форму получило «житие» в пространной редакции конца XI в. (с использованием, быть может, текста 1020 г.), принадлежавшей перу Виберта. Автор ведет речь от имени ка­пеллана, участника миссии. По его сообщению, Брупон прибыл к королю (rex) Нефимеру (Nethimer), который обещал «сделать [его] богатым», если тот откажется от своих убеждений. Однако Брунон прошел испытание огнем и не отказался, тогда король вместе с тремястами своих людей принял христианство и ре­шил передать власть сыну, а себя посвятить вере. В отсутствие Брунона он убил своего младшего брата, который еще жил у него (frater regis cum ipso pariter habitans) за его неверие. Другой брат короля, который жил уже отдельно от него (qui iam a regis erat cohabitatione divisus), велел убить пришедшего к нему Брунона. Король, узнав об этом, хотел было его казнить, но затем решил помолиться, тогда убийцы раскаялись и тоже приняли христианство. Трудно сказать, насколько досто­верна эта история [380], хотя понятно, что ятвяжские князья, впол­не могли существовать уже в XI в. и враждовать тогда между собой. Триста человек это семья, дружина и челядь неболь­шого князька, каких мы позднее встретим не раз.

Итак, перед нами поселения пруссов-земледельцев, сознаю­щих свое единство, применяющих общинные законы и имеющих во главе поселений королей-старейшин, передающих свою власть по наследству; для решения вопроса о судьбе чужеземцев они обращаются к народз, который обсуждает их обращение на торговой площади. Все это перекликается с тем, что сообщал Вульфстан о нравах эстиев, и находит аналогии в актах и хро­никах XIII-XIV вв. [381]

Адам Бременский (вторая половина XI в.) так характеризо­вал пруссов-самбов: «Третий остров тот, который называет­ся Самландом и соседствует с русскими и поляками»; его насе­ляют «голубоглазые люди, с румяными лицами и длинными волосами»это «самбы или пруссы»; это «очень человеколю­бивые люди (homines humanissimi); они охотно приходят на помощь тем, которые находятся в опасности на море или под­вергаются нападению пиратов».

Пруссы «употребляют в пищу мясо лошадей. Молоко и кровь их они используют как напиток», притом, как будто, хмельной. «Золото и серебро они ценят мало»; ни во что не ставят они и необыкновенные меха, которые имеют в избытке, и охотно от­дают дорогие куничьи шкурки в обмен на шерстяную одежду.

Будучи язычниками, они общаются с христианами, не допуская, однако, их к рощам и ручьям, оберегая эти места от осквернения. Наконец, «недоступные вследствие болот, они не желают терпеть никаких господ в своей среде» [382]. Полного совпадения иностранных свидетельств о пруссах ожидать нельзя, ибо различны районы наблюдения и степень осведомлен­ности но в общем известие Адама Бременского не противоре­чит тому, что сообщали другие. Пруссы знают сельское хозяй­ство, охоту, ремесло и торговлю; их общественный строй еще патриархален; государства у них нет.

О том, как распределялась земля основа благосостояния пруссов, можно узнать от польского хрониста Галла-Анонима (XI в.). Наблюдая жизнь более отсталого (чем описанный Вульфстаном) прусского края галиндов и сасов, которые по его мне­нию «sine rege, sine lege persistant» (иначе он и не мог сказать: ведь они не имели ни монарха, ни писаного закона), он сооб­щал об отсутствии у них городов и крепостей. Вместе с тем заслуживает полного внимания его'замечание о том, что земля там «распределена по наследственным жребиям (per sortes hereditarios) между земледельцами (ruricolis) и жителями (habitatoribus)».

Наследственные жребии шаг по пути развития частной собственности на землю хорошо известны и другим народам на подобном этапе истории. Можно, видимо, говорить о сосед­ской общине, которая уже прошла в своем развитии стадию периодических переделов пахотной земли. А земледелие и здесь составляло основу хозяйства. Тот же хронист сообщает о существовании в этом крае сел и, видимо, укрепленных по­строек, которые уничтожались польским войском: князь Бо­леслав, пишет хронист, «сжег многие села и постройки».

Говоря о пруссах, захваченных войском Болеслава в плен,, Галл-Аноним уточняет, что в плен попало большое число «сво­бодных мужчин и женщин, мальчиков и девочек, рабов и служанок (viros et mulieres, pueros et puellas, servos et ancillas)» [383]. Представляется бесспорным наличие у галиндов и сасов, как и у пруссов Привислипья (по данным Вульфстана), имуществен­ного и социального неравенства (в частности, и патриархально­го рабства).

Следует подчеркнуть, что к началу II тыс. производитель­ные силы (археологически изученные в более передовых прус­ских областях) достигли при наличии внешнего обмена того уровня, когда производство продуктов семьей делает возможным укрепление частной собственности и эксплуатацию человека человеком. Налицо развитое земледелие (железный сошник;, разнообразное ремесло, основанное на железоделательном про­изводстве, и т. д. [384]

В этом отношении показательно содержание немецко-прусского словаря (конца XIV начала XV в.), сохранившего исконные (ибо Орден, захватив власть, оттеснил пруссов от занятий ремеслом, от городской жизни) термины и для обозначе­ния металлов и различных ремесленных профессий (сапожник,, портной, седельник, кожевник и др.); только по одной кузнеч­ной специальности словарь перечисляет 25 терминов, относя­щихся к инструментам, орудиям, изделиям и т. п. [385]

Словарь интересен и терминами, относящимися к общест­венному строю, к семье (дому, двору); они проступают в собст­венных именах, таких, какСлоботе «слава дома», Каибитте «мир в доме имеющий»; есть свои обозначения и для пред­ставителей разных общественных групп: tollokiniskis сво­бодный; laukiniskis, kumetis крестьянин; rikis, waldwicoгосподин; konagis король и др. [386]

Понять социально-экономическую природу местных коро­лей-нобилей помогают нам другие источники, а именно, прус­ские акты XIII-XIV вв. Обширное, продолжающееся с 1882 г. издание этих актов привлекло к себе силы видных немецких археографов (Р. Филипп, К. П. Вёльки, Э. Машке, М. Гейн) и доведено пока до 1341 г. [387] Оно посвящено, однако, не истории пруссов и даже не политике Ордена в их земле, а лишь •политической истории Ордена под углом зрения «образования орденского государства». Тенденциозный подбор документов служит цели раскрыть «миссийный» характер деятельности Ордена как культуртрегера и просветителя, а роль курии как организатора и руководителя этой его деятельности.

Среди более 2500 опубликованных актов находятся главным образом документы, относящиеся к организации крестовых походов на земли поморян, пруссов, литовцев (буллы, воззва­ния, дипломатические документы и т. п.), привилеи Ордену, епископам, городам, отдельным феодалам, акты о земельных тяжбах в среде завоевателей, об обмене, продаже земель и т. п.; документы о дипломатических отношениях с Русью, Литвой, Польшей и др. В издание почти не попали документы, характе­ризующие доходы Ордена и папской курии, от эксплуатации прусских земель, очень неполно отражены акты земельных отношений в среде пруссов и т. п. Отчасти этот пробел можно восполнить по материалам, относящимся к истории епископств Помезании, Вармии и Самбии.

В прусских актах нас интересуют данные двоякого рода. Во-первых, материал, характеризующий общественный строй пруссов до вторжения немецких рыцарей. Сюда относятся све­дения о земельных пожалованиях иноземцам, сделанные прус­скими нобилями еще как свободными собственниками; об их договорах с Орденом и, прежде всего, Христбургский (Кишпоркский) договор 1249 г. как своего рода пожалование немец­ким Орденом всем прусским нобилям номинальной свободы при ограниченном в его пользу праве собственности и, наконец, жалованные грамоты Ордена небольшому числу прусских но­билей, с признанием их свободы в феодальном смысле слова.

Во-вторых, весьма интересны жалованные грамоты Ордена, данные литовским нобилям-эмигрантам, искавшим у немецких рыцарей поддержки для восстановления в Литве своих прав, узурпированных великими князьями. Сопоставление этих двух категорий актов помогает установить характер общественного строя самих прусских земель и его тождество с общественным строем земель литовских. В первую очередь мы рассмотрим Кишпоркский договор и связанные с ним актовые и летопис­ные источники.

Христбургский (Кишпоркский) договор 1249 г.один из ценнейших памятников международного права европейского средневековья, богатый современным материалом по истории общественных отношений дофеодального периода.

Лучшее издание Христбургского договора осуществили в 1882 г. Р. Филипп и К. Вёльки [388]. Как отметили издатели, текст основного варианта А (противень прусской стороны) сохранил­ся в государственном архиве Кенигсберга с указанием на обо­роте, что это копия 1420 г., т. е. того времени,[когда, возмож­но, еще был цел оригинал. Эта Originalkopie (alterum originale)пергамен размером листа 51 X 38 см, содержащий 63 строки тесного письма, с надрезами для пяти.шнуров, которые, ка­жется, никогда не были привешены. От текста варианта Б (противень Ордена) сохранились лишь приведенные в виде па­раллельных чтений куски в одной копии 1453 г., из которой видно, какими печатями он был скреплен.

Мы не имеем сведений о нынешней судьбе названных выше документов бывшего Кенигсбергского архива.

Ныне известен еще один экземпляр этого договора, обнару­женный научным сотрудником Института истории АН Литов­ской ССР М. А. Ючасом в 1956 г. Это копия договора вариан­та А, находящаяся в сборнике документов под названием «Sammlung von Urkunden, Ausziigen und Abhandlungen zur Geschichte, Staatsreclit und Statistik Preussens gesammelt von Ludvig von Baczko, Erster Band». Этот сборник был составлен известным историком Пруссии XVIII в. Л. Бачко. В этом сборнике, который хранится в Центральной библиотеке Ака­демии наук Литовской ССР-MLF (Mazosios Lietuvos Fondas фонд малой Литвы) за № 70, помещены копии документов XIII XVIII вв. Интересующая нас копия находится на листах 102114 (об.), среди документов XVII в.

Историография Христбургского договора сравнительно невелика. Специальные исследования о нем нам неизвестны. История пруссов и, в частности, их борьба за независи­мость, мужество этого народа и его славных героев до сих пор не получили научного освещения [389]. Старая немецкая историография (Л. Бачко [390], И. Фойгт [391], А. Эвальд [392] и др.) ввела в научный оборот обширный материал по истории пруссов, в том числе и Христбургский договор, но обработала его под углом зрения прославления действий немецких рыцарейкрестоносцев.

Более поздние работы немецких буржуазных историков (Э. Каспара, Э. Машке, Ф. Бланке и др.) шире осветили исто­рические условия появления договора, но стремление увидеть в нем не документ борьбы пруссов за независимость, а прежде всего свидетельство борьбы между «монахом» и «рыцарем» за разные пути «миссии» среди язычников, закрыло этим ученым путь к его познанию как источника по истории пруссов [393].

Польская историография пруссов (Г. Ловмяньский, К. Тыменецкий, С. Заянчковский и др.) использовала Христбургский договор, справедливо подчеркнув его важное значение для характеристики польско-прусских исторических связей и борьбы пруссов за независимость. Польские католические историки (С. Куйот [394] и др.) привлекали договор для попыток апологии прибалтийской политики папской курии.

Значительно больше сделано для изучения на основе договора идеологии пруссов язычества, в частности, в работах В. Маннгарта [395], А. Мержиньского [396], Ф. Буяка [397], А. Брюкнера [398] и др.

В советской историографии договор был использован П. И. Пакарклисом [399], который по достоинству оценил его как один из источников, характеризующих политику крестоносной агрессии в Пруссии, а также отметил общность некоторых его норм с нормами литовского права; В. Н. Перцев привлек неко­торые статьи договора в своей работе, посвященной культуре и религии древних пруссов [400]. В целом же Христбургский до­говор как исторический источник, характеризующий общест­венный строй пруссов, не изучался. Проделанная доныне ра­бота дает возможность осуществить подобное его исследование.

Договор заключен между представителями трех прусских земель Помезании, Вармии и Натангии и немецким Орденом при посредничестве папского легата Якова из Люттиха. ,

Договоры представителей народов Восточной Прибалтики с Орденом и другими государствами в то время не редкость. О них упоминают немецкие и польские хроники, а также рус­ские летописи. Сохранились договоры с ливонцами, заключенные куршами (1230, 1231, 1267 гг. [401]), сааремасцами (1241, 1255, 1284 гг. [402]), земгаллами (1272 г. [403]), дошел и договор Лит­вы с немцами (1323 г. [404]), но его характер иной, ибо Литва вы­ступает уже как суверенное государство.

Перечисленные договоры хранят в основном право аборигенных народов и представляют собой ценные источники для по­знания их истории. Отдельные нормы этих договоров совпадают с нормами Христбургского трактата.

Пруссы также вступали в договорные отношения с крестоносцами с Тевтонским орденом. Первый договор (1233 г.), заключенный с Орденом Помезанией, не сохранился, но он, видимо, содержал признание определенных прав за помезанами и послужил в дальнейшем образцом при заключении дого­воров с другими прусскими землями, как это ясно из сообще­ния Петра Дюсбурга [405].

Среди всех этих памятников Христбургский договор зани­мает особое место по богатству сведений о внутренней жизни прусского общества той поры. Эта особенность договора объясняется сложными историческими условиями, при которых он был заключен.

Христбургский договор результат кровопролитной осво­бодительной борьбы, которую вели пруссы против Тевтонского ордена, располагавшего поддержкой панской курии, Германской империи и ряда других европейских государств. Неудачные походы на прусские земли правителей Дании и Польши в X-XII вв. не обескуражили курию, которая в начале XIII в. направила сюда для миссионерской деятельности своего агента Христиана, получившего вскоре сан епископа прусского [406].

Эти действия курии на Висле носили отнюдь не изолированный характер, а были частью общей политики империи и пап­ства наступления на земли Прибалтики. Однако первому прусскому епископу повезло на Висле гораздо менее, чем его современнику епископу Альберту на Двине. Последний сумел довольно быстро обзавестись вооруженной организацией Орденом меченосцев, который, по крайней мере на первых по­рах, экономически и политически зависел от него и помог епископу стать прочной ногой на земле, захваченной у латышей и эстонцев.

В прусской земле дела сложились иначе. Правда, Христиану удалось привлечь на свою сторону и крестить кое-кого из прусской знати и простого народа, главным образом Помезании и Погезании. Из грамоты папы Иннокентия III (1198-1216) известны два знатных прусса (Сурвабуно и Варпода), ко­торые крестились в Риме и в согласии с consortibus sui сделали новому епископу немалые земельные пожалования 54. Научен­ная горьким опытом, курия с первых шагов остерегала епископа и союзных ему польских феодалов от излишне поспешных действий по эксплуатации прусского населения, рекомен­дуя не слишком отягощать народ повинностями, не лишать свободы и т. п.55 Но подобные осмотрительные советы никогда не помогали. Пруссы быстро поняли, что Христиан не апостол, а захватчик.

В 1212-1218 гг. произошло решительное выступление пруссов против части собственной знати, сблизившейся с Польшей и курией, против самого Христиана и привлеченных им польских рыцарей. Папа Гонорий III (1216-1227 гг.), осведомленный о том, что возмущенные тяжелыми поборами пруссы выступили против епископа, поспешил объявить крестовый поход на пруссов рыцарей из Германии, Богемии, Моравии, Дании, Польши и Померании56, а также торговую блокаду прусского побережья, запретив доставку «опекаемым» курией пруссам в первую очередь оружия, железа и соли 57. Это непомешало папе позднее обратиться с ханжеским воззванием соблюдать мягкость в отношении неофитов 58, которых курия взяла под свое покровительство 59.

PU, 1х, № 9, 10 (док. Иннокентия III от 18 февраля 1216 г.).

Ibid., № 7 (док. Иннокентия III от 13 августа 1212 г.).

Ibid., № 26 (булла Гонория III от 16 мая 1218 г.), ср. № 15.

Ibid., № 25 (булла-Гонория III от 15 мая 1218 г.), ср. № 39, ср. № 81.

Ibid., № 54 (булла Гонория III от 3 января 1225 г.), ср. № 60.

Видимо, в ответ на подобные же действия Фридриха II, который своим воззванием (март 1224 г.) провозгласил имперское покровительство над жителями Ливонии, Эстонии, Самбии, Пруссии, Земгалии и сосед­них земель, гарантируя им свободу «cum omnibus bonis eorum» (ibid., № 52).

Пруссы упорно противостояли всяким новым попыткам силой оружия поддержать епископа и его сторонников из местной знати и сами предпринимали набеги на земли Польши. Попытки Конрада, князя мазовецкого, организовавшего собственный рыцарский орден в Добжини (1228 г.),! изменить по,ложение, не достигли цели [407]. Его обращение к Тевтонскому ордену, приглашенному князем в надежде укрепить свои позиции в Поморье, было роковым политическим просчетом, который дорого обошелся польскому народу [408].

Завладев Хельминской землей (1233 г.), немецкий Орден, используя поддержку польских князей, отсутствие единства среди прусских земель и предательство части прусской знати, сумел подчинить себе немалую территорию в прусских областяхПомезании (1236 г.) [409], Погезании (1237 г.) [410], Вармии, Натангии и Бартии (1240 г.) [411]. Орден залил кровью цветущие прус­ские земли, беспощадно разорил местные крепости Рогов, Пастелин, Бальга, замок Пипина и другие, уничтожая гарнизоны, убивая население. На захваченной земле рыцари возводили свои замки Кульм (Хельмно), Торн (Торунь), Мариенвердер (Квидзынь) и др.

Что касается епископа Христиана, то он был оттеснен на второй план. Еще в 1233 г. он попал в плен к пруссам. Орден,, разумеется, ничего не сделал для того, чтобы освободить своего соперника, который находился в Самбии; епископ лишь в 1238 г. выбрался на свободу. Стремясь восстановить свое положение, он принялся обличать действия Ордена перед курией.

Эти обличения, как и другие источники подобного рода, хранят некоторые данные об истинных целях и действиях ры­царей. Характеризуя притеснения пруссов Орденом, Христиан высказал уверенность, что Орден умышленно препятствовал пруссам принять христианство, опасаясь, что «господа языч­ников могут стать сильнее, чем господа христиан» [412]. Если мы вспомним политику Ордена в отношении христианизации Лит­вы, то это утверждение не покажется парадоксальным. В кон­це концов распря между представителями церкви и государства среди захватчиков была урегулирована курией при посредничестве ее легата Вильгельма из Модены и было достигнуто со­глашение, по которому две трети доходов с земель (включая и десятину) шли Ордену, а одна треть епископу, церковная власть которого сохранилась на всей захваченной территории [413].

Папская курия (Григорий IX-1227-1241), делая основную ставку на Орден, деятельно помогала ему средствами и подкреплениями, сопровождая свою помощь призывами к гуманности. Подобная позиция была достаточно дальновидной, она позволяла курии сохранять видимость беспристрастия и в трудные для Ордена моменты выступать в качестве высшего третейского судьи. Однако до достижения целей завоевателей было еще да­леко.

Укрепление Литовского государства и его борьба с ливонскими рыцарями, блестящая победа литовцев при Шауляй, разгром ливонцев на Чудском озере русскими-всколыхнули пруссов; с новой силой вспыхнула освободительная борьба веех западнопрусских земель, захваченных Тевтонским орде­ном. В течение 1242-1249 гг. восставшие пруссы при неодно­кратной поддержке поморского князя Святополка, а также Литвы [414], почти полностью очистили свои земли от рыцарей, которые потеряли Мариенвердер и все другие укрепления, кроме пяти (Кульм, Торн, Рейден, Балга, Эльбинг); их потери составляли до 4 тыс. человек [415]. Прусско-поморские войска нападали на Хельминскую землю (1242-1243 гг.) [416]; в битве при Рейзенском озере 15 июня 1243 г. они под руководством Свя­тополка наголову разбили рыцарей, которые потеряли здесь и своего ландмаршала Берливина и орденское знамя [417]; они ходили и на Куявию (1244 г.) [418]. И хотя раздробленность сил помешала полностью ликвидировать власть Ордена, бои шли по всей Нижней Висле. Ордену нужна была срочная помощь. -Она была оказана курией.

В продолжение нескольких лет представители пруссов вели против Ордена и дипломатическую борьбу [419]; на Лионском соборе 1245 г. уполномоченные Святополка и пруссов-христиан также настаивали на вмешательстве папы в конфликт и на обуздании Ордена. Тогда Иннокентий IV вновь направил в Прибалтику своего легата Опизо из Месаны, поручив ему уста­новить перемирие с пруссами, суля восставшим сохранение всех свобод, гарантированных еще его предшественниками [420]. В то же время курия оказывала самый энергичный нажим на поморского князя, угрожая ему карами небесными и земными за связь с пруссами и литовцами [421], натравливала на него других польских князей, набирала крестоносцев и т. п. Миссия легата Опизо, однако, не увенчалась успехом.

Но курия не оставила своих усилий и затем, когда немецко-польским войскам удалось занять помезанский город Кишпорк (видимо, замок прусса Кирса по-немецки Кирсбург) и нанести войскам поморского князя ряд поражений, курия в конце 1247 г. направила в Прибалтику нового легата для Польши, Пруссии и Померании Якова из Люттиха,доверенного Иннокентия IV. Укрепление позиций Ордена на Висле находилось в ряду других мероприятий, проводившихся кури­ей в Восточной Европе после крупных провалов в ее политике наступления на Русь и другие земли [422].

Новому легату были предоставлены широкие полномочия7 6; ему было поручено восстановить мир между Орденом и союз­ными ему польскими князьями, с одной стороны, и Святополком поморским и пруссами с другой В то же время, как видно из текста Кишпорского договора, в Риме продолжали находиться представители пруссов-помезан [423], которые обличали Орден в том, что он нарушает имущественные и прочие права неофитов. Новый легат (впоследствии он стал папой под именем Урбана IV) оказался весьма деятельным и ловким дипломатом. Ему удалось склонить князя Святополка, политика которого вообще не отличалась последовательностью, отказаться от поддержки пруссов и подписать мир с Орденом [424].

Пруссы западных областей, и прежде всего жители Помезании, отчасти Вармии и Натангии, испытывавшие наиболее тяжелые удары врага, оказались вынужденными подписать в Кишпорке (будущий Христбург) мирный договор, предложенный им после долгих переговоров папским легатом от имени ландмейстера Пруссии Генриха фон Гонштейн, при свиде­тельстве епископа кульмского Гейденрейха. Так возник Христбургский договор, который нам предстоит рассмотреть.

Как видно из преамбулы договора (см. Приложение II), переговоры в Кишпорке представляли собою продолжение тех споров, которые вели с администрацией Ордена при папском дворе представители пруссов, прибывшие туда с жалобой на тевтонов. «Жестокие разногласия» между Орденом и представи­телями пруссов, согласившимися после долголетней борьбы народа принять христианство и признать власть рыцарей, возник­ли потому, что последние, нарушая уже известные нам декла­рации пап Иннокентия III, Гонория III и Григория IX, лишали пруссов, даже принявших христианство, прав, олицетворяв­ших в их глазах понятие свободы. Вот почему основной смысл договора, видимо отражавшего настойчивые требования прусских представителей, заключался в восстановлении личной свободы прус­сов под верховенством Ордена, подвластного курии,

Договор устанавливал, что папской курией «было уступле­но» (договор выдержан в стиле, типичном для документов ку­рии, которая квалифицировала любое свое действие как пожа­лование, уступку) принявшим христианство, пруссам, «чтобы они оставались в своей свободе и не были никому подвластны», кроме как богу, и повиновались бы римской церкви. Далее констатировалось, что рыцари Ордена после вторжения, «нарушая такого рода разрешение» курии, «притесняли» пруссов «тяжкими рабскими притеснениями» (duris servitutibus opprimebant), вызывая к себе ненависть в соседних землях или, как дипломатически выразился легат, притесняли так, что соседние i язычники, «слыша о их отягощениях, стали бояться возложить ' на себя приятное ярмо господа».

Курия всегда старалась контролировать деятельность Ордена и, расширяя свои доходы, не допускать «крайностей», способных подорвать самую идею «миссии» на Востоке. Курия была готова использовать согласие части крестившихся пруссов, в первую очередь из числа нобилей, пойти на мир с Орденом, ибо понимала, что это позволит ей, действуя в роли «миротворца», внести раскол в среду пруссов и в конечном итоге подготовить новое наступление.

В силу изложенного договор интересен прежде всего тем, что он позволяет определить, какое же содержание вкладывали представители пруссов в понятие свободы, присущей их обществу на этапе догосударственного существования конфедерации областей [425].

Отбрасывая неизбежные в такого рода памятнике церковнодипломатические формулы, рассмотрим по существу те права, на соблюдении которых настаивали представители пруссов, притом будем следовать в основном намеченной структуре ис­точника, отмечая, где необходимо, аналогичные явления, от" раженные в разных его частях.

Начнем с имущественных прав, которым посвящена первая часть договора.

1) О движимом имуществе пруссов.

а) О праве свободной купли и продажи движимого имущества. Представители Ордена должны были согласиться (I, ст. 1), чтобы «было разрешено» пруссам «покупать любые вещи у кого только они захотят и приобретать другими законными способами как они захотят и за сколько они смогут» и открыто ими пользоваться. Следовательно, первое, на чем настаивали представители пруссов,-это право свободной купли-продажи движимого имущества, право, которого Орден, судя по папским буллам, старался их лишить. Отсутствие этого права несовместимо со свободой; оно есть одно из проявлений «рабских притеснений».

Это знаменательное свидетельство. Оно явно противоречит обычно принятым в русской историографии представлениям об уровне товарно-денежных отношений в дофеодальный пе­риод. Наши сведения о состоянии прусской экономики того вре­мени вполне согласуются с содержанием договора [426].

Выражение «законными способами» (iustis modis) может свидетельствовать либо о том, что папский легат употребил привычный для него и для Ордена термин, либо, что пруссы считали свое обычное право законным.

б) О праве наследования движимого имущества. Соответствующий текст (I, ст. 2) гласит, что «все, что бы они (пруссы В. П.) ни купили или приобрели (намек на дарение, обмен ит. п. В. П.), пусть они приобретают для себя лично и для своих законных наследников» (heredibus suis legitimis). К числу законных наследников отнесены сын, незамужняя дочь, которые, видимо, имеют равное право на наследство (судя по выражению, «пусть они наследуют»), отец, мать, внук, брат, племянник. Документ содержит в этой части примечание, что представители пруссов «приняли с удовольствием» это широкое право наследования, так как, будучи язычниками, они, по их словам, «не имели [этих прав], а [признавали] только сыновей в качестве наследников».

Из этого следует, что пруссы все же знали (хотя и недостаточно развитое) право наследования движимой собственности по прямой мужской линии. Пользуясь переговорами, представители пруссов люди, как постараемся показать ниже, знатные и власть имущие, расширили это право, содействуя тем самым подрыву общинной собственности и ее концентрации в руках экономически более сильных людей.

в) О праве завещания движимого имущества. Этот вопрос затронут (I, ст. 4) в таком контексте: признано, что пруссы могли «свободно использовать, давать [взаймы], дарить, продавать и делать все другое, что они захотят как при жизни, так и после смерти со своим движимым имуществом»; кроме того, еще раз (I, ст. 6) сказано, что они получают «право со­ставлять завещания о своем имуществе, движимом, а также недвижимом (ср. также I, ст. 3).

Итак, в прусском обществе до завоевания его рыцарями налицо право купли-продажи движимого имущества и его наследования (ограниченное сыновьями) по закону и (видимо, без ограничений) по завещанию.

2) О недвижимом имуществе пруссов.

а) О праве купли и продажи недвижимого имущества. Оно сформулировано (I, ст. 5) следующим образом после сказан­ного в этой связи о движимом: «а сверх того», пруссам «было разрешено из-за необходимости или также для своей пользы продавать свою недвижимость (bona sua) с'ебе равным или тевтонам, или пруссам, или поморянам» следовательно, налицо давно существующая продажа недвижимой, т. е. прежде всего земельной собственности как среди пруссов разных областей, так и продажа ее пруссами поморянам и тевтонам.

Договором предусмотрено ограничение этого давнего ин­ститута одним весьма стеснительным для пруссов условием. Продажа разрешается «не раньше, чем они (видимо, желающие продать.-В. П.) представят достаточное поручительство» Ордену «по отношению к стоимости подлежащей продаже вещи так, чтобы после ее поопажи они не убежали к язычникам или к врагам».

Выходит, что продажа недвижимой собственности ограниче­на усмотрением Ордена даже в том случае, если эту статью толковать так, что продающий вносит ему залог в сумме, равной стоимости объекта купли-продажи. Не имея возможности отменить продажу недвижимой собственности, Орден разрешал в дальнейшем ее лишь своим наиболее верным сторонни­кам, и то в ограниченном размере. Орден, как можно судить и по скупым размерам его пожалований прусской знати, ревни­во оберегал свои экономические привилегии и препятствовал возможному укреплению уцелевших представителей форми­рующегося прусского господствующего сословия (см. ниже).

б) О праве наследования недвижимой собственности. По­скольку в договоре сказано (I, ст. 2), что все купленное или приобретенное пруссами «пусть они приобретают для себя лично, и для своих наследников», наследование недвижимости не вызывает сомнений. При отсутствии наследников, предусмотренных в статье договора, трактующей вопрос о движимости, выморочное имущество (движимое и недвижимое) переходило прежде всего Ордену. «Если кто из них и их выше названных наследников умрет и никого не останется в живых из выше названных наследников, то все их недвижимое имущество» переходит к Ордену и «к другим господам, под властью которых» они находились.

Те же правила действовали в отношении движимого имущества, «если только сами новообращенные при жизни или умирая не решили сделать относительно него какое-либо иное распоряжение». Установив свое господство в стране, Орден узурпировал право мертвой руки. Прежде выморочное имущество могло идти общине.

в) О праве завещания недвижимой собственности. Из слов одной из статей (I, ст. 6) о том, что пруссы «имели право состав­лять завещания о своем имуществе движимом и также недви­жимом», следует признать наличие и этого института. Нетруд­но заметить, однако, что эта статья находится в противоречии с вышеприведенной о праве мертвой руки. Можно найти выход из противоречия, если допустить, что Орден согласился на расширение круга наследников с целью ограничить этим кругом права завещания недвижимой собственности.

В приведенную статью открыто введено лишь одно ограни­чение, которое характеризует уже не столько общественные отношения в среде пруссов, сколько борьбу за прусские земли между Тевтонским орденом и прусским епископом. В отличие от Ливонского ордена тевтоны сумели быстро занять экономически и политически привилегированное положение, урезав права местного епископа. Это видно из статьи договора (I, ст. 6), решительно ограничивающей право пруссов завещать недвижимую собственность церкви. Договор в этой части гласит: «если кто завещает по завещанию какую-либо недвижи­мость какой-либо церкви или духовному лицу», эта церковь или лицо должны продать эту недвижимость «в течение года наследникам умершего или другим» и «пусть эти церкви или лица оставляют за собой деньги, которые они получили от продажи за это [имущество]»; если же в течение года полученная церковью недвижимая собственность «по небрежности» не будет продана, то она переходит к Ордену. Следовательно, церковь могла пользоваться прусскими земельными владениями лишь в течение года.

Право родового выкупа в договоре не отражено. Родственники-наследники упомянуты наряду с другими желающими купить у церкви подлежащую обязательной продаже недвижимость. Более того, преимущественное право покупки у церкви такого рода имущества предоставлено Ордену. Стороны согла­сились (I, ст. 6), что «при всех вышеназванных продажах» рыцари, давая в уплату за вещь «столько же, сколько и другой» возможный покупатель, имеют преимущественное право на покупку («то сами братья должны быть предпочтены всем другим»). Притом рыцари обещали «не мешать и публично или тайно не принимать мер, чтобы за вещь другими давалось меньше, чем она стоит», т. е. обещали не сбивать цену; значение такого рода обещания едва ли следует переоценивать.

Ограничение роста церковного землевладения епископа рыцари пытаются в договоре обосновать ссылкой на то, что церковь едина и пр., но по существу это яркое свидетельство борьбы в среде разных групп феодалов-завоевателей за прус­ские земли.

Рассмотренные выше статьи составляют самую суть первой части договора. Представители пруссов отлично понимали, что основу их личной свободы составляют не отвлеченные декларации о свободе, которыми так богаты папские буллы, а их эконо­мические права, и прежде всего право распоряжения собственностью недвижимой (аллодом) и движимой. Щ Прямые указания источника на право купли-продажи недвижимого имущества, т. е. на превращение аллода в товар, ясно свидетельствуют о развитии процесса феодализации. Своевременно поднятый в нашей историографии вопрос о взаи­мосвязи этих двух явлений собственности и свободы в дофеодальный и раннефеодальный периоды [427] находит в Христбургском договоре еще одно бесспорное обоснование. Ниже мы коснемся дальнейшей судьбы прусского аллода, а теперь рассмотрим те политические права, которые признаны за прус­сами по первой части договора.

3.О брачном праве. Согласно договору (I, ст. 7), пруссы могут «свободно заключать браки с какими угодно лицами, имеющими право для заключения законного брака». Эта статья стала необходима пруссам потому, что в дальнейших статьях договора предусмотрена отмена разного рода прусских языческих обычаев. Рыцари считали нужным подчеркнуть, что речь идет лишь о тех, кто принял христианство и вступает в закон­ный брак.

4. О судебных правах. Договором предусмотрено что пруссы должны быть признаны (I, ст. 8) в качестве полноправных участников любого судебного дела «быть сторонами (procu­rators) во всех [судебных] делах и выступать против кого угодно и отстаивать свои права». Термин procurator, видимо, идентичен имеющемуся в немецкой записи прусского права слову sachwalder (Видимо, поэтому следует внести необходимую поправку в данную нами ранее трактовку этого термина (см. В. Т. П а ш у т о 4, стр. 75). Немецкое право знает термины Sachwaltige (sakewolde, sakeweldige) в значении представители тяжущихся сторон. См. F. G. Bung ei, S. 27.). Признано также (I, ст. 9), чтобы пруссы «как лица, имеющие законное право, допускались ко всем законным действиям перед лицом каких угодно судий как перед церковным судом, так также и перед светским». Статьи эти понятны пруссы стремились оградить себя от судебного произвола орденских властей.

5. О праве занимать духовные должности. Эта статья (I, ст. 10) предусматривает, что пруссы «и их законные сыновья могли быть клириками и вступать в исполнение религиозных обрядов». Естественно стремление прусских представителей пресечь попытки Ордена препятствовать христианизации народа и использовать это в качестве предлога для разбоя. Кроме того, часть прусского нобилитета могла искать путей политического возвышения не только в сотрудничестве с Орденом, но и с епископом.

6. О рыцарском праве. Эта очень интересная статья (I, ст. 11) гласит: «и чтобы те из новообращенных, которые происходят или в будущем будут происходить из знатного рода (qui sunt vel erunt ex nobili prosapia procreati), могли бы быть опоясаны военным поясом». Статья позволяет утверждать, что прусский нобилитет (известный для этого времени и по другим источникам) достиг такого общественного положения, что мог в официальном документе настаивать на получении рыцарских прав. Позднее источники XIII в. сообщают о прусской знати, перешедшей на сторону Ордена и получившей рыцарское достоинство на кульмском и прусском праве (см. ниже).

Суммируя все экономические и политические права прус­сов, подтвержденные в этой части договора, его составители отметили, что рыцари, таким образом, согласились признать за пруссами «всяческую личную свободу», которая будет им присуща до тех пор, пока они сохраняют верность католической церкви и Ордену. Если же «какая-либо община (patria) или отдельное лицо (vel persona) в чем-либо окажутся отступ­никами, они совершенно теряют выше указанную свободу».

Кстати можно отметить, что представители прусзов заклю­чали мир от имени общества, которое делилось па общины (если правильно предложенное понимание термина) и на отдельных лиц,видимо, тех самых нобилей, которые выступают в других источниках экономически в качестве мелких вотчинников, а политически в виде владетелей замков, лиц, ведающих вопросами мира и войны, а иногда имеющих и жреческие права. Что касается общин, то, как увидим нише, они находились в какой-то связи с местными центрами «селениями» и «местами». В помезанском праве эти общины ясно представлены как общины сельские [428].

7) О польском праве. Наконец, весьма важной в пер­вой части договора представляется статья 13, посвященная вопросу о «всеобщем законе». Здесь представители пруссов делают выбор того «всеобщего закона» или тех «светских су­дебных установлений», которыми они хотели бы руководство­ваться в своей дальнейшей жизни. Прусские представители, «посоветовавшись между собой», выбрали «закон» и «судебные установления» «соседних с ними поляков», но без применения судебного испытания каленым железом.

Эта статья примечательна во многих отношениях. Во-пер­вых, к прусскому дофеодальному, догосударственному общест­венно-политическому устройству оказались пригодны законы феодальной Польши; во-вторых, тесные исторические связи пруссов с Польшей были, видимо, давними, коль скоро прус­ские представители, прежде всего нобили, достаточно хорошо знали содержание польского права и закона, и судебных установлений.

Вероятно, прусские представители считали, что польское право должно будет как-то содействовать охране имущества пруссов, и прежде всего нобилей, от покушений сюзерена-завоевателя. Это очевидно так, поскольку дополнительная статья (I, ст. 14), если верна наша конъектура, вновь подчеркивает обещание рыцарей, что «имущество новообращенных, о кото­рых идет речь, они не будут незаконно уносить (т. е. отнимать.В. П.), кроме как по разумно установленному решению этого [названного всеобщего] закона».

Мы говорим о прусских нобилях, которых договор упоми­нает лишь однажды, но вполне недвусмысленно (I, ст. И). Именно их, в первую очередь, должны были интересовать пра­ва, предоставленные договором [429]. Эти нобили хорошо известны нам не только из тогдашних хроник, но и из современных дого­вору актов пожалований Ордена и епископов.

Договор не содержит детальной регламентации прав прусской знати и норм зависимости от нее прусского крестьянства, и это понятно, потому что договор вводит польское право, в котором подобные нормы наличествовали, а, кроме того, формально (допуская непоследовательность) он исходит из признания прав всех пруссов на свободу и земельную собственность.

Но под юридическим покровом личной свободы у пруссов? уже существовала владевшая земельной собственностью знать, и возникли ранние формы зависимости менее состоятельных, земельных собственников от более зажиточных, нередко стано­вящихся мелкими, а подчас и крупными вотчинниками-феодалами. Выше мы приводили сведения о тех земельных пожалованиях, которые были сделаны епископу двумя знатными пруссами, говорили мы и о некоторых, разрушенных Орденом, замках прусских нобилей [430]. Все эти факты не должны вызывать удивления: в условиях, когда земля является объектом* купли-продажи, имущественное неравенство экономически; неизбежно.

С особой ясностью оно выступило в источниках тогда, когда новое восстание (1260-1283 гг.) потрясло власть Ордена и благосостояние его приспешников из прусской знати. Стремясь привлечь на свою сторону прусский нобилитет, Орден, лишая пруссов свободы, одновременно подтверждает права и жалует землями верных ему нобилей, которые искали в Ке­нигсберге, Эльблонге, Христбурге и других немецких замках спасения от восставших. Орден оформлял эти пожалования на. основе прусского (реже кульмского или иного) права.

Вторая часть договора, трактующая вопрос об отказе пруссов от языческих обычаев и верований и приня­тии ими христианских церковных обрядов, чрезвычайно интересна для познания идеологии феодализирующегося общества,, а также и территориальной структуры прусских областей. Рассмотрим относящиеся к этой теме статьи Христбургского договора; они имеют особую ценность потому, что внесены в текст рыцарями-очевидцами жизни пруссов (в частности, По­мезании, бывшей под властью Ордена в 1236-1242 гг.).

1) О похоронных обрядах. В соответствующей статье (II, ст. 1) содержится обязательство пруссов, что они «не будут сохранять [обычаев] сжигания мертвых или их захоронения [вместе] с конями или людьми, или с оружием и платьем, или с какими-либо другими драгоценными вещами, или по какимлибо другим [обрядам], не будут сохранять родовых [племен­ных простонародных] обычаев (ritus gentilium), но своих мертвых будут хоронить по христианскому обычаю на клад­бищах, а не вне их». Следовательно, у пруссов существовал обычай и сожжения, и захоронения мертвых; это находит пол­ное подтверждение и в археологическом, и в этнографическом литовском и прусском материале [431].

В договоре идет речь об отказе от старинных обычаев, которые проиллюстрированы примерами из жизни нобилитета: именно его представителей могли хоронить вместе с конями, рабами (ибо только их могли убивать по смерти господина), с оружием, дорогим платьем и различными драгоценными вещами [432]. Но поскольку использование труда патриархальных рабов присуще в этот период не одним нобилям, а свободным вообще, то статья эта относится и ко всей массе пруссов.

Что договор верно отражает существование имущественного и социального неравенства у пруссов, легко установить, срав­нив его с сообщением «Хроники прусской земли», законченной немецким хронистом Петром Дюсбургом в 1326 г. В особом разделе этой хроники, составленном на основе свидетельств крестоносцев-участников походов [433]и озаглавленном «Об идолопоклонстве, обрядах и нравах пруссов», он сообщал, что прус­сы «верили в воскресение плоти, но все-таки не так, как следо­вало бы. Они верили, что если кто-нибудь в этой жизни был знатным (nobilis) или незнатным (ignobilis), богатым (dives) или бедным (pauper), могущественным (potens) или слабым (impotens), таким же он будет после воскрешения в будущей жизни. Отсюда происходит то, что вместе со знатными (nobilibus) умершими сжигались оружие, кони, рабы и слу­жанки (servi et ancille), одежда, охотничьи собаки, хищные птицы и все остальное, что имеет отношение к военной службе (ad miliciam). С людьми же незнатными (ignobilibus) сжигали то, что имело отношение к их обязанностям (ad officium suum)» [434]. Итак, имущественное неравенство у пруссов существовало настолько давно, что получило отра­жение и в их идеологии. Примечательно и то, что знать зани­мает руководящее положение в войске; отсюда упоминание ее «военной службы», с одной стороны, и «обязанностей» людей незнатных с другой.

2) Об идолах. Язычество пруссов не было примитивным, оно прошло в своем развитии долгий путь, первые известия о котором восходят, как мы видели, еще к Тациту. Согласно статье (II, ст. 2), говорящей об отмене идолопоклонства, прус1 сы обещали, что не будут делать возлияний идолу Курхе , ежегодный обычай, связанный с окончанием сбора урожая [435],а также не будут почитать и других богов, «которые не создали неба и земли». Упоминание о других богах не случайность. Согласно Дюсбургу, пруссы «чтили вместо бога всякие творе»

ния [явления], как, например, солнце, луну, звезды, гром, пернатых и даже четвероногих животных, вплоть до жабы. Имели они также священные рощи, поля и воды, так что в них они не осмеливались ни рубить [деревья], ни обрабатывать поля, ни ловить рыбу».

Сопоставление данных Дюсбурга с другими источниками, в частности с русскими, позволяет заключить, что литовское язычество, как и известное нам славяно-русское [436], уже миноJ вало в своем развитии более раннюю стадию тотемизм. :

Быть может, сложился и пантеон богов во главе с Диверижсом. В него, по-видимому, входили Кальвялис («Телявелис») бог-кузнец, что сковал солнце, творец культуры, подобный славянскому Сварогу; покровитель очага Номодьевас; по­кровители леса и охоты Медеинас и заячий бог. Обожествля­лись и гром в образе Перкунаса, известного и славяно-руссам под именем Перуна-громовержца, и звезды созвездие Пса и др. [437] Некоторым из этих богов, как сообщает Волынская летопись, «жряше» литовский великий князь Миндовг [438], дру­гие упомянуты в замечательной русской глоссе XIII в. к сла­вянскому переводу сирийской хроники Иоанна Малалы. В этой глоссе речь идет о так называемой ереси Совия трупосожжении, широко распространенном в литовских, прус­ских и других прибалтийских землях [439].

3) О жречестве. Развитой языческой идеологии соответствовало и существование жречества, ликвидацию которого преду­сматривает договор (II, ст. 3). Жречество, как видим, имело значительное влияние в обществе. Пруссы обещали, что они не будут иметь в дальнейшем «тулиссонов или лигашонов», , людей, как сказано в договоре, «само собой разумеется самых лживых лицедеев, которые как родовые (gentilium) жрецы считают себя вправе присутствовать на похоронах умерших». Функции этих жрецов очерчены колоритно, но не слишком ясно [440]; в договоре их поносят подобно тому, как в свое время летописец-киевлянин чернил волхвов.

Прусские жрецы «зло называют добром и восхваляют мерт­вых за воровство и грабежи, за грязь их жизни и хищения и остальные пороки и прегрешения, которые они совершили пока были живы». Эти жрецы при обряде похорон произносили какие-то речи: «и вот, подняв к небу глаза, они восклицают ложно утверждая, что они видят теперешнего мертвеца, летящего посредине неба на коне, украшенного блистающим ору­жием, несущего в руке сокола, с большой свитой направляю­щегося в другой мир». Произносили они и другие речи, ибо дальше читаем, что «такими и подобными лживыми словами они отвращают народ и зовут обратно к обычаям язычников». Это был, однако, лишь рядовой состав жречества. О его вер­хушке находим сообщение у Дюсбурга, едва ли основательно отвергаемое некоторыми исследователями.

Дюсбург пишет, что в середине страны пруссов, в Надровии, на месте по имени Ромов жил верховный жрец Криве,, которого весьма чтили (хронист сравнивает его авторитет с папским) не только пруссы, но и литовцы, и жители ливон­ской земли (видимо, курши, земгалы и др.). Его власть была,, кажется, наследственной. Если он сам или кто-либо из его «единокровных» переходил границы отдельных прусских земель,, то они принимались повсюду «с большим уважением королями (regibus), знатными людьми (nobilibus) и простым народом (communi populo)»; с большим почетом принимали правителе земель и его вестника с жезлом или каким-либо другим знаком отличия.

При некоторых преувеличениях, естественных в устах тех, кто информировал хрониста, сведения его вполне вероятны. Не только литовские великие князья, вроде Миндовга, но и отдельные более крупные нобили могли выполнять функции жрецов, как, например, известный нашей летописи ятвяг Скомонд, который «бе волъхв икобник нарочит» [441]. Это, однако, не мешало постепенному развитию жречества. Длительное су­ществование тулиссонов и им подобных при относительно развитой языческой идеологии вполне могло породить и выс­ший слой жречества.

Криве по старинному обычаю поддерживал вечный огонь. По просьбе родственников умершего этот жрец также брался определять его судьбу на том свете; он «указывал, в каком поло­жении находился покойник в одежде, с оружием, с конем и челядью». Трудно сказать, из чего слагались доходы жрецов. Известно, однако, что после победы пруссы приносили своим богам жертвы, s кроме того, одну треть добычи они отдавали Криве, который ее якобы сжигал. Ясно, что при таких усло­виях жречество составляло своеобразную группу нобилитета.

Говоря о прусско-литовской идеологии этой поры, нельзя же отметить ее значительное сходство со славяно-русским язы­чеством. Это сходство касается не только пантеона божеств, но и обрядов, в частности, погребальных. Достаточно сопоставить ,в этом отношении сообщение Вульфстана (IX в.), Христбург­ский договор и хронику Петра Дюсбурга с тем, что писал Ибн-Фадлан (X в.) о древних руссах. Сходство обычаев руссов и пруссов уже привлекло к себе внимание исследователей. Известный востоковед В. Ф. Минорский искал его объяснения на путях аварских влияний [442].

Вполне убедительный ответ на этот вопрос пока еще дать нельзя. В частности, трудно допустить столь сильное проник­новение аварских влияний в Прибалтику через галиндские и надровские пущи. Думается, что если более оптимистично оценить возможность экономических и политических отноше­ний славяно-русских княжений дофеодальной поры с их сосе­дями, если вспомнить сношения славяно-руссов с пруссами [443]по «Скифскому» (Балтийскому) [444] морю, а также генетические связи и общение кривичей с литовцами, то отмеченное выше сходство не будет казаться столь поразительным.

В других статьях договора, также говорящих о христиани­зации, достойны особого внимания два момента, а именно: уходящие в прошлое яркие пережитки патриархально-общинных отношений и признаки растущей власти прусского но­билитета. Остатки патриархально-общинной старины видны в следующих статьях.

О многоженстве (II, ст. 4) говорится, что пруссы «не будут в "Дальнейшем иметь двух жен или более», а будут довольствоваться одной, вступая с ней в законный брак (как это предусмотрено договором I, ст. 7). Многоженство несомненный пережиток патриархально-общинных отношений.

О покупном браке. Еще более выразительна в этом отно­шении статья (II, ст. 5), говорящая об отказе пруссов от обычая продавать своих и покупать чужих дочерей в жены: «никто из них в дальнейшем не будет продавать своей дочери кому-либо, [желающему] соединиться с ней браком», и «никто не будет покупать жены ни сыну своему, ни себе». Примечательно пояснение к этой статье, проливающее свет на состояние прусской семьи: «Когда отец покупал какую-нибудь женщину на общие деньги себе и своему сыну, до тех пор они сохраняли [обычай, разрешавший], чтобы после смерти отца его жена переходила к сыну, как и всякая другая наследственная вещь, купленная на общие деньги». Перед нами патриархальная домашняя община, значительно более прочная, чем та, что отражена в Помезанской Правде [445], но уже охваченная денежными отноше­ниями, которые затронули движимую и недвижимую собст­венность. Едва ли это сообщение договора следует понимать буквально. Видимо, и у пруссов, подобно саксам [446], наличест­вовали в отношении матери различные формы покровительства сына либо брата ее первого мужа (на что есть намек и в Помезанской Правде) и т. п.

Прусских представителей чрезвычайно интересовало экономическое содержание договора. Видимо потому, внедряя цер­ковный брак, рыцари вновь отметили его значение для права наследования, заставив пруссов подтвердить, что они «не будут признавать в качестве законных наследников обоего пола и не допустят до участия в выше названном наследстве никого, кроме как только тех, которые рождены от законного брака, [заключенного] согласно установлениям римской церкви».

6) О правах отца. Одним из пережитков дофеодальной ста­рины было право отца отвергнуть и даже убить своих детей. Пруссы отказались (II, ст. 6) от этого обычая, заявив, что «никто из них по какой бы то ни было причине в дальнейшем не отвергнет и не убьет своего сына или дочь, сам или через постороннее лицо, открыто или тайно, и не будет сочувствовать и позволять, чтобы делалось [кем-либо] другим что-либо подоб­ное каким-либо образом». Таковы уходящие в прошлое черты патриархально-общинного строя.

Относительно статей 4-6 части II договора литовские историки полагают, что здесь недооценен уровень общественного развития пруссов. Они основательно ссылаются на то, что част­ная собственность в прусском обществе представлена в догово­ре значительно более развитой, чем семья; что в оценке брака здесь отразился традиционный взгляд западноевропейских юри­стов, знавших у себя на родине чаще договорный брак и потому писавших о покупном браке у пруссов. Между тем институт приданого долго жил в соседней феодальной Литве, где взнос родителям жены составлял 30 грошей, тогда как рабыня стоила несколько сот коп грошей; наконец, в среде нобилей источники рисуют моногамную семью [447].

Проф. К. Яблонскис высказал интересное соображение, что в этих статьях может идти речь и о превратно понятом институте заклада и даже продажи членов семьи [448] (явление,, долгое время известное феодально развитым странам, в том числе и Литве, и Руси). Принимая это толкование, мы получаем право говорить о значительном имущественном расслоении среди пруссов и о тех грубых формах угнетения, порождаемых деньгами на ранних этапах классового общества, которые отме­тил Ф. Энгельс [449].

При всем том, однако, не приходится сомневаться в серь­езном значении патриархально-общинных отношений в прус­ском обществе, еще не успевшем облечься в государственные формы.

В следующих статьях, посвященных христианизации прус­сов, мы хотели бы выделить иные черты. Договором предусмотрено (II, ст. 6, 8 и 10) крещение пруссов, соблюдение ими постов, исповеди, причастия и отказ от тяжелых работ в воскресные и праздничные дни (последняя статья типична для средне­вековой церковной юрисдикции), а также строительство ими церквей (II, ст. 9).

Интересно то, каким образом предполагали прусские представители осуществить эти нововведения. Отметив, что «многие до сих пор среди них остаются ожидающими крещения»,, прусские уполномоченные обещали (II, ст. 8) «твердо и реши­тельно», что «всех еще не крещенных в течение месяца заставят (facient) креститься». Они, видимо, располагали какой-то властью в своих землях, так как обязались, что «конфискуют имущество родителей», которые в течение указанного срока не крестят своих детей; тех же, которые, «будучи взрослыми, упорно не желают принять крещение», «изгонят из пределов христиан нагими в одной рубашке, чтобы добрые нравы других не портились их превратными разговорами», а имущество их конфискуют, т. е. предадут виновных потоку и разграблению (обычай потока хорошо известен и славяно-русскому праву).

Следовательно, прусские представители не закрывали глаз на то, что решенное в Кишпорке может встретить в других местах Помезании, а также в Вармии и Натангии упорное сопротивление, и рассчитывали преодолеть его не только убеждением, но и силой; подобный расчет мог быть реальным лишь в том случае, если эти представители и им равные играли руководящую роль на вече. Конечно, они могли надеяться на помощь Ордена, но едва ли очень большую, так как Орден еще воевал в восточной Натангии и других землях, а в 1260 г. новое восстание пруссов смело власть рыцарей почти повсюду, включая и значительную часть Помезании, открыто не примкнувшей к освободительной борьбе. Как бы то ни было, прусские уполномо­ченные имеют определенную власть в своих землях. За их спиной стоит общество, способное воспринять и быстро осущест­вить изменения в своем праве и в его практическом применении.

Для познания внутренней структуры прусских областей и уровня их культуры известный интерес представляет статья, посвященная строительству храмов (II, ст. 9). В Помезании было намечено возвести тринадцать церквей, из них две в селениях (villa) Позолова [450] и Пастелина [451] и две в местах (in locis) Лингвес [452] и Люпиец [453], остальные в Коморе св. Адальберта [454], Бобусе [455], две в Герии [456] и по одной в Прозиле [457], Резии [458], Христбурге [459], Райдеце [460]и Ново-Христбурге.

Представители Вармии обещали построить шесть храмов, из них один в селении, где находился Иедун [461] или около того места; другие в Суримесе [462], Слинии [463], Вунтенове [464], Брузебергве [465]. Уполномоченные Натангии согласились на постройку трех храмов в Лабегове 122, близ Туммониса 123 и в Сутвиерте.

Прежде всего возникает вопрос о характере поселений древних пруссов. Ниже мы встретим поселок (villula) в качест­ве типичной формы поселения; но пруссы жили не только в об­щинных поселках. В Помезании, помимо двух «селений» (villa) и двух «мест», упоминается договором не менее восьми центров, где сосредоточивалось население. Понятно, что ни курия, ни Орден не стали бы возводить храмы в пустыне; ясно также, что эти центры существовали издавна, а не созданы рыцарями: во время войны крестоносцы в лучшем случае со­орудили незначительные замки в некоторых из них.

Далее, насколько можно судить по акту раздела помезанской диоцезы [466], перечисленные в договоре центры были равно­мерно распределены по всей Помезании; их было несколько больше в северной ее части, где лежит и Кишпорк. Следова­тельно, можно допустить, что Христбургский договор подписан представителями всей Помезании. Из этого напрашивается вывод, что Помезания одна из одиннадцати прусских обла-' стей, распадалась, в свою очередь, на несколько групп общин, общинных поселков. Каждая группа имела свой центр. Два более крупных центра названы в договоре поселениями (villa), два менее крупных «местами», а прочие лишь перечислены.

Здесь нет необходимости подробно рассматривать вопрос о термине «villa». Достаточно отметить, что применительно к литовским и прусским землям он (как и термин «villa» западноевропейского средневековья [467]) не получил еще общепризнанного толкования. Наиболее подробно изучал характер раннего литовско-прусского. поселения известный исследователь Литвы Г. Ловмяньский. Мы не можем признать убедительной принятую этим ученым общую схему развития поселения, но для выяснения проблемы генезиса феодализма весьма существенны его выводы о глубокой древности «villa» и аргументированные соображения о том, что под этим терми­ном могло скрываться как многодворное поселение крестьян, так и однодворное поселение нобиля, приобретавшее в этом случае черты феодального владения (curia, habitatio [468]). С такой трактовкой поселения совпадает сказанное выше (I, ст. 12) о терминах договора patria и persona. Многодвор­ное поселение (villa) соответствует общине (patria); в однодворном поселении (curia) проживает, как правило, нобиль (persona).

Следовательно, нет оснований отрицать, что у пруссов наблюдалась та же территориальная структура, что и у других народов Восточной Прибалтики. Например, в земле эстов группы общин-мааконд объединялись в кихельконды, во главе которых стояли «старейшины» от общин; мааконды имели свои центры места сбора населения на собрания, в походы и пр. Вполне естественно и появление здесь укреплений, первона­чально общинных, а затем (или наряду с ними) растущей знати [469]. Таков, видимо, и характер центров, перечисленных

в Христбургском договоре, Договором предусмотрено, что «жители тех селений (illi de villis), которые приписаны или будут приписаны к какой-либо церкви», будут к ней собираться. Едва ли иначе обстояло дело и с жителями «мест» и «посел­ков».

Бросается в глаза, что обязательства представителей Вармии и Натангии значительно скромнее. В этих областях было не меньше относительно крупных центров, чем в Помезании. Как свидетельствует последующая история этих земель, они были еще не полностью и менее прочно подчинены Ордену, чем Помезания. Отсюда небольшие обязательства по договору.

Наконец примечательно, что пруссы располагали значительными строительными возможностями, взявшись соорудить новые церкви за сравнительно короткий срок. Эти возможности не вызывали сомнений у противной договаривающейся стороны. Более того, предусматривалось, что пруссы выстроят храмы «настолько внушающие почтение и красивые, что они покажутся более привлекательными» для «совершения служения и принесения жертв в них, чем в лесах»; притом каждую церковь они украсят «украшениями; чашами, книгами и всем другим необходимым, как следует».

Сомнение у авторов договора вызывало другое готовность пруссов строить, что и отражено в договоре: в случае невыполнения пруссами этого пункта соглашения, рыцари могли насильственно взыскать «от каждого из них, согласно с принадлежащим каждому состоянию» какую-нибудь «разумную часть» на постройку [470].

Рассмотренная часть договора позволяет полагать, что язычество у пруссов выступает в качестве идеологии феодализирующегося общества. Оно отражает значительную имущественную и социальную дифференциацию этого общества и до поры уживается с нею, с растущим новым базисом, приспосабливаясь (при известных условиях, как свидетельствует история Литвы, на длительное время) к его нуждам. Следовательно, ; само по себе язычество не может служить существенным критерием для определения уровня общественно-политического развития страны.

Последняя часть договора касается тех экономических и политических обязательств, которые приняли на себя пруссы. Во-первых, определяется (III, ст. 1) порядок доставки пруссами

натурального оброка. Так как рыцарям, гласит статья, «очень трудно» объезжать «все поселки (villulas) Пруссии для того, чтобы обмолотить и отвезти свои десятины (suis decimis)», то пруссы должны сами «привозить ежегодно эту десятину, обмолоченную» в закрома рыцарей. Эта статья, как и некоторые другие свидетельствующая о широком распространении у пруссов устойчивого земледелия, возникла, видимо, в связи с расширением подвластных Ордену земель и представляла собой вывод из предшествующего опыта хозяйничанья рыцарей в Помезании и других областях. С упрочением власти немецких феодалов над пруссами первоначальный сбор дани сменяется натуральной рентой.

На пруссов пали и серьезные обязанности политического характера. Это прежде всего верность Ордену. Пруссы обещали (III, ст. 2), что они «по мере сил и добросовестно будут охранять жизнь, члены, честь и права» рыцарей, а именно, «не будут сочувствовать [тому] или допускать, молча или громко, тайно или открыто, чтобы против них была какая-нибудь измена». Прусские представители, т. е. нобили, обещали (III, ст. 3) активно бороться против возможной «измены», т. е. освободительного движения, в частности, если узнают, что «измена» «совершена или будет совершена, они по мере возможности ей помешают или так разумно ее разоблачат», что рыцари смогут уберечься.

По следующей статье (III, ст. 4) прусские нобили обязались не вступать в союзы с другими государствами, направленные против Ордена: «что они не будут заключать с каким-либо хри­стианином или язычником договора [о] союзе и заговора». Здесь имелись в виду, с одной стороны, Святополк поморский, с другой правители соседних прусских областей, а возможно, и литовский великий князь.

Наконец, они обязались служить своими вооруженными силами Ордену: «и что во все походы их [рыцарей] пойдут [с ними], как следует готовые и вооруженные по мере своих возможностей». Обязательство характерное Орден воевал, используя противоречия среди отдельных прибалтийских земель, руками самих прибалтийских народов.

Рассмотренная часть договора не оставляет сомнений в том, что личная свобода пруссов была сохранена Христбургским договором не только ценой их отказа от языческой идеологии, но и на условиях оброка, неограниченной военной повинности и церковной десятины. В обстановке непрерывных войн и произвола рыцарей эта свобода находилась под постоянной угрозой.

Договор был скреплен «словом верности» вице-магистра Ордена и клятвой представителей пруссов.

Таково содержание этого интересного документа. Если реальное значение его было невелико, и он действовал лишь до 1260 г., когда освободительное восстание пруссов вновь потрясло Орден, и содержащиеся в договоре нормы личной свободы, не исчезнув вовсе, нашли отражение прежде всего в правах прусской и литовской знати, перешедшей на сторону Ордена, то неизмеримо больше его познавательное значение как источника по истории становления феодальных отношений.

Подведем некоторые итоги.

Перед нами общество дофеодальное, догосударственное. Оно представляет собою своеобразную конфедерацию областей, три из которых участвуют в заключении договора. Насколько можно судить по данным договора, каждая из областей в свою очередь делилась на группы селений (общин), имевших свои центры.

Экономическую основу этого общества составляла еще общинная земельная собственность, но притом давно возникла, окрепла и получила отражение в договоре наследственная (в рамках семьи) собственность на землю-аллод. Недвижимая и движимая собственность стала объектом купли-продажи товаром. Право на не ограниченное Орденом распоряжение недвижимой и движимой собственностью древние пруссы рас­сматривали как основу своей свободы.

Договор хотя и не содержит данных относительно политической структуры общества, но позволяет говорить о доста­точно развитом правосознании древних пруссов.

Договор заключает в себе яркий материал, характеризующий языческую идеологию прусского общества; эта идеология приспосабливается к переменам в базисе.

Установление господства Ордена над частью Прусской земли сопровождалось значительными изменениями в ее экономике, политике и культуре. Если взять формально-юридическую сторону вопроса, это выразилось в следующем: а) замене сбора дани первоначальной формой натурального оброка; ;б) введении польского права; в) расширении прусского наследственного права, при одновременном сужении права купли продажи недвижимой собственности; г) узурпировании Орденом права мертвой руки; д) привлечении местной знати в состав рыцарства и на духовные должности; е) отмене языческих верований и обычаев, введении христианства; ж) распространении на пруссов тяжелого бремени неограниченной военной повинности.

Если взглянуть на фактическое положение вещей, то станет я ело, что все права пруссов имеют очень шаткую гарантию их «верность» Ордену. Произвол и разбой Ордена на Прусской земле вызвали возмущение прусского народа, его освободительное восстание. Подавление восстания сопровождалось ликвидацией свобод, предусмотренных договором. Пруссы попали под ярмо феодально-колониального угнетения, приведшего к их ассимиляции, вымиранию.

Рассмотренный договор заставляет задуматься о том, какую значительную роль играет синтез развитых феодальных общественных отношений с патриархально-общинными на последней стадии их существования. В нашей науке сравнительно полно изучено сочетание, соединение патриархально-общинных отношений с рабовладельческими и выяснено, чтаоно приводило к заметному ускорению становления феодального способа производства. Синтез же развитых феодальных отношений с патриархально-общинными пока еще в нашей науке должным образом не изучен.

В конкретных условиях истории литовских и прусских земель подобный синтез мог быть осуществлен лишь в двух формах: либо в форме завоевания феодально развитей страной прусских и литовских земель и утверждения здесь феодализма за счет большего или меньшего политического и национального угнетения коренного населения, что пытались осуществить Польша (в отношении прусских земель) и Русь (в отношении земель литовских и прусских) и что в наиболее реакционной форме осуществил в земле пруссов немецкий Орден; либо в форме завоевания литовцами или пруссами соседних феодально развитых территорий при сохранении независимости своей земли, что пытались сделать пруссы в Польше и что на время удалось осуществить литовцам в отношении части Руси. Во втором случае история явилась свидетелем ускоренного развития Литовского феодального государства, как бы ни оценивать его влияние на исторические судьбы Восточной Европы. В мень­шей степени явления синтеза присущи истории Жемайтии, где поэтому налицо особенно длительное сохранение ранне­феодальных форм общественного и политического строя [471].

Главный вывод, который можно сделать на основании договора, заключается в том, что становление феодальных производственных отношений надо связывать не с периодом объеди­нения бывших племенных земель в относительно единое госу­дарство, а с более ранним периодом обособленного самостоятельного их существования. Здесь налицо общество, которое имеет позади длительную историю патриархально-общинного строя; оно представляет собой последний этап его развития, канун окончательного объединения нобилитета в господствующее сословие, канун раскола на два антагонистических класса феодалов и крестьян.

Жалованные i рамоты Ордена прусским нобилям подкрепляют выводы, полученные из анализа Кишпоркского договора. Эти грамоты появляются в середине 50-х годов XIII в. [472], накануне нового восстания пруссов. Известно свыше двухсот таких грамот.

Наиболее обстоятельно прусские жалованные грамоты исследованы в содержательном труде Р. Плюмицке. Этот ученый выявил обширный материал о размерах землевладения прус­ских нобилей, об их правовом положении под властью Ордена. Выводы его исследования были обогащены сравнительным материалом в труде Г. Ловмяньского [473], а также, применительно к Вармии, в книге М. Полляковны [474], и если я вновь касаюсь этого вопроса, то лишь потому, что не могу согласиться с пессимистическим выводом Р. Плюмицке о том, что вопросу о происхождении нобилей при данном состоянии источников суждено оставаться неразрешимым [475].

При просмотре грамот легко заметить разнообразие формуляров в зависимости от места происхождения (Кенигсберг, Эльбинг, Христбург, Рагнит, Балга, Мариенбург и др.), от должности жалующего лица (магистр, епископ, комтур и др.) и от времени пожалования. Несмотря на разнообразие формуляров, суть всех грамот состоит в том, что прусским нобилям жалуются земли, населенные крестьянами с правом суда над ними «малого» или «большого», с правом личного вергельда. Освобожденные от крестьянских повинностей нобили должны были нести Ордену неограниченную военную службу и, силами своих крестьян, участвовать не только в военных предприятиях, но и в строительстве замков, дорог и др.

Пожалования были вызваны освободительной борьбой пруссов и особенно восстанием 1260 г., которое понудило Орден признать в какой-то мере земельные права прусских нобилей, выделить им часть доходов с тем, чтобы расколоть фронт вос­ставших и подавить движение. Факты показывают, что это Ордену удалось; особенно сильную опору получил он в нобилитете Помезании и Самбии.

Проанализируем содержание жалованных грамот. Перед нами жалованная грамота 1261 г., данная кенигсбергским комтуром самбу Берисхо (Berischo) на 11 гакенов земли и 5 семейств в деревне (villa) Сунегоге, которые он и его наследники получают «cum agris et pratis attinentibus». Пожалование дано «cum omni iure», но имеются в виду «малые права», ибо соляная регалия и «большие права» остаются за Орденом («quod iudicium ad collum sive ad manum pertinens nobis reservamus») [476].

«Малые права» это право суда над подданными и полу­чения судебных доходов с них по делам, касающимся «крови» и «синяков», о которых говорит и Помезанская Правда кодекс лично свободных пруссов. «Большие права», как видно из данной грамоты, касаются дел с ответственностью рукой и шеей.

В другой грамоте 1261 г. пруссам Керсе и Некаркису жа­луются «большие права» «indicia maiora, que sunt vulnus letale, manus amputatio, sentencia mortis, ut eadem qua ceteri fratres nostri in suis hominibus atque bonis inperpetuum quadeant libertate» [477]. Обладателям «больших прав», как правило, давался, судя по более поздним актам, вергельд в 60 марок [478](из больших прав исключалось право суда за преступление на дорогах, которое присвоил себе Орден), а малых 30 ма­рок [479]; низшую категорию свободных охранял вергельд в 16 марок [480]. Пожалование производилось без инвеституры.

Земли жаловались в наследственное владение: ius hereditarium типичный признак прусского права, восходящий к местному обычаю, отраженному в Кишпоркском договоре [481]. Следовательно, часть прусской знати, сохранив и закрепив за собой право владеть землей и получать часть ренты и судеб­ные доходы с населяющего ее крестьянства, удовлетворилась властью Ордена.

Спрашивается, эти ли пожалования создали сословие прусских феодалов или же они лишь кодифицировали его. Из при­веденных выше источников явствует, что прусская землевладельческая знать возникла давно, а Орден лишь дал ей место в рамках своей государственной вассальной иерархии. Об этом вполне определенно говорят и некоторые акты. Прусс Тыруне получает в 1262 г. от фогта самбийского епископа семь семейств с тем, что издревле им принадлежало «cum agris, pratis, pascuis, silvis et omnibus attinentibus» и к ним еще те владения, которые он унаследовал от своего отца «et insuper bona sua, que ipsumex paterna hereditate contingun t» [482], т. е. за верность Ордену Тыруне не только сохранил владения своего отца, но получил в зависимость семь прежде свободных семейств прусских землевладельцев.

Следовательно, привлечение части нобилитета на службу Ордену сопровождалось широкой мобилизацией крестьянских земель [483]; понятно, что оно привело к обострению классовых противоречий в прусском обществе и цородило вспышки ост­рой классовой борьбы (крестьянское восстание в Самбии 90-х годов XIII в.). Судя по Помезанской Правде, Орден был вынуж­ден признать право на личную свободу и значительной группы рядовых земледельцев; большая часть земледельцев постепенно потеряла свободу и слилась с несвободным крестьянством.

Важно подчеркнуть одну особенность прусских нобилей часть их лишь недавно вышла из среды богатых общинников и в момент пожалования продолжала принимать личное участие в обработке своих земель. Освобождение этих нобилей от кре­стьянских повинностей (в частности, от десятины и от общинной барщины) Орден рассматривал как проявление к ним своей милости. Например, пруссу Помуселю в 1275 г. рыцари «dese sunderliche gnode haben getan, das sie von den ackirn dy sie rumen selfber mit erer] erbeit und horunge, keinen czenden sullen scholdig sin unsern brud [ern] czu gebin u [nd] von gemeynen erbeit e n und dinsten (how howen, getreyde howen, holcz furen adir howen u[nd] dergleichen)» [484]. Подчеркнутая исключительность подобных пожалований лишь доказывает, что другие жалуе­мые нобили уже раньше оставили земледельческий труд и жили эксплуатацией труда челяди и лично свободных общин­ников.

Узурпирование Орденом верховного права собственности на землю привело к тому, что изменилось само понятие прус­ской свободы. Если по Кишпоркскому договору оно заключалось в свободе распоряжения недвижимой и движимой собственно­стью, то в акте 1262 г. пожалования пруссу Тропо, который по­лучил земли(«сатрит... et duas villas»), девять семейств, а также большие и малые права, впервые подчеркнуто, что он. получил свободу от десятины и крестьянских работ («sine decimus persolvendis et rusticalibus») [485]. Эта новая трактовка свободы в эльбингском формуляре свидетельство того, что в прус­ском обществе закреплена свобода нобилей и бесправие крестьян.

Впрочем, за последними в эту пору еще сохранялось право перехода, которое отмечено в грамоте 1263 г. пруссам Прейбото, и Славотину с сыновьями. В этом содержательном документе [486], во-первых, сказано, что пруссы участники восстания 1260 г.потеряли право на личную свободу (признанное договором 1249 г.). Так как «dy newen cristen von Prewszen den cristgelouben hatten abgeworfen, wedir uns unde ander cristglowbige luwthe growsamlich robiten (т. е. «грабили». В. П.), die kirche gotis mit viel pynen queleten», то они потеряли свободу: «unde domethe billichen ere freyheit vorloren», но те, которые были вер­ны («die mit uns getruwelich bestunden»), имеют право на сво­боду. Поэтому им жалуют eyn dorff mit einem filden und andern dozcugehoren в вечное наследственное владение ewiclich zcu erbrechte zcu besitzen. Как видим, это свобода от «geburschs joch unde dinst» [487] с правом условной наследственной собствен­ности. Позднее в формуляре стали обычны стереотипные фор­мулы «на праве свободных пруссов» или еще короче «на праве свободных»146.

Подвластные этим нобилям крестьяне должны поставлять Ордену вместо десятины 2 шеффеля пшеницы и ржи от немецкого плуга и от гакена [488] -один шеффель пшеницы, а также участ­вовать в «reyszen», «zcur lantwere», «huwser zcu buwen unde warnhuwszer zcu vestigen». Позднее в состав повинностей некоторых земель вошло участие в «страже от Литвы». Освобождение владения нобиля от участия в ней оформлялось пожалованием [489].

Первоначально за частновладельческими крестьянами остав­лено право свободного перехода: «das unsir luthe frey zcu yn mogen czyhen, die mit en yn den vorgesprochen guttern zcu wonen zcu rothe werden unde gleicher weis wedir zcu uns zcu czyhen, wenne sie wellen, frey sullen gelassen werden». Впрочем, в грамоте (brif термин, известный и Помезанской Правде [490]) 1267 г. пруссу Сантирму и другим ноби­лям право перехода уже обусловлено уплатой марки 1б°.

Эта грамота дополняет и ту статью Кишпоркского договора, в которой идет речь о разрешении свободным пруссам прода­вать полученное поле (velt) лишь тем, кто имеет такое же право, как они -«wenne sy wellen myt rechte, alz sy ys besessin haben»151. Уже в 70-х годах XIII в. налицо акты продажи Орденом земель пруссам [491].

Сантирм и другие нобили получают в отношении своих кре­стьян (которые платят десятину Ордену) право мертвой руки. На этом стоит остановиться потому, что здесь охарактеризо­ван еще один из элементов «крестьянского права», лишь упо­мянутого в Помезанской Правде 1б3. В грамоте читаем: «och noch'dem tode der lute, dy mit yn sicczen, dydo keyn wore erben haben, daz erbe sulle sy [т. е. Сантирм и другие] nemen alzo, dach daz myt gote gesche, und waz dovan gevellet und se geben den wyben, absy wellen, daz seccze ich czu e г em eugen w i 1 1 e п», т. e обеспечение крестьянских вдов ставится в зависимость от воли господина, получающего вымо­рочное имущество 15 4.

Возникает еще один вопрос о размерах владений прус­ских нобилей. Г. Ловмяньский отметил, что эти владения невели­ки [492]. Это и понятно: прусская знать в своем развитии отстала от своих собратьев в Жемайтии и в Литве. Но надо учитывать и то, что Орден один из самых хищных феодалов средневековья, решительно боролся с развитием епископского землевладения в Пруссии и в Ливонии. Понятно, что прусский нобилитет, потеряв свое политическое преобладание, должен был довольствоваться положением мелкого феодального служилого люда (как сказано в грамоте 1255 г. пруссу Ыбото:

«De predictis autem bonis serviet nobis idemsuique heredes in clipeo et lancea sicut ceteri nostri feodales consueverunt») [493]. В лучшем случае он получал кульмское (хельминское) и совсем редко магдебургское право [494].

Итак, прусские акты характеризуют местных нобилей как давно существующую, вышедшую из среды земледельцевкрестьян землевладельческую привилегированную группу населения. В актах отражено положение лишь той части нобилей и верхушки общинного крестьянства, которые, предав интересы своего народа, сохранили право личной свободы и заняли соответствующее место в общественной структуре Орденского государства. Сопоставление грамот, выданных Орденом прусским нобилям с его жалованными грамотами литовским эмигрантам, позволяет сделать выводы и о социально-экономическом положении последних (см. часть I, § 4).

Социально-экономическое и политическое положение лично свободных пруссов получило наиболее полное отражение в Помезанской Правде. Этот источник мы подвергли недавно специальному изучению, поэтому, не повторяя здесь полученных ранее выводов, выскажем лишь некоторые дополнительные соображения.

Прежде всего надлежит отметить, что увенчались успехом поиски рукописей Помезанской Правды. Известно, что сборники, включавшие Помезанскую Правду, хранившиеся в архивах Кенигсберга, Эльблонга и других городов, в том числе и рукописи, использованные первым издателем Правды П. JTaбандом в 1866 г., были утрачены во время второй мировой; , войны и долгое время их не удавалось отыскать. Лишь в 1957 г. молодой литовский историк М. А. Ючас обнаружил в рукописном отделе Центральной библиотеки Академии наук ЛССРв сборнике XVI в. список Правды, датированный 1590 г. 169

Рассмотрение этого списка показало, что он отражает раннюю редакцию Правды (1340 ранее 1433 г.), представленную в издании П. Лабанда одним списком (список S). Новый список (список Y) своим содержанием подкрепляет авторитет издания П. Лабанда, а также вносит в него некоторые дополнения, интересные для историка права.

Имея в виду соображения, которые высказал по моей книге о Помезанской Правде известный польский историк права проф. В. Гейнош [495], а также используя данные нового списка Правды, считаю нужным разъяснить свой взгляд на некоторые вопросы. Это тем более необходимо, что Помезанская Правда как источник широко входит в оборот польской историографии. Уважаемый рецензент, приемля в целом трактовку Правды, данную мною, высказал сомнение в том, что этот источник надо считать в первую очередь помезанским кодексом права, и в том, что его следует называть Правдой, ибо «правда» это подлинный источник, созданный пародом данной страны, чего об обсуждаемом кодексе сказать нельзя [496].

Признавая, что Правда стала кодексом права всех лично свободных пруссов [497], нельзя не отметить, что сформировалась она прежде всего на земле Помезании. Об этом свидетельствуют семь статей, содержащих прямые ссылки на помезанские пре­цеденты: ст. 25 («помезане говорят»), ст. 47 («помезане нашли»), ст. 67 и 71 («помезане установили»), ст. 68 и 98 («помезанское право») и ст. 79 («предстать перед помезанами»). Примечательно, что в кодексе нет подобных ссылок на право других десяти прусских земель, а имеется лишь четырехкратное упомина­ние прусского права (ст. 24, 29, 117 и «Приложение») вообще.

Мне казалось, что возникновение Правды именно в Помезании объясняется и географическим, и политическим положени­ем этой земли, ставшей поначалу важной опорой Ордена. Новый просмотр хроники Петра Дюсбурга укрепил меня в этом мне­нии. Нобили Помезании рано стали сотрудничать с Орденом [498], который всячески старался упрочить здесь свое господство [499]; понятно, что именно на Помезанию направлялись удары по­морских, прусских (судовских) и литовских сил [500]. Все это за­ставляло Орден искать путей к укреплению сотрудничества € нобилями и верхушкой крестьянства Помезании. Заключен­ные с помезанами договоры становились образцом при перего­ворах с другими прусскими землями; то же произошло и с Помезанской Правдой.

Относительно того, следует ли называть источник Правдой, замечу, что он однотипен с теми источниками, которые так называть принято, причем ни один из них не хранит народного права в чистом виде, ибо, во-первых, запись права это акт уже государственной власти, деформирующей обычное право в своих интересах; зачастую это также акт синтеза обычного права одной страны с государственным правом завоевателей, происходящих из другой страны 16 7.

Наконец, о толковании смысла отдельных статей. Интерес­но суждение В. Гейноша о статье 83, которую он предлагает переводить так: «Если кто-нибудь купит наследство (Erbe термин широкий, может быть, недвижимая собственность) и не отдаст плату в положенные ему дни наличными деньгами или закладом, то продавшего следует ввести обратно во владение наследством». Я готов согласиться с подобным пере­водом, позволяющим предполагать широкое развитие заклада имуществ и вытекающим не только из конструкции фразы (nicht gibt... nicht an pfande), но и прямо из смысла спи­сков WRO (gelde adder pfande), хотя должен заметить, что списком Y как будто подкрепляется принятое мною толкование: «am gereyten gelde vnd nicht an pfandt» (см. Приложение III).

Перевод статьи 118, бесспорно, нуждается в коррективах [501]. Статья о праве притязать на имущество должна читаться так: «Если какой-либо муж владеет имуществом год и день без при­тязаний на него, и если какой-либо совершеннолетний человек [502] жил в той земле и потом захотел бы притязать на это имущество, то он не имел бы на это никакого права; если же было так, что человек [притязающий на имуще­ство! покидал землю, то он может иметь притязания [в тече­ние! XII лет, а позднее нет». Смысл статьи, следовательно, в том, что бывший владелец, проживающий в стране, имеет право притязать на имущество год и день, при проживании вне пределов страны двенадцать лет. Перевод, предложен­ный рецензентами, не только очевиден из содержания статьи., но и подкрепляется аналогией из ливонского права [503].

Не вижу оснований отвергать перевод термина Knecht словом холоп (ст. 77). Knecht недавний крестьянин, обеднев­ший, бесправный, попавший в зависимость от феодала, кото­рому шло возмещение за причиненный кнехту ущерб [504]. Это, видимо, так называемый ignobiles по Дюсбургу, в переводе Ерошина eigin Knecht172; категория таких кнехтов известна актам, это -«arbeitende Knechte» [505]. Не останавливаюсь под­робнее на других частных недоразумениях, виной которых, вероятно, мое недостаточно четкое изложение: о рабстве в Привислинье я говорю не на основании данных Анонима, а по дапным Вульфстана; вопрос об издержках истца, самовольно пре­кращающего процесс, ясно решается ст. 78: истец платит два раза по полмарки (в сумме 1 марку) и т. п. [506]

В заключение хочу подчеркнуть значение Помезанской Правды с ее богатыми сведениями, относящимися к хозяйству, общественным отношениям, классовой борьбе и политическому строю лично свободных пруссов, как источника для истории Литвы, в частности, Жемайтии. Когда Орден в конце XIV в. временно подчинил Жемайтию, местная знать (eldestin) искала средств оградить свои наследственные права.

Именно тогда жемайтская знать получила от Ордена прус­ское право. Интересна формулировка документа, упоминаю­щего об этом. Идя навстречу жемайтской знати, которая просила, чтобы магистр «оставил бояр боярами, свободных сво­бодными, а крестьян крестьянами», он установил в Жемай­тии права, аналогичные тем, что были даны пруссам. Магистр «gap des den landen alien einen brieff (т. е. жалованную грамоту) und gap in sulch recht als die Prussenin unsern landen haben» [507]. Этим бояре жемайтские остались недовольны и, как сообщает хронист Иоанн из Посильге, домогались получения кульмского (хельминского) права: «die eldestin der lande czu Samaythin qwomen ken Marienburg mit erim voithe, und begertin, das man yn sulde gebin Colmisch recht obir ere gut er, und sulde sie haldin glich rittern unde knechtin im lande czum Colmen»176.

Изложенное позволяет оперировать Помезанской Правдой как источником по истории Жемайтии и, следовательно, при­знать, что и жемайтские нобили, подобно прусским и литовским, жили с земли и их волновали прежде всего способы укрепле­ния с помощью Ордена своей власти над крестьянством. Этого они хотели достичь посредством получения не только прусского, но и кульмского права. Когда же Орден не обнаружил желания щадить их права (тому свидетельство яркая жалоба жемайтов папской курии 1416 г.; см. часть I, § 4), тогда местные нобили достигли своего с помощью государственного аппарата Литов­ского великого княжества.

Заканчивая рассмотрение некоторых основных прусских источников (Тацит, жития Адальберта и Брунона, Вульфстан, жалованные грамоты Ордена нобилям, Кишпоркский договор и Помезанская Правда), мы можем сделать общий вывод, что благодаря их современности событиям они имеют выдающуюся ценность для характеристики становления имущественного неравенства, феодальной собственности, классов и государст­ва, для истории общественного развития Литвы, а следовательно, и вывод о беспочвенности опасений М. Гельманна, будто привлечение этих источников к изучению Литвы нарушает основы исторического источниковедения.

3. НЕМЕЦКИЕ ХРОНИКИ

Среди немецких хроник, содержащих материал по истории Литвы изучаемого периода, наибольшего внимания заслужи­вают современные интересующим нас событиям хроники Генриха, Рифмованная, Германа Вартберге, Петра Дюсбурга, р. также Николая Ерошина.

Рассмотрим литовские известия хроники Генриха. Наша задача во многом облегчена той превосходной работой, которую выполнил С. А. Аннинский в своем введении [508] и в комментариях к публикации текста и перевода этой хроники. Он охарактеризовал ее издания и историографию вопроса. Используя достижения немецкой науки, С. А. Аннинский установил, что хроника появилась около 1225 г., что она была заказана Генриху епископом рижским Альбертом I как своеобразный подробный отчет об истории и состоянии ливонской колонии, который был предназначен для папского легата Вильгельма моденского и служил к обоснованию прав Альберта на получение сана архи­епископа 2.

Генрих «один из замечательнейших хронистов средневековья, немец, вероятно, и по происхождению, но, несомнен­но, немец по культуре; человек XIII в. по своему церковному мировоззрению и по наивности исторического мышления, хоро­ший стилист и недурной оратор, в своей чрезвычайно богатой фактами Хронике не был бесстрастным и простодушным летописцем, как обычно думают» [509]. Приступив к делу «по просьбе господ и товарищей» [510], Генрих создал не только панегирик немецкому завоеванию Ливонии, его хроника апология орга­низатора этого завоевания Альберта. Опора Альберта-вассальные феодалы и враждебное Ордену бюргерство [511].

Автор проникнут стремлением оправдать рыцарский разбой, он чернит врагов епископа, он хулит жизнь и быт народов Прибалтики и Руси. Понятно, что искать в его хронике правду о Литве,в ту пору опасном враге епископа и всего дела колонизации,можно только между строк.

Орден вторгся в Восточную Прибалтику в весьма подходя­щее для его целей время: здесь еще не было объединенных,этнически однородных государств, лишь складывались новые клас­совые отношения, формировалась феодальная знать (вроде лива Каупо, эста Лембиту и т. п.),и междоусобные войны ее представителей ослабляли силу народов, открывали перед епископом и Орденом возможность играть на противоречиях и распрях.

Хроника (в сочетании с актовым материалом) дает возмож­ность исследователю составить представление об общественном строе эстонцев и латышей и об их взаимоотношениях с Литвой, следовательно, позволяет политически охарактеризовать эту часть границы Литвы.

Литва в хронике изображена как опасный противник, из­вестия о ней это известия о походах различных литовских князей по Двине (которая вся в литовских засадах [512]) на земли ливов [513], земгалов [514], эстов [515] и русских [516] (Псков, Полоцк п). Главная мысль хрониста по этому вопросу выражена в сле­ дующих словах: «Власть литовская до такой степени тяготела тогда над всеми жившими в тех землях племенами (речь идет о «Руссии», «Ливонии» и «Эстонии».В. П.), что лишь «немногие решались жить в своих деревнях, а больше всех боялись» латгалы. «Эти, покидая свои дома, постоянно скрывались ; в темных лесных трущобах, да и так не могли спастись, потому что литовцы, устраивая засады по лесам, постоянно ловили их, одних убивали, других уводили в плен [517], а имущество все отнимали». Бежали «и русские по лесам и деревням перед лицом даже немногих литовцев, как бегут зайцы перед охотником, и были ливы и лэты (т. е. латгалы.В. Т.) кормом и пищей литовцев» [518].

В этой тираде (под 1209 г.) находим очень важное указание на значение в жизни Литвы дофеодальных форм эксплуатации соседних народов (добыча, дань), но ее нельзя понимать буквально, ибо автор сгустил краски для придания веса следующему заключению: «...поэтому бог избавил от пасти волчьей овец своих, уже крещеных ливов и лэтов (латгалов), пославши пастыря», то есть епископа Альберта [519].

Слов нет, Литва издавна имеет связи с этими землями: литовцев видим в Риге с момента ее упоминания (1201 г.) [520], в Турейде [521], Селпилсе [522], Кокнесе [523]. Русские полоцкие князья (как и псковские бояре) пытаются поначалу использовать Ригу и Орден для отпора Литве. Князь Вячко из Кокнесе за помощь «против пападений литовцев» якобы предлагает епископу поло­вину своей земли и замка [524], а когда Кокнесе попала в руки рыцарей, то на нее обращаются литовские набеги [525]. Князь Всеволод из Ерсике дружен с Литвой, как зять одного «из мо­гущественнейших литовцев» Даугеруте [526]. Сам князь Владимир из Полоцка вступает в дружбу с Ригой против Литвы [527]. Рига делает все возможное для использования в борьбе против Литвы латгалов [528] и земгалов [529].

Хронист лишь вскользь, бегло упоминает о непрочных сою­зах Риги с отдельными литовскими князьями [530], о литовских связях с ливами [531], земгалами и куршами [532], о «кознях литов­цев и русских» [533]; эти «козни», видимо, имели немалое значение для Риги. Хроника, как и русские летописи, отражает контак­ты с Литвой Новгорода, Полоцка и Пскова.

Судя по хронике, попытки русских князей опереться на Орден для ослабления натиска Литвы сменяются русско-ли­товским сближением, направленным против Ордена. Могу­щественный Даугеруте за попытку установить союз с Новгоро­дом (1214 г.) кончил дни в венденской тюрьме [534]; Всеволод ерсикский за связь с Литвой, которая защищала его от набегов Ордена (1214 г.) [535], был изгнан из своего города; князь Владимир полоцкий, готовя поход на Ригу (1215 г.), собирает силы на Руси и в Литве [536]; литовцы поддерживают русский поход на Венден (1221 г.) и их вспомогательный отряд укрывается затем во Пскове [537].

Стремясь изобразить ливонскую колонию процветающей, автор славит деву Марию, которая «истребила Свельгате и мно­жество других князей и старейшин литовцев» [538], однако бес­спорно, что Литва (не говоря уже о Руси) оставалась грозным соседом, вооруженная борьба с которым вскоре зайдет в тупик и жизнь заставит преемников Альберта под нажимом рижского бюргерства искать, вопреки Ордену, соглашения и даже союза с Литовским великим княжеством. Впрочем Генрих сам признает, что не стремился к исчерпывающему освещению событий в хронике: дел славных было много, «все их нельзя ни описать, ни упомянуть, чтобы не навеять скуки на читателей» [539].

Хроника содержит немало фактов, позволяющих составить представление о мужественной борьбе за независимость латы­шей и эстонцев и об участии Литвы в их борьбе. Сопротивление этих народов врагу ослабляло нажим рыцарей на Литву, содей­ствовало ее борьбе за самостоятельность. Судьба этих народов явилась историческим уроком и для Литвы.

Сведения хроники интересны еще в одном отношении. Мы почти не имеем письменных источников об экономике Литвы догосударственной поры и потому нам далеко "не безраз­лично, как жили ее прибалтийские соседи-пруссы, латыши, эстонцы, которых Литва несколько опередила в общественном развитии.

Из обмолвок Генриха мы получаем безусловно достоверные сведения о богатстве латышско-эстонских земель. Об одной эстонской деревне хронист пишет, что она «очень красива, велика и многолюдна, как и все деревни в Гервене, да и по всей Эстонии, но наши не раз впоследствии опустошали и сжигали их» [540]. Местные жители поддерживали торговые связи с соседя­ми: на Готланде они получали соль, шерстяные ткани [541] и пр.; сааремаасцы продавали захваченных в Швеции пленных и вооб­ще добычу куршам и другим язычникам [542], под которыми можно разуметь и литовцев. Эсты выводили в море огромный флот 300 кораблей, «помимо малых судов» [543]; сааремаасцы 200 кораблей [544] (на корабле помещалось 30 человек [545]). Когда Генрих пишет, что приморские эсты могли выставить «много тысяч всадников и еще большее число людей на кораблях» [546], то за его словами также угадываются сотни кораблей.

Заметными торговыми центрами, в частности Подвинья, были и «место Рига» [547] и Земгальская гавань, которую па­па в 1200 г. запретил посещать иностранным Купцам, торго­вавшим в Земгалии [548]. Рига, конечно, существовала и до при­хода рыцарей: ведь уже в 1205 г. здесь видим немалое земгальское население,князь Виестард «из отдельных домов в Риге» собирал припасы для своего войска [549]. Едва лй все эти дома выросли за четыре года. Ливы принимали иноземных купцов [550].

Хроника свидетельствует о старом, налаженном торговом пути через эти земли во Псков (еще до 1200 г. туда ехали купцы и были ограблены в Уганди на сумму более 900 марок [551]);1 немецкие купцы из Смоленска, русские из Полоцка вместе с представителями Риги в 1211-1212 гг. обсуждали вопрос «о безопасном плавании купцов по Двине», чтобы, «возобновив мир, тем легче противостоять литовцам» [552]. Нет нужды умножать примеры, ясно и так, что соседи Литвы ведут оживленную торговлю, которую при удобном случае сочетают с грабежом; в этой ранней форме торговли участвует, понятно, и Литва, но хронист,по известным уже нам мотивам, отразил лишь одну сторону дела грабежи. Рифмованная хроника отчасти восполняет этот пробел.

Немецкие рыцари принесли эстонско-латышским землям разорение и горе. Они не только наложили на население бремя поборов и повинностей, они подчинили себе «мирское право», узурпировав прежде всего карательные функции общин, «карая кражи и грабежи, возвращая несправедливо отнятое» [553]. Как они это делали, видно из обмолвки Генриха, что «все было испорчено действиями разных гражданских судей-мирян, которые, выполняя судейские обязанности, больше заботились о пополнении своих кошельков, чем о божьей справедливо­сти» [554]; не случайно восставшие истребляли судей [555]. Страшный мор одно из последствий завоевания-постиг Ливонию уже в 1211г. [556]

Хроника не оставляет сомнений в том, насколько напря­женным было положение в эстонско-латышских землях под властью рыцарей; Генрих призывает соратников к осторожности, ссылаясь на гибель неправедных судей: «представьте очами мысли вашей жестокую смерть тех, что были тяжким бременем для подданные девы Марии»; она радуется «не большому оброку, который обычно платят новообращенные, не деньгами она умилостивляется, что отнимают у них разными поборами, не тяжко иго ее». Разумеется, дева не отвергает оброка и денег, но тяжко иго власти рыцарей [557], все больше выходивших из повиновения епископу.

Наконец, следует обратить внимание еще на одну черту хро­ники терминологическую, в частности, на обозначения в ней людей власть имущих. Русских князей хронист везде именует reges (дважды о Вячко и однажды о Владимире Мстиславиче -regulus) б4, т. е. ставит их вровень с королями Дании, Швеции, Германии, а иногда дает им, как отметил С. А. Аннинский, в частности князю новгородскому, реже князю полоцко­му, и однажды великому князю киевскому, даже титул magmis rex [558]. Иное дело-литовские предводители дружин-их Ген­рих представляет как «князей и старейшин литовцев» princeps ас seniores (1213, 1220 гг. [559]).

Попытаемся установить, что скрывается за этими терминами. Латышская и эстонская знать фигурируют под теьи же названиями, что и литовские князья, senior, изредка princeps ас senior [560]; лишь перебежчик Каупо, пользующийся особым вниманием хрониста, однажды назван quasi rex et senior [561].

Кто же эти люди по своему имущественному и общественному положению? Лив Каупо однажды потерял свое добро, его противники «имения его (bona eiusdem) разорили пожаром, по­ля отняли, ульи переломали» [562]. Эст Лембиту один из «старейшин» Саккалы [563]; вначале он выступал и против Ордена, и против Руси [564], но позднее упорно боролся с рыцарями, предво­дительствуя войском до 6 тыс. человек [565]. В хронике упоминается «деревня Лембиту», где была майя сборный пункт эстов [566]; его замок Леоле, видимо, хорошо укреплен: рыцари потратили на осаду три дня; он имел вал из земли и бревен. В замке укрывалось немало людей; когда он был взят, то «приняли крещение вероломный Лембиту со всеми прочими, женщинами, детьми и мужчинами, что были в замке», там войско рыцарей «разгра­било все добро, угнало коней, быков и весь скот, захватило много добычи», а «старейшин (seniores) замка, Лембиту и дру­гих, увело с собой» [567]. Видимо, Лембиту самый крупный из этих старейшин и потому деревня названа по его имени. Когда Лембиту пал в битве [568], то рыцари заняли его деревню, где брат его просил у них мира [569], т. е. налицо наследственная собственность и власть среди эстонской знати.

Эти сеньеры или нобили [570] мелкие патриархально-феодальные землевладельцы, живущие среди общин, население

которых издавна имело право «владеть деревнями, полями и всем прочим». Группа деревень составляла кихельконду (область provincia), а группа областей землю [571]. Сеньеры и нобили, выросшие из среды разбогатевших общинников, ведают делами деревень, земель и областей, но еще не слились в обособленный господствующий класс. Таково содержание термина сеньер, которым в хронике Генриха обозначены и литовские предводители дружин. Заканчивая анализ хроники, надо отметить, что в ней также содержатся ценные сведения о количественном составе, вооружении и тактике литовских дружин.

В целом хроника Генриха источник высокой ценности для истории древней Литвы. Заметно, однако, что во времена Генриха Литва была еще довольно плохо известна в Риге; кроме того, Литва выступает не как единая страна, а как земля, откуда на захваченные владения рыцарей совершают набеги отдельные, не связанные друг с другом князья. Автору следующей немецкой хроники, так называемой Рифмованной, пришлось гораздо больше внимания уделить Литве не только потому, что наступление рыцарей на земли куршей, земгалов и пруссов приблизило их к литовским границам, но и потому , что Литва значительно окрепла и дала почувствовать Ордену свою возросшую силу.

Рифмованная хроника (ее лучшее издание выполнено Л. Мейером), как явствует из исследований прежде всего Ф. Вахтсмута,. а также Р. Линдера, П. Экке, Н. Буша и 3. Ивинскиса, была составлена лицом, близким магист­ру Анно фон Гацигенштейн. Автор примерно с 1280 г. писал : как очевидец и деятельный участник событий, изложенных им почти до 1290 г. Умело отбирая материал, хронист использовал как письменные источники (хронику Генриха, некую buch, документы орденского архива briven и т. п.), так и устную традицию (рассказы очевидцев, вроде монаха Сивертд, жившего при дворе Марты, жены Миндовга, песни и предания ,о выдающихся рыцарях, комтурах, магистрах и т. п.): «если бы я стал писать о всех удивительных событиях, происшедших в Ливонии, то понадобилась бы телега, чтобы вез­ти пергамен» [572].

Хочу обратить внимание на идейно-политическое содержание хроники. Были события, которые автор считал нужным описывать очень подробно: это деяния ливонских магистров i и их сподвижников. В сущности, в этом главный смысл хро­ники, которая, кратко и неточно обрисовав историю Ливонии до появления Ордена, в дальнейшем изображает его как основную силу в Прибалтике [573], в трогательном единодушии с которой действуют рижские и другие епископы (причем автор не чужд иронии в отношении трусливых монахов) [574],а также ревельские датчане и прусские рыцари [575].

Изложение ведется по определенной схеме, узловыми пунктами которой являются: приезд магистра и радость по этому поводу рыцарей и всех «rich und armen», вторжение врага или поход; победа или поражение; гибель или отъезд магистра; похвала ему (с кем воевал, что построил); совет рыцарей; при­езд нового магистра и т. д. Эта схема перемежается восхвалением прибывающих из-за границы подкреплений, подвигов отдельных рыцарей и их приспешников из числа литовских перебежчиков, которые для него helde gut [576].

Трафаретное применение этой схемы сочетается с определен­ным однообразием формы [577]; хроника не блещет красотами сти­ля. Например, сообщая о столкновении рыцарей с литовцами, автор пишет: «... тогда изрядному числу язычников сломали шею, так что они лежали на земле, не помышляя ни о каких походах» [578].

По-видимому, назначение хроники служить назидатель­ным чтением рыцарству, воспитывать его на традициях Ордена, готовить для новых походов. Жесткая схема, принятая хрони­стом, понятно, оставляла мало места для освещения истории других стран, и международный горизонт хроники не широк: Русь, Литва, Восточная Прибалтика, кое-какие сведения о папстве вот, в сущности, и все.

И дело не столько в схеме, а в том, что автор открытый апологет Ордена, трубадур чинимых им кровавых насилий {см., например, описание жестокого разбоя на Сааремаа [579]) и враг народов, ведущих борьбу за независимость. Это отрази­лось, конечно, на достоверности тех известий, которые автором приведены; он систематически искажает соотношение сил Ордена и его противников, участвующих в битвах; в своем усер­дии он не замечает грубых противоречий: восстают земгалы, которые недавно «охотно» платили оброк [580], покидают поле боя курши, которые только-что «радостно» отправились в поход с рыцарями, [581] и т. д.

И все же Рифмованная хроника является драгоценным источ­ником. В ней мы находим серию известий о Руси (о Ледовом побоище [582], о русско-литовском союзе [583], о Ракверской битве [584], о немецко-датском походе на Псковскую землю) [585], сообщения об освободительной борьбе земгалов под руководством Шабиса 5 и Намейсиса, и, наконец, уникальный материал по истории Литвы, которого мы коснемся несколько подробнее.

Как и в хронике Генриха, лишь ничтожно малая часть мате­риала хроники Рифмованной относится к истории экономики и общественно-политического строя Литвы, основная же масса сведений характеризует ее внешнеполитическое положение, включая и войны.

Литва 30-90-х годов XIII в. все же известна этому хронисту гораздо лучше, чем Литва предшествующей поры. И то, что он сообщает об общественно-политических отношениях в ней, заслуживает пристального внимания. В Литве правит Миндовг, это «богатый король» [586], у которого есть свой замок (burg) [587], «он обладает большой силой» (mit groBer macht) и водит в походы против Ордена 30-тысячное войско [588]. Ему принадлежит много земли, из фондов которой он делает пись­менно оформленные пожалования немецкому магистру: «dem meister gab er mit briven do, richlich in sine hant, richeunde gute lant» [589]; эта «богатая и хорошая земля» была, понятно, на­селена крестьянством. Перед нами типичный феодальный ко­роль.

Управляя страной, он располагает каким-то администра­тивным аппаратом, имеющим соответствующее делопроизвод­ство: его послы («kuniges boten») посещают Орден [590], папу,

Русь 89; они везут с собой грамоты 90 (brive) и письма 91 (schrifte),. при королевском дворе оформляются жалованные грамоты на землю92.

Есть у него и вассалы. Хроника сохранила достаточно яс­ный материал об одном из них. Это Лингевин, упоминаемый и Волынской летописью в связи с его походами на Русь 93. Линге­вин человек известный («sin name ist manchen wol bekant»), он причинял немало хлопот своим соседям: его сердце было «sturmes vol» и он «brachte mancher hande arbeit//den cristen und den heiden zu»94.

Прочность положения Лингевина объясняется его личным богатством и поддержкой, которую он получал от короля: «im was ir hoeste konic vil gut//der herre was in Littowen lant// er was Myndowe genant». Однажды Лингевин напал с войском на владения трех «богатых братьев» Туше, Мильгерина и Гингейке. Он вторгся в их lant, а они «riten wider in sin lant» 9б,. грабя и сжигая все на типично феодальный манер; тогда Лингевин призвал на помощь «высшего короля», склонив его нака­зать своих противников.Узнав,что король от них отказался«hat widersaget», братья поняли, что им не устоять («so moge wir nicht bestan»), и бежали в Орден, где сообщили, что король хочет их изгнать из страны; магистр был рад их прибытию и обещал им пожалования «an eren unde an gute» 96.

Приняв крещение, братья отправились назад в свою землю, где у них «wib unde kint // die de zu huse bliben sind // und ander vrunde»; семьи и дружины готовы последовать их примеру. Прийдя в свою землю («ire lant»), собрав «vrunden unde magen», братья опустошили владения Лингевина, а его взяли в плен. Потом, собравшись в земле Мильгерина («Millgerines lant»), они двинулись в Орден, забрав с собой семьи, скот и все другое движимое имущество («die wib und ouch die kinder,// ochsen unde rinder // und alles daB sie hatten») 97.

Орден охотно принимал таких перебежчиков из Литвы, и магистр постарался их в какой-то мере компенсировать за по­терянное в Литве; он им пожаловал крестьян и землю: «gab in ouch mit schrifte//beide lute unde lant» 98. Здесь хронист

безусловно достоверен и привел типичный факт; ниже (см. часть I, § 4) мы увидим эти «schrifte» В'изрядном количестве. Важно подчеркнуть, что, получая в Ордене пожалования, ли­товская знать меняла родину и сюзерена, а не свою юридиче­скую, феодальную природу.

Новые вассалы Ордена с помощью рыцарей еще раз напали на землю Лингевина, они заняли его «двор», т. е. имение >(«in Lengewmes hof quam gerant»), и пока находились там («lagen da»), награбили немало («hatten roubes vil dar bracht»)«wibe unde kinder, // pferde, darzu rinder» и притом перебили много челяди: «ouch ist der manne vil geslagen» ". Из сказан­ного вырисовывается типичный двор феодала. Лингевин рас­полагал дружиной в пятьсот человек 10°, за него «друзьями» («vrunde») был внесен Ордену выкуп в 500 озерингов (250 ма­рок) [591]. Сообщая о Лингевине, хронист на короткий миг осве­тил внутреннюю жизнь правящей знати Литвы середины ХШв.,это жизнь знати землевладельческой, феодальной.

В этом плане делаются понятнее и отношения между Миндовгом и жемайтскими нобилями, которых хронист именует «королями» (kunige von Sameiten) [592].

Жемайтия не бедная страна, она способна выставить сильное войско и отразить первый натиск Ордена даже без помощи короля Аукштайтии Миндовга. Она издавна вела тор­говлю, которая возобновилась, когда ей удалось заключить перемирие с Орденом: «daB sie one sorgen // den abent und den morgen // mochten wandern offenbarn // in koufunge (торговле) die zwei jar» [593].

Местная жемайтская знать имела у себя на родине большую силу, сломить которую не сумел ни отец Миндовга, ни он сам; она имела выборных полководцев, вроде славного Алемана; имелись здесь и князья Выкинт, Тройнат и др., но они были зависимы от знати и даже литовские великие князья, когда Жемайтия признавала их власть, правили здесь не так полновластно, как у себя в Аукштайтии, и их домен имел зна­чительно более ограниченные размеры. Судя по хронике, послы жемайтов очень свободно держали себя с литовским ко­ролем, советуя ему порвать союз с врагом Литвы; при этом они обещали Миндовгу вернуть его права в их стране: «daB wirt dir gut // von irenthalben wirt behut // alles daB dir gehoric ist» [594].

История политической организации Литвы после смерти Миндовга в правление Тройната, Войшелка, Тройдена также отражена в хронике и будет рассмотрена в сопоставлении с данными русских летописей и польских хроник.

Особенно обилен материал хроники по истории борьбы ли­товцев за независимость. Здесь мы находим сведения об их походах (в том числе союзных с Русью) в Ливонию (на опорные пункты и рыцарей и епископов, вплоть до Вика и Сааремаа), об их участии в борьбе против Ордена куршей, земгалов, пруссов и жемайтов; хроника содержит описание крупнейших битв, принесших победу литовскому народу, при Шауляй, у Дурбе и ряда других.

Хроника в целом отражает историю Ливонского ордена в ту пору, когда он завоевывает земли куршей и земгалов и, выйдя к границам Литвы, делает первую попытку подчинить Жемайтию. Автору хроники не удается скрыть, что это на­ступление стоило Ордену тяжелейших потерь, что, следова­тельно, борющиеся народы немало содействовали общему делу восточноевропейских стран в защите от германского натиска. В это же время Тевтонский орден подчинял земли пруссов и также продвигался к литовским границам.

Следующий этап истории, когда и Ливонский и Тевтонский ордена обрушили главный удар на Литву, нашел свое отра­жение уже в более поздних хроникахГермана Вартберге и Петра Дюсбурга.

Ливонская хроника, составленная капелланом (священником) местного ландмейстера, вестфальским выходцем Герма­ном из Вартберга, охватывает события от появления рыцарей в Восточной Прибалтике до 1378 г. Современные автору записи начинаются, как справедливо полагал издатель хроники Э. Штрельке 106, с 1358 г., когда хроника делается более обстоятельной. Автор деятельный сторонник Ордена уча­стник переговоров в Гданьске (1366 г.) и других событий (1368, 1372 гг.). Он широко использовал документы орденского ар­хива, отчеты о военных действиях, данные о земельных владе­ниях, акты подсчетов материального ущерба Ордену во время войн и т. п.

Герман воинствующий сторонник Ордена. Времена из­менились. Орден окреп и вступил в острый конфликт с Ригой. Это отразилось на хронике. Если Генрих скрыто порочил Ор­ден, вознося епископа, если автор Рифмованной хроники про­славлял магистров, отодвинув епископов на второй план, то Герман, используя и хронику Генриха, и Рифмованную (а также, может быть, утерянные Annales Dorpatenses [595]), не только славословит Орден, но и поносит архиепископа риж­ского и бюргеров. Свои источники для древней части хроники Герман сократил и тенденциозно переработал; например, не епископ строит Ригу и организует Орден, а Орден строит го­род, где и дает приют епископу; папа Иннокентий III призы­вает Орден, так как видит слабость меча духовного и пони­мает, что без помощи рыцарей земли не могут быть ни покорены,, ни удержаны (quia vidit terra ipsas поп posse acquiri aut acquisitas nequaquam sine eorum adiutorio conservari [596]).

Автор держится событий, участником которых были ландмейстеры,и потоку круг его интересов не широк: борьба с Ригой, набеги на Русь и Польшу и наступление на Литву; он редко говорит об Ордене в целом, кое-где отмечает смены магистров, строительство крепостей и т. п. Хронист человек дела, как и автор Рифмованной хроники, чуждый церковного морализирования; сухо и деловито, приводя обширный топографический, номенклатурный, а также цифровой (число походов, пленных, голов скота и т. п.) материал, он описывает один за другим грабительские походы ливонских рыцарей. При этом, понятно, материал интерпретируется к вящей славе Ордена и к очернению русских, литовцев, восставших эстов,, вступивших в борьбу поляков и др.

Если говорить о Литве, то хроника содержит важный мате­риал по ее истории с 90-х годов XIII в. до 40-х годов XIV в. Вначале это главным образом сведения о литовской помощи рижским бюргерам. Хронист старается замаскировать тот факт, что Орден плохой сюзерен и что поэтому рижские бюргеры, не веря в успех рыцарей в их борьбе против Руси и Литвы, тяготели к литовскому королю, державшему в руках традиционные центры немецко-русской торговли Полоцк и Витебск, а также пути на Смоленск и готовому в большей мере считаться с правами рижского патрициата.

Мысль хрониста сводится к тому, что рижане в корыстных интересах вступили в союз с язычниками, отвергая дружескую помощь Ордена и тем затруднили его миссию по распростра­нению христианства в Литве. В этом плане освещаются по­ходы литовцев на помощь Риге (1297, 1298, 1307, 1323, 1328, 1330 гг.), а также и дипломатическая акция правительства Гедимина, пытавшегося через голову Ордена установить кон­такт с другими немецкими городами и папством и добиться политического признания Литвы. Хроника изображает это дело как авантюру рижан, причем причины мирного договора

Ордена с Литвой (1323 г.) остаются нераскрытыми. В 1358 г., видимо, литовские агенты предприняли аналогичный демарш при императорском дворе. Хронист же считает, что Плаве, сообщавший там о согласии литовского правительства ввести в стране христианство, это изменивший Ордену человек, который сделал свое заявление для поругания Ордена (in derogationem Ordinis [597]).

Следовательно, хронист сознательно искажает факты, которые могут поставить под сомнение мотивы, побуждающие Орден наступать на Литву, и без того готовую принять христианство.

Из хроники следует, что подчинение Риги Ордену необходимая предпосылка начала успешной борьбы последнего с Литвой. Только после того, как по договору 1330 г. Рига признала власть Ордена, магистр Эвергард начал походы против Литвы; прежде этого не могло быть по причине соглашения между бюргерами и литовцами [598] Дальнейшее изложение служат доказательством плодотворности нового этапа борьбы Ордена, свободного от рижских забот. Описываются его походы на литовские, жемайтские и подвластные Литве белорусские земли (1330, 1332, 1333, 1334, 1339 гг.) вплоть до «мокрого похода» 1340 г. [599]; говорится о строительстве новых крепостей в Земгалии, у литовских границ. Главный удар ливонских (как и тевтонских) рыцарей направляется на Жемайтию. Перед нами начало жестокой двухсотлетней борьбы литовского народа за свободу Жемайтии, дальнейший ход которой обстоятельно освещен в диссертации М. А. Ючаса [600].

Хроника в целом содержит очень важные сведения не только о борьбе литовского народа за свободу, но и материал об обще­ственном положении литовского боярства, об отношении литовского правительства к освободительному восстанию эстон­ских крестьян в 1343 г., об опорных пунктах немецкого наступ­ления и литовской обороны, а также о военных действиях п т.п. В 70-х годах XIV в.,когда назревали предпосылки литовско-польской унии, а дипломатическая борьба Литвы и Польши против Ордена смыкалась с острыми обличениями рыцарей рижскими архиепископами, подобная хроника могла служить ливонским дипломатам в качестве подспорья, где можно было почерпнуть должным образом препарированные факты от истории о кознях противников рыцарей, об огромных заслу­гах Ордена и его бескорыстных усилиях во славу христиан­ства.

Подобные же идеи, но в более мастерском воплощении, про­низывают и хронику Петра Дюсбурга, описывающую жизнь уже не ливонского, а прусского Ордена.

Петр Дюсбург, орденский священник, писал свою хронику,, вероятно, в Кенигсберге и посвятил ее великому магистру Вернеру фон Орзельн в 1326 г. Труд самим автором делится на четыре части, из которых первая показывает, когда, кем; и каким образом был создан немецкий Орден, вторая когда и как его рыцари прибыли в Пруссию, третья основ­ная, и по объему и назначению часть, говорит о битвах и про­чем, что произошло в этой стране, и четвертая сообщает о событиях мировой истории той же поры. В одной из рукописей (торуньской) хроника имеет еще дополнительные двадцать глав и заканчивается 1330 г. Исследователи основательно относят их к руке того же автора.

Поскольку хроника Петра Дюсбурга составляет основу последующего немецкого летописания в Пруссии и к нему восходят хроники Николая Ерошина, Иоанна из Поссильге и другие, то понятно, что его труд имеет значительную историографию. Исследования издателя хроники М. Тёппена, а также М. Перльбаха, В. Фукса, В. Циземера и особенно Г. Бауэра во многом прояснили вопрос как о составе источников Петра Дюсбурга, так и его идейно-политических целях.

Любопытно,что немецкое источниковедение хроник, если брать его в целом, прошло путь развития, аналогичный русскому лето­писному источниковедению. Писалось, правда, давно, о господстве в хрониках трансцендентного начала и отсутствии прагматизма (Г. фон Эйкен); отмечалось, что центр их внима­ния перемещается с героев древности сперва на «святых» и кня­зей средневековья, а затем на бюргеров пред реформации (М. Янзен); ставился вопрос о сравнении средневековых хро­ник с античными (М. Риттер), говорилось об их изучении для познания мировоззрения самих хронистов и их эпохи (Э. Бернгейм); одни относили их к источникам историческим, другие включали в историю латинской литературы. При всем том не­мецкая буржуазная наука, как и русская, искала, в основном, генезис идей в идеях же, а не в материальном положении господствующего класса, заинтересованного в идеологическом оправдании своей власти, своей политики.

Об этом свидетельствует и работа Г. Бауэра, наиболее вдум­чивого исследователя хроники Дюсбурга. Резюмируя исполь­зованные выше наблюдения над немецким летописным источ­никоведением, он следующим образом сформулировал непременные условия анализа хроники: «Сюда относятся историче­ские причины и конкретное положение, которым обязано своим возникновением изображение исторических событий;

образец или цель, которые руководят составителем; влияние1 "определенного мировоззрения; далее, выбор материала, спо­соба и средств, которыми пользуется хронист, и, наконец, мо­гут быть привлечены для сравнения сходные исторические труды». Хотя анализ источника как памятника классовой идео­логии не вошел в число условий критики источпика, предложенных Г. Бауэром, даже подобный ограниченный метод анализа не получил применения в немецком источниковедении, что со­ставляет, по мнению автора, один из существеннейших пробе­лов [601].

Хроника Дюсбурга возникла в XIV в., когда немецкий Орден уже прочно освоил Пруссию и после захвата Поль­ского Поморья стал граничить с Германией. Крах попытки превратить Арабский Восток в феодальную колонию несколь­ких государств Европы повлек за собой активизацию подоб­ной же агрессивной политики в Прибалтике, с чем связано и перенесение столицы Ордена (1309 г.) из Венеции в Помезанию, в Мариенбург. Перед Орденом стояла задача укрепдть свою организацию и свое господство в Пруссии и усилить на­ступление на Литву и борьбу с Польшей, которая требовала врсстановлепия исторических прав в Поморье. В этих условиях орденское правительство стремилось всячески подчеркнуть роль Ордена как носителя знамени крестовых походов, неукос­нительно боролось против «обмирщения» своей государственной организации, стремясь тем самым оправдать свое право на су­ществование и на разбой в Прибалтике.

Понятно, что эти исторические условия наложили свою печать на хронику Петра Дюсбурга. Если сам Орден стал явным анахронизмом, то его бард не мог создать прогрессивного труда. Хронист, правда, привлек немалый исторический материал: записи различных городов и монастырей Ор­дена; он имел доступ к архивам и потому пользовался жало­ванными грамотами, договорами, статутами, папскими бул­лами и пр. Собственные наблюдения, сообщения очевидцев, разного рода предания составляли, по словам хрониста, важный источник его хроники [602]. Стремясь идейно сцементировать господствующий класс орденского государства, хронист ши­роко использовал предания о «подвигах» рыцарей многих го­родов и легенды о связанных с ними «чудесах», сохраненные в разных монастырях фамильные предания прусских нобилей, перебежавших на сторону рыцарей, подчинив все эти источники основной идее апологии Ордена. Идеал автора это miles Christi, который, верный заветам Бернарда Клервосского, спокойно идет навстречу смерти и сам истребляет многих, ибо он вооружен не только земным, но и небесным ору­жием.

Основной сюжет хроники война, так и названа ее третья часть £)е bellis fratrum domus Theutonice contra pruthenos, затем перед главой 221 дополненная заглавием: «Explicit bellum Prussie. Incipit bellum Lethowinorum» [603]. Изложение дидактично, действительность мешается с вымыслом бог, ан­гелы, демоны зачастую вторгаются в дела людей. Враги Ордена пруссы, литовцы, некоторые польские князья ору­дие дьявола, сам Орден инструмент божий. Истребление язычников, измены в отношении их, а также и других врагов Ордена богоугодны. Для хрониста нет противоречия в том, что немецкие рыцари грабят польскую землю, населенную христианами.

Это изложение освящено традицией и историей, и историографией. Г. Бауэр доказал, и это очень важно, что Дюсбург и его последователи писали свои хроники, широко привлекая историографию антиарабских крестовых походов (такие хро­ники, как Gesta Anonymi Francorum и др.), проникнутую ду­хом «святой войны» и истребления «неверных». К этому можно добавить, что Дюсбург отлично сознавал связь борьбы Ордена против народов Прибалтики с борьбой других рыца­рей против арабских народов.

Антиарабские идеи выражены им в четвертой части хро­ники, где он, сообщив о падении Акры (1291г.), поместил своего рода плач по «Святой земле» [604] и дал краткий очерк истории крестовых походов [605], в котором с удовлетворением отмечает попытки курии сблизиться с татаро-монголами [606] и походы последних на Сирию и другие арабские страны [607].

Хроника, как и папские буллы, может подтвердить разви­ваемую в этой книге мысль, что сущность и движущие силы экспансии против арабских народов и славянских и прибалтийских народов были одинаковы. Следовательно, объективно эти народы имели общего врага. ! Но хронист не только моралист, он и политик. Он сознатолько искажает историю немецко-польских отношений, чтобы подкрепить притязания Ордена на Поморье: он рисует историю разорения Польши пруссами, чтобы показать, будто Ордену достались пустыни [608], отнюдь не смущаясь тем, что первыми победами над пруссами сам Орден обязан Польше; также по­ступает он с землями Галиндии, Скаловии, Надровии и Судовии [609], чтобы пресечь возможные претензии на них со стороны Литвы. Притом он умалчивает, что Орден добыл не всю Судовию, а лишь часть ее (земли Мируниске, Красима, Силия, области Кименове, Кирсуове). Антипольская тенденция хро­ники дополняется выраженным стремлением показать, что Литва исконный враг Польши и христианства вообще, и какой-либо союз с ней не может привести к добру. Нет нужды пояснять, что столь же пристрастно рисует он и историю войн. Он не избегает описывать поражения Ордена, но всегда находит средства для соблюдения своего рода «равновесия фактов», для торжества идей христианства.

Но не всегда искажения его сознательны. Многое зависело и от источников сохранялись предания, но уже были за­быты даты. Переходя в главе 137 к изложению преданий от­дельных городов о втором восстании пруссов, автор дает этому такое объяснение: «Unde поп moveat lectorem, si aliqua bella infra secundum opostasiam jam posita vel ponenda поп inveniat eo ordine, quo sunt digesta, quia jam transiverunt a memoria hominum nunc viventium, quod nullus de ipsis posset semodo debito expedire. Factum quidem pro majori parte ponitur, sed tempus debitum поп s e r v a t u г» [610].

Несмотря на все эти особенности, хроника заслуживает высокой оценки как источник по нашей теме. Она содержит яркий материал для характеристики экономического, общественного и политического положения не только прусского, но и литовского нобилитета; из нее можно извлечь немало сведений об организации и действиях литовского войска, а также о политической истории Литвы. Лишь хроника Дюсбурга сохра­нила нам многочисленные факты из истории борьбы прусского народа за независимость в 1230-1283 гг. и о последующих его попытках классовой (восстание 1295 г.) и освободительной борьбы, а также об участии в этой борьбе польского Поморского княжества, Литовского государства и его вооруженных литов­ских и русских сил. Хроника позволяет восстановить картину борьбы Литвы с агрессией Прусского ордена и поддерживав­ших его государств, особенно в 1283-1330 гг., направленной главным образом против Жемайтии и Черной Руси. Наконец, хроника пополняет известия Германа Вартберге о взаимоот­ношениях Литвы с Ригой, Польшей и папской курией.

Великий магистр, по достоинству оценив труд Дюсбурга, распорядился перевести его на немецкий язык. Так возникла рифмованная хроника Николая Ерошина, завершенная им при магистре Дитрихе фон Альтенбург (1335-1341 гг.). Николай Ерошин сделал хороший рифмованный перевод, лишь несколь­ко распространив сведения своего оригинала [611], отнюдь не меняя его основного идейного смысла. Он включил в свой перевод и дополнительные двадцать глав текста; кроме того, содержание четвертой части хроники он разбил на куски и влил в текст основного повествования, тем самым пытаясь придать провинциальной хронике своего предшественника международное значение. Работа переводчика получила одобрение и, как полагают, вошла в круг предусмотренного статутами застольного назидательного чтения рыцарей [612].

Среди дополнений, внесенных переводчиком (который с 1311 г. выступает как очевидец описываемых событий [613]) в текст оригинала, есть и некоторые литовские известия. Го­воря о походе войск Витеня на Браунсберг (Brunsberg) и от­туда на Воплайкен (Woplayken, Woyploc) у Растенбурга, где произошла битва с рыцарями, хронист сообщает, что Гюнтер фон Арнштейн di ruzschin schutzin durchbrach и обратил ли­товско-русское войско в бегство, причем король потерял 2800 лошадей [614]. Знает хронист, что во время похода в 1314 г. маршала Генриха из Плоцка в Черную Русь, его войско имело лишь четырехнедельный запас провианта [615].

Николай подробнее описывает спор рижан с Орденом; он, понятно, осуждает рижан «богатых городских быков» (di weligen statvarrin) [616]. Падение Христмемеля он объясняет тем, что папа запретил Ордену на три года воевать Литву и тот, утратив geniz des robis und ouch ander nutz, не смог нести расходы по содержанию гарнизона крепости [617]. Николай апологет католической церкви, для него враги Ордена дети сатаны, собаки [618]; он равно хулит и язычника Гедимина [619], и православного городенского воеводу Давыда [620]. Знает он, кстати говоря, что последнего убил польский рыцарь Андрей Гост [621].

История отношений Литвы с Орденом за последний отрезок (1330-1340 гг.) интересующего нас периода нашла отражение в рифмованной хронике орденского герольда Виганда из Марбурга. Законченная в 1394 г., хроника охватывала события 1293-1393 гг. От нее сохранились лишь некоторые отрывки; кроме того, дошли фрагменты в изложении гданьских историков К. Шютца и Ш. Борнбаха, а также сокращенный пере­вод в прозе на латинский язык, выполненный в 1464 т., как полагают," духовным лицом, для польского историка Яна Длугоша участника торуньских переговоров 1466 г. [622]

Виганд как будто не знал сочинений Германа Вартберге, Петра Дюсбурга и Николая Ерошина; помимо самбийских и торуньских источников он использовал какие-то оригинальные материалы XIV в.

Автор работал при магистре Конраде Валленроде и соз­дал труд, идеологически обосновывающий завоевательную политику Ордена, хронику его войн и побед.

Литовский историк найдет у Виганда существенные сведе­ния прежде всего по истории взаимоотношений Литвы с Орде­ном, Польшей и Чехией (походы 1329, 1330, 1336; 1337 гг.); здесь сохранено известие о геройстве защитников ПилЛене; очень интересны факты, относящиеся к характеристике литовского войска, его действий в Пруссии и т. п.

Правильно понять сведения немецких хроник можно лишь при критическом к ним отношении, а также при сопоставле­нии их известий с другими летописями и хрониками, в частности, самбийской, оливской, торуньской, любекской, дюнамюндскими анналами и другими материалами, имеющими вспомога­тельное значение для нашей темы. К числу вспомогательных источников мы относим и польские хроники, довольно много­численные сведения которых о Литве уже весьма обстоятельно проанализированы С. Заянчковским.

Взятые в целом немецкие хроники довольно последовательно отражают историю взаимоотношений Литвы с Ригой и Ливон­ским орденом (хроники Генриха, Рифмованная, Германа Вартберге) и с Орденом прусским (хроники Петра Дюсбурга, Ни­колая Ерошина и Виганда Марбурга); они дают возможность охарактеризовать борьбу литовского народа за независимость, осветить важные вопросы внешней политики Литвы, а при со­поставлении с другими источниками получить представление и об истории литовского общественного и политического строя.

4. АКТОВЫЙ МАТЕРИАЛ

Эта категория источников довольно многочисленна и разнообразна по содержанию. Часть актов и договоров сохранилась в оригиналах, о некоторых имеются сведения русских, немецких и польских хроник.

Акты могут быть подразделены на следующие группы.

Во-первых, это пожалования земель и льгот литовским и западноевропейским феодалам и городам. Имеются известия о пожаловании земель Миндовгом литовским феодалам на Руси \ ливонскому магистру Андрею фон Стирлянд в Литве [623]; из сохранившихся грамот Миндовга не вызывает сомнений исследователей сделанное им пожалование земли литовскому епископу (1254 г.) [624]. Жалованные грамоты (80-е годы XIV в.) [625]и привилеи XIV-XV вв. (1387, 1413, 1434, 1447, 1492 гг.) [626]также могут быть использованы, ибо они отменяют некоторые нормы, восходящие к интересующему нас времени. В качестве вспомогательного источника нами привлекаются письма Гедимина к немецким городам [627] и церковникам [628].

Во-вторых, это жалованные грамоты Литовского государства русским землям. Они сохранились от более позднего вре­мени, но древнее их ядро моясет быть кое в чем восстановлено и сопоставлено со свидетельствами летописей. Это так называе­мые уставные грамоты великих князей, выданные Вельской (1501 г.) [629], Витебской (1503 г.) [630], Смоленской (1505 г.) [631], Киевской (1507 г.) [632], Волынской (1509 г.) [633] и Полоцкой (1511 г.) [634]землям.

В-третьих, это жалованные грамоты немецкого Ордена беглым литовским нобилям, относящиеся к 1260-1330 гг.

И, наконец, заслуживают внимания такие интересные для истории социально-экономических отношений памятники, как документы спора 1401 г. литовского правительства с Орденом из-за выдачи беглых жемайтских крестьян [635] и из-за земли Виелоны [636]. Особо следует рассмотреть жалобу жемайтов от 1416 г. папской курии и европейским правительствам.

Договоры также можно разбить на несколько групп.

Во-первых, договоры с Русью: а) договор 1213 г. великого князя Даугеруте с Новгородом. Он не сохранился, но упомянут в хронике Генриха [637], б) договор 1219 г. группы литовских князей с Галицко-Волынской Русью. Сам договор не уцелел, но имеется обширная запись о нем в Галицко-волынской летописи [638]; в) договор 1262 г. великого князя Миндовга с Владимиро-Суздальской Русью тоже до нас не дошел, но о нем имеются краткие упоминания в Новгородской летописи [639] и в Рифмованной хронике [640]; г) д о г о в о р 1326 г. великого князя Гедимина с Новгородской республикой. Он не сохранился, но уцелела посвященная ему запись в Новгородской летописи [641].

Во-вторых, договоры Литвы, а также подвластных ей и зай висимых от нее русских земель с Ригой и Орденом: а) первылитовско-немецкий договор 1201 г., упомянутый в хро­нике Генриха [642]; б) еще один литовско-немецкий договор 1 2 25г., также отмеченный Генрихом [643]; в) литовско-немецкий договор 1251г., упоминаемый в Рифмованной хронике [644]; г) жема йтско-неме цки й договор 1 2 5 7 г., отмеченный там же [645]; д) д о г о в о р 28 октября 1 263г. князя литов­ского Ерденя от имени Полоцка и Витебска с Ригой и Орде­ном [646]; е) подтверждение (около 1265 г.) мирного договора с Ригой и Орденом князьями Изяславом полоцким и Изяславом витебским, подвластными великому князю Войшелку [647]; ж) т о р г о в ы й договор (м е ж д у 1 2 7 3-1 278 гг.) Тройдена с немцами, известный из сообщения архиепископа рижского Иоанна II (1285-1294 гг.) в Любек от 5 февраля 1287 г., где замечено, что договор о свободе торговли был за­ключен Тройденомс архиепископом Иоанном I (1273-1284гг.), магистром Эрнстом фон Рассбург (умер в 1279 г.) и городом Ри­гой [648]; 3) мирный договор (около 1298 г.) вели­кого князя Витеня с Ригой; он не сохранился, но упомянут в письме Якова, епископа полоцкого, Риге [649]; и) литовско-немецкий мирный договор 1323 г.2Э; к) литовско-немецкий торговый договор 1338 г. [650]; л) соглашение 1338 г. полоцкого епископа Григория и князя Глеба (Наримунта) о торговле воском с немецкими купцами [651]; м) дого­вор (около 1340 г.) с немецким Орденом смоленского князя Ивана Александровича, зависимого от Литвы [652].

В качестве вспомогательных источников могут быть привлечены такие документы, как смоленско-немецкий договор 1229 г. [653], жалоба (около 1298 г.) [654] рижан витебскому князю Михаилу Константиновичу, жалоба рижан Любеку по поводу действий Ордена в связи с литовско-немецким договором 1323 г. [655]; новгородско-немецкие договоры от 28 января 1323 г. [656] и от 17 мая 1338 г. [657], а также некоторые другие.

В-третьих, ряд соглашений Литвы с польскими князьями [658]и, наконец, литовско-польский договор 16 октября 1325 г. [659]

Кроме того, должны быть использованы многочисленные папские буллы, связанные с организацией либо открытой вооруженной антилитовской агрессии, либо «мирной» христианизации Литвы.

Большинство этих источников имеет соответствующую, иногда довольно обширную историографию. Заслуги этой историографии бесспорны. Так, дискуссия, ознаменованная работами А. Прохаски, П. Клименко, К. Малечыньского, Г. Ловмяньского, Г. Пашкевича, 3. Ивинскиса и других, выяснила недостоверность большинства жалованных грамот Миндовга; исследованиями В. Г. Васильевского, А. Прохаски, К. Ходыницкого, К. Форштрейтера, Ю. Якштаса, Г. Шплита и других определены условия возникновения писем Гедимина и литовского-немецкого договора 1323 г.; работами прежде всего С. Заянчковского охарактеризовано историческое значение литовско-польского договора 1325 г.; штудии И. Тихоми­рова, Л. К. Гётца, Г. Шрёдера и других облегчают понимание торгового договора 1338 г.; специальные изыскания И. Якубовского, М. Красаускайте, Г. Ловмяньского и других открыли возможность использования более поздних актов для познания истории языческой Литвы.

Поэтому нам нет нужды изучать все перечисленные акты и договоры и пр. Мы хотим извлечь материал, касающийся социально-экономической природы общественного строя Литвы и влияния этого строя на ее внешнюю политику, т. е. предполагаем использовать эти источники в аспекте, которым наши предшественники мало интересовались, а если и интересова­лись, то зачастую связав себя предвзятыми концепциями об отсталости Литвы.

Мы рассмотрим здесь лишь следующие источники: жалованные грамоты Ордена литовским нобилям, сохранившиеся литов­ско-немецкие договоры и жалобу жемайтов 1416 г. Остальные источники этой категории могут быть охарактеризованы по ходу изложения истории Литвы.

Жалованные грамоты Ордена и епископов литовским эмигрантам давно известны исследователям [660], которые, на наш взгляд, не исчерпали содержания этого источника, не обратив внимания на то, что экономическое и политическое благополучие литовских нобилей покоилось на владении землей и людьми. Литовские беглецы жили на земле, эксплуатируя крестьян, поэтому изгнанные с земли, они тотчас утратили свои якобы всесильные завоевательные качества и стали искать поддержки у Ордена; Орден понял их нужду и пожаловал их не правом грабежа, а правом владеть землей и жить за счет крестьян.

Среди приспешников Ордена Рифмованная хроника упоми­нает литовца Суксе, который погиб во время набега на Литву [661],

Сохранился источник, позволяющий определить его общественное положение. Это грамота 1268 г., согласно которой «Suxe sive Nicholaus nobilis de Lettovia» поступил под патронат рижского архиепископа, передав ему «отdет hеreditatem suam in terris..., quam in provincia Nalsen a progenitoribus suis noscitur possedisse» [662]"

Итак, Суксе унаследовал от предков землю (может быть известную под названием Шуксе [663])в Налыпенайской области. Когда Войшелк, сын Миндовга, а затем Тройден разорили опор­ные пункты врагов единства Литвы в Налыненайском крае, местная знать искала спасения за границей Довмонт с дружиной в 270 человек бежал во Псков, а Суксе в Ригу, Суксе того же поля ягода, что и известные нам по Рифмо­ванной хронике богатые нобили Туше, Мильгерин и Гингейке (см. стр. 137-138). Источник ясно говорит, что земельные вла­дения Суксе возникли давно и, конечно, не вдруг в результате его способности к грабежу, а сложились постепенно, в течение веков. Предки Суксе, как и предки других нобилей литовских, как и некоторые современные ему нобили прусские, еще сами ходили за плугом, стяжая богатство прежде всего путем подчи­нения не соседних народов, а своих менее состоятельных соседей-земледельцев .

Жалованные грамоты Ордена литовским и ятвяжским (судовским) эмигрантам не оставляют сомнений в их сословном тождестве с прусскими нобилями. Известный ятвяжский князь Скомонд (Скумант), согласно грамоте 1285 г. [664], получил прус­скую деревню с тем, что издревле к ней тянуло («villam... cum omnibus graniciis ex antiquo ad ipsam pertinentibus»), а также луг и поле. Ему даны «малые права» над кре­стьянами, включая и тех, которых он мог здесь поселить в дальнейшем («Item si iam prefati Sudovite in supra memoratis bonis aliquos rusticos locaverint, prout possunt, idem rustici eis parebunt, sicuti nostri nobis parare actenus consueverunt...»).

Сперва Орден чувствовал себя очень уверенно, видимо, рассчитывая вслед за пруссами покорить Жемайтию и Аукш1 тайтию, и потому жаловал беглецам земли прямо в Литве [665]. Так возникла грамота 1288 г., согласно которой прусский ландмейстер пожаловал Вальгуне «unsern getruwen... knecbt und sinen erben» пять семейств и землю в Литве (in gutym geleid), сопроводив документ многозначительной оговоркой: «оЬ wir uns dy Littown undirtanig mahin» [666].

С началом систематических вторжений в Литву появились и литовские перебежчики. Им жаловали земли и в Пруссии. Литовцу Сыргеле в 1291 г. из Рагнита дано пожалование на 10 гакенов земли и (как и Скомонду) «малые права» (clinen gericht und den genis, dor dovon vellit), за что он должен был служить конно и оружно (dinen mil pferdin, mit wapin nachs landis gewonheit) [667].

Однако наступление на Литву явно срывалось, и пожалования земель там уже стало недостаточно: новые вассалы Ордена нуждались в известном обеспечении на длительный срок войны. Тогда форма пожалования изменилась: стали жаловать беглецов землями в Пруссии с тем, однако, что впоследствии они могут быть обменены на земли в Литве. Литовцу Гигайле, который в Орден «geflogin hat durch beschirmunge cristengelouben», пожалованы в 1303 г. 2 гакена земли и свобода от десятины и крестьянских работ [668]. К этому сделано примечание: когда «das lant der Littowen mit den gnadin gotis k r i s t e n e mgel oub en und unsern brudern wirdt undirthan, danne sal Gygayle ufgeben dysse zcwen hocken mit irer zcugehorunge und sal nemen sin erb das her etzwan hatte i n sime 1 a n d e Oukaim» [669].

Следовательно, после перехода Литвы под власть литовских христиан и немецких рыцарей Гигайле должен был получить свои прежние наследственные владения и из них вернуть Ордену пожалованное.

Документ позволяет сделать вывод, что по социально-экономической природе литовские нобили идентичны [670] прусским: они тоже растущие феодалы-землевладельцы; это под­тверждается не только тождественными формулярами пожало­ваний, но и прямыми указаниями на их владения в Литве. Эти документы не случайны. В грамоте 1311 г. литовцу Махуце с братьями, получившим 4 гакена земли, сказано: «Рогго quando dei adiutorio hereditatem suam in Lithonia recuperabunt, ut valeant possidere, ex tunc predictos quatuor uncos nostre domui resignabunt»61.

Среди беглых литовцев встречались и «konige». Под таким названием известно го второй половине XIV в. пять свободных с владениями в 2-4 гакена при прусском праве и вергельде в 16-30 марок [671].

Хочу подчеркнуть, что эти грамоты не могут служить источником определения размеров земельной собственности беглых в самой Литве, как это кажется некоторым исследова­телям, делающим отсюда вывод об отсутствии там крупного землевладения до унии с Польшей. Рассуждая подобным обра­зом, нам пришлось бы признать что будущий византийский император Андроник располагал лишь несколькими городами: ведь в пору его эмиграции в Галичину здешний князь дал ему несколько городов «на утешение» [672]; князь Даниил, укрываясь в Польше от нашествия монгольских войск, получил от Боле­слава мазовецкого один город [673]. Подобных примеров множество.

Можно думать, что из Литвы бежали (как это видно по русским летописям) в первую очередь именно более крупные феодалы, чье положение поколебалось с упрочением велико­княжеской власти. За ними могли следовать их вассалы более мелкие феодалы, что как будто тоже отражено в гра­мотах.

В отношении этих людей Орден практиковал иную форму пожалования. Например, Еиготе и другие грамотой от 1315 г. были пожалованы 6 гакенами земли с тем, что по завоевании Литвы они получат взамен уже 9 гакенов (в поле Вайтемин) [674]; литовцы Дампсе и Плеппе в том же году получают 2 гакена, а по завоевании Литвы им будут даны 3 гакена [675]; беглец Леппе получил, согласно грамоте 1333 г., три гакена «in perpetuum possidendos», по завоевании Литвы ему следовало 6 гакенов (в поле Лайгове «circa castrum sitos eque frugalitatis») [676]. По­добные пожалования имели ясную цель: достаточным мате­риальным стимулом привлечь мелкий служилый люд на сто­рону Ордена. Богатые нобили, как мы видели, в подобном поощрении не нуждались.

Таково содержание жалованных грамот литовским нобилям. Этот источник в сопоставлении с прусскими актами и данными летописей и хроник делает наши познания о социаль­но-экономической природе литовской правящей знати более четкими и определенными.

Рассмотрим сохранившиеся литовско-немецкие договоры.

Литовско-немецкий договор 1323 г. возник в результате значительных дипломатических усилий литовского правитель­ства, которое использовало растущие противоречия между Орденом, с одной стороны, Ригой и еще некоторыми городами, с другой, заинтересованность Ордена и городов в поддержании экономических связей с землями Литовского великого княжества (см. часть III, раздел второй, § 2).

Обратимся к содержанию договора. Его заключил de koning van Lethowen Гедимин «mit rade unde mit vulborde» своих wisesten; текст был составлен в королевском замке в Вильно (uppe unseme bus to de Vilne) и скреплен королевской печатью («so bebbe wi unse koninglike inghezegel tbo dessen breven gehangen»). Договор заключен им с представителями Риги, Ордена, наместника датского короля в Ревеле, епископов дерптского и эзельского. Политический смысл договора в том, что он уста­навливает мир между сторонами. Но это лишь часть дела.

Договор ясно обнаруживает экономические и политические интересы сторон. Первой статьей договора провозглашается свобода торговли по воде и земле для жителей обеих сторон («Dat alle weghe in lande unde in watere open unde vri wesen scolen eneme jeweliken menschen to komende unde to varende, se tho uns unde wi tho em sunder jenegherllyge hindernisse»). С литовской стороны это распространяется на Аукштайтию, Жемайтию, Полоцк «und alle der Russen, de under uns besethen •sin»; с немецкой сторонына земли всех участников договора. •Эти земли вновь тщательно перечисляются, из чего как бы сле­дует, что тогдашней Литве и подвластной ей части Руси были известны и обычные торговые пути по Двине и Неману, а такжена Дерпт,Ревель,остров Сааремаа. Примечательно,что литовский король обещает рижское право всем, кто будет вести торговлю у него в стране («Uppe dat alle dinch tuschen uns vruntliken unde lefliken stan, so geve wi an unseme lande eme jeweliken meschen, de tho uns kumpt ol'te van uns varet, Ryges recht»).

Следующая часть статей посвящена взаимной защите прав собственности, ответственности за их нарушение (одна статья гласит: «Vortmer sin jeneghe dinch untferet in dat andere lant, dat seal men utantworden, wan dat geescheth wort»; другая, аналогичная статья устанавливает: «Is dat ос also, dat en man deme anderen guth ufte jenegerhande dinch untforet. an dat an­dere lant, dat seal men utantworden, wan dat gheescheth wert»).

Особенно интересны статьи, касающиеся возможности пе­редвижения из страны в страну свободных и несвободных лю­дей. Свободные имеют такое право: «Vortmer wil е i n v г i man varen van eneme lande an dat andere, des seal he weldich wesen»; несвободные же подлежат выдаче по требованию сторон: «Lopt en drelle van eneme lande an dat andere, den seal men utantworden, wan he gevorderet werth». Статьи не оставляют сомнений, во-первых, в наличии как в Литве, так и в Ордене несвободных и, во-вторых, в заинтересованности литовского короля, его советников, всего представленного ими класса в удержании за собой людей несвободных и привлечении в свою землю людей свободных.

Наконец, еще одна группа статей относится к защите судеб­ных прав представителей сторон. Одна из статей гласит: «Were dat also, das jeneghe manne unrech scude van deme anderen, de scolde dat vorderen, dar eme dat unrech gedan were, und& sine sake vorderen na des landes recht», т. е. пострадавший имеет возможность взыскивать с виновного по праву страны, где произошел конфликт. Если пострадавший не может добиться права в местной судебной инстанции, он может обращаться к высшей: «Were dat over also, dat eme dar пей vul recht gheschen mochte, so scolde he dat bringen an den lande s h e r e n dar eme dat unrecht inne geschen is, de seal e m e vulles rechtes helpen».

Статьи о судебных правах находятся в полном соответствии с отраженными в договоре развитой частной собственностью и социальным неравенством, и эти статьи примечательны для нас тем, что Литва выступает как страна, имеющая определенное судопроизводство, находящееся под властью «господ земли».

Договор дает представление и об одном из элементов синтеза литовских и русских общественных отношений: литовское правительство, используя налаженные русско-немецкие торговые связи, распространяет их на земли коренной Литвы. Это особенно ясно видно из торгового договора 1338 г.

Договор 1338 г. был предметом изучения в работах И. Ти­хомирова, Л. К. Гётца, Г. Шрёдера, И. Ремейки и других, посвященных истории русской, немецкой и литовской торгов­ли. Но это изучение никак нельзя считать законченным. Для нас договор важен тем, что он конкретно характеризует торговую политику литовского правительства и показывает одну из форм синтеза литовской и русской экономики, он восходит к прежним русско-немецким договорам, лишь модифицируя их применительно к условиям Литовского великого княжества. В сочетании с другими источниками он позволяет судить о ха­рактере и размерах литовской торговли (см. часть III, раз­дел первый, § 1).

Договор заключен от имени литовского короля Гедимина, его сыновей и бояр («vulbort des konighes van Leltowen, unde siner kindere unde alle siner boyarlen»), имеются в виду вероятно литовские бояре. Значение русского элемента подчеркнуто в следующей фразе, где упомянуты епископ полоцкий, князья полоцкий и витебский и сами эти города («unde mil vulbort des biscopes van Ploscowe, des konighes unde des stades van Ploscowe unde des konighes van Vylebeke unde des stades van Vitebeke»). Договор заключен с представителями Ордена и Риги сроком на десять лет.В нем есть ссылка an den olden vrede (ст. 2).

Смысл договора в обеспечении нормальной торговли между сторонами. С этой целью договором предусмотрены прежде всего меры к безопасному использованию Двины в качестве торгового пути. Было решено создать мирную зону (vredelant) на Двине у устья реки Эвясты, в районе Ницевре (Nycevre), Успальде (hofstede... Uspalde) и деревни Стрипаине (dorpe dat het Stripayne); выделялась особо мирная зона в ли­товской земле, в районе Бальнике (Balnike), Кедрайхе (Kedrayche). Неменсиане (Nemensyane) (см. ст. 1, ср. там же, ст. 2). Двина, вверх и вниз по течению, должна быть свободна для купцов и христиан, и язычников (ст. 3); объявлена свобода торговли по Двине и ее притокам вверх от р. Эвясты, а вниз от устья Эвясты купцы получали свободный путь по берегам реки на дальность полета стрелы (согласно ст. 5: «Vort seal over van beyden syden der Dune benedder dor Ewesle nedderwarl veligh wesen eneme jewelikem kopmanne also verne, alse he m}'t ener keygen werpen magh»).

Специальная забота о безопасном передвижении купцов по Двине, где издавна происходили грабительские стычки рыцарей с горожанами и литовцами, сочетается со свободой торговли в пределах договаривающихся сторон, для тех, кто благополучно минует с товаром эту мирную зону и достигнет Полоцка, Вильно, Риги и других центров. Им по ст. 7 дан vrighe (loyse) wegh («чистый путь»): «svan de Dusche kopman kumt int lant tho Lettowen ofte to Ruslande, so magh he varen in dat lant, wor dat he will; desghelik de Ryscesche efte de Lettowesche copman, svan he kumt to Ryghe, so magh he varen, wor he wil, int lant tho Liflande also verne, alse de mester ret» (ср. ст. 4, где подчеркнута гарантия безопасности жизни и имущества lyves unde ghudes).

Любопытны оговорки, касающиеся «мирной земли» в районе Двины: нарушитель мира в этой земле подлежал смерти, но житель «мирной земли», погибший за ее пределами, не обеспечен защитой договора (ст. 6); равно же не обеспечен защи­той и купец, если он погиб в соседней договаривающейся стране во время похода на нее войск его государства (ст. 8).

Договор закрывает возможность использования мирной земли (dor de vredelant) в качестве пути беглыми людьми обеих сторон, вывозящими украденное имущество: по требованию имущество подлежит возврату, хотя об ответственности вора в договоре речи нет; похищенное имущество, которое вывезено беглецом dor de unbevrede lant, возврату не подлежит (см. ст.10,. часть вторая [677]). Можно заключить, что путь по Двине находился все же под должным контролем.

Определен и порядок судебного разбирательства конфлик­тов в среде купечества. Тяжбы купцов обеих сторон друг с дру­гом, включая и обвинение в краже, подлежат разбору на месте происшествия («dar dat schut») (ст. 9, часть первая и ст. 10, часть первая). В случае возбуждения иска по стародавним делам (umme olde sake) следует (согласно ст. 11) обращаться к суду по месту жительства обвиняемого, не прибегая к самоуправству (ne ne pandinge don) [678]. При возникновении спора в среде не­мецких купцов, находящихся в Литве или на Руси, его решение откладывается до их возвращения в Ригу; разбор спора, воз­никшего при аналогичных условиях среди литовских или рус­ских купцов, подлежал рассмотрению их старейшины («dat scholen se thogeren wente vor eren oversten»ст. 9, часть вторая)-

На договоре лежит печать острейших литовско-немецких и русско-немецких противоречий. Показательно и то, что представителям Литвы удалось добиться установления неко­торых гарантий безопасности торгового пути по Двине. Этим договором литовское правительство, используя большую заин­тересованность Ордена в поддержании торговли с русскими и литовскими землями великого княжества, добилось значи­тельного успеха официального признания своего права на торговлю в Восточной Прибалтике. Нет нужды пояснять, что,, согласно и формуляру, и содержанию договора, Литва пред­стает перед нами не как военно-грабительская держава какоголибо князя, а как страна, имеющая устойчивое государствен­ное устройство и правительство, последовательно проводящее определенную политику [679].

В актовом материале более позднего времени наше внимание

особенно привлекает один источник жалоба жемайтов на Орден от 1416 г. Она была отправлена в одном варианте папской курии, а в другом светским и церковным князьям в самый разгар борьбы Польши с Орденом на соборе в Констанце. Со­хранился и ответ Ордена на эту жалобу. Указанные документы на латинском языке частично опубликованы А. Прохаской 655 и на старонемецком полностью А. Доубеком [680].

В этих документах нас интересует один вопрос: как сами < жемайтские нобили-бояре, лишь недавно с помощью Литвы вышедшие из-под ига Ордена (1409 г.), трактовали вопрос о своем экономическом и общественном положении. Хотя жалоба составлена в начале XV в., но, как }гвидим, в ней рассматри­вается история давности, по крайней мере, трех поколений. Своим содержанием она, несомненно, перекликается с Христбургским договором.

В жалобе (как и в Христбургском договоре) не сказано, что ее составляли нобили, но легко заметить, что именно они го­ворят от имени жемайтов. Прежде всего они утверждают, что от начала своего существования были знатными и свободными и владели полученным от отцов имуществом на наследствен­ном праве при той или иной свободе распоряжения им: «das wir von anbeginste vnsers orsprunges woren vnd syn edele vnd recht fry, vnd vnser veterliche gutere, von anfallunge mit erbrechte, vnd mit czemlicher vnd mit ganczer fryheit besessen han fredlich vnd gernet, vnd woren keynem vorbunden czu dynste» [681].

Немецкий Орден интересовали не души жемайтов, а их имущество: «sy haben nicht gesucht vnser selen dem woren gote czu wynnen, sunder vnsere erbe vnd gutere, vnd lande, haben gesuch czu nemen vnd czu bekummern» 6i. Описывая далее на­сильственные действия Ордена, составители жалобы предстают перед нами как землевладельцы-феодалы, ставшие таковыми еще в пору отсутствия в Жемайтии государственной велико­княжеской власти.

Во-первых, рыцари пытались отнять их наследственные владения, полученные от отцов, дедов и прадедов: «vnsere erbliche besiczungen, welche wir von vnser vetern, elder nuetern vnd grosuetern gehat haben czu iren notczen nomen, vnd mynerten vnsere frunchte alle vnser benslocke, vnd andere noczlichkeit vnsers lebens, von vns nomen weder got vnd gerechtikeit» [682].

Во-вторых, их самих принуждали к рабскому труду, чуж­дому их природе, и,кроме того, отнимали у них зависимых лю­дей: «vnd dornoch czu knechtlichen werken (ad opera servilia это выражение очень напоминает жалобу пруссов, отраженную в Христбургском договоре) vnsere helfe, dy fon gabe der naturen frye woren czufugeten, vnd also mit mancherleie vntreglichen burden vns beswerten, vnsere knecht e, eygenen, gebuyern vnd czynslute (servis, proprietariis, rusticis et tributariis nostris) ane ale gerechtikeit vns berobeten».

Далее, Орден чинил препятствия торговле и вообще связям жемайтов с соседями: «vnd och vorboten vns czuczyen in dy nesten lande czu ubende koffenschaf, vnd durch andere vnser gemeynen notdorften, vnd glich vnsere nocwere dy vns suchen wolden mit koffenschaft vnd mit andern liblichen notdorften, nicht wolden czu lossen».

Наконец, Орден забирал у них детей в заложники, грабил и убивал знатных бояр и их семьи. Приводимые в жалобе факты перекликаются с теми, что известны нам о нобилях XIII-XIV вв. Например, frewelich berobel был некто Киркутис, один из mechtigen bayoren; другого g г о s е п edlen baioren Виссигине захватили с семьей и убили; у namhaftigen edln man Свалкена «сожгли его дом, с его деревнями и с жителями этих деревень» [683].

Очень важно, что жемайтские нобили ссылаются в этом доку­менте на исторический пример своих прусских собратьев, остав­шихся под властью Ордена и низведенных на несвободное по­ложение: «Wir vorstehen wol vnd syns gewar geworden, wy dy selben brudere dy prussen, welche sylange haben vndergedrucket czu irem dynste, nicht wol in dem globen gelart baben, wen do sy i r e gutere vnd land (terris bonis et hereditatibus ipsorum) bekummert haben, do haben sy sye gebrocht in dorftlich d i n s t (ipsos in servitutem miserabilem redigerunt eosque cum liberis ipsorum ad servilia opera quotquot excogitari poterint et labores continuos posuerunt)» [684].

Насколько литовское правительство посчиталось с нуж­дами жемайтских нобилей, можно в известной мере судить из жалованной грамоты Жемайтии (1492 г.), древнейшая часть которой восходит ко времени Витовта [685]. Приведенный текст жалобы, как и другие рассмотренные нами источники, подтверж­дает сходство общественных отношений пруссов и жемайтов.

Итак, жемайтские землевладельцы, располагающие на­следственными владениями, домами, деревнями и разного рода зависимыми людьми, это явление, восходящее, как свиде­тельствует источник, к далекой старине.

Актовый и дипломатический материал при его комплексном сравнительно-историческом рассмотрении приобретает перво­степенное значение для изучения истории имущественного, социального неравенства и формирования классов в Литве (жалованные грамоты литовского и орденского правительств литовским нобилям, документы спора литовского правитель­ства с Орденом по крестьянскому вопросу, жалоба жемайтов).

Жалованные грамоты белорусским и жемайтским землям раскрывают характер объединительной политики литовского правительства, структуру общественного и государственного строя Литовского великого княжества. Договоры с Русью, Орденом и Польшей, а также документы переписки с папской курией, городами и духовенством позволяют судить о функ­циях Литовского государства XIII-XIV вв. и особенно об его внешнеполитической деятельности.

Часть вторая ИСТОРИОГРАФИЯ
1. РУССКАЯ ИСТОРИОГРАФИЯ

Русская дворянско-буржуазная концепция образования Ли­товского государства (точнее говоря, Литовского великого княжества, ибо именно его имела в виду эта концепция),сложилась не вдруг. Выступив в качестве наследницы взглядов средневековых хронистов, она в течение XIX начала XX в. претерпела заметные изменения; на ней сказывался общий уро­вень развития литванистики и отражались политические пере­мены в самой Российской империи.

Беря проблему в целом, можно заметить, что крупнейшие русские дворянско-буржуазные историки (Н. М. Карамзин, С. М. Соловьев, В. О. Ключевский) в своих трудах уделили древней Литве мало места, углубленная же разработка исто­рии Литвы, начатая украинскими исследователями истории и права Ф. И. Леонтовичем, В. Б. Антоновичем, М. Ф. Владимирским-Будановым, Н. П. Дашкевичем, М. С. Грушевским, продолженная трудами М. К. Любавского и А. Е. Преснякова, так и не привела к специальному изучению истории дофеодаль­ной Литвы и раннефеодального Литовского государства, ограничившись общим освещением некоторых вопросов его поли­тической эволюции.

В нашу задачу не входит писать историю литовской исто­риографии. Последующие очерки имеют другую цель пред­ставить возможно более полно русскую дворянско-буржуазную концепцию образования Литовского государства. Говорим «рус­скую» потому, что тогдашние украинские историки, в основном, разделяли взгляд своих русских коллег.

Н. М. Карамзин считал литовцев XIII в. «мужественными разбойниками», которые занимались «единственно земледе­лием и войною». Сей народ «презирал мирные искусства граж­данские, но жадно искал плодов их в странах образованных, и хотел приобретать оные не меною, не торговлею, а своею кровию. Общая польза государственная предписывала нашим князьям истребить гнездо разбойников и покорить их землю, вместо чего они только гонялись за литовцами» [686]. При такой постановке вопроса, разумеется, не оставалось места для изуче­ния собственно истории Литвы, ни экономической, ни полити­ческой, ни культурной.

К сожалению, подобный взгляд на древнюю Литву оказался весьма живучим. В труде С. М. Соловьева находим главным образом краткие упоминания о борьбе Руси с «диким соседом» Литвой [687] и некоторые сведения о политической исто­рии последней. Случайный характер имеют и сведения о Литве в курсе лекций В. О. Ключевского [688]. Жестокая русификатор­ская политика царизма в Литве, постоянные похвалы, возно­симые этой политике в официальной светской и церковной пуб­лицистике, которая неотступно по пятам следовала за историографией [689], иногда сливаясь с ней,все это обусловило господство великодержавных взглядов в трактовке литовского прошлого [690].

Однако под влиянием растущего революционного и нацио­нально-освободительного движения «литовский вопрос» нашел свое место в официальной историографии. В 30-х годах XIX в. Н. Г. Устрялов выступил со специальной статьей «Исследова­ние вопроса, какое место в русской истории должно занимать великое княжество Литовское». Ответ на этот вопрос был дан им в соответствии с определенным пониманием сущности Ли­товского великого княжества. Н. Г. Устрялов выступил против тех, которые «смотрят на Литву и соединившиеся с нею об­ласти, как на польские провинции» [691], и, поверив «польским писателям, смешали Литву с Польшею, вообразили, что Ли­товское княжество возникло по тем же началам, как образо­вались германские государства» [692], где «нашествие сильных иноплеменников» уничтожило «самостоятельность слабого на­рода» и дало начало «новому государству, в коем господствуют законы, язык, нравы и обычаи победителей», которые, наконец, полагают, что Литовское государство возникло «на развали­нах русских заднепровских княжеств» и потому считают его чужим и не дают ему места в русской истории [693].

Этой точке зрения Н. Г. Устрялов противопоставил свою. Нельзя признать Литву сильным государством, ибо она «в собственном смысле, заключаясь в пределах нынешней Виленской губернии, обитая среди дремучих лесов в бедности, в грубом невежестве, до времен Гедимина с трудом отбивалась от русских князей, от ливонских рыцарей, всегда была народом малочисленным, слабым и тем менее могла взять перевес над соседями в гражданском устройстве, что до исхода XIV столетия она постоянно была погружена в язычество и не имела письменных законов» [694].

Спрашивается, каким же образом сложилось Литовское государство и затем Литовское великое княжество? «Не силою, не храбростью Литвы,отвечает Н. Г. Устрялов,а умом, искусством, политикою Гедимина соединились русские кня­жества за Днестром в одно целое и образовали великое княже­ство Литовское» [695]. Нетрудно видеть, что проблема образова­ния государства в Литве здесь подменена вопросом о соеди­нении русских земель с литовскими; притом самой Литве почти не оставлено места.

Теперь, через сто с лишним лет даже трудно понять выра­жение, что «вместе с русскими землями в состав Литовского княжества вошла и Литва в собственном смысле» [696].

Но Н. Г. Устрялов смотрел на это иначе: Гедимин «действо­вал русскими против русских так точно, как и государи москов­ские, и гордился именем русского князя. От того при нем и пер­вых преемниках его, в основанном им государстве все было русское, вера, язык, гражданские уставы, понятия, нравы, обычаи» [697]; «самые князья литовские, рожденные от русских княгинь, женатые на русских княжнах, крещеные в православ­ную веру, казались современникам потомками Владимира Святого».

Оценив таким образом сущность Литовского государства, Н. Г. Устрялов без большого труда нашел ему и место в рус­ской истории: «Доколе оно (Литовское великое княжество. В. П.) было самостоятельно, имело своих князей из дома Гедиминова, сохраняло все черты русской народности и спорило с Москвою о праве господствовать над всею Русью, историк обязан говорить с равною подробностью о делах литовских и московских и вести оба государства рядом так точно, как до начала XIV столетия он рассказывал о борьбе удельных рус­ских княжеств... Положение дел будет одно и то же, с тою единственно разностью, что в удельное время было несколько систем, а тут только две: московская и литовская. Эт.о будет продолжаться до исхода XVI века».

В последующий период место Литвы в русской истории будет иным: «когда угаснет дом Гедимина и отчина его соеди­нится с Польшей», то «великое княжество Литовское, опутанное цепями иноплеменников» займет свое место «на втором плане» «картины» нашей истории. И, наконец, когда благодаря государственной мудрости Екатерины II восточная и западная русские земли сольются в одну Российскую империю, «с тех пор литовская история должна умолкнуть» [698]. Как видим, Н. Г. Устрялов был готов предоставить место Литве в истории, но предварительно эту Литву он объявил Русью [699].

Такова концепция Н. Г. Устрялова. Мы рассмотрели ее более подробно потому, что этой концепции необыкновенно повезло: последующие исследователи в сущности лишь под­правляли и подновляли ее, и в модифицированном виде она сохранилась в русской историографии вплоть до Октябрьской революции.

В 60-70-х годах появились работы Н. И. Костомарова, М. Кояловича и И. Беляева, посвященные древней Литве. Если Н. Г. Устрялов считал русской Литву, то П. И. Косто­маров пошел еще дальше: западнее Литвы он увидел пруссов, которых и предложил считать предками руссов. Не варяжские, а прусско-русские князья создали, по его мнению, государство на Руси. Это утверждение не более, чем научная фикция. Од­новременно Н. И. Костомаров обратил внимание на то, что в XIV в. значительная часть Руси попала под власть литовских князей.

Это уже была историческая реальность.

Соединив фикцию с реальностью, Н. И. Костомаров сделал следующий общий вывод о роли Литвы в русской истории: «Литовцам суждено было два раза стать орудием великих пере­воротов, двигавших судьбу нашу, первый,когда случилось призвание русско-жмудских князей; второй когда со­вершилось подчинение западных и южных русских областей силе литовских государей в XIV веке» [700], правда, «на этот раз роль литовской силы и ограничилась только половиной Руси», но все же «в этой половине повторилось в XIV веке то, что случилось со всей Русью в IX веке» [701].

Ничто не пропадает бесследно. Недавно удивительный вы­вод Н. И. Костомарова был заново изложен и развит уже от имени одного бывшего польского историка, о котором речь будет впереди.

Дважды сыграв роль фатума в русской истории, литовцы, волею Н. И. Костомарова, сами оставались в первобытности: «два раза давши толчок славянскому миру», литовское племя «возвращалось в тесный круг своего недвижного быта» [702].

Пока царизм кромсал и уродовал Украину, Белоруссию, Литву и другие народы в реальной жизни, историки проделы­вали то же самое с историей этих народов в своих трудах. Тому пример «Лекции по истории Западной России» (1864 г.) М. Кояловича.

Западной Россией он называл Украину, Белоруссию и Литву. Свой взгляд М. Коялович мотивировал следующим образом: «Называя эту страну Западная Россия, мы очевидно смотрим на нее с тех русских пунктов, совокупность которых насе­лена более плотным и цельным русским народом, т. е. с сере­динной части русского населения, серединной России»; смотря на историю этих народов с «русских пунктов», историк не допу­скает «большой погрешности», и в то же время подобный взгляд имеет «более важное значение, чем это может казаться с пер­вого разу», ибо «в срединной части России» без сомнения «скрываются самые твердые задатки народной и государственной русской жизни, а следовательно, и жизни западно-русской»; кроме того выступает и то удобство данной концепции, что «и в современной действительности она есть лучший залог нераз­рывности Западной России с Восточной Россией» [703].

После польского восстания автор считает нужным отметить, что в Западной России издавна шла борьба русско-польских интересов, что там народ был чужд верхнему, шляхетскому слою общества и что поэтому «западно-русская история есть история демократизма (т. е. народа.В. П.), ищущего своей древней, родной аристократии, т. е., вообще говоря, русской православной аристократии» [704]. Как видим, Литва вместе с другими народами, предстает здесь не как субъект истории, а как объект борьбы М. Кояловича с польской шляхтой за права близкой его сердцу «родной», «православной аристократии».

Высказывает он некоторые соображения и об образовании государства в Литве, имея в виду, что Литва это «стороже­вой полк русский, защищавший русский народ от прусских и ливонских рыцарей», что «литовский народ и в научном от­ношении заслуживает особенной заботливости» [705]. Государство в Литве образовалось так. Когда в Западной России появи­лась государственность, то соседние литовцы отодвинулись на север; «подвигаясь от русских на север, они неизбежно знако­мили с ними своих единоплеменников верхних литвинов, которые, впрочем, и сами знакомились с русскими через Белоруссию».

После монгольского нашествия новые массы русских придвинулись к литовским пределам; это «явно вызывало Литву двинуться на юго-восток и утвердить свою власть над русскими Западной России, представлявшими теперь легкую до­бычу и даже расположенными признать над собой литовскую власть, чтобы иметь в ней защиту от татар. Объединение между этими новыми силами литовскими и русскими и устройство ими новой западно-русской государственности подвигалось очень быстро и легко. Литвины Верхней Литвы, давние соседи русских, скоро забыли прежние счеты и пересоздавались в рус­ских» [706].

Пока жители Аукштайтии «пересоздавались в русских», не теряли времени и жмудины: под натиском Ордена у них оста­вался в сущности один выход «незаметное, легкое и безо­пасное для их государственности сближение и слитие с западно-руссами» [707], поэтому они начинают «подаваться мало-по-малу назад и подвигаться на свой верхне-литовский и затем западно-русский народ». Оказывается, что в этих затейливых передвижениях вся сила и корень дела: «этим особенно движением мы объясняем себе быстрое возникновение Литовского государства в XIII столетии и полагаем, что ему дала начало собственно жмудская отрасль ли­товского княжеского рода, тогда как прежде созидали литов­скую государственность в Полоцке, Новгородке верхне-литовские князья» [708]. Выдвинув эту маловразумительную концепцию, М. Коялович, как и его предшественники, не позабо­тился о какой-либо ее аргументации.

Прямое развитие взгляда Н. Г. Устрялова на древних литовцев находим у славянофила И. Д. Беляева. По его мне­нию, литовская цивилизация была заимствована у полочан, которые некогда господствовали в Литве: «литовцы выступили на поприще истории более или менее русскими людьми: у них литовского оставалось за это время только язык и религия, и некоторые исконные обычаи, не шедшие вразрез с русскою цивилизацией, других особенностей (т. е. отличий.В. П.) от полочан они не имели». И это было «главной причиной их неимоверных успехов в первые полтораста лет их исторической деятельности» [709].

Но И. Д. Беляев в отличие от Н. Г. Устрялова склонен видеть и некоторые особенности в истории Литвы, точнее, в истории ее княжеской власти. Он ставит вопрос: «Какое же значение имела в Литве княжеская власть племенных литовских князей?» и отвечает: «Княжеская власть в Литве имела почти такое же значение, как и в Полоцке. Это подтверждается тем, что русские города Полоцкого княжества охотно подчинялись литовским князьям, чего, конечно, нельзя бы было ожидать, ежели бы литовская княжеская власть не походила на княже­скую власть полоцкую. Но не следует отрицать, что в литов­ской княжеской власти были и свои характеристические черты, вследствие которых эта власть вдруг сделалась могуществен­ною и как бы несокрушимою».

Эти отличительные черты: а) «в Литве княжеская власть досталась литовцам же, а не пришлым князьям как в Полоцке, следовательно князья имели большую поддержку в единоплеменности подданных»; б) «литовские князья были богатые и сильные землевладельцы, еще до получения княжеской власти у них были целые полки слуг, принадлежавших им на частном праве, независимо от государственной власти; следовательно земщина не могла им грозить изгнанием, как это бывало с полоцкими князьями, которые нередко соглашались на невыгод­ные условия, только потому, что некуда было деваться»; в) княжеская власть в Литве была ограничена, «только это ограничение у литовских князей было не в пользу парода», как в Полоцке, а «в пользу прежних княжеских товарищей, богатых и сильных землевладельческих родов», возникших, впрочем, по новгородско-полоцкому образцу [710]. Литовскую историю, как и русскую, творят, по И. Д. Беляеву, именно князья: «Литовская земля, с падением могущества полотских русских князей, представляла рассыпанную храмину, пока не собрал ее Гедимин» [711].

Приведенные здесь соображения, можно сказать, завершаются и увенчиваются тем, что написано по этому поводу в изве­стном издании «Белоруссия и Литва» (1890 г.), выпущенном П. Н. Батюшковым по «высочайшему повелению» под руковод­ством министерства внутренних дел, при сотрудничестве профес­соров Киевской духовной академии. Издатель счел нужным откровенно сказать о причинах, «побудивших министерство внутренних дел обратить внимание на историю западных окраин».

Суть в том, что «в конце 50-х годов ни в одном центральном учреждении империи не имелось точных сведений по стати­стике и этнографии западных губерний России. Русская историческая литература и периодическая печать того времени верили на слово источникам польского происхождения, иногда апокрифическим, часто измышленным и всегда тенденциозным. Извращая бытовые данные и тем отрицая самобытность древ­них элементов Западной Руси, польская печать, а за нею и русская, в известной ее части, не признавала неоспоримых народных прав России на западные ее окраины». Дело, оказывается, дошло до того, что «даже многие находящиеся на служ­бе по разным ведомствам лица подчинялись бессознательно влиянию польских идей, действуя в районе возложенных на них обязанностей, во вред государственным интересам» [712]. Оставляя этот назидательный факт для зарубежных любителей потолковать о независимости науки от политики, обратимся к концепции истории древней Литвы, истинность которой была апробирована самим министерством внутренних дел.

«В общих чертах исторические отношения между Литвой и Русью,сказано в этом «охранительном» издании,можно представить в следующем виде. Сначала юго-западные и запад­ные русские племена, сильные своим единением с остальными частями Руси, постепенно берут верх над литовскими племе­нами, проникают в их пределы, поселяются между ними и мало-помалу подчиняют их своей власти и гражданственности. Но с конца XII и особенно в XIII веке литовские племена,, теснимые с севера и северо-запада пришлыми немецкими орде­нами Ливонским и Тевтонским, с юга поляками и с юго-во­стока русскими славянами, начинают сплачиваться в одно государство и подчинять своей власти соседние славяно-русские племена, ослабленные к тому времени разделением рус­ского государства на уделы и татарским нашествием на Русь.

Таким образом, к началу XIV века в пределах нынешнего Северо-Западного края России образовалось из литовских и русских племен могущественное Литовско-Русское государство, в котором однако же русский язык и русская граждан­ственность получали все более и более видное значение. Но окончательному, естественному слиянию литовских и славяно­русских племен в один народ помешал противоестественный союз русевшей и склонявшейся к православию Литвы с католической Польшей, вызванный, главным образом, угрожавшей обоим государствам опасностью от немцев, и возобновлявшийся несколько раз» [713].

Относительно причин образования Литовского государства министерское издание также внесло полную ясность. Объеди­нение бедной и дикой Литвы [714] объяснено факторами внешне­политическими: «Во время борьбы с Русью мелкие литовские князья начали соединяться и составлять союзы для общего действия... Подобные союзы со старейшим князем во главе, естественно, вели к собиранию литовских родов и племен в одно государственное целое и пролагали путь единодержавию» [715]. Эта «естественная» формула дополнена еще одной, касающейся тех сил, опираясь на которые, Миндовг созидал государство. «Способы», которые для этого употребил Миндовг, «состояли в том, что он посредством Литвы удерживал и приобретал рус­ские земли, а опираясь на ополчения своих русских областей, подчинял себе разрозненные мелкие литовские владения» [716].

Если отвлечься от разного рода второстепенных деталей, то общий итог достижений «охранительного» направления рус­ской историографии можно свести к нескольким положениям.

а) Дикий и бедный литовский народ выступает не как субъект истории, а как объект воздействия русских племен.

б) История образования Литовского государства подменена образованием Литовско-Русского государства, которое рассма­тривается как результат внешнеполитических условий и прежде всего взаимоотношений русских племен с литовскими.

в) Непосредственная организация государства изобра­жается как плод усилий князей Миндовга и Гедимина.

г) Литовско-Русское государство оценивается как «естественный» союз православных славяно-русских и «русевших» литовских племен, союз, который был нарушен вызванным причинами внешнеполитического характера-«противоестественным» соединением Литвы с католической Польшей.

Расставаясь с теми представителями официальной историографии, которые в сущности не вели самостоятельной разра­ботки истории древней Литвы, обратимся к специальным научным исследованиям. Конечно, в них мы уже не встретим неле­пых утверждений, будто литовцы и пруссы это славяне, конечно, у них мы найдем значительный материал посильно проанализированных первоисточников, которые с пользой можно употреблять и поныне, но что касается концепции...

Впрочем, предоставим слово зачинателю научной разработки истории древней Литвы В. Б. Антоновичу: литовское племя «с удивительной быстротой» стремится «создать обширный политический организм», пользуясь тем, что «исторические обстоятельства... отдают в его распоряжение обширную территорию, населенную родственным ему и гораздо более развитым и цивилизованным племенем». Но затем «внутреннее бессилие поражает этот, по-видимому, могучий политический организм; едва он успел сложиться, он ищет уже посторонней точки опоры, подчиняется влиянию соседнего государства (т. е. Польши.В. П.), гораздо более слабого материально и совершенно ему чуждого по культуре»; под его давлением Литовское княжество медленно «замирает» [717].

Где же скрыты причины этого странного явления? «Причины этого внутреннего разлада лежали в тех условиях, которые вызвали и сопровождали рост могущества великого княжества Литовского: в быстроте этого роста и в племенной разновид­ности двух этнографических.типов, вошедших в состав одного политического тела». Вот и получилось, что «эти национальные начала, сливаясь внешним образом, не имели времени для того, чтобы взаимно уразуметь в достаточной степени бы­товые, сложившиеся у каждого из них формы, чтобы взаимно пополнить положительными качествами каждого из них сла­бые стороны своего развития и чтобы слиться, таким образом, в одно органическое тело». Связь между ними остается внеш­ней, «вызванной почти исключительно политическими обстоя­тельствами и отношениями».

Другая причина «внутреннего разлада» в том, что «необходимость интенсивной внешней борьбы с крестоносцами отвле­кает ежеминутно внимание лучших и самых даровитых правителей от занятий внутреннею плодотворною организацией государства и нередко принуждает их к поступкам и мероприя­тиям, не согласным с интересами их внутренней политики». Таким образом, «среди бесконечных битв, походов и политиче­ских сделок с могущественным и опытным противником внутренние дела государства предоставляются на волю судьбы и установившихся обычаев» [718].

Отсюда следует вывод, что «отношения двух начал, этно­графических и бытовых, входивших в состав великого княже­ства Литовского, попытки к их взаимному сближению и взаимное их воздействие друг на друга, составляют главный интерес... истории великого княжества Литовского в ука­занный период времени» [719].

Отодвинутый по традиции на второй план вопрос об образовании Литовского государства получает у В. Б. Антоновича следующее решение. До XIV в. в Литве не было даже «первых начал государственности» в виде возникающих городов [720]. Наблюдается «полное отсутствие и монархической власти, которая бы успела подчинить своему авторитету сколько-нибудь значительные части литовского племени»; власть «известных летописцам начальников простиралась только на незначительные сельские округи, на отдельные волости; вожди эти были скорее волостные старшины, правдоподобно представители от­дельных родов и кланов, чем монархические правители в государственном смысле слова» [721]. До половины XIII в. «литов­ское племя не составляло государства; оно представляло рассыпанную массу небольших волостей, управлявшихся независимыми вождями, без всякой политической связи друг с дру­гом. Народы литовского племени объединялись только общ­ностью этнографической и культурной» [722].

Как же «рассыпанная масса» превратилась в государство? На передний план вновь выступает спасительный внешний фактор, с одной стороны (немецкой) ускоряющий, с другой (русской) созидающий: «исторические внешние условия за­ставили литовцев ускорить политическую организацию всего племени и заменить мирную, опиравшуюся исключительно на нравственном влиянии власть жрецов, властью князей, воору­женных мечем, необходимым для спасения самобытности племени». Немецкие рыцари наступают, истребляя «почти безо­ружные, разрозненные... скопища литовской деревенщины» [723]; в течение десятилетий, когда в кровавой борьбе гибла за волостью волость «литовские племена убеждаются, что без прочной государственной связи» им не сдобровать, но и создать «эту связь из собственных элементов они бессильны; потому они стараются примкнуть к государствам ближайших соседей» [724]. Помогло литовцам то, что пруссы и латыши с помощью полоц­ких и поморских князей вели борьбу против Ордена, и литовцы, «пользуясь своим выгодным географическим положением, ус­пели создать более прочный государственный строй и потому встретили борьбу с более стройными силами» [725]. Где нашли литовцы эти силы? Дело в том, что «ни полоцкие, ни поморские князья» не имели «ни достаточных сил и авторитета, ни достаточного времени для того, чтобы сломить вековые привычки литовцев и из рассыпанной группы кланов соз­дать быстро, среди борьбы, стройное и прочное государство» [726].

Поэтому «силы эти литовцы приобретают вследствие новых отношений, в какие они стали к Руси в течение XIII столетия», решающее значение имел «факт окончательного образования Литовского княжества на русской территории» после захвата Новогородка, Черной Руси [727].

Дальше все идет гладко, ибо на Руси Миндовг черпает силы для укрепления своей власти в Литве и, наоборот, в Литве для наступления на Русь. Автор даже не чувствует, что находится в заколдованном кругу. «Расширяя границы своих владений на Руси с помощью литовского ополчения из своего Керновского удела, Миндовг приобретал в покоренных им русских землях новые силы, которые давали ему возможность и продолжать дальнейшие завоевания на Руси и поставить в зависимое от себя положение других соседних с его владениями мелких литовских родоначальников; группируя таким (каким? В. П.) образом силы, князь Кернова и Новгородка Литовского посредством Литвы удерживал и приобретал рус­ские земли, и, опираясь на ополчения своих русских областей, подчинял себе разрозненные мелкие литовские владения» [728].

Отсюда вытекает и оценка роли литовских князей. Миндовг, действуя вышеуказанным нехитрым способом, «первый про­ложил исторический путь к образованию Литовского государ­ства, следуя по которому, Гедимин и его наследники спасли самобытность литовского племени и доставили государственный центр для разрозненных западнорусских областей» [729]. Именно в забвении русских «начал» причина упадка Литвы, якобы происшедшего по смерти Миндовга. Тогда «представи­тели литовского народа пытались опереться исключительно на свои национальные начала: язычество и обособленность отдель­ных земель; они упорно отбивались от единения с христианской Русью и, таким образом, лишились поддержки того эле­мента, который мог бы им оказать единственную возможную помощь для спасения самостоятельности их собственного пле­мени».

Эту ошибку исправил Гедимин. Витень и Гедимин «были действительными основателями могущества великого кня­жества Литовского» [730], с ними связано призвание «русских сил к участию в защите интересов литовско-русского государ­ства» [731]. Род Гедимина понял, что для спасения отечества «им необходимо отказаться от исключительного преобладания на­циональных литовских начал и что они смогут извлечь новые силы для борьбы, только обратившись за помощью к Руси как вошедшей уже в состав великого княжества Литовского, так и сопредельной с ним» [732].

Что можно сказать о взгляде В. Б. Антоновича? Отсутствие в истории Литвы «спасительных» варягов крайне затрудняло российских исследователей. Он нашел выход из положения. Па смену беляевской «рассыпанной храмине», собранной Гедимином, пришла «рассыпанная масса» небольших волостей и кланов; на смену Полоцку выдвинут Новогородок. Князья отсталой Литвы Миндовг, Гедимин и их потомки собирают свою землю с помощью призванных русских «сил» и «начал» и соз­дают основной центр своего государства на нелитовской территории.

Более глубокий подход к проблеме находим у Н. П. Дашкевича, современника и основного оппонента В. Б. Антоновича. Исходная позиция Н. П. Дашкевича мало отличается от только что охарактеризованной. Желая проследить «процесс возникновения и развития литовско-русского государства с древнейших времен до падения его», автор также ставит его в плоскость этническую и внешнеполитическую, ибо сосредоточивает внимание «почти исключительно «на двух» основных течениях западно-русской истории со времени татарского нашествия», во-первых, «на попытках литов­ских князей к собиранию русских земель, попытках, согласовавшихся с стремлениями самого русского народа» и, во-вторых, «на усилиях Польши овладеть южно-русскими землями и воспользоваться приобретениями Литвы под видом унии с нею» [733].

Н. П. Дашкевич, как и его предшественники, считает, что «завоевания литовских князей разрослись в обширное государ­ство, которое называлось Великим княжеством Литовским, но было в сущности русское», и далее не очень логично добавляет: «соответственно чему и великий князь его именовался не толь­ко литовским, но и русским» [734]. Подобные логические промахи у сторонников этой концепции не редкость.

Он согласен, что В. Б. Антонович, открыл в борьбе литовского и русского начал «самое больное место» Литовско-Русского государства, но предлагает уточнить этот вывод, отнеся его ко времени только после 1386 г.50; «до конца XIV столетии в Литве не было борьбы народностей, и в этой характеристической черте литовско-русской истории и должно искать объяс­нения образования Литовско-русского государства и быстрого развития его». Эту мысль он старается всесторонне обосновать, допуская явную идеализацию литовско-русских отношений.

Давнее соседство русских «не могло остаться без влияния на зарождение государственной идеи у литовцев»; правда, не все в отношениях Руси и Литвы шло гладко «не обходилось без вражды и столкновений», однако русские князья постоянно «пытались уладить взаимные отношения». Каким образом? Очень несложным «предпринимая походы и налагая дань»52. В свою очередь, русские «с видимым сочувствием принимали, литовских князей, надеясь достигнуть тем мира и безопасности» 53.

Литовскому народу «было мало дела до русских земель, и если в то время еще не было значительного сближения» двух народностей, то «не было и вражды из-за преобладания» 54, поэтому во второй половине XIII в. «не замечаем никаких вос­станий русского люда в землях, принадлежавших Литве, а равно не видно стремлений русской народности опереться, в противовес утеснениям со стороны Литвы, на южную или северо-восточную Русь» 55. Н. П. Дашкевич также считает, что «княжение Гедимина начинает собой новую эпоху литов­ско-русской истории» 56, что, кажется, ставится в связь с завоеванием при нем Киева.

Оценив подобным образом литовско-русские отношения, автор в свою очередь задает вопрос: «В чем тайна успеха литовско-русских князей в быстром создании ими обширного и силь­ного государства?» И видит ее в признании Литвой политического и религиозного равноправия русского народа. По мысли Н. П. Дашкевича, «в Литовской Руси не было явления, обычного в государствах, возникавших путем завоевания, не было преобладания одной национальности над другой, одного класса общества над остальными. На первых порах литовское завоевание мало изменило общественный строй русских земель». Легко заметить, что устойчивость русского общественного строя в составе Литовского великого княжества [735]факт недостаточный для широкого вывода, сделанного автором, хотя трудно спорить с утверждением, что в условиях борьбы двух народных стихий «было бы невозможно образование этого государства» 5Э.

Как бы то ни было, Н. П. Дашкевич первый попытался по­ставить вопрос о синтезе литовских и русских общественных элементов, хотя его представление о тех и о других ныне неприемлемо. Он писал об этом так: «литовское племя придавало молодому государственному организму завоевательную энер­гию, выносило преимущественно на своих плечах борьбу за независимость против напора немцев и вдохновляло к ней; русская народность подкрепляла литовцев материально и при­несла им культуру, отличную от той, которую пытались навя­зать немцы» 60.

Уточняя свою мысль о значении русских элементов, Н. П. Дашкевич утверждал, что строй Литовского государства «находился вначале под сильным влиянием и был отражением русского уклада» 61, в частности, в Литву перешел «принцип родового старшинства» князей, который «много значил в деле укрепления литовско-русского государства и централизации» 62. Ставит он и вопрос о литовской раде, но не берется решать, возникла ли она вследствие «феодального строя» или же она «продолжение старорусской боярской думы».

Но если русские институты содействовали централизации и укреплению Литовского великого княжества, то польские, напротив, вели его к упадку, ибо «наследственность владения лиц невеликокняжеского дома областями и городами в Литве утвердилась преимущественно под влиянием Польши и ее строя» 64.

При всей этой идеализированной трактовке литовско-русских отношений остается неясным, чем же вызвана литовскопольская уния. То, что говорит по этому поводу автор, не вносит ясности: «Вся беда была в том, что естественное разви­тие литовско-русского государства было нарушено с конца XIV века вторжением нового элемента, вошедшего клином в ствол дерева, которое начало было разрастаться, и уже с того времени Литва начала терять самостоятельность, а вместе и прежнюю силу» 65; ибо с разрушением ее «прежних основных начал», т. е. «русских начал», наступил период агонии, про­должавшейся около двух веков [736].

Несравненно больше сделал Н. П. Дашкевич для разработки вопроса об образовании собственно Литовского государ­ства. Он справедливо заметил, что «страницы, посвященные Литве в известном историческом труде Соловьева, не соответ­ствуют, по своей обработке, другим отделам этого труда и уста­рели» [737]. Хотя Н. П. Дашкевич и оценил труд В. Б. Антоно­вича, как «начало истории литовско-русского государства, чуждой прикрас и искажений» [738], но тем не менее сам он высказал некоторые новые мысли и прежде всего по вопросу об общественном строе и о внутренних предпосылках государства в Литве; он верно заметил, что В. Б. Антонович «оставил в стороне это важное явление внутренней жизни слагавшегося литовско-русского государства» [739].

Высказанные по этому поводу соображения Н. П. Дашкевича заслуживают полного внимания. Он, например, сомне­вался в том, что «все литовские народы в период от IX до XIII стол, стояли на одной культурной ступени» [740] и думал, что земли, расположенные в Приморье и у рек, были более разви­тыми; упомянутые в XIII в. города возникли, по его мнению, раньше и «уже до половины XIII стол, в Литве замечаются зародыши политического сплочения отдельных поселений и округов» [741]. Исходя из данных договора 1219 г., он заключал: «Ясно, что и в первой половине XIII века не всегда имела ме­сто политическая разрозненность, а развивалось нечто вроде федерации, в которую входили Литва и Жмудь» [742], «не будь такой подготовки не была бы возможна и попытка» Миндовга [743].

Коснулся автор и литовского «феодализма». Он считал, что «коренную черту» литовского «народного характера» состав­ляла храбрость. Исторические условия «содействовали раз­витию этого народного свойства и привели к выработке дружинного строя, который дал опору в борьбе с крестоносцами и, в конце концов, должен был при удобном случае положить начало государству» [744]; с обычной в то время точки зрения на феодализм, он рассматривал его как готовую форму раз­вившегося «военного строя» [745].

Н. П. Дашкевич привел пусть немногочисленные, но важные свидетельства о развитии сословия литовской знати [746]и основательно заключил, что «ко времени образования госу­дарства в Литве успели уже образоваться зародыши довольно численного высшего класса населения, с которым не могло не считаться государство при своем возникновении» [747]. Поэтому и в политической истории Литвы после Миндовга он находил не столкновение народных стихий, а «борьбу отдельных князей за власть» [748], и полагал, что в оценке этого времени В. Б. Ан­тонович неправ, так как «видит более мрака, чем сколько было на самом деле» [749].

Но все же на вывод об имманентном образовании государства в Литве автор не решился: «для утверждения единовла­стия необходимо было, чтобы один из князей получил перевес над другими, а это могло случиться лишь при получении опоры вне Литвы» [750]. Как по концепции автора литовские князья получили эту опору, мы уже видели.

Если, оставив на время историков, мы обратимся к иссле­дователям литовского права, то обнаружим значительное сход­ство основных взглядов. Историки права изучали более поздний период, но их труды ценны тем, что позволяют понять, если не генезис литовского права и учреждений, то генезис определенного взгляда на них. Ф. И. Леонтович весьма плодовитый писатель. В области истории литовского права он сделал то же, что его современники-историки в области истории. Еще в своей ранней работе 1865 г. он заявил о «настоя­тельной необходимости включить литовское законодательство», в частности, Литовский Статут, «в круг истории русского права» [751]. Рассмотрение литовского права вследствие этого велось не в связи с анализом социально-экономического развития страны, а в связи с выявлением возможных заимствований из русского (позднее польского) права.

Немецкой концепции литовского феодализма Ф. И. Леонто­вич (вслед за М. Ф. Владимирским-Будановым) противопо­ставлял тот взгляд, что «феодальный» «оттенок сословных отношений в Литве объясняется вернее преемственным развитием тех бытовых условий, какие существовали уже раньше во всех русских землях», объясняется «параллелизмом государ­ственного устройства Руси Западной и Восточной, в период до более тесного сближения первой из них с Польшей»; этот параллелизм был следствием общности происхождения [752].

Во взгляде на историю Литвы он следовал В. Б. Антоновичу, считая лишь, что никакого завоевания Литвой русских земель не было: «Прибегать к завоеваниям не было никакой необходимости там, где гнетущие бытовые условия старого времени, volens-nolens, должны были заставлять русские земли и русских князей вступать в союз, а затем и добровольно подчиняться власти сильных и энергичных литовских вождей» [753]. Это рассуждение алогично, ибо трудно говорить о добровольном подчинении в «гнетущих» условиях.

В соответствии со своим народническим взглядом на древ­нюю Русь Ф. И. Леонтович трактует и вопросы истории сосло­вий и государственных учреждений в Литве. Автор отрицает существование в Литве сословий до унии. По его мнению, «рыцари и milites на деле представляли собой переживание от старого дружинного строя славян» [754]. В составе населения «литовско-русских» земель «старые бояре и слуги представляли бытовые э л е м е н т ы, из каких позже в Литве с конца XIV в., в русских землях с конца первой половины XV в., стал слагаться постепенно строго сословный замкнутый строй литовско-русского шляхетства» [755]. Он вовсе не отрицает, что «крупные землевладельцы, составлявшие высший класс в ли­товском населении, существовали уже в XII в.», но дело в том, что они, как и русские бояре, дети боярские и слуги, жили якобы «наравне с остальным населением на общем земском праве» [756], как это, по его мнению, «неопровержимо доказы­вается компетентными исследователями русской старины» [757]. Он признает, что боярство стремилось занять первенствующее положение, что это вызывало борьбу, которую он называет классовой, но борьба эта шла в обществе бессословном, т. е. бесклассовом: «Классовая борьба и антагонизм, несомненно имевшие место в старое время в политическом быту восточной и западной Руси, на наш взгляд, могут именно служить луч­шим показателем того, что старый народный «обычай» не приз­навал за тем или другим классом каких-либо особых прерогатив и прав в сфере не только публичных, но и частноправовых отношений» [758]. Так традиционные схемы русской истории на­лагали свою печать на разработку истории литовской.

Автор делает следующее смелое утверждение: «В старых литовско-русских актах и других источниках не находим ни­каких непреложных указаний на присутствие в быту местных бояр и слуг каких-либо сословных элементов и призна­ков, намечавших собою особые прерогативы и права служилых классов и выделявших их из состава остального населения страны. Права литовско-русских бояр и слуг в сфере политиче­ской и частно-правовой жизни народа, до появления шляхет­ских привилеев, мало чем рознились от прав других свободных классов» 8Э. Полемизируя с М. В. Довнар-Запольским, кото­рый думал иначе и считал, что старое литовское боярство имело права «в силу обычая», а затем превратило их в права сословные, закрепив их великокняжескими привилеями [759], автор считает это мнение «голословным сплошным недоразуме­нием» [760].

Общий вывод Ф. И. Леонтовича о судьбах сословного строя на Руси и в Литве сформулирован так: «Неволя (сначала татар­ская, потом московская) Восточной Руси разрешила боярский .вопрос в смысле сословной зависимости и бесправия, превра­тила старое свободное боярство в безвольный класс «царских холопов, людишек», неволя (польско-немецкая) Литвы-Руси разрешила тот же вопрос в противоположном направлении превратила старое боярство в не зависевший ни от кого класс суверенного шляхетства, экспроприировавшего весь комплекс прерогатив верховной власти и в лице своих членов круп­ных и мелких землевладельцев,-слагавшегося из «господарей», с безграничным «панством» (jus ducale) над плебейством, хлопством остальным населением Речи Посполитой» [761].

В соответствии с таким взглядом на историю сословий в Литве находится и трактовка Ф. И. Леонтовичем истории та­мошних государственных учреждений. В Литовском государ­стве, «в старое время боярская дума или рада вовсе не имела .особого политического значения, не играла роли самостоятель­ного политического учреждения, участвовавшего наравне с кня­зем во всех функциях государственной власти. Нарядниками и верховными судьями, по старому обычаю, являлись сами князья великие и удельные; лишь в тех случаях наряда и суда, когда дело шло о важнейших государственных интересах и о соблюдении >при этом народной «старины», мало известной князьям, они призывали для совета «лучших людей» знато­ков данной старины, как из среды местных бояр, так и из дру­гих классов населения, пользовавшихся в этом отношении доверием князей». На таких основаниях функционировала дума литовских господарей до начала XV в. [762] Паны радные, дум­ные бояре вовсе не представители господствующего сосло­вия, они всего-навсего «вещатели и хранители правды» [763]. Все это писалось уже в 1907-1908 гг. За пятьдесят лет твор­чества Ф. И. Леонтович мало продвинулся вперед в вопроса политической экономии. Надо добавить, что консервативным концепциям соответствовал весьма низкий источниковедче; ский уровень его работ; он произвольно и некритически под1 бирал и группировал источники, относящиеся к разным перио­дам и разным территориям. Для доказательства литовской бес­сословности у него равно шли в дело и документы жмудские XV в. и превратно понятые сведения Волынской летописи о «поповом внуке» и людях «от племени смердья».

Другой исследователь литовского права, М. Ф. Владимирский-Буданов, занимался более поздним периодом литовской истории, но некоторые его соображения должны быть нами учтены. Автор полемизировал с Н. П. Дашкевичем, который видел в древней Литве «феодализм», т. е. вассалитет с обяза­тельной службой князю, и полагал, что он был уничтояен унией, ибо в Польше подобной зависимости не было, и, уравняв литовских бояр с польскими, князья'ликвидировали и «феода­лизм». М. Ф. Владимирский-Буданов полагает нечто проти­воположное унии не уничтожили феодализм, а, напротив, привнесли его в Литву, ибо привилеи Ягайла сравняли поместные владения с вотчинными, даровав тем и другим jus ducale, хотя и неполное [764].

Справедливо отметив сходство земских грамот русских го­родов, находившихся под властью Литвы, с договорными гра­мотами Новгорода, автор не смог правильно проанализировать их смысл и понять их место в литовской политике на русских землях. Этому помешал его общий взгляд на русский город как бессословный, общинный. «Стремление выделить себя из остальной массы городского населения лишь тогда проявляется в больших городах западно-русских,пишет М. Ф. Владимирский-Будаиов, когда через шляхетские жалованные гра­моты стали проникать в Западную Русь западно-европейские понятия» [765]. Значительную научную ценность имела хорошо доказанная автором мысль о том, что ошибочна точка зрения польской националистической историографии о якобы полном запустении Украины после татаро-монгольского нашествия;

собранный автором материал облегчает понимание литовской политики в этой части бывших древнерусских земель. [766]

Общий взгляд исследователя на историю «литовско-русского права» сходен с концепцией Ф. И. Леонтовича. По его мнению, «древняя эпоха западно-русского права представляет темную загадку именно по отношению прав имущественных на землю» Своеобразно толкуя смысл общегосударственных привилеев, он приходит к заключению, что до первого Статута (1529 г.) «право собственности на земли не принадлежало ни­кому» [767]°. Из этого историками делался вывод, «что литовское нашествие обратило всю государственную территорию в воен­ную добычу литовских князей; каждый частный собственник мог владеть только по воле и милости князя; собственность сделалась условной, мнимой; утвердились феодальные поряд­ки» [768].

М. Ф. Владимирский-Буданов, хотя и ошибочно понимал феодализм, справедливо возражал: «...объяснение феодализма здесь из факта завоевания должно быть признано так же не­верным, как такое же объяснение подобного явления в Запад­ной Европе» [769]. Позднее, занявшись историей «поместного права», он собрал частные акты и доказал, что как бы ни тол­ковать общие привилеи, в реальной жизни были налицо и по­местье, и выслуга, и держанье. Под внешним покровом пожалованья он вскрыл право собственности: «...ныне право собствен' ности характеризуется преимущественно правами распоря­жения, но мы видели также, что имение, данное в поместье под условием службы, может быть и было передаваемо помимо наследства, шло в пожизненное пользование вдов, могло быть куплено и продано, променено и подарено, хотя и оставалось поместьем, держаньем, выслугой» [770]. И только непонимание сути феодальной расчлененной собственности понудило М. Ф. Владимирского-Буданова сделать излишне осторожный вывод, что «много имуществ в XIV и XV ст. имели уже (так! В. Л.) характер, приближающийся к свойствам права собствен­ности» [771]. Для современного исследователя Литвы и этот вы­вод и ценнейший материал, собранный автором, имеют то зна­чение, что в сопоставлении с данными XII-XIII вв. позволяют полнее воссоздать общую картину истории феодальной соб­ственности.

Не менее интересные результаты дало и исследование на гродненских актах XVI в. «семейного права». Выясняя исто­рию «обычного права в применении к семейным отношениям» [772], М. Ф. Владимирский-Буданов обнаружил интересные черты длительного существования древних следов власти отца и мужа [773], которые могут быть полезны при анализе данных XIII-XIV вв.

Наконец изучение форм крестьянского землевладения в Западной России также дало ценный материал. Исходный взгляд исследователя оставался традиционным, а именно, что до половины XVI в. «сельское население пользовалось всеми теми правами землевладения, какие были доступны и всем другим свободным классам, т. е. под условием исполнения повинностей» [774]. Автора не смущало (как и поныне не смущает это, скажем, Г. Вернадского), что у большинства владение землей связано с личной подневольной работой, с необходимостью пахать землю, строить замки и дороги, кормить и одевать всех, а «повинность» меньшинства состояла в том, чтобы при­нуждать их к этому; правда, на всех падала обязанность уча­стия в войне, но здесь тоже не хотели видеть, что чем богаче был воин, тем меньше угрожал ему удар вражеского меча и копья.

Когда читаешь этот труд М. Ф. Владимирского-Буданова и многие другие, не можешь отделаться от впечатления, что неправильный угол зрения на предмет во многом зависел от неразработанности древнейшего периода истории Литвы. Дело не шло дальше робких догадок о возможности зарождения крепостничества до XVI в. [775] Можно удивляться тому, что русские акты не сопоставлялись с давно опубликованными литовскими и прусскими, что игнорировался зарубежный опыт буржуазной экономической истории, не говоря уже о марк­сизме, но факт непреложен: господствовала формально-юридическая концепция, согласно которой права крестьянина-тяглеца, как и права служилого человека, равно ограничены в пользу надклассового государства.

В рамках этой концепции М. Ф. Владимирский-Буданов, рассмотрев «повинностный характер» крестьян­ского землевладения и права крестьян «на приобретение земельных имуществ и распоряже­ние ими», пришел к выводу, что «крепостное состояние есть результат мер, направленных к признанию права собст­венности на крестьянскую землю за государством, панами и боярами» [776]; такой подход к делу помог автору собрать материал, касающийся прав наследования, разработки, куплипродажи, заставы, пожалования земель в среде крестьян, ценный и для исследователя, иначе понимающего и датирующего генезис феодальной собственности. Интересно и наблю­дение о тяглой службе как признаке «мужичества» [777].

Виднейший представитель украинской буржуазной исто­риографии М. С. Грушевский специально не исследовал вопрос об образовании Литовского государства; однако он ввел в научный оборот обширный материал по истории взаимоотно­шений Литвы с землями галицко-волынскими, а также по исто­рии включения украинских земель в состав Литовского вели­кого княжества. Далеко не со всеми его выводами можно со­гласиться, поскольку они обусловлены его методологическими позициями и усугублены концепцией украинского буржуаз­ного национализма (например, вывод о бессословности Ук­раины после татарского нашествия, оценка им исторической роли Русского централизованного государства и т. п.). Но следует признать, что в смысле полноты конкретного мате­риала эти проблемы разработаны М. С. Грушевским весьма тщательно.

М. С. Грушевский разделял тот взгляд, что государство в Литве было «в весьма значительной мере» созданием («утвором») Миндовга, хотя и «подготовленным предшествующей полити­ческой эволюцией литовских племен» т. Несомненной заслу­гой автора была широкая характеристика политического поло­жения юго-западных земель под боярским самовластьем XIV в. и отношений их с соседними странами. М. С. Грушев­ским собран обильный материал об условиях, при которых эти земли попали под власть Литвы, позволяющий лучше понять характер и формы литовского наступления на русские, украин­ские и белорусские земли.

Но сам М. С. Грушевский не дал правильной оценки этому явлению. Для него Литовское великое княжество было таким же политическим и культурным наследником древней Руси, как и великое княжество Московское. Захват древнерусских земель Литвой в XIV в. имел, по его мнению, характер не завоевания, а присоединения, собирания земель русского го­сударства, подобно тому, как это происходило при князьях X-XII вв. [778] Об этом М. С. Грушевский писал в традициях тогдашней российской историографии; разница лишь в тому что русские историки говорили о русском характере Литвы, а М. С. Грушевский об ее украинском характере, в котором и заключалась причина успехов Литвы в период до унии с Польшей [779].

Крупными досоветскими исследователями древней Литвы были А. Е. Пресняков и М. К. Любавский. Первый из них читал специальный курс по истории Западной Руси и Литовско-Русского государства, сохранившийся в записи 1908-1910 гг. Об образовании Литовского государства им было высказано несколько соображений. Он шире использовал немец­кие источники, но заметил, что и в них неясно выступает «на­чальная стадия процесса, положившего основание более сложной политической организации» в Литве. А. Е. Пресняков был прав, когда писал, что «энергичные и бурные выступления литвинов во второй половине XII в. заставляют подозревать, что в их среде произошли крупные организационные пере­мены» [780], заставляют предполагать «возникновение союза мелких сил княжих под руководством временной или постоян­ной великокняжеской власти» [781].

Для А. Е. Преснякова государство -это великокняжеская власть; Миндовг ее представитель строит государство. Это здание, «сооруженное силою Миндовга» [782], притом не на литовской, а на чужой земле,«здание первой литовской го­сударственности было построено на русской (исторически и этнографически русской) территории» [783], Кроме того, «начала организации, военного дела, культуры, нужные для разреше­ния политических задач, были унаследованы строителями ли­товской государственности у русской народности, точнее, не унаследованы, а восприняты, вместе с вовлечением русских сил, признававших литовскую власть, в общую творческую деятельность» [784].

А. Е. Пресняков, как и его предшественники, отмечает общую отсталость литовцев, быстрое объединение их в ходе борьбы на западе и на востоке, «создание» государства Миндов­гом и спешит перейти к материалам XIV в. Естественно, что при таком подходе к решению вопроса быстрое укрепление Литовского великого княжества в XIII в. представлялось загадочным или, как писал А. Е. Пресняков, «тайный для нас период литовской истории (1282-1316) завершается выступленйем крепко сплоченного государства под нераздельной властью Гедимина» [785].

Наиболее крупным представителем отечественной досоветской литванистики был М. К. Любавский, перу которого при­надлежит серия фундаментальных трудов по истории Литвы. Его творчество сосредоточено на более поздних этапах литовской истории, но высказанные им суждения по истории отдельных сословий и их учреждений, а также общая концепция ли­товской истории, должны привлечь наше внимание. В своем «Очерке истории Литовско-Русского государства» М. К. Любавский, подводя итог развитию русской древней литванистики, пришел к неутешительному выводу: «...в научной литературе не имеется легко обозримого труда, который бы так или иначе сводил воедино результаты специальных исследо­ваний и давал бы известную общую концепцию литовско-русской истории» [786]°.

В какой мере самому М. К. Любавскому удалось восполнить этот пробел? Для ответа на этот вопрос рассмотрим основные идеи труда М. К. Любавского, Прежде всего как образова­лось Литовское государство? По этому вопросу автором выска­зан ряд верных суждений. Так, например, он полагал, что «история Литовско-Русского государства является в известном смысле прямым продолжением, дальнейшим развитием истории Киевской Руси» [787] и поэтому «изучение литовско-русской истории является одним из средств к углублению понимания русского исторического процесса в древнейший его период». Мысль в общем верная [788], если иметь в виду историю русских земель, подвластных Литве. Следовало бы еще добавить, что эта тема важна и для последующего времени для изучения внешнеполитических условий образования Русского центра­лизованного государства.

Содержательны суждения М. К. Любавского о давнем развитии в Литве имущественного и социального неравенства. Общественный строй древней Литвы это оседлые округа общественные союзы (будущие волости), которые, по-видимому, развились из родственных союзов [789]. Родичи «размножились, утратили чувство родственной близости, поделили землю, при­няли в свою среду чужеродцев и в таком виде продолжали жить под одной властью, действовать сообща и солидарно в от­ношениях к соседним общинам» [790]. Особенного внимания заслуживает следующее соображение автора: в конце XII начале XIII в. «мелкие общественные союзы литовцев были в большинстве несомненно уже чисто политическими соеди­нениями. В литовских волостях мы замечаем разделение зе­мель, неравенство имуществ и в связи с этим неравенство социально-политическое» [791].

Много верного и в характеристике литовских нобилей: «очень может быть, что некоторые из них были потомками ро­довых старейшин, происходивших из старших линий разрос­шегося рода nobiles, die eldesten. Но чаще всего, по всем признакам, это были вожди, избираемые народом или навя­завшиеся ему силой, крупные землевладельцы, имевшие укрепленные усадьбы со множеством челяди, скота, хозяйствен­ных припасов и оружия» [792]. К XII в. «литовцы стали соеди­няться в крупные общества и привыкли ходить на войну боль­шими партиями, разлакомились (так! В. П.) добычей и начали уже промышлять войной»; появился и «имелся налицо класс, соответствующий германской и славянской дружине». Экономические условия возникновения этого класса М. К. Любавский не анализирует.

По вопросу о возникновении государства автор не отошел от старого взгляда, и для него непреложен примат внешнего .фактора. Волостные вожди «для обороны и нападения» соеди­няются в союзы, кроме того, русские и польские походы на Литву в XI-XII вв. также «не остались без влияния на ее внутрен­ний быт, вызвали в ней тенденцию к политическому объеди­нению» [793]. Во главе объединения литовской знати встали наи­более могущественные ее представители, в том числе Мин­довг. «При сильно развитом чувстве самосохранения», его власть «приобретает общее и прочное признание», его «дело» было «прочно налажено, удовлетворяло общей потребности, нахо­дило себе общее сочувствие в Литве» [794].

Слов нет, Миндовг прогрессивный деятель, но из изложения М. К. Любавского выходит, что в стране, где землевла­дельческая знать либо по традиции, либо насилием навязала свою власть народу, глава ее правит в интересах всего народа, т. е. власть Миндовга это равное выражение интереса и князей, ибояр,икрестьян,ичеляди,ихолопов. М. К. Любавскийне сомне­вался, что литовский народ был до Миндовга, но он не заинтересовался тем, как случилось, что этот народ начал пахать землю на бояр й' князя, содержать их вместе с дворней, воевать в их войске, судиться в их суде. А для этого было необходимо? чтобы часть крестьян превратилась в нобилитет, экономически возвысившись над остальными земледельцами, а затем довершила подчинение последних с помощью государства, т. е. своего войска, суда, управления и пр. Весь этот процесс остался за рамками книги М. К. Любавского.

Не порвал М. К. Любавский и с традиционным взглядом на «феодализм», напротив, если некоторые историки находили его в древней Литве, то он, относя раздробление государственной власти между землевладельцами и появление системы частного подданства к XV в., лишь для этого времени решается говорить об «элементах феодализма» [795].

В его изложении история сословия земельных собствен­ников и история государства это разные явления. Он писал: «Значительная землевладельческая аристократия, кото­рая впоследствии (почему только впоследствии? В. П.) играла такую важную роль в политической жизни великого» княяества Литовского, родилась одновременно с этим госу­дарством» [796]. Но, спрашивается, что есть государство? Если это великий князь, то он из аристократии; суд и рада тоже возглавляются не холопами; во главе войска стоят богатейшие нобили и т. д. Автор не смог понять, что государство аппарат власти одного класса над другим, и потому не смог и объяснить его образование внутренними условиями. Дело сведено к всесилию князя. Миндовг унаследовал от отца большие владения и потому естественно «стал во главе Литовской земли», а «с захватом владений и имущества самых могущественных князей» сделался «полным господином полояения в Литве» [797]. Подчеркнута и роль Черной Руси, центр которой Новогородок «сделался обычным его местопребыванием». Из этой Руси Миндовг «почерпал, по-видимому, немало сил в борьбе с своими врагами» [798]. С другой стороны, Литва подчиняет Русь,заколдованный круг вновь замыкается. Иначе и не могло быть, ибо литовский народ как решающий фактор не принимался во внимание.

Пытался М. К. Любавский выяснить и еще один сложный вопрос: почему «собирателем Западной Руси явилась инопле­менная, а не своя национальная политическая сила» [799]» Он иыдвинул мысль, что Литовско-Русское государство «строилось» «частью завоеванием», а «частью путем добровольного присоединения» [800]. Успех Литвы он объяснял так: «Мы должны прежде всего отметить национально-политическое объеди­нение Литвы, вызванное ее напряженной борьбой с соседями в XII и XIII вв., сосредоточение ее сил, и наряду с этим поли­тическое раздробление Западной Руси... на отдельные земли и мелкие владения, утратившей политический центр, вокруг которого могли бы группироваться ее политические силы» [801]. Факт отмечен правильно, но упущена классовая природа власти в Литве и на Руси, упущен этнический состав господствующего класса в Литовском великом княжестве и потому сделан вывод (сходный с выводом М. С. Грушевского): «...объединение западно-русских земель вокруг Литвы было в сущности восстановлением разрушенного политического единства киевской эпохи, нахождением утраченного политического средоточия. Разница была лишь в том, что это средоточие теперь, в силу исторических обстоятельств, поместилось на р. Вилии, а не на Днепре, как это было в конце IX в.» [802].

Высказался М. К. Любавский и о внутренней структуре Литовского великого княжества и его характерных особен­ностях, приведших его к унии с Польшей. Великое княжество Литовское это «скороспелое объединение», представлявшее собою «конгломерат земель и владений, объединенных только подчинением верховной власти великого князя» [803]. Порывая с историографической традицией, М. К. Любавский отрицает существование здесь удельной системы, подобной русской, и, кроме того, утверждает, что «княжеская власть Гедиминовичей долгое время носила преимущественно военно-политический, а не гражданский характер» [804]. Этот вывод неизбежен при невнимании к гражданской, социально-экономической исто­рии, при отрыве политики от экономики.

Справедлива оценка М. К. Любавским унии, она не злой рок и не простой результат происков польских панов, но и следствие внутреннего ослабления Литовского великого княжества: прав он и в том, что не уния создала влиятельный и могущественный класс литовского панства, сеймы, раду и пр. Но уния, «оказав поддержку самому существованию великого княжества как государственного союза, закрепила вместе с тем результаты его предшествующего социально-нолитического развития и оформила их, наложив на них клеймо польской государственности» [805].

Итак, при всех заслугах М. К. Любавского, его труду присущи недостатки, типичные для досоветской отечественной литванистики в целом. Во-первых, труд М. К. Любавского это не история Литвы, а новый вариант истории «ЛитовскоРусского» государства. Во-вторых, эта история дана в отрыве от истории хозяйства, производства страны. В-третьих, вкниге М. К. Любавского отсутствует органическая связь истории образования государства с историей общества семьи, сословий, классов. Наконец, в труде М. К. Любавского вовсе не отражена история борьбы литовского народа с немецкой и папской агрессией. К этому нужно добавить, что в сводном курсе М. К. Любавского (в силу характера самого труда) нет анализа источников и историографии вопроса.

Таковы основные исследования по литовской истории. По­разительно то, что русская историография трудилась почти в. полном отрыве от польской и немецкой и, строя свои выводы, на отечественных источниках, упускала из виду многочислен­ные собственно литовские, а также иностранные материалы.

Но если старая историография оказалась не в состоянии не только решить, но и сколько-нибудь удовлетворительно по­ставить проблему образования Литовского государства, то все же ее история вовсе не была только историей заблуждений. Ею сделано немало [806]. В перечисленных выше трудах собрав значительный материал по истории литовско-русских отноше­ний, сделана попытка охарактеризовать их влияние на развитие самостоятельных русских княжеств периода феодальной раздробленности и начального этапа образования Русскогоцентрализованного государства.

Кроме того, в досоветской историографии специально исследовались отдельные вопросы истории древней Литвы и были получены выводы, на которые мы будем иметь возможность ссылаться ниже. Достаточно назвать работы по археологии Ф. В. Покровского и А. А. Спицына, по этнической истории Е. Ф. Карского и А. Л. Погодина; по церковно-политической истории В. Васильевского, А. С. Павлова, М. Сперанского, М. Д. Приселкова. Особого внимания заслуживают публикации летописных источников (включая и литовско-русские летописи) и источниковедческие исследования по литовскому летописанию И. А. Тихомирова, Ф. Сущицкого и особенно А. А. Шахма ова.

Наконец, существенным подспорьем для изучающего историю Литвы служат монографии, созданные главным образом представителями украинской науки, по истории отдельных княжеств, имевших более тесные связи с Литвой Галицкого (Н. П. Дашкевич, И. Линниченко), Волынского (А. М. Андрияшев), Турово-Пинского (А. С. Грушевский), Киевского (М. С. Грушевский, П. Г. Клепатский), Черниговского (Р. В. Зотов, Д. Багалей), Подольской земли (Н. Молчановский), Смоленского (П. В. Голубовский), Полоцкого (В. Е. Данилевич, А. Сапунов), Тверского (В. С. Борзаковский) и др. [807] В методологию изучения литовской истории эти труды, по сравнению с рассмотренными выше исследованиями, ни­чего нового не вносят.

Последним, кто высказался по истории древней Литвы, был Н. А. Рожков. Почти через сто лет после Н. М. Карамзина он писал: «...духовное, психическое состояние литовского обще­ства до того времени, как оно вступило в прочную связь с русской народностью до 14 в.,отличалось крайней аморфностью соответственно примитивным условиям материальной культуры. Это выступает на вид с особенной ясностью, если обратить внимание на таких людей, как первый объединитель Литвы Миндовг и сын его Войшелк. Оба в сущности были полулюдьми полузверями. Над ними всецело господство­вал инстинкт» и т. д. [808] Какова бы ни была позиция Н. А. Рожкова позднее [809], в его словах звучит последний голос уходящей в прошлое великодержавной историографии Литвы. После Великой Октябрьской социалистической революции великодержавные взгляды стали достоянием зарубежных эмигрант­ских кругов [810].

2. ПОЛЬСКАЯ ИСТОРИОГРАФИЯ

Польская дворянско-буржуазная историография много сде­лала для разработки истории древней Литвы. Связанное с ростом революционного движения в Польше развитие националь­ной общественно-политической мысли пробудило около середины XIX в. интерес к истории польского народа, к выяснению исторической роли Польши. Вместе с тем борьба литов­ского народа, который пытался освободиться от гнета русских и польских крепостников, выдвинула перед польскими исто­риками также и другую задачу изучение литовского прош­лого, которое было тесно связано с польской историей.

Несмотря на сравнительную скудость материалов и низкий уровень источниковедения, созданные в то время обобщающие труды И. Лелевеля, а также группы вильнюсских историков М. Балиньского, И. Крашевского, И. Ярошевича и других были шагом вперед. Это были первые самостоятельные курсы истории Литвы, которой не нашлось места в тогдашней русской историографии. Эти труды были проникнуты духом поль­ского дворянского национализма. В настоящее время они мо­гут представлять лишь историографический интерес.

Круг вопросов, изучавшихся в польской историографии новейшего времени, достаточно обширен, правда, в центре этого круга находились личности «создателей» Литовского великого княжества Миндовга и Гедимина.

Польские историки широко изучали актовые, летописные и житийные источники (А. Прохаска, К. Ходыницкий, К. Малечыньский); ими введены в научный оборот археологические данные, в частности, по истории Виленщины (В. Антоневич, В. Голубович), Гродно, Дорогичина (И. Иодковский) и Же­майтии (М. Матлаковна). Особенно много для литовской археологии сделал Л. Крживицкий, немало поработал в этой области В. Шукевич. Ввиду скудости источников пристальное внимание историков привлекла также генеалогия литовских князей, и были получены выводы, облегчающие понимание некоторых вопросов политической истории (И. Вольфф, И. Пузына); в разработке литовской нумизматики, геральдики и сфраги­стики паука многим обязана трудам В. Семковича и М. Гумовского.

Своеобразная и яркая идеология литовского язычества нашла своих исследователей в лице А. Мержиньского, а также Ф. Буяка и других.

Специальным изучением христианизации Литвы плодотворно занимался В. Абрагам.

Большое место в польской историографии уделено истории внешнеполитических условий образования Литовского государства, истории взаимоотношений древней Литвы с ее западными и восточными соседями. Начатая трудами В. Кентжиньского и Ф. Дуды разработка истории прусско-польских отношений была продолжена К. Тыменецким, К. Гурским, С. Куйотом, Г. Лабудой, Ю. Карвасиньской; специально истории пруссов посвящены работы К. Бучека и, в частности, истории ятвягов исследование И. Гумницкого. Эта разработка не привела, однако, к созданию обобщающих исследований проблемы за длительный период, если не считать этюдов

JI. Коланковского по литовско-прусским и Ф. Буяка да В. Камеиецкого по истории литовско-немецких отношений. Ранние исследования В.. Влодарского, посвященные польско-русским отношениям, ценные сами по себе, помогают лучше понять внеш­неполитические условия образования Литовского государства. Много сделано польскими учеными (А. Ведовским, Т. Дзялыньским, А. Прохаской, И. Фиялеком, В. Семковичем и др.) и для издания источников, в том числе по истории древней Литвы. Разнообразные виды источников и выводы исследовате­лей были обобщены и синтезированы в трудах наиболее крупных ученых.

Автор фундаментального исследования по истории Жемайтии С. Заянчковский написал серию работ, характеризующих литовско-польские, а также польско-немецкие и польско-русские отношения; занимался он и историей ятвягов. Его перу принадлежат несколько историографических обзоров польской литванистики, полезных специалисту. Восточная политика Литвы явилась главной темой исследований Г. Пашкевича, который также ввел в науку значительный свежий материал по истории правления Миндовга (первоначально эти сюжеты разрабатывали И. Латковский и С. Смолька), его пред­шественников и преемников, включая Гедимина.

Проблема образования Литовского государства была поставлена в польской науке в 1915 г. В. Каменецким." Его по­пытка решить ее достойна упоминания. Он высказал несколько интересных соображений, и сама его неудача весьма показа­тельна.

Вопреки принятому тогда взгляду он заявил, что успех Миндовга, которого следует признать создателем государства [811], был «подготовлен многими веками предшествующего развития» страны; усилия этого князя «совпали с назревшей потребностью народа и общества» и потому выдержали испытание времени, не превратившись в кратковременную удачу «гениальной ин­дивидуальности» [812]. Автор высказал убеждение в однотипности общественного строя пруссов и литовцев; он подчеркнул значение соприкосновения литовцев с Русью, в которой они нашли готовые образцы государственности [813]. Он отметил также, что латыши и пруссы своим сопротивлением Ордену облегчили Литве борьбу за независимость [814].

Вместе с тем В. Каменецкий свел образование Литовского государства к воздействию внешних факторов, к насилию, сдобрив свою концепцию большой долей фантазии. Принимая

на веру предание о прибытии литовцев в Повислинье из-за моря и их расселении в Понеманье и Подвинье, он считал, что эта литовская первобытная орда была руководима «скорее простым инстинктом, чем сознательной, целеустремленной во­лей» [815].

Жителей древней Литвы он делил на кочевников-скотоводов и пахарей; следы первых он усматривал в литовских набегах на Русь; пахари жили оседло на земле, бывшей в инди­видуальном владении семей [816]. Поскольку земли и леса было много, «не было ни малейшего основания» для возникновения родовой или общинной организации, известий о которой, по его мнению, в источниках нот. Индивидуализированное осед­лое земледельческое общество воспроизводило себя без всяких перемен из поколения в поколение. С мертвой точки его сдвинуло только завоевание кочевниками-скотоводами и охотни­ками, у которых наличествовала концентрация больших сил в руках главы рода и которые в борьбе с хищными обитателя­ми лесов «выработали в себе рыцарскую закалку и усовершенствовали свое оружие» [817].

В результате столкновения земледельцы были подчинены кочевникам и стали платить им дань. Единственным основанием для этого смелого построения автору служит сообщение Вульфстана о том, что у пруссов богатые люди пили кобылье молоко, а бедные и рабы мед. Автор делает теоретическое допущение, что в момент столкновения кочевников с оседлыми «возникает государство, с его необходимыми элементами: территорией, подчиненными и господствующими» [818].

В. Каменецкий утверждал, что «самым ранним путем к приобретению власти было насилие, принуждение, личная воинственность, умение организовать группу сторонников и под­чинить с их помощью массу» [819]. С течением веков, видимо уже под властью кочевников, возникали богатые, «старцы», вече и пр. Экономическая сторона этого процесса выпала из поля зрения автора; источник государственности он видел в появлении у руля человека «с сильным инстинктом власти», который, будучи созидателем династии, первоначально на незначительной территории «смелой рукой разрушал старые родовые порядки, распускал или ограничивал вече «старцев» и добытое государство завещал потомкам как собственность уже не рода, а одной династической семьи» [820]. В результате столкновения кочевников с оседлыми возникли, главным образом в южной Литве, паны литовские. Другой источник формирования знати, относящийся преимущественно к Жемайтии,вторжения нор­маннов, которые положили «сильную печать на дальнейшее литовское развитие» [821]. Из скудных сведений о набегах норманнов на Подвинье автор сделал вывод о возникновении в Жемайтии мелких государств норманских кунигасов. В результате их трансформации возникли кунигасы литовские [822].

Когда на севере под норманским влиянием складывались мелкие государства, с юга на Литву двинулись славяне [823]; со стороны Киева в XI в. Литве якобы грозила судьба, постигшая пруссов в XIII в. [824] Под давлением славян «мозаика мелких княжений» должна была почему-то слиться воедино в Литовское государство 1б. Так мыслил себе В. Камеиецкий многовековую историческую подготовку общества к восприятию созидательной государственной деятельности Миндовга. Неус­пех попытки В. Каменецкого решить сложную проблему коренится в том, что автор покинул почву исторических фактов, а главное игнорировал социально-экономическую основу исторического процесса.

Каковы же выводы, полученные польскими историками по интересующей нас проблеме? Прежде чем говорить об этих выводах, надо учесть следующее.

Политическая борьба вторгалась в польскую историографию столь же неодолимо, как и в русскую. Какой остроты достигала борьба, можно видеть, например, из сборника «Polska i Litwa w dziejowym stosunlm» (1914 г.), посвященного пятисотлетию Городельской унии. Он был направлен против идей националь­ного освобождения и самоопределения Литвы. Часть польской буржуазной интеллигенции, страдавшей под гнетом царских русификаторов, когда были оспорены «исторические права» польских панов и буржуазии в Литве, забила тревогу.

В предисловии к этому сборнику В. Барановский так и пи­сал: «...общественная жизнь и жизнь духовная двух народов, живущих на одной земле в опасности». Лжепроповедники и фанатики совращают души темных людей, чернят «минувшую совместную жизнь Польши и Литвы, представляя ее но как союз, основанный на свободе и равенстве, но как коварное посяга­тельство на самостоятельность литовского народа. Эта гнусная ложь встречает доверие. Даже лишь вчера с трудом возникшая литовская интеллигенция принимает эту ложь за чистую моне­ту и поддается подлому внушению, не ведая, где его источник» [825]. Сборник имел цель «просветить» темных людей, привести факты из истории, ибо, как известно, historia est magistra vitae.

Период империализма характеризуется постоянным инте­ресом польской исторической науки к прошлому Литвы; этот интерес усилился после краха царского самодержавия, победы Великой Октябрьской социалистической революции и образо­вания буржуазно-помещичьей Польши; особенно же возрос он с захватом войсками маршала Пилсудского литовской столицы Вильнюса (1920 г.). Значение литовской тематики было подчер­кнуто пятым съездом польских историков (1930 г.).

Польской историографии, возникшей в условиях господства русского самодержавного строя, дворянский, а затем буржуазный национализм мешал объективно освещать прошлое Литвы, шталуй, не меньше, чем русским дореволюционным историкам шовинизм великодержавный. Агрессивная политика польских панов и буржуазии в отношении Литвы и Советского Союза также наложила свою печать на концепции литовской истории, созданные польской буржуазной наукой. Сильное влияние католической церкви на польскую историографию тормозило на­учную разработку церковно-политической истории Литвы (выяснение классовой природы католической идеологии, агрессивной политики папской курии и т. п.).

Польской буржуазной наукой была унаследована от дво­рянской историографии концепция, согласно которой древ­няя Литва изображалась как отсталая страна, где отсутствова­ли основные атрибуты государственности и первые литовские князья действовали в роли демиургов, чьи способности определя­ли ход исторического процесса. Подобно тому, как русские исто­рики начинали подлинную историю Литвы с образования Литов­ско-Русского государства, так и многие польские историки видели ее истинное начало в литовско-польской унии (см., на­пример, сводные работы А. Прохаски, С. Кутшебы, И. Якубов­ского, Л. Коланковского).

Понятно, что подобная точка зрения лишала польских исто­риков возможности правильно охарактеризовать и литовсконемецкие отношения, твердо противостоять немецкой национа­листической концепции, провозглашавшей прогрессивность крестоносного наступления рыцарей на Литву. Не случайно буржуазная польская историография, так же как и русская, не оставила нам цельных монографий ни по истории древней Литвы, ни по истории древних пруссов, ни по истории литовсконемецких отношений,это справедливо отметили в своих исто­риографических обзорах и С. Заянчковский [826], и Г. Ловмяыъский [827].

Сказанное выше помогает более правильно оценить взгляд тогдашней польской науки на проблему образования государ­ства в Литве.

Зачинатель научного изучения истории древней Жемайтии С. Заянчковский определил границы этой территории, осветил значение Жемайтии для древней истории Литвы; он пересмотрел и отверг традиционное мнение немецкой историографии (на котором настаивал Р. Крумбгольц) об идеальных побуждениях политики Ордена в Литве [828]. Это исследование во многом облег­чает понимание исторических условий объединения литовских земель под властью Миндовга.

При всем том автор не только не решает, но и не ставит проблемы образования государства в Литве. Он устанавливает, что в Жемайтии, как и в остальной Литве, возникли «мелкие государствица (drobne paristewk) во главе с князьями»; эти «государствица», соединяясь, «образовали большие политиче­ские организмы» [829], го автор не вдастся в изучение причин их происхождения, оставляя это «до особого исследования» [830].

Рассмотрев источники, характеризующие нобилей, С. Заянч­ковский сделал вывод, что последние «выполняли функции, присущие власти руководителя организации государственного характера, находящейся, естественно, в начале своего раз­вития» [831]. Но вопрос о генезисе сословия жемайтских нобилей не привлек к себе внимания автора. Позднее, когда в ХУв.Жемайтия попала под власть Витовта и его преемников, нобили превратились в высший слой общества боярство. Едва ли> однако, можно отрицать, что и прежде, еще не будучи особым сословием и частью господствующего класса, нобили составля­ли часть общества, его высший слой.

Наиболее значительным трудом в польской, да, пожалуй, и в мировой буржуазной историографии древней Литвы яв­ляется двухтомное исследование Г. Ловмяньского. Автор впервые поставил проблему генезиса литовской монархии и собрал материал,без которого не обойдетсяниодин исследователь этого вопроса. Г. Ловмяньский широко привлек не только собственно литовские источники, но также и сравнительно-исто­рические данные, касающиеся эстонцев, латышей и пруссов.

В труде Г. Ловмяньского тщательно освещена политическая география Литвы, сделан опыт определения ее территориальной структуры (деления на бывшие племенные территории, земли, волости и села). Изучив состояние хозяйства, автор установил, что его основу составляло пашенное земледелие, что древняя Литва вовсе не так бедна и убога, как ее изображали некоторые источники и многие историографы. Автор прекрасно охарактеризовал состояние литовских вооруженных сил. Он кропотливо собрал свидетельства источников об экономическом и политиче­ском положении литовского, прусского, прибалтийского нобилитета. В его труде приведены и сопоставлены факты, относя­щиеся к истории литовско-норманских, литовско-русских и литовско-немецких отношений до 60-х годов XIII в. Как ви­дим, труд Г. Ловмяньского серьезный вклад в науку.

Однако тогдашняя методология автора воспрепятствовала правильному решению проблемы генезиса феодализма и образо­вания государства. Генезиса феодализма автор не касается вообще, а вопрос об образовании государства он заменил другим вопросом об образовании монархии. Задавшись целью про­следить смену форм «племенного быта» формами государствен­ными, в частности, выявить генезис литовской монархии [832], автор, следуя главным образом немецкой историографии, не смог определить специфики так называемого «племенного» догосударственного строя, его эволюции и пр.

Вот как характеризовал Г. Ловмяньский племенной строй: «Общественное неравенство, писал Г. Ловмяньский,господствует уже среди древнейших исторических народов в пору их появления на политической арене на заре истории. Если даже юридически члены политического союза равноправны, то над уровнем масс возвышаются единицы благодаря особым качествам, либо семьи и целые роды, превышающие других числом, имуществом. Вследствие естественной и всеобщей тенденции к сохранению за потомством раз занятого привилегиро­ванного положения образуется высший класс. Одновременно протекает другой процесс: падение единиц вниз, на положение служебное и зависимое, что приводит к образованию также наследственного класса несвободных. Промежуточное положе­ние занимает класс свободных, простых людей».

«С юридической точки зрения» общество с племенным строем делится «на два сословия: свободных и несвободных», время от времени выступает «третье сословие» крепостные, зависи­мые, не имеющие личной свободы, однако имеющие возможность приобретения собственности, заключения договоров. «С хозяй* ственной точки зрения» население делится на три слоя «слой господ», «слой крестьян» и «слой рабочих» [833]. Подобная структу­ра догосударственного общественного строя, на наш взгляд, не может быть доказана.

Касаясь коренного вопроса о зарождении крупной земельной собственности в Литве [834], автор считает, что нельзя «генезис крупной собственности переносить в племенную эпоху» [835]. Автор ставит вопрос о собственности, как и вопрос о свободе, метафизически: либо крупная земельная собственность и массы зави­симых крестьян чего он в источниках не находит [836], либо отсутствие крупной собственности и неограниченная свобода населения, что он пытается в источниках найти [837]. Установив,и это очень ценное наблюдение,что типичным для прус­ского, эстонского, латышского и литовского нобиля было не­большое земельное владение, Г. Ловмяньский сделал неоснова­тельный вывод, будто оно было максимально возмож­ным: «владение, состоящее из двора и, в лучшем случае, из одного села, мы должны будем признать за максимально воз­можную собственность нобилей перед возникновением монархии» [838]. Допуская, как мы выше видели, давнее развитие иму­щественного и общественного неравенства среди народа вообще, автор отрицает возможность подобного процесса в среде господствующего слоя общества нобилитета. Поэтому автор и нашел возможным утверждать, что в Литве, где именно нобили явились организаторами нового государства, они в течение двух столетий продолжали оставаться на уровне нобилей прусских и литовских эмигрантов, бывших под ярмом немецкого Ордена: «крупная боярская собственность в Литве в конце XIV в. имела, по-видимому, те же размеры, что и собственность прусских нобилей под господством Ордена» [839].

Вообще в исследовании Г. Ловмяньского история сословий плохо увязана с историей монархии. Казалось бы, Миндовг, Гедимин и другие представители государственной власти, вышедшие из рядов нобилитета, должны были проводить политику в его интересах, но этого почему-то не произошло, и «нобили класс, который был по обычаю отгорожен в эпоху пле­менного строя от низших сословий, не сумел получить при монархии литовской права определенной самостоятельности, вместо чего вошел в состав нового, возникшего уже, вероятно, в XIII-XIV вв., но оформившегося лишь в XVI в. класса боярства или шляхты, которая, кроме нобилей, включила и эле­менты поспольства» [840].

Притом трудно понять, что же за государство возникло в Литве, чьи интересы оно выражало. Здесь в труде Г. Ловмяньского нет последовательности, ибо, лишив нобилей права на значительные имущества, автор оказался вынужденным при­знать великокняжескую власть за творца этих имуществ: «ро­довые (фамильные.В. П.) владения на Литве возникли в своей массе из великокняжеских бенефициев, что видно из развитых и длительных ограничений прав их собственности» [841]. При таком подходе к проблеме неясно, во-первых, откуда взялись сами князья с их земельными владениями (каким обра­зом они трансформировались в таковых из вождей бродячих дружин) и, во-вторых, как увязать экономическую зависи­мость боярства, нобилитета от великокняжеской власти с боярской политикой этой же власти. Не будем касаться здесь вопроса о родовой организации нобилитета [842] наиболее слабой части работы Г. Ловмяньского, не имеющей корней в источниках.

Отвергая мысль о возможности постепенного нарастания предпосылок монархической власти в рамках догосударственного «племенного строя», в рамках федерации бывших племенных территорий, автор и этот вопрос формулирует слишком прямолинейно: либо монархия, либо племенной строй. Не най­дя в древней Литве сформированных монархий, автор вел изу­чение вопроса о возникновении монархической власти вне связи с развитием крупной собственности среди части нобилите­та и вследствие этого закрыл себе путь из волости в государство. Источники последнего он ищет не в развитии собственности, имущественного и общественного неравенства внутри волости, а в воздействии внешних факторов.

Г. Ловмяньскому представляется весьма сомнительной «воз­можность консолидации политических организмов в племенную эпоху, когда войны не достигали такого напряжения, как во времена крестоносцев. Могли в то время возникать союзы для осуществления временных целей (дружины) или поддерживаться естественные связи (род) и традиционные (племя). Строительство же волости снизу, с помощью соединения еще более мелких образований, могло произойти лишь путем принуждения. Од­нако внутри общества, по своей структуре «демократического», состоящего в львиной доле из свободных людей, не видно фактора, способного выполнить подобную роль» [843].

Автор поэтому выходит за пределы страны и делает следующее наблюдение. Жители восточной Прибалтики вплоть до XII в. почти не обнаруживали признаков своего существования, зато в конце этого столетия в их судьбах произошли коренные перемены. Чем же объяснить это различие в темпах их развития в течение двух периодов? Действительно, упадок латышей и пруссов был вызван внешними причинами, начало литовской экспансии падает на время ослабления русского государства, а окончательное образование литовской монархии Миндовга точно увязывается с активизацией политики крестоносцев.

Сопоставляя все эти факты и полагая, что примитивное общество,изолированное от более высоких культур,не развивается или не обнаруживает быстрых сдвигов в своей эволюции, автор и пришел к выводу, что причину, которая вызвала рез­кие перемены в племенном строе, надлежит искать во внешних условиях и отношениях.

Поэтому автор, как бы забыв о том сложном хозяйственном, общественном и политическом устройстве, которое он сам, тщательно исследуя источники, установил, не попытался найти от него пути к возникновению государства в Литве, а обратился к изучению внешнеполитических условий ее развития. Автор, сумевший столь трезво оценить политику и папской курии, и немецкого Ордена в Восточной Европе, все же думал, что «литовское государство родилось не в борьбе против Ордена, а в экспансии на Русь» [844], что среди звона оружия, потоков крови и пожаров, криков и зверств «как светлое пятно» высту­пает программа мирной христианизации Литвы при Миндовге в 50-х годах XIII в., программа, выдвинутая не курией, а Орденом, отличавшимся в Прибалтике наибольшей беспощад­ностью. Кратковременное соглашение Ордена с Миндовгом автор счел решающим фактором образования Литовского государства [845], получившего военную поддержку, заимствовавшего финансовую организацию и пр. Правда, уже тогда автор, видимо, чувствовал, что его взгляд встретит возражения, и заметил, что роль Ордена, строящего государство, с которым будет позже вести смертельную борьбу, «может показаться парадоксальной, но лишь ex post» [846].

Такова концепция Г. Ловмяньского. Мы так подробно остановились на исследовании Г. Ловмяньского, хотя оно теперь для него пройденный этап (см. часть II, § 5), потому, что в его талантливом изложении очень четко развита концепция, поныне широко представленная в буржуазной науке.

Совсем недавно ее вновь поддержал М. Гельманн [847] в полемике со мной. А кроме того, знакомство с ошибочными концепциями, созданными крупными учеными, помогает понять образ мыслей сторонников противоположной нам системы взглядов и лучше мобилизовать материал собственных аргументов, т. е. делает полемику более плодотворной. В дальнейшем (еще в годы панской Польши) Г. Ловмяньский развил и модифицировал свою точку зрения.

Поставив под сомнение принятое в польской историографии мнение, согласно которому только уния «позволила обществу Литвы играть активную роль в политической жизни» [848], автор отверг также утверждение о литовском абсолютизме и высказал мысль, что три общественных элемента великий князь, княжеская династия и боярство, объединенные единством целей, руководили страной. «Сохранялась иерархическая структура, но они были солидарны, ибо их цели и интересы были одинаковы: эксплуатация соседних народов и земель, покоренных вооруженной рукой» [849]. О том, что они эксплуатировали свой собственный народ, автор не говорит. Подобный вывод лишь подчеркивает, что Г. Ловмяньский напрасно оставил в своем основном труде без внимания вопрос о том, чьи интересы выражала нарождающаяся в Литве государственная власть.

Автор выдвинул очень интересную мысль, что главной причиной унии явились хозяйственные и общественные затрудне­ния Литвы после прекращения к 60-м годам XIV в. завоеваний на Востоке и в связи с этим резкое сокращение добычи и доходов боярства [850]; он полагал, что уния была проведена с согласия и в интересах литовского боярства. Притом, однако, Г. Ловмяньский не отказался от мысли о рождении иммунитетов из пожалованья и остался убежденным, что с унией в Литве заня­лась заря «сословного государства» [851], пришедшего на смену «военной монархии».

Весьма своеобразный аспект анализа истории Литвы избрал другой исследователь, Г. Пашкевич. Его труд своего рода реакция на русские великодержавные схемы. На первый план автор выдвинул не литовский народ, а династию Ягеллонов: «Содержание работы составляет великий исторический конфликт, разыгравшийся на протяжении веков на безграничном пространстве Восточной Европы между смело соперничающими державами». Имеются в виду Русь, которую автор почему-то идентифицирует с Москвой, и Литва, которую он отождествляет с Ягеллонами: «Противника Москвы обозначаем именем Ягеллонов: династия эта была замечатель­ным выразителем и защитником интересов обоих народов», т. е. литовского и польского. Автор старается доказать, что «территориальная экспансия Литвы на Руси начинается не от Ягайлы», как, впрочем, и экспансия Польши«стремления народа к восточным рубежам железной рукой направляют уже последние из королевских Пястов» [852]. В сущности Г. Пашкевич выступает в этой книге как апологет восточной экспансии литовских и польских правителей.

В отличие от Г. Ловмяньского он отказывается видеть в литовских князьях начала XIII в. вождей бродячих дружин, считает их представителями государственной власти, вышедшими из рядов наследственных земельных собственников [853]. Но эта ценная мысль не получает в труде Г. Пашкевича дальнейше­го развития. Вопрос о степени политической консолидации Литвы он изучает в генеалогическом плане: «речь идет о выяснении, был ли Миндовг первым великим князем Литвы, т.е. первым основателем государства, или велико­княжеская власть существовала до него» [854].

Автор тщательно изучает политическую деятельность не только Миндовга, но и его преемников вплоть до Гедимина, кото­рого он характеризует следующими словами: «Процесс территориальной экспансии на Руси, обозначающийся ясно уже во времена Миндовга, достиг значительных размеров в правление Гедимина. Русская политика этого князя, смелая, последовательная, предусмотрительная, по моему мнению, является од­ной из главных черт, выдвигающих Гедимина в ряд наиболее выдающихся правителей Литвы» [855].

На работе Г. Пашкевича не имело бы смысла дольше останавливаться, если бы, проникнутая подобными идеями, она представляла собой лишь династическую историю литовских князей, но, как это часто бывает, автор, создавая историю династии, поднял новые пласты источников по истории Литвы, значительная научная ценность которых бесспорна; автор пересмотрел взгляд о политическом упадке Литвы конца XIII начала XIV в. Что касается русских разделов работы Г. Пашкевича, то они мало оригинальны и также имеют в виду глав­ным образом династическую историю [856].

Как видим, работа Г. Пашкевича не продвинула решения вопроса о причинах образования государства в Литве.

Следовательно, польская буржуазная историография, как и русская, оказалась бессильна раскрыть причины образова­ния государства в Литве и определить его характер. Выше мы отмечали, что исследователи этого вопроса не касались проблемы генезиса феодализма в Литве. Лишь однажды по этому вопросу произошла дискуссия, на которой также полезно оста­новиться.

В польской науке не раз возникало мнение, что в Литве и до унии был общественный строй, не отделенный от строя Польши китайской стеной. На эту тему возникла полемика между польскими историками В. Семковичем и О. Галецким. Первый отрицал существование в Литве боярского сосло­вия, как сословия замкнутого, имеющего определенные привилеем права и свои гербы [857], второй, напротив, настаивал на его существовании [858]. В. Семкович был более далек от истины, возражал не убедительно, а кое в чем следовал взглядамФ. И. Леонтовича, видя глубоко укоренившееся «родовое устройство» в Литве накануне унии, что якобы отличало Литву от стран западной цивилизации, где наличествовало римское влияние, влияние феодализма [859]. Впрочем, и О. Галецкий несколько отступил от своих первоначальных мыслей, относя создание шляхет­ского сословия в Литве к унии 1387 г. [860].

Вновь вопрос уже специально о «феодализме» в Литве явился предметом обсуждения на шестом съезде польских историков в 1935 г. Здесь с основными сообщениями выступили Г. Лов­мяньский и И. Яворский. Уже некоторые старые историки, понимая под феодализмом лепную систему, возникшую либо под западными влияниями или вследствие завоеваний на Руси, были склонны видеть ее в Литве.

Г. Ловмяньский, который пытался установить, было ли в Литве сходство с феодальными институтами Западной Европы, исходя из принятых в буржуазной науке признаков феодализма (раздел государственной власти, раздел собственности, институт вассалитета, лен и сеньерия), сделал вывод, что в Литве можно обнаружить явления «аналогичные западному феодализму», но что здесь они «не выступают или не получают такого значения»; что хотя феодальные институты и были, но за исклю­чением иммунитета они не проникали глубоко в общественную и государственную структуру; и потому внутренняя сплоченность государства не сменилась «хаосом, создающим основу, на которой вырастает феодализм». Не приемля отмеченное понимание феодализма, мы должны сказать, что автор справедливо обратил внимание на специфику феодальной раздробленности в Литве и старался поставить ее в связь с особенностями струк­туры собственности.

Напротив, И. Яворский считал, что в Литве феодализм в его западноевропейском виде не возник, что здесь имел место «непосредственный переход от патримониального устройства к устройству сословному» 53. Уния также не принесла феодализма, ибо в самой Польше феодализма «lak dobrze jak nie bylo», в Германии он-де в конце XIV в. был якобы уже на закате, а Орден строился «на других, нефеодальных основах»54. Пото­му такой властитель, как Витовт, и мог преодолевать феодализм, что он застал его лишь в зачатках.

Я привел эти соображения для того, чтобы яснее очертить перед читателем ту точку зрения, которую надлежит пересмотреть и, кроме того, чтобы отметить, что и по вопросу о феодализме в Литве ни польская, ни русская историография не пришли к единому, сколько-нибудь аргументированному решению.

Крах панского буржуазного строя, победа народной демократии в Польше привели к перестройке и подъему исторической науки. Старые концепции, однако, еще не умерли, они нашли место в сочинениях тех историков, которые отказались идти вместе со своим народом по пути строительства социализма. Достойно сожаления, что некоторые ученые, чьи исследования некогда составили вклад в литванистику, покинув родину, под влиянием превратно понятых событий наших дней, обратились к губительной для их творчества крайности опрокидыванию американских политических концепций современности в сред­невековое прошлое. Это знаменует отказ от объективности, которой дорожили буржуазные ученые прошлых поколений.

Для примера обратимся к работам О. Галецкого, живуще­го в Соединенных Штатах, и Г. Пашкевича, издавшего свою книгу в Англии. О. Галецкий посвятил свою работу истории стран Восточной и Центральной Европы, которые он именует «пограничными странами западной цивилизации». Он взял на себя труд выяснить, «сколь далеко на Восток простирается западная цивилизация».

Автор сам творит «историческую традицию» связей Восточ­ной Европы с той западной цивилизацией, в понятие которой он включает и... Соединенные Штаты [861], чья цивилизация появилась на исторической арене много позднее, чем, скажем, вос­точноевропейская.Таким образом,под его пером не исторические источники служат для выяснения традиций, а сами исторические традиции создаются и служат в качестве дополнительного источника для целей пропаганды американской экспансии. Автор откровенно пишет, что Соединенные Штаты как мировая деряава «имеют интересы во всем мире», и это «справедливо для всех континентов и народов всех рас, даже если их культура совершенно чужда американцам». В этой связи он мечтает о том времени, когда народы стран социалистического лагеря, включая и ряд союзных республик нашей страны, якобы «объединенные с американцами сокровенными узами религии, расы, культуры», создадут под американской эгидой «цитадель мира на самой границе западной цивилизации» [862]. Характер книги О. Галецкого ясен. Это пособие для идеологической подготовки американской молодежи к войне против лагеря социализма.

Понятно, что свою книгу автор не отяжелил анализом взаимосвязи политики с экономикой, культурой и пр. Если класси­ческая буржуазная наука много сделала для изучения эконо­мической истории, для раскрытия ее связей с политикой и пр., то в новейшей американской историографии вошло в моду писать очерки политической истории, не затрудняя ни себя, ни читателя размышлениями над коренными проблемами и зако­номерностями истории. Таков символ веры прагматической философии: закономерно то, что служит интересу «мировой дер­жавы». Так поступил и О. Галецкий, который утверждает, что «знание основных политических событий», как они изложены в его труде, «является необходимой, обязательной основой последующих штудий в культурной, социальной и экономической областях» [863].

Вульгарная социология превращается таким образом в основу профессиональной исторической подготовки.

В число «пограничных государств» западной цивилизации О. Галецкий включил и Литву. Каким же образом представлена здесь ее история? Она рассматривается под углом зрения «подъема и падения католических королевств Галича и Литвы» [864] т хотя ниже автор сам признает, что «оба католические королев­ства к востоку от Польши не представляют собой ничего, кроме недолговечного эпизода» [865]. Спрашивается, к чему же этим эпи­зодом подменять богатую и яркую историю Галицко-Волыиской Руси и Литвы?

Последующая история Литвы сведена автором к экспансии на Востоке и обороне на Западе [866], притом автор позволил себе утверждать, что в отношении этой экспансии русский народ «оставался практически пассивным» [867]. Автор пишет так, как будто он не знает о восстаниях в Полоцке и Смоленске, не знает, что русский народ под руководством московского правительства положил предел экспансии и литовских, и польских феодалов на Восток.

Таков вклад О. Галецкого в американскую агрессивную пропаганду.

Г. Пашкевич, в отличие от О. Галецкого, не порвал еще с научной формой изложения истории, сопроводив свою новую книгу «Происхождение России» солидным научным аппаратом и обширной библиографией. Основная часть его книги посвя­щена истории древней Руси, и мы не будем ее сейчас касаться, ибо это отвлечет нас в сторону от предмета, а сосредоточим свое внимание на том разделе монографии, который касается истории Литвы [868]. Литовская тема в сущности занимает в этой книге подчиненное место-в качестве политического аргумента в пользу пропаганды норманской теории.

Казалось бы,именно образование Литовского государства, не знающее призвания иноземных династий, давало повод для размы­шлений об отсутствии универсальности у принятой норманистами теории. Но нет, автор нашел свой очень своеобразный угол зрения на литовскую историю. Г. Пашкевич норманист, он полагает, что Русь, русские это первоначально православные норманны, по крещении передавшие свое наименование восточным славянам.Русские, следовательно,не этническое,а религиозное понятие. Автор так и пишет, что православные гре­ки,норманны, финны, литовцы-все это русские [869]. Отсюда делается соответствующий вывод-русского народа (nation) не было.

Какую же пользу для норманизма видит автор в литовской теме? А вот какую: он считает одним из основных и требующих более подробного рассмотрения вопрос о том, «действительно ли могли норманны, имея в виду их ограниченные силы,господство­вать на бескрайних пространствах европейского Востока?» Попытка ответить на этот вопрос и сделана в третьей части книги, «посвященной литовской экспансии на Восток, и сравнению ее с более ранними действиями варягов» [870].

Итак, перед нами не история литовского народа, а история литовской экспансии на Восток главным образом в XIII-XIV вв. [871]Не удивительно поэтому, что в книге Г. Пашкевича не содержится ничего принципиально нового по истории Литвы в сравнении с тем, что было в его более ранних работах. И в этой книге автор обошел коренную проблему образования государства в Литве. Он исходит из того, что Литве в XIII в. требовалось от ее соседей больше, чем она могла им дать. Это породило грабительские войны. Что возникновение подоб­ных войн свидетельствует о крупных сдвигах внутри самого литовского общества, это автор оставил без внимания. Его интересует главным образом образование великокняжеской ди­настии, которая происходит из среды князей организаторов грабительских походов [872]. «Поворотный момент» истории состав­ляет правление Миндовга, который объединил страну силой, оружием, деньгами, брачными связями [873].

Происхождение династии интересует автора потому, что ей он приписывает поистине чудодейственную силу. Перед нами монархическая история Литвы, построенная на принци­пах вульгарного биологизма: «Литовская экспансия в славянские земли началась в первую очередь из потребностей правя­щей династии, которая была вынуждена обеспечить землями своих членов. Рост великокняжеской семьи вел к расширению литовских границ. Страна могла лишь выиграть от такого раз­вития, как это и было на деле до тех пор, пока сохранялись дружеские отношения среди различных отпрысков династии» [874].

Порывая с теми достижениями науки, которые ярко выра­жены в работах М. К. Любавского, Г. Ловмяньского и других, автор идет вспять к Ф. И. Леонтовичу, полагая, что в Литве господствовал некий семейный принцип правления и что от плодовитости ее великих князей зависела активность внешней политики страшу

Автор весьма подробно изучил наступление литовских кня­зей и бояр на Восток, умелое использование ими политической раздробленности на Руси. Этот материал может быть применен при характеристике тех трудных исторических условий, в которых началось объединение русских земель вокруг Москвы.

Г. Пашкевич не отрицает большую роль, которую сыграли славяне в истории Литвы, «литовцы не разделили судьбу пруссов n латышей лишь потому, что они мобилизовали под своей властью славян для обороны» [875]. Он находит причинную связь «между завоеванием славянских территорий и укреплением в Литве централизованной политической власти. Это раз­витие было соотносительным». Автор ставит этот вопрос абстрактно, а между тем его утверждение справедливо лишь для времени становления литовского раннефеодального государства, до вре­мени, пока в разоренной монгольскими захватчиками Руси не возник новый национальный центр Московское великое княжество.

Оценив подобным образом значение для истории Литвы ее наступления на русские земли, автор делает следующий вывод о состоянии Руси, о русском народе. Он отвергает мысль о том, что издавна существует русский народ (nation), который включал в себя все восточнославянские племена [876], и приводит в качестве довода такое соображение: «Если бы русский народ (nation оГ Rus) существовал в то время, если бы он сознавал свое этническое и политическое единство, литовский терри­ториальный рост никогда бы не достиг тех размеров, которых достиг на деле. Литовское государство встретилось бы с твердым сопротивлением части русского народа; кроме того, внутренние кризисы и перевороты, которые случались в Литовском великом княжестве, давали людям Руси много возможностей для свержения иноземного господства. В действительности же мы наблюдаем противоположный процесс. Восточные славяне содействуют образованию Литовского государства; они чув­ствуют с ним заодно и в критические времена оказывают ему поддержку. Это склоняет к выводу, что славяне не имели пред­ставления о национальном единстве, выходящем за пределы отдельных княжеств и древних племенных обычаев» [877].

Это смелое утверждение Г. Пашкевича стоит того, чтобы его обсудить.

Во-первых, что такое русский народ? Советские историки вовсе не утверждают, что в нашей стране издревле существует прочно консолидировавшаяся нация. Исходя прежде всего из условий экономических, мы признаем, что элементы общности территориальной, культурной, языковой, психического склада народа в древности были иные, чем, скажем, в XV или в XVII в. Наши историки говорят поэтому о наличии древнерусской народности.

Народность категория историческая; она развивается вместе с развитием экономики страны; упрочение политического единства содействует ее консолидации. И, напротив, ослабление экономики страны, подрыв ее политического единства могут вызвать ослабление, дробление народности, ибо она не обла­дает прочностью, скажем, нации. Это свойства не только древнерусской народности, но и всякой другой, эпохи раннего средневековья. В период феодальной раздробленности, это ясно видно из истории любой страны, и Руси, и Польши, и Германии, политическое дробление превалирует над интересами этнической общности.

Но и феодальная раздробленность понятие сложное. Это не односторонний процесс распада, ибо на основе продолжающе­гося экономического подъема, роста городов, торговли вызре­вают все более прочные политические образования, вроде Владимиро-Суздальской, Галипко-Волынской,Полоцко-Минской земель, которые создают условия для возникновения на общей основе древнерусской народности новых более прочных брат­ских народностей великорусской, украинской и белорусской.

Притом нельзя утверждать, что в период феодальной раз­дробленности русские люди того или иного княжества считали себя чуждыми жителям других княжеств, говорившим па том же языке, имевшим то же культурное наследие, те же нравы и обычаи, и якобы не сознавали своего этнического отличия от других православных греков, половцев, финнов, литовцев и др. Подобное утверждение Г.Пашкевич может, конечно, выдвигать, по доказать его невозможно.

Далее. Автор отбросил очень существенный фактор, кото­рый на время в огромной степени усилил возобладание политического дробления монголо-татарское разорение. Он недооценивает значение этого фактора, утверждая, что область ли­товской экспансии на Руси не была затронута вторжениями войск Батыя [878]. А разве, кроме войск Батыя, никто не опустошал Русь? Достаточно вспомнить татаро-монгольские походы на Галицко-Волынскую землю, разорительные нашествия через западнорусские земли на Литву; разве разрыв традиционных связей Полоцка, Витебска, Минска, Смоленска и других центров с остальной Русью не нанес им ущерба; разве не ослабила запад­норусских земель утрата возможности получить военную помощь в Киеве, Чернигове или Владимире в случае угрозы со сторо­ны Ордена или Литвы?

Далее. Отрицая существование русского народа, автор поль­зуется термином «восточные славяне», видя в них некую внеисторическую категорию, пребывающую неизменной в течение IX-XIV вв. Какие имеются у него для этого основания? Ведь нелепо отрицать, что и в Суздали, и в Галиче, и в Полоцке и других центрах власть находилась в руках не у «восточных славян» вообще, а у князей, бояр, дворян, что они, составляя господствующее сословие, решали судьбы своих земель и ради своих корыстных целей были готовы вступать в соглашения с другими государствами для борьбы друг против друга. Разве не то же видим мы в польском Поморье, Мазовии, Куявии, но ведь никому не придет в голову отсутствие политического един­ства страны отождествлять с отсутствием самого народа, на­селяющего страну, а антинациональную политику тех или иных правителей выдавать за политику народа.

Наконец, утверждение Г. Пашкевича не выдерживает кри­тики не только при его сравнительно-историческом освещении; оно теряет доказательную силу и при перспективном анализе. Вот какими видит автор «восточных славян»: «политическая раздробленность восточных славян, вражда, которая преобла­дала среди них, их безынициативность в отношении формирования более обширного политического целого, все эти факторы, которые выступают с равной силой в 13 и 14 вв., как они выступали в 9 и 10 вв., облегчали присвоение руководства иностран­ными элементами»7 5.

При таком подходе к делу автор,однако,не может объяснить [879], почему же «иностранные элементы» потерпели полную неуда­чу на Руси в годы «гармонического правления» [880] Кейстута и Ольгерда. Г. Пашкевич не может дать ответ, почему походы Ольгерда на Русь не позволили ему завладеть Новгородом, Псковом, самой Москвой; почему походы на Русь из источника силы Литвы превратились в источник ее слабости. Все это потому, что Г. Пашкевич обошел национальный вопроси вопрос о прогрессивном историческом значении Русского централизо­ванного государства.

Автор пришел к выводу, что, не меняя политики, Литва не имела шансов справиться и с Орденом: «...развитие борьбы про­тив Ордена делало год от году яснее, что участия славянских подданных Литвы в этом кровавом конфликте было уже недостаточно» [881]. Более того, «славяне» угрожали самому су­ществованию Литовского великого княжества, как это следует из не очень вразумительного объяснения, данного автором. Оказывается, что «с течением времени» «сила славянского на­селения в количественном и качественном отношениях стала чувствоваться и начала сказываться на своем иностранном господ­ствующем классе. Влияние славянской культуры и особенно славянского языка, который использовался в письменности как норманнов, так и литовцев, и на котором они несомненно говорили, внутренние браки, которые сглаживали существующие различия и противоречия и, наконец, last but not least, общность религии, все это должно было создать условия неблагоприятные равно для варягов и для литовцев» [882]. Всемогущей и плодоносной литовской правящей династии пришлось искать спасения, чтобы подобно варягам, не исчезнуть с широкой исторической арены.По мнению автора, спасительный пример был перед глазами. Когда славяне готовились полностью поглотить Рюриковичей,то одной их группе все же удалось спастись; это была линия Юрия Долгорукого, который, «осознав славянскую угрозу, отделился от Киева в XII в. и старался ослабить и разорить этот город»; он-то и сумел дать начало «суздальско-владимирскому государству Рюриковичей» на «отдаленных финских поволжских землях». Это новое политическое образование, «наследником которого стала в конце концов Москва, было направлено против Киева и верховенства славян» [883]. Все это рассуждение стоит за гранью не то что науки, но и здравого смысла. Оно понадобилось ав­тору для сопоставления судеб уцелевших Рюриковичей и литовских великих князей: «В 14 в. Литва другим путем ее унией с тоже славянской, но католической Польшей, культурно соединившись с Западной Европой, пыталась избежать поглощения восточными славянами» [884].

Хорошо известно, что уния вызвала широкое национальноосвободительное движение в русских и белорусских землях, подвластных Литве. Это движение наглядно опровергает утверждение автора о безынициативности «восточных славян» и т. п. Поэтому понятно, что автор призывает не преувеличи­вать протест Полоцка и Смоленска,ибо де правители этих городов были давно связаны с Москвой [885], а восставшие хотели лишь «удовлетворить свои собственные интересы» [886]. Спрашивается, а что это меняет в существе освободительной борьбы? В новых условиях в русском и белорусском народах благодаря их тру­ду и героизму возобновился процесс экономической, политиче­ской, культурной и, следовательно, этнической консолидации. В условиях появления нового национального центра на Руси и вступления правителей Литвы в соглашение с Польшей за счет русских национальных интересов, русское население Литовского великого княжества искало удовлетворения своих нужд на путях сближения с московским правительством.

В книге Г. Пашкевича история России превращена, как видим, в историю ее завоевания, внутренней вражды и сотрудничества с завоевателями. История литовского народа, который упорным трудом отвоевал свою землю у природы и отстоял ее от покушений враждебных соседей, превращена ав­тором в историю грабежей и захватов во имя всемогущей великокняжеской династии. В этом автор не оригинален. Кни­га носит на себе печать реакционной эмигрантской исторической пропаганды. Единственно, до чего автор дошел своим умом и на что, кажется, еще никто из называющих себя учеными не решался, это до отрицания существования русского народа.

3. ЛИТОВСКАЯ ИСТОРИОГРАФИЯ

Литовская историографпя развивалась в сложных и небла­гоприятных условиях отсутствия национальной самостоятель­ности страны, под иноземным гнетом русского царизма, русских и польских крепостников; литовские историки были вынуж­дены публиковать свои труды не на литовском, а на русском, польском или немецком языках. Но освободительное движе­ние в Литве содействовало развитию национальной историо­графии, которая стремилась посильно противостоять натиску русификаторов и полонизаторов, обосновать самостоятельное национальное прошлое своего народа.

Научный уровень этих трудов был еще невысок но, по*скольку они были проникнуты идеями литовской националь­ной самостоятельности, в жестоких условиях тогдашней по­литической действительности уже одно их появление играло прогрессивную роль. Говоря о литовской национальной исто­риографии, надо прежде всего назвать имя выдающегося историка-просветителя С. Даукантаса. Его «Деяния древних литовцев и жемайтов» вышли в свет в 1822 г. на литовском языке. С. Даукантас хотел доказать врагам литовского языка, что «можно писать по-литовски». Свой труд он создал «не для ученых людей, а для матерей, которые смогут рассказывать своим детям о героическом прошлом Литвы» [887].

Стремясь противостоять взглядам официальной русской, польской и немецкой историографии, он в духе просветитель­ства идеализировал патриархальную литовскую старину, ког­да «земля принадлежала всему обществу» [888], господствовало всеобщее равенство, а простые люди в течение столетий жили счастливо и свободно Духовная власть принадлежала Криве, военная -выборным вождям, несвободные были во­еннопленные рабы, должиики и т. п. Даже когда богатые люди выдвинули к власти великого князя и его земля стала называться государством, и тогда не было существенной раз­ницы между богатыми и бедными, ибо даже Ягайло ходил в овечьей шкуре [889].

Иноземная власть, уния и введение христианства испор­тили нравы людей, когда свободных земледельцев стали низ­водить на положенно зависимых. С. Даукантас также резко осудил захватническую политику немецких рыцарей и их союзников: «...перо сгибается от жалости и не может описы­вать дела тогдашних разбойников» [890].

Работы других ранних литовских историков Т. Нарбута и иных выдержаны в духе монархических генеа­логических теорий литовского великокняжеского летописа­ния XVI в., подкрепленных авторитетом Михалона Литвина (De in or i bus, 1550 г.). Низкий уровень летописного источнико­ведения делал так называемые литовско-русские летописи отличным источником, питавшим литовский дворянский на­ционализм. Как бы то ни было, эти авторы призывали хранить язык, обычаи, древности своего народа. Т. Нарбут высту­пал против засилья польской шляхты и потому довел свой многотомный труд до смерти последнего литовского короля Сигизмунда-Августа, закончив его словами: «Я ломаю мое перо над его могилой»63.

Царизм тормозил развитие литовской исторической науки. Достаточно нескольких примеров. После подавления вос­стания 1831 г. был закрыт университет в Вильно, а книги его библиотеки было предложено разослать по другим хра­нилищам. После подавления восстания 1863 г. генерал М. Н. Муравьев-вешатель запретил литовский язык; была рас­пущена Археологическая комиссия (созданная в 1856 г. трудами Е. Тышкевича, А. Киркора и др.); была предпринята «чистка» музея. К счастью, созданная русская Археографическая ко­миссия за годы своего существования (1864-1914), несмотря на высочайшие предначертания, проделала большую полезную ра­боту по выявлению источников, относящихся к истории Литвы.

Царизм закрывал школы и музеи, а русский, польский и ли­товский народы своей борьбой заставляли их открывать. Лишь подъем революционной борьбы сделал возможным оживление науки в Литве, чему свидетельство-IX Археологический съезд в Вильно (1893 г.). Только революция 1905 г. восстановила в правах литовский язык, национальное преподавание и т. п.

В этих условиях вели работу Акилевич (Витаутас), М. Волончаускас, К. Скирмунт, И. Тоторайтис; исследователь древнейших судеб литовского племени и крупный организа­тор науки в Литве И. Басанавичюс, а также выдающийся энтузиаст-историк, археолог и этнограф Э. А. Вольтерис, труды которого давно следовало бы собрать и переиздать. Большую помощь развитию литванистики принес своим из­данием крупный библиограф С.-Балтрамайтис.

Наибольшее распространение получила книга И. Тоторайтиса. РаботаИ. Тоторайтиса -это история короля Миндовга, «создавшего» государство, содержащая много ценных конкрет­ных наблюдений и мыслей. О роли Миндовга автор пишет: «Его главная заслуга состоит в том, что он соединил в госу­дарство литовские народности (Vol k er s ch a ft en), которые до него образовывали лишь маленькие незначительные племена (Stamme), и с помощью завоевания присоединил к объеди­ненной Литве Белую и Черную Русь. Так он усилил мощь Литвы, с которой должны были считаться все соседи». Мин­довг упрочил мощь Литвы «не только благодаря выдающемуся военному дарованию, мы видим в этом прежде всего плод хитроумной, целенаправленной, но, впрочем, и беспощадно осуществляемой политики» [891].

Автор явно переоценивал и роль немецкого Ордена в исто­рии Литвы: он признает, что литовцы упорно воевали с Орде­ном, но вывод делает довольно неожиданный: «...как в куль­турном, так и в военном смысле этот контакт имел для литов­цев... большое значение. У немцев научились литовцы бороться за независимость своей родины, познакомились с западными обычаями и культурой, были подготовлены к восприятию христианства» [892].

Несомненно, что при всех ее недостатках старая литов­ская историография содействовала развитию националь­ного самосознания своего народа.

Победа Великой Октябрьской социалистической револю­ции принесла национальное освобождение литовскому народу, который оказался, однако, под властью буржуазии и поме­щиков. На это время приходится заметный сдвиг в развитии исторической науки: появляется серия специальных иссле­дований и обобщающих курсов истории Литвы на родном языке.

Вышло также новое издание литовской исторической биб­лиографии (В. Биржишки) и были опубликованы некоторые собрания источников, относящихся к истории древней Литвы, из которых особенного внимания заслуживает труд видного литовского археографа К. Иблонскиса. Интересное историо­графическое исследование (о котором говорилось выше) было написано автором археологических работ [893] И. 11 узина с ом. Однако, несмотря на количественный рост трудов и разработку нового фактического материала, общий идейный кризис бурясуазной историографии довлел и над молодой литовской исто­рической наукой. Это ясно видно на примере разработки проб­лемы образования государства.

За короткий срок был издан и ряд сводных курсов и обоб­щающих статей, принадлежащих перу видных буржуазных литовских историков -А. Янулайтиса, С. Матулайтиса, А. Алекны, А. Римки, А. Шапоки, И. Ионинасаидр. Общими для всех этих работ, проникнутых духом буржуазного национализма, если брать интересующую нас проблему, являются следую­щие черты.

Авторы лейшъ кратко констатируют, что племенной или общинный строй сменяется властью кунигасов, из среды которых выдвигается Миндовг. Дальнейшее изложение ведется по княжениям. Так построены популярные курсы А. Янулайтиса и А. Алекны.

Образование государства рассматривается вне связи с историей способа производства, с историей классов. Правда, С. Матулайтис пытался найти внутренние причины образова­ния государства, не прибегая к переоценке роли князей-со­зидателей: «не смелость Миндовга и не мудрость Гедимина объединили Литву под властью одного князя, этого требовала сама жизнь» [894]. Первоначальное общинное и родовое устрой­ство Литвы было основано на подсечном земледелии. Нера­венство возникло вследствие войн, породивших рабство. Поса­женные на землю рабы содержали своих господ, которые, воюя, богатели и превращались в бояр. Новые условия, со­зданные развитием земледелия, требовали обороны страны от врагов извне и пресечения войн внутри страны. Князь исполь­зовал эти условия и объединил страну. Затем, главным образом в XIV в., он раздавал феоды боярам, которые собирали для пего с крестьян мезлеву, оставляя часть дохода себе [895].

Другие авторы, например А. Шапока, вообще не находили сословного строя в тогдашней Литве. Первоначально литов­ский народ объединяли «поддержание безопасности страны и моральные связи» [896]. Затем все большее значение приобре­тала семья [897]. Более хозяйственные семьи богатели, и их представители делались вождями, сперва на время, потом постоян­ными. Из их среды выросли кунигасы, ниже которых стояли бояре и еще ниже свободные крестьяне ы.

Возвышение одного сословия автор не связывает с порабощением другого. Он считает, что в обществе не было четких рубежей и «каждый крестьянин, разбогатев, мог стать бояри­ном», что путь к богатству был открыт для всех, ибо земли и других благ природы было сколько угодно [898]. Были, впрочем, и бедные люди, должники. Бессословный строй Литвы автор без достаточных оснований хронологически продлил на время правления первых князей. Подобный взгляд на свобод­ное крестьянское предпринимательство, может быть, и соот­ветствовал политическому идеалу литовской мелкой буржуазии, главным образом кулачества, но он не имеет опоры в фактах. Что касается внешнеполитического фактора, то А. Шапока учитывал роль Руси и Ордена, но отказывался признать значение монгольской угрозы для Литвы, ибо на­шествие не изменило ее границ [899].

Литовские исследователи начали и специальную разработку целого ряда вопросов древней истории своей родины, хотя они и не создали специального труда по интересующей нас проблеме.

Ценное исследование, специально посвященное истории древней Литвы, написал П. Климас. Он обстоятельно аргу­ментировал разделы книги, говорящие о ранних источниках литовской старины, об экономике и верованиях древних ли­товцев; он наметил преемственную связь нобилитета с главами богатых больших семей (которые он, правда, относит к «пат­риархату») [900]. Но проблемы образования государства П. Кли­мас не поставил, и содержание последнего параграфа своей книги, характеризующего возникновение «политических отношений» [901], он ограничил явлениями внешней политики.

Литовские ученые опубликовали работы и по истории крестьянства (3. Ивинскис), дворянства (М. Красаускайте, К. Авижонис), по истории торговли (А. Римка, И. Ремейка, 3. Ивинскис); интересны источниковедческие штудии по внеш­неполитическим документам Гедимина (Ю. Якштас). Взаимо­отношениям Литвы с западноевропейскими странами и прежде всего с папской курией, а также с Орденом, посвящены моно­графии Ю. Стакаускаса и А. Степонайтиса; вопросы военнополитической истории Литвы освещены в работах В. Бир­жишки, С. Сужеделиса, 3. Ивипскиса. Много внимания ли­товские, как и польские, историки уделили запутанному в источниках вопросу о происхождении династии Гедимина (ра­боты А. Кучинскаса, Э. Вольтериса, П. Шляжаса, Ю. Якштаса и др.)Существенно обогатили историческое языкознание работы Г. Геруллиса, К. Буги и А. Салыса.

Каковы же концепции основных из перечисленных работ, ес­ли иметь в виду проблему образования Литовского государства?

К числу трудов наиболее фундаментальных и важных для нашей проблемы принадлежат исследования 3. Ивинскиса, М. Красаускайте и К. Авижониса.

В работе 3. Ивинскиса, посвященной истории крестьян­ства Аукштайтии и Жемайтии за 1300-1492 гг., собран зна­чительный материал, особенно ценный потому, что истори­ческая наука в сущности обратила главное внимание на историю крестьян XVI-XVII вв. и почти ничего не сделала для изучения истории крестьянства более ранней поры. Автор привел обильные факты, характеризующие положение раз­личных групп несвободного, полусвободного и свободного крестьянства, справедливо отнеся возникновение категории несвободных крестьян к XIII в. [902] Умело комбинируя источ­ники, этот исследователь сделал попытку определить состав крестьянских повинностей. Его данные позволяют глубже понять социальные противоречия в Литве и, в частности, при­чины крестьянского восстания в Жемайтии. Его работа дает возможность сделать вывод о большом значении крестьянского вопроса для внешней политики Литвы, в частности, для истории литовско-немецких отношений. Все это делает ра­боту 3. Ивинскиса важным пособием для историка древней Литвы.

Вместе с тем 3. Ивинскис обошел некоторые очень сущест­венные вопросы истории крестьянства. Он, например, не делает различия между крестьянством как классом фео­дального периода и свободными земледельцами дофеодальной поры. Автор, как и его предшественники, обходит главный для нас вопрос о возникновении имущественной и социальной дифференциации населения. Он полагает, что «весь народ был изначально разделен на два больших класса» [903]-нобилитет и крестьян. Поэтому в его труде мы не найдем истории генезиса класса феодально зависимых крестьян, лишенных в той или иной степени собственности и свободы. Не найдем и оценки значения крестьянского вопроса для процесса ста­новления Литовского государства как органа власти нобили­тета, жившего за счет эксплуатации крестьянства, хотя по­нятно, что именно образование государства закрепило сословную неполноправность крестьян.

Далее. Автор не проводит разницы между свободными земледельцами и лично свободными крестьянами, подданными растущей государственной власти, которая предъявила права на всю землю страны. Это упущение привело к превратному и про­тиворечивому истолкованию процесса эволюции крестьянского сословия. С одной стороны, автор полагает, что «13 и 14 вв. были временем по большей части свободного крестьянства, когда многочисленные несвободные и рабы в большинстве были иноземцами» [904], с другой стороны, поскольку «ничего не известно» о «черном» крестьянстве, автор допускает, что «в литовских землях крестьянское владение (Gut) появляется сравнительно поздно и большею частью в соединении с по­местьем (Grundherrschaft)», и потому Литва «перепрыгнула» время свободного крестьянства, и крестьянское право здесь было «сравнительно тяжелым» [905].

Таким образом, утверждение о преобладании в языческой Литве XIII-XIV вв. свободного крестьянства на поверку оказалось недоказанным, да его и нельзя доказать, особенно если принять во внимание силу Литовского государства, экономическую мощь его господствующего класса: едва ли даже на Жемайтии были значительные группы крестьян, свободных от того или иного вида дани, а следовательно, той или иной зависимости от великого князя, удельных кня­зей, бояр и т. п.

Конечно, уровень эксплуатации крестьян в XIII в. не тот, что в XV в., но и проводить между этими периодами качествен­ную грань нет оснований, а автор именно так и поступает: «с христианизацией и унией развитие постепенно переходит на другой путь. Одновременно образуется дворянство» [906]. Последнее замечание показывает, что,по мнению автора, в Литве на протяжении почти двух столетий существовало государ­ство, но при этом отсутствовали сложившиеся классы кресть­янство и дворянство.

Наконец, наименее убедителен автор в вопросе о формах хозяйства в Литве, в частности, он не смог доказать, что зем­леделие не составляло основу тамошнего хозяйства [907]. Да это утверждение противоречит и тому, что сам автор говорит о структуре общества. Страной правят земельные собствен­ники [908], которым крестьяне сдают в виде оброка прежде всего продукты сельскохозяйственного производства (земледелия, некочевого скотоводства и т. п.) [909].

Работа М. Красаускайте посвящена истории литовских дворянских привилегий до конца XV в.; в ней бесспорно уста­навливается, что литовское дворянство не было впервые вы­звано к жизни унией, которая лишь ускорила его развитие. Исследовательница применила плодотворный подход к источ­никам и дополнила ценное, но лишь формально-юридическое исследование И. Якубовского, изучением привилеев в связи с политической борьбой современности. В сущности автор, анализируя привилеи 1387, 1413, 1434, 1447 и 1492 годов, устанавливает, что в языческой Литве существовало крупное землевладельческое дворянство, права и интересы которого лишь подтверждены унией и облечены в польские юридиче­ские нормы. Это один из элементов синтеза литовского общест­венного строя с более развитым польским. Синтез произошел в форме укрепления прежде всего крупной феодальной наследственной собственности. Но в силу исторически сложившихся особенностей Литвы этот процесс развития иммунитетных прав господствующего сословия оказался довольно дли­тельным. Изученные автором привилеи за сотню с лишним лет хранят богатейшие сведения и для истории борьбы феодалов за ренту, и для анализа объема экономических и политических прав великокняжеской власти в Литве до унии, и для изучения состава повинностей частновладельческих крестьян.

Но и работа М. Красаускайте не содержит ответа на вопрос о происхождении господствующего сословия в Литве и связи его с генезисом государственного строя. И для этой исследо­вательницы Миндовг и Гедимин создатели государства [910]. Корни литовского дворянства автор видит в местных династах и нобилитете, подчиненных Миндовгом, и в среде профессио­нального военного слоя и великокняжеских слуг, возникших в процессе наступления па Русь. Но это еще не господствую­щее сословие. Все «это были элементы, из которых в XV в. образовалось дворянство (der Adel) в западноевропейском смысле», а в XIV в. «отграничение от других слоев еще недо­статочно велико, чтобы ставить боярство в один ряд с западно­европейским дворянством» [911].

Не ясен избранный автором критерий, а именно, степень такого «отграничения». Если брать в качестве критерия глав­ный показатель размер собственности и наличие эксплуатации труда зависимых крестьян, тогда мы принципиальной разницы между литовским и западноевропейским дворянством не найдем. Нельзя признать плодотворным рассуждение, построенное по типу: если нет юридических форм сословия в «западноевропейском смысле», то нет и сословия. Почему бы не допустить его существования, оформленного в «восточно­европейском смысле»? Ведь исторические-то условия образования и оформления сословий в Литве и, скажем, во Франции совершенно различны. Если принять трактовку, данную авто­ром, то перед взором возникнет знакомая из других исследований картина: великие князья творят бессословное государ­ство, правят в нем в течение двух столетий, дожидаясь уния для оформления прав господствующего сословия и «отграниче­ния» его от других слоев населения в должном «западноевро­пейском смысле».

Недостаток работы М. Красаускайте попытался восполнить К. Авижонис, избравший темой для исследования возникнове­ние и развитие литовского дворянства в XIII-XIV вв. до ли­товско-польской унии [912]. Автор собрал ценные сведения, ха­рактеризующие экономическое, общественное и политическое положение нобилитета. Он справедливо выступил против переоценки значения и русского, и польского влияния на об­щественный строй Литвы. Следуя М. Красаускайте, он отбра­сывает мысль, будто бы уния создала литовское дворянство, она лишь «юридически утвердила то, что уже существовало» [913]. Он отвергает механическое отождествление порядков, быв­ших в русских владениях Литвы, с порядками собственно литовскими, чем грешила старая русская историография. Но при этом автор, обращаясь к другой крайности, утвержда­ет, будто в коренной Литве «существовали совершенно особые типы развития дворянства» [914].

Оспаривает автор, и в этом его заслуга, мнение, согласно которому внешняя угроза со стороны Ордена, Руси и Польши привела к единству Литвы [915]. Автор пытался перенести центр тяжести анализа на рассмотрение внутренних причин и усло­вий образования и развития дворянства и государства.

Как же решает автор вопрос о возникновении и развитии дворянства и в связи с этим об образовании государства (по­следний вопрос автор зачастую отождествляет с объединением литовских земель)?

Автор признает, что в Литве накануне возникновения го­сударства господствует уже территориальное деление; во главе территорий стояли знатные и богатые люди [916]. Связь между территориями почти отсутствовала, была ничтожна и «един­ство было лишь этнографическим и культурным» [917]. Насе­ление распадалось на небольшие общины [918]; нет основа­ний соглашаться со взглядом (которого придерживались В. Б. Антонович, С. Кутшеба, В. Каменецкий и др.) о господ­стве родовых союзов, ибо к началу XIII в. уже преобладали имущественные и социальные различия [919].

В принципе К. Авижонис исходит из обычного для буржуаз­ной историографии представления, что социальные и имуще­ственные различия мы находим у литовцев «изначально» [920]. Там, где население занимается земледелием, пишет автор, «возникает необходимость распада общества на кормильцев и защитников; первые из них оседлые земледельцы, которые со временем развиваются в крестьянское сословие; другие -подвижные еоины, из которых возникает позднейшее дворянство» [921].

Нобили появляются «различным образом» и на почве хо­зяйствования из крупных землевладельцев, и на поле воен­ной деятельности, где большое значение для выдвижения первоначально имела личная сила, а потом лучшее мате­риальное положение [922]. Происхождение крупных землевла­дельцев автор не объясняет. Остается один путь обогаще­ние грабежом соседей. Но при этом непонятно одно, почему общественное неравенство возникает на основе грабежа со­седей, а не соотечественников. Словом, возникновение и развитие нобилей объясняется внеэкономически.

Каким же образом складывается государство и какова его роль в судьбах дворянского сословия? Автор ставит вопрос более рационально, чем Г. Ловмяньский, допуская постепенное объединение волостей в более крупные территориальные организации. Силу, осуществляющую это объединение, он видит в князе, в Миндовге, который объединяет страну. Источник же материального превосходства великого князя автор не ищет, ограничиваясь, как и в вопросе о происхождении дворянства, общим рассуждением в том смысле, что для объединения страны надо было иметь власть, а потому «возникла необходимость» для князя завладеть наибольшим числом земель, поэтому Миндовг стал изгонять их прежних владельцев, а собрав земли, он собрал и власть. Следовательно, экономические причины образования крупной земельной собственности, обусловившей силу и власть ее владельцев, остались не раскрыты.

Правда, автор сделал много верных наблюдений над последующей эволюцией дворянства. Он высказал утверждение, что Миндовг боролся прежде всего за объединение страны и против непокорных его власти крупных землевладельцев и что причина гибели этого князя кроется не в языческой реакции (как полагал И. Латковский), а в реакции против централизаторских устремлений. К. Авижонис не сомневается в существовании крупного землевладения княжеского, боярского и т. п. Власть была в руках профессионального военного слоя, а потому крестьяне «должны были ему повиноваться», как и вообще подвластные свободные и несвободные элементы. Заметив, что размеры тогдаших земельных владений трудно определить, автор высказывает риско­ванную догадку, что в то время вообще не было твердых границ ни государственных, ни частных.

Автор не решается порвать с недооценкой уровня развития классов в Литве: по его мнению, нобилитет, выделившись из среды свободных, еще не составил особого сословия и лишь позднее превратился в дворянство 49. Он пишет, что в XIII в. еще рано говорить о сословии аристократии б0. Только в конце XIV в. аристократия (дворянство Adel), «которая прежде составляла лишь профессионально военный слой, впервые начала подниматься как значительная политическая сила» [923]. Эта мысль кажется особенно неубедительной, если принять во внимание вывод автора о том, что в XIV в. наблюдается тенденция к сокращению владений зпати [924]. Политическое возвышение плохо вяжется с экономическим принижением.

Особенное сомнение вызывает мысль, что в течение двух столетий в Литве существовало сильное государство во главе с великим князем, которому якобы принадлежала «абсолют­ная власть» [925], с наследственной землевладельческой знатью разных рангов, подданными лично свободными и несвобод­ными людьми, но притом будто бы это государство обходилось без твердых законов, определенных границ собственности и т. п.; словом, сильное государство, жизнь которого регу­лировалась лишь обычаями.

Однако, если принять во внимание господство литовской знати в русских землях, которые размерами в несколько раз превышали территорию коренной Литвы, если учесть наличие значительного влияния норм русского права в Литве, вклю­чая и Жемайтию XV-XVI вв., то придется допустить, что еще до унии эти нормы (в частности, Русская Правда) нашли применение в стране в такой мере, что не смогли быть полно­стью вытеснены или поглощены польскими институтами. Ос­тается признать, что на раннем этапе истории литовского фео­дального общества русские социально-правовые нормы были одной из составных частей синтеза нового общественного строя, как позднее такую же роль сыграли и польские соци­ально-правовые элементы. При всем том в основе становления нового общественного строя в коренной Литве лежали, разуме­ется, местные обычно-правовые институты, модифицированные применительно к нуждам народившегося классового строя.

Серьезные возражения вызывает и трактовка некоторых во­просов внешнеполитической истории Литвы раннефеодального периода, данная в трудах литовских исследователей. Это прежде всего относится к оценке политики папской курии в Литве.

Обширной работой на эту тему является книга Ю. Стакаускаса, посвященная временам правления Миндовга. Автор оперирует значительным фондом источников. Весьма ценны соображения автора о документах жалованных грамотах Миндовга, которые (кроме пожалования епископу Христиану) автор считает фальшивкой, изготовленной Орденом после смерти Миндовга из опасения перед притязаниями чеш­ского короля Пшемысла II на Прибалтику [926]. Любопытны предположения Ю. Стакаускаса о том, что Миндовг не порывал своих отношений с курией [927]. Хотя поставленный им вопрос, как он и сам признал, «вполне решить трудно» [928], но привлеченные в этой связи данные интересны для истории внешней политики Литвы.

Однако в целом книга Ю. Стакаускаса внутренне противоречива. Справедливо выступая против идеализации отношений Руси и Польши с Литвой, допущенной в историографии, сам автор встал на путь идеализации политики курии. Он за­дался целью представить эту политику как миссийпую, про­светительскую, которая подлежит оправданию,если исходить из воззрений той эпохи 68. Вину за методы, чуждые миссии, применяемые в Литве, автор возлагает на Орден, который в отличие от курии руководствовался «политическим эгоизмом» [929]; им руководствовалась и Рига, а о королевстве Миндовга пекся лишь папа [930].

Автор явно преувеличивает значение церковно-политических вопросов вообще и их роль в истории Литвы в частности. Говоря о большом значении опеки св. Петра для каждого государства [931], утверждая, что папство оберегало государственный и церковный суверенитет Литвы [932], и потому оценивая соглашение Миндовга с курией как его «самую крупную победу» [933], автор закрывает глаза на то, что курия охотно поступалась суверенитетом любой страны ради своих фискальных и политических интересов: разве не поступилась она суверенитетом Польши в пользу Ордена, разве не вопреки воле курии пришлось венгерскому правительству вооружен­ной рукой изгонять тевтонских рыцарей из Семиградья? По­добных примеров множество.

Данная автором характеристика курии плохо вяжется и с тем, что сам он говорит о курии как помощнике Ордена и организаторе похода на литовские земли перед битвой при Дурбе [934]. Не меняет дела тот факт, что наступление шло на языческую Жемайтию, ибо в случае ее подчинения Ордену положение Литвы неизмеримо ухудшалось, и уж, конечно, не папские буллы помогли бы сохранению ее независимости. Гипертрофировав церковно-политический вопрос, автор свел к нему всю политическую историю Литвы: Миндовг носи­тель прогресса, ибо он выступал за соглашение с курией, а Тройнат -«вождь консервативной партии» [935], который исполь­зовал партикуляризм литовских племен против монархии, против Миндовга, провозгласившего идею сближения с Западом.

Девизом своей книги Ю. Стакаускас избрал слова Ранке: «Для суждения о какой-либо эпохе должны применяться обыч­ные (может быть -моральные -sittliche. В. П.) крите­рии, взятые у самой этой эпохи». Это, конечно, справедливо, но лишь в том случае, если автор имеет правильное представ­ление о сущности самих критериев и способен познать их достоверность. Для книги Ю. Стакаускаса в качестве эпиграфа более подходят слова К. Маркса и Ф. Энгельса, посвященные тем авторам, которые видят в истории «только громкие и пыш­ные деяния и религиозную, вообще теоретическую борьбу» и потому оказываются вынужденными при изображении дан­ной исторической эпохи «разделять иллюзии этой эпохи» [936].

Еще более рьяным апологетом курии оказался А. Степонайтис, который даже Ю. Стакаускаса осуждал за непосле­довательность, за его утверждения, что курия содействовала и Ордену, врагу Литвы [937]. Сам автор непоколебимо уверен, что «папа, беря Миндовга и его государство под свою опеку, не собирался порабощать Литву, не собирался владеть ею на правах лена или использовать как-либо иначе; он желал лишь, чтобы она была крещена и жила свободно. Опека св. Петра должна была дать отпор посягательству других, особенно Ордена, а королевская корона должна была возвысить (Литву.В. П.) среди соседей» [938]. По его мнению, папу в лучшем случае интересовала фискальная сторона дела и перспектива связаться через Литву с Русью и иметь сильного союзника против татар [939]. Это провинциальный взгляд на курию, который легко опровергается при рассмотрении восточноевропейской политики курии в целом. Более здраво о политике курии судил П. Шлежас, когда писал, что курия преследовала и религиозные, и политические интересы в Литве: ей хотелось иметь сильное католическое государство, чтобы задержать распространение православия на Запад и поддер­живать политическое равновесие, не давая усиливаться ни архиепископу рижскому, ни Ордену.

При оценке литовской буржуазной историографии в целом бросается в глаза, что часть крупных исследований была написана литовскими историками в качестве диссертаций в различных университетах Германии и опубликована на немецком языке в Лейпциге, Берлине и других городах. Эта, казалось бы внешняя, связь литовской буржуазной науки с немецкой, наложила свою печать и на концепции ряда трудов. Другая примечательная черта литовской буржуазной историографии значительное влияние, оказываемое на нее представителями католической церкви, некоторые из которых являются авторами весьма солидных трудов (3. Ивинскис, Ю. Стакаускас, А. Степонайтис и др.).

Наконец, было бы несправедливо забыть еще одну черту этой историографии ее тесную связь с политикой. Воспе­вая деятельность литовских королей и папской курии, исто­рики знали, что делали. Ю. Стакаускас посвятил свою книгу Patri Lithuaniae patriae президенту А. Сметоне, а П. Шляжас свою работу «Миндовг -король Литвы» четвертому полку имени Миндовга в честь пятнадцатилетия «освобождения» им Паневежиса «от большевиков». Фигура Миндовга не случайно привлекала к себе внимание литовских историков, ибо в 1918 г. литовская буржуазия собиралась посадить на литов­ский престол герцога Вильгельма фон Урах принца Вюртембергского в качестве католического короля Миндовга II "Но революционная борьба трудящихся Германии сорвала эти планы [940]. Извращая древнюю историю своей страны, и, в част­ности, время Миндовга, литовская буржуазная наука служила политическим целям сметоновского режима.

С освобождением Литвы от буржуазно-помещичьего гнета и ее вступлением в Советский Союз часть буржуазной интел­лигенции изменила своему народу, эмигрировала и встала на путь борьбы против интересов родины. Ныне некоторые историки-эмигранты (3. Ивинскис в ФРГ, К. Юргела в США, Ф. Неверавичюс в Англии и др.) следуют худшим тра­дициям литовского буржуазного национализма. Так, Ф. Неве­равичюс и другие, сотрудничая в сборнике Alma Mater Vilensis, составляемом при участии литовских и польских эмигран­тов, печатают полупублицистические статьи, в которых по вторяют старые выводы из своих и чужих работ. Это не мешает им толковать об упадке литовской советской науки и считать себя истинными носителями «народного духа» [941].

4. НЕМЕЦКАЯ ИСТОРИОГРАФИЯ

Немецкая историография, посвященная собственно истории Литвы, относительно невелика и касается лишь некоторых во­просов. Это, во-первых, вопросы литовско-прусской исторической географии (работы А. Бецценбергера, представляющие серьезный вклад в исследование предмета, чего нельзя сказать о тенденциозных штудиях Г. Мартенсена и Г. Гейнриха). Истории взаимоотношений Литвы с Орденом посвящена другая группа работ. Это прежде всего книга Р. Крумбгольца, касающаяся Жемайтии, а также исследования К. Форштрейтера. Наконец, изучением литовской языческой идеологии плодотворно занимались В. Маннгарт, А. Брюкнер, Г. Бертулейт и М. Фасмер. Этим, если не считать старинного курса истории Литвы А. Л. Шлецера, и исчерпывается перечень немецких работ, непосредственно относящихся к нашей теме.

Но немецкая историография, всесторонне разрабатывая исто­рию немецкого Ордена и его деятельности в Восточной При­балтике, привлекла и обширный материал, характеризующий экономическое, политическое и культурное развитие коренного населения части Поморья пруссов, а также политику некото­рых европейских держав и папской курии в отношении агрес­сии немецких рыцарей на Восток. Понятно, что мы не можем пройти мимо этих работ потому, что нам далеко не безразлич­на судьба пруссов, этнически близких литовцам, и, кроме того, нас интересует все, что может помочь пониманию международ­ных, внешнеполитических условий образования государства в Литве.

Немецкая историография Пруссии поистине необъятна (луч­шая ее библиография принадлежит Э. Вермке), но проникнута она одним стремлением показать немецкий Орден как носителя высшей культуры, превознести его и прославить. Эта историографическая тенденция вполне соответствовала агрессивным политическим целям прусского юнкерства и немецкой буржуазии.

Но, даже трудясь над решением этой задачи, многие иссле­дователи привлекли разнообразные новые источники и соз­дали работы более широкого значения. Прежде всего это от­носится к многочисленным и очень ценным источниковедческим трудам М. Перльбаха, к исследованиям Г. Ратлефа, Р. Линдера, П. Экке и др. (о ливонской Рифмованной хронике), А. Серафима (о Франциске де Молиано), В. Циземера (о хронике Николая из Ерошина), Г. Бауера (о хронике Петра Дюсбурга), А. Томаса и Г. Мюллера (о дорожниках), а также к работам по истории прибалтийского права (Ф. Г. Буше, Б. Фрост, Г. Киш и др.).

Фундаментальные труды посвящены социально-экономиче­ской истории Пруссии. Изучая прежде всего историю немец­кой экономической колонизаторской политики, авторы этих трудов вместе с тем не только охарактеризовали структуру и функции орденского аппарата экономического управления, основные тенденции экономической политики Ордена, но и пролили свет на социально-экономическое положение коренного населения под властью Ордена и даже на его жизнь и быт времени существования федерации независимых прусских земель. Здесь надлежит упомянуть исследования Г. Аубина, В. Брюннека, Г. Длена, Р. Плюмицке, Е. Вильке и Е. Эльснитц.

Политическая история Восточной Прибалтики представлена серией работ, начиная от сводного труда А. Л. Шлецера и кончая монографиями Э. Боннеля, Ф. Шварца, Л. Арбузова и др. Эти работы богаты фактами, но пронизаны идеей аполо­гии Ордена. Политическая история Пруссии под пером немец­ких дворянско-буржуазных ученых также превратилась в эпо­пею завоевания прусских земель немецкими рыцарями. Но и такие работы приносят пользу историку Литвы, помогая правильнее оценить те силы, против которых пришлось бо­роться народам Прибалтики и Литвы. Из работ по этой тем© следует назвать многотомные труды И. Фойгта и А. Эвальда, а также монографии К. Ломейера. Кроме того, несколько крупных исследований специально посвящены истории Ордена в Пруссии работы О. Циппеля, К. Касиске, X. Крольмана, Э. Машке и др.

Много внимания было уделено немецкой буржуазной нау­кой (в чем ей содействовала и скандинавская наука, представлен­ная публикациями на немецком языке) жизнеописаниям наи­более крупных деятелей той поры: руководителей Ордена, вроде Германа фон Зальца (Э. Каспар); проводников политики курии, вроде кардинала Вильгельма из Сабины (Г. А. Доннер); наиболее крупных папских агентов миссионеров, вро­де Бруно из Кверфурта и Адальберта из Праги (А. Кольберг, Г. Фойгт), епископа Христиана (Ф. Бланке) и др. Немало сделано и по истории политических и экономических взаимоотношений Ордена с другими странами с рыцарскими колониями «святой земли» (Г. Прутц), с папской курией (В. Фридрих), с Русью (Г. Шрёдер, JL К. Гётц).

Имеются немецкие работы, специально посвященные от­дельным вопросам истории самих древних пруссов,таковы исследования М. Тёппена, который внес много нового в изучение их истории вообще; работы О. Гейна и Б. Мартини по истории хозяйства пруссов; серия работ В. Герте, В. Лабома, а также шведа Г. Аберга по материальной культуре; внешние связи пруссов отражены в группе работ, касающихся прусско-скандинавских (И. Гарттунг, О. Монтелиус, М. Эберт, Б. Иерман и др.), а также прусско-английских (К. Газенкамп, А. Горп и др.) взаимоотношений.

Наконец, надо принять во внимание и огромную публикаторскую работу, выполненную немецкими историками-археографами (Ф. Г. Бунге, Т. Гирит, М. Тёппен, Э. Штрельке и др.), издавшими корпусы актовых документов по истории ливон­ского и прусского Орденов, по истории епископств Помеза­нии, Вармии и Самбии, а также собрание немецких средневековых хроник.

Много сделано немецкими учеными для изучения прошлого Пруссии, но, как уже отмечено в науке истории прусского народа они так и не создали. Развитие концепции немецкой дворянско-буржуазной историографии Прибалтики зависело от ее взгляда на значение Ордена главного и наиболее опасного врага независимости народов Восточной Прибалтики. Апология Ордена закрыла немецким историкам путь к объективному анализу истории не только Литвы, но и Восточ­ной Прибалтики.

Обратимся к рассмотрению взглядов некоторых наиболее видных pi типичных для данного направления науки представителей зтой историографии. Историографическая традиция этого рода, делившая народы на «доисторические» и «истори­ческие», очень стара, она восходит еще к немецким средне­вековым хроникам [942]. Она ярко выражена в труде современ­ника Н. М. Карамзина, известного историка А. Л. Шлецера, который писал: «.. .до появления у литовцев государства они жили, разумеется, как дикари: ибо где во всей 6000-летней мировой истории есть хоть один пример, чтобы люди без государства жили по-людски? Дикари, однако, но имеют исто­рии, но лишь, как звери, подлежат природоведению» [943].

Относительно создания государства в Литве А. Л. Шлецер откровенно изложил взгляд, который впоследствии не раз встречается, менее ясно сформулированный, во многих трудах.

Дело, по его мнению, в том, что окрепли Русь и Польша соседи Литвы и начали воевать, а «завоеватели, как и тигры и потоки, уже не раз имели в этом мире ту заслугу, что они понуждали людей, прежде разбросанных, объединяться из страха перед ними в государства и становиться людьми (menschlich zu werden). Так возникли Новгород и Киев из страха перед норманнами и хазарами; так, кажется, «Польша воз­никла из страха перед франками; так и Литва из опасения перед Польшей и русскими» [944]. Новое государство создали князья посредством грабежа [945].

Восхвалением мнимых исторических заслуг Ордена пронизаны многие труды. В книге Р. Крумбгольца исследуется вопрос о взаимоотношении Жемайтии с немецким Орденом. Автор сделал опыт характеристики политических границ Жемайтии (уточненных позднее С. Заянчковским), привел инте­ресные сведения относительно экономики этой страны, ее политического строя, который он, вслед за М.Тёппеном [946], расценивает как «аристократическую территориальную структуру» [947]. Во­проса о происхождении этой «структуры» автор не касается.

Однако центр тяжести и смысл книги в другом: не захват богатств Жемайтии, а «здоровая» орденская политика вот что требовало устранения жемайтского клина между владения­ми прусского и ливонского Орденов; т. е. само географическое положение страны требовало наступления рыцарей [948].

«Как эта борьба началась, как Орден, не раз бывший у цели своих стремлений, в конце концов, все же потерпев крушение своих планов, должен был признать, что кровь столь многих его сынов пролита напрасновот что составляет задачу настоящей работы» [949], т. е. это не история Жемайтии, а история агрессивной борьбы и неуспеха Ордена в ней.

Весьма подробно, используя свежие источники, изобразил автор борьбу Ордена против Жемайтии, дав ей в основном правильную периодизацию (1236-1283, 1283-1341 гг.); по­тому всякий, кто будет изучать историю освободительной борьбы жемайтов как одия из важных факторов образования и развития Литовского государства, воспользуется этой кни­гой. Автор признает, что в течение ста лет жемайты мужест­венно и стойко сражались за свободу и что к 1341 г., хотя они и потеряли некоторые крепости, а на границе появилось несколько немецких замков, независимость ими была сохра­нена, и лишь будущее могло показать, на чьей стороне окажется победа [950].

Аналогичный угол зрения избрали и немецкие историки Пруссии. Почти вся их энергия ушла на описание немецкого на­ступления на Прибалтику. Одной из наиболее фундаментальных работ на эту тему является четырехтомное исследование A. JI. Эвальда «Завоевание Пруссии немцами». Освободитель­ная борьба пруссов, как и эстонцев и латышей, яркая и по­учительная сама по себе, была важным фактором, влиявшим на процесс становления и развития Литовского государства.

В книге А. Л. Эвальда собраны и систематизированы факты, среди которых историк пруссов, исследователь их борьбы за независимость может найти немало нужного. Но факты эти довольно однообразны, ибо автор подобен хронисту Петру Дюсбургу, перенесенному в XIX в. По хронике Дюсбурга рисует он историю крестоносного разбоя, дополняя ее данными о международных отношениях, которыми не располагал старый хронист, т. е. сведениями о папской курии, импе­рии, а также Польше, Чехии и других странах, заинтересо­ванных в прибалтийском вопросе; включил автор в свою книгу и биографические данные о магистрах, ландмейстерах, еписко­пах и т. п. деятелях.

Книга внутренне противоречива, ибо автор рисует картину жестокого истребления пруссов, а толкует о приобщении Орденом народа к христианской культуре [951]. Если бы даже истребленных пруссов хоронили по христианскому обряду, то и тогда подобное массовое приобщение к этой культуре едва ли заслу­живало апологии.

Автор сам чувствует это противоречие и потому кое-где снабжает текст просвещенными сожалениями о вызванной вре­менем жестокой и предательской политике Ордена: «И то и другое, предательство и жестокость, тянутся через всю последующую войну; именно это, невзирая на обычно отважные прекрасные действия рыцарей, часто отталкивает нас от них и часто влечет на сторону побежденных пруссов» [952]. Но автор стойко преодолел это влечение и в своей книге не сделал различия между освободительной борьбой пруссов и завоева­тельным разбоем Ордена.

Говоря об обвинениях, выдвинутых против Ордена его противниками в 50-х годах XIII в., в варварском угнетении поко­ренных, автор замечает, что в них было «зернышко правды» [953], но что «в целом» в орденских владениях Пруссии господст­вовали «хорошая дисциплина и порядок» 14. Ниже, однако, он сам пишет, что «население попало в крайнюю нужду, бедность, нищету» [954], что оно было чуждо и враждебно Ордену [955].

Лейтмотив книги остается неизменно один: «Мы, немцы, должны радоваться, что Орден создал новую пограничную область, в которой рядом с христианством также и немецкая жизнь пустила сильные корни, и где позднее вырос один из крепких стволов (resp. родов) нашей Германии,-это было благословенное деяние» [956]. Дюсбург, сообщая тенденциозные легенды и предания о доблести рыцарей и жестокости языч­ников, содействовал воспитанию членов Ордена в духе ненависти и жестокости к покоренным; унаследовав его факты и идеи, А. Л. Эвальд своим трудом служил делу юнкерскобуржуазного «германизма» 70-80-х годов XIX в.

Изложение событий дано по «завоеваниям»: «Завоевание Помезании», «Завоевание Погезании» и т. д., впрочем, с одним любопытным исключением. Том первый, заканчивающийся на 1242 г.кануне восстания пруссов, доведен лишь до захвата ливонскими рыцарями Изборска и Пскова и сопровожден выводом: «Таким образом этот первый поход Ордена, который он предпринял для обеспечения безопасности немецких вла­дений на Двине и Эмбахе (Эмайые.В. Г1.), сопровождался хорошими результатами» [957]. Для соблюдения объективности автору следовало вспомнить и о битве на Чудском озере, тогда 1242 год как грань событий приобрел бы должное обоснование; правда, результаты похода выглядели бы не столь хорошими.

Ошибочно трактует автор и вопрос о значении монгольского нашествия для Прибалтики. Он устанавливает, что прямого отношения к Пруссии это нашествие не имело, следов похода сюда нет [958], но утверждает, что оно оказало положи­тельное влияние на язычников, содействуя подъему их борьбы [959]. Едва ли. У пруссов были и без того достаточно веские основания для борьбы, нашествие же, ослабив Русь и Польшу, было в середине XIII в. объективно на руку Ордену.

Наконец, автор разделяет еще одну мысль, которой особенно посчастливилось в последующей немецкой историографии. Он считает, что причина борьбы между Орденом и епископами (в частности, Христианом) коренилась в разности их целой: один стремился покорить, другой просветить [960]. Эта мысль стала предметом дискуссии среди немецких ученых новейшего времени, которые как будто совсем забыли, что и для Ордена, и для епископа главной целью оставался захват прибалтийских земель.

Э. Каспар посвятил свой труд Герману Зальца, который был «реальным политиком» и умел использовать в своих це­лях и папскую курию и враждебных ей германских императо­ров: он не отличался принципиальностью [961]. Автор привел интересные данные о ранних этапах деятельности Тевтонского Ордена в Венгрии, о борьбе за земли между Орденом и еписко­пами, он справедливо оценил воззвания курии и империи к народам Прибалтики как продукт имперской пропаганды [962], но общий вывод о значении этих сил для Ордена сделал непра­вильный: «не благосклонность императора и еще менее ми­лость папы, а меч рыцарей и политическое искусство великих магистров создали Орденское государство» [963]. Орден не решил бы своей задачи без притока рыцарей из Тюрингии, Саксонии, без идеологической и организационной помощи курии, сумев­шей привлечь к содействию Ордену даже Чехию, Польшу и другие страны. Нет нужды говорить, что и для этого автора Орден форпост христианской германской культуры [964].

Другой автор, Ф. Бланке, посвятивший свои работы епископу Христиану, напротив, идеализирует политику курии и ее ставленника. Автор будто забывает о делах курии в Венгрии, на Руси, в Финляндии,словом, в Восточной Европе. По мнению Ф. Бланке, на место бескорыстного просветителя пришел алчный завоеватель, подчинивший святое дело духу насилия, политике [965].

Специальную работу о немецком Ордене в Пруссии написал Э. Машке, сопроводив ее подзаголовком «Завоевание и обра­щение в прусско-балтийской миссии XIII в.». Здесь анализ окончательно сдвинут в ошибочную плоскость: миссийный характер Ордена подразумевается сам собой, и в центр изучения поставлены противоречия между Орденом и курией, как противоречия между двумя формами миссии. Но всякому непредубежденному исследователю ясно, что церковь не чужда политике, она лишь орудие последней, и коллизия, которую так красочно живописал Э. Машке, надуманная; от мирского тогда отмежевывались либо правоверные простаки, либо лу­кавые папские демагоги. Собрать их заявления дело нетрудное, но свести к ним Drang nach Osten значит дать хоралам заглушить звон динариев св. Петра. Мысль автора состоит в том, что меч пресек первоначальную папскую идею миссии, а на ее место поставили другую, орденскую. Он полемизирует с Ф. Бланке, который критически оценивал Орден: «в конце концов не только германизация, но и христианизация Пруссии покоится на Ордене и его действиях, а не на методах Христиа­на» [966]. Конечно, Орден не безупречен. Он «не всегда обладал дисциплиной крестоносцев, и происходило кое-что, чего он не хотел и не одобрял», но «война имела свои собственные законы» [967], а папство свои планы. Курия «рассматривала силы, участвующие в политике миссий,были ли это отдельные священники, корпорации или светские князья, лишь как факторы целого, которое она одна направляла и оберегала», и «сбалансирование соперничавших сил могло лишь обеспечить ее авторитет» [968].

Неосновательно считая первых миссионеров чуждыми делу Ордена, автор пишет, что «папство допустило падение истин­ного миссионера в пользу государственных деятелей и солдат креста; политическое развитие папства требовало и от миссии большего политического размаха» [969]. Влияние освободительной борьбы пруссов на смену форм «миссии» автор не изучает.

Автор начал интересную работу по комплексному изучению договоров между завоевателями и аборигенами Прибал­тики, но он искал в них не отражение борьбы народов за сво­боду, а прежде всего борьбу рыцаря с монахом [970]. И общий вывод Э. Машке в том и состоит, что «рыцарь победил монаха» [971]. Эта работа ловкая попытка идеологической реабилитации и рыцаря, и монаха. Над пей витает тень A. JI. Эвальда. Как мы видели, подобные идеи немецких историков вводили людей в заблуждение, они получили отклик в польской и литовской историографии. Как бы то ни было, документы, привлеченные немецкими историками, помимо их воли, обнажают корыст­ные распри в среде захватчиков и помогают правильнее оце­нить политику всех участников агрессии.

К серии перечисленных исследований примыкает опубликованная в Хельсинки книга Г. А. Доннера, содержащая характеристику деятельности одного из виднейших провод­ников политики курии в северо-восточной Европе, кардинала Вильгельма. Автор менее связан традициями германской «миссии» и полагает, что и мирная, и вооруженная миссии были равно богоугодны [972]. Автор здраво характеризует Вильгельма как крупного политика, бывшего под стать Герману Зальца;он тоже умел прекрасно балансировать между империей и папством [973]; он ни в коей мере не собирался менять нормы и фор­мы эксплуатации, введенные Орденом в Прибалтике [974]; он видный организатор наступления рыцарей на Русь [975].

Занимаясь биографией Вильгельма, автор освещает коло­низацию уцелевшего от христианства куска Европы силами Германии, Дании и Швеции [976]; в его книге можно найти немало нового о противоречиях между курией, Орденом и Данией [977]. Кардинал представлен активным деятелем фискальной политики курии: он сумел выжать «большую сумму» из датского короля [978], сорвал 4 тыс. марок с Англии [979], получил 30 тыс. марок с Норвегии [980] и т. д. Обычно, когда за­ходит речь о папской «миссии» на Восток, буржуазные иссле­дователи забывают, что направляли ее крупнейшие финансисты, ибо папы ворочали колоссальными капиталами, покло­няясь золотому тельцу с не меньшим рвением, чем пруссы сво­им языческим богам.

После второй мировой войны и образования Федеративной Республики Германии здесь, а также отчасти и в Австрии, старые идеи немецкой империалистической историографии нашли новое выражение в публикациях М. Тумлера, В. Губача и других по истории Ордена, в новой книге А. М. Амманна по церковно-политической истории. Вышли и некоторые работы В. Юнгфера, М. Гельманна, Г. Шплита и других, отно­сящиеся к истории Литвы.

Книга А. М. Амманна, изданная на немецком языке в Вене, не является специальным научным исследованием. Это учебное пособие «Очерк восточнославянской церковной истории». Историю церкви этот автор рассматривает главным образом в плоскости внешних сношений и влияний, почти не связывая ее с внутренними экономическими и политиче­скими условиями общества.

В свое время мы возражали против данной автором трак­товки политики курии в Восточной Европе [981]. Ныне автор стал более скуп на похвалы курии за распространение «запад­ного культурного влияния», но зато он замалчивает и активную поддержку курией агрессии на Востоке, маскирует ее эконо­мические и политические цели. Он повторяет уже известную нам мысль о том, что мирские дела Ордена нарушили чистоту миссии: «Папы Клемент III, Целестин III и Иннокентий III рассматривали миссию, как чисто папское предприятие. Но и они были детьми своего времени. И они были того мнения, что каждый, кто после крещения оставит веру, делается ви­новным в тяжелом проступке не только перед богом, но и перед людьми и должен силой быть приучен сохранять верность и силой же защищен от всех, кто ему в этом захочет воспре­пятствовать. Таким образом, психологически оказалось необ­ходимо иметь вооруженное войско, которое могло бы взять на себя эту задачу» [982].

Выходит, что не экономические, а психологические мотивы побуждали курию поддерживать наступление на народы Восточной Европы.

Автор хочет сказать, что силы, собранные курией, вышли из ее повиновения и потому грубые действия Ордена вызвали вражду к «Западу». Он так и пишет: «Накопленная в них (речь идет о Риге и Ордене.В. П.) религиозная и мировоззренческая сила (weltanschauliche Kraft) со всеми ее людскими мнениями, по самой своей природе не могла оставаться без­деятельной». Уже скоро, в 1207 г., епископ оставил «линию пап» и принес ленную присягу немецкому императору и. Затем начались войны, с победами и поражениями, что и «укрепило окончательно вражду к Западу. Именно латиняне во имя креста (только ли креста? В. П.) воевали против них, именно они завоевали Константинополь» [983]. Верно, что Орден был наиболее циничным выразителем той политики курии, которую А. М. Амманн пытается обелить. Нои курия посылала в Восточную Европу, в Ригу и в Орден не философов и богословов, а отряды рыцарей, включая и тех, которые у себя на родине подлежали карам за разбои.

Сочинения историков-реваншистов встречают решительный отпор в марксистской науке Германской Демократической Республики 46.

Не все, однако, смотрели, на историю Литвы глазами И. Г. Устрялова и А. Л. Эвальда. Внимание многих передовых мыслителей Германии, России, Польши привлекала история литовского народа, в частности, его освободительная борьба с рыцарями Ордена, его культура.

Эти люди не оставили специальных исследований по истории Литвы, но оценивали ее прошлое как гуманисты. Немец­кий философ И. Г. Гердер писал: «Человечество ужасает кровь,, которая здесь проливалась в долгих диких войнах до тех пор, пока древние пруссы не были окончательно истреблены, а курши и летты обращены в рабство, под игом которого они томятся еще и ныне» [984]. Он мечтал о времени, когда эти народы вновь обретут землю и свободу, гнусно украденную у них рыцарями.

Немецкие поэты восторгались литовским эпосом. «Сегодня я встретил редкость, которая меня бесконечно позабавила,писал Г. Е. Лессинг.Некоторые литовские Dainas или песенки, как их поют литовские девушки.Какое наивное остроумие!Какая пленительная простота! Отсюда можно заключить, что под каждой полоской неба рождаются поэты и что пылкие чувства не являются привилегией цивилизован­ных народов» [985]. Ему вторил В. Гёте, приветствовавший немец­кое издание дайн [986]: «Эти песни надо рассматривать как вышед­шие непосредственно из народа, который стоит много ближе к природе, а следовательно, и к поэзии, чем просвещенный мир» [987]. Литовские предания вдохновляли А. Шамиссо [988]и П. Мериме [989].

Свободолюбивую Литву, ее природу воспел великий поль­ский поэт Адам Мицкевич, который считал, что история Литвы представляет «благородный материал для поэзии». Достаточно назвать его поэмы «Граяшна», «Конрад Валленрод» и др. Немецкий рыцарь это «пес, разжиревший на литовской крови». Литовцам «легче лечь костьми в борьбе кровавой, чем увидать врага в своем дому». Поэт не забывал Литву даже в крымских сонетах [990].

А. С. Пушкин писал, о пребывании своего польского друга в Крыму:

«Там пел Мицкевич вдохновенный И посреди прибрежных скал, Свою Литву воспоминал» [991].

В варшавском общество друзей науки К. Богуш прочитал в 1806 г. доклад «О начале литовского народа и языка». В про­тивоположность полонизаторам от науки он требовал внима­ния к народу, который, кроме языка, «никаких других памятников не имеет» [992], и спорил с теми, кто называл этот язык хлопским и убогим.

В России великодержавные схемы официальных историков встречали решительное осуждение передовых умов. О трудах того же Н. Г. Устрялова революционный демократ А. И. Герцен отзывался, что они написаны «по трафаретам министра Уварова и по мотивам Николая Павловича» [993].

Лучшие прогрессивные традиции передовой мысли прошлого были унаследованы советской литванистикой.

5. ПРОБЛЕМА ОБРАЗОВАНИЯ ЛИТОВСКОГО ГОСУДАРСТВА В СОВЕТСКОЙ И НАРОДНО-ДЕМОКРАТИЧЕСКОЙ ИСТОРИОГРАФИИ

Изучение досоветской литовской историографии вопроса показало, что в теоретическом отношении ей свойственны такие черты, как отрицание исторической закономерности, а потому «осторожность», прикрывающая агностицизм; отрицание первенствующего значения экономики в истории и отрыв политики от экономики; отрицание классовой природы государственной организации общества, а потому стирание граней между классовым и доклассовым строем и смешение таких категорий, как род, семья, племя, община; отрицание творческой роли народных масс в истории, а потому переоценка роли личностей князей, полководцев. Следовательно, ей присущи те же черты, что и русской (да и не только русской) социологии, осложненные [зачастую изрядной долей великодержавного и местного национализма.

Теория марксизма по вопросу о происхождении государства, наиболее полно изложенная Ф. Энгельсом в труде «Происхождение семьи, частной собственности и государства», была в целом враждебно встречена дворянско-буржуазной историографией [994].

В защиту марксизма и против идеалистических концеп­ций социологов-метафизиков теоретических столпов ста­рой отечественной историографии неоднократно выступал Г. В. Плеханов [995]. В. И. Ленин с первых же шагов своей рево­люционной и научной деятельности отстаивал и развивал теорию марксизма по вопросу становления классов и образования государства [996]. Эта теория восторжествовала в нашей историографии после победы Великой Октябрьской социалистической революции.

Новая историография сравнительно молода: советская русская, украинская и белорусская насчитывает сорок лет своего существования, литовская немногим более пятнадцати, а народно-демократическая, польская и немецкая,десяти лет. В советской историографии проблема образования государства по праву заняла одно из центральных мест. Произошло это далеко не сразу. Только когда было покончено со «школой» М. Н. Покровского, этот вопрос получил в историографии правильную научную постановку: проблема образования го­сударства была поставлена в связь с генезисом феодального способа производства.

Советские историки решают проблему образования государства, исходя из исследований, произведенных в свое время К. Марксом и Ф. Энгельсом, и тех теоретических выводов, которые были получены ими, но, как мы видели, отвергнуты современной им и позднейшей буржуазной историографией. Труды Б. Д. Грекова, М. Н. Тихомирова, Л. В. Черепнина в плане историческом, историко-юридические исследования С. В. Юшкова, А. А. Зимина, историко-археологические работы П. Н. Третьякова, Б. А. Рыбакова и других на русском материале, штудии выдающихся историков Г. Ловмянь­ского, К. Тыменецкого, а также и других ученых на поль­ском, Э. Мольнара на венгерском, во многом прояснили эту проблему, хотя некоторые ее существенные стороны и поныне остаются в тени. Уяснению этой сложной проблемы немало содействовали труды по медиевистике, среди которых особенного внимания заслуживает последняя монография А. И, Неусыхина. На основе широких научных изысканий созданы обобщающие коллективные труды по истории Украи­ны, Белоруссии, Латвии, Эстонии, Литвы, «Очерки» по исто­рии народов СССР; вышли в свет фундаментальные работы по истории Польши непосредственного соседа Литвы.

Эти исследовательские и обобщающие издания имеют для историка древней Литвы неоспоримое значение в двух отношениях. Во-первых, они представляют собой драгоценный опыт анализа проблемы образования феодального государства как имманентного процесса истории общества; позволяют выявить сильные стороны этого опыта и использовать их, а также обнажают и некоторые слабые его стороны. Во-вторых, эти труды, поскольку в них пересматриваются прежние представления об уровне развития и характере строя общества на Руси, в Польше и других соседних Литве странах, открывают возможность по-иному взглянуть и на внешнеполитические условия образования государства в Литве.

Специальных исторических исследований, посвященных проблеме генезиса феодализма и образования государства в Литве, как имманентного обществу процесса, пока что нет; в сводных трудах имеются по этому вопросу лишь краткие общие соображения.

В курсе русской истории М. Н. Покровского сведения о Литве носят случайный характер [997]. Н. А. Рожков в новом издании «Русской истории» несколько иначе, чем прежде, оценил древнюю Литву, но и с этой оценкой трудно согласиться, «до половины XIII века состояние Литвы было обычным и типичным состоянием варварства»; люди жили «по преимуществу охотой и скотоводством», а «землевладение было вольным или захватным на основе кровных союзов»; власть основыва­лась «исключительно на кровном начале, на родовом старейшинстве» [998]. Об образовании государства сказано буквально следующее: «...развитие земледелия повело к образованию еди­ного Литовского государства из Литвы и Жмуди при Миидовге» [999].

Ю. В. Готье тоже низко оценивал литовское хозяйство, считая земледелие «чем-то вроде подсобного занятия» [1000].

Общественный строй Литвы накануне договора 1219 г. рисуется Ю. В. Готье в следующем виде: «Над обыкновенными родовладыками возвышались главы особенно многочисленных и сильных родов и такие вожди, которые захватывали власть над несколькими родами, над отдельными ветвями племени или над местностью, объединяемой географическими условиями. Их власть могла быть временной; в иных случаях она переходила в наследственную, чем намечался процесс феодализации» [1001].

Государство, по мнению Ю. В. Готье, возникло ввиду угрозы извне, она привела «внутренние литовские области к госу­дарственному объединению вокруг наиболее крупных феодаль­ных вождей» [1002].

Гораздо правильнее были поставлены все эти вопросы украинским историком К. Гуслистым. Хотя и кратко, но впол­не четко им разграничены внутренние предпосылки и внешне­политические условия возникновения государства [1003]; правильно оценено вхождение белорусских и других земель в состав Литвы как меньшее для них зло; справедливо подчеркнуто и значение образования Русского централизованного государства для судеб Литвы [1004].

В. В. Мавродин, изучая судьбы украинских северских земель в XIV в., также пришел к выводу, что «княжие усобицы и татарское иго» заставили, в частности, «горожан-брянцев, организованных в сильное вече, тяготеть к «не рушившей старины» и «не вводящей новины» Литве [1005] .

Столь же ясный взгляд на этот предмет высказал и историк права С. В. Юшков. В XII в. «у литовцев стал развиваться процесс разложения родо-племенных отношений», причем «об­щий ход общественно-экономического развития» вел к феодализму, а не к рабовладельческому обществу. «Потомки ли­товских старшин рикасы и кунигасы постепенно становятся крупными феодальными землевладельцами, превращав­шими основную массу свободных общинников в рабочую силу своих владений»; к середине XIII в. «в результате дальнейшего развития производительных сил» определились пред­посылки для объединения Литвы «в одно крупное, относительно централизованное феодальное государство»; это объ­единение и было произведено «одним из крупнейших кунигасов Миндовгом» [1006].

Присоединение к Литве русских княжеств «было вызвано не военной их слабостью» или храбростью литовского войска и полководческими качествами литовских князей, а тем, что они «смотрели на власть литовских князей как на наимень­шее зло, по сравнению с властью золотоордынских ханов и немецкого ордена» [1007].

Однако единства среди наших исследователей во взгляде на уровень развития древней Литвы нет. В истории народ­ного хозяйства П. И. Лященко читаем, что до половины XIII в. Литва была «слабо заселена. Население занималось преимущественно охотой и скотоводством, отчасти примитивным земледелием». Были распространены ремесла гончарное, ткацкое, кожевенное, смолокуренное» [1008]; на следующей странице сказано иное, а именно, что в XIII в. литовцы «занимались как основной отраслью народного хозяйства земледелием, частью скотоводством и охотой» [1009].

Литва, согласно мнению этого ученого, делилась «на ряд племен», управлявшихся «племенными князьками. Родовые отношения распадались, зарождалось частное землевладение»; в XIII-XIV вв. «впервые под влиянием агрессии со стороны тевтонских рыцарей отдельные литовские феодальные княжества и племенные области» объединились в Литовское государство, «присоединив к нему Жмудь и часть полоц­ких и туровских княжеств» 1?. Но и этот автор не сомневается, что в XIV в. «Литовское княжество представляло собой типичное феодальное государство с крупным княжеским и боярским хозяйством, основанным на труде зависимого крестьянства и отчасти на рабском труде» [1010].

Сельскому населению Литвы XIV-XVI вв. отведено должное место в истории русского крестьянства Б. Д. Грекова. Автор подчеркивает преемственность развития белорусского крестьянства как сословия феодального общества от древне­русского и определяет его место в связи с общей эволюцией крепостнических отношений [1011]. Б. Д. Греков полагает, что в XIII-XV вв. и частновладельческие и господарские крестьяне великого княжества, как правило, «сидели» на оброке, причем в состав тяглых обоброченных крестьян входили как лишенные права перехода, так и обладавшие им [1012].

Это было время, когда, как полагал Б. Д. Греков, «вся масса крестьян (независимо от того, на каких землях они жили), сохранявшая элементы общинного строя, платила государству со своих дымов-дворищ полюдьеподымное (позднее посошное). Вместе с тем те из крестьян, которые нахо­дились под властью частных владельцев-феодалов, кроме государственного тягла, обязаны были выплачивать своим хозяевам ренту, известную в северно-западной Руси под несколькими видами: «дякло» (aim on a ducal is) ежегодный сбор сельскохозяйственных продуктов для содержания фео­дала, «баран», «половщину», «стации» и т. д. Крестьяне были обязаны также давать подводы по требованию феодала или великого князя; обязаны они были «повозом» и т. д. Перечислить все разновидности этого рода повинвостей довольно трудно» [1013].

Немало ценных мыслей по истории ранней Литвы высказал и В, И. II и чета, хотя специальных исследований по этой теме он не оставил. Глубоко исследуя историю Литовского великого княжества XV-XVI вв., В. И. Пичета делал содержательные экскурсы и в более ранние периоды [1014], а также написал работы по историографии Литвы [1015].

Особенно интересны соображения, высказанные В. И. Пичета в последние годы его жизни и не получившие отражения в написанной им главе по литовской истории вузовского учебника (в ней В. И. Пичета пишет о племенах и объединениях вождей и племен в Литве XIII в. [1016]). Это мысли о взаимоотношениях между литовской и белорусской народностями (возникновение последней автор справедливо относит к периоду феодальной раздробленности [1017]).

Вот главные соображения В. И. Пичета по этому вопросу: «немецкая агрессия на Литву и Подвинье и угроза со стороны монголо-татар толкали Литву на союз с русскими областями. Агрессия с Запада и угроза с Востока, в свою очередь, застав­ляли феодальные русские княжества искать опоры в молодом Литовском государстве. Распространение власти литовских князей на всю территорию Западной Руси факт большого политического значения. Политическое единство, конечно, должно было содействовать взаимному обогащению и скре­щению раняих славянорусских этнических элементов, на базе которого и образовался белорусский народ» [1018].

Помимо этнических взаимоотношений, В. И. Пичета касается и общественных: «белорусские земли составляли основу экономической мощности великого княжества Литовского, это только усиливало значение Руси в его составе. Северо­западные русские земли вошли в состав великого княжества

Литовского с развитыми уже феодальными отношениями, тогда как в Литве только начинался процесс их становления» [1019]. По существу здесь сформулирована уже идея синтеза.

О классовой природе литовского властвования В. И. Пичета писал следующее: «Литовская знать наступала на русскую народность вообще, ибо на данном этапе общественно-полити­ческого развития русские феодалы выступали как предста­вители интересов русской народности. Однако юридическое уравнение в гражданско-правовом отношении литовских и русских феодалов явилось началом сближения их между собой на основе общности классовых интересов. Поэтому на крестьянские и городские массы ложилась вся тяжесть борьбы за со­хранение своей народности против шляхетско-католической агрессии» [1020].

В целом авторы перечисленных трудов, ие производя, как видим, специальных изысканий по интересующей нас теме, основательно продумали ее теоретически и высказали ряд общих соображений, которые интересны и подлежат проверке на основе изучения фактов.

Зато много сделано для исследования этой проблемы в плане историко-археологическом прежде всего в самой Литве, в Прибалтике. Генезис феодализма получил отражение в тру­дах Р. Куликаускене, П. 3. Куликаускаса, А. 3. Таутавмчуса, П. Ф. Тарасенко, П. В. Дундулене и обобщающих статьях известного эстонского археолога X. А. Моора.

Исследование образования государства в Литве облегчено трудами К. Яблонскиса, Д. Л. Похилевича, Ю. М. Юргиниса, М. А. Ючаса, Б. И. Дундулиса и др. по ее социально-экономической и политической эволюции в XIV XVI вв.

Если брать внешнеполитические условия образования го­сударства в Литве, то для их изучения сделано несравнимо больше. Для историка древней Литвы весьма существенное значение имеет новый взгляд на историческую роль Ордена вообще, который находим в работах Н. П. Грацианского, М. Н. Тихомирова ж др. Весьма важен пересмотр прежних оценок роли Ордена в прусских землях, содержащийся в ра­ботах В. Н. Перцева, Ф. Д. Гуревич, А. Каминьского и др.

В марксистской историографии дана новая трактовка по­литики папской курии в Восточной Европе, бывшей немало­важным фактором истории внешней политики Литвы. Здесь достаточно назвать исследования И. П. Шаскольского, М. А. Заборова, Э. Ледерер, Т. Мантейффеля и др.

Перу видного советского литовского историка и археорафа П. И. Пакарклиса принадлежит серия исследований по истории прусских земель. Здесь мы найдем написанные им ещз в буржуазное время работы, разоблачающие фальсификации истории восточнопрусских земель, допущенные немецкой историографией [1021] (взглядам которой отдали дань К. Буга, А. Салыс и др.) [1022]. П. И. Пакарклис сформулировал и осветил на обширном материале папских булл вопрос о пап­стве как реакционной силе в истории Литвы [1023]; он поставил папство в один ряд с Орденом [1024], вскрыв антинациональную, грабительскую сущность последнего [1025]. Это были новые для литовской историографии темы.

Новыми и весьма важными были и выдвинутые Ю. И. Жюгждой проблемы: пересмотр литовских буржуазно-национали­стических концепций [1026], изучение исторических экономических, политических и культурных связей литовского и рус­ского народов [1027], выявление вклада литовского и прусского народов в общую освободительную борьбу народов против немецкой агрессии на Восток [1028].

Одновременно с пересмотром и восстановлением в правах забытых исторических тем и фактов совершалась переоценка самой немецкой историографии вопроса (работы Я. Я. Зутиса, Г. Ловмяньского, А. Гешптора, Ф. Гентцена и др.); постепенно выявлялись в историографии взгляды ее прогрессивных представителей просветителей (как С. Даукантас) и революционных демократов (П. Сдегенного и др.).

Иную трактовку получило и татаро-монгольское нашествие и роль Золотой Орды в истории народов Восточной Евро­пы; этим наука обязана трудам А. Н. Насонова, Б. Д. Грекова, А. Ю. Якубовского, продолженным в новейшей монографии С. Краковского.

Получила принципиально новое освещение и история Польского Поморья в работах Г. Ловмяньского, Г. Лабуды, К. Тыменецкого и др.

Нзмало нового внесено в традиционную трактовку литовско-украинских отнотпзяий трудами Ф. Петруня и особенно К. Гуслистого и В. В. Мавродина. Появилась серия истори­ческих и археологических исследований и по ранней истории белорусских земель; имеем в виду работы Н. Н. Воронина, В. В. Седова, JL В. Алексеева, А. В. Успенской, В. Голубовича и др.

Расширилось изучение литовско-прусских связей с Русью. На смену работам по традиционной теме военных контактов на передний план выдвинулось изучение экономических, культурных и этнографических общений, которым посвящены публикации М. Вямерите, Г. Б.Федорова, Н. Н. Чебоксарова, Я. Эндзелина, Е. Антоневича и др. Историю прусской политики Польши плодотворно разрабатывает Б. Влодарский.

Опубликованы новые издания источников грамоты Новгорода и Пскова (С. Н. Валк), своды летописей киевских, новгородских, псковских, владимиро-суздальских, московских (Е. Ф. Карский, Д. С. Лихачев, А. Н. Насонов, М. Д. Приселков, М. Н. Тихомиров), повести, поэмы и жития (В.П. АдриановаПеретц, В. И. Малышев и др.), иностранные источники повествования (В. Кордт), хроники (С. А. Аннинский).

Само источниковедение сделало огромный шаг вперед по сравнению с выдающимися для своего времени трудами А. А. Шахматова; тому свидетельство поздние работы М. Д. Приселкова и новейшие труды о летописях, актах и хрониках.

Не останавливаемся более подробно на отдельных исследо­ваниях, так как будем иметь возможность неоднократно ссы­латься на них в дальнейшем изложении.

Интернациональный характер новой историографии, основанной на общей теоретической базе и проникнутой идея­ми уважения к историческому прошлому всех народов, позво­ляет ее представителям взаимно обогащать труды друг друга и быстрее изживать недостатки, унаследованные от дворянскобуржуазной науки, в частности, и остатки разного рода националистических теорий и взглядов.

Нам уже давно казалось, что весь материал, накопленный наукой, и все сделанное до сих пор по его осмыслению дают основание для новой постановки и разработки проблемы обра­зования государства в Литве. Свою точку зрения на вопрос [1029]мы имели возможность изложить в работах, касавшихся (и в плане общеисторическом, и источниковедческом) как проб­лемы образования государства в Литве в целом, так и оценки ряда важных для этой темы внешнеполитических факторов.

Руси, Ордена, папской курии, Орды и пруссов. Сама жизнь выдвигает проблему образования государства в Литве, и потому мы в данной монографии ставим своей целью обобщить пока­зания источников и наблюдения и выводы историков.

Некоторые основные положения ранее опубликованных нами работ не встретили возражений наших авторитетных коллег; те же положения, которые встречают возражения, мы постараемся здесь еще раз проанализировать с тем, чтобы либо пересмотреть их, либо заново аргументировать.

Часть третья
ОБРАЗОВАНИЕ ЛИТОВСКОГО ГОСУДАРСТВА (XI середина XIV в.)

Раздел первый
ИСТОРИЯ ХОЗЯЙСТВА, ОБЩЕСТВЕННЫХ ОТНОШЕНИЙ И ПОЛИТИЧЕСКОГО СТРОЯ
1. ХОЗЯЙСТВО И ТЕХНИКА

История народного хозяйства Литвы еще не написана. Ее первые страницы погребены в земле, и прочитать их могут только археологи. Их многолетние кропотливые труды уже принесли в высшей степени важные сведения о хозяйственной жизни древней Литвы. Историка, который знакомится в Каунасском государственном музее имени М. К. Чюрлониса с экспозицией по истории Литвы, поражает высокий уровень ее материальной культуры первого тысячелетия п. э. Это беспристрастное и бесспорное свидетельство археологии и должно стать отправным пунктом анализа всех известных нам источников .

При этом надлежит учитывать, что естественные условия жизни народа, из которых выросли собственно исторические предпосылки литовского общества, были достаточно благоприятны. Предки лето-литовцев (археологически они прослеживаются примерно со II тыс. до н. э.) нашли в Литве значительные естественные богатства средствами жизни ее почвы плодородны, многочисленные реки обильны рыбой, а обширные леса зверем, птицей, пчелами. Это относится и к приморской низменности и к плоскогорной полосе, с ее мно­жеством озер, разбросанных среди холмов и лесов [1030]. Не вызывают сомнений и естественные богатства Литвы средствами труда многие ее реки судоходны, а Неман наряду с Двиной одна из важнейших водных артерий, соединяющих страну с морем, которое омывает Литву с севера [1031]. Литва не испытывала нужды в дереве, глине, камне, болотных железных рудах и т. п.

Первое, что интересует историка, это вопрос об основе хозяйства древних литовцев накануне возникновения у них государства и в первое столетие его существования. Исследователи отвечали на него по-разному. Одни Р. Крумбгольц, Н. А. Рожков, Ю. В. Готьеутверждали, что в древней Литве преобладали рыболовство, охота и скотоводство; другие, например К. Ломейер, М. К. Любавский, П. Климас и, особенно убеди­тельно, Г. Ловмяньский, говорили о господстве земледелия 4.

Археологические исследования 5 рисуют нам литовское общество I тыс. н. э. как в основном земледельческое. Земледель­ческие орудия у населения Литвы известны с эпохи позднего неолита. Литовский археолог П. Куликаускас недавно писал: «Следует полагать, что земледелие достигло широкого развития уже в первых веках нашей эры. Об этом свидетельствуют на­ходимые во время археологических исследований железные топоры, серпы, косари, мотыги, зернотерки и жернова, а также различные злаки» [1032]. Зерна пшеницы (четырех сортов), ячменя, ржи, проса, овса найдены на древнем городище (III-IV вв.) в Габриелишкяй (Жемайтия) [1033], а также и в других; на более поздних городищах, таких, как Неменчине (25 км к северовостоку от Вильнюса), Апуоле, и других обнаружены зерна гороха, конских бобов, вики*

Состав орудий труда дал основание предполагать стойловое скотоводство, что этнографически соответствует началу исполь­зования скота как тягловой силы при обработке земли [1034]. Археологи считают, что в течение 1 тыс. н. э. система земледелия развивалась от подсечного земледелия, лесного перелога к примитивному двух и трехполью.

С распространением подсечного земледелия в первой половине I тыс. исследователи связывают тот факт, что возрастав­шее численно население покидало укрепленные городища, за­селяя более широкие пространства и низин и возвышенно­стей [1035]. О глубокой древности земледелия свидетельствует своими названиями месяцев и литовский народный календарь [1036]. Как любезно указал М. А. Ючас, проверявший по моей просьбе сведения статьи М. Гусева, литовский народный календарь (по данным прусских актов XVII-XVIII вв., на литовском языкеп) сохранил примечательные названия, уцелевшие и поныне. Некоторые наименования месяцев связаны с птицами: апрель karvelinis месяц голубя, май geguze месяц кукушки. Другие названия, как и в славянском кален­даре, характеризуют цикл земледельческих работ: июнь birzelis; его название происходит либо от слова berzas (береза) или от birze отрезка земли, засеваемого крестьянином; birzyti значит отмечать соломой уже засеянное место; июль liepinis месяц липы, от слова iiepa (липа); август rugpintis-месяц жатвы, прежде всего, ржи (rugiai); сентябрьrugsiejis месяц посева озимой ржи; октябрь spalis месяц обработки льна; солома льна называется spaliai; ноябрь lapkritis месяц листопада; декабрь gruodis месяц, когда промерзает земля (gruodas).

На территории Литвы пока что не найдены железные сош­ники интересующей нас поры (хотя в соседних Латгалии и Прус­сии, а также в Черной Руси, в XIII в. попавшей под власть Литвы, они обнаружены). Это, конечно, временное явление,расширение археологических работ восполнит пробел [1037]. Не­которые ученые считают, что первоначально литовцы пользо­вались сошником, сделанным из рога; они ссылаются на эти­мологию слова сошник noragas, состоящего из слова ragas (рог) и приставки по (от) [1038]. Но это было давно, и предполагать, что в условиях господства железного производства сошники продолжали изготовлять из рога, конечно, не приходится, тем более, что развивалось земледелие, сама система которого не была неизменной. Уже Г. Ловмяньский полагал, что в начале II тыс. у литовцев, подобно пруссам, имелось так называе­мое архаическое трехполье, применяемое при чересполосице, когда на отдельном участке земли первый год сеются озимые хлеба (рожь), на второй яровые (овес), а на третий год он остается под паром [1039].

Делаются попытки, используя новейшую методику анализа семян, предложенную А. В. Кирьяновым, выяснить и харак­тер системы земледелия. Первые опыты дали интересные результаты: в составе семян найдены такие сорняки, как марь белая (chenopodium album) и костер ржаной (bromis secalinus) сорняк озимой ржи, имеющий с ней одинаковый цикл развития, типичный для старопахотных почв. Озимые же в ус­ловиях старопахотных почв, как правило, высеиваются по парам [1040]. Надо надеяться, что новые исследования подтвердят предварительный вывод о том, что древние литовцы «знали паровую систему обработки земли, а также пользовались старо­пахотными окультуренными землями» [1041]. Постепенно значение этой системы земледелия возрастало. Согласно точке зрения Г. Ловмяньского, волочная реформа лишь усовершенствовала трехполье, устраняя чересполосицу [1042].

Актовый материал тоже свидетельствует о господстве земледелия в Литве. Любопытно, что беглые литовские нобили XIII в. не испытывали затруднений при исчислении прусскими сохами земли, пожалованной им в Пруссии и в Литве (см. часть I, § 4). Это позволяет допустить, что «соха земли» как земельная мера (восходящая к одыосоншому участку крестьянского двора) была давно известна и в Литве, хотя отразилась в письменных источниках лишь конца XIV в., когда Ягайло в 1389 г. приказал волостным тиунам выделить каждому костелу по две сохи пашни и лугов и десятину из дворовой земли [1043]. Акт Ягайлы не новость. В 1323 г. Гедимин приглашал крестьян пере­селяться из-за рубежа в Литву, обещая им землю и льготы. Понятно, что здесь могла идти речь о пожаловании только индивидуальных участков на каждую семью, дым, ибо кре­стьянское переселение мыслилось как индивидуальное (см. часть III,раздел 1, § 2). Существенно еще и то, что Гедимин обе­щает переселенцам по истечении льготных десяти лет взимать с них десятину «в зависимости от плодородия почвы, как это бывает в других государствах» [1044]. Это-не архаическое земледелие, да его и не могло быть, так как Литва, судя по источ­никам XIII-XIV вв., уже делилась на поселения (campus feld поле laukas), имеющие устойчивые границы [1045].

Хроники также говорят о господстве земледелия: уничтожение запасов зерна и посевов было одним из радикальных средств борьбы Ордена в литовском пограничье: напав на подгородье Путеницке, рыцари уничтожили сложенный там> урожай; в 1318 г. они жгут пригороды Юнигеде и Пистене, где недавно были убраны большие запасы зерна; в 1323 г. рыцари убили «во время жатвы» в поле близ Пастове двенадцать литовских крестьян-жнецов [1046] и т. д. В ятвяжской земле то же делали польские войска Казимира Справедливого (1192 г.), которые занимались «опустошением их поселков, сел и высоких божниц, жгли гумна с хлебом» [1047] и русские войска Даниила Романовича, которые в селе Корковичах, где было всего лишь два двора, нашли столько хлеба, что хватило на всех, «прок же пожгоша» [1048]. Угощение хлебом и медом было симво­лом перемирия. Ольгерд в 1377 г. vocant рыцарей Ордена ad prandium ultra hec rex dedit preceptoribus medonem cum pane sufficienter [1049].

Животноводство являлось также весьма важной отраслью хозяйства. Остеологический анализ материала одного из ти­пичных городищ дал 76% костей домашних и лишь 24% диких животных.

Ясно, что в этом городище находились крестьяне-земледельцы, хорошо знающие скотоводство, а не охотники. При­мечателен и состав поголовья: 26% крупный рогатый скот, 23% свиньи, 10% лошади, 10% овцы и козы [1050]. Сле­довательно, хозяйство Литвы располагало мясом, молоком, кожей, шерстью и т. п.

Лошадь служила тягловой силой. В пользу этого свидетельствуют и лингвистические данные: от корня слова arti (пахать) возникли слова arimas (запашка), artajas (пахарь), arklas (рало, соха) и arklys (лошадь), тогда как отсутствуют литовские сло­ва, связывающие с пахотой вола (jautis) [1051]. К этому можно добавить известное по немецким хроникам наблюдение, что конная тяга широко применялась для саней и телег, которые использовались литовцами в походах [1052]. Хроники подтверждают значительное распространение скотоводства в Литве. Во время военных неудач литовцы теряли тысячи голов скота [1053]и лошадей. Литовская быстрая конница наводила страх на рыцарей и их слабовооруженную пехоту [1054].

Развитая охота имела вспомогательное значение для хозяйства. Состав фауны был весьма разнообразен. Обнаруясены остатки костей тура, лося, зубра, серны [1055], благородного оле­ня, козули, кабана, медведя, бобра и др. [1056] Эти данные находят подкрепление и в геральдике: на древнем гербе Ковно изобра­жен литовский зубр, на гербе Шауляй черный жемайтский медведь; на более поздних гербах видим наряду с сохой, снопом льна, ржи, также оленей, рысей, а из рыб лосося и карпа.

Пристального внимания заслуживают и наблюдения археологов над уровнем ремесла. А. Таутавичюс начал изучение археологиче­ского материала первого тысячелетия. Им обследованы данные нескольких городищ различных районов Восточной Литвы [1057]. Состав их инвентаря дал исследователю основание говорить о широком употреблении железа. Изготовлялись такие изделия из железа, как ножи, серповидные ножи, косы, шилья, иглы, булавки и др. Это вещи местпого производства, ибо часто попадается железный шлак, а позднее железные крицы, печи для обработки железа на городищах и т. п.

Инвентарь грунтовых и курганных погребений пополняет эту картину. Найдены узколезвийные проушные топоры (форма которых постепенно совершенствуется) и ножи в мужских, и серповидные ножи, шилья, серпы (позднее с зубчиками)в женских погребениях. Оружие первоначально встречается довольно часто втульчатые наконечники копий разной формы и умбоны щитов. Важно подчеркнуть, что ранний археоло­гический материал свидетельствует об исконности имущественного и социального равенства в Литве. Возникающее право собственности постепенно охватывает (насколько можно судить по инвентарю погребений) лишь отдельные орудия труда, предметы вооружения и украшения. Равенство имуществ за­ставляет предполагать господство коллективной, вероятно, общинной собственности на орудия и средства производства. По­степенно качество изделий, в частности оружия, улучшается, но оно становится достоянием лишь богатых погребений, в которых появляются также однолезвийные короткие мечи. Во второй половине I тыс. возникает и постепенно широко распространяется обряд погребений коней (см. часть I, § 2). При них находят упряжь удила, двучленные с большими кольцами на концах и трехчленные, витые, а также стремена, бронзовые бубенчики, железные пряжки.

Большую часть инвентаря погребений составляют украшения: выявлено шесть видов шейных гривн, несколько видов фибул, височные украшения из колец бронзовой проволоки; к более позднему времени относятся железные и бронзовые овальные поясные пряжки, браслеты с утолщенными концами, массивные браслеты трехугольного профиля, спиральные перстни, бусы и пр. Началом II тыс. датируются клады с серебря­ными вещами. Подобная же эволюция отмечается как будто и в материальной культуре западно литовских земель.

Уровень литовского ремесла находит свое выражение и в технике вооружения. В оценке литовского оружия немецкие и русские летописцы единодушны. Уже в самом начале XIII в. оружие литовцев представляло собою ценность и рассматри­валось немецкими рыцарями как хорошая добыча 36; несколько позднее и русский князь Василько Романович счел нужным послать своему брату «сайгат» из литовского похода, «коней в седлех, щиты сулици, шеломы»37. Воюя против рыцарей, литовцы пользовались самострелами, строили осадные машины. Литовцы издавна плавали по Неману и Двине; источники назы­вают плоскодонные суда (naves) и паромы (duos naves Let liwanas vulgariter promen) [1058]. Они успешно действовали против Ордена в сражениях на Немане. Именно труд ремесленников дал возможность литовским князьям одеть и вооружить войско, которое обеспечило им столь широкие наступательные и оборонительные действия.

Кроме обработки металла, составляющей основу ремесла, можно отметить и другие его отрасли. Обработка глины гончарное производство-представлено на городищах керамикой трех видов, а также пряслицами; налицо и гончарный круг. Была хорошо известна и обработка камня, тому свидетельство зернотерки и жернова. Обработка дерева нашла широкое при­менение в строительной технике, которая, к сожалению, недо­статочно изучена; между тем число укрепленных городищ в Аукштайтии достигало пятисот, а в Жемайтии превышало тысячу, поражая исследователей продуманностью сооружений [1059]. Изготовление обуви, конской упряжи и т. п. характеризует ремесленную обработку кожи. Наконец, надлежит упомянуть и ткачество: литовцы умели изготовлять шерстяные и льняные ткани, причем найдены два сорта последних [1060].

Изложенное свидетельствует о развитии отделения ремесла от сельского хозяйства, о неуклонном возрастании специали­зации ремесленников, занятых обработкой металлов: от гру­бых литейных и кузнечных заготовок -до тонких изделий из серебра, железа и бронзы.

Понятно, что сказанное выше лишь предварительная, грубая и неполная характеристика производительных сил Литвы. Тем не менее даже в ее настоящем виде она важна. Дело в том, что производительные силы, как они вырисовы­ваются к началу II тыс. н. э. (см. ниже), уже не идут в срав­нение с тем, что дают материалы начала и середины I тыс. Произошел существенный сдвиг в состоянии производитель­ных сил, они теперь таковы, что не могут соответствовать до­классовому, патриархально-общинному строю. Само возрастаю­щее разделение труда как форма прогресса производства долж­но было вступать в противоречие с коллективной, общинной собственностью, подрывать ее, порождать частную собствен­ность.

Не случайно начало II тыс. несет нам такие перемены в ар­хеологическом материале, которые заставляют предполагать коренные изменения в самом базисе, в общественном строе Литвы. Археологи делают важные выводы, во-первых, отно­сительно этнической истории литовцев. Предполагается более четкая этническая консолидация Литвы: различаются две ее области: Аукштайтия с обрядом трупосожжеиий в курганах и Жемайтия с грунтовыми погребениями [1061]. Последующее сближение обряда погребения в обеих частях страны рас­ценивается как дальнейший шаг по пути упрочения этниче­ской общности народности [1062].

Кроме того, археологи говорят о развитии славянской колонизации восточнолитовских земель; с ней связывают появление курганов с трупоположением, в которых найдены железные широколезвийные топоры, ножи, точильные бруски, кресала; в ногах погребенных глиняные горшочки [1063]. Эти наблюдения, относящиеся к этногенезу литовского народа и к его славянским связям, находят, как увидим, достаточно обиль­ное подкрепление не только в археологическом, но и в лингви* стическом и этнографическом материале.

Эти данные, в частности, подтверждаются и в анализе археологического материала соседей литовцев кривичей, кото­рые, по мнению исследователя их истории I начала II тыс. В. В. Седова, расселились в VII-IX вв. в полоцкой области течения Западной Двипы и верховьев Березины, занятой летолитовцами. Антропологический материал XI-XIII вв., а также топонимические исследования (А. Кочубинского и А. Погодина) подтверждают, что прежнее население при этом не покидало своих мест [1064]. Таким образом создавалась область значительной культурной общности кривичского и литовского населения, облегчавшая экономические и иные связи литов­цев и славян [1065]. Какими средствами это достигалось, мы уви­дим, когда перейдем к политической истории Литвы.

Как бы то ни было, многочисленные факты лингвистики также подтверждают давнее, крепнущее трудовое общение литовцев и славяно-руссов; в этом общении основа синтеза

производительных сил двух народов. Среди языковедов нет согласия о времени проникновения древнерусских и белорус­ских слов в литовский язык. К. Буга считал белорусскую народность исконной [1066] и датировал эти проникновения време­нем древней Руси; напротив, Е. Ф. Карский полагал, что «на­стоящие белорусские черты вряд ли можно видеть раньше XIII века» [1067]. От русского выводят такие слова, относящиеся к сельскохозяйственной культуре и быту, как cibiile, cibulis -лук, karvojus каравай, kalada колода, karabas короб, sapagas сапог, pecius печь и др.; от белорусского podkava подкова, rasada рассада, bafsciai борщ и др. Прочность торговых связей отразилась в словах: turgus торг, cefte, cenis, cenus цена, muitas мыто, redas ряд, garadai города, tiilkas толк (тълк переводчик) и др. [1068]Этнографы полагают, что жители восточной Литвы заимство­вали у восточных славян тип жилого дома с холодными се­нями и избы с русской печью 4!|. Литовский крестьянин воз­водил два типа жилых строений: дом (нумас, намас) и избу (пиркя). Дом это первоначально строение без потолка и окон (позднее в пристройке-коморе устраивались оконца). Главный вход был в конце; сени отсутствовали, но вокруг всей постройки проходил навес, бывший продолжением четырехскатной кры­ши. В центре дома помещался очаг, над которым на балках устраивали из жердей или хвороста обмазанный глиной колпак для защиты соломенной крыши от искр очага. Первоначаль­но нумас был строением с одним помещением. Кроме изб, важными постройками крестьянских дворов были клети (клетис) для хранения зерна и пр., а также закрытые гумна (клуонас) для молотьбы; овины (яуя) для сушки снопов перед молотьбой [1069].

Характерна и тематическая общность литовских и, славян­ских сказок о животных, о борьбе с хищниками, о приручении домашних животных и т. п. [1070]

Обогащение производительных сил, как видно из данных языка, было взаимным. Е. Ф. Карский выделял в юридических памятниках Белоруссии такие, идущие из литовского языка слова: груца толченый ячмень для крупы (лит. gruca крупа, каша), дойлидзодчий, строитель, кузнец (лит. dajtyde), клня -сарай, вроде гумна (лит. klunas), ёуня овин (лит. jauja), брогстог (лит. bragas), вёнцер сеть для лов­ли рыбы (прусск. went ere, лит. ventaris), клип, воклип верхом без седла (лит. klypstu, ldypti кривить ноги при ходьбе), янтарь лит. gentaras 52, зубр (stumbras) 53 и др.

Археологи делают выводы, относящиеся и к истории общественного строя Литвы. Эти выводы для нас особенно важны. Они указывают, что на рубеже I-II тыс. из курганов постерпенно исчезает оружие 54, а одновременно на городищах, которые теперь строятся и на высоких берегах рек и в окруже­нии болот, начинают погребать вооруженных всадников с бо­гатым инвентарем 55. Давно известные погребения с конем получают в X-XI вв. широкое распространение в центральной Литво. Число коней различно от одного до четырех; в некоторых «конских могильниках» находят до восьми копей; можтто напомнить, что вместе с великим князем Ольгердом были сожжены 18 боевых коней 56. Иногда ковя сталкивали в яму живым, порой с завязанными глазами и с подвешенной к голове торбой с зерном. Обычно это кони с богатым снаряжением: дорогими уздами из прочных кожаных ремней, почтп сплошь покрытых металлическими украшениями, особенно часто посеребренными свинцовыми кружочками и бронзовы­ми бубенчиками; головы их украшались бронзовыми спиральными пластинками; разнообразны были стремена. Сам конь часть погребального инвентаря воина. Изучавшая эти погребения Р. Куликаускене справедливо предполагает, что эти воины нобили-феодалы.

Следовательно, археология обнаруживает в Литве начала И тыс. достаточно ясно выраженную имущественную дифференциацию, которая сопровождается сосредоточением богатого инвентаря прежде всего в погребении конного воина. Это устоявшийся обычай, можно думать, освященный жречеством. Перед нами признак того, что обществом сделан первый шаг к отделению вооруженных сил от народа. Вспомним сообщение Вульфстана о высокой стоимости коней у пруссов в связи с их значением в добывании имуществ порядки там и здесь сходные.

Можно согласиться с археологами, которые, столкнувшись с описанными выше явлениями, склонны видеть в некоторых городищах-замках (Апуоле, Гриеже, Медвегалис, Берзгайнис, Кернаве) усадьбы более богатых людей [1071], видимо, счи­тавших нужным ограждать свои владения от покушений со стороны окрестного населения. Таким образом, археологический материал смыкается с хрониками, летописями и актами, как ниже увидим, достаточно ясно рисующими нам облик владельца городища нобиля.

За длительный период истории Литвы, интересующий нас, в экономике страны произошла еще одна существенная перемена. Имею в виду формирование и развитие городов как центров ремесла и торгов­ли, а также возникновение феодальных замков и пограничных крепостей.

История литовского города еще ждет своего исследователя. Для моей задачи важно наметить лишь основные вехи его развития. Из полутора тысяч литовских городищ дофеодальной поры лишь небольшое число превратилось в города.

Древнейшим типом укрепленного поселения с элементами местного ремесленного производства были общинные убежищагородища-замки. Ю. М. Юргинису удалось на материале XIII XIV вв. определить, что к их числу относились Ау кайми с (Оукаим), Путвяй (Путенице) и др. [1072] Это одно из примечательнейших явлений литовской архаики.

Другим видом укрепленного поселения, где могли сосредо­точиваться ремесленные группы, были усадьбы-замки нобилей, типа «дома» ятвяжского князя Стекинта [1073], «града» князя Комата [1074]; на литовской земле это дворы (hof, habitatio) Линге!!; 1 па (Lengewines hof) [1075], Сударга [1076] и др.

Литва XIII в. располагала значительным числом таких опорпых пунктов, которые Галицко-волынская летопись именует «городами».

Они занимали руководящее положение относительно окрестных земель, в них жила землевладельческая знать. Поэтому, когда Войшелк по смерти Миндовга укреплял основы монар­хической власти в Делтуве и Налыпенайской земле, он «нача городы имати», и продолжал это делать до тех пор, пока не достиг цели «городы же поймав, а ворогы своя избив». Что это были за города определить нелегко. Лето­пись называет некоторые из них. Вот ее сведения о городе Ворута. Миндовг, не будучи в силах противостоять войскам жемайтско-немецко-галицкой коалиции, «умыслив же собе не битися с ними полком, новнидево град именем В о р у т а» [1077]. К. Буга производит летописное название от слова vara укрепленный город (firmatus castellum) [1078]. Ясно одно, что это сильная крепость, ибо, даже разбив высланный Миндовгом ночной дозор, противники не взяли Воруты, а лишь устроили перед ней рыцарский турнир и отошли.

В Жемайтии летопись называет Твиреметь, это «г ор о д В и к и н т о в», т. е. владение местного князя Выкинта. Твиреметь тоже имел сильвое укрепление. Когда войска Мин­довга неудачно осаждали его, в городе стояли рати жемайтские, а также половецкий и прусский отряды князя Даниила, в том числе «мнози пешци» [1079]. Едва ли это обыкновенное городище с гарнизоном в тысячу-другую воинов. Видимо, перед нами великокняжеские города-крепости. Из древних городищ возникли такие важвые городские центры Литвы, как Троки, Кернов, Ковно, Виелона (Юнигеде), известные от конца XIII начала XIV в. [1080] Труднее сказать, когда это произошло. Есть интересные сведения об этом у арабского географа Идриси (около 1140 г.), но исследователи, относительно единодушные в том, что он упоминает литовские города, расходятся в их определении.

Одни видят в чтении Kaniyii наименование Каунас (Ковно) [1081]; другие, например, известные знатоки Идриси Тальгрен, полагают, что Каунас упоминается в тексте третьей части седьмого климата карты: «Nimiya, город, удаленный от моря на сто миль», что город назван здесь (как это бывает в других местах) по имени реки Немана [1082].

«Список городов русских», помещенный в дополнительных статьях археографического списка Новгородской первой лето­писи середины XV в., датируемый его исследователем М. Н. Тихомировым концом XIV в. [1083], перечисляет некоторые собствен­но литовские города. В нем названы 12 городов: Вильно, Вялькомирье, Голыпаиы, Кзрнов, Кэвно, Крево, Моишиогала, Мединики, Перелай (Перлоя), Пуня, Троки Новые и Троки Старые.

Среди этих городов отмечены имеющие более сильные укрепления. Это Вильно, где «4 стены древены, а две каменны»; далее «Трока Старый каменны. А Новый Троки на езере две стены камены. А вьглнии древян. А в острове камен»; Медники «камен», Крево «камен». Составитель не делал различия между городом и крепостью и притом не исчерпал состава ни городов, ни крепостей [1084]. Большинство названных им центров хорошо известно из других источников. Напри­мер, Кернов был столицей Тройдена в 70-х годах XIII в.

К характеристике этих городов можно привлечь очень интересную жалованную грамоту 1387 г. Ягайла, выданную им Скиргайие. Грамота хранит примечательную тер­минологию, в известной мерз отражающую источники роста городов и сомнения ее составителей в том,что считать городом. Скиргайле были пожалованы обширные владения (о них еще будет идти речь ниже), среди которых, наряду с городами Троки, Ковно, Мерецким городом и другими, названы села. Часть таких сел станет позже городами.

К городу Троки тянули восемь волостей, центрами которых и были эти села. Среди них встречается и «Перелая с воло­стью» будущш город Списка; названы здесь и Троки, бу­дущие Новые Троки. Таким образом, мы вправе предполагать, что из сел, выделяющих ремесленный посад (как это было и на Руси), растут новые города. Так было не только в Троках. Герман Вартберге упоминает под 1367 г. Старое Ковно и Новое Ковно [1085].

Далее в грамоте встречаются места, также тянувшие к Трокам. Местом назван «город Родыня и вся тая волость со всякою службою, вси люди и села и всякий доход»; по смыслу документа «место» это город, возглавляющий волость из нескольких сел.

Наконец, есть и термин городок. Но и городки на Немане тоже, оказывается, были не просто укреплениями, а и центрами волостей. Среди городков-будущий город Списка Пуня «и волостка», Намунек «и волостка» (быть может, тот, что известен карте Идриси), Олита «и волостка», Бирштан «и волостка». Эти города, места, городки и села имеют давнюю историю, как можно заключить, сопоставив содержание гра­моты с известиями о литовских городах и замках более ранней поры.

В конце XIII начале XIV в., когда Жомайтия была осаждена немецким Орденом и попала в поле зрения немецких хронистов, мы здесь встречаем большое число сильных укреп­лений, которые выдерживают натиск врага, а в случае разру­шения быстро восстанавливаются. Это Бизена [1086], Колавне [1087], Виелоне (Юнигеде) [1088], Оукаим [1089], Пистеп [1090], Kiмель, Лограуде [1091], Скронеите [1092], Бивербате [1093], Путеницке [1094], Сиздитен [1095], Пастов [1096], Медеваген [1097], Вайкен [1098]. Сюда можно добавить замки Ампилле, Кретенен, Коршув, Пил лен о, Меде рабе [1099]. В хронике Вартберге названы еще литовские замки Вилькенберг, Добицен [1100], Меизегале. Некоторое время в руках Литвы находились «литовский замок» [1101] под Ригой и Динабург [1102].

Кроме этих двадцати с лишним замков, были и другие, в том числе в южной Жемайтии великокняжеские Wythes hoff, castrum Gedymini [1103]. Некоторые из других крепостей строи­лись тоже по приказу великих князей и считались по тради­ции их городами, например, Виелоне, построенная в 1291 г. [1104]Во время процесса 1412 г. с Орденом Ягайло и Витовт настаи­вали, что castrum Veluna... fuit et erat patrimonium verum et legitimum ac naturale dominium dictorum principum Lithwanie [1105]. Возможно, что это один из давних центров велико­княжеского домена в Жемайтии [1106].

Подобные замки были разбросаны по всей Литве. Что Ольгерд «plurima habet fortissima castri», сообщал венгер­ский король Людовик в своем письме (1377 г.) Франческо Каррара [1107]. К началу XIV в., когда города-крепости общин или местных нобилей попали под власть великих князей, в Литве была введена регулярная гарнизонная служба. Ниже, говоря об общественном и политическом строе, мы еще кос­немся некоторых из этих крепостей, подчас обраставших зна­чительными пригородами.

Крупные литовские города выросли на основе старых центров ремесленного производства. До сих пор археологически достаточно не изучены такие замечательные памятники старины, как городища и замки Вильно и Трок. Между тем, судя по первым результатам, ждать от раскопок можно многого. Раскопки Е. и В. Голубовичей, начатые в 1940 г. на холмах Антарии в Вильнюсе, дали интересные сведения по истории ремесла. На городище Кривого города (Кривич града) предполагаемой столицы кривичей, на небольшом участке раскопа горы Бекеши в одной из изб, которая сгорела, вероятно, в 1390 г., найдены железные вещи ножи, кусок согнутого железа, керамика, изготовленная на гончарном круге, пряслица, относящиеся к XII-XIII вв. Таким образом, ремесленное поселение города уходит в глубь веков. К XIV в. относятся шесть изб (одна из которых площадью 5x5,5 м, с деревянным полом, входной дверью, печью из глины и камней), а также землянка с большим запасом зерна (ржи, пшеницы, ячменя, овса). Открыто много железных и бронзовых шлаков, а кроме того, широкий ассортимент ремесленных изделий-топоры, ножи, ножницы, наконечники арбалетных и лучных стрел, скобели, бруски, пряжки, обнаружены замки, части замков и ключи. Замки-яркий признак развития частной собственности и сопутствующих ей хищений и пр. Торговлю характеризуют находки бронзовых гирь для взвешивания

Древнейшие сообщения о Вильно в письменных источниках не слишком ясны, хотя археологический материал на горе Геди­мина прослеживается с V-VIII вв. Сведения московских сводов недостоверны (см. часть I, § 1). В английском эпосе упомянуты «Wiolena (Виелона) and Vilna and Wala rices». Ясно одно, что Вильно возникло задолго до того, как оно в 1323 г. выступает в качестве столицы государства при Гедимине. В орденском документе 1409 г. утверждается, что уже Миндовг жил в Вильно.

В своих (написанных при участии рижан) письмах от 21 января и 26 мая 1323 г., обращенных ко всем христианам и прежде всего к горожанам Любека, Штральзунда, Магдебурга, Бремена, Кельна, Востока, Грейфсвальда, Штетина, Готланда король Гедимин приглашает в Литву переселенцев из других стран. В этом ярком документе нас пока интересует сообщение короля о том, что он обеспечит свободу вероисповедания пере­селенцам, что по его распоряжению уже были построены два храма в Вильно (in civitate nostra regia) и в Новогородке, а в дальнейшем будут построены еще и другие. Понятно, что Вильно уже давно город, притом, вероятно, более крупный,, чем Новогородок. Образование государства содействовало экономическому и политическому развитию городов.

По преданию, приписывающему Гедимину основание Виль­но, он здесь не город возвел, а укрепил замком Турову гору; большое поселение на городище в Нижнем городе было и до этого 103. В Нижнем городе Вильно, в районе Остробрамских ворот находилось святилище Перкунаса, которое имел в виду папа Урбан VI, когда в булле от 1387 г. упоминал священную рощу и почитание богов. Вильно был избран в качестве сто­лицы князьями но ряду причин. Город давно существовал как ремесленно-торговый пункт, расположенный в центре коренной литовской земли, в центре народности. Он занимал и географически выгодное положение на торговых путях: через него шел кратчайший путь с Днепра на Балтику; из него протянулись нити торговых связей на Ковно (через Троки), на Варшаву (через Троки-Гродно), на Ригу (через Полоцк), на Псков (через Динабург), на Новгород (через Полоцк), на Кьев (через Новогородок-Туров) и на Москву (через Минск) [1108]. К середине XIV в. сложился торговый путь на Дорогичип Брест (Куявский) Люблин Краков, где литовские купцы встречались с немецкими [1109].

Наконец, Вильно как столица и важнейший опорный пункт государственной власти выгодно лежало и в стратегическом отношении и довольно долго оставалось недостижимым для войск немецкого Ордена.

Видимо, уже при Гедимине Вильно было немалым городом. Об этом свидетельствует и более поздний документ жалоба Ягайлы на Орден 1416 г., в которой упоминаются обстоятельства разорения рыцарями Кривого города столицы в 1390 г. Из этого документа явствует, что тогда город состоял из трех замков.

Это были, как полагают исследователи, верхний феодальный замок на горе Гедимина место пребывания князей; к нему примыкал обнесенный стеной нижний замок и, наконец, повидимому, деревянный Кривой город (vocatur Curvurn cestrum) на горе Антария, состоящей из трех возвышенностей Бекешей, Крестовой и Столовой. Во время нападения рыцарей в Кривом городе находились «многие тысячи» воинов, а текже простых и знатных жителей города, искавших здесь укрытия [1110].

Государственная власть отдавала себе отчет в значевиидля Литвы крупных городов. В письмах Гедимина к городам чи­таем, что он открыл свободный доступ в свою страну (с правом покидать ее) рыцарям, воинам, купцам, ремесленникам всякого рода: кузнецам, изготовителям баллист, плотникам, каменотесам, сапожникам, кожевникам, мельникам, пекарям, лекарям, а также мелким торговцам (tabernariis) [1111]. В грамотах от 25 мая 1323 г., обращенных к миноритам и домини­канцам, в числе ремесленников также названы солевары и сере­бряники (argentarii), оружейники, столяры и другие. Он обещает переселенцам защиту «в городах, местах и селах» своей страны. «Скорее превратится железо в воск и вода в сталь, чем я возьму назад свое слово»,писал Гедимин [1112], самими литературными образами как бы подчеркивая внимание власти к развитию ремесла.

Гедимин не оригинален. Вспомним, что так же поступали и другие выдающиеся правители, когда хотели поднять экономику своих стран. Достаточно вспомнить аналогичную политику Даниила Романовича волынского и венгерского короля Белы IV в 40-х годах XIII в. [1113] Как бы ни расписывали средневековые хронисты могущество королей, как бы ни тщились некоторые новейшие историки отрицать роль «анонимного социально-экономического, фактора» [1114], фактом остается то, что, когда надо было укрепить страну, сами короли не гнуша­лись перечислять в своих призывах тех, от кого зависело ее благосостояние.

Видимо, ко времени Гедимина восходят первые жалованные грамоты вильнюсским горожанам. Во всяком случае при Ольгерде они располагали правом свободной торговли, о чем упоминает в своей грамоте (1440 г.) Казимир: подтверждая это право, он ссылается на давний порядок «от деда иттого Олъкирда» т. Город деятельно торговал. Хронист Виганд из Марбурга отметил, что даже во время осады Вильно в 1390 г., когда немцы навели мост через реку Вилшо, к ним стали прибывать «неверные» для торговли [1115]. В 1387 г. Вильно получило магдебургское право. Желая, как он выражался,сделать жизнь горожан более счастливой и благоустроенной (feliciorem et condicionem fieri meliorem ei.cdcm civibus et in col is toteque communitati), Ягайло освободил их от подчинения своим воеводам и урядникам из. Зто лишь оформило давно сложившиеся здесь порядки, основанные на городской корпоративной собственности. В договоре 1387 г. Скиргайлы с Орденом ма= гистр подчеркнул желательность торговли Риги с Полоцком и Вильно 114. Жигимонт Кейстутович, жалуя в 1432 г. местным горожанам свободу торговли, отметил, что они пользовались ею «издавна», и назвал пункты, с которыми торговало Вильно: Ковно, Новогородок, Минск, Луцк, Брест, Киев, Смоленск и др. [1116]

Следоватёльно, в Литве можно наблюдать общинные города-убежища как наиболее ранний вид будущего города; города-крепости разного рода нобилей и, наконец, города-кре­пости великих князей литовских. Среди них были и такие, как Вильно, города в социально-экономическом смысле этого слова, возникшие из городищ с очагами ремесла и торговли.

Необходимо остановиться и на значении для литовской экономики тех городов на Руси, которые в течение ста лет до 40-х годов XIV в. попали под власть Литвы. Здесь мы коснемся количественной стороны дела. Л. В. Алексеев насчитал в Полоцко-Минской Руси уже XII в. 17 городов п6. Все они оказа­лись в составе Литовского великого княжества. Если сопоставить данные XII-XIII вв. [1117] со «Списком городов русских» конца XIV в., то можно получить общее представление о числе русских и главным образом белорусских городов, бывших в подчинении Литвы изучаемого периода.

Это, во-первых, «Полоцкая земля»-Полоцк, Витебск, Минск, Изяславль, Борисов, Лукомль, Друцк, Копысь, Несвиж, Клецк, Слуцк, Логожеск, Невель, Дуб ровна, Орша; во-вторых, Черная Русь, где были «грады многы» [1118], из коих в источниках названы: Новогородок, Городно, Волковыйск, Слоним, Лида, Лошск, Здитов, Бряславль, Турийск; в-третьих, Подляшье, с его городами: Дорогичин, Берестье, Вельск, Райгород, Ка­менец, Кобрин, Мельник; наконец, города Полесья: Пинск, Туров, Давыдгородок, Мозырь, Степань, Городен, Небль, Высоцк, Дубровицы. Этот список, понятно, не полон [1119] и, вероятно, не все названные пункты были городами в социальноэкономическом смысле слова, но из него видно, что Литва, владея белорусскими землями, могла располагать экономиче­ским потенциалом нескольких десятков городов. Заняв Черную Русь, а затем другие юго-восточные белорусские земли, Литва получила отнюдь не захолустье [1120]. Н. Н. Воронин, анализируя материал города Гродно, выросшего из замка, пишет: «Уже это первичное поселение характеризуется достаточно вы­сокой в условиях далекого пограничья культурой. Застройка бревенчатыми избами, часть которых имела слюдяные окна, деревянное и, может быть, частью каменное замощение свободных участков или проулков, говорят сами за себя» [1121]. Здесь же найден железный сошник, а состав сельскохозяйственных растений предполагает высокую культуру земледелия [1122]. Через город издавна проходил торговый поток из Руси в Понеманье [1123]; в археологическом материале обнаруживается сходство с литовскими изделиями [1124].

Не было диким краем и Полесье, судя по результатам раскопок Р. Якимовича в Давыдгородке, где обнаружены развитые ремесла железоделательное, гончарное, кожевенное, строи­тельное, ювелирное и др.; город был окружен валом, имел древний храм, улицы его, как и в Гродно, были мощеные [1125].

Издавна развитым экономически районом было и Подляшье. Дорогичин, древний центр русской торговли [1126] и колонизации ятвягов, был крупным городом. Это видно и из источников, связанных с борьбой за него между русскими и польскими князьями. По свидетельству Винцента Кадлубка, Кази­мир Справедливый захватил город (около 1192 г.), князь которого поддерживал ятвягов, и принудил его к «perpetuae servituti» [1127]. Был ли Дорогичин под Польшей до пожалования его добжиньскому Ордену в 1237 г., как думал С. Заянчковский, или вернулся в обладание Романа Мстиславича, чтобы вновь попасть под польскую власть в разгар феодальной гойвы (1209-1215), как думают другие 128, не знаем.

Хотим лишь обратить внимание исследователей на то, что это был город с развитым самоуправлением, судя по акту по­жалования его вместе с землей между реками Бугом и Буром (от 8 марта 1237 г.) Конрадом Мазовецким добжиььсккм рыцарям. В частности, к Ордену отходили иммунитетные права, которыми город обладал: «donamus castrum Drohicin et totum t err it or iu in... cum omni destrictu et h on ore, castoribus, Ян mi­ni bus, lacubus, saltubus (sic), thel one о in ipso Drohicin de navibus sive de curribus, et cum omni iure, quod supradictum cas­trum nosciter hactenus habuisse iure hereditario perpetuo possidendum» 129.

Нужно учесть и то, что по Новгородско-литовскому соглашению в 1333 г. под литовским контролем оказались новгородские пригороды: Копорье (наполовину), Орешек, Ладога, охранявшие с юга торговый путь из Финского залива в Ладожское озеро, а также Корельский город (на западном берегу Ладожского озера) и Корельская земля, прикрывавшие его с севера. Кроме того, с конца XIII в. в сферу литовского влия­ния попадали города Усвят, Торопец и Луки. Все эти факты подлежат внимательному учету при оценке экономики Литвы.

Старая историография запутала этот вопрос потому, что была связана предвзятым мнением о бессословности русских городов. Ныне этот вопрос, после трудов Б. Д. Грекова, М. Н. Тихомирова, Б. А. Рыбакова и других, нашел ясное решение, а потому и сама политика литовского правительства в этих городах доляша получить принципиально иное освеще­ние. Здесь мы можем лишь констатировать, что с экономиче­ской точки зрения литовское правительство получило в свои руки значительное число крупных центров ремесленного произ­водства, имеющих давние, налаженные торговые связи с дру­гими городами на Руси и торговыми центрами Польши, Гер­мании, Дании. Это обстоятельство сыграло немаловажную роль в быстром укреплении экономических основ литовской раннефеодальной монархии.

Литовская торговля. Из различия природных богатств и условий жизни литовцев в разных частях страны естественно вырастали особенности в производственных навыках изготовления изделий, да и в самих производимых продуктах. В местах соприкосновения общин это вызывало обмен продуктами, а следовательно, и постепенное превращение этих продуктов в товары. На территории Литвы еще не раскрыты подобные торжища, но у древних пруссов они выявлены с полной определенностью [1128]. Данные о литовском обмене восходят к середине I тыс., которым датируются такие археологические памятники, как ви­сочные украшения., грузила и другие вещи восточнолитовских городищ, сходные со среднеднепровскими [1129]. А. Таутавичюс пишет о крепнущих торговых связях Литвы с восточными славянами, с древней Русью. Появление в Восточной Литве гончарного круга и волнистого орнамента в керамике, общность славянских и литовских форм серпов [1130] и широколезвийных топоров, при тождественности погребального обряда, вот факты, ярко отражающие эти связи. Кроме того, из славяно­русских земель в Литву попадали стеклянные браслеты, шиферные пряслица, а с другой стороны, в центральной Белорус­сии были распространены шейные гривны восточнолитовского типа [1131]. От этого времени сохранились предметы, полученные посредством обмена не только от славян, но также и от куп­цов Римской империи; по-видимому, через территорию Литвы проходили и какие-то участки янтарного и арабского торговых путей. Здесь находят римские монеты II-III вв. и. э. [1132]; встре­чаются также восточные монеты аббасидские (894-895, 921-922 гг.), сафаридские (846-847 гг.), саманидские (896 943 гг.) и др. [1133]

Позднее, с начала II тыс., судя по уровню ремесла, мы вправе предполагать обособление товаропроизводителей как собственников, а следовательно, и возникновение зачатков товарного производства и закона стоимости. Мы имеем налицо такие признаки ранних, неразвитых форм товарного произ­водства, как клады, сокровища.

Г. Б. Федоров недавно обратил внимание на многообразие форм литовской денежной системы (слитков и монет) и ее тесную связь с системой древнерусской. В десяти кладах обнаружены литовские слитки серебра весом около 200 г, так называемые трехгранные гривны; они известны в ареале Вильно Ковно, в Белоруссии, на Украине, в Тверской земле.

Литовские серебряные слитки весом около 100 г, так называемые рубли, представлены тремя формами: во-первых, кованые, спиральные, распространенные в Жемайтии первых веков II тысячелетия и найденные в шести кладах; во-вторых, палочко­образные из восьми восточнолитовских и белорусских кладов, которые относят к X-XIV вв.; в-третьих, трехгранные, имевшие хождение по всей территории великого княжества, пред­ставленные семнадцатью кладами.

Появление литовской монеты, известной по пяти кладам, датируется временем Кейстута; ареал распространения Троки Ковно [1134]. Как ни мало еще изучены богатейшие монетные коллекции Литвы,-бесспорно, что нумизматика под­крепляет развиваемую здесь мысль об уровне литовского хо­зяйства. Примечательно и то, что в 1410 г. литовские «гроши» были приняты к обращению в Новгороде [1135].

В XIII в. золото и серебро фигурируют и как платежное средство, и как сокровище и у пруссов, и у жемайтов, и у аукштайтов. Вот некоторые примеры. Напав на дом одного литовского нобиля в то время, когда у пего вгостях находи­лись другие знатные люди, немецкие рыцари «вывели сто ко­ней с золотом и серебром и со всякой домашней утварью» [1136]; за литовского нобиля Лингевина было уплачено его «друзьями» 250 гривен (500 озериигов) [1137]; за семь попавших в плен ятвяжских князей был внесен огромный выкуп в 4900 гривен [1138]. Выкинт, князь жемайтский, добился помощи ятвягов, т. е., конечно, их нобилей, «серебром и дарми многими» [1139]; князь Миндовг, в свою очередь, привлек их «серебром многим» [1140].

Это золото и серебро не лежало мертвым грузом. Когда в Ятвягии был голод, оттуда пришли послы во Владимир с прось­бой продать им хлеб, обещая взамен воск, меха и серебро [1141]. Великий князь Миндовг, подкупая магистра, послал ему «злата много и сребра и сосуды серебряны и златы красны» [1142]. За 300 марок великий князь Витень купил у Ордена крепость Динабург [1143]. Источник всех этих богатств не только и не столько грабеж, сколько земельные владения нобилей, давшие в их руки средства для сосредоточения имуществ внутри страны и получения даней и торговых доходов с соседних земель.

Серебро как средство обмена должно было давно и прочно войти в обиход, коль скоро в 1387 г. «сребщизна» стала одной из форм государственного налога. Следовательно, в Литве уже давно и неумолимо действует закон стоимости как закон присвоения, закон частной собственности, и существует воз­можность экономического отчуждения орудий труда, земли и самой рабочей силы.

Начальные формы торговли Литвы сочетаются с разбоем, грабительскими набегами на соседние страны 14<3. Эти набеги сами по себе яркое свидетельство крупных перемен в литовском обществе, в котором появился слой населения, заинтересованный в натуральном присвоении сперва чужих продуктов труда, а затем, с упрочением социального неравенства у себя на родине, и чужой рабочей силы.

Нельзя признать убедительным мнение, согласно которому причиной широких завоевательных походов Литвы явилась хозяйственная недостаточность этого края [1144]. Дело не в том, что до конца XII в. литовцам хватало еды, а затем они впали в нужду и встали перед дилеммой: покупать или грабить. Ведь угоняли они наряду со скотом и людей (соотношение в числах 1,5 : 1), увозили телеги, груженные не зерном и репой, а до­рогим добром, которым голод не утолишь. Литовские нобили, руководившие грабежом соседей, рассчитывали найти сбыт этому добру в своей стране, где подобное имущество уже давно обладало какой-то стоимостью. Характер грабежа определялся способом производства. А хозяйственная недостаточность части населения, вовлекаемого в походы, результат изменения ха­рактера распределения доходов с земли. С возникновением частной собственности это было неизбежно.

Надо принять во внимание, что сама Литва первоначально была объектом грабительских походов со стороны Руси, а также норманнов шведских и датских викингов, которые своими набегами разоряли восточнобалтийское Поморье, осо­бенно земли самбов, куршей, земгалов, эстонцев. Об этом имеется много свидетельств в рунических надписях, сагах и сообщениях датских и немецких хроник [1145]. Норманские на­беги хотя и не доходили до коренных литовских земель [1146], но делали выход в море из Двины, Земгальской Аа и Немана небезопасным. Эти набеги, однако, не могли прервать торговли литовцев с другими народами Прибалтики.

Источники позволяют составить известное представление о внутренней и внешней торговле Литвы.

Во-первых, была внутренняя торговля между Жемайтией и Аукштайтией. Когда власти Ордена в конце XIV в. пытались прервать торговлю Жемайтии хлебом, салом, медом, скотом, лошадьми, челядью с другими частями Литвы 15то Витовт, протестуя, напомнил, что подобная торговля велась «издавна».

Жемайтия торговала в XIII в. с ливонцами, как видно из сообщения Рифмованной хроники о возобновлении этой тор­говли во время двухлетнего перемирия с Орденом в 1257 1259 гг.152 Эта торговля едва ли полностью замерла и в даль­нейшем, судя по первому условию Кенигсбергского мирного трактата (1390 г.), подписанного представителями нобилей семи жемайтских земель: also, das die lute von Prussin mogin czin in das land czu Sameiten do selbins czu kouffilagen, des selbin glich zulle wir von Sameiten ouch wedir czin ken Jorgenburg, ken, Ragnith und ken der Memil in ir land 1б3. Вероятно, уже в XIII в. имелись торговые связи между жемайтами и аукштайтами.

Во-вторых, поддерживалась торговля с поморскими прусскими, польскими и немецкими-городами. В начале XIII в. папство закрыло торговлю по Земгальской Аа; Двина была замкнута крепостью Риги; в середине XIII в. та же участь постигла Неман, причем в качестве причины основания Мемельбурга приводится тот довод, что необходимо прервать поступление по Неману язычникам соли, железа, одежды и других товаров (per quod (flumen) Memole vulgariter appelatur, arm a, vestes et sal, ac multa vita necess a r i a paganis illarum partium in discriminem Christi fidelium navigio ferebantur) 154.

В-третьих, велась торговля с Русью. Торговала Литва со Псковом. Когда в 1343 г. случилось размирье, то Ольгерд по­ступил круто: «что бяше гость псковскый вПолотеск е или в Литве, тех приимше Олгерд и сын его Андрей, т ов а р их весь отъяли и к о н и, а на самых окуп поимаше, отпустили прочь» 165. Едва ли можно сомневаться, что это нё первые псковские купцы в подвластном Литве Полоцке, да и в самой Литве.

Тесные торговые отношения Литвы со Псковом подразумеваются и в жалобе 133,5 г. любекского посла Новгороду; в ней говорится, что недавно псковичи, действуя вместе с литовцами, отняли у немецких купцов значительные суммы денег.

Здесь мы вновь подходим к вопросу о подвластных Литве древнерусских городах и их роли в ее экономике. Известно, что папская курия объявила в XIII в. торговую блокаду Литвы. Но, спрашивается, имела ли она успех? Литва продолжала торговать с Русью, и не только со Псковом. Не были порваны и давние связи с Галицко-Волынской Русью. Дюсбург сообщает о захвате рыцарями литовского торгового судна на Буге. Участники операции отвели судно в Торунь, где, продав товары, выручили по 20 марок на каждого 157. Торговые сношения поддерживались, судя и по тому, что Орден в 1325-1326 гг. захватил русских представителей Болеслава-Юрия, которые «cum rebus suis» возвращались из Литвы 1б8. Ранние литовско-новгородские договоры не сохранились в московском архиве. Подошедшему трактату 1431 г. Свидригайло с Нов­городом, русским открыт путь «без пакости по всей Литовской земли» 160. Соглашение 30-х годов XIV в. об охране Литвой главного новгородского торгового пути на Запад позволяет предполагать соответствующую давность литовско-новгородской торговли. Самый ранний из сохранившихся договоров литовских князей с московскими договор 1371 г. Ольгерда и Кейстута с Дмитрием Ивановичем предусматривает, что «торговцем путь чист» 161 с обеих сторон. Не знаем, когда началась торговля Литвы с Тверью, но в договоре 1427 г. князя Бориса Александровича с Витовтом видим литовских купцов, торгующих в Твери, Кашине, Городке, Зубцове и во всем Тверском княжестве «по давному» 162. Если принять во вни­мание идущие от XIII в. политические и матримониальные связи 163, то можно допустить равную давность и торговых сношений. Литовско-русская торговля охватывала и Жемай- тию: в 1408 г. местный фогт сообщал магистру, что в Жемайтии множество русских, и просил запретить им посещение этой страны [1147]. В начале XV в. «литовский путь» проходил по Сер­пуховскому княжеству [1148]. В торговый оборот мог поступать, в основном, избыток производства над потреблением, имея в виду, что обмен и распределение удовлетворяли в первую очередь интересы собственников земли. Все источники, которыми мы располагаем, ссылаются на давность торговых связей.

Но собственно литовско-русская торговля лишь часть дела.

Под власть Литвы попали города, издавна имевшие торговые связи с крупными экономическими центрами соседних стран Восточной Европы: Шлезвига (г. Любек), Вестфалии (г. Мюнстер) [1149] и др. Вторжение крестоносцев не смогло прервать этих связей Новгорода, Полоцка, Смоленска. Полоцк заклю­чал договоры с Ригой уже в 1210, 1212 гг., а Смоленск (совме­стно с Полоцком и Витебском) в 1229 г. на условиях взаимной свободной торговли [1150]. Смоленский договор стал прочной осно­вой последующих соглашений этого рода. Русские деятельно торговали с Ригой, где они упомянуты уже в 1209 г. [1151] и где в конце XIII в. некоторые из них обзавелись бюргерскими правами. В Рижской долговой книге (1286-1352 гг.) среди 150 имен ненемцев 80 русских 16э. Здесь мы должны на некоторое время вступить в область истории торговой поли­тики Литвы в условиях, созданных существованием в ней от­носительно единого государства. В этом нет беды: государство для этого и было создано, чтобы служить в первую очередь ин­тересам тех, кто имел что сбывать и располагал средствами для покупки иноземных товаров.

Распространив в течение второй половины XIII на­чала XIV в. свою власть на Полоцк и Витебск, литовское правительство отнюдь не стремилось заглушить их внешнюю торговлю, напротив, оно старалось поддержать и упрочить прежние торговые связи, отлично сознавая свои реальные выгоды от сохранения этого рода «старины».

Структура русского города периода феодальной раздроб­ленности может прекрасно изучаться на материале истории Полоцка, Витебска, Смоленска, Киева и других городов в пору их подданства Литве. Эти города, в основном, сохранили свои институты, ибо литовское правительство интересовалось прежде всего их фискальным, торговым и военным значением, а потому руководствовалось формулой «.. .мы старины не рухаем, а новины не уводим»; нарушение же «старины», не обогащая существенно казну, порождало политический сепаратизм. «Старина» под­тверждалась и охранялась уставными грамотами и господарскими листами [1152]. В этой «старине» ясно видна известная по источникам XI -XIII вв. феодальная боярско-вечевая струк­тура власти, окрепшая под эгидой Литвы. Уже в договоре полоцко-витебского князя Ерденя (1263 г.) с Ригой и Орденом предусмотрена взаимная свобода торговли («Немечькому гостю в Полочьскую волно ехати торговати, купити и нродати. Такоже Полочаном и Видиблянину волно гостити в Ригу и на Готьскы берег») и право на суд [1153].

И торговля, действительно, шла. После гибели Ерденя литовский великий князь Войшелк заключает с немцами какойто договор. Как видно из «Слова» полоцкого князя Изяслава, подтвердившего от имени Полоцка и Витебска и право торговли («Полочаном, Видьбляиом волпое торгованье в Ризе, на Готьском березе и в Любьце. А рубежа не деяти»), и право суда («А кому с кым тяжа, суд дати без перевода. А суженого не посуживати. А где кому годно, ту тяжеться»), действие договора распространялось и на подвластные Войшелку полоцко-витебские земли.

От времени князя Тройдена договор не сохранился, но он был заключен между 1273-1278 гг. с Ригой и Орденом [1154]. Этот договор нарушался, как видно из письма (датируемого исследователями 1278 г.) архиепископа рижского Иоанна I, епископов эзельского и дерптского, орденского магистра Эрн­ста, датского наместника в Ревеле Эйларда и города Риги ко всем купцам разных городов, торгующим в Восточной При­балтике [1155].

Пишущие остерегают купцов от притеснений со стороны русских, которые угрожают купцам и их имуществу на Двине, захватывают их вопреки договорам (sub pallio deosculatae crucis et firmatae pacis) и передают в руки литовцев; последние благодаря этому, с достаточными средствами (infinita pecunia locupletati) могут воевать против Ливонии; в том же письме порицается и Новгород и высказывается мысль о желательности переноса места торговли (forum mercandi) куда-либо в Ливонию или Эстонию. Участие Ордена в этом документе свидетельствует об его попытках прервать традиционные торговые связи Риги с Русью. Но из этой попытки ничего не вышло [1156], так как продолжалась торговля со Смоленском, который, видимо, както регулировал с литовским правительством проезд своих купцов через земли Литвы [1157]; иначе был бы невозможен смоленско-рижский договор 1284 г.176

Умело используя противоречия между Орденом и архиепископом (см. часть III, раздел второй, § 2), великий князь Витень заключил около 1298 г. новый договор с Ригой. Основываясь на этом договоре («ныне есмь уведал любовь ваша правая с сыномь моимь с Витенемь») и ссылаясь на прошлые полоцконемецкие договоры-, епископ полоцкий Яков (видимо, князя тогда в городе не было) настаивал перед Ригой на свободном отпуске хлеба в Полоцк [1158] и подтвердил прежнюю свободу суда; вероятно, тогда же и смоленский князь Александр Глебо­вич смог открыть путь немецким купцам в свою землю [1159]. В каких трудных условиях происходила торговля, узнаем из жалобы рижан (около 1298 г.) витебскому князю Михаилу Константиновичу 17Э, который, быть может, правил ив Полоцке. Из этого очень содержательного документа видим, как местный князь, заключая торговые договоры, стремится одновременно незаконно обогатиться за счет купцов: он повышает весчую пошлину, его дворяне и децкий ограничивают свободу тор­говли в Витебске и нарушают имущественные права купцов. Сам князь отобрал у купцов коня стоимостью не менее 10 изроев, его брат взял товара на 30 изроев, а отдал лишь 17. Не обеспе­чивал князь и свободы торговли купцов с Полоцком и Смоленском.

В грамоте дважды упомянута и Литва. Однажды, когда «рать была Литовьская под городомь», немецкий купец «хотел урать ити, девкы купит и», но был схвачен витеблянами. Следовательно, литовцы извлекали доход из торговли русской челядью. Хроники много говорят об угоне литовскими дружинами пленников; получение выкупа за пленных также составляло своеобразный источник дохода, судя но духовной Климента (не позднее 1270 г.). В духовной, между прочим, сказано: «А Воинову сынови Анъдрею даю Самуиловьское село, и пьнь и. ду и с борътью». Завещатель поясняет: «то же есмь не даром дал, платил за мен., анило и Воин искуп литовьскыи». Видимо, этот «искуп» был не малый, коль скоро Климент оста­вил сыну Воина село. Немецкий хронист отметил тот факт, что князь Войшелк отпустил пленных христиан без выкупа [1160].

Нападали литовцы и на торговые караваны, о чем в жалобе рижан сказано: «как то было нашей братии поехать из Витебска у Смоленск, тогды Литва изъимали их на пути, у твоем городе, княжо, вязали их, и мучили, и товар от-имали в них. А у твоей волости ся то деяло. Товара взяли ту на 70 гри­вен серебра корного (т. е. в слитках) и на 3 серебра». Вы­ходит, что признание тем или иным городом на Руси литовской власти в эту пору не всегда избавляло его от произвола грабительских дружин. Именно поэтому немецкие шраги запрещали купцам вести торговлю с русскими и литовцами в кредит [1161]. На деле, правда, кредит широко применялся [1162].

Непреложен тот факт, что подчинение белорусских городов и сохранение торговых связей с Русью дали возможность Литве успешно противостоять экономической блокаде [1163]. Пер­вую брешь в этой блокаде пробили соглашения с Ригой, кото­рая не могла существовать в отрыве от экономических связей не только с Новгородом, но и с Полоцком, Витебском, Смолен­ском. Орден всячески препятствовал этим связям и с Русью, и с Литвой. Характерно, что в 1313 г. инспирированные Орденом епископы Ревеля, Эзеля и наместник Ревеля, пытаясь от­клонить Ригу от дружбы с Литвой, подчеркивали, что рижсколитовская торговля при этом может продолжаться. Литовцы, как и русские, жили в Риге и имели здесь бюргерские права, как, например, Яков золотых дел мастер Гедимина (Jacobo aurifabro regis Lettowie), упомянутый в Рижской долговой книге [1164]; кроме Риги, литовцы селились в Вейнале и Торейде 18<3, а вероятно и в других центрах. В 1298 г. рижане соору­дили при входе в свой город замок для литовского гарнизона [1165]. Рижские архиепископы постоянно продлевали и регу­лировали права купцов на торговлю по Двине [1166]. В той же долговой книге за 1286-1352 гг. упомянуто около 35 долговых обязательств, относящихся, судя по именам, к Литве 18э; фак­тически их было больше, так как от имени Литвы торговали и многие русские; среди литовских купцов фигурируют и пред­ставители Керяова 19°. Рига играла роль банкира при Гедимине: делала выплаты от его имени [1167]; финансировала его послов в Данию и в Рим [1168]; и возможно, что золотых дел ма­стер Яков чеканил монету для короля. Вероятно, уже в это время начал возникать немецкий двор в Троках, судя по его активности в 80-х годах XIV в. [1169]

Интересно, что Орден, препятствуя литовско-рижской торговле и всячески обличая рижан перед европейской диплома­тией, сам налаживал тайную торговлю с Литвой. Ценные сведения об этом дали показания свидетелей, опрошенных в связи с орденско-рижской распрей в 1312 г. Один показывал, что «fratres... vendunt eis (paganis) ferrum, arma et alia mercimoniorum genera»; другой сообщал: «fama publica est in Lyuonia, quod fratres predicti babent mercationes in diversis locis cum paganis exclusis aliis christianis» [1170]. В своей жалобе папской ку рии рижане обвиняли Орден в том, что он нарушает свободу торговых путей, повышает пошлины, вступает в торговые соглашения с язычниками, которых приглашает в определенные пункты и там заключает сделки в ущерб Риге. Помимо этой большой торговли, он ведет мелкую: он продает как мелочный торговец (penesticus) фрукты, капусту, редьку, лук и т. п. [1171]

В таких условиях правительство Гедимина и предприняло св ой дипломатический демарш, приведший к заключению договора с немцами в 1323 г. (см. о нем часть I, § 4, стр. 155-156). В первом обращении от 25 января 1323 г. к городам Любеку, Штральзунду, Бремену, Магдебургу и Кельну Гедимин широко откры­вал двери в свою страну для купцов: «Купцам мы открываем беспрепятственный вход и выход в наши владения, без всякой пошлины (exactione) и повинности (teloneo)», причем «все переселенцы будут пользоваться рижским правом, если только по совету знающих людей они не найдут нужным для себя избрать что-либо лучшее» 196. Из этого текстаI очевидны экономические связи Литвы с Ригой. В грамоте от 26 мая 1323 г., обращенной к городам Любеку, Ростоку, Штральзунду, Грейфсвальду, Штетину и Висби, Гедимин подчеркивает старые друя£ественные отношения своих прародителей (progenitores) к немецким купцам, за что, однако, замечает Гедимин, никакой благодарности доныне не было видно, «никто, ни одна собака не пришла с изъявлением ее»197. Король открыл им свободный путь через литовские земли к Новгороду и Пскову. Рига приветствовала договор, но Орден старался со­рвать его действие. Цели Ордена раскрывает письмо рижского рата Любеку, где сказано, что Орден срывает мир с Литвой ради собственной торговли с ней из Динабурга, Митавы, Розитена и других пунктов [1172].

Экономические интересы Риги и Ордена в Литве были сходны. И нет ничего удивительного в том, что, укрепив свои по­зиции в Риге (по договору 1330 г.), сам Орден в 1338 г. был вы­нужден заключить с Литвой торговый договор (см. о нем часть I, § 4). Этот договор литовского правительства, как и предше­ствующие, тотчас же отозвался на подвластных Литве землях. В том же году между Полоцком (где названы епископ Григо­рий и князь Глеб-Наримунт) и Ригой было достигнуто соглашение о весах и продаже воска [1173]. Договором 1338 г. Орден признал Литву юридически ответственной за всю русскую торговлю по Двине, и это впервые отразилось в смоленско-немецком договоре 1340 г., который князь Иван Александрович заключил, ссылаясь на литовско-немецкий договор: «докончал есмь по деда своего докончанью и по старым грамотам докончал есмь по тому докончанью, како то брат мой ста­рейший Кедимен докончал и его дети Глеб и Алкерд» [1174]°.

Литва добилась крупного внешнеполитического успеха Литовское правительство содействовало экономическому разви­тию страны. Экономический интерес оказался сильнее войны [1175]. Правда, агрессия Ордена не прекратилась; она наносила огромный ущерб экономике Литвы. Провозглашая величие просветительной миссии на Востоке, высоко вздымая крест во имя этого «праведного» дела, рыцари и купцы одновременно бойко торговали с врагами Христа оружием, салом, редькой ж луком к вящей выгоде и наместника св, Петра, который взирал на это довольно спокойно.

Не могли оборваться старые связи литовских и подвластных Литве русских земель и с Польшей. Именно поэтому нала­женные русско-мазовецкие экономические отношения были также использованы литовским правительством; не случайно в письмах городам Гедимин предлагал купцам пользоваться торговым путем в Литву, шедшим через Мазовию [1176].

Наконец, должны были установиться и торговые связи с Ордой, которая немецким купцам уже в 60-70-х годах XIII в. [1177]открыла доступ через русские земли в «коренной юрт». Правительство Гедимина имело дипломатические связи с Ор­дой. Видимо, на это время падает и установление торговых контактов. Из ярлыка Тохтамыша (от 20 мая 1393 г.) Ягайле следует, что путь между Литвой и Ордой был «исстари» открыт и безопасен [1178]. Если тут и есть преувеличение, то не слишком большое.

Немалое значение для характеристики хозяйства Литвы имеет состав вывозимых и ввозимых ею товаров. По Рижской долговой книге одна четвертая часть вывозимых Литвой товаров падает на воск (cera Letowica) [1179]; затем упоминаются меха (111 timmer varii'operis de Lettowia) [1180]. Примечательный конфликт произошел у Витовта с рижанами в 1400 г., когда они отказались отпустить ему в долг сукно. Он тогда прервал торговлю и, в частности, запретил немцам вести мелочную торговлю и покупать скот, зерно, мед и продук­ты питания (vortmer hebbed se vor boden de pluckinghe ok hebben se vor boden ghen quek of roggen of h o n n i с h to copen wes wy behoren to copen von v у t a 1 у e dat mote wy stilleken copen) [1181]. Следовательно, состав литовской торговли может быть несколько расширен.

По источникам конца XIV начала XV в. И. Ремейка так характеризует состав литовского экспорта: дерево, поташ (зола), мех, сырые кожи и мед; в виде подарков -соколы, ястреба, зубры, рыба. Кроме того, «языческие быки» встре­чаются во вроцлавском документе 1327 г. [1182]

Свидетельство о торговле челядью мы видели выше в жалобе рижан витебскому князю; и позднее, в 1387 г., правитель­ство Ордена обвиняло Ягайло в том, что Литва продает не­мецких пленных на Русь в холопство: Jagal heldt uns mit unrechter gewalt unser gefangen vor, und let sie ken Rusen vorkoufen, do sie eigen mussen sien [1183].

Документы, относящиеся к белорусским городам, подвластным Литве, позволяют расширить состав экспорта. Из полоцко-немецкого соглашения 1338 г. видно, что объектами взаим­ного обмена являются: воск, смола, сало, хмель, соль, медь, олово [1184]°. Из Смоленска (судя по его вывозу в немецкие земли) Литва могла получать и продукты питания, и изделия ремесла [1185]; из Риги (судя по ее ввозу в Смоленск) сукна, соль, вина, миндаль, изделия ремесла [1186]. По данным конца XIV начала XV в., состав литовского ввоза существенно не меняется и рисуется в следующем виде: соль, ткани, одежда, оружие, лошади, произведения ремесла (медные котлы, оловянные круж­ки и т. п.), продукты питания (зерно, мука, сахар, вина) [1187].

Источники, относящиеся к набегам Литвы на соседние зем­ли, отмечают возрастающее внимание нападающих к захвату челяди. Это отражает увеличение стоимости рабочей силы в самой Литве. Актовый материал также фиксирует этот важный процесс: в 1325 г. архиепископ рижский обвинял ливонские власти в том, что они продавали челядь Литве и «схизматикам», т. е. русским [1188].

Таковы наши, пока еще скудные, сведения о хозяйстве древней Литвы. Из рассмотрения этих сведений можно сделать следующие выводы относительно состояния хозяйства в пору возникновения и укрепления Литовского государства.

В стране господствует земледелие, которое развивается от подсеки и перелога к паровой системе. Высеваются все основные виды сельскохозяйственных культур. Имеется развитое скотоводство. Охота и промыслы играют вспомогательную роль в хозяйстве.

Ремесло, основанное на железоделательном производстве, обеспечивает страну основными видами сельскохозяйственных орудий, предметами быта и оружием. На рубеже I-II тыс. в археологическом материале ясно обнаруживаются признаки резкой и все возрастающей имущественной дифференциации населения.

Свободные общинные городища-замки и укрепленные дворы нобилей превращаются в великокняжеские крепости, подчас (например, в Вильно) имеющие выраженные признаки ремесленно-торговых поселений.

Ранние формы обмена, сочетающиеся с грабежом, перерастают в контролируемую государством внутреннюю и внешнюю торговлю.

Образование государства сопровождается значительными усилиями со стороны правительства, направленными к развитию земледелия, ремесла, городов и торговли в стране, к защите ее самостоятельности.

Включение белорусских земель в состав Литвы ускоряет ее экономическое развитие, укрепляет в борьбе против провозглашенной папской курией торговой блокады, облегчает литовскому народу борьбу за независимость.

2. СТАНОВЛЕНИЕ ФЕОДАЛЬНЫХ ОБЩЕСТВЕННЫХ ОТНОШЕНИЙ

Мы подошли к самой трудной части псследования. Предстоит определить, что за общество существовало в Литве накануне образования государства; в каких условиях жили земледельцы и ремесленники, оставившие нам разнообразные орудия своего труда; надлежит объяснить, почему первоначальное равенство имуществ сменяется быстро возрастающей имущественной дифференциацией и какой общественный строй возникает в Литве. Дело это далеко не простое, если учесть состояние наших источников. Археология и другие материалы приоткрыли за­весу над экономической эволюцией Литвы. Но археология не всесильна. Нужны письменные свидетельства, чтобы постичь [1189]устройство общества.

Этнографически и исторически доказано, что классовой, го­сударственной организации общества повсюду предшествовала эпоха доклассовая, на последних этапах которой люди жили, соединяясь в патриархальные домашние и сельские общины. Это общинный строй.

Выше было установлено сословное тождество литовских и прусских нобилей, а также отмечено сходство общественных отношений пруссов и литовцев, которое простиралось так да­леко, что в пору кратковременного завоевания Орденом Же­майтии местным нобилям было пожаловано прусское право 1. Изложенное дает основание привлечь прусское право, отраженяое в Помезанской Правде (1340-1433 гг.) и предшествую­щих ей прусских источниках, к изучению общественного строя Литвы.

Говоря о последнем этапе общинного строя в Литве, я не буду пересказывать содержание ранее выполненного исследования о Помезанской Правде, а отослав к нему читателя, позволю себе привести здесь лишь главные выводы.

Основная часть прусского крестьянства находится в фео­дальной зависимости, успевшей отразиться в нормах собствен­но «крестьянского права»; Правда регулирует жизнь лично свободных пруссов крестьян и некрестьян; крестьянство организовано в сельские общины; патриархальная домашняя община уходит в прошлое под напором новых общественных отношений, настоящее и будущее принадлежит индивидуальной семье; закабаление крестьян продолжает усиливаться и вы­ражается в появлении таких категорий зависимых людей, как огородники, холопы, слуги; верхушку местного прусского общества составляет землевладельческая знать нобили; не­мецкие феодалы, захватившие Пруссию, являются основной частью господствующего сословия [1190]. Содержание прусского права не новость.

Сопоставление статей Правды с рассмотренным выше Кишпоркским договором 1249 г. и жалованными грамотами Ордена прусским и литовским нобилям обнаруживает, что нобили это, в основном, мелкие вотчинники, сравнительно недавно под­нявшиеся из среды общинников-землевладельцев; часть их еще сама ходит за плугом [1191], у других едва успели сойти мозоли с рук.

Приводимые ниже свидетельства об эволюции общины в ко­ренной Литве еще более укрепляют нас в том мнении, что Помезанская Правда не зря привлекла внимание орденской администрации: она была вполне подходящим кодексом для регулирования правовых отношений в среде лично свободных жемайтов. Литовская община имеет длительную историю. Бо­лее поздние этапы развития сельской общины тщательно разработаны Д. Л. Похилевичем [1192].

Патриархально-общинные порядки тоже не прошли бес­следно; их остатки могут быть выявлены и в коренной Литве и на подвластной ей белорусской земле. Уже археология отмечает первичность коллективных форм погребения: пере­ход к индивидуальным (двойным) захоронениям говорит о постепенном возобладании индивидуальной семьи над патриархальной домашней общиной [1193].

Литовцы, как свидетельствуют немецкие хроники, знали обычай побратимства присягой, пожатием руки, пролитием крови 6. Упомянутое хроникой самоубийство 50 жен погибших литовцев тоже яркий пережиток патриархальвых отноше­ний [1194]. Широко отразил патриархально-общинную старину фольклор, согласно которому все парни одной и той же де­ревни братцы (broleliai), девушки сестрички (soseles), поэтому брак в пределах деревни не заключается; зато парень из чужой деревни bernelis (гость, жених) [1195]. Знали литовцы и свадьбу с похищением и с куплей [1196].

В источниках сохранились свидетельства о таком ярком об­щинном институте, как гонение следа и коллективная ответ­ственность [1197]; остатки этого «древнего обычая» отражены еще и в Литовском статуте 1588 г. [1198], тогда как Помезанская Правда раньше отменила этот институт на земле пруссов [1199].

Другой пережиток это копвый суд, отмирающий, судя по статутам 1529 и 1566 гг., и возрожденный государственной властью в статуте 1588 г. [1200]

Устойчивость этих пережитков коренится в том, что патри­архальная домашняя община, возникнув как часть рода, пе­режила свой расцвет накануне перехода к феодализму, а за­тем, основываясь на частной собственности, сохранилась и при нем наряду с индивидуальной семьей в составе сельских общин (это ясно видно и из Помезанской Правды).

К. Яблонские, прослеживая на обширном актовом материале более позднего времени взаимоотношение и развитие социальноэкономической терминологии, сделал весьма ценные наблюде­ния над тем, как древние институты свободных общин модифи­цировались в феодальные повинности. Например, в Литве с глубокой древности существовал обычай устанавливать дружбу через пчел: если кто-либо дарил другому пчелиный рой, то получивший подарок становился не только совладельцем пчел,, получая право на половину меда, но они оба делались друзья­ми. В актах это выражено словами baciul, bitnik и другими и, соответственно, в белорусском канцелярском языке сябровство пчел, пчелы наполу или пчолник [1201].

Еще в XVI в. это пчельное побратимство было независима от подданства, но постепенно и оно выродилось в одну из форм зависимости от господ. То же происходило и на земле прус­сов, где выражение «половина меда но обычаю страны» было использовано Орденом при оформлении соглашений с пруссами в качестве юридического предлога для захвата земель и доходов [1202].

Подобным же образом возникала и такая феодальная повин­ность, как толока. Сперва это была свободная взаимопомощь в работе соседей, затем не обязательная помощь господину, причем работников угощали на поле. Постепенно исчез и элемент добровольности и угощения, а термин остался ядать,. обозначая форму феодальной повинности; в источниках XVII в. это уже гвалт (лит. tramt и pavarymas), т. е. принудитель­ная работа 16.

Примечательно, что этимология слова господин viespat(i)s как бы указывает на то, что он поднялся из веси, встав над ней [1203].

Остатки патриархальных отношений существовали и на белорусских землях, подвластных Литве, притом они обнаруживают поразительное сходство с тем, что мы видим в прус­ской Помезанской Правде. Например, в Полесье в конце XIV в. известны категории крестьян-данников, тяглых, живших на «волынском» праве в селах (wies, villa), состоящих из 10-12 дворищ. В дворище находился «человек со своим племенем»; по мере роста семьи ее члены продолжали «жить за одними воротами», даже когда предпочитали «есть разный хлеб» такг не разрывая дворищной связи, семья распадалась на дымы [1204]. Это аналогично тому, что было у пруссов 1Э. Этот процесс начался еще на заре имущественного и классового расслоения иг как видим, продолжался в ряде мест уже под властью государства. Община приспособилась к государству, и местные во­лости «разметывали» через «старцев» медовую и грошевую дань на дворища [1205]. Не исключено, что часть «старцев» входила в состав мелкого феодального люда.

В белорусском семейном праве долго существовали следы тех отношений, которые известны нам по Кишпоркскому дого­вору: например, выдача судом жены и сына «в виде судебного залога за долг мужа и отца» [1206]; таким образом, некогда суще­ствовало развитое право отца на заклад сыновей, а матери дочерей: «отец сына, мать дочьку может запродати» [1207]; в документах, относящихся к Черной Руси, в которых идет речь о покупке земли крестьянами, отмечается, что акт покуп­ки составлялся от имени всей семьи, но в нем не участвовал тот, кто был «в отделе от отца на своем хлебе» [1208]; аналогию этому видим в ст. 16 и 53 Помезанской Правды [1209].

В том же Полесье в Пинской земле прослеживаются остатки совладения дворищ и деления земля на жребии [1210]. Неудиви­тельно поэтому, что, например, вПодляшье применя­лось и само прусское право: в описании господарских имений Гонязского, Райгородского и других упоминаются тяглые люди и сказано, что «там плат маеть быти и служба с тых люди Пруским обычаем»26.

Ясно, следовательно, что нет оснований отрицать существо­вание сельской общины в Литве; неправильно писать и о «борь­бе» русского «общинного порядка» с «военно-феодальным строем Литовского государства» [1211]. В свое время общинный строй был и там и здесь [1212]. К моменту включения белорусских земель в состав Литвы в них господствовал развитый феода­лизм, что, как видим, сочеталось с использованием общинных институтов, существующих в модифицированном виде с глу­бокой древности.

На материалах прусской истории (в частности, Кишпоркского договора) мы могли убедиться, что основу свободы и благосостояния пруссов уже составляла частная собствен­ность прежде всего на недвижимость (а также и движи­мость) с правом наследовать, завещать, продавать, т. е., иначе говоря, основу свободы составлял аллод 2Э. Это и по­нятно, прусские и литовские земли дольше других в Европе сохраняли догосударственное общественное устройство, и поэтому общинная собственность успела здесь развиться в пол­ноценный аллод [1213]. Такое развитие аллода, в свою очередь, возможно лишь при парцеллярном хозяйстве.

Спрашивается, можно ли установить, какая форма собствен ности предшествовала ему. Литовские данные так далеко вглубь не идут, но на прусском материале можно. Это, как явствует из драгоценного известия Галла-Анонима, были «наследственные жребии» [1214]. Наследственные жребии хорошо известное в общественной истории явление. Как свидетельствует история германской, византийской, рус­ской общины, они возникают вследствие постепенного упадка коллективной общинной собственности на пахотную землю при сохранении общинных лесов, лугов, пустошей и т. п. Та­ким образом, мы приближаемся к источнику, породившему прус­ских, а также и идентичных им литовских нобилей.

Их породило то, что отдельные общинники-земледельцы по мере совершенствования орудий производства и навыков к труду (а это обстоятельство бесспорно устанавливает археология [1215]), а значит и производительности труда, и по мере раз­растания бывших в частной собственности их семейств домаш­них имуществ (дом и двор, судя по Помезанской Правде, уже давно составляли частную собственность земледельца [1216]), в условиях парцеллярной обработки земли, частного присвоения се плодов,обрели способность содержать дополнительную рабочую силу, а сама эта рабочая сила могла производить те­перь больше, чем требовалось для простого поддержания ее.

Вот почему парцеллярное хозяйство источник частного присвоения, создающий почву для сосредоточения движимого имущества орудий труда, скота, денег, а иногда даже несво­бодных людей в руках свободного земледельца. Постепенно, по требованию все большего числа земледельцев, общинное вла­дение пахотной землей сменялось отдельной долевой собствен­ностью (наследственными жребиями), которая, раз полученная по жребию, постепенно попадала сперва в наследственное вла­дение, а затем в частную собственность отдельных семой. Это было прогрессом, ибо частная собственность в сравнении с патриархально-общинной открывала больший простор лич­ной инициативе земледельцев.

Но при этом лишенные поддержки общины, они вследствие неравенства семей, качества земли и труда, стихийных бед­ствий, неурожая и т. п. причин легко подвергались опасности утратить свое первоначальное полноправное имущественное и общественное положение. В таком случае они должны были искать помощи у других более удачливых соседей. В условиях, когда земля и другое имущество свободно продается, завещается, наследуется, т. е. отчуждается (чему пример Кишпоркский договор), это неизбежно ведет к обогащению одних и обедне­нию других, к той самой имущественной дифференциации, которую нам рисует археология на материале первых веков II тыс. и которая непрерывно «воспроизводится» в истории общины всего средневековья (см., например, статьи Помезан­ской Правды о продаже наследства, о купле-продаже имуществ34).

Как только один свободный земледелец экономически уси­ливался настолько, что присваивал себе не только орудия труда, скот, но и участок земли нескольких соседей и начинал извлекать за счет их труда прибавочный продукт,происхо­дила трансформация этого в прошлом трудящегося земледельца в нобиля будущего феодала, а работающих на него соседей-в зависимых людей, будущих несвободных крестьян. Рассмотрен­ные выше прусские акты отражают лишь один из вариантов этого процесса, который имел многообразнейшие оттенки, но по всей Литве и Пруссии он породил принципиально одно и то же: лично свободную знать и лично зависимых крестьян; крестья­не, еще сохранявшие аллод, занимали промежуточное поло­жение с тем, чтобы их меньшинство было уже государственной властью поднято до нобилей, а подавляющее большинство постепенно попало в число лично зависимых от частного и госу­дарственного владельца крестьян. Так возникал главный при­знак феодальной собственности монополия на землю форми­рующегося класса феодалов.

Надо учитывать, что этот экономический процесс протекал в обществе с догосударственной структурой власти, где пра­вило вече, но имелись вожди, старейшины и жрецы, которых мы могли наблюдать по данным Вулъфстана, житий, Кишпоркского договора 35. Эти люди располагали, разумеется, боль­шими возможностями к накоплению имуществ и в дальней­шем в числе первых заняли место среди нобилитета.

Наконец, еще одним источником расслоения служила добыча от походов «бесчисленное множество» пленных, ско­та, коней и другой добычи, которую захватывали литовские дружины, упоминаемые Генрихом [1217]. К этому надо добавить «окупа» с иноземных городов, купцов, доходы от участия в вой­нах соседних стран [1218], прибыль с торговли и т. п.

Характерно, что с развитием в Литве крупной собствен­ности на землю ограбление соседей сменяется захватом (в част­ности, на Руси) их территории, что осложняет историю литов­ского общественного строя.

Слов нет, литовские нобили и крестьяне попадают в поле нашего зрения позже, чем бы нам хотелось, но при этом они несут с собой яркие остатки своего общинного прошлого, а кроме того, мы получили представление о нем из материалов, относящихся к их прусским собратьям. Литовские источники изображают село уже соседствующим с двором окрепшего нобиля, который либо сам, либо с помощью государства небезуспешно норовит покрепче привязать к себе окрестных земледельцев.

Литовское село (villa), а также поселок (villula и «весь») неоднократно упоминаются источниками. Чтобы правильно понять сведения источников, во-первых, не нужно заранее связывать себя схемой развития от хутора к селу, ибо этно графия не знает подобной эволюции [1219]; во-вторых, надо учесть, что источники рисуют село в стране, уже доброе столетие имею­щей государство, а потому не может быть сел, не охвачен­ных в какой-то мере государственной или частновладельческой юрисдикцией. Если подобные села и имелись, то в таких пущах, которые не были доступны взору информаторов хро­ниста.

Волынский летописец знает ятвяжские села. По его сооб­щению, местный нобиль Анкад обещал свою поддержку князю Даниилу Романовичу при условии «да село его не пожьжено будет» [1220]. Село, разумеется, было населено крестьянами лишь так и понимал летописец йто слово. В летописи названа и «весь» Привище, на которую князь Даниил напал «не в велице дружине»; его стрельцы осадили один ее «конец», а ятвя­гов «возгнаша»; бой разгорелся «среде веси», но и тут ятвяги не устояли и бежали в «ворота»; когда сюда бросились рус­ские, то ятвяги «побегоша и пакы не вратишася». Что же здесь означает весь? Это укрепление, в котором укрывались «гор­ды ятвязе» соседних волостей злинцы, крисменцы и покенцы. Заняв укрепление, уже не стоило труда захватить жителей «ис хвороста», т. е. лесных убежищ, жечь дома и «пленять» окрестные «села», и «грады», и «дома» местных нобилей [1221].

Среди этих сел упомянуты Корковичи, где расположилось русское войско после разорения «дома», т. е. укрепления князя Стекиита. Это соло, видимо лея?ащее неподалеку от княже­ского замка, имело некоторые особенности; в нем было только два «двора», в которых, однако, оказалось столько хлеба, что его хватило накормить все русское войско и лошадей и еще осталось; вероятно, здесь находились гумна с запасами зер­на [1222].

Ятвяги не литовцы, но они этнически и исторически тесно связаны с Литвой и позднее переселялись на ее террито­рию. Впрочем, в коренной Литве мы находим аналогичные поселения. Вот некоторые сообщения хронистов. Немецкие рыцари, по вторжении в Литву, «разделившись отрядами, пошли по д е р е в н я м, но нашли их опустевшими: все люди с жен­щинами и детьми спаслись бегством» [1223]. В Жемайтии рыцари сожгли два села в Мединицкой земле и захватили mulieres et parviilos [1224]; на Немане по пути из Гродно они разорили villas Lethowinorum [1225]. Литовские замки лежали в окружении сел: на территории вокруг замка Оукаим упомянуты шесть сел [1226]и т. д.

Анализируя немецкие дорожники (1384-1403 гг.), Г. Лов­мяньский выявил в Аукштайтии и в узкой прилегающей к Руси полосе около 85 упоминаний местностей, названных dorf, и око­ло 15 названных hof (в Жемайтии термин hof упомянут лишь несколько раз). Впрочем, четкого противопоставления терми­нов dorf и hof («дом», «habitatio») нет. Это не случайно, ибо «дворы» принадлежат великому князю, а охраной земли ве­дают служилые люди бояре, чьи дворы также стоят в ме­стных селах. В Жемайтии названы Гирставтендорф, где жил Гирставте (Girstawtendorff: do Girstawt wonet); в Козлейкендорф жил Козлейке; владел деревней и Совгутте; свой «двор» имел Гнете [1227]. В Аукштайтии упоминаются деревни Мансте, Ивана (Iwanendorf), Маненвида, Микулле, Кимунде, Сурвилле, Сангаиле и др. [1228] В этих селах или среди них, по правиль­ному предположению 3. Ивинскиса, могли сидеть нобили, признавшие государственную власть [1229] и оставленные ею здесь в качестве вассалов. Их частная собственность стала сослов­ной, расчлененной. Это мелкий служилый люд, скорее всего поднятый из верхушки крестьян, которые отданы ему во вла­дение на условиях службы. Лишь у одного боярина Мингайло два села [1230]. Это и понятно, крупная родовитая знать предпочитала более лакомые куски, чем земли на тревожном пограничье.

То, что дворы (hof, dorf, curia) бояр находятся среди сел [1231], естественно. Боярин как социальное явление немыслим в от­рыве от крестьянина. Источник на миг вырвал из тьмы кусок литовской земли и оказалось, что на ней лежат крестьянские села, среди которых стоят дворы мелкого служилого люда, а также самого великого князя.

Можно составить представление и о размерах литовских сел. Источник упоминает пять сел надневяжских. В трех милях от Кремиловы над Неманом назван брод через Невяжис, а близ него три села: Баптиндорф, где шесть домов; на таком же расстоянии от него Гругельндорф, где восемь домов и, в одной четверти мили, Кебендорф с пятью домами. В каждом из сел ограда и двое ворот [1232]. Несколько ниже расположен еще один брод и две деревни Симмгайлендорф в шесть до­мов (видимо, поселение перешедших в Литву земгалов) и Мисендорф с пятыо домами [1233].

Размеры сел разнообразны. В Пруссии «нормальная» сель­ская община составляла 12 дворов б3. В Литве видим села в пять восемь домов, по были и крупные. Согласно сообще­нию Вы ганда, князь Кейстут в одном из сел взял на дорожные работы 150 крестьян [1234]. Вряд ли здесь преувеличение. Крупные села встречались у соседей Литвы, например, в Эстонии. Есть и другие известия о 1?рупных литовских селах: согласно сведениям Дюсбурга, рыцари убили в одном селе множество людей [1235].

Соседние литовские села были как-то связаны между собой и тоже, как у ятвягов, имели общие убежища: Виганд пишет, что в 1364 г. рыцари нашли в лесной пуще жителей трех сел de tribus villis, или, как сказано им в другом ме­сте,de tribus terris; это указывает на землю как главный признак села [1236].

Литовские села имели свою организацию. Тот же Виганд, говоря об убийстве рыцарями многих жителей одного села, добавляет: «in qua interfectus est capitaneus» [1237]. Вполне естественно в этой связи вспомнить статью 39 Помезанской Прав­ды, знающей старосту [1238], и заключить, что литовская сельская община не представляла собой чего-то из ряда вон выходя­щего.

Недавно Ю. Юргинис сделал попытку проследить эволюцию термина dorf. Исследователь не сомневается в том, что и на селе (kaimas) и на поле (laukas) жили крестьяне-земледельцы. По его источникам, село это прежде всего «усадьба боярина, в которой наряду с господским домом находились дома его челяди и крепостных (kaimynai) селян». Село это огорожен­ная забором или стенами вотчина. Такой вывод закономерен: перед нами часть общины, попавшая после упадка общинного замка-убежища под власть более крупного аллодиста, став­шего вотчинником-господином. Не зря хронист путает термины dorf и hof; может быть, поэтому и в литовском языке двор kiemas, а деревня kaimas.

Наряду с селом продолжало существовать общинное посе­ление лично свободных великокняжеских крестьян поле, ко­торое было расположено на той же территории бывшей замко­вой волости и могло состоять и из отдельных домов и из мел­ких деревень [1239]. При таком толковании становится понятно, почему полей больше в Жемайтии, где менее развито крупное феодальное землевладение. Это подтверждается и положе­нием, вскрывшимся во время споров литовского правительства с Орденом, которому по договору 1398 г. была уступлена Же­майтия. Орден настаивал на выдаче беглых частнозависимых жемайтских крестьян, но оказалось, что большинство здесь gemeine luthe общинники, сидящие на gemeine land [1240]; со­гласно принятому в Литве официальному взгляду, Витовт счи­тал их свободными.

Ю. Юргинис с этим же справедливо связывает перемену в судьбах старинных общинных замков. В источниках эти замки уже не собственность крестьян; люди, стоящие во главе их, либо принадлежат к великошэшкеской администрации, либо представляют местную знать. Все эти Брайко, Свиртила и им подобные [1241], конечно, нобили; мы наблюдаем трансформацию общинной военной организации в государственную; узурпируя у общин их военные функции, государство уже к началу XIV в. провело военную, гарнизонную реформу. Выше (часть III, § 1) мы видели начало этого процесса, отраженное в археоло­гическом материале.

Постепенный упадок общинной укрепленной веси (весь, лит. viese) означал возрастание роли местного нобиля-вотчин­ника, что отразилось и в языке, где господин это виешпатис, которому жители поставляют дичь, угощенье и пр. Под­робнее вопрос о взаимоотношении села с замком, попавшим в руки господина, мы рассмотрим ниже.

Развитие крупной земельнойсобственн о с т и, первоначальным источником которой было сосредо­точение имуществ в руках богатейших земледельцев, общинной знати, полнее отражено в хрониках. Литовские нобили засви­детельствованы ими в разных частях .страны под разнообраз­ными наименованиями. Это князи, княжицы наших лето­писей; seniores, duces, principes, potentes хроники Генриха, nobiles, pociores, domini, seniores, reguli хроники Петра Дюсбурга; kunige, eldiste, besten Рифмованной хроники; наконец, satrapinmagna satrapi хроники Германа Вартберге. Что не все эти термины равнозначны, едва ли может вызвать сомнение, однако есть один признак, который роднит их между обой.

По смыслу хроники Генриха, сеньеры или нобили, как мы видели,сравнительно еще мелкие привилегированные земле­владельцы, живущие среди общин; они ведают делами дере­вень, а также (объединяясь в группы) земель и областей. Эти нобили еще не слились в обособленное господствующее сосло­вие [1242]. Из жалованной грамоты Суксе [1243] и Рифмованной хро­ники мы имели возможность получить представление о не­скольких нобилях северной Литвы: о Лингевине и враждеб­ных ему братьях Туше, Мильгерине и Гингейке. Все они вот­чинники, имеющие свои дворы и челядь [1244]. Возможно, они были более крупными вотчинниками, чем те, которых знал Генрих. Спасаясь от рук Лингевина, его противники бежали в Орден, где получили земельные пожалования. Эти документы не сох­ранились, зато нам известны документы, выданные многим другим литовским нобилям того же XIII в., которые, укрыв­шись в Ордене, хлопочут о восстановлении своих прав на земельыую собственность, потерянную в Литве 65. Дорожники свидетельствуют, что остальные нобили густо сидят на литов­ской земле среди крестьянских сел, зачастую владея ими.

Итак, нобили это растущие привилегированные земле­владельцы, ставшие таковыми не вдруг, а уже успевшие прочно, обжиться в своих вотчинах к тому времени, когда на них па­дает овет источников.

Можно сделать некоторые дополнительные наблюдения над размерами владений нобилей. Они весьма разнообразны, что, конечно, зависит от времени и места происхождения источни­ков, их упоминающих. Но все же можно отметить некоторые определенные градации. Это, во-первых, те сравнительно мелкие владения, состоящие из нескольких крестьянских дво­ров, которые встречались нам в жалованных грамотах Ор­дена [1245]. Они принадлежат нобилям, едва возвысившимся над общиной.

Во-вторых, это владения нобилей, так сказать, средней руки, часть которых могла обрести большую силу, подавляя, как Лингевин, с помощью короля своих противников. Подоб­ных нобилей, владеющих двором и в лучшем случае несколь­кими селами, отметили дорожники. Знают их и хронисты. Герман Вартберге пишет, что, вступив в 1332 г. в Жемайтию, рыцари прошли до дворов Мазейки и Виндейки (ad curias Mazeiken Windeikenque) [1246]; под 1360 г. им сообщается о по­ходе ad curiam cuiusdam sat rape Египте, который якобы по­хвалялся прогнать немцев из Ливонии и уже назначил различ­ные замки своим родственникам и друзьям (suis consanguineis et amicis), т. е. поступал подобно орденскому магистру, ко­торый раздавал пожалования в незавоеванной Литве. Планы Егинте не сбылись: рыцарское войско захватило двор и окре­стную волость этого нобиля (curiam ас region em circumiacentem expugnavit) [1247]. Еще пример. Во время набега на землю Упите в 1368 г. рыцари захватили Гердейке, сына satrape nobilis Стирпейке, вместе с семьей и челядью (ас familia eiusdem multisque aliis) [1248].

Нет нужды умножать примеры. Сообщая о борьбе за Жемайтию, хронист постоянно упоминает то одного, то другого нобиля вплоть до 1378 г., где хроника обрывается [1249]. Не нуж­но обладать большой фантазией, чтобы с этими данными гене­тически связать жалобу жемайтских нобилей 1416 г. Хронисты XIII-XIV вв. знакомят нас с erbliche besiczungen тех самых vetern, eldernuetern vnd grosuetern, о которых писали состави­тели жалобы [1250].

Нобили-землевладельцы явление типичное; оно отра­зилось и в труде Петра Дюсбурга. Петр Дюсбург сообщает, что рыцари, с помощью некоего Пелузе, который был зол на «своего господина» (dominum suum), разорили двор этого нобиля (reguli habitacionem). Этот нобиль был крупнее других, он quasi secundus fuit post regem Lethowinorum in regno suo [1251]. Рыцари напали в тот момент, когда там пировали 70 других нобилей, его соседей (nobiles vicinos regni Lethowie; или, как передал Николай Ерошин: al des landis bestin hern) и увели их семьи и челядь (ихores regulorum cum familia et parvulis), а также 100 лошадей, груженных дорогим добром [1252]. Этот нобиль тоже вотчинник, может быть, лишь рангом повыше. Вот еще один нобиль славный литовский воевода Сударг [1253]. Напав на владение этого nobilis et potentis viri, рыцари habitacionem... earn cum villis circumjacentibus in cinerem redegerunt, притом uxorem ipsius et liberos et familiam cum multis aliis mulieribus et par­vulis cepemnt, viris pluribus interlectis [1254]. Это двор круп­ного нобиля, близко стоявшего к князю.

Говоря о представителях великокняжеской власти, мы по­лучаем возможность видеть несравненно более крупные зе­мельные имущества. Это владения жемайтского князя Выкинта, которому принадлежала «полъ Жемоитм» [1255], в том числе и ужо известный нам город Твиремет. Земля составляла «богатство» и других жемайтских князей Товтивила и Едивида [1256].

Наконец, сам великий князь Миндовг выступает как вла­делец земель, городов и драгоценностей. В его руках сосредо­точивалось «бещисленное имение» к тому времени, когда им «поймана бе вся земля Литовъская» [1257]. Преемники делят «землю и добыток Миндовъгов» [1258]. По словам Рифмованной хро­ники, склоняя к союзу ливонского магистра Андрея Стирланда, Миндовг дал ему не только много золота и драгоценностей, но также много «богатой и хорошей земли» [1259]. Наша летопись так сообщает об этом: «послал бо бе злата много и сребра и сосуды серебряны и златы красны иконе мног ы» [1260]. О земле здесь не говорится, но зато упомянуты лошади. Княжеские табуны коней еще будут встречаться нам в источ­никах; в данном случае они несомненный признак значитель­ных земельных владений. Не случайно летописью упомянуты четыре «паробци» «конюшии» Миндовга 81а. Миндовг имел домениальные владения и в Жемайтии, как можно понять из слов жемайтских послов, которые, склоняя его к союзу, напо­минали: «daB wirt dir gut // von irenthalben wirt behut // alles daB dir gehoric ist [1261]. Миндовгу принадлежал город Ворута; во время одного из вторжений рыцарей он укрывался (lag) «в своем замке» [1262]. По богатству и размерам дружины с ним мог соперничать только его «сестрич» жемайтский князь Тройнат, который «был так же, как он, богат и имел столь я?е много друзей» [1263].

Дорожники во множестве (около двадцати пяти) фиксируют великокняжеские домениальные дворы (Konigshoffe) и села (Konigsdorfer) в южной Аукштайтии [1264]. Это подтверждают и хроники: они упоминают то три villas regis Lethowinorum близ Мемеля (1306 г.) [1265], то 800 коней из, видимо, княжеского equirricia около Нового Ковно (1367 г.) [1266]. В Жемайтии к домену великого князя, по-видимому, можно отнести и земли на ее южном, прусском пограничье замок Гедимина (упомянут под 1306 г.), возникший, когда этот князь, вероятно, сидел здесь наместником Витеня; последнему принадлежал Wythes hoff близ Христмемеля; часть домена составляла и волость Виелонская; наконец, в Жемайтии находилась и какая-то terra regis Butegeyde [1267].

По привилеям 1440 и 1492 гг. великие князья обещали, что не будут создавать в Жемайтии новые домены сверх тех, что были в XIV начале XV в. («Теж дворы наши новый у их поветех не мають быти через нас будованы, одно оный дворы мають быти направованы и будуть тыи, который были часу князя Витовта» s9). Из спора 1522 г. узнаем, что здесь в «надаваньи» распоряжении великих князей были четыре державы Вилькея, Белена, Скерстомоин и Шавленская, притом «здавна, за предков наших и за нас» [1268].

Огромная дистанция отделяет какого-нибудь Дампсе, вла­девшего одним гакеном земли, от великого князя номи­нального владельца всей Литвы, но их объединяет главный признак то, что землю свою они' не пашут. Это делают другие люди, подчиненные им.

Великий князь стал номинальным собственником всей зем­ли. Мы видели богатство и могущество великого князя Миндовга. Его преемники кажутся в этом отношении еще сильнее. Все захваченные земли поступали под юрисдикцию великого князя. Поэтому в пору совместного правления Ольгерд и Кейстут договорились, «что придобоудоуть град ли, или волость, да то делити на полы» [1269].

Взгляд на великого князя как на верховного собственника отражен и в «житии» литовских мучеников (XIV в.), источнике пристрастном, тем не менее любопытном. Когда православные жители Вильно, «елици от различных странь привед[е]ни бяхоу», захотели воздвигнуть церковь, то об участке земли они должны были просить князя. Они «п р о ш а х у от кнезя молешеся призрети кь прошению их и даровати имь место некое, на нем же воздвигнут храмь сважен, вь еже сьбиратисе имь». Великий князь «огнеслужитель» Ольгерд отверг избранное ими место, «понеже удоль и темно есть», а «место прирек виселичное, то прилично есть, яко вы­соко и светло» [1270]. Если иметь в виду, что храмы и монастыри строились и при Войшелке, и при Гедимине, то в сообщении «жития» можно видеть правдоподобные детали относительно оформления подобных пожалований.

Отмеченные выше три вида феодального землевладения, известные в первые десятилетия существования литовской раннефеодальной монархии, как бы отражают путь, пройден­ный первыми собственниками земли от небольших вотчин до владений, охватывающих целые волости, земли и княжения (доступные нам источники изображают Литву уже имеющей территориальное деление, упоминая: territormm, terra, regio, lant, districtus, позднее известные под названием «волость»)8S". Процесс формирования Литовского государства протекал в условиях острых противоречий среди разного рода собственни­ков земли. Но жизнь вынуждала этих оторвавшихся от общин и вставших над ними людей объединять усилия для укрепле­ния своего господства над трудящимися в самой Литве; угроза со стороны Ордена, Руси и Полыни еще больше заставляла спешить с этим делом.

Происходила консолидация привилегированных землевладельцев в одно феодальное сословие, в котором прежнее иму­щественное неравенство было зафиксировано в его сословных группах. Наиболее многочисленную группу составляло мел­кое служилое боярство, как и встарь, но теперь уже лишь с санкции правительства, продолжавшее пополнять свои ряды за счет богатеющей части крестьян; далее следовали крупные служилые бояре и князья; все это увенчивалось наиболее бога­той частью сословия правящей великокняжеской династией. Все вместе с помощью разветвленного государственного аппа­рата они осуществляли монополию своего сословия на земель­ную собственность и политическую власть в стране.

Боярское землевладение непрерывно укреплялось. Инте­ресы боярства получили отражение в акте унии 1387 г., кото­рый подтвердил их сословные права на «castra, disctrictns,villas atque domos», гарантировал боярам-католикам права неотъем­лемого владения и свободного распоряжения своими имениями, включая наследование вдов, сыновей и других родственников [1271]. Это были права, которых в массе не имел прусский нобилитет и за которые боролся нобилитет жемайтский. Это еще один шаг по пути формирования сеньерии, более полного иммунитета и политической раздробленности.

По этому пути Литва шла гораздо медленнее, чем, скажем, раннефеодальная Русь. Лишь постепенно, с укреплением бояр­ской собственности в коренной Литве и прекращением завое­ваний на Руси возрастало могущество литовской знати. Оно отразилось в последующих привилеях, вплоть до специаль­ного дополнения II статута 1566 г., когда боярам было дано полное право распоряжения земельной собственностью omnia mra, libertates et imnmnitates [1272].

Развитие крупной феодальной собственности и соответ­ственно прав жемайтского боярства хорошо отражает привилей 1492 г. И. Якубовский установил, что формуляр этого привилея, в частности, его первые тринадцать статей восходят к пригш л с io Казимира 1440 г., который, в свою очередь, повторяет права, данные Жемайтии Витовтом и Ягайлом в 1413 г., когда она освободилась от ига Ордена [1273]. Хотя местное боярство к концу XIV в. насчитывало (если исходить из цифры заложни­ков) до пятисот более богатых семейств, которые гордились своей знатностью, как erbare, все же по первоначальному привилею лишь три местных нобиля были уравнены в правах с ли­товско-польским боярством.

Последующие захваты и раздачи общинных земель укре­пили это сословие. Привилеи берут под охрану и те владения, которые возникли до конца XIV в. и те, которые появились позднее: «Дали есмы всим бояром и поспольству (omnibus boj aris et toti communitati)» семи поветов Жемайтии «тые вси, который [съ] стародавна (ab antiquo tempore) часу короля Владыслава, князя Витовта и отца нашого, мели и держали, яко села и иншыи речи держали (tenebant et possidebant villas et alia) при тых их вечне и неотмение заховываемо (et possidere irrevocabiliter, et perpetuo)».

Здесь идет речь именно о тех владениях, которые были в Жемайтии с глубокой старины, времен Миндовга и Гедимина, ибо о новых имениях, полученных при Витовте и позднее, есть особая статья: «Теж подаваня (donationes) который шляхтам и бояром (nobilibus et bojaris) князь Витовт, Швидригайл и Жи гимоит и теж отец наш доровали (donaverunt) хочем то ховати и держати» [1274].

Наиболее обширную группу привилегированного сословия составлял мелкий служилый люд, первоначально входивший в состав дружин, а затем известный под термином приятели, amici, vrunde. В XIII в. существование значительных дружин отмечено в Литве повсеместно: у налыненайского князя Суксе [1275], ятвяжского Скомонда", князя из центральной Литвы (potentior de Lethonia) Даугеруте 10°, князя из северной Литвы Лингевина [1276] и др.

Эти freunde, известные в источниках и под названием knechtin [1277], clientes [1278], еще встретятся нам, когда мы будем гово­рить о свободных крестьянах. Дело в том, что этот низший слой боярства (armigeri sive bojari) вербовался по традиции (идущей от дофеодальной старины) из более зажиточной части кре­стьянства 104.

В Литве этот процесс отражен источниками лишь начала XV в. (кануна жемайтского восстания 1418 г.) 105. На прус­ских землях, в политике Ордена, эта тенденция обнаружилась раньше, перед самбийским восстанием 1295 г. По поводу такой политики Петр Дюсбург оставил даже специальное рассужде­ние в главе 220. Принятие христианства и верность Ордену определяют судьбу пруссов; в этом, как явствует из слов хро­ниста, суть социальной политики рыцарей. Орден не меняет социального положения тех нобилей (de nobili, edil), которые добровольно признали его власть, равно как и игнобилей (unvri).

Но горе тем нобилям, что оказались неверны: Unde m н 1 t i sunt neophiti in terra Prussie, quorum progenitores fuerunt de nobili prosapia exorti (ср. Христбургский договор), ipsi vero propter suam maliciam, quam contra fidem et cristifideles exercuerunt, ignobilis estimati sunt.С другой стороны,хорошо «верным» крестьянам, для лучших из них открыт путь в нобилитет: alii vero quorum parentes erant i g n о b i1 e s, donati sunt propter fidelia servicia fidei et fratribus exhibita libertati. Так нобиль по терминологии Николая Ерошина превращался в eigin knecht, а крестьянин, наоборот, получал вечную свободу и на «ewiclich si erbin habin//adil und herschaft davon»106.

Использование части крестьян для расширения социальной базы своего господства политика достаточно дальновидная. Одно упустил из виду Дюсбург: легко превратить нобиля в крестьянина, но гораздо труднее крестьянина в нобиля, ибо для этого надо подчинить ему других, ранее лично свобод­ных крестьян. А это чревато последствиями, как могло убе­диться орденское правительство на опыте крестьянского вос­стания в Пруссии, а литовское на примере крестьянского восстания в Жемайтии.

Сильная великокняжеская власть историческая особен­ность Литвы, общепризнанная историками. Между тем при­чины этого явления остаются нераскрытыми. Думан% что они коренятся в экономике, в специфических исторических усло­виях образования литовской монархии.

Среди советских историков нет споров о том, что экономи­ческая основа власти всех раннефеодальных европейских мо­нархий обширный земельный фонд, населенный лично сво­бодным крестьянством. То же мы видим и в Литве, но здесь эта основа власти шире и прочнее.

Судя по состоянию производительных сил, известных из археологии, и по уровню развития общины, отраженному в аналогичных прусских источниках, Литовское государство воз­никло на том этапе, когда община уже в значительной мере превратилась в село, состоящее из свободных земледельцеваллодистов, давно поделивших ager publicus. Поэтому здесь не могло произойти узурпации общинной знатью и позднее государством сколько-нибудь значительных участков коллек тивной пашни и установления в широких размерах барщин­ных форм эксплуатации крестьян. Ввиду этого в Литве на­блюдается длительное существование лично свободного кре­стьянства, подчиненного великому князю. Крупное местное боярство было относительно немногочисленно. Из рядов лично свободных правительство до поры вербовало мелкий служилый люд рядовое боярство, опору монархии.

Другая особенность объясняется синтезом литовских и бе­лорусских общественных отношений. Захват и включение в со­став Литвы белорусских земель позволяли великому князю сохранять земельный фонд в коренной части страны [1279]. Этот фонд расходовался очень скупо. Крупным вассалам-князьям и затем боярской знати земли жаловались на Руси. Начало этому положил еще Миндовг; захватив давние владения неко­торых жемайтских князей, он пожаловал им в держание земли на Руси: «што хто приемлеть собе держить» [1280]. Так на смену аллоду развивалась более зрелая форма феодальной собственности пожизненные бенефиции. Этого рода вассалы до поры не были опасны монархам, ибо их положение было осложнено и затруднено необходимостью считаться с общест­венными отношениями и политическим укладом этнически чуждых земель. Наконец, до унии этнографическая Литва не знала сколько-нибудь развитого церковного землевладения, составлявшего в других раннефеодальных странах обширные пространства культурных земель. Жрецы получали одну треть добычи [1281], вероятно, движимой; крупные князья сами перво начально были и жрецами, как Скомонд [1282]. Жрецы имели особые дома для священного огня и для жилья [1283]. В целом, землевладение жрецов не могло идти в сравнение с богатства­ми, полученными церковью.

История литовского крестьянства на­ходится в прямой связи с описанным выше процессом развития крупного землевладения. Те историки, которые закрывали глаза на крупное феодальное землевладение в языческой Литве, понятно, не могли видеть в ней и частнозависимых крестьян; крестьян же, зависимых от государства, они считали вообще свободными.

Историк древней Литвы не располагает инвентарями и им подобными документами, ему приходится иметь дело с дру­гими более сложными источниками, которые, однако, тоже доступны анализу. Вообще говоря, хроники и акты XIII XV вв. делят население Литвы на нобилей знать и игнобилей простых людей. Петр Дюсбург сообщает, например, что в 1306 г. рыцарское войско нанесло поражение литовцам, среди которых упоминает семнадцать pociores и de populo communi mnll if udiriem copiosam U2. Communis populis это ignobiles. Такая формула в его хронике стереотипна [1284]. То же наблюдается и в актах [1285]. Какова социально-экономическая природа этих нобилей, мы старались показать выше. Предстоит попытаться выяснить, что из себя представлял populus com­munis. Нет сомнений, что в его состав входила челядь.

Уже Вульфстан (IX в.) видел в прусском обществе две группы населения, противостоящие «королям» и «богатым»,--это «бед­ные люди» -но рабы и рабы [1286]; о существовании патриархаль­ного рабства у галиидов и сасов можно заключить и из изве­стия Галла-Анонима (XI в.) [1287].

По сведениям Петра Дюсбурга, прусское общество долилось на знатных и незнатных, причем челядь, в частности рабы, были принадлежностью прежде всего людей знатных; подчас рабов убивали и хоронили вместе с их господами, что подтверж­дает и Кишпоркский договор [1288]. Свободные пруссы решитель­но отвергали попытки Ордена лишить их права собственности на недвижимое и движимое имущество, видя в этом проявле­ние «рабских притеснений» [1289].

Материалы, относящиеся к Литве, рисуют такое же деле­ние общества, как и у пруссов.

Челядь обозначена в хрониках терминами familia, gesinde. Когда рыцари разорили дом знатного жемайта в 1286 г. и убили там 70 знатных (reguli), они увели в плен их жен «cum familia et parvulis» [1290]; то же произошло в доме Сударга, разо­ренном в 1317 г.,-его жену, детей и Bciofamiliam увели в плен, часть мужчин была перебита [1291]°; в том же году жемайты выступи­ли против рыцарей cum tota familia et canibus [1292]. В применении к пруссам эта формула чаще всего в виде cum omni domo et familia sua также встречается многократно [1293]. Хочу от­метить, что familia принадлежность людей знатных.

3. Ивинскис, изучая содержание этого термина, пришел к выводу, что Петр Дюсбург применяет его для обозначения семьи, жителей замка, простых дружинников, но что главное содержание этого термина челядь, домашние слуги [1294]. К этому склоняет выражение cum domo et familia, где domusэто семья, a familia люди, семью обслуживающие; за это понимание говорит и многочисленность людей двора нобилей. Еще более укрепляет такое толкование то, что Герман Вартберге пишет об убийстве литовцами немецких рыцарей-occisis fratrum cum familia eorum [1295]; это могло относиться только к че­ляди, так как семьи у рыцарей не было. Наконец, Нико­лай Ерошин переводит familia словом gesinde [1296]. Русские ле­тописи тоже имеют в виду дружину. Сын Товтивила бежал «с мужи своими» [1297], «со своим двором»; с Довмонтом «вбегоша въ Пльсков с 300 Литвы с женами и детми» [1298]; Ердень «со сво­ими князи придоша в домы своя и видеша села своя попленена»; их дружина состоит из 700 воинов [1299].

Характерная особенность понятия челяди применительно к древнелитовской (как и прусской) истории в том, что оно имеет еще узкое значение, относится к людям, главным обра­зом непосредственно зависимым от господина, несущим па пего хозяйственную и военную службу в доме и дворовой усадьбе. Это зримый след былого патриархального рабства. Не сомне­ваемся, что и при дворе великих князей находилась подобная челядь: не случайно волынский летописец называет конюших Миндовга «паробки». В дальнейшем часть челяди, получая свободу, войдет в состав либертинов (libertini), другая, попол­няемая во время войн, будет встречаться как familia illibera.

Источники отражают многообразие терминов, обозначав­ших формы несвободы лиц из челяди, за которым кроется и оби­лие путей, ведших в холопство; это и плен, и долговая кабала, и покупка челяди у иноземцев, и пр. Встречаются термины «не­вольные» («obnoxii»), «холопы» («servi»), «illiberi», «drelle», «egen (т. e. eigene) thattern» и др. Позднее часть этих терми­нов, возникших некогда для обозначения рабов, распростра­нится на крестьяп, теряющих личную свободу (eigin lmecht, knechtscliaft) [1300]. С другой стороны, часть холопов, получаю­щих свободу (libertini), сблизится, вероятно, с соответствую­щей группой лично свободных крестьян.

Невольные (obnoxii), судя по упоминаниям в источниках> составляли одну из разновидностей челяди. В жалобе Геди­мина 1324 г.' на Орден, нарушивший мир, говорится: «Item f аmulos obnoxios bene (circiter) ad CGC qui... (profugi) dominio nostro fuerunt, quos receperunt, nec vnum ex eis reddiderunt» [1301]. В русской редакции привилея Казимира выражение manicipiorum obnoxios переведено сло­вом «невольные» [1302].

Ужо в договоре Войшелка с немцами имелась, вероятно, статья, касавшаяся запрета перехода этой категории населе­ния. Во всяком случае, в «Слове» (около 1265 г.) полоцко-витебского князя Изяслава, подвластного Войшелку, читаем: «поручники и долъжникы, и холопы выдати» [1303]. Как видим, здесь невольные, холопы терминологически сближены с должниками, поручниками,словом, закупами. В литовско-немецком мирном до­говоре 1323 г. предусмотрено, что в отличие от свободных людей, имеющих право передвижения, несвободный d г е 1 1 е (в ла­тинском экземпляре servus proprius) подлежит выдаче по тре» бованию сторон [1304]. Это бесправные люди. Их «издавна» прода­вали наряду со скотом [1305]; позднее князья дарили их соседним правителям: великий князь отправлял gesinde великому ма­гистру [1306]; Витовт извинялся перед комтуром Рагнита, что не тотчас прислал ему «русскую челядь», но обещал быстро от­править шесть thattern egen136. Поэтому, когда Витовт призы­вал жемайтов (baioren und sinen luden) продать своих жен и де­тей (vorkopen wif und kindere) [1307], но вооружиться против рыцарей, то он мог не бояться, что останется не понятым.

Ряды холопов могли пополняться и за счет пленных, не имеющих средств на выкуп. Если даже I Литовский статут (1529 г.) среди четырех источников несвободы упоминает плен [1308], то, конечно, еще большим было его значение на более ранних этапах истории. Этот взгляд как будто подкрепляют источники. Петр Дюсбург утверждал, что пленные в Литве попадали «ad perpetuam sue gentilitatis servilutem» [1309]. По хронике Николая Ерошина, князь Витень, взяв немецких пленных, сулит им бесправие: daz irunsir eigin // m u zit wesin in arbei t [1310]'50. Маршал Генрих Дусмер, пу­гая и подбадривая рыцарей, говорил в 1338 г., что попавшие в плен к литовцам будут сожжены, а если счастье и улыбнется им и они уцелеют, то жизнь будет ужасна: so muste er doch in ewiger dinstbarkeit vnter schlegen vnd beitschen bei denen leuten, do die gelangene christen nicht viel beszer, auch wol kaum so gutt, als die h u n d e gehalden wurden, sein leben in eussersten el end verschliszen [1311]. Количество пленных, угоняемых литовскими войсками в XIII-XIV вв., исчисляется сотнями и тысячами. Приводя эти цифры, 3. Ивинскис приходит, однако, к заклю­чению, что в Литве не видно рабства, подобного античному [1312]. Более того, уже в 1370 г. в литовском войске встречаются libertini, т. е., надо думать, отпущенные на свободу холопы [1313].

Тех, кто видит вместо Литовского государства некую чудо­действенную личность, все эти факты интересовать не могут. Мы же должны с полной ясностью отдать себе отчет, что в Литве правят побили, владеющие челядью, что этой челядью они дорожат, а потому великие князья, как представители «господ земли» [1314], защищая экономические интересы землевладельцев, запрещают холопам право перехода и с помощью догово­ров (как это делали и древнерусские кпязья) стараются удер­жать подневольное население вотчин от бегства за рубеж. Вместе с тем источники говорят, что холопы не могли быть в Литве этого времени ни единственной, ни тем более преобла­дающей частью непосредственных производителей. Уровень производства, а также состояние общины предполагают преобладание других форм зависимости.

Следовательно, говоря о челяди, источники XIII-XIV вв. отражают лишь один из этапов истории патриархального раб­ства, которое длительное время существовало и при феода­лизме. Более ранние источники, относящиеся к пруссам, а за­тем и к литовцам, тоже не знают рабства в чистом виде.

Крестьяне. Литовские источники этой поры обозна­чают крестьян терминами: смерды, homines (люди), cmethones (кметы), gebuwer (крестьяне). Вот что о них известно: в 1362 г. Ольгерд шел на помощь Ковно со своими боярами, ведя войско из крестьян смердов (cum suis boyaribus et smyrdens)145. Здесь как будто под смердами понимаются про­стые люди, крестьяне вообще. В последующих упоминаниях источников кмет человек также противостоит боярину [1315]. Уже это заставляет думать, что их права не одинаковы. При­мечательна и распространенность термина «смерд» в топони­мике коренной Литвы (в районах Ковно Вильно)147. Заим­ствование русских терминов для нобилей и крестьян не должно нас удивлять; это готовая юридическая форма, в которую удобно облеклись сложившиеся в Литве общественные отно­шения. Каково же было положение различных групп крестьян, что населяли государственные земли, домены великих князей и, наконец, владения отдельных феодалов?

Из писем Гедимина 1323 г. можно заключить кое-что о по­ложении крестьян, населявших государственные земли. При­глашая в страну земледельцев из-за рубежа, великий князь обещает им землю и полную свободу от десятины, но лишь сроком на десять лет (и от иных повинностей напять лет); затем они должны будут вносить ее от урожая с полученной земли [1316].

Трудно согласиться с теми, кто говорит о полной свободе литовского крестьянства при Гедимине. Экономически здесь видно другое крестьяне получают государственную вели­кокняжескую землю и по истечении срока освоения обязаны за нее вносить налог в форме десятины. Князь верховный собственник земли; крестьянин-ее владелец. Если так обстояло дело с действительно свободными зарубежными новоприходцами, то могло ли быть иным положение аборигенов, даже пред­полагая, что первоначально крестьяне имели широкие воз­можности колонизации не освоенных государством пущ. Эта колонизация могла лишь отсрочить начало закрепощения части земледельцев.

В Жемайтии, как нам известно, были какие-то (хотя и не столь большие) домениальные владения великих князей, ви­димо, переданные им местным нобилитетом на условиях обо­роны этой страны от Ордена. Позднее Витовт утверждал, что «in terra Samaytharum поп fuit aliquis princeps et dominus terre (имеется в виду таких единовластных, как в Аукштайтии), sed erat una comunitas sub certis legibus gubernacionibus et iure gencium vivens, usque ad tempora predictorum dominorum regis Polonie et ducis Lithwanie, quorum gubernacioni propter certos inimicorum insultus, поп tamquam obnoxii, sed li­ber i, quamdin ipsis placuisset se submiserunt» [1317].

Подлежит уточнению, что скрывалось за формальной сво­бодой жемайтов. Из хроники Петра Дюсбурга ясно, что здесь имелось давнее расслоение на нобилей, из среды которых ус­пела выделиться высшая знать, и.на простой народ (populus communis) [1318]. Поскольку эти нобили наследственные соб­ственники значительных земельных имуществ161,мы вправе и здесь предполагать существование зависимой от них челяди, холопов и т. п. Тем более, что, давая жемайтам прусское право, Орден видел здесь бояр, свободных и крестьян (gebuwer). Уже это, в сопоставлении с несвободой крестьян-gebuwer в прусском праве, заставляет признать существование зависимого крестьян­ства в Жемайтии.

Если бы тут все были полностью свободны, то не возник бы спор о судьбе местного крестьянства между правительством Витовта и Орденом. Этот спор произошел в связи с Салинским договором 1398 г. Учитывая относительно медленное развитие общественных отношений, мы можем с пользой применить относящиеся к нему документы для нашей темы.

Когда Витовт по Салинскому договору уступил Ордену Жемайтию до р. Невяжис, среди подписанных условий было одно, касавшееся крестьян, обязательство выдавать беглых несвободных людей: zinshafftigen menschem, а также тех, die als eigen zinshafftig sin [1319], что в латинском противне Витовта выражено словами censitum и mancipium an servum163. После подписания договора выяснилось, что жемайты бегут в независимую Лптву; однако, когда Орден потребовал выдачи лиц обеих указанных категорий, то Витовт ответил, что будет возвращать лишь лично зависимых, несвободных людей (eygene luty, eigene-servi, illiberi), а что свободные крестьяне (freie gebuwer) под действие договора не попадают. Спор тянулся долгие годы и отразился в десяти орденских и двух литовских документах1б4, среди которых наиболее важны грамоты Ви­товта и Ордена (1401 г.).

Спор возник потому, что у юристов Ордена и великого кня­зя был разный взгляд па положение групп крестьянского со­словия. Для Ордена все жемайтские (как и прусские) кресть­яне -его чаншевики, а потому подлежали выдаче, и, кроме того, должны были выдаваться те крестьяне, которые до пере­хода Жемайтии к Ордену уже давали чинш своим боярам, это давние, частновотчинные чиншевики. Правительство Витовта, очевидно основываясь на литовской практике, считало, что несвободны лишь частновотчинные крестьяне, так как они bei den baioren gesessen hetten und hetten in geczinset1б5; дру­гое дело остальные крестьяне: они, будучи под властью ли­товского правительства, вероятно, платили ему какую-то подать, может быть ту же десятину, которую сулил Гедимин переселенцам, но считались правительством «свободными» (welch gebuwer vormols keinen baioren geczinset hette und hetten keincn herrengehabt, das weren freie gebuwer gewest, und die weren ouch freien [1320]); их более за­житочный слой поднимался в ряды служилого люда; от бояр они были независимы или, как передает Орден мысль Витовта: die doch gute baioren czu frunden hetten167.

Все развитие спора показывает, что правительство Витовта, формально апеллируя к юридической казуистике, по существу вело очень дальновидную политику, отказываясь признать законной попытку Ордена ликвидировать значительную группу лично свободных, среди которых помимо крестьян были и вы­росшие из общинной среды мелкие вотчинники. Более того, как явствует из жалоб Ордена, литовское правительство сманивало жемайтов, обещая каждому переселенцу (вероятно, подобно тому, как это делал Гедимин) денежные и земельные пожало­вания (und luth die Samayten gemeynlich czu im, widder syne vorschribunge, wol IIII M. und gap in grosse gobe und tet in gros gelobte, do mitte her uns eyne grosse m e n у g e der Samayten us den landen enczoch168). Освобо­дительная борьба в Жемайтии не затихала. Те, кто искал под­держки в Литве, боролись против предателей, сторонников Ордена. Уходившие в Литву подчас избивали сторонников Ордена или насильно уводили их с собой («die selbin die also czu im czogen die andern 1видимо, diel gerne bie uns gebleben weren, robitten und s 1 u g e n und eczliche mit gewalt mit in weg furten» [1321]. В другом месте Орден говорит, что Витовт давал перебеяччикам grosse friheit [1322].

Все ли свободные бежали к Витовту, спеша получить надел и четыре марки, или только более зажиточные, близкие по по­ложению к мелким вотчинникам и потому наиболее остро реагировавшие на ликвидацию свободы? По сведениям Ордена, бея{ало 4 тыс. [1323]-прежде всего мелкий служилый люд. Бояр­ство, как видно из жалобы 1416 г., оставалось на месте и, со­храняя свободу на основе прусского права, вело дипломатиче­скую борьбу; масса крестьянства сказала свое слово, когда литов­ское правительство призвало его к восстанию против Ордена.

Сами рыцари тоже не сидели сложа руки. Идя навстречу местной знати, Орден решил сперва, что b a i о г е п должны baioren bliben, die freien frei und die g e b u w e r gebuwer и пожаловал им прусское право [1324], известное нам цо Помезанской Правде. Но борьба с Литвой разгоралась, и ры­цари искали средств упрочить здесь свою власть местный фогт был строг, были взяты дети знати в заложники в числе около пятисот [1325].

Между тем жемайтские нобили, недовольные прусским пра­вом, решили требовать кульмского (хельминского). Это при­знак зрелости здесь феодальных отношений.Но когда в 1406 г. их представители пришли в Мариенбург с этим требованием, их отпустили ни с чем [1326]. Наступление Ордена усилилось, гото­вилась перепись населения, из чего нобили правильно заклю­чили, что Орден задумал ere wibe und ere kinder e i g i n machen, т. е. свести на положение лично несвободных. Все эти противоречия очень ясно отразились в известной жалобе жемай­тов 1416 г. [1327]

Из нее видно, что Орден не только теснил свободных, но и отбирал у бояр лично зависимых от них крестьян: «nos gravare servis, proprietariis, rusticis et tri­bute г i i s nostris omni sine iusticia nos privantes» [1328].

Данная выше трактовка документов подкрепляется более поздним договором Ордена со Свидригайлом (1402 г.): научен­ный горьким опытом, Орден на этот раз потребовал выдачи всех бежавших («Vortme sullen wir keinen mens с h e n, her sie rittermesig, knecht ader g eb u w e r, ader welchirley kunnes ader wes e n s her sie, ane orlob des hoemeisters, der tzu den tzieten sien wirt,in vnsere lande nemen ader settzen») [1329]; или,как еще точ­нее сказано в Ковенском договоре 1404 г.: «fortme zo zolle wir keinen czinsheftigen menschen des ordins und auch die als eigene czinsh6ftik zcin» [1330]. Здесь отмечено то, о чем выше говорилось: категория данников-чиншевиков рассматривается в договоре согласно орденской юрисдикции как несвободная.

В конце концов литовское правительство выиграло борьбу с Орденом за жемайтский нобилитет; папская курия смогла, наконец, один раз реализовать свою демагогию об охране свобод неофитов, но и то при помощи войск литовского короля. Такова ирония истории. Освободив Жемайтию, литовское пра­вительство помогло окрепнуть местному боярству за счет земель лично свободного крестьянства, которое вынесло на своих плечах всю тяжесть освободительной борьбы. Усили­лось боярство, увеличился слой служилых людей, но это до­вело страну до крестьянского восстания 1418 г.

Таким образом, документы спора освещают нам обществен­ный строй Жемайтии, где под верховной юрисдикцией сперва литовского, а затем орденского правительства правят бояре потомки давних нобилей и их более мелкие, служилые вас­салы freunde; высшая юрисдикция принадлежит правитель­ству; крестьянская масса состоит в основном из лично свобод­ных [1331] государственно зависимых крестьян (zinshafflige menschen=freie gebuwer-gemeine luthe), а также крестьян лично несвободных, частновладельческих.

Из развития этого спора следует и тот вывод, что не толь­ко в Жемайтии, но и в остальной Литве в конце XIV в. сохра­нялись значительные массы лично свободного крестьянства. О полевой барщине речи нет. Как быстро ухудшалось положе­ние крестьянина, можно видеть по ст. XIII луцкого и бельского привилеев, где читаем, что во времена Витовта (конец XIVначало XV в.), «когда призывались кметы (kmethones) для по­селения, каждый кмет в повете работал 14 дней в году с во­локи» [1332].

Попытаемся определить основной состав ренты государ­ственных и частновладельческих крестьян. Здесь на помощь приходят акты 80-х годов XIV в. и последующие привилеи, ут­верждающие или отменяющие давно возникшие институты.

Как можно судить по письмам Гедимина, на крестьянство ложилась государственная подать десятина. Она шла, ве­роятно, в натуральной форме, а возникла, как видно, по пе­режиткам «полюдья», «поседа» в литовских землях [1333] и «окупа» в русских, из разного рода раннефеодальных форм не­регулярной эксплуатации.

Помимо десятины, на лично свободных и частновладельче­ских крестьян падали весьма разнообразные государственные повинности. Подробный перечень их содержится в грамоте 1387 г. о пожаловании виленским духовным феодалам полного иммунитета: их освободили от «serviciis, angariis, praeangariis,podvodis, viarum custodibus, viisexpeditionalibus, stationibus, contributionibus, vulgo srzebrzyzna, castrorum et pontium aedificationibus,nostrorumofficialium iudicio, castigationibus et poenisministerialibus: velut dzyedzkye, avenae, siliginis et foeni dationibusque dakla nuncupatis et ab aliis omnibus oppressionibus et gravaminibus quibuscunque nominibus vocentur» [1334]. Таким образом, государственная власть, узурпировав у общин их военные функции и их замки-убежища, засеки, дороги и пр., возложила на крестьянство по существу барщинные работы (сервиции трудовые услуги господскому двору), строительную (ангарии ремонт и охрана дорог, мостов, замков) и подводную по­винности, а также неограниченную военную повинность.

Правильность такого понимания документа можно прове­рить, используя хроники. Петр Дюсбург, говоря о введении литовским правительством регулярной гарнизонной службы, дает понять, что и она легла на крестьянство (custodia castro­rum... quasi communiter observatur) [1335]. Виганд сообщает, что Кейстут в 1364 г. послал 150 жителей одного из сел на охрану и починку дорог pro custodia viarum [1336]. Судя по привилею 1447 г., который расширяет иммунитет боярства [1337], в под­водную повинность прежде входила доставка крестьянами камня и дерева для обжига извести, а также перевоз сена в пору сенокоса.

Что представляла собою в тогдашних условиях военная по­винность, можно понять, подсчитав только количество по­ходов немецких рыцарей на Литву и литовских на Орден. По данным хроник, за 135 лет (1200-1336 гг.) на Литву было со­вершено 35 походов, из них 32 за последние 52 года (12841336 гг.). Эти набеги сами по себе ударяли по крестьянскому хозяйству. Хроники и дорожники свидетельствуют о много­численных разорениях на литовской земле. Кроме того, кре­стьяне должны были участвовать в вооруженном отражении этих набегов. Крестьяне же составляли основную массу ли­товских войск при организации крупных походов против Ор­дена. Из почти 30 литовских походов только против Ордена большинство-это набеги дружин, но были и выступления более крупных сил в 1201, 1236, 1243, 1260, 1277, 1292, 1311, 1330, 1335, 1336 гг. [1338] Следовательно, военная повинность была обременительна.

Судя по тому, что Ягайло привилеями 1387 г. освободил население церковных владений от следующих государственных повинностей, на крестьян падал и натуральный оброк: a v еnae, siliginis et foeni d ationibusque, dakla nuncupatis [1339]. Государственная власть полу­чала с крестьян натуральное дякло овсом, рожью, сеном. Жигимонт Кейстутович, освобождая по привилею 1434 г. боярских подданных от дякла, указывал, что эти дани кметы и другие лично зависимые (cmetones et subdicti) a b ante nobis et predecessoribus nostris dare coiisueverunt [1340]. Привилей виленскому епископу 1387 г. упоминает и полюдье, Из привилея 1447 г. узнаем, что прежде крестьяне должны были обеспечивать великого князя всем необходимым при объезде им страны [1341]. Эта повинность восходит к своеобразной форме полюдьяпоседу (pasedis от глагола pasedeti посидеть, погостить), которая бытовала и на государственных, и на ча­стновладельческих землях [1342]°.

Другим видом оброка, как следует из цитированной гра­моты 1387 г., была сребщизна. Чинш платили и крестьяне удель­ных князей: в 1382 г. Кейстут, владевший Вильно, «czog her mit macht ken Rewsen uff Jagel und Garbod, die em s e у n e czins hatten uff gehalden» [1343].

Объем повинностей частновладельческих крестьян на их собственных феодалов нам неизвестен, но, понятно, что он не был меньше того, что первоначально шло с них государству. Жалуя или лишь оформляя иммунитет для частного владения, великий князь ведь не вообще освобождал крестьян от опре­деленного круга повинностей, а передавал право на их взима­ние тому или иному феодалу. Поэтому грамота 1387 г. дает представление и о повинностях частновладельческих крестьян. Нужно только учитывать, что частновладельческое, боярское землевладение XIII половины XIV в. еще находилось на ранней ступени своего развития, судя по тому ограниченному иммунитету, которым оно располагало [1344]. Существовала еще форма пожизненного феодального владения (бенефиция), раз­витый феод наследственное владение получил юридическое оформление в общегосударственном масштабе лишь по акту 1387 г.

Размеры и характер повинностей государственных крестьян бьтли весьма разнобразны. Сама их «свобода» была очень хруп­кой. Постоянные раздачи земель медленно, но верно ухудшали положение крестьянства, сословная неполноправность пере­растала во все более суровые формы крепостничества.

На государственных землях были организованы великокня­жеские домены «дворы»; положение крестьянства, населяв­шего эти земли, принципиально не отличалось от положения частновладельческих людей. Основная масса крестьянства была обязана поставлять натуральное дякло (dekla от слова deti класть, подразумевается, зерно в бочку) в опорные пункты власти дворы и крепости: во время процесса из-за Виелоны князь Витовт утверждал, что до падения этой крепости (т. е. до 1367 г.) окрестные жители поставляли сюда ежегодно, помимо зерна, также и другие продукты: eertum tributum annis singulis lam in blado (т. е. дякло) quam in melle e t aliis rebus victualibus [1345].

Видимо, дякло было господствующей формой ренты в языче­ской Литве. Эта форма выросла в процессе развития велико­княжеского землевладения и упрочения опорных пунктов государственной власти в виде деревень, дворов, крепостей; последние сделали излишним посед полюдье, которое, од­нако, сохранялось как наименование для более или менее си­стематических объездов великим князем и его помощниками основных центров страны. Кроме того, государству шла сребщизна, как видно из привилея церкви 1387 г. [1346]

Государственные повинности развёрстывались лишь на об­щинную организацию. Вероятно, дякло уже в XIII-XIV вв. шло со двора, дыма как единицы хозяйства и обложения, но версталось и собиралось волостью [1347]. Некоторые исследова­тели, впрочем, полагают, что обложение отдельного дыма по­степенно внедряется наряду с дяклом в XIV в., судя по тому, что «чоловек» выступает как единица пожалования в грамотах Витовта, раздававшего по кускам крестьянские земли мелкому служилому люду, зачастую по одному или нескольку дворов крестьян [1348] (будущих велдомых [1349]). Подобная практика под­рывала общину, ухудшала положение крестьянства и привела к восстанию 1418 г., в свою очередь вызвавшему к жизни привилей о фиксированной ренте. Положение крестьян на госу­дарственных землях было, видимо, более сносным, так как сюда переселялись частновладельческие кметы. Право перехода было юридически ограничено лишь по привилею 1447 г., когда ве­ликий князь и бояре обязались взаимно не принимать бег­лых.

Источники позволяют отметить различия в повинностях в зависимости от местных хозяйственных условий. Там, где были леса, сидели зависимые бортники, вносившие «уставное лукно» дань медом. Ягайло жаловал виленеким духовным феодалам в 1387 г. из своих владений imam pullam mellis ustawne lukno [1350]. Бортники (mellis datores)это несвободные люди домена, судя по документу Витовта (1429 г.), в котором он просит Орден вернуть бежавших данников-бортников: и пser leu the die der h onigb owe werten und sust ander unser egen leuthe [1351]. Их зави­симость от господина была более полной; вероятно, за медовый оброк они владели землей.

Князья имели свои домениальные охотничьи угодья. Уже Миндовг ездил со своими людьми на охоту [1352]; здесь, понятно, тоже находились крестьяне, несшие на него какую-то службу. Есть упоминание и о боярских охотничьих угодьях: в 1375 г. рыцари побили людей боярина Войдилы (Woydel), когда те были заняты охотой [1353].

Там, где имелись озера и реки, крестьяне-рыбаки постав­ляли дань рыбой. Эти рыбаки сегодня лично свободны, а зав­тра нет; они могут быть пожалованы вместе с землей и озе­ром, которое их кормит: Ягайло в 1387 г. пожаловал духовным феодалам озеро «cum omnibus piscatoribus et h о m i n i b u s ei ad jacentibus» [1354]. Согласно акту пожалoванья, епископу шла и десятина с рыбаков Понеманья -Jazi (т. е. язь) dictis vulgariter [1355].

В районах, допускавших скотоводство, устраивались вели­кокняжеские конные заводы, где крестьяне-конокормцы несли соответствующие повинности, выполняемые, быть может, це­лыми общинами: в пожаловании 1387 г. это pabulatores equorum [1356] с их consanguineis; в Жемайтии они известны как райтинники (raitinykai). В Жемайтии, помимо сервитутов, замко­вой службы и повоза сена, известны и такие формы повинностей, как дань куницами, участие в княжеских ловах.

Надо учитывать еще одну особенность общественного строя Литвы времени превращения ее в Литовское великое княжество. Под властью великих князей литовских соединялись неодина­ковые по уровню общественного развития (а также и зани­маемой площади) земли. Аукштайтия выделялась относительно крупным княжеским и боярским землевладением, которое сложилось в процессе острой борьбы среди идущего к власти нобилитета. В Жемайтии, как можно судить, не произошло значительного насильственного перераспределения собствен­ности в среде нобилитета, который признал новую великокня­жескую власть; этот нобилитет выделил слой более крупного боярства, часть которого под угрозой со стороны Ордена тес­нее связала свою судьбу с великими князьями. Здесь был от­носительно менее развит королевский домен, а само внед­рение государственных институтов, сопровождавшееся разда­чей «свободных» земель служилому люду, завершилось лишь в начале XV в.; крестьянское восстание 1418 г. было, вероятно, последним в Европе из ряда движений, связанных с утвержде­нием феодальных монархий. Наконец, еще одной составной частью владений великих князей были белорусские земли.

Старая историография, когда писала об их бессословном строе, не только ошибалась сама [1357], но и вводила в заблуж­дение историков Литвы относительно значения синтеза бело­русско-литовских общественных элементов. Выше говорилось об экономическом значении белорусских земель для Литвы. Включение в состав Литвы до 1340 г. обширной территории Белоруссии не прошло бесследно и для истории общественного строя.

Наше положение облегчается тем, что общественный строй Белоруссии ныне изучен; выяснено, что это был строй фео­дальный. К началу XIII в. здесь существовало развитое боярско-вечевое управление городами и прилегающими к ним волостями [1358]. Поэтому литовское правительство и его став­ленники имели здесь дело не вообще со славянами, а в первую очередь с боярами. Мы видели, что таково было положение первых кпязей Товтивила и Тройната в Полоцке и Довмонта во Пскове [1359]. Соглашение с литовским правительством полоц­кого, а позднее волынского и смоленского боярства носило традиционную форму «ряда», гарантировавшего сохранение «старины», т. е. прежде всего привилегий феодального сосло­вия, однако, при известном ограничении его финансовых, воен­ных и внешнеполитических функций в пользу Литвы.

Уже М. Ф. Владимирский-Буданов отметил поразительное сходство литовских уставных грамот с договорами Новгород­ской республики с князьями [1360]. Образование Литовского ве­ликого княжества строилось на признании широкого имму­нитета за белорусским боярством; следовательно, не происхо­дило существенного перераспределения и ломки форм собствен­ности, которые характеризуют, например, централизаторскую политику московского правительства. Боярство решило судьбу не только белорусских, но и украинских земель, а также смо­ленских городов и новгородских пригородов. Его поддержка обеспечила успех литовскому правительству.

Способ завоевания и его исход определяется способом про­изводства эта глубокая мысль К. Маркса [1361] многократно подтверждена историей. Если Орден грубо деформировал обще­ственный строй пруссов и уничтожил самое народность, то раннефеодальная Литва удовлетворилась традиционной формой зависимости белорусских земель, создавая в них свои бене­фиции. Поэтому естественно, что общественное развитие в этих землях продолжалось, сохраняя прямую преемственность от древней Руси. М. Ф. Владимирский-Буданов собрал сведения, относящиеся, правда, к XV в., которые характеризуют жизнь феодального сословия: пожалование земель, населенных кре­стьянами,тут видим древние термины земля, след, двор, село, селище, свобода, волость, монастырь [1362]; наблюдается передача князьям уделов в пожалованье, боярам волостей в держание с различной полнотой прав и повинностей Фактически этот автор собрал материал о феодальной собствен­ности на землю и формах иммунитета; некоторые из этих форм (скажем, опека деда) сходствуют и с прусским правом [1363].

В пределах крестьянского сословия и государственных, и частновладельческих людей) прослеживается, по данным городенских актов, развитие старых процессов расслоения об­щины под покровом феодализма. Крестьяне наследуют иму­щества, делят между сыновьями на равные доли, покупают зем­ли от имени семьи и т. и. [1364] Понятно, что все это допускалось постольку, поскольку было выгодно феодальному сословию.

Литовское правительство не только признало власть бо­ярства, отраженную в привилеях, но и активно укрепляло ее, когда считало нужным. Казимир, например, разъяснял йолочанам, как проводить вече: «а сымались бы вси посполу на том месте, где перед тым сыймывались здавна; а без бояр мещаном и дворяном городским и черни соймов не надобе чи­нить: во всих бы речах рядились так, как мы им право дали» [1365]. Мысль о поддержке боярства главная во всех привилеях, начиная с самых давних, которые, к сожалению, не дошли.

И. Якубовский отметил, что витебский привилей 1503 г. и полоцкий 1511 г. в древней части восходят к жалованным грамотам Витовта 90-х годов XIV в., которые генетически воз­никли из договоров полочан с князьями. Он условно выделяет, в частности, 11 древнейших статей, которые отражают если не первый ряд полочан с русскими князьями (1151 г.), то их ран­ние договоры с Литвой [1366].

Можно спорить, справедливо ли выделение тех или иных статей, но одно ясно, что привилеи, как и договоры Новгорода с князьями периода феодальной раздробленности, подтвер­ждают своего рода коллективный иммунитет полоцких (и ви­тебских) светских и духовных феодалов. Охраняются привилеем «дом» св. Софии; полоцкие земли, в том числе купленины, базадщины и отумерщины; защищаются права местного суда; подтверждается свобода от подводной повинности и т. п. Это привилей, в первую очередь, для господ, ибо в нем находим статью: «А холопу и робе веры не няти». В изучаемое время бе­лорусское боярство и князья группируются вокруг ставленни­ков литовского правительства как полноправная часть феодаль­ного сословия: князья и бояре новогородские санкционируют акты местного князя Корибута [1367]. И позднее за терминами, обоз­начающими сословные группы Луцкой земли (1392 г.), угады­вается их неодинаковое общественно-правовое положение; это все те же barones, milites, boyari, nobiles, clientes и famuli.

Есть некоторые сведения и об экономическом положении ду­ховных феодалов литовской православной митрополии. Если в опубликованном М. Д. Прйселковым отрывке [1368] видеть остатки описи имущества литовского митрополита Феофила (1317ок. 1330 гг.), составленной около 1330 г. в канцеля­рии прибывшего на Волынь митрополита Феогноста, то можно сделать некоторые выводы об имуществах и социальной при­роде митрополичьего хозяйства.

В описи подразумеваются, во-первых, какие-то земли, ибо числится «рожь 130 мер и других 50, которыя в долг были отданы крестьянам, и ржи стог, имеющий 70 небольших сто­гов, из тех, что по 50 снопов». Следовательно, речь идет о подвла­стных крестьянах, получающих от господина ссуду в 180 мер ржи и стог в 350 снопов. «Стог», как отметил проф. К. Яблонскис (соответствующий лит. «стирта» stirta), в литовских актах начала XVI в. достаточно известная мера сена и жита («жита три стоги, а в каждом стозе было по сороку коп»), в стирте от 60 до 180 коп [1369].

В состав митрополичьего хозяйства входили 34 кобылы, которые захватил князь Любарт-Дмитрий Гедиминович. Это целый конский завод. Велики были и денежные имущества, даже судя по отрывку о долгах: гривен золотых 3, гривен серебряных (включая долги и не совсем ясные пожалованья от городов)267, византийских золотых монет 28, ви­зантийских серебряных монет (включая и поступления от горо­дов)-28; кроме того, крест золотой, сосуд серебряный, доро­гие собольи, куничьи, горностаевые, беличьи меха и меховые одежды.

Этот богатый духовный феодал имел возможность руково­дить из Новогородка православной церковью Литвы под вла­стью великого князя-язычника. По смерти митрополита, как это бывало и на Руси, на его имущество позарился князь, в частности, Любарт. Впрочем, среди должников есть и другие князья, епископы, монахи, купец-согдаец и др. Поразительно широк круг должников митрополита, ибо охватывает лиц не только из городов, близких к Литве, вроде самого Малого Нов­города (Новогородка), Владимира-Волынского и Козельска, но также Стольска, Мурома; среди центров денежных поступлений упомянуты Друцк, Смоленск, Москва, Кострома, Переяславль, Юрьев, Владимир-на-Клязьме, Галич и, судя по упоминанию князя Федора, может быть, Киев. Допуская, что здесь идет речь о долгах митрополичьим или монастырским купцам, можно сделать вывод о довольно тесных экономических свя­зях, существовавших тогда между подвластными и непод­властными Литве землями Руси.

Сохранение под властью Литвы прав духовных феодалов видно из западнорусской редакции церковного устава «Свитка права великого князя Ярослава Володимировича» [1370], которым, согласно привилею монастырю Иоанна Предтечи об иммунитете епископского суда, пользовались в XIV в. [1371]Можно также отметить, что среди записей (XIV-XV вв.) о вкладах в Лаврашев монастырь (близ Новогородка), сделан­ных на пергаменном Евангелии начала XIV в., имеется текст о некоем Юрии Болковиче, который «повелением благоверного и христолюбивого князя велико [го] Михаила Кедеминовича» (на полях приписано: Кориата князя новгородского, року... 1329) построил церковь св. Николы, придав ей «землю пашную, и землю бортну и клетку торговую» [1372].

Но все же Белоруссия была подчиненной и эксплуатируемой литовской знатью страной. На нее падали военные поборы (в хрониках немало фактов об участии белорусских войск в ли­товских войнах в Пруссии [1373]), обременительные дани, не га­рантировавшие эти земли и от своеволия литовских грабитель­ских дружин (см. выше, часть III, раздел первый, § 1). Это было объединение, вызванное угрозой со стороны монгольской Орды и немецкого Ордена. Это было меньшее зло. Когда московское правительство сумело собрать достаточные силы для борьбы с этой угрозой, увеличилось тяготение к нему земель, населенных этнически близким народом. Это отразилось и на политике пра­вящего сословия. Начались отъезды в Москву: уже в 1332 г. из Киева в Суздальскую землю ушел боярин Родион Нестерович с 1700 своих дворян [1374]. Это первая ласточка. Много прольется крови, пока осуществится воссоединение русских, украин­ских и белорусских земель.

А пока иноземное господство постепенно усиливалось; бело­русское боярство, вынужденное уступать литовской знати все большую часть ренты, старалось компенсировать себя усиле­нием нажима на крестьянство. В этом деле оно могло рассчи- тыватъ на поддержку Литвы: введение магдебургского права в Полоцке в 1498 г. и решение возникших в этой связи споров в 1499-1500 и 1510 гг. в сопоставлении с уставной грамотой 1511 г. обнаруживают пробоярскую политику правительства [1375]. Иноземное господство консервировало, замедляло развитие общественного строя Белоруссии.

С другой стороны, развитый сословный строй Белоруссии дал в руки литовскому правительству готовые государственноправовые институты, которыми оно воспользовалось и на ко­ренных землях великого княжества. Жемайтский нобилитет, мирно признавший власть великих кшыей, вероятно, получил привилеи, изготовленные по аналогии с белорусскими, и по­тому носил звание боярства. Распространенные на Руси формы эксплуатации крестьянства, такие, как медовая дань устав­ное лукно, полюдье и, наконец, соха [1376], получили применение в литовской практике. Литовский язык отразил и другие тер­мины, относящиеся к общественному строю, например, гос­подарь gaspadorius [1377]. Вот почему в литовских городах до введения магдебургского права действовало не только право литовское, но и польское, и русское. Поэтому в грамоте 1432 г. Жигимонта о магдебургском праве виленским меща­нам православного и католического вероисповедания, он, обе­щая «держати их по тому ж как место краковское, тое истое право немецкое матьборское держати», одновременно подчер­кивает, что будет это делать «отдаляючиот иных прав што сут польская, литовская, руская и о тдаляючи вс и обычаи, которы имь бы тому праву па пакость были» [1378].

Некоторые выводы об эволюции общественных отношений в Литве изучаемого времени могут быть сформулированы сле­дующим образом.

Общественная собственность на землю сменяется сперва отдельной собственностью наследственными жребиями, а затем частной собственностью аллодом.

Имущественное равенство земледельцев сменяется иму­щественным неравенством, постепенным сосредоточением зем­ли, усадеб и челяди в руках нобилитета.

Патриархальная домашняя община уступает место индиви­дуальной семье.

Пестрые общественные группы нобилитета сливаются в одно привилегированное сословие, состоящее из князей, боярской знати и служилых людей. Аллод развивается в рас­члененные формы собственности пожизненный бенефиций и наследственный феод.

Многообразные общественные группы простого народа сливаются в одно неполноправное сословие, состоящее из госу­дарственных лично свободных и частновладельческих крестьян. Полностью несвободная челядь, холопы играют второстепенную роль в общественном производстве.

Одной из особенностей общественных отношений Литвы ко времени образования государства является полное развитие аллода и вследствие этого длительное существование значи­тельной группы лично свободного крестьянства, относи­тельная слабость крупного боярского землевладения и пре­обладание натуральной ренты (дякло).

Другой особенностью общественных отношений Литовского великого княжества является неоднородность уровня развития входящих в него земель Аукштайтии, Жемайтии, Белоруссии. Включение в состав Литвы феодально развитых белорусских земель содействовало кристаллизации нового об­щественного строя, а также укреплению власти великого князя.

То, что мы здесь представили в относительно устоявшихся социальных категориях, в реальной жизни имело характер общественного переворота, который был облечен в форму по­литической борьбы за утверждение литовской монархии [1379]. Этот переворот не был единовременным актом, он продолжался более столетия (с конца XII до начала XIV в.) и сопровождался кровавыми расправами в среде нобилей; вооруженными столк­новениями их дружин и полков; вмешательством соседних держав Руси, Ордена, Польши; общей перетасовкой земельных владений прежде всего в Аукштайтии и бегством части нобилитета за рубеж, при одновременном притоке прусских, русских и других дружинных сил; широкими народно-освободительными движениями.

В этих условиях постепенно возникали сословия феодалов и крестьян. Утверждение господства первых ознаменовало за­кат свободы вторых; поддержание этого господства в конечном счете составляло основной смысл возникшего из огня борьбы Литовского государства.

Этот общественный переворот происходил сравнительно поздно в особых экономических условиях, созданных сильным развитием аллода, а потому полное возобладание сеньерии с присущим ей иммунитетом растянулось на ряд столетий. Оно было осложнено унией с Польшей и получило отражение в серии привилеев. Незавершенность аграрных преобразований характерная черта литовского общества, объясняющая спе­цифику и классовой борьбы, и политического строя.

3. РАННИЕ ФОРМЫ КЛАССОВОЙ БОРЬБЫ

Период становления новых общественных отношений, появления и формирования классов характеризуется зарождением и развитием классовых противоречий. Поскольку образование государства протекало в условиях наступления Ор­дена на земли пруссов и литовцев, постольку классовая борьба на первых порах переплеталась с освободительной борьбой против иноземных захватчиков и их приспешников из среды местного нобилитета.

Процессы эти развивались и на прусских, и на литовских землях в одно время, при тождественных общественных условиях и взаимно дополняли друг друга, поэтому целесообразно рассмотреть их в одном месте. Борьба прусского крестьян­ства помогает лучше понять политику не только немецкого Ордена, но и Литовского государства, тем более что они вступали друг с другом в договорные отношения, в которых кресть­янскому вопросу было уделено достаточно внимания.

G первых же дней борьбы пруссов за независимость часть нобилитета, еддевшего в своих замках, окруженных селами, потянулась на сторону Ордена, предав интересы народа. Немецкая хроника Петра Дюсбурга особенно богата «назидательными» фактами о деятельности этой группы нобилитета. Это нобиль (capitaneus) крепости Рогов, которую он сдал Ордену и помог ему разорить замок Пипина это другой capitaneus, сдавший Ордену Балгу важный опорный пункт Вармии [1380]; это многие вармийские знатные люди (plures nobiles et potentes viri de Warmia), которые, cum omni domo et familia sua, пе­решли в эту крепость [1381]. Нобилитет не был един. Другая его часть боролась с врагом: такие люди, как houbtman capi­taneus Warmiensium Пиопсо [1382], как viri prepotentes Гоботины, сопровождаемые diversis armigeris [1383]. Поэтому во время первого восстания (1242-1249 гг.) пруссы в первую очередь истребляли и захватывали немецких рыцарей 6.

После подписания прусско-немецкого мира 1249 г. раз­вернулось наступление Ордена на Самбию и другие прусские земли. Здесь ему прислужничали многие самбийские нобили, такие, как Годуне, получивший даже охранную грамоту на свои владения (super prodia el habitaciones suas et parentum suorum), что, впрочем, не избавило их от разорения [1384]. Многие самбийские крепости достались Ордену вследствие из­мены нобилей [1385]. Петр Дюсбург восхваляет предателей вроде Матто, который вдохновлял (впрочем, тщетно) других нобилей на битву при Дурбе (1260 г.), напоминая им о благах, полу­ченных от рыцарей [1386].

Во время второго восстания, начавшегося в 1260 г., пруссы расправлялись ужо не только с рыцарями, но и с нобилями [1387]. После битвы при Дурбе прусские земли поднялись на борь­бу; народ избрал себе славных руководителей, таких, как натанг Геркус Мантас, варм Глаппе, барт Диване Медведь и др. [1388]Прусская знать, скомпрометировавшая себя сотрудничеством с Орденом, искала спасения в немецких крепостях, ибо народ в гневе уничтожал всех, кто поддерживал ненавистное немец­кое иго [1389]. Именно тогда, как сообщает Дюсбург, нашлось не­мало знатных мужей, нобилей, qui relicta domo paterna venerunt successivead castrum Kunigsbergk cum omni familia suo, et fratribus fideliler adheserunt [1390]. Они бежали потому, что народ их не щадил. Например, в Бартии жил нобиль Гирдав, имевший здесь свой замок castrum dictum a nomine suo Girdaw. После multa bella et impugnaciones, quas a compatriotis suis apostatis sustinuit, dum omnino deficeret victus, combusto castro и, cum omni domo et familia sua, бежал в Кенигсберг [1391].

Но так повезло далеко не всем. Когда помезанские нобили пытались укрыться в осажденном, голодном Христбурге, то их постигла обычная участь предателей. Немецкие рыцари подтвердили неприкосновенность прав и свобод этих нобилей, однако не пустили их в крепость, предоставив самим себе [1392].

Это была народная борьба, в которой активно участвовали даже женщины. Так, одна из жительниц Бранденбурга (кото­рую Николай Ерошин бранно называет tuvils lochtir [1393]) из­вестила отряд Глаппе, когда местные рыцари ушли в поход, и тот разорил крепость [1394]. Простые люди жертвовали жизнью ради народа. Однажды известный своими разбоями отряд ры­царя Мартина Голина захватил трех пруссов, из них двоих убил, а третьего оставил проводником (tercmm, ut eos ad viam rectam duceret, conservantes); этот патриот завел врагов in terram inimicorum и был убит (cujus dolum dum viderent, occiderunt eum) [1395]. В своей освободительной борьбе пруссы неодно­кратно получали помощь от литовско-русских и ятвяжских войск [1396].

Не только в Самбии, но и в Погезании немногие спасшиеся нобили «relicta hereditate paterna» бежали в Эльблонг [1397]; мел­кие нобили, сидевшие в своих маленьких замках, не имели шан­сов на спасение; если их обходили народные войска, то все равно добивали литовцы, русские и ятвяги. Так, например, боль­шой ятвяжско-русский отряд Скомонда (cum maximo exercitu) в 1271 г. ходил на Хельминскую землю; не сумев взять Кульм, он разорил замок Гемсот и castrum alterius feodatarii militis, dicti Cippel 21.

Подавление восстания открыло рыцарям путь в Надровию. Здесь также часть знати, ведавшая обороной земли, перешла к Ордену. Так поступил Тирско, castellanus (burcgreve22) de Wilow со всеми sibi adherentibus, а также и plures de Nadrowia viri potentes et nobiles (edilman23) venerunt ad fratres... cum omni familia sua [1398]. Простой народ Надровии сражался до конца, а не имея больше сил, уходил в Литву [1399].

То же произошло в Скаловии, где исход борьбы решила из­мена знати: когда «pociores terre» перешли на сторону врага, то «communis autem populus audiens, quod duces exercitus sui, per quos bellum regebatur, recessissent и тоже subjecit eciam se fidei cristiane»26. Вспышки народных восстаний происходили в разных местах: так, вновь восстала Погезания, к которой примкнула часть Бартии, но рыцари зверски опустошили край; лишь часть уцелевшего населения сумела бежать в Черную Русь [1400].

Последней утратила независимость Судовия (Ятвягия), ко­торую Дюсбург считал сильнейшей из прусских земель (роlencior inter omnes) [1401], хотя ее и ослабили нападения со сто­роны Руси и Польши. Одна за другой пали ятвяжские волости, которыми правили весьма многочисленные нобили. И отсюда потянулись предатели в Балгу cum omni domo et familia [1402].

Отношение простого народа к ним видно из следующего факта. В волостной крепости Кименау один рыцарь подбил нобиля Контегерде, у которого был в плену [1403], к переходу на сторону Ордена. Нобиль согласился и двинулся со своим гарнизоном и жителями замка в Самбию. Но произошло сле­дующее. По пути народ восстал, перебил тех, кто его вел, и ушел в Литву (dicti castrenses de Kymenovia interfecto duel ore suo per viam aliam ad terram Lethowie sunt profecti) [1404].

Такое расслоение пруссов в период войны понятно: эти нобили искали себе сюзерена любой ценой (своего народа они, видимо, боялись больше, чем Ордена), и Орден шел им навстречу, жа­луя, как мы видели, земли и доходы [1405], а также привлекая на свою сторону и часть свободных земледельцев на условиях феодальной службы [1406]. Простой народ имел возможность оце­нить положение и понять, что нобили такой же враг, как и рыцари.

Нужно ли удивляться тому, что с утверждением господства Ордена сопротивление пруссов переросло в классовую борьбу крестьянства против немецких и прусских феодалов. Такой характер имело крестьянское восстание в Самбии и Натангии 1295 г. Когда войска рыцарей отправились в поход в Польшу, на Визну, то in diversis locis Натангии, по сообщению Дюс­бурга, проявился «дьявольский дух». Во главе восстания встал Сабине, а руководили сговором как его principales e.t capitanei Гоувине, Станто, Тринто, Миссино et plures alii. Станто со своим отрядом занял крепость Бартенштейн, в которой, вероятно, имел сторонников; отряд Миссино прошел в землю Склунию, где захватил кенигсбергские табуны; другие дей­ствовали в иных землях (ceteri discurrentes per terram), убивая рыцарей и священников. Напуганные этим выступлением, власти Ордена вернули из похода отряд комтура Кенигсберга, который готовился выступить в Натангию. Тогда среди вос­ставших произошел раскол: «мужи земли Склунии» смири­лись и возвратили комтуру захваченных коней; таким образом Натангия вернулась под власть Ордена.

Дольше продолжалось восстание в Самбии, где главную роль играли крестьяне: Sambite et maxime rustic! conspiracionem fecerunt, ut omnes nobiles suos occiderent, et postea fratres et cristifideles invaderent manu forti. Следовательно, в первую очередь вос­ставшие стремились перебить своих нобилей. Но, как это не раз в средние века бывало, избранный крестьянами вождь Наудиоте, сын Иодуте, оказался предателем; через две недели он покинул восставших, пробрался в Кенигсберг, где omnia secret a hujus apostasie et principales auctores nominatim detexit; как видим, восстанием руководила целая группа организаторов. На место прибыл сам магистр, и нача­лась расправа: omnes illos, quos hujus detestabilis criminis reos invenit, fecit justo dei judicio diversis suppliciis trucidari 34. Согласно сообщению Николая Ерошина, кары обрушились также и на крестьян Натангии [1407]. Предавший восстание Нау­диоте удостоился отличий наряду со многими другими местны­ми нобилями, пожалованными в 1296 и 1299 гг.

Подавление самбийско-натангского восстания не оста­новило классовой борьбы прусского крестьянства. Это ясно видно из серии статей прусского кодекса Помезанской Прав­ды, где мы находим разнообразные формы классовой, освобо­дительной борьбы: а) покушение на право собственности поджог и уничтожение установленных феодальной властью границ земельных владений; б) «преступление» в собственном смысле слова, к которому можно, видимо, отнести вооружен­ное сопротивление действиям властей, а также засаду и, на­конец, в) отравление немецких рыцарей, широко распростра­ненное в прусских землях 36.

Неугасимо было недовольство ограбленного и угнетенного прусского крестьянства. Поражения, нанесенные Ордену Поль­шей и Литвой, ускорили взрыв восстания 1525 г., в котором совместно выступали прусские и немецкие крестьяне, несво­бодные и лично свободные, против господ, причем главным цея тром движения, как и встарь, были Самбия и Натангия [1408].

В Литве возникающее государство олицетворяла литов­ская знать во главе с королем, здесь не было длительного и ши­рокого иноземного завоевания, а потому те же, что и в Прус­сии, общественные отношения породили иное развитие клас­совых противоречий.

Крестьянство тоже было главной силой освободительной борьбы в Жемайтии против наступления Ордена в 1252-1260 гг. Литовское правительство Миндовга (а позднее и правительство Витовта) было склонно рассматривать Жемайтию как размен­ную монету в дипломатической борьбе с папско-рыцарской аг­рессией. Народ внес в эту политику решающие поправки. Он не признал сделки правительства Миндовга с Орденом и про­должал сопротивление, которое возглавил мужественный сын литовского народа Алеманис. Когда после битвы при Дурбе вспыхнуло восстание пруссов, то и жемайты решительно под­нялись на борьбу, добившись поддержки со стороны литов­ского короля. Освободительная борьба народа была решающей силой соединения Жемайтии с Аукштайтией в одно государ­ство [1409].

Организатором этой борьбы в конце концов стало литов­ское правительство, оно сумело обеспечить на длительное время устойчивую оборону Жемайтии против Ордена, но при этом часть жемайтской земли сделалась доменом великого князя, жемайтские крепости заняли королевские гарнизоны, жемайтские нобили получили права боярства, а простой народ превратился в зависимое сословие. Такова цена прогресса при феодализме.

Литовские великие князья, хотя и поддерживали восстания пруссов и жемайтов и давали на своей земле убежище тем, кто искал спасения от Ордена, вовсе не были народными королями. Тот же Тройден, который поселял беглых пруссов в Черной Руси, имел совершенно определенный взгляд на крестьянство. Рижским послам, известившим короля о захвате его «людей», rex respondit animo indignati: Quod tales euro r u s t i с о s atque canes [1410]. Король смотрел на крестьян как на собак.

Несколько позднее, в 1343 г., во время большого освободи­тельного восстания в Эстонии и Ливонии литовский король Ольгерд двинулся к Риге. В Зегевольде его встретил один из руководителей восстания (de senioribus),.заявивший королю, что он избран в короли народом ливов (et communi populo regem constitutum) и что если Ольгерд последует его совету, то подчи­нит всю страну. На вопрос литовского короля о том, что пред­полагается сделать с ливонским магистром, лив ответил, что они прогонят его, как и других немцев. Тогда Ольгерд заявил: «Мужик, ты не будешь здесь королем!» (Rustici, tu поп eris hie rex) и приказал отрубить ему голову 40-41. Литовский король был феодал, и мужик ему казался страшнее Ордена, с которым десятки лет шла жестокая борьба.

Поэтому и литовское, и орденское правительства смогли найти общий язык в борьбе с такой формой классового протеста, как побеги литовских и прусских крестьян. В литов­ско-немецком договоре 1323 г. признано право передвижения свободных людей, но беглые несвободные должны быть выданы по требованию сторон: «lopt en drelle (servus proprius) von eneme lande an dat andere, den seal men utantworden, wan he gevorderet werth» [1411]. Статья понятная: господствующие со­словия двух государств укрепляют свою власть над подданными. Естественно также, что действие Помезанской Правды ярко выраженного феодального кодекса права,предусматривающего суровые кары непокорному крестьянству,было распро­странено Орденом и на Жемайтию.

Когда литовское правительство упрочило свое положение посредством унии с Польшей [1412] и начало наступление на права лично свободного крестьянства Жемайтии, раздавая его земли крупному и мелкому служилому боярству, то здесь произошло то же, что и в Пруссии. Разразилось крестьянское восстание 1418 г.: его движущей силой были те самые gemeine luthe und gebuWer, которые вынесли на себе основную тяжесть борьбы с Орденом. Сохранив с помощью литовского правительства национальную независимость, они, по милости этого же пра­вительства, попали в кабалу (были czum dinste gegeben) к сво­им «guthen lutten» и «eldesten baioren» [1413]. Восстание охватило волости Россиенскую, Мединицкую, Кнетувскую, угрожало Клайпеде, перебросилось в Ливонию, где была разорена Либава [1414]. Это восстание естественная реакция свободолю­бивых жемайтов на утверждение феодального способа производ­ства.

Литовское крестьянство видело в боярстве своего врага, что отразилось и в фольклоре, где существовали достаточно неле­стные легенды о происхождении бояр от черта 46.

Итак, классовая борьба и в Литве, и в Пруссии перво­начально переплеталась с национально-освободительным дви­жением; затем она выступала в форме побегов и, вероятно, дру­гих видов протеста; наконец, она прорывалась в открытых восстаниях. То затихая, то вспыхивая с новой силой, но никогда не прекращаясь, она оказывала решающее влияние на эво­люцию политического строя.

4. ЭВОЛЮЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКОГО СТРОЯ

Политический строй является официальным выражением строя общественного и потому полнее представлен в источни­ках. Литва не всегда имела государство и была политически единой. Современники, сами жившие при дворах феодальных государей, единодушно утверждают, что и древние литовцы, и пруссы обитали среди болот, не знали государства и не были опасны соседям.

Во времена Владимира Мономаха Русь могла не опасаться за свои западные рубежи, ибо тогда «Литва из болот на свет не выникиваху»,писал автор «Жития» князя Александра Нев­ского (XIII в.) [1415], давая понять, что в его время положение в кор­не изменилось. То же сообщали о пруссах их западные соседи. Пруссы жили «sine rege, sine lege» [1416],-отмечал Галл-Аноним; они селились среди недоступных болот, не терпя в своей среде ни­каких господ,вторил ему Адам Бременскнй [1417], словом, как выразился папа, gens hujusmodi olim solita lege naturae у i v e r e [1418].

Иной предстает в источниках Литва середины XIV в. Это сильное, объединенное Литовское великое княжество со сто­лицей в Вильно; оно успело завладеть Белоруссией, насту­пает на Украину, соперничает с Польшей и Русью и в то же время упорно отражает натиск Ордена. Как произошла эта перемена, какова была политическая структура древней, не знавшей государства Литвы, каким образом эта структура транс­формировалась в государственную организацию, какие формы приняла последняя и почему? Вот вопросы, которые подлежат рассмотрению в данном параграфе.

Источники застают литовскую землю уже знающей терри­ториальное деление, возникновение которого восходит к догосударственной старине. С. Заянчковский и Г. Ловмяньский много потрудились над определением элементов догосударственного территориального деления Литвы и пришли к вы­воду, что древнейшей территориальной организацией, соче­тающей в себе черты общественные и государственные, была волость [1419].

_ Выводы польских исследователей нуждаются в существен­ном уточнении. Низшей первоначальной общественной орга­низацией, длительное время сочетавшей в себе функции власти и управления, была сельская община, ясно отраженная в По­мезанской Правде, община средним размером в двенадцать дворов, со сходкой, старостой и прочими признаками [1420]. Впро­чем, и из исследований названных авторов вытекает, что во­лость, возникшая вследствие распада племени, а затем земли, состояла из деревень [1421].

Волость лучше, чем община, отражена в хрониках. По дан­ным хроник Петра Дюсбурга, Германа Вартберге, Виганда Марбурга и других, это terra, territorium, regio, lant, districtus [1422]. Судя по источникам, волости уже находятся во власти разного рода нобилей, которые, как мы видели, владеют здесь укрепленными замками-усадьбами и простирают свое управ­ление на окрестные села.

Среди волостей есть и такие, центрами которых были бывшие •общинные укрепления, служившие опорными пунктами на­родной обороны от врагов. Это territorium castri. В них укры­вались жители нескольких волостей: например, в 1336 г. в замке Пиллене нашли убежище 4 тыс. человек четырех земель [1423]. Та­ковы волости Бизены, (3 у каймы, Сиздитена, Виелоны и дру­гие, позднее попавшие под контроль государственных гарни­зонов [1424].

Пруссия насчитывала одиннадцать земель, хорошо изве­стных источникам, каждая из которых, как мы видели из Христбургского договора, делилась на изрядное число воло­стей. Число деревень в волости зависело от размеров послед­ней. Нечто подобное обнаруживается и в Литве. По соображеииям Г. Ловмяньского, Аукштайткя первоначально распа­далась на четыре земли: Налыненайскую, Делтуву, собственно Литву и Упите, а Жемайтия состояла из пяти земель: Цеклисской, Коршувской, Медииицкой, Шауляйской, Кнетувской [1425]. Следовательно, в Литве могло быть девять земель. Причем в Жемайтии имелось не менее 43 волостей, часть которых была весьма устойчива и дожила до XVI в. [1426]

Размеры волостей неодинаковы. В Пруссии они, как видно из Христбургского договора, сравнительно невелики; в Литве, по примерным подсчетам, довольно значительны: в Аукштай­тии на 6 тыс. кв. км приходится 16 волостей, т. е. по 375 кв. км на волость; в Жемайтии на 9 тыс. кв. КМ'-32волости, или, в сред­нем, около 280 кв. км на волость [1427]. Как ни шатки эти расчеты, они позволяют предполагать объединения значительных групп сельских общин, деревень, сел в пределах одной волости.

Источники знают военные выступления целых земель, на­пример, всей Литвы [1428], всей Жемайтии [1429], всей Ятвягии [1430], прусских земель. Это заставляет предполагать существование каких-то органов управления, уходящих корнями в племенное прошлое. Подобные органы управления должны были стоять уже высоко над общиной.

Пытаясь заглянуть в догосударственную историю Литвы, мы заранее должны примириться с тем, что увидим лишь от­мирающие остатки прошлого. Мы уже знаем, что в Литве раз­вивается крупная земельная собственность, что имуществен­ного и общественного равенства нет, значит мы не найдем ни родовой организации, ни племенного строя, ни народных со­браний. В лучшем случае мы можем найти остатки этих форм народовластия, под которыми скрывается новое содержание. Обратимся к источникам.

Прусские материалы (в частности, Вульфстан и жития) рисуют нам местное общество, уже в IX в. находящимся под контролем людей власть имущих, которые правят в «городах» и крепостях, воюют и ссорятся друг с другом. В XIII в. эти нобили управляют военными делами прусских земель, всту­пают друг с другом в союзы, заключают договоры с против­ником, зачастую изменяют общему делу и предают свой на­род 17. Их в Пруссии множество, это мелкие вотчинники, ве­дущие политические дела своих общин, а вместе с себе рав­ными дела групп общин, объединенных в волости, и, нако­нец, дела групп волостей-земель. Они все свободны, знатны, равноправны. Они возвышаются над простым народом, кото­рый состоит из лично свободных, вооруженных главным об­разом пеших воинов.

Какова политическая структура власти в Пруссии этой догосударственной поры? Это конфедерация одиннадцати этни­чески родственных земель бывшего племени пруссов, каждая из которых ведет дела под управлением местных нобилей так, как ей заблагорассудится.

Вопрос о конфедерации земель как одной из переходных форм от догосударственной политической организации обще­ства к государственной изучен недостаточно, и здесь можно коснуться его лишь в той мере, в какой это позволяют сделать прусские источники. Прежде всего надо подчеркнуть, что обо­собление аппарата управления как надстройки находилось в прямой причинной зависимости от процесса формирования классов.

Принудительная власть, как известно, возникла раньше, чем раннефеодальное государство; эта власть существует во всяком человеческом обществе и при родовом, и при патриар­хально-общинном строе. Отправной точкой в изучении и этого вопроса является община.

В основе политического господства повсюду лежало отправ­ление какой-либо должностной функции. Исконными функция­ми собрания членов общины были охрана недвижимой и дви­жимой собственности, самой личности общинника, определе­ние порядка землепользования, пастьбы скота и т. п. Кое-что из этих функций отразилось и в Помезанской Правде. С са­мого начала существования общины охрану некоторых общих интересов земледельцев пришлось возложить на отдельных лиц или группы лиц. Облеченные общественными полномо­чиями, они действовали под надзором общества: собирали сход­ку, разрешали споры, осуществляли репрессии (в частности, поток и разграбление, известный житиям) против лиц, превы­сивших права или нарушавших обычаи (вспомним кару за не­погребенные кости, упомянутую Вульфстаном); надзирали за безопасностью и поддержанием в исправности деревенских дорог, а также засек, общинных городищ-убежищ, сигнали­зации кострами ит. п.; наконец, на некоторых из них падало и исполнение языческих обрядов при погребении, гадании, принесении жертв богам и пр.

Люди, ведавшие подобными делами, были, понятно, обле­чены известной властью, которая и представляла собой за­чаток власти государственной.

Наши источники, в частности Вульфстан, жития, Кишпоркский договор и Помезанская Правда, сохранили об этом лишь отрывочные сведения, так как в пору возникновения этих источников уровень общественной жизни пруссов был иным, более высоким, население уже объединялось в несрав­нимо более крупные единицы волости и земли. Органами власти земли (к XIII в. таких земель в Пруссии известно один­надцать), состоящей из нескольких волостей, были советы знати (старейших, лучших, нобилей и т. п.); они существовали для охраны общественных интересов и для пресечения их нару­шений. Понятно, что они значительно дальше отстояли не толь­ко от отдельного общинника, но даже от той или иной общины или группы общин.

Иначе и быть не могло. С переходом от патриархально-об­щинного устройства к общине сельской, с превращением земле­дельцев в обособленных производителей еще больше увели чилась отчужденность между ними и носителями обществен­ных функций. Развитие института наследования в обществе повело к установлению наследственности общественных долж­ностей (его мы встречаем в прусских и литовских источниках XIII в. многократно), исполнители которых все чаще изби­раются из числа более состоятельных земледельцев, распо­лагающих большими возможностями к поддержанию обще­ственного порядка и безопасности, особенно в пору нередких конфликтов между землями и вторжений врагов извне. Эта зарождающаяся государственная власть еще незначительна, почти незаметна, так как общество еще не знает противостоя­щих друг другу классов.

Функции власти земли (совета знати и веча [1431]) много шире функций общинной и волостной власти. Совет знати земли раз­бирал споры между волостями и между более крупными общи­нами (например, в связи с гонением следа); решал вопросы войны и мира с другими землями [1432], ведал сбором общего веча, народного ополчения [1433], охраной главных путей и оборони­тельных сооружений земли; из числа знати земли выходили и более крупные жрецы, князья-волхвы, кобники [1434]. Наслед­ственное выполнение [1435] общественных функций вело к разви­тию права собственности знати на движимое и недвижимое иму­щество в силу титула.

Нобили, ведавшие управлением земель, крупнее и богаче тех, что руководили жизнью общин и волостей, их замки мощ­нее, в их собственности уже не несколько дворов, а зачастую несколько сел [1436]; их дружина, состоящая из слуг, насчитывает несколько сот воинов [1437] и является ядром ополчения земли; в среднем (по данным Петра Дюсбурга) каждая из прусских земель могла выставить не менее 2 тыс. конницы и много тысяч пешего ополчения [1438], а более сильные земли Самбия 4 тыс. всадников и 40 тыс. пеших, Судовия 6 тыс. всадников и «бесчисленное множество пехоты».

В Пруссии имелись «multa castra et firma»; полагают, что здесь насчитывалось свыше 200 замков и 4000 укреплений [1439]. Прусское войско было вооружено копьями, щитами, мечами, шлемами, панцирями. Оно применяло камнеметы и осадные машины [1440]; оно умело блокировать [1441] и брать крепости, как показали события освободительной борьбы. Пруссы действо­вали не только на суше, но и на воде [1442].

Наши источники, характеризуя деятельность прусского и литовского нобилитета, гораздо лучше отразили этот этап истории политической власти, хотя они относятся уже к той стадии ее развития, когда в Пруссии возникает конфедерация земель.

Конфедерация земель Пруссии не была прочным полити­ческим союзом, какой возник позднее в Литве. Едва ли пруссы всех земель выступали когда-либо едино. Этому препятство­вали распри в среде нобилитета. Но источники свидетель­ствуют, что в ряде случаев некоторые прусские земли действо­вали заодно против Ордена. Нобили трех земель Помеза­нии, Натангии и Вармии совместно вели и войну с Орденом и дипломатические переговоры с ним, подписав Кишпоркский договор; подобные действия наблюдались и в других частях Пруссии, а также в Жемайтии. Возможно, что возникала и жре­ческая организация, признанная всеми землями Пруссии. Прусская конфедерация не успела оформиться в относительно прочный союз под властью более состоятельных в экономиче­ском и военном отношении князей нобилей одной из земель.

В то же время часть знати различных земель действовала вопреки интересам своей страны, вступала в сношения с неприятелем, шла к нему на службу. В этом отношении надо отдать должное эмиссарам курии: они выбрали весьма подходящий момент для вторжения рыцарей. Существовавшая структура власти оказалась наименее пригодной для борьбы против вторжений врага. Нобили, как правило, находились в сложных родственных отношениях между собой. Иногда они выступали совместно, образуя союзы, но гораздо чаще распри из-за территорий, где они собирали дань, или из-за самих даней раздирали прусскую землю. Набеги пруссов на соседей, начав­шись в XII в., были относительно успешны, пока они, состав­ляя обширные пешие рати и сильные конные дружины, сообща искали добычи в феодально раздробленных землях Руси и Польши. Вторжение Ордена и его умелая политика изоляции и разгрома земель поодиночке привели к краху обширной прусской конфедерации [1443]. Это произошло в течение какихнибудь пятидесяти лет на глазах у Литвы.

Что же за политический строй был в это время в самой Литве? Отличался ли он от прусского и чем именно? До XIII в. мы не располагаем сведениями по этому вопросу. Зато Галицко-волынская летопись сохранила нам ценнейшее сообще­ние о русско-литовском договоре 1219 г., заключенном Волын­скими князьями с союзом литовских князей. Оно гласит: «Божиим повелениемь прислаша князи Литовьскии к вели­кой княгини Романовой и Данилови и Василкови мир дающи.

Бяху же имена Литовьских князей, се старыпии: Живинъбоуд, Давъят, Довъспрунк, брат его Мидог, брат Довъялов Виликаил; а Жемоитскыи князи: Ерь диви л, Выкынт; а Роушьковичев: Киитибоуть, Вонибоут, Боутовить, Вижеик и сын его Вишлий, Китений, Пликосова;

а се Боулевичи: Вишимоут, его же уби Миндогот и жену его поял и братью его побил Едивила, Спроудейка; а се князи из Дяволтвы: Юдьки, Поукеик, Бикши,Ликйик.

Си же вси мир даша князю Данилови и Василку и бе земля покойна. Ляхом же не престающим пакостящим и приведе на ия Литву. И воеваша Ляхыи много убистваствориша в них».

Видимо, составитель холмского летописного свода имел полный текст договора, но счел нужным оставить лишь имена литовских князей, снабдив их кое-где своими комментариями, да в приписке показав, что договор имел характер военного союза.

Для историка, изучающего проблему образования Литов­ского государства, этот документ имеет неоценимое значение.

Во-первых, мы видим, что из числа князей -правителей отдельных литовских земель выделилась группа «старших» князей это, прежде всего, Живинъбуд и, вероятно, его сы­новья, владевшие землями в Аукштайтии. Если это князья «старшии», то, по принятой русской юридической практике, остальные князья «младшие», т. е. в какой-то мере вассальные.

Во-вторых, договор подписали князья и другой крупной земли Жемайтии, а также Делтувы. В договоре участво­вали еще две группы литовских князей (Рушьковичи, Булевичи) без указания тех земель, где они правили, и определить их владения пока невозможно.

Едва ли вызовет возражение утверждение, что отраженная в договоре великокняжеская власть («старынии»), опираю­щаяся на зависимых или союзных князей, свидетельствует о наличии в Литве относительно единого государства. Объеди­нение литовских земель еще свежо, степень связи между князь­ями и зависимость одних от других не слишком велика, и для лучшей гарантии договора его подписали (как это делали в свое время и русские князья, а позднее прусские и жемайтские нобили) все князья, в известной мере зависящие от «стар­ших» из Аукштайтии [1444].

Из договора можно заключить, что прежде и в Литве, в ее землях Аукштайтии, Жемайтии, Делтуве и, очевидно, других, правили так же, как и в Пруссии, независимые друг от друга князья нобили. Это тоже была конфедерация земель как переходная форма от патриархально-общинного строя к государственному. Существенная разница состоит лишь в том, что Литва опередила в своем общественном развитии Пруссию; здесь из среды нобилей уже успели выделиться сильнейшие, и конфедерация литовских земель сменилась их союзом, дей­ствующим под руководством нобилитета во главе с более силь­ными князьями.

Что это предположение основательно, показывают также наблюдения С. Заянчковского над жемайтским нобилитетом, который дольше сохранял свои старые порядки [1445], получив известную автономию в рамках государства. Это «kunige von

Sameiten» [1446] или mobiles per quos Samethia tung regebatur» [1447]. В массе они владельцы имений и укрепленных пунктов с относительно небольшим объемом территориальной власти; в их среде сложился слой высшей знати. Нобили управляли волостями, землями, всей Жемайтией. Они ведали делами вой­ны и мира: например, войны против Ордена в 1256 и 1259 гг. [1448], предводительствуя в ней [1449]; их князья участники мира с Русью 1219 г.; перед ними держат отчет жемайтские послы, прибывшие из Риги в 1259 г. [1450]; с ними позднее заигрывает правительство Ордена, стремясь усилить жемайтский сепара­тизм [1451].

Жемайтские князья появились, вероятно, одновременно с аукштайтскими, но лишились своих владений и власти в их пользу, и потому позднее здесь не видно местной вассальной иерархии; это следствие незавершенности феодализма в Же­майтии. Под властью великого князя нобили несут службу, возглавляют вооруженные силы, ведают обороной крепостей. Последний раз жемайтские нобили упоминаются в отчете легатских посланцев 1324 г. [1452]; на рубеже XIV-XV вв. они выступают уже в качестве боярства, отстаивающего свои сословные права во время борьбы Литвы с Орденом.

Характер государственной организации, отраженной в до­говоре 1219 г., соответствует представлению советских исто­риков о государстве раннефеодального периода,котороепредставляло собой еще не иерархию феодальных сеньерий, а комплекс различных территорий, находившихся на разных ступенях общественно-экономического развития, причем их связь с гла­вой государства кое-где основана на вассалитете без ленов или на ленах, составляющихся из даней.

Неизвестно, было ли отмеченное в договоре 1219 г. объеди­нение литовских кпязей первым союзом такого рода, но источ­ники говорят нам, что это объединение и его структура не были окончательными. Развитие государства продолжалось в на­правлении укрепления великокняжеской власти. Источники не сообщают, когда сошел с политической арены великий князь Живинъбуд, они лишь отмечают, что следующим по вре­мени великим князем (hoeste konic) сделался Миндовг [1453]; впрочем, они знают, что его отец располагал большой властью [1454] (din vater was ein konic groz). Следовательно, власть в среде крупной знати, как и собственность, передается по наслед­ству. Выдвижение Миндовга не случайность: выше мы ви­дели, что он выступает в источниках как владелец земель, го­родов, движимого имущества; отсюда можно заключить,что он располагал крупной вооруженной силой, состоящей как из дружины, так и из пеших полков крестьянства подвла­стных земель.

Источники позволяют в некоторой мере осветить методы, применявшиеся Миндовгом для объединения литовских зе­мель; эти методы характерны для правителей раннефеодальных государств. Если проследить судьбу некоторых князей, под­писавших договор 1219 г., то можно отметить, что Миндовг истребил всех Булевичей. Упомянув в договоре старшего из Булевичей, князя Вишимута, холмский летописец, как мы ви­дели, заметил: «его же уби Миндогот, и жену его поял, и братью его побил Едивила, Спрудейка». Как-то подчинил Миндовг и князей Рушьковичей, ибо позднее мы видим князя Сирвида Рушьковича нападающим на Русь совместно с воеводой Миндовга Хвалом и его «людьми» [1455]. Великий князь заставил на время смириться и жемайтских князей, воспользовавшись их внутрен­ними усобицами: князья Выкпнт и Едивид после недолгого сопро­тивления были разбиты, а сын ВыкинтаТройнат признал власть великого князя [1456].

Что касается князя Ыалыпенайской земли Довмонта, то он, по словам нашей летописи, «мысляше бо абы како убити Мин­довга, но не можаше, зане бысть сила его мала, а сего велика» [1457]. В Черной Руси, которой Миндовг овладел в 40-х годах XIII в., воспользовавшись тяжелыми для Русской земли последствия­ми монгольского нашествия, княжил его сын Войшелк, но он стоял в зависимости, был вассалом великого князя: Миндовг сам держал Новогородок, а сыну передал только Слоним и Волковыйск [1458].

Несколько иначе сложились отношения великого князя с ятвяжскими нобилями, которые поддерживали жемайтского князя Выкинта [1459], а с Миндовгом имели «многи брани». Вели­кий князь был вынужден прибегнуть к иному сродству он подкупил ятвяжских князей: «убеди я серебром многим» [1460]. Добился он преобладания и в Земгални. Русский летописец так охарактеризовал объединительную политику Миндовга: «Нача [Миндовг] избивати братью свою и сыновце свои, а дру­гая выгна из земле, и нача княжит и один во всей земле Литовьской» [1461].

За этой лапидарной формулой скрывается итог длительной социально-экономической эволюции и политической борьбы возобладания крупной собственности на землю и превращения одной из привилегированных групп нобилей в «старейших» князей сперва Аукштайтии, а затем и всей Литвы. Возникшее государство (как и все государства подобного типа) не было до­статочно единым, монолитным ни в смысле этническом, ни в смысле уровня развития своих частей (Аукштайтия, Жемайтия, Черная Русь, позднее вся Белоруссия). Историю фор­мирования литовской монархии мы рассмотрим ниже [1462], здесь же соберем сведения о складывании отдельных государственных институтов органов власти и управления.

Князь. Великокняжеская власть в древней Литве была настолько сильна, что некоторые историки сочли возможным писать об абсолютизме 61. Это глубокое заблуждение. Абсо­лютизм категория совершенно иного этапа истории фео­дального общества. Перед нами раннефеодальное государство, источник силы которого коренится в особенностях породив­шего его общественного строя. Это несомненно сильная власть, которая переживает период своего наибольшего подъема в пору быстрого расширения государственной территории.

Упрочение власти нашло отражение прежде всего в титулатуре. Потерпев неудачу в попытке завоевать Литву, ее соседи должны были признать силу Литовского государства и его правителей, которая явно отличалась от менее устой­чивой княжеской власти в феодально раздробленных странах. Волынский летописец именовал Миндовга «самодержцем» [1463], новгородский «великим князем [1464]. Через столетие Гедимин титуловался уже иначе, это «rex sive dux Litwanorum», за­тем «rex Lelwinorum et Rullienorum» и, наконец, «Letphinorum Ruthenorumque rex, princeps et dux Semigallie» [1465].

Сами великие князья, разумеется, были склонны считать себя неограниченными властителями, при удобном случае подчеркивать это и сурово расправляться с соперниками. Трой­ден называл «мужиками и псами» своих «королевских людей», захваченных с товарами Ригой, но в качество ответной меры все же задержал ливонского посла [1466]; Гедимин утверждал, что волен распоряжаться жизнью и смертью своих поддан­ных [1467]; Кейстут велел повесить боярина Войдилу придвор­ного Ягайлы [1468]; Ягайло погубил видных нобилей, среди ко­торых был дядька матери Витовта б8, и велел казнить двух бояр, противников унии [1469]; Ягайло и Витовт писали тиунамнаместникам, что медлящим с христианизацией грозит «шея», т. е. высшая кара.

Власть литовских князей с начала XIII в. была наслед­ственной, что свидетельствует об ее устойчивости [1470] и одно­временно бесспорно подтверждает господство принципа на­следственной собственности в общественном строе. Великий князь мог лишить стола любого из вассальных князей (не го­воря уже о держаниях бояр): по смерти полоцкого князя Во­ина здешний стол получил не его сын Лобок, а Наримунт, сын великого князя.

Его отношения с крупными князьями династии регулировались договорами, с подвластными землями «рядом», пере­росшим в привилеи. Великий князь жаловал земли магистру, прусским переселенцам (в Черной Руси [1471]), при его дворе на­ходили прибежище и русские, например, рязанские бояре [1472], и т. д. Умирая, великий князь «городы и княженья раздаял есть» [1473].

Из привилеев 1387, 1413, 1434, 1447 и 1492 гг., расширяв­ших иммунитетные права боярства (юридическая сторона этого процесса хорошо раскрыта М. Красаускайте), узнаем, что великий князь мог нарушать наследственные права бояр на землю (привилей 1387 г.), привлекать их к ответственности по явному и тайному доносу (привилей 1434 г.), карая не толь­ко виновного, но и его родственников (привилей 1447 г.); великий князь бесконтрольно распоряжался раздачей должно­стей; юридически не были ограничены его прерогативы в отно­шении финансов, а также в области внешней политики (приви­лей 1492 г.).

Наконец, создается впечатление, что в Литве великие князья первоначально исполняли и функции верховных жрецов. Так было в Ятвягии, где князь Скомонд был «волъхв и кобник нарочит», так было и в Литве, где Миндовг сам «жряше» язы­ческим богам 65, что требовало соответствующих знаний, судя по выражению хрониста о действиях жемайтского жрецаволхва (blutekirl): «nach ir alden site; als er wol wiste» 6G.

Но видя лишь эту сторону великокняжеской власти, мы не поймем ее дальнейшей эволюции. Власть Миндовга была, ко­нечно, велика и олицетворяла прогрессивное развитие объединенной страны; однако ведь Миндовг пал под ударами ме­стных династов, готовых поделить его «землю и добыток».

Единая общелитовская государственная власть стала ус­ловием дальнейшего существования Литвы; это было ясно видно из опыта прусской истории и из опыта правления Мин­довга, поэтому, когда с продолжением объединительной по­литики выступил Войшелк, сын Миндовга, нашлись достаточно прочные общественные силы, которые его поддержали: убили Тройната «конюси»паробки Миндовга по тайному сговору («поча думати») между собой. Войшелк, вероятно, знал об этом, ибо он тотчас возвратился в страну, причем не один, а собрав полки и двор своего покойного отца («съвкупи около себе вой отца своего и приятел и»), а также русские новогородские и пинские рати 68.

Гедимин был сильнее Миндовга, но когда он в соответствии с древним литовским правом передал столицу Вильно в наследство младшему сыну Явнуту, то более сильные наследники князь Трок Кейстут и князь Крево и Витебска Ольгерд аннули­ровали этот акт. При этом, как отмечено в мемориале Витовта, князья, в частности Кейстут, получили поддержку: di 1 а п d1 е u t е all hildten sich an jn, vnd alle ander h и z e r gaben sich jm 6Э. Следовательно, за распрями князей постоянно вид­ны те общественные силы, волею которых они действуют.

Если с этой точки зрения проанализировать государствен­ные акты великих князей, то станет ясно, что последние да­леко не так полновластны, что они осуществляют политику угодную нобилитету, из среды которого вышли. Даже 3. Ивинскис в ту пору, когда он был относительно объектив­ным исследователем, должен был признать, что политика, на­пример, Витовта, была дворянской политикой (он выражается более осторожно-adelsfreundlich) [1474]. Спрашивается, а какова была политика его предшественников? Тройден заключал до­говор с немцами «pro se et omnibus sibi subiectis» [1475]. Едва ли он сделал это единовластно. Во всяком случае Гедимин заклю­чал договор 1323 г. consilio et consensu (mit r a d e unde mit vulvorde) discretorum virorum nostrorum [1476]. Тогда дипломаты поговаривали, что попытка князя Гедимина ввести в стране христианство по католическому образцу сорвалась вследствие сопротивления русских бояр и жемайтских нобилей [1477]. Договор 1338 г., отражая интересы «господ земли», был подписан Гедимином от имени своих сыновей, литовских бояр, епископа полоцкого, князей полоцкого и витебского и самих этих городов [1478]. Подделывая в середине XIV в. жалованные грамоты Миндовга, Орден счел нужным указать, что они выданы литовским кня­зем при участии Лингевина (sororiusnoster), в них отмечены «поstri barones et consanguinei» и пр. [1479]

Совет. Если договор подписан mit rade или с согласия стольких лиц, то, очевидно, мы вправе предполагать суще­ствование или феодальных съездов или совета. Введение сопventiones и parlamenta, как постоянных сословных институ­тов литовских феодалов, предусмотрено привилеем 1414 г. Но значит ли это, что прежде не было подобного органа при ве­ликом князе? [1480] Формуляры договоров, да и другие источники, говорят об обратном.

Уже при князьях середины XIII в. были боярские советы. Полоцкий боярин Прокопий выдал намерение князя Товтивила убить Тройната и стать великим князем. Прокопий «пронесе думу» своего князя, т. е. выдал то, по-видимому, что было ре­шено на «думе»; сам он, вероятно, был «думец» княжеский.

Петр Дюсбург сообщает, что литовский король «имел около себя всех, как бы лучших людей королевства (или: он, подоб­ие королю, имел около себя лучших людей королевства), со­бранных в некоем совете» (in quodam tractatu, seu parlamento) [1481]. Допустим, что это было какое-то единовременное совещание [1482]. Но для подписания международных договоров этот совет так­же собирался. Более того, переговоры правительства Геди­мина с послами папских легатов в 1324 г. тоже велись с учас­тием совета, где заседала знать, советники consiliarii, числом около двадцати; среди них advocatus (тиун), а также иностранные духовные советники [1483]. В совет входили представи­тели высшей знати (principes et barones). В совете и Ольгерда и Ягайлы сидел, например, Кейстут (он приезжал «ко старым доумамь») [1484]. Еще до унии грамота Витовта слуге (1383 г.) была составлена «с паны радами нашими» [1485]. Понятно поэтому, что на съезд в Люблин в 1386 г. должны были прибыть, кроме Ягайлы с братьями, также земяне всех званий (et terrigenis suis, cu iuscumqu e exist ant conditionis [1486]). Таким образом, есть до­статочно оснований признать совет в качестве органа власти литовского правящего сословия. Он возник как совещатель­ный орган князей и верхушки дружины; по мере укрепления крупной собственности на землю его функции усложнялись, а значение повышалось [1487].

Постепенно складывались и другие государственные органы высшего (дворцово-вотчинного) и местного управления.

Д в о р великого князя, его устройство и аппарат управ­ления раннефеодальной поры нам почти неизвестны. Мы зна­ем лишь, что этот двор был и служил в качестве хозяйственного и политического центра. Миндовг отправлял грамоты из та­кого двора (curia). Двор предполагал совокупность хозяйствен­ных построек; здесь, судя по упоминанию паробков коню­ших при дворе Миндовга [1488], находились государевы конюшни; была здесь и баня (по пути до «мовници» [1489] был убит Тройнат). В состав дворцового аппарата, помимо государственного со­вета, должен был входить печатник-канцлер, так как уже

Гедимин скреплял договоры своей печатью; неизбежно при­сутствие здесь штата дворни -коморников86 и таких лиц, как дядька (упомянут при Витовте), ключники и пр.

В составе великокняжеской дворни были и иностранцы. Виганд упоминает немца, девять лет жившего при дворе Геди­мина. Это был «отрок»-дружинник -socius (libjunge) ве­ликого князя. Когда два прусских викинга бежали к Гедимину и сообщили ему удобное время похода для захвата Байербурга, то этот libjunge выдал Ордену планы великого князя87.

Государственная канцелярия и архив возникли вместе с го­сударством. Нам известно достаточно большое число внешне­политических соглашений и договоров, заключенных литовским правительством, но они сохранились в архивах других стран. В государственный архив, окончательно оформленный в виде Литовской метрики (Acta magni ducatus Lithvaniae) середины XV в. [1490], эти документы не попали: древнейшим актом Мет­рики считается договор Ольгерда с Орденом (1367 г.). Веро­ятно, древний литовский архив погиб во время пожаров.

Опорными пунктами государственной власти в стране были крепости, где стояли гарнизоны; эти крепости служили одно­временно центрами местного управления административно­го [1491], судебного, финансового. Формально вся земля собст­венность великого князя, но фактически дело обстояло иначе, ибо земли находились в управлении, «держании» его вассалов. Эти вассалы были, в основном, двух видов: более крупные и знатные князья; те, что поменьше бояре. Сила и значение князей и бояр определялись размерами их собственности.

Формы государства развились из форм хозяйствования того времени, которое строилось на передаче земли в ленное владение за определенную личную службу и часть ренты с населяющих эту землю крестьян. Это практиковал уже Мин­довг. Отбирая у местных династов их фамильную собственность, он компенсировал их держаниями на Руси [1492]. Слияние нобилитета в одно господствующее сословие представляло собой слож­ный процесс: это был сгон с земли непокорного нобилитета вели­кокняжеской властью и поддерживающими ее силами как Аук­штайтии, так и других частей страны; одновременно отнятые и другие земли раздавались княжеским дружинникам и части лично свободных. В Аукштайтии этот процесс проходил ин­тенсивнее, сопровождаясь перераспределением собственности (см. ниже, часть III, раздел второй, § 1); в Жемайтии он кос­нулся главным образом лишь правящего княжья; в захва­ченных землях Белоруссии отношения собственности регули­ровались «рядом», по которому вассалы литовского великого князя и их дворы-дружины получали доходы.

Понятно, что политическая структура возникшего таким образом Литовского великого княжества характеризовалась значительным разнообразием.

Яркое представление о структуре государства и взаимоотношении великого князя с другими князьями дает договорная грамота Ягайлы со Скиргайлом (от 28 апреля 1387 г.). Отражен­ное в ней положение сложилось, конечно, задолго до этой да­ты, а потому документ пригоден и для нашей темы. Ягайло заключает перемирие с братом, подтверждает его владения и делает ему новые пожалования. Король обещает «держа­ти» его «вышей всей нашей братьи» и «слушати» его «боле всех своих приятелей и брать и». Он подтвержда­ет владения Скиргайлы на землях Белоруссии и в коренной Литве.

В грамоте перечислены белорусские земли, с которых идут доходы в пользу Скиргайлы. Здесь назван Минск «и с о все­ми людьми, ис землею исо всякою пош­ли н о ю и с доходо м и князи служебные» (последние-это вассалы Скиргайлы). Видимо, на тех же усло­виях получил Скиргайло и Полоцк («што еще отец ему уделил, також и мы ему даем»). Перемирная грамота упоминает далее Бобруйск и волость Свислочь «с данью и с землею и с людьми и со всеми доход ы», а также Речицу, Любечно, Любошаны, Игумен, Логожск, Пропошеск, причем с последнего шла «дань серебреная». Относитель­но «Логоской дани, людей и всего дохода», что «Воишвилт держа л» (до 1387 г.), сказано, что она была пожало­вана церкви монастыря св. Иоанна, а потому уточнен состав доходов: «что ни есть дохода, дань серебреная, бобры, белки и лукна вся и люди вси». В числе пожалований Скиргайле есть несколько сел, в частности, село Лебедево и «што к Лебедеву тягло и тягнет» и др.

Как видим, литовское правительство управляло Белорус­сией через своих князей-вассалов, под которыми сидели слу­жебные князья. Налицо феодальная иерархия. Акт 1387 г. рисует нам феодальную эксплуатацию белорусских земель, крестьянство которых «тягло и тягнет» к городам и крупным селам; крестьяне жалуются вместе с землей, доход состоит из даней (в том числе денежных, меховых, медовых) и т. п.

Помимо обширных владений в Белоруссии, Скиргайло по­лучил богатые пожалования в юго-западной Литве.

Привилей характеризует государственное управление и коренной Литвой. Скиргайле даны Троки с некоторыми из прилегающих земель «но старый рубеж». Это выражение сви­детельствует о том, что здесь издавна земли находились в государственном управлении, и границы всех владений были четко определены. Как видно из документа, города являются центрами волостей. Упомянут, например, «р у б е ж от Мерецкого города поколя Мерецкая волость»; сами Троки лежат в окружении сел, бывших волостными центрами: «А около Троков села: Лепуны ис волостью, другое Пере лая и с в ол о с т ь ю, на Виникая тая [должно быть: Вилкиницкая] во­лость, Сомилишки и Стрявиники волость, Троки, Попорти и Новое Село».

Ниже названы «о коло Троков тая мест а», из которых жалуется «город Радыня и вся тая в о л о с т ь со всякою службою, вси люди исела и всякий д о х о д»; также и город Солчники. Упомянуты и другие «городки», также возглавлявшие управление волостями: «Новый город па Вельи против Шатеев поставили есьмы князю Скиргайлу, а стеречи и помагати нам всем с единого»; на Немане Скиргайле переданы «городки» Немунек, Олита, Пуня, Бирштан с «волостками», а также другие земли и села.

Все эти земли, все эти села были и прежде в держании фео­далов: «село Иваново, что Андрей держал Борисовичь, а ныне князю Скиргайлу; також и М е н т в и н о с ел о, что Яц держал...; також, то на Ваце село, што Борис держал... и с тым, шток тому тягло и тяг нет» и пр. Едва ли нужно доказывать, что по своему положению Войшвилт, Андрей Борисович, Яц и им подобные принадлежат к тому же сословию, что Козлейке, Войдило и другие, извест­ные нам из «дорожников», хроник и грамот. Это сословие фео­далов, живущее эксплуатацией тяглых крестьян окрестных сел, волостей и волосток. Прав был Я. Якубовский, когда при­водил эту грамоту в качестве свидетельства в споре с теми, кто пытался изобразить языческую Литву запустелой и дикой [1493].

Вместе с тем уже известные нам привилеи виленским цер­ковникам, упоминающие старинные славянские формы повин­ностей (полюдье, уставное лукно, конокормцы, язь и т. п.), и содержание жалованной грамоты Скиргайле достаточно ха­рактеризуют тесную взаимосвязь литовских и русских (точнее, белорусских) общественных и правовых отношений.

Знатные вассалы использовались великим князем в каче­стве воевод целых областей: достаточно вспомнить Сударга и

Сурмине в Жемайтии или Давыда городенского; Давыд владел землей на правах лена как кастелян (castellan burcgreve) [1494]. Крупные вассалы чувствовали себя уверенно в своих владени­ях, где каждый из них, подобно упомянутому Дюсбургом но­билю, был «как бы вторым после короля литовцев» [1495]. В круп­ных городах, таких, как Вильно, Троки, Ковно и другие, си­дели великокняжеские тиуны-наместники, источники отмеча­ют их и в XIV и (для подвластной Литве Земгалии) в XIII в. [1496]

Великий князь имел в качестве вассалов прежде всего своих сыновей: при Миндовге в Черной Руси правил Войшелк, при Гедимине в Кернове Монвид, в Троках и Жемайтии Кейстут,и т. д. Высшую знать использовали и в качестве ру­ководителей посольств в Новгород [1497], в Ригу [1498] и т. д.

Более крупные вассалы и города (например, Ковно [1499]) име­ли свои гербы и печати. Известна, например, печать боярина Войдилы (1380 г.) на русском языке [1500]. Но это было не везде: жемайтские бояре еще своих печатей не имели [1501]. Вассалы об­ладали тем большими правами, чем крупнее были их владе­ния. Некоторые из них располагали и внешнеполитическими функциями. Это видно из грамоты 1387 г. Любарта Гедиминовича, по вопросу о подчинении Волыни киевскому митрополи­ту, посланной им византийскому императору, минуя великого князя Ольгерда [1502]; о том же свидетельствует трактат о взаи­мопомощи Любарта с Казимиром [1503] («а князю Дмитрию помагати королеви на всякого неприятеля, опроче своее братье»; «а коли братья княжя пойдут на короля, князю Дмитрию братьи не помагати») и др. Но это были пока исключения.

Как правило, на вассалов падала обязанность участия в военных предприятиях великого князя (в привилее 1387 г. это уже старый обычай) [1504], причем каждый снаряжался за свой счет.

Рассматривая в общей форме политический строй Литовского великого княжества, надо иметь в виду, что в XIV в. он был не тот, что в XIII в., когда господство великих князей в Жемайтии и Белоруссии лишь утверждалось. Ознакомление с привилеями, данными белорусским землям, показало, что здесь литовское правительство не меняло прежней структуры власти. М. В. Довнар-Запольский хотя и не видел классовой природы отечественного «земства» и феодального, завоевательного характера литовской власти, но, изучив права украинских и русских земель по уставным грамотам XVI в., хранящим глубокие следы старины, обнаружил широкое развитие имму­нитета, включая экономические (владение, завещание, насле­дование, торговля) и судебные права. Он пришел к выводу, что Литовское великое княжество «федеративное государство», которое сохранило «все главнейшие черты удельно-земского строя древнерусской истории» [1505].

Это правильно, если под земским строем понимать боярсковечевой строй феодальной раздробленности, а в федерации ви­деть результат сговора литовского и белорусского боярства за счет местного крестьянства. Земли Белоруссии оставались в составе Литовского великого княжества раздробленными, что ясно видно из договора Новгорода с Казимиром: «или учинится пеня в Новегороде полочанину, или витблянину или лйтъвину или русину с нашего великого кштенья» [1506].

В Белоруссии литовские князья-вассалы сидели в окруже­нии своей дружины, местного боярства (оно, а не литовское боярство, выступает во всех договорных документах этой поры рядом с литовскими князьями белорусских земель), церков­ной знати и мужей градских. Старая структура власти (земли, княжества, волости и пр.), как это подтверждают гродненские материалы XV в., осталась неизменной [1507]. Территория захва­ченной Белоруссии была в несколько раз больше литовской. Местная знать была привлечена к решению важных вопросов внешней политики (переговоры с папством в 1324 г. [1508]) и тор­говли (договор 1338 г. [1509]), она влияла на решения великого князя и по другим политическим вопросам; русская знать несла и дипломатическую службу; посол Лессе в 1326 г. вспоминал о русских, бывших вместе с ним в посольстве (socios... vide­licet Ruthenos una mecum missos [1510]); она, в свою очередь, служила великому князю и с литовских земель (как свидетель­ствуют русские имена держателей). Вместе с ней в литовское делопроизводство входило русское право, русский язык [1511], он проникал и в геральдику. Но все это служило интересам власти, в первую очередь, литовского правящего сословия. Следовательно, перед нами неравноправная федерация.

Синтез русских и литовских политических порядков тема широкая, и мы здесь отмечаем только начальные ее фазы, Мы ничего не поймем в этом синтезе, если будем вместе с М. К. Любавским считать, что в пору захвата Белоруссии в Литве были лишь «зародыши государственной власти», что «социальное разделение» было только «простым фактом», что все было «шат­ко и изменчиво» и т. д. [1512] Ничего не даст и предложенное Н. Максимейко простое сопоставление сходных статей Русской Правды и Статутов, особенно если следовать его мысли, что в Литве XIV-XV вв. «действовало русское, а не иное какоелибо право» [1513]. Эта мысль неверпа, она опровергается фактами. В 1387 г., как отмечалось, в Вильно действовало и литовское, и русское, и польское право.

Весьма любопытные выводы дает сопоставление литовских уставных грамот белорусским, украинским и русским землям не только с новгородскими договорами периода феодальной раздробленности, но и с привил сям и Жемайтии. Древняя Жемайтия, как и Пруссия, представляла собой конфедерацию общинных земель и владений нобилей. Признав власть литов­ского великого князя, большинство из них осталось при сво­их владениях, облекшись в формы иммунитета, сходные с те­ми, какие мы видим в Белоруссии.

Наступательная политика литовских феодалов на Руси, которую они продолжали, не считаясь с тем, что там склады­валось и крепло Московское великое княжество, привело к ослаблению позиций Литвы в борьбе против Ордена, к вре­менной утрате Жемайтии [1514]. Конечно, грамота 1492 г., к которой мы сейчас обращаемся, источник поздний [1515], но, во-первых, она, как установил И. Якубовский, частью восходит к началу XV в. и отражает права, полученные местным нобилитетом от ли­товского правительства, вместо прусского права, данного ему Орденом; кроме того, в грамоте есть прямые указания на дав­ность тех или иных установлений.

Привилей подтверждает («подтверждаем и умоцняем») ста­рые привилеи, данные Ягайле, Витовтом и Казимиром. Формаль­но оEi обращен ко всем жемайтам, но в первую очередь к но­билитету боярству: «всим особом шляхте, бояром и кметем, мужом старым и молодым и всему поспольству» (quomodo omni­bus et singulis nobilibus et bojaris, cmetonibus, viris, senibus et juvenibus ac toti communitati).

Жемайтия, провозглашается в привилее, добровольно вошла в состав государства: жемайты не насильем, «але з доброю волею пристали». Если так пишется в конце XV в., то еще больше приходилось считаться с жемайтским боярством в начале XVb., когда оно имело возможность вести торг с врагом Литвы--Орде­ном.

Далее следует своего рода подтверждение коллективного иммунитета и вассалитета жемайтских нобилей. Привилей подтверждает наследственные права на земельные владения. Средний размер штрафа, охраняющего жизнь нобиля, установлен по нормам кульмского (хельминского) права в 60 руб.: «И теж, если бы никоторому шляхтичу або боярину пригодило бо ся ишь бы забил другого шляхтича, або собе равного брата (vel similem sibi fratrum, ср. ст. 14 Помезанской Правды), тог­да тот мает дааи и заплатити за мужобойство 60 рублев (scudos)». Таким образом, жемайтские побили получили от Вильно то, чего им пе дал Мариенбург.

Привилей подтверждает права тех, кто был признан шлях­той при Витовте и позднее (qui nobiles fuerunt); нобилям жалуется свобода от государственного тягла замковых работ и гарни­зонной службы, кроме поено литого рушения. Подтверждается их судебный иммунитет: «Теж децких (ministeriales) только по реку Несвежу маем слати». (Впрочем, эта статья, быть может, появилась после привилея 1447 г.). Никто не мог быть судим вне пределов Жемайтии; и не мог быть осужден на основании жалобы или доноса без предварительного разбирательства на основе литовского права: «Теж, если бы были некоторый жалобы попротивку им, и естли бы теж был хто обважеи альбо обвинен, тогды не мает быти нарок, только наперед правом Литовским (juditio legitime) мает быти сужон».

Наконец, речь шла и об органах управления. Жемайты (нобили, понятно) имели право выбирать старосту (capitaneum), утверждавшегося затем в качестве королевского наместника; они могли ставить воевод (wojewodos) и тиунов (civonos): «Теж жадных наших воевод и тивунов пе мамы им давать, одно тых, которых бы они собе обрали, альбо хотели обрати 1съ1 своих поветов (districtibus), або которых бы у нас просили».

Как видим, литовское правительство достаточно гибко уп­равляло отдельными частями великого княжества. Воссоединив ,' в начале XV в. Жемайтию после ее временного пребывания под властью Ордена, оно предоставило местному боярству ши-

23 В. Т. Пашу то 353 рокий иммунитет. Для нас этот факт важен тем, что он под­крепляет достоверность содержания грамоты 1416 г. о давнем и широком развитии в Жемайтии крупного боярского земле­владения.

Неоднородность составных частей, бывшая следствием исто­рических условий образования Литовского великого княжества, неизбежно породила пестроту ив ее правовом устрой­стве. В Белоруссии применялась Русская Правда, в Жемай­тииПомезанская Правда, в Аукштайтии-и литовско-прусское, и русское, и польское право [1516]. В соответствии с этим действовал и суд. В Белоруссии он был давно и прочно орга­низован; в коренной Литве он был укреплен в связи с унией, когда было решено ввести в каждой волости судей и судебных исполнителей [1517]. Это не значит, что в языческой Литве отсут­ствовал суд, он был и не только в Аукштайтии, но даже и в Жемайтии (например, в Ейраголе), где имелись и тюрьмы [1518].

Государственные доходы, как следует из всего, что нам до сих пор известно, слагались первоначально из даней и добычи, а затем, с утверждением государственной власти в основных центрах страны, из натурального оброка дякла с домена и частновладельческих земель (до привилея 1434г.), а также «сребщизны»-(до привилея 1447г). Впрочем, такие пережитки раннефеодальных форм сбора доходов, как «посед», сохранялись в Жемайтии еще и в XVI в. Посед это останопка княжеских людей во время объезда подвластных земель; он бывал обычно три раза в год: осенью, зимой (коледы) и вес­ной. Во время остановок в той или иной волости окрестные кре­стьяне должны были кормить и угощать их в течение опреде­ленного времени («делать» поседи) и даЕать в размере, опре­деленном обычаем, дары и оброк хлебом, овсом, медом, хмелем, сеном, дровами и др. Если объезда не было, то насе­ление свозило эти кормы (будущие стации) в указанные места или вносило деньги [1519].

К числу доходов надо добавить разного рода пошлины, в том числе торговые. Впрочем, длительное время важное фи­нансовое значение сохраняли и окупы с русских городов с Порхова, Опок, был, например, взят окуп в 1346 г. [1520], со Смо­ленска в 1387 г. [1521] Еще и в 1428 г. с Новгорода и Порхова был взят окуп в 11 тыс. руб., т. е. более 2,2 тонн серебра, что равнялось половине государственного дохода Литовского вели­кого княжества по волочной реформе120.

Войско. Военная организация более подробно отраже­на в источниках, и это важно, ибо «ничто так не зависит от экономических условий, как именно армия и флот. Вооруже­ние, состав, организация, тактика и стратегия зависят прежде всего от достигнутой в данный момент ступени производства и от средств сообщения» [1522]. Мы уже говорили, что литовское оружие с самого начала XIII в. рассматривалось и русскими, и немцами как ценная добыча. Вооружение состояло из мечей, шеломов, панцирей у дружины [1523]; простые воины были вооружены копьями, боевыми топорами, щитами; у ятвягов были дротики -сулицы [1524]. Во время нападения рыцарей в 1336 г. на Пиллене сюда собралось около 4 тыс. кре­стьян окрестных деревень, die Waflen und Scliwert i'ureten [1525]. Жители Колтынянской волости напали в 1375 г. на рыцарей в лесу, где in eos in[j]ciunt lanceas, petras, kambucas, letaliter vulnerando, non obstantibus galeis aut loricis [1526]. Луков литовцы первоначально пе применяли; с подчинением белорусских зе­мель в состав их войска вошли русские лучники, они были, например, в войске Тройдена (ИйВеп schutzen waren коmen) [1527]; видимо их подразумевает Петр Дюсбург, которым упо­минаются при осаде Виловы «sagittarii cum telis» [1528].

Земгалы соратники литовцев умели пользоваться само­стрелами (armbruste) [1529]; литовцы должны были их тоже применять, коль скоро они научились строить даже осадные машины: их употреблял Миндовг при осаде Амботе [1530]; позднее они применялись все более успешно при осаде Гейлигенберга [1531], Динабурга и других крепостей. В 1338 г. немецкие рыцари ввели в действие огнестрельное оружие -telo igneo [1532]; вскоре оно оказалось и у литовцев: в 1382 г. Кейстут штурмовал Юрборк cum bombardis [1533].

В состав вооруженных сил входили конные дружины и пе­шие ополчения; имелся также и флот. Дружины использова­лись прежде всего при кратковременных набегах на земли про­тивника; именно литовская дружина совершила набег на Пересопницу, так как об ее поражении сказано: «бежащим же им, падаху с коней» [1534]; при походе к Луцку войско было и конное, и пешее, причем численность пехоты во много раз превышала количество дружинников [1535], насколько можно судить из слов летописца о действиях литовцев, которых разбили и оттеснили в озеро: «имется десят(ь) муж одиного коня, мняше яко конь вынесет ны, и тако погрязаху». Большая роль пехоты по­нятна: великие князья могли бросать в походы десятки тысяч крестьян-ополченцев. Особенно велика роль пехоты была в Ятвягии: местный князь Скомонд «пешь бо ходя, повоева землю Пиньскую и ины страны» [1536]; великий князь Тройден, «послав пешьце, татем воевашеть» волынские земли [1537].

Пехота и конница взаимодействовали при обороне; в опи­сании нападения рыцарей на Оукаим (1292 г.) читаем об этом: quia equites huius territorii pridie iverunt ad clamorem, quem fratres circa castrum Junigedam excitaverant, solum pedites sequebantur eos [1538]; когда рыцари напали на Гродно (1305 г.), то столкнулись неподалеку от крепости с литовской кон­ницей [1539]. Большие ополчения призывались во время похо­дов на Орден с целью занять повоеванную землю: Миндовг двинул в землю куршей 30-тысячное войско; большую роль игра­ли ополчения в отпоре нашествий Ордена на литовские земли; местные ополчения, наряду с гарнизонами, вынесли на себе основную тяжесть обороны жемайтского пограничья. В этом отношении чрезвычайно интересно заявление орденского мар­шала Генриха Дусмера, который, готовя в 1338 г. свое войско к столкновению с литовцами, уверял, что разбить их ничего не стоит, так как лучшие силы литовцев погибли под Байербургом (в 1337 г.), и сейчас придется иметь дело с людьми, не от­личающимися от крестьян, лишенными представления о поле­вой войне. Маршал сказал: «die pesten, vornemesten vnd werhafftesten weren dort erschlagen vnd gefangen worden; dise weren lauter fluchthensen, die ins gemein yhrer nachpare, bauren vnd baurengenossen hetien aui'gedrieben, welche so hurtige kriegsleute weren, das der mehrern teil nie keine r e chts chaff en e kriegsleute im feide bei einander gesehen» 13°. Впрочем, маршал предусмотрительно добавил, что еслилитовцы выдержат на­тиск рыцарей, то последние должны сражаться стойко, ибо в противном случае они попадут в плен, где их либо сожгут, ли­бо обратят в холопов.

Литовцы умело действовали и на воде. Петр Дюсбург оста­вил некоторые сведения о крупном литовском воеводе Сурмине (он именуется то capitaneus, то castellanus; у Ерошина -haubtman): когда в 1290 г. рыцари пришли на кораблях в соста­ве 2-тысячного войска под Колаине, его войско нанесло им тяжелое поражение и они бежали [1540]; возможно, что в битве участвовали и литовские суда. Во всяком случае, когда в 1313 г. рыцари на судне приплыли из Рагинта, под Юнигеде, тот же Сурмине с сотней судов напал на них и сжег их корабль [1541]. Цифрам Дюсбурга верить нельзя; он, конечно, преуменьшал силы рыцарей: нападать с одним кораблем на Юнигеде рыцари никогда бы не решились. Видимо, произошла крупная битва на реке; в ней погиб и Сколдоне, брат Сурмине. Кстати, это подтверждает, что местные нобили наследственно занимали высокие посты в войске.

Позднее в вооруженные силы вошли и так называемые latrunculi («разбойники»). Это были небольшие отряды доброволь­цев, которые осуществляли смелые набеги на земли врага. С литовской стороны их действия можно приравнять к парти­занским. Они играли немалую роль и даже стали позднее объ­ектом договоров Ордена с Литвой в 1367 и 1390 гг. (pax latrunculorum) [1542]. Официально правительство могло их и не поддер­живать, но оно и не мешало им, хотя иногда latrunculi действовали, кажется, и вопреки его расчетам: Рига, например, жаловалась на них Гедимину [1543].

Организация вооруженных сил. Первоначально в Литве была довольно пестрая военная организация. В Аук­штайтии действовали дружины великого князя, а в Жемайтии еще собирались смешанные ополчения во главе с советом из группы нобилей разных земель, но постепенно дело шло к объ­единению вооруженных сил и упорядочению их организации [1544].

На всех вассалов великого князя падала обязанность уча­стия в его военных предприятиях; и государственные и частно­владельческие крестьяне несли повинность строительства кре­постей, мостов, дорог, засек и поддержания их в должном виде. Оцорными пунктами вооруженной организации были крепости-замки. Особенно много было их в Понемаиье на гра­нице с Орденом. Орден принес в Прибалтику с Ближнего Вос­тока тактику войны с помощью крепостей, которые возводились на каждом вновь занимаемом участке земли. Опыт войны в Пруссии раскрыл сильные и слабые стороны этого способа ве­дения войны.

Литовское правительство, в свою очередь, применило его против Ордена. Оно взяло под контроль все старые общинные городища, усилило их укрепления и осуществляло руководст­во их обороной и всей пограничной стражей. В этом и была сила Литвы в сравнении с Пруссией, где каждая земля оборо­нялась на свой лад, зачастую враждуя с соседями. Именно на эту особенность литовской военной организации и обратил вни­мание Петр Дюсбург, когда писал: «Было у литовцев в обычае, что король их назначает для несения охраны в пограничных укреплениях известное количество воинов, которые, пробыв на страже в укреплении месяц или более, сменяются другими» [1545].

Вместе с белорусскими землями Литва приобрела важные крепости. Черная Русь меньше других юго-западных земель зависела от татарских ханов, и здесь возникли более мощные сооружения каменные башни (например, в Гродно), способ­ные выдержать штурм с применением баллист. Волыиское оборонительное зодчество сыграло важную роль в защите Ли­товского великого княжества от наступления Ордена и оказало заметное влияние па развитие литовской архитектуры [1546].

От общинной организации обороны государство унаследо­вало сотни укрепленных городищ, оборона которых была тесно связана с особенностью естественных условий лесами, бо­лотами, реками, которые дополнялись завалами и засеками из деревьев и земляными валами; такие укрепления имелись и между землями и волостями; они не были уничтожены и при государстве [1547]. Пограничные засеки не могли остановить вра­га, они лишь задерживали его, давая возможность страже с помощью сигналов кострами [1548] известить ближайшие районы об опасности, а гарнизонам и ополчениям изготовиться к отпо­ру в укрепленных замках, обеспечить их довольствием; насе­ление и имущество из окрестных сел укрыть в лесах. Оборона замков оставалась обязательной повинностью населения во­лости, это custodia castrum, как общая обязанность от­мечена Петром Дюсбургом [1549]. Когда рыцари в 1320 г. напали на Меденики, то «gentes huius territorii, jam parate in armis... hostiliter invaserunt in bella»150; в другой раз, при нападении на крепость Юнигеды, «omnes vicine gentes viso fumo ignis predicti convenerant»151 и ударили на рыцарей.

Дороги в глубь страны шли по трясинам и были фактиче­ски заросшими и невидимыми бродами; мосты, т. е. каменные вымощенные броды, также находились под водой. Дороги имели змееобразную, извилистую форму. Строились они следующим образом: дно трясины покрывали несколькими слоями камней, на них насыпали песок, затем вдоль краев укладывали сосновые бревна, а на них, поперек, другие бревна. Известна дорога Сетува; она имеет ширину лишь в 2 м 74 см. Вероятно, в мир­ное время дороги были отмечены вехами, но едва па пригранич­ных пилькальнисах загорались костры, как дороги исчезали и оставались только болота. Это и есть знаменитые литовские кольгринды 152, столько хлопот доставлявшие русским, поль­ским и немецким войскам.

JI. Крживицкий обследовал около двухсот жемайтских городищ, укреплений-пилькальнисов (от глагола pilti сы­пать и kalnas гора)153. Размер крепостей не был велик: восемь наиболее крупных из обследованных жемайтских укреп­лений имели площадь \1/2 тыс. кв. метров каждая; крепость Медвягола 2V2 тыс. кв. метров. Следовательно, ее гарнизон мог состоять из тысячи воинов. Здесь свою роль в обороне должны были играть пригороды, упоминаемые при замках Юнигеде, Пистеп, Оукаим, Путеницке, Бизене, Гедимина и др.

Крупные опорные пункты состояли из двух частей: замка (castrum, burg) и пригорода (suburbium=preurbium = vorburg hackelwerc)154. У крепости Виелоне было два пригорода, unum in monte, aliud in valle155; у Бизены тоже два156. И в кре­пости, и в пригородах имелись помещения для воинов. При­город был окружен забором, имевшим ворота; его разоряли в первую очередь, как сообщает Дюсбург относительно Юнигеде, Пистен, Путеницке, Бизены и др. [1550] Но он быстро и вос­станавливался. Часто крепость окружалась рвом, который был глубок, и потому через него сооружали мост с воротами; подоб­ное наблюдалось в земгальских крепостях Ракете [1551], Сидрабе [1552], Тервете [1553], охрану которых совместно несли литовские и земгальские войска. Использовался для укрепления и вал и в Же­майтии, и в Земгалии [1554]. Применяя большие силы, рыцари зачастую не могли взять крепость, а если с трудом и брали ее, то литовцы либо выбивали их, либо строили рядом новую.

Тактика войск зависела от целей похода. Обычные стычки с Орденом и набеги на Русь, которые преследовали захват добычи и пленных, характеризуются внезапностью. Напав, дружина делилась на отряды; они быстро грабили окрестные населенные пункты, а затем собирались в одном месте, если дело было зимой грузили добро на сани, строили пленных, по­мещая их в середину своего войска, и быстро уходили. Так вы­глядит литовский набег на Торейду [1555]; вероятно, то же про­изошло, когда дружина Александра Невского разбила одну задругой несколько литовских ратей, не дав им соединиться [1556]. Сани использовались и в битвах, как заграждение, например, в ледовой битве при Карузене, где рыцари были наголову раз­биты литовцами [1557]; рыцари mit irre banier sturtzeten do//in die slitten; des wurden vro//die faeiden und stochen ir orse tot// die brudere ein teil in der not//lagen da geslagen nider. На санях жемайты увозили тела убитых [1558]. Ятвяги тоже име­ли «колымаги своя, рекше станы»167.

И литовцы, и ятвяги умели заманивать противника в тес­нины и затем наносить ему поражение при отходе: так было разбито русское войско в 1132 г.168 Князь Даниил Романович, большой знаток военного дела, учил своих воинов: «о мужи воистии, не весте ли, яко христианом пространство есть кре­пость, поганым же есть [крепость] теснота» [1559].

В открытых битвах литовцы имели свой строй в три ряда: «седоша в три ряды защиты по своему норову» [1560]°; их быстрая конница наводила ужас на немецкое ополчение [1561]. Литовский строй встречается и позднее: в 1436 г. пришел служить русско­му правительству один из друцких князей, Иван Баба, «и той изряди свой полк с копьи по литовьскы» [1562]. Войско имело и такие атрибуты, как хоругви: в Chronicon Dubicense под 1351 г. видим insignia Lithwanorum 1?3.

Литовский народ многие десятки лет вел борьбу с агрессией Ордена; он нанес ему тяжелые удары в целом ряде битв: при Шауляй, при Дурбе, при Карузене и др. (см. ниже). Зачастую вместе с литовскими действовали белорусские, украинские и русские войска; например, в битве при Стреве (1348 г.) участ­вовали отряды из Полоцка, Витебска, Пинска, Берестья и других городов [1563]; многократно отмечены совместные действия литов­ско-русских войск против прусского и ливонского Орденов.

Современники признавали достоинства и прусских, и литов­ских вооруженных сил. О пруссах Дюсбург писал, что у них были «мужи испытанные и тонкие в военном деле» (viri experti et subtiles in bello) [1564]; автор Рифмованной хроники постоянно упоминает сильное войско литовцев [1565]. «Воинственных литви­нов» знает эстонский народный эпос [1566]. Наконец, и русским былинам хорошо известна «хоробра Литва» [1567].

Войско важнейший элемент политического строя, госу­дарственного аппарата. Оно находилось в распоряжении ве­ликого князя, им управляли представители нобилитета, онослужило политическим целям феодального сословия.

Религиозные воззрения. Для более полной характеристики политического строя и лучшего понимания литовско-русских отношений уместно коснуться здесь вопроса о роли языческой идеологии в Литве и причинах ее столь дли­тельного существования. Я не буду входить в детали вопроса о верованиях и обычаях, в чем после работ А. Ф. Мержинского, М. Альсейкайте-Гимбутиене, И. Балыса и других едва ли есть нужда [1568]. Выше уже отмечалось, что литовские (как и прусские) верования и обычаи во всем существенном сходны с древнеславяпскими.

Общность литовских и славянских (позднее древнерусских) обычаев восходит к глубокой старине, когда оба народа были Лзыческими и культ природы и предков составлял основу их воззрений.

Древняя Русь опередила Литву, и язычество в ней уходило в прошлое. Как говорил Кирилл Туровский: «уже бо не наре­кутся богом стихии, ни солнце, ни огнь, ни источницы, ни дре­ва». Но древние обычаи были живучи, и русский-христианин лег­ко подмечал в Литве XIII в. то, во что верили его собственные деды и прадеды. В Литве существовали зримые остатки тоте­мизма. Волынский летописец писал, что Миндовг «в лес рощениа въхожаше, в ноу и не смеяше ни розгы оуломити» [1569]. Но остатки подобных воззрений долго жили и в Белоруссии [1570]. Вера в души предков -норма жизни в Литве [1571], но ведь «навье» еще в 1092 г. тревожили покой и полочан. Вера в оборотяей в Литве восходит еще к тому далекому времени, когда жи­тели литовской земли назывались (по Геродоту) неврами и бы­ли известны греческому историку своей способностью превра­щаться в волков [1572], но, как писал автор «Слова о полку Игореве». подобным свойством обладал и один из полоцких князей, а волынский летописец привел под 1201 г. предание о том, что и половецкий хан по смерти обратился в рыбу: «рыбою ожив­ило» в Дону.

Литовцы, как и славяне, верили в потусторонний мир. Хро­нист Генрих сообщает, что повесились жены литовцев, погиб­ших от рук рыцарей, и добавляет: «Это потому, конечно, что они надеялись вскоре же встретиться с ними в другой жизни» [1573]. Подобные факты были хорошо известны и славяно-руссам. Выше мы говорили о развитии литовской языческой идеологии: фор­мировании пантеона богов, о соединении в руках князей функций государственной и жреческой власти.

Литовское язычество, оставаясь идеологией сильного госу­дарства, под власть которого входила Белоруссия, где господ­ствовало христианство, вероятно, вело борьбу за сохранение своих позиций. Следы воинствующей языческой идеологии находим в замечательной глоссе к южнорусскому переводу XIII в. хроники Иоанна Малалы по поводу ереси Совия. Вера в Совия проводника душ в иной мир сочетается здесь с утверждением о превосходстве обряда сожжения умерших над другими обрядами. Позволю себе привести отрывок из этого памятника [1574].

К умершему Совию явился один из его сыновей, поужинал с ним и занялся устройством отцу ложа: «Сътвори ему ложе и погребе и в земли. На оутрие въпроси его въставшима: добро ли покоигце имел еси? Оному же възопившю: ох, червьми изеден бых и гады!

Пакы ж на оутрии сътвори ему веч(е)рю и вложил его в о скриню древяну и полояшл и [спать]. На оутрие въпроси и, онъ ж реч(е): яко бчелами и комары миогыми снеден бых; оухъ ми, яко тяжко спах!

Пакы ж на оутрие сътворив краду огньиж в елику и връже и на огнь. На оутрие ж въпро­си его: добре ли почил еси? Оному же рекшю: яко детищь в колыбели сладко спах».

Можно строить догадки об эволюции литовского язычества в течение XIII-XIV вв., но бесспорно, что вплоть до унии (а в Жемайтии и несколько позднее) оно сохраняло свои пози­ции [1575]. Теоретически это закономерно, ибо надстройка отстает в своем развитии от базиса. Верования одна из наиболее консервативных идеологических форм. К тому же в Литве хотя и была политическая потребность в христианской идеологии, но длительное время отсутствовали подходящие исторические ус­ловия для ее внедрения. Введение христианства в стране, на­ходившейся в окружении государств, сделавших это самое христианство лозунгом борьбы с ней, дело не простое. Это, очевидно, понимали и сами литовские князья.

Христианство мояшо было заимствовать либо из Руси, либо из Польши, либо от немцев (Рига, Орден), или, наконец, непо­средственно от курии. Если на Руси князь Владимир, понимая политическое значение подобного акта, решился на него после долгих размышлений, то подобным образом действовали и ли­товские князья. Политика наступления на Русь не позволяла официально принять православие, как принимали его те литовские князья, которые правили в русских землях; поли­тика борьбы с Орденом (его преобладание в Прибалтике отодви­гало на второй план и Ригу и самое курию, как стало ясно после попыток христианизации при Миндовге [1576], Витене и Гедимине) не позволяла принять католичество, особенно в силу сопротивления этому и языческой Жемайтии, и православной Белоруссии.

Главным препятствием к принятию католичества Литвой был Орден, который не только сделал религию символом кровавого разбоя [1577], но, как это ни парадоксально, деятельно подбивал близких ему жемайтских нобилей к отказу от принятия хри­стианства [1578]. Такая политика Ордена понятна: он ослаблял единство Литвы и укреплял свое право на существование как воинствующей церковной корпорации.

Литовское правительство избрало единственно возможный при его политическом курсе путь: провозгласило, как это ясно из речи Гедимина к послам папских легатов, полную веротер­пимость в великом княжестве. В дальнейшем, когда укрепле­ние Русского централизованного государства сделало проведе­ние принятой внешней политики более трудным, литовское правительство, пойдя на сближение и унию с Польшей, свя­зало с этим актом и принятие христианства [1579].

Собранные факты позволяют прийти к таким выводам отно­сительно эволюции политического строя.

Политический строй Литвы прошел следующие этапы раз­вития: конфедерация земель, затем их союз, возглавленный князьями Аукштайтии, и, наконец, относительно единая ранне­феодальная монархия.

Власть монарха (великого князя) выражала интересы феодального сословия, представители которого составляли совет при великом князе. При совете имелось делопроизводство и ар­хив, где хранились печать, договоры, грамоты и т. п.

Органы дворцово-вотчинного и местного управления (возглавляемые печатниками, тиунами, конюшими, воеводами, кастелянами и т. п.) также находились в руках нобилей--васса­лов великого князя. Вассальная иерархия состояла из князей,

служебных князей и бояр. Они ведали не только внутренним управлением, но и внешнеполитическими делами (они входили в посольства для переговоров, заключения соглашений и т. п. с другими странами).

Опорными пунктами управления были города-крепости и крупные села; их административная, судебная, финансовая и военная власть распространялась на тяглое и лично свобод­ное население окрестных волостей. С укреплением власти ве­ликого князя была введена регулярная гарнизонная служба в крепостях страны.)

Особенностью политического строя Литовского великого княжества была неоднородность его состава. Оно делилось на три части Аукштайтию, Жемамтию и Белоруссию. Такая неоднородность есть результат исторических условий его обра­зования. Превращение Литовского государства в Литовское великое княжество было ускорено потребностью обороны от наступления немецких рьщарзй, а также некоторых русских и польских князей; оно произошло поэтому в форме соглаше­ния аукштайтского правительства с жемайтским нобилитетом и белорусским боярством и сопровождалось признанием за ними широкой феодальной автономии и иммунитетных прав.

Раздел второй
ОЧЕРК ПОЛИТИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ (до 1340 г.)
1. УКРЕПЛЕНИЕ ЛИТОВСКОГО ГОСУДАРСТВА И ПРЕВРАЩЕНИЕ ЕГО В ЛИТОВСКОЕ ВЕЛИКОЕ КНЯЖЕСТВО

Образование Литовского государства протекало в относи­тельно благоприятных условиях потому, что Литва была уда­лена от более сильных соседей.

С севера она граничила с землями латышей и эстонцев. Отсюда Литве не угрояала опасность. Напротив, к территори­ям, которые служили литовской знати источником дани и добычи, следует отнести земли (в том числе и находившиеся в за­висимости от Руси) ливов, латгалов и эстов. Немецкий хронист Генрих писал, касаясь положения в Нижнем Подвинье: «Власть литовская до такой степени тяготела над всеми жившими в тех землях племенами, что лишь немногие решались жить в своих деревушках», а больше других страдали латгалы [1580].

Отдельные литовские князья-нобили в поисках дани и добычи совершали регулярные набеги на Латгалию, доходя до Валка и даже до Саккалы в земле эстов; ливы и латгалы, по выраяданию хрониста, были «кормом и пищей литовцев» [1581].

К востоку от границ Литвы лежали русские земли. v

С раздроблением Древнерусского государства даннические отношения литовских земель к русским князьям уходили в прошлое. Только былины хранили память о давних временах, когда сам Илья Муромец жил

«... в хороброй Литвы По три году поры-времени Выхаживал дани-выходы от князя Владимира» [1582].

Во второй половине XII в. политическая сила Древнерусско­го государства перешла прежде всего к Владимиро-Суздальской Руси и связанной с нею Новгородско-Псковской земле, а также к землям Галицко-Волынской и Полоцко-Минской. Каждая иа этих земель решала задачи большой политической важности; взаимоотношения с Литвой входили в них составной частью.

С 80-х годов XII в. летописи отмечают во все возрастающей силе и на все более широком пространстве набеги литовских дружин на псковские и новгородские земли [1583]. Со стороны владимиро-суздальских кпязей и новгородско-псковских бояр не видно, однако, ответных походов в глубь Литвы; сказывалась по­литическая раздробленность Руси; в лучшем случае русские вой­ска перехватывали литовские дружины, отбирая у них добычу.

То же наблюдается и в полоцко-минских землях. Если во. второй половине XII в. еще встречались факты использования литовских войск полоцкими и минскими князьями в феодальных войнах иа Руси (1162, 1180, 1198 гг. [1584]), то ближе к XIII в. такие факты исчезают. «Слово о полку Игореве» отметила утрату русскими, прежде всего полоцкими, князьями былых позиций не только в Литве, но и на Подвинье:

«и Двина болотом течет

оным грозным полочаном под кликом поганых Един же Изяслав, сын Васильков

позвони своими острыми мечи

о шеломы литовьскыя, притрепа славу деду своему Всеславу, а сам под чрълеными щиты

на кроваве траве притрёпан литовскыми мечи» [1585].

На юге Черная Русь отделяла Литву от основных галицковолынских центров. Когда по смерти Романа Мстиславича эту часть Руси охватили боярские распри, осложненные вторже­ниями венгерских и польских феодалов [1586], литовское наступ­ление стало настоящей «бедой». Литовские и ятвяжские дру­жины постоянно опустошали не только Волынь, но также

Черниговгцину и Смоленщину [1587]. Следовательно, политическая разробленность на Руси была фактором, содействовавшим консолидации Литвы; ее нобилитет находил здесь богатые источ­ники дополнительных доходов.

Наконец, западные границы Литвы, сопредельные прусским землям Судовии (Ятвягии), Бартии, Надровии и Скаловии, были достаточно удалены от крупных польских княжеств.

Утверждение нового общественного строя в Литве происхо­дило в форме борьбы за установление феодальной монархии. Литва принадлежит к числу тех восточноевропейских стран, в которых этот процесс нашел более подробное отражение в источниках лишь на той стадии, когда развитие литовской монархии стало вопросом международной политики. Нам пред­стоит рассмотреть главные события политической борьбы, начиная с XIII в. и вплоть до конца княжения Гедимина (1341 г.). Эта борьба, начавшись на коренной литовской земле, распространилась также на территорию Латвии, Пруссии и Белоруссии; захват Белоруссии литовскими феодалами положил начало превращению небольшого Литовского государства в Литовское великое княжество.

Выше отмечалось, что монархии в Литве предшествовала сперва конфедерация земель, затем их союз, отраянный в договоре 1219 г. В середине XIII в. ведется борьба за единовластие, которую возглавляет сильнейший из аукштайтских нобилей князь Миндовг в это время Литовское государство было достаточно сильным; служа растущему классу феодалов, оно в то же время объективно выражало прогрессивную тенденцию развития литовского общества.

Говоря об объединении литовских земель, надо, помимо внутренних, основных предпосылок этого процесса [1588], иметь в виду также и внешнеполитические условия, которые в начале XIII в. резко изменились и продолжали меняться с порази­тельной быстротой.

В 1201 г. немецкие крестоносцы, обосновавшись на Двине, приступили к созданию здесь своих феодальных колоний. Ра­зорение немецкими захватчиками Восточной Прибалтики [1589]и их вторжения в собственно литовские земли не только лиша­ли значительную часть литовских нобилей выгодных источни­ков дохода, но и создали угрозу их дальнейшему самостоятель­ному существованию. Литовские князья предпринимали настойчивые попытки уничтожить немецких рыцарей. Хроники полны сообщениями о набегах литовских войск на немецкие опорные пункты, включая и Ригу.

Уже епископ Мейнгард с первых же шагов столкнулся с литовцами: «в ближайшую зиму литовцы, разорив Ливонию, весьма многих увели в рабство» [1590]. В дальнейшем литовцы, которые распоряжались в Подвинье [1591], совершали походы в союзе с ливами на Ригу (1204 г.) [1592], перехватывали на Двине немецких рыбаков(1201г.) [1593],послов епископа в Полоцк (1206 г.) [1594]; вредили рыцарям в Турейде (1206, 1207 гг.) [1595]. Литовские отряды нападали на занятую рыцарями крепость Кокнесе (1210 г.) [1596], на Трикатую и Леневарден (1213 г.) [1597], угрожали Толов.е (1214 г.) [1598]. Во главе этих действий литовцев стояли гшязья-нобили: это--«богатый и могущественный» Свельгате [1599]; это-dux et princeps Стексе [1600] и «множество других кня­зей и старейшин (princeps ас seniores) литовцев» [1601].

Не имея необходимых сил и стараясь посеять вражду между народами, Орден до поры терпел походы литовских войск за традиционной данью в земли латышей и эстонцев. Иногда та­ким походам предшествовали литовско-немецкие перемирия. Так было в 1201 г., когда литовцы, установив с рижанами «дру­жеский союз», сами по Двине направились в Земгалию [1602]; по­ход их сорвался лишь потому, что полоцкий князь, защищая здесь свои права, двинулся с войском в Литву; в 1205 г. литов­ский отряд прошел за данью в землю эстов; рижанам ничего не оставалось делать, как приветствовать его; хронист заме­чает, что у рижан дрожали руки от страха, когда они угощали этих литовцев питьем; в 1212 г. литовцы пришли в Кокнесе «и просили мира и пропуска к эстам»; Орден пропустил их в еще непокоренную Саккалу [1603].

Уже в это время Орден не упускал случая нанести урон Литве, столкнуть с ней земгалови латгалов. Видимо, его де­магогия о защите их от литовской угрозы, а главное сговор с местной знатью, первоначально имели успех, хотя сами на­падения на Литву приносили Ордену мало пользы: большой поход немецко-земгальских войск (вооруженных баллистами)

в 1208 г. закончился разгромом нападавших 25; не изменил по­ложения и поход латгалов, предпринятый в следующем году [1604].

Наступление рыцарей на восточную Земгалию привело к сближению земгалов с Литвой. В 1219 г., когда часть земгальских нобилей передала рыцарям замок Межотне за помощь «против литовцев», то «старейшина (senior) других земгалов» в союзе с литовцами изгнал немцев оттуда, а замок был сильно укреплен. Однако в 1220 г. с помощью разнообразной осадной техники (осадная башня, большие и малые стенобитные маши­ны, баллисты, ежи для подкопа вала и т. п.) рыцари овладели Межотне [1605]. И все же первоначально немецкое наступление про­стиралось главным образом на земли, лежавшие к северу от Двины. Южнее, кроме Межотне, был ранее захвачен Селпилс (1208 г.) [1606]. Сопротивление, оказанное крестоносцам со стороны эстонцев и латышей, долгое время лишало Орден возможности организовать вторжение в Литву, что имело для нее немало­важное значение.

Получая возрастающую поддержку Германии, Дании, Шве­ции и особенно папской курии [1607], крестоносцы овладели Юрье­вом (1224 г.) и захватили острова Сааремаа и Муху (1227 г.). Утвердившись в Эстонии, Орден стал предпринимать попытки двинуться в Русь и в Литву. Здесь его ожидали крупные не­удачи. Встреча с русскими закончилась полным поражением от войск князя Ярослава Всеволодовича на р. Эмайые (1234 г.) [1608].

Отношения с Литвой особенно обострились, когда Орден на­чал развивать наступление на земли земгалов и куршей. Уже в 1228 г. источники отметили разорение Ливонии объединен­ными войсками земгалов и куршей [1609]. На это магистр ответил походом 1229 г. на землю Нальзен, в которой нет оснований видеть землю Н а л ыпена йску ю (для подобного похода Орден не имел сил), а правильнее, вместе с С. Заянчковским, считать ее землей Малейсине, лежащей между Земгалией и Литвой [1610]; рыцари имели столкновение с литовцами на р. Иммере [1611]. По данным Рифмованной хроники, было убито 2 тыс. литовцев и захвачено 2500 лошадей.

Орден сумел закрепиться в земле куршей, которые подпи­сали мир с рыцарями в 1230 г. [1612], понуждаемые неурожаем и голодом; восточная и западная Земгалия также признали власть Ордена: папский легат Вильгельм из Модены разделил вновь завоеванные земли, включая и земгальские,между Орденом и епископами [1613]. Рижский епископ Николай уже грезил о заво евании Жемайтии [1614].

При деятельном участии папского легата Вильгельма было собрано большое войско, состоявшее из немецких рыцарей, подвластных эстов и отряда «союзных» псковичей [1615]. Этот поход был направлен уже на Жемайтию и привел к битве при Шау ляй. С. Заянчковский путем кропотливого анализа топоним мических данных пришел к выводу, что Soule Рифмованной хроники или terra Sauleorum хроники Вартберге это земля Саулия, одна из жемайтских волостей у истоков Дубиссы в се­верной части края, неподалеку от границ Земгалии [1616], ее центр Шауляй.

Битва при Шауляй (1236 г.) закончилась блестящей побе­дой литовцев. Хронист говорит mich jamert manches heldes lip [1617]. По его данным, погибло одних рыцарей 48 во главе с магистром, не считая большого числа пехоты. Папа в булле называл цифру в 50 рыцарей [1618]. В науке высказано и поддержано очень вероятное предположение, что во главе литовских войск в этой битве стоял жемайтский князь Выкинт [1619]. Именно поэтому позднее, в 1248 г., рижский епископ писал князю Даниилу Рог мановичу, что крайне неохотно пошел на мир с Выкинтом («Нем­цем же отвещавшим Данилу: яко тебе деля мир створим со Выкынтом, зане братью нашу многу погуби») [1620].

Земгалы преследовали и добивали отступавших рыцарей. В результате поражения немецкие захватчики были отброшены за Двину; сбросили иго Ордена земли куршей [1621] (где были пере­биты рыцари и священники) и земгалов [1622]. Битва под Шауляй крупная веха в борьбе литовского народа за независимость.

Поражение вызвало панику в Ливонии die cristen wurden alle//da zu Nieflande unvro [1623];икак сообщает Герман Варт­берге, «уцелевшие братья» вместе с епископами рижским, дерпт- ским и эзельским per flebiles literas к папе Григорию IX просили удовлетворить их просьбу о слиянии Ливонского .ордена с орденом Тевтонским [1624], который в это время разорял прусские, помезанско-погезанские земли Привислинья.

Поражения немецких крестоносцев на Эмайые (1234), при Шауляй (1236) и в Дорогичиие (1237) [1625], а также новые задачи, которые они себе ставили, готовясь продолжать захватниче­ские войны и намереваясь завоевать Русь и Литву, вызвали •объединение сил агрессоров.

В результате длительных переговоров при деятельном учас­тии папской курии в 1237 г. было достигнуто объединение Ор­дена меченосцев с прусским Орденом. Магистр меченосцев стал ландмейстером тевтонского Ордена. Подготовка широкого наступления привела также к объединению сил немецких и датских феодалов-крестоносцев. При содействии папской курии в 1238 г. в Стенби быдо заключено соглашение, определившее немецкие и датские владения, захваченные в Эстонии.

I На первый план среди врагов Литвы выдвинулся, таким обра­зом, более сильный Тевтонский орден. Заливая кровью прусские земли, он продвигался к литовским границам. Борьба литов­ского народа с наступлением тевтонов будет рассмотрена ниже, а сейчас обратимся к истории литовско-русских отношений.

Орден делал все возможное, чтобы воспрепятствовать ли­товско-русскому сближению, используя разобщенность рус­ских князей и их страх перед растущей силой Литвы. Кое в чем ему это удалось: в 1207 г. полоцкий вассал князь Вячко уступил епископу рижскому половину своей земли и замка Кокнесе за помощь «против нападений литовцев» [1626]. В 1212 г. князь полоцкий Владимир, заключая мир с Ригой, также имел в виду литовскую угрозу [1627]. Тогдашних русских князей при­влекала возможность использовать Орден против Литвы.

Литовская угроза была вполне реальной; набеги на русские земли происходили все чаще (1224, 1225,1226,1229,1234 гг.), охватывая все более обширные районы Новгородской, Полоцкой и Смоленской земель [1628]. Особенно грозным был поход 1226 г.: «бе бо рать велика зело, яко же не была от начала миру», под удар попали Торжок, Торопец, Полоцк, Смоленск.

Понятно, что правительства отдельных княжеств искали средств предотвратить опасность, тем более что постоянные вой­ны в Подвинье нарушили и традиционные связи русских городов с остальной Европой. Первоначально выход видели в согла­шении с Ригой и Ливонским орденом. Так родился русско-немецкий договор 1229 г., имевший силу для Смоленска, Полоцка и Витебска; так возник и псковско-немецкий договор 1228 г. приведший к участию псковского отряда в битве при Шауляй на стороне немецких рыцарей.

Политические отношения усложнились, и развитие событий одновременно понуждало ту же, литовскую и русскую знать искать соглашения для отпора Ордену. Русское и литовское население Подвинья совместно выступало против рыцарей» В 1203 г. русское войско из Ерсике вместе с литовцами нападало на Ригу 51а, и позднее «козни русских и литовцев» 52 не зря тре~ вожили Ригу. Уже в это время стали складываться соглашения тех или иных русских центров с Литвой. Например, в подвла­стном Полоцку городе-крепости Ерсике правил князь Все­волод, ярый враг Ордена. «Он был женат на дочери одного иё наиболее могущественных литовцев [Даугеруте] и, будучи, как зять его, для них почти своим, связанный с ними сверх то­го и дружбой, часто предводительствовал их войсками, облегчал им переправу через Двину и снабжал их съестными припасами, шли ли они на Руссию, Ливонию или Эстонию» 53. Здесь мы име-? ем драгоценное указание на то, каким образом ближайшие к Литве русские феодальные княжества втягивались в зависи­мость от литовских правителей.

Общий интерес диктовал укрепление литовско-русских свя­зей. В 1213 г. тот же Даугеруте «с большими дарами отправил­ся к великому королю новгородскому и заключил с ним мир­ный союз» 54. Можно думать, что уже в 1212 г. поход войск Мстислава Удалого был согласован с действиями литовцев в Подвинье55. Этот первый известный нам литовско-новгород-* ский договор таил в себе угрозу Ордену; поэтому рыцари пере-* хватили Даугеруте на обратном пути, и он кончил свои дни в венденской тюрьме. Но все же в русском походе 1221 г. из Нов-* города на Венден под руководством князя Юрия Всеволодо­вича 66 участвовал и литовский отряд, «и где русские нанесли меньший вред, там приложили руку литовцы». Позднее этот отряд численностью в 600 человек целый месяц оставался во Пскове, опасаясь возвращаться через владения Ордена67.

Наметилось сближение и Полоцка с Литвой. Всеволод, князь Ерсике, хотя и признал власть Ордена, но был обвинен рыца­рями в том, что «постоянно помогает литовцам и советом, и делом»68; когда рыцари выступили против этого города, Все­волод получил помощь от литовцев, которые в конце концов разбили немцев [1629].

В свете приведенных фактов делается понятно, что и договор литовских князей с Галицко-Волынской Русью, заклю­ченный в 1219 г., -не случайность, а закономерный акт оп­ределенной политики. Видя возрастающую угрозу со стороны Ордена, наиболее влиятельная часть литовского нобилитета решила действовать объединенно, чтобы, обеспечив себе бе­зопасность с юга, успешнее воевать против рыцарей на севере. Волынским князьям этот договор облегчил борьбу за освобож­дение и воссоединение Волыни и Галичины.

Особенно заметно это на русско-польских отношениях: именно литовские походы побудили Мазовию пойти на мир с Волынью [1630]. Предполагалось участие Литвы и в русском по­ходе на Калиш [1631]. Когда после передачи Конрадом Мазовецким Дорогичинской волости добжиньским рыцарям в 1237 г. [1632] угро­за немецкой агрессии распространилась и на Волынь, литовскорусский союз вновь оказался полезен. Около 1237 г., освобо­див Дорогичин от отряда магистра Бруно, князь Даниил Ро­манович парализовал противодействие князя Конрада тем, что «возведе» на него «Литву Манъдога [и] Изяслава Новогородьского» [1633]. Отсюда можно заключить, что к этому времени среди участников договора 1219 г. именно князь Аукштайтии Миндовг приобрел наибольшее влияние и силу, при­чем достойно внимания, что в польском походе литовские вой­ска участвовали вместе с чернорусскими.

Волынско-литовский союз был, видимо, использован и против черниговских князей, которые претендовали на галицкий стол. Уже в 1220 г. литовские войска сильно опустошили Черниговщину [1634]; враждебными оставались черниговско-литовские отношения и позднее, судя по тому, что уже накануне татарского нашествия черниговский князь Ростислав Михай­лович, заняв Галич, предпринял большой поход против Лит­вы [1635]; именно тогда войска князя Даниила Романовича осво­бодили Галич, а черниговский князь, узнав о падении столицы, бежал в Венгрию.

Резкое ухудшение международного положения Руси после татаро-монгольского нашествия, распространение немецкой аг­рессии на собственно русские земли, а также изменение форм литовс ой политики на Руси, вызвали существенные переме­ны в русско-немецко-литовских отношениях.

Нет надобности здесь описывать историю нашествия татаромонгольских полчищ на Восточную Европу и борьбу народов за независимость. Это сделано нами в другой работе [1636]. Здесь важно отметить значение этого события для Литвы и его влия­ние на политику литовского правительства.

Героическая борьба русского и других народов нашей стра­ны имела огромное значение для Литвы: литовцы не знали ужа­сов этого монгольского нашествия и не попали под иго татаромонгольских ханов. Попытки некоторых исследователей, в частности И. Пузыны, на основании поздних литовско-русских летописей сделать предположения о литовско-татарской вой­не, не могут быть приняты ввиду общей недостоверности при­влеченного им источника [1637]; его археологические догадки также оказались неосновательными [1638]. Источники не знают о вторже­нии татарских войск ни в Литву, ни в земли, захваченные немецкими рыцарями.

Уцелели от монгольского разорения также Полоцко-Минские и другие земли Белоруссии. Черная Русь (Новогородок, Слоним, Волковыйск), Городенские, Турово-Пинские и Берестейско-Дорогичинские земли не были завоеваны татаро-монголь­скими феодалами [1639]. Разоренной и ослабленной Руси грозило татаро-монгольское иго, с севера и запада готовили наступле­ние Швеция, Орден и Дания. В этих условиях литовские кня­зья стали проводить более активную политику в отношении Полоцка, Новгорода и Смоленска.

Меняются и формы этой политики. Намечается переход от набегов на русские города и земли к их занятию дружинами ли­товских князей. Последнее происходило (как свидетельству­ет история Полоцка, а поздиео Волыни и Смоленска) в резуль­тате сговора с местным боярством, напуганным татарской или немецкой угрозой [1640].Смоленщина была затронута монгольским нашествием и, видимо, тогда же сюда был приглашен один из литовских князей; очевидно, и полоцко-минские земли уста­новили какой-то modus vivendi с Литвой. Это было неизбежно, так как Полоцко-Минская земля, потеряв большую часть сво­их позиций в литовских и латвийских землях, сама попадала теперь под удар немецкого Ордена и Литвы. Правда, литовское наступление проходило не в виде единовременного похода и захвата. Это было постепенное проникновение, которое не раз сопровождалось отступлениями.

Главным препятствием для Литвы стало то, что ВладимироСуздальская и Галицко-Волынская земли, несмотря на татар­ское разорение, сумели восстановить свое хозяйство, упрочить единство и оказать поддержку западнорусским землям в защите их независимости. Уже в 1239 г. владимиро-суздальский князь Ярослав Всеволодович изгнал из Смоленска литовского князя; смоленский стол занял суздальский ставленник [1641]. Тогда же по распоряжению князя Александра новгородцы соорудили ук­репления на реке Шелони [1642], вдоль которой не раз случались литовские набеги.

Наконец, были упрочены политические связи ВладимироСуздальской земли с Полоцком. Выражением их явился брак князя Александра Ярославича с дочерью полоцкого князя; по­литическое значение этого брака было подчеркнуто тем, что его отпраздновали в Торопце опорном пункте обороны от литовских набегов [1643]; в Витебске также сидели союзники суз­дальских князей [1644].

Решающие удары, нанесенные русскими войсками швед­ским захватчикам на Неве (1240) и немецко-датским на Чуд­ском озере (1242 г.), имели выдающееся значение и для Литвы,, так как впервые был остановлен немецкий натиск на Восток, открылись возможности к совместным литовско-русским действиям против крестоносцев на северо-западе.

Успешное окончание феодальной войны в Галицко-Волынской земле ознаменовалось победой войск князей Даниила и Василько Романовичей в битве под Ярославом (1245 г.). В это время волынско-литовские отношения оставались союзными: по просьбе волынских князей Миндовг прислал им на помощь свою рать («посласта в Литву помощи просяща и послана бысть от Миндога помощь»); правда, она, как и польская по­мощь, не поспела к битве75. Установление власти монгольских ханов над Галицко-Волынской Р.усью первоначально не за­крывало пути к совместным русско-литовским действиям про­тив Орды.

В это время, однако, в самой Литве назревали события, весьма осложнившие литовско-русские отношения. Эти события не раз изучались историками, что понятно, ибо они на короткий срок обнаруживают, в каких трудных внешнеполитических условиях происходило укрепление литовской монархии. Лит­ва поздно вышла на международную арену: ее все теснее ок­ружали феодально развитые страны, правительства которых опасались усиления нового, к тому же языческого, государства.

Стараясь упрочить единую государственную власть, пра­вительство Миндовга отнимало собственность у многих местных династов, раздавая ее мелкому служилому люду; старые кня­зья получали взамен держания в других землях. Все шло от­носительно гладко, пока Миндовг действовал в пределах Аук­штайтии. Но его наступление на права жемайтских князей вы­звало феодальную войну. Волынская летопись, враждебная Миндовгу, сообщает, что когда Миндовгом «поймана бе вся земля Литовьская», тогда и «бещисленое имение» жемайтских князей Товтивила, Едивида и, видимо, их дяди Выкинта тоже было «притрано» великим князем. Чтобы отделаться от жемайтских князей-изгоев, Миндовг отправил («пославппо») их «на Русь воевать, ко Смоленьску», пожаловав в держание то, что они там завоюют («и рече: што кто приемлеть собе держить»). Насколько можно судить по данным Суздальской и Новгородской летописей (датировка не точна: 1248 и 1245 гг.), поход жемайтских князей затронул полоцко-витебские земли и северную часть Смоленщины. Натолкнувшись на объеди­ненные действия суздальских, московских, тверских и других: войск, литовские князья были разбиты у Зубцова. Папский посол Иоанн Плано-Карпини, проехавший осенью 1245 через;

Русь, подчеркивал, что тогда литовцы «часто и тайно насколько могли, делали набеги на земли Русские»7 6. Фактически Миндовг «изгна» жемайтских князей, «върожбью бо за ворожьство с ними» и собирался покончить с ними («наела на не вой свое, хотя убити и»). Князья узнали об угрожающей им опасности и бежали ко двору князя Даниила Романовича. Миндовг че­рез послов просил волынского князя: «не чини има милосшт.

Но волынский князь, бывший в родстве с князьями Жемай­тии, рассудил иначе. Он предвидел, к чему может привести рас-; пространение литовской власти на Полоцк, Смоленск, Пинск и другие центры, и счел удобным момент для организации широ­кого наступления на Литву, вроде тех походов, что предпри­нимались им совместно с польскими князьями на пруссов (см. часть III, раздел второй, § 2). Князь Даниил отправил послов к польским князьям, «река: яко время есть христьяномь на поганее, яко сами имеють рать межи собою». Однако польские князья, на словах согласившись участвовать в походе, на де­ле решили не вмешиваться в опасную для Польши борьбу. Это был первый успех правительства Миндовга.

Жемайтский князь Выкинт был направлен князем Даниилом в качестве дипломата в Ятвягию, Жемайтию и Ригу. Его мис­сия удалась: «серебром и дарми многими» он привлек ятвяжскую знать; склонилась на его сторону и «пол Жемойти»,т.е., вероятно, западная Жемайтия, тогда как в восточной уже распо­ряжался Миндовг, войска которого захватили и Черную Русь. Заключили с Выкинтом мир и рижане, рассчитывая таким образом ослабить, а если удастся, то и захватить часть Литвы.

Мне представляется, что главный просчет допустило пра­вительство Миндовга, развернув наступление в сторону Смолен­ска, а не в защиту прусских и жемайтских земель от немецкой угрозы. Этот просчет и породил противоестественный и вред­ный для прогресса Восточной Европы волынско-жемайтсконемецкий союз. Разгорелась война. Волынские войска дейст­вовали в районе городов Новогородок, Волковыйск, Слоним, Здитов, а войско Товтивила, состоявшее из его дружины, а также русской, ятвяжской и половецкой ратей, двинулось в глубь Литвы, где «многое воевание бысть». Видимо, жемайт­ские князья отстояли свои права, хотя, может быть, и не во всей Жемайтии. Затем Товтивил вместе с «полоном Даниловым» прибыл в Ригу, где был принят «с великою честью» и кре­щен; здесь ему обещали помогать «божии дворяне, и пискуп и вся воя рижская». Вероятно, в это время власть Товтивила [1645] распространилась и на Полоцк. Угроза независимости Ли­товского государства возрастала.

Но правительство Миндовга было достаточно осведомлено о политическом положении в Прибалтике и,в частности, об ост­рых противоречиях, существовавших между Орденом и рижана­ми. Литовский князь связался с магистром Андреем Стирландом, предлагая ему не поддерживать жемайтских князей; Миндовг подкупил магистра: «убеди и дарми многыми» [1646]. Чтобы сделка выглядела официально, магистр настоял на отправке литов­ских послов к папе Иннокентию IV. Вскоре магистр при содей­ствии хельминского епископа короновал Миндовга изготов­ленной в Риге короной. Это соглашение свидетельствует, что феодальная война в Литве стала событием международного значения. Ценой крещения один противник, т. е. Рига, был вы­веден из игры. Этого политического курса в отношении Риги и Ордена позднее с успехом будут держаться, как увидим, правительства и Витеня, и Гедимина. Ниже мы еще коснемся этой стороны дела в связи с историей борьбы литовского народа за независимость [1647], пока же вернемся к литовско-русским от­ношениям.

Волынский летописец не сомневается, что Миндовг крестил­ся по дипломатическим соображениям («крещение же его льстиво бысть») и что эта политика не была популярна в стране («и крещение неволею приняли быша»). Как бы то ни было, Ри­га должна была выйти из войны против Литвы; крайне не­охотно архиепископ Николай порвал отношения с жемайтским князем. Товтивил бежал из Риги в Жемайтию ко двору Выкинта, где стояли его военные силы, и вновь выступил против Мин­довга («иде на Миидога»), который получил от Ордена неболь­шой отряд рыцарей. Война шла с переменным успехом. Миндовг решил избежать открытого боя («не битися с ними полком») и укрылся в крепости Ворута, где с ним стоял и немецкий отряд. Под этим городом произошла не битва, а рыцарский турнир («и гонишася на поли подобно игре»), после чего войско Товти­вила возвратилось в Жемайтию.

Затем Миндовг, «собрав силу велику», в свою очередь осаж­дал жемайтских князей в городе Выкинта Твиремете. Здесь его встретило русско-половецкое (ятвяги уже не участвовали) и жемайтское войско (в том числе большое народное ополчение«мнози пешци»). Твиремета Миндовг не взял, сам был ра­нен и вернулся «в землю свою» [1648]. Междоусобная борьба, однако, продолжалась («многым же ратьным бывшим межи ими»).

В этих войнах участвовали и волынские князья, которые водили в поход половецкую рать, а также дружины пинских князей; последние, почувствовав силу Литвы, пытались вый­ти из-под власти Галича (они «имеяху лесть» и шли в поход «неволею»). Следовательно, литовское правительство сумело и здесь использовать в своих интересах отсутствие политическо­го единства на Руси. Поход волынских войск первоначально охватил Черную Русь: войска «плениша» землю Новогородскую, один из отрядов занял Гродно, затем князья послали «многи своя пешьце и коньникы на грады их и плениша всю страну их (вар.: всю вотчину их страны их)» [1649]. В ответ литовская рать сы­на Миндовга, вероятно, Войшелка, повоевала окрестности Турийска. Одновременно Миндовг принудил Товтивила к бег­ству «из Жемоити и ятвязей», подкупив последних «серебром многим» [1650]. Завоевать Литву никому не удалось.

Дело пошло к миру, который от имени Литвы заключил (око­ло 1253 г.) Войшелк; договор был скреплен браком Шварна Даниловича с дочерью Миндовга [1651]. По условиям мира Черная Русь осталась за Литвой; в ней правил Войшелк. Но затем князь Войшелк решил оставить «княжение свое», постригся в монахи и передал Черную Русь князю Роману Даниловичу: он дал ему «Новгородок от Миндовга», а Слоним, Волковыйск «и все городы» от своего имени -«от себе» [1652]. Так один из галицко-волынских князейстал вассалом литовского великого князя [1653].

Итак, попытка соседних держав использовать феодальную войну в Литве для уничтожения ее независимости закончи­лась провалом. Правительство Миндовга имело достаточно материальных возможностей, чтобы собрать «силу велику» и отразить прямые удары неприятелей. В конечном итоге именно действия этой силы народных ополчений решили судьбу Литвы. Правительство Миндовга не только удержало под сво­ей властью Аукштайтию и часть Жемайтии, но распространи­ло свое влияние на Черную Русь, а также, как увидим, на По­лоцкую и Пинскую земли. В независимой части Жемайтии разгоралась народная война против объединенных сил ливонских и прусских рыцарей, которые, пользуясь «союзом» с Литвой, подвластной Миндовгу, пытались захватить эту землю [1654].

Отношения Лвтвы с Галицко-Волынской Русью после за­ключения мира недолго оставались союзными. Причиной но­вого конфликта послужил совместный русско-литовский по­ход против татаро-монгольских ханов через Возвягль на Ки­ев [1655]. Волынские войска разорили Возвягль до прихода литов­ско-русской рати Романа Даниловича. В подошедшем войске произошел разлад: князь Роман увел свою дружину («мало лю­дей») к отцу, а литовская рать «люди Миндовгови» во главе с воеводами Хвалом и Сирвидом Рюшьковичами, недовольные делом, пограбили на обратном пути окрестности Луцка. Тогда волынские войска нанесли им тяжелое поражение [1656]. Но и после этого Роман Данилович сохранил какие-то владения в Черной Руси [1657].

Отношения Литвы с Владимиро-Суздальской и Новгородско-Псковской землями также не были дружественными, так как правительство Миндовга вновь выступило с претензиями на Смоленск. С этой целью был, вероятно, использован князь Товтивил, который по возвращении из чешского похода с Во­лынскими князьями, вновь стал вассалом Миндовга [1658] и занял стол Полоцка (где видим его в 1262 г.) [1659]. Полагаем, что поход 1258 г. «Литвы с полочаны» на Смоленск, разорение Войщины и Торжка [1660]дело его рук. Тем более, что позднее, видимо, его сын, полоцкий князь Константин, также будет вассалом ли­товского великого князя. Витебск еще раньше вышел из-под суздальского влияния [1661].

В это время Литва впервые сталкивается с Ордой. Попытка русско-литовского наступления на Киев и действия литовцев в Смоленщине привлекли внимание татаро-монгольских ханов. В 1258-1259 гг. они послали многочисленную рать Бурундая, которая нанесла тяжелый удар по литовским землям с юга. В татарском походе было приказано участвовать и галицковолынским войскам (Бурундай заявил князю Даниилу: «иду на Литву, оже еси мирен поиди со мною»). Войска монгольских ханов «воеваша землю Литовьскую (т. е. Аукштайтию) и Налыпаньскую», а потом были и «на Ятвязех». В Новгород­ской летописи об этом нашествии сказано: «взяша татарове всю землю Литовьскую, а самех избиша» [1662].

Уже во время нашествия литовское правительство (при уча­стии Войшелка и Товтивила) покончило со своим галицким вассалом в Черной Руси, с князем Романом Данилови­чем [1663]. Правда, князь Даниил занял Волковыйск, но остальные чернорусские города и Гродно затем остались за Литвой. Из не слишком ясных сведений Волынской летописи можно за­ключить, что Войшелк вновь стал княжить в Новогородке в ка­честве вассала Миндовга, хотя тот якобы порицал его за при­нятие православия [1664]. В дальнейшем, пользуясь ослаблением юго-западной Руси, войска Миндовга совершали набеги на Камень [1665], Мельник, Небль [1666], союзный Волыни Брянск [1667] и дружественную ей Польшу [1668].

Победа литовского народа в битве при Дурбе (1260 г.) [1669] и освобождение Жемайтии повлекли за собой перемены в отноше­ниях с Владимиро-Суздальской Русью. Великий князь Миндовг разорвал договор с курией и Орденом и отправил послов к Александру Невскому. Послы вернулись и сообщили, что рус­ские рады перемене чувств Миндовга (daB die RuBen weren vro// daB sin gemiite stunt also). Был заключен в 1262 г. мирный и союзный договор, направленный против Ордена [1670]. Князья Александр и Миндовг наметили провести в 1262 г. совместный большой поход против Ливонского ордена, которому грозил / полный разгром. Но,видимо, по вине жемайтского князя Трой ната, опасавшегося чрезмерного усиления Миндовга, литов­ские войска выступили преждевременно, и русские полки, хотя и очень спешили (ilten sere), пришли под Юрьев уже после отхода литовских войск из-под Вендена. Поэтому оба похода не дали желаемых результатов [1671]. В связи с литов­ско-русским союзным договором надлежит отметить, что в По­лоцке оставался княжить Товтивил: Новгородская летопись говорит об участии этого «добра князя» с полочанами и литов­ской дружиной в походе русских войск на Юрьев [1672]; в этом походе участвовали и витебские войска, предводительствуемые, вероятно, князем Константином [1673].

Еще один этап в истории литовской монархии и ее отноше­ний с Русью наши летописи и Рифмованная хроника отрази­ли в связи с interregno после гибели Миндовга. Мы уже го­ворили, что крупные династы оказывали упорное сопротивле­ние объединительной политике правительства Миндовга, ища поддержки в Ордене и на Руси. В 1263 г. эта борьба привела к тому, что старый враг единства-налыненайский князь Дов­монт в тайном сговоре с Тройнатом, который «бяшеть тогда в Жемоити», убил Миндовга и двух его сыновей (1263 г.) [1674]. Далее разыгрались события, которые вновь подтвердили внут­реннюю прочность Литовского государства, где королевская власть имела опору в мелком боярстве (сходном с русским дво­рянством) и городах, а по необходимости широко использовала и помощь союзных и зависимых русских дружин. Власть в стране захватил Тройнат и «нача княжити во всей земле Литовьской и в Жемоити», т. е., как и Миндовг, он правил в Аукштайтии и Жемайтии. Но сам он тотчас вступил в противо­речие с сильным вассалом, полоцким князем Товтивилом, кото­рый, вероятно, претендовал на старыесвоивладения вЖемайтии.

Когда по приглашению Тройната полоцкий князь приехал делить «землю и добыток Миндовъгов», то оба князя искали случая покончить друг с другом. Один из полоцких бояр, Прокопий, участник думы при Товтивиле, выдал его замыслы, и Тройнат, «попередив» соперника, убил его и «нача княжити один». Вокняжение Тройната тотчас же отразилось на судьбах Полоцкой земли. Новгородская летопись сообщает, что «убойци» Миндовга, его «родици», покончив с Товтивилом, «исковаша» и полоцких бояр, которых «изъимали» в Литве вместе с князем. Характерно, что Тройнат действовал в Полоцке осторожно: его представители «просиша» у полочан (летописец здесь же отождествляет их с боярами) выдать сына князя Тов­тивила, чтобы убить его, но тот бежал в Новгород «с мужи свои­ми». Тогда литовское правительство Тройната посадило «свой князь» в Полоцке, по-видимому, Ерденя; но сделано это было по «ряду», так как полочане с Литвой «мир взяша». Одним из условий мира явилось освобождение захваченных бояр.

Правление жемайтского князя не могло удовлетворить аукштайтское боярство и дворянство, чьим приобретениям мог угрожать новый правитель. Местные придворные-конюшие Миндовга-в свою очередь убили Тройната. Этот акт был пред­принят, конечно, в сговоре с Войшелком, который все это время укрывался в Пинске.

Аукштайтские феодалы поддержали Войшелка: «Литва же вся прияша и с радостью, своего господичича» [1675]; Новгородская летопись уточняет, что опорой князя были «вой отца», т.е. пе­шие полки народных ополчений, и «приятели», т. е. боярские дружины [1676]. Однако в других частях страны, а также в зави­симых землях дело обстояло иначе: в Нальшенайской земле сидел Довмонт, вДелтуве тоже непокорные князья; положе­ние в Жемайтии было неясным; в Полоцке княжеский стол за­нимал ставленник Тройната.

Войшелк (1264-1267 гг.) выступил как продолжатель по­литики единства, он «нача княжити во всей земли Литовьской и поча вороги свое избивати». В этом он использовал помощь нового галицкого князя, своего зятя Шварны Даниловича, а также волынского князя Василько Романовича, по-видимому, возвратив Черную Русь под галицко-волынскую власть [1677]. Соединив литовские и русские полки, Войшелк «поиде в силе тяжьце и нача городы имати» в Делтувской и Нальшенайской землях; победив соперников, он «стоя на земли их все лето» [1678], вероятно, чиня суд и уставляя земли. Среди его врагов были и местные князья и крупные бояре, в том числе и русские, вроде рязанского Остафия Константиновича [1679].

В Аукштайтии и прилегающих землях коренного ядра Ли­товского государства великокняжеская власть основывала свое господство на решительном перераспределении земельной соб­ственности, населенной крестьянством, в пользу служилого люда. Непокорные нобили бежали не только в Орден, но и на Русь, благодаря чему мы можем использовать сведения ле­тописей. которые, как и немецкие акты, не оставляют сомнений в феодальной природе этих беглецов.

Именно в разгар объединительных действий правительства Войшелка под 1265-1266 гг. Новгородская летопись сообща­ет, что прибежали во Псков человек «с 300 Литвы с женами и детьми» и были крещены; среди них находился и князь нальшенайский Довмонт [1680]. Согласно Повести о Довмонте, отражен­ной в так называемой средней редакции его жития, Довмопт бежал во Псков «со дружиною своею и со всем домом своим» (ср. cum omni domo et familia sua); и здесь крестился «со всеми бояры своими» [1681]. Псковичи посадили его у себя княжить, ос­новательно рассчитывая, что этот князь, хорошо знающий Литву и враждебный правящей там династии, будет полезен республике. Довмонту удалось вытеснить из Пскова князя Святослава наместника Ярослава Ярославича тверского; последний должен был признать нового князя [1682].

При поддержке псковского и новгородского боярства, а затем и суздальских князей, князь Довмонт делал попытки из­гнать ставшего вассалом Войшелка князя Ерденя из Полоцкой земли и Подвинья, где тот распоряжался в Латгалии; с этой целью Довмонт организовал ряд походов на коренные владе­ния Ерденя, которые, как можно полагать, были расположены в Налыпенайской земле [1683]. Суздальских князей и русское боярство пугало укрепление единовластия Войшелка в Литве; особенно же встревожило их упрочение влияния галицких кня­зей на Литве, когда Войшелк стал княжить совместно с галицким князем Шварном Даниловичем [1684], а затем (в 1267 г.) и вовсе передал ему литовское княжение («по сем же Войшелк да княжение свое зятю своему Шварнови») [1685], которым тот и управлял «немного лет» [1686].

Литовское правительство, стараясь удержать под своей властью Полоцкую землю, вступало в соглашения с Ригой и Орденом. Это практиковал еще Товтивил. Из буллы папы Урбана IV в 1264 г. узнаем, что какой-то русский князь Кон­стантин подарил немецкому Ордену в своем княжестве неко­торые владения [1687]. Уже Э. Боннелль высказал предположение, что Константин сын Товтивила [1688]. Он мог править при отце в Витебске, когда князь Александр взял оттуда своего сына [1689].

Такое допущение тем более правдоподобно, что в 1262 г. Константин, как и Товтивил, участвовал в походе на Юрьев; в летописи он представлен как «зять Александров» [1690]. Очень вероятно, что Александр Ярославич был вынужден передать Витебск сыну Товтивила и имел с ним матримониальный союз. Спасаясь от рук Тройната, Константин бежал в Новгород, где и фигурировал в качестве одного из служебных князей респуб­лики в походе на Раквере [1691], а затем, наряду с Довмонтом,в числе зависимых от «короля Новгорода» князей [1692].

Литовский великий князь Войшелк поддерживал с Орденом мирные отношения [1693]; понятно, что ту же политику проводил его полоцкий вассал Ердень. В 1264 г. Ердень в договоре с немцами, в обмен на их обязательство не нападать на Полоцкую землю и не нарушать свободу торговли, не только подтвердил пожалованье, сделанное Константином («не въступатися на тую землю, што князь Костянтин дал местерю с своею братью»), но и уступил от имени «полочан» и «видъблян» Ордену права на Латгалию («и што словеть Лотыгольская земля, от того ся отступили с всею правдою») [1694].

Примечательно, что уже в это время складываются первые союзы Литвы с князьями северо-восточной Руси. Известия до­статочно выразительны. Из тверского свода сохранилась запись под 1266 г.: «у князя Литовского у Витовта оженися князь Василий менший Ярославич... и бысть радость велика в Кост­роме» [1695]. Где правил Витовт не знаем, но это сближение понятно: оно направлено против суздальских князей и союз­ного им Довмонта. Известно нам и другое, что сын Ерденя, захваченный в плен псковичами, позднее станет епископом тверским под именем Андрея [1696] и будет играть заметную роль в борьбе тверских князей с московскими [1697].

Столкновения с Русью, если судить по новгородско-псковским летописям, были неудачны для Литвы. Во время похода 1266 г. на! «поганую Литву» псковско-литовские рати Довмон­та, «повоеваша много» и захватили в плен жену Ерденя и двух его сыновей [1698]. Это был поход не на Полоцк, а иа владения Ер­деня в коренной Литве.

В «житии» Довмонта сохранены сведения о размерах и характере владений Ерденя: во время псковского набега Ер­деня не было дома; когда же Ердень «со своими князи (т. е. у него были в подчинении более мелкие вассалы.В. П.) придоша в домы своя и видеша села своя попленена», то «ополчившеся Гердень и Гоиторн и Любим и Люгайло с седмисот мужи». В битве на Двине они потерпели поражение: здесь пал князь Гойторт (Гоиторн?) [1699], а «убежа один князь

Гердень в мале дружине» [1700]; в том же 1266 г. псковичи вновь, а в 1267 г.еще раз вместе с новгородцами повоевали Литву [1701].-

Как бы то ни было, Полоцкая земля осталась в зависимости от Литвы. По смерти Ерденя здесь, в Полоцке и Витебске, сидят два князя Изяслава, подвластные Войшелку [1702]. Неслу­чайно в 1268 г. суздальский князь колебался, куда идти в поход; на Литву, на Полоцк или на Орден [1703]. Более того, в 1270 г. тверской великий князь Ярослав Ярославич дал и Пскову какого-то князя Аигуста, вероятно, одного из литовских сопер­ников Довмонта [1704].

Таким образом, есть основания признать, что литовское правительство в течение длительного времени последовательно проводило политику наступления на Русь.

До сих пор мы располагали отрывочными источниками, которые при разного рода сопоставлениях все же поддавались анализу, позволяя косвенным образом судить о внутренней политической истории Литвы. Дальнейший анализ затрудня­ется еще большей скудостью источников. Ни летописи, ни хро­ники не дают сведений о внутриполитической истории Литвы, Поэтому мы вынуждены ограничиться рассмотрением данных по истории литовско-русских связей, которые ценны в двух* отношениях: во-первых, они свидетельствуют, что Литовское государство отнюдь не захирело по смерти Миндовга, и, во-вто­рых, раскрывают исторические условия, при которых земли Белоруссии были включены в состав Литвы.

Кратковременное сближение Галицко-Волынской Руси и Литвы под властью Шварна Даниловича сменилось обостре­нием отношений между ними в правление великого князя Тройдена (около 1270-1282 гг.). Можно полагать, что он выступил во главе феодалов Аукштайтии, считавших нужным продол­жать политику Миндовга, и пришел к власти после упорной борьбы, которая сопровождалась гибелью (до 1270 г.) трех его братьев в войнах с волынским князем Василько Романовичем [1705]. Выступал он и против сторонников Ордена, чему свидетельство изгнание нобиля Суксе из Налыненайской земли [1706] и нападе­ние на Орден во время битвы при Раквере [1707].

Последующая политика правительства Тройдена в югозападной Руси направлена па захват и удержание Черной Руси,с для чего оно умело играло на противоречиях между волынскими и галицкими князьями, поддерживая последних в их борьбе и с князьями Малой Польши.

Политическое дробление Галицко-Волынской Руси и укреп­ление Литовского государства в годы княжения Тройдена не замедлило отразиться на положении белорусских земель. Власть Тройдена распространилась на Гродно и почти всю Черную Русь, которую он старался освоить, поселяя здесь (в районе Гродно и Слонима) пруссов из Поморья, искав­ших на Руси спасения от наступления немецкого Ордена 144; захватил он и Дорогичин, принадлежавший галицкому князю Льву Даниловичу145. Волынские князья сумели освободить Слонам146 и Туряйск 147, под их властью оставался и важный торговый центр Берестье.

Князья туровскне и пинские были политически обособлены от Галицко-Волынской Руси; к этому времени они находились (так же, как и брянские, и смоленские) «в воле татарской», т. е. в зависимости от Орды. Но, вероятно, часть Полесья ока­залась в сфере влияния Литвы, судя по тому, что Мстислав Данилович князь луцкий «пошел бяшеть от Копыля, воюя по Полесью». Используя силу золотоордынского хана Менгу-Тимура и зависимых от него князей, Лев Данилович вернул в 1275 г. Дорогичин, но Черная Русь осталась за Литвой. Его попытки использовать Орду Ногая, чтобы вернуть и Черную Русь, не имели успеха. Затем правительство Тройдена установило мир и с Галичиной и с Волынью, с чем «вязана и продажа волынским князем хлеба зависимым от Тройдена ятвягам.

Вообще в ту пору не наблюдается широких завоевательных действий Литвы, направленных в сторону Галича, Чернигова, Киева, что, конечно, объясняется ожесточенной борьбой, в ко­торую вступила Литва с Орденом на Немане [1708]. Затем, когда Орден начал вторжения в Жемайтию, то преемники Тройдена князья Пукувер Будивид (около 1289-1294 гг.) и брат его Будикид должны были возвратить волынскому князю Волковыйск, «абы [он] с ними мир держал» [1709].

Условия, созданные успешной борьбой литовского народа против агрессии Ордена, были использованы литовскими князьями и боярами не для наступления в Пруссии, а для рас­ширения захватов на Руси. Новые татаро-монгольские вторже­ния и политическое ослабление Галицко-Волынской Руси [1710]облегчали литовскому правительству наступление на нее. Пра­вительства Витеня (около 1295-1315 гг.) и особенно Геди­мина (1315-1341 гг.), удерживая Черную Русь [1711] и сохраняя влияние на Мазовию, первоначально использовали свой союз с галицкими князьями (1302 г.) для продолжения борьбы с Ма­лой Польшей [1712].

Особенно активизировалась волынская политика Литвы после смерти князей Андрея и Юрия Львовичей (1323 г.). По сговору (1325 г.) литовского и польского правительств1ве с галицко-волынским боярством, здешний стол занял мазовецкий князь Болеслав-Юрий II Тройденович. Поддержанным частью боярства, он пытался противодействовать Литве, сохраняя дружественные отношения с Орденом (как свиде­тельствуют его грамоты 1325, 1327, 1334 и 1335 гг.) [1713]и, может быть, дипломатические связи с Московским княжест­вом (епископ луцкий присутствовал в 1326 г. при погребении митрополита Петра) [1714].

Об активности литовского правительства свидетельствует и стремление создать собственную православную митрополию со столицей в Новогородке. Церковно-политическая борьба, начатая Литвой, доставляла много хлопот московскому прави­тельству. Она началась еще в пору великого княжения твер­ского Михаила Ярославича при митрополите Петре. Тогда против союзного Москве митрополита выступил тверской епископ Андрей, сын Ерденя. Он был взят в плен Довмонтом, а в епископы поставлен в 1290 г. из игуменов монастыря бого­родицы. При поддержке тверского князя Андрей обвинял митро­полита в симонии, что по его доносу в Константинополь яви­лось предметом бурного собора 1310/11 г. в Переяславле [1715], закончившегося, однако, оправданием митрополита.

Литовские дипломаты быстро раскрыли смысл церковной Политики Византии и, то пугая ее католической угрозой, то привлекая обещанием крестить всю Литву в православие [1716], а главное, владея частью белорусских земель и вовремя да­вая взятки патриарху, добились организации в 1317 г. собст­венной митрополии 1еб. Литовский митрополит Филофей фи­гурировал в Константинополе в 1327 и 1329 гг. [1717] Вероятно, он распоряжался полоцкой и туровской епископиями. Этот митрополит умер около 1330 г. Правивший тогда в Черной Руси князь Любарт Дмитрий Гедиминович захватил часть его имущества, как видно из описи, составленной по приезде сюда (в 1330-1332 гг.) союзника московского правительствамитрополита Феогноста [1718].

Новый митрополит добился упразднения литовской митро­полии, о чем в приписке к Андрониковой росписи кафедр ска­зано: «Эта митрополия, раз учрежденная при императоре Андро­нике Старшем, охотно возводившем епископии на степень мит­рополий, потом совершенно упразднилась, частью потому, что в Литве христиан слишком мало (имеется в виду коренная Литва.В. П.), частью потому, что этот народ, по соседству с Русью, удобно может быть управляем русским митрополи­том» [1719], т. е. Феогностом. Итак, первая попытка создать соб­ственную митрополию в Литве (как и союзной ей Галичине) не удалась, натолкнувшись на сопротивление московского правительства Ивана Калиты.

Но события развивались в этой части Руси не в пользу мос­ковского правительства. Гибель Болеслава-Юрия II в 1340 г. открыла новый этап в истории Галицко-Волынской Руси, свя­занный с наступлением на нее Литвы и Польши. Это наступле­ние готовилось давно, еще Со времен литовско-польского до­говора 1325 г. Золотоордынские ханы пытались в свою очередь противодействовать захвату части их «русского улуса». Еще в 1337 г. состоялся татаро-русский поход на Люблин [1720]. Но по смерти Болеслава II польское правительство Казимира напало на Галичину; в свою очередь литовские князья Любарт Гедиминович и Кейстут заняли соответственно Волынь с горо­дом Луцком и Подляшье [1721]°; может быть, несколько раньше Наримунт-Глеб Гедиминович утвердился в Пинске центре Полесья [1722].

Тогда правивший в Галичине боярский ставленник (provisor seu capitaneus terre Russie) Дмитр Дедко обратился за помощью к золотоордынскому хану Узбеку (1312-1341) [1723], который и собрал 40-тысячное войско против Польши [1724], чем вызвал тревогу у папской курии: папа Бенедикт XII писал к нему, призывая к миру [1725], хотя сам по просьбе короля Казимира III обязал епископов Польши, Богемии и Венгрии проповедовать крестовый поход на татар [1726]. Казимир искал поддержки сосе­дей князей Мазовии, Карла-Роберта венгерского и импера­тора Людовика германского [1727]. Помощь была невелика, но польским войскам Казимира удалось отстоять Люблин и раз­бить татарские рати на Висле [1728]. Смерть Узбека сопровожда­лась распрями в Орде и ее длительным упадком [1729]. Дальней­шая история литовской политики в этой части Руси выходит за рамки настоящей работы.

Несколько больше известий сохранилось о литовской поли­тике в северо-западной Руси, где исход ее оказался менее бла­гоприятным для Литвы. Ведя напряженную борьбу с Орденом, литовское правительство продолжало контролировать Среднее и Верхнее Подвинье: в грамоте 1278 г. ганзейским купцам архи­епископ рижский сетовал, что русские на Двине нападают на немецких купцов и передают награбленное Литве [1730]. Даль­нейшая судьба Полоцка и Витебска известна, нам очень плохо. В 70-80-х годах XIII в. в Полоцке сидел какой-то князь Констан­тин [1731] (быть может, сын Товтивила, вновь занявший здесь стол после Ерденя), который, не имея детей, будто бы принял католичество и завещал свой стол рижской церкви [1732]. Однако немецкие рыцари так притесняли местное население, что оно выступило против них и призвало на помощь литовцев. Войска литовского князя (вероятно, Витеня) изгнали рыцарей и заняли Полоцк [1733]. В конце XIII в. здесь правил епископ Яков, за­висимый от великого князя Витеня [1734]. Ситуация вполне воз­можная [1735], и наряженное курией следствие этого не опро­вергло [1736]. Видимо, это и дало основание М. Стрыйковскому утверждать, что в 1307 г. литовские войска заняли Полоцк, который, таким образом, вошел в Литовское великое княже­ство 18в.

Из истории Витебска известно, что в конце XIII в. он неко­торое время находился в зависимости от Смоленска [1737]; потом здесь были русские князья, но по витебским землям прохо­дили литовские дружины [1738]. Литовское правительство Геди­мина, по-прежнему опираясь на Аукштайтию (в глазах Ордена Гедимин прежде всего rex de Owsteiten [1739]), властвуя в Жемай-* тии и части Земгалии, прочно удерживает Полоцк (где правит Воин, а затем Наримунт-Глеб Гедиминович [1740]°), Витебск (как вядно из договора с немцами 1338 г. [1741]), а также и Минск, князь которого Василий фигурирует в составе литовского посольства 1326 г. в Новгород [1742]. Кроме того, поскольку в числе литовских послов назван Федор Святославич, князь Дорогобужа и Вязьмы [1743], можно говорить о влиянии Литвы и на эти города, т. е. на земли, пограничные восточной Смоленщине. Это делает понятным превращение смоленского князя в «молодшего брата» Гедимина [1744].

Таким образом, в правление Гедимина большая часть земель Белоруссии оказалась под властью Литвы. Произошло это, как мы видели, далеко не сразу. Вначале здесь появлялись литов­ские князья вассалы Руси со своими дружинами, защи­щавшие эти земли от немецкого Ордена. Затем, с дальнейшим ослаблением Руси, они оказывались уже вассалами Литвы, содействуя включению в ее состав белорусских земель.

Политическое преобладание в Полоцко-Минской Руси попрежнему открывало Литве путь для набегов на земли псков­ские, новгородские, смоленские [1745]. В западной Руси литовское правительство также умело пользовалось обстановкой, созданной политической раздробленностью. Впервые эта поли­тика встретила противодействие московского правительства Ивана Калиты (1325-1340 гг.), которое энергично выступило в защиту новгородско-псковских и смоленских земель [1746].

Отношения складывались достаточно сложные. В 1322 г. псковские бояре, ввиду угрозы немецкого завоевания, приз­вали на помощь дружину литовского вассала, известного вое­воду Давида городенского, который вместе с псковичами нанес в 1323 г. тяжелые удары и немецким и датским рыцарям. Новгородское боярское правительство расценило проникновение Литвы во Псков как угрозу своей независимости и по­спешило заключить союзный договор с Орденом, направленный против литовского князя во Пскове. Договор предусматривал не только совместную борьбу против возможного напа­дения «псковского князя», но и вытеснение его из Пскова: «А если псковичи не захотят отступиться от литовцев,гласит немецкий противень договора,то мы должны при этом помо­гать новгородцами воевать вместе с новгородцами, а они вместе с нами против псковичей, пока они не подчинятся новгородцам» [1747]. На этот договор Литва ответила набегами на Ловать и Луки 199. В конце концов дело кончилось литовско-новгородским миром 1326 г.

Московское правительство Калиты стремилось восстановить свое влияние на Псков, но этому препятствовал литовскотверской союз. Правительство Гедимина 201 продолжало со­хранять союзные отношения с Тверью, скрепленные еще в 1320 г. браком Марии Гедиминовны с Дмитрием Михайловичем. Когда в Орде покончили с этим князем (1325 г.), а Ивану Калите удалось временно расправиться с Тверью (1327 г.), новый местный князь Александр Михайлович бежал во Псков и также нашел поддержку в Литве. Политический сепаратизм псковского боярства, напуганного Орденом, зашел так далеко, что в 1331 г. местное правительство направило своих послов к митрополиту, пытаясь получить независимого от Новгорода епископа. Эта миссия не имела успеха, так как Феогност держался антилитовской ориентации и еще в 1329 г. отлучил Псков от церкви, в связи с чем тверской князь даже покидал Псков; но затем псковичи вновь «посадиле собе князя Александра» уже «из литовъскыя рукы». Псков оставался под влиянием Литвы.

Опасаясь за земли своей республики, которым угрожало нападение Швеции, и новгородские бояре вступили в соглаше­ние с правительством Гедимина в 1331 г., посулив ему важные пригороды за охрану от шведско-датской угрозы. Новгородское правительство собиралось реализовать это соглашение, думая использовать его и как средство противодействия притя­заниям московского князя, который в 1332 г. потребовал закамского серебра, заняв Торжок и Бежецкий верх. В 1333 г. литовский князь Наримунт-Глеб Гедиминович получил в держа­ние важные в военном и экономическом отношении новгородские пригороды (Ладогу, Ореховый, Корельский, половину Копорья и Корельскую землю). Это был крупный успех

Желание Новгорода использовать Литву для охраны своих владений вполне естественно: ведь уже перед битвой на Чудском озере был заклю­чен договор о разделе между Орденом и епископом эзельским этих владений в земле води (Watland), на Неве (Nouve), в Ингрии (Ingriae) и в Карелии (см. договор от 13 апреля 1241 г. LU, t. Ill, № 169а). Искал Новгород и сближения со Псковом, куда после долгого перерыва в 1333 г. поехал архиепископ новгородский [1748].

Все это должно было не на шутку встревожить московское правительство, которое само вступило в контакт с Литвой (как об этом можно судить по браку в 1333 г. Семена Ивановича с литовской княжной Аигустой [1749]). Затем правительство Калиты стало искать соглашения с Новгородской ресцубликой за счет Пскова. Калита принял в 1334 г. новгородское посольство [1750]и сам посетил Новгород [1751]. Гедимин ответил набегом, «на миру» в 1335 г. на Торжок [1752]. Войска Калиты совершили нападения на занятые Литвой городкиОсечен и Рясну [1753]. Этому факту литовское правительство не придало тогда большого значения, а между тем он знаменовал вступление крепнущего великого княжества Московского в борьбу за освобождение Руси от ли­товской власти.

Когда Калита в 1337 г. пытался занять земли Подвинья и Волок, то встретил отпор [1754]. Однако Новгород не рвал с ним отношений, так как шведская угроза возрастала, а в нужный момент литовское правительство не оказало Новгороду помощи («князь же Наримант бяше в Литве и много посылаша по него и не поеха, нъ и сына своего выведе из Орехового, именем Александра, токмо наместьник свои остави» [1755]), видимо, будучи занято делами волынскими (татарский поход на Польшу в 1337 г.) и немецкими (см. часть III, раздел второй, § 2). Иван Калита сумел и на этот раз использовать Орду, потребовав с Новгорода в 1339 г., помимо «выхода», который Новгород должен был платить [1756], еще и внеочередной царев «запрос».

Продолжала противодействовать Москве и Тверь. Александр Михайлович искал сближения и с Узбеком, посылая к нему сына [1757], и с Феогностом [1758], и со своим братом Константином, оставшимся в Твери [1759]. Но активность этого, враждебного мо­сковскому правительству [1760] князя была пресечена Калитой: «его же думою» хан Узбек пригласил Александра с сыном в Орду, где они и были убиты [1761]. Так тверских князей оконча­тельно погубили их связи с Литвой [1762].

Следовательно, Орда внимательно следила за политикой Литвы не только в юго-западной Руси, но и вообще в Восточ­ной Европе. Так возникли татарские (при участии русских вассалов) походы на Литву в 1259, 1275, 1287, 1315 гг. [1763]Правительство Гедимина имело основания опасаться Орды хана Узбека. Принимая в 1324 г. татарских послов [1764], оно не избавилось от татарского похода 1325 г. [1765]. Границы полити­ческого влияния Литвы и Орды на Руси не были четкими, как свидетельствует пример Киева, где под властью татарского бас­кака сидел в 1332 г. князь Федор, как-то связанный с литов­ским правительством [1766]. Сложным было и положение Брянска, который поддерживал связи и с Тверью [1767], союзной Литве, и с Москвой [1768].

Не приходится удивляться тому, что наступление прави­тельства Калиты на Новгород и Тверь совпало с новым татар­ским походом и на Литву («татарове воеваше Литву») [1769]. Это должно было вызвать дипломатическую активность литов­ского правительства не только на Западе (договор с Орденом 1338 г.), но и на Востоке, судя по слухам, которые в 1340 г. распространяли прусские епископы о соглашении Литвы с Ор­дой [1770]. Но едва ли эта активность принесла успех, так как в 1339 г. явно с санкции Орды состоялся поход русских (в том числе и московских) войск на союзный Литве Смоленск [1771]; в 1341 г. ближайший сосед Московского княжества князь Ольгерд витебский по приказу Гедимина ходил на Можайск [1772]; в то же время, как говорилось, обострились литовско-ордынские отношения в юго-западной Руси.

К 1341 г. один за другим сошли с политической арены галицко-волынский князь Болеслав-Юрий II, золотоордынский хан Узбек, московский великий князь Иван Калита и «король Литвы, Руси и Земгалии» Гедимин. Политическое наследство, оставленное ими, было далеко не равноценным. Галицко-Волынская Русь, пережив новое боярское самовластье, попала под господство феодалов Литвы, Польши и Венгрии; «Золотая Орда, перетерпев очередные династические смуты, достаточно окрепла, чтобы пережить роковой день Куликовской битвы. В расцвете могущества оставил свою державу Гедимин, но это могущество не было прочным. Небольшое Московское княже­ство стало ядром России, которая упорно шла к единству и в дальнейшем, освобождая себя от иноземного ярма, смогла оказать содействие освобождению братских народов Белорус­сии и Украины.

Рассмотренные в этом параграфе факты позволяют сделать некоторые заключения о политической истории Литвы.

В течение 1200-4340 гг. внешнеполитические условия развития Литвы существенно изменились. Вторжение немецкого Ордена и захват им земель эстонцев, латышей и пруссов поставили Литву под угрозу с севера и запада; нашествие войск татаро-монгольских ханов, разорение и подчинение ими земель Владимиро-Суздальской, Галицко-Волынской Руси, уста­новление их верховной власти над Новгородом и Псковом, Смоленском и Брянском и их угроза Полоцко-Минской Руси подвергли Литву опасности с востока и юга. Русско-польские и немецкие походы привели к уничтожению ятвягов и сделали Польшу соседом Литвы. Все эти перемены оказали влия­ние на политическую историю Литвы. Политическое единство Литвы стало условием дальнейшего существования литовского народа.

Ядро государства-«Литва Миндовга»стало центром объединения земель Аукштайтии, Жемайтии, части Ятвягии и Земгалии. Это объединение происходило в форме борьбы за литовскую монархию, которая рождалась в условиях неод­нократных феодальных войн, осложненных вмешательством пра­вительств Руси, Ордена, Польши, папской курии. Исход борьбы решил литовский народ, его пешие ополчения, действовавшие под руководством князя и дружины.

В состав Литовского государства постепенно включались полоцкие, витебские, минские, чернорусские, полесские и подляшские земли Белоруссии, боярство и князья которых искали в сотрудничестве с Литвой избавления от угрозы со стороны Орды и Ордена. Включение земель Белоруссии в состав Литвы облегчило, как увидим, борьбу литовского народа за незави­симость; вместе с тем оно положило начало превращению небольшого Литовского государства в Литовское великое княжество.

Укрепление Московского великого княжества при Иване Калите открывает собой начало коренных изменений в полити­ческом положении Восточной Европы. В этих новых условиях насильственное распространение власти литовских феодалов на белорусские, украинские и русские земли постепенно пре­вращалось из источника силы Литвы в источник ее слабости по мере того, как народы, придавленные Литвой, находили все более надежную опору в братском русском народе, в креп­нувшем Русском централизованном государстве 232. Заря нацио­нального государства в России возвестила начало заката эко­номически и политически, культурно и этнически разнород­ного Литовского великого княжества.

2. БОРЬБА ЛИТОВСКОГО НАРОДА ЗА НЕЗАВИСИМОСТЬ

История борьбы литовского народа за независимость в 12001340 гг. явственно делится на три этапа. Первый этап, когда Литва, состоявшая из совдза земель, имела столкновения главным образом с Ливонским орденом, заканчивается на событиях 1236-1242 гг. В битвах при Шауляй, под Дорогичином и особенно на Чудском озере были нанесены тяжелые удары не­мецким захватчикам; тогда же полчища монгольских ханов разорили и подчинили большую часть Руси. Эти события существенно изменили международное положение Литвы. На сле­дующем этапе литовский народ ведет борьбу при наличии ядра объединения страны - «Литвы Миндовга»; конечным ру­бежом этого этапа является 1283 год [1773], когда тевтонские рыцари, захватив земли Пруссии, вышли к литовской границе на Не­мане. Третий этап охватывает время до 40-х годов XIV в., когда борьбу ведет относительно единое Литовское великое княжество одновременно против прусских и (с падением неза­висимости куршей и земгалов) ливонских рыцарей.

Вторжение тевтонов в Пруссиюне случайность. Они выступили здесь как прямые преемники давней агрессии, направ­ленной сюда с разных сторон. Это было, с одной стороны, веко­вое наступление немецких феодалов на славянские земли, кото­рое началось еще при Карле Великом, а к XIII в. угрожало землям Польского Поморья. Не случайно Орден найдет в Гер­манской империи верного союзника. Это была датская (начатая еще в IX в. при короле Регнаре Лодброке) агрессия против пруссов (самбов), а также латышей и эстонцев. Не случайно Орден найдет в Дании союзника по борьбе. Земли пруссов и ли­товцев давно привлекали взоры папской курии. Здесь сложили головы такие видные ее эмиссары, как епископы Войцех-Адальберт (997 г.) и Брунон (1009 г.). Папская курия, несмотря на временные размолвки с рыцарями, будет самым верным органи­затором помощи Ордену в его кровавом деле.

Польша начала наступление на земли пруссов во времена Болеслава Храброго (992-1025), и позднее войска ее князей предпринимали походы 1108, 1110, 1115, 1166, 1192 гг. против ятвягов, сасов, галиндов. К началу XIII в. она, однако, сама попала под удар пруссов и Литвы. Русь повела наступление против пруссов в правление Владимира Святославича, и позд­нее войска киевских, волынских и смоленских князей вторга­лись на земли ятвягов и галиндов в 1038, 1058, 1112, 1113, 1147 гг. [1774] К XIII в. здесь положение изменилось: Русь сама стала ареной разорительных набегов литовско-ятвяжских дружин. Договор 1219 г. стабилизировал часть границы с Лит­вой, но набеги пруссов и походы в их земли (1228, 1238 гг.) продолжались.

Разумеется, исторические связи славян с пруссами не ис­черпывались походами феодальных дружин. Памятники архео­логии убедительно говорят о давнем культурном общении [1775]; еще более поразительны свидетельства языка, обнаруживаю­щие удивительное сходство множества прусских, древнерусских и польских слов

Не раз соседние феодальные правительства организовывали совместные крестовые походы, вторгаясь в прусскую землю с разных сторон. Так было в 1147 г., когда пруссы отразили совместный натиск Германии, Польши и Руси [1776]; то же произошло в начале XIII в., когда польские князья пытались (в 1222 и 1223 гг.) подавить наступление пруссов, а русские (вероятно, смоленские) князья водили свои полки в Пруссию, к Рагниту. Осада бывшей здесь прусской крепости не принесла им успеха, о чем в городе сохранилось предание, записанное Дюсбургом [1777].

Вторжение Тевтонского ордена в Пруссию при поддержке Германии, папской курии и правительств нескольких стран повело к страшному разорению и постепенному завоеванию этого края. Это вторжение было использовано и Русью, и Польшей (прежде всего Мазовией), которые пытались завла­деть прусской землей Ятвягией, Так возникли русско-польские походы на нее в 1248, 1253 и 1258 гг. Ятвягия была сильно ра­зорена и частью подчинена галицко-волынским и мазовецким князьям. В конце концов плоды этих походов достались Орде­ну. Сперва, по договору 1254 г., Ятвягия была поделена: князья Даниил Романович и Земовит Мазовецкий получили одну треть этой земли, признав Орден своим союзником по наступлению на Пруссию [1778]. Последующее ослабление и Руси и Польши дало возможность Ордену завладеть почти всей Ятвягией [1779].

Надо иметь в виду, что реальные взаимоотношения между союзниками были слояшее: галицко-волынские князья стара­лись использовать Литву для ослабления Польши, а польские князья, стремясь упрочить свое влияние и в Ятвягии, и на Волыни, прибегли к помощи Ордена. В 1237 г. они передали немецкому Добжиньскому ордену (который возник из пожало­вания князя Конрада около 1228 г. [1780]) русский город Дорогичин с волостью [1781]. Эта попытка не имела, впрочем, успеха, так как волынские войска князя Даниила наголову разбили добжиньцев, их магистр попал в русский плен, а Орден распался [1782].

Тевтонский орден проник в земли Нижнего Привислинья тогда, когда орден Ливонский, уже упрочив свою власть в зем­лях эстонцев и отчасти латышей, начал вторжения в Литву. Тевтонский орден порожден агрессией европейских правитель­ств против арабских народов. Он был основан немцами-кре­стоносцами в 1198 г. в Палестине. Он имел «заслуги» в борьбе против свободы арабов. Предвидя, однако, неудачный исход этой ближневосточной политики, «доблестные» рыцари с магистром Германом фон Зальца во главе постепенно перенесли центр своей деятельности на европейский континент. Тевтоны обза­велись землями в Германии, Италии и других странах Европы, а затем по приглашению венгерского короля Андрея II и при энергичном содействии папы Гонория III обосновались в Семиградье, посулив королю нести охрану восточных границ его страны от половцев [1783]. Но вскоре, нарушая установленные для них ограничения, немецкие рыцари стали опасны самой Венг­рии, которая их интересовала гораздо больше, чем войны с ко­чевниками. Король, несмотря на протесты папы, отказался от услуг сомнительных наемников и в 20-х годах вооруженной рукой изгнал их из Венгрии.

Вскоре после этого Конрад, князь Мазовии, обратился к ма­гистру Герману, предлагая Ордену поселиться на Висле и вое­вать против пруссов и литовцев. Герман Зальца ловко восполь­зовался удобным случаем: он немедленно добился утверждения папой и императором «пожалования» польского князя и стал действовать в Хельминской земле и в земле пруссов самостоя­тельно, на правах имперского князя. Так появились на польской земле злейшие враги польского народа немецкие кресто­носцы. В 1230 г. Зальца послал в Хельминскую область отряд рыцарей Ордена во главе с ландмейстером Германом Вальке, и началось кровавое завоевание ими земли пруссов, длившееся более полустолетия.

Чтобы яснее представить международное значение борьбы литовского народа за независимость, надо принять во внимание следующее.

Вторжение в Прибалтику, а затем на Русь и в Литву, не­мецкие крестоносцы осуществили тогда, когда борьба их быв­ших союзников крестоносцев-франков в Передней Азии была еще в самом разгаре. У славянских и балтийских народов и народов арабских объективно был общий враг. Достаточно нескольких примеров, чтобы в этом убедиться.

Действия крестоносцев и на средиземноморском побережье, и в Балтийском Приморье направляла папская курия могу щественная реакционная сила средневековой Европы. Под­считано, что в среднем в XIII в. курия собирала с народов европейских стран на крестовые походы до 1 млн. ф. ст. в год [1784]. Они расходовались курией одновременно на поддержку борьбы и против арабов, и против народов Прибалтики, а также на осуществление ее политических целей в Германии [1785].

Курия отлично сознавала взаимосвязь двух направлений крестоносной агрессии: уже второй крестовый поход 1147 г. был предпринят в обе стороны. Его неуспех в Прибалтике от­нюдь не заставил курию отступить от заманчивой цели. Когда назревающий крах антиарабских походов побудил немецких феодалов, купеческую знать городов Бремена, Любека и дру­гих искать более выгодные и менее отдаленные сферы извлече­ния доходов и повлек за собой постепенное перебазирование основанного ими в 1190 г. Тевтонского ордена из-под Акры в Прибалтику, то курия оказала этому делу свою поддержку.

Крестоносцы, вторгшиеся в Прибалтику, сумели обеспечить себе достаточно широкий приток людских подкреплений и средств из других стран в немалой степени потому, что кресто­вый поход в Прибалтику, на Литву и Русь был сразу же при­равнен курией к походу на арабов [1786].

Золотой иерусалимский крест в черном кресте магистра тев­тонов [1787] -это не только признание их «заслуг» в борьбе с араба­ми, но и символ крестоносного разбоя, перенесенного в новые ус­ловия.Рыцари применяли в Прибалтике тактику борьбы, вырабо­танную в Передней Азии; они строили здесь замки, украшенные низкими порталами («тоска по Востоку») и восточным орнамен­том [1788], и давали им названия рыцарских крепостей на арабской земле Штаркенберг (Montfort) и др. Немецкие хронисты, прославляя местных рыцарей, широко использовали в качестве образца хроники франков, описывающие действия крестонос­цев против арабов [1789]. Политический строй рыцарского госу­дарства франков служил примером при создании государства Ордена и в модифицированной форме отразился в его статутах [1790].

Почти в одно время курия издавала буллы, запрещающие продажу итальянскими городами оружия арабам и немецкиминародам Прибалтики; не раз одни и те же папские легаты (напри­мер, Вильгельм Моденский), едва управившись с делами во Фран­ции, спешили в Прибалтику готовить поход на Литву и Русь [1791]. Поддержка купечеством немецких городов действий кресто­носцев весьма схожа с аналогичной политикой городов италь­янских; и там и здесь велась борьба за морские пути. Прави­тели Ордена многократно пользовались помощью, например, любекцев и признавали, что именно благодаря их усилиям «дело веры в Ливонии не раз одерживало успехи» [1792].

Несмотря на существенные различия между двумя направо лениями крестовых походов, в политике франков и тевтонов много сходного: распри раздирают их ряды, и не раз они всту­пают в союзы с мусульманами или язычниками [1793]; под стягом борьбы с «неверными» франки разоряли и захватывали христианские земли Венгрии и Византии £3, а тевтоны Полынй и Руси; не раз угнетенные франками сирийцы восставали в под­держку войск Египта, а латыши и эстонцы войск Литвы и Руси и т. п.

Судьбы средиземноморской и прибалтийской кампаний были тесно связаны друг с другом. Египетский султан Сулейман Салах-ад-дин, соединив силы Египта, Сирии и части Месо­потамии, разгромил в 1187 г. рыцарей близ Гаттина и изгнал их из Бейрута, Иерусалима и других городов. Организация после этого другого направления крестовых походов и отпор им со стороны народов Прибалтики, Литвы и Руси должны были отвлекать значительную часть сил курии от Передней Азии. В свою очередь сопротивление арабских народов захват­чикам сдерживало их натиск в Прибалтике. Это стало видно, когда окончательный разгром и изгнание с арабской земли фран­ков египетско-сирийскими войсками в конце XIII в. повлекли за собой новое сосредоточение крестоносных сил в Прибалтике,, куда отныне потянулось и французское и английское рыцар­ство. Походы против Литвы, постоянно пропагандируемые курией, стали неотъемлемым признаком политики крупных западных держав. Даже принятие христианства не сразу изба­вило от них Литву. Когда граф Дерби, будущий английский король Генрих IV, в 1390 г. вернулся из крестового похода на «диких язычников», лондонцы, встречавшие его, даже не по­дозревали, что Литва уже три года как крещена.

За событиями в арабских землях внимательно следили и в Ордене, и в Риге. Когда в 1305 г. архиепископ рижский жа­ловался папе Бонифацию VIII на «ужасные действия» Ордена, то он высказал опасение, что без быстрой помощи апостоль­ского престола «христианство и в Ливонии, подобно тому как в Акконе и в Триполи, полностью погибнет» [1794]. В свою очередь Орден, рассматривая свою деятельность в Прибалтике как продолжение дела, начатого на арабской земле, обвинял Ригу (около 1306 г.) в том, что она выступает против рыцарей «cum Lituinis Sarracenis» [1795].

Пятидесятилетняя борьба пруссов за независимость боль­шая самостоятельная тема. Выше мы отметили основные этапы и некоторые особенности этой борьбы, бесспорно облегчившей Литве подготовку к отпору тевтонам.

Здесь мы постараемся осветить борьбу литовского народа за независимость. До 1283 г. эта борьба велась и против Ливон­ского и против Тевтонского орденов, причем объектами борьбы была еще не столько Литва, сколько, с одной стороны, земли куршей и земгалов, искавших помощи у Литвы, а с другой земли пруссов. Мы остановились в изучении этого вопроса на событиях, последовавших за битвой при Шауляй.

Победа русских войск на Чудском озере получила широкий отклик среди народов Прибалтики. Произошло восстание в за­воеванных тевтонами землях пруссов и куршей. В поддержку Ордена энергично выступала курия. Это и понятно, ибо еще Григорий IX взял под «опеку» земли пруссов, завоеванные Ор­деном, притом на условиях ежегодного чинша in recognitionem domini [1796]; преемник Германа Зальца магистр Гергард получил в 1243 г. от Иннокентия IV инвеституру перстнем [1797]. Папский легат Вильгельм Моденский подтвердил в 1245 г., что и земля куршей есть «часть Пруссии и должна управляться по ее законам», т. е. две трети завоеванного должны идти рыца­рям, а одна треть епископу [1798].

По просьбе великого магистра Генриха фон Гогенлоэ и им­ператор Фридрих II утвердил за Орденом «права» на облада­ние землями куршей, земгалов и литовцев («quod terrae ipsae sub monarchia imperii sint contentae») [1799]. Орден поспешил за­ключить новый договор (1241 г.) с сааремасцами, прямо указы­вая в нем на чрезвычайные условия, создавшиеся, видимо, ввиду борьбы с Русью [1800]. Восстание пруссов, поддержанное поморским князем Святополком, а также и Литвой, которая нанесла удар по Хельминской земле [1801], продолжалось несколько лет и завершилось Кишпоркским договором [1802].

Что касается куршей, то они обратились за помощью к Литве. Правительство Миндовга было встревожено тем, что по договору, заключенному около 1242 г. [1803], курши оказались вынужденными признать власть Ордена, своими новыми зам­ками Гольдинген (Кулдига), Амботен (Эмбуте) создавшего угрозу Жемайтии. Миндовг, который, по словам Рифмованной хроники «очень ненавидел крестоносцев», пришел в землю кур­шей с 30-тысячным войском, напал на Амботен, однако не смог взять эту крепость [1804]. Ливонские рыцари, подавив сопро­тивление куршей, в свою очередь провели поход на земли Нальшенайтии и Аукштайтии: Миндовг вынужден был укрыться в своем замке, а рыцари verwusten ouch mit brande alleB daB was um si gelegen [1805].

Когда в Литве вспыхнула феодальная война, среди немец­ких противников правительства Миндовга не было единства. С одной стороны, действовала Рига и ее епископ Николай, с дру­гой магистр ливонский Андрей Стирланд, между которыми не затихало соперничество из-за земель и доходов. Кроме того, папа Иннокентий IV стремился контролировать и Орден, и Ригу, а потому неоднократно присылал сюда своих легатов. На этот раз легатом был Альберт Суербер, зарекомендовавший себя как проводник политики курии в Ирландии и во Фран­ции. Новый легат не получил диоцезы и потому имел виды на рижскую епископию [1806]; стремился он проникнуть и в Ят* вягию, пользуясь дипломатическими связями с волынскими князьями. Отношения легата с Орденом обострились [1807].

В этих условиях дипломатическая акция Миндовга, обращен­ная к Ордену, и литовского посла Парнуса к курии, встре­тила, естественно, сочувственный прием. Орден надеялся, в пику Риге, сам выступить в роли «просветителя», и подкупленный Миндовгом магистр Андрей взялся быть посредником между ним и курией. Магистр носился с широкими планами: он завя­зал сношения и с Александром Невским (о чем сохранились следы в «Житии» [1808]), помышляя об учреждении латинской епископии во Пскове; его агенты доминиканцы направились и в Подляшье, в Райгород [1809]. Позднее Орден предпринимал шаги, направленные к ухудшению литовско-польских отноше­ний [1810].

Папская курия вопреки недовольству Риги и легата Альберта горячо ухватилась за идею христианизации Литвы («diB ist mir ein vil lieber tac»,заявил папа), и Иннокентий IV на­правил Миндовгу целый ворох булл, поручив организацию литовской церкви орденскому прусскому епископу. Папство не только надеялось открыть дорогу в Литву немецким рыца­рям, но недвусмысленно рассчитывало использовать нового литовского короля для борьбы с Русью [1811].

Правительство Миндовга вышло из феодальной войны 50-х годов тяжелой ценой. Миндовг принял корону от папы для себя, своей жены и детей [1812]; он и его знать должны были крес­титься [1813] в веру, ставшую символом злодеяний рыцарей. Ко­роль сделал Ордену земельные дары [1814], а также пожаловал владения новому епископу [1815], он должен был отказаться от под­держки Жемайтии [1816]. Против договора был народ Аукштайтии, не признала его Жемайтия. Этот договор не мог быть прочен. Главной причиной его непрочности стала освободительная борьба литовского народа в Жемайтии.

Пользуясь договором с Миндовгом, немецкие рыцари не только развернули широкое наступление против пруссов, но стали воевать и Жемайтию. При поддержке чешского короля Пшемысла II, которому курия сулила митрополию в Оломуце, а Орден выход к морю, немецкие рыцари подчинили Самбию, основав крепость Кенигсберг (1253 г.) [1817]. Наступая вдоль побережья, рыцари в 1253 г. заложили Мемельбург, захватив часть приморской Жемайтии. Его стратегическое значение было велико: запирая устье Немана, эта крепость угрожала Жемайтии и должна была служить местом стыка владений ливонских и прусских крестоносцев. Рыцари нападали на землю жемайтов [1818].

Жемайтия поднялась на борьбу против Ордена. Ее возгла­вил ein vil vromer (tapfer) helt Алеман [1819]; избранный в руководители борьбы, он считал нужным открыть военные дей­ствия в землях куршей и земгалов,чтобы,вызвав там антинемец­кое движение, повлиять таким образом и на Аукштайтию, за­ставить Миндовга порвать союз с Орденом [1820]. Этот союз он осуж­дал с гневом и ненавистью (true in sinem hertzen //bitterlichen smertzen// und darzu groBen haB...// daB der kunic Myndowe// und manich Letowe// cristen war en wor den).

Жемайтские походы в землю куршей были достаточно ор­ганизованными действовало большое ополчение here maBen groB [1821]. Но и Жемайтия страдала от набегов рыцарей: магистр Анно фон Зангерсгаузен с помощью беглых литовских нобилей однажды в течение девяти дней тремя отрядами разо­рял этот край [1822]. Рыцари, однако, еще не располагали силами для захвата Жемайтии. Совместно с самбами жемайты в 1256 г. нападали на Мемельбург, прозванный ими «вороньим гнез­дом» [1823]; вместе с куршами они разбили отряд нового ландмейстера Бургарда фон Горнгузен [1824], лишь недавно подтвердившего немецко-литовский «союз» [1825]. В конце концов Орден должен был заключить с Жемайтией в 1257 г. двухлетнее перемирие б6.

Не оставляли жемайтские нобили и попыток договориться с Миндовгом. Они, вероятно, учитывали и то, что мир Миндовга с курией не мешал ему воевать против Польши (см. ниже). Миндовг же, жертвуя Жемайтией, может быть, надеялся сде­лать местный нобилитет более сговорчивым. Это ему удалось, но ценой тяжелых потерь, понесенных народом.

Когда рыцари соорудили на Немане Георгенбург [1826], то восстание Жемайтии в 1259 г. вспыхнуло с новой силой; со­стоялся еще один поход рыцарей в землю куршей, но им было нанесено поражение у Шотена [1827]. Это оживило освободитель­ное движение в Земгалии, где поднялся народ и, под руковод­ством своего вождя Шабиса, изгнал орденскую администра­цию [1828]. В военных действиях жемайтов хронист еще не отметил участия литовцев, но примечательно, что в дальнейшем он именует жемайтов литовцами [1829].

Магистр Ордена поспешил в Кенигсберг, где было согласо­вано совместное выступление ливонских и прусских рыцарей против Жемайтии. В Мемельбург стянулись силы ливонских рыцарей (во главе с магистром Бургардом фон Горнгузен), прусских крестоносцев (их привел орденский маршал Генрих Ботель), ревельский датский отряд (под предводительством гер­цога Карла), отряды местных комтуров, вспомогательные от­ряды, выставленные нобилями ливов, эстов и куршей.

Войско двинулось к Георгенбургу (Коршувская область), но затем, узнав о вторжении литовцев в землю куршей, изменило направление, пошло к северу и 13 июля 1260 г. у оз. Дурбе столкнулось с литовской ратью; часть куршей перешла на сто­рону литовцев и ударила в тыл рыцарям [1830].

Немецкое войско было совершенно разгромлено. Были убиты все его начальники, 150 рыцарей и множество простых воинов. Следствием этой крупной победы литовского народа было новое восстание населения, попавшего под иго Ордена. Литовскокуршские войска заняли замки Синтелен, Вардах, Гробин, Грезен, Лазен, Меркес, Кретенен, Ампиллен, Амботен и др. в земле куршей, замок Добен (Добе)-в Земгалии, Георгенбургв Жемайтии [1831]. От Ордена отпала вся Земгалия, южная часть земли куршей (на севере рыцари удержали Виндаву, Ангермюнде, Донданген, Гольдинген), остров Сааремаа; восстали против его власти пять прусских земель (Самбия, Вармия, Натангия, Бартия и Погезания). Повсюду народ истреблял рыцарей и их приспешников из местных нобилей.

«Едва сдерживая слезы и с трудом поверив, что такое боль­шое число рыцарей Ордена нашло смерть от рук неверных», папа срочно призывал графа Бранденбургского и других не­мецких князей обратить свое оружие против пруссов [1832]; он поручил архиепископам Майнца, Бремена, Кельна, Трира, Магдебурга, Зальцбурга и других городов проповедовать крестовый поход [1833].

Жемайтский нобилитет, напуганный размахом освободи­тельного движения, обратился через посредство князяТройната с настоятельной просьбой о помощи к Миндовгу, соглашаясь признать его власть и пугая возможными последствиями собы­тий (Тройнат советовал послам: wir gan bin an Myndowen// und vlehen unde drowen) [1834]. Решив, что настало время действо­вать, литовский король порвал союз с Орденом и папством,, возглавил борьбу восставшей Жемайтии, направив туда Трой­ната, а также перебил или захватил в плен всех католических агентов, бывших при литовском дворе [1835]. Тогда же был заклю­чен уже известный нам литовско-русский договор [1836].

Следовательно, основную тяжесть борьбы за воссоединение Жемайтии вынес на себе литовский народ; он не склонил голову перед врагом и своими победами понудил правительство отка­заться от политики сотрудничества с Орденом [1837].

Литовскому правительству не удалось удержать земли куршей и земгалов, хотя оно вело здесь энергичную воору­женную борьбу. После похода к Вендену [1838] литовское войско Тройната нападало на Вик, разбив на обратном пути ливонцев 9 февраля 1263 г. у Дюнамюнде [1839]. Но, подтянув дополнитель­ные силы, рыцари подчинили Сааремаа [1840], в который раз залив кровью многострадальный остров, а затем они вытеснили ли­товские гарнизоны из замков Лазен, Меркес, Ампилле (покинув эту крепость, курши ушли в Литву) и Кретенен, упрочив тем самым свои позиции в Мемельбурге и в Гольдингене [1841]. К 1267 г. курши окончательно утратили свободу по рижскому договору [1842]. Этому, конечно, в немалой степени содействовали события в Литве по смерти Миндовга [1843].

В дальнейшем немецкая политика преемников Миндовга осталась прежней. Войшелк, использовав русские войска, су­мел предотвратить новое вмешательство Ордена в литовские дела [1844]. Литовское правительство прилагало немалые усилия, чтобы не допустить нового захвата Земгалии рыцарями. Литов­ские войска нанесли ливонцам немало тяжелых поражений. Едва успел магистр Отто подписать после битвы при Раквере мир 1268 г. с Русью 76, как на следующий год большое литов­ское войско вторглось в Ливонию, прошло в землю Вик, а за­тем по льду на остров Сааремаа. Магистр пытался задержать его на льду у Карузена (между о. Муху и городом Ведером), но потерпел поражение. Были убиты магистр и 52 рыцаря [1845]. В том же году погиб в походе на Литву исполнявший должность магистра Андрей Вестфальский; с ним пали 20 рыцарей [1846].

Немецким крестоносцам пришлось вновь завоевывать этот край, начиная чуть ли не с границ 1209 г. Магистр Конрад Манденский заложил Митаву, но вскоре он был «засечен» в лесу, потеряв 10 рыцарей [1847]. Лишь к 1272 г. сумели рыцари вновь -занять Межотне [1848]; правда, им удалось продвинуться вверх по Двине и захватить в восточной Латгалии город Динабург (Даугавпилс) [1849]. Литовский князь Тройден заявил: diB hu.s ist gebuwet//mitten uf das hertze min и с большим литовскорусским войском не раз штурмовал его, но безрезуль­татно [1850]. Тогда он избрал другой путь: заняв около 1281 г. Ерсике [1851], отрезал Динабург от Ливонии и в конце концов принудил ливонцев вернуть крепость в обмен на Ерсике и некоторую приплату [1852], На время Тройдена падают новые по­пытки завязать сношения с Ригой [1853] и торговые связи с Ор­деном [1854], но пока что они не дали прочных результатов.

Война с Орденом была трудна и изнурительна. Зимой 1278 г. магистр Эрнст Рассбург предпринял поход в глубь Литвы вплоть до Кернова, при этом wart kuniges Thoreiden lant//beroubet vil und verbrant. Но литовские войска сумели перехва­тить эту рать у Ашерадена и уничтожили ее. Погибли, кроме магистра, начальник ревельского датского отряда Эйлард Хобетц, 70 рыцарей и множество других воинов; было захвачено и красное с белыми полосами знамя венденских рыцарей [1855]. Поражений было так много, что рыцари и даже избранные ма­гистры неохотно ехали в Ливонию [1856].

Вслед за победой при Ашерадене последовала новая вспышка -освободительной борьбы в Земгалии; на этот раз ее возглавил ir aller haubtman Намейсис, которого ослепленный ненавистью хронист называет ungetmwe hunt [1857]. Его войско штурмом взяло Тервете; 15 пленных рыцарей он отправил в Кернов к Тройдену [1858], рассчитывая получить литовскую помощь, в чем и не ошибся. Рыцари, бросив в бой до 14 тыс. человек, все же не смогли занять ни Тервете, ни Добен. В 1279 г. отряд Намейсиса совершил ночной набег на Ригу, где захватил в плен вице-магистра Гергарда Каценеленбогена (который погиб в литовском плену [1859]). Война в Земгалии тянулась свыше десяти лет. Лишь в 1286 г. рыцари, соорудив Гейлигенберг (Светайскалнс), заставили земгалов и литовцев оставить Тервете и перейти в литовский замок Ракен [1860]. В том же году отмечены литовско-земгальские набеги на Ригу и Икскюль [1861].

Магистр Фольмар Бернгузен, имея 40 рыцарей, 60 бюрге­ров и большое вспомогательное войско, пытался напасть на литовцев, но 26 марта 1289 г. был разбит и погиб в бою, разде­лив участь своих предшественников Волквина, Бургарда, Отто, Эрнста и др. Ливы и латгалы, бывшие с ним, перешли на сторону литовцев [1862].

Постоянные поражения привели к тому, что вновь избран­ный ландмейстер Куно Гаццигенштейн, набрав с большим трудом 40 рыцарей, не захотел ехать в Ливонию, а великому магистру Бургарду, который сулил ему zu lone des gehorsames crone, отвечал, что если великий магистр так сочувствует горю ливонских рыцарей, отчего бы ему самому не поехать в Ливо­нию (die von Nieflant sint unvro //ir wisen brudere sind geslagen: //suln sie die mit uns verclagen, //so suit ir brudere senden dar// und varet selben an der schar) [1863].

Получив новые подкрепления (в том числе из Швабии и из Франции) [1864], новый ландмейстер хотя и не смог взять земгальско-литовские крепости Добен, Ракете, Сидрабе и другие, но непрерывными «рейзами» довел край до голода. В 1289-1290 гг. земгалы, срыв все укрепления, ушли в Литву. Рыцари такяе срыли свой замок Гейлигенберг. Так закончилась борьба в Земгалии. Десятки тысяч земгалов переселились в Литву [1865]" Позднее Гедимин, приглашая проповедников из-за рубежа отмечал, что они должны знать один из трех языков литов­ский, польский или земгальский [1866]. С падением независимости земель' куршей и земгалов, северная и западная границы Жемай­тии оказывались под прямой угрозой со стороны Ливонского ордена.

Изменилось не в пользу Литвы и положение в прусских зем­лях. Первоначально восстание 1260 г. охватило всю Пруссию, кроме Хельминской и Помезанской земель. Прусское войска Геркуса Мантаса нанесло поражение рыцарям в битве при Покарвене ", были захвачены замки Гейльсберг [1867], Браунсберг [1868], разорен Христбург [1869]; были осаждены Балга [1870], Кенигсберг, Эльбинг [1871], Бартенштейн [1872]. В борьбу на стороне пруссов вме­шался и поморский князь Мествин II, сын Святополка [1873]. Не­мецкие рыцари несли большие потери. Если, по подсчетам папы Александра IV, к 1257 г. погибло 500 рыцарей [1874], то в 1261 г. папа Урбан IV называл уже цифру в 1000 убитых рыцарей [1875].

Прусское войско Диване Клекине (Медведя) захватила в Бартии крепость Визенбург, пал Крейцбург [1876]; отряд варма Глаппе разорил Бранденбург [1877] Славный полководец Г'еркус Мантас cum valido exercitu нанес поражение рыцарям при Любау (Lubovie) [1878]; его войско разгромило в Помезании опор­ные пункты рыцарей Мариенвердер, Штаркенберг, Рейден и др. [1879] Папская курия принимала чрезвычайные меры для отправки свежих подкреплений в Прибалтику, в частности, из Тюрингии и Брауншвейга. Вновь был направлен сюда и Пшемысл II в 1267-1268 гг. Он заставил поморского князя выйти из войны, но с пруссами боев не вел. Любопытно, что папа Кле­мент IV разрешил чешскому королю после завоевания Литвы занять литовский престол кем-либо, верным римской церквиг но не нарушая прав Ордена [1880]. Сами рыцари широко раздавали жалованные грамоты прусским нобилям, вербуя их в свое войско.

Литовское правительство также не было безучастным зри­телем этой борьбы. Источники отмечают серию походов литовско-русско-ятвяжских войск против немецких замков в Пруссии. Тройнат, посланный Миндовгом, вторгся в 1263 г. с 30-тысяч­ным войском в Мазовию, Хельминскую землю и Помезанию, опустошив и польские земли и прусские владения рыцарей [1881]; на следующий год литовцы вместе с ятвягами и, вероятно, рус­скими (ибо упомянуты sagittari cum telis) помогали пруссам Самбии при осаде Виловы [1882]; в походе на Хельминскую землю четырехтысячного отряда ятвяжского князя Скомонда в 1277 г. участвовало и virtute exercitus из Литвы [1883]. Ятвяжские войска не раз вторгались в западнопрусские и хельминские земли, осаждая Вартенберг [1884], Любау [1885],Торн и Биргелов [1886], Кульм [1887], Эльбинг, Вентлитц [1888] и Бартенштейн [1889]. В 1280 г. литовцы поддерживали ятвягов в походе на Самбихо [1890]; Намейсис, в ка­честве вассала Тройдена, совершил поход на Помезанию [1891]; в 1283 г. литовцы еще раз вторгались в Самбию [1892]. Тер­певшие поражения от Ордена пруссы жители Надровии [1893], Погезании [1894], Судовии [1895], Бартии [1896] искали спасения в Лит­ве; правительство Тройдена использовало их для освоения Черной Руси [1897].

Прусские земли вели борьбу разрозненными силами, им не удалось захватить крупнейшие замки Кенигсберг, Балгу, Эльбинг и Мемельбург. События в Литве после смерти Миндовга временно ослабили участке литовских сил в их освободитель­ной борьбе. В начале 70-х годов победа начала клониться на сторону Ордена. Один за другим гибнут вожди восстания. После сражений в Натангии был захвачен Геркус Мантас; он мужественно защищался и был пронзен мечом. Рыцари по­весили тело мертвого героя на дереве [1898]; предатели выдали ры­царям Глаппе; он был повешен в Кенигсберге на холме Глаппенберг (Рольберг) [1899]; при штурме замка Шенезее был сражен выстрелом баллисты Диване Медведь [1900].

Расправившись с землями, уже однажды завоеванными,, немецкие рыцари продолжали наступление на Скаловию, Надровию и Судовию (Ятвягию), которые лежали непосредственно у неманского пограничья Литвы. Выше говорилось о неблаго­приятных для прусского народа условиях борьбы [1901]. Сопротив­ление пруссов продолжалось до 1283 г., когда последний независимый ятвяжский нобиль Скурдо, покинув родину, ушел со своим отрядом за Неман в Литву [1902].

Неман стал западной границей Литвы, границей войны с немецкими крестоносцами, которые завладели землями между Вислой и Неманом, между Наровой и Двиной, подчинили кур­шей, земгалов и пруссов и таким образом с трех сторон окру­жили Жемайтию.

Международные условия также изменились. Значительновозросла поддержка Ордена со стороны Германии, где кончи­лось междуцарствие и престол занял Рудольф Габсбург. Под­ходили к бесславному концу крестовые походы против араб­ских народов. Папство и его союзники делали все возможное, чтобы сокрушить не только языческую Литву, «схизматические» Русь и Византию, но и «неверных» сарацинов Багдадский халифат и Египетский султанат. При этом они, как свидетель­ствуют Плано-Карпини и другие послы,не гнушались и сотруд­ничеством с монгольскими ханами [1903]. Именно наступление пос­ледних привело к падению Багдада (1258 г.); но египетскосирийские войска отразили натиск полчищ и монгольских ханов и европейских королей. 18 мая 1291 г. под ударами египетских войск Малек эль Ашрафа пала Акра, что ознаменовало крах крестовых походов против арабов. Прибалтика осталась един­ственной крупной базой крестоносцев. Сюда было перенесено главное внимание их вдохновителей. В 1309 г. столицей Ор­дена стал Мариенбург. Начался новый этап борьбы литовского народа за независимость.

На этом этапе постепенно возникает новый важный фактор в политической истории Прибалтики литовско-польское сбли­жение в борьбе против немецкой агрессии. Это сближение рожда­лось в муках, ибо ему мешали корыстные интересы отдельных князей. Первоначально Литва видела в Польше вообще и осо­бенно в Малой Польше союзника Ордена и папства. Поэтому она, сохраняя союз с Галицко-Волынской Русью, выступала против князей мазовецких (1220, 1238 гг.) [1904], либо поддержи­вала их соперничество с князьями краковскими, малополь­скими (1229, 1246 гг.) [1905]. Тем не менее призыв галицко-волынт ского князя Даниила организовать совместный крестовый поход против Литвы не встретил в Польше поддержки [1906]. Только гнезненское епископство попыталось проникнуть в церковную организацию Литвы, но, впрочем, без успеха [1907].

Принятие Миндовгом христианства отнюдь не улучшило литовско-польских отношений. В 1255 г. в Польше и Чехии проповедовался крестовый поход против литовцев, разорявших польские земли [1908]; он состоялся при участии князя Казимира куявского, имевшего виды на ятвяжские земли [1909]. Попытки куявского князя сблизиться с Литвой были сорваны Орденом [1910].

Последний, порвав старый русско-польский договор 1254 г. с Орденом о разделе Ятвягии, передал Земовиту мазовецкому в 1260 г. одну шестую часть Ятвягии [1911]. В ответ Миндовг организовал в 1262 г. большой поход (датировка и источники, сообщающие о нем, весьма сложны) на Мазовию, Хельминскую землю и Помезанию: «Идоша Литва на Ляхи воевати от Миндо­вга»; в составе литовского войска были и русские, например, Остафий Константинович [1912]. Литовское войско разорило Плоцк, Въездов (близ Варшавы) и Лович; был убит князь Земовит мазовецкий, а его сын Конрад захвачен в плен [1913]. И позднее литовские походы были обращены на земли Плоцкую <1266), Люблинскую (1273), Ленчицькую (1277, 1278) [1914].

Разоряя восточную Польшу и более всего Мазовию, Литва понудила, наконец, местных князей начать переориентацию своей политики. В 1279 г. был заключен мир между плоцким князем Болеславом и Тройденом, скрепленный браком их де­тей [1915], и с этой поры литовские походы, минуя Мазовию, об­ращаются на Малую Польшу [1916]; договорные отношения с ней дело недалекого будущего. Из сказанного можно пока сделать тот вывод, что, начиная битву за Жемайтию, Литва имела от­носительно спокойный тыл со стороны Мазовии.

Обратимся к рассмотрению военно-политических событий на Немане в 1283-1340 гг. Хроники позволяют заключить, что литовские вооруженные силы при участии белорусских войск бы­ли заняты отражением натиска рыцарей в двух направлениях на Жемайтию и на Черную Русь.

Этот натиск, нако, приобрел иные формы, чем он имел в земле пруссов J Быстрое продвижение и разгром противников поодиночке сменились упорными боями за каждую пядь землиц Именно здесь Орден в полной мере применил опыт крестонос­цев, почерпнутый ими в борьбе с арабами,-продвижение с по­мощью крепостей, когда на каждом завоеванном участке тер­ритории возводился замок, который в свою очередь делался исходным пунктом дальнейшего наступления. Эти действия сочетались с систематическими набегами организованных войск

и мелких грабительских банд Главный удар был обращен против литовских крепостей на северном берегу Немана.

Чувство глубокого уважения вызывает более чем столетняя борьба за независимость, которую вели на Немане плечом к плечу литовцы и белорусы [1917]. Набеги рыцарей происходили по не­скольку раз в год; они штурмовали крепости Бизене (1283, 1313, 1316) [1918], Колаине (1290, 1291) [1919], Юнигеде (Виелоне) (1292, 1292-1293, 1293, 1298, 1313, 1315, 1317, 1318, 1337, 1339) [1920], Пистен (1293, 1294, 1298, 1318, 1322) [1921].

Их более крупные силы многократно вторгались в земли: Мединицкую, действуя против замков Сиздитен, Медвягола и других (1314, 1316, 1320, 1329) [1922]; Оукаимскую, нападая на ее центр Оукаим(1292, 1300, 1302, 1305, 1328) [1923]; Россиенскуюв конце XIII в., в 1323 г. 15?; на П о г р а уде 11 с к у ю замок Гедимина,двор Сударга (1305,1311-дважды, 1317, 1324,1330) [1924]; на Вайкенскую волость (1322, 1330) [1925]; на Ейрагольскую зем­лю волости Гесовиенскую и Пастовскую (1292,1294,1316,1322, 1323) [1926]; на Коршувскую землю (1303, 1307) [1927] и особенно на землю Путеницке замки Скронейте и Бивербате (13071315, 1328) [1928]. Позднее, когда вторжения были поддержаны и из Ливонии (1331, 1332) [1929], рыцари доходили до Вилькомира (1333) [1930], Пиллены (1336) [1931] и, однажды, до земли Виленской (1334 г.) [1932].

Многократным нападениям подвергалась Гродненская земля и ее замок (1284, 1295, 1296, 1305, 1306 дважды, 1311трижды, 1314, 1324, 1328) [1933]; не случайно археология отмечает здесь для этой поры упадок материальной культуры [1934].

. Рыцари неоднократно разрушали подгородья, укрепления или сами замки, но литовцы и белорусы неизменно восстанавли­вали их или строили рядом новые [1935]. Тогда рыцари стали воз­водить на Немане свои замки Рагнит (1289), Шалауенбург (1293), Христмемель (1313). Они укрепляли Вармию и Натангию (1326), вновь возвели Георгенбург (1336), Мариенбург (1336), Байербург (1337). Но эти замки в большинстве стоят на южном берегу Немана, а те из них, которые рыцарям удалось соорудить на северном (Христмемель, Георгенбург, Мариен­бург), прижаты к воде (см. карты).

Таким образом, за 60 лот напряженных усилий, имея по­мощь курии и многих стран, рыцари не смогли перешагнуть Неман. Берега этой реки обильно орошены кровью защитников литовской независимости. Для каждого литовца Неман это то же, что для украинца Днепр, а для русского Волга.

При обороне родины прославились многие мужественные воины и воеводы. Например, житель Скаловии Гирделе,выбран­ный рыцарями в проводники, завел их в литовскую засаду [1936]°; храбрый воевода Сурмине геройски защищал в 1290 г. замок Колаине с гарнизоном в 120 человек против двухтысячного отряда рыцарей, прибывших на судах [1937]; после падения По­лагаю он действовал в Юнигеде, отбив со своим флотом нападе­ние на нее рыцарей в 1313 г. [1938] Хронист называет Сурмине «мужем знатным и воинственным»; прославился и воевода Сударг, руководивший вместе с Мансто походом в Самбию в 1308 г. [1939], а затем вместе с Мансто и Мазио защищавший Пограуде в 1311 г. [1940]

Пример высокого героизма показали защитники Пиллены в 1336 г. во главе с воеводой Маргером (ранее, кажется, обо­ронявшим Медвяголу в 1329 г.в источнике он назван Марголис). Здесь с семьями и добром укрылись около 4 тыс. воору­женных жителей четырех окрестных земель. Они-отбивались от войска великого магистра Дитриха фон Альтенбург в составе 200 рыцарей из Германии, Австрии и Франции и 6 тыс. воинов. Когда крепость была почти разрушена рыцарями, ее уцелевшие защитники сожгли все имущество и перебили друг друга, чтобы не попасть в руки врага 17 5. По всей Литве, на Руси и в Польше прославился доблестный воевода городенский Давыд му­жественный защитник Гродно и Пскова, гроза датских, ливон­ских и прусских крестоносцев.

Литовские великие князья Тройден, Витень, Гедимин были не только крупными государственными деятелями, но и выдающи­мися полководцами организаторами вооруженных сил Литвы,

Даже крупные военные предприятия, организованные про­тив Литвы, неизменно кончались неудачей, например, походы в Жемайтию 1305, 1317 (при участии рыцарей из Германии, Чехии и Польши), 1329 (с привлечением рыцарей Германии, Чехии и даже Англии) и-поход 1314 г. в «землю кривичей» [1941] (ad terram Criwicie) к Новогородку, когда Давыд городенский ото­брал у рыцарей 500 коней и весь провиант и они, умирая с го­лоду и питаясь кореньями, едва выбрались через шесть недель восвояси.

Картина борьбы не будет полной, если не сказать об ответ­ных действиях литовцев. Они были направлены и на пригра­ничные немецкие замки на Шалауенбург (1293, 1315) [1942], Христмемель (1302, 1315, 1324) [1943], Мемельбург (1307,1323) 17!\ Рагнит (1315) [1944], Байербург (1337) [1945]; они охватывали немецкие владения в Пруссии Натангию (1299, 1311) [1946], Вармию (1300, 1311, 1318-1320) [1947], Самбию (1308, 1311, 1323) [1948]t а такжеХельминскую и Добжиньскую (1296,130 0) [1949] и другие земли.

Положение Литвы затруднялось тем, что ей приходилось обороняться не только с юга, но также с севера и запада, хотя Ливонский орден не мог в то время идти в сравнение с Прусским. Здесь большую роль сыграла умелая дипломатия литовского правительства, использовавшая экономическую заинтересованность Риги в торговле с белорусскими и литовскими землями, ее тяготение к сильной королевской власти. В сущности до 1330 г. ливонские рыцари не могли предпринимать активных дей­ствий против литовцев «вследствие соглашения между бюрге­рами и литовцами и зависти первых» [1950].

Эту политику союза с Ригой начал успешно проводить еще Вятень, воспользовавшись конфликтом Риги с Орденом. В 1298 г. рижские бюргеры, использовав помощь литовцев и русских, разрушали рыцарский двор в Риге, а также замок Каркгауз, убив и взяв в плен нескольких рыцарей [1951]. На следующий год литовцы и рижане нанесли рыцарям пораже­ние на р. Трейдере [1952]; после этого рижане приняли к себе ли­товский гарнизон, построив для него «литовский замок». Впро­чем, в том же году союзники потерпели поражение от Ордена [1953]. Вообще Ливонский орден уцелел лишь потому, что тевтонские рыцаря нападали на Литву с запада.

Соглашение Литвы с Ригой оставалось в силе и в 1299, ж в 1306, и в 1313 гг. [1954] В этот период Литва не раз нападает иа ливонцев (1305, 1307, 1309, 1310, 1322 гг.) [1955].

Ливонские рыцари с трудом завладели Динабургом (1313) [1956], укрепили Межотне (1321) [1957]; они искали помощи датчан (1318 г.) [1958]. Для крупных походов на Литву у них не было сил, да к тому же в тылу оставалась Рига. Упрочение связей Литвы с Псковской землей в 1323 г. и успешные походы литов-» ско-псковских войск Давыда городенского против них и дат­ских рыцарей еще более затруднили положение Ордена [1959]"

Отношения Литвы с Ригой стали еще теснее при Гедимина. Выше мы уже говорили об экономической их основе. Эти связи были использованы правительством Гедимина с целью прорвать экономическую блокаду, установленную Орденом. Он исполь­зовал стремление курии навязать Литве католичество и тяготе­ние немецких поморских городов к торговым контактам с Лит­вой. Теперь, после серии работ, посвященных этому вопросу,, нет нужды рассматривать его подробно [1960], достаточно отме­тить главное.

Папа Иоанн XXII был заинтересован в крещении Литвы [1961]" Это соответствовало духу его политики в Восточной Европе. Он домогался распространения своей власти на Галицко-Волынскую Русь [1962] и на Киев. Это традиционная политика курии. Рижский архиепископ Фридрих (1304-1341) много лет вел тяжбы с Орденом, стараясь уготовить ему судьбу француз­ских темплиеров. Любопытно, что, обвиняя Орден в грозящем упадке христианства в Прибалтике, рижане сопоставляют его действия с политикой крестоносцев на арабском побережье [1963]®<,

По этому вопросу правительство Гедимина действовало заодно с архиепископом [1964]. Оно, исходя из реального поли­тического интереса, придерживалось веротерпимости: в Новогородке появился православный митрополит, там же строи­лись католические храмы; вассалы, в том числе и сыновья великого князя, правившие в русских землях, принимали право­славие, державшие владения в коренной Литве оставались язычниками. Считая, что Орден является главным препятст­вием крещению Литвы [1965], правительство Гедимина в общем сдержанно относилось к идее христианизации страны, понимая опасность жемайтского и белорусского сепаратизма [1966]. Ясно одно, что, поставив условием принятия христианства официаль­ное признание Литвы и прекращение всякой агрессии со сто­роны Ордена, литовское правительство вело правильную дип­ломатию, успехи которой сказались в конце XIV начале XV в.

Дипломатическая акция обращение Гедимина к папе (в конце 1322 г. [1967]) и к немецким городам [1968] и монахам доминиканцам и францисканцам [1969] (в январе и мае 1323 г.) с призывом о переселении в Литву крестьян, ремесленников, купцов, служилых людей и духовенства, с предоставлением им льгот и выгод имела широкий международный резонанс и, что главное, при деятельном участии Риги и некоторых других городов завершилась литовско-немецким Виленским договором 2 октября 1323 г. [1970]

Это был крупный дипломатический успех Литвы. Факти­чески она, оставаясь языческой, получила международное признание, ибо в июле 1324 г. папа подтвердил этот договор [1971]. Даже после того, как папские легаты прибыли в октябре 1324 г. в Ригу (где подтвердили договор [1972]), а их послы, побывав в Вильно, убедились, что Гедимин не намерен принимать катогличества [1973], договор просуществовал около четырех лет. Тому были свои причины и, в частности, заинтересованность немецких городов и Ордена в торговле с Литвой и Русью.

Но Орден не был последователен: мирные отношения с Лит­вой таили в себе угрозу принятия ею католичества, что сделало бы само существование Ордена как завоевательной организа­ции бесцельным. Поэтому можно видеть, что Орден заключил еще в январе 1323 г. договор с Новгородом, направленный против Литвы и Пскова [1974]; он старался и Ригу отвлечь от союза е Литвой [1975] и вообще допускал враждебные действия в отношепни Литвы 31а. Литовское правительство умело использовало мирный договор для сближения с Польшей и удара в тыл Ор­дену на Браиденбург [1976]. Нашло оно средства и для установле­ния мира с Новгородом [1977].

Позднее литовско-немецкие военные действия возобнови­лись, причем ухудшилось положение Литвы на севере. В 1328 г. литовское правительство помогало рижским бюрге­рам воевать против Ордена войско литовского короля прошло с опустошениями по его владениям [1978], но все же Орден сумел подчинить Ригу и навязал ей договор 30 марта 1330 г. [1979]После этого начинаются походы ливонских рыцарей на Жемай­тию (1330, 1332) [1980], они укрепляют замки Добен и Терветен [1981]и начинают участвовать в совместных с тевтонскими рыцарями вторжениях в Жемайтию, Аукштайтию и в Полоцкую землю (1333, 1334 гг.) [1982].

Не только папство, но и германские императоры продолжали оказывать помощь Ордену. В 1337 г. Людовик Баварский «по­жаловал» Ордену Жемайтию, Коршувскую землю и Русь (Samaiten, Karsow vel Rusye) [1983], а вслед за тем и всю Литву [1984]. Впрочем, Орден понимал, что дело не в пожалованьи, и вскоре великий магистр отправил послов в Германию, зовя оттуда «soldatos, princeps etc. contra Lithwanos et Ruthenos in eorum devastacionem, ne de cetera Prutenos in tantum turbarent» [1985]. В 1338 г. Орден подписал с Литвой торговый договор и мир на десять лет; правда, уже в 1339 г. ливонские рыцари нападали на Жемайтию [1986], но от прежних планов быстрого завоевания Литвы и Руси не осталось и следа [1987]. Однако положение Литвы осложняется, и дальнейшая борьба за независимость будет еще более тяжело отражаться на всей ее экономической, полити­ческой и культурной жизни.

В заключение рассмотрим, как развивались взаимоотно­шения между Литвой и Большей. Время 1283-1340 гг. харак­теризуется многократными литовскими походами на земли мазовецко-куявские Плоцк и Сохачев (1286), Брест (1291, 1324, 1336); на малопольские Люблин (1282, 1302), Сан домир (1283, 1296); на великопольские Добжинь (1284, 1323), Калиш (1306, 1307), Ленчицу (1294). Насколько можно судить по данным источников, приведенным С. Заянчковским, более тесные отношения сохраняла Литва с князьями плодкимп и мазовецкими [1988].

С течением времени назревало, однако, сближение Литвы и Польши. Мы видели, что Литва, ведя тяжелую борьбу с Орде­ном, сумела прорвать дипломатическую блокаду,-это делало формально возможным сближение с Польшей.

Для него были должные политические предпосылки: в 1309 г. Орден при помощи маркграфа Браиденбурга захватил Польское Поморье; тяжба с Орденом из-за этой земли в 1320-1321 гг. не принесла Польше успеха. Таким образом, у Литвы и Польши был общий противник Орден. С другой стороны, в 1323 г. умерли последние галицко-волынские князья Романовичи. Исследователи полагают, что Болеслав-Юрий II мазовецкий занял га ли цк ни стол в результате дипломатического сговора Польши и Литвы. Это сближение должно было стать еще более прочным ввиду опасности, которая грозила их дальнейшим намерениям по захвату Галицко-Волынской Руси со стороны Золотой Орды. Полагают даже, что уже в 1323 г. Литва захва­тила Подляшье [1989].

Международная обстановка в Европе также делала возмож­ным польско-литовское сближение. Папская курия соперни­чала с Людовиком Баварским, используя против него чешского короля Яна Люксембургского; последний был враждебен Польше и был не прочь вовлечь ее в конфликт и с Орденом, и с союзником Людовика маркграфом браиденбургским Воль­демаром.

В этих условиях и был заключен литовско-польский союзный трактат 1325 г.; он сопровождался браком сына Влади­слава Локетка Казимира с дочерью Гедимина Альдоной. На основе этого договора Польша организовала поход на Бранденбург (1326 г.). Литовское правительство выделило в распоря­жение Локетка 1200 всадников во главе с Давыдом городеиским. Поход был опустошительным, причем союзники дошли до Франкфурта-на-Одере [1990]. Этим воспользовался чешский король Ян и в 1327 г. напал на Польшу; тогда в борьбу вмеша­лась союзная Польше Венгрия, где правил Карл-Роберт Ан­жуйский, также враждебный Людовику Баварскому.

Для нас все эти факты имеют то значение, что позволяют по­нять, при каких условиях возник большой крестовый поход на Жемайтию 1329 г. Дело в том, что чешский король двинулся не на Польшу, а на ее союзника Литву. В 1328 г. он вышел из Праги с 300 рыцарей чешских, немецких и английских 22 8, его сопровождал секретарь, известный французский поэт Гильом де Машо, описавший этот поход в стихах [1991]. К войскам Яна присоединились 200 немецких рыцарей и 18 тыс. другого вой­ска Ордена [1992]. Они ворвались в Жемайтию, где захватили пять городов: город Гедимьна (близ Граумены притока Юры), Си зд и теп (Машо называет его Xedeyctain), Такайниц, Гиегуже и Медвяголу; жители последней, чтобы сохранить город, согласились принять крещение: vnd die boiaren von Mednuki haben im (т. е. магистру Вернеру) gehuldiget. [1993], но по уходе врагов отвергли соглашение. Локеток поддержал Литву втор­жением в Кульме кую землю, и в общем поход не дал рыцарям территориальных приобретений.

Литовско-польский союз не был, однако, долговечен. На 1330 г. было намечено совместное польско-литовско-венгер­ское выступление против Ордена. Но хотя войска и собра­лись [1994], поход пе был общим, так как по инициативе венгер­ского короля, опасавшегося усиления Польши, литовские «язычники» были отстранены от участия в деле и Гедимин увел свое войско [1995]. В дальнейшем Польша, продолжая,'борьбу, не добилась успеха: она не только не вернула Поморья, но поте­ряла Куявию (Брест, Иновроцлав) [1996].

Так закончилась эта первая попытка литовско-польского сближения. Она показала, что объединенные силы Литвы и Польши могут постоять за себя. Но пройдет много времени, прежде чем правительства этих двух стран найдут возможным вступить в политический контакт, который приведет их к унии, а польский и литовский народы к славной победе над не­мецкими захватчиками под Грюнвальдом. Но это особая тема, имеющая свои источники и недавно монографически изученная в нашей историографии [1997].

Изложенное выше дает возможность подвести следующие итоги.

Мужественное сопротивление литовского народа инозем­ной (прежде всего немецкой) агрессии в XIII-XIV вв.яркая страница национально-освободительной борьбы народов эпохи средневековья. В этой борьбе литовский и белорусский народы выступали в боевом единстве.

Наступление на Литву было организовано под стягом крестовых походов наиболее реакционной силой тогдашней Европы папской курией-и получало поддержку правительств Германии, Дании, Польши, Чехии, а в дальнейшем также Ан­глии [1998] и Франции.

Борясь за независимость, Литва оказала поддержку другим народам пруссам и латышам (куршам, земгалам) в их противодействии агрессии.

В изучаемое время постепенно складывались предпосылки политического сближения правительств Литвы и Польши, которое имело важное значение для успешного исхода борьбы литовского и польского народов с немецкой агрессией.

БИБЛИОГРАФИЯ
ПРИНЯТЫЕ СОКРАЩЕНИЯ

ВДИ Вестник древней истории.

ВИ Вопросы истории.

ГВНиП Грамоты Великого Новгорода и Пскова. ГЛ Генрих. Хроника Ливонии.

ЗНТШ Записки Наукового Товариства iM. Шевченка. ИЗ Исторические записки. Изд. АН СССР.

ИОРЯС АН Известия Отделения русского языка и словесность Акаде­мии наук.

КС ИИМК -Краткие сообщения Института истории материальной

культуры АН СССР. КС ИЭ Краткие сообщения Института этнографии АН СССР. МИА СССР Материалы и исследования по археологии СССР. НПЛ Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. Н1УЛ Новгородская четвертая летопись. ПРП Памятники русского права. ПЛ Псковские летописи. ПСРЛ Полное собрание русских летописей. СА Советская археология.

САЛ Собрание государственных и частных актов, касающихся исто­рии Литвы и соединенных с нею владений. СДГА -Собрание древних грамот и актов городов. СЭ Советская этнография. ТАС Труды Археологического съезда. УГ Украшсьш грамоти.

ЧОНЛ Чтения в историческом обществе Нестора-летописца.

* * *

AF Altpreussische Forschungen.

AKL Archiwum ksizt Lubartowiczow-Sanguszkow.

AF Altpreussische Forschungen.

AM Altpreussische Monatsschriften.

APC Acta Patriarchatus Constantinopolitani.

ASEER American Slavonic and East European Review.

ASP Archiv fur slavische Philologie.

AU Akta unji Polski z Litwq.

AW Ateneum Wilenskie.

CDP Codex Diplomaticus Prussicus.

СЕ Codex epistolaris saeculi XV.

CECDV Codex ecclesiae sancti Stanislai cathedralis et diocesis Vilnensis-

diplomaticus. CEV--Codex Epistolaris Vitoldi

CPHB Conventus Primus Historicorum Balticorum. Acta et reJata, Rigae, 1938.

HW -Herman Wartberge Chronicon terrae Prussiae. HU Hansisches Urkundenbuch. JGO Jahrbiicher fiir Geschichte Osteuropas. KH Kwartalnik Historyczny.

KZ Kosciol zamkowy czyli katedra Wileriska, cz. 2.

Lites Lites ac Res gestae inter Polonos Ordinemque Cruciferorum.

LR Livlandische Reimchronilc.

LU Liv-Esth-und Curlandisches Urkundenbuch.

MGH SS Monumenta Germaniae Historica, Scriptores.

MLLG Mitteilungen der litauischen literarischen Gesellschaft. Tilsit -

Heidelberg, 1879-1912. MMAP Monumenta medii aevi res gestas Poloniae illustrantia. MPH Monumenta Poloniae Historica. MPV Monumenta Poloniae Vaticana. NE Nikolaus von Jeroschin. Kronike von Pruzinlant. PD Petri Dusburg Chronica terre Prussiae. PH Przegld Historyczny.

Prussia Sitzungsberichte der Altertums Prussia Gesellschaft. PU PreuBisches Urkundcnbuch.

PZHP Pamitnik Powsz. Zjazdu Historykow Polskich.

RAU Pozprawy (=Sprawozdania) Akadcmii Umiejtnosci, wydz. his-

toryczno-filozoficzny, Krakow. RSch Das rigisehe Schuldbuch.

Senove Senove istorijos skyrians darbai. Acta et commentationes ordi-

nis historicorum V. M. Universitatis, Kaunas. SRG Scriptores rerum Germanicarum. SRP Scriptores rerum Prussicarum. SU Urkundenbuch des Bistums Samland.

Tz Tauta ir zodis, [Народ и слово] Humanitariniu Mokslu Fakultet©

leidinys. Kaunas. VMPL Vetera Monumenta Poloniae et Lithuaniae. Wb Die litauischen Wegeberichte. Wig Die Chronik Wigands von Marburg. ZO Zeitschrift fur Ostforschung. ZPL Zbior praw litewskich. ZPP Zbior praw... Wilnowi nadanych. ZSP Zeitschrift fiir slavische Philologie. zML zrodla do mytologii litewskiej.

Примечание: В ссылках к тексту книги указываются инициалы, фа­милия автора, порядковый номер его работы, помещенной в библиогра­фии, и страницы.

ТРУДЫ ОСНОВОПОЛОЖНИКОВ МАРКСИЗМА-ЛЕНИНИЗМА

Маркс К. Формы, предшествующие капиталистическому производству. М., 1940. J

Маркс К. К критике политической экономии. М., 1952

Маркс К. Капитал, тт. I-III. М., 1953.

Энгельс Ф. Анти-Дюринг. М., 1953.

Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства. Избранные произведения, т. 2. М., 1955.

Энгельс Ф. Марка. Приложение к кн. Крестьянская'война в Германии. М., 1952, стр. ИЗ--129.

Энгельс Ф. О разложении феодализма и возникновении нацио­нальных государств. Приложения к кн. Крестьянская война в Германии М., 1952, стр. 153-163.

Энгельс Ф. Избранные военные произведения. М., 1956.

Ленин В. И. Что такое «друзья народа» и как опи воюют против социал-демократов.3 Соч., т. I, стр. 111-313.

Ленин В. И. О государстве. Соч., т. 29, стр. 433-451.

ИСТОЧНИКИ

А. Издания на русском, украинском и белорусском языках

Акты литовской метрики, т. I, в. 1 (1413-1498). Изд. Ф И Леонтович. Варшава, 1896. п

Акты Литовско-Русского государства, в. 1, Изд. М. Довнар-Запольскии. М., 1890.

Акты, относящиеся к истории Западной России, собранные и издан­ные Археографической комиссией, т. I (1340-1506). Под реп И Григо­ровича. СПб., 1846. F

Акты, относящиеся к истории Южной и Западной России, изд Архео­графической комиссией, т. I (1361-1598). Под ред. Н. Костомарова.

Документы, объясняющие историю Западно-русского края и его1 отношения к России и к Польше. Пб., 1865.

Жалованная грамота Скиргайле, выданная Ягайлом 28 апреля 1387 г. в изд. J. Jakubowskii, str. 44-46.

Житие князя Алексапдра Невского. Изд. В. И. Малышев. ТОДРЛ, т. у. М.-Л., 1947, стр. 185-193.

Житие князя Довмонта. В кн.: Н. Серебрянскийь стр. 138-156.

Житие митрополита Петра. Краткая редакция. В кн.: М а к а р и й. История русской церкви, т. V. Прил. III, стр. 308-312; Пространная редакция (Киприана). ПСРЛ, т. XXI, Степенная книга, ч. I. СПб., 1908, стр. 321-322.

Законодательные акты великого княжества Литовского XV-XVI вв. Под ред. И. И. Яковкина. Л., 1936.

Калевипоэг. Эстонский народный эпос. Собрал и обработал Ф. Крейцвальд, перевод Вл. Державина и А. Кочеткова. Таллин, 1950.

Ланноа, Гильберт де. Путешествие в восточные землиЕвропы в 1403-1414 гг. «Университетские известия». Киев, 1873, № 8» стр. 1-45.

Летопись Переяславля-Суздальского. Изд. М. Оболенский. М., 1851.

Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. Изд. А. Н. Насонов. М.Л., 1950.

Новгородские летописи (Так названные Новгородская вторая и Нов­городская третья летописи). Изд. А. Ф. Бычков. СПб., 1879.

Памятншш русского права. Изд. А. А. Зимин,-в. I. М., 1952; в. 2. М., 1953.

Песни, собранные П. Н. Рыбниковым, т. I. М., 1909.

Плано-Карпини Иоанн де. История монголов. Изд. А. И. Ма~ леин. СПб., 1910.

Повесть временных лет, ч. I-II. Изд. Д. С. Лихачев и Б. А. Рома нов. М.-Л., 1950.

Полное собрание русских летописей:

Т. I. Лаврентьевская летопись. Изд. Е. Ф. Карский.

В. 1. Повесть временных лет. Л., 1926.

В. 2. Суздальская летопись. Л., 1927.

В. 3. Продолжение Суздальской летописи по Академическому списку, Л., 1928.

Т. II. Ипатьевская летопись. Изд. А. А. Шахматов. СПб., 1908.

Т. IV. Новгородская четвертая летопись. Изд. Ф. И. Покровский ж А. А. Шахматов,%в. 1. Пгр., 1915; в. 2. Л., 1925.

Т. V. Софийская первая летопись, в. 1 (до 1255 г.).Изд. П. Г. Васенко Л., 1925; ПСРЛ, т. V (до 1471 г.). Изд. Археографической комиссией. СПб., 1851; т. VI (до 1509 г.). Изд. Археографической комиссией. СПб., 1853.

Т. VII. Летспись по Восхресенскому списку. Изд. Я. И. Бередников и А. Ф. Бычков. СПб., 1856.

Т. VIII. Продолжение летописи по Воскресенскому списку. Изд. А. Ф. Бычков. СПб., 1859.

Т. XV. Летописный сборник, именуемый Тверскою летописью. Изд.. А. Ф. Бычков. СПб., 1863; в. 1. Рогожский летописец. Изд. Н. П. Лиха­чев. Пгр., 1922.

Т. XVI. Летописный сборник, именуемый летописью Авраамки. Изд.. А. Ф. Бычков и К. Н. Бестужев-Рюмин. СПб., 1889.

Т. XVII. Западнорусские летописи. Изд. С. Л. Пташицкий и А. А. Шахматов. СПб., 1907.

Т. XVIII. Симеоновская летопись. Изд. А. Е. Пресняков. СПб... 1913.

Т. XXIII. Ермолинская летопись. Изд. Ф. И. Покровский, А. А. Шах­матов, П. Н. Шеффер. СПб., 1910.

Т. XXIV. Типографская летопись. Изд. С. П. Розанов, А. А. Шах­матов и А. Е. Пресняков. Игр., 1921.

Т. XXV. Московский летописный свод конца XV в. Изд. М. Н. Ти­хомиров. М.JL, 1949.

Псковские летописи. Изд. А. Н. Насонов, в. 1. М.JI., 1941; в. 2. М.Л., 1955.

Русско-ливонские акты. Изд. К. Е. Напьерский. СПб., 1868.

Сборник П. Муханова. Изд. 2. СПб., 1866.

Сведения и заметки о малоизвестных и неизвестных памятниках, т. 2. Изд. И. Срезневский. СПб., 1876.

Слово о полку Игореве. Изд. Д. С. Лихачев. М.Л., 1950.

Собрание государственных и частных актов, касающихся истории Литвы и соединенных с нею владений (1387-1710 гг.), ч. I. Вильно, 1858.

Собрание древних грамот и актов городов Вильны, Ковна, Трок, православных монастырей, церквей и по разным предметам, ч. 1. Вильно, 1843.

Сочинения Корнелия Тацита, т. I. Изд. В. И. Модестов. СПб., 1886. См. также сб. документов: Древние германцы. М., 1937, стр. 55-82.

Старый Литовский Статут 1529 г. Временник об-ва истории и древно­стей российских, кн. XVIII. М., 1854.

Статут великого княжества Литовского 1588 г. Там же, кн. -XIX. М., 1854.

Троицкая летопись. Реконструкция М. Д. Приселкова. М.Л., 1950.

Украшсьга. грамоти.т. I (XIV пол. XV в.). Изд. В. Розов. Киев, 1928.

Устюжский летописный свод. Изд. К. Н. Сербина. М.Л., 1950.

Б. Издания на других языках

Acta Patriarchatus Constantinopolitani (1315-1402), ed. F. MiklosichY. Mtiller, tt. I-II. Wien, 1860-1862.

Acten der Standetage Preussens unter der Herrschaft des Deutschen Ordens, ed. M. Toeppen, Bd. 1 (1) (1233-1435). Leipzig, 1874.

Adamus Bremensis Gesta Hammaburgensis Ecclesiae pontificum. Ed. B. Schmeidler. SRG, Hannoverae et Lipsiae, 1917.

Akta unji Polski z Litwei (1385-1791), ed. St. Kutrzeba, W. Semkowicz. Krakow, 1932.

Akten und Recesse der livlandischen Standetage, ed. O. Stavenhagen, Bd. I (1304-1460). Riga, 1907.

Annales Quedlinburgenses. MGH. SS, ed. G. H. Pertz, t. III. Hannove­rae, 1838, pp. 18-90.

Archiwum ksizt Lubartowiczow-Sanguszkow w Slawucie, t. I (1366-1506), t. II (1284-1506). Lwow, 1887, 1888.

Biterolf und Dietleib, ed. Janicke. В кн.: Deutsche Heldenbuch, Bd. 1. Berlin, 1866.

Canonici Sambiensis epitome gestorum Prussie, ed. M. Toeppen. SRP,. t. I, pp. 272-290.

Chronica Alberici, monachi Trium Fontium, ed. P. Scheffer-Boichorst (MGH. SS, t. XXIII). Hannover, 1874.

Chronik (Aufzeichnungen) des ltibischen Albrecht von Bardowik (1298). In: F. H. Grautoff. Die ltibekischen Chroniken in niederdeutscher Sprache. Hamburg, 1829. Новое изд. К. Koppermann'a в кн.: Die Chroniken der deutschen Stadte, Bd. XXVI. Leipzig, 1899, SS. 285-316.

Codex diplomaticus Masoviae, ed. J. K. Kochanowski. Warszawa, 1919.

Codex Diplomaticus Prussicus, ed. J. Voigt,t. I. (1148-1300). Konigsberg, 1836; t. II (1251-1341). Konigsberg, 1842; t. V. Konigsberg, 1857; t. VI. Konigsberg, 1861.

Codex Diplomaticus regni Poloniae et Magni Ducatus Lithuaniae, ed. M. Dogiel, tt. I, II, IV, 1758, 1759, 1764.

Codex Diplomaticus Warmiensis oder Regesten und Urkunden zur Geschichte Ermlands, t. I (1231-1340), ed. K. P. Woe Iky J. M. Saage. Mainz, 1860.

Codex ecclesiae sancti Stanislai cathedralis et diocesis Vilnensis dip­lomaticus, ed. J. Fijalek W. Semkowicz, t. I (1387-1507). Krakow, 1932.

Codex epistolaris saeculi XV. ed. A. Lewicki t. I, 1876; t. II, 1876; t. III. Krakow, 1894.

Codex Epistolaris Vitoldi, Magni Ducis Lithuaniae (1376-1430), ed.

Prochaska. Cracoviae, 1882.

Das rigische Schuldbuch (1285-1352), ed. H. Hildebrand. SPb., 1872. Detmars von Liibeck Chronik SRP, t. Ill, pp. 79-388; в изд. К. Koppermann. Die Chroniken der deutschen Stadte, Bd. XXVI, SS. 1-174.

Die altere Chronik von Oliva und die Schrifttafeln von Oliva, ed. T. Hirsch.-SRP, t. I, pp. 649-732.

Die Chronik Wigands von Marburg (1293-1394). SRP, t. II, pp. 429-662.

Die jungere Hоchmpisterchronik, ed. Th. Hirsch, SRP, t. V, pp. 1-148. Die litauischen Wegeberichte. SRP, t. II, pp. 662-711. Die Statuten des Deutschen Ordens, nach den altesten Handschriften, •ed. M. Perlbach. Halle, 1890.

Dlugosii J. Historiae Polonicae, t. II, lib. VI-VII, ed. A. Przedziecki, Cracoviae, 1873.

Documenta Pontificum Romanorum Historiam Ucrainae illustrantia, ed. A. G. Welykyj, t. I (1075-1700). Romae, 1953.

Dusburg Petri de. Chronica terrae Prussiae, ed. M. Toeppen. SRP, t. I, pp. 21-269.

Ein deutsch-preuBisches Vocabularium aus dem Anfange des 15. Jahrhunderts, ed. С. H. T. Nesselmann. AM, Bd. V, 1868, SS. 465-520; или светотипич. изд. Das Elbinger deutsch-preussische Vokabular ed. A. Bezzenberger-W. Simon. Konigsberg, 1897.

Franciscani Thorunensis Annales Prussici (941-1410). SRP, t. Ill, p. 57-316.

Gall-Anonim. Cronica Gesta ducum sive principum Polonorum, ed. K. Maleczynski (в серии Monumenta Pol. Hist. Ser. II), t. II. Krakow, 1952.

Hansisches Urkundenbuch, Bd. I (975-1300), Bd. II (1300-1342), ed. K. Hohlbaum. Halle, 1879.

Helmoldi presbyteri Bozoviensis. Chronicon Slavorum, t. I, ed.

Schmeidler. Hannoverae et Lipsiae, 1909.

Hermann Wartberge. Chronicon terrae Prussiae. SRP, t. II. Leipzig, 1863.

Joliann Posilge. Chronik des Landes Preussen (1360-1409) SRP, t. III.

Johann Renner's Livlandische Historien, ed. R. Hausmann K. Hohl­baum. Gottingen, 1876.

Jura Prutenorum saeculo XIV condita nunc primum e libris manu scriptis edidit P. Laband. Regimonti, 1866.

Kodex Dyplomatyczny Litwy (1253-1433), ed. E. Raczynski. Wroc­law, 1845.

Kosciot zamkowy czyli katedra Wilenska (Zrodla historyczne), cz. 2, ed. J. Kurczewski. Wilno, 1910.

Lites ac res gestae inter Polonos Ordinemque cruciferorum, t. II. ed. Z. Celichowski. Poznan, 1892.

Liv-Esth-und Curlandisch.es Urkundenbuch, nebst Regesten, ed.F.G. Bunge, Bd. I (1093-1300). Reval, 1853; Bd. II (1301-1367). Reval, 1855; Bd. 111(1368-1393). Reval, 1857; Bd. IV (1394-1413)". Reval, 1859; Bd. V (2). Reval, 1865; Bd. VI (Erganzungen). Riga, 1871.

Livlandische Reimchronik, ed. L. Meyer. Padeborn, 1876.

Livonica, vornahmlich aus dem 13. Jahrhundert, im Vatikanischen Archiv, ed. H. Hildebrand. Riga, 1887.

Monumenta medii aevi res gestas Poloniae illustrantia, t. XIV, 1894.

Monumenta Poloniae Historica, ed. A. Bielowski, tt. I, II, III. Lwow, 1864, 1872, 1878.

Monumenta Poloniae Vaticana (Analecta Vaticana, 1202-1366), ed. J. Ptasnik, t. III. Cracoviae, 1914.

Nikolaus von Jeroschin. Kronike von Pruzinlant, ed. E. Strehlke. SRP, t. I, pp. 291-648.

Oeuvres de Guillaume de Machaut, t. Ill, ed. E. Hoepffner. Paris, 1921.

Pomniki prawa litewskiego. Krakow, 1900.

PreuBisches Urkundenbuch (Politische Abtheilung).

Bd. I. Erste Halfte (до 1257 г.), ed. R. Philippi K. P. Wolky, Konigsberg, 1882; zweite Halfte (до 1309 г.), ed A. Seraphim. Konigsberg, 1909;

iVBd. II, ed. M. Hein E. Maxhke, Lieferung 1 (до 1324 г.). Konigs­berg, 1932; Lieferung 2 (до 1331 г.). Konigsberg, 1935; Lieferung 3 (до 1335 г.). Konigsberg, 1937; "Lieferung 4 (Orts-und Personenregister). Konigsberg, 1939;

Bd. Ill, Lieferung 1 (до 1341 г.), ed. M. Hein. Konigsberg, 1944.

Regesta historico-diplomatica Ordinis S. Mariae Theutonicorum (11981525), ed. E. Joachim W. Hubatsch, Pars I (Regesten zum Ordensbriefarchiv), 1 Halbband (1198-1432), 2 Halbband (1433-1454), 2 Band (1455-1510); Pars II (Regesta Privilegiorum Ordinis S. Mariae Theuto­nicorum. Regesta der Pergament-Urkunden aus der Zeit des deutschen Ordens). Gottingen, 1948.

Regesta Lithuaniae ab origine usque ad Magni Ducatus cum Regno Poloniae unionem, t. I, ed. II. Paszkiewicz. Warszawa, 1930.

Scriptores Rerum Prussicarum, t. I, ed. F. Hirsch, M. Toppen, E. St­rehlke. Leipzig, 1861; t. II, Leipzig, 1863; t. Ill, Leipzig, 1866; t. IV. Leipzig, 1870; t. V. Leipzig, 1874.

Scriptores Rerum Warmiensium (Monumenta Historiae Warmiensis), ed. K. P. Woelky Y. M. Saage, tt. I-II. Braunsberg, 1866, 1889.

Skarbiec dyplomatow etc. poslugujcych do krytycznego wyjasnienia dziejow Litwy, Rusi Litewskiej i osciennych im krajow, ed. I. Danilowicz, tt. I, II. Wilno, 1860-1862.

Stryjkowski M. Kronika Polska, Litewska, zmudzka i wszystkiej Rusi. Warszawa, 1846.

Tacitus Germania, ed. W. Reeb, Leipzig Berlin, 1930.

30 dokumentow katedry plockiej (1230-1317), ed. W. Ketrzynski.

В кн.: Sprawozdanie z czynnosci zakladu narodowego imienia Ossolinskich. Lwow, 1888, N 26, str. 115-116.

Urkundenbuch des Bisthums Culm, ed. K. P. Woelky, Bd. I (12431466). Danzig, 1885.

Urkundenbuch des Bisthums Samland, ed. K. P. Woelky H. Mendthai. Leipzig, 1891-1905.

Urkundenbuch zur Geschichte des vormaligen Bisthums Po.nesanien.-

28 в Т. Пашуто /до

Zeitschrift des histor. Vereins fiir den Reg.-Bezirk Marienwerder, Heft 15'-18, 1885-1887.

Vetera Monumenta Historica Hungariam Sacram Illustrantia, t. I (1216-1352), ed. A. Theiner. Romae, 1859.

Vetera Monumenta Poloniae et Lithuaniae, t. I (1217-1409), ed. A. Theiner. Romae, 1860.

Widsith, A study in old English Heroic Legend, ed. R. W. Chambers. Cambridge, 1912.

Wulfstan в изд. К. Korner. Einleitung in das Studium des Angelsachsischen. II Theil. Angelsachsische Texte. Mit Uebersetzung, Anmerkungen und Glossar, Heilbronn, 1888; то же в изд.King Alfred's Orosius, ed. by Henry Sweet (в серии Early English Text Society, vol. 79), London. 1883 (=SRP, t.I, pp. 732-735).

Zbior praw i przywilejow miastu stolecznemu W. X. L. Wilnowi nadanych, ed. P. Dubinski. Wilna, 1788.

Zbior praw litewskich (1386-1529), ed. T. Dzialynski. Poznan, 1841.

Zrodla do mytologii litewskiej (Mythologiae Lituanicae Monumenta), ed. A. Mierzynski, t. I-II. Warszawa, 1892, 1896.

ИССЛЕДОВАНИЯ А. На русском, украинском и белорусском языках

[Алексеев Л. B.i Полоцкая земля в IX-XIII вв. (авторефе­рат канд. диссертации). М., 1955.

Алексеев Л. В.2 Полоцкая земля в IX-XIII вв. (канд. дяс-

/ 55 7 \

сертация). М., 1955. 1Гос. б-ка им. В. И. Ленина ДК-g-J.

Алексеев М. П.х «Русский язык» у немецкого поэта XIV в. Сб. статей к 40-летию ученой деятельности А. С. Орлова. Л., 1934, стр. 557-572.

Алексеев М. П.2 П. И. Прейс в работах над «Словом о полку Игореве». Доклады и сообщ. Филологич. ин-та ЛГУ, в. 3. Л., 1951, стр. 221-254.

Андрияшев A. M.i Очерк истории Волынской земли до конца XIV стол. Киев, 1887.

Андр1яшев 0.2 Нарис icTopi'i колошзацп CiBepcbKoi 3eMfli до початку XVI вшу. Записки кторично-фшолоНчного вщдшу ВУАН, кн. XX. Киев, 1928, стр. 95-128.

Антонович В. B.i Монографии по истории Западной и Югозападной России, т. I. Киев, 1885.

Антонович В. В.2 Очерк истории великого княжества Литов­ского до половины XV стол. В кн.: Истор1я Великого князевства Литов­ского. Тарнополь, 1887.

Арбузов Л.1 (см. также Arbusow L.). Очерк истории Лифляндии, Зстляндии и Курляндии. СПб., 1912.

Багалей Д.1 История Северской земли до половины XIV стол. Киев, 1882.

Б а г а л i й Д.а Нарис укра'шсько!' 1стор1ографп, т. I. Лописи, в. I. Киев, 1923.

Балтрамайтис C.i Сборник библиографических материалов для географии, истории, истории права, статистики и этнографии Литвы. С приложением списка литовских и древне-прусских книг с 1553 по 1903 г. СПб., 1904.

Белоруссия и Литва, изд. П. Н. Батюшкова. СПб., 1890.

Беляев И. Д.1 История Полоцка или Северо-Западной Руси

от древнейших времен до Люблинской унии, ч. 1. Строй жизни Полоцка и Великого княжества Литовского. М., 1872.

Бережков M.i О торговле русских с Ригою в XIII и XIV вв. ЖМНП, 1877, ч, 189, № 2, стр. 330-357.

Бережков М.з О торговле Руси с Ганзой до конца XV в* СПб., 1879.

Бережков Н. Г.1 Литовская метрика, ч. 1. М.Л., 4946,

Болеслав-Юрий II. Сборник материалов и исследований. СПб., 1907;

Борзаковский В. C.i История Тверского княжества; СПб., 1876.

Боричевский И.х О происхождении, названии и языке литов­ского народа. ЖМНП, 1847, декабрь, стр. 272-314.

Б р и м В. А.х Путь из варяг в греки. Известия АН СССР, VII се'-» рия, Отд. общ. наук. Л., 1931, № 2, стр. 201-247.

Б р я н ц е в П. Д.1 История литовского государства с д-ревнейшиж времен. Вильно, 1890.

Брянцев П. Д.2 Очерк древней Литвы и Западной России., Вильна, 1891.

Буга К. К. (см. В uga K.)i. К вопросу о хронологии литов­ских заимствований с русского. ИОРЯС АН, т. XVII, кн. I. СПб., 1912 стр. 1-49.

Булгарин Ф.1 Русские письма. «Северная пчела», 1843» № 254-256.

Варакаускас Р. Ю.х Немецкая агрессия в Литве в XIII веке (автореферат кандид. диссертации). М., 1958.

Васильевский В. Г.1 Обращение Гедимина в католичество.ЖМНП, 1872, ч. 159, № 2, стр. 65-196.

Васильевский В. Г.2 История города Вилыш. В кн.: Па­мятники русской старины в западных губерниях империи. Изд. П. Н. Ба1 юшковым, в. 5. Пб., 1872, стр. 9-84; в. 6. Пб., 1874, стр. 1-112.

Васильевский В. Г.8 Записи о поставлении русских еписко­пов. ЖМНП, 1888, № 2, стр. 445-463.

Веселовский A. H.i Русские и вильтины в саге о Тидреке Бернском. СПб., 1906.

Вестберг Ф.х К анализу восточных источников о восточной Европе. ЖМНП, 1908, № 2, стр. 364-412; № 3, стр. 1-52.

В и м е р и т е M.i Идейная и тематическая общность литовских й славянских сказок о животных. КС ИЭ АН СССР, 1950, в. 12, стр. 87-89.

Винтер Э.1 Россия в политике римской курии в XIV в. Вопросы истории религии и атеизма, в. VI. М., 1958, стр. 291-305.

Виппер Р. Ю.1 Иван Грозный. М., 1944.

Владимирский-Буданов М. Ф.1 Немецкое право в Польше и Литве. СПб., 1868.

Владимирский-Буданов М. Ф.з Население юго-занадной Руси от половины XIII до половины XVII в. Архив юго-западной России, ч. VII, т. I. Киев, 1886, стр. 1-85.

Владимирский-Буданов М. Ф.з Очерки из историк литовско-русского права, в. I. Поместья Литовского государства. ЧОНЛг кн. III. Киев, 1889.

Владимирский-Буданов М. Ф.4 Очерки из истории литовско-русского права, в. II. Черты семейного права XVI в.* ЧОНЛ, кн. IV. Киев, 1890.

Владимирский-Буданов М. Ф.5 Формы крестьянского землевладения в Литовско-русском государстве XVI в. В кн.: Киевский сборник в помощь пострадавшим от неурожая. Под ред. И. В. Лучицкогсе. Киев, 1892, стр. 357-386.

Владимирский-Буданов М. Ф.б Крестьянское земле­владение в Западной России до половины XVI в. 40HJI, кн. VII. Киев, 1893.

Власьев Г. А.х Потомство Рюрика. Материалы для составления родословий, т. I, вв. 1, 2. СПб., 1906; в. 3, СПб., 1907; т. II, в. 1. Пгр , 1918.

Вольтер Э. А.х (см. также Е. А. V о I t е г). Западнорусское свидетельство о литовских богах. Записки Импер. Ак. Наук. СПб., 188b Т. 53, прил. 3, стр. 173-179.

Вольтер Э. А.2 Сообщение о литовских сказках. Известии Импер. Русск. Геогр. Общ-ва, 1886, т. XXII, стр. 328.

Вольтер Э. А.з Об этнографической поездке по Литве и Жмуди. Записки Импер. Ак. Наук. СПб., 1887, т. 56, прил. 5, стр. 25-56.

Вольтер Э. А.4 Об изучении литовской мифологии. Известия Лмпер. Русск. Геогр. Общ-ва, 1888, т. XXIV, Приложение, стр. 1-9.

Вольтер Э. А.5 Развалины Трокского замка. Памятная книжка Виленской губернии на 1889 г., ч. II, стр. 181-185.

Вольтер Э. А.в Литовские легенды. Этнографическое обозре­ние. М., 1890, № 3, стр. 139-148.

Вольтер Э. А.7 Диверикс. Большая Энциклопедия. Под ред. С. Н. Южакова, т. V 1893, стр. 571.

Вольтер Э. А.8 Где искать землю Налыпанскую Ипатьевской летописи. ЖМНП, 1900, № 5, стр. 195-201.

Вольтер Э. А.9 Отзыв о книге Ю. Ю. Трусмаяа, Чудско-литовские элементы в Новгородских пятинах. Записки Имп. Ак. Наук по ист.филол. отд. СПб., 1902, т. VI, № 2, стр. 209-220.

Вольтер Э. А.1о Город Мендовга или где искать Летовию XIII века. ИОРЯС АН, 1909, т. XIV, кн. 3, стр. 95-102.

Вольтер Э. А.и Следы древних пруссов и их языка в Гроднен­ской губернии. ИОРЯС АН, 1911, т. XVI, кн. 4, стр. 151-160.

Вольтер Э. А.12 Литовская мифология. Большая Энциклопе­дия. Под ред. С. Н. Южакова, т. XXIV, 1915, стр. 670-673.

Воронин Н. Н.1 Раскопки в Гродно. КС ИИМК, в. 28, 1951, стр. 25-33.

Воронин Н. H.s Древнее Гродно. МИА СССР, в. 41. М., 1954, стр. 1-202.

Востоков А.1 Описание рукописей Румянцевского музеума. М., 1842.

Гальковский Н. М.х Борьба христианства с остатками язы­чества в древней Руси, т. I, Харьков, 1916.

Генсьиорський A. I.i Редакцп галицко-волинського л1топису. HayKOBi записки Институту Суспшьних наук Ак. Наук УкрашсьKOi РСР. Ки1в, 1957, т. IV, в. 2, стр. 68-82.

Гильдебранд Г.1 Немецкая контора в Полоцке. Прибалтий­ский сборник, т. II. Рига, 1879, стр. 44-80.

Гильфердинг А.1 Литва и Жмудь. В кн.: Собр. соч., т. 2. СПб., 1868, стр. 361-385.

Голубинский Е.1 История русской церкви, т. II, кн. 1. М1901; т. И, кн. 2. М., 1911.

Голубинский Е.2 История канонизации святых в русской церкви. М., 1903.

Голубович В. (см. также HoJubowicz, W.), Голу­бович Е.1 Кривой город Вильно. КС ИИМК, в. И, 1945, стр. 114-125.

Голубович Е., Голубович В.2 Хлебные злаки из раско­пок на горе Бекеше. Там же, стр. 125-126.

Голубович Е., Голубович В.з Славянские поселения правобережной Диены в Вилейском округе. Там же, стр. 126-137.

Голубовский П. B.i История Северской земли до половин

ст. Сб. соч. студентов ун-та св. Владимира, в. III. Киев, 1881, стр. 1-202.

Голубовский П. В.2 История Смоленской земли до начала

ст. Киев, 1895.

Го т ь е Ю. В.х Железный век в Восточной Европе. М., 1930.

Греков Б. Д.1 Ленин и историческая наука. Известия АН СССР, сер. истор. и филос., 1944, т. I, № 1, стр. 3-15.

Греков Б. Д.2 Крестьяне на Руси, кн. 1. М., 1952.

Греков Б. Д.з Киевская Русь. М., 1953.

Греков Б. Д., Якубовский А. Ю-i Золотая Орда и ее падение. М.Л., 1950.

Грацианский Н. П.1 О материальных взысканиях в варвар­ских Правдах. Историк-марксист, 1940, № 7, стр. 54-64.

Грацианский Н. П.2 К толкованию термина villa в Саличе­ской Правде. Сб. Средние века, в. 2. М., 1946, стр. 73--81.

Грацианский Н. П.з Крестовый поход 1147 г. против славян и его результаты. ВИ, 1946, № 2-3, стр. 91-106.

Грушевский A. C.i Очерк истории Турово-Пинского княже­ства XI-XIII вв. Киев, 1901.

Грушевский А. С.2 Пинское Полесье. Очерки, ч. 2 (Туров, Городок и Пинск в составе в. кн. Литовского. Пинское староство. кор. Боны), XIV XVI вв. Киев, 1903.

Грушевский А. С.з Города Великого княжества Литовского в XIV-XVI вв. Киев, 1918.

Грушевський M.i 1стор1я Украши-Руси, т. III, до року 1340 Льв1в, 1905; т. IV (XIV-XVI вши). Вщносини пол1тичш. Кшв-» Льв1в, 1907; т. V, Суспшьно-полГтичн. i церковний устрш i вщносинй в укр.-руських землях XIV-XVII в., Льв1в, 1905; т. VI. Жите еконо* м1чне, культурне, нащональне XIV-XVII в. Kh'ib-Льв1в, 1907.

Грушевський М.2 Новшша л1тература по исторп в. кн*. Литовського. Критичний огляд. УкраКнський Науковий Зб1рник, в. II. М., 1916, стр. 21-39.

Грушевський М.з 1стор1я украшсько1 л1тератури, т. III. Киев, 1923.

Гуревич Ф. Д.! Древние верования народов Прибалтики по дан­ным «Хроники Ливонии» Генриха Латвийского. СЭ, в. 4, 1948, стр. 70-77,

Гуревич Ф. Д.2 Рагинянский могильник. КС ИИМК, в. 36, 1951, стр. 55-61.

Гуревич Ф. Д.з Из истории раннего Гродно. СА, в. XV, 1951, стр. 82-95.

Гуревич Ф. Д.4 Древние памятники юго-восточной Прибал­тики и задачи их изучения. КС ИИМК, в. 42, стр. 13-22.

Гуревич Ф. Д.5 К истории древних пруссов в I тысячелетии н. э, КС ИИМК, в. 70, 1957, стр. 40-48. '

Гуревич Ф. Д.6 О длинных и удлиненных курганах в Западной Белоруссии. КС ИИМК, в. 72, 1958, стр. 54-65.

Гусев M.i Древний литовский календарь. Известия Имп. Архео­лог. об-ва. СПб., 1865, т. V, вып. 5, стр. 335-353.

Гуслистий К.1 Нариси з icTopii УкраТни, в. II. Украша шд литовським пануванням i захоплення и Польщею. Киев, 1939.

Данилевич В. E.i Очерк истории Полоцкой земли до конца XIV стол. Киев, 1896.

Данилевич В. Е.2 Пути сообщения Полоцкой земли до конца XIV ст. Юрьев, 1898.

Данилова Л. В.х Очерки по истории землевладения и хозяй­ства в Новгородской земле в XIV-XV вв. М., 1955.

Дашкевич Н. П.1 Княжение Даниила Галицкого по русским и иностранным известиям. Киев, 1873.

Дашкевич Н. П.2 Заметки по истории Литовско-Русского го­сударства. Киев, 1885.

Дмитриева Р. П.1 Сказание о князьях владимирских. М.-Л., 1955.

Довнар-Запольский М. B.i Очерк истории Кривичской и Дреговичской земель до конца XII стол. Киев, 1891.

Довнар-Запольский М. В.2 Государственное хозяйство великого княжества Литовского при Ягеллонах, т. I. Киев, 1901.

Дробинский А. И.1 Русь и Восточная Европа во француз­ском средневековом эпосе. ИЗ, т. 26, стр. 95-127.

Дупдулене П. В.! Земледелие в дофеодальной Литве. КС ИЭ АН СССР, в. 12, 1950, стр. 74-82.

Дундулене П. В.а Земледелие в Литве в эпоху феодализма (автореферат канд. диссертации). Вильнюс, 1954.

Д ундулене П.з Земледелие в Литве в эпоху феодализма. Бал­тийский этнографический сборник, нов. сер., т. XXXII. М., 1956, стр. 3-47.

Дундулис Б. И.1 Дипломатическая и вооруженная борьба Литвы против Тевтонского ордена и ее союз с гуситами в 1410--1422 гг. (автореферат канд. диссертации). Вильнюс, 1955.

Еремин И. П.1 Повесть временных лет (Проблемы ее историколитературного изучения). Л., 1947.

Е р е м и п И. П.2 Киевская летопись как памятник литературы. ТОДРЛ, т. VII. М.-Л., 1949, стр. 67-97.

Еремин И. П.з Волынская летопись 1289-1290 гг. ТОДРЛ, т. XIII. М.Л., 1957, стр. 102-117.

Ефименко А. Я.1 Литовско-русские данники и их дани. ЖМНП, 1903, № 1, стр. 106-119.

Ефименко А. Я.2 История украинского народа, вып. 1-2. СПб., 1906.

Жданов И.1 К литературной истории русской былевой поэзии. Киев, 1881.

Ж ю г ж д а Ю. И. (см. также 2 i u g z d a, J.)i. Борьба литовско­го народа с немецкими рыцарями в XIII-XV вв. Исторический журнал, 1943, № 8-9, стр. 27-33.

Жюгжда Ю.2 Фальсификация истории литовского парода ли­товской буржуазной националистической историографией. Коммунист. Вильнюс, № 2-3, 1946, стр. 34-43.

Заборов М. А.1 Папство и захват Константинополя кресто­носцами в начале XIII в. Византийский временник, т. V. М., 1952, стр. 152-177.

Заборов М. А.2 Крестовые походы. М., 1956.

Зеленин Д. K.i Очерки русской мифологии, вып. 1. Пг., 1916.

Зеленин Д. К.2 Тотемический культ деревьев у русских и бе­лорусов. Известия АН СССР. Л., 1933, N° 8, стр. 591-629.

Зеленин Д. К.з Русская дореволюционная литература по ис­тории семьи и рода. В кн.: Вопросы истории доклассового общества. Сб. статей к пятидесятилетию книги Фр. Энгельса. «Происхождение семьи, частной собственности и государства». М.Л., 1936, стр. 913-

Зеленин Д. К.4 Обзор рукописных материалов ученого архива Всесоюзного Геогр. Об-ва о народах Прибалтики (латыши, литовцы, эсты). СЭ, вв. VI-VII, 1947, стр. 254-274.

Зотов P. B.i О черниговских князьях по Любецкому синодику щ. Черниговском княжестве в татарское время. СПб., 1892.

3 у т и с Я.1 Очерки по историографии Латвии, ч. I. Прибалтийсконемецкая историография. Рига, 1949.

Иконников В. G.1 Опыт русской историографии, т. II, кн. 1 и 2. Киев, 1908.

Иловайский Д.х История России, т. II. М., 1884.

Карамзин Н. М.х История государства Российского, кн. 1 (тт. 1-4). СПб., 1842.

Карский Е. Ф.1 К вопросу о влиянии литовского и латышского языков на белорусское наречие. Сб. статей, посвящ. Ф. Ф. Фортунатову. Варшава, 1902, стр. 469-491.

Карский Е. Ф.2 Велоруссы, т. I. Вильна, 1904.

Карский Е. Ф.з Культурные завоевания русского языка в ста­рину на западной окраине его области. ИОРЯС АН, т. XXIX, 1924. етр. 1-22.

К е п п е н П.1 О происхождении, языке и литературе литовских народов. СПб., 1827.

Кирьянов А. В.х Материалы по истории земледелия из раско­пок в Гродно. МИА СССР, № 41, 1954, стр. 205-210.

Клепатский П. Г.1 Очерки по истории Киевской земли, т. I (Литовский период). Одесса, 1912.

Ключевский В. О.] Древнерусские жития святых как истори­ческий источник. М., 1871.

Ключевский В. 0.2 Курс русской истории. Соч., т. I. М., 1956.

Костомаров Н.1 Начало Руси. «Современник», 1860, т. 79, № 1, стр. 5-32.

Костомаров Н. И.2 Русские инородцы. Литовское племя и отношения его к русской истории. «Русское слово», 1860, № 5, стр. 1-100.

К о р д т B.i Чужеземщ подорожт по Схщшй Еврот до 1700 р. 36ipHHK ист.-фил. вщдшу Укр. АН, Кшв. 1926, № 38.

Косвен М. O.i Семейная община (к истории вопроса). Известия АН СССР, сер. ист. и филос., 1946, т. III, № 4, стр. 349-362.

Косвен М. 0.2 Семейная община (опыт исторической характери­стики). СЭ, в. 3, 1938, стр. 3-32.

Косвен М. О.з Очерки истории первобытной культуры. М., 1953.

Кочубинский А. А.1 Территория доисторической Литвы. ЖМНП, 1897, № 1, стр. 60-94.

Коялович М.1 Лекции по истории Западной России. Изд. 4. СПб., 1884.

Крживицкий Л. O.i Жмудские пилькалнисы. Известия Имп. ' Археологической комиссии. СПб., 1909, вып. 29, стр. 82-129.

Крживицкий Л.2 Последние моменты неолитической эпохи в Литве. Сб. в честь семидесятилетия проф. Д. Н. Анучина. М., 1913, стр. 301-318.

Кропоткин В. B.i Топография кладов римских и ранневизантийских монет на территории СССР. ВДИ, 1954, № 3, стр. 152-180.

Кукольник П. B.i Исторические заметки о Литве. Вильна, 1864.

Куликаускас П. 3.1 (см. также Kulikauskas Р.). Курмайчаяйские археологические памятники и данные их исследования (автореферат канд. диссертации). Вильнюс, 1949.

Куликаускас П. 3.2 Литовские археологические памятники и задачи их изучения. КС ИЭ АН СССР, в. 12. М., 1950, стр. 59-61.

Куликаускас П. З.з Изучение археологических памятников Литовской ССР в 1948-1950 гг. Тезисы докладов на пленуме ИИМК АН СССР, посвященном вопросам археологии Прибалтики. М., 1951, стр. 17-21.

Куликаускас П. 3.4 Исследование археологических амятников Литвы. КС ИИМК, в. 42, 1952, стр. 92-107.

Куликаускас П. З.5 Некоторые данные о первоначальном за­селении территории Литвы и о племенных группах в I и начале II тыся­челетия по данным археологии. Труды Института этнографии АН СССР. М., 1954, т. XXIII, стр. 36-46.

Куликаускене P. K.i (см. также Volkaite-Kulikauskiene R.). Материальная культура населения Литвы IX-

вв. по данным исследований погребальных памятников (поздний железный век). Автореферат канд. диссертации. Вильнюс, 1950.

Куликаускене Р.2 Погребальные памятники Литвы конца I начала II тысячелетия нашей эры. КС ИИМК, в. 42, 1952, стр. 108-122.

Куликаускене Р.з Погребения с конями у древних литов­цев. СА, в. XVII, 1953, стр. 211-222.

Л а п п о И.1 Западная Россия и ее соединение с Польшей в их исто­рическом прошлом. Прага, 1924.

Л аппо И.2 Литовский статут 1588 г., т. I. Исследование, ч. 1. Ковно, 1934; т. II (текст). Ковно.

Л а п т е в В. B.i Воскресенская летопись. Ученые записки Ленипгр. Гос. пед. ин-та им. Герцена. Л., 1955, т. 102, стр. 165-239.

Лаутенбах Я.1 Очерки из истории литовско-латышского на­родного творчества. Юрьев, 1896.

Левина С. A.i О времени составления и составе Воскресенской летописи. ТОДРЛ, т. XI. М.-Л., 1955, стр. 375-379.

Левина С. А.2 К изучению Воскресенской летописи. ТОДРЛ, т. XIII. М.Л., 1957, стр. 689-705.

Ледерер Э.1 Татарское нашествие на Венгрию в связи с меж­дународными событиями эпохи. Acta historica Acad. Scient. Hung., t. II, 1-2, Budapest, 1953, pp. 1-45.

Леонтович Ф. И.1 Русская Правда и Литовский статут, в ви­дах настоятельной необходимости включить литовское законодательство в круг истории русского права. Университетские известия. Киев, 1865, № 2, стр. 1-25; № 3, стр. 1-31; № 4, стр. 1-38.

Леонтович Ф. И.2 Очерки по истории литовско-русского права. Образование территории Литовского государства. СПб., 1894.

Леонтович Ф. И.з Сословный тип территориально-админи­стративного состава Литовского государства и его причины. ЖМНП, 1895, № 6, стр. 366-403, и № 7, стр. 1-20.

Леонтович Ф. И.4 Крестьянский двор в Литовско-русском государстве. ЖМНП, 1896, № 10, стр. 173-203; № 12, стр. 153-192; 1897, № 4, стр. 408-462; № 5, стр. 1-43.

Леонтович Ф. И.5 Рада великих князей литовских. ЖМНП, 1907, № 9, стр. 122-178; № 10, стр. 273-331.

Леонтович Ф. И.6 Бояре и служилые люди в Литовско-Рус­ском государстве. ЖМ Юстиции, СПб., 1907, № 5, стр. 221-292; № 6, стр. 192-264.

Леонтович Ф. И.7 Правоспособность литовско-русской шлях­ты. ЖМНП, 1908, № 3, стр. 53-87; № 5, стр. 136-167; № 7, стр. 245298; № 8, стр. 49-56; 1909, № 2, стр. 225-269, № 3, стр. 44-88.

Леонтович Ф. И.8 Веча, сеймы и сеймики в Великом княже­стве Литовском. ЖМНП, 1910, № 2, стр. 233-274, № 3, стр. 37-61.

Линниченко И.х Взаимные отношения Руси и Польши до пол.

стол., ч. 1. Киев, 1884.

Лихачев Д. С.х Русские летописи и их культурно-историческое значение. М.Л., 1947.

Любавский М. K.i Областное деление и местное управление Литовско-Русского государства ко времени издания первого Литовского статута. М., 1892.

Любавский М. К.2 О распределении владений и об отноше­ниях между великими и другими князьями Гедиминова рода в XIV и XV вв. В кн.: Издания Исторического общества при Московском унив. Рефераты. М., 1896, стр. 68-98.

Любавский М. К.з Литовско-русский сейм. Опыт по истории учреждения в связи с внутренним строем и внешней жизнью государства.

Любавский М. К.4 Очерк истории Литовско-русского госу­дарства до Люблинской унии включительно. М., 1910.

Любавский М. К.5 Поседные бояре в Жмудьской земле в XVI в. Сб. статей, посвящ. С. Ф. Платонову. СПб., 1911, стр. 439-449.

Любавский М. К.е История западных славян. М., 1918.

Любауск! М.7 Л1тва i славяне у ix узаемаадносщах у XIXIII сталецьць 3anicKi аддзелу гумаштарных навук Белар. Ак. Навук, кн. 8. Працы клясы ricTopbii. Менск, 1929, т. III, стр. 1-20.

Ляскоронский B.i Этнография по Адаму Бременскому. Университетские известия. Киев, 1883, № 2, Прибавл., стр. 1-24, № 4; Прибавл., стр. 25-54.

Ляскоронский В.2 К вопросу о местоположении района, в котором проповедывал епископ Брунон в начале XI в. ЖМНП, 1916, № 8, стр. 273-295.

Лященко П. И.1 История народного хозяйства СССР, т. I. Изд. 4. М., 1956.

Мавродин В. B.i Очерки истории Левобережной Украины (с древнейших времен до второй половины XIV в.). Л., 1940.

М а к а р и Й1. Православная и русская народность в Литве. Христиан­ское чтение. СПб., 1851, ч. 1, стр. 430-497; ч. 2, стр. 174-233.

М а к а р и йг. История русской церкви, т. IV. СПб., 1886, стр. 127-136.

Максимейко Н. A.i Источники уголовных законов Литов­ского Статута. Киев, 1894.

Максимейко Н. А.2 Сеймы Литовско-Русского государства до Люблинской унии 1569. Харьков, 1902.

Максимейко Н. А.3 Русская Правда и литовско-русское пра­во. Сб. статей по истории права, посвящ. М. Ф. Владимирскому-Буданову. Киев, 1904, стр. 382-395.

Малиновский И-i Рада Великого княжества Литовского в связи с Боярской думой древней России, ч. 1. Боярская дума древней России. Томск, 1903; ч. 2. Рада Великого княжества Литовского, т. I. Томск, 1904.

Масленникова Н. H.i Присоединение Пскова к Русскому централизованному государству. Л., 1955.

Мержинский А. Ф.х (см. также Mierzynski А.). Прус­ский жрец Sicco. TVIIIAC в Москве, т. 2. М., 1895, стр. 183-190.

Мержинский А. Ф.2 О надровском жреце огня, Криве. TIXAC в Вильне, т. I. М., 1895, стр. 246-259.

Мержинский А. Ф.3 Ромове. ТХАС в Риге, т. I. М., 1899, стр. 350-455.

Миловидов A.i Меры, принятые графом М. Н. Муравьевым к ограждению православного населения от латино-польской пропаганды в Сев.-Зап. крае. Виленский календарь на 1900 г., стр. 223-255.

Митрофанов А. Г.гК истории населения средней Белоруссии в эпоху раннего железа (автореферат канд. диссертации). Л., 1955.

Молчановский H.i Очерк известий о Подольской земле до 1434 г. Киев, 1885.

Мольнар Э.] Основание Венгерского государства. Studia Histo­rica Academiae Scientiarum Hungaricae. Budapestini, 1951.

М о о p a X. A.i (см. также М о о г а Н.). Некоторые вопросы архео­логического исследования Прибалтики. КС ИИМК, в. 42, 1952, стр. 24-39.

М о о р а X. А.2 Памятники позднего неолита и ранней эпохи ме­талла в Прибалтике. КС ИИМК, в. 48, 1952, стр. 3-24.

М о о р а X. А.з Археологические памятники I-IV вв. в Прибал­тике. КС ИИМК, в. 53, 1953, стр. 3-20.

Моора X. А.4 Возникновение классового общества в Прибалтике по археологическим данным. СА, в. XVII, 1953, стр. 105-132.

Моора X. А. 5 О результатах исследования городищ в Эстонской ССР. Археологический сборник Института истории АН ЭССР. Древние поселения и городища, т. I. Таллин, 1955, стр. 88-94.

Моора X. А.6 Вопросы сложения эстопского народа и некото­рых соседних народов в свете данных археологии. Сб. статей «Вопросы этнической истории эстонского народа». Таллин, 1956, стр. 49-141.

Насонов А. Н.1 Летописные своды Тверского княжества. До­клады АН СССР, сер. «В», ноябрь декабрь. Л., 1926, стр. 125-128.

Насонов А. Н.2 Летописные памятники Тверского княжества (Опыт реконструкции тверского летописания от XIII до конца XV в.). Известия АН СССР, Отделение гуманитарных наук, 1930, № 9, стр. 709738 и № 10, стр. 739-773.

Насонов А. Н.э. Монголы и Русь. М.Л., 1940.

Насонов А. Н.4 О русском областном летописании. Известия АН СССР, отд. ист. и филос., т. II, № 4, 1945, стр. 290-293.

Насонов А. Н.5 Из истории псковского летописания. ИЗ, т. 18,

стр. 255-299.

Насонов А. Н.б «Русская земля» и образование территории древне-русского государства. М., 1951.

Неусыхин А. И.1 Возникновение зависимого крестьянства как класса раннефеодального общества в Западной Европе VI-VIII вв. М., 1956.

Нечкина М. B.i О «восходящей» и «нисходящей» стадиях фео­дальной формации. ВИ, № 7, 1958, стр. 86-108.

Никитский А. И.1 Кто такой был Гедимин. «Русская стари­на». СПб., 1871, август, стр. 162-166.

Никольский A. A.i О языке Ипатской летописи. «Русский филологический вестник», Варшава, 1899, т. 41, стр. 238-275; т. 42, стр. 23-110.

Оболенский М. A.i Ярлык хана Золотой Орды Тохтамыша к польскому королю Ягайлу. Казань, 1850.

О г л о б л и Hi. Письмо архиепископа Брунона к германскому им­ператору Генриху II. Универ. известия. Киев, 1873, № 8, стр. 1-15.

Основные проблемы генезиса и развития феодального общества. Из­вестия ГАИМК, в. 103. М -Л., 1934.

Очерки по истории русской деревни X-XIII вв. (Труды ГИМ, вып. 32). Под ред. Б. А. Рыбакова. М., 1956.

Павлов А. С.1 О начале галицкой и литовской митрополии и о пер­вых тамопших митрополитах по византийским документальным источни­кам XIV в. М., 1894.

Пакарклис П. И.1 (См. также Pakarklis Р.). Литовский народ в борьбе против папства и Тевтонского ордена за свою государ­ственность (автореферат докт. диссертации). М., 1951.

Пакарклис П. И.2 Литовский народ в борьбе против папства и Тевтонского ордена за свою государственность. М., 1950 (докт. диссертация. Хранится в библиотеке им. В. И. Ленина: Дд --, тт*-2).

П а ш у т о В. Т.1 Хозяйство и техника средневековой Литвы. ВИ, № 8, стр. 74-81.

П а ш v т о В. Т.о Очерки по истории Галицко-Волыяской Руси. М., 1950. "

Пашуто В. Т.зО возншшовении Литовского государства. Изве­стия АН СССР, серия ист. и филос., 1952, т. IX, № 1, стр. 29-49.

Пашуто В. Т.4 Помезапия. М., 1955.

Пашуто В. Т.5 Героическая борьба русского народа за незави­симость (XIII век). М., 1956.

Пашуто В. Т.6 Против некоторых буржуазных концепций обра­зования Литовского государства. ВИ, 1958, № 8, стр. 40-62.

Пашуто В. .7 Борьба прусского наро да за независимость (до конца XIII в.). История СССР, № 6, 1958, стр. 54-81.

П а ш у т о В. Т.8 Так называемое «Изучение Востока» идеология западногерманского реваншизма. ВИ, № 3, 1959, стр. 60-76.

Перфецкий Е. Ю-i (См. также Perfeckij Е.), Русские летописные своды и их взаимоотношения. Spisy Filosoficke Fakulty Uni­versity Komenskeho v Bratislave, cislo 1, 1922.

Перфецький E.2 Новгородський княжий л!топис i його вщношення до украшського лописання XII стшття. ЗНТШ, тт. 134-135. Льв1в, 1924, стр. 1-18.

Перфецький Е.з Перемишльский л!тописний кодекс nepinot редакцп в склади хрошки Яна Длугоша. ЗНТШ, т. 147, стр. 1-54; т. 149, стр. 31-83. Льв1в, 1927-1928.

Перцев В. H.i Пруссия до ее завоевания немцами. Исторический журнал, 1944, № 4, стр. 44-'52.

Перцау В. Н.2 Варацьба старажытнай Прусн з нащскам Германп i Полыпчы у X-XIII вяках. Вучоныя зашст, БДУ, сер. пстарычная. Менск, 1948, вып. 6, стр. 78-102.

Перцев В. Н.з Культура и религия древних пруссов. Ученые записки Велор, гос. ун-та им. Ленина, сер. историч. Минск, 1953, в. 16, стр. 329-378.

Перцев В. Н.4 Внутренний строй Пруссии перед завоеванием ее немцами. Там же. Минск, 1955, в. 23, стр. 90-123.

Перцев В. Н.5 Начальные периоды истории древней Пруссии (генезис прусской народности), там же, 1956, в. 30, стр. 109-'122.

Перцау В. Н.б Пстарычная думка на тэрыторьп Беларус! паво.дле даных ранняй народнай творчасщ i летошсау. Весщ Ак. Н. БССР, 1956, № 3, стр. 5-14.

Перцау В. Н.7 Пстарычная думка у Беларуй у XIX пачатку XX ст. Весщ АН БССР, сер. грамадсшх навук, 1957, № 2.

П е т р у н ь Ф.1 Хансьщ ярлики на укра'шсьш земль Схщнш CBiT. Харьков, 1928, № 2, стр. 170-187.

Пичета В. И.1 Литовско-польские унии и отношение к ним ли­товско-русской шляхты. Сб. статей, посвящ. В. О. Ключевскому. М., 1909, стр. 605-631.

Пичета В. И.2 Литовско-русское государство. В кн.: Русская история в очерках и статьях, т. 2. Под ред. М. В. Довнар-Запольского. М., 1910, стр. 337-439.

Пичета В. И.з Аграрная реформа Сигизмунда-Августа в Литов­ско-Русском государстве, ч. 1-2. М., 1917.

Пичета В. И.4 История Литовского государства до Люблинской унии. Вильно, 1921.

П i ч э т а У.5 П'сторыя Беларуй, ч. 1. М.Л., 1924.

П i ч э т а У.в Распрацоука ricTopbii л!тоуска-беларускага права XV XVI ст. у псторыяграфп. Полымя. Минск, 1926, № 8, стр. 169178. Минск, 1927, № 2, стр. 125-155.

Пичета В. И.7 Основные моменты исторического развития Зап. Украины и Зап. Белоруссии. М., 1940.

Пи чет а В. И.а Из истории борьбы литовского народа за свое освобождение. Вестник АН СССР, 1940, № 11-12, стр. 85-100.

П и ч е т а В. И.<> Образование белорусского народа. ВИ, 1946г № 5-6, стр. 3-29.

П и ч е т а В. И.10 Изучение литовских статутов в новейшей историко-юридической литературе (1918-'1940). Известия АН, сер. ист. и филос., 1946, т. 3, № 1, стр. 31-42.

П и ч е т а В. И.ц Институт холопства в Великом княжестве Ли­товском в XV XVI вв. ИЗ, т. 20, 1946, стр. 38-65.

П и ч е т а В. И.и Великое княжество Литовское в XIII-XVI вв. В кн.: История СССР, т. I. М., 1947, стр. 214-237.

Плеханов Г. В. Избранные философские произведения, т. I. М., 1956.

Погодин А. Л.1 Из древнейшей истории литовского племени. В его книге: Сб. статей по археологии и этнографии. СПб., 1902 стр. 155-162.

Погодин А.2 Древние литовцы. Вильно, 1920.

Покровский М. Н.! Русская история с древнейших времен, т. I, ОГИЗ, 1933.

Покровский Ф. В.1 Археологическая карта Виленской гу­бернии. Вильно, 1893.

Покровский Ф. В.2 Курганы на границе современной Литвы и Белоруссии. TIXAC, т. I. М., 1895, стр. 166-220.

Покровский Ф. В.зК исследованию курганов и городищ на восточной окраине современной Литвы. TIXAC, т. II. М., 1897, стр. 138-196.

Покровский Ф. В.4 К исследованию бассейна Вилии в архео­логическом отношении. ТХАС в Риге, т. I. М., 1899, стр. 71-171.

Похилевич Д. Л.х Селянська громада в захщних воеводст­вах великого княз!вства Литовського теля аграрноТ реформи СигизмундаАвгуста. Ученые записки Львовского гос. ун-та им. И. Франко, сер. историч. Львов, 1948, т. X, в. 3, стр. 103-130.

Похилевич Д. JI.2 Движение феодальной земельной ренты в Великом княжестве Литовском в XV-XVI вв. ИЗ, т. 31. М., 1950, стр. 191-221.

Похилевич Д, Л.з Крестьяне Белоруссии и Литвы в XVI XVIII вв. Львов, 1957.

Пресняков A. E.i Образование Великорусского государства. Очерки по истории XIII XV столетий. Пгр., 1918.

Пресняков А. Е.2 Лекции по русской истории (читанные авто­ром в 1908-1910 гг.), т. II, в. 1. (Западная Русь и Литовско-Русское го­сударство). М., 1939.

П р е й с П.1 Донесение. ЖМНП, 1840, ч. 26, отд. IV, май» стр. 17-29.

Прейс П.2 Донесение. ЖМНП, 1841, ч. 29, отд. IV, стр. 31-53.

Приселков М. Д.1 Отрывки В. Н. Бенешевича по истории русской церкви XIV в. ИОРЯС АН, т. XXI, кн. 1. Пгр., 1916, стр. 48-70.

Приселков М. Д.2 История русского летописания XI-XV вв. Л., 1940.

Приселков М. Д.з Летописание Западной Украины и Белорус­сии. Ученые записки Ленингр. гос. ун-та, 1941, № 67, вып. 7, стр. 5-24.

Раппопорт П. A.i Волынские башни. МИА СССР, № 31, т. II. М. 1952, стр. 202-223.

Рожков Н. A.i Русская история в сравнительно-историческом освещении, т. I. Изд. 1. Пгр., 1919.

Рожков Н. А.2 Русская история в сравнительно-историческом освещении, т. I. Изд. 2. Пгр., 1923.

Розанов С. П.1 «Никоновский» летописный свод и Иосаф, как один из его составителей. ИОРЯС АН, т. III, кн. 1. JI., 1930, стр. 269-287.

Рыбаков Б. A.i Знаки собственности в княжеском хозяйстве Киевской Руси. GA, № 6, 1940, стр. 227-257.

Рыбаков Б. А.з Ремесло древней Руси. М., 1948.

Рыдзевская Е. A.i Слово «смерд» в топонимике. Проблемы источниковедения, сб. II. М,JL, 1936, стр. 5-16.

Сапунов A.i Река Западная Двина. Историко-географический обзор. Витебск, 1893.

Сапунов А. П.2 Сказания исландских, или скандинавских, саг

Полоцке. Полоцко-Витебская старина, вып. III. Витебск, 1916, стр. 3-33.

Седов В. Bi. Кривичи и словене (автореферат канд. диссерта­ции). М., 1954.

Серебрянский H.i Древне-русские княжеские жития. М., 1915.

С н е ч к у с A.i Литва в борьбе против немецких оккупантов. Боль­шевик, 1943, № 10, стр. 36-43.

Соболевский А. И-i Смоленско-полоцкий говор в XIII XV вв. Русский филологический вестник. Варшава, 1886, т. XV, стр. 7-26.

Соболевский А. И.2 Где жила Литва? Известия Имп. Ак. Наук, 1911, т. V, № 15, стр. 1051-1054.

Соловьев A.i Великая, Малая и Белая Русь. ВИ, 1947, № 7, стр. 24-38.

Соловьев А. В.2 Политический кругозор автора «Слова о пол­ку Игореве». ИЗ, т. 25, 1948, стр. 71-103.

Соловьев С. M.i Крестоносцы и Литва. «Отечественные запи­ски», 1852, т. LXXX, ки. 6, стр. 43-62.

Соловьев С. М.2 История России с древнейших времен, т. I. Изд. «Общественная польза».

Сперанский M.i Сербское житие литовских мучеников. М., 1909.

С п и ц ы н A. A.i Литовские древности. Tz, t. III. 1925, p. 112-171.

Станкевич Я. B.i Древнейшие укрепленные поселения в верх­нем течении Западной Двины. Археологический сборник Института истории АН СССР.Древние поселепия и городища, т. I. Таллин, 1955, стр. 95-109.

Станкевич Я. В.2 Памятники славянской культуры середины

тысяч, н. э. в верхнем течении Западной Двины. КС ИИМК, в. 72, стр. 46-53.

Сушицкий Ф.1 Из лекций по литературе Южной и Западной Руси XV XVIII вв. О западно-русских летописях. Киев, 1915.

Сушицький Т.2 Зах1дньо-руськ1 л1тописи як пам'ятки л1тератури, ч. I. Зб1рник 1ст.-фшол. вщдшу Укр. Ак. Наук, в. 2. Киш, 1921; в. 2а (русский перевод). Киев, 1927; ч. II. Киев, 1929.

Таранович В. П.1 К вопросу о древних лапидарных памят­никах с историческими надписями на территории Белорусской ССР. СА, в. 8, 1946, стр. 249-260.

Тарас енко П. Ф. (см. также Tarasenka P.)i. Горо­дища Литвы. КС ИММК, в. 42, 1952, стр. 86-91.

Таутавичюс А. 3.1 (см. также Tautavi ei us А.). Во­сточная Литва в первом тысячелетии нов. эры (автореферат канд. диссертации). Вильнюс, 1954.

Теобальд (Роткирх Т.).х Литовско-языческие очерки. Ис­торические исследования. Вильна, 1890.

Тихомиров И.1 Торговые и мирные сношения русских княжеств с Ливонией в XIII веке. ЖМНП, 1876, № 5, стр. 162-174.

Тихомиров И.2 Торговые сношения Полоцка с Ливонией в XIV в. ЖМНП, 1877, № 12, стр. 232-239.

Тихомиров И. А.з О составе западно-русских т. н. литовских летописей. ЖМНП, 1901, март, стр. 1-36; май, стр. 70-119.

Тихомиров М. H.i «Список русских городов дальних и ближ­них». ИЗ, т. 40, 1952, стр. 214-259.

Тихомиров М. Н.2 Городская письменность в древней Руси XI XIII вв. ТОДРЛ, т. IX. М.Л., 1953, стр. 51-66.

Тихомиров М. Н.з Развитие исторических знаний в Киевской Руси, феодально-раздробленной Руси и Российском централизованном государстве (X •XVII вв.). В кн.: Очерки истории исторической науки в СССР, т. I. М., 1955, стр. 48-105.

Тихомиров М. Н.4 Древнерусские города. М., 1956.

Токареве. A.j Этнография народов СССР. М., 1958, стр. 104-

Третьяков П. H.i Восточнославянские племена и вопросы про­исхождения славян. Тезисы докладов на пленуме ИИМК АН СССР, по­священном вопросам археологии Прибалтики. М., 1951, стр. 3-9.

Третьяков П. Н.2 Восточнославянские племена. М., 1953.

Троцкий И. М.1 Опыт анализа Первой Новгородской лето­писи. Известия АН СССР, 1933, № 5, стр. 337-362.

Т р у с м а и Ю. 10.1 Чудско-литовские элементы в Новгородских пятинах, ч. I. Ревель, 1898.

Удальцов А. Д.1 Племена европейской Сарматии II в. н. а. СЭ, в. 2, 1946, стр. 41-50.

Удальцов А. Д.2 Основные вопросы этногенеза славян. Сб. Советская этнография, вв. VI-VII, 1947, стр. 3-13.

Усачёв Н. H.i Торговля Смоленска с Висби, Ригой и северогер­манскими городами в XII-XIV вв. (автореферат канд. диссертации). М., 1952.

Усачёв Н. Н.2 Об участии Смоленска в «вечном мире» 1210 г. Ученые Записки Смоленского педагогич. ин-та. Смоленск, в. V, 1957,. стр. 201-221.

Успенская A. B.i Белорусское Полесье в X'-XIII вв. (к исто­рии древнерусской деревни) (автореферат канд. диссертации). М., 1953.

Устрялов H.i Исследование вопроса, какое место в русской, истории должно занимать великое княжество Литовское. СПб., 1838. В кн.: Русская история, ч. 1. Изд. 5. СПб., 1855, стр. 434-446.

Федоров Г. B.i (см. также Fedorovas, G. В.). Топогра­фия кладов с литовскими слитками и монетами. КС ИИМК, в. 29, 1949,. стр. 64-75, 114-115.

Федоров С.1 Боротьба за меж1 в степовш enapxii XIII-XIV ст. Analecta Ord. S. Basilii Magni. Льв1в, 1935, t. VI, fasc. 1-2, стр. 1-15.

Филевич И. П.1 Борьба Польши и Литвы-Руси за галицковладимирское наследие. СПб., 1890.

Флоринский Т. Д.1 Политическая и культурная борьба на греческом Востоке в первой половине XIV в. Универ. известия. Киев, 1883, № 3, стр. 69-87; № 9, стр. 318-342.

Флоровский A. B.i Чехи и восточные славяне (очерки по истории чешско-русских отношений X'-XVIII вв.), т. 1. Прага, 1935.

°Ртинский Ф. Я.1 Титмар Мерзебургский и его хроника.

Ц а л к и н В. И.1 Фауна из раскопок в Гродно. МИА СССР, № 41, 1954, стр. 211-236.

Чебоксаров Н. H.i Некоторые вопросы этнической истории Советской Прибалтики. Труды Ин-та этнографии АН СССР. М., 1954, т. XXIII, стр. 3-12.

Чебоксаров Н. Н.2 Вопросы этногенеза народов Советской Прибалтики в свете данных этнографии и антропологии. КС ИЭ, в. 12, стр. 15-28.

Чербуленас К. K.i Развитие литовского народного деревян­ного зодчества и его основные черты. КС ИЭ, в. 12, стр. 62-73.

Черепнин JI. B.i Летописец Даниила Галицкого. ИЗ, т. 12, 1941, стр. 228-253.

Черепнин Л. В.2 Русские феодальные архивы XIV-XV вв., ч. 1. М.-Л., 1948.

Чешихин Е. В.х История Ливонии с древнейших времен, тт. I, II. Рига, 1884, 1885.

Чистович И.1 Очерк истории западно-русской церкви, ч. 1. СПб., 1882.

Ч у б а т и й M.i. Державно-правне становище украшських земель литовсько1 держави шд тнець XIV в.ЗНТШ, т. 134-135, Льв1в, 1924, стр. 19-65; т. 144-145, стр. 1-108.

Шахматов A. A.i Общерусские летописные своды XIV-

веков. ЖМНП, 1900, № 9, стр. 90-176; № И, стр. 135-200; 1901, № И, стр. 52-80.

Шахматов А. А.2 О Супральском списке Западно-русской ле тописи. Летоп. Зан. Археогр. комисс. за 1900 г., т. XIII. СПб., 1901.

Шахматов А. А.3 О так называемой Ростовской летописи. Чте­ния в об-ве истор. и древн. российских, кн. 1 (208). М., 1904.

Шахматов А. А.4 Обозрение русских летописных сводов XIV-вв. М.-Л., 1938.

Шмидехельм' М. X.i Археологические памятники периода, разложения родового строя на северо-востоке Эстонии (V в. до н. э.V в. н. э.). Таллин, 1955.

Шмидехельм М. Х.20 племенах северо-восточной Эстонии во второй половине I тысячелетия до н. э. и в первой половине I тысяче­летия н. э. Сб. «Вопросы этнической истории эстонского народа». Под ред. X. А. Моора. Таллин, 1956, стр. 172-186.

Экземплярский A. B.i Великие и удельные князья Се­верной Руси в татарский период (1238-1505 гг.), т. I. СПб., 1889.

Эммаусский А. Ва Летописные известия о первом нашествии монголо-татар на Восточную Европу. Ученые записки Кировского гос. пед. института им. В. И. Ленина, в. 17, т. I. Киров, 1958, стр. 59-109.

Эндзелин Я.1 Древнейшие славяно-балтийские языковые свя­зи. Известия АН Латв. ССР, 1952, № 3 (56), стр. 33-46.

Ю ргинис Ю. M.i (см. также Jurginis J.). Земледелие и техника сельского хозяйства Литвы в XIII XV вв. Труды АН Лит. ССР,, сер. А, т. I. Vilnius, 1955, стр. 57-73.

10 ч а с М. A.i (см. также J и с a s М.). Литовское великое княже­ство во второй половине XIV начале XV в. и борьба литовского на­рода за независимость (автореферат канд. диссертации). М., 1956.

10 ч а с М. А.2 Литовское великое княжество во второй половине XIV начале XV в. и борьба литовского народа за независимость (канд. диссертация). М., 1956 (Научный кабинет Института истории АН СССР).

Ючас М. А.3 Русские летописи XIV-XV вв. как источник по исто­рии Литвы. Труды АН Лит. ССР, сер. А, т. 2 (5), Vilnius, 1958, стр. 69-82.

Юшков С. B.i История государства и права СССР, ч. 1. Изд. 3. М., 1950.

Яблонските-Римантене P.i О древнейших культурных областях на территории Литвы. СЭ, в. 3, 1955, стр. 3-19.

Якубовский И.1 Земские привилеи Великого княжества. Литовского. ЖМНП, 1903, № 4, стр. 239-278; № 6, стр. 245-303.

Яр м охов я ч Я.1 Хроника Кадлубка как источник для русской истории. Сб. соч. студентов ун-та св. Владимира, кн. 1, в. 1. Киев, 1880 стр. 59-76.

Ясинский М.1 Уставные земские грамоты Литовско-Русского государства. Киев, 1889.

Ясинский A. H.i Содействие чехов успехам германизации на берегах Балтийского моря. Юрьев, 1898.

Я с i н с к i А.2 Два словы аб волатах. 3aniciti аддзелу гумаштарных наук Белар. Ак. Навук, кн. 8. Працы клясы псторьи, т. 3. Менск. стр. 201-216.

Б. На других языках

Abraham W.i Powstanie organizacyi kosciola lacinskiego na Rusi, t. I. Lwow, 1904.

Abraham W.2 Polska a chrzest Litwy. В кн.: Polska i Litwa w dziejowym stosunku. Warszawa, 1914, str. 3-36.

Aberg N.i Ostpreussen in der Volkerwanderungszeit. Uppsala-Leip­zig, 1919.

Adamus J.i О tytule panujcego i panstwa litewskiego pare spostrzezen. KH, r. XLIX, t. I, zesz. 3, 1930, str. 313-332.

A 1 e k n a A.i Leituvos istorija [История Литвы]. Tilze, 1923. Alseikaite-Gimbutiene M.i Die Bestattung in Litauen in der vorgeschichtlichen Zeit. Tubingen, 1946.

A m m a n n A. M.i Abrifi der ostslawischen Kirchengeschichte, Wien, 1950.

Andrusiak M.i Historjografja ruska (ukrainska) w latach 1921-

cz. I. KH, r. XLVIII, zesz. 1-2, 1934, str. 57-64, 299-318. Antoniewicz J.i Niektore dowody kontaktow slowiansko-prus-

kich w okresie wczesnosredniowiecznym w swietle zrodel archeologicznych. Wiadomosci archeologiczne, t. XXII, zesz. 3-4. Warszawa, 1955, str. 233-277.

Antoniewicz J.2 Prusowie we wczesnym srediowieczu i zarys ich kultury materialnej. Сб. Szkice z dzieiow Pomorza, t. I. Warszawa, 1958, str. 121-159.

Antoniewicz W.iCzasy przedhistoryczne i wczesnodziejowe ziemi Wilenskiej. Сб. Wilno i ziemia Wilenska, t. I. Wilno, 1930, str. 103-123.

A r b u s о w L.i Grundrifi der Geschichte Liv-, Estund Kurlands, Ausg. Riga, 1918.

A r b u s о w L.2 Studien zur Geschichte der lettischen Bevollcerung Rigas im Mittelalter. Latvijas Augstskolas Raksti, I. Riga, 1921, SS. 76-100.

A r b u s о w L.3 Die altlivlandischen Bauernrechte. Mitteilungen aus der livlandischen Geschichte, Bd. 23. Riga, 1924-1926. _

Arbusow L.4 Romischer Arbeitsbericht, III Latvijas Univer­sities Raksti. Filologijas un filosofiias fakultates serija, 1, 3. Riga, 1929, SS. 65-160.

Arbusow L.5 Die mittelalterliche Schriftuberlieferung als Quelle fur die Friihgeschichte der ostbaltischen Volker. Сб. Baltische Lande, Bd. I. Leipzig, 1939, SS. 167-203, 496.

A r w у d a s F.i Das Memelland ist es wirklich deutsches Land? Kaunas, 1934.

A u b i n C.i Zur Geschichte des gutsherrlich-bauerlichen Verhaltnisses in Ostpreufien. Leipzig, 1910.

A vizonis K.i Die Entstehung und Entwicklung des litauischen Adels im 13. und 14. Jahrhundert bis zur litauisch-polnischen Union 1385. Historische Studien, hrsg. von E. Ebering, H. 223. Berlin, 1932.

Backus 0.x Die Rechtstellung der litauischen Bojaren 1387-1506. JGO, 1958, Bd. 6, H. 1, SS. 1-32.

В а с z к о L.x Geschichte PreuBens, Bd. I-III. Konigsberg, 17921794.

Baldzius J.x Vogtines vestuves. Kaunas, 1940.

В a 1 i n s к ix M. Historya Miasta Wilna. Wilno, 1836.

В a 1 у s J.i Litauische Hochzeitsbrauche. Contributions of Baltic University, № 9. Hamburg, 1946.

В a 1 z e r O.i Genealogia Piastow. Krakow, 1895.

Basanavicius J.i Apie trakij prygii tautyst? ir jij atsikelim Lietuvon [О фрако-фригийской народности и ее прибытии в Литву], Dalis I. Vilnius, 1921.

Basanavicius J. und S г Ь a A.x Ober die Sprachverwandschaft der alten Thraker und heutigen Litauer. Separatabdruck aus der Lietuviij Tauta. Wilna, 1925.

Bauer A.i Semgallen und Upmale in frtihgeschichtlicher Zeit. Сб. Baltische Lande, Bd. 1. Leipzig, 1939, SS. 306-329.

Bauer H.i Peter von Diisburg und die Geschichtsschreibung des deutschen Ordens im 14. Jahrhundert in Preufien. Historische Studien, H. 272. Berlin, 1935.

Baumgarten N. dei Genealogies et mariages occidentaux des Rurikides Russes du X-e au XIII-e siecle. Orientalia Christiana, vol. IXI, № 35, Maio, 1927.

Baumgarten N. de2. Polotzk et la Lithuanie. Orientalia Chri­stiana Periodica, v. II, N 1-2. Roma, 1936, pp. 223-253.

В e b 1 a v у J.i Nase styky s Litwou. Sb. venovany Dr. J. Kvacalovi. Bratislava, 1933, str. 47-66.

Bertuleit H.i Das Religionswesen der alten Preussen mit litauisch-lettischen Parallelen. Prussia, H. 25. Konigsberg, 1924, SS. 9-113.

Bezzenberger A.i Litauische Forschungen. Beitrage zur Kenntnis der Sprache und des Volkstums der Litauer. Gottingen, 1882.

Bezzenberger A.2 Die Namen Litauer und Semgallen in altnordischen Quellen. Beitrage zur Kunde der indogerm. Sprachen, Bd. X. Gottingen, 1886, SS. 323-324. v

Birziska V.i Kryziuociu lceliai \ Lietuv XIV amz. I dalis [До­роги крестоносцев в Литву в XIV в.]. Praeitis [Прошлое], t. I. Kaunas, 1930, pp. 1-63.

В 1 anke F.i Die Missionsmethode des Bischofs Christian von Preus­sen. AF, IV, H. 2, 1927, SS. 2042.

В 1 a n k e F.a Der innere Gang der ostpreussischen Kirchengeschichte. Bilder aus dem religiosen und ldrchliehen Leben Ostpreussens. Konigsberg, 1927.

В 1 a n k e F.3 Die Entscheidungsjahre der Preussenmission (12061244). Zeitschr. f. Kirchengeschichte, Bd. 47, H. 1. Gotha, 1928, SS. 18-40.

Blanke F.4 Die Preussenmission vor der Ankunft des D. Ordens. (Deutsche Staatenbildung und deutsche Kultur im Preussenlande). Konigs­berg, 1931.

В 0 h u s z X.i О pocztkach narodu i jgzyka litewskiego.Roczniki tow-wa Warsz. Przyjaciol Nauk, t. VI. Warszawa, 1810, str. 148-291. Русск. изд. «Улей». СПб., 1811, ч. 1, № 1-6, стр. 286-294, 347-354, 421-429:

Bonnell E.i Russisch-livlandische Chronographie. S. Petersburg, 1862.

Bonnell E.2 Beitrage zur Altertumskunde Russlands, Bd. I. S.-Ptsb., 1882, Bd. II, S.-Ptsb., 1897.

Bruckner A.i Litu-slavische Studien. I Theil. Die slavischen Fremdworter im Litauischen. Weimar, 1877.

Bruckner A.2 Beitrage zur litauischen Mythologie. ASP, Bd. IX, H. 1, 1886, SS. 1-35.

Briickner А.з Starozytna Litwa. Ludy i bogi. Warszawa, 1904.

Briickner A.4 Budorgis. Slavia Occidentalis, t. 3-4. Poznan, 1925, SS. 1-17.

Bruckner A.5 Slaven und Litauer. Lehrbuch d. Religionsgeschichte (ed. A. Bertholet und E. Lehmann). Bd. 2. Tubingen, 1925, SS. 506539.

Briinneck W.i Die Leibeigenschaft in Ostpreussen. Ztschr. der Savigny-Stiftung fiir Rechtsgeschichte. Germanistische Abtheilung, Bd. 8 (21). Weimar, 1887, SS. 38-66.

Brunnekc W.2 Zur Geschichte des Grundeigentums in Ost-und Westpreussen, I Th. Berlin, 1891; II ThM 1 Abt., Berlin, 1895; 2 Abt. Ber­lin, 1899.

В u с z e к K.i Geograficzno-historyczne podstawy Prus Wschodnich. Torun, 1936.

В u g a K.i Kalbos dalykai. Draugija, t. VIII, № 30. Kaune, 1909, pp. 207-213.

В й g a K.2 Die Vorgeschichte der aistischen (baltischen) Stamme im Lichte der Ortsnamenforschung. Streitberg Festgabe. Leipzig, 1924, SS. 22-35.

В u g а К.з Die litauisch-weifirussischen Beziehungen und ihr Alter. ZSP, Bd. 1, 1924, SS. 26-55._

В u g a K.4 Lietuviu jsikurimas sii} dienij Lietuvoje [Обоснование ли­товцев в современной Литве]. Tz. kn. II, 1924, p. 1-27.

В u j а к F.x Dwa bostwa prusko-litewskie «Gurche» i «Okkupirnus. В кн.: Studja spoleczne i gospodarcze. Ksigga jubileuszowa dla uczczenia 40-letniej pracy naukowej L. Krzywickiego. Warszawa, 1925, str. 28-43.

В u j а к F.2 Sur les rapports entre les peuplades germaniques et lithuaniennes. La Pologne au IV Congres International des sciences historiques. Oslo, 1928. Warszawa-Lwow, 1930, pp. 17-27.

Bujak F.8 Prusacy i Litwini a Baltyk. PVZHP, t. II. Lwow, 1931, str. 184-188.

В u n g e F. G.i Geschichte des Gerichtswesens und Gerichtsverfahrens in Liv,Est-und Gurland. Reval, 1874.

В u s с h N.i Eine greifswalder Dissertation uber die livlandische Reimchronik. Sitzungsberichte der Gesellschaft zur Geschichte und Altertumskunde der Ostprovinzen Russlands, 1911. Riga, 1912, SS. 7-14.

Busch N.2 Zu Plinius hist. nat. IV, 96.Mitteilungen aus der livlandischen Geschichte, Bd. 21, Ii. 3. Riga, 1921, SS. 192-194.

Butt lc us H.i Beitrage zur Landschafts-und Siedlungsgeschichte des ehmaligen Bistums Pomesanien. I Th., Vordeutsche Zustande um 1300. Berlin, 1936.

CasparE.i Hermann von Salza und die Griindung des Deutschordensstaats im Preussen. Tubingen, 1924.

Chase T. G.i The Story of Lithuania. New York, 1946.

Chodynicki K.x Proby zaprowadzenia cbrzescijanstwa na Litwie przed r. 1386. PH, t. XVIII, zesz. 2, 1914, str. 215-255; zesz. 3, str. 257-319.

Chodynicki K.2 О wptywach polskich na dokument ruski W. Ks. Litewskiego. PIVZHP, t. I. Lwow, 1925.

Chodynicki К.з Ze studjow nad dziejopisarstwen rusko-litewskiem. AW, III, 10-11, 1926, str. 387-401.

Chodynicki K<4 Geneza dynastji Giedymina. KH, XL, 4, 1926, str. 541-566.

Chodynicki K.5 Geneza i rozwoj legendy о trzech mgczennikacb wilenskich. AW, IV, 13, 1927, str. 416-451.

Chodynicki K.e Legenda о mgczenstwieczternastu franciszkan6w w Wilnie. AW, IV, 12, 1927, str. 53-78.

Chodynicki К.7 Tradycja jako zrodJo historyczne. Studja staropolskie. Ksiga ku czci A. Briicknera. Krakow, 1928, str. 173-190.

Chodynicki K.8 Przegld badan nad dziejami Litwy w ostatniem dziesicioleciu (1920-1930). KH, roczn. XLIV, t. 1, zesz. 3, 1930, str. 273300.

Chodynicki K., KoscidJ prawosJawny aRzeczpospolita Polska,, Warszawa, 1934.

Chojnacki W. SJownik polskich nazw miejscowosci w b. Prusach wschodnich i na obszarze b. wolnego Miasta Gdanska. Poznari, 1946.

Chudzinski E.j Die Eroberung Kurlands durch den Deutschen Orden im 13. Jahrhundert. Leipzig, 1917.

Daukantas S.i Darbay senuju Lituwiu yr Zemaycziu [Деяния древних литовцев и жемайтов. Изд. 3]. Kaunas, 1929.

Daukantas S.2 Bud senoves lietuviii kalnenq ir zemaiciii [Нравы древних литовцев аукштайтов и жемайтов. Изд. 3j. Kaunas, 1935.

DIugopolski Е. WJadyslaw Lokietek na tie swoich czasow. Wroclaw, 1951.

D 0 n n e r G. A.i Kardinal Wilhelm von Sabina. Iielsingfors, 1929.

Doubek A.i Skarga zmudzinow i odpowiedz zakonu niemieckiego z roku 1416. AW, VII, 3-4, 1930, str. 873-892.

D u d a F.i Rozwoj terytorialny Pomorza Polskiego (wiek XI XIII) Krakow, 1909.

E с k e P.i Die livlandische Reimchronik (Diss). Greifswald, 1910.

Eckert W.i Die kurische Landschaft Ceclis. Untersuchungen zur Geschichte des Kampfes um Sudkurland zwischen dem Deutschen Orden und Litauen. AF, 20, 1943, SS. 6-84.

Ehrlich B.i Der preussisch-wikingische Handelsplatz Truso, СРЫВ, pp. 139-145.

E k b 1 0 m R.i Idrisi und die Namen der Ostseelander, Namn ocb Bygd, XIX, H. 1-2. Upsala, 1931, SS. 1-84.

E w a 1 d A. L.i Die Erroberung Preufiens durch die Deutschen, Bd. IIV. Halle, 1872, 1875, 1884, 1886.

Fedorovas G. B.x Lobiij su Lietuvos lydiniais ir monetomis topografija. Lietuvos istorijos instituto darbai. Vilnius, 1951, pp. 181-228.

F i j a I e k Y.i Sredniowieczne biskupstwa kosciola wschodniego na Rusi i Litwie na podstawie zrodeJ greckich. KH, X, 3, 1896, str. 487-521.

F i j a I e k Y.2 Kosciot rzymsko-katolicki na Litwie. Uchrzescijanienie Litwy przez Polsk§. В кн.: Polska i Litwa w dziejowym stosunku. War­szawa, 1914, str. 37-333.

Forstreuter K.i Die Bekehrung Gedimins und der Deutsche Orden. AF, V, 1928, SS. 239-261.

Forstreuter K.2 Die Bekehrung des Litauerkonigs Gedimin. Eine Streitfrage. Jahrbuch der Albertus-Universitat, Bd. 6, 1955, SS. 142-158.

Fraenkel E.x Slavisch gospodb, lit. viegpats, preuss. waispattin. ZSP. Leipzig, 1950, Bd. XX, H. 1, SS. 51-89.

Friedrich W.x Der deutsche Ritterorden und die Kurie (13001330). (Diss.). Konigsberg, 1915.

Frost B.i Das Recht im Deutschordensstaat Preufien. Leipzig, 1906.

F u с h s W.i Peter v, Dusburg und das Chronicon Oliviense.AM, Bd. 21,1884, SS. 193-260, 41-484; см. также Bd. 23, 1886, SS. 405-434.

G a e r t e W.j Urgeschichte OstpreuBens. Konigsberg, 1929.

G a e г t e W.2 Witwenverbrennung im vorordenszeitlichen OstpreuBen. Prussia, H. 29. Konigsberg, 1930.

G a e r t e W.3 Die Wikinger in Ostpreussen. Konigsberg, 1932.

G e 1 z e r H.i Beitrage zur russischen Kirchengeschichte aus griechischen Quellen. Zeitschrilt ftir Kirchengeschichte, Bd. XIII. Gotha, 1892, SS. 246-281.

Gentzen F. H.i Die westpolnischen Gebiete als historische Gebiete Polens. Einheit, H. 4. Berlin, 1952, SS. 367-380.

Gentzen F. H.2 Sprawa ziem polskich w rewizjonistycznej historiografii niemiec zachodnich i w pracach historykow NRD. KH, LXII, 1, 1955, str. 278-290.

Gentzen F. H.3. Die Ostforschung westdeutscher Historiker eine Hetze gegen die Sowjetunion und Volkspolen. Einheit, H. 12. Berlin, 1955, SS. 1214-1222.

G e r u 1 1 i s G.i Zur Sprache der Sudauer-Jatwinger. Festschrift A. Bezzenberger. Gottingen, 1921, SS. 44-51.

Gerullis G.2 Die altpreufiischen Ortsnamen, gesammelt und sprachlich behandelt. Berlin-Leipzig, 1922.

Gerullis G.3 Die altesten litauischen Sprachdenkmaler bis zum Jahre 1570, 1923.

Gerullis G.4 Baltische Volker. В кн.: M. Ebert. Reallexikon der Vorgeschichte, Bd. 1. Berlin, 1924, SS. 335-342.

Gerullis G.5 Die Herkunft der slavischen Lehnworter im Preussisch-Litauischen. Indogermanische Forschungen, Bd. 42. Berlin Leip­zig, 1924, SS. 183-185.

Gidziunas V.i De fratribus minoribus in Lituania usque ad definitiam introductionem observantiae (1245-1517), pars I. Romae, 1950.

Gieysztor A.i Geneza panstwa Polskiego w swietle nowszych badan. KH, roczn. LXI, № 1, 1954, str. 103-136.

Gieysztor A.2 Problematyka ideologiczna drzwi gnieznienskich. KH, roczn. LXII, № 1, 1955, str. 142-161.

G о e t z L. K.i Deutsch-russische Handelsvertrage des lvlittelaiters. Abhandlungen des hamburgischen Kolonialinstituts, Bd. XXXVII. Hamburg, 1916.

G о e t z L. K.2 Deutsch-russische Handelsgeschichte des Mittelalters. (Hansische Geschichtsquellen, N. F.,. Bd. 5). Liibeck, 1922.

G о 1 I J.iCechy a prusy ve stredoveku. Praha, 1897.

Gorski K.i Polska w zlewisku BaJtyku. Gdansk, 1947.

G о t 11 0 b A.i Die papstlichen Kreuzzugs-Steuern des 13. Jh. Heiligenstadt (Eichsfeld), 1892.

Gumowski M.iNumizmatykalitewskawiekowsrednich. Krakow,1920.

Gumowski M.2 Pieczgcie ksizt litewskich. AW, t. VII, 3-4, 1930, str. 684-725.

Gumowski M.3 Herby miast litewskich. AW, t. X, 1935, str. 256-294.

Halecki O.i О pocztkach szlachty i heraldyki na Litwie. KH, XXIX, 1-4, 1915, str. 177-207.

Halecki 0.2 Kwestye sporne w sprawie pocztkow szlachty litewsklej. KH, XXX, 1-4, 1916, str. 62-72.

Halecki O.3 Litwa, Rus i zmudz jako czgsci skladowe W. Ksigstwa Litewskiego. RAU, Serya II, t. XXXIV (Ogolnego zbioru, t. 59), 1916, str. 214-254.

Halecki O.4 Geografia polityczna ziem ruskich Polski i Litwy (1340-1569). Sprawozdania Tow-wa Naukowego w Warszawie, 1917, wydz. I-II, zesz. 2.

Halecki 0.5 Wcielenie i wznowienie panstwa litewskiego przez Polsk?. PH, 1917, 1918.

H alecki 0.e Borderlands of Western Civilization. A History of East Central Europe. New York, 1952.

Hartknoch Chr.i Preussische Kirchenhistoria. Frankfurt-Leip­zig, 1686.

H artknoch Chr.2 Alt-und Neues Preussens oder preussischer Historien zwei Theile. Frankfurt-Leipzig, 1684.

Hasenkamp X.i Die Reise des Grafen von Derby in Preussen im Jahre 1390/1391.'Preuss. Prov. Blatt., XII, 1857, SS. 395-406.

Hein O.j Altpreussische Wirtschaftsgeschichte.Zeitschrift fur Ethnologie, Bd. 22. Berlin, 1890, SS. 146-167, 173-216.

Heinrich G.x Beitrage zu den Nationalitaten und Siedlungsverhaltnissen in Preufiisch-Litauen. Konigsberg, 1922.

Hellmann M.i Zur Geschichte des Deutschtums in Litauen.Auslandsdeutsche Volksforschung, Bd. 1, Heft 4. Stuttgart, 1937,SS. 447-459.

Hellmann M.2 Das Lettland im Mittelalter. Koln, 1954.

Hellmann М.з Der Deutsche Orden und die Konigskronung des Mindaugas., ZO, H. 3, 1954, SS. 387-396.

Hellmann M.4 Zu den Anfangen des litauischen Reiches. JGO, Bd. 4, H. 2. Munchen, 1956, SS. 159-165.

Holubowicz W.i Granica osadnictwa Slowian i Litwinow na Wilenszczyznie w czasach przedi wczesnohistorycznych, 1938.

Holubowicz W.2 Znaki rodowe i inne na przedmiotach z wykopalisk w Grodnie. Slavia Antiqua, t. I. Poznan, 1948, str. 572-582.

H б h 1 b a u m K.i Die jungere Livlandische Reimchronik des Bartolomaus Hoeneke (1315-1348). Leipzig, 1872.

Hohlbaum K.2 Beitrage zur Quellenkunde Alt-Livlands, в кн.: Verhandlungen der gelehrten Estnischen Gesellschaft zu Dorpat, Bd. 7. Dorpat, 1871.

Ivinskis Z.x Geschichte des Bauernstandes in Litauen. Von den altesten Zeiten bis zum Anfang des 16. Jahrhimderts. Historische Studien, H. 236. Berlin, 1933.

Ivinskis Z.2 Lietuvos valstieciij luomo susiformavimas ir raida [Образование и развитие литовского крестьянского сословия] Athe­naeum, t. IV. Kaunas, 1933, pp. 28-45.

Ivinskis Z.3 Krikscioniskosios Vakartj Europos santykiai su pagoniskja Lietuva [Взаимоотношения Западной Европы с языческой Литвой] Athenaeum, t. IV. Kaunas, 1933, pp. 135-144.

Ivinskis Z.4 Lietuvos prekyba su prusais [Торговля Литвы с пруссами], I dalis. Kaunas, 1934.

Ivinskis Z.5 Kovos bruozai del zemaiciij ir ju sienu [История битв в Жемайтии и ее границы] Athenaeum, t. VI. Kaunas, 1935; pp. 54-117.

Ivinskis Z.6 Eiletoji Livonijos kronika ir jes autentiSkumas [Ливонская Рифмованная хроника и ее достоверность] Zidinys [Очаг], 1936, 24, № 10, 289-302.

Ivinskis Z.7 Saules-Siauliii kautynes 1236 m. ir jij reikgme [Битва при Сауле-Шауляй в 1236 г. и ее значение] Karo Archyvas [Воен­ный архив], t. VII. Kaunas, 1936, pp. 5-51.

Ivinskis Z.g Durbes kautynes 1260 m. ir jii politinis vaidmuo. 2emaiciii karai su vokieciais 1256-1270 m. laikotarpyje [Битва при Дурбе 1260 г. и ее политическое значение. Войны жемайтов с немцами в 12561270 гг.], Karo Archyvas [Военный архив], t. VIII. Kaunas, 1937, pp. 5-40; t. IX. Kaunas, 1938, pp. 5-74.

Ivinskis Z.9 Mindaugas und die zemaiten. Das politische Verhaltnis des ersten Litauerkonigs zu seinen Westgebieten (zemaitien). Opetatud Eesti Seltsi Toimetused. Commentationes Litterarum Societatis Esthonicae, XXX, Liber Saecularis, II. Tartu, 1938, pp. 930-958.

Ivinskis Z.l0 Die Handelsbeziehungen Litauens mit Riga im 14. Jahrhundert. CPHB, pp. 276-285.

Ivinskis Z.11 Mindaugas und seine Krone. ZO, H. 3, 1954, SS. 360-386.

Is Lietuviv Kulturos Istorijos (Сборник статей), I, red. J. 2iugzda. Vilnius, 1958.

Jablonskis R.i Apie vergus DidZiojoje Lietuvos kunigaiks tysteje XVI amziaus pradzioje. Praeitis [Прошлое]. Kaunas, 1930, t. I, pp. 304-317.

Jablonskis K.2 Die offizielle Urkundensprache des litauischen Grofifiirstentums als kulturgeschichtliche Quelle. CPHB, SS. 269-275.

Jablonskis К.з Lietuviski zodziai senosios Lietuvos rastiniii kalboje, 1. Kaunas, 1941.

Jakimowicz R.i Dawidgrodek. Pinsk, 1939.

J а к s t a s J.i Naujausi Gedimino dinastijos kilmes tyrinejimai. [Новейшие исследования происхождения династии Гедимина]. Lietuvos Praeitis [Прошлое Литвы], t. I. Kaunas, 1940, pp. 29-56.

Jakstas J.2 Vokiefiiq, Ordinas ir Lietuva Vytenio ir Gedimino metu, Gedimino Laiskai [Немецкий Орден и Литва в годы правлепия Ви­теня и Гедимина, Письма Гедимина]. Senove [Древность], t. I. Kaunas, 1935, pp. 127-155, t. II, 1936, pp. 3-59.

Jakubowski J.i Opis Ksigstwa Trockiego z roku 1387. PH, VI, 1, 1907, str. 22-48.

Jakubowski J.g Studya nad stosunkami narodowosciowemi na Litwie przed ипЦ Lubelsk (Prace Tow-wa Nauk. Warsz., wydz. II, № 7). Warszawa, 1912.

Jakubowski J.3 Dzieje Litwy w zarysie. Warszawa, 1921.

Janulaitis A.i Lietuvos visuomenes ir teises istori ja [Социальная и правовая история Литвы]. Tilze, 1920.

Jaroszewicz J.i Obraz Litwy pod wzglgdem jej cywilizacyi, czgsc. I (Litwa poganska). Wilno, 1844.

J a г о s z e wi с z J.2 Zarysy z czasow poganskich Litwy. Pismo zbiorowe wilenskie na rok 1859. Wilno, oddziat I, str. 83-117.

Jaworski I.i Zagadnienie feodalizmu litewskiego i zachodniego. PVIZHP, t. I. Lwow, 1935, str. 220-227.

Jonynas I.i Christburgo taika.Lietuviskoji Enciklopedija, t. V. Kaunas, 1937, str. 459-464.

J onynas I.2 Les peuplades lithuaniennes jusqu'au XIV-е siecle. CPHB, pp. 46-61.

J u с a s M.i Lietuvos didziiyii kunigaikciij metrastis [Летопись ве­ликих князей литовских]. Lietuvos TSB Mokslij Akademijos Darbai, ser. A. t. 2, 1957, pp. 111-121.

J u n g f e r V.i Litauen. Antlitz eines Volkes. Versuch einer Kultursoziologie. Tubingen, 1948.

Jurgela C. R.i History of the Lituanian Nation. New York, 1948.

Jurginis J.i Valstiecii] bendruomene ir feodaline tevonija Lietuvoje XIII XIV amziais [Сельская община и феодальная вотчина в Литве в XIII-XIV вв.] Lietuvos TSR Mokslu Akademijos Darbai, ser. A, t. 2, 1957, pp. 51-67.

Jurginis J.2 Valstieciai «veldamai» Lietuvoje XV--XVI amz. (Крестьяне «велдамы» в Литве XV-XVI вв.). Ibid, t. 1 (4), 1958, pp. 113-127.

Jurginis J.3 Pasedziai ir jix reiksme Lietuvos valstieciij feodaliniij prievoliij istori jo je («Поседы» и их значение в истории феодальных повинностей крестьян Литвы). Ibid., t. 2 (5), 1958, pp. 51-68.

Kamieniecki W.i Rozwoj wlasnosci na Litwie w dobie przed I statutem. RAU, t. 32 (57). Krakow, 1914, str. 94-195.

К amieniecki W.2 Geneza panstwa Litewskiego. PH, t. 19, 1915, отд. оттиск, str. 1-52.

Kamieniecki W.3 Wplywy zakonne na ustroj litewski. PH, t. 25, 1925, str. 160-186.

Kamieniecki W.4 Spoleczenstwo litewskie w XV w. Warszawa, 1947.

к a m i n s k i A.i Jacwiez. Terytorium, ludnosc, stosunki gospodarcze i spoleczne. Lodz, 1953.

К a m i n s k i A.2 Z badan nad pograniczem polsko-rusko-jacwieskim w rejonie rzeki Sliny.Wiadomosci Archeologiczne, t. XXIII, zesz. 2, 1956, str. 132-168.

К a r g e P.j Die Litauerfrage in Altpreufien in geschichtlicher Beleuchtung. Konigsberg, 1925.

Karwasinska J.i Ssiedztwo kujawsko-krzyzackie 1235-1343. Rozprawy Historyczne. Warszawa, 1927, t. VII, zesz. l,str. 1-226.

К asiske K.x Die Siedlungstatigkeit des D. Ordens im ostlichen Preussen bis zum Jahre 1410. Konigsberg, 1934.

К asiske K.2 Die Siedlungspolitik des Deutschen Ordens in Preus­sen und Pommerellen. CPHB, pp. 214-221.

Kgtrzynski W.i О narodowosci polskiej w Prusiech Zachodnich za czasow krzyzackich. Studium historyczno-etnograficzne. RAU, t. I, Krakow, 1877.

Kgtrzpski W.2 О ludnosci polskiej w Prusiech niegdys krzy­zackich. Lwow, 1882.

Kgtrzynski W.3 О powolaniu kryzakow przez ks. Konrada.RAU, Serya II, t. XX (Ogolnego zbioru t. 45), 1903, str. 125-230.

Kgtrzynski W.4 Der deutsche Orden und Konrad von Masovien. Lemberg, 1904.

Kgtrzynski W.5 О dokumentach Mendoga, krola litewskiego.RAU, Seria II, t. XXV (Ogolnego zbioru, t. 50), 1907, str. 180-222.

Kiparsky V.x Chronologie des relations slavobaltiques et slavofinnoises. Revue des etudes slaves. Paris, 1948, t. 24,fasc. 1-4, pp. 29-47.

К i s с h H.i Studien zur Kulmer Handfeste.Zeitschrift fur Savigny-Stiftung fur Rechtsgeschichte. Bd. L (LXIII Band der Zeitschrift fur Rechtsgeschichte), Germ. Abteilung. Weimar, 1930, SS. 180-232.

Kisinas J.jt Prof. E. A. Volterio bibliografija, Tz, t. V, 1928, pp. 361-385.

К I i m a s P.x Lietuviu senoves bruozai [Очерки литовской старицы]. Vilnius, 1919.

К I i m a s P.2 Litwa starozytna. Wilno, 1921.

К 1 i m e n k о P.i Die Urkunden Mindowes fur den livlandischen Orden. AF, H. 2, 1926, SS. 201-219.

К о с z у L.i Misje polskie w Prusach i na Pomorzu za czasow Boleslawow. Annales Missiologicae, t. 6. Poznan, 1934, str. 52-186.

Kolankowski L.i Dzieje Wielkiego Ksiestwa Litewskiego za Jagiellonow, t. I. Warszawa, 1930.

Kolankowski L.2 Litwini a Prusacy. PVZHP, t. II. Lwow, 1931, str. 158-162.

Ко lb erg A.i Die Heerfart der Lithauer gegen das Ermland im Jahre 1311 una das Heiligelinde. Zeitschrift fur die Geschichte und Altertumskunde Ermlands. Braunsberg, 1870, Bd. V, H. 1, SS. 131-226.

К о 1 b e r g A.2 Der h. Bruno v. Querfurt, zweiter Apostel der Preus­sen. Zeitschrift fur die Geschichte und Altertumskunde Ermlands, Bd. VIII. Braunsberg, 1886, SS. 1-108.

К о 1 b e r g A.3 Historische Bedeutung der Passio S. Adalberti. Zeit­schrift fur die Geschichte und Altertumskunde Ermlands, Bd. XII. Brauns­berg, 1899, SS. 267-322.

Korduba M.i Rozwoj i obecny stan badan nad latopisami staroruskiemi. Balticoslavica, t. II. Wilno, 1936, str. 160-203.

Krakowski S.i Korjatowicze i sprawa podolska w XIV w. w oswietleniu najnowszej historjografji polskiej. AW,XIII, 1, 1938, str. 250-274.

Krakowski S.2 Polska w walce z najazdami tatarskimi w XIII wieku. Warszawa, 1956.

Krasauskaite. M. Die litauischen Adelsprivilegien bis zum Ende des XV Jahrhunderts. Leipzig, 1927.

Kraszewski J.x Litwa, t. II. Historya od pocztku XIII w. da r. 1386. Warszawa, 1850.

Krollmann Chr.x Liibecks Bedeutung fur die Erroberung Preufiens.Festschrift A. Bezzenberger. Gottingen, 1921, SS. 97-102.

Krollmann Chr.2 Das Religionswesen der alten Preussen. AF, 1927, IV, H. 2, SS. 5-19.

Krumbholtz R.i Samaiten und der Deutsche Orden bis zum Frieden am Melno-See 1422. Berlin, 1890.

Krzywicki L.i (см. также Крживицкий JI. О.), zmudz starozytna. Warszawa, 1906.

Krzywicki L.aO poszukiwaniu grodu Mendoga. PH, t. VIII, 1909, str. 20-48.

Krzywicki L.3 Pilkalnie na Litwie.Studja staropolskie, Ksi§ga ku czci A. Brucknera. Krakow, 1928, str. 154-172.

Kucharski E.xCo oznacza nazwa «Selencia» w kronice GallaAnonima. KH, XL, 2, 1926, str. 145-150.

Kucinskas A.i Gedimino dinastijos kilme [Происхождение дина­стии Гедимина] -Musu 2inynas [Наши ведомости]. Kaunas, 1934, pp. 138-149, 194-204.

Kuczynski S.i Ziemie czernihowsko-siewierskie pod rzdami Litwy (Prace Ukrainskiego instytutu naukowego, t. XXXIII). Warszawa, 1936.

К u j о t S.i Dzieje Prus Krolewskich, cz. I (do r. 1309).Roczniki Tow-wa Naukowego w Toruniu, tt. XX, 1913, XXI, 1914; XXII, 1915; XXIII, 1916; XXIV XXV, 1917-1918 (Indeks i Rejestr). Cz. II. Pomorze i ziemia Chefminska (1309-1380), ibid., tt. XXIX-XXXI, 1922-1924.

Kulikauskas P.i Kurmaiciu (Kretingos rai) plokStinio kopinyno tyrinejimai [Исследование грунтового могильника в Курмайчяй] Lietuvos Istoriijos Instituto darbai [Труды Института истории АН Лит­вы]. Vilnius, 1951, pp. 315-367.

Kulikauskas Р.з Kai kurie archeologiniai duomenys apie seniausiai Lietuvos T. S. R. teritorijoje augintus javus [Некоторые археологиче­ские данные о древнейших злаках, выращиваемых на территории Литов­ской ССР]. Lietuvos TSR Mokslq Akademijos Darbai, serija А [Труды АН ЛССР], t. I. Vilnius, 1955, p. 75-85.

Kulikauskas Р.з Raginenii (Seduvos raj.) archeologiniij ратшкГц tyrinejimai ir «Raginenii kulturos» klausimas. (Исследование археологи­ческих памятников в местности Рагиненай и вопрос «Рагиненской куль­туры»), Ibid., t. 1 (4), 1958, pp. 65-89.

Kutrzeba S.i Historja ustroju Polski w zarysie, t. II (Litwa), Lwow -Warszawa, 1921.

L a b u d a G.i Polska i krzyzacka misja w Prusach do polowy XIII w. Annales Missiologicae, t. 9. Poznan, 1937, 201-435.

L a b u d a G.2 Stanowisko ziemi chelminskiej w panstwie krzyzackim w latach 1228-1454. PH, t. XLV, 2-3, 1954, str. 280-337.

L a b u d a G.3 Stare i nowe tendencje w historiografii zachodnioniemieckiej. Przegld Zachodni. Poznan, 1956, № 7-8, str. 224-252.

Latkowski. J. Mendog. RAU, Serya II, t. Ill (Ogolnego zbioru, t. 28), 1892, str. 300-453.

Lelewell. Dzieje Litwy i Rusi az do unji z Polsk w Lublinie, wyd. 2, Poznan, 1844.

L e w i с k i T.i Baltyk w opisach autorow arabskich IX-X w. Przegld Orientalistyczny, zesz. 1 (1948). Wroclaw, 1949.

L e w i с k i T.2 Ze studiow nad zrodlami arabskiemi. Sla'a Antiquaf t. III. Poznan, 1952.

Lietuviii bibliografija, ed. V. Birziska, ч. 1 (XVI-XVIII вв.); ч. 2 (1800-1864); ч. 3 (1864-1904); ч. 4, т. 1 (1905-1909); т. 2 (1910-1914); ч. 5 (1915-1918). Kaunas, 1924-1939.

Limanowski M.i Najstarsze Wilno. Сб. Wilno i ziemia Wilenska, t. I. Wilno, 1930, str. 127-143.

binder R.i Zur alteren Livlandischen Reimchronik (Diss.). Leip­zig, 1891.

Lohmeyer K.x Geschichte von Ost-und Westpreussen. Gotha 1908.

Lowmianski H.x Przyczynki do kwestji najstarszych ksztaltow wsi litewskiej. AW, VI, 3-4, 1929, str. 293-336.

Lowmianski H.2 Studia nad pocztkami spoleczenstwa i panstwa litewskiego, tt. 1-2. Wilno, 1931-1932.

Lowmianski Н.з Zagadnienie feodalizmu w W. Ksigstwie Litewskiem. PVIZHP, t. I. Lwow, 1935, str. 209-219.

Lowmianski H.4 Uwagi w sprawie podloza spolecznego i gospodarczego unji jagiellonskiej.Ksigga pamitkowa ku uczczeniu czterechsetnej rocznicy wydania pierwszego statutu litewskiego. Wilno, 1935, str. 2t 14-32 5 *

Lowmianski H.6 Prusy poganskie, Torun, 1935.

Lowmianski H.7 Wcielenie Litwy do Polski w 1386 r. AW, XIIy 1937, str. 36-145.

Lowmianski H.s Dotychczasowy stan badan dziejow dawnych prusow. Olsztyn, 1947.

Lowmianski H.9 Polityka ludnosciowa Zakonu niemieckiego w Prusach i na Pomorzu. Gdansk, 1947.

Lowmianski Н.го Z zagadnien spornych spoleczenstwa litewskiego w wiekach srednich. PH, t. 40, 1950, str. 96-127.

Lowmianski Н.ц Stosunki polsko-pruskie za pierwszych Piastow. PH, t. 41, 1950, str. 152-179.

Lowmianski H.12 Agresja zakonu kryzackiego na Litwe w wie­kach XII-XV. PH, t. 45, zesz. 2-3, 1954, str. 338-371.

Lowmianski H.13 О znaczeniu nazwy «Rus» w wieku X-XIV, KH, LXIV, 1, 1957, str. 84-101.

Lowmianski H.14 Zagadnienie roli normanow w genezie panstw slowianskich. Warszawa, 1957.

Lowmianski H.i5 Uwagi 0 wplywach slowianskich na litewsk terminology koscieln. Studia z filologii polskiej i slowianskiej, t. II. War-, szawa, 1957, str. 366-372.

Maleczynski K.i Sprawa chrztu i apostazji Mendoga w swietle krytyki dokumentow. PVIZHP, t. I. Lwow, 1935, str. 559-561.

Maleczynski K.2 W sprawie autentycznosci dokumentow Men­doga z lat 1253-1261. AW, XI, 1936, str. 1-56.

Mannhardt W.i Letto-preussische Gotterlehre. Riga, 1936.

M a n s i к к a V. J.i Die Religion der Ostslaven, Bd. I (Quellen). Helsinki, 1922.

Manteuffel T.i Proba stworzenia cysterskiego panstwa biskupiego w Prusach. Zapiski Tow-wa Naukowego w Toruniu, t. XVIII, zesz. 1-4 (153-156), Torun, 1953, str. 157-173.

Manteuffel T.2 Papiestwo i cystersi. Warszawa, 1955.

M a r t i n у B.i Milch und Molkereiwesen bei den alten Preussen. AM, Bd. IX, 1872, SS. 336-346.

Maschke E.i Der Deutsche Orden und die Preufien. Bekehrung und Unterwerfung in der preuBisch-baltischen Mission des 13. Jahrhunderts. Historische Studien, H. 176. Berlin, 1928.

Matlakowna M.x Sredniowieczne szcztki roslinne ze zmudzi,, oraz nielctore zagadnienia pochodzenia zboz. (Z dodatkiem przez L. Krzywickiego). Acta Societatis Botanicorum Poloniae, t. Ill, № 2. Warszawa, 1925, str. 196-241.

Matlakowna M.2 Dalsze badania nad zbozem sredniowiecznem z Litwy. Ibid., t. VI, 1929, str. 370-384.

!¥ Matulaitis S.i Lietuviii tautos istorija [История литовского парода]. Kaunas-Vilnius, 1923.

Meskauskas P.x Volksbrauche im litauischen Familienleben (Niederkunft, Taufe, Hochzeit und Begrabnis d. preuS. Litauer). Tilsit, 1936.

M e u v r e t J.i Histoire des Pays Baltiques. Lithuanie-LettonieEstonie-Finlande. Paris, 1934.

Mierzynski A.x Co znaczy Sicco. Studyum archeol.-liter. Lwow, 1891.

Mierzynski A.2 О wladzy Criwe'go nad wszystkq Litwq i jej siadami. Charitas, Ksigga zbiorowa. SPb., 1894, str. 235-243.

Mierzynski A.3 Nuncius cum baculo. Wisla. Warszawa, 1895, t. IX, zesz. 2, str. 361-395.

Montelius O.i Schwedische Runensteine und das Ost-Baltikum. Балт. сборник исслед. по археологии и истории. Рига, 1914, стр. 140-146.

Montfort Н. dea La Prusse au temps des Prussiens. Paris, 1946.

M о о r a H.i Die Eisenzeit in Lettland bis etwa 500 n. Chr. II Theil. Tartu, 1938.

Mortensen H.i Landschaft und Besiedlung Litauens in friihgeschichtlicher Zeit. Baltische Lande, I. Leipzig, 1939, SS. 330-349.

M u s s e t L.i Les peuples scandinares au moyen age. Paris, 1951.

NageviSius V.x Mijsi} pajijrio medziagine ки1Цга VIII-XIII amz. [Материальная культура нашего Поморья в VIII-XIII вв.] Senove, t. I. Kaunas, 1935, pp. 3-124.

N a r b u t t T.i Dzieje starozytne narodu litewskiego, tt. I-IX. Wilno, 1835-1841.

N a r b u t t T.a Dzieje narodu litewskiego, w krotkosci zebrane. Wil­no, 1847.

N a r b u 11 Т.з Pomniejsze pisma historyczne. Wilno, 1856.

Nerman B.x Die Verbindungen zwischen Skandinavien und dem Ostbaltikum in der jungeren Eisenzeit. Stockholm, 1920.

Neveravicius F.i Zarys rozwoju kultury i tworczosci litewskiej. Сб. Alma Mater Vilensis, ed. Academic Community of the Wilno Ste­fan Batory University, zesz. 3. London, 1953, pp. 277-304.

N о v о t n у V.i Ceske dejiny. Dilu 1, cast III. Praha, 1928; cast IV. Praha, 1932.

P a k a r k 1 i s P.i Mazoji Lietuva voldeciij mokslo sviesoje [Малая Литва в освещении немецкой науки]. Socialiniij ir Ро1ШМц Mokslq Institutos, Leidinys № 4. Kaunas, 1935.

Pakarklis P.2 Lietuviij vokietinimas Mazojoj Lietuvoj [Онемечение литовцев в Малой Литве]. Maskva, 1942.

Pakarklis Р.з Lietuvii kova prie§ kalavijuocius [Борьба литов­цев против меченосцев]. Panevezys, 1945.

Pakarklis P.4 Kryziuociij valstybes santvarkos bruozai. [Очерк государственного строя Тевтонского ордена]. Vilnius, 1948.

Pakarklis Р.5 Popieziai lietuviij tautos priesai [Папы враги литовского народа]. Vilnius, 1948.

Р а р ё е F.i Pocztki Litwy. KH, roczn. XLI, 1927, str. 465-476.

Paszkiewicz H.iZe studjow nad polityk polskq, litewsk i krzyzack Boleslawa-Jerzego, ostatniego ksigcia Rusi halicko-wlodzimier.skiej. AW, II, 5-6, 1924, str. 31-67.

Paszkiewicz H.2 Polityka ruska Kazimierza Wielkiego (Rozprawy Historyczne Tow-wa Naukowego Warszawsldego, t. IV). Warszawa, 1925).

Paszkiewicz Н.з U podstaw potggi moskiewskiej (Stadium z dziejow Rusi suzdalsko-wlodzimierskiej XIII w.). AW, zesz. V, 14, 1928, str. 1-84.

Paszkiewicz H.4 Z dziejow Podlasia w XIV wieku. KH, XLII, 1928, str. 227-245.

Paszkiewicz H.5 Z zagadnien ustrojowych Litwy przedchrzescijanskiej. KH, XLIV, 1, 1930, str. 301-312.

Paszkiewicz H.e Litwa przed Mendogiem. PVZHP, t. I. Lwow, 1930, str. 246-258.

Paszkiewicz H.7 Prusacy a Litwini w XIII w. Ibid., t. II. Lwow, 1931, str. 189-192.

Paszkiewicz Hs. Jagiellonowie a Moskwa, t. I (Litwa a Moskwa w XIII i XIV wieku). Warszawa, 1933.

Paszkiewicz H.9 Z zycia politycznego Mazowsza w XIII wie­ku. Ksigga ku czci 0. Haleckiego. Warszawa, 1935, str. 203-228.

Paszkiewicz H.l0O genezie i wartosci Krewa. Warszawa, 1938.

Paszkiewicz Н.ц The Origin of Russia. London, 1954.

Perfeckij Е.г Iiistoria Polonica Jana Dtugosze a Ruske letopise€tvi. Prace Slovanskeho ustavu v Praze, Svazek VII, v Praze, 1932.

Perfecki j E.2 Historia Polonica Jana Dtugosza a Nemecke letopisectvo. Spisy Filozoficke Fakulty slovenskej Univerzity v Bratislave, t. XXVIII, 1940.

P e r 1 b а с h M.i Die altesten preussischen Urkunden, kritisch untersucht. AM, Bd. X, 1873, SS. 609-649.

P e r 1 b а с h M.2 Konigsberger Correspondenzen aus der Zeit Werners v. Orseln. AM, Bd. X, 1873, SS. 79-84.

Perlbach М.з Preussische Regesten bis zum Ausgange des dreizehnten Jahrhunderts. Konigsberg, 1876, или AM, Bd. XI, 1874; Bd. XII, 1875.

Perlbach M.4 Regesten der Stadt Konigsberg (1256-1524). AM, Bd. XVIII, 1881, SS. 1-39.

Perlbach M.5 Preussische Urkunden aus polnischen und englischen Archiven. AM, Bd. XVIII, 1881, SS. 225-244.

Perlbach M.e Urkunden des rigaschen Capitel-Archives in der Furstlich-Czartoryskischen Bibliotek zu Krakau. Mitteilungen aus der livlandischen Geschichte, Bd. XIII. Riga, 1881, SS. 17-18.

Perlbach M.7 Preussisch-polnische Studien zur Geschichte des Mittelalters (Zur Kritik der altesten preuss. Urkunden), H. I-II. Halle, 1886.

Perlbach M.e Die Geschichte des altesten Grossgrundbesitzes im Deutschordenslande Preussen. AM, Bd. XXXIX, 1902, SS. 78-124.

Perlbach M.9 Hermann von Salza und der deutsche Orden im jiingsten polnischen Gericht. Zeitschrift des Westpreussischen Geschichtsvereins, H. 48. Danzig, 1905, SS. 193-228.

P 1 e h n H.i Zur Geschichte der Agrarverfassung von Оst-und Westpreussen. Forschungen zur brandenburgischen und preussischen Geschichte, Bd. 17. Leipzig, 1904, SS. 383-466; Bd. 18. Leipzig, 1905, SS. 61-122.

P 1 e z i a M. Kronika Galla na tie historiografii XII wieku. RAU, t. XLVI (71), № 3. Krakow, 1947.

Pliimicke R.i Zur landlichen Verfassung des Samlandes unter der Herrschaft des Deutschen Ordens. Leipzig, 1912.

Poblocki L.x Kritische Beitrage zur altesten Geschichte Litauens, 1 Th. Konigsberg, 1879. AM, Bd. XVII, 1880, SS. 33-75.

Polkowska-Markowska W.x Dzieje Zakonu Dobzynskiego. Roczniki Historyczne, rocznik II, zesz. 2. Poznan, 1926, str. 145-'210.

Prochaska А.г О prawdziwosci listow Gedymina. RAU, 1895. Serya II, t. VII (Ogolnego zbioru, t. 32), str. 222-255.

Prochaska A.2 Stosunki krzyzakow z Giedyminem i Lokietkiem. KH, roczn. X, zesz. 1, 1896, str. 1-66.

Prochaska A.3 Czy istnial Krywe na Litwie. KH, roczn. XVIII, 1903, str. 481-486.

Prochaska A.4 Dwie koronacye. PH, t. I, 1905, str. 184-208, 372-393.

Prochaska A.5 Dwa objasnienia do dziejow Litwy (0 apostazyi Mendoga. О autentycznosci darowizn Mendoga). KH, roczn. XX, 1906, str. 58-73.

Prochaska A.6 Nowsze poglqdy na ustroj wewngtrzny starej Lit­wy. PH, t. XV, 1912, str. 30-54.

Prochaska A.7 Od Mendoga do Jagielly. Miesigcznik Litwa i Rus, t. I. Wilno, 1912, zesz. 1, str. 18-32; t. II, sesz. 1, str. 34-46.

Prutz H.i Die Anfange des Deutschen Ordens in Preussen und seine Beziehungen zum Heiligen Lande. AM, Bd. 15 (81), 1878, SS. 1-26.

Puzyna J.i Korjat i Korjatowicze AW, VII, 3-4, 1930, str. 425-454.

Puzyna J.2 Kim byl i jak si§ naprawdg nazywal Pukuwer, ojciec Gedymina. AW, X, 1935, str. 1-43.

Puzyna J.3 W sprawie pierwszych walk litwinowz tatarami 0 Rus w latach 1238-1243. Przegld Historyczno-Wojskowy, t. 9, 1937, str. 345400.

Puzyna J.4 Sukcesorowie Trojdena. AW, XIII, 1, 1938, str. 1-31.

Puzinas J.i Vorgeschichtsforschung und Nationalbewusstsein in Litauen. Kaunas, 1935.

Puzinas J.2 Stand der archaologischen Forschungen in Litauen. CPHB, pp. 62-69.

R e m e i к a J.i Der Handel auf der Memel vom Anfang des 14. Jahrhunderts bis 1430. Tz, V, 1928, pp. 386-438.

R i m к a A.i Lietuvos prekybos santykiai ligi unijos su lenkais [Тор­говые отношения Литвы до унии с поляками]. Lietuvos Universiteto Teisiu Falculteto Darbai, t. II, kn. III. Kaunas, 1925, pp. 23-86.

R h о d e G.i Die Ostgrenze Polens, Bd. I. Koln-Graz, 1957.

S a d a n L. Materialy osteologiczne z pilkaln zmudzkich. Wiadomosci Archeologiczne, t. XIV. Warszawa, 1936, str. 176-188.

Safarewicz Y.i Rozmieszczenie nazw na-iszki na pograniczu slowiansko-litewskiem. SAU, № 2, 1947, str. 45-46.

S a 1 у s A.i Die zemaitischen Mundarten, Teil I. Geschichte des zemaitischen Sprachgebiets. Tz, VI kn., Kaunas, 1930, pp. 173-314.

§ a p 0 k a A.i Lietuvos Istorija [История Литвы]. Kaunas, 1936.

5 a p 0 k a A.2 Lietuva iki Vytauto [Литва до Витовта]. Сб. Vytautas Didysis [Великий Витовт], Red. P. Slezas. Kaunas, 1930, pp. XV XXIV.

Schaeder H.x Deutsch-litauische Biindnispolitik im Mittelalter. Jomsburg, 5, H. 3-4, 1941, SS. 368-384.

S с h 1 б z e r A. L.i Geschichte von Litauen. Halle, 1785.

Schmittlein R.i Etudes sur la nationalite des Aestii, t. I (Toponymie lituanienne). Baden-Baden, 1948.

Schroeder H.x Der Handel auf der Duna im Mittelalter.Hansische Geschichtsblatter. Miinchen-Leipzig, 1917, Bd. XXIII, H. I, SS. 23156.

Schulze W.i Lit. smirdas. Zeitschrift fiir vergleichende Sprachforschung, Bd. 52. Gottingen, 1924, S. 153.

Schwartz Ph.i Kurland im dreizehnten Jahrhundert bis zum Regierungsantritt Bischof Emund's von Werd. Leipzig, 1875.

Semkowicz W.i Krytyczny rozbior Dziejow Polskich Dlugosza do r. 1384. Krakow, 1884.

Semkowicz W.2 Braterstwo szlachty polskiej z bojarstwem litewskiem w unii horodelkskiej 1413 roku. В кн.: Polska i Litwa w dziejowym stosunku. Warszawa, 1914, str. 395-446.

Semkowicz W.3 W sprawie pocztkow szlachty na Litwie i jej ustroju rodowego. KH, roczn. XXIX, 1-4, 1915, str. 224-256.

Seraphim A.i Das Zeugenverhor des Franciscus de Moliano (1312). Konigsberg, 1912.

S i m k u s S.i Musii dainos. Kaunas, 1921.

Skardzius P.-l Die slavischen Lehnworter im Altlitauischen, Tz t. VII. Kaunas, 1931, pp. 3-252.

Skirmuntt K.i Dzieje Litwy. Krakow, 1886.

Skirmuntt K.2 Z najstarszych czasow plemienia litewskiego. Krakow, 1892.

Skirmuntt K.3 Mindog, krol Litwy. Nad Niemnem i nad Baltykiem, zesz. III. Warszawa, 1909.

S 1 e z a s P.i Mindaugas Lietuvos karalius [Миндаугас король Литвы]. Musu Zinynas [Наши ведомости], 1934, t. XXVII, pp. 340358, J530 54r4.

S 1 e z a s P.2 Ar Gediminaiciai kil§ is Zemaiciu? [Происходит ли династия Гедимина из Жемайтии]. Athenaeum, t. VI. Kaunas, 1935, p. 1-12.

S m о 1 k a S.i Najdawniejsze pomniki dziejopisarstwa rusko-litewskiego. Pamigtnik Akademii Umiej§tnosci, wydz. filol. i histor.-filozoficzny, t. VIII. Krakow, 1890, str. 1-50.

Spliet H.x Die Briefe Gedimins. Ein Beitrag zur Geschichte der Stadt Riga. Sinsheim, 1953.

Stakauskas J.i Lietuva ir vakaruc Europa XHI-me amziuje [Литва и Западная Европа в XIII в.]. Kaunas, 1934.

Staniewicz Wi. Rzut oka na rozwoj dziejow agrarnych na ziemiach litewskich. AW, II, 5-6, 1924, str. 103-121.

Stender-Peterseni. Das Problem der altesten byzantinischrussisch-nordischen Beziehungen. Relazioni, t. III. Roma, 1955.

Steponaitis A.x Mindaugas ir Vakarai. Vokiecii militariniij, ordinui veikla ir Mindaugo santykiai su Roma [Миндовг и Запад. Деятель­ность немецких военных орденов и взаимоотношения Миндовга с Римом]. Kaunas, 1937.

Suziedelis S.x Kautynes ties Siauliais 1236 m. [Битва при Шауляй в 1236 г.]. Athenaeum, t. VI. Kaunas, 1935, pp. 13-53.

Szczesni'ak B.i The Mission of Giovanni de Piano Carpini and Benedict the Pole of Vratislavia to Halicz. The Journal of Ecclesiastical History. London, 1956, v. VII, № 1.

Szukiewicz W.i Strefy archeologiczne na Litwie. Rocznik Tow-wa Przyjaciol Nauk w Wilnie, t. VI, 1915-1918, str. 5-16.

Tallgren Tuulio O. Y., A. M. T a 1 1 g г e щ. Idrisl. La Finlande et les autres pays baltiques orientaux. Societas orientalis fennica. Studia orientalia III. Helsingforsiae, 1930.

Tarasenka P.i Lietuvas archeologijos medziaga [Материалы для литовской археологии]. Kaunas, 1928.

Tarasenka P.2 Lietuvos Piliakalniai. Vilnius, 1956.

T a u b e M.i Russische und litauische Fiirsten an der Diina zur Zeit der deutschen Eroberung Li viands (12-13 Jahrh.). Jahrbxicher fur Kultur und Geschichte der Slaven, NF, Bd. XI, H. Ill IV. Breslau, 1935.

Tautavicius A.i Rytij lietuvos pilkapiai [Погребальные па­мятники Восточной Литвы]. Lietuvos TSR Mokslu Akademijos Darbai. Serija A, t. I. Vilnius, 1955, pp. 87-98.

Toeppen M.i Historisch-comparative Geographie von Preussen. Gotha, 1858.

ToeppenM.2 Die Zinsverfassung Preussens unter der Herrschaft des Deutschen Ordens. Zeitschrift fiir preussische Geschichte und Landeskunde, 4. Jahrgang. Berlin, 1867, SS. 207-232, 345-367, 611-627, 742-761.

Toeppen М.з Geschichte der preussischen Geschichtsschreiber des XIV. und XV. Jahrhunderts. Leipzig, 1879.

Totoraitis J.i Die Litauer unter dem Konig Mindowe bis zum Jahre 1263. Freiburg, 1905. To же на лит. яз. Mindaugas Lietuvos karalius [Миндовг-король Литвы]. Mariampole, 1932.

Т u m 1 е г M.i Der deutsche Orden. Wien, 1954.

Tymieniecki K.j Misja polska w Prusiech i sprowadzenie krzy­zakow. Toruri, 1935.

Tymieniecki K.2 Wpfywy feodalne w Polsce i na Litwie. Uwagi do dyskusji na VI ZHP. AW, roczn. XI, 1936, str. 98-116.

Tymieniecki К.з Przemiany w ustroju polskiej wsi wczesnofeudalnej i ich wplyw na wzrost sii wytworczych. KH, LXII, 3, 1954, str. 3-35»

R. Varakauskasi (см. P. Ю. Варакаускас). Vokieciii feodalvi, agresija \ rytinj pabaltijj ir lietuviii kova su ja XIII a. i ketvirtyje [Аг­рессия немецких феодалов в Восточной Прибалтике и борьба литовцев против нее в первой четверти XIII века]. Вильнюсский Гос. пед. ин-т, Ученые записки, t. Ill (История и филология), Vilnius, 1957, pp. 5-33.

Vernadsky G.x On feodalism in Kiewan Russia. ASEER, v. 7, 1948, № 1, pp. 3-14.

I d u n a s W. S.i Litauen in Vergangenheit und Gegenwart. Tilsit, 1916.

у d u n a s W. S.2 Sieben Hundert Jahre deutsch-litauischer Beziehungen. Tilsit, 1932.

Vileisis V.i Tautiniai santykiai Mazoje Lietuvoje [Взаимоотно­шения национальностей в Малой Литве]. Kaunas, 1935.

Voigt Н. G.i Adalbert von Prag. Ein Beitrag zur Geschichte der Kircheunddes Monchtums im zehnten Jahrhundert. Berlin, 1898.

Voigt H. G.2 Der Missionsversuch Adalberts von Prag in Preussen. AM, Bd. XXXVIII, 1901, SS. 317-397.

Voigt H. G.s Brun von Querfurt. Stuttgart, 1907.

Voigt Y.i Geschichte Preussens, Bd. I-IX. Konigsberg, 1827-1839.

Volkaite-Kulikauskiene R.i Klasines visuomenes susidarymas Lietuvoje [Образование классового общества в Литве (по дан­ным археологических исследований»]. Istorijos-filologijos fakulteto Mokslo Darbai. Vilniaus Valstybinis V. Kapsuko vardo Universitetas [Ученые за­писки историко-филологич. фак-та Вильнюсского гос. ун-та им. В. Каяускаса], t. I. Vilnius, 1955, pp. 120-138.

Volte г E. А.х Einflufi Westrusslands auf Litauen vor dem XII Jahrhundert. MLLG, 1886, II, 11, SS. 306-312.

Volter E. A.2 Mythologische Skizzen. Lit. Gotter in I. Malala'B Chronograph russischer Redaction vom Jahre 1261. ASP, 1886, Bd. IX, H. 4, SS. 635-642.

Vol terE. A.s Litauische Zauberformeln und Besprechungen. MLLG, 1886, II, 11, SS. 301-306.

Volter E. A.4 Lituanismen der russisch-Iitauischen Rechtsprache. MLLG, 1894, IV, 15, SS. 49-61.

Volter E. A.5 Die Litauer im Kreise Slonim (Zur lit. Dialektenkunde). MLLG, 1895, IV, 20, SS. 166-187.

Volter E. A. e Zur altlitauischen Topographie dor russischen Stadte Wilna und Troki. MLLG, 1896, IV, 21, SS. 293-296.

Volter E. A.7 Perkunastempel und litauische Opfer oder Deivensteine. MLLG, 1897, IV, 22, SS. 393-395.

о 1 t e r E. A.8 Zum Feuerkultus der Litauer. Archiv fur Religionswissenschaft, Bd. I, H. 4. Leipzig, 1898, S. 368.

Volter E. A.9 Die Erdengottin der Tschuwaschen und Litauer. Archiv fiir Religionswissenschaft, Bd. II, H. 4. Leipzig, 1900.

VolterE. A.l0 Litauische Archeologie. Memel Morgens-Stimme, 1926, VIII, 15, № 170.

Volteris E.ii Kur reiketu ieskoti Mindaugo sostines? [Где сле­дует искать столицу Миндовга?]. f2idinys [Очаг]. Kaunas, 1935, t. 22,, № И,.pp. 413-416.

Volteris E.12 Wann und wie konnten litauisch-ostbaltisch sprechende Indogermanen in ihre prahistorisch bestimmbaren Wohnsitze eingeriickt sein. CPHB, pp. 37-47.

u g i n i с h A.i The First Russian State: An Appraisal of the Soviet Theory. Speculum, v. XXVIII, № 2, 1953, pp. 324-339.

Wachtsmuth F.i Uber die Quellen und den Verfasser der altern livlandischen Reimchronik. Mitau, 1878.

Wermke E.x Bibliographic der Geschichte von Ost-und Westpreussen. Konigsberg, 1936; дополнения в AF, 1937 ff.; Zeitschrift fiir Ostforschung, 3, 1954, SS. 641-656; 4, 1955, SS. 465-480; 5, 1956, SS. 145-160.

Westberg F.i Ibrahim's-ibn-Jakub's Reisebericht liber die Slawenlander aus dem Jahre 965. Изв. импер. АН, VIII, т. Ill, № 4, 1898.

Wi 1 ke E.i Die Ursachen des preussischen Bauern-und Burgerunruhen 1525 mit Studien zur ostpreussischen Agrargeschichte der Oraenszeit. AF, 7 Jahrgang. Konigsberg, 1930, H. 1, SS. 33-81; H. 2, SS. 181-222.

Wilkiewicz-Wawrzynczykowa A.i Ze studiow nad politykq Polska, na Rusi na przelomie XII i XIII w. AW, г. XII, 1937, str. 1-35.

Wtodarski B.i Polityka ruska Leszka Bialego (Arch. Tow-wa Nauk. we Lwowie, Dziat II, t. Ill, zesz. 3). Lwow, 1925.

Wtodarski B.2 Polska i Czechy w drugiej polowie XIII i pocztkach XIV wieku (1250-1306) (Arch. Tow-wa Nauk. we Lwowie, Dzial II, t. VII, zesz. 3). Lwow, 1931.

Wlodarski B.o Wotyn pod rzdami Rurikowiczow i Bolestawa Jerzego Trojdenowicza. Rocznik WoJynski, t. III. Rowne, 1934, str. 105-

W I odarski B.4 Rola Konrada Mazowieckiego w stosunkach polsko-ruskich (Arch. Tow-wa Nauk we Lwowie, Dzial II, t. XIX, zesz. 2). Lwow, 1936.

Wlodarski B.5 Alians rusko-mazowiecki z drugiej pol. XIII wieku. Studii histor. kuczci St. Kutrzeby, t. II. Krakow, 1938, str. 611-629..

Wlodarski B.6 Rywalizacja 0 ziemie pruskie w polowie XIII wieku. Roczniki Tow-wa Naukowego w Toruniu, 61, zesz. 1, 1958, str. 1-76.

WolffJ.j Rod Gedymina. Krakow, 1886.

W ii 1 k e r R.x Grundriss zur Geschichte der angelsachsischen Literatur. Leipzig, 1885.

W у t a u t a s (A k i e 1 e w i с z).i Rzut oka na starozytnosc narodu litewskiego. Petersburg, 1885.

Zajqczkowski S.i Studya nad dziejami zmudzi wieku XIII (Arch. Tow-wa Naukowego we Lwowie. Dzial II, t. Ill, zesz. 2). Lwow, 1925..

Zajczkowski S.2 Stan badan nad dziejami Litwy przed 1386 r. PIVZHP, t. I. Lwow, 1925.

Zajqczkowski S.3 Przymierze polsko-litewskie 1325 r. KH,. XL, 4, 1926, str. 567-617.

Zajqczkowski S.4 Przyczynld do hipotezy о pochodzeniu dynastji Giedymina ze zmudzi. AW, IV, 13, 1927, str. 392-416.

Zajqczkowski S.s W sprawie zajgcia Podlasia przez Giedymina. AW, VI, 1-2, 1929, str. 1-7.

Zajaczkowski S.6 Wilchelm de Machaut i jego wiadomosci do dziejow Polski i Litwy w XIV w. KH, XLIII, 1, 1929, str. 217-228.

Zajaczkowski S.? Polska a Zakon krzyzacki w ostatnich latach Wladyslawa Lokietka. Lwow, 1929.

Zajaczkowski S.8 zmudz w poczqtkach unii polsko-litewskiej. PVZHP, t. I, str. 337-344.

Zajaczkowski S., Dzieje Litwy poganskiej do 1386 r.' Lwow 1930.

Zajaczkowski S.i0 Wolyn pod panowaniem Litwy. Rocznik Wotynski, t. II. Rowne, 1931, str. 1-25.

Zajaczkowski S.n Рецензия на книгу: H. L о w m. i a ri­sk i, Studia. KH, roczn. XLVI, t. I, 1932, str. 447-475.

Zajaczkowski S.12 Przegld badan nad dzejami Litwy do r. 1385. PVIZHP, t. I. Lwow, 1935, str. 3-22.

Zajaczkowski S.13 Podboj Prus i ich kolonizacja przez krzyzakow. Torun, 1935.

Zajaczkowski S.14 Рецензия на статью: J. P u z у n a2 KH. roczn. 50, zesz. 2, 1936, str. 304-316.

Zajaczkowski S.15 Studja nad procesami Polski i Litwy z Zakonem krzyzackim w r. 1420-1423. AW, г. XII, 1937, sh. 282-403.

Zajaczkowski S.ie Die Geschichte Litauens bis 1386 in der polnischen Geschichtsschreibung der letzten zwanzig Jahre. JGO, 4, H. 1-2, 1939, SS. 136-148.

Zajaczkowski S.17 Kaip jotvingiai buvo vadinami viduriniais amziais [Как назывались ятвяги в средние века]. Lietuvos Praeitis [Прош­лое Литвы], t. I. Kaunas, 1940, pp. 57-76.

Zajaczkowski S.is Dzieje zakonu krzyzackieo. Lodz, 1946.

Zajaczkowski S.19 О nazwach ludu Jadzwingow. Zapiski Towwa Nauk. w Toruniu, t. XVIII, zesz. 1-4 (153-156). Torun, 1953, str. 175-195.

Zajaczkowski S.2o Problem Jacwiezy w historiografii. Zapiski Tow-wa Nauk. w Toruniu, t. 19, zesz. 1-4, 1953, str. 7-56.

Ziesemer W.i Die Literatur des Deutschen Ordens in Preussen. Breslau, 1928.

Ziesemer W.2 Nicolaus von Yeroschin und seine Quelle (Berliner Beitrage zur germanischen und romanischen Pliilologie, 31. Germanische Abteilung, N 18). Diss. Berlin, 1907.

Ziugzda J.i Lietuviq ir rusu tautq draugyste istorijos raidoje [Дружба литовского и русского народов в историческом развитии]. Vilnius, 1947.

2 i u g z d a J.2 Vokiskuju agresoriu verzimasis \ lietuiu zemes XIII a. [Наступление немецких агрессоров на литовские земли в XIII в.] Таrybine Mokykla [Советская школа]. Vilnius, 1947, AI 3, рр 7-15.

Ziugzda J.3 Reakcine katalikti dvasiskija amzimas lietuvi tautos priesas [Реакционное католическое духовенство вечный враг литовского народа]. Kaunas, 1948.

УКАЗАТЕЛИ

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН

Аберг Н. (Aberg N.), шведский историк 230

Абрагам В. (Abraham W.), польский историк 192,413,415,416,421

Август, имп. римский 76

Авижонис К. (Avizonis К.), литовский историк 79, 218, 221, 224, 293, 300, 313, 333, 342, 345

Адальберт (Войцех), еп., миссионер папский 80, 85-87, 127, 229, 399

Адам Бременский, хронист немецкий 88, 109, 332, 337

Адамус Я. (Adamus J.), польский историк 342

Адрианова-Перетц В. П., советский литературовед 247

Азбелев С. Н., советский литературовед 48

Айгуст (Август), кн. литовский во Пскове 54, 387

Аигуста (Настасья), кн. литовская, жена в. кн. Семена Ивановича 65, 395

Айшьвно Рушькович, кн. литов­ский 33, 341 Аксинья, кн. тверская 45 Алекна A. (Alekna, А.), литовский историк 216

Александр, посол новгородский в Литву 57

Александр, сын кн. Наримунта Глеба, наместник литовский 58, 395

Александр IV, папа римский 402,

406, 412, 415 Александр Васильевич, кн. Чарторыйский 62

Александр Всеволодович, кн. псков­ский 61, 62

Александр Глебович, кн. смоленский 278

Александр Зерно, воевода московский в Торжке 322

Александр Михайлович, кн. твер­ской 55-57, 61, 74, 75, 394-396

Александр Ярославич Невский, кн. новгородский, вел. кн. влади­мирский 47, 49, 51, 52, 59-61, 65, 332, 360, 376, 382, 385, 405

Алексеев Л. В., советский археолог 13-15, 247, 257, 268, 318

Алексеев М. П., советский литературовед 252, 265, 399, 419, 426

Алеман (Алеманис), руководитель освободительной борьбы жемайтов 138, 330, 407 Альберик, хронист 89 Альберт I, еп. рижский 94, 128, 130

Альберт Суербер, легат папский 405

Альбрехт из Бардвика (Albrecht von Bardovik) 420

Альдона (Анна), кн., дочь Гедимина, жена Казимира, кн. польского 424

Альсейкайте-Гимбутиене М. (А1seikaite-Gimbutiene М.), этнограф 79, 361, 362

Аммаин А. М. (Ammann, А. М.), историк 236, 237

Апгдиевас, бог литовской мифологии 364

Андрей II, король венгерский 401

Андреи, дворский галицко-волынский 31

Андрей, еп. тверской 45, 76, 386, 389, 390

Андрей Александрович, вел. кн.владимирский 386 Андрей Борисович, вассал литовский 349 Андрей Вестфальский, рыцарь немецкий 410 Андрей Войпович, новгородец 279 Андрей Володынич, воевода полоцкий 15 Андрей Гост, рыцарь польский 147 Андрей Львович, кн. галицковолынский 389 АндрейОльгердович,кн. литовский, наместник во Пскове 62, 274, 392 Андрей Сакович, наместник литов­ский в Смоленске 69 у Андрей фон Стирляяд, магистр ливонского Ордена 148, 298,379, 405, 406

Андрияшев А. М., русский историк 191

Андроник Старший, имп. византийский 154, 390 Анкад, нобиль ятвяжский 291 Аннинский С. А., советский архео­граф 127, 132, 247 'Анно фон Гацигенштейн, магистр Ордена 134

Анно фон Зангерсгаузен, магистр Ордена 407 Антоневич В. (Antoniewicz W.), польский историк 192, 271 Антоневич Е. (Antoniewicz J.), польский археолог 81, 247, 399 Антонович В. Б., украинский историк 89,162, 171-174, 177-179, 222, 288

Арбузов Л. (Arbusow L.), немец­кий историк 229, 279 Арвидас Ф. (Arwydas F.), литов­ский историк 246 Арсений, кандидат в псковские епископы 56, 57 Аубин Г. (Aubin G.), немецкий историк 229, 423

Багалей Д. (Багалш Д.), украин­ский историк 70, 191 Балиньский М. (Balinski М.), польский историк 192 Балтрамайтис С., литовский библиограф 191, 215

Балые И. (Balys J.), этнограф 361

Бальзер О. (Balzer О.), польский историк 28 Барановский В. (Baranowski W.), польский историк 195 Басанавичюс И. (Basanavicius J.), литовский ученый 215 Батюшков П. II., русский историк 168, 169 Батый, хан татаро-монгольский 71, 74, 210

Баумгартен Н. (Baumgarten N.),"историк 28 Бауэр Г. (Bauer Н.), немецкий историк 142-144, 147, 229, 402 Бачко Людвиг фон (Baczko Ludvigvon), немецкий историк 91 Башкевич Я. (Baszkiewicz J.), польский историк 18 Бела IV, король венгерский 267 Беловский A. (Bielowski А.), польский археограф 193 Беляев И. Д., русский историк 165, 167, 168

Бенедикт XII, папа римский 391

Бережков М., русский историк 275, 385, 392

Бережков Н. Г., советский историк 347 Берисхо, нобиль самбийский'4118 Берливип, ландмаршал Ордена 96 Бернард Клервосский 144 Бертулейт Г. (Bertuleit Н.), немецкий историк 228 ь Бестужев-Рюмин К. Н., русский историк 165 Бецценбергер A. (Bezzenberger А.), немецкий историк 89, 228, 273 Бикши, кн. литовский из Делтувы 338

Биржишка В. (Birziska V.), литовский историк 216, 218 Битерольф, герой немецкого эпоса 89

Бланке Ф. (Blanke F.), немецкий историк 92, 229, 234, 235 Богуш К. (Bohusz X.), польский историк 239 Болеслав, кн. плоцкий 416 Болеслав, кн. силезский 28 Болеслав Кривоустый, кн. поль­ский 88, 89 Болеслав Стыдливый, кн. краковский 30

Болеслав, сын Конрада, кн. мазовецкий 154

Болеслав I Храбрый, король польский 87, 399

Болеслав Юрий II Тройденович, кн. мазовецкий, вел. кн. галицко-волынский 275, 389, 391, 397, 424

Бонислав, ки. мазовецкий 416 Бонифаций VIII, папа римский 403 Боннель Э. (Bonnell Е.), немецкий историк 229, 362, 371, 385 Борза, кн. литовский Ai Борзаковский В. С., русский историк 191, 275 Борис Александрович, кн. твер­ской 275 Борис, вассал литовский 349 Борис, легендарный кн. литовский 71

Боркг, легендарный кн. литовский 71

Борут, кн. ятвяжский 30, 31 Брайко, нобиль литовских 294 Брим, В. А., русский историк 278

Бруно, магистр Ордена д обжиньского 374 Бруно (Брунон) из Кверфурта, миссионер папский 80, 85-87, 127, 229, 399 Брюкнер A. (Bruckner А.), немец­кий историк 92, 107, 228 Брюннек В. (Briinnek W.), немецкий историк 229 Брянцев П. Д., русский историк 191

Брячислав Василькович, ки. ви­тебский 15 Брячислав, кн. полоцкий 376 Буга К. (Buga К.), литовский язы­ковед 218, 246, 258, 259, 261 Будивид см. Пукувер Будикид, кн. литовский 37, 298, 389

Булгарии Ф., русский писатель 163

Булевичи, кпязья литовские 338, 339, 341

Бунте Ф. Г. (Bunge F. G.), немецкий историк 103, 229, 230 Бургард фон Горнгузен, ландмей-

стер Ордена 407, 408, 411 Бурундай, воевода татаро-мон­гольский 34, 35, 375, 381 Бутовит (Рушькович), кн. литовекий 338 Бучек К. (Buczek К.), польский историк 192

Буш Н. (Busch N.), немецкий историк 81, 134 Буяк Ф. (Bujak F.), польский ис­торик 92, 193

Валк С. II., советский историк 247 Вальгуне, литовский нобиль, вассал Ордена 152 Вальдемар, маркграф бранден-

бургский 424 Варпода, нобиль прусский 94 Василий, кн. минский, вассал Литвы 55, 392 Василий, архиеп. новгородский

55-57 Василий, поп 12

Василий Иванович, вел. ки. московский 60, 63 Василий Молза, дьякоп 25 Василий Ярославич, костромской

в. кн. 65, 66, 386 Васильевский В. Г., русский историк 151, 190, 421 Василько Брячиславич, ки. полоц­кий 15

Василько Романович, ки. волыяский 20-22, 30, 31, 33, 35, 36, 39-41, 255, 338, 377, 384, 387 Вахтсмут Ф. (Wachtsmuth F.), немецкий историк 134, 140 Вересаев В., русский писатель 81 Везцеле (Wezcele), вассал русско­го вел. кн. 385 Вермке Э. (Wermke Е.), немецкий

историк 228 Вернадский Г. (Vernadsky G.), историк 78, 183 Вернер фон Орзельн, вел. магистр Ордена 142, 425 Виганд из Марбурга, немецкий хронист 147, 267, 293, 294, 307, 314, 333, 347 Вид Давидович, легендарный кн. литовский 73, 76 Видень Троенович, легендарный кн, литовский 73 Виестард, кн. земгальский 131 Вижеик (Рушькович), кн. литовский 338 Вилейшис В. (Vileisis V.), литов­ский историк 246 Виликаил, кн. литовский 338 Вильгельм, кардинал, легат папский 95, 128, 229, 236, 371, 402, 404

Вильгельм фон Урах, принц Вюртембергский 227

Вильке Е. (Wilke Е.), немецкий

историк 229, 329 Вилькевич-Вавжиньчикова А. (Wilkiewi cz-Wa wrzy nczy kowa A.), польский историк 270 Вимерите M., советский этнограф

247, 258 Виндейке, нобиль литовский 296 Винтер Э., немецкий историк 415 421

Виппер Р. 10., русский историк 75 Висимот 379; см. также Вишимут Виссигине, боярин жемайтский 160 Витаутас А. (Акилевич) (Wytautas, Akielewicz), литовский историк 215

Витепь, вел. кн. литовский 72, 76, 146, 150, 173, 272, 278, 298, 307, 364, 379, 389, 392, 419, 420 Витовт, вел. кн. литовский 48, 59, 63, 67-70, 74, 149, 160, 197, 205, 264, 274, 275, 282, 294, 299, 301, 305, 307, 309-311, 313, 316, 317, 320, 330, 343-347, 352, 353, 406 Витовт, кн. литовский 65, 386 Витянец, легепдаряый кн. литов­ский 74, 75 Вишимут (Булевич), кн. литов­ский 338, 341, 379 Вишлий, сын Вижеика (Рушькович), кн. литовский 338 Владимир, кн. полоцкий 129, 130, 372, 374

Владимир Василькович, кн. волынский 20, 21, 23, 30, 35-37, 39-42

Владимир Всеволодович Мономах 75, 332

Владимир Мстиславич, кн. 132 Владимир Мстиславич, кн. торопецкий 60, 132 Владимир Рюрикович, кн. киев­ский 17

Владимир I Святославич, вел. кн. киевский И, 73, 87, 164, 363, 367, 399

Владимирский-Буданов, М. Ф., ук­раинский историк 162, 178, 181184, 288, 319, 320, 351 Владислав Локеток, король поль­ский 301, 424, 425 Влодарский Б. (Wlodarsky В.), польский историк 18, 193, 247, 400, 415, 416 Воин, кн. литовский в Полоцке 55, 343, 392

Войдило, боярин литовский 317,

343, 346, 349, 350 Войцех см. Адальберт Войцех, русский вассал Ордена 153 Войшвилк (Римопт, Лаврыдг, Ва­силий) легендарный кн. литов­ский 71, 72 Войшвилт, наместник литовский в

Логожске 348, 349 Войшелк, вел. кн. литовский 3-3 35, 37, 39-42, 53, 72, 76, 139, 150, 152, 191, 260, 277, 279, 299, 306, 341, 344, 350, 380-387, 406, 409 Волквин, магистр Ордена 411 Володарь Глебович, кн. полоцкий 14 Володислав, король польский 28 Волончаускас М., литовский исто­рик 215

Вольтер Э. A. (Volteris Е. А.), литовский историк и этнограф 107, 152, 215, 218, 332, 363 Вольфф И. (Wolff J.), польский историк 192, 350 Вонибут (Рушькович), кн. литовский 338 Воронин Н. Н., советский историк 247, 250, 269, 358, 375, 417 Востоков А. X.,русский языковед 322

Всеволод, кн. городенский 13 Всеволод Борисович, князь в Ер­сике 129, 130, 373, 374 Всеволод Мстиславич, кн. псков­ский 44, 59 Всеслав Брячиславич, кн. полоц­кий 15 (ср. стр. 73) Всеслав Василькович, кн.полоцкий 14

Всеслав Микулич, воевода логожский 15

Вугянич A. (Vuginich А.), историк 78

Вульфстан, путешественник 4, 80, 83-85, 87-89, 109, 126, 127, 194, 259, 290, 304, 334, 335 Вюлькер P. (Wullcer R.), немец­кий литературовед 265 Выкинт, кн. жемайтский 138, 261, 272, 297, 338, 341,371,377-379 Вячко, русский кп. в Кокнессе 129, 132, 372

Газенкамп К. (Hasenkamp X.), немецкий историк 230 Галецкий О. (Halecki О.), исто­рик 204-207, 269

Галл-Аноним, хронист польский

88, 89, 126, 289, 304, 332 Гедиманик (Гегиман, Гегименик), легендарный кн. литовский 74, 75

Гедимин, вел. кн. литовский 5658, 67, 68, 70, 72-76, 140, 146, 148, 149, 151, 155, 157, 164, 165, 168, 170, 173-175, 186, 192, 193, 199, 203, 216, 218, 220, 253, 263 268, 279-282, 298, 299, 301, 306, 308-311, 313, 342-347, 350, 357, 359, 364, 368, 379, 389, 392-397, 406, 412, 417, 419, 421-425 Гейденрейх, еп. кульмский 97 Гейн М. (Hein М.), немецкий ис­торик 89 Гейн О. (Hein О.), немецкий исто­рик 230

Гейиош В. (Hejnosz W.), польский историк 124-126 Гейнрих Г. (Heinrich G.), немец­кий историк 228 Гейштор A. (Gieysztor А.), поль­ский историк 246 Гёльбаум К. (Hohlbaum К.), немецкий историк 252, 370, 410, 420

Гельманн М. (Hellmann М.), немецкий историк 5, 68, 127, 202, 236, 267, 414 Гельмольд, хронист немецкий 109 Гельцер Г. (Gelzer Н.), немецкий историк 390 Генрих Б отель, маршал Ордена 408 Генрих Дусмер, маршал Ордена 307, 356

Генрих фон Гогенлоэ, вел. ма­гистр Ордена 404 Генрих фон Гонштейп, ландмейстер Ордена 97 Генрих, хронист немецкий 3, 127, 128, 130-134, 136, 139, 149, 291, 295, 362, 366 Генрих IV, король английский 403 Генсьорский А. И. (Генсьиорський А. I.), советский литературовед '19 Гентцен Ф. (Gentzen F. Н.), немецкий историк 237, 246 Герасим, еп. смоленский 67 Герасим, митр, литовский 47 Гергард Кацепеленбогеп, вице-

магистр Ордена 411 Гергард, магистр Ордена 404 Гердейке, сын Стирпейке, нобиль литовский 296

Гердер И. Г. (Herder Y. G.), не­мецкий философ 238 Геркус Мантас (Генрих Монте), натанг, руководитель освободи­тельной борьбы пруссов 326, 412, 414

Герман Вальке, лапдмейстер Ордена 401 Герман Вартберг, хронист не­мецкий 3, 127, 139, 140, 146, 147, 261-263, 296, 305, 333, 371

Герман фон Зальца, магистр Ордена 229, 234, 236, 400, 401, 404

Германарих, король остготов 83 Геродот 81, 362

Герте В. (Gaerte VV.), немецкий историк 230 Геруллис Г. (Gerullis G.), литов­ский языковед 80, 218 Герцен А. И., русский писатель 239 Гёте В. (Goethe W.), немецкий писатель 238 Гётц JI. К. (Goetz L. К.), немецкий

историк 151, 156, 158, 230 Гигайле, нобиль литовский, вас­сал Ордена 153 Гильом де Машо (Guillaume de Machaut), поэт французский 425 Гингейке, нобиль литовский 137, 152, 295

Гирдав, нобиль прусский из Бартии 326

Гирделе, нобиль из Скаловии, вассал Ордена 418 Гирставте, нобиль жемайтский 292 Гирш Т. (Hirsch Т.), немецкий ис­торик 147, 230 Гландос Камбила, легендарный нобиль прусский 76 Глаппе, варм, руководитель осво­бодительной борьбы пруссов 326, 327, 412, 414 Глеб, кн. волковыйский 30 Глеб, кн. смоленский 36 Гнете, жемайтский нобиль 292 Гоботины, нобили прусские 325 Годуне, нобиль самбийский, вас­сал Ордена 326 Гойторн (Гойторт) кн. литовский 386

Голубинский Е., русский историк 299, 390

Голубович В. (Holubowicz W.), польский археолог 192, 247, 254, 264-266

Голубович Е., польский археолог 254, 264-266 Голубовский П. В., русский исто­рик 191, 283, 318, 392 Голубцов И. А., советский исто­рик 268 Гомер 81

Гонорий III, папа римский 94,

98, 274, 401 Готтлоб A. (Gottlob А.), немецкий историк 401 Готье Ю. В., русский историк 241, 242, 250

Гоувине, руководитель крестьян­ского восстания в Натангии 328 Грацианский Н. П., советский ис­торик ИЗ, 245, 399 Греков Б. Д., советский историк 4, 8, 78, 107, 240, 243, 244, 246, 270, 391

Григорий IX, папа римский 92, 95, 96, 98, 328, 371, 372, 402, 404 Григорий, еп. полоцкий 150, 281 Григорий, игумен полопинский 40 Григорий, посол новгородский в

Литву 57 Григорий, русский вассал Ордена 153

Грушевский А. С., украинский историк 191, 277, 388 Грушевский М. С. (Грушевський М. С.), украинский историк 19, 162, 184, 185, 189, 191 Губач В. (Hubat.sch W.), немецкий историк 236 Гумницкий И., польский историк 192

Гумовсхяй М.(Gumowski М.)» поль­ский историк 192, 254, 271, 350 Гунар, вассал вел. кн. киевского И Гуревяч Ф. Д., советский архео­лог 105, 245, 362 Гурский К. (Gorski К.), польский историк 1 92, 422 Гусев, М., русский историк 251 Гуслистый, К., советский историк

242, 246 Гюнтер фон Арнштейн 146

Дабрел, нобиль ливский 133 Давил Ростиславич, легендарный н. литовский 73, 76 Давыд, кастелян, воевода горо­денский, литовский наместник во Пскове 55, 60, 61, 146, 350, 393, 419, 421, 424 Давыд, кн. смоленский 14, 17

Давыд Мстиславич, кн. торопецкий 17

Давъят, кн. литовский 338 Дампсе, нобиль литовский 154, 299 Даниил Романович, кн. галицковолынский 13, 19, 21-24, 2635, 39, 40, 52, 154, 253, 261, 267, 291, 338, 343, 360, 371, 374, 377, 378, 400, 415 Даиилевич В. Е., русский исто­рик 191, 268, 318 Данилова Л. В., советский исто­рик 288

Даугеруте, кн. литовский 129, 130, 133, 149, 301, 373 Даукантас С. (Daukantas S.), ли­товский историк 213, 214, 246 Дашкевич Н. П., украинский ис­торик 162,174-178,181,191,265 Демьян, воевода галицкий 24 Джанибек, хан золотоордынский 269

Дзялыньский Т. (Dzialynski Т.), польский историк 193 Диване Клекине (Медведь) барт, руководитель освободительной борьбы пруссов 326, 412, 414 Диверикс, бог литовской мифологии 107, 364 Дитмар из Любека, хронист немецкий 421 Дитрих фон Альтенбург, магистр

Ордена 146, 418 Длугош, Ян, хронист польский

16, 17, 19, 147, 331, 415 Дмитр Дедко, правитель галицкий 391

Дмитриева, Р., советский литературовед 75, 76 Дмитрий Александрович, вел. кн. владимирский 54, 385 Дмитрий Иванович, вел. кн. мос­ковский 275 Дмитрий Михайлович, кн. тверской 46, 394 Довмонт, вел. кн. литовский, позднее кн. псковский 45, 53, 54, 58-60, 72, 76, 108, 152, 305, 318, 341, 383-387, 389 Довнар-Запольский М. В., украинский историк 180, 257, 299, 323, 351 Довспрунк, кп. литовский 338 Доинер Г. A. (Donner G. А.), историк 229, 236,402 Доубек A. (Doubek А.), польский историк 159, 160

Дуда Ф. (Duda F.), польский историк 192

Дундулено П. В., советский исто­рик 245, 250, 251 Дундулис Б. И., советский исто­рик 245, 426

Евстафий (Круглец), православный «мученик 67 Евфимий II, архиепископ новгородский 46-48 Егинте, нобиль литовский 296 Едивид, кн. жемайтский 34, 297, 341, 377, 380 Единил (Булевич), кн. литовский 338, 341 Еиготе, нобиль литовский 154 Ердень, кн. литовский 45, 76, 150, 277, 305, 383, 385-387, 392 Ерёмин И. П., советский литературовед 19-21, 39 Ерьдивил, кн. жемайтский 338 Ефименко А., украинский исто­рик 186, 287, 288 Ефрем архиеп. ростовский 47

Жемайте (Жимантене Юлия), ли­товская писательница 287 Живинбуд, кн. литовский 338-340 Жигимонт Кейстутович, вел. кн. литовский 69, 268, 301, 315, 323

Жильбер де Ланноа, рыцарь французский 403 Жюгжда Ю. И. (Ziugzda J.), со­ветский историк 8, 111, 246, 247, 412

Заборов М. А., советский историк

245, 403, 414, 415 Заянчковский С. (Zajczkowski S.), польский историк 9, 79, 92, 147, 151, 190, 193, 197, 231, 270, 333, 339, 370, 371, 389, 391, 406, 409, 415, 424, 425 Зеленин Д. К., советский этнограф 240, 286, 362 Земовит, ки. мазовецкий 30, 400, 416

Зимин А. А., советский историк 14, 18, 19, 22, 23, 27, 38, 240 Зотов Р. В., русский историк 191 Зутис Я. Я., советский историк 128, 230, 246

Ибн-Фадлан, Ахмед, путешествен­ник и писатель арабских! 109 Иван, нобиль аухаххтайтсхшй 292

Иван Александрович, кн. смолен­ский 150, 281 Иван Баба, кн. друцкий 361 Иван Васильевич Грозный, царь

русский 71, 75 Иван Данилович Калита, вел. кн. московский 55, 57, 61, 64, 74, 75, 390, 393-398 Ивинскис 3. (Ivinskis Z.), исто­рик 79, 134, 135, 151, 218, 219, 227, 280, 281, 293, 304, 305, 307, 308, 310, 315, 331, 345, 406 Игнатий, еп. ростовский 65 Игорь, вел. кн. киевских 11 Идриси, географ арабский 261, 263

Изяслав Василъкович, кн. полоцкий 14, 367 Изяслав, кн. витебский 1-3, 150,

306, 387 Изяслав, кн. полоцкий 15 Изяслав, кн. полоцкий 150, 277, 387

Изяслав, кн. свислочский 30 Изяслав Ярославич, кн. новогородский 374 Икопников В. С., русский историк

191, 390 Илья Муромец 366 Иннокентий III, папа римский 94, 98, 140, 237, 402 Иннокентий IV, папа римский 92, 96, 97, 274, 378, 379, 404, 405 Иоанн I, архиеп. рижский 150, 277 Иоанн II, архиеп. рижск 150 Иоанн XXII, папа римский 421 Иоанн Малала, хронист сирий­ский 107, 363 Иоанн де Плано Карпини, посол папский 377,378, 414 Иоанн из Посильге, хронист не­мецкий 127, 142 Иодковский И., польский архео­лог 192

Ионинас И. (Jonynas I.), литовский историк 92, 216 Иордан, хронист готский 83 Исидор, митрополит киевсх{ий 48

Кадлубек Винцепт, хронист польский 269, 414 Казимир, кн. куявский 382, 415 Казимир II Справедливый, кн.польский 253 269 Казимир III, сыхх Владислава Локетка, король польский 350, 391, 424

Казимир IV, король польский 47, 148, 267, 301, 306, 320,351,352 Кальвялис (Телявелис), бог ли­товской мифологии (кузнец, тво­рец культуры) 107 Каменецкий В. (Kamieniecki W.), польский историк 193-195, 205, 222, 342

Каменик P. (Kamenik R.), польский историк 18 Каминьский A. (Kaminski А.), польский историк И, 29, 245 Канапарий, автор жития Адаль­берта 85, 86 Карамзин И. М., русский исто­рик 162, 163, 191, 230 Карвасиньская Ю. (Karwasinska J.) 192

Карге П. (Karge Р.), немецкий историк 246 Карл, герцог датский, наместник

в Ревеле 408 Карл Великий, имп. германский 399

Карл-Роберт Анжуйский, король венгерский 391, 425 Карский Е. Ф., русский языко­вед 190, 247, 258, 259, 323 Касиске К. (Kasiske К.), немецкий историк 229 Каспар Э. (Caspar Е.), немецкий историк 92, 229, 234, 401, 402, 421

Каупо, нобиль ливский 128, 133 Кейстут, вел. кн. литовский 62, 70, 211, 268, 272, 275, 293, 299, 314, 315, 330, 343, 344, 346, 350, 356, 391

Кентжиньский В. (Kgtrzynski W.), польский историк 95, 192 Кёрпер К. (Korner К.), немецкий.

литературовед 84 Керсе, нобиль прусский 119 Кеуда, нобиль литовский 153 Кимунде, нобиль аукштайтский 292 Кинтибуть (Рушькович), кн. ли­товский 338 Кипарский В. (Kiparsky V.), языковед 258, 352 Киприан, митр. 390 Кирилл, еп. туровский, 362 Кирилл, митр. 22 Киркор, А., литовский краевед 214

Киркутис, боярин жемайтский 160 Кирьянов А. В., советский архео­лог 252, 269

Китепий (Рушькович), кн. литов­ский 338 Китоврас, легендарный кн. литов­ский 70, 72 Киш Г. (Kisch II.), немецкий

историк 229 Клемент III, папа римский 237 Клемент IV, папа римский 412 Клемент V, папа римский 392, 412 Клепатский П. Г., украинский историк 191 Климас П. (Klimas Р.), литовский историк 81, 217, 250, 332 Клименко П. (Klimenko Р.), укра­инский историк 151 Климент, автор духовной грамоты 279

Ключевский В. О., русский историк 162, 163, 390 Козлейке, нобиль жемайтский 292, 349

Коланковский JI. (Kolankowski L.),

польский историк 193, 196 Колюмн, легендарный кн. литовский 70

Кольберг A. (Kolberg А.), немец­кий историк 229, 419 Комат, кн. ятвяжский 260 Кондратьев С. П., советский исто­рик 8

Конрад Велленроде, магистр Ордена 147, 238 Конрад, кн. мазовецкий 30, 95, 270, 374, 401 Конрад, сын Земовита, кн. мазо­вецкий 37, 416 Конрад Манденский, магистр Ордена 410

Конрад Фейхтвапген, магистр Ордена 410 Константин Давидович, кн. смо­ленский 17 Константин Михайлович, кп. твер­ской 395 Константин (сын Товтивила?), кн. полоцкий 381, 382, 385, 386, 391, 392

Контегерде, нобиль ятвяжский 328 Кордт В., советский историк 247 Кордуба М. (Korduba М.), исто­рик 16

Кориат (Михаил), сын вел. кн.

Гедимина, кн. новогородский 322 Корибут, кн. новогородский 320 Корнилий, летописец псковский 5& Королюк 13. Д., советский историк 18, 19, 38

Косвен М. О., советский этно­граф 287, 291 Костомаров Н. И., русский исто­рик 165, 166 Коунас, легендарный кн. литов­ский 71

Кочубинский А., русский историк 257

Коялович М., русский историк

Краковский С. (Krakowski S.),польский историк 246 Красаускайте М. (Krasauskaite М.), литовский историк 151, 218, 220, 221, 343 Крашевский И. (Kraszewski J.), польский историк 192 Крживицкий JI. (Krzywicki L.), польский историк 192, 250, 256, 261, 358, 359 Криве, полулегендарный верхов­ный жрец прусско-литовский 108, 214

Крольман X. (Krollman Cbr.), не­мецкий историк 229, 402 Кроме Г. (Crome Н.), немецкий историк 337 Кропоткин В. В., советский ар­хеолог 271 Крумбгольц (Krumbholtz R.), не­мецкий историк 197, 228, 231, 232, 250 Кузьма Твердиславич, боярин новгородский 57 Куйот С. (Kujot S.), польский историк 92, 95, 112, 192 Кукольник П. В., русский писатель 191

Куликаускас П. 3. (Kulikauskas Р.), советский археолог 105, 245, 249, 250, 252, 255, 257, 259, 260, 286, 333 Куликаускене Р., советский архео­лог 106, 245, 257, 259, 286 Куно Гаццигенштейн, ландмейстер Ордена 411 Курхе, бог прусской мифологии 106

Кутшеба С. (Kucrzeba S.), польский историк 196, 222 Кучинскас A. (Kucinskas, А.), ис­торик 218 Кучиньский С. (Kuczynski, S.), польский историк 269

Лабанд П. (Laband Р.), немецкий археограф 123

Лабом В. (La Baume W.), немецкий историк 230 Лабуда Г. (Labuda G.), польский

историк 192, 246 Лаппо И., историк 191, 286 Лаптев В. В., советский литера­туровед 73 Латковский И. (Latkowski J.),поль­ский историк 193, 223 Латышев В. В., русский историк 362

Лев Данилович, кн. галицко-волынский 20, 30, 31, 35-37, 40, 41, 385, 388 Левина С. А., советский историк 73 Левицкий Т. (Lewicki Т.), польский историк 109, 271 Ледерер Э., венгерский историк 414, 415

Лелевель И. (Lelevel I.), польский историк 192 Лембиту,нобиль эстонский 128, 133 Ленин В. И. 240

Леонтович Ф. И., украинский историк 162, 178-182, 204, 208, 320

Леппе, нобиль литовский 154 Лесий, кн. литовский 41 Лессе, посол литовский 351 Лессинг Г. Е. (Lessing G. Е.), не­мецкий писатель 238 Ликиик, кн. литовский из Делтувы 338

Лимановский В. (Limanowski W.), польский историк 265, 266 Лингевин (Лековний, Ленгевин), нобиль литовский 33, 137, 138? 260, 272, 295, 296, 301, 345 Линдер P. (Linder R.), немецкий историк 134, 229 Линниченко И., украинский историк 191 Лихачев Д. С., советский литера­туровед 12, 43, 46-48, 58, 64, 66, 73, 247 Лобок, сын Воина, кн. литовского в Полоцке 343 Ловмяньский Г. (Lowmianski Н.), польский историк 91, 92, 112, 113, 118, 122, 151, 197-205, 207, 208, 220, 223, 230, 240, 249, 250, 252, 253, 271, 273, 274, 288, 292-294, 303, 313, 315, 329, 333, 334, 342, 345, 354, 355, 398

Ломейер К. (Lohmeyer К.), немецкий историк 89, 229, 250

Лященко П. И., советский историк 243

Любавский М. К., русский историк 3, 79, 149, 162, 185-190, 208, 250, 345, 352, 354 Любарт (Дмитрий), сын Гедимина, кн. литовский 321, 350, 390, 391 Любим, кн. литовский 386 Люгайло, кн. литовский 386 Людовик Баварский, имп. гер­манский 391, 423-425 Людовик, король венгерский 264

Мавродин В. В., советский историк 242, 246 Мазейке, нобиль жемайтский 296 Мазеке, сын короля литовского 411

Мазио, нобиль литовский 418 Макарий, русский церковный историк 163 Максим, русский вассал Ордена 153

Максимейко Н. А., украинский историк 352 Малек эль Ашраф, султан египетский 415 Малечиньский К. (Maleczynski К.),

польский историк 151, 192 Малиновский И., русский историк 346

Малышев В. И., советский литературовед 247 Мамай, хан золотоордынский 74 Маненвид, нобиль аукштайтский 292

Маннгарт В. (Mannhardt W.), немецкий историк 92,97,106,107,228 Маннинг К. А., американский, ис­торик 228 Мансте, нобиль аукштайтский 292 Мансто, нобиль литовский 418 Мантейффель Т. (Manteuflel Т.), польский историк 93, 245, 415 Маргер (Марголис), воевода ли­товский, руководитель героической обороны Пиллены 418 Мария Гедиминовна, жена Дмит­рия Михайловича, кн. тверского 46, 394

Мария Дмитриевна, жена кн. Довмонта 386 Марк, русский вассал Ордена 153 Маркс К. 226, 240, 319 Марта, жена вел. кн. Миндовга 134 Мартенсен Г. (Martensen Н. G.), немецкий историк 228

Мартин Голин, рыцарь немецкий 327

Мартини Б. (MartinyB.), немецкий

историк 89, 230 Масленникова И. Н., советский

литературовед 58 Матлаковна М. (Matlakowna М.), польский историк 192, 250 Матто, нобиль самбийский 326 Матулайтис С. (Matulaitis S.), ли­товский историк 216, 217 Матушевский Ю. (Matuszewski J.),

польский историк 124 Махуца, нобиль литовский, вас­сал Ордена 153 Машке Э. (Maschke Е.), немецкий историк 89, 92, 229, 234, 235 Медеинас, бог литовской мифоло­гии, покровитель леса и охоты 107

Мейер Л. (Meyer L.), немецкий литературовед 134 Мехшгарт, еп. ливонский 369 Менгу-Тимур, хан золотоордын­ский 36, 45, 388 Меряшньский А. Ф. (Mierzynski A. F.), польский историк 92, 192, 303, 304, 361 Мериме П., французский писатель 238

Мествин JI, сын Святополка, кн.

поморский 412 Микифор Станило, еп. волынский 22

Микулле,нобиль аукштайтский 292

Мильгерин, нобиль литовский 137, 152, 295

Мингайло, боярин жемайтский 293 Миндовг, вел. кн. литовский 5, 6, 33-35, 37-40, 42, 47, 52, 53, 60, 72, 76, 107, 108, 134, 136139, 148, 149, 151, 152, 170, 173, 174, 177, 178. 184, 185, 187, 188, 191-193, 195, 197, 199, 201, 203, 208, 215,' 216, 220, 223-227, 241, 242, 260, 261, 265, 272, 297-299, 301, 303, 306, 317, 330, 338, 340-342, 344-347, 350, 355, 356, 362, 364, 368, 374, 377-385, 387, 397, 398, 404-409, 413-416 Минорскш! В. Ф., востоковед 109 Миссино, руководитель крестьян­ского восстания в Натангии 328

Митрофан, еп. владимирский 25

Митрофанов А. Г., советский археолог 257

Михаил Константинович, кн. витебский 150, 278

Михаил Ярославич, кн. тверской

43-45, 75, 389, 393 Михалон Литвин 214 Мицкевич А., польский писатель 238, 239

Мовколд Ростиславич, легендар­ный кн. литовских! 76 Молчановский Н., украинский ис­торик 191 Мольнар Э.,венгерский историк240 Момъщей, воевода татаро-монголь­ский 36

Монвид, сын в. кн. Гедимина,

кн. керновский 350 Монтелиус О. (Montelius О.), историк 230, 273 Моора X. А. (Моога Н.), совет­ский историк 89, 134, 245, 251, 254, 257, 286 Мстислав Владимирович, в. кн.

киевских! 13, 76 Мстислав Давидович, кн. смолепскхш 17 Мстислав Данилович, вел. кн. волынский 20, 23, 30, 36, 37,388 Мстислав Мстиславич Удалохх, кн. юропецкий, новгородский и галицкий 17, 24, 25, 373 Мстислав Росшславич, ки. смо­ленский' 14, 373 Мстислав Святославич, ки. чер

ниговский 17 Муравьев М. Н., н;арский генерал 214

Муханов П. 322

Мюллер Г. (Muller И.), немецкий исторхта 229

НагевичюсВ. (Nagevicius V.), литовский археолог 216 Намесис, руководитель освободительной борьбы земгалов 136, 350, 411, 413 Нарбут Т. (Narbutt Т.), литовский историк 214 Наримунт (Наримант, Наримонт, Глеб), кн. литовский в Полоцке 56-58, 66, 72, 74, 150, 281, 343, 391, 392, 394, 395 Насонов А. Н., советский историк 43-46, 58, 246, 247, 268, 397 Наудиоте, сын Иодуте, нобиль самбийский 329

Неверавичюс Ф. (Neveravicius F.), историк 227, 228 Некаркис, нобиль прусский, вас­сал Ордена 119 Иерман Б. (Nerman В.), немецкий

историк 230, 273 Нерон, имп. римский 41, 68, 70, 72 Неусыхин А. И., советский историк 4, 102, 110, 125, 241 Нефимер, нобиль прусский 87 Нечкина М. В., советский историк 324

Николай, еп. рижский 371, 379, 405 Николай Ерошин, хронист немецкий 126, 127, 142. 146, 147, 229, 297, 302, 305', 307, 326, 329, 357

Ногай, хая татаро-моххгольский 36, 388

Номодъевас, бог литовской мифологии, покровитель очага 107

Оболенский М. А., русский археограф 282, 363 Ольгерд, в. кн. литовский 1, 62, 65, 66, 70, 74, 211, 253, 259, 264, 267-269, 274, 275, 281, 299, 308, 330, 331, 344, 346, 347, 350, 390, 397 Ошхзо из Месаны, легат папский 96, 97

Остафих Константинович, князь рязанский, вассал литовский 343, 384, 416 Отто, магистр Ордена 409, 411 Офромей Остафьев, боярин новгородский 57

Павлов А. С., русский историк 190, 350, 390 Пакарклис П. И. (Pakarklis Р.), со­ветский историк 80, 92, 119, 246, 251

Палемон, легендарный предок князет литовских 70, 71 Парнус, посол литовский 405 Пашкевич Г. (Paszkiewicz Н.), ис­торик И, 79, 151, 193, 202205, 207-212, 264, 273, 305, 339, 344, 376, 382, 391, 415 Пелузе, прусс 297 Перкунас, бог-громовержец ли­товской мифологии 1 07 Перльбах М. (Perlbach ft!.), гне­мецкий историк 142, 152, 229, 275, 389, 392 Перфехщий Е. 10. (Perfeckij Е.,

Перфецький Е.), литературовед 12, 16, 17, 19, 28, 46 Перцев В. II. (Парцау В. Н.), со­ветский историк 67, 92-93 107, 163, 245

Петер Сухепвирт, поэт немецкий 419

Петр Дамиан 87

Петр Дюсбург, хронист немецкий 3, 55, 93, 106-109, 124, 126, 127, 139, 142-147, 229, 232, 233, 275, 293, 295, 297, 302, 304, 305, 307, 309, 314, 325, 326, 328, 333, 337, 345, 347, 350, 355, 357-361, 400 Петр, митр. 76, 389, 390 Петрупь Ф., украинский историк 246

Пиопсо, нобиль вармийский 325 Пипин, нобиль помезанский 95, 325

Пифей из Марсилии 81 Пичета В. И. (Шчэта У.), советский историк 8, 178, 227, 244, 245

Плаве, посол литовский 141 Плен Г. (Plehn Н.), немецкий историк 229 Плеипе, нобиль литовский 154 Плеханов Г. В. 240 Пликосова (Рушькович) кн. ли­товский 338 Плиний Старший 81 Плюмицке P. (Plumicke Д.), немецкий историк 118, 119, 121, 122, 124, 229, 423 Погодин A. JL, историк 190, 257 Покровский М. Н., советский исто­рик 240, 241 Покровский Ф. В., русский археолог 190, 256 Полковска-Марковска В. (Polkowska-Markowska W.), польский ис­торик 95, 400 Полляковна М. (Pollakowna М.), польский историк 118 Помпоний Мел, автор географи­ческого трактата 82 Помусель, нобиль прусский, вас­сал Ордену 120 Похилевич Д. JL, советский историк 245, 285 Преибор Степанович (Родович),рус­ский воин 35 Преибото, нобиль прусский 121 Прейс П. И., русский литературо­вед 107, 399

Пресняков А. Е., русский историк 162, 185, 186, 390, 392, 394, 396

Приселков М. Д., советский историк И, 12, 17, 19, 25, 26, 28, 43, 45, 47, 64, 66, 67, 190, 247, 321, 3S0, 396 Пройден, сын Вида, легендарный

кн. литовский 76 Прокопий, боярин полоцкий, вассал литовский 345, 383 Прохаска A. (Prochaska А.), поль­ский историк 67, 151, 159, 190, 192, 193, 196, 225, 405, 421, 422 Прутц Г. (Prutz Н.), немецкий историк 230 Пташицкий С. А., польский исто­рик 73 Птолемей Клавдий 81, 83 Пузинас И. (Puzinas J.), литов­ский историк 213, 216 Пузына И. (Puzyna J.), польский

историк 192, 375, 376 Пукеик, кн. литовский из Делтувы 338

Пукувер (Будивид, Бутегейде), в.

кн. литовский 37, 298, 389 Пушкин А.С.,русский писатель239 'Пшемысл II, король чешский 225, 406, 412

Ранке JI. (Ranke L.), немецкий историк 226 Раппопорт П. А., советский архео­лог 269, 358 Ратослав, протодьякон 57 Pax Михайлович, волынянин, сын боярский 21 Регнар Лодброк, король датский

Ремейка И. (Remeika J.), литов­ский историк 156, 218, 266, 274, 282, 283 Римка A. (Rimka А.), литовский историк 216, 218 Рингольт, легендарный кн. литовский 71

Рогволод Борисович,кн. ПОЛОЦКИЙ 14 Рогволод Всеславич, кн. полоцкий 73 Роде P. (Rhode R.), немецкий историк 416 Родион Нестерович, боярин киев­ский, вассал московского кн. 322 Рожков Н. А., русский историк

191, 241, 250 Роман Борисович, князь смолен­ский 17

Роман Данилович, кн. новогородский 30, 34, 40, 380, 381 Роман, кн. брянский 36 Роман Мстиславич, кн. галицковолынский 13, 28, 29, 31, 44, 270, 367 Роман Ростиславич, кн. смоленский 44

Ростислав Глебович, кн. минский 14

Ростислав Давидович, князь смоленский 1.7 Ростислав Михайлович, кн. чер­ниговский и галицкий 32, 374 Ростислав Мстиславич, кн. смо­ленский 14 Рудольф Габсбург, имп. германский 414

Рушьковичи, князья литовские 338, 339, 341 Рюрик Ростиславич, кн. киев­ский 12, 15, 16 Рыбаков Б. А., советский историк

240, 269, 270 Рыбников П. Ы., собиратель русских песен 367 Рыдзевская Е. А., советский исто­рик 265, 308

Сабиие, руководитель крестьян­ского восстания в Натангии 328 Садан JI. (Sadan L.), польский археолог 254 Салыс A. (Salys А.), литовский языковед 218, 246 Самбанго, нобиль прусский 119 Сангаиле, нобиль аукштантский 292

Сандер, нобиль прусский, вассал Ордена 120 Сантирм, нобиль прусский, вас­сал Ордена 122 Сапунов А., русский краевед 81, 191, 250

Свалкен, нобиль жемайтстшй 160 Свелкений, кн. литовский 41 Свельгате, кн. литовский 130, 133, 369

Свидригайло, кн. литовский 69, 275, 301, 312 Свиртила, нобиль литовский 294 Святонолк, кн. поморский 96, 97,

336, 404, 412 Святослав, кн. псковский, намест­ник тверскох! 53, 384 Святослав Всеволодович, вел. кн. киевский 15, 16

Святослав Ольгович, кн. черни­говский 14 Седов В. В., советский археолог 247, 257

Семен Иванович, вел. кн. московский 65, 74, 392, 395 Семен, кн. свислочский 269 Семенко, посол митрополичий 56 Семкович В. (Semkowicz W.), польский историк 192, 193, 204, 350 Сенкете, 1хобиль прусских!, вассал

Ордена 123 Серафим A. (Sexaphim А.), немецкий истошш 229, 280, 364, 392, 409, 410

Серебрянский Н., русский историк 305

Сиверт, монах католический 134 Сигизмунд II, Август, король 214 Сикко, жрец прусский 86 Симеон, еп. смоленских! 69 Симеон, еп. тверскох! 390, 392 СнрВИД РуШЬКОВИЧ, КIX. литовский 341, 381

Схфнутхш, кн. литовский 41, 42 Скиргайло, кн. литовский 70, 148, 262, 267, 268, 299, 348, 349 Скирмунт К. (Skirmuntt К.), литовский историк 215 Сколдоие, брат Сурмине, воевода литовский 357, 418 Скомонд (Скумант), кп. ятвяжскххй 30, 31, 108, 152, 153, 301, 303, 327, 344, 356, 413 Скурдо, нобиль ятвяжский 414 Славотин, нобиль прусский 121 Смолька С. (Smolka S.), польский историк 67, 193 Сххорри Стурлусон, хронист 265 Совгутте, нобиль жемайтский 292 Совий, персонаж мифологии ли­товской 107, 363 Соловьев А. В., историк 29, 319 Соловьев С. М., русский историк

162, 163, 177 Спера, легендарных кн. литовских 71

Сперанский М. Н., русский литературовед 190, 299, 361 Спицын А. А., русский археолог

190, 250, 256 Снрудейка (Булевич), кн. литовский 338, 341 Стакаускас Ю. (Stakauskas J.), ли­товский историк 218, 224-227 Станто, руководитель крестьянско­го впестанхтя в Натангии 328

Стекинт, кн. ятвяжский 30, 260, 292 Стексе, кн. литовский 133, 369 Стендер-Петерсен A. (Stender-Petersen А.), историк 78 Степонайтис A. (Steponaitis А.), литовский историк 218, 226, 227 Страбон 81

Стрыйковский М. (Stryjkowski М.), хронист польский 29, 392, 414 Сударг, воевода литовский 260, 297, 305, 349, 418 Сужеделис С. (Suziedelis S.), литовских историк 218 Суксе, нобиль литовский 151, 152, 295, 301, 387 Сулейман Салах-ад-дян, султан египетский 403 Сурвабуно, нобиль прусский 94 Сурвилле, нобиль аукштайтский 292

Суреле, вассал русского в. кн. 385 Сурмине. воевода литовский 346,

350, 357, 418 Сущицкий Ф. (Сущицький Т.), украинский литературовед 67, 70, 71, 190 Сходо, нобиль литовский 153 Схориат (Slioriat), воевода литовский 411 Сцегеняый П., польский револю­ционер-демократ 246 Сыргеле, нобиль литовский, вассал Ордена 153

Тальгрен А. М. (Tallgren А. М.),

востоковед 261 Тальгрен-Тулио (Tallgren-Tuulio О. Y.), востоковед 261 Таранович В. П., советский архео­лог 278

Тарасепко П. Ф. (Tarasenka Р.), советский археолог 245, 256, 260

Таубе М. (Taube М.), историк 373, 378

Таутавичюс А. 3. (Tautavicius А.), советский археолог 245, 250, 251, 254, 259, 271 Тацит, историк римский 80, 82,

83, 106, 127 Тёппен М. (Toeppen М.), немецкий

историк 142, 230, 231 Тимофей, духовник Мстислава Удалого 25

Тирско, нобиль из Надровии 327 Тит, воевода берестьейский 21

Тихомиров И. А., русский исто­рик 67, 151, 156, 158, 190 Тихомиров М. Н., советский историк 25, 240, 245, 247, 261, 268, 270, 318

Товтивил, кн. литовский в По­лоцке 34, 39, 52, 53, 297, 305, 318, 345, 377-383, 385, 392 Томас A. (Thomas А.), немецкий

историк 229 Тоторайтис И. (Totoraitis J.), ли­товский историк 79, 215 Тохтамыш, хан татаро-монгольский 282

Третьяков П. Н., советский исто­рик 83, 240 Тринто, руководитель крестьян­ского восстания в Натангии 328 Троен, сын Вида, легендарный кн.

литовский 73 Тройдеп, вел. кн. литовский 36, 41, 42, 72, 139, 150, 152, 261, 262, 277, 330, 342, 345, 355, 356, 387-389, 410, 411, 413, 416, 419 Тройнат, кн. жемайтский 39, 42, 52, 53, 138. 139, 226, 298, 318, 341, 344-346, 382-385, 408, 409, 413

Тропо, нобиль прусский, вассал

Ордена 121 Троцкий И. М., историк 46 Трутовский В. К., русский исто­рик 76

Тумлер М. (Tumler М.), немецкий

историк 92, 236 Туше, нобиль литовский 137, 152, 295

Тыменецкий К. (Tymieniecki К.), польский историк 192, 240, 246 Тыруне, нобиль прусский, вассал

епископа Самбип 120 Тышкевич Е., краевед 214

Удальцов А. Д., советский исто­рик 81, 83 Узбек, хан татаро-монгольский 57,

391, 395-397 Ульяния Александровна, кн., жена

в. кн. Ольгерда 74 Урбан IV, папа римский 274, 385, 412

Урбан VI, папа римский 265 Усачев II. Н., советский историк 283

Успенская А. В., советский архео­лог 247, 257, 362

Устрялов Н. Г., русский историк

163-165, 167, 168, 238, 239 Утиле, руководитель освободитель­ной борьбы куршей 408

Фасмер, М., языковед 228 Федор, кп. киевский, брат вел.

кн. Гедимина 56, 321, 396 Федор Святославич, кн. дорого­бужский и вяземский 55, 392 Федоров Г. Б., советский архео­лог 247, 271, 272 Федорко, посол митрополичий 56 Феогност, митр. 55,321,390,394,395 Феофил, митр, литовский 321 Филий, полководец венгерский 24 Филофей, митр, литовский 390 Фиялек И. (Fijaiek Y.), польский

историк 193 Флоровский А. В., историк 413 Фойгт Г. (Voigt Н. G.), немецкий

историк 85-87, 229 Фойгт И. (Voigf, Y.), немецкий

историк 91, 229, 412 Фольмар Бернгузен, магистр Ор­дена 411

Форштрейтер К. (Forstreuter К.),

немецкий историк 151, 228 Франциск де Молиано, папский

прокуратор 229, 280 Франческо Каррара 264 Френкель Е. (Fraenkel' Е.), не­мецкий языковед 287 Фридрих, архиеп. рижский 421 Фридрих В. (Friedrich W.), не­мецкий историк 230, 421, 422 Фридрих II, имп. германский 94, 404

Фрост Б. (Frost В.), немецкий ис­торик 229 Фукс В. (Fuchs W.), немецкий ис­торик 142

Хвал Рушькович, воевода литов­ский 32, 34, 341, 381 ХодыницкийК. (Chodynicki К.),67 68, 73, 74, 76, 148, 151, 192, 390 Хойнацкий В. (Chojnacki W.), польский историк 112 Христиан, еп. прусский 93-95

229, 234, 235 Худзинский Е. (Chudzinski Е.), немецкий историк 235

Целестин III, папа римский 237 Циземер В. (Zisemer W.), немецкий литературовед 142, 146, 229

Чебоксаров Н. Н., советский этно­граф 247, 257, 258 Чербулепас К. К., советский этнограф 258 Черешшп JI. В., советский исто­рик 26, 240, 275 Чол-хан, баскак татарский в Тве­ри 394

Чосер Д., английский писатель 426 Чубатый М. (Чубатий М.), историк 205

Чюрлонис М. К., литовский ху­дожник 249

Шабис, руководитель освободитель­ной борьбы земгалов 136, 407 Шамиссо A. (Chamisso А.), не­мецкий поэт 238 Шапока А. (Зарока А.), историк 216, 217

Шаскольский И. П., советский ис­торик 245, 415 Шахматов А. А., русский языковед 12, 16, 25, 26, 43, 46, 67, 73, 190, 247, 322 Шварн Данилович, кн. галицкий и вел. кн. литовский 20, 30, 3942, 380, 384, 385, 387 Шварц П. (Schwartz Р.), немец­кий историк 229, 404 Шлёцер A. JI. (Schlozer A. L.), не­мецкий историк 228, 230, 231 Шляжас П. (Slezas Р.), литовский

историк 218, 226, 227 Шмидехельм М. X., советский ар­хеолог 113, 131, 134 Шмитлейп P. (Schmittlein R.), язы­ковед 261 Шплит Г. (Spliet Н.), немецкий

историк 151, 236, 421, 422 Шрёдер Г. (Schroder Н. G.), не­мецкий историк 151,156, 230, 276

Штрельке Э. (Strehlke Е.), немец­кий историк 139, 230 Шукевич В., польский археолог 192 Шчешьняк Б. (Szczesniak В.), историк 414, 415

Ыбото, нобиль прусский, вассал Ордена 122

Эберт М. (Ebert М.), немецкий ис­торик 230 Эвальд A. (Ewald A. L.), немецкий историк 91, 229, 232-235, 238 Эвергард, магистр Ордена 141

Эйлард, датский наместник в Ре

веле 277, 410 Экблом P.(Ekblom R.), языковед261 Экке П. (Ecke Р.), немецкий лите­ратуровед 134, 229 Эммаусский А. В., советский лите­ратуровед 19 Энгельс Ф. 111,226, 240, 355 Эндзелин Я., советский языковед 247, 258

Эрнст фон Рассбург, магистр Орде­на 150, 277, 410, 411

Юдьки, кн. литовский из Делтувы 338

Юнгфер В. (Jungfer V.), историк 236

Юргела К. (Jurgela С. R.), исто­рик 227, 228 Юргинис Ю. (Jurginis J.), совет­ский историк 111, ИЗ, 245, 252, 254, 260, 286, 294, 295, 315, 316 Юрий Болкович, вассал Кариата

(Михаила) Гедиминовича 322 Юрий Всеволодович, вел. кн. вла­димирский 373 Юрий Данилович, кн., наместник в Новгороде 55, 60, 61, 74, 75 Юрий Долгорукий, кн. суздаль­ский 14, 212 Юрий Львович, кн. галицко-волынский 20, 37, 40, 389 Юрий Святославич, кн. смоленских"! 68, 69

Юрий, сын Витовта, воевода ли­товский во Пскове 62, 66 Ючас М. A. (Jucas М. А.), совет­ский историк 8, 64, 67, 68, 91, 111, 123, 141, 245, 251, 266, 268, 302, 316, 331, 346, 352, 356, 364, 423, 426 Юшков С. В., советский историк 240, 242, 243

Яблонскис К. (Jab] он skis К.), со­ветский историк 111, 216, 245, 286, 287, 316, 321, 354

Яблонските-Римантене Р., совет­ский этнограф 255, 257 Явнут, сын Гедимина, ки. литов­ских! 344 Яворский И. (Jaworski I.), поль­ский историк 204, 205 Ягайло, вел. кн. литовский 70, 74, 148,-181. 203, 214, 252, 262, 264, 266-268, 282, 283, 299, 301, 315, 317, 323, 330, 343, 346, 348, 352

Якимовтгч Р. (Jakimowicz R.), поль­ский историк 269 Яков, дворский галхщкий 31, 33 Яков, еп. полоцкий 150, 278, 392 Яков, золотых дел мастер литов­ского короля 279, 280 Яков из Люттиха 93, 97; см. также

Урбан IV Якубовский А. Ю., советских! ис­торик 246, 391 Якубовский И. (Jakubowski J.), польский историк 148, 151, 196, 220, 268,299-301, 313, 320, 349, 352

Якштас 10. (Jakstas J.), литов­ский историк 151, 218 Ян Люксембургскхга, король чеш­ский 424, 425 Яяулайтис A. (Janulaitis А.), литовский историк 216 Ярослав Владимирович, вел. кн.

киевский И, 322 Ярослав Всеволодович, вел. кн. владимирских! 17, 43, 44, 51, 370. 376

Ярослав Святополкович, кн. волынский 11 Ярослав Ярославич, кн. тверской и новгородский 53, 54, 384, 387

Ярошевич И. (Jaroszewicz J.),

польский историк 192 Ясинский А. Н. (Ясшсш А.), русский историк 83, 425 Яц, вассал литовский 349 Ящел (Язцелт), ятвяг, вассал кн. Даниила Романовхиа 32

Австрия 236, 418

Азия Передняя 143, 401-403, 426 Аккон, креп. 403 Акра, креп. 144, 402, 415 Амботен (Амботе), креп. 355, 404, 405, 408

Ампиллен (Ампилле), креп. 263,

408, 409 Ангермюнде, креп. 408 Англия 236, 419, 426 Апуоле, креп. 250, 260 Арабы, народ 7, 144, 400-403, 415, 416

Аукштайтия, земля 6, 7, 35, 36, 79, 138, 152, 155, 167, 218, 256, 257, 274, 292, 298, 305, 309, 318, 324, 330, 334, 339, 342, 347, 354, 357, 364, 365, 374, 377, 380, 381, 383, 384, 387, 392, 397, 405-407, 423 Ашераден (Айзкраукле), креп. 410, 411

Баботе, креп. 264 Багдад, г. 415 Багдадский халифат 414 Байербург, креп. 347, 356, 418, 419 Балга (Бальга), креп. 95, 96,

118, 325, 328, 412, 413 Балтийское море 10, 81, 109, 213,

250, 266 Бальнике, н. п. 157 Баптиндорф, дер. 293 Бартенштейн, креп. 328, 412, 413, 419

Бартия, земля 95, 326, 327, 368,

388, 408, 412, 413, 419 Барты, народ 33, 326 Бежецкий верх, н. п. 394 Бежицы, г. 49, 51 Бейрут, г. 403 Белая, р. 50

Белоруссия 6, 7, 166, 168-170, 215, 241, 258, 271, 318, 319, 322-324, 332, 342, 348, 351, 352, 354, 362-365, 368, 375, 387, 393, 397, 398 Белорусы, народ 7, 212, 244, 417, 426

Вельск, г. 268 Вельская земля 148 Березина, р. 257 Берестейская земля 375 Берестье, г. 29, 32, 37, 71, 268,

361, 375, 388, 424 Берзгайнис, городище 260 Беселеде, н. п. 413 Бетыгольская земля 406 Бивербате, креп. 263, 417 Бизена (Бизене), креп, центр, во­лости 263, 333, 358-360, 417 Биргелов, н. п. 413 Бирка, г. 88

Бирштан (Бирштонас), г. центр

ГЕОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ [2000]

волости 263, 349 Бобруйск, г. 268, 348 Бобуса (Побуже), н. п. 112 Богемия 94, 391 Болгары, народ 33, 40 Болгары волжские, народ 43

Борисов, г. 71, 268 Бранденбург, креп. 326, 412 Бранденбург, немецкая земля 423, 424

Браунсберг, креп. 146, 412

Брауншвейг, немецкая земля 412

Бремен, г 265, 280, 402, 408

Брест см. Берестье

Брест (Куявский), г. 266, 424, 425

Брузебергв, н. п. 112

Брянск, г. 32, 35, 36, 39, 48, 56,

75, 382, 396,397 Бряславль, г. 268 Буг, р. 37, 76, 270, 275 Бургунды, народ 4 Бусовна, н. п. 30, 32

Вайкен (Вайкина), креп. 263 Вайкенская (Вайкинайская) зем­ля 417 Вайтемин, поле 154 Валк, земля 366

Вардах (Вартах), креп. 264, 408 Вармия, земля 80, 83, 90, 91, 93, 95, 97, 111, 112, 114, 118, 126, 230, 325, 337, 388, 408, 418, 419 Вартенберг, креп. 413 Варшава, г. 35, 266, 416 Ведер, г. 410 Вейнала, н. п. 279 Великая, р. 61

Великие Луки, г. 49, 50, 65, 270, 394 Венгрия 86, 234, 375, 391, 397,

401, 403, 425 Венден (Цесис), креп. 50, 130, 373,

382, 409 Венеты, народ 83 Венеция, г. 143 Вентлиц, н. п. 413 Вестфалия 276 Видиварии, народ 83 Виелоне, Белена см. Юнигеде Византия И, 77, 390, 403, 414 Визенбург, креп. 337, 412 Визна, г. 328, 416 Вик, земля 139, 409, 410 Виленская земля 164, 192, 417 Вилия (Нерис), р. 189, 267, 362 Вилкшшцкая волость 349 Вилова, креп. 355, 413 Вилъкенберг, креп. 263 Вилькомир (Укмерге), г. 262, 417 Вильно (Вильнюс), г. 58, 67, 73, 74, 76, 148, 155, 157, 196, 214, 215, 250, 262, 264-268, 271, 284, 299, 308, 315, 332, 344, 350, 352, 353, 422

Антария, гора 264, 266 Бекеша, гора 264, 266 Крестовая гора 266 Кривич град (Кривой город) 2б4? 266

Остробрамские ворота 265 Столовая гора 266 Виндава, креп. 408 Висби, г. 281

Висла, р. 37, 82, 83, 94, 96, 97,

391, 401, 414 Витебск, г. 15, 18, 48, 51, 54, 62, 68, 140, 150, 157, 210, 268, 276279, 344, 361, 373, 376, 381, 385, 387, 391, 392 Витебская земля 148 Витеня двор (Витесгоф), н. п. 263, 298

Владимир-Волынский, г. 13, 22, 23, 29, 31, 32, 38, 40, 56, 72, 272, 321, 375 Владимиро-Суздальская земля 10, 44, 149, 210, 367, 376, 381, 382, 397

Владимир-на-Клязьме, г. 76, 210, 321

Водь, народ 12 Водьская земля 394 Возвягль, г. 364, 380, 381 Войщина, н. п. юишее Смоленска

51, 381 Волга, р. 44, 418 Волковыйск, г. 32, 35-37, 40, 268, 341, 375, 378, 380, 382, 389

Волок, н. п. 45, 392, 395 Волынская земля 34, 55-57, 61, 71, 149, 191, 321, 350, 367, 374, 376, 382, 388, 391, 400 Воплайкен (Попелайкен) 146, 419

Ворскла, р. 48

Ворута, креп. 261, 298, 379

Ворча, с. 50

Вунтенова, н. п. 112

Высоцк, г. 268

Вышгород, г. 72

Вязьма, г. 48, 392

Габриелишкай, городище 250 Галекоукен, н. п. 419 Галиндия (Голядь), земля И, 79, 145, 303

Галинды, народ 11, 14, 44, 83, 88,

89, 304, 336, 399 Галицко-Волынская земля 10, 18, 28, 40, 42, 149, 154, 191, 207,

210, 275, 367, 374, 376, 377, 380, 387-391, 397, 415, 421, 424 Галич, г. 13, 23, 24, 32, 38, 40, 76, 206, 210, 374, 375, 380, 389

Гарнунтум, н. п. 81 Гаттин, н. п. 403 .Гданьск, г. 85, 139 Гдов, г. 61

Гедимина замок 264, 298, 359, 417, 425

Гейлигенберг (Светайскалнс), креп.

355, 411 Гейльсберг, креп. 412 Гемсот, креп. 327 Георгенбург, креп. 274, 407, 408, 418

Гервен, дер. 131 Гериа, н. п. 112

Германия 7, 82, 87, 94, 132, 143, 205, 210, 227, 233. 234, 236, 238, 270, 370, 399, 400, 401, 414, 419, 423, 426 Гесовиенская волость 417 Гиегуже, н. п. 425 Гирдава замок 326 Гирставтендорф, дер. 292 Гольдинген (Кулдига), креп. 404,

408, 409 Голыпаяы, г. 262 Городеи, г. 268 Городец, г. 14 Городок, г. 275

Готланд, о-в 131, 158, 265, 277, 278 Граумена (приток Юры), р. 425 Грезен, креп. 408 Грейфсвальд, г. 265, 281 Греки, народ 81, 207, 210 Гриеже, городище 260 Гробин, креп. 408 Гродно, г. 13, 18, 34-36, 71, 192, 266, 268, 269, 292, 347, 356, 358, 380, 382, 388, 419 Гродненская земля 417 Гругельндорф, дер. 293 Грюнвальд, н. п. 426

Давыдгородок, г. 268, 269 Дания 7, 93, 94, 132, 236, 270, 280,

370, 375, 399, 420, 426 Двина Западная (Даугава), р. 94, 128, 131, 155, 157, 158, 233, 250, 256, 257, 273, 274, 277, 278, 280, 367-371, 373, 386, 391, 410, 414

32 в. Т. Пащуто

Делтува, земля 260, 334, 338, 339, 384

Деремела (Денове, Дейнова), зем­ля 29 Дерпт, г. см. Тарту Динабург (Даугавпилс), креп. 263,

266, 272, 281, 355, 410, 420 Дмитров, г. 51

Днепр, р. 16, 189, 266, 278, 418 Днестр, р. 164

Добен (Добеле), креп. 264, 408,

411, 423 Добжинь, креп. 95, 424 Добжиньская земля 420 Добицен, креп. 263 Дон, р. 362 Донданген. креп. 408 Дорогичин, г. 29, 30, 32, 36, 41, 71, 192, 266, 268-270, 372, 374, 388, 398, 400 Дорогобуж, г. 392 Древенца, р. 425 Древляне, народ 78, 80 Дриса, г. 268 Друцк, г. 14, 18, 268, 321 Дубиса, [г. 371, 406 Дубровицы, г. 268 Дубровна, г. 268 Дурбе, оз. 139, 225, 326, 330, 361,

382, 408 Дюнамюнде, креп. 409

Египет 403, 414

Ездов, н. п. близ Варшавы, 35, 416, Ейрагола (Ариогала), креп. 354

Ейрагольскаи (Ариогальская) зем­ля 417, 419 Ерсике, креп. 129, 373, 410

483

Жемайтия (Жемоить), земля 6, 7, 10, 33, 37, 72, 74, 79, 117, 122, 126, 127, 138, 139, 141, 145, 152, 155, 159, 160, 177, 192, 193, 195, 197, 218, 219, 224, 225, 228, 231, 238, 241, 243, 250, 256, 257, 261, 263, 264, 272, 274-276, 284, 292, 294, 296-298, 301, 302, 305, 309-313, 317, 318, 324, 330, 331, 334, 337, 339, 340, 342, 348-354, 357, 360, 362-365, 371, 378-380, 382-384, 389, 392, 397, 405-409, 412, 414, 416, 418-420, 423, 425 Жемайты, народ 138, 139, 149, 151, 159-161, 167, 231, 272, 274, 305, 309-312, 330, 331, 352, 353, 406-409 Жижец, г. 49, 51, 52

Зальцбург, г. 408 Здитов, г. 268, 378 Зегевольде, н. п. 330 Земгалия, земля 6, 94, 131, 141, 341, 342, 350, 360, 369-371, 392, 397, 407-409, 411, 412 Земгалы (Земигола) народ 10, 93, 104, 108, 128, 130, 134, 136, 139, 235, 253, 273, 291, 293, 355, 369-371, 398, 404, 409, 411, 412, 414, 426: см. также Ла­тыши

Земгальская Аа, р. 273, 274 Злина, н. п. 30

Золотая Орда 6, 34, 36, 39, 45, 57, 68, 75, 246, 247, 282, 322, 377, 381, 388, 391, 393, 395398, 424 Зубцов, г. 44, 45, 275, 377

Иванондорф, дер. 292 Иваново, с. 349 Игумен, г. 268, 348 Иерусалим, г. 403 Изборск, г. 233 Изяславль, г, 268 Икскюль (Икшкиле) 411 Иммере, р. 370 Ингрия, земля 394 Иновроцлав, г. 425 Ирландия 405 Италия 401

Кавказ 362

Калиш, г. 23, 374, 424 Калка, р. 24, 25 Каменец, г. 32, 35, 268 Камен (Камень), г. 32, 36, 382 Канев, г. 73 Карачев, г. 71 Каркгауз, креп. 420 Карузен, н. п. 360, 361, 410 Кашин, г. 275 Кебендорф, дер. 293 Кедрайхе, н. п. 157 Кельн, г. 265, 280, 408 Кенигсберг, г. 91, 105, 118, 123, 142, 326, 328, 329, 337, 406, 408, 412-414

Кернов, городище и г. 72, 173,

260-262, 280, 350,410, 411 Киев, г. 9, 14, 18, 25, 34, 35, 56, 57, 66, 75, 76, 175, 195, 210, 212, 231, 266, 268, 276, 321, 322, 381, 389, 396, 421 Киевская земля 18, 74, 148, 186, 191

Кимель, креп. 263, 418

Кименау, креп. 328

Кименове, волость в Судовии 145

Кимунде, дер. 292

Кирсбург см. Христбург

Кирсуове, волость, в Судовии 145

Клайпеда, г. 331

Клецк, г. 268

Клин, г. 50, 51

Кнетувская земля 331, 334

Кобрин, г. 268

Ковно (Каунас) Старое и Новое, г. 254, 261, 262, 266, 268, 271, 272, 298, 308, 350 Козельск, г. 321 Козлейкендорф, дер. 292 Кокнесе, крон. 129, 369, 372 Колаине, креп. 263, 357,417, 418

Колинун (Cbolinun), замок 87 Колтынянская волость 355 К омов, г. 32, 33

Комора св. Адальберта (Коморо-

во), н. п. 85,112 Константинополь, г. 75, 76, 237, 390

Копорье, креп., пригород новго­родский 54, 56, 270, 393, 394 Копыль, г. 32, 36, 388 Копысь, г. 2.68 Корельская земля 56, 270, 394 Корельский город 56, 270, 394 Корковичи, с. 253, 292 Коршув, креп. 263 Коршувская земля 334, 408, 417 423

Кострома, г. 65, 321, 386 Краков, г. 266

Красима, земля в Судовии 145 Крево, г. 262, 344 Крейцбург, креп. 337, 412 Кремилова, н. п. 293 Кретенен, креп. 263, 408, 409 Кривичи, народ 109, 419 Кудепь, н. п. 60

Кульм (Хельмно), креп. 95, 96,

127, 327, 413 Кульмская см. Хельминская земля Курник (Кауерник) на Древепце,

креп. 425 Курск, г. 45, 66

Курши (корсь), народ 10, 93, 108, 130, 131, 134, 136, 139, 235, 273, 370, 371, 398, 404, 405, 407409, 412, 414, 423, 426; см. так­же Латыши Куявия (Польша) 96, 211, 425

Лабегов, н. п. 112 Ладога, креп., пригород новго­родский 54, 56, 270, 394 Ладожское оз. 2.70 Лазен, креп. 408, 409 Лайгове поле 154 Лаковская земля 406 Латгалы (летьгола, лэты) 10,49,129, 366, 369, 370, 410, 411; см. также Латыши Латыши, народ 6, 10, 12, 94, 128, 130, 131, 172, 201, 209, 232, 366, 369, 370, 397, 399,400, 403, 426 Лебедево, с. 348 Лембиту, дер. 133 Леневарден, креп. 369 Ленчица, г. 424 Ленчицькая земля 416 Леоле, креп. 133

Лепуны (Лепонис), е., центр волос­ти 349 Либава, креп. 331 Ливы (любъ, либь), народ 10, 15, 49, 128-130, 330, 366, 369, 408, 411; см. также Латыши Лида, г. 268

Лингвес (Линки), н. п. 112 Литва, Литовское великое кня­жество, литовцы см. по всему тексту Лобов, креп. 425 Лобыньск, н. п. 14 Ловать, р. 50

Ловать, волость 50, 55, 393 Лович, н. п. 416 Логожск, г. 15, 268, 348 Лошск, г. 268 Лукомль, г. 268

Луцк, г. 24, 26, 32, 36, 72, 255,

268, 356, 381, 391 Луцкая земля 320 Любань, оз. 385 Любау, н. п. 412, 413 Любек, г. 150, 265, 276, 277, 280,

281, 402, 422 Любеч, г. 268 Любечно, н. п. 348 Люблин, г. 41, 266, 346, 391, 424 Люблинская земля 416 Любно, н. п. 51 Любошаны, г. 348 Люпиец (Липич), н. п. 112

Магдебург, г. 265, 280, 408 Мазовия (Польша) 211, 282, 374,

389, 391, 400, 401, 413, 416 Майнц, г. 408

Майшиогала (Мойшиогала, Меи-

зегале), креп. 262, 263 Малейсипе, земля 370 Маненвида, дер. 292 Мансте, дер. 292 Мариенбург, креп. 118, 126, 127,

143, 312, 353, 415, 418 Мариенвердер (Квидзынь), креп.

95, 96, 412 Медеваген см. Медвегалис Медвегалис (Медвягола, Медева­ген), городихце, креп.в Жемайтии 260, 263, 359, 417, 418, 425 Медерабе, креп. 263 Медининкай (Мединики), г. в Аук­штайтии 262 Медининкайская (Мединицкая) зем­ля в Жемайтии 292, 331, 334, 417, 418

Межотне (Межоте), креп. 370,

371, 410, 420 Мельник, г. 32, 33, 35, 37, 71, 268, 382

Мемельбург, креп. 274, 298, 355,

406-409, 413, 419 Ментвино, с. 349 Мерецкий (Меркине), г., центр во­лости 262, 349 Меркес, креп. 408, 409 Месопотамия 403 Микулле, дер. 292 Минск, г. 14, 18, 54, 74, 210, 266,

268, 348, 392 Мируниске, земля в Судовии 145 Мисендорф, дер. 293 Митава, креп. 281, 410 Можайск, г. 397 Мозырь, г. 71, 268 Монфор, креп. 402 Моравия 94 Мордва, народ 43 Морева, н. п. 51

Москва, г. 45, 47, 51, 58-60, 65, 69, 164, 203, 208, 211, 212, 26В, 321, 322, 389, 392, 395, 396 Московское княжество 58, 59, 184,

209, 352, 395, 397, 398 Муром, г. 321 Муху, о-в 370, 410 Мюнстер, г. 276

Надровия, земля 108, 145, 327,

368, 413, 414 Налюч, н. п. 50

Налыпенайская земля 35, 36, 152, 260, 334, 341, 370, 381, 384, 385, 387, 405

Нарев, p. 37 Нарова, p. 61, 414 Натангия, земля 93, 95, 97, ill, 112, 114, 126, 328, 329, 337, 408, 414, 418, 419 Небль, г. 32, 35, 268, 382 Нева, р. 376, 394 Невель, г. 268 Невры, народ 362 Невяжис (Несвеж), р. 293, 310, 353

Неман Шемунас), р. 32, 36, 40, 42, 71, 81, 83, 155, 250, 256, 261, 263, 273, 274, 292, 293, 349, 358, 389, 398, 406, 407, 414, 416-418, 423 Неменсиане (Nemensyane), н. п. 157 .

Неменчине, городище 250 Немунек, г-к центр волости 261. 263, 349

Нерома (Нерово) см. Жемайтия Несвиж, г. 268 Иицевре (Nycevre), н. п. 157 Новгород Великий, г. 11, 44, 4749, 52-62, 66, 71, 74, 76, 130, 149, 181, 211, 231, 247, 266, 272, 275-277, 279, 281, 320, 330, 350, 351, 354, 373, 375, 383, 385, 392, 394-397, 422, 423

Новгородская земля 43, 50, 53, 59, 65, 66, 149, 319, 372, 395 Новгородско-Псковская земля 10, 367, 381

Новогородок (Новогродок, Малый Новгород), г. И, 32, 34, 36-38, 40, 42, 71, 72, 76, 167, 173, 174, 188, 265, 266, 268, 320-322, 341, 375, 378, 380, 382, 384, 389, 419, 421 Новогородская земля 380 Новое село 349 Новоторжская волость 55 Ново-Христбург, креп. 112 Новый город на Вельи 349 Норвегия 236 Hyp, р. 30, 270

Обольце, г. 268

Олешня, волость 45, 66, 386

Олита (Алитус), г-к, центр волости

263, 349 Оломуц, г. 406 Опоки, г. 354

Орден 4, 6, 7, 32, 34, 42, 51, 53, 68, 70, 72, 74, 81, 167, 172, 193, 197, 199, 201, 205, 211, 215, 217, 218, 221, 224-229, 245247, 263, 264, 266, 267, 277281, 283, 294, 300, 306, 309, 314, 317, 318, 322, 324, 331, 332, 340, 345, 352, 353, 356, 357, 360, 363, 364, 375, 376, 383-386, 391, 392, 396, 397, 399, 421 425

Орден добжиньский 95, 270, 374, 400

Орден ливонский (меченосцев) 37, 49, 54, 59, 60-62, 128-130, 133-140, 230, 231, 233, 272, 291, 295, 296, 361, 369-373, 382, 387, 393, 398, 408-412, 420 Орден прусский (тевтонский) 36, 80, 89-105, 111, 112-128, 141147, 149-161, 230-238, 253, 256, 274, 275, 284, 285, 287, 301, 302, 304, 310-313, 319, 325330, 337, 338, 347, 358, 361, 372, 379, 388-389, 400-419 Орешек, креп. 56, 58, 270, 394, 395 Орша, г. 268 Осечен, г-к 55, 395 Остероде, креп. 425 Отепяа, креп. 37

Оукаим (Аукаймис), креп. 260, 263, 292, 333, 356, 359, 417, 418 Оукаимская земля 153, 333, 417 Охоже, н. п. 30, 32

Палестина 400 Паннония, земля 81 Пастелия (Постолин) креп. 95, 112 Пастов, креп. 253, 263 Пастовская волость 417 Певкины, народ 83 Перелоя (Перелай), е., центр во­лости 262, 349 Перемышль г. 343 Пересопница, г. 32, 33, 356 Переяславль-Залесский, г. 10, 12,

43, 44, 317, 321, 390 Переяславль южный, г. 73 Пернава, креп. 409 Печенеги, народ, 86, 87 Пиллене, креп. 147, 263, 333, 355, 417, 418

Пинск, г. 14, 15, 32-34, 36, 71,

268, 361, 378, 383, 388, 391 Пинская земля 30, 288, 356, 380 Пипина, замок 95, 325 Пистен, креп. 253, 263, 359, 360, 417

Плоцк, г. 416,4 24

Погезания, земля 83, 94, 95, 233,

327, 388, 408, 413 Пограуде (Паграуда), креп. 263, 418

Пограуденская (Паграуданскаи)

земля 417 Подляшье 268, 269, 288, 391, 405, 424

Подольская земля 191 Позолова (Жулавка), н. п. 112 Покарвен, н. п. 412 Пола, р. 50

Полесье 32, 36, 268, 388 Половцы, народ 15, 16, 29, 30,

32, 210, 401 Полонило, п. п. 40 Полоцк, г. 13, 14, 17, 18, 32, 34, 44, 49, 51-54, 58, 62. 65, 6872, 75, 76, 128-130, 131, 140, 146, 150, 155, 157, 167, 168, 174, 207, 210, 212, 266, 268, 274-279, 281, 318, 323, 348, 361,369,372,-376, 378,381-384,

387, 390-392

Полоцкая земля 18, 49-51, 53. 149, 168, 191, 372, 380, 383, 385,

423 Полопко-Минская земля 9, 14, 18,

210, 268, 367, 375, 376, 393, 397

Поляки, народ 4, 10, 35, 72, 88,

95, 140, 191, 426 Поляне, народ 78, 80 Польша 3, 6, 7, И, 12, 29, 32, 34, 37, 39, 42, 68, 70, 71, 85, 86, 90, 93-95, 97, 104, 117, 140, 141, 143, 145-148, 154, 159, 161, 163, 165, 170, 171, 174, 176, 179, 181, 185, 189, 191, 195, 196, 202-206, 210, 212, 221, 225, 231-234, 238, 241, 264, 269, 270, 282, 300, 309, 324, 325, 327-329, 331. 332, 338, 363, 364, 378, 382, 388-391, 395, 397, 399, 400, 403, 407, 415, 416, 419, 423-426; см. также Куявия, Мазовия, Поморское кня­жество

Помезане, народ 97, 124, 125, 230 Помезания, земля 80, 83, 85, 90, 93-95, 97, 105, 111-115, 118, 124-126, 143, 233, 337, 412, 413, 416

Поморское княжество (Польша) 94, 95, 97, 143-145, 211, 228, 246, 399, 424, 425 Поморяне, народ 90, 100

Попороти (Папарчяй), с. 349 Поротва, р. 14, 44 Порхов, г. 354 Прага, г. 425

Привище, весь ятвяжская 291 Прозиле (Прас-лавек), н. п. 112 Пропошеск, г. 268, 348 Пруссия 4, 12, 76, 79, 80, 91, 92, 94, 97, 115, 116, 142-144, 147, 153, 228-230, 232-235, 251, 252, 285, 290, 293, 302, 322, 330337. 339, 352, 358, 368, 389, 398-

404, 412, 413, 419 Пруссы, народ 4-6, 10, И, 29, 32,

33,36, 41,77,79-112,114-126, 126, 131, 134, 139, 144, 145, 153, 160, 172, 192-196, 201, 209, 228, 230, 232, 233, 235, 236, 238, 247, 252, 272, 274. 284-287, 302, 304, 305, 319, ' 325, 330, 332, 335-338, 361, 388, 397, 399-

404, 406, 408, 412-416, 423, 426

Прут, р. 24

Псков, г. 48, 49, 52-63, 66, 71, 72, 76, 128-131, 152, 211, 233, 247, 266, 274, 275, 281, 305, 319, 373, 376, 384, 387, 393-395, 397, 405, 419, 422 Псковская земля 48, 49, 59-61,

63, 136, 421 Пултуск, г. 37

Пуня, крен., центр волости 262,263. 349

Путеницке, Путенице (Путвяй), городище-замок 253, 260, 263, 359, 360, 417 Путивль, г. 73

Рагнит, креп. 118, 153, 274, 307,

357, 400, 418, 419, 423 Рай, г. 30, 32 Райгород, г. 268, 405 Райдец, н. п. 112 Раквере, креп. 385, 387, 409 Ракен, креп. 411 Ракете, креп. 264, 360, 411 Растенбург, креп. 146 Рационж, н. п. 305 Ревель см. Таллин Резия (Прабуты), и. п. 112 Рейден, креп. 96, 412 Рейзенское оз. 96 Речица, г. 268, 348 Ржев, г. 45

Рига, г. 34, 42, 49, 129-131, 134, 139-141, 146, 147, 149, 150,

152, 155, 157, 158, 225, 237, 263, 266, 268, 274, 276-281, 283, 297, 307, 330, 340, 342, 350, 355, 357, 363, 364, 368, 369, 372-374, 378, 379, 385, 403, 405, 410, 411, 420423

Рим, г. 48, 94, 97, 280 Римская империя 93, 234, 271 Рогов, креп. 95, 325 Родыня, г.,центр волости 263, 349 Розитен, н. п. 281, 385 Ромов, н. п. 108

Россиенская (Расейняйская) во­лость и земля 331, 406, 417, 419 Ростов, г. 66 Росток, г. 265, 281 Рудон см. Неман Русь (Россия, русские земли, Рус­ское централизованное государ­ство) см. по всему тексту Рясна, н. п. 55, 395

Сааремаа, о-в 134, 135, 139, 155,

279, 370, 408-410, 423 Сааремасцы 93, 104, 131, 404;

см. также Эстонцы Саккала, земля 133, 366, 369 Саксония 234 Саксы, народ 4, 110 Самбия, земля 80, 88, 90, 94, 95, 118, 120, 230, 326-329, 337, 399, 406,408, 413, 418, 419 Самланд см. Самбия Самуйловское, с. 279 Самбы, народ 273, 326, 336, 407 Сангаиле, дер. 292 Сандомир, г. 424 Сасы, народ 88, 89, 304, 399 Саулия, земля 371 Свинорт, н. п. 50 С висл оч, г. 268, 269 Свислочская волость 348 Северяне, народ 78 Северное море 81 Селигер, оз. 51

Сел пиле, креп. 129, 369, 370 Селы, народ 292 Семиградье 401 Серпуховское княжество 276 Сетува, дорога 359 Сидрабе, креп. 264, 360, 411 Сиздитен, креп., центр волости 263,

333, 417, 425 Силия, земля в Судовии 145 Симмгайлендорф, дер. 293 Сннтелен (Сиптеле\ креп. 264, 408 Сирия 144, 403

Сирийцы, народ 403 Скаловия, земля 145, 327, 336, 368,

414, 418 Скерстомайн, земля 299 Склуниен, земля 328, 329 Скрониете (Скропейте),креп.263,417 Славяне, народ 7, 78, 88, 169, 170, 179, 207, 209, 211, 212, 258, 271, 362, 399, 401 Слепород, г. 73 Слиния, н. п. 112 Слоним, г. 32, 36, 40, 268, 341, 375,

378, 380, 388 Слуцк (Случек), г. 32, 36, 268 Смоленск, г. И, 32, 36, 42, 44, 47, 48, 51, 58, 65, 68, 69, 75, 131, 140. 158, 207, 210, 212, 268. 276, 278, 279, 283, 321, 331, 354, 372, 373, 375-378, 381, 392, 397 Смоленская земля 14, 18, 44, 148, 191, 318, 368, 372, 376, 377, 381, 393

Солчники, г. 349

Сомилишки (Шальчининкай), г. 349

Сохачев, г. 424

Старая Руса, г. 49-51

Стародуб, г. 71

Стенби, г. 372

Степань, г. 268

Стольск, г. 321

Страсбург (Strozberg), креп. 425 Стреве, р. 361 Стрипаине, дер. 157 Стрявиники (Стревининкай), во­лость 349 Сударга двор 417 Судовия см. Ятвягия; Судовы см.

Я тв яги Суздаль, г. 210 Сунегоге, дер. 118 Сурвилле, дер. 292 Сурдмес, и. п. 112 Сутвиерт, н. п. 112

Такайниц, креп. 425 Таллин, г. 61, 155, 261, 279, 423 Тальзен, креп. 411 Тарту, г. 155, 370, 382, 385, 423 Татаро-монголы 9, 24, 35, 36, 45, 51, 71, 74, 75, 144, 167, 226, 244, 381, 387, 391, 396 Тверская земля 66, 191, 271, 275 Тверь, г. 45, 51, 55, 76, 275, 394396

Твиремет (Тверай), г. 261, 379 Терветен (Тервете), креп. 264, 350, 360, 411, 423

Толова, земля 369 Торейда (Турейда), земля 129, 279, 360, 369

Торжок, г. 45, 49-51, 55, 56, 322,

372, 381, 393-395 Торн (Торунь), креп. 37, 95, 96, 275, 413

Торопец, г. 44, 49-52, 270, 372, 376

Торопецкая земля 50 Трейдера, р. 420 Трикатуя, земля 369 Триполи 403 Трир, г. 408

Троки (Трокай) Новые и старые города и креп. 73, 261, 262 264,266,272, 280, 344,349, 350 'Трусо, г. 83

Туммонис (Домпово), пос. 112 Турийск-иа-Немане, г. 32, 33, 34,

36, 42, 268, 380, 388 Туров, г. 14, 32, 36, 71, 266, 268 Турово-Пинекое княжество 191, 375

Тюрингия 234, 412

Уганди, земля 131

Украина 166, 181, 184, 241, 271,

332, 397 Упите, земля 296, 334 Усвят, г. 44, 51, 270 Успальде, н. п. 157 Ухань, н. п. 32, 33

Финляндия 234 Финны, народ, 83, 207, 210 Франки, народ, 4, 231, 401, 403 Франкфурт-на-Одере, г. 425 Франция 221, 402, 405, 411, 418, 426

Хельминская земля (Польша) 95, 96, 327, 401, 404, 412, 413, 416, 420, 425 Хинова (венгры?), народ 29 Ходыничи, н. п. 50 Холм, г. 13, 24, 38, 40, 76 Хорваты, народ 4 Христбург (Кирсбурк, Кишпорк), креп. 97, 105, 111-113," 118, 153, 326, 412 Христмемель, креп. 146, 298, 346, 418, 419

Царьград, г. см. Константинополь Цеклисская земля 334 Циппель, креп. 327

Червень, г. 32, 33 Черкасы, г. 73

Черная Русь 34, 42, 145, 146, 173, 188, 215, 251, 268, 269, 288, 319, 327, 330, 341-343, 358, 367, 375, 378, 380, 381, 384, 388-390. 406, 413, 416 Чернигов, г. 14, 17, 56, 57, 71,

75, 210, 389 Черниговская земля '17, 18, 32,

34, 191, 368, 374 Черняны, с. 50

Чехия 7, 147, 232, 234, 415, 419, 426; см. также Богемия, Мора­вия

Чудское оз. 49, 96, 233, 376, 394,

398, 404 Чудь, народ, см. Эсты

Шалауенбург, кретт. 418, 419 Шатеи, н. п. 349 Шавли (Шяуляй), г. 49, 96, 138, 254, 361, 371-373, 398, 404 Шауляйская земля 299, 334 Швабия 411

Швеция 7, 58, 82, 83, 131, 132,

236, 370, 375, 394 Шедонь, р. 49, 50, 51, 376 Шенезее, креп. 414 Шлезвиг S3, 276 Е1отен, н. п. 407 Штаркенберг, креп. 402, 412 Штетин, г. 265, 281 Штральзунд, г. 265, 280, 281 Шуксе, земля 152 Шумск. г. 23

Эвяста, р. 157

Эзель о-в, см. Сааремаа

Эльба (Лаба), р. 83

Эльбинг (Эльблопг), креп. 96, 105,

118, 123, 327, 412, 413 Эмайыя, р. 233, 370, 372 Эридан, р. 81 Эрмс, г. 422

Эстии, парод; см. Пруссы Эстония 94, 129, 131, 241, 252,

277, 293, 330, 370, 372, 373 Эсты (эстонцы), народ 6, 10, 12, 13, 49, 50, 94, ИЗ, 128, 130,131, 133, 140, 232, 273, 366, 369-371. 397, 399,400, 403, 408

Юнигеде (Юнигеда). г., центр во­лости и земли 149,253,261, 263265, 298, 299, 316, 333, 356, 357, 359, 360, 417, 418

Юрборг, креп. 356 Юрьев, г. см. Тарту Юрьев, г. 321

Ярослав, г. 377 Ясолна (Ясолда), н. п. 35 Ятвяги, народ И, 12, 26, 28-33, 37, 41, 76, 83, 87, 108, 154, 192,

193,269, 272, 291-293, 327, 336, 360, 388, 397, 399, 413 Ятвягия, (Судовия), земля 6, 11, 13, 29, 31, 32, 35, 80, 145, 154, 272, 328, 334, 337, 344, 356, 360, 368, 378, 380,381, 397, 400, 413, 414

ПОСЛАНИЕ КОРОЛЯ ГЕДИМИНА

(Перевод И. В. Шталь)

Гедимин, король литовцев и русских.

Досточтимым во Христе отцам и господам епископам дерптскому, эзельскому и наместнику земли ревельской, а также ратманам города Риги и всем остальным, пребывающим с нами в мире, шлем свою дружбу и милость.

Мы извещаем вас, всех и каждого, и сетуем с болью в сердце, что мир, который был установлен между нами и скреплен с обеих сторон посланиями и утвержден господином папой, теперь без всякой вины нашей враждебно нарушен крестоносцами братьями Тевтонского ордена, которые, не соблюдая условий договора и пренебрегая тем, что они долж­ны были уведомить [нас], за два месяца до того, как пожелают нарушить мирный договор, и не задумываясь о справедливости, нанесли огром­ный ущерб подвластным нам землям, словно люди, забывшие о соб­ственном спасении.

И [они нанесли ущерб] прежде всего тем, что захватили в плен шестерых синогтонов, (?] кого нашли нужным, дабы получить за них выкуп, и двоих безжалостно убили.

Также повсюду на дорогах и на суше, и на воде они расстави­ли свою стражу, так что никто ни отвас к нам, ни от нас к вам не мо­жет пройти, хотя это противоречит предусмотренному в посланиях с обеих сторон.

Также убили они одного охотника из Упите, а двоих, захватив в плен, увели.

Также похитили они трех коней у Войната [и] отвели их к брату по имени Унгнаде.

Также они, пожалуй, захватили бы нашу крепость Медело, не будь она так сильно укреплена, однако множество людей они убили и многих увели с собой.

Также землю полоцкую они вражески разорили, людей и коней захватили [и] увели; часть из них они вернули, но, к немалому вреду для душ своих, все еще насильно задерживают двадцать человек.

Также ровно сорок дней спустя они снова, словно хищные волки, же­стоко опустошили ту же землю, безжалостно убили восемьдесят человек, [а]некоторых увели с собой [вместе с] пятьюдесятью прекрасными копями, одеждой и другим добром, которого не счесть.

Также они приняли около трехсот холопов, подлежащих наказанию, которые бежали из наших владений, и ни одного из них не воз­вратили.

Таким образом, все [это] и многое другое, о чем рассказывать было бы долго, причинили нам после установления мира, т. е. во время [дей­ствия мирного договора] упомянутые братья-крестоносцы, которые ни

Item famulos obnoxios bene [2014] ad CGG° qui... [2015] dominio nostro fuerunfc quos receperunt, nec vnum ex eis reddidernnt,

Ita omnia et plurima alia,que longum esset enarrare, infra ordinacionem et tempore dicte pacis,nobis sunt illata per dictos fratres crnciferos, qui deum non timent,nec homines verentur,tamquam homines qui in potentia sui brachii confidunt. Quo [2016] autem pena sit posita hanc pacemviolantibus, vobis omnibus patet. Nos igitur iusticiam ac permissum [2017] nostrum coram vobis ostendentes eis_ in nullo aliquam iniuriam _ fecimus in hanc horam, quod sub specie pacis predicte dampna percepimus infinita, quid vero vltra sit faciendum, aut cum quibus pax sit tenenda,nos de hoc quantocius informetis.

Datum Wilno in die Sancte Trinitatis. Insignum credencie sigillum no­strum duximus presentibus apponendum.

Item in hoc fidem violauerunt, quod nunciis nostris securitatem dederunt ad se veniendi, qui postquam venerunt, eos captiuauerunt, excepto L e s s о n e, quem,membris defectis, dimiserunt,reliquis in hodiernum diem nescimus, quid factum sit de eis, equos et omnes res eorum detinentes.

Item,postquam audiuimus ff. [2018] dominum archiepiscopum de curia rediisse,nuncium nostrum ad eum misimus, de sanitate sua inquirentes, dictum nuncium suspenderunt.

Item in ordinacione fuit, quod duo castra reddere debebant, videlicet Duneborch et Medizota [2019], quod non fecerunt.

Ista omnia predicta dampna percepimus infra tempus dicte pacis.

Insuper vbicunque possunt, hanc pacem nituntur destruere... [2020],ad ho­mines nostros pro posse eorum.

Ita quod pax inter nos diu durare non potest, nisi aliam viam ad hoc nueniatis.

бога не боятся, ни людей не страшатся, как люди, уверенные в своей силе. Но вы все знаете, какая кара постигнет нарушающих этот мир.

Мы же, поступая по справедливости и выполняя данное вам обеща­ние, им доныне ни в чём никакой обиды не нанесли. Атак как они под личиной мира нанесли нам безграничный урон, то сообщите нам, как можно скорее, что надлежит после этого делать, или, точнее, с кем поддержи­вать мир.

Дано в Вильне в день святой Троицы. В знак верности мы почли нужным приложить к этому [посланию] нашу печать.

Также они [крестоносцы] нарушили верность [мирный договор], когда, обещав нашим послам безопасный доступ в свои владения, пришед­ших захватили в плен,исключая Лессе, которого они, изувечив, отпустили. Что сталось с остальными, мы не знаем по сей день. Лошадей [же] и имущество их удерживают [братья-крестоносцы] в плену.

Также мы после того как услыхали, что господин архиепископ [Фридрих] вернулся из курии, направили к нему, справляясь о его здоровье, нашего посла, [а] они этого посла повесили.

Также было условлено, что они должны вернуть две крепости, а именно Дюнабург и Межотне, чего они не сделали.

Все эти перечисленные убытки мы понесли после [заключения] выше­указанного мирного договора.

Сверх того они, после установления мира, везде, где только могут, стараются по мере сил лишить наших людей [благ] этого мира.

Так что мир между нами долго сохраняться но сможет, если вы не найдете для этого иного пути.

---

[1] М. К. Любавский. Предисловие.

[2] Нам кажется, что настало время написать историю прусского народа, истребленного немецкими феодалами. Это прямой долг истори­ков стран, которые ныне унаследовали освобожденную от гнета немец­ких завоевателей прусскую землю.

[3] М. Н е 1 1 m a n n 4, S. 165; см. В. Т. Пашуто, стр. 40-58.

[4] См. стр. 428.

[5] "Грамоты и договоры древней Литвы", подготовленного к печати И. В. Шталь.

[6] ПВЛ, ч. II, стр. 10.

[7] Там же, стр. 13 (в Лавр.: Норово ПВЛ, ч. II, стр. 183; в москов­ском своде 1485 г., основанном на своде ростовском, читаем: Нероме ЛСРЛ, т. XXIII, стр. 2).

[8] ПВЛ, ч. I, стр. 34.

[9] 8 См. ПРП, в. I, стр. 30; ср. А. К a m i n s k i 2, str. 166.

[10] ПВЛ, ч. I, стр. 34.

[11] Там же, стр. 103.

[12] М. Д. П р и с е л к о вз, стр. 12.

[13] ПСРЛ, т. XXV, стр. 376; впрочем, то же ПСРЛ, т. V, в. I, стр. 127.

[14] НПЛ, стр. 181. Упомянутый далее Новгород-не Новогородок, ср. там же, стр. 204 (под 1116 г.); ср. Regesta Lithuaniae, t. I, ed. H. Paszkiewicz, p. 5.

[15] ПВЛ, ч. I, стр. 109.

[16] Там же, стр. 195.

[17] М. Д. П р и с е л к о B2, стр. 53; ср. Д. С. Л и х а ч е в i, стр. 181; ср. Е. Ю. П е р ф е ц к и fii, стр. 85, 88.

[18] М. Д. П р и с е л к о в 3, стр. 13.

[19] См. об этом в нашей статье.ВИ, 1952, № 2, стр. 64.

[20] ПСРЛ, т. II, стб. 294.

[21] ПСРЛ, т. I, в. 2, стб. 301; в своде 1479 г.: «ходи на Литву и иоплени их» (ПСРЛ, т. XXV, стр. 32).

[22] О возможной связи между походами на Литву и на Полоцк см. Л. В. А л е к с е е в г, стр. 500-502.

[23] ПСРЛ, т. I, вып. 2, стб. 302.

[24] ПСРЛ, т. II, стб. 339. Ср. Никоновскую летопись, т. IX, стр. 172: «взя град Голеди».

[25] См. интересное исследование полоцкого источника местного лето­писания в работе Л. В. Алексеева 2, стр. 513-523.

[26] ПСРЛ, т. II, стб. 496. Сохранилось предание о походе на Литву князя Мстислава Ростиславича (смоленского?), который «коли был жив, ходил воевати Литвы и полонил у короля матерь, а король был мал» (Румянцевский сборник, 459,лл. 521 (об.) 522.Сообщил А. А. Зимин).

[27] 2в ПСРЛ, т. II, стб. 519, ср. запись под 1167 г. Там же, стб. 527.

[28] ПСРЛ, т. II, стб. 620.

[29] Л. В. Алексеев стр. 12-13; ср. Л. В. А л е к с е е в 2, стр. 513-523. Надо пожелать скорейшего опубликования этого труда.

[30] ПСРЛ, т. II, стб. 519, 527, 620.

[31] 80 Там же, стб. 672.

[32] ПСРЛ, т. II, стб. 676.

[33] Там же, стб. 678.

[34] В. Т. П а ш у т о 2, стр. 27-28 и др.

[35] Johannis Dlugossii Historiae Polonicae, ed. A. Przedziecki, t. I, Praefatio, p. XI.

[36] E. P e r f e с k i ji, str.

[37] J. Dlugossii, op. cit., t. II, lib. VI, p. 177 (под 1205 г.).

[38] НПЛ, стр. 246 (под 1204 г.); ПСРЛ, т. XXV, стр. 101 (под 1203 г.). ПСРЛ, т. I, в. 2, стб. 421 (под 1205 г.).

[39] ПСРЛ, т. XXV, стр. 117-118. Этот факт противоречит заклю­чению М. Д. Приселкова о том, что последнее известие Киевской лето­писи в своде 1479 г. читается под 1196 г. (М. Д. П р и с е л к о вг, стр. 182).

[40] J. Dlugossii, op. cit., p. 181 (под 1207 г.).

[41] Ibid., p. 202 (под 1216 г.); ср. НПЛ, стр. 64, 269; ПСРЛ, т. I, в. 2, стб. 447-448 (под 1225 г.).

[42] J. Dlugossii, op. cit., p. 202 (под 1216 г.).

[43] См. ВИ, 1951, № 8, стр. 132-135.

[44] См. «Советская книга», 1951, №2, стр. 85-88.

[45] См. «Czasopismo prawno-historyczne», t. IV, Poznan, 1952, str. 481 - 487.

[46] См. «Przeglad Historyczny», t. XLIV, zeszyt. 3, Warszawa, 1953, str. 426-438.

[47] Пока еще трудно судить о работе А. И. Генсьорского, который рассматривает Галицко-волынскую летопись как свод и выделяет в ней редакции 1234, 1266,1285-1286, 1289,1292 гг. (А. 1. Генсьорський стр. 82), потому что аргументация приведена им лишь частично (особенно шатка она касательно свода 1234 г.). Но бесспорно, что эта работа содержит ряд очень интересных текстологических наблюдений. Странным образом автору остались неизвестны другие работы (Е. Перфецкого, М. Д. Приселкова и иных), посвященные той же теме, вследствие чего им высказано неосновательное утверждение, что доныне в науке изучались лишь источники, а не редакции Галицко-волынской летописи и, притом, к анализу не привлекались хроника Я. Длугоша, Воскре­сенская летопись и пр. (там же, стр. 68). Ср. А. В. Эмаусский,, стр. 59-109.

[48] И. П. Е р е м и hi, стр. 8-9, 38.

[49] И. П. Е р е м и н 2, стр. 81.

[50] И. П. Е р е м и н 3> стр. 109-110.

62 Там же, стр. 102, 112, 114, 116.

[52] См. ВИ, 1948, № 6, стр. 105-106; 1950, № 3, стр. 118-119.

64 И. П. Ереминз, стр. 103.

и. П. Е р е м и н 3, стр. 106, 110-111.

[55] Там же, стр. 110; В. Т. П а ш у т о 2, стр. 110, 119, 123.

[56] И. П. Е р е м и н 3, стр. 111; В. Т. П а ш у т 02, стр. 102.

[57] И. П. Е р е м и н 3, стр. 111; В. Т. П а ш у т о 2, стр. 124-125.

[58] И. П. Е р е м и н 3, стр. 111; В. Т. П а ш у т о 2, стр. 108, 116.

[59] И. П. Е р е м и н 3, стр. 112-113; В. Т. П а ш у т о 2, стр. 123, 125-126.

[60] И. П. Е р е м и н 3, стр. 116.

[61] И. П. Е р е м и н 3, стр. 112-114; В. Т. П а ш у т о 2} стр. 127.

[62] И. П. Е р е м и н 3, стр. 114.

[63] В. Т. Па шут о 2, стр. 105, 130.

85 И. П. Е р е м и н 3, стр. 109.

[65] И. П. Ереминз, стр. 116 (разрядка моя.В. П.).

[66] В. Т. Па шут о 2, стр. 129-130.

[67] И. П. Е р е м и н 3, стр. 116.

[68] И. П. Е р е м и н 3, стр. 116, ИЗ.

[69] И. П. Ереминз, стр. 108; В. Т. П а ш у т о 2, стр. 105-109.

[70] Поэтому (если только не сомневаться в прагматическом мышле­нии летописца) тематическое деление материала неизбежно. Если даже взять приведенный И. П. Ереминым пример с «татарской повестью» (И. П. Е р е м и н 3, стр. 116-117) и, согласившись с ним, отнести фра­зу «токмо один Володимер остася, зане бысть хром» (ПСРЛ, т. II, стб. 888) к первому фрагменту, это не изменит дела: татарская тема переби­та польской и возврат к ней отмечен фразой «мы же на прежняя возвра­тимся» (там же, стб. 890). Поистине мы бы поступили «очень просто», согласившись признать, что в 1290 г. летописец мог написать этот пере­сыпанный деталями рассказ, не комбинируя, не сводя воедино разно­образные источники информации. То же можно сказать еще о четырех примерах, приведенных И. П. Ереминым (И. П. Е р е м и н 3, стр. 107, 109).

[71] А. А. 3 и м и н. Указ. рецензия, стр. 87.

[72] Там же, стр. 88.

[73] В. Т. П а ш у т о 2, стр. 89-91, 109, 129-130, 132.

[74] ПСРЛ, т. II, стб. 740.

[75] ПСРЛ, т. II, стб. 927.

[76] Это вновь подтвердил и И. П. Е р е м и н 3, стр. ИЗ, 116.

[77] ПСРЛ, т. II, стб. 730.

[78] Там же, стб. 841.

[79] Там же, стб. 751.

[80] Там же, стб. 764.

[81] Там же, стб. 767.

[82] Там же, стб. 775.

[83] Там же, стб. 758.

[84] ПСРЛ, т. II, стб. 740.

[85] В. Т. П а ш у т о, стр. 158.

[86] ПСРЛ, т. II, стб. 722.

[87] Там же, стб. 747.

[88] Там же, стб. 733.

[89] Там же, стб. 741.

[90] Там же, стб. 780, 781, 788 и др.

[91] Там же, стб. 842-845.

[92] См. М. Н. Т и х о м и р о В2, стр. 60. Мой ответ см. в «Известиях АН СССР», Отд. литературы и языка, т. XIII, в. 2, 1954, стр. 190-191. Не полемизируя, М. Н. Тихомиров вновь повторил свое утверждение? (см. М. Н. Тихомиров стр. 275).

[93] М. Н. Т и х о м и р о в 8, стр. 63.

[94] Л. В. Черепнинх, стр. 252, 232-233.

118 ПСРЛ, т. И, стб. 836.

[96] Там же, стб. 840.

116 Там же, стб. 815.

[98] В. Т. Пашут о 2, стр. 73.

[99] А. А. Зимин. Указ. рецензия, стр. 87.

[100] Там же, стр. 88.

113 Там же.

[102] М. Д. П р и с е л к о в 3, стр. 13. При просмотре свода 1479 г., который пользовался летописью с более полным составом галицких ис­точников (см. М. Д. П р и с е л к о В2, стр. 182), чем сохраненный волынским сводом (Ипатьевская летопись), мы не обнаруживаем ни в перемышльских (выделенных в «своде 1225 г.» Е. Ю. Перфецким), ни в га­лицких (выделенных в «своде 1200 г.» М. Д. Приселковым) известиях новых данных о Литве. Единственное исключение представляет «Все­слав, князь Литьскы, зять его», упомянутый под 1144 г. среди участ­ников похода Всеволода Ольговича киевского в Галичину (ПСРЛ, т. XXV, стр.36). В Эрмитажном списке дано чтение: «князь Лятскый», аналогичнов Воскресенской летописи. В Ипатьевской он не назван зятем, но имя у него другое: «Володислав лядьский князь» (ПСРЛ, т. II, стб. 315). Издатели свода 1479 г. остались в нерешительности, считать ли его Всеславом русским князем Литвы или Володисл'авом польским королем (ПСРЛ* т. XXV, стр. 407). Второму допущению явно противоречит текст под 1146 г., где Всеволод использует «Володислава, зятя своего» для дипло­матических поручений на Руси (там же, стр. 37; в Ипатьевской летописи этого известия нет). Да и западные генеалогии (насколько можно судить по работам О. Бальзера и Н. Баумгартена) ничего не знают о подобном родстве. По общему контексту известий 1144 и 1146 гг., и Всеслав и Во­лодислав (если это не одно лицо) русские князья. Впрочем, зятем Всеволода был Болеслав, князь силезский (N. В a u m g а г t е щ, t. IV, № 25, р. 18-19).

[103] ПСРЛ, т. II, стб. 702. Не касаюсь сообщения летописи о нападе­нии пруссов на Польшу в 1149 г. (ПСРЛ, т. II, стб. 385, 387).

121 а «Слово о полку Игореве». М.Л., 1950, стр. 23.

[104] А. В. Соловье в 3, стр. 80, 100-103.

[105] Локализацию области Денове Дейнове см. А. К a m i n s k ii, str. 32-36.

[106] M. Stryjkowski. Kronika Polska, Litewska, zmodzka etc.,

[107]t. I, str. 202.

[108] ПСРЛ, т. II, стб. 751; см. также известие о разгроме Владимиром пинским, которого оставили «стеречи земле от ятвязь», силами берестьян и угровчан, литовского отряда под Берестьем (там же, стб. 754, ср. так­же стб. 792).

126 Там же, стб. 776.

[109] ПСРЛ, т. II, стб. 810-813.

[110] Там же, стб. 827-828.

[111] Там же, стб. 831-836.

180 Там же, стб. 799-800.

[113] Там же, стб. 808.

[114] Там же, стб. 870.

[115] Там же, стб. 870-871.

[116] ПСРЛ, т. II, стб. 813, 835-836.

[117] Там же, стб. 811.

138 Там же, стб. 800.

187 Там же, стб. 833; см. то же о литовцах (стб. 798).

[120] Там же, стб. 831.

[121] Там же, стб. 834.

[122] Там же, стб. 834; ср. стб. 812.

[123] Там же, стб. 812.

[124] Там же, стб. 721.

[125] Здесь действовал, «велико убийство творяще», со своим войском Хвал Рюшкович (там же, стб. 840); не случайно Ростислав Михайлович черниговский, правя в Галиче, организовал большой поход на Литву (там же, стб. 777). И позднее путь из Вла­димира в Брянск лежал «в земли ратной» (там же, стб. 874).

[126] Во время похода на ятвягов русские войска освободили «многи крестьяны от пленения» (ПСРЛ, т. II, стб. 813).

[127] ПСРЛ, т. II, стб. 835.

[128] Там же, стб. 811.

[129] Там же, стб. 818.

[130] Там же, стб. 812.

[131] ПСРЛ, т. II, стб. 812.

[132] Там же, стб. 813.

[133] Там же, стб. 813; ср. стб. 877 («проуси же и Бортеве»),

[134] Там же, стб. 735-736.

[135] Там же, стб. 721.

[136]Там же, стб. 797-798.

[137]Там же, стб. 798.

[138] Там же, стб. 815-820.

[139] Там же, стб. 830-831.

[140] Там же, стб. 838-840.3 В. Т. Пашуто

[141] ПСРЛ, т. II, стб. 822.

[142] Там же, стб. 847.

[143] Там же, стб. 739, 776, 801, 805.

[144] Там же, стб. 838.

[145] Там же, стб. 818.

[146] Там же, стб. 819.

[147] Там же, стб. 838-840; о Новогородке см. также стб. 776.

[148] Там же, стб. 815.

[149] ПСРЛ, т. II, стб. 859.

[150] Там же, стб. 846-847.

[151] Там же, стб. 847-848.

[152] Там же, стб. 848.

[153] Там же, стб. 847.

[154] Там же, стб. 855-856.

[155] ПСРЛ, т. II, стб. 871-874.

[156] Там же, стб. 911.

[157] Там же, стб. 874-875.

[158] Там же, стб. 876-878.

[159] «Бог» явная вставка. Язычники-ятвяги, конечно, обращались только к князю.

[160] ПСРЛ, т. II, стб. 879.

[161] Там же, стб. 888-889, 890, 891.

[162] Там же, стб. 891.

[163] Там же, стб. 897.

[164] Там же, стб. 933 (он, действительно, сохранил мир с Литвой).

[165] В. Т. П а ш у т о 2, стр. 113-121.

[166] ВИ, 1951, №8, стр. 134 (подчеркнуто мною.В. П.).

[167] «Советская книга», 1951, №1, стр. 87 (подчеркнуто мною.-

[168] ПСРЛ, т. II, стб. 858.

[169] Там же, стб. 860.

[170] ПСРЛ, т. II, стб. 861.

[171] Там же, стб. 868. Стиль этой летописи оказал влияние и на ли­тературную манеру составителя волынского свода. Ср. И. П. Е р ем и н 3, стр. 105.

[172] ПСРЛ, т. II, стб. 861.

[173] Там же, стб. 862.

[174] Там же, стб. 864.

[175] ПСРЛ, т. II, стб. 830-831.

[176] Там же, стб. 858-859.

[177] ПСРЛ, т. II, стб. 869.

[178] Там же, стб. 871.

[179] Там же, стб. 878. Люблин и позднее опасался литовских похо­дов (см. там же, стб. 910).

[180] ПСРЛ, т. II, стб. 875.

[181] Там же, стб. 859. Монастырское происхождение летописи за­крывает путь к обнаружению в ней влияния литовского языка.

[182] ПСРЛ, т. I, вв. 1-2, Л. 1926-1927.

[183] Издан в виде вариантов к Лаврентьевской летописи (до 1206 г.), а с 1205-1419 гг., под названием Суздальской, в виде дополнения к ней. ПСРЛ, т. I, в. 3, Л. 1928.

[184] А. А. Ш а х м а т о в 3, стр. 365; А. Н. Н а с о и о bi, стр. 125128; А. Н. Насоновг, стр. 766-769; ср. М. Д. Приселков 2, стр.57-110; Д. С. Лихачевх, стр. 268-288, 427-431, 433-437, 456-457. Мы счи­таем целесообразным рассматривать литовские известия не только сами по себе, но и в рамках дошедших сводов в той мере, в какой это позволяет сделать современное состояние летописного источниковедения. В ряде случаев мы оговариваем свои расхождения с другими авторами во взхшядах на ту или иную летопись; менее изученные летописи мы использу­ем, оценивая их идеологию в целом и под углом зрения литовско-русских отношений в частности.

[185] М. Д. Приселкова, стр. 100-101; мы не касаемся здесь ошибочных идей автора о византийском влиянии на идеологический смысл владимиро-суздальского летописания, так как говорили об этом в другом месте. См. В. Т. Пашутог, стр. 133; ср. нашу рецензию на труд М. Д. Приселкова «Троицкая летопись». ВИ, 1950, № И, стр. 145148.

[186] Г1СРЛ, т. I, в. 2, стб. 447-448.

[187] ПРП, в. 2, стр. 63,80. О большом влиянии Ярослава Всеволодо­вича в Смоленске см. НПЛ, стр. 67 (1228 г.).

[188] Подобный тон в отношении Литвы отмечаем и в Летописце Переяславля-Суздальского начала XIII в.: «Литва, испръва исконнии данниди и конокоръмци» (Летописец Переяславля-Суздальского, стр. 2).

[189] «Мстиславича... внука Романа Ростиславича» добавлено в Воскресенской летописи, т. VII, стр. 144; ср. ПСРЛ, т. XV, стр. 373: «смолнян бороня», «шурина своего... внука Романа Мьстиславича»; ср. там же, стр. 360.

[190] ПСРЛ, т. I, в. 2, стб. 469.

[191] «Московьский» см. НЛ, 1, стр. 230 (под 1249 г.); «бишася князи Рустии с Литвою и одолеша» ПСРЛ, т. XV, стр. 395.

[192] «на Поротве» HIVJI, 1, стр. 230, т. е. в районе, где некогда были поселены галинды; ср. ПСРЛ, т. I, в. 3, стб. 523. Прочие литовские из­вестия Академического спискапод 1210, 1222, 1235 («Вьет» это У свят), 1237, 1248 гг.тоже не оригинальны, восходят к новгородской традиции.

[193] А. Н. Н а с о н о в в, стр. 193-194.

[194] ПСРЛ, т. I, в. 2, стб. 483. Для наших целей безразлично, относить ли это известие к тверскому своду, как думал А. Н. Н а с о н о в 2, стр. 766, или нет, как думал М. Д. П р и с е л к о ва, стр. 106-107.

[195] Троицкая летопись, реконструкция М. Д. Приселкова, стр. 332-333.

[196] Там же, стр. 344-345; «преподобный епископ Андрей Тферскый, оставя свою епископию, иде в монастырь» ПСРЛ, т. XV, в. I, стб 36 (28 марта 6824 г.); о его смерти «во своем ему монастыре на Шоши» св. богородицы и погребении в Твери у св. Спаса в 1323 г. ПСРЛ, т. XV, стр. 414; т. XV, в. I, стб. 42. Его упоминание там же, стб. 36.

[197] А. Н. Н а с о н о в 2, стр. 765.

[198] ПСРЛ, т. XV, стр. 414; т. XV, в. I, стб. 41.

[199] ВИ, 1952, № 2, стр. 63-64.

[200] НПЛ, стр. 15-100.

[201] Д. С. Лихаче вх, стр. 197-215, 440-442; ср. Е. Ю. П е рф е ц ь к и й 2, стр. 1-18; этот автор сделал любопытные наблюдения над тенденциозностью архиепископского летописания, но нельзя признать удачной его попытку выделить новгородскую княжескую летопись XII в. О возможном участии в летописании Юрьева монастыря см. И. М. Тро­цкий!, стр. 337-362.

[202] НПЛ, стр. 103-427.

[203] Д. С. Лихачеву стр. 443-444.

[204] ПСРЛ, т. IV, ч. I, вв. 1-3.

[205] ПСРЛ, т. V, в. I (до 1255 г.). Л., 1925; далее по изд. ПСРЛ, т. V (до 1471 г.). СПб., 1851 и т. VI (до 1509 г.). СПб., 1853.

[206] Д. С. Лихачев стр. 312-313, 445-450.

[207] М. Д. Приселкова, стр. 150.

[208] Д. С. Лихаче в ь стр. 315.

[209] Там же, стр. 312, 315.

[210] Там же, стр. 317.

[211] См. ниже, стр. 136.

[212] НПЛ, стр. 413.

[213] Там же, стр. 424.

[214] Там же, стр. 376, ср. стр. 75, 287, см. В. Т. П а ш у т о 2, стр. 56.

[215] НПЛ, стр. 395.

[216] Там же, стр. 346.

[217] Там же, стр. 424.

[218] Там же, стр. 406.

[219] Там же, стр. 417.

[220] Там же, стр. 421.

[221] НПЛ, стр. 37, 227.

[222] Там же, стр. 52.

[223] В. Т. Пашуто 5, стр. 138-139.

[224] НПЛ, стр. 74, 285 (под 1237 г.); ШУЛ, 1, стр. 215.

[225] ПСРЛ, т. I, в. 2, стб. 403-404 (о смоленско-новгородском по­ходе на Полоцк и мире на «сумежье»).

[226] НПЛ, стр. 40, 230; Н1УЛ, 1, стр. 174. 853 НПЛ, стр. 44.

[227] В. Т. Пашуто

[228] Там же, стр. 45, 239.

[229] HIVJI, 1, стр. 179.

357 НПЛ, стр. 51, 249; Н1УЛ, 1, стр. 182.

[231] НПЛ, стр. 59, 261.

[232] Там же, стр. 61, 263; Н1УЛ, 1 , стр. 200.

[233] НПЛ, стр. 78; 295; ср. Н1УЛ, 1, стр. 227 («Немци с Чюдью н Лит­ва»).

[234] НПЛ, стр. 61, 263.

[235] Там же, стр. 61, 264.

[236] НПЛ, стр. 73, 283-284; Н1УЛ, 1, стр. 214.

[237] НПЛ, стр. 77, ср. 289 («городець»).

[238] Там же.

[239] ПСРЛ, т. I, в. 1, стб. 469, ср. т. VII, стр. 144.

[240] НПЛ, стр. 79, 304; ШУЛ, 1 (под 1246 г.), стр. 229.

[241] НПЛ, стр. 80, 307; Н1УЛ, 1, стр. 230.

[242] НПЛ, стр. 82, 310; Н1УЛ, 1, стр. 232.

[243] НПЛ, стр. 83, 311 (под 1263 г.). В отличие от Волынской, Нов­городская летопись лишь кратко упоминает о татаро-монгольском наше­ствии на Литву: зимой 1258 г. «взяша Татарове всю землю Литовьскую, а самех избиша» (НПЛ, стр. 82, 310; ШУЛ, 1, стр. 232).

[244] Там же, стр. 84.

[245] ПСРЛ, т. И, стб. 822.

[246] ПСРЛ, т. II, стб. 860-861.

[247] НПЛ, стр. 84.

[248] Там же, стр. 85.

[249] ПСРЛ, т. II, стб. 861.

[250] НПЛ, стр. 85.

[251] Там же.

[252] НПЛ, стр. 85-86, 329.

[253] Там же, стр. 89, 321; НШ1, 1, 240: Августа.

[254] НПЛ, стр. 324; чтение «двор» см. Н1УЛ, 1, стр. 244.

[255] НПЛ, стр. 90.

[256] Там же, стр. 328.

[257] НПЛ, стр. 326; Ловать названа в Н1УЛ, 1, стр. 246; НПЛ, стр. 339 (по списку Т).

[258] НПЛ, стр. 347 (Литва воевала Новоторжскую волость «на миру», а Иван Калита отправил войско и «пожже городке литовьскыи Осечен и Рясну и иных городков много»).

[259] НПЛ, стр. 97, 339; ср. НПШ, 1, стр. 259; ПЛ, в. I, стр. 16; в. II, стр. 22; ГВНиП, №37, стр. 65-66.

[260] НПЛ, стр. 98, 341.

[261] ГВНиП, № 14, стр. 26-28.

[262] НПЛ, стр. 98, 341; ср. ПЛ, в. I, стр. 17 (под 1327 г.).

[263] НПЛ, стр. 342; НПШ, 1, стр. 263.

[264] Н1УЛ, 1, стр. 263; НПЛ, стр. 342-343.

[265] НИ Л, стр. 99.

[266] Там же, стр. 343.

[267] Н1УЛ, 1, стр. 263-264.

[268] НПЛ, стр. 343; Н1УЛ, 1, стр. 264; ср. ПЛ, в. Т, стр. 17 (под 1327 г.).

[269] НПЛ, стр. 344.

[270] HIVJ1, 1, стр. 264.

[271] Там же.

[272] НПЛ, стр. 346, ср. стр. 347-348.

[273] Там же, стр. 350, Ср. ПЛ, в. I, стр. 17-18. О проклятье новго­родского архиепископа тут, понятно, умалчивается.

[274] НПЛ, стр. 346, ср. Н1УЛ, 1, стр. 265. Здесь ясно сказано -

[275] приехал на пригороды, «что ему рекли в Литве».

[276] НПЛ, стр. 349. Там же, стр. 353. А. Н. Насонове, стр. 292-294; ср. стр. 256, 268, 271-272; Д. G. Лихачеву стр. 460-465; ср. Н. Н. Масленников ах, стр. 167 и сл.

[277] ПЛ, в. I, стр. 3-73.

810 Мне представляется, что смоленско-литовские известия псков­ских летописей не обязательно должны быть возводимы к особому пись­менному источнику. Они могли возникнуть на основе устной, в част­ности, купеческой информации (см., например, под 1343, 1403 гг.). Эко­номические связи Пскова с Полоцком и Смоленском были тесными. Лю­бопытно, что в случае конфликтов с Литвой псковичи предпринимали походы на Полоцк (1352, 1360, 1406 гг.).

[279] ПЛ, в. I, стр. 74-112. ПЛ, в. II, стр. 78-250.

[280] ПЛ, в. I, стр. 58, 61, 63.

[281] Там же, стр. 10-11.

[282] 318 Там же, стр. 28.

[283] ПЛ, в. II, стр. 32.

[284] ПЛ, в. I, стр. 30; в. II, стр. 33.

[285] ПЛ, в. II, стр. 34.

[286] ПЛ, в. I, стр. 28.

[287] Там же, стр. 33.

[288] Там же, стр. 94.

[289] Там же, стр. 3-5.

[290] ПЛ, в. II, стр. 16-18.

[291] Ср. в своде 1567 г. Там же, стр. 82-87. О Довмонте см. также ПЛ, в. I, стр. 30 (под 1407 г.).

[292] Там же.

[293] ПЛ, в. И, стр. 77 (по Архивен. 2 сп.). Известия под 1217 и 1222 гг. здесь не оригинальны, а восходят к Новгородской летописи.

[294] ПЛ, в I, стр. 15; в более позднем своде снято упоминание о исков«ком посольстве в Литву («богови тако устроивпно, приспе князь Давыд» ПЛ, в. И, стр. 23; ср. там же, стр. 89).

[295] ПЛ, в. I, стр. 16.

[296] Там же, стр. 17, ср. в. И, стр. 23.

[297] НПЛ, стр. 354.

[298] ПЛ, в. I, стр. 18.

[299] Там же, стр. 19; ср. в. II, стр. 25, 95.

[300] ПЛ, в. I, стр. 21, ср. в. II, стр. 27, 99.

[301] ПЛ, в. I, стр. 58.

[302] Там же, стр. 65.

[303] ПЛ, в. I, стр. 68; ср. ПЛ, в. II, стр. 52.

[304] ПЛ, в. II, стр. 56.

[305] Там же, стр. 49.

[306] ПЛ, в. I, стр. 38.

[307] Там же, стр. 96.

[308] М.Д. Приселко В2, стр. 113; ср. Д. С. JI и х а ч е вь стр. 2.93.

[309] М. Д. П р и с е л к о В2, стр. 117, 120, 124.

[310] Там же, стр. 128-142; ср. Д. С. Л и х а ч е в ь стр. 296-297.

[311] ВИ, 1950, №11, стр. 147-148.

[312] Д. С. Л и х а ч е в стр. 299-301.

[313] М. А. Ю ч aci, стр. 7; ср. М. А.Ю ч а с 2, стр. 50-75; ср.М.А.Ючас 3, о,стр. 69-82.

[314] Троицкая летопись, стр. 402.

[315] Там же, стр. 402.

[316] Там же, стр. 357.

[317] Там же, стр. 361.

[318] ПСРЛ, т. XVIII, стр. 72; ср. Троицкая летопись, стр. 328. 5 В. Т. Пашуто

[319] ПСРЛ, т. XVIII, стр. 81.

[320] М. Д. Присел к ОВ2, стр. 176-186; Д. С. Л и х а ч е в

стр. 469-471.

[322] ПСРЛ, т. XXV, стр. 177.

357 См. также М. Д. Приселкова, стр. 184-186. 368 Подробный обзор историографии вопроса см. Т. Сущицькийг, стр. 1-54.

[323] М. Д. П р и с е л к о В2, стр. 155 и сл.; М. Д. П р и с е л к о в 3, стр. 20-21; ср. Т. С у щ и ц ь к и й 2, стр. 120 и сл.

[324] Кроме того, этот, свод получил отражение в так называемой «Ле­тописи Авраамки» (ПСРЛ, т. XVI).

[325] М. А. Ю ч а С2, стр. 42 и сл.

[326] М. Н е 1 1 m a n n 4, S. 163

[327] ПСРЛ, т. XVII, стб. 46.

[328] ПСРЛ, т. XVII, стб. 48. Там же, стб. 49. Там же, стб. 50; ср. ПСРЛ, т. XVI, стб. 149.

[329] Там же, стб. 64.

[330] Там же.

[331] Там же, стб. 68-69.

[332] ПСРЛ, т. XVII, стб. 73.

[333] Там же, стб. 74.

[334] ПСРЛ, т. XVI, стб. 72.

[335] Там же, стб. 76.

[336] Текстологический разбор см. Т. Су щицьк ийг, стр. 167-223.

[337] Ср. Д. Б а г а л i йг, стр. 126-127.

370 ПСРЛ, т. XVII, стб. 228.

880 ПСРЛ, т. XVII, стб. 230.

[340] Там же, стб. 231.

[341] Там же, стб. 232.

[342] Там же, стб. 233.

884 Мы до сих пор имен не приводили, ибо они либо произвольно выбраны из Волынской летописи, либо сочинены; хитроумные «генеало­гии», лежащие в основе этой части «Летописца», см. у Т. Сущицькогог, ч. И, стр. 173-178.

[344] См. Д. С. JI и х а ч е bi, стр. 472-474; В. В. JI а п т е bi, стр. 165-239; ср. С. А. Левин ai, стр. 375-379; ср. С. А. Левин а 2, стр. 689-705.

[345] Подробнее см. К. С h о d у n i с k i 4, str. 543-560; ср. С. А. Л е в и н аг, стр*. 704.

898 ПСРЛ, т. XVII, стб. 573 и сл.

894 Там же, стб. 413-416, ср. стб. 589-592. Трудно сказать, чем руководствовались А. А. Шахматов и С. А. Птапшцкий, помещая вразброс в томе литовско-русских летописей антилитовские памфлеты.

[348] ПСРЛ, т. XVII, стб. 413. Аналогичные домыслы о происхожде­нии Гедимина, с политической целью скомпрометировать род Ягеллонов, находим и в сочинениях хронистов немецкого "Ордена мемо­риале начала XV в. (см. К. Chodynicki 3, str. 389 и сл.; ср. так­же К. Chodynicki 7, str. 173-190).

[349] ПСРЛ, т. XVII, стб. 414.

[350] Там же, стб. 415.

[351] Там же, стб. 603.

[352] Там же, стб. 593-600; т. VII, стр. 253-256.

[353] Ср. интересную работу Р. Дмитриева!, стр. 86-88, 98-99, где начато изучение литовской темы в публицистике XVI в. Об использовании дипломатами правительства Ивана Грозного этих аргу­ментов «от истории» см. Р. Ю. Випперх, стр. 108.

[354] Ср. ПСРЛ, т. X, стр. 192.

[355] См. об этом К. Chodynicki 3, str. 397 и сл.; Р. Д м и т р и е в a, стр. 130 и сл., 146. Любопытно, что не только Рюрика от рода -«римска царя Августа» (стр. 162) стали выводить из Пруссии, но, позд­нее, там же нашли корень династии Романовых, возведя ее к неизвест­ному источникам Гландосу Камбиле, якобы сыну Диване, одного из вождей прусского восстания 1260 г. Гландос будто бы покинул родину и ушел на Русь. Эта легенда была подновлена в связи с празднованием «трехсотлетия дома Романовых» (см. В. К. Трутовский. Проис­хождение предков рода Романовых. В кн.: «Летописный и лицевой из­борник дома Романовых», М., 1913, стр. 21, 71, 81 и др.).

Дофеодальным или предфеодальным периодом мы называем по­следний этап первобытно-общинной формации, когда налицо наследст­венная (в рамках семьи) собственность аллод на основе которого происходит становление собственности феодальной и развитие полити­ческой власти растущих собственников земли. Последние действуют пока что в границах бывших племенных территорий, где сохраняются многочисленные черты патриархально-общинного строя. Идет процесс феодализации, но формирование сословий феодалов и крестьян еще не завершилось расколом общества на классы и слиянием разнообразных институтов господства местной знати в органы власти и управления раннефеодального государства.

2 См. A. Stender-Petersem, р. 165 и сл.

3 А. V u g i n i с hi, pp. 324-339.

4 G. V e r n a d s k yx, pp. 3-14.

pp. 15-23. Пруссы по языку относятся к литовско-прусско-летской группе. См. G. G е г и 11 i si, SS. 44-51.

[360] См. «Гомер», перевод В. Вересаева. М., 1953, песнь XV, ст. 453460. Геродот слышал, что янтарь добывают на Эридане, но не поверил этому: «О западных окраинах Европы,говорит он,не могу сказать ничего достоверного, ибо я не допускаю существования реки, которую варвары называют Эриданом, которая будто бы впадает в Северное море, и от которой, как говорят, приходит янтарь... Во-первых, самое название Эридана, сочинепное каким-нибудь поэтом, обличает эллинское, а не варварское его происхождение; во-вторых, не взирая на все мои усилия, я не могу найти ни одного очевидца, который засвидетельствовал бы, что по ту сторону Европы есть еще море. Во всяком случае олово и янтарь приходят к нам из окраины». Геродот, III, 115; см. А. Сапунов стр. 13-14. Эридан отождествляют с Рудоном Птолемея, т. е. с Неманом.См. А. Д. У д а л ь ц о B2, ст}э. 6.

[361] Страбон. География, кн. IV, 5. Р I i n i i naturalis historia, IV, 94-95, XXXVII, 35, 39. См. также N. В u s с hi, S. 192-194.

[362] См. P. К J i га a S2, str. 19 и сл.

® Y. 1 д t о i) i e w i с z?, str. 123 и сл.

6 в. Т. Пашуто

21 К. Кбгпег. Einleitung in das Studium des Angelsachsischfn,

[364] Р omponi i Melae De situ Orbis, Lipsiae, 1831, lib. Ill, cap. 6, p. 63.

[365] Корнелий Тацит. Германия, изд. В. И. Модестов, гл. 45-46, стр. 63--64.

[366] Справки по литературе вопроса см. Tacitus. Germania, ed. W. Reeb, Leipzig Berlin, 1930.

[367] Корнелий Тацит, гл. 26.

ку, принятую у свободных свевов, следует из гл. 38; ср., что марсинги и буры, по мнению Тацита, «языком и одеждой напоминают свевов» (там же, гл. 43).

[369] Там же, гл. 41; ср. zML, т. I, str. 5-33.

[370] Там же, гл. 46; см. А. Д. У д а л ь д о вг, стр. 8.

[371] А. Д. Удальцов, стр. 50.

[372] Клавдий Птолемей. География, III, кн. 5, §9. Послед нее издание «Вестник древней истории», № 2, 1948, стр. 236-237;см-. А. Д. У д а л ь ц о Bi, стр. 43, 50; см. также А. Яс1нск1 2, стр. 210.

[373] I о г d а п. De Getarum, ed. J. P. Migne, cap. XXIII, p. 1255; см. П. H. Третьякова, стр. 146-147.

[374] Подробнее см. В. Т. И а ш у т о 4, стр. 8-И.

83

[375] Н. G. V о i g ti, SS. 149-152.

[376] Ibidem, S. 172.

[377] Н. G. Y oi gt b S. 157.

[378] См. Н. G. V о i g t 3, SS. 145-149.

[379] Annales Quedlinburgenses, ad ann. 1009 MGH SS, t. Ill, p. 80.

[380] H. G. Voigt 3, SS. 129-131.

[381] В так называемой второй редакции (Passio s. Adalberti mortiris, около 1015 г.) говорится, что Войцех приблизился к замку Колинун (urbi quoque Cholinun appropinquans), но его не впустил «городской, стражник» (urbanus custos), которым распоряжался местный primas >{Н. G. V о i g t 3, SS. 444-450; MPH, t. I, p. 151 и сл.).

[382] Adamus Bremensis Gesta Hammaburgensis, I, с. IV, 18; о том, что в Бирку приходили корабли славян и самбов, см. ibid., I, с. I, 62; II, 19.

[383] МРН, t. I, р. 478; ср. В. Б. Антонове ч х, стр. И; Н. L о лу­па i an s k i2, t. I, str. 397, przyp. I.

[384] См. X. A. M о о p a 4, стр. 110 и др.; ср. В. Т. Пашут о 4, стр. 12-14. О сходстве материальной культуры пруссов и литовцев см. X. A. Moopai, стр. 34 и сл.

[385] Ein deutsch-preufiisches Vokabularium aus dem Anfange des 15. Jahrhunderts, ed. Nesselmann, SS. 465 и сл.; см. также К. L о h m е уе Г1, SS. 49-52; ср. В. М а г t i п yi, SS. 336-346.

[386] См. A. Bezzenbergeri, S. 385; ср. сообщение Альберика (SRP, t. I, р. 214) и упоминание прусского kunic в эпосе XIII в. (В it е г о 1 f und D i е 11 е i b, v. 3976).

[387] PU, Bd. I-III, Konigsberg, 1882-1944.

[388] PU, Ii № 218, SS. 158-165. С того же экземпляра договор был издан в Codex Diplomaticus Warmiensis, Bd. I, ed. K. P. Woellcy und J. M. Saage, № 19, pp. 28-41; по копии XVI в. он был опубликован в Codex Diplomaticus Pomeraniae, Bd. I, ed. F. Dreger, Stettin, 1748, № 191.

[389] Это справедливо отметено Г. Ловмяньским в специальном обзоре историографии древних пруссов Н. Lowmi anslci 8, str. 2-3, 18.

[390] L. В а с z k oi, В. I, SS. 236-239, 269-278.

[391] J. V о i g t , Bd. II, S. 620.

[392] A. L. E w a 1 di, В. II, S. 232 и сл.

[393] Предела апологии Ордена достиг, пожалуй, М. Тумлер, согласно мнению которого Христбургский договор стал возможен потому, что «со всех сторон господствовало возвышающее душу миролюбие и едино­душное стремление установить справедливое и упорядоченное правление под руководством Ордена. Таким образом этот мирный документ, не­смотря на различные немаловажные недостатки, есть поистине Magna Charta» (М. Т u m 1 е ri, S. 271; в приложении к этой книге помещен перевод договора на немецкий язык.-Ibid., SS. 595-602); см. В. Т. П аш у т 07, стр. 54 и сл.

[394] Эта работа проникнута стремлением оправдать курию, предста­вить ее как силу, сдерживающую неумеренные жестокости Ордена (см. S. К u j о ti, str. 704). Но даже собранный автором материал характери­зует не только Григория IX, но и Иннокентия IV как ревностных покро­вителей Ордена (см. S. К u j о ti, str. 724, 739, пр. I и др.).

[395] W. М a n'n h а г d t b

[396] См. zML, t. I, str. 88-97.

[397] F. В u j a ki, str. 28-43.

[398] А. В r u с k n e r 5, SS. 506-539.

[399] П. И. П а к a p к л и c 5, стр. 19-20; ср. P. Р a k а г к 1 i s 4, pp. 238-242. В приложении к этой книге помещен перевод Христбургского договора на литовский язык. Ранее обзор договора дал J. J о п у n a Si, sk. 459-464.

[400] В. Н. Перцевз, стр. 348, 354, 375.

[401] LU, I, № 103, 104, 105, 405.

[402] Ibid., № 169, 285, 490.

[403] Ibid., № 430.

PU, Hi, № 418.

[405] PD, 111,14: «Et secundam pacta et libertates, que ipsis tunc dabantur, alii neophiti postea regebatur»; cp. ibid., Ill, 67.

[406] О роли цистерцианцев и доминиканцев (которые в 1230 г. полу­чили автономный миссионерский район в Помезании) в подготовке наступления ца землю пруссов см. Т. М a n t е u f f е U, str. 165 и сл. См. также В. Н. П е р ц а у 2, стр. 93 и сл

[407] См. W. Polkowska-Markowskai, str. 145-210.

[408] W. К е t г z у n s k i 4, S. 64; cp. S. К u i о t x, str. 503-647.

82 PD, III, 11-14.

[410] Ibid., Ill, 15-17.

[411] Ibid., Ill, 19-26.

[412] PU, I, 1, № 134 (док. Григория IX от И апреля 1240 г.).

86 Codex Diplomaticus Prussicus, t. I, ed. J. Voigt, № 41.'

[414] PU, Ii, № 160 (булла Иннокентия IV от 1 февраля 1245 г.), •ср. № 161-162.

[415] PD, III, 35.

[416] Ibid., Ill, 40, 44.

[417] Ibid., Ill, 40.

[418] Ibid., Ill, 45.

и Cm. PU, Ii, № 84 (1231 г.), № 95 (1233 г.).

[420] Ibid., I, 1, № 172, cp. № 173.

[421] Ibid., I, 1, № 160, cp. № 162.

[422] В. П а ш у т 02, стр. 244 и сл.

[423] Ср. PU, I, 1 № 174 (1245 г.). Ср. W. Mannhard t b SS. 20-21. Автор этой работы (написанной еще в 70-х годах XIX в.) справедливо от­метил роль Помезании в переговорах с курией и Орденом. Эта роль под­черкнута и ее упоминанием в конце Христбургского договора. Однако он ошибался, полагая, что пруссы восстали лишь во имя соблюдения Орденом тех прав, которые им сллила курия. Целью пруссов была пол­ная свобода, а принятие у< л о i договора вынужденный компро­мисс, на который пошли прусские, прежде всего помезанские, представи­тели нобили.

[424] PU, I, 1, № 213 (24 ноября 1248 г.).

7 в. Т. Пашуто

[425] О конфедерации см. подробнее часть III, раздел первый, § 4.

[426] См. В. Т. Пашут о 4, стр. 36 и сл.

[427] См. А. И. Н е у с ы х и щ, стр. 34-35.

[428] В. Т. П а ш у т о 4, стр. 39-41. Щ

[429] См. договор 1272 г. земгаллов с Орденом, заключенный от имени «eldesten des landes» (LU, I, № 430), ср. упоминание «совета старейших» в договоре 1241 г. сааремасцев с Орденом (LU, I, № 169).

[430] См. также В. Т. П а ш у т о 4, стр. 48-52.

[431] См. П. 3. К у л и к а у с к а с 5, стр. 36-46; П. 3. К у л и к а ус к а с 4, стр. 92-107; ср. Ф. Д. Г у р е в и ч 4, стр. 13-22.

[432] Так этот вопрос трактуется и в археологии см. Р. Кулиж а у с к и е н е 2, стр. 108-122.

[433] W. М a n n h а г d ti, S. 90.

[434] PD, III, 5, pp. 53-54.

[435] W. M a n n h а г d ti, SS. 46-47.

[436] Б. Д. Г р е к о в 3, стр. 386.

[437] В толковании этимологии слов, означающих божества, и в понима­нии функций последних исследователи не единодушны. См. W. М а п пhardti, SS. 49-68; ZML, t. I, pp. 126-152; cp. A. Briickner 5, SS. 506-539. Ср. Э. Вольте р ь стр. 173-179; П. И. П p e й с 2, стр. 32-34.

[438] ПСРЛ, т. II, стб. 817.

[439] Э. Вольтер!, стр. 173-179.

[440] W. М a n n h а г d ti, S. 45 и сл. Термин «тулиссон» автор воз­водит к славянскому, польскому luliczyne утешитель; а в термине «лигашон» видит его прусский синоним; ср. В. Н. Перце вз, стр. 365.

[441] ПСРЛ, т. II, стб. 799. Ср. заявление Довможта:. «кобь ми не дасть с вами поити» (там же, стб. 860).

[442] См. Scharaf al-Zaman Tahir Marvazi, ed. by V. Minorsky, London, 1942, pp. 35-36, 116-117.

[443] Mag. Adam Bremensis. Gesta Hammaburgensis Ecclesiae (pontificum, pp. 244-245, cp. p. 75.

[444] Helmoldi presbyteri Bozoviensis. Chronicon Slavorum, t. I, p. 5; см. T. Lewick ii, str. 58.

10* В. Т. П а ш у т о 4, стр. 41-43.

[446] Ср. А. И. Неусыхи щ, стр. 158.

[447] Об одном исключении см. PD, III, 190.

[448] Пользуюсь случаем, чтобы поблагодарить моих коллег Ю. Жюгжду, К. Яблоискиса, Ю. Юргиииса и М. Ючаса-за их ценные замечания, высказанные при обсуждении этюда о Кишпоркском договоре в Институте истории АН Лит. ССР.

[449] Ф. Энгельс. Анти-Дюринг, стр. 295; его же. Происхождение семьи, частной собственности и государства, стр. 299.

[450] Посильге, ныне-Жулавка, Штумского повета.

[451] Пестлин, ныне Постолин, Штумского повета.

[452] Линкен, ныне-Линки, Штумского повета.

[453] Липпвдц, ныне Липич под Дзежгоныо.

[454] Каммерау, ныне Коморово, Штумского повета.

[455] Побурсе, ныне Побуже, Острудзского повета.

[456] Местоположение не установлено.

[457] Пренцлау, ныне Преславек, Квидзиньского повета.

[458] Ризенбург, ныне Прабуты, Суского повета.

[459] Ныне Кишпорк.

[460] Раудниц, ныне Рудзич, Суского повета.

1X7-122 о местоположении этих пунктов см. PU, Ii, SS. 162-163;

ср. S. Kujoti, str. 716,740-741; H.Lowmi anskia.t. II, str. 24-28.

Нынешнее местоположение вышеназванных пунктов см. в словаре

Б. Хойнацкого.

123 Домнау, ныне-Домново, Вартошицкого повета.

[466] См. PU, Ii, № 233 (док. от 18 марта 1250 г.).

[467] См. Н. П. Г р а ц и а н с к я й 2, стр. 72-81.

[468] Н. Lowmianskii, str. 299, 303, 328-329, 330; ср.. J. Jurg i n i Si, pp. 51-67.

[469] См. весьма интересное исследование M. X. Ш м и д е х е л ь м 1( стр. 233 и сл.; см. также стр. 210 и сл.; М. X. III м и д е х е л ь м 2, стр. 172-186. 8 в. Т. Пашуто

[470] Не рассматриваем вопроса об экономических правах немецких священников, так как он не имеет прямого отношения к истории общест­венного строя пруссов.

[471] Подробнее см. часть III, раздел первый.

[472] PU, 1 ь № 306 (1255 г.), ср. PU, Ь, № 84 и 140.

[473] И. Lowmianski 2, t. I, btr. 227-329.

[474] M. P о 1 1 а к о w n а ь str. 58-61, 124-127.

[475] R. Plumick e b S. 66.

[476] PU, Та, № 137; ср. № 314, 319, 381, 455 и др.; PU, Hi, № 224; PU, Нг, № 581 и др. О положении пруссов под властью Ордена см. П. И. П ак а р к л и с 2, стр. 361 и сл., 611 и сл.

[477] ри ; п 2> 140; ср. № 145, 148 (пожалованы за то, что были верны «in apostasia terrarum» 1260 г.).

[478] PU, II 3, № 733 (1330 г.); ibid., № 865 (1334 г.: dy gerichte der wege alleyne usgenomen; ср. В. Т. Пашуто 4, стр. 90-90); PU, IIIi, № 339 (1340 г.).

[479] См. PU, II 3, № 880 (1331-1335 гг.), ср. №799, 866. Строгого еди­нообразия не было см. PU, IIIi, № 390 (1341 г.)малые права и вер­гельд в 60 марок.

[480] R. Plumickei, SS. 33-34, 40; CDW, I, № 288 (так каралось убийство старосты); см. P. Р а к а г 1 i s 4, p. 122. Помезанской Правде известна кара в 8 марок за убийство бедного немца (ст. 18); вероятно, убийство бедного прусса каралось не выше, т. е. жизнь знатного нобиля ценилась более, чем в 7 раз выше жизни крестьянина. Для сравнения мо­жно учесть, что в начале XV в. лошадь стоила от 3 м., а корова от lVa м. и выше (CEV, № 570(1414 г.).

[481] Со. в грамоте 1280 г. пруссу Самбанго, которого ландмейстер прус­ский называет nobis amico, пожаловано iure hereditario и по мужской и по женской линии (si masculi поп essent affiniores, femine iure hereditario possidebunt)PU, I2, № 380; в массе же нобили могли в ту пору насле­довать лишь по прямой мужской линии.

[482] PU, t. I a, № 155.

[483] В грамоте 1301 г. Сандеру и другим прямо сказано, что жалуемые им земли прежде принадлежали крестьянам (ibid., № 781).

[484] Ibid., № 329; то же см. № 343 (1276 г.), 347 (1276 г.: «adir by eygener kost»), 350 (1276 г.), 369 (1279 г.: «von acker alzo vil, alz sy mogen geerbeyten»), 382(1280 г.); ср. № 387 (1281 г.; с указанием числа гакенов «еуп lant, alz vil sy mogen geerbeyten myt III hoken»).

[485] Ibid., № 173.

[486] Ibid., № 204.

[487] См. PU, IIIi, № 50 (1336 г.), 60 (1336 г.) и др.

[488] 1 гакен-11,2 га.

[489] В грамоте 1333 г.: et de custodia Litwinorum (PU, II 8, № 781).

[490] В. Т. Пашуто*. стр. 59, 151.

[491] PU, I 2, № 322 (1274 г.).

[492] Н. Lo wmi a n ski 2, t. I, str. 258-259; ср. R. Pliimickei, SS. 60-63.

156 [493] SU, № 46; R. Pliimickex, SS. 24-26. Ср. PU, I 2, № 262; в документе 1344 г. о предках Сенкете сказано, что они «nobiles feodales» (SU, № 343).

157 [494] PU, IIIi, № 202 (1338 г.), 255 (1339 г.), 282 (1335-1339 гг.).

[495] См. Czasopismo Prawno-Historyczne, t. VIII, 2. Poznan, 1956 str. 350-354.

[496] См. там же. К исследованию Помезанской Правды приступил и Ю/ Матушевскийвидный историк,польского права. Он нашел новые интересные аспекты исследования утраченных рукописей Правды, а также, основываясь на поправке В. Гейноша, высказал предположение о существовании права родового выкупа. См. его рецензию на мою книгу Studia zrodfoznawcze. Commentationes, № 2, Poznan, 1958, str.. 192-195.

[497] Свободные пруссы были хотя и привилегированной, но, как мы выше (см. стр. 119) видели, и по имущественному, и по общественному положению весьма неоднородной социальной группой. Такие очертания приобрело под немецкой юрисдикцией формирующееся в прусском об­ществе сословное неравенство. Отмеченное нами по Помезанской Правде неустойчивое положение значительной массы свободных (В. Т. П ашут о 4, стр. 44-45) постепенно вело к ущемлению их свобод, порождая острое недовольство: не случайно прусские свободные сыграли заметную роль в восстании 1525 г.

[498] PD, III, 7, 14, 84; NE, v. 24412.

[499] Ibid., Ill, 58, 63, 67, 68.

[500] 186 Ibid., Ill, 35, 62, 65, 128, 144, 151, 160, 169, 193, 281.

[501] На это обратил мое внимание и профессор Тартуского универ­ситета Л. И. Тиик, которому приношу благодарность и за ряд других ценных замечаний.

[502] В списке Y иное: «ab ein vnmundig man» (см. Приложение III).

[503] См. ст. 12 немецко-куршского договора 1267 г. (LU, t. I, № 405, р. 509).

[504] В. Т. П а ш у т о 4, стр. 143, ср. стр. 47 и сл.

178 Acten der Standetage Preussen, Bd I, S. 105 (1406 г. инструкция о челяди замковой).

[506] В. Т. П а ш у т о 4, стр. 12, ср. стр., 9, 98; W. Hejnosz. Указ. рец. Хочу отметить также некоторые неточности, вкравшиеся в текст «Помезании». Стр. 14, строка И сверху вместо Помезании и В армии должно быть: В армии и Натангии; там же в сн. 2 вместо S. 106 должно быть: S. 160; стр. 17, сн. 1, строка 13 сн. вместо 24-24 должно быть: 24-34; стр. 28, строка 5-6 сн. вместо heerschafft должно быть: herrschafft; стр. 31, строка 6 св. вместо 212 должно быть: 121; стр. 69, строка 14 св. вместо двенадцать должно быть одиннадцать; там же, строка 16 св. вместо трех должно быть: двух; етр.*103, строка 19 св. вместо семи должно быть: шести.

[507] CEV, р. 78 (1401 г.). В этом году «bestin bayorin» Жемайтии прибыли в Мариенбург и приняли там христианство (SRP, III, р. 240).

[508] См. ГЛ, стр. 1-67.

[509] См. ГЛ" стр. 58.

8 Там же, стр. 63; см. также Я. Я. 3 у т и ci, стр. 6-17.

[510] Там же, XXIX, 9.

[511] Там же, стр. 63, 466.

[512] Там же, XVI, 2.

[513] Там же, I, 5 (до 1201 г.).

[514] Там же, VI, 4.

[515] Там же, XVI, 8.

[516] Там же, XXII, 6 (1218 г.).

[517] Ср. ГЛ, I, 5 («весьма многих увели в рабство»).

[518] Там же, XIII, 4.

[519] Там же.

[520] Там же, VI, 4.

18 Там же, X, 8; XXIX, 3.

[522] Там же, XI, 6.

[523] Там же, XI, 2.

[524] Там же, XI, 2, ср. XI, 8.

[525] Там же, XVII, 2, 5.

[526] Там же, XVII, 3; VII, 8 (1203 г.).

[527] Там же, XVI, 2, стр. 152-153: «литовцы разбойники» (latrunculis Lethonum) ограбили рижских послов, шедших в Полоцк (1206 г.); о мире с Псковом (1211 г.) (XIV, 10).

[528] Там же, XIII, 1; XVIII, 3 (1214 г.). Ливов и латгалов рыцари во­дили на войну под страхом штрафа в 3 марки (это-немало) (XI, 5, XIV, 10).

[529] Там же, IX, 3-4, ср. VI, 4; XII, 2 (1207 г.); XXIII, 3 (1219 г.).

9 в. Т. Лягнуто

[530] ГЛ, VI, 4 (1201 г.); IX, I (1205 г.); XXIX, 1 (1225 г.); XI, 1 (1205 г.).

[531] Там же, X, 8; VIII, 1 (1204 г.); XIV. 5 (1210 г.).

[532] Там же, XXIII, 3-4 (1219 г.), ср. XXIII, 8.

[533] Там же, XIII, 4 (1209 г.), ср. XII, 1.

[534] Там же, XVII, 3; XVIII, 4.

[535] Там же, XVIII, 9.

[536] Там же, XIX, 10.

[537] Там же, XXV, 3.

[538] Там же, XXV, 2.

[539] Там же, XXIX, 9.

[540] ГЛ, XV, 7.

[541] Там же, I, 11; XIV, 3 и стр. 46'1. См. М. X. Ш м и д е х е л ь м 2, стр. 182, пр. 8.

[542] Там же, XXX, 1.

[543] Там же, XV, 3.

[544] Там же, XIX, 5.

[545] Там же, VII, 2.

[546] Там же, XV, 3

[547] Там же, II, 4; IV, 3, й стр. 462.

[548] Там же, IV, 6.

[549] Там же, IX, 3.

[550] Там же, II, 10.

[551] Там же, XI, 7.

[552] ГЛ, XVI, 2; XIV, 9; XV, 2.

[553] Там же, X, 15

[554] Там же.

[555] Там же, XXVI, 5-7 (1223 г.).

[556] Там же, XV, 7.

[557] Там же, XXIX, 3.

ГЛ, XV, 8; XXI, 2; XXV, 2; XX, 3; XXV, 2; XXV, 1 и стр. 455.

[559] Там же, IXi. Свельгате homo dives et prepotens; XVII, 6. Стексе dux et princeps; XIII 4; XVII 3Даугеруте potentior de Lethowia; XXV, 2.

[560] Там же, X, 8; XXI,2.

[561] Там же, VII, 5.

[562] Там же, X, 13 (1206 г.); ср. pars Cauponis (XI, 3), pars Dabrelis (XIV, 10).

[563] Там же, XV, 1.

[564] Там же, XV, 10 (1212 г.).

[565] Там же, XXI, 2 (1217 г.).

[566] Там же, XV, 7.

84 Там же, XVIII, 7.

[568] Там же, XXI, 3.

[569] Там же, XXI, 5.

[570] На Сааремаа в заложники брали сыновей людей знатных (nobilium). Там же, XXX, 5.

[571] Исследование этого вопроса см. X. А. М о о р а 6, стр. 135 и сл.; М. X. Шмидехель м 2, стр. 178 и сл.

[572] LR, S.63, vv. 2705-2714: «Man sagefc von dingen, die geschehen; // als wie von anderen hdren jehen // ouch ist uns alien vil wol kunt, // daft sprichet mancher menschen munt // von dingen, die in sint bekant // waB wunders da zfi Nieflant//geschehen ist, solde ich efi s'agen,//ein wagen muste daB bermiit tragen, //solde man i8 allefi schriben an, //waB got wun­ders hat getan». Cp. Z Ivinskis 6, SS. 299-302.

[573] LR, S. 154, VV. 6713-6714; «wa der orden ist gegeben//do halden sie vil wol ir leben».

[574] Ibid, S. 152, vv. 6632-6636:«die pfaffen vurchten sere den tot // dafi was ie ir alder site //» etc.

[575] Ibid., SS. 47-48, vv. 2039-2064; 55, v. 2369; 155, vv. 6752-6755.

[576] Ibid., S. 97; SS. 104, v. 4510; 110, v. 4775; 134, v. 5855 и сл; 205,

vv. 8937-8938, 8960-8961 и т. д.

[577] Вот типичное описание трудного пути: «die lant sint also gestalt // sie vunden manchen bosen wee // do weder brucke noch stec // nie kein zit gomachet wart» (LR, S. 267, vv. 11696-11700).

[578] LR, S. 61, vv. 2656-2658: «do wart manich heiden hals gedrumet // so dafi er uf der erden lac, // der lceiner reise me enpflac».

[579] Idid, SS. 140-145, vv. 6105-6314.

[580] LR, S. 80, v. 3450.

[581] Ibid., S 109, v. 4748-4749.

[582] Ibid., SS. 48-53.

[583] Ibid., S. 152.

[584] Ibid., SS. 173-175.

[585] Ibid., S. 176-178.

[586] Ibid., S. 57, vv. 2450-2452.

[587] Ibid., S. 77, v. 3329.

8e Ibid., S. 58, v. 2517.

[589] Ibid., S. 82, vv. 3564-3566.

[590] Ibid., S. 80, v. 3458.

[591] Ibid., S. 71, v. 3072.

[592] Ibid., S. 106, v. 4625.

[593] Ibid., S. 107, vv. 4641-4644.

[594] Ibid., S. 146, vv. 6375-6377.

[595] F. W а с h t s m u t h b S. 23.

[596] HW, p. 23.

[597] HW, р. 79.

[598] Ibid,, р. 66.

[599] Ibid., р. 67.

[600] М. А. Ю ч а с 2, стр. 224-346.

[601] Н. В a u е г ь S. 10.

[602] PD. Prologue, р. 24 («describam... pauca, que vidi, alia, que audivi ab his, qui viderunt et interfuerunt, cetera, que relacione veridica intellexi»).

[603] PD, р. 146.

па Ibid., IV, 79-80.

[605] Ibid., IV, 78.

[606] Ibid., IV, 57.

[607] Ibid., IV, 69, 87, 108.

[608] рр JJJ 137 в

[609] Ibid., Ill, 4,*179, 188, 219.

[610] Ibid., Ill, 137.

10 В. Т. Пашуто

[611] W. Z i е s е m е r 2, SS. 11, 24 и сл., 61 и сл.

[612] В статутах упоминаются di lectien zu tische (Die Statuten des deutschen Or dens, S. 41).

[613] W. Z i e s e m e r,, S. 78-79.

[614] NE, vv. 23516-23704.

[615] Ibid., v. 24368.

> 28 Ibid., v. 21048; W. Z i e s e m e r 2, S. 110.

[617] NE, v. 26827-26828; W. Z i e s e m e r 2, S. 66-67.

[618] NE ? vv 7028, 1665, 16699, 23626 и др.

[619] Ibid., v. 26330.

[620] Ibid., v. 25814, 26309.

[621] NE., v. 26596.

[622] См. вступительную статью издателя хроники Т. Гирша. SRP, t. II, р. 429 и сл. Текст хроники там же, а также SRP, t. IV, pp. 1-8. Об отношении латинского перевода к оригиналу см. Н. В a u е ri, SS. 66-78.

[623] См. выше, § 3, стр. 136.

[624] LU,t. I, №263 (вкопии 1352-1388 гг.,см. K.Cbodynickii,str.241).

[625] Жалованные грамоты 1387 г.: Ягайло церковникам и, в частности, виленскому епископу и кафедральному собору (KZ, р. 1=Собрание госу­дарственных и частных актов, касающихся Литвы, № 1, стр. 1-3); его же жалованная грамота князю Скиргайло (J. Jakubowskii, str. 36-45); его же пожалование городу Вильно магдебургского права (СДГА, № 1, ср. грамоту Казимира там же, № 6).

[626] Издание привилеев см. 1387 г.ZPL, str. 1-2; 1413 г.ibid., str. 7-20, а также Akta Unji Polski z Litwa, str. 60-72; 1434 г.Codex epistolaris saeculi XV, t. II, str. 529-540;'1447 г.-ZPL, str. 28-35; 1492 г.ZPL, str. 58-66.

[627] РЛА, № 54 = LU, t. VI, № 3069 (от 25 января 1323 г.); ibid., t. II, № 690 (от 26 мая 1323 г.); РЛА, № 69 = LU, t. VI, № 3074 (от 2 июня [1325 г.]).

[628] LU, t. И, № 688, 689 (от 26 мая 1323 г.).

[629] АЗР, т. I, № 189.

[630] Там же, № 204.

[631] Там же, № 213.

u АЗР т. II, № 30.

[633] Там же, № 54.

[634] Там же, № 70. Более поздние привилеи см. М. К. Люба вский 4, стр. 352-357 (Киевский 1529 г.), 357-361 (Полоцкий 1547 г.), 364-367 (Волынский 1547 г.), 367-371 (Витебский 1561 г.).

[635] GEV, pp. 75-76 (документ Витовта), 77-80 (документ Ордена) и др.

[636] Lites, t. II, pp. 147-148 и др.

[637] ГЛ, XVII, 3.

[638] ПСРЛ, т. II, стб. 735-736.

[639] НПЛ, стр. 83.

[640] LR, SS. 148-152.

[641] НПЛ, стр. 97-98

[642] ГЛ, VI, 4.

[643] ГЛ, XXIX, 1.

[644] LR, SS. 81-82.

[645] Ibid., S. 106.

[646] РЛА, № 25а (= LU, t. VI, № 3036).

[647] РЛА, № 25Ь.

[648] LU, t. I, № 507; HU, I, № 1015 (датировка условна).

[649] РЛА, № 38. Письмо датируется 1309 г. См. В. Васильев­ский!, стр. 151, прим. 1. См. также LU, t. I, № 570.

[650] РЛА, № 83; HU, t. II, № 628.

[651] РЛА, № 74; HU, t. II, № 631.

[652] LU, t. II, № 796.

[653] ПРП, в. 2, стр. 54-98.

[654] РЛА, № 49.

36 РЛА, № 62 (= LU, t. VI, № 3072).

38 ГВНиП, № 37.

[657] Там же, № 40.

[658] См. о них часть III, раздел второй, § 1-2.

[659] МРН, t. II, р. 854.

[660] Н. Paszkiewicz 8) str. 46,przyp. 1; 76, прим. 1; 141, прим. 2; 161 прим. 3; 252; но источник богатства нобилей грабеж (str. 29).

LR, S. 185, v. 8100.

[662] M. P er 1 b а с h 6, SS. 17-18.

[663] Э. А. В о л ь т е р 8, стр. 197.

[664] PU, U, № 464.

[665] Орден мысленно уже поделил Жемайтию (см. PU, Ь, № 533),

40 Ibid., № 529.

[667] Ibid., № 576. Интересно, что на тех же основаниях жаловали и русских эмигрантов: комтур Христбурга в 1324 г. пожаловал Марку, Максиму, Войцеху и Григорию землю и малые права (PU,II 2, № 485). Вергельд в 60 марок для литовца см. PU, IIIi, № 321 (1340 г.).

[668] Иногда крестьянская работа отождествляется с «прусской рабо­той» (литовец Кеуде был в 1305 г. освобожден при одном гакене «von burde der Prusschen werk adir arbeyt», PU, I 2, № 839).

[669] PU, I 2 № 791. Происхождение документа связано с тем, что Орден опустошал Оукаимскую землю, где имел своих сторонников. См. часть III, раздел второй, § 2.

60 Любопытно, что и вооружение литовцев и пруссов было одинаково; поэтому в грамоте 1305 г. сказано, что литовец Сходо, получивший один гакехх земли, будет служить «myt Pruschen wo реп» (PU, I 2, № 838); из грамоты 1285 г. узнаем состав «прусского оружия»: «доспехи, шлемы, копья и щиты» (PU, 1 2, № 475).

61 PU, Их, № 30. Ср. PU, U, № 792; ср. пожалования судовам ibid., 704, 782; PU, Hi, № 193.

62 R. Р 1 u m i с к е ь S. 63.

БЗПСРЛ, т. II, стб. 524 (1164 г.).

[673] Там же, стб. 788.

[674] PU, Hi, № 125.

66 Ibid., № 126.

67 PU, II 3, № 798; IIIi, № 249 (соответственно: 2 и 4 гакена), 250 ,(3 и 6 гакенов), 251 (4 и 8 гакенов), 261 (3 и 6 гакенов), 277 (4 и 8 гакенов); все эти пожалованья датируются 1339 г.

68 В издании HU некоторые разнородные статьи неправомерно слиты воедино. Ср. договор 7 ноября 1367 г.-LU, II, № 1041.

[678] Так понимал эту статью L. К. G о е t z x, S. 277; И. Тихомиров считал, что речь идет о запрете заклада.

[679] Генетически отдельные статьи договора восходят к прежним рус­ско-немецким дохументам, ср., например, ст. 3 со ст. 36 смоленско-немецкого договора 1229 г. (ПРП, в. 2, стр. 68); ст. 7 со ст. 20 того же договора (там же, стр. 64; ср. ст. 20 соглашения Смоленска с Ригой и Готландом, там же, стр. 74-75).

[680] A. Doubeki, str. 873-892.

[681] Ibid., str. 876.

[682] Ср. в латинском варианте: «et nostrorium possessiones hereditatum quos a patribus nostris, avis, proavis habuimus» etc. (CEV, p. 1021).

63 A. Doube ki, str. 879.

[684] Ibid., str. 877; CEV, p. 1020 (латинский вариант здесь полнее немецкого).

[685] АЗР, т. 1, № 103; ZPL, str. 67-72.

[686] Н. М. Карамзин!, т. III, стр. 118, 159-160.

[687] С. М. С о л о в ь е в 2, кн. I, т. III, стр. 628, 807, 836, 849, 889890, 916, 928 и др.

[688] В. О. К л ю ч е в с к и й 2, т. I, стр. 285-286, 289, 335, 341-342.

[689] См. Ф. Б у л г а р и hi, стр. 1015-1016, 1018 и др.; А. Мило-

видовх, стр. 223-255; М а к а р и й ь стр. 430-497, 174-223; ср. М ак а р и й 2, стр. 127-136.

[691] См. также В. Н. П е р ц а у 7, стр. 21 и сл.

6 Н. Г. У с т р я л о в, стр. 436.

[692] Там же, стр. 444.

[693] Там же, стр. 443.

[694] Н. Г. У с т р я л о bi, стр. 443-444.

[695] Там же, стр. 444.

[696] Там же, стр. 438.

[697] Там же, стр. 444.

[698] Н. Г. Устряловх, стр. 445-446.

[699] Насколько тяжелым было положение в науке, если даже Н. Г. Устрялова порицали уже за то, что он вообще «внес Литовское княжество в «Русскую историю» (см. воспоминание об этом в одной из рецензий К. Н. Бестужева-Рюмина. «Известия С. Петербургского славянского благотворительного общества», СПб., 1885, № 10, стр. 453-454).

[700] Н. И. К о с т о м а р о В2, стр. 6.

18 Н. И. Костомарова, стр. 7.

[702] Там же, стр. 8.

[703] М. К о я л о в и 4i, стр. 4.

19 Там же, стр. 15.

[705] М. К о я л о в и чх, стр. 49.

[706] Там же, стр. 92.

[707] Там же, стр. 100.

28 Там же, стр. 97.

[709] И. Беляев стр. 83.

[710] Там же, стр. 77-79.

28 Там же, стр. 80.

[712] Белоруссия и Литва, изд. П. Н. Батюшкова, СПб., 1890, стрXV-XVI.

[713] Белоруссия и Литва, ук. изд., стр. 3.

28 Там же, стр. 49.

[715] Там же, стр. 52.

[716] Там же, стр. 56.

[717] В. В. Антоновича, стр. 3-4.

[718] Там же, стр. 4.

[719] Там же, стр. 5 (подчеркнуто мной. В. П.).

[720] В. В. Антонович!, стр. 9.

38 Там же, стр. 12.

87 Там же, стр. 16.

[723] Там же, стр. 17.

[724] Там же.

[725] Там же, стр. 15.

[726] В. В. Антонович стр. 18.

[727] Там же, стр. 24.

48 Там же, стр. 25.

[729] Там же, стр. 26, ср. стр. 45.

[730] Там же, стр. 37.

48 В. Б. Антонович!, стр. 40.

[732] Там же, стр. 35.

[733] Н. П. Д а ш к е в и 42, стр. VI.

49 Там же, стр. 1.

[735] Н. П. Д а ш к е в и 42, стр. 93.

[736] Н. П. Д а ш к е в и ч 2, стр. 109, ИЗ.

[737] Там же, стр. 3.

88 Там же, стр. 6.

[739] Там же, стр. 26.

[740] Там же, стр. 9.

[741] Там же, стр. 10.

[742] Там же, стр. И (подчеркнуто мной.В, П.).

[743] Там же, стр. 12.

[744] Там же, стр. 16-17.

[745] Там же, стр. 24.

12] в. Т. Пашуто апп

Н. П. Д а ш к е в и ч 42, стр. 24.

[747] Там же, стр. 25.

[748] Там же, стр. 27.

[749] Там же, стр. 26.

[750] Там же, стр. 20.

[751] См. Ф. И. Л е о Is т сгв и чь Уже В. И. Пичета отметил велико­державные черты русской историографии литовского права. У. П i ч э т а 6, стр. 130 и др.

[752] Ф. И. JI е о н т о в и 42, стр. 5.

[753] Там же, стр. 276.

[754] Ф. И. JI е о н т о в и ч е, стр. 221.

[755] Там же, стр. 222.

[756] Там же, стр. 224.

[757] Там же, стр. 231.

[758] Там же, стр. 230.

[759] М. В. Д о в н а р 3 а п о л ь с к и й 2, стр. 58; 70, 86.

[760] Ф. И. JI е о н т о в и ч 6, стр. 229.

82 Там же, стр. 231. '

[762] Ф. И. JI е о п т о в и ч 5, стр. 132.

[763] Там же, стр. 122; ср. Ф. И. Леонтович, стр. 54-55, 62.

[764] Там же, стр. 56-57.

[765] Там же, стр. ИЗ.

[766] М. Ф. Владимире к ий-Будановг, стр. 1-85.

[767] Там же.

[768] Там же, стр. 2.

[769] Там же, стр. 2-3.

[770] Там же, стр. 49.

[771] Там же, стр. 50.

[772] М. Ф. Владимирский-Буданов 4, стр. 1.

[773] Там же, стр. 1, 18, 32.

[774] М. Ф. Владимирский-Будановб, стр. 13.

[775] Там же, стр. 91.

[776] М. Ф. Владимирски й-Б у д а н о в б, стр. 13.

[777] Там же, стр. 17.

[778] Там же, стр. 98.

[779] М. С. Грушевськищ, т. IV, стр. 57, ср. стр. 99.

[780] А. Е. П р е с н я к о в 2, стр. 45-46.

[781] Там же, стр. 46.

[782] Там же, стр. 47.

[783] Там же, стр. 53.

[784] Там же.

[785] А. Е. П р е с н я к о в 2, стр. 55-56.

[786] М. К. Любавски й 4, предисловие.

[787] Там же, стр. 2.

[788] В более категорической и менее точной формулировке ее высказы­вали и ранее: «именно литовская, а не московская, половина Руси полнее восприняла, сохранила и развила традиции древнерусской жизни», именно она «Литовская Русь, явилась, в существенном, прямой наслед­ницей великокняжеской и удельной Киевской Руси» (см. А. Е ф и м е н к oi, стр. 106).

[789] М. К. Л ю б а в с к и й 4, стр. 8-9.

[790] М. К. Л ю б а в с к и й 4, стр. 9.

[791] Там же.

[792] Там же, стр. 10.

[793] Там же, стр. 18.

[794] Там же, стр. 12.

[795] М. К. Л ю б а в с к ий 4, стр. 132.

[796] Там же, стр. 15.

[797] Там же, стр. 13.

[798] Там же.

[799] Там же, стр. 26.

[800] М. К. JI ю б а в с к и й 4, стр. 32.

[801] Там же, стр. 32-33.

138 Там же, стр. 34.

[803] Там же, стр. 34-35.

[804] Там же, стр. 41.

[805] М. К. J1 ю б а в с к и й 4, стр. 59. Оценку тогдашиейпольекойисторио­графией книги М. К. Любавского см. в статье А. Р г о. с h a s k а 6, str. 30-54.

[806] Ср. S. Z a j ц с z к о w s к i ie, S. 140.

[807] Подробнее старую историографию см. в работах В. С. Иконникова и С. Балтрамайтиса. Не касаемся здесь разного рода научно-популярных и официозно-шросветительных» работ, вроде книг П. В. Кукольника. П. Д. Брянцева и т. п.

[808] Н. А. Р о ж к о Bi, стр. 285.

[809] Ср. Н. А. Р о ж к о В2, стр. 268.

[810] См., например, И. Л а п п oi, стр. 96 и др.

[811] W. К a m i е n i е с k i2, str. 52.

[812] Ibid.

[813] Ibid., str. 50.

[814] Ibid., str. 51.

13 В. Т. Пашуто л QO

[815] W. Kamieniecki2, str. 15.

8 Ibid., str. 22.

[817] Ibid., str. 25.

[818] Ibid., str. 26.

[819] Ibid.

[820] Ibid., str. 29.

[821] W. К a m i е n i е с k i 2, str. 34.

[822] Ibid., str. 42. Ср. W. К a m i e n i e с к i 4, str. 59-60 (боярство: было создано великокняжеской властью).

[823] Ibid., str. 44.

[824] Ibid., str. 48.

[825] Polska i LiUva w dziejowym sfcosunku, Warszawa, 1914, str. II-III.

[826] S. Z a j а с г 1с о w s k i 16, str. 148.

[827] H. Lo w'm i a n s k i 8, str. 3.

[828] S. Z a j а, с z k о w s k ii, str. 43.

[829] Ibid., str. 45.

31 Ibid., str. 44.

23 Ibid., str. 45.

[832] Н. L о w га i a n s k i 2, t. I, str. VIII.

[833] Н. Lowmianskia, t. I, str. 227-228.

[834] Ibid., str. 274.

28 Ibid., str. 281.

[836] Ibid., str. 268.

[837] Ibid., str. 250, 285.

[838] Ibid., str. 285.

[839] Ibid.

[840] Н. L о w m i a n s k i 2, t. I, str. 313.

[841] Ibid., str. 286.

[842] Ibid., str. 310.

[843] Ibid., t. II, str. 142.

3а н. L о w m i a n s k i 2, t. II, str. 238.

[845] Ibid., str. 142.

38 Ibid., str. 351.

[846] Ibid., str. 352.

[847] М. Н el 1 m ann 4, S. 160.

[848] H. Lowmianski 4, str. 216.

[849] Ibid., str. 239.

[850] Ibid., str. 244, 253.

[851] Ibid., str. 262.

[852] Н. Р a s z k i е w i с z 8, str. 1.

[853] Ibid., str. 46.

[854] Ibid., str. 47.

[855] Ibid., str. 285.

[856] Ibid., str. 237, 286; о «помощи» Руси со стороны татарских ханов см. str. 289, 301, 353, 249.

[857] W. S е m к о w i с z 2, str. 395-446.

[858] О. Н а 1 е с к ii, str. 186, 199.

[859] W. S е m к о w i с z 3, str. 241-242.

61 О. H a 1 e с к i 2, str. 62.

[861] О. Haleck i 6, pp. 472-475.

» 8 Ibid., p. 473.

[863] Ibid., p. VI.

Ibid., p. 79.

81 Ibid., р. 81.

82 Ibid., р. 110-114.

83 Ibid., р. НО.

84 Н. Paszkiewic zu, pp. 185-254.

86 Ibid., p. 228. Справедливой критике работу Г. Пашкевича под­верг Г. Ловмяньский (см. Н. Lo\vmianskii 3, str. 84-88).

88 Н. Paszkiewic zn, p. 181.

87 Ibid., p. 186.

88 Ibid., p. 195.

89 Ibid., p. 198-199.

[874] Ibid., pp. 206-207.

[875] Н. Paszkiewic zn, p. 233, ср. p. 205.

[876] Ibid., p. 252, ср. pp. 225-226.

[877] Ibid., p. 252.

14 В. Т. Пашуто

[878] Н. Paszkiewic z u, p. 226.

[879] Ibid., p. 229-230.

[880] Ibid., p. 214, cp. p. 232.

[881] Ibid., p. 244, cp. p. 251.

211

[882] Н. Р as z ki е wi с zii, p. 253-254.

[883] Ibid., p. 254, 181.

[884] Ibid., p. 254.

[885] Ibid., p. 247.

[886] Ibid., p. 248.

[887] S. Daukantasi, р. 6.

[888] S. D a u 1( a n t a s 2, р. 215.

[889] Ibid., р. 24; ср. S. D а и к a n t a s a, pp. 205, 217.

[890] S. Daukantasi, p. 196.

«а Т. Narbuttj, t. IX.str. 492.

[891] J. Т о t о г a i t i Si, S. 147.

[892] Ibid., S. 45, cp. S. 20.

[893] Мы не касаемся здесь значения работ литовских археологов буржу­азного периода. Это специальная тема, заслуживающая скорейшей науч­ной разработки, в которой найдут свое место не только исследования И. Пузипаса, но и В. Нагевичюса и др.

[894] S. М a t u 1 a i t i s x, p. 72, ср. p. 58.

[895] Matulaitisx, р. 77, ср. р. 17.

[896] A. S а р о k а 2, p. XVII.

[897] A. S а р о к ai, р. 30.

16 Ibid.

[899] Ibid., p. 57.

[900] Р. К I i m a s a, str. 47.

[901] Ibid., str. 127-147.

[902] Z. I v i n s k i si, SS. 26, 40. См. также реферат этой работы Z. I v i n s k i s 2, pp. 28-45.

[903] Z. Ivinskisi, S. 24.

[904] Ibid., S. 162.

[905] Ibid., S. 58.

[906] Ibid., S. 162.

[907] Z. Ivinskisi, S. 72.

[908] Ibid., SS. 54, 60.

[909] На это указал в своей рецензии Г. Ловмяньский. AW, X, 1935, str. 354-362.

[910] М. К. г a s a u s k a i t ёх, S. 3.

[911] М. Krasauskailoi, S. 5.

[912] К. А у i z о n i si, S. 15.

[913] Ibid., S. 14.

[914] Ibid.

[915] К. A v i z о ni si, SS. 40-41.

[916] Ibid., S. 20.

[917] Ibid., S. 19.

[918] Ibid., S. 21.

38 Ibid., S. 22.

[920] Ibid., S. 17.

[921] Ibid, (подчеркнуто мной. -В. П.)

[922] Ibid., SS. 23-24.

[923] К. А у i z о n i Si, S. 15.

[924] Ibid., S. 82.

63 Ibid., S. 73.

64 J. Stakauskasi, pp. 138, 140 и сл., 176.

66 Ibid., р. 185.

66 Ibid., р. 240. Ср. А. Р г о с h a s k а 5, str. 62 и сл.

[929] Ibid., pp. 32, 114-115.

[930] Ibid., p. 79.

[931] Ibid., p. 86.

[932] Ibid., p. 90.

[933] Ibid., p. 92.

[934] Ibid., p. 151.

15 В. Т. Пашуто

[935] J. Stakauskasi, р. 253.

[936] К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 3, стр. 38.

[937] A. Steponaitisi, pp. 19, 26, 31.

[938] Ibid., p. 93.

[939] Ibid., p. 94.

[940] В. И. П и ч е т а 8, стр. 89.

227

73 См. F. Neveraviciusi, р. 304; ср. в том же сборнике статью

B. Podoski, р. 165 и др. См. предисловие К. А. Маннинга к книге

C. R. J u г g ё 1 ах, цель опубликования которой-показать, что в истории Литва могла играть роль бастиона «западной цивилизации». См. В. Т. П а ш у т Об, стр.62.

[942] Я. 3 у т и ci, стр. 6.

[943] A. L. S с h 1 о z е n, S. 23.

[944] A. L. Schlozerx, S. 28.

[945] Ibid., S. 40.

•M.Toeppe nx, S. 41.

[947] R. Rrumbholtzi, S. 18.

[948] Ibid., S. 20.

[949] Ibid., S. 21.

[950] R. Krumbholtzi, S. 66.

[951] A. L. Е w а 1 di, Bd. I, S. 32.

[952] Ibid., S. 151.

[953] Ibid., Bd. Ill, S. 161.

J4 A. L. Ewa] di, Bd. Ill, S. 162.

[955] Ibid., S. 163.

16 Ibid., S. 164.

[956] Ibid., Bd II, S. 165-166; cp. Bd. IV, S. 290; cp. Bd.I, SS. 32-33, 82 и др.

[957] Ibid., Bd. I, S. 235.

[958] Ibid., Bd. II, S. 64, Anm. 2.

[959] Ibid., SS. 65, 76.

[960] A. L. Е w а 1 di, Bd. II, S. 165.

[961] Е. Gaspar b S. 3.

[962] Ibid., S. 26.

[963] Ibid., S. 39.

[964] Ibid., S. 53.

[965] F. В 1 a n k e b S. 41; cp. F. Blank e 3, S. 40.

[966] Е. Maschkei, S. 76.

[967] Ibid., S. 18.

[968] Ibid., S. 19. С аналогичных позиций написана и книга, посвящен­ная завоеванию Орденом земель курнг ей и земгалов. См. E.Chudzinski 1; SS. 2, 90.

[969] Е. Maschk е ь S. 77.

[970] Ibid., SS. 38, 43.

[971] Ibid., S. 33.

[972] G. A. D о n n е г 1} S. 241.

[973] Ibid., S. 3.

[974] Ibid., S. 93.

[975] Ibid., S. 115.

[976] Ibid., S. 1.

[977] Ibid., S. 167 и сл.

[978] Ibid., SS. 147, 157.

[979] Ibid., S. 315.

[980] Ibid., S. 307.

[981] В. Т. Пашут 02, стр. 239 и сл.

[982] А. М. Amman щ, S. 51.

[983] См. F. Н. Gentze n 2, str. 278-290; F. H. G e n t z e n 3, SS. 12141222., см. так же В. Т. Пашуто 8, стр. 60.

[984] J. G. Herder. Ideen zur Philosophie der Geschichte der Menschheit, IV Teil. Riga Leipzig, 1791, S. 21.

[985] G. E. Lessing. Literaturbriefen, Bd. II, S. 242.

[986] Goethe's sammtliche Werke, Bd. 33, Stuttgart Tubingen, 1840, SS. 339-341.

60 См. E. J e n i s с h. Goethe und die Dainos.Ostdeutsche Monatshefte, 1930, 11 Jahrgang, H. 7, SS. 417-422. Gp. A. Domeikaitd. Die litauische Yolkslieder in der deutschen Literatur, Diss. Munchen, 1928; I. Skrupskelis. Die Litauer in der deutschen Literatur des 18. Jahrhunderts. Diss. Wien, 1932.

[988] См., например, Adalbert von С h a m i s s o. Der Sohn der Witwe, Werke, 5 Auflage. Berlin, 1864, Bd. 1, SS. 164-166.

[989] См. его повесть «Локис» (1869 г.), действие которой происходит в Жемайтии, а основу составляет перенесенное в современность преда­ние о человеке-звере (Проспер Мериме. Избранные сочинения, т. 2, М., 1957, стр. 571-610).

[990] См. Адам Мицкевич. Избранные произведения, т. I. М., 1955, стр. 320, 284, 292, 180.

[991] А. С. Пушки н. Путешествие Онегина. Полн. собр. соч., т. 3, М. 1954, стр. 155.

68 X. В ohuszi, str. 151 и др.

[993] А. И. Г е р ц е н. Сочинения, т. X, Птг., 1919, стр. 377.

[994] Подробнее см. Д. К. 3 е л е н и н 3, стр. 913 и сл.

[995] Г. В. Плеханов. Избранные философские произведения, т. I, М., 1956, стр. 530-531, 549, 535 и сл., 658 и сл.

[996] См. подробнее Б. Д. Греков!, стр. 3-15.

[997] М. Н. Покровскийь стр. 63, 71, 132, 240 и др.

[998] Н. А. Р о ж к о В2, стр. 269.

[999] Там же, стр. 271.

[1000] 10. В. Г о т ь е стр. 197.

[1001] Ю. В. Г о т ь е стр. 199.

[1002] Там же, стр. 201.

[1003] К. Г у с л и с т ы й ь стр. 8-9, 12.

[1004] Там же, стр. 13.

[1005] В. В. М а в р о д и щ, стр. 308.

[1006] С. В. Ю шк о вх, стр. 184.

[1007] С. В. Юшков,, стр. 185.

16 П. И. Лященко!, стр. 330.

[1009] Там же, стр. 331.

[1010] Там же.

10 Б. Д. Г р е к о В2, ч. I, стр. 421 и сл.

[1012] Там же, стр. 423.

[1013] Б. Д. Г р е к о В, ч. 1, стр. 422-423.

[1014] В. И. П и ч е т а 8, ч. 1, стр. 46 и сл., 70 и сл.

[1015] В. И. П и ч е т а 1о, стр. 31-42; В. И. П и ч е т an, стр. 38 и сл.

[1016] В. И. П и чет ai2, стр. 215-219.

[1017] В. И. П и ч е т а 9, стр. 29.

[1018] Там же, стр. 19.

[1019] В. И. II и ч е т а", стр. 22.

[1020] Там же.

[1021] См., например, Р. К а г g е ь SS. 34-35, 78-79.

80 P. Р а к а г k 1 i si, p. 53, 55 и др. Этому же посвящены работы Ф. Арвидас, В. Вилейшиса и др.

[1023] Р. Р а к а г к 1 i s 5, p. 30 и сл.

[1024] Ibid., p. 36 и сл., 43 и сл.

[1025] Р. Р а к а г к 1 i s 4, p. 28 и сл.

[1026] Ю. И. Жюгжд а 2, стр. 34-43.

[1027] J. 2 i u g z d ai.

38 10.' И. Жюгжд ai, стр. 27 и сл.

[1029] Эта точка зрения разделяется и литовскими советскими учеными, как можно видеть из недавно опубликованного под ред. литовского академика Ю. И. Жюгжды обобщающего курса истории Литвы. См. Lietuvos TSR istorija, t. I, Vilnius, 1957, pp. 38-77.

[1030] Н. L о w m i a n s k i 2, t. I, str. 15.

[1031] О происхождении наименования Балтийского моря от литов­ского слова baltas (белый) см. А. С а п у н о bi, стр. 14.

[1032] Литовская советская археология получила от дворянско-буржуазной науки довольно обширное, но далеко не однородное наследство, при­том разбросанное по многим музеям и хранилищам нашей страны и от­части за ее пределами (см. об этом А. Таутавичюсх, стр. 4-5; о более позднем периоде см. Н. Н. В о р о н и нг, стр.11). Коренные осо­бенности литовской истории таковы, что археологическим исследованиям (включая и комплексные польско-белорусско-литовские экспедиции и т. п.) должно принадлежать в ее разработке весьма видное место, и они заслуживают большого внимания. Кроме того, было бы целесо­образно сосредоточить основные литовские древности в научных центрах Литвы.

6 Р. К u 1 i k a u s k a S2, р. 84; ср. П. Дундуленег, стр. 347. В старой историографии см. А. А. С п и ц ы н х, р. 167; Л. К р ж иВИЦКИЙ2, стр. 303. \

[1033] М. М a 11 ак о wn ах, str. 202 и др.; М. Matlakowna 2, str. 370-384.

[1034] X. А. М о о р а 3, стр. 7.

[1035] А. Таутавичю С, стр. 9.

[1036] М. Гусевь стр. 335-348.

вается в относительно высоком уровне земледелия древней Литвы. П. Д у н д у л е н е 3, стр. 3-47.

[1038] Ю. 10 р г и н и ci, стр. 61. О возможном влиянии литовского сель­скохозяйственного словаря на «Слово о полку Игореве» см. М. П.Алекс е е В2, стр. 242.

[1039] Рутинная экономика делала неизбежным недопотребление, го­лодовки трудящегося населения. Возможно, что известная голодовка 1315 г. захватила и Литву (см. К. Н б h 1 b а и тг, SS. 44-45: она была в Ливонии, Эстонии «ас terris adjacentibus»); см. также выше, стр. 37.

[1040] См. А. В. К и р ь я н о bi, стр. 208-209.

[1041] Р. К и 1 i к а и s к a s 2, р. 85.

[1042] Н. Lowmianski 2, t. I, str. 214-219, 222; Ю. M. Ю р г ин и ci, стр. 68 и др.

[1043] KZ, str. 16; Ю. М. Ю р г и н и с ь стр. 63.

[1044] LU, t. 1 № 690, р. 145 (dabunt decimam, prout in aliis regnis vel populis dare coiioueverunt; ita tamen, quod nobiscum plus exuberabit granum, quam in aliis regnis est consuetum).

[1045] Cm. H. L о w m i a n s k i 2, t. I, str. 100-101 и сл. Подробнее см. часть III, раздел первый, § 2.

[1046] PD, III, 299, 235, 347; см. Н. L о w m i a ii s k i 2, t. T. str. 145148;cp. HW (SRP, t. II), p. 98 (1371 г., frumenta annihilando); тоже делали рыцари с землей земгалов, которые стали «arm und Ыбр» и частью пе­реселились в Литву (LR, S. 260, v. 11391).

[1047] МРН, t. II, р. 422.

[1048] ПСРЛ, т. II, стб. 834.

[1049] SRP, t. II, р. 576.

[1050] X. А. М о о р а 2, стр. 21.

[1051] 10. М. Ю р г и н и сх, стр. 62.

[1052] ГЛ, IX, 4 (1205 г.), XI, 5 (1207 г.).

[1053] LR, S. 43.

[1054] ГЛ, XII, 2.

[1055] В. Голубович, Е. Голубовичг, стр. 118 и сл.

81 L. S a d а щ, str. 186.

[1057] А. Т а у т а в и ч ю с х, стр. 7 и сл.

[1058] SRP, t. II, р. 565. Подробнее см. часть III, раздел первый, §4.

[1059] А. С п и ц ы н 1, стр. 112 и сл.; L. Krzywicki lt str. 72; П. Т а р а с е н к oi, стр. 86.

[1060] Ф. В. П о к р о в с к и й 3, стр. 187-188.

[1061] П. К у л и к а у с к а с 4, стр. 106.

[1062] Р. Яблонските-Римантенв, стр. 16.

[1063] Р. К у л и к а у с к е н ег, стр. 120-121.

[1064] В. В. Седо bi, стр. 12, 14-15; ср. JI. В. А л е к с е е bi, стр. 7.

[1065] См. А. Г. Митрофановх, стр. 10, 16-17; А. В. У с п е нс к a hi, стр. 14; ср. X. А. М о о р а г, стр. 37, прим. 3. Вопрос о струк­туре кривичских племен пока что не решен. Одни допускают существо­вание «обширнейшего союза племен» кривичей, который охватывал «мо­жет быть, некоторые литовские племена» (JI. В. Алексеев!, стр. 8); другие склонны видеть ряд менее обширных территориальных союзов кривичей (В. В. Седо bi, стр. 17). Но при том и другом варианте под­черкиваются древние славяно-литовские связи. В старой историографии см. М. Довнар-Запольски Й1, стр. 45. Об антропологическом

сходстве лето-литовцев и славян см. Н. Н. Чебоксаров?, стр. 20.

17 в. т. Пашуто

[1068] К. В u g а а, SS. 26-55.

47 Е. К а р с к и й 3, стр. 5, пр. 5.

48 Там же, стр. 8-10; см. также V. К i р а г s k yi, р. 31; Я. Э н дз е л и Hi, стр. 33-46.

80 К. К. Чербуленась стр. 64, 69, 71.

[1070] М. В и м е р и т e lf стр. 87-89.

68 П. К у л и к а у с к а с 4, стр. 106.

[1072] J. J u г g i n i Si, p. 52 и сл. См. также ниже часть III, раздел первый, § 2. Высказывалось мнение и о существовании обрядовых, культовых городищ (см. П. Тарасенкох, стр. 86-87).

[1073] ПСРЛ, т. II, стб. 834.

[1074] Там же. См. В. Т. П ашу т о 8, стр. 36.

[1075] LR, S. 69, v. 3002.

[1076] PD, III, 332.

[1077] ПСРЛ, т. II, стб. 818.

[1078] К. В u g Э, pp. 207-213.

[1079] ПСРЛ, т. II, стб. 818.

[1080] L. К г z у лу i с k i 3, str. 164. Кернов (под 1278-1279 гг.) упомя­нут в LR, S. 191 в земле Тройдена; ср. SRP, t II, р. 48-49 (1278 г.); Ковно под 1362 г.; это, по Герману Вартберге, «замок, возведенный из камня» и «укрепленный высокими стенами» (SRP, t. II, р. 81), т. е. он не вчера возник; Троки под 1375 г. (ibid., р. 106-107).

[1081] См. R. Е к Ы о mi, pp. 1-84.

[1082] О. Y. Т а 1 1 g г е n Т u u 1 i о, А. М. Т а 1 1 g г е щ, р. 45, прим. 2. Попытка R. S с h m i 11 1 e i щ, p. 65, пересмотреть лока­лизацию Тальгренами города Таллина, а вслед за тем и страны Маджус не кажется мне убедительной. О городке Намуяеке см. ниже стр. 263.

[1083] М. Н. Тихомиров стр. 218.

[1084] Пока что (имея в виду литовские города) не ясны ни причины, ни принцип составления Списка (ср. там же, стр. 218, 238), и трудно объяс­нить, почему в нем названы лишь эти города. Не объясняет дела и при­знание принципа языка в качестве основы Списка и предположение, что Вильйо и Троки вошли в пего как города «с их смешанным литовским и белорусским населением», а «собственно литовские города» не вошли в Список «по этой же причине» (там же, стр. 218). Кроме названных, в Списке фигурирует еще с десяток городов, безусловно «собственно литовских» по языку. Быть может, если допустить, что Список вышел из канцелярии митрополичьей кафедры, в нем упоминаются лишь центры, имеющие значение для церковного фиска, ввиду наличия в них бело­русского и литовского православного населения. То, что Список объяв­ляет Вильно, Троки и другие литовские города «русскими», вполне соот­ветствует идеям московского летописания (см. часть I, § 1).

72« LR, S. 191; HW, р. 48 (1278 г.).

[1085] SRP, t. II, pp. 88-89.

[1086] PD, III, 222 (1283 г.).

[1087] Ibid., 238 (1290 г.).

78 Ibid., 244 (1291 г.).

[1089] Ibid., 247 (1292 г.).

[1090] Ibid., 257 (1294 г.).

[1091] Ibid., 289 (1305 г.).

[1092] Ibid., 298 (1307 г.).

[1093] Ibid., 298 (1307 г.).

[1094] Ibid., (1307-1311 гг.).

[1095] Ibid., 321 (1314 г.).

[1096] Ibid., 326 (1316 г.).

[1097] Ibid., 327 (1316 г.).

[1098] Ibid., 340 (1322 г.).

[1099] S. Z a j а с z k о w s k ii, str. 38 и сл.

80 Ibid., p. 78 (1358 г.).

[1101] Ibid., p. 56 (1298 г.).

" LR, S. 188-189; SRP, t. II, p. 57.

[1103] Castrum Gedimini PD, III, 28 (1306 г.); Wythes hoff по источнику

XV в. (SRP, t. II, p. 709, под 1384 г.).

[1105] PD, III, 154.

96 Lites, t. II, 138; см. H. Paszkiewic z 8, str. 155.

[1106] Под "литовским контролем находились некоторое время земгальские и куршские замки (Добеле, Тервете, Ракете, Сидрабе, Баботе, Синтеле, Вартахе и др.). См. часть III, раздел второй, §§ 1-2.

[1107] См. Miesi§cznik Heraldyczny, XIV, № 7-8, Warszawa, 1935, str. 102.

[1108] W. Limano w s k i b str. 127.

106 M. А. Ю ч a c 2, стр. 122-123; J. R e m e i k a b str. 396.

10e СЕУ, p. 1009 (in quo multa millia armatorum et aliorum nobilium et comunium hominum utriusque sexus tarn pro defensione castri quam eciam pro refugio et conservacione fuerunt collecta). Ср. В. Голубович, E. Г о л у б о в и 4i, стр. 114 и сл. О русском квартале в Вильно см. SRP, t. II, р. 623 (1383 г.).

ram, quantum vellent; mercatoribus, fabris, carpentariis, ba _ listariis, sutoribus, artis mechanicae cuiuscunque, cum uxoribus et liberis et iumentis, concedimus liberum introitum et exitum terrae uostrae, sine ulla exactione sive tbeolonio, et omni turbatione procul mota» (№ 688, p. 142), ср. грамоту миноритам от 26 мая 1323 г. (№ 689, р. 143).

[1112] LU, t. II, № 689, р. 143.

[1113] См. В. Т. Пашуто 5, стр. 201-202.

[1114] М. Н е 1 1 m a n n 4, S. 164.

152 SRP, t. II, р. 643.

[1116] СДГА, № 2. См. М. А. 10 ч а с 2, стр. 118.

[1117] См. каргу И. А. Голубцова приложение к книге В. Т. II аш у т о 2; А. Н. Н а с о н о в 5 карты; М. Н. Тихомиров! карты.

[1118] ПСРЛ, т. II, стб. 816.

str. 44-46). Значит, эти земли попали под власть Литвы после 1345 г. (на это обратил внимание О. Н а 1 е с k i 4, str. И). Относительно Сви­сл очи можно заметить, что она присоединена до 1349 г., ибо в посоль­стве 1349 г. Ольгерда к Джанибеку находился свислочский князь Семен (ПСРЛ, т. VII, стр. 205; см. S. Kuczynsk ii, str. 110).

[1120] Ср. П. А. Раппопорту стр. 223.

[1121] Н. Н. Воронина, стр. 197.

[1122] А. В. К и р ь я н о в ь стр. 207.

[1123] Н. Н. В о р о н и на, стр. 196, 200.

[1124] Там же, стр. 44. Очень важно было бы сравнить гродненский материал с прусским, имея в виду переселение сюда части пруссов.

[1125] R. J a'k i m о w i с z b str. 3-29.

[1126] В. А. Рыбаков!, стр. 244-246. Весьма интересно было бы сопоставить княжеские знаки собственности с «кривулями» знаками власти догосударствеиной поры. Похоже, что с превращением власти в силу титула во власть в силу собственности знак «кривули» стал ее символом.

[1127] МРН, t. II, р. 421-424.

[1128] Н. L о w m i a n s k i 2, t. I, str. 165-166; В. Т. П а ш у т о 4, стр. 36.

[1129] А. Т а у т а в и ч ю с г, стр. 10.

[1130] См. Очерки по истории русской деревни X-XIII вв., стр. 73, рис. 16-3, 5, 7.

[1131] А. Т а у т а в и ч ю Ci, стр. 17, ср. стр. 13, 15.

[1132] М. Gumo wskii, str. 7. По последним данным на территории Литовской ССР отмечено семь кладов античных монет.-В. В. К ро­пот к и щ, стр. 153.

[1133] W. A n t о п i е w i с zi, str. 116; см. Т. L е w i с k i 1; str. 154-176.

[1134] G. В. Fedorowosi, pp. 181-228 и карта; Г. Б. Ф е д ор о bi, стр. 114-115.

[1135] НПЛ, стр. 402.

[1136] PD, р. 149.

[1137] LR, S. 71, ср. S. 136 (литовский отряд, осажденный в одном вамке gegeben hette solt // und dar zu silber unde golt).

[1138] Codex diplomatics Masoviae, № 407 (1241 г.).

[1139] ПСРЛ, т. II, стб. 816.

[1140] Там же, стб. 820.

[1141] Там же, стб. 879.

[1142] Там же, стб. 816.

146 LU, t. II, № 616, р. 27 (1305 г.).

[1144] Н. Р a s z k i е w i с z 8, str. 26.

[1145] См. об этом А. В е z z е n b е г g е r 2, SS. 323-324; О. Monteliusi, SS. 140-141 и сл.; В. N е г m а щ, S. 58.

[1146] Н. Lowmi anskia, t. I, str. 13.

[1147] GEV, № 388, р. 164-165.

[1148] ДДГ, № 17, стр. 46.

I 06 Н G. Schroderi, S. 27 и сл. (1157 г.); HU, t. I, № 17 (1165 г.), № 50 (1199 г.); HU, t. Ill, S. 393.

[1150] ПРП, в. 2, стр. 54 и сл.

[1151] 68 LU, t. I, № 15.

Н. G. Schrodeт г, S. 32.

[1152] Ср. А. С. Г р у ш е в с к и й 3, стр. 4.

[1153] PJIA № 25а.

[1154] LU, t. I," № 507; HU, I, № 1015.

[1155] LU, t. I, № 452.

[1156] Попытки прервать немецкую торговлю с Русью делались неодно­кратно в 60-х годах XIII в. (РЛА, № 28-30, 33), и в 1318 г., и в 60-х годах XIV в. (там же, № 92), но торговля неизменно восстанавливалась.

[1157] LU, t. I, № 492, Reg. №561. Один путь с Двины на Днепр выходил выше, другой ниже Смоленска. Б. А. Брим1, стр. 231; В. П. Т а р ан о в и чх, стр. 249.

[1158] РЛА, № 38.

[1159] Там же, № 47.

[1160] LR, S. 164.

[1161] PJIA, № 135.

[1162] Но видеть в этом свидетельство упадка аборигенной торговли,

[1163] конечно, не приходится (ср. RSch, S. X, XVII).

[1164] 84 LU, t. II, № 645, p. 81.

[1165] i 88 ГЛ, X, 6 (1206 г.), XXIX, 3 (1225 г.). SRP, t. II, p. 56.

[1166] LU, t. I, № 213, 251, 291, 440, 453, 561 (1250, 1253, 1256, 1275* 1277, совместно с Орденом), 1295 гг.).

[1167] Ibid., № 1886.

[1168] LU, t. Ill, № 1044a, pp. 179-180.

[1169] Z. I v i n s к i si 0, S. 283.

[1170] Материалы«Допроса свидетелей» Франциска де Молиано (1312г.) A S е г а р h i ни, SS. 7, 26, 36, 40, 70, 99, 157 и др. (VII, 26; VII, 36).

[1171] LU, t. I, № 585, р. 750; A. S е г а р h i пц, S. 157, Beil. II, 47.

[1172] LU, t. VI, № 3069.

197 LU, t. II, № 690, p. 144.

198 PJIA, № 62, S. 40.

109 РЛА, № 74.

[1174] LU, t. II, № 796, p. 333.

[1175] См. Z. I v i n s k i s Xo, S. 280.

[1176] LU, t. II, № 690, р. 146.

[1177] ГВН и П, № 30.

[1178] М. А. Оболенский!, стр. 22.

[1179] RSch, № 287 (cere Letowice), 1187 (punt Letowice cere), 1267 («X punt cere»), 1284 («IIII punt cere»), 1318, 1364, 1374 («III liverschpunt cere»).

[1180] Ibid., № 216.

[1181] PJIA, № 135-136. Источники относятся к полоцким, смолен­ским и литовским землям.

[1182] J. Hemeik а х, S. 426.

[1183] LU, t. Ill, № 1240, p. 493.

[1184] PJIA, № 74.

[1185] РЛА, №135; П. В. Г о л у б о в с к ий 8, стр. 91; Н. У с ач е bi, стр. И и сл.

• 212 П. В. Г о л у б о в с к ий а, стр. 136-137.

[1187] J. Remeikai, S. 426-428.

[1188] LU, t. II, № 710.

[1189] См. часть I, § 2.

[1190] В. Т. П а ш у т о 4, стр. 55.

8 См. часть I, § 2 и 4.

[1192] Д. Л. П о х ж л е в ж 4i, стр. 103 ж сл.; Д. Л. П о х и л е в и ч 3,

[1193] R. Volkaite-Kulikauskiendi, p. 135; Р. К u 1 ikanskasi, p. 315; X. A. M о о p a 2, стр. 15.

6 LR, vv. 4616-4620; ср. Д. К. Зелени щ, стр. 49-50.

[1194] ГЛ, IX, 5.

[1195] S. § i m k u Si, p. 7.

[1196] I. В a 1 d z i usi, p. 127.

[1197] J. J u г g i n i Si, p. 63.

[1198] Литовский статут 1588 г., XI, 26, ср. XIV, 9; см. И. Л а п п о 2, т. II, стр. 408-409, 487.

[1199] Помезанская Правда, ст. 26; В. Т. Пашут о 4, стр. 40, 125.

[1200] J. J u г g i n i Si, p. 63; Литовский статут 1588 г., XIV, 9.

[1201] К. J a b 1 о n s k i s 2, SS. 273-274. Об одаривании как древней­

[1202] Отголоски обычая побратимства пчел находим в рассказе «Бичюляй» (1900 г.) известной прогрессивной писательницы Жемайте (Юлии Жимантене). См. Жемайте. Избранное. М., 1947, стр. 269-281.

16 К. J а Ы о n s k i s a, S. 274.

[1203] Е. F г а е п к е li, S. 66.

[1204] А. Е ф и м е н к ох, стр. 102.

[1205] А. Е ф и м е н к Oi, стр. 111.

[1206] М. Ф. Владимирский-Буданов стр. 18. Анало­гичные явления эволюции патриархально-общинной организации наблю­дались на русском Севере XIV-XV вв. См. JI. В. Данилова!, стр. 264-275.

[1207] М. Ф. Владимирский-Буданов, стр. 32.

[1208] М. Ф. Владимирский-Буданове, стр. 60-61.

[1209] В. Т. Пашуто 4, стр. 42.

[1210] Археографический сборник документов, относящихся к СевероЗападной Руси, т. I, стр. 31.

[1211] В. Б. А н т о н о в и 4i, стр. 138.

[1212] Ср. Н. L о w m i a n s k i 2, t. II, str. 137.

[1213] Зрелость аллода предопределила бурный процесс становления круп­ной земельной собственности, острую борьбу в рядах собственников в ходе формирования государственного строя.

[1214] См. часть I, § 2, стр. 88.

[1215] См. часть III, раздел первый, § 1.

[1216] Помезанская Правда, ст. 44, 36 и др.; В. Т. П а ш у т о 4, стр. 32 и сл.

19 В. Т. Пашуто

88 ГЛ, IX, 3 (1205 г.), XI, 5 (1207 г.); LR, S. 35 (rindere, pfert, wib und man // sie triben stoltzlichen dan).

87 Литовцы получали плату с земгалов 8а помощь им против Ордена (ГЛ, XXIII, 8 1220 г.).

[1219] М. О. К о с в е н 3, стр. 121 и др.

83 ПСРЛ, т. II, стб. 832.

[1221] ПСРЛ, т. II, стб. 832-834 (списки ХП хранят здесь более исправ­ные чтения).

[1222] Там же, стб. 834.

[1223] ГЛ, XII, 2 (1208 г.); ср. XVII, 5 (1214 г.: рыцари опустошали «деревни и владения (villas et confinia)» селов и литовцев.

[1224] PD, III, 330 (1316 г.).

[1225] Ibid., 260.

[1226] Ibid., 276.

[1227] Wb, № 7 и 8, 6 и 8, 7.

[1228] Wb, № 78, 81, 87, 92, 95, 97, 99.

[1229] Z. I v i n s k i si, S. 192, 54; ср. К. Avizoni si, S. 17. Anm. 3.

[1230] См. H. L о w m i a n s к i 2, t. I, str. 282-285.

[1231] H. L о w ш i a n s к ij str. 330.

61 SRP, t. II, p. 681; Wb, № 37.

62 SRP, t. II, p. 682, Wb, № 38.

[1234] SRP, t. II, р. 548.

[1235] PD, III, 260.

68 SRP, t. II, р. 542.

[1237] Ibid., р. 570.

[1238] В. Т. Пашут о 4, стр. 129; ср. Н. L о w m i a n s k i 2, t. II, str. 116, 125.

69 J. J u r g i n i Si, p. 67.

[1240] CEV, p. 78.

[1241] J. J u г g i n i Si, p. 53.

2 См. часть I, § 3, стр. 132-134.

3 См. часть I, § 4, стр. 151 и сл.

м Там же, стр. 137-138.

[1245] Там же, стр. 152-154.

66 См. часть I, § 2 и § 4.

[1246] SRP, t. II, р. 66.

[1247] Ibid., р. 80.

[1248] Ibid., р. 92.

[1249] Ibid., р. 96 (1370 г.), 98-99 (1371 г.), 103 (1373 г.), 107-108 (1375 г.: упоминание magni satrape применительно к русской знати, т. е. нет различия в терминах), 110 (1376 г.), ИЗ (1377 г.), 115-116 (1378 г.).

[1250] См. часть I, § 4, стр. 159.

[1251] PD, III, 228 (80-е годы XIII в.). Эта формула применяется хрони­стом и для обозначения представителя литовского правительства, ведшего переговоры с легатами в Риге в 1324 г. (PD, III, 359).

[1252] PD, III, 228.

[1253] О нем см. часть III, раздел второй, § 2.

[1254] PD, III, 332 (под 1317 г.). Хроника Дюсбурга хранит обильный ма­териал о землевладении прусских нобилей (см. PD, III, 70-71, 76, 108, 113, 188, 197, 207, 209, 211, 212, 219).

ПСРЛ, т. II, стб. 816.

[1256] Там же, стб. 815.

[1257] Там же.

[1258] Там же, стб. 860-861.

[1259] LR, S. 82.

[1260] ПСРЛ, т. II, стб. 816.

81 а Там же, стб. 861.

[1261] LR, S. 146.

[1262] Ibid., S. 77.

[1263] Ibid., S. 163.

88 Wb, № 69, 73, 79, 81-83, 88, 89, 91, 97-99.

ее pj) j j j 291.

[1266] SRP, t.'ll, p. 559; cp. HW, p. 88 (1367 г.).

[1267] PU, I, 2, № 568.

[1268] М. Довнар-Запольский, стр. 21.

[1269] ПСРЛ, т. XVII, 72. Ягайло пожаловал своему брату Скиргайле несколько волостей и деревень «со всякою службою, все люди и села и всякий доход» или «с данью, и с землею, и с людьми и со всем до­ходом» (J. Jakubowskii, str. 36-45). См. часть III, раздел пер­вый, § 4.

[1270] М. Н. Сперанский!, стр. 26: ср. Е. Г о л у б и н с к ийг, стр. 68-70.

[1271] ZPL, p. 1.

96 Pomniki prawa litewskiego, Krakow, 1900, str. 262-263.

86 И. Якубовскийх, № 4, стр. 239-278; № 6, стр. 245-303

[1274] АЗР, т. I, № 103.

[1275] 0втежал к РИЖСК0МУ епископу cum multa numerositate fidelium; cum omnimis ad se pertinentibus и получил от него свое владение in feodum (см. LU, t, I, Reg. 463, p. Ill от 1268 г.).

[1276] LR, S. 71 (из немецкого плена он был освобожден «своими друзь­ями»von den vrunden sin).

[1277] SRP, t. Ill, p. 284 (1407 г.).

[1278] AKL, t. I, p. 12 (1392 г.).

[1279] Н. Lowmianski,, str. 129.

[1280] PD, III, с. 220; NE, vv. 17999-18001, 18017-18022.

[1281] LR, v. 4693-4694.

[1282] ПСРЛ, т. II, стб. 799; по преданию, в Г алиндии правила женщинапрорицательница (sacra et prophetissa), которая, считаясь святой, созы вала собрания знати и решала вопросы мира и войны (PD, III, 4); ср.. А. Ф. М е р ж и н с к и йг, стр. 253.

[1283] ZML, t. И, р. 116, № 17; А. Ф. М е р ж и н с к и й 3, стр. 395.

[1284] См. Z. Ivinskisx, SS. 24-25.

[1285] CEV, p. 74 (1401 г.); Lites, II, p. 150 (1413 г.); CEV, p. 1036 (1416 r.) я др.

515 См. часть I, стр. 83-84.

118 Там же, стр. 89.

[1288] Там же, стр. 105-106.

[1289] Там же, стр. 99.

[1290] PD, III, 229.

[1291] Ibid., 332.

[1292] Ibid., 333.

[1293] Ibid., 21, 100, 101, 113, 168, 186 и др. По договору в Рацпонже Витовт получил право на переселение в Аукштайтию 250 семей нобилей из Жемайтии mit eren brotessen (GEV, p. 98); это те же familiares, gesinde, которую кормит господин.

[1294] Z. Ivinskisi, SS. 26-27.

[1295] HW, p. 49 (1279 г.); ср. PD, III, 159, 269.

[1296] NE, pp. 567, 571, 590. Нельзя принять мнение, что крестьяне ухо­дили вместе с нобилем, к которому якобы были больше привязаны, чем к земле. К земле крестьяне в феодальную эпоху всегда привязаны крепче, чем к чему-либо другому, а в это время им и не было нужды уходить, они еще лично свободны. Уходили те, кто жил на содержании господина или работал при его дворе (Ср. Н. Р a s z k i e w i с z 8, str. 77).

[1297] НПЛ, стр. 84.

[1298] Там же, стр. 85.

[1299] Житие Довмонта Средняя редакция в кн. Н. Серебря нс к и щ. 20 в. Т. Пашуто

[1300] См. выше, стр. 160,302.

[1301] РЛА, № 69, р. 49; см. Приложение IV.

[1302] АЗР, т. I, № 61, стр. 76 (1457 г.).

[1303] РЛА, № 25-в.

[1304] См. часть I, § 4, стр. 156.

[1305] CEV, р. 166 (1409 г.).

[1306] Ibid., р. 772 (1427 г).

[1307] Ibid., р. 548 (1422 г.).

[1308] zPL, pp. 360-361.

[1309] PD, III, 346.

[1310] NE, vv. 23637-23638. У Дюсбурга этого нет, но у Виганда: omnes vos captivi mei modo debetis mihi adherere et mecum contra fidem pugnare christianam. SRP, t. II, p. 456.

[1311] SRP, t. II, p. 496. В Риге утверждали, что в холопство попадали не только люди, проданные в Литву (см. LU, t. II, № 710, док. архиепис­копа рижского от 1325 г.), но даже и добровольно переселившиеся земгалы (ibid., № 630: «perpetuae sunt redditi servituti»).

[1312] Z. Ivinskisj., SS. 33-34, 176-179.

[1313] SRP, t. II, p. 566.

[1314] См. часть I, § 4, стр. 155-156.

[1315] Примеры см. Z. I у i n s k i si, S. 184.

[1316] LU, t. II, № 090. «Agricolis, nostrum regnum intrandi commorandique volentibus, damus et concedimus ad decern annos с olere libere absque censu, et medio tempore a b omni opere regio sint exemti; termino praedicto exspirato, et etiam secundum terrae fertilitatem, dabunt decimam, prout in aliis regnis vel populis dare consueverunt; ita tamen, quod nobiscum plus exuberabit granum, quam in aliis regnis est consuetum». Ср. о подобных действиях Ордена (LU, t. I, № 362).

[1317] Lites, t. II, p. 150.

[1318] См. выше, стр. 304.

[1319] LU, t. IV, № 1478, p. 220; cp. GEGDV, p. 53.

166 GEV, р. 77.

[1321] Ibid., ср. CDP, t. V, № 122, 134, 135 (S. 184); t. VI, № 112.

[1322] CDP, t. VI, № 112, S. 114; cp. t. V, № 122, S. 164.

[1323] CDP t. VI № 123.

[1324] CEV,' p. 78 (1401r.);' cp. SRP, t. Ill, p. 237 (und gab yn recht, dornacli sie sich sulden richtin und haldin)под 1400 г.

[1325] SRP, t. Ill, р. 282 (1406 г.); ср. р. 240 (1400 r.);CDP,t. VI, № 112, S. 116.

[1326] SRP, t. Ill, p. 284.

186 См. часть I, § 4, стр. 159-160.

[1328] CEV, p. 1021.

[1329] LU, IV, 413; CDP, t. V, № 125PJIA, № 137. В латинском тек­сте: «agricolam, clientem, militarem», те. крестьяне, freunde, бояре.

CEV, p. 103.

[1331] Нам нет пужды разделять взгляд Витовта и вслед за ним тракто­вать государственных крестьян как свободных вообще (ср. Z. I v i n sk i s x, SS. 47, 50), ибо ясно, что не могли быть полностью свободны госу­дарственные крестьяне, если все они были zinshaftig, а часть из них уже потеряла право перехода; видимо, перед нами ранние формы даниичества в пользу великого князяСр. также К. A v i z о п i s 1; S. 69. Исследова­тель уже догадывался, что нобили это der erbliche Stand der Freien (ibid., S. 70). Утверждение Ордена, что жемайты haben nimande vormols geczinset (CEV, p. 77), имеет в виду частновладельческую зависимость, а утверждение, что wurde uns nimant wider, хотя и грешит преувеличе­нием, но свидетельствует все же о сравнительно умеренном развитии круп­ного боярского землевладения (ср. Н. L о w m i a n s k i 2, t. 1, str. 252).

[1332] В свою очередь, по привилеям предусмотрено увеличение барщи­ны более чем в четыре раза. «Мы же постановили, что каждый кмет должен с одной волоки работать один день в неделю, а с полволоки один день в две недели» (И. Я к у б о в с к и й 1; № 6, стр251).

[1333] См. часть III, раздел первый, § 4.

[1334] KZ, р. И.

[1335] PD, III, 300.

[1336] SRP, t. II, р. 548.

176 Привилей 1447 г.-СЕ, t. Ill, pp. 9-13.

[1338] ГЛ, V, 4; LR, S. 46, 57-60 (30 тыс. войска); PD, III, 195 (exercitu validus); 253, 306 (cum maximo exercitu), 310 (4 тыс. воинов); HW, p. 65 (validus exercitus), p. 72 (validus exercitus); SRP, t. II, p. 490 (cum magno exercitu). См. Z. Ivinskisi, SS. 64, 90.

[1339] CZ, p. 11.

* 78 CE, t. Ill, p. 530.

[1341] KZ, p. 11; CECDV, № 6, p. 14. См. состав десятины в 1411 г. по жалованной грамоте Жигимонта (CECDV, № 56, pp. 87-88).

[1342] J. J u г g i n i si, p. 63-

[1343] SRP, t. Ill (Die altere Hochmeisterchronik), p. 602; H. Lowm i a n s k i 4, str. 219.

[1344] См. часть III, раздел первый, § 4.

[1345] Lites, t. II, p. 138.

[1346] Jp 11

[1347] К. J a b i о n s k i s 3, p. 50, № 15.

[1348] J. J u r g i n i si, p. 64-65.

[1349] M. А. Ю ч a c 2) стр. 172-173.

[1350] KZ, р. 8, САЛ, т. I, № 1.

[1351] CEV, р. 869; ср. KZ, р. 8.

[1352] ПСРЛ, т. II, стб. 817-

[1353] SRP, t. II, р. 576.

[1354] CECDV, № 1, р. 6; ср. KZ, р. 8; САЛ, т. I, № 2, стр. 3-4.

[1355] САЛ, т. 1, № 1.

[1356] KZ, р. 8. Термин «конокормцы» отразился уже в XIII в. в летопис­це Переяславля-Суздальского.

[1357] Впрочем, говоря о «полном отсутствии сословности», авторы на деле собирали данные, убедительно доказывавшие, что власть среди полочан и витсблян принадлежит «добрым людям» и «мужам» (В. Е. Д ан и л е в и 4i, стр. 179, 213, 230), что «боярство Смоленской земли в последние моменты ее политической самостоятельности явно становится на сторону чуждой власти завоевателей» (П. В. Г о л у б о в с к и й 3, стр. Ш) итп.

[1358] JI. В. Алексее bi, стр. 8 и сл.; М. II. Т и х о м и р о В4, стр. 362-374.

[1359] Часть I, § 1, стр. 52-54.

is» М. Ф. Владимире к ий-Будано вз, стр. 119. Может быть, и термин Черная Русь (известный уже в 1351 г.) возпик вследствие преобладания здесь вликокняжеских доменов, которые образовались во время захватов в XIII в., тогда как Белая Русь Это первоначально боярско-вечевая ее часть, подвластная по «ряду». Ср. А. С о л о в ь е bi, стр. 33.

[1361] К. Маркс. К критике политической экономии. М., 1951 стр. 210.

[1362] М. Ф. В л а д и м и р с к и й Б у д а н о вз, стр. 5-7.

[1363] Там же, стр. 23, 31, 33, 38-39, 47.

[1364] M. Ф. В л а д и м и р с к и й Б у д а н о в в, с-гр. 17, 46-47, 60-61, 81-83.

[1365] АЗР, т. I, № 60 (1456 г.).

[1366] И. Якубовскийх, № 6, стр. 263-265, 296.

[1367] AKL, t. I, № 9, str. 9. Заблуждался Ф. И. Лсонтович, видя в этом факт ранней полонизации края. Новогородок-центр православной митрополии Литвы

[1368] М. Д. Приселков, стр. 48-70.

[1369] См. К. J а Ы о n s k i s 3, pp. 214-217. 21 В. Т. Пашуто 321

[1370] Сборник П. Муханова, изд. 2, СПб., 1866, стр. 134. О западнорус­ской редакции устава князя Ярослава Владимировича см. ПРП, в. I, стр. 275-276 (текст), 282 (комментарий).

[1371] АЗР, т. I, № 14.

[1372] См. А. В о с т о к о bi, стр. 126.

[1373] См. часть III, раздел второй, § 2.

[1374] Это известие впервые встречается в своде 40-х годов XVI в. (так называемой Ростовской летописи), куда было внесено составителем из родословца. См. А. А. Ш а х м а т о вз» стр. 15, 166; текст у Н. М. Карамзин ai, тIV, прим. 324. В этом же своде под 1335 г. читается известие, что великий князь послал на Литву «воевод своих Родиона Нестеровича и с ним Александра Зерна ис Торжьку и с ними рать свою».См. А. А. Ш а х м а т о вз, стр. 166-

[1375] АЗР, т. I, № 159, 175, 185; т. II, № 61.

[1376] Ягайло в 1389 г. жаловал «dwye sossye roly» церкви (KZ, p. 16).

[1377] E. Карскийз, стр. 8-10.

[1378] СДГА, № 4, стр. 5; ср. М. Д о в н а р 3 а п о л ь с к и й 2? стр. 26.

323

[1379] Вопрос о последствиях общественного переворота, связанного с переходом от патриархально-общинного строя к феодальному, все еще крайне недостаточно изучен в нашей науке. См. М. В. Нечкинаь стр. 89-90.

[1380] Ibid., 19.

[1381] Ibid., 21; ср. NE, vv. 5165-5172.

[1382] PD, III, 19.

[1383] Ibid., 35.

[1384] PD, III, 71.

[1385] Ibid., 73-74.

[1386] Ibid., 84.

[1387] Кстати, вероятно, не все немцы были врагами пруссов, если даже среди рыцарей находились их сторонники (PD, III, 82).

[1388] См. часть III, раздел второй, § 2.

[1389] PD, III, 90.

[1390] Ibid-, 100.

[1391] Ibid., ИЗ.

Ibid., 145, р. 122; NE, vv. 14029 и сл.

18 NE, v. 13147.

[1394] PD, III, 130.

[1395] Ibid., 156.

[1396] См. часть III, раздел второй, § 2.

[1397] PD, III, 168.

[1398] PD, III, 175.

[1399] Ibid., 188.

Руси) лучшую долю. Об этом папа Григорий IX писал в 1232 г. архиепи­скопу гнезненскому (HRM, t. I, № 35: cum tam inignam et inanditam pati non valeant servitutem ad perfidiam Ruthenorum et Pruthenorum transeunt cohabitatione fidelium direclita).

[1401] PD, III, 193.

[1402] Ibid., 207.

[1403] Ibid-, 217.

[1404] Ibid.

[1405] См. часть I, § 2.

[1406] PD, III, 220. PD, III, 262; ср. Н. L о w m i a n s k i 2, t. I, str. 253.

[1407] 38 В. Т. П amy to 4, стр. 68-71.

[1408] Подробнее о восстании 1525 г., незаслуженно забытом (как и вос­стание 1295 г.) в нашей историографии, см. Е. W i 1 k ei, SS. 35, 4245, 53, 63 и др.

[1409] См. часть III, раздел второй, § 2.

[1410] LU, t. I, № 507, p. 628. В то же время в Литве ценили знатность и

[1411] См. часть I, § 4.

[1412] Недостаточно изучено влияние унии на упрочение государственного аппарата Литвы, в частности, войска. Между тем польские феодалы помогали литовским подавлять сопротивление русских, белорусских и ук­раинских земель (см. J. Dlugossii, lib. XII, p. 463); ср. упоминание о «некоем ляхе» под Смоленском (ПСРЛ, т. VIII, стр. 51; тIV, стр. 93)

[1413] CEV, р. 411.

[1414] CEV, pp. 409, 449; LU, t. V (2), p. 426. См. Z. Ivinskisi, S. 101 и сл.; ср. M. А. Ю ч а с 2, стр. 187-195.

[1415] Житие князя Александра, стр. 188.

[1416] МРН, t. I, р. 478.

[1417] См. часть I, § 2.

[1418] См. Р. К lima s b str. 58.

[1419] S. Zajczkowski 4, str. 407. Что «племена» IX-XIII вв.территориальные союзы, полагают и археологи (П. 3. Кулика ус к а с 5, стр. 46).

[1420] Помезанская Правда, ст. 20, 39, 93; В. Т. П ашу то 4, стр. 39-41.

[1421] Н. L о w m i a n s k i 2, t. И, str. 141-149.

[1422] S. Zajaczkowski 4, str. 400-402; см. К. A v i z о n i si, S. 20.

[1423] SRP, t. II, p. 488.

[1424] PD, III, 222, 247, 276, 290, 321; Lites, II a, p. 137.

[1425] Н. Lowmianskij, t. II, str. 105-106.

[1426] Ibid., str. 144.

[1427] Ibid., str. 140.

[1428] ГЛ, XI, 5: «послали по всей Литве собирать большое войско»

(1207 г.).

[1430] ПСРЛ, т. II, стб. 897-

16 Там же, с тб. 810.

[1431] PD, III, 4 (у галиндов), 184 (у скалвов); LR, S. 87 (у самбов); PD, III, 210, ср. 204 (у судовов); 34, ср. 73, 89 (у пруссов, союзных Святополку).

[1432] LR, S. 87; PD, III, 4.

[1433] LR, S. 89; нобили-воеводы PD, III, 20, 89, 188, 332.

[1434] PD, III, 4; ПСРЛ, т. И, стб. 776.

[1435] PD, III, 73.

[1436] PD, III, 18.

[1437] Ibid., 76, 108, 209, 211.

[1438] Ibid., 3.

[1439] Н. С г о in е. Die Bijrgen der alten Preu{3en.Mitteilungen fur Geschichte Ost-und Westpreuen, 3. Jahrgang.

[1440] PD, III, 94, 117-119, 122: ПСРЛ, т. II, стб. 810

[1441] PD, III, 95, 102 (Кенигсберг), 117 (Визенбург), 118 (Крейцбург), ср. PU, I, 1, № 279.

[1442] Adam В г e ю e n s i s, IV, 18; PD, III, 102.

22 В. Т. Пашуто

[1443] См. часть III, раздел второй, § 2.

[1444] Ср. Н. Р a s z k i е w i с z 5, str. 305.

[1445] S. Z a j ц с z к о w s к i 4, str. 395 и сл.

[1446] LR, SS. 106-107, w. 4625, 4653.

[1447] PD, III, 259.

[1448] LR, SS. 94-95, vv. 4085-4118, 4653-4674.

[1449] Ibid., S. 117, vv. 5094-5095.

[1450] Ibid., S. 106, vv. 4625-4628.

[1451] PD, III, 259 (1294-1300 гг.).

[1452] РЛА, № 67= LU, t. VI, № 3073.

[1453] LR, S. 63, v. 2732.

12 LR, S. 146, v. 6383.

[1455] ПСРЛ, т. II, стб. 840; ср. стб. 797 (о князе Айшьвно).

[1456] См. часть III, раздел второй, § 2.

[1457] ПСРЛ, т. II, стб. 860.

40 Там же, стб. 831.

[1459] Там же, стб. 815.

[1460] Там же, с тб. 820.

[1461] ПСРЛ, т. II, стб. 858.

60 См. часть III, раздел второй, § 1-2.

[1463] ПСРЛ, т. II, стб. 858.

[1464] НПЛ, стр. 84.

[1465] См. J. A d а ш u Sx, str. 313 и сл.

[1466] LU, t. I, № 507, р. 628.

[1467] LU, t. II, № 690.

[1468] ПСРЛ, т. XVII, стб. 74, 87, 195.

[1469] ПСРЛ, т. VIII, стр. 51.

[1470] См. Приложение 1.

[1471] ПСРЛ, т. II, стб. 874.

[1472] Возможно, что упомянутый летописью Остафий-сын Константина, князя рязанского (ПСРЛ, т. VII, стр. 125, под 1217 г.), изгнанного Дани­илом из Перемышля (ПСРЛ, т. II, стб. 793, ср. стб. 855, 861).

03 Троицкая летопись, стр. 402.

[1474] Z. I v i u s к i si, S. 98.

[1475] LU, t. I, № 507.

[1476] LU, t. II, № 693-

[1477] PJIA, № 67=LU, t. VI, № 3073, p. 482.

[1478] См. часть I, § 4, стр. 157.

76 См. LU, t. I, № 354.

70 Так думал M. К. Любавский (М. К. Любавский 8, стр. 10,. 37, 43-44), считавший, что князь был «главным вождем, самым сильным и влиятельным из других вождей». Не решился на вывод о существовании государственного совета и К. Авижонис (см. К. A v i z о n i s 1( S. 76). Ср. иной взгляд Г. Ловмяньского (Н. Lowmi anski 4, str. 237).

[1481] PD, III, 291.

[1482] В 1313г. литовский король «et omnis Lethowia cum ео»приняли реше­ние послать флот в 100 судов под командой Сурмине на Христмемель post multa consilia (PD, III, 179); ср. NE («und mit den sinen ubete // manchin rat und manche list»).

[1483] PJIA, № 67=LU, t. VI, № 3073, p. 478. См. также И. M а л и н о вскиЙ1, ч. 2, в. 1, стр. 76-77.

[1484] ПСРЛ, т. XVII, стб. 72, 143, 193.

[1485] АЗР, т. I, № 6.

[1486] AU, № 2.

[1487] См. М. А. Ю ч а с 2, стр. 207 и сл.

[1488] ПСРЛ, т. II, стб. 861. По сообщению смоленского автора XV в., при дворе Ягайлы находился «паробок невольный» Войдило. Сперва он служил пекарем, потом князь сделал его своим постельничим, поручил «постелю слати и воду давати себе пити» (ПСРЛ, т. XVII, стб. 72).

[1489] ПСРЛ, т. И, стб. 861.

[1490] ПСРЛ, т. XVII, стб. 76.

87 Wig, pp. 493, 495.

88 Н. Г. Б е р е ж к о в ь стр. 140 и сл., 152 и сл.

[1491] Дюсбургом упомянут camerarius regis, который вел рыцарей к Гродно (PD, III, 312).

[1492] ПСРЛ, т. II, стб. 815.

[1493] J. J a k и Ь о w s к str. 32. Текст грамоты там же, str. 44-46. Ср. грамоты Скиргайлы.CEV, № 33 (от 18 июня 1387 г.).

[1494] PD, III, 349 (1324 г.).

[1495] Там же, 228.

[1496] CEV, р.'129 (староста жемайтский извещает в. князя [в 1406 г.]: wir batten unsern tolg gesanth. czu dem houbtmanne czur Wille und Tracken und unsern schriber czu dem thei vnen czu Kawen); LR, SS. 207, 210 (Намейсис houbet zu Terwetein; но пленных немецких рыцарей он отсылает в Литву. Ibid., S. 201, vv. 8756-8757).

[1497] НПЛ, стр. 98 (1326 г.).

98 PD, III, 359.

[1499] М. Gumowskij, str. 265.

[1500] W. S е m к о w i с z 2, str. 410.

[1501] CEV, № 67-68 (1390 г.).

[1502] J. W о 1 f f x, str. 73; А. С. П а в л о щ, стр. 15. Ср. РИБ, т. VI, лрил. № 3 и 7, стб. 31; ср. грамоту Дмитрия Ольгердовича от 1388 г.САЛ, № 4, стр. 6.

[1503] AKL, t. I, № L (1366 г.).

[1504] УГ, т. I, № 3 (1352 г.); ср. ZPL, р. 1-2, пункт 5.

[1505] М. В. Д о в н а р-3 а п о л ь с к и й 2, стр. 35, 84.

[1506] ГВНиП, № 70 (1440-1447 гг.).

[1507] См. М. Ф. В л а д и м и р с к и й Б у д а н о в 6, стр. 14-15.

[1508] LU, fc VI, № 3073, р. 482.

[1509] См. часть I, § 4.

[1510] LU, t. VI, № 3075, р. 487.

[1511] Из русского языка проникли в литовский такие слова, как думаduma, суд sndas и др. (V. К i р а г s к у х, р. 31).

[1512] М. К. Любавский 4, стр. 16.

[1513] Н. М а к с и м е й к oj., стр. 3.

[1514] Подробнее см. М. А. Ю ч a cj, стр. 10-11.

[1515] АЗР, т. I, № 103; ZPL, str. 58-66.

[1516] О возможных пережитках мести см. ПСРЛ, т. II стб 897

116 См. Н. Lowmianski, str. 114, j22

[1518] PD, III, 294.

[1519] M. К. Любавски й 3, стр. 442, 446, 449; см. также К. J а Ь1 о ns k 1 s 8, pp. 171-180; см. выше (стр. 314) грамоту 1387 г

[1520] НПЛ, стр. 358.

[1521] ПСРЛ, т. VIII, стр. 52.

[1521] НПЛ, стр. 415; Н. Lowmianski 4, str. 251, пр. 118. Поддержка Риги помимо торговых выгод приносила литовскому правитель­ству, вероятно, и прямой денежный доход (плату за помощь). Ср. литов­ско-польские отношения 1330 г.Wig, р. 472.

[1522] Ф. Энгельс. Анти-Дюринг. М., 1953, стр. 156.

[1523] LR, S. 273, v. 11966. Обширные сведения о вооруженных силах народов Прибалтики собрал Н. Lowmianski2, t. II, str. 206 и сл.

[1524] ПСРЛ, т. II, стб. 818.

[1525] SRP, t. II, р. 489.

126 Ibid., р. 583.

[1527] LR, S. 188, v. 8217.

[1528] PD, III, 122.

[1529] LR' S. 198, v. 8640 и сл.

[1530] Ibid., S. 58, v. 2505.

[1531] LR, S. 229, v. 10025 (sie buweten ribalde grofi); S. 230, v. 10042; под Мемельбургом PU, I b № 279-1254 r.

[1532] SRP, t. II, p. 493.

[1533] SRP. t. II p. 613; см. также M. A. 10 ч a c 2, стр. 216 и сл.

[1534] ПСРЛ, т. II, стб. 798.

[1535] Там же, стб. 840.

136 Там же, стб. 798-800, ср. 811.

130 Там же, стб. 871.

[1538] PD, III, 247.

[1539] Ibid., р. 289.

[1540] PD, III, 238.

[1541] Jbid., 318.

[1542] LU, t. II, № 1041.

[1543] PJ1A, № 53=LU, t. VI, № 3068, p. 466.

[1544] См. также в настоящей работе, стр. 294-295, 314, 341, 350, 418, прим. 171.

[1545] PD, III, 300. Рыцари нападали, выбирая момент смены гарнизо­нов. Ibid., 328, 329 (в Бизеие).

148 См. П. А. Раппопорт!, стр.223; Н. Н. В о р о н и н 2, стр. 152 и сл.

[1547] SRP, t. II, р. 709; NE, S. 532.

[1548] PD, III, 334. JI. Крживицкий установил, что звенья сигнализации

кострами шли вдоль западного края приюрских лесов и вдоль Немана,

168 PD, III, 252, 254, 271, 298-299, 319, 336 и др.

[1551] LR, S. 252, у. 11053 (sie HeBenB in den husen ligen/'/und ilten kein der burge tor.// die were begriffen sie da vor,// ir brucken wurfen sie da ni­der).

[1552] LR, S. 258, y. 11282.

[1553] Ibid., S. 123, v. 5379, cp. PD, III, 280.

[1554] ГЛ, XXIII, 4; LR, S. 184, v. 8019; S. 253, vv. 11055-11058.

[1555] ГЛ, XI, 5, ср. IX, 3.

[1556] НПЛ, стр. 304; Житие... князя Александра, стр. 191,

[1557] LR, S. 181, vv. 7885-7889.

[1558] LR, S. 231, v. 10097.

[1559] ПСРЛ, т. II, стб. 812. Впрочем, эту тактику применяли и русскиевойска. Там же, стб. 86G.

[1560] Там же, стб. 856.

[1561] ГЛ, XII, 2.

[1562] ПСРЛ, т. XVIII, стр. 176.

[1563] SRP, t. И, pp. 75, 511.

[1564] PD, III, 102.

178 LR, vv. 327-328 и др.

[1566] Калевипозг, стр. 312.

[1567] Былины, т. I, ред. М. Сперанский, М., 1916, стр. 28.

[1568] О сходстве литовской и славянской языческой идеологии см. А. В. У с п е н с к а яг, стр. 17.

[1569] ПСРЛ, т. II, стб. 817.

[1570] Д. К. Зеленина, стр. 593-598, 628-629.

[1571] М. Alseikaite-Gimbutienei, SS. 115, 116 и сл.

[1572] См. В. В. Латышев. Известия древних писателей, грече­ских и латинских о Скифии и Кавказе, в. 1, 1893, стр. 41-42. Невры оставили по себе память не только в названии р. Вилии (Нерис), но и самой Жемайтии (Нерома, сиречь Жемоить). Ср., впрочем, сообра­жения историков (Е. В о n n е 1 U, Bd. I, S. 292 и сл.) и филологов о Нерис-маа.

[1573] ГЛ, IX, 5; см. Д. К. 3 е л е н и н ь стр. 49-50; Ф. Д. Г ур е в и Чх, стр. 75-76.

[1574] Он известен в московском списке М. Оболенского XV в. и Супральском списке Ф. Добрянского XVII в.; см. Э. Вольтер стр. 173-179.

[1575] Любопытно, что некоторые языческие обряды и верования оказа­ли влияние и на немецких рыцарей (сожжение мертвых, гадание и пр.).

[1576] Интересно, что в пору соглашения Миндовга с курией не только он сам не оставил языческих верований, по и его войска под Возвяглем вспоминали не деву Марию, а Диверикса и Ангдиеваса (ПСРЛ, т. II, стб. 839).

[1577] Это подчеркивали сами литовские князья (LU, t. II, № 687); это понимали в Риге и не раз ставили Ордену в вину (LU, t. I, № 584 (1300 г.), р. 737 и сл.; t. И, № 710 (1325 г.), р. 191; A. Seraphimi, VII, 16; XIII, 16; XVII, 16 и др.

[1578] РЛА, № 67, р. 47.

180 Подробнее об этом см. М. А. 10 ч а сг, стр. 287 и сл.

[1580] ГЛ, XIII, 4.

[1581] Там же.

[1582] Песни, собранные П. Н. Рыбниковым, т. 1, М., 1909, № 5, стр. 31»

[1583] См. часть I, § 1.

[1584] См. часть I, § 1.

[1585] «Слово о полку Игореве», стр. 24.

[1586] Подробнее см. В. Т. Пашут о 2, стр. 191 и сл.

[1587] См. часть I, § 1.

[1588] См. часть III, раздел первый, § 2 и § 3.

[1589] Подробнее см. В. Т. П а.га у т о 5, стр. 92, 118.

[1590] ГЛ, I, 5.

[1591] См. упоминания литовских засад по обоим берегам Двины.-ГЛ, XVI, 2 (1212 г.); литовцы использовали здесь Селпилс (ГЛ, XI, 6).

' 13 ГЛ, VIII, 1.

[1593] Там же, VI, 4.

[1594] Там же, X, 1.

18 Там же, X, 1; XI, 5.

[1596] Там же, XIV, 5.

[1597] Там же, XVII, 2, 5.

[1598] Там же, XVIII, 3.

[1599] Там же, IX, 1.

[1600] Там же, XVII, 6.

[1601] Там же, XXV, 2.

[1602] Там же, VI, 4.

[1603] Там же, XVI, 8.

[1604] ГЛ, XII, 2.

26 Там же, XIII, 1.

[1605] Там же, XXIII, 4-8.

[1606] Там же, XI, 6.

[1607] См. В. Т. Пашут о 2, стр.244.

80 См. В. Т. Пашу то 5, стр. 142.

[1609] К. Н б h 1 b a u m 2, S. 40-41, ср. SS. 28-29.

[1610] LR, SS. 42-43; S. Zajqczkowskii, str. 51; cp. J. L atkowski, str. 338.

38 HW, p. 32.

84 LU, t. I, № 106.

[1613] Ibid., № 153 (1237 г.), ср. № 249.

[1614] LU, t. I, № 125.

[1615] LR, S. 44, vv. 1889-1890; HW, pp. 33-34; НПЛ, стр. 74. Папа Григорий IX призывал буллой от 19 февраля 1236 г. к походу на земга­лов, куршей и эстов (LU, I, № 144).

[1616] S. Zajczkowskii, str. 53.

[1617] LR, S. 46.

[1618] LU, t. I, № 149.

[1619] E. Bonnelli, S. 56, Comment. 70, 82.

[1620] ПСРЛ, т. II, стб. 816.

[1621] HW, pp. 33-34.

[1622] О возможной потере Межотне рыцарями см. LU, t. I, № 171.

[1623] LR, S. 46, v. 1968-1969.

[1624] HW, р. 34.

[1625] См. ниже.

[1626] ГЛ, XI, 2.

[1627] Там же, XVI, 2, стр. 152-153.

[1628] См. часть I, § 1.

[1629] ГЛ, XVIII, 4.

69 Там же, XVIII, 9; князь Владимир иолодкий, готовясь выступить против Риги, отправил послов и на Русь, и в Литву, «и созвал большое войско из русских и литовцев». Хотя поход ввиду смерти князя и не состоялся, но симптоматичен сам этот факт. Там же, XIX, 10.

[1630] ПСРЛ, т. II, стб. 736, 739.

[1631] Там же, стб. 754.

[1632] См. часть III, раздел второй, § 2.

[1633] ПСРЛ, т. II, стб. 776.

[1634] ПСРЛ, т. VII, стр. 128.

[1635] ПСРЛ, т. II, стб. 776.

[1636] В. Т. П а ш у т о 5, стр. 150 и сл.

[1637] J. Р u z у n а 3, str. 345-400; см. часть 1,, § 1.

[1638] Н. Н. В о р о н и н 2, стр. 150 и сл. Здесь может принести пользу фольклор. Литовские фольклористы сделали бы полезное дело, выявив народные предания о последующей борьбе литовцев с войсками татаромонгольских ханов, ибо позднейшее вторжение войск Бурундая было пря­мо направлено на Литву.

[1639] Пострадала южная часть Берестейской земли. Возвращаясь на родину через разоренную землю между Берестьем и Владимиром, князья «не возмогоста ити в поле, смрада ради множьства избьеных» (ПСРЛ, т. II, стб. 788).

[1640] Первые попытки Литвы утвердиться в Торопце и Пскове падают еще на 1213 г. ПЛ, в. II, стр. 77 (по Архивск. 2 сп.).

[1641] ПСРЛ, т. VII, стр. 144. Связи с Витебском и Смоленском в XIII в.в традициях суздальской политики. См. НПЛ, стр. 67, ср. ПСРЛ, т.XXIII, стр. 62. Литва использовала, разумеется, и полоцко-смоленские противо­речия, отмеченные острыми конфликтами 1222 и 1232 гг.(НПЛ,стр. 263, 72).

[1642] НПЛ, стр. 77.

[1643] Там же.

[1644] Там же, стр. 79. Догадки Г. Пашкевича, И. Пузыны и других, будто свадьба произошла в Торопце потому, что в Полоцке уже правила Литва, лишены основания: в летописи ясно сказано, что «поя в Полотьске у Брячьслава дчерь» (НПЛ, стр. 77); ср. Н. Р a s z k i e w i с z 8, str. 63; J. P u z у n a 3, str. 360. Столь же беспочвенно утверждение, что именно тогда князь Александр взял сына из Витебска: откуда мог взяться сын, если только что состоялся брак? К тому же в летописи это событие дати­руется 1245 г. (НПЛ, стр. 77).

[1645] Возможно, что именно Товтивилу как «новообращенному князю Полоцка» адресована булла Иннокентия IV (от 15 сентября 1248 г.). Так думал М. Таубе (см. М. Т a u b ei, S. 406).

[1646] ПСРЛ, т. II, стб. 816-817.

[1647] См. часть III, раздел второй, § 2.

[1648] Под Твиреметом от рук Миндовга, вероятно, и пал князь Вишимуть (Висимот) Булевич. ПСРЛ, т. II, стб. 736, 818.

[1649] ПСРЛ, т. И, стб. 819.

[1650] Там же, стб. 820. Товтиввгл и Едивид в качестве вассалов во­лынского князя участвовали в чешском походе. Там же, стб. 822.

[1651] Там же, стб. 830.

8 Там же, стб. 831, 837-838.

86 См. там же, стб. 838.

w См. часть III, раздел второй, § 2.

[1655] ПСРЛ, т. II, стб. 838.

[1656] Там же, стб. 840.

[1657] Там же, стб. 847.

[1658] Там же, стб. 847.

[1659] НПЛ, стр. 82.

52 Там же.

*> 3 Там же, стр. 79.

[1662] Там же.

[1663] НПЛ, стр. 82, 310; ПСРЛ, т. II, стб. 847-848. Быть может, Роман Данилович и не погиб тогда, ибо в 1259 г. какой-то Роман при под­держке мазовецкого войска выступал против Казимира. МРН, t. II, р. 585.

[1664] ПСРЛ, т. II, стб. 859.

[1665] Там же, стб. 855.

[1666] Там же, стб. 856.

[1667] Там же, стб. 860.

[1668] Там же, стб. 855. Об участии русских сил в литовских походах см. часть III, раздел второй, § 2. О политической обстановке в мазовецкокуявских землях см. Н. Paszkiewicz 9, str. 203-228.

[1669] См. часть III, раздел второй, § 2.

[1670] LR, S. 148.

[1671] Ibid., S. 149.

[1672] НПЛ, стр. 84.

106 Там же, стр. 83.

[1674] ПСРЛ, т. II, стб. 860; см. также МРН, t. II (Annales capituli Cracoviensis), p.807 (5 августа 1263 г.)

[1675] Там же, стб. 861.

[1676] НПЛ, стр. 85. То же см. МРН, t. II, р. 808, Roczn. kapitulny Stroynat убит per Woysalk, filium ipsius Mendog regis; cp. ibid., p. 133.

[1677] ПСРЛ, т. II, стб. 864 (Шварн Данилович в Новогородке).

[1678] НПЛ, стр. 85.

[1679] ПСРЛ, т. II, стб. 861, 856.

[1680] НПЛ, стр. 85.

[1681] Житие кн. Довмонта, стр.139; ср. неполный текст в своде 1469 г. ПЛ, 1, стр. 3-5 и полный текст в своде 80-х годов XV в. ПЛ, II, стр.16-18.

[1682] НПЛ, стр. 85.

[1683] Ордену, видимо, был известен Gerdine de Naals, коль скоро ры­цари упомянули его в подложной грамоте Миндовга -PU, 1 2, № 106, pp. 91-93.

118 ПСРЛ, т. II, стб. 864.

[1685] Там же, стб. 867. За эту передачу галицкий князь Лев Данилович убил Войшелка (там же, стб. 868).

[1686] Там же, стб. 869.

[1687] LU, t. I, № 380. Ср. LU, t. VI, № 2884, р. 217; 1366: Lacum Luban ordo tenet et possidet virtute с a s t r i, vulgariter dicti Rosyten, quod castrum inclitus rex Constantinus de Ploske Ordini dedit pleno iure; в немецком переводе. Ср. LU, t. II, № Ю36, p. 763 (1366 г.).

[1688] E. В о n n e 1 1 x, S. 239; ср. M. Б e p e ж к о в 2, стр.115.

[1689] НПЛ, стр. 79.

[1690] Там же, стр. 83.

[1691] Там же, стр. 83, ср. N. Baumgarten 2, р. 233.

[1692] HU, t. I, № 1093, pp. 377-379 (1292 г.: «Король Новгорода» имел четырех зависимых от него князей: «unus Dovmundus, alter Surele, tercius Wezcele, quartus Constantin»); о службе Довмонта Новгороду см.

НПЛ, стр. 324; он был женат на Марии, дочери Дмитрия Александровича (ПЛ, в. 2, стр. 17); о его зависимости от Андрея Александровича суздальского см. ПСРЛ, т. XXIII, стр. 95 (1299 г.).

[1693] См. часть III, раздел второй, §2.

128 РЛА, № 25а.

[1695] ПСРЛ, т. XVIII, стр. 72 (см. часть 1, § 1).

[1696] Троицкая летопись, стр. 344-345.

[1697] Если допустить, что известие о гибели Довмонта ошибочно (см. выше, часть I, стр. 45), то вполне вероятным может быть поход 1285 г. на Олешню этого псковского князя, подручного князю владимирскому и враждебного сыну Ерденя, епископу тверскому Андрею.

[1698] НПЛ, стр. 85.

[1699] Житие Довмонта, стр. 140; ПЛ, в. 2, стр. 16-17.

[1700] НПЛ, стр. 85.

[1701] Там же.

[1702] РЛА, № 25в («Полотеск [и] Видьбеск одно есть, а воли есми божии и Молшелгове»),

[1703] НПЛ, стр. 85. См. Известие Никоновской летописи под 1269 г. о намерении тверского князя Ярослава Ярославича вместе с татарами ид ти на немцев. ПСРЛ, т. X, стр. 147.

[1704] НПЛ, стр. 89.

[1705] ПСРЛ, т. II, стб. 871.

[1706] См. часть 1, § 4.

[1707] HW, р. 46.

[1708] См. часть III, раздел второй, § 2.

[1709] ПСРЛ, т. II, стб. 933; о королях Литвы см. PD, III, 248, 259.

[1710] В. Т. Пашуто 2, стр. 294 и сл.

[1711] PD, III, 223, 260, 266, 289, 292, 293, 308 и др.

168 МРН, t. II, 853, 879; t. Ill, 188-189.

[1713] См. Сб. «Болеслав-Юрий II», стр. 4-5, 153-155; см. также М. Р е г 1 Ь а с h 2, SS. 80-81.

[1714] ПСРЛ, т. X, стр. 191.

183 См. Е. Г о л у б ин с к и й 1; III, стр. 98-115; В. О. К л юч е в с к и Й1, стр. 74 и сл., 82 и сл.; А. Е. Пресняков стр.122123; РИБ, т. VI, стб. 147-155; ср. житие Петра в ред. Киприана, ПСРЛ, т. XXI, ч. 1, стр. 326-327; ср. В. С. И к о и н и к о в ь П ь стр. 993. Любопытно, что и первый епископ тверской Симеон прибыл между 12741285 гг. также из Полоцка, подвластного Литве (см. Е. Г о л у б и нс к и й х, т. П 2, стр. 29).

[1716] А. С. Павло вг, стр. 35 об Ольгерде.

[1717] АРС, t. I, № 65, р. 143; № 67, р. 147.

[1718] НПЛ, стр. 343; М. Д. П р и с е л к о щ, стр. 48-70.

[1719] Н. G е 1 z е г х, S. 261; А. С. Павлов!, стр. 33, см. также К. Chodynickig, str. 3, 5, 11.

[1720] МРН, t. Ill, p. 78.

[1721] Н. Р a s z k i е wi с z 4, str. 229-245; ср. М. С. Г р у ш е вскиЙ1, т. IV, стр. 28-30; S. Zajczkowski 5, str. 1-7.

[1722] ПСРЛ, т. XVII, стб. 72.

[1723] МРН, t. И, р. 622; VMPL, t. I, № 566, р. 434.

[1724] МРН, t. И, р. 860-861.

[1725] Vetera Monumenta Historica Hungariam Sacram Illustrantia, t. I, № 960.

[1726] Ibid., № 958-959, p. 637-638.

[1727] Сборник «Болеслав-Юрий II», стр. 192.

[1728] МРН, t. И, p. 622, 861.

[1729] Б. Д. Греков, А. Ю. Я к у б о в с к и й х, стр. 262 и сл.

[1730] HU, t. I, № 816.

[1731] Полоцкий князь Константин Безрукий принимал у себя епископа тверского Симеона (1274-1289).Памятники старинной русской лите­ратуры, в. 4, СПб., 1862, стр. 185.

[1732] По документу папы Клемента V от 19 июня 1310 г., излагающему обвинения, выдвинутые (отчасти до 1306 г.) рижанами Ордену.

[1733] LU, t. II, № 630, р. 50; № 638, pp. 64-65, что признано Орденом. Ibid., Reg. 714 (1306 г.).

[1734] М. Б е р е ж к о В2, стр. 115, РЛА, № 38.

[1735] Если вспомнить действия князя Андрея Ольгердовича в 1385 г.

[1736] 85 См. A. S е г а р h i m, VII, 14 (p. 27); VIII, 14 (p. 46). Источник не полон: из 23 свидетельских показаний сохранилось лишь 12; часть этих свидетелей цистерцианцы противники Ордена (ibid., S. XXVI).

[1737] РЛА, № 34.

[1738] 88 Там же, № 49.

[1739] М. Р е г 1 b а с h 2, S. 81.

[1740] НПЛ, стр. 98; РЛА, № 74.

[1741] РЛА, № 83, HU, t. II, № 628.

[1742] НПЛ, стр. 98.

[1743] Там же; ср. ПСРЛ, т. VII, стр. 210; см. А. Е. Пресняков!, стр. 161; П. Г о л у б о в с к и Й2, стр. 202, 215. В 1341 г. князь Федор отъехал в Москву, получив в удел Волок; в 1343 г. он выдал свою дочь за Семена Ивановича (Устюжский летописный свод, стр. 51).

i e 4 LU, t. II, № 796.

[1745] См. часть 1, § 1. Распри князей и вмешательство Орды ослабляли сопротивление русского народа наступлению Литвы не только в юго-западной, но и в северо-восточной Руси. Достаточно напомнить, что во время новгородско-московского конфликта в 1282 г. была временно уничтожена крепость Копорье (НПЛ, стр. 324); в 1315 г. князь Михаил Ярославич, подчинив с татарской подмогой Торжок, «кремль их повеле разнести» (ПСРЛ, т. XV, стр. 408).

190 См. Очерки истории СССР (XIV-XV вв.), М., 1953, стр. 198-202.

«8 ГВНиП, № 37.

[1748] ПЛ, в. 2, стр. 92; НПЛ, стр. 345.

[1749] Троицкая летопись, стр. 361.

[1750] НПЛ, стр. 346.

[1751] Там же.

[1752] Там же, стр. 347.

[1753] Там же. Следовательно, литовские владения непосредственно граничили с московскими и тверскими.

[1754] Там же.

[1755] Там же, стр. 349. См. также] «Очерки истории Карелии», т. I.

Петрозаводск, 1957, стр. 73.

[1757] ПСРЛ, т. VII, стр. 205 (1338 г.); ср. НПЛ, стр. 351; ПСРЛ, т. V, стр. 221.

216 НПЛ, стр. 350.

[1758] ПСРЛ, т. XV, стр. 418.

[1759] Там же.

[1760] ПСРЛ, т. X, стр. 208.

[1761] НПЛ, стр. 350.

[1762] А. Е. Пресняков стр. 156-157.

[1763] Папа Александр IV извещал короля Богемии после похода 1259 г., что большая часть Литвы разорена татарами (PU, Ь, № 111, р. 101-102). Он же, призывая бранденбургского маркграфа к походу на татар, писал: «Lettoviam iam pro maiore parte destruxisse noscuntur» (LU, t. I, № 355, p. 453, от 9 сентября 1260 г.). О походе 1275 г. См. А. Н. Н а с о н о в 3, стр. 17, 63-64; О походе 1315 г.SPR, t. I, р. 286 (Can. Samb. cap. 8: Litwanus fuerant multa dampna illata a Tartaris); ср. ПСРЛ, т. X, стр. 161 (1282 г.), 168 (1289 г.).

[1764] Их видели в Вильно послы папских легатов. РЛА,№ 67, S.47; LU, t. VI, № 3073. Литовцы в Орде присутствовали при убийстве Михаила Ярославича тверского в 1319 г. ПСРЛ, т. X, стр. 184.

[1765] ПСРЛ, т. X, стр. 189: «царь Азбяк посылал князей Литвы воевати; и много зла сотвориша Литве, и со многим полоном приидоша во Орду».

[1766] HIVJI, стр. 264; некоторые ученые считают его братом Гедимина. М. Д. П р и с е л к о Bi, стр. 58. Судя по буллам папы Иоанна XXII, обращенным к епископу киевскому Генриху, в 1320-1321 гг. Киев еще не был подвластен Литве, а расположен in confinibus Ruthenorum et Tartarorum, qui antiquitus Galathe (т. е. Галичина) vocabantur (VMPL, t. I, № 252, 255).

[1767] ПСРЛ, т. X, стр. 203 (1330 г.).

[1768] ПСРЛ, т. VII, стр. 207 (1341 г.).

[1769] ПСРЛ, т. X, стр. 208 (1338 г.).

[1770] LU, t. II, № 793, р. 330 (от 3 декабря 1340 г.); PU, IIIx № 345, р. 240.

[1771] Троицкая летопись, стр. 363; см. А. Н. Н а с о н о в 3, стр. 112.

[1772] Там же, стр. 365.

[1773] См. Н. Lowmiansk ii2, str. 341 и сл.

[1774] См. часть I, § 1.

[1775] J. Axitoniewiczi, str. 233-274.

и для литванистики, незаслуженно забыто (см. М. П. Алексеева, стр. 221-254).

[1777] Н. П. Г р а ц и а н с н и й 3, стр. 91-106; В. Т. П а ш у т о 7,

стр. 66 и сл.

[1779] PD, III, 181.

[1780] Codex Diplomaticus Masoviae, t. I, № 266.

[1781] Ibid., № 366 (от 8 марта 1237 г.).

[1782] ПСРЛ, т. II, стб. 776; PD, II, 4; см. W. Р о 1 к о w s к а М а гк о w s к ах, str. 145-210. Этим автором не была использована русская летопись.

[1783] Е. С a s р а г; S. 6 и сл.

[1784] A. G о 111 о Ь ь S. 135 и сл.

[1785] Ibid., SS. 47-48; 1 стерлинг по цене = 4 пфеннигам = 1 любекскому денару.

26 в. Т. Пашуто 401

[1786] См. ГЛ. IV, 5 (1199 г.); LU, t. I, № 12 (булла Иннокентия III от 5 октября 1199 г.), № 167 (булла Григория IX от 14 декабря 1240 г.), ср. t. VI, № 3186, col. 623-624 (булла Александра IV от 1258 г.); ср. так­же № 3183 Reg. 344а.

[1787] SRP, t. II, р. 453.

[1788] Е. Caspar b S. 46.

[1789] Н. В a u е ri, S. 20. См. выше, часть I, стр. 144.

[1790] Е. Caspar S. 48.

[1791] G. A. Donneг S. 186.

[1792] LU, 1.1, № 362; Reg. № 405, p. 99; ср. № 567; t. II, № 610 (1304 г.); см. также Chr. К г о 11 m a n п ь SS. 97-102.

[1793] М. А. 3 а б о р о в 2, стр. 123 и сл.

[1794] LU, t. I, № 584, р. 737 и сл.; ср. LU, t. И, № 616, pp. 30-31.

[1795] LU, t. II, Reg. 714, p. 19. Сарацинами называл литовцев в XV в. Жильбер де Ланноа (Универ. известия, Киев, 1873, № 8, стр. 19).

403

[1796] PU, t. Ii, № 108.

[1797] Ibid., № 147.

[1798] LU t. I № 181.

[1799] Luj t. I, № 185; см. P. S с h w a r t z x, SS. 50-55.

[1800] LU, t. I, № 169, p. 221.

[1801] PU, t. Ii, № 160-162.

[1802] См. часть I, § 2.

[1803] LU, t. I, № 181 (док. от 1245 г.).

[1804] LR, SS. 57-60.

[1805] Ibid., S. 77.

[1806] PU, t. h, № 219.

[1807] PU, t. I l5 № 217, 220.

[1808] Житие...кн. Александра Невского, стр. 189.

89 CDW, t. I, № 43.

[1810] См. А. Р г о с h a s k а 5, str. 59-60.

[1811] См. буллу Александра IV от 6 марта 1255 г. VMPL, t. I, № 123, р. 61.

[1812] LR, S. 81, v. 3546; VMPL, t. I, № 123.

[1813] Папа утверждал, что Миндовг крестился cum numerosa multitudine paganorum (VMPL, t. I, № 102, cp. № 101). Но надо помнить, что Же­майтия отвергла союз с Орденом, а в Черной Руси правил принявший православие, Войшелк. Позднее даже Гедимин в более благоприятных ус­ловиях встретил очень сильную оппозицию подобным планам.

[1814] LR, S. 82, vv. 3564-3566.

[1815] Ibid., S. 82, v. 3571. Это были фиктивные пожалования (Н. Lowmi anski 2, t. II, str. 342), ибо лежали они на Дубиссе (LU, t. I, № 263 от марта 1254 г.) в глубине Жемайтии (епископу была пожалована половина земель россиенской, бетыгольской и лаковской) и не сулили новому епис­копу ничего, кроме венца нового «мученика». Не зря позднее (7 марта 1255 г.) папа просил Миндовга помочь епископу против «неверных», на­падающих на его владение (LU,t. Ill, № 279а). Епископ бежал из Жемайтии еще до 20 сентября 1257 г. (MGH, SS, t. XXIII, р. 547), если он вообще в ней был.

[1816] Быть может, Миндовг удержал власть над частью Жемайтии, но утверждать (как это делает Z. I v i n s k i s 9, S. 957), что он и формально не отказался от поддержки жемайтов, значит неосновательно отвергать свидетельство Рифмованной хроники. В своей жемайтской политике Миндовг предтеча Витовта.

[1817] PD, III, 68-71; см. также S. Z a j а, с z к о w s к str. 79, 81,90.

[1818] LR, S. 78 (die cristen hatten vol ir hant//und die lant vil gar verbrant,сказано о походе Андрея Стирланда).

[1819] LR, S. 94, vv. 4086-4088.

[1820] Ibid., S. 95, vv. 4113-4118.

[1821] Ibid., v. 4127.

[1822] Ibid., SS. 96-97.

[1823] Ibid., SS. 88-90.

[1824] Ibid., S. 104.

[1825] Ibid., S. 102, vv. 4449-4453.

67 PD, III, 83.

[1827] LR, SS. Ill-112 (большая часть «неверных» Ордену куршей поки­нула поле боя).

[1828] LR, SS 120-121, vv. 5241-5259.

[1829] LR, S. 125 и. а.

[1830] LR, S. 129; PD, III, 84.

[1831] LR, SS. 132, 134 и др. В крепости Вардах население под руко­водством курпха Утиле покончило с администрацией Ордена (LR, vv 5761-5810).

83 [1832] LU, t. I, № 355 (булла от 9 сентября 1260 г.).

[1833] Ibid., № 357 (булла от 9 сентября 1260 г.).

[1834] LR, SS. 145-147; ср. A. S е г а р h i mi, S. 63.

[1835] LR, S. 148; MPH, t.II, p. 586 (Kronika Godyslawa Paska).

[1836] См. часть III, раздел второй, § 1.

[1837] Трудно согласиться с С. Заянчковским, который говорил о «политическо-религиозном» движении жемайтов, а приход к власти Войшелка расценивал как «реакцию против язычества и жемайтского влияния в Лит­ве» (S. Zajczkowskii, str. 107). Ведь Войшелк не посягал на язычество в Литве.

09 И в район Пернавы (HW, р. 45).

[1839] LR, S. 158.

[1840] LR, SS. 143-144.

[1841] Ibid., SS. 156-158, 162.

[1842] LU, t. I, № 405.

[1843] См. часть III, раздел второй, § 1.

[1844] LR, S. 178; HW, p. 46; НПЛ, стр. 88.

[1845] LR, S. 181; HW, р. 47.

[1846] LR, S. 183.

[1847] Ibid., S. 170, 171-172.

[1848] Ibid., S. 184. Земгальские нобили были вынуждены подписать с Орденом мирный договор 6 июля 1272 г. (LU, t. I, № 430).

[1849] LR, S. 187; HW, p. 47 (под 1274 г.).

[1850] LR, S. 188-189.

[1851] HW, p. 56-57.

[1852] См. LU, t. II, № 616 (до 1305 г.) и Reg. 714 (1306 г.). Ливонские рыцари вновь заняли Динабург в 1313 г. (HW, р. 57), но литовское правительство не отказалось от претензий на него (РЛА, № 69, р. 50).

[1853] A. Seraphimi, S. IX и сл., 29.

[1854] HU,№ 1015,pp. 350-351 (сообщение о мире архиепископа рижского и ландмейстера ливонского с Тройденом).

[1855] LR, SS. 191-194; HW, pp. 48-49; К. Н б 1 b a u m 2, pp. 40-41; ср. Can. Samb, cap. 7, p. 283.

[1856] Например, Конрад Фейхтванген wie note erz tet, er mfiste sin (LR, -S 196).

[1857] LR, S. 198, v. 8659; S. 199, v. 8694.

[1858] Ibid., S. 201, vv. 8756-8757.

[1859] Ibid., S. 215.

[1860] Ibid., S. 231.

[1861] Ibid., SS. 235, 237.

[1862] Ibid., SS. 241-243. См. о литовских набегах под руководством Schoriat'a на землю епископа (LR, S. 226) и на замок Тальзен, под которым был убит Мазеке, сын литовского короля (LR, SS. 272-273).

[1863] LR, S. 249.

[1864] Ibid., S. 247.

[1865] По утверждению рижан, в Литву переселилось около 100 тыс. земгалов (см. LU, t. II, № 630, док. папы Клемента У от 19 июня 1310 г. Р излагающий жалобу рижан на Орден).

[1866] LU, t. II, № 689.

[1867] Ibid., 94.

[1868] Ibid., 140.

[1869] Ibid., 141-143.

[1870] Ibid., 137-139.

[1871] Ibid., 95.

[1872] Ibid.

[1873] Ibid., 128, 148.

[1874] LU, t. I, № 314.

[1875] Ibid., t. VI, Reg. № 407a.=Y. V о i g ti, Bd. Ill, S. 199.

[1876] PD, III, 116-117, 118.

[1877] Ibid., 130.

[1878] Ibid., 96, 123.

[1879] Ibid., 147 (в Мариенвердере уцелела цитадель), 151.

[1880] VMPL, t. I,№151 (булла от 20 января 1268 г.). Здесь находим тво­римую легенду о благочестивом Миндовге (clare memorie Mindota). Ср. W. A b г a h a m 2, str. 6; посулы о расширении оломуцкой епископии (см. VMPL, 1.1,№ 153). См. А. В. Ф л о р о в с к и Й1, стр. 272, а также В. Т. Г1 а ш у т 02, стр. 286.

[1881] PD, III, 160.

[1882] Ibid., 122.

[1883] Ibid., 193.

[1884] Ibid., 158, 159, стр. 40.

[1885] Ibid., 162.

[1886] Ibid., 164.

[1887] Ibid., 166.

[1888] Ibid., 169.

[1889] Ibid., 173, cp. 121; под Беселеде см. ibid., 174.

[1890] Ibid., 204.

[1891] LR, S. 221, vv. 9669-9674.

[1892] PD, III, 215.

[1893] Ibid., 179.

[1894] Ibid., 191.

J28 Ibid., 218, 211, 219.

[1896] Ibid., 223-225.

[1897] См. часть III, раздел второй, § I.

[1898] PD, ill, 135.1

133 Ibid., 136.

[1900] Ibid., 165.

[1901] См. часть III, раздел первый, § 4, стр. 336-338.

[1902] PD, III, 219.

[1903] В. Т. П а пх у т о 2, стр. 266 и сл.; Э. JI е д е р е pi, стр. 2627 и сл.; М. А. 3 а б о р о в 2, стр. 259 и сл. Странно полемизирует по вопросу политики папской курии на Руси и в Восточной Европе М. Гельманн. Касаясь моей работы по этой теме, он замечает, что она «содержит многочисленные комбинации и недоказанные утверждения» (М. Н е 1 1m а п п 4, S. 164). Поскольку М. Гельманн фактов не приводит, то сама его статья в этой части остается недоказанным утверждением. Еще проще поступает американский историк Б. Шчепхьняк, который полагает, что достаточно назвать меня пристрастным «коммунистическим советским историком», а затем сослаться на «беспристрастные» свидетельства хроник Кадлубка, Длугоша и Стрыйковского, чтобы свободно толковать об идеаль­ных побуждениях курии и ее адептов «при западизации (westernisation!)

отсталых национальностей пограничных Западной Европе стран»(В. Szczesniaki, pp. 12,17). Очевидно, что речь должна идти не о моих пристрастных комбинациях, а о новой трактовке восточноевро­пейской политики курии, которая отражена, в частности, и в работах русских, венгерских, польских, немецких историков-И. П.Шаскольского, М. А. Заборова, Э. Ледерер, Т. Мантейффеля, Э. Винтера и др. Это целое направление в науке, основанное на обширной аргументации.

[1904] ПСРЛ, т. II, стб. 736 и др.; МРН, t. Ill, p. 132. Подробнее S. Z ajczkowski 3, str. 567-617; B.Wlodarski 2, str. 69, 73. Пруссов могли относить к Литве. В одной польской хронике Миндовг назван королем пруссов (Mendolphus rex praedictus Pruthenorum, Lithuanorum et aliarum gentium infidelium. MPH, t. II, p. 586. Kronika Godyslawa Paska).

[1905] МРН, II, p. 556 (под 1227 г.), ср. p. 564.

[1906] См. часть III, раздел второй, § 1.

[1907] W. Abrahami, str. 152; W. A b.r a h a m 2, str. 3-36.

[1908] MPV, t. Ill, № 76 (булла Александра IV от 7 августа 1255 г.).

[1909] Ibid., № 84; VMPL, t. I, № 142; ср. PU, I, 1, № 329; VMPL, t. L № 147.

[1910] CDP, t. I, № 145; см. H. P a s z k i e w i с z 9, str. 221 и сл.

[1911] GDP, № 129.

[1912] ПСРЛ, т. II, стб. 855; ср. МРН, t. II, р. 839. См. В. WlodarS k i 5, str. 615-616.

[1913] МРН, t. II, pp. 586, 588, 807; PU, t. I 2, № 104, cp. № 222. См. также. W. A b r a h a m 2, str. 14; G. Rhod e x, SS. 134-135.

[1914] MPH, t. II, p. 592 (1266 г.); p. 842 (1273 г.); p. 843 (1277 г.); ПСРЛ, т. II, стб. 864; PD, III, p. 195 (1278 г.).

[1915] MPH, t. Ill, p. 47.

[1916] См. также В. W! odarski 5, str. 619-620 (о походах 1282 и 1286 гг.). Когда Орден в 1294 г. разрушил крепость Визну, то мазовецкий князь Бонислав восстановил ее на следующий год при содействии Литвы (PD, III, 262).

[1917] Совместные литовско-русские действия отмечены хрониками под 1306 (PD, III, 291), 1311 (NE, у. 23698), 1315 гг.

[1918] PD, III, 222, 319, 329 (подчеркнуты даты разрушения замков ры­царями).

[1919] Ibid., 238, 243.

[1920] Ibid., 251, 252, 254, 271, 318, 325 (Can. Samb., 286 -к 1315 г.), 334, 335; Wig, p. 492-494, 497; HW, p. 68; Wig, p. 497 (1338 г.).

[1921] 54 PD, III, 254, 257, 271, 336, 340.

[1922] PD, III, 321, 327, 338; PD, Suppl. 9.

[1923] PD, III, 247, 276, 280, 290; PD, Suppl. 8.

[1924] Ibid., 289, 307, 311, 332, 351; PD, Suppl. 15; не> знаю, можно ли отождествить замок Гедимина с Вильно.

[1925] PD, III, 340; PD, Suppl. 14.

[1926] PD, III, 246, 255, 326, 340, 347.

[1927] Ibid., 285, 297.

[1928] Ibid., 298-299, 301; PD, Suppl. 7.

[1929] HW, p. 66; Can. Samb., cap. 7, p. 285.

[1930] HW, p. 67.

[1931] Wigi p. 488, Can. Samb., cap. 6, p. 283, cap. 8, p. 288.

[1932] HW, p. 67.

[1933] PD, III, 223; см. NE, v. 18409; PD, III, 260, 266, 267, 292, 308, 322, 349; Suppl. 6.

[1934] H. H. Воронин 2, стр. 202.

[1935] Кроме приведенных выше данных, надо учесть еще разрушение литовского замка Кимель в 1295 г. (PD, III, 265) и отдельные походы 1306 г., не приуроченные к точным пунктам Жемайтии (ibid., 291).

[1936] PD, III, 226.

[1937] PD, III, 238. Нобили управляли войском целыми семьями: при обороне Юнигеды пал Сколдоне, брат Сурмине; сын Сударга сидел в Окуаиме; его брат] погиб в Мединицкой земле в 1314 г.

[1938] PD, III, 318.

[1939] 73 Ibid., 303.

[1940] 74 Ibid., 311.

[1941] Ср. термин «кривьские князи». ПСРЛ, т. II, стб. 521 (под 1162 г.)

[1942] PD, III, 253, 323.

[1943] Ibid., 281, 324; Can. Samb., cap. 8, p. 286; PD, III, 355.

[1944] Ibid., 323.

[1945] Байербург был построен Орденом во время похода на Жемайтию (на области Россиене, Ейраголы) в 1337 г., с участием баварских рыца­рей, якобы для того, чтобы препятствовать литовским походам на Сам­бию (Wig, р. 494). Этот поход описал также немецкий поэт Петер Сухенвирт. Он в качестве очевидца повествует об убийстве в одном из сел 60 че­ловек (SRP,, t. II, р. 165-166, vv. 260-262), сообщает о печальной участи 1 литовских пленных женщин и детей(«gevangen wurden weib und chint; //ez waz ein gemleich hofgesint //Mansach da vil manigen weib// zwai chint gepunden an irn leib,// ainz hinden und ainz voren;// auf einem pferd an sporen// cham si parfuz her geriten!»-ibid., vv. 331-337). О поэте см. M. П. Алексеев!, стр. 558, 562. Позднее войско Гедимина 21 день штурмо­вало Байербург, но не смогло его взять (Wig, р. 493, 495).

[1946] PD, III, 273, 306.

[1947] Ibid., 275; CDW, t. I, № 186 (1297 г.-жалоба епископа вирмийского на набеги литовцев).

[1948] PD, Ш, 303, 306, 345. О набеге литовско-русских войск в 1311 г. на Вармию и сражении в области Воплайкен (Попелайкен) в Бартии см: PD, III, 310; ср. Wig, pp. 454-456; см. A. Kolbergi, S. 131 и сл. О на­падении литовцев в 1329 г. на Бартенштейн см. Wig., р. 467.

[1949] PD, III, 268, 277; ср. набег литовцев-жемайтов на ГалекоукенWig, р. 495 (1338 г.).

188 HW, р. 66.

[1951] Aufzeichnungen Albrechts von Bardowik, S. 314 (se loden de Rusen imde de Lettowen unde andere heydenen vele); К. H о h I b a u тг, SS. 42-43. HW, p. 54; PD, III, 269; о сношениях Витеня с рижанами см. LU, I. I, № 570, pp. 714-715; ср. LU, t. VI, № 3068, р. 466.

18« HW, р. 55-56.

[1953] Ibid., р. 56.

[1954] Ibid., р. 56; Acten und Recesse der livlandischen Standetage, Bd. I, 1, p. 4, 9-10; LU, t. II, Reg. 714, p. 15-20; ibid., № 644, 645; HW, p. 58.

[1955] К. H о h 1 b a u гаг. Annalium Rigensium, SS. 46-47; Continuatio Annales Dunamundenses, SS. 42-43; Ann. Rig. God. Leopoliensis, S. 48;.Ann. Rig., SS. 48-49 (в 1310 г. «rex Viten obsedit Ropam», cp. ibid., S. 37).

[1956] HW, p. 57.

[1957] 93 Ibid., p. 60.

[1958] LU, t. VI, Reg. 768 d.

[1959] ПЛ, в. 1, стр. 15; Detinarvon LubeckChronik SRP,t. Ill, p. 66; Can. Samb., cap. 7, p. 284.

[1960] См. старую и хорошую работу -В. Г. Васильевский!, стр. 135-136 (ср. А. Р г о с h a s к аг, str. 1-66); новейшее рассмотрение вопроса подкрепляет ее выводы: см. Н. S р 1 i е ti, SS. 31-32.

[1961] MPV, t. Ill, № 139 (булла от 3 февраля 1317 г.). См. W. А Ь г аha mi, str. 184, 365-367.

[1962] См. W. A b г a h a mi, str. 364-365; в 1320 г. в источниках да­же промелькнул какой-то «епископ киевский» (ibid., str. 202-203); ср. Э. Винтерь стр. 293.

[1963] Е. С a s р a ri, S. 56-57. О продажности папской курии, кото­рая использовала рижс.ко-ордонскую тяжбу в своих интересах, см. W. Fviedrichi, SS. 32, 48 49 и др.

2°о РЛА № 53= LU, t. VI, № 3068.

[1965] LU, t. II, № 687, p. 140-141.

[1966] об этом см. РЛА, № 67, стр. 47.

[1967] LU. t. II, № 687.

[1968] LU, t. VI, № 3069, II, № 690.

[1969] LU, t. II, № 688, 689.

[1970] На собрании сословий в Эрмсе 10 августа 1323 г. обсуждалось к было принято предложение Гедимина (Akten und Recesse der livlandischen Standetage, Bd. I, 1, № 18). Мнение ганзейских городов и решило дело в пользу договора (см. Н. S р 1 i е t b S. 25, ср. А. Р г о с h аs к аг, str. 21--23). Об участии ганзейских городов, в частности, Риги и Любека в заключении Виленского договора см. A. Prochaskaa, str. 30-31; ср. W. Friedrichi, SS. 61-64; что Орден орудие Ганзы, см. К. G о г s k i lt str. 56.

[1971] LU, t. II, № 707 (от 31 августа 1324 г.).

[1972] LU, t. II, № 708 (20 октября 1324 г.).

[1973] LU, t. VI, № 3073, p. 482.

[1974] ГВНиП, № 37.

[1975] LU,t. VI, № 3072; Reg. № 805a. Аналогичные действия в отно­шении епископа эзельского (LU, t. VI, Reg. 822 f. u ad Reg. 822 f.).

[1976] Это отметил HW, р. 61-62.

[1977] См. часть III, раздел 2, § 1.

[1978] В 1330 г. большое литовско-русское войско вторгалось в землю куршей. Can. Samb., cap. 7, p. 284-285; Wig. p. 475.

[1979] HW, p. 63-65; LU, t. II, № 741, Reg. № 875.

[1980] HW, p. 66.

[1981] Ibid., p. 67.

[1982] Ibid.

[1983] PU, t. III b № 134.

[1984] Ibid., № 135.

[1985] Wig., p. 497.

[1986] Более того, Орден сам начал переходить к обороне. Еще до 1280 г. он ввел особый сбор «шалауенкорн» (Wartegeld) для снабжения гарнизона Рагиита и других крепостей, охранявших границу на Немане. Впервые упомянут в 1328 г. (SU, № 261, см. R. Р I й m i с k e lt S. 46; ср. G. А иЪ i ni, S. 30).

[1987] Об этом см. М. А. 10 ч а с х , стр. 3 и сл. •

[1988] S. Z a j а с z 1с о w s k iз, str. 587.

[1989] Ibid.,, str. 602-604. Впервые источники говорят о литовской власти в Подляшье, в частности, в Берестье под 1348 г. (HW, р. 75).

[1990] PD, III, 361.

[1991] См. S. Zajaczkowski 6, str. 217-228.

[1992] PD, Suppl. 9; ср. Can. Samb., cap. 8, p. 287.

[1993] Wig, p. 465 (по записи Борпбаха).

[1994] Дуть большого войска Гедимина отмечен столкновениями в районе Остероде, под крепостью Лобов, затем у замка Курниг (Кауерник па Древенце) и в земле zu Michilow (к югу от Древенцы) близ Страсбурга (Strozberg). Wig. pp. 469-470.

[1995] wig, pp. 467-469; см. S. Z a j q с z k о w s k i 7, str. 161.

[1996] Ibid., str. 268-274.

[1997] Б. И. Д у н д у л и c lf стр. 3 и сл. М. А. Ю ч а с г, стр. 3 и сл.

[1998] у частие рыцарей в походах и в Прибалтику и в Переднюю Азию было настолько распространено, что даже Джефри Чосер (1340-1400) в прологе к «Кентерберийским рассказам» говорит про своего рыцаря: сперва in Lettow had he reysed and in Ruce, а затем совершил паломниче­ство к «гробу господню» и воевал в Северной Африке (см. М. П. Алек­се е bj, стр. 564-565).

[1999] Принятые сокращения: архиеп.архиепископ; вел. кн.великий князь; еп.епископ; имп.император; кн.князь, княгиня; митр.митрополит

[2000] Сокращения: г.--город, г-к.-городок, дер.-деревня, креп.крепость, н. п.-населенный пункт, оз. - озеро, о-в остров, п-ов полуостров, р.река, с.село.

[2001] По варианту Б: fratres H. vicemagister, H. marschalcus, totus conventus in Balga ceterique fratres ordinis dom. b. Marie Theuton. in Prussia

[2002] 2 По варианту Б: et nos ex altera

[2003] По варианту Б: nos tamen ut dicebant, contra concessionem

[2004] По Н. П. Лихачеву можно обнаружить некоторое сходство с польским гербом Глаубич (Н. П. Лихачев. Палеографическое значение бу­мажных водяных знаков, ч. I, СПб., 1899, стр. 386, ср. стр. 383ч ЦТ Jn X, li № 3311 (1598 г.)3313, 3315; ср. табл. 433, № 3286). По Брике (С. М. В г 1 quet. Les Filigranes, t. IV. Leipzig, 1923, № 12429)Ке­нигсберг, 1584.

[2005] По И. П. Лихачеву (ч. I, стр. 299-300; ч. III, табл. 384) обнаружи­вается некоторое сходство со знаком N° 2735 (1597 г.). По Брике (ibid.., t. I, № 1105-1106)Бромберг, 1588-1589 г.

[2006] В. Т. Пашуто 4, стр. 112, прим. 1.

[2007] Ошибочно добавлено еще раз: haben Вписано сверху строки. Вставлено той же рукой на полях.

[2008] Писец не разобрал слово ausnimpt.

[2009] Так в оригинале. 34 в. т. Пашуто с 17

[2010] Далее описка: ode

[2011] Далее ошибочно повторено wirdt.

См.РЛА, № 69 = LU, t. VI, № 3074; хранится в Рижском город­ском государственном архиве фонд № 2 («Внешний архив») Рижского городского магистрата (коллекция документов), ящик Я» 18 док № 24см. также выше, стр.306,393,423.

[2013] Если правильно прочитано в рукописи.

[2014] bene circiter

[2015] Текст стерт, вероятно, должно быть profugi.

[2016] Должно быть: que

8 Должно быть: promissum.

[2018] Должно быть: Fridericum.

[2019] Т. е. Межотне

[2020] Вероятно, pcio ас рее.