Папярэдняя старонка: Мемуары

Топильский М. Несколько слов о событиях в Вильне после казни эмисара Канарского 


Аўтар: Топильский М.,
Дадана: 02-01-2013,
Крыніца: Топильский М. Несколько слов о событиях в Вильне после казни эмисара Канарского // Русский архив, 1870. - Изд. 2-е. - М., 1871. - С. 1183-1198.



В первой книжке Русскаго Архива 1870 г. помещены сведения о Симоне Конарском и последствиях появления его в литовских и юго-западных наших губерниях. Тут упоминаются имена Возняковскаго и Заливаки. Указание некоторых подробностей относительно обстоятельств этого времени не будет излишним дополнением к тем сведениям; подробности сии пояснят настоящее положение дела, показывая, в каком виде представлялось оное современным деятелям и что было предметом делания.

Пред поимкою своею Конарский скрывался y помещика Радзевича, в имении котораго занялся устройством в лесу типографии для печатания прокламаций, повесток и всего того, что нужно будет для заговорщиков.

Встретив надобность быть в Вильне, Конарский убедил приютившего его хозяина (который хорошо знал, кого он скрывает) устроит отъезд его. Радзевич отправился из имения своего в Вильну, a переодетый в простое крестьянское платье Конарский сопровождал его в виде кучера. Тем же порядком, на обратном пути из Вильны, они остановились для отдыха в Виленском уезде на постоялом дворе, и там настиг их разъезжавший по уезду, между прочим с целью поимки разыскиваемого уже правительством Конарскаго, земский исправник. На расспросы последнего Радзевич объявил, что он едет с кучером, крепостным своим человеком, которого прозвище назвал Чуланчик. Неопределительность ответов Радзевича [1] возбудила подозрение исправника, a отзывы Чуланчика усилили это подозрение, и тогда исправник, арестовав обоих проезжих, представил их в Вильну к губернатору. Здесь тайна скоро обнаружилась: первым сознался Чуланчик, объявивший себя Конарским, и объявивший об этом так неожиданно и без особых понудительных мер, что самое это объявление показалось с первого раза невероятным до того, что только подтверждение вытребованной в Вильну матери Конарскаго убедило в действительности его сознания.

Конарский был расстрелян в феврале 1839 года. Казнь его вообще сильно подействовало на виленских поляков, но предпочтительно на студентов существовавшей в Вильне Медико-Хирургической Академии и на всю учащуюся молодежь, как всегда, первых ратников всякого движения. Вследствие этого образовались кружки молодежи и мальчиков, которые в самом событии поимки и казни Конарского видели какой-то повод и лозунг ко всеобщему восстанию. Кружки собирались отдельно у читали Мицкевича, толковали всякий по-своему о прошедшем Польши и о том, что наступила пора восстановить её самобытность; промежду кружками не было ничего общего, - каждый предполагал себе свой образ действий, никто не заботился о средствах [2].

Отдельные выходки некоторых лиц из молодежи возбудили следствие о действиях, признаваемых неблагонамеренными в политическом отношении, Арестовано было много лиц, преимущественно из числа учащейся молодежи; число показаний и разноречий возросло до невероятности, дело усложнилось замешательством вошедших в состав оного сведений и, наконец, для развязки дела учреждена была в 1841 году особая и на особых основаниях комиссия,

Председателем комиссии назначен был генерал-адъютант Александр Александрович Кавелин, членами: флигель-адъютант Владимир Иванович Назимов, действительный статский советник Василий Семенович Сотников, полковник корпуса жандармов Афанасий Александрович Радищев и полковник Василий Семевович Степанов. Из числа членов комиссии один только Сотников прислан был из Варшавы от Фельдмаршала кн. Паскевича, - другого никого оттуда присылаемо не было. Степанов назначен был из числа военно-уездных начальников Виленской губернии виленским военным губернатором Мирковичем, прочие члены назначены были по избранию генерала Кавелина. По его же избранию делопроизводителем комиссии назначен был пишущий сии строки, в то время товарищ герольдмейстера, надворный советник Топильской.

Коммиссия открыла свои действия в Вильне в Августе 1841 года.

Первое, что встретило комиссию, это было огромное количество так называемых политических арестантов и величайший беспорядок в делах письменного производства.

В разных помещениях находилось арестантов, поступивших в ведение комиссии, 110 человек.

Бумаги, составлявшие письменное производство предшествовавших учреждению комиссии и производившихся в Вильне разысканий, находились в величайшем беспорядке: допросы разного времени и разных привлеченных к делу лиц были перемешаны между собою, и все эти документы смешаны были с бумагами, захваченными y арестованных при производстве y них, во время арестования, обысков. Нельзя было добраться ни повода, с которого возбуждалось преследование какого-либо лица ни повода заключения его под стражу, ни цели, к которой направлены были исследования. Прямых обвинений, за исключением четверых, или пяти лиц, против остальных не было; дела возбуждали по подозрениям, большею частью на основанных на одних предположениях, по крайней мере в бумагах не было ни каких следов, чтобы видеть, с чего же, наконец, возникло подозрение, и в чем собственно подозревается, или обвиняется преследуемый. При каждом аресте обыск, при каждом обыске, в большей части случаев, забираются недозволенные в обращении печатные книги на французском и польском языках, и клочки бумаг с надписями, которые можно было изъяснить в неблагонамеренном направлении, но можно было изъяснить и иначе, что постоянно и делали привлеченные к следствию лица. Допросы отбирались без всякого порядка; от многих привлеченных к делу в последствии отказывались, противоречили самим себе, оговаривали друг друга без всякого основания, a потом сами отступались от своих оговоров. При такой общей неурядице в деле, при самом тщательном и подробном рассмотрении оного, можно было придти только к следующему заключению: во-первых, что все это брожение в умах возникло вследствие пребывания в крае эмиссара Конарскаго и под впечатлением исхода его дела; и во-вторых, что главная цель, к которой направлены были действия и распоряжения властей, до открытия

действий комиссии, состояла в том, чтобы обнаружить, действительно ли во время казни Конарского находился в Вильне эмиссар заграничной польской пропаганды Адольф Залеский, действительно ли он оставался и после того в Вильне и был там укрываем и, наконец, не находился ли Залесский в крае и в то время, в которое действовала уже комиссия? При таком заключений о главном существе и направлении дела, комиссия, в виду долговременных предшествовавших действий, должна была идти к указываемой цели и наконец пришла к тому заключению, что в то время, в которое предполагали пребывание Адольфа Залесского в Вильне, он, Залесский, не находился даже в России: в этом убедились не только подробнейшими разысканиями но и сведениями, добытыми из-за границы.

Предположение о том, что эмиссар Aдольф Залесский находился в крае во время казни Корского и скрывался после того некоторое время в Вильне, возникло первоначально из показаний дворянина Серафима Заливаки. Это был мальчик 18-ти лет, чрезвычайно бедный, сирота, и потому обучавшийся в находившемся при одном из католических монастырей заведении в роде приюта (соnѵictum pauperum). Как ленивый ученик и шаловливый мальчик, он более прочих употреблялся в монастырские прислуги, работал в кухне, или прислуживал в рефектории. По близкому знакомству с Возняковским (о прикосновенности которого к делу сказано будет ниже) Заливако подвергнут был аресту и причислен к арестантам политическим. С этой минуты Заливако стал постоянно выдумывать о себе и о других. Он начал показывать, что ему известно, что во время казни Конарского эмиссар Залесский находился в Вильне, присутствовал при совершении самой казни Конарского, поправил на нем предсмертную рубашку и пошептался с ним на ухо, a после совершения казни, Залесский оставался в Вильне, укрываем был там разными лицами, проживал в виде слуги и ходил по городу с кувшином за водою. Сначала весь этот рассказ Заливако выдал как слух, дошедший до него от знакомых ему гимназистов и других мальчиков; по такому показанию, все лица, от коих Заливако будто бы слышал о пребывании Залесского в Вильне, были арестованы. Когда же Заливако не мот уличить ни одного из этих лиц в рассказе, то он стал изменять свои показания и объясняя, что он смешал в памяти своей лица, от коих слышал о пребывании Залесского в Вильне, стал называть других, из коих большая часть оказалась умершими, некоторые выбыли из Вильны и их не могли отыскать, и один, рядовой Рапчинский (бывший студент Медико-Хирургической академии, осужденный по участию в заговоре Конарского), оказался сосланным на Кавказ. Рапчинскаго привезли с Кавказа в Вильну, и оказалось, что Заливако не только не мог уличить Рапчинскаго в рассказе о пребывании Адольфа Залесского в Вильне, но что Рапчинский и Заливако едва только узнали друг. друга и едва ли виделись до того более двух-трех раз y общих знакомых. От Заливаки отобрано было болев 80-ти показаний, из коих в последних он не только противоречил первым, но стал показывать в комиссии, что первых показаний он вовсе не давал и подпись его под оными вероятно подделана. Заливако действовал таким образом не только в отношени показаний, данных им до учреждения комиссии, но даже и в отношении показаний, которые давал он в самой комиссии. Когда же Заливако, по совокупности весьма значительного числа показаний оговоренных им лиц, не мог уже опровергать; того, что рассказ его о Залесском оказывается выдумкою, то он стал заявлять (тоже в виде слуха), что предсмертную рубашку на Конарском, пред его казнью, поправил не эмиссар Адольф Залесский, a известный и почтенный помещик, из Русских, Виленской губернии. M. И. П-н. Не стоит, кажется, упоминать о том, что Заливако, среди своих бесчисленных показаний, стал заявлять об известном ему заговоре против правительства между польскими магнатами, именуя кн. Сапегу, графа Лопацинскаго и т. д.; но при первых разысканиях обнаружилось, что Заливако едва знает только этих лиц по именам, ни одного никогда не видал и не знает ни одного человека из их знакомых.

Между тем к следствию по рассказам Заливаки присоединились и другие исследования, возникшие частью из того, что при обысках подвергаемых аресту находимы были печатные и рукописные сочинения, признаваемые по содержанию неблагонамеренными, частью из случаев, которые сами по себе, независимо от общего направления умов к тому, что в крае неспокойно и что в головах Поляков бродят какие-то замыслы, представляются весьма незначительными, особенно в смысле преступлений государственных.

Студент Виленской медико-хирургической академии Иван Возняковский написал на польском языке поэму под названием «Волянка» в которой проповедовал обязанность поляков, в особенности молодежи, свергнуть тиранию. Подговорил он только-что вступивших в академию студентов Рокицкого и Павловского, и они втроем бежали из Вильны (в 1840 г.) и пойманы были таможенною стражею при переправе чрез Неман; поимка этих трех беглецов послужила поводом к начатию следствия, но всё продолжение которого Возняковский, Рокицкий и Павловский единогласно показывали, что они решились избавиться от тирании бегством и присоединиться к заграничной польской эмиграции. Участников их никого следствием не открыто.

По оговорам Возняковского и Павловского, к следствию сделались прикосновенными несколько студентов академии (Семашко, Красинский, Малюшицкий и др.), воспитанники бывшего в Вильне Дворянского института (Станислав и Адам Валицкие и Александр Пузына), ученики гимназии (Юлиан Вакшинский и др.). Собственно со стороны этих лиц никаких действий не обнаружено, но они обвинялись в том, что разделяли образ мыслей Возняковского и его товарищей. Таким же образом сначала сделался прикосновенным к делу и Серафим Заливако.

Прикосновенность некоторых и оговоры многих воспитанников дворянского института и гимназии в неблагонамеренном образе мыслей и в хранении y себя преступного содержания сочинений побудили к обыскам. Обыски не обнаружили ничего значительного: обратила внимание найденная y некоторых рукописная тетрадь, под заглавием: «пророчество казака Вернигоры». Откуда попала в руки учащейся молодежи эта тетрадь - доискаться было невозможно, ибо все розыски кончились тем, что тетрадь передана была воспитанникам от товарищей, которые оказались умершими. Содержание тетради составляли пародии известных мест Св. Писавия, с принаровлением смысла их к положению «Польского рассеяния», или ко взглядам людей, мечтающих о какой-то своей свободе. Для примера указываем: «Вначале бе вольность, и вольность бе к Богу, и Бог бе вольность. Вся тою быша, и без нея ничто же бысть, еже бысть. И приидет час, когда деспотизм речет вольности: о госпожа моя, о владычица моя, помилуй мя. И отвечает (и вольность: прочь от меня, иди под свист кнутов и под гнет указов.

Обыски распространились и на студентов Виленской медико- хирургической академии. Здесь сделался замечательным один лекарь, Матвей Ловицкий, y котораго найдены были неблагонамеренного содержания стихи и написанная им рукопись: «Очерк духа Академии». Относительно стихов Ловицкий показал, что получил их от одного из своих прежних академических товарищей, который за год до того был выпущен на службу полковым лекарем и оказался умершим. Сочинение под названием «Очерк духа Академии» написано было самим Ловицким под влиянием и впечатлением событий, сопровождавших действия Конарского, молвы о нем в крае и, наконец, самого исхода его. Ловицкий не оказался прикосновенным ни к каким действиям; он расспрашиваем был только по содержанию его сочинения и в ответах своих постоянно был восторженным фанатиком польского дела. По конфирмации Ловицкий отправлен был на службу в звании лекаря в Восточную Сибирь.

В ведение комиссии поступило несколько литовских уроженцев, бывших студентами в Дерптском университете и образовавших в Дерпте тайное общество: Карл Гильдебранд, Юлиан Валицкий, Аполлинарий Керсновский, Бронислав Залесский, Франц Гедговд, Владислав Завиша, Адольф Остромецкий, Иосиф Стржемецкий, Иосиф Богуславский, Михаил Султанов, Адам Медекша, Валентин Подгурский, Эрик Шолковский и Александр Здродовский. Из числа поименованных лиц Гильдебранд (до прибытия в Вильну комиссии) умертвил себя во время содержания в Вильне под арестом, Юлиан Валицкий сошел с ума, a Бронислав Залесский, в последствии, по другому делу, передержательству эмиссара, был разжалован в солдаты, потом прошен, проживал в Минской губернии и, кажется, удалился за границу. Прямой прикосновенности дерптских студентов к тому, что происходило в Вильне, по следствию не открыто; но во время содержания их под арестом некоторые офицеры занимавшего в Вильне караул Эстляндского егерского полка, прапорщики Де-Люсине и Бархвиц, подпоручик Литвинов, штабс-капитан Кузьмин-Караваев дозволили себе нарушить присягу незаконным потворством политическим арестантам, преимущественно из дерптских студентов; офицеры эти подвергнуты заслуженному наказанию.

Многочисленные обыски, произведенные y студентов медико-хирургической академии, самые тщательные их расспросы, очные ставки и собранные сведения не обнаружили, чтобы студенты эти для каких-либо неблагонамеренных целей имели сношения с лицами вне академии, или с лицами тех мест, из которых они были уроженцами. Напротив того, родственники некоторых в письмах своих к арестованным явно порицали образ их действий. В этом отношении замечателен следующий случай: происходивший из бывшей Белостокской области упомянутый выше лекарь Матвей Ловицкий известил родителей своих, граждан помянутой области, о постигшей его участи; в числе других писем на имя арестованных генерал-губернатор прислал в комиссию, для выдачи по принадлежности, и ответное письмо матери Ловицкого к сыну. Письмо это было следующего содержания:

«Чтобы ты усомнился в подлинности сего моего ответа, пишу его собственноручно. Ходит поголоска, что какой-то личный твой враг, партикулярный человек, по злобе в тебе еще со времен школьного знакомства, составил какую-то бумагу (pismo) оскорбительную для правительства, подписывал многих лиц, и подвел на той бумаге почерк под твою руку; которая, когда попала в руки правительства, то оно арестовало в Вильне тебя и многих других. Эта поголоска убила твоего отца и вероятно сведет меня с твоими братьями и сестрами в гроб. Наконец получила и твое письмо об арестовании, на которое тебе отвечаю. Коль скоро получу от г. военного губернатора просимую резолюцию и узнаю точно, что ты виновен в преступлении против правительства, - отрекусь от тебя, запрещу называться Ловицким. Какой адской дух подстрекнул тебя на преступление против правительства? Разве отец, церковь Божия, школа и само Священное Писание не достаточно тебя наставляли, что всякая власть, и ныне существующая, от Бога происходит. Ежели же ты не виновен, так умей в лице справедливой власти оправдаться. Ведь в законах своих к народу она говорит, что лучше десятерых виновных от наказания освободить, нежели обидеть одного невинного. До сих пор еще твоя мать Юлиана Ловицкая».

По доведении сего случая до Высочайшего сведения, Государь Император, в милосердном внимании к затруднительному положению матери Ловицкого, назначил ей на содержание пожизненный пенсион.

Один из прикосновенных к делу Конарского, помещик Подольской губернии, Каспар Мошковский, изложил историю действий эмиссара в наших губерниях в сочинении под заглавием «Рукопись в тюрьме». Сочинение это, равно как и «Очерк духа Академии» Ловицкого [3] любопытны в том отношении, что обнаруживают взгляд на дело и обстоятельства людей, сочувствующих замыслам к нарушению спокойствия. Оба сочинения описывают пребывание Конарского в России и относятся к двум моментам его действий: составитель Рукописи в тюрьме - Мошковский описывает действия Конарского, предпочтительно в юго-западных губерниях, с целью составления заговора, который должен был охватить собою все западные губернии; a сочинитель «Очерка духа» Академии - Ловицкий объясняет действия Конарского пред его поимкою и впечатление, произведенное смертью в умах виленской молодежи. Оба произведения примечательны по тому уже, что написаны под личными впечатлениями и без всякого стороннего влияния. «Рукопись в тюрьме», составителем которой был уже не мальчик, показывает, как подействовал Конарский в крае и как жители этого края. Поляки, смотрели на действия Конарского и на свое собственное положение. «Очерк духа» Академии, написанный почти юношею, в восторженном его состоянии, показывает подробности, которые могли быть известными только живущему в медицинском институте студенту. По содержанию рукописи Ловицкого очевидно, что она написана уже после совершения над Конарским казни и что событие это в разгоряченных головах не осталось без последствий.

Бывшая под председательством генерала Кавелина комиссия, окончив возложенное на нее поручение, представила дело, чрез военного министра, на Высочайшее усмотрение. Сколько по предметам, вошедшим в состав дела, столько же я по неудачным действиям предшествовавших розыскателей, лицам участвовавшим в действиях комиссии предстояло не мало труда; и они потрудились не мало, считая высшею для себя наградою отзыв Государя в Высочайшем рескрипте на имя генерала Кавелина от 6-го Декабря 1841 года: «При всей трудности и многосложности поручения, вы успели окончить его скорее, нежели ожидать было можно, и притом со всею желаемою полнотою, ясностию и отчетливостию».



[1] За участие в заговоре Конарского Радзевич был судим и сослав в каторжную работу.

[2] Нельзя забыть, что при производстве комиссиею исследования трое арестованных мальчиков показали, что y них собрана уже некоторая сумма для пособия повстанцам, и один из них заведовал кассою и назывался кассиром штаба; в кассе этой оказалось шесть злотых (пятнадцати-копеечников)

[3] Оба эти обязательные сообщенные М. И. Топильским, сочинения находятся в Чертковской библиотеке. П. Б.

 
Top
[Home] [Maps] [Ziemia lidzka] [Наша Cлова] [Лідскі летапісец]
Web-master: Leon
© Pawet 1999-2009
PaWetCMS® by NOX