Папярэдняя старонка: Материалы по археологии БССР. Т. 1

Аўтар: Тарасенко В. P.,
Дадана: 19-03-2013,
Крыніца: Тарасенко В. P. Древний Минск (по письменным источникам и данным археологических раскопок 1945-1951 гг.) // Материалы по археологии БССР. Том 1. 1957. С. 182-257.

Спампаваць

Сокращенный вариант статьи. Полный вариант в PDF

ГЛАВА I. ДРЕВНИЙ МИНСК ПО ПИСЬМЕННЫМ ИСТОЧНИКАМ

1. Первые известия о Минске.

Вопрос о местонахождении его в XI в.

Минск - один из древних городов Белоруссии. До недавнего прошлого обстоятельства и время возникновения города оставались неясными и вызывали у историков споры и разногласия.

Причиной этого является крайняя скудость письменных сведений о древнем Минске. До начала археологических раскопок Институтом истории Академии наук БССР на минском Замчище, т. е. до осени 1945 г., в распоряжении историков имелось лишь несколько кратких упоминаний о Минске в древнерусских летописях. Самое раннее из них относится к 1067 г. Под этим годом летопись повествует о взятии и разрушении князьями Ярославичамн - тогдашним киевским великим князем Изяславом и его братьями Святославом Черниговским и Всеволодом Переяславским - Минска, принадлежавшего в то время полоцкому князю Всеславу Брячнславичу. Всеслав вел длительную вооруженную борьбу с Ярославичамн. Эта борьба, ставшая традиционной дня всех полоцких Изясла - вичей. являлась ярким выражением княжеских усобиц и уже начавшегося процесса феодального дробления Древнерусского государства.

В летописи об этом событии рассказывается в следующих выражениях: «В лето 6575 (т. е. 1067 г.-В. Т.) заратися Всеслав, сын Брачиславль, Полочьске, и зая Новъгород. Ярославичи же трие, - Изяслав, Святослав, Всеволод совокупнвше вой, идоша на Всеслава, зиме суши велице. И придоша ко Меньску, и меняне затворишася в граде. Си же братья взяша Менеск. и исекоша муже, а жены и дети вдаша на щиты, и поидоша к Немизе, и Всеслав поиде противу. И совокупишася обои на Немизе, месяца марта в 3 день; и бяша снег велик, и поидоша противу собе. И бысть сеча зла, и мнози падоша, и одолеша Изяслав. Святослав, Всеволод, Всеслав же бежа. По семь же, месяца нуля в 10 день. Изяслав, Святослав и Всеволод, целовавше крест честный к Всеславу, рекше ему: «Приди к нам яко не створим та зла». Он же, падеявъся целованью креста, перееха в лодьи черес Днепр. Изяславу же в шатер предьидущю. и тако яша Всеслава на Рши у Смолиньска, преступивше крест. Изяслав же привед Всеслава Кыеву, всади и в поруб с двема сынома».

В этом летописном отрывке мы находим изложение основных событий, развернувшихся в процессе борьбы полоцкого князя Всеслава с тремя братьями Ярославичами на территории Минска и его окрестностях. Борьба эта завершилась сначала поражением и бегством Всеслава, а затем захватом его Ярославичами.

В отрывке не указывается точного места битвы, происшедшей между войсками Всеслава и братьев Ярославичей. Ничего не сказано в летописи относительно того, куда направился Всеслав после поражения в битве «на Немизе».

Летописный текст не дает еще права говорить, относится ли выражение «поидоша к Немизе» к реке или к населенному пункту.

Исходя только из летописного текста, трудно решить, тождественна ли Немига, как называется небольшая речка, впадающая в Свислочь на территории современного Минска, с летописной Немизой.

Наконец, летописный текст не дает никаких, указаний на то, откуда пришел к месту би гвы Всеслав.

Это заставило историков привлечь для изучения и такой исторический источник, как выдающееся художественное произведение Древней Руси «Слово о полку Игореве», написанное спустя около 120 лет после событий, о которых рассказывает летопись.

Несмотря на неодновременность написания летописного текста и «Слова о полку Игореве», автор «Слова» обнаруживает прекрасное знакомство с историческими фактами, о которых рассказывается в летописи. Что касается вопроса о тождественности Немиги с Немизой. то приходится признать, что язык, которым говорили в Древней Руси, за несколько десятилетий, отделяющих время написания летописного текста от времени написания «Слова о полку Игореве», не мог коренным образом измениться.

В тексте «Слова» говорится, что полоцкий князь, взяв Новгород, «расшибе славу Ярославу, скочи вълком до Немиги с Дудуток». Дальше, в описании самой битвы говорится:

«На Немизе снопы стелют головами, молотят чепи харалужными. на тоце живот кладут, веют душу от тела. Немизе кронами брезе не болот ом бяхутъ посеяни. посеян и костьми русских сынов».

В приведенном отрывке «Слова» изменение в корне слова звука «г» на «з» (Немиги в родительном падеже, Немизе в предложном) закономерно и вполне отвечает нормам древнерусского языка. Поэтому можно отождествлять Немигу с Немизой. Судя по словам «Немизе кровави брезе», в «Слове», 11есомненно, говорится о реке, на беретах которой разыгралась битва Всеслава с братьями Ярославичами.

Однако это еще не даст права отождествить Немигу «Слова» с нынешней речкой Немигой в Минске.

Текст летописи говорит, что Ярославичи после взятия и разрушения ими Минска «поидоша к Немизе». Современная Немига течет в пределах теперешнего Минска и впадает в Свислочь в границах наиболее древней части города. Таким образом, Ярославичам после взятия Минска идти к Не ми re не было нужды, так как. взяв город, они уже находились на обоих ее берег ах.

Создается положение, при котором историк, пытающийся, разрешить этот вопрос, становится перед необходимостью признать. что либо Немига «Слова о полку Игореве» не имеет ничего общего с небольшой речкой (по существу, ручейком), впадающей в Свислочь в центре старого Минска, либо древний Минск находился в XI в. где - то в другом месте.

Некоторые историки, признавая, что современный город вырос из древнего летописного Меньска, искали летописную Немигу значительно севернее. По их предположению, встреча войска Всеслава полоцкого с войском Ярославичей должна была произойти на пути движения Всеслава от Новгорода, куда и дошла до него весть о походе Ярославичей на Минск,

Правда, в «Слове о полку Игореве» имеется указание, откуда пришел к месту сражения Всеслав: «... скочи витком до Немиги с Дудуток». Однако где находились эти Дудутки, в точности неизвестно. К. В. Кудряшов предложил такое решение вопроса о местонахождении Дудуток «Слова».

Анализируя приведенный выше отрывок из «Слова», в котором упоминаются Дудутки. К. В. Кудряшов приводит целый ряд названий поселений, расположенных недалеко от Минска и сходных по корню с Дудутками: Дуды на север от Новогрудка; Дуды в районе среднею течения Березины, притока Немана; Дудичи на р. Птичь (в 40 км южнее Минска); Дудичи к северу от Мозыря, на р. Ненач. Но, по мнению К. В. Кудряшова. ни один из этих географических пунктов нельзя отождествить с дудутками «Слова», поскольку все они либо находились за западными пределами Полоцкого княжества при Всеславе Брячиславиче (оба поселения Дуды), либо были расположены к югу от Минска (оба поселения Дудичи).

«Между тем, - пишет К. В. Кудряшов, - по ходу событий Всеслав полоцкий после захвата Новгорода должен был идти к Немиге (т. е. к Минску) с севера. Следовательно. Дудутки необходимо искать к северу от Минска. Правильнее поэтому признать мнение о том, что Дудутки - местечко близ Новгорода, где в карамзинское время был монастырь, называвшийся «на Дудутках».

Как уже указывалось автором часть прежних русских историков (Карамзин, Татищев, Арцыбашев) полагали, что летописная Немига - не что иное, как Неман. Другие (Неволин. Надеждин) предлагали искать летописную Немигу к северу от Минска, называя либо р. Неманицу близ г. Борисова, либо р. Немойту близ г. Сенна.

Считая, что Всеслав Брячиславич во время похода Ярославичей на Минск находился под Новгородом или под Полоцком. куда он мог возвратиться после взятия Новгорода для пополнения своей дружины (т. е. в обоих случаях севернее Минска), эта группа историков предполагала, что встреча дружины Всеслава с войсками Ярославичей обязательно должна была произойти к северу от Минска.

Все перечисленные историки, считая возможным признавать, что летописный Минск находился там же. где расположен современный город, искали летописную Немигу в другом месте.

Впрочем, можно указать, что среди историков были и такие, как В. Е. Данилевич, которые пытались согласовать данные летописи с данными «Слова о полку Игореве». Признавая, что местонахождение древнего Минска совпадает с расположением современного города под этим названием и что речка Немига, упоминаемая в этих источниках, тождественна с минской Немигой, В. Е. Данилевич высказал лишь новое соображение о возможности существования, наряду с рекой, также и поселения, носившего название Немиги.

Однако эта попытка не была убедительной и не могла внести ясность в разбираемый вопрос.

В 30-х годах XX в. историк А. Н. Ясинский, исходя из отсутствия в Минске находок материальных остатков древнее XVI - XVII ст.ст., выдвинул гипотезу, что древний Минск первоначально возник километрах в пятнадцати к западо - юго - западу от современного Минска - у теперешней деревни Городище Строчицкого сельсовета Минского района.

Здесь, на правом берегу небольшой р. Менска, километрах метрах в 2 от впадения ее в р. Птичь, до настоящего времени сохранилось большое раннефеодальное городище XII - XIII вв. Это городище упоминается в документе приблизительно 1580 г.

Название р. Менка, а по ней и города Менск историк А. Н. Ясинский связывал со слотом «мена» (летопись, как известно, Минск называет Менском, Меньском или Менеском). Гипотеза А. II. Ясинского стала широко известной среди белорусских историков и археологов. Некоторым она казалась правдоподобной, тем более что до Отечественной войны неоднократные попытки археологов найти вещественные доказательства существования в районе впадения Немиги в Свислочь центра древнерусского «града» оказались безрезультатными.

Решить спор о месте расположения древнего Минска возможно было лишь путем организации в районе впадения Немиги в Свислочь систематических археологических раскопок, которые и велись Институтом истории Академии наук БССР в 1945-1951 гг.

Прежде чем говорить о результатах этих раскопок, необходимо выяснить ряд других вопросов, связанных с древними Минском и Немигой, а также отметить главнейшие упоминания в летописи, связанные с событиями из истории древнего Минска после 1067 г.

По вопросу о Немиге К. В. Кудряшов отмечает, что в районе Минск-Киев имеются реки, которые по своим названиям близки к Немиге или Немизе; таковы, например, названия pp. Неман и Немигелька (впадает справа в р. Птичь в среднем ее течении).

Однако К. В. Кудряшов отмечает, что если отождествлять Немигу с Неманом, до верховьев которого около 50 км на юг от Минска, то это будет противоречить летописным данным. Ведь по смыслу летописного рассказа, Ярославичи вышли из Минска не для того, чтобы уклониться от столкновения с Всеславом путем удаления от него на юг к Неману, а, наоборот, двинулись навстречу полоцкому князю, который быстро шел по направлению к Минску с севера, от Новгорода или Полоцка. Если же Немигой считать Немигельку, то и в этом случае придется предположить, что Ярославичи отступили перед Всеславом от Минска к югу. В действительности же Ярославичи стремились к решительной встрече с полоцким князем и к его разгрому, как эго явствует из рассказа о последующих событиях, вплоть до взятия в плен Всеслава.

В заключение К. В. Кудряшов пишет: «Гораздо больше оснований отождествить с Немигой «Слова» ту самую реку Немигу, которая является притоком реки Свислочи и на обоих берегах которой расположен Минск».

Правда, в настоящее время Немига представляет собою небольшой ручей, который только в половодье становится более многоводным, пополняясь потоками, стекающими в него со всех сторон. Интересно, что в актах г. Минска начала XVII в. упоминаются Немига и Немизская улица.

Однако сами по себе небольшие размеры современной Немиги не должны служить препятствием к признанию ее тождества с рекой, которую летопись и «Слово о полку Игореве» отметили как место кровопролитной битвы войска Ярославичей с войском Всеслава Брячиславича. Следует напомнить также замечание, высказанное по этому поводу В. Е. Данилевичем еще в 1896 г., который писал, что судить о величине прежней Немиги по тому, что осталось от нее теперь, нельзя и можно предположить, что эта почти высохшая речонка прежде была больше.

И теперь, хотя Немига еще в 20 - х годах XX в. была заключена в деревянную трубу, вывод которой сделан у моста через Свислочь, сохранилось и хорошо заметно старое русло, впадающее в Свислочь. метрах в 100-150 к северу.

Вместе с тем упоминание в летописи при описании битвы 1067 г. между Всеславом и Ярославичамн на Немизе (т. е. Немиге) может служить подтверждением того, что эта битва происходила не в месте впадения Немиги в Свислочь, т. е. не в пункте, где расположен был детинец летописного «града» Меньска. В противном случае, естественно, в описании летописью этой битвы фигурировала бы не Немига, а более крупная р. Свислочь.

Следовательно, если считать современную Немигу тождественной с летописной, остается признать, что битва, о которой рассказывается в летописи, произошла не в устье Немиги, а где то выше по ее течению.

Вот почему, если даже войска Ярославичей первоначально и находились в устье Немиги, выражение летописца «поидоша к Немизе» может объясняться вовсе не как их движение к устью этой реки, но как переход его к среднему и верхнему ее течению на расстоянии 2-3 км от города. Услышав о приближении Всеслава. Ярославичи, уже взяв Минск, должны были двинуться навстречу, и столкновение обеих ратей могло произойти вблизи Минска на берегах Немиги, но выше Минска по ее течению.

Вопрос о происхождении названия города Минск поднимался уже давно. П. М. Шпилевский в работе «Путешествие по Полесью и Белорусскому краю» указывает, что народное предание относит возникновение Минска к глубокой древности, то считая основателем его некоего Минча или какого то богатыря Менеска, от которых город будто - бы и получил свое название, то сближает название Минска с словом «мена», откуда возникший здесь потом город получил название Менска. переделанное со временем в Минск.

Наконец. П. М. Шпилевский приводит третье предположение, что свое название Минск получил от р. Немига, при впадении которой в р. Свислочь он расположен. Название этой реки в древности могло произноситься Менига, от которого и произошло слово Менск и, наконец, Минск.

Наименование поселений по названиям рек в славянских странах встречается нередко. В связи с этим нужно указать на одно любопытное обстоятельство: значительное количество городов как в Белоруссии, так и за ее пределами расположено у устьев малых рек, при их впадении в более крупные. При этом наблюдается совпадение названий городов с корнями названий не крупных, а именно этих небольших речек. Примеров подобного рода можно привести очень много. Ограничимся только несколькими, наиболее известными в БССР: м. Чечерск на р. Чечера, при ее впадении в Сож; г. Пинск на р. Пина, вблизи ее впадения в Припять; г. Полоцк на р. Полота, у ее впадения в Западную Двину; г. Витебск на р. Вить - ба, при ее впадении в Западную Двину; г. Бобруйск на р. Бобруйка. при ее впадении в Березину.

В свете этих фактов новое значение приобретает изложенная выше старая догадка о связи наименования Минска (в древности Менеска или Менска) с названием р. Немига.

Относительно данных топонимики, в которых фигурирует корень слова «мен», А. Н. Ясинский в его утраченной в настоящее время рукописи указывал, что возле городища у д. Городище Строчицкого сельсовета протекает р. Менка. В другом месте своей рукописи он высказывает предположение, что «могла существовать и другая Менка, впадавшая в Свислочь». Относительно Немиги А. Н. Ясинский, ссылаясь на Воскресенскую летопись, указал, что между Оршею и Друцком по старинному географическому отрывку поставлен город Немига (в отрывке «Немиза»). Относительно же первоначального названия Немиги А. Н. Ясинский также высказывает догадку, что этим ранним наименованием была .Менига, а может быть, Минега (?).

Возникает вопрос, почему же в таком случае названия городов, стоящих в устьях малых рек при их впадении в более крупные, совпадают, как правило, с наименованиями мелких речек, а не тех больших рек, в которые эта малые реки впадают? Повидимому, это объясняется тем что нельзя было назвать город по имени крупной реки, так как в этом случае на ней неизбежно оказалось бы несколько городов с одинаковыми наименованиями.

Остается разобраться со второй догадкой о связи названия города и речки со словом «мена», так как третье объяснение происхождения названия города от каких - то легендарных богатырей Минча или Менеска явно надуманно и неправдоподобно.

Выше уже указывалось, что в IX - XIII вв. ныне даже пересохшие речки были более глубокими и полноводными. Устья мелких рек при их впадении в более крупные образовывали естественные заливы, представлявшие собою удобные пристани для стоянки лодок с товарами. Эта пристани, естественно. сопровождались складскими помещениями, в ближайшем соседстве с которыми возникали и пункты обмена, т. е. создавался рынок, селились ремесленники и князь или боярин, вообще крупный феодал создавал свой укрепленный двор (детинец, кремль). Это - известная картина образования ремесленных и торговых центров или, иными словами, древних городов. Она вполне согласуется с тем, что нам известно о древнем Минске, в частности с характером местности и с очертаниями течений минских рек, при слиянии которых возник город. Из прежних историков о реках как о путях сообщения в Полоцкой земле (в древности) писали В. Е. Данилевским и Н. П. Барсов.

Свислочь, входящая в систему рек Днепровского бассейна и приближающаяся своими верховьями к бассейну Немана, могла быть использована в качестве одного из таких торговых путей. Н. П. Барсов прямо указывает на Минск как на один из порубежных городов Полоцкого княжества. Такое положение Минска не могло не усиливать его торгового значения.

Во всяком случае совершенно ясно, что в XI XIII ст.ст. Минск был городом, связанным как водными, так и сухопутными путями с такими важными центрами Древней Руси, как Киев. Полоцк, Смоленск (через Оршу), а также Туров. Пинск, Городно (Гродно).

2. ЛЕТОПИСНАЯ ИСТОРИЯ МИНСКА В XIIИ XIII вв.

Поскольку первое упоминание о Минске относится к 1067 г., когда летопись повествует о взятии и разрушении Минска Ярославичами, имеются все основания предполагать, что возникновение города относится к более раннему времени.

После разрушения в 1067 г. Минск, по - видимому, сравнительно быстро оправился, особенно по возвращении князя Всеслава Брячиславича, начавшего опять владеть своей «отчиной». Однако период мирного развития города продолжался недолго. В 1084 г. Минск за нападение Всеслава на Смоленск вновь подвергается опустошению со стороны Владимира Мономаха. По свидетельству летописи, в городе не осталось «ни челядина, ни скотины».

Всеслав Брячиславич умер в 1101 г. Летопись отмечает его кончину словами: «В лето 6609 (1101 год) преставися Всеслав, полоцкий князь, месяца а при ля в 14 день, в 9 час дне, в среду».

После смерти Всеслава Брячиславича Полоцкое княжество раздробилось на уделы. Меньск достался одному из сыновей Всеслава - князю Глебу. С этого времени город становится столицей особого удельного княжества.

Однако распад Полоцкого княжества не прекратил давней взаимной вражды киевских князей Ярославичей и потомков князя Изяслава Полоцкого, соединенной с обоюдным стремлением к расширению своих владений. К 1104 г. относится свидетельство летописи о первом столкновении Глеба Всеславича с Ярославичамн в лице тогдашнего киевского великого князя Святополка Изяславича. Летопись рассказывает о событиях 1104 г.: «В лето 6612 (1104)... Сего же лета исходяща, посла Святополк Путяту на Менеск, а Володимер сына своего Ярополка, а Олег сам иде на Глеба, поемше Давида Всеславича; и не успеша ничто же, и вьзвратишеся опять».

Глеб Всеславич удержался на минском «столе» не более восемнадцати лет. Летопись так повествует о причинах и обстоятельствах падения Глеба: «В лето 6624 (1116). Приходи Володимер (Мономах, великий князь киевский. - В. Т.) на Глеба (Глеб Всеславич, князь минский. - В. Т.): Глеб бо бяше воевал дреговичи и Случеск пожег, и не каяшетьея о сем, ни покоряшеться. но боле противу Володимеру глаголюще, ука - ряя и. Володимер же... поиде к Меньску с сынъми своими и с Давыдом Святославичем, и Олговичи. И взя Вячеслав Рьшю (Орщу) и Конысу, а Давыд с Яронолком узя Дрьютеск (Друцк) на щиг, а Володимер сам поиде к Смоленьску; и затворися Глеб в граде. Володимер же нача ставити истьбу у товара (товар - укрепленный стан, лагерь. - В. Т.) своего, противу граду. Глебови же, узривипо оужасеся сердцемь и нача ся молити Глеб Володимеру, шля от себе послы. Володимер же съжали си темь, ожс проливашеться кровь в дьни постъныя великого поста, и вдасть ему мир. Глеб же, вышед из города с детми и с дружиною, поклонися Володимеру и молвиша речи о мире, и обещэся Глеб по всему послушати Володимера. Володимер же, омирев Глеба и наказав его о всем, вдасть ему Менеск, а сам възратися Киеву».

Анализируя этот летописный отрывок, можно сделать следующие выводы: города Орша, Копысь и Друцк были в то время уже укреплены и принадлежали к владениям минского князя: в 1116 г. Минск наравне с такими городами, как Друцк, Орша и Копысь, политически тяготел к Полоцку, так как князь Глеб Всеславич был посажен на минский стол полочанами, и все три города также входили в то время в состав Полоцкой земли; наконец, от Смоленска через Оршу к Минску в начале XII в. шли сухопутные дороги, по которым и проходил описанный летописью поход.

Летописный отрывок 1116 г. ничего не сообщает об условиях мирного договора, заключенного Владимиром Мономахом с Глебом Всеславичем минским. Однако имеются все основания предполагать, что в результате поражения Глеба территория Минского княжества сильно сократилась. Так, Друцк становится вскоре стольным городом особого княжества, а Орша и Копысь отходят к Смоленскому княжеству.

Как видно из грамоты смоленского князя Ростислава Мстиславича 1150 г., в середине XII в. Копысь, как, вероятно, и Орша, находился в составе владений Смоленского княжества.

Хотя летописи не сообщают прямо о дальнейших действиях Глеба Всеславича, но, по-видимому, он недолго соблюдал условия мирного договора 1116 г. с киевским великим князем. Следует предположить, что он попытался продолжать борьбу с целью вернуть себе утраченные владения. Но борьба эта окончилась для Глеба Всеславича трагически.

Так, о событиях следующих лет Ипатьевская летопись сообщает: «В лето 6625 (1117)... Того же лета въведе Глеба из Меньска Володимер»...

«В лето 6627 (1119) Володимер взя Менск оу Глеба оу Всеславича, самого приведе Кыеву. Тем же ле(те) преста - вися Глеб в Киеве Всеславичь сентября в 13».

Следует теперь же отметить, что время с 1101 по 1119 г., хотя и охватывает весьма краткий период в истории древнего Минска, представляет особый интерес, потому что является периодом, когда этот город, впервые ставший столицей особого княжества, переживал бурный процесс своего роста и развития.

Дальнейшая история Минска отражает процесс феодального дробления Древнерусского государства, выражением которого являлись бесконечные княжеские неурядицы.

После смерти полоцкою князя Всеслава Брячиславича в начале XII в. и пленения, а затем и смерти первого минского князя Глеба, сына Всеслава, борьба потомков полоцкого князя, Всеславичей, с киевскими Ярославичами не утихает. Наряду с этим мы видим и борьбу между собой отдельных представителей князей из рода полоцких князей Всеславичей. В нее втянуты были и князья смоленские и черниговские. Очень важные данные для понимания истории Минска 20-х годов XII в. мы находим в рассказе о борьбе киевских князей с полоцкими. В 1127 г. в летописи рассказывается о походе на Полоцкую землю киевского великого князя Мстислава Владимировича. Во время похода союзники Мстислава - братья его Вячеслав и Андрей Владимировичи (Мономаховичи) - окружили другой кривичский город на р. Свислочь - Заславль, один из укрепленных городов на рубеже земель полоцких кривичей и дреговичей. Город был захвачен победителями, а тогдашний заславльский князь Бр я числа в Давыдович взят в плен. Важным и интересным обстоятельством является то, что Мономаховичи совсем не затронули во время своего похода Минска, находящегося между Заславлем и Борисовом. С. М Соловьев говорит об этом так: «Минск, по всей вероятности, отошел к Ярославичам еще при Мономахе, который отвел в неволю князя его Глеба; иначе Мстислав не направил бы войско свое мимо Минска на города дальнейшие; быть может. Всеславичи не могли забыть потери Минска, и это было главным поводом к войне». Этот вывод С. М. Соловьева является наиболее вероятным.

Во время этой войны киевское войско совершило нападение на Полоцкую землю. Киевский князь Мстислав Владимирович составил коалицию с князьями дреговичскими, смоленскими, черниговскими и с горками. С четырех концов громадная военная сила брошена была на южные рубежи Полоцкой земли: на Заславль - из Гурова, Гродно, Клецка и Владимира; на Борисов и Стрежев - из Чернигова; на Логойск - из Курска, совместно с торками; наконец, на Друцк - из Смоленска. Все эти войска, в один и тот же день. 4 августа, совершили нападение на названные города. Логойск и Заславль были взяты и опустошены. Относительно других городов летопись ничего не сообщает. По-видимому, их постигла та же участь. Общим результатом этой войны было то, что полочане вынуждены были изъявить свою покорность киевскому князю.

В 1129 г., когда великий князь киевский Мстислав Владимирович изгнал многих князей полоцких из их родовых владений. Минское княжество было присоединено к Киевскому и вместе с Полоцким отдано было Мстиславом сыну его Изяславу. Однако в дальнейшем вследствие раздоров между князьями киевскими и черниговскими полоцкие князья вновь утвердились в своих владениях.

Из дальнейших исторических событий, оказавших влияние на судьбы Минска в XII и в первой половине XIII в., следует упомянуть следующие. В 1146 г. Изяслав, сын Мстислава, сел на великокняжеский престол в Киеве. В Минске в то время княжил, по-видимому, с согласия самого великого князя Ростислав, сын умершего в неволе князя Глеба. В 1150г. Ростислав после изгнания из Полоцка Рогволода (зятя Изяслава) призван был жителями Полоцка на княжение. Минек достался Володарю, второму сыну Глеба. Однако в 1158 г. Ростислав был изгнан из Полоцка, и полоцким князем вновь стал Рогволод. Это послужило поводом для новой затяжной междоусобной войны. Ростислав жестоко отомстил полочанам за свое изгнание и при этом сильно разорил земли Полоцкого княжества. Рогволод, со своей стороны, осадил Минск и хотя не смог его взять (как видно, город был сильно укреплен), все же успел принудить Глебовичей к заключению мира. Володарь добровольно уступил Минск Ростиславу, а сам поселился в Городке. Еще два раза Рогволод пытался отнять у Ростислава Минск, а потом задумал отнять у Володаря Городок. Ни то, ни другое ему не удалось: он должен был возвратиться на свое прежнее княжение в Друцк, так как поло чане призвали к управлению князя Всеслава Васильковича. После смерти Ростислава Минском владел Володарь. Таким образом, в течение XII в. Минск переходил из рук в руки потомков Всеслава Брячиславича, постоянно враждовавших между собою.

В первой половине XIII в. Русь подверглась опустошительному татаро-монгольскому нашествию.

В конце XIII либо в XIV в. Минское княжество вместе с другими западнорусскими землями подпадает под власть литовских великих князей. Впрочем, минские князья упоминаются еще вплоть до конца первой четверти XIV в. в качестве вассальных («подручных») литовских великих князей. Так, Новгородская летопись указывает, что в 1326 г. минский князь вместе с князем полоцким приезжали в Новгород в качестве уполномоченных от имени литовского великого князя Гедимина для ведения мирных переговоров.

[…]

ГЛАВА II. ДРЕВНИЙ МИНСК ПО АРХЕОЛОГИЧЕСКИМ ДАННЫМ

1. История раскопок на минском Замчище

Район Замчища в Минске как возможное место нахождения раннефеодального Менеска. т. е. как его городище, привлекал внимание археологов еще в 20-х годах XX в. В то время он был густо застроен большими каменными домами. Поэтому понятно, что поверхностные осмотры его не могли дать положительных результатов. Во время войны этот район города был совершенно разрушен. Осмотр Замчища и окружающего рельефа местности археологом К. М Поликарповичем в 1945 г. дал возможность установить, что эта местность носит некоторые такие черты, которые в древности делали ее весьма удобной для размещения на ней укрепленного поселения, города. От Татарской улицы к востоку до самой р. Свислочь тянется узкая длинная гряда. Вдоль обеих сторон гряды расположены участки поймы pp. Свислочь и Немига, занятые отчасти лугом. В районе Татарской улицы гряда отделена от высокого берега долины Свислочи лощиной, представляющей старую долину Немиги. Прилегающая к Свислочи часть гряды (мыс) и могла быть, по предположению К. М. Поликарповича, местом древнерусского города Менеска. Исходя из такого предположения, сектор археологии Института истории Академии наук БССР поставил летом 1945 г. перед институтом вопрос о проведении раскопок на Замчище.

В течение семи лет раскопки велись на одной из двух возвышенностей, расположенных одна за другой вдоль правого берега Свислочи, вблизи впадения в нее Немиги.

Одна из этих возвышенностей, называемая Замчищем, находится к югу от старого устья Немиги и представляет юго-восточное окончание вышеописанной гряды. Средняя высота ее 8,15 м над уровнем Свислочи. Вторая возвышенность меньших размеров находится метрах в 150 к северу от первой и окружена со всех сторон лугом, кроме восточной стороны, прилегающей к Свислочи.

Замчище, как выяснилось при прорытии глубокой траншеи. за пределами его западной границы представляет собой расширяющееся у берега Свислочи окончание мыса. Мыс этот возвышается над окружающей местностью и ориентирован с запада на восток перпендикулярно течению реки. Средняя ширина этого мыса около 30-45 м. К западу и северу от Замчища местность представляет луг-пойму Свислочи, даже и в настоящее время заболоченную, а в древности, несомненно, труднопроходимую. Конечно, защищать от вражеского нападения этот мыс было гораздо легче, чем создал» оборону путем насыпания земляного ваш и сооружения других укреплений вокруг города на легко доступной местности. Поэтому выбор данного пункта для построения укрепленного «града» совершенно понятен.

Производство раскопок на минском Замчище с самого начала встретилось со значительными трудностями. Вся поверхность Замчища оказалась покрытой обломками кирпичей, строительным щебнем, кусками ржавого железа, остатками кирпичньтх фундаментов бывших на Замчище зданий, разрушенных во время Отечественной войны 1941-1945 гг., и т. д. Вблизи северного края Замчища немецко - фашистские захватчики соорудили железобетонный дот, а поперек площадки Замчища вырыли идущие с северо - запада на юго - восток окопы полного профиля. Кроме того, в центральной части площади Замчища ими же были вырыты две глубокие ямы. В одной из них, более крупной по размерам, оккупанты разместили зенитные пушки и склад снарядов, а дно заложили битым Кирпичом.

Все это не могло не привести к значительной деформации поверхности Замчища и к смешению содержащихся в нем культурных напластований. Впрочем, как выяснилось впоследствии, культурные слои, содержащие остатки древнерусского города XI-XIV вв., залегают на значительной глубине от уровня современной поверхности Замчища и поэтому более уцелели от разрушения, чем позднейшие, верхние. Эти древнейшие культурные напластования были прикрыты сверху слоями с остатками материальной культуры, относящимися в нижней своей части к временам позднего средневековья (XVI-XVIII вв.), а в верхней части - к XIX-XX вв.

Прежде чем характеризовать минское Замчище как археологический памятник в целом на основании семилетних его раскопок, очертим вкратце последовательность производства раскопочных работ и расширение расценочной площади с 1945 по 1951 г. Отметим также первые находки, позволившие установить существование здесь поселения, датирующегося XI-XІV ст. ст.

Пробные раскопки, проведенные 19 - 20 сентября 1945 г. первоначально на малой (северной) возвышенности, показали, что здесь никаких древних культурных остатков не имеется. Поэтому исследования перенесены были на расположенную южнее большую возвышенность, носящую название Замчиша (см. рис. 1-2).

При исследовании дна одной из имевшихся па поверхности больших ям в перемешанной земле стали попадаться вещи, которые можно было датировать началом XIX, а может быть, и XVIII в. После удаления слоя перемешанной земли ясно наметились мощные культурные напластования. Разборка нижнего культурного слоя, производившаяся, правда, на небольшом участке, дала вещи уже более древние, и границах от XVIII до XI-XII ст.ст. Опуская описание найденных здесь остатков материальной культуры из верхних слоев, характеризующих эпоху позднего средневековья, остановимся лишь на находках из нижнего культурного слоя. Наиболее интересным оказался культурный слон, залегавший на глубине между 3,5 и 5 м от современной поверхности.

Общий облик найденной в этом слое керамики, имеющей волнистый и линейный орнамент, курганный.

В нижней части этого культурного слоя найдены были следы деревянного бревенчатого настила, а под ним наряду с обломками глиняных сосудов курганного типа три куска круглых с отверстиями в центре каменных жерновов. Круглые вращающиеся жернова такого типа нередко встречаются в верхних культурных слоях белорусских городищ X-XIII вв.

В том же культурном слое найдены были куски витых стеклянных браслетов и железный рыболовный крючок.

Разведан 1945 г. установили наличие на минском Замчище следов поселения, относящегося к домонгольскому периода. Это уже тогда дало возможность поставить вопрос, не являются ли зги находки остатками материальной культуры древнего летописного Минска XI-XIV вв.

Раскопочные работы 1945 г. были только разведочными и сосредоточились на центре Замчища в позднейших яме и траншее, прорытой с севера на юг (10X2 м).

Позже эти яма и траншея вошли в границы большого раскопа 1946 г. Этот раскоп, вытянутый с севера на юг имел размеры 16х12 м (т. е. 192 кв. м) при глубине 4,5 м от поверхности (рис. 3). Дальнейшее углубление" той же раскопочной площади размером до 150 кв. м производилось и в 1947 г. Наибольшая глубина 5,5 м была достигнута в северо - восточной части этой площади.

Глубина раскопа доходила в среднем до 5,2 - 5,3 м. С целыо расширения исследуемой площади Замчища небольшой раскоп 1948 г. площадью в 100 кв. м был заложен впритык к северо-восточному углу котлована раскопов 1946 и 1947 гг. Глубина раскопа достигала в разных местах от 5.95 до 7.2 м.

В 1949 г. исследования велись на площади раскопов предыдущих лет, т. е. раскопов 1946 г., 1947 и 1948 гг., составлявших один общий раскоп. В этом году площадь общего раскопа 1949 г. составила 240 кв. м. Раскоп был доведен до материка, залегание которого варьировало между 5,95 и 7,2 м. Длина раскопа составила 20.0 м, ширина 18 м.

В 1950 г. раскопками охвачена была площадь до 150 кв. м. Она примыкала непосредственно к восточному и южному краям раскопа 1949 г., а в северной части граничила с юго - восточным углом раскопа 1948 г. Длина этого раскопа (восток-запад) 20 м, ширина 14 м.

Наконец, в 1951 г. раскопки производились на площади в 300 кв. м, примыкающей непосредственно к западной части раскопа 1949 г. Раскоп 1951 г. имел направление северо - восток - юго - запад. Размеры раскопа такие: дайна 20 м, ширина 18 м.

Расширение раскопочной площади в этом направлении вызывалось необходимостью завершить вскрытие основания каменного храма, неточная часть которого была вскрыта ранее-в 1949-1950 гг. В раскопках минского Замчища участвовали: Л. В. Алексеев (1949-1950). Л. И. Вертинский (1951), В. И. Голубович (1945), Е. Г. Галанова (1949- 1951), Л С. Клейн (1948), И. А Комяго (1946-1950), А. Е. Лукьянов (1946-1950). Д. А. Михайловский (1949 1950). А. Г. Митрофанов (1948). А Я. Митянин (1951), Г. И. Пех (1946-1948), В. В. Порхачев (1951), Е. А. Цегак - Голубович (1945), Р. В. Шматова (1950-1951).

Таким образом, исследованные до нижнего горизонта культурного слоя пространства всех раскопов образовали сплошную площадь раскопок, достигшую ко времени ич завершения размеров 560 кв. м.

2. Стратиграфия раннефеодального Минска

Систематические раскопки в Минске были начаты в 1946г. На площади раскопок в слоях XVII - XVIII вв. на глубине 1,5 2,0 м обнаружено было кладбище, в котором выявлено 10 сравнительно поздних захоронений, ориентированных головой на запад. Все по1ребения были без каких бы то ни было вещей. Часть костяков, несомненно, женских и некоторая часть мужских явно принадлежала людям зрелого или преклонного возраста, что дает основание считать эти костяки остатками обычного гражданского (не воинского) кладбища. Сохранность костяков плохая: от деревянных дощатых гробов остались лишь незначительные следы. Некоторые погребения разрушены погребениями, впущенными сверху позднее.

Ниже остатков кладбища на уровне от 2,0 до 2,25 м (в северной части раскопа) и от 2,50 до 2,75 м (в южной части раскопа) залегала каменная мостовая начала XVI в., а на уровне 2,75-3,0 м находились уже бревенчатые настилы - мостовые (рис. 4). Первый из них (верхний) может быть датирован началом XIV в., поскольку лишь под ним начинаются домонгольские культурные слои с характерной славянской керамикой, стеклянными браслетами, шиферными пряслицами и другими вещами, типичными для XI-XIII вв.

При углублении площади раскопок на метр, с 2,75 до 3,75 м, резко уменьшаются в числе, а в нижней части слоя и совершенно исчезают находки, характерные для XVI XVII ст.ст.: покрытая поливой керамика, печные изразцы, глиняные курительные трубки и т. п. Подробнее о каменной мостовой надо сказать следующее.

В середине южной части общей площади раскопа (рис. 3) на уровне от 2,0 до 2,75 м находилась мостовая из мелких камней. Среди камней мостовой найдены были три круглых каменных ядра, использованных, очевидно, при ее сооружении. Выше мостовой в культурном слое встречена было много вещей XVI-XVII вв. - покрытые зеленой глазурью печные изразцы с типичным для этого времени орнаментом, обломки посуды с такой же зеленой глазурью, наконец, несколько медных солидов, Яна Казимира (1648 - 1668 гг.). Поэтому можно думать, что каменная мостовая была сооружена в - XVI ст.

Эта датировка подкрепляется находкой в слое земли на мостовой (на 0,15 м выше камней) монеты Ситизмунда - Августа I (1506-1548).

В процессе раскопок, помимо выявления жилых и хозяйственных сооружений, а также уличных мостовых, были обнаружены находки, расположение которых в определенных культурных слоях Замчища позволило уточнить датировку как самих; этих слоев, так и находившихся в них мостовых, различных построек и сооружений, а также установить связь - находок отдельных вещей с остатками жилых построек. Можно отметить, что уже на глубине 2,75 - 3,0 м между первым сверху и вторым бревенчатым настилами впервые начали встречаться такие типичные для древнерусских городищ предметы, как пряслица из розового шифера, стеклянные .разноцветные браслеты, а также стеклянные и настовые бусы.

На всей площади раскопа было выявлено, что напластования XI-XIV вв. залегают, начиная от глубины 2,75 3,75 м от современной поверхности вплоть до глубины в 5,95 м и более. Эти ранние культурные слои отделялись от залегавших выше культурных слоев XV - XVIII вв. прослойкой чистого речного песка толщиной в 0,3 м, насыпанной, очевидно, с целью выравнивания поверхности Замчища в. первой половине XVI в. Под нею залегал уже слой земли интенсивно - темной окраски со значительным количеством перс - гноя и с голубоватым налетом вивианита. Прослойка эта покрывала значительные по своим размерам деревянные конструкции о характере которых будет сказано ниже.

Преемственность и непрерывность человеческого обитания на минском Замчище выступают в раскопках чрезвычайно отчетливо. Культурные слои XI-XIV ст.ст. залегают на глубине от 2,75 до 5,95 м от репера, находящегося в самой высшей точке современной поверхности Замчища. на северном краю последнего. Таким образом, мощность этих слоев древнерусского города превышает 3 м. Если считать общую мощность культурных наслоений вплоть до материкового слоя, то последние достигали в северо - восточном углу раскопа 7.2 м. Это лишь немногим уступает самому богатому по находкам из раскопанных до настоящего времени на землях Белоруссии древнерусских городов Старому Замку в Гродно, где общая мощность культурных напластований достигает 8 м.

По характеру находок отдельных предметов и целых конструкций оба эти памятника-и древний Минск и древнее Гродно являются весьма схожими.

В культурных слоях Замчища, начиная с глубины в 2,75 к вплоть до 4.0 м от поверхности, выявились очертания сплошных деревянных настилов и срубных построек, расположенных в различных местах в четыре яруса друг над другом и являющихся остатками древнерусского деревянного «града» (рис. 5).

Уровень первого (верхнего) настила-от 2.75 до 3,75 - 3,78 м. Уровень второго сверху настила-от 2,8-2,85 до 3,81 3.84, третьего-от 2.95-3.0 до 3.87-3.95 и. наконец, четвертого-от 3,15-3,20 до 3,74-3,97 м.

Колебания в высотах поверхности всех четырех настилов объясняются падением уровня древней поверхности Замчища к юго - западу.

Этим же объясняется и большая глубина залегания как деревянных настилов, так и каменной мостовой начала XVI в. в юго - западной части общего раскопа в сравнении с глубиной залегания тех же настилов в северо - восточной его части (рис. 6).

Культурные слои, залегавшие на уровне от 2.80 до 3,97 м, т. е. в пределах второго, третьего и четвертого настилов, могут быть датированы второй половиной XII и XIII вв.

В пользу этой датировки можно привести следующие соображения: в них была обнаружена основная масса всех находок стеклянных браслетов (444 экз.) и шиферных пряслиц (50 экз.).

При расчистке земли между бревнами I и II, а также III и IV настилов - мостовых была повсюду обнаружена масса древесной щепы, бересты и сосновой коры, много пищевых отбросов в виде скорлупы лесного ореха, косточек вишни и сливы, обугленных семян конопли и т. п., а также обломки костей. Кроме того, найдено было много обрезков выделанной кожи и остатки мягких кожаных башмаков типа туфли.

Как характерную особенность культурных слоев, залегавших ниже первого (верхнего) яруса деревянных мостовых, т. е. слоев XI-XIII вв., можно отметить следующее обстоятельство: все предметы, особенно обломки костей, куски кожи и металлические вещи были покрыты голубоватым налетом.

вивианита. Обильное выделение вивианита следует, по-видимому, связывать с залеганием в этих слоях множества костных остатков, содержащих фосфор.

Под деревянными настилами - мостовыми ниже четвертой сверху мостовой были обнаружены на уровне 4,03 - 6.75 м фундамент и сохранившиеся только в своих нижних частях стены каменного храма.

Они оказались в самом центре общей площади раскопа. Остатки храма имели в длину 16 м, в ширину - 12 м, что дает общую площадь храма в 192 кв. м. Так как общая площадь всего раскопа была равна 560 кв. м, то площадь храма составляет приблизительно 73 всей раскопанной площади.

Уцелевшая (т. е. нижняя) часть храма была обнаружена и целиком вскрыта на протяжении раскопок 1949-1951 гг.

Описание основных архитектурных особенностей храма, насколько это возможно было установить на основании сохранившихся его остатков, дается ниже (в разделе 4). Сейчас мы остановимся лишь на стратиграфических данных, которые позволяют установить время сооружения этой» архитектурного памятника.

Анализ культурных напластований, примыкавших к стенам храма с востока, севера и юга, показал, что за несколько десятков лет до сооружения храма, т. е. в XI в., здесь существовало лишь небольшое поселение. Культурный слой, содержащий эти остатки, лежит на глубине 5.2-5,32 м и прорезается опущенным глубоко в землю фундаментом храма, заканчивающимся внизу на глубине 6,75 м. Выше уровня 5.2 м внутри храма ясно прослеживается у стены слой желтого материкового песка, выброшенного, очевидно, наружу при рытье рва канавы для фундамента храма. Этот тонкий культурный слой в 0,12 м толщиной с сохранившимися в нем следами первого поселения на Замчище может быть отнесен к XI ст. Верхняя граница фундамента и самый низ стены храма лежат на глубине 5,2 м.

Древнейшим культурным слоем в северо - восточной части Замчища был слой, залегавший на глубине 5,95 м непосредственно на материке, состоящем из крупнозернистого желтого песка.

Находок, говорящих о развитии ремесленного производства в этом древнейшем культурном слое, отложившемся, повеем данным, до начала XII ст., не обнаружено. Были найдены обильные остатки пожара в виде угольков и золы, обломки деформировавшейся под воздействием огня глиняной посуды, сработанной на гончарном круге, но еще весьма грубой, с обильной примесью дресвы, и несколько железных гвоздей.

Необходимо отметить, что в центральной части Замчища все находки в слоях от 4,03 до 5,95 м обнаружены на пространстве внутри стен и фундамента каменного храма (рис.7). Верх уцелевшей части северной стены достигай 4.03 м глубины от репера. Таким образом, весь этот внушительный слой земли толщиною в 1.92 м является земляным заполнением площади внутри храма. Если выше 4.03 м вертикальные разрезы почвы (см. рис. 6) имеют ярко выраженное ленточное строение культурных слоев, то ниже этого уровня земля внутри храма перемешана с известью и другими следами развала здания храма. Кроме того, поверхность внутри храма сплошь занята была погребениями, в большинстве случаев размещавшимися на уровне 4.4-4,5 м, т. е. выше той поверхности, на которой происходило строительство храма. Это 21 погребение внутри храма (рис. 7) было произведено уже после того, как храм либо был прекращен постройкой, либо уже был разрушен. В то же время эти погребения не могут быть моложе второй половины XII в. В противном случае древнейший (четвертый сверху) деревянный настил, сплошь перекрывавший площадь залегавшего ниже храма (гак же, как и лежащие выше более поздние третий, второй и первый настилы) были бы нарушены, чего в действительности не было.

По времени этот слой древнейшего Минска можно сопоставить с могильником и бытовыми остатками в урочище «Николка». Оно находится среди заболоченного луга в 250 м, севернее Замчища. Эта местность привлекла наше внимание прежде всего сведениями, почерпнутыми из документов истории феодального Минска, а также сообщениями старожилов. И те и другие сведения говорили о том. что здесь в прошлом находилась Никольская церковь, которая, согласно легенде, якобы «провалилась сквозь землю». На почти ровной поверхности «Николки» были разбросаны крупные валуны, «вросшие» глубоко в землю. В центре лужайки находилась небольшая (до 1 м высотой) земляная насыпь овальной формы, напоминавшая курганные насыпи.

Раскопки установили наличие здесь могильника. Могильник возник еще в домонгольский период, но продолжал служить для захоронений и значительно позже.

Одно из ранних погребений могильника (их всего 10) определяется пряслицем овручского типа из розового шифера и датируется временем от XI до середины XIII в.

Переходя к началу XII в. в истории Минска, необходимо остановиться на вопросе о времени существования храма.

Среди всех культурных напластований, вскрытых на Замчище. можно выделить, таким образом, следующие слои сверху вниз:

1. слой XX-XVI вв., лежащий выше каменной мостовой; более дробного выделения слоев сделать в настоящее время не представляется возможным;

2. слой с каменной мостовой внизу; начало XVI и XV в.;

3. слой с четырьмя настилами, ограниченный сверху каменной мостовой и снизу остатками храма, а также творила и мастерской для отесывания каменных плиток в северо - восточной части раскопа XIV-XII вв.,

4. слой, в котором находились остатки храма, относящиеся предположительно к первой половине XII в.;

5. слой с остатками первоначального поселения - крепости, а может быть, боярской усадьбы XI в.

3. Планировка древнего Минска. Улицы и мостовые

Верхняя часть деревянных конструкций, вскрытых во время раскопок минского Замчища, залегала в центре Замчища на глубине 3,4 м от поверхности. Конструкции эти состояли из нескольких слоев бревен, разделенных лишь незначительным слоем земли.

Назначение настилов с самого начала их вскрытия было попятным. Очевидно, они были не чем иным, как бревенчатыми или дощатыми мостовыми. Часть последних могла быть, впрочем, пешеходными мостками. По времени сооружения эти настилы следует относить, по соображениям, указанным выше, к остаткам древнерусского города ХII-XIV вв., следы которого на минском Замчище сохранились на значительной глубине.

Бревенчатые мостовые, следы которых имеются на минском Замчище, залегали в четыре последовательно расположенных друг над другом яруса. Самые ранние (т. е. нижние) из них не могут быть отнесены ко времени позже половины XII в.

В процессе раскопок выяснилось, что на всем протяжении общей площади раскопа с севера на юг простирается более широкий, чем остальные, бревенчатый настил, представлявший собой, по-видимому, главную улицу внутри детинца древнерусского «града». Планировка этой улицы сохранялась в продолжение XII-XIV ст.ст. без существенных изменений, так как по мере обветшания более древней мостовой над ней по тому же самому плану сооружалась новая мостовая. Это подтверждается тем, что в разных пунктах Замчища было обнаружено четыре яруса настилов той же главной улицы. Такое же положение в боковых переулках и на небольшой замощенной площадке, выявленной западнее главной улицы и вплотную примыкавшей к этой улице.

Пастилы расположены были друг над другом. Второй сверху настил представляет собой, очевидно, результат ремонта одного из участков мостовой, представленной в раскопе третьим настилом.

Мостовые главной улицы детинца настилались следующим образом. Обычно поперек 2-3 длинных круглых лежней укладывались бревна - полукругляки или плахи. Они делались из расколотых вдоль стволов, положенных плоскими частями кверху. В округленных нижних частях бревен делались выемки, которыми эти бревна опирались и закреплялись на лежавщих внизу на земле продольных лежнях. Этим достигалась как прочность всего сооружения, так и удобство езды по мостовой.

Именно таким образом сооружен был третий сверху настил, но позднее поверх него сделано было дополнительное сооружение. Оно состояло из таких же поперечных плах, но положенных уже плоской частью вниз. Сверху этот участок мостовой был прикрыт нетолстыми продольными лежнями, для которых по краям поперечных бревен, обращенных уже выпуклой своей частью вверх, сделаны были соответствующие вырубы. Хотя мостовая при этом становилась уже негладкой, прочность ее не уменьшалась. Этот - то позднейший верхний слой бревен, обращенных своими выпуклыми полукруглыми половинами кверху, и является вторым сверху настилом (рис. 8,9).

Если перейти теперь к положению всех четырех ярусов мостовых в плане и определить их направления по странам света, то главной улицей, как уже отмечено, следует считать ту, которая представлена на уровне всех четырех настилов мостовыми, простиравшимися с севера на юг, т. е. параллельно берегу р. Свислочь, в центре раскопа. От этой улицы в северо - восточном направлении ответвлялся также замощенный более узкий переулок. Южнее также имеется ответвление от главной улицы в направлении северо - востоко - восток длиной в 14 м (рис. 10).

Этот второй переулок, почта параллельный первому, уходит в восточную стенку раскопа.

Мостовая южного переулка, имевшая направление на северо - востоко - восток, соединялась в ее юго - западо - западном конце с соединенным настилом - мостовой второго и третьего ярусов главной улицы. После снятая настала переулка оказалось, что под ним сохранились остатки еще одного настала. Начинаясь с юго - западо - запада, нижняя мостовая переулка связанная с четвертым настилом главной улицы и сохранившаяся хуже верхней; обрывалась на полпути, имея в длину около 7 м и в ширину 1,8 м.

Поверхности всех настилов, главной улицы и переулков взятых в отдельности, не были горизонтальными. Уровни поверхностей улиц и переулков города в различных точках сильно отличались друг от друга. Так, например конец южного переулка идущего с северо - востоко - востока на юго - зала - до - запад, имел уровень мостовой в северо - востоко - восточном конце в 3,55-3.65 м, а в месте соединения с главной улицей на юго - западо - западе -3,85-3.95 м. т. е. имел ясный уклон к юго - западо - западу. То же самое можно сказать и относительно главной улицы, имевшей заметный уклон к югу (разница высот севера н юга составляла 1,2 м).

Интересно отметать, что именно ниже первой сверху мостовой главной улицы детинца стали уже попадаться обломки стеклянных браслетов и пряслица го розового шифера. Это позволяет допустить, что если верхняя из этих мостовых была сооружена только в XIV в., то мостовые, лежащие ниже, т. е. вторая, третья и четвертая, относятся целиком к ХІІ и XIII вв. В прослойках земли, отделяющих разновременные ярусы мостовых (первый от второго и третий от четвертого), сохранились не только остатки конского навоза, что может считаться доказательством движения по ним конного транспорта, но и большое количество сосновой щепы и бересты, являвшихся, видимо, строительным мусором, который остался на месте от времени сооружения этих мостовых.

Это является доказательством того, что санитарное состояние древнего Минска, как и всех других раннефеодальных городов не только на Руси, но и в иных странах, не стояло на высоком уровне. Мостовые не подметались и загромождались всякими отбросами. Когда более древняя мостовая настолько ветшала, что дальнейшая починка ее представлялась уже невозможной, либо она скрывалась под толстым слоем всяких отбросов, то ее даже не удаляли: поверх ее просто настилали новую мостовую, быть может, лишь кое - где выровняв поверхность путем присыпки земли, щепы и навоза. Все это хорошо согласуется с известными нам фактами страшных эпидемий, нередко обрушивавшихся на все феодальные города, скученные в узком пространстве городских стен и чрезвычайно загрязненные.

Первый сверху настил датируется временем не позднее XIV в.. второй и третий XIII, а четвертый, наиболее ранний, - второй половиной XII в. Большая часть обломков стеклянных браслетов (278) и шиферных пряслиц (37) приходится на слой между третьим и четвертым сверху настилами, а также на слой ниже четвертого сверху настила, остальные (164 браслета и 13 пряслиц) между первым и вторым, и только два обломка стеклянных браслетов, видимо, случайно оказались выше первого настила.

Говоря о верхней, самой поздней из мостовых главной улицы, необходимо отметить, что в центральной части раскопа эта мостовая состояла из досок, частью плохой сохранности. Ее продолжение к юго - западному углу раскопа было сооружено из массивных бревен.

Сохранность этой мостовой в целом оказалась худшей, чем сохранность более ранних (2, 3 и 4 сверху) настилов. По своему расположению, как упоминалось, верхние (т. е. более поздние) настилы повторяют планировку более ранних из них, залегавших ниже, с небольшим лишь смещением к западу.

Материалы раскопок показали, что к западу от главной улицы в центре детинца над руинами храма находилась почти квадратная по форме площадка, как и уличная мостовая, залегавшая в четыре яруса, друг над другом каждый. Поверх каждой из этих площадок обнаружены были обильные остатки конского навоза. Вероятно, здесь находились коновязи. Еще далее на запад от этой замощенной деревом площадки о севера на юг проходила, также выше уровня храма, улица, параллельная главной улице детинца. От северо - западного утла площадки в направлении на юго - восток простирался еще один уличный настил, более узкий, чем главная улица.

Характер прокладки уличных настилов, вскрытых в юго - западной части объединенного раскопа, был следующий: по направлению намеченной улицы первоначально клали на землю три длинных бруса - лежня. На них с помощью специальных вырезов закреплялись поперечные бревна - полукругляки так же, как и в мостовой главной улицы, обращенные своей плоской частью кверху, или доски - тесины, а иногда даже жерди. В верхнем уличном настиле, начинавшемся от юго - западного угла замощенной бревнами площадки, лежавшие поверх лежней поперечные доски оказались сильно вогнутыми вниз, вероятно, под тяжестью толщи земли (более чем в 3,5 м) и находившихся здесь позднейших каменных зданий (рис. 11).

Таким образом, удалось не только уточнить сведения о характере и приемах сооружения настилов - мостовых, представленных в раскопках, но и реконструировать уличную планировку раскопанной части минского детинца в XII-XІV вв.

Жилые и хозяйственные сооружения. Храм

Раскопки Замчища позволили сначала, в 1946-1948 гг., выявить, главным образом, остатки города и материальную культуру XV-XVIII вв. По мере дальнейшего углубления раскопа были выявлены остатки древнерусского города Менеска XII-XIV вв. и лишь на очень небольших участках раскопочной площади, в северо - западном и северо - восточном ее углах, на большой глубине были выявлены культурные остатки в виде более простых деревянных строений, древность которых восходит, по-видимому, еще к XI ст.

Не останавливаясь на позднейших культурных напластованиях (XV - XX ст.ст.), перейдем к рассмотрению жилых сооружений, хозяйственных, производственных и иных построек XI-XIV вв., начиная с древнейших культурных напластований.

В самом древнем слое, залегавшем в северо - восточной части Замчища на глубине 5,95 м, непосредственно на материке обнаружены были остатки легких деревянных построек, погибших, видимо, от огня. Углы этих построек состояли из массивных бревен - кругляков, снабженных продольными вырезами, вкопанных вертикально в землю, в которые вставлялись, вероятно, горизонтальные доски или бревна (последние не сохранились). Уцелели остатки дощатых заборов, доски которых были вертикально забиты заостренными концами в землю. Внутри этих построек сохранились следы глинобитных полов и печей. Следы таких же построек были обнаружены и в северо - западном углу раскопа.

Выше этого древнейшего слоя - XI в. - были обнаружены культурные остатки, имеющие уже другой характер. Так. здесь были найдены следы мастерской для отесывания известняковых плиток в форме кирпичей. Плитки залегали в виде большого скопления и служили для строительных целей. Рядом со скоплением плиток, а частью и под плитками находилось творило, или яма для гашения извести (площадью в 25 кв. м) трапециевидной формы, обращенной основанием к северо - западу (рис. 12). Края творила ограничены досками, которые были укреплены вертикально забитыми в землю деревянными колышками. Толщина слоя извести в восточной части творила достигала 0.45 м, а в противоположном его конце - всего 0,1 -0,12 м. Выше творила над его юго - западной частью находилась груда крупных валунных камней.

Камни, вплотную примыкавшие друг к другу, расположены были в плане в виде дуги обращенной выпуклой стороной своей к центру раскопа, т. е. к юго - западу. Концами своими дута уходила как в северную, так и в восточную стенки раскопа.

Поверхность камней прикрыта была серой массой глины, заметно обожженной на огне.

При углублении в землю вокруг камней до их основания (на уровне 5,20 м) выяснилось, что камни лежали на алое желтовато - серой извести, вкрапленной отдельными кусочками в землю в промежутках между камнями.

Отдельные камни не были скреплены между собою каким - нибудь связующим составом и лежали на ровной поверхности, а не в яме - котловане, как этого можно было бы ожидать, если бы они составляли часть фундамента Часть камней кладки, представляющей остатки развала покоилась на слое извести.

В этом скоплении камней можно видеть, вероятно, строительный материал, заготовленный для построения храма.

В залегавших выше культурных напластованиях XII и XII ст.ст. выявлен был ряд срубных жилых домов с глинобитными и дощатыми полами. Полусферической формы печи в домах были сложены из камней, скрепленных глиной, и имели глинобитный под. Между этими домами проходили деревянные уличные настилы - мостовые.

От срубов обычно сохранилось только по одному - два нижних венца. Верхняя поверхность бревен как срубов, так и мостовых-с ясными следами огня.

На уровне I настила находились 8 остатков срубов, на уровне II и III-9 и на уровне IV - 5. а всего 22 постройки. Большинство из них является жилыми домами.

Наиболее густое заселение детинца древнего Минска относится. как это видно из приведенных данных, ко времени существования II и III уличных настилов, т. е. к концу XII- началу ХШ в.

Всего в границах общей раскопочной площади 1945 1951 гг. на уровне II и III настилов было зафиксировано девять остатков срубных построек. Часть этих срубов сохрани - ларь очень плохо: виден, например, один угол строения, а все остальное не сохранилось. В таких случаях невозможно даже судить о paзмерах постройки.

Поэтому приходится ограничиться лишь характеристикой 5 строений, остатки которых могут дать некоторый материал для суждения о характере деревянного зодчества XII-XIII вв. в древнем Минске, когда застройка города достигла наибольшего развития.

Среди этих 5 строений одним из наиболее сохранившихся является жилой дом, находившийся в северо - восточном углу раскопа. Судя по сохранившимся у самого дома запасам пластической белой глины это было жилище гончара. Расположение дома было по направлению с юго - запада на северо - восток, несколько косо по отношению к проходящей здесь мостовой северного переулка. Входная дверь в дом располагалась вблизи юго - западного угла постройки, о чем свидетельствуют остатки крыльца в виде дощатого настила, примыкающего одним концом к мостовой переулка, а другим к срубу. Слева от двери внутри дома уцелел под глинобитной печью, несколько возвышающийся над уровнем пола, доски которого хорошо сохранились. Печь в плане имела округлую форму. Свод печи не сохранился, но, очевидно, был куполообразным подобно форме печей, выявленных Н. Макаренко при раскопках славянского городища Монастырище VIII - IX вв. При такой конструкции печи последняя должна была иметь сверху отверстие для выхода дыма. Отверстие для топки, очевидно, находилось в направлении к центру избы, т. е. с северо - востока, гак как здесь уже не было дощатого пола, следы которого имеются и посередине и вдоль северо - западной стены дома.

«Изба гончара» была в плане квадратной: размеры ее внутренней площади 4х4 м. Запасы белой глины обнаружены в деревянной миске, находившейся в земле, рядом с крыльцом, перед входом в дом.

Параллельно сохранившимся бревнам двух нижних венцов сруба, на расстоянии 0,5 м от стен избы были уложены пятиметровые сосновые бревна, состоявшие из круглых древесных стволов с несодранной корой и грубо обрубленными ветвями. Концы этих стволов у юго - восточного угла избы были скреплены с помощью выруба в лежавшем внизу вдоль юго - восточной стены стволе. В этот выруб входил конец второго ствола, лежавшего вдоль северо - восточной стены дома.

Назначение этих стволов понятно: они являлись, несомненно, основанием земляной завалинки у дома. Отсутствие следов завалинки в юго - западном углу дома вполне объясняется наличием здесь входа в дом, так как против двери, естественно, завалинки не было.

Южнее жилища гончара между северным и южным переулками в том же слое выявлены были остатки двух деревянных построек: ближе к мостовой южного переулка-хлев и в 4 м севернее, в северо - восточной части раскопа - кожевенная мастерская.

Принадлежность первой из этих построек к хозяйственным постройкам доказывается скоплением в этом пункте овечьего навоза. Но от постройки сохранился лишь один северо - западный угол. Поэтому ни размеров, ни устройства этого хлева установить было невозможно.

О наличии кожевенной мастерской говорит большое количество найденных обрезков выделанной кожи. Кроме обрезков кожи, в этом месте были обнаружены остатки обуви типа туфель с мягкой подошвой и кожаными завязками, кожаный чехол для большого ножа или кинжала, а также шилья и ножи (рис. 13). Рядом находились остатки дощатого пола какого - то строения, окруженного дощатым забором.

На досках сохранившейся части пола была найдена массивная плоская деревянная колода, видимо, производственного назначения, а также много кусков еловой и сосновой коры.

Данный комплекс находок позволяет предположить здесь остатки кожевенной мастерской (рис. 14). Это, несомненно, лишь часть помещения мастерской. Продолжение ее к югу совершенно уничтожено траншеей фашистских оккупантов.

К югу от мостовой южного переулка, шедшего с северо - востоко - востока на юго - западо - запад к главной улице, обнаружены были следы каких - то строений. Строения эти состояли из двух длинных срубов, разделенных внутри на три отдельных помещения. Меньший, внутренний, более древний, сруб (дайною в 7 м), от которого сохранились лишь 3 нижних венца, явно погиб от пожара, о чем говорит обугленность верхней их части; больший, внешний сруб, имел в длину 9 м. Оба сруба, простираясь вдоль мостовой переулка, бревна которой в одном месте также сохраняют следы пожара, вскрыты неполностью, южная часть обоих строений уходит в стену раскопа. Во всяком случае, можно сказать, что второй, больший сруб, стены которого охватывают сгоревший меньший, относится к более позднему времени. Внутри этих срубов не были обнаружено следов печей, а бытовые предметы ограничивались всего только одним пряслицем и 3 черенками глиняных сосудов. Трудно предположить, чтобы это были остатки городских стен, потому что они стоят слишком близко к центру детинца и находятся далеко от его края.

Наиболее вероятным будет предположить, что это остатки двух последовательно сооруженных (сначала меньшего, а потом большего) деревянных жилых домов, более крупных, чем другие, хотя доказательств этому пока у нас нет.

Характер жилого дома имеют и остатки сруба, сохранившегося лишь частично, расположенного к западу от главной улицы. Углом своим этот сруб, ориентированный также с юго - запада на северо - восток, опирается на дощатую вымостку, прилегающую с запада к мостовой главной улицы детинца. От этого сруба сохранились лишь нижние венцы юго - восточной стены и частично юго - западной и северо - восточной. Поэтому определить ширину этого дома невозможно. Длина дома достигала 6 м, т. е. значительно превосходила описанный выше «дом гончара». Наиболее характерной особенностью этого очень плохо сохранившегося сруба является его членение на две неравные части внутренней стеной. Иначе говоря, дом, остатки которого имеются здесь, был, повидимому, пятистенным. При этом большая, северо - восточная часть дома была жилой, а меньшая, юго - западная, вероятно, представляла холодные сени.

Впоследствии, видимо, при постройке самого позднего (первого сверху) настила и вы мостки у его западного края бревна этого сруба частично были уничтожены, частично несколько сдвинуты, а длинное бревно юго - восточной стены дома переломано. Естественно, что при этом ни остатков печи, ни следов пола не могло сохраниться. Однако, как ни плохо сохранились остатки этого сруба, они указывают на то, что наряда - с обыкновенными, квадратными в плане, четырехстенными домами существовали и пятистенные жилые дома, что, очевидно, находилось в зависимости от социального положения их хозяев.

Срубным сооружением, довольно хорошо сохранившим свои очертания и относящимся к слою, соответствующему времени существования 2-3 настилов, т. е. к концу XII-началу XIII в., является небольшой сруб размером 3х3 м. находившийся в 8 м к западу от края замощенной площадки, примыкавшей к мостовой главной улицы детинца. Ориентировка и этого сруба - с юго - запада на северо - восток, т. е. примерно такая же, как и всех остальных построек.

Исследование культурных слоев во втором небольшом раскопе, всего в 16 кв. м, заложенном в 40-45 м к юго - западу от основного раскопа, показало, что и здесь, как и в центральной части Замчища, имеются почти столь же мощные культурные слои, вплоть до древнейших. В частности в этом раскопе обнаружено было 10 ярусов дощатых настилов, расположенных друг над другом. Рядом с западным краем верхнего настила вскрыто было 23 плотно прилегающих друг к другу деревянных кола, вбитых вертикально в землю (рис. 15).

На верхнем настиле сохранились остатки какого - то деревянного сооружения, возможно, метательного орудия типа баллисты и расположенные рядом три круглых каменных ядра.

Эти остатки деревянных сооружений стратиграфически датируются временем не раньше XIV, а может быть, и XV ст.ст.

Ниже верхнего настила был открыт изумительной сохранности бревенчатый сруб.

Хорошая сохранность его позволяет установить некоторые детали. Так, в самом верхнем из 10 сохранившихся его венцов оказалось вырубленное топором прямоугольное отверстие для выхода дыма. Внутри сруба сохранилось несколько длинных досок. Пространство внутри этого сруба было заполнено землей с обильной примесыо навоза и перегноя, имевших большое значение для сохранности бревен сруба.

Мощные слои этого раскопа, расположенные под верхним настилом, относятся. очевидно, ко времени между XI и XIII вв. В них было много предметов, говорящих о развитии ремесленного производства: сапожная деревянная колодка, многочисленные обрезки кожи, остатки кожаной обуви, обломки бочонка и обручей, маленький глиняный тигелек с натеками металла на его стенках и железный ухватик для держания тигелька над огнем (рис. 16). Находки двух обломков цветных стеклянных браслетов и двух шиферных пряслиц датируют этот слой XII-XIII вв.

Жилые срубные дома в слоях XII - XIV вв., как выяснилось в процессе раскопок, часто возобновлялись постройкой на прежнем месте после того, как пожар уничтожал более ранние жилища. В некоторых случаях эти жилые дома отстраивались три раза на том же месте.

Нижние венцы некоторых жилых домов стояли прямо на земле, возможно, даже были опущены в землю. В других случаях утлы дома опирались либо на массивные вертикально вкопанные деревянные столбы, либо на крупные камни.

В двух случаях внутри домов были обнаружены обугленные зерна пшеницы, проса льна и конопли.

Все дома, остатки которых были выявлены в слоях XII - XIV вв., за одним лишь исключением, были рублены «в обло» или, как говорят в Белоруссии, «на простой угол». И только один жилой дом в центре раскопа находившийся уже в слое XIV в., был срублен «в лапу». Концы бревен каждого венца этого дома не выдавались наружу, а небольшие выступы одного из них плотно входил в вырубы другого, так что снаружи получался гладкий угол.

Переходим к рассмотрению вскрытых раскопками на детинце древнего Минска остатков каменного храма. Открытие в Минске руин храма явилось полной неожиданностью, так как никаких письменных указаний о нем не имеется. В связи с этим следует остановиться на вопросе о времени существования храма и его строителях.

Сопоставляя археологические данные со свидетельством летописи о первом минском князе Глебе Всеславиче. получившем стол в Минске после смерти отца, полоцкого князя Всеслава Брячиславича в 1101 г. и о свержении Глеба и захвате его в плен киевским великим князем Владимиром Мономахом в 1119 г., приходится признать, что наиболее вероятным строителем минского храма является князь Глеб. Он стремился вести широкую завоевательную политику, нападал на Слуцк, Смоленск и, вероятно, построил в Минске каменный храм с целью поднять значение Минского княжества.

Летописные данные говорят, что после пленения князя Глеба в 1119 г. и вплоть до возвращения в Минск в качестве князя его сына Ростислава в 1146 г. город управлялся непосредственно киевским великим князем, вероятно, через его наместников. Разрушение минского храма, возможно, должно было подчеркнуть утрату Минском его положения как стольного княжеского города и могло произойти при поражении и пленении в 1119 г. Глеба Всеславича.

К периоду с 1119 по 1146 г. следует относить устройство кладбища внутри стен разрушенного или прекращенного постройкой каменного храма.

Новую планировку города с прокладкой первых деревянных мостовых, перекрывших сверху территорию храма, следует связывать с возвращением в Минск в 1146 г. Ростислава Глебовича, которое произошло, очевидно, с разрешения киевского князя Изяслава Мстиславовича. Такая датировка не противоречит как археологическим данным, так и летописи.

По целому ряду особенностей своего архитектурного оформления храм чрезвычайно оригинален.

Остатки стен храма состоят из валунных камней крупных и средних размеров (рис. 17). Отдельные камни имели в диаметре приблизительно от 0,12 до 0.4 м. Они были сцементированы между собой известью желтовато - серого цвета, т. е. техника кладки стен храма полубутовая. Тем самым выяснилось назначение творила, или ямы для гашения извести.

Алтарь храма ориентирован, как это было обычным для всех древнерусских храмов, на восток, но с отклонением до 15° к северу.

Стены храма имеют значительную толщину, в пределах 1.5 1,6 м (рис. 18). Уцелевшее начало стены храма залегает, начиная от 4,03 м глубины от репера. Общая высота сохранившейся части стены храма вместе с фундаментом у алтарной ее части достигает 2,57 м. Фундамент стены храма был впущен довольно глубоко в землю. Он перерезал наиболее ранний на Замчище культурный слой, который находился непосредственно на древней почве, погребенной под всеми позднейшими культурными наслоениями, на уровне 5,2 - 5,3 м. Фундамент был углублен в материк, состоящий из крупно-зернистого желтого песка. Низ фундамента, впущенный в материк, залегал здесь на глубине 6,6-6,75 м от поверхности Таким образом, из 2,57 м на стену падает 1,17 м, на фундамент-1,40 м.

Удалось также проследить следующую особенность в технике сооружения фундамента: на наружной стороне фундамента, на извести, покрывавшей поверхность его камней, отчетливо заметны были следы тонких досок, забитых вертикально в землю у стенок рва (канавы), вырытого для закладки фундамента. Нижняя часть этих досок была заострена в форме треугольника, очевидно, для удобства при забивании в землю и уходила глубже, чем фундамент, на 0,1 - 0,25 м, т. е. до глубины 6,85 м.

Доски этой опалубки должны были предотвращать просачивание извести, скреплявшей камни фундамента, в стенки котлована и обеспечить большую прочность здания храма.

Храм имел три нефа: центральный с алтарным полукружием-абсидой и два боковых.

При расчистке внутренней части центральной абсиды храма как раз посреди ее был обнаружен зарытый вертикально в землю камень в виде тщательно отесанной прямоугольной плиты, достигающей 0,5 м длины.

Центральное полукружие заметно выступает вперед. В этом полукружии, в алтаре, находился «камень заложения» (обычно помещавшийся под престолом, в центре алтаря). Концы стен алтарного полукружия несколько выдаются на запад, т. е. в середину церкви.

Храм квадратный (12X12 м), плюс выдающаяся вперед алтарная абсида, что даст общую длину храма с востока на запад в 16 м. В средней части храма ясно видны прямоугольные основания четырех каменных столбов, состоящие из плотно сцементированных известью камней булыжника, но меньших, чем камни стен, и более тщательно отесанных. В каждом из четырех столбов в их углах, обращенных к центру храма, имеются явственно различимые прямоугольные выемки. Между четырьмя столбами, соединяя их друг с другом, залегает каменная кладка, состоящая из свободно лежащих на земле валунов. Вместе с основанием самих столбов кладка эта дает в плане почти точный квадрат, каждая сторона которого составляет 3,5-3,75 м.

На восточном конце южной кладки стены храма обнаружен был фрагмент внутренней облицовки стены, состоящий из гладко обтесанных и плотно скрепленных между собой известью брусков известняка или плиток кирпичеобразной формы. Эта облицовка распространяется почти на все протяжение южной стены и на южный конец западной. Размеры плиток такие: 29,5х20X9,5 и 19х14,5х5,5 см.

Кроме того, выявлены были ясные следы трех лопаток (выступов, расчленявших в вертикальном направлении внутреннюю поверхность стен храма), одной на южной и двух на северной степах. Лопатки эти были расположены против внутренних столбов храма.

Верхняя часть храма находилась на уровне четырех полуистлевших деревянных бачок. Две из этих балок, покоившиеся на каменных подушках, примыкавших к боковым стенам абсиды, были расположены параллельно стенам, но вследствие подковообразной формы алтарной абсиды не были строго параллельны друг другу (рис. 19). Другие две балки такой же степени сохранности, соединенные с первыми двумя с помощью вырубов на концах, располагались более или менее параллельно друг другу. В плане вся эта деревянная конструкция образовывала трапецию, обращенную своей узкой стороной или вершиной на запад, а более широкой стороной или основанием на восток.

Любопытно строение каменных подушек, на которых покоились эти балки. Первоначально подушки производили впечатление большой прочности и казались выступами самой каменной кладки стены храма, обращенными внутрь абсиды. Позднее, когда земляное заполнение абсиды было расчищено до глубины 5,75 м, выяснилось, что каменные подушки внутри абсиды, также состоявшие из слегка подтесанных камней, были скреплены известковым раствором, но в нем оказалась значительная примесь песка, что уменьшало скрепляющие свойства раствора. Удалось установить, что подушки эти не представляли единого целого с каменной кладкой фундамента и стен храма. Как уже было отмечено, часть каменной кладки, которая составляла собственно фундамент, была обшита как снаружи, так и изнутри здания храма своеобразной опалубкой. Последняя состояла из плотно пригнанных одна к другой тонких досок, следы которых хорошо заметны в виде отпечатков досок на извести.

Вдоль южной и северной стен абсиды находились подушки из валунов, которые имели в высоту и в ширину по 0.45 м, в длину 2,7 (южная) и 3,2 м (северная). Подушки в абсиде начинаются, считая от нижнего их уровня, с высоты 5,35 м и заканчиваются вверху на уровне 4,9 м. После того как земля, на которой лежали подушки, была убрана, они под влиянием собственной тяжести стали распадаться. Нижнюю часть подушек на уровнях 5,35-5,2 м и стену основной кладки фундамента четко разделяют следы дощатой опалубки, а именно прослойка извести с остатками древесины и отпечатками истлевших досок.

Каменные подушки, весьма близкие по своей структуре к алтарным каменным подушкам, имеются и с внутренней стороны стен храма, южной, северной и западной (там, где эти подушки сохранились и не разрушены позднейшими погребениями внутри храма).

Внутренняя облицовка, состоящая из гладко отесанных и плотно скрепленных между собой известняковых брусков или плиток кирпичеобразной формы, также опиралась снизу на каменную подушку, аналогичную по своей структуре алтарным. При этом выяснилась одна любопытная деталь в сооружении облицовки. Известняковые плитки при сооружении облицовки применялись двух типов - утолщенные и более тонкие. Размещались они в такой последовательности: сперва шел ряд более массивных, ниже ряд более тонких, затем опять более массивных и так далее. Укладывались они подобно кладке кирпичной стены-широкой частью горизонтально. Швы между каждыми двумя плитками нижнего ряда приходились посередине плитки верхнего ряда. Сохранившаяся часть облицовки состоит всего из 4-6 рядов облицовочных плиток известняка. Каждая плитка тщательно обработана зубилом (рис. 20).

Все эти детали оформления внутренней стены храма свидетельствуют об оригинальных архитектурных приемах у строителей храма.

Каменные подушки у внутренних стен храма достигают высоты 0,9 м, в то время как каменные подушки внутри алтарной абсиды имеют высоту лишь в 0,45 м. Ширина же тех и других одинакова и составляет 0,45 м. Когда у восточного конца подушек внутренних стен, южной и северной, была удалена земля, на которую они опирались, подушки также легко стали разрушаться под действием собственной тяжести, как н подушки внутри абсиды. Эти данные позволяют допустить в качестве наиболее вероятного предположения, что эти каменные подушки, как находившиеся внутри алтарной абсиды, так и являвшиеся основанием облицовки, одновременны друг другу.

Можно утверждать, что поскольку облицовка является частью архитектурного оформления храма, каменные подушки, на которых покоится облицовка, тесно и непосредственно связаны со строительством храма. Следовательно, нужно полагать, что и подушки внутри алтарной абсиды храма тоже тесно связаны с его архитектурой.

Выше упоминалось, что на каменных подушках алтарной абсиды лежали два бревна, составляя вместе с двумя поперечными бревнами нечто вроде сруба.

Считать эти бревна нижним венцом сруба от какого - то позднейшего бревенчатого сооружения (например деревянной часовни, построенной на месте разрушенного или остававшегося недостроенным каменного храма) мешает то обстоятельство, что в плане все эти четыре бревна представляют не квадрат и даже не прямоугольник, а скорее напоминают трапецию. Причиной такого расположения бревен является непараллельность боковых частей стены алтарной абсиды, вдоль которых были уложены два продольных бревна, так как очертания самой абсиды в плане напоминают подкову. Установленная же выше связь каменных подушек внутри алтарной абсиды со строительством храма совершенно опровергает версию о принадлежности остатков бревен позднейшей часовне, поскольку каменные подушки внутри алтаря должны были служить основанием этих бревен, а может быть, и основанием исчезнувшей облицовки стен алтаря. Отсюда следует, что бревна эти также неразрывно связаны с сооружением храма.

При зачистке внутренней части обеих (северной и южной) боковых абсид на глубине 6 м были обнаружены во внешних стенах последних три горизонтальных деревянных бруса, пересекающих кладку фундамента почти на полную толщину каменной кладки (т. е. на 1,3 м) с внутренней стороны абсид.

Эти брусья, плотно примыкающие друг к другу в горизонтальном положении, может быть, продолжаются и внутри самой центральной абсиды в поперечном направлении. Концы их были впущены в фундамент выше его основания через преднамеренно оставленные в фундаменте отверстия.

За то, что эти брусья являлись одной из конструктивных особенностей архитектуры храма, говорит тот факт, что они лежали не просто на земле, а на тонком слое мелких камней. Кроме того, поверх этих брусьев в обеих боковых абсидах прослежен был слой более крупных колотых камней, скрепленных между собою известью желтоватого цвета.

Наконец, необходимо отметить, что на южной облицованной известняковыми плитками стене храма при окончательной зачистке внутренней его поверхности удалось выявить основание лопатки. Два таких же основания лопаток против обоих (переднего и заднего) северных столбов были обнаружены и на северной стене храма (рис. 21).

В отличие от основания лопатки на южной стене храма, имевшего правильные очертания, остатки обеих лопаток на северной стене имели неправильную форму и были сложены из таких же слегка подтесанных камней, как и сама каменная кладка стен храма. Очевидно, облицовка этих лопаток, как и самой северной стены, не сохранилась. Однако уровень основания северных лопаток такой же, как и лопатки южной стены, т. е. находится на глубине 5,4 м.

Таким образом, как было отмечено, из 2,57 м (в среднем), уцелевших от кладки храма, 1,4 м кладки по вертикали приходятся на фундамент, а 1,17 м - на стену. Можно предположить, что после разрушения храма или после того, как он остался недостроенным, в течение двух-трех десятилетий площадь внутри его стен использована была в качестве кладбища.

При расчистке земляного заполнения внутри храма было обнаружено 21 погребение на уровнях от 4,7 до 6,0 м (рис. 22). В северной абсиде храма размещены два погребения в гробах из массивных сосновых досок, обтесанных при помощи топора: у самой стены храма - детское, а рядом с ним, к югу - женское. Оба гроба в плане прямоугольные, в разрезе (в торце) дают квадрат. Доски обоих гробов скреплены путем помещения ребра поперечной доски в выруб продольной. На концах доски гробов скреплены были специальной деревянной планкой с вырезом. Железные гвозди при скреплении досок гроба не были применены, хотя в земле внутри храма такие гвозди встречались неоднократно.

Нижние доски детского гроба оказались покрытыми снизу смолой. Крышки обоих гробов и боковые их стенки снаружи были обернуты берестой.

Детский костяк плохо сохранился: кости почти полностью разложились, вещей и остатков одежды незаметно.

Женское погребение, оказавшееся наиболее интересным среди всех погребений внутри храма, сохранилось гораздо лучше. Череп и крупные кости скелета уцелели. Сохранились две косы, уложенные вокруг головы. На голове оказались венчики: один из цветов птармики (ptarmica vulgaris L.), другой из полотна. Вокруг шеи находилось ожерелье из кожи, у талии-шерстяной пояс с медной или бронзовой подковообразной пряжкой, обшитой шерстяной материей. Такая же шерстяная ткань небольшими кусочками попадалась вдоль всего костяка. На ногах погребенной были мягкие кожаные туфли, одна из которых, левая, хорошо сохранилась. На передней ее части заметен проколотый и, вероятно, прошитый нитками эсовидный узор.

Изучение этого женского костяка в камеральных условиях показало, что он принадлежал молодой девушке либо подростку 14-17 - летнего возраста и что смерть ее последовала, очевидно, в результате гнойного воспалительного процесса в правой ушной полости или костного туберкуле».

Условия нахождения этих двух погребений не позволили сразу же установить, одновременны ли они храму, внутри стен которого они были обнаружены. Только в дальнейшем удалось выяснить, что погребения относятся к более позднему времени.

Кроме этих двух погребений, в том же слое, в центральной части храма, было обнаружено еще шесть погребений, из которых три оказались детскими. Все шесть погребений являются, несомненно, более поздними и не имеют прямой связи с каменным храмом.

В западной половине храма было обнаружено еще 13 погребений. Два более поздних погребения найдены вне храма. Таким образом, общее число всех погребений равно 23. Но считая двух погребений вне храма, которые стратиграфическими данными датируются временем не ранее XIII ст., остальное 21 погребение впущено в землю на территории храма после разрушения храма или когда постройка его была прекращена.

Все захоронения, находившиеся внутри храма, были совершены не позднее второй половины XII ст. Это доказывается тем, что над всей площадью храма и поверх погребении выявлено было четыре яруса уличных настилов, остатки срубных жилых домов и хозяйственных построек. Все эти остатки позднейшего деревянного города сплошь перекрывали, нигде не прерываясь, сверху территорию храма и погребения.

Такие перерывы были бы неизбежны, если бы захоронения внутри храма совершались после сооружения самой ранней бревенчатой мостовой, датирующейся временем не позднее конца XII в.

Гробы вcex погребений сделаны из массивных сосновых досок и по технике изготовления аналогичны погребениям в северной абсиде. Все гробы были обернуты берестой и лежали головами на запад. Руки покойников были скрещены натруди. Вещей, кроме плохо сохранившихся остатков одежды и обуви, при костяках не оказалось. Самые костяки также в большинстве своем плохо сохранились. Вся площадь западной половины храма сплошь заполнена погребениями. Местом внутри храмовой стены, видимо, настолько дорожили, что не останавливались перед частичным разрушением кладки стен храма для того, чтобы можно было поместить большее количество гробов. Можно с полным основанием утверждать, что именно по этой причине оказалась полностью разрушенной облицовка всей северной и большей части западной стен храма. Один из гробов оказался даже вдвинутым своим западным концом в специально выдолбленное углубление в западной стене храма. Позднее он был обрублен с восточного конца, причем кости ног скелета были смещены к голове. Целью этого было освободить место еще для одного, вероятно, зарытого несколько позже гроба и расположенного ближе к середине храма.

Наличие кладбища, возникшего уже после законченного или незаконченного строительством храма, говорит о том, что и после этого территория храма продолжала считаться «святым местом», которое могло использоваться для захоронения жителей города. Кладбище это, видимо, посещали родственники, о чем говорят дощатая кладка поверх сохранившейся северной части стены и часть гати из древесных комлей, примыкающая к остаткам западной стены храма (рис. 23).

К юго - востоку от храма на глубине 3,5-3,75 м от репера были найдены два дощатых сосновых гроба с костяками. Оба гроба, как и гробы внутри храма, были сбиты без применения железных гвоздей. Покойники положены были головами на запад с руками, скрещенными на груди (рис. 24).

Оба эти погребения находились сразу же под верхним настилом мостовой южного переулка, от которой их отделяла лишь тонкая прослойка перемешанной земли. Поскольку оба эти погребения перекрыты верхним настилом, следует предполагать, что время их не может быть моложе начала XIII ст. В то же время они явно не связаны с каменным храмом, верх стен которого залегает в этом месте (на глуби - 4,25-4,03 м). Стены проходят в 1,5 - 2 м западнее погребений. Гробы оказались завернутыми в большие бересты. Более или менее удовлетворительно черепа и крупные кости скелетов, мягкая кожаная обувь в виде туфель с кожаными шнурками - завязками, кожаные "параманды" с крестами на груди, сплетенные из кожаных шнурков. Очень плохо сохранились остатки нижней, льняной, и несомненно, христиан -

4. Хозяйство древнего Минска

Раскопки, проводившиеся в течение семи лет, доставили большое количество всякого рода находок, попавших в культурные слои за время существования города. Находки отличаются большим разнообразием и позволяют характеризовать жизнь города на протяжении нескольких столетий.

Среди различных отраслей ремесленного производства, которыми характеризуется жизнь Минска XI-XIV вв., на первом месте следует поставить обработку железа.

Следами обработки и изготовления на минском детинце - предметов из железа являются весьма частые в слоях XII - XTV вв. находки железных шлаков. Они могли остаться на. месте при ковке железных изделий в кузницах.

В Древней Руси наиболее распространенными и характерными для раннефеодального времени и как орудия труда, и: как оружие были, конечно, топоры.

Широкое применение железных топоров хорошо прослеживается по материалам минских раскопок. При раскопках в. слоях XII-XIII вв. был обнаружен один обломок железного гонора, а также многочисленные следы употребления топоров и тесел в строительном деле. Следы такого употребления прекрасно заметны в виде рубки, отесывания и зарубок, сделанных топором и теслом на бревнах сохранившихся срубных построек, на мостовых и на различных деревянных поделках (бочках, гончарном круге и других).

Характерными для Минска орудиями груда являются обыкновенные ножи (рис. 25). Всего их найдено 21, из них 8 в слоях XII-XIII вв. Ножи небольших размеров, сильно изношены, что связано с их долговременным употреблением. Один железный нож имел отверстие для подвешивания к поясу.

Ножам как бы сопутствуют найденные рядом точильные бруски из камня, большей частью из серого песчаника. Всего обнаружено 17 брусков, из них 9 в слоях XII - XIII вв.

К изделиям из железа принадлежат серпы, гвозди, ножницы для стрижки овец, шилья, иглы для шитья, рыболовные крючки, замки, дверные скобы и т. п. Железные кованые гвозди разных размеров встречаются часто. Нх найдено всего 158, из них в слоях XII-XIII вв.-37, а в слоях XI в.-6. Большинство из них имеют круглые шляпки (см. рис. 26).

Редкими среди минских находок были железные иглы. Единственная найденная железная игла имела 5,5 см в длину и диаметр ушка в 1,5 мм.

Из предметов сбруи можно указать на железные удила (рис. 27), а также на железную пряжку от сбруи и железные шпоры.

Имеются находки 5 замков (целых и в обломках), сделанных из железа, и 12 ключей. Все замки цилиндрические как с вставляющимися дужками, так и с дужками, соединенными с корпусом замка на шарнире.

Среди висячих замков с дужками, скрепленными с корпусом замка на шарнире, отличается от всех других по своему устройству найденный на глубине 4-4,25 м (XII в.) массивный, цилиндрической формы, обмедненный железный замок с двумя внешними и двумя срединными обручами, скрепляющими его корпус (рис. 28). Интересен и длинный трубчатый висячий замок («путный»), найденный на глубине 5,2-5,25м (рис. 29). Ключи имеются как от врезных дверных замков, так и от цилиндрических висячих, обычно небольших размеров. Среди ключей от внутренних врезных замков обращают на себя внимание железный ключ в 12,8 см длиной с широкой бородкой, в которой имеется пять круглых отверстий, образующих косой крест и два отверстия в загибе бородки (рис. 30), а также большой железный ключ с круглой петлей - рукояткой (рис. 31), найденный на глубине 5,0-5.25 м.

Как типичные ключи к висячим замкам можно отметить три ключа, изображенные на рисунке 32.

Из других железных вещей представляет интерес пружина от врезного замка, массивная железная дверная скоба с глубины 4.75-5,0 м. заканчивающаяся круглой петлей на одном конце и заострением на другом.

О наличии в древнем Минске обработки железных и стальных изделий, а может быть, и поделок из цветных металлов свидетельствует найденное в слое конца XII - начала XIII в. небольшое по своим размерам круглое каменное точило (диаметром в 6 см, толщиной 1,2 см с диаметром отверстия 1,7см) с квадратным отверстием в центре. Такие точила применялись древнерусскими кузнецами и слесарями при изготовлении орудий труда и оружия, имеющих острые режущие и рубящие лезвия.

На территории БССР это первая находка такого точила. Вообще на древнерусских городищах было найдено три таких точила: один раз в культурных слоях древнего Новгорода XI в., второй-на городище Екимауцы X - XI вв. в Молдавской ССР, и третий-в древнерусских слоях городища Саркел (Белая Вежа). Минская находка является, таким образом, четвертой.

Как но небольшим размерам, так и по квадратному отверстию в центре точило можно считать, несомненно, инструментом древнего слесаря или кузнеца. Малые размеры минского точила дают основание думать, что это был точильный камень, служивший для заточки и шлифовки поверхности небольших предметов черной, а может быть, и цветной металлургии.

Кроме предметов из железа, встречены изделия и из других металлов. Очень частыми были находки кусочков окислившейся меди. Это свидетельствует о вероятном наличии здесь обработки цветных металлов и об изготовлении из них изделий.

Среди медных, бронзовых и серебряных изделий можно указать следующие. Обычным орудием в кожевенном производстве и в сапожном деле были шилья.

Бронзовых шильев, совершенно одинаковых по своей форме, с лопатковидными псевдозернеными рукоятками найдено два экземпляра (рис. 33).

К изделиям из цветных металлов принадлежит фрагмент края медного церковного колокола, обнаруженный в северо-западной части храма на глубине 4,75-5,0 м. Колокол имел диаметр около 0,5 м (рис. 34).

Известна находка одного миниатюрного топорика из свинца, по своей форме обычного курганного типа. Размер его в длину 5.5 см, наибольшая ширина 1,5 см (рис. 35). Этот топорик не был конечно, орудием, имел скорее всего какое - то магическое значение и был, может быть, амулетом.

В больших количествах найдены всякого рода украшения. В их ряду могут быть прежде всего отмечены металлические и стеклянные браслеты.

Среди металлических браслетов весьма любопытным объектом является золотой браслет, обнаруженный при зачистке внутренней части храма рядом с одним из детских погребений на границе южного нефа и центральной части храма. Браслет очень массивен (75,472 г), витой и состоит из трех сложенных вдвое толстых золотых проволок, перевитых друг с другом. Оба несоединенные между собой конца изображают искусно сделанные стилизованные головы, может быть, изображения змеиных голов (рис. 36).

Золото, из которого изготовлен браслет, бесспорно, свидетельствует о том, что он предназначался для ношения не крестьянской женщиной и даже не обычной горожанкой, а представительницей знати. Тщательность и искусная обработка браслета говорит том, что он был изготовлен в мастерской высококвалифицированного городского мастера - ювелира. Наконец, наличие на браслете змеиных головок доказывает, что изготовлен он был, возможно, на территории распространении змеиного культа, вероятнее всего, на территории современной Белоруссии.

Медные или бронзовые пластинчатые браслеты со змеиными головками на концах являются нередкой находкой в курганных погребениях на территории центральной части БССР, Литовской и Латвийской ССР. Подобные браслеты представлявшие украшения женской части сельского населения на этой территории, связываются обычно с наличием змеиного культа и нигде, кроме указанной территории, они не встречаются, если не считать единичных находок этого рода в раскопках, произведенных на месте некоторых древнерусских городов Среднего Поднепровья.

Из четырех других браслетов можно указать на 2 бронзовых браслета курганного типа XI-XIII вв., а также витой го бронзовой проволоки детский браслет со сплющенными концами, типа, относящегося к XIII в. (рис. 37).

Встречено 8 бронзовых перстней, из них только 3 целых. Так, в слое между третьим и четвертым настилами найден бронзовый пластинчатый перстень с утолщением в виде спирально перевитой проволоки. Относится он к концу ХП- первой половине XIII в. и аналогичен гродненской находке, в северо - западном углу раскопа, вне храма, в слое XII в. отмечен медный пластинчатый перстень, сильно окислившийся бронзовый перстень с утолщенной центральной частью оказался между первым и вторым настилами мостовой.

Кроме того, имеется фрагмент хороню сохранившегося перстня с утолщением в центральной части в форме жгута или плетения, а также щиток бронзового перстня (в слое XII в.).

В громадном количестве по всему раскопу встречены стеклянные браслета, как гладкие, так и витые, различных цветов (рис. 38). Все браслеты представлены исключительно обломками. Общее число браслетов, вернее, их обломков, добытых за 7 лет раскопок, достигает 447. Чаще всего фрагменты браслетов обнаруживались снаружи или внутри срубов жилищ

Витые и гладкие стеклянные браслета различного цвета производились еще в нервом тысячелетии и. э. в ремесленных мастерских Сирии, а затем и Византии. Однако, как это установили уже раскопки В. В. Хвойко, производство из разноцветного стекла браслетов, а также перстней и сосудов, равно как и эмалей, было освоено мастерами великокняжеского Киева, а также, вероятно, и других крупных городских центров Древней Руси в X в. С XI в. витые и гладкие разноцветные стеклянные браслеты широко распространяются во всех городских поселениях Древней Руси. Разгром Руси татаро - монголами привел к гибели городского ремесленного производства. В связи с этим прекратилось и производство стеклянных браслетов. Таким образом, время изготовления последних ограничивается периодом с конца X до середины XIII в.

Впрочем, раскопками последнего времени на древнерусском городище Колодяжен (В. К. Гончаров), а также в Костроме (М. В. Фехнер) доказано производство стеклянных браслетов не только в одном Киеве, но и в других городах Древней Руси. Если это так, то производство стеклянных браслетов могло существовать и в городах, не испытавших татаро - монгольского нашествия, к числу которых относится ряд древнейших городов современной Белоруссии. В таких городах изготовление стеклянных браслетов могло продолжаться и позднее середины XIII в.

Весьма многочисленны и разнообразны были в слоях XII-XIII вв. находки бус (найдено 43 экземпляра, рис. 39). Среди них на первом месте по количеству должны быть поставлены стеклянные и пастовые бусы (36 экземпляров) типов, нередко встречающихся в славянских курганах XI-XII вв.

Расцветка стеклянных бус по преимуществу желтая, голубая, темно - фиолетовая, черная и зеленая. Часть бус имеет золоченую, либо (в I случае) посеребренную поверхность (XII в.).

Прочие бусы встречены р. единичных экземплярах. Среди них имеется 2 сердоликовых (шестигранная и восьмигранная - обе биконические).

Имеются (по 1 экземпляру) бусы агатовая, граненая, хрустальная (шаровидная), янтарная, глиняная (крупная желтого цвета, с голубыми стекловидными «глазками»), серебряная, зерненая бусина из серебра (киевского типа, представляет, по - видимому, часть серьги; рис. 40) типа, весьма распространенного у восточнославянских племен.

Других стеклянных изделий, помимо упомянутых уже выше браслетов и бус, встречено немного.

Стеклянная посуда представлена находкой только одного небольшого сосудика из слоя XIII в. Он обнаружен на глубине 2,75 м в северной части детинца. Сосудик имел груше - видный корпус и короткое горлышко с широко отогнутым венчиком.

Весьма любопытной находкой является выпуклый «глазок» зеленоватого стекла, видимо, являвшийся украшением ларца или переплета книги.

Несомненно, что обработка дерева в ремесле древнего Менеска должна была занимать видное место. Об этом говорит уже гот факт, что в городе все жилые и хозяйственные постройки возводились из дерева. Единственным объектом Минска, сооруженным из камня, являлся храм. Срубы домов и хозяйственных построек были найдены в значительном числе. Видное место среди сооружений города занимали деревянные мостовые.

Что касается отдельных поделок из дерева, то к ним прежде всего надо отнести найденные в центральной части раскопа между бревнами I и II настилов на уровне 3.4- 3,6 м, деревянные фрагменты, представляющие, видимо, части какого - то предмета производственного назначения. К числу этих фрагментов принадлежит деревянный предмет длиною в 0,47 м с вырезом посередине и закругленными концами, длинный деревянный шест и обработанный в виде треугольника кусок дерева с выдолбленными в нем двумя отверстиями-круглым сквозным, у вершины, и четырехугольным несквозным, с левой стороны треугольника. Ширина треугольника у основания 0,26 м, высота 30 см, толщина 0.50 см. Наконец. рядом с первыми тремя предметами обнаружен был довольно массивный круг, вырезанный из цельного куска дерева.

Все эти предметы, вместе взятые, являются, вероятнее всего, частями гончарного круга.

Интересно найденное на малом раскопе коромысло (рис. 41), видимо, от весов, вырезанное из дерева. Здесь же находилась палочка, оканчивающаяся круглым набалдашником и соответствующая вырезу коромысла. Рядом с этими находками найден деревянный резной шар с нарочито выдолбленными пустотами, которые, вероятно, заполнялись свинцом. В таком случае шар мог служить гирей к весам.

Наконец, в северо - восточной части раскопа в слое XII в. встретилась деревянная игрушка в виде резного яйца, возможно, представлявшая разновидность писанки киевского типа, обычно изготовлявшейся из глины.

Деревянная посуда обнаруживается в гораздо меньшем количестве, чем глиняная. Это связано, конечно, с непрочностью материала. Найдены остатки бочонка (днища), обломок точеного деревянного блюда.

Днище бочонка рядом с кусками обгорелого дерева, сосновой и березовой коры и обломки других деревянных поделок найдены были на глубине 3,6-4,35 м в северо - западной части раскопа.

В северо - восточной части раскопа на глубине 5,03 м был найден фрагмент деревянного точеного мископодобного сосуда, наполненного сырой белой глиной, видимо, сохранявшейся в качестве сырья для изготовления глиняных сосудов. В этой связи интересен найденный обломок токарного резца.

Как показывают остатки каменного храма, в городе было известно камнетесное дело (стены храма сооружены из отесанного камня) и гашение извести.

Кожевенное производство представлено различными находками. О его существовании в Минске (и в связи с этим о сапожном ремесле) говорят неоднократные находки кожи в виде отдельных кусков и обрезков, а также находки целой обуви и ее остатков.

Обувь представлена остатками кожаных сапог и туфлями с наколотым иногда впереди орнаментом и кожаными шнурками для завязывания. Весьма часто кожаные туфли встречались в погребениях.

Интерес представляет сооружение, выявленное в северо-западной части раскопа па глубине 3,6 м. Здесь обнаружен был ряд забитых вертикально в землю кольев с обгоревшими верхними концами, составлявших род частокола. Рядом с частоколом лежала круглая деревянная колода, имевшая на одном конце в двух местах зарубки, видимо, производственного назначения. Судя по нахождению здесь же множества обрезков обработанной кожи, колода, вероятно, связана с кожевенным производством.

B материалах раскопок представлена обработка кости и рога.

К изделиям из кости относятся два костяных шила - одно целое (рис. 42), другое с отломанным концом. Из кости (и из дерева) делались гребни как односторонние, так и двусторонние. Из отдельных находок этих предметов можно отметить костяной двусторонний гребень с медными заклепками для скрепления его накладок (рис. 43).

Любопытно художественно орнаментированная мотивами розетки и геометрическими узорами костяная (либо роговая) накладка от ножен меча или кинжала (рис. 44). Накладка имеет в плане форму удлиненного четырехугольника длиной 16.3 см. шириной 2.5 см в одном конце, 2,8 см-в другом.

К изделиям из рога, вероятно, лося, принадлежит фрагмент навершия посоха, обнаруженного на глубине 5,3 м в 1,5 м от северной абсиды. Уровень 5,2-5,3 м - это уровень поверхности, на котором был сооружен древний каменный храм, возле которого навершие и было обнаружено.

Таким образом, датировка навершия посоха приближается ко времени сооружения храма.

Навершие имеет круглую сквозную сверлину и два изображения родовых знаков древнерусских князей. Знаки нанесены нарезными линиями. Оба они имеют очертания двузубцев с крестом вверху, расположенным симметрично между двумя зубьями. Центральное изображение намечено в виде двух параллельных линий, соединяющихся у верхнего окончания зубьев, слегка отогнутых наружу. Сбоку центрального изображения имеется второй знак, находящийся в перевернутом по отношению к первому положении. Он также состоит, из двузубца с крестом вверху посреди двух зубьев, который висит в воздухе. Очертания двузубца намечены только одной линией, причем концы обоих зубьев отогнуты наружу (рис. 45).

Второй из знаков очень близок к знаку, имеющемуся на одной литейной форме гродненского Старого Замка.

А. В. Орешников, изучавший княжеские знаки собственности, в 1936 г. писал о них: «В основание моей классификации я поставил родовые знаки, руководствуясь принципом образования знака из простого в более сложный. Собрав рисунки главных типов знаков на монетах, я разделил их на три группы... в первую группу, наиболее, на мой взгляд, простую, я поместил знаки со сребреников Ярослава Мудрого; но видимая сложность знака Ярослава, имеющего в схеме трезубец, заставила меня предположить, что знак его отца, Владимира, был проще; но такого мы не знаем, и я поместил условно в предшествующее Ярославу колено знак, находящийся на одной привесной печати, найденной в Киеве, имеющий с обеих сторон в схеме вилы (двузубец). Думаю,, что подобный знак мог иметь отец Ярослава...».

Знак, который Орешников совершенно справедливо определяет как один из наиболее ранних родовых знаков великих князей, относя его ко времени Владимира Святославича, т. е. к концу X в., аналогичен первому из описанных выше знаков, имеющихся на фрагменте навершия посоха. Тем не менее нельзя относить минскую находку ко временам Владимира: этому противоречат как хронология культурного слоя в котором она была найдена так и летописные данные. Правильнее объяснить архаичность его очертаний тем, что знак этот принадлежал князьям младшей ветви потомков Владимира Святославича, родоначальником которой был Изяслав Владимирович - первый полоцкий князь из рода великих князей.

Надо думать, что полоцкая ветвь рода великих князей, взяв в основу знак Владимира Святославича, осложнила изображение древнего двузубца прибавлением к нему сверху креста.

В таком случае этот знак может быть отнесен к XII в. Это соображение вполне согласуется с летописными данными. Особое Минское княжество, в котором Минск был стольным городом выделилось из состава Полоцкого княжества в самом начале ХІІ ст. в 1101 г. после смерти полоцкого князя Всеслава Брячнславича. Как об этом уже упоминалось, первым минским князем стал один из сыновей Всеслава полоцкого, Глеб Всеславич. Ему - то или одному из его ближайших родичей и мог принадлежать посох с княжескими знаками великих князей, найденный на минском детинце.

Относить эту находку к более позднему, чем XII в., времени также нет никаких оснований. А, В. Орешников говорит о времени исчезновения знаков великих князей следующее: «Окончательно родовые знаки исчезают, судя по датированным памятникам (печатям), у князей 9-го колена рода великого князя, т. е. в начале XIII в.».

Близкую к указанной дату прекращения широкого применения родовых знаков великих князей дает и Б. А. Рыбаков, подчеркивая вместе с тем важное значение находок предметов с такими знаками при раскопках того или иного памятника эпохи Древней Руси: «Хронологически эти знаки охватывают время с X по середину XII в., а географически совпадают только с городами (в деревнях на тысячи гончарных клейм нет ни одного княжеского) и притом далеко не со всеми городами, а лишь со старыми княжескими центрами, известными с X в. как княжеские юрода» .

Большое место среди находок предметов материальной культуры XI-XIV вв. в детинце занимают остатки посуды, в основном глиняных сосудов. Глиняная посуда вся сделана на гончарном круге. Размеры отдельных сосудов колеблются в пределах от 10 до 18 см по диаметрам отверстий, насколько это можно было установить по краевым обломкам. Венчики сосудов слегка были отогнуты наружу. В слоях более поздних. XIII-XIV вв., отгиб венчика был круче. Особую категорию составляют мелкие обломки небольших сосудиков из белой глины, покрытые снаружи, а иногда и изнутри глазурью светло - зеленого или. реже, желто - коричневого цветов. По своей форме преобладают сосуды горшковидные, реже баночные и мисковидные.

Часть сосудов была орнаментирована. Орнамент располагался обычно под венчиком, а иногда спускался на стенку сосуда. По видам орнамента можно выделить орнамент в форме нарезных горизонтальных линий, обычно в несколько рядов (как преобладающий), а также пологой или крутой волны. Реже оба типа этих орнаментов совмещаются на одном и том же сосуде или же дополняются косыми нарезками по венчику или по шейке сосуда, а в одном случае ромбовидными вдавлениями. В небольшой своей части сосуды покрыты также но венчикам и плечикам, ногтевым, нарезным, защипными прочими видами орнамента, присущими еще древней лепной от руки керамике.

Клейм на днищах сосудов не обнаружено.

Обособление ремесла от земледелия, которое Ф. Энгельс называет вторым крупным разделением труда, было одним из ярких проявлений процесса классообразования.

Волнистый и линейный орнаменты известны еще на отдельных более ранних сосудах, грубо лепленых от руки. Распространение его в массовых масштабах отмечается лишь с IX-X ст.ст. Производство глиняных сосудов от руки «налепом» вытесняется изготовлением сосудов при помощи гончарного круга на территории Древней Руси в IX-X вв. Это является следствием выделения и в области керамического производства (как и в металлургии и других областях общественного производства) профессионалов - ремесленников.

Известно, что завершение процесса формирования классового общества и государства у славян Восточной Европы происходило в IX-X вв., т. е. совпадало с появлением и широким распространением посуды, изготовленной на гончарном круге и украшенной линейным, а также волнистым орнаментом.

Среди обломков глиняной посуды следует особо выделить остатки амфор из древнейшего культурного слоя, отложившегося до начала XII ст. В этом слое найдены обильные следы пожара в виде угольков и золы, а также деформировавшейся под воздействием огня глиняной посуды, сработанной на гончарном круге, но еще весьма грубой, с обильной примесью дресвы.

В этом древнейшем слое и были найдены обломки крупных амфоровидных сосудов, употреблявпгихся в то время главным образом для хранения вина. Это - корчаги, известные в Древней Руси как широко распространенный предмет обихода класса феодалов. Нахождение амфоровидных сосудов в древнейшем культурном слое минского Замчища имеет большое значение. Наличие в этом культурном слое корчаг дает основание для решения вопроса о характере первоначального поселения на Замчище. Б. А. Рыбаков говорит о значении подобных находок: «Только при наличии некоторых вполне определенных признаков городища малых размеров исключались из списка городищ сельского типа. Таким признаком является, например, наличие амфор для вина, типичных для городской культуры... Все это позволяет отнести такие городища к числу боярских усадеб».

Несомненное бытование амфор в древнейший период истории Минска показывает, таким образом, что уже с самого начала поселение здесь не могло быть деревней. Ограничимся пока установлением того факта, что непосредственно под слоем извести, на котором лежали крупные валуны, залегал самый древний на Замчище культурный слой толщиной в 10-15 см. содержавший керамику курганного типа (многие обломки сосудов были деформированы под воздействием огня) и обломки крупных амфоровидных сосудов киевского типа с массивными ручками. Эта крутлодонные корчаги, служившие в основном для хранения вина, бытуют на всей территории Древней Руси и встречаются в слоях древнерусских городищ с X вплоть до середины XIII в., т. е. охватывают весь домонгольский период.

За пределами минского детинца большое количество глиняной посуды (около 1500 фрагментов) происходит из урочища «Николки» (в 250 м севернее Замчища), где она была выявлена возле напольной гончарной печи.

С гончарным производством связаны остатки (на глубине 3,6-4.35 м) напольной глинобитной печи и на территории самого детинца; в северо - западной части его печь найдена была в разрушенном уже состоянии. Под слоем обожженной глины залегал слой углей. Вокруг остатков печи были разбросаны многичисленные фрагменты глиняных сосудов из серой глины с примесью шамота.

Остатки таких же разрушенных обвалившихся глинобитных печей обнаружены еще в двух местах объединенного раскопа.

Раскопки доставили также материалы для характеристики сельского хозяйства и связанных с ним отраслей производства скотоводства, охоты, рыбной ловли, собирательства и т. д.

О сельском хозяйстве совершенно определенно говорят находки семян сельскохозяйственных растений. В различных местах раскопа внутри нескольких срубов в подполье одного из них обнаружено большое количество зерен различных злаков проса, пшеницы, а также льна, конопли (по определению ботаника А. П. Пидопличко).

В погребениях XII-XIII вв. нередко встречались остатки материй из льна и шерсти, встречены остатки веревки из пеньки.

Неоднократными находками являются мельничные жернова. Целых жерновов совершенно не было. Жернова (в обломках) сходны с жерновами из раскопок Б. А. Рыбакова на Вщижском городище Брянской области.

О развитии животноводства молено судить по обильным находкам костных остатков домашних животных. Среди них кости лошади, коровы, домашней свиньи, овцы. козы. Встречаются остатки собаки.

О животноводстве говорят ножницы для стрижки овец. Правда, они принадлежат к сравнительно редким вещам на детинце. Найденный единичный экземпляр представляет железные ножницы на дужке (рис. 46). Ножницы использовались. конечно, и при шитье одежды.

Сельское хозяйство представлено и некоторыми другими орудиями труда. Так. например, встречены были четыре железных серпа. Из них лучше сохранился один почт целый экземпляр сломанного железного серпа, имеющего ширину 2.8 см (рис. 47).

Об изготовлении пряжи из льна и шерсти красноречиво говорят находки пряслиц. В слоях раннефеодального Минска встречено 50 шиферных пряслиц (рис. 48), надевавшихся при прядении на веретена. На пряслица имелся огромный спрос как в городах, так и в деревнях Древней Руси. С начала XI ст. эти овручские пряслица пришли на смену прежним глиняным. После того, как в середине XIII в. овручские камнерезные мастерские подверглись разгрому со стороны татаро - монгольских завоевателей, производство шиферных пряслиц совершешю прекратилось, и пряслица вновь начали изготовлять из глины.

Поэтому нельзя предположить возможность изготовления овручских шиферных пряслнц в более позднее время, и пряслица эти можно рассматривать в качестве надежного датирующего материала для культурных слоев XI-XIII вв.

Интересно шиферное пряслице со сглаженным ребром и с остатком деревянного веретена в сверлине (на глубине 4,00- 4.25 м).

На трех пряслицах имеются узоры в виде комбинации насечек. Одно, наиболее интересное из них, было найдено на глубине 5,0-5,25 м и 2,75-3,00 м (рис. 49). Узоры эта. может быть, представляют изображения знаков собственности. На таких пряслицах известны не только условные знаки собственности. подобные имеющимся на минском пряслице, но даже целые надписи с упоминанием имени владельца, чаше владелицы данного пряслица, поскольку прядение было делом женшины.

Любопытно, что на пряслице, найденном при раскопках на гродненском Старом Замке, имеется длинная надпись: «Г(оспод) и помози рабе своей и дай...»

Известное значение в хозяйстве обитателей раннефеодального Минска имела и охота. Об этом свидетельствуют нередкие находки при раскопках костей диких животных - лося, медведя, бобра. О том же говорят и находки таких орудий труда, как железные наконечники копий, которые употреблялись. конечно, и как оружие.

В качестве орудий охоты и оружия служили стрелы, от которых в культурных слоях уцелели только наконечники. Среди найденных в Минске 6 наконечников-2 втульчатых (рнс. 50), остальные черешковые. Они по большей части имеют листовидную форму, встречаются также двушипные, ромбические (рис. 51, 52).

У жителей древнего Минска, возможно, также было развито и собирательство как вполне естественное явление. В качестве доказательства можно сослаться, например, хотя бы на нахождение в разных местах раскопа скорлупы лесных орехов (лещины.)

Как единичные предметы, представляющие интерес, в ряду находок на минском городище следует отметить следующие. Рядом со стеной северной абсиды вне храма были найдены два фрагмента медного подсвечника (рис. 53). По типу он близок к одному из двух таких подсвечников, найденных Б. А. Рыбаковым при раскопках на Вщижском городище.

Следует также сказать о находке овального плоского полированного камешка (черного цвета) размером 3.5X2,5 см с небольшим отверстием, имевшего, по - видимому, значение амулета.

Некоторые вещи можно причислить к игрушкам. Таковы, например, деревянный детский игрушечный меч. от которого сохранилась рукоять и аналогия которому имеется в раскопках на Старом Замке в Гродно (рис. 54) или резное яйцо из дерева. Игрушкой является также костяная или роговая свистулька в виде трубки с тремя отверстиями (из юго - западной части раскопа).

Что касается распределения различных находок по отдельным пунктам детинца, то как общую для всех пунктов детинца черту можно отметить следующую особенность: большинство находок (браслеты/ бусы, пряслица, ножи, керамика и т. п.) группировалось внутри и снаружи срубов домов, но всегда вблизи стен. Наибольшее количество шиферных пряслиц и стеклянных браслетов обнаружено как внутри, так и з ближайшем соседстве с остатками пяти разновременных срубных жилых домов, лежавших в два и в три яруса друг над другом над храмом и севернее его.

Нередки были на разных уровнях и в разных точках раскопа находки иногда обильных остатков древесных углей, кусков обгорелого дерева и золы.

В большинстве случаев происхождение таких остатков может быть поставлено в связь с пожаром. Пряслиц из других материалов встречено очень мало: одно из кости и три из серого песчаника.

Установлено, что массовое производство шиферных пряслиц этого типа развито было в мастерских, находившихся в период ХЗ-XIII вв. вблизи волынского города Овруча. Здесь находятся единственные на территории Древней Руси крупные естественные выходы красного и розового шифера. Промысловой разработке этих месторождений было положено начало во второй половине X ст. Камнерезным промыслом в районе древнерусского города Въручий (современный Овруч), как выяснили археологические исследования этой местности, занималось население не менее пяти селений. Толчком для развития промысла явился усиленный спрос на облицовочные плиты из красного и розовою шифера со стороны киевских великих князей, начавших с конца X в. строительство в Киеве каменных храмов (Десятинной церкви). При обработке облицовочных плит оставались и многочисленные отходы, из которых овручские мастера стали изготовлять в массовых масштабах пряслица-усеченно - биконической формы колечки для надевания на веретена во время прядения.

5. Главнейшие итоги раскопок 1945-1951 гг. на минском Замчище

На основании исследования культурных слоев минского городища в древнейшей истории юрода Минска можно выделить следующие периоды:

Минск - княжеский Замок, может быть, с двором (боярина (XI в.);

Минск-столица княжества (начало XII в.);

Минск-столица малого княжества в Полоцкой земле, находящегося под властью киевских великих князей (XII XIV вв.).

Из данных археологических раскопок следует, что Минск в XI в. не был деревней. Это был либо город, хотя и небольшой, либо боярский двор.

Необходимо подчеркнуть, что данные о хозяйственной жизни и социальной структуре древнерусского города Меньска XI-XIV вв. имеют ограниченный характер. Раскопками вскрыта в основном лишь центральная часть детинца Минска ХІІ-XIV вв. В связи с этим археологических материалов, которые могли бы характеризовать жизнь городского посада, в нашем распоряжении не могло оказаться. Однако вне всякого сомнения посад, являвшийся средоточием ремесленной и торговой жизни всякого феодального города, существовал и в древнем Минске XII-XIV вв.

О том, что городские посады были и в период существования древнерусского города ХІІ-XIV вв., говорит такой факт: совершенно аналогичные деревянные конструкции (остатки бревенчатых мостовых и срубных построек) были выявлены и за пределами детинца в ряде пунктов к западу, югу и юго - востоку от последнего на большой глубине. Остатки посада деревянного города Менеска были выявлены в семи шурфах, заложенных при раскопках к западу и к югу от Замчища; в глубокой траншее, проведенной с севера на юг и примыкавшей к западному краю Замчища; во время земляных работ, производившихся на Торгово - иабережной улице в 0,25 км к юго - востоку от Замчища. В шурфах, а также а обоих пунктах производства земляных работ были обнаружены фрагменты керамики с линейным и волнистым орнаментом, аналогичные керамике из домонгольских слоев Замчища, а в выбросе земли из траншеи Водоканал треста-фрагмент синего стеклянного браслета.

Однако все эти отдельные находки не могут, разумеется, характеризовать экономическую жизнь городского посада. Производство же за пределами Замчища систематических археологических раскопок, которые могли бы дать материал, рисующий жизнь посада ХІІ - XIV вв., было невозможно вследствие значительной застроенности этой части города.

Переходя к вопросу об основных отраслях хозяйства населения раннефеодального Минска, следует отметить, что среди жителей города было развито земледелие, животноводство, садоводство, охота, рыбная ловля.

Находки, подтверждающие наличие этих отраслей хозяйства в Минске, нисколько, конечно, не колеблют утверждения о наличии на Замчище детинца феодального города, равно как и того бесспорного положения, что город и в феодальную эпоху был прежде всего средоточием ремесла и торговли. Характеризуя экономическую неразвитость раннефеодального города, Ф. Энгельс писал: «В средневековом обществе, в особенности в первые столетия, производство было направлено, главным образом на собственное потребление... Городские ремесленники должны были, конечно, уже с самого начала производить для обмена. Но и они вырабатывали большую часть нужных для собственного потребления предметов самостоятельно; они имели огороды и небольшие поля, пасли свой скот в общинном лесу, который, кроме того, доставлял им строительный материал и топливо; женщины пряли лен, шерсть и т. д.».

Эта характеристика западноевропейского города и его хозяйства в первые столетия истории феодального общества полностью сохраняет силу и для древнерусского города. М. Н. Тихомиров показал, что «в недрах феодального строя Древней Руси XI-XIII вв. складывались все предпосылки для создания того, что западноевропейская литература называет городским строем».

Татаро - монгольское нашествие затормозило с середины XIII ст. развитие городского строя в Древней Руси. Но начальные этапы этого развития в XI-XIII вв. были весьма подобны одновременным этапам развития феодального города в странах Западной Европы.

Развитие ремесленного производства в том или ином пункте является отличительной чертой феодального города, в том числе и древнерусского, каковым и был Минск XI-XIII вв.

Археологические исследования подтверждают, что в Минске наряду с сельским хозяйством были широко развиты и различные ремесла: плотничество и керамическое производство, костерезное, камнерезное, кожевенное и кузнечное дело, обработка цветных металлов и дерева.

Доказательств производства в Минске изделий из стекла материалы археологических раскопок не дают. В частности, маленький сосудик грушевидной формы, найденный на глубине 2,75 м рядом с шиферным пряслицем и обломком стеклянного браслета, многочисленные фрагменты стеклянных браслетов и стеклянные бусы, в том числе и позолоченные, можно отнести к числу привозных из других центров Древней Руси. К привозным же необходимо, конечно, причислить и шиферные пряслица овручского типа, филигранную зернению серебряную бусину от серьги киевского типа, бусину из хрусталя, шестигранные бипирамидальные сердоликовые бусы.

Однако несколько бронзовых браслетов и перстней, найденных в целом виде или в виде фрагментов, поясные пряжки, медные заклепки, скреплявшие один из костяных гребней, и некоторые другие изделия из меди и бронзы мы вправе относить к изделиям местного производства. Основанием для этого могут служить как многочисленные находки небольших кусочков меди и бронзы в слоях ХП-XIV вв. основного раскопа, так и некоторые находки в небольшом дополнительном раскопе, описанном выше.

Таким образом, основные моменты, характеризующие городской характер поселения на детинце-ремесло и торговля- представлены и в этом раскопе достаточно отчетливо.

Несмотря на то, что данные исследований не включают материалов, характеризующих жизнь городского посада, где была сосредоточена основная масса городских ремесленников, можно констатировать наличие в Минске ХП - XIV вв. ремесленников самых разнообразных специальностей, в том числе мастеров прикладного искусства.

Что касается торгового значения Минска в домонгольский период то необходимо учитывать географическое положение города в более широком смысле. Минск расположен на р. Свислочь. являющейся правым притоком Березины, впадающей в Днепр. Верховье Свислочи близко подходит к притокам р. Вилия - Рыбчанке и Уше. Вилия впадает в Неман. Таким образом, Минск стоял на одном из древних водных торговых путей, соединявших Прибалтику с Причерноморьем. Поэтому, как предполагает М. Н. Тихомиров, «Минск был крупным перевалочным пунктом на большой дороге от Киева к берегам Балтийского моря».

Это географическое положение Минска должно было способствовать обогащению как купечества, так и минского князя. Косвенные указания на богатство минского князя мы находим в сведениях Ипатьевской летописи под 1108 и 1158 тт., касающихся минского князя Глеба Всеславича. Под 1108 г. летопись сообщает: «... и трапезпшцо кончаша Печерьского монастыря, ... юже заложи павеленьемь Глебовом, иже ю и стяжа»

Значит, Глеб Всеславич имел прочные связи с Киево - Печерским монастырем, в котором по его повелению была сооружена трапезная.

Уже из этого летописного отрывка можно видеть, что трапезная была построена не только по повелению, но и на средства минского князя («иже ю и стажа»), В летописном отрывке под 1158 г. помещен рассказ о кончине вдовы Глеба Всеславича. В рассказе упоминается о пожертвованиях в пользу Киево - Печерского монастыря как самого минского князя, так и его жены. Так, еще при своей жизни Глеб Всеславич пожертвовал в пользу этого монастыря 600 гривен серебра и 50 гривен золота (всего около 1100 гривен серебра). На эти средства, вероятно, и строилась монастырская трапезная, законченная в 1108 г.

После его смерти в 1119 г. вдова Глеба передала монастырю дополнительно еще 100 гривен серебра и 50 гривен золота (всего около 600 гривен серебра), представляющих, повидимому, остатки денежных богатств этого минского князя.

Комментируя летописные сообщения о пожертвованиях минского князя Киево - Печерскому монастырю. Б. А. Романов считает, что в этих цифрах «можно не подозревать какого - нибудь крайнего преувеличения» и что хотя «минский князь, конечно, был не из крупных, но Минск был богатым торговым городом, из поколения в поколение управлявшимся одной династией»

Насколько значительной является сумма в 1700 гривен серебром (общая сумма пожертвования князя Глеба Киево - Печерскому монастырю), можно судить по таким примерам: средняя цена коня равнялась 2-3 гривнам серебра, а по данным «Русской Правды», средняя стоимость холопа составляла 5 гривен.

Правда, время, когда минским князем являлся Глеб Всеславич, было периодом наибольшего расцвета и силы минского княжества, в пределы которого в тот момент входили Друцк, Копысь и Орша. Приведенные данные говорят о богатстве минского князя, богатстве, источником которого наряду с эксплуатацией смердов и военной добычей было и торговое значение Минска.

Руины каменного храма и ряд предметов церковного обихода (подсвечник, подпрестольный камень, фрагмент колокола и др.) могут служить доказательством пребывания и, вероятно, проживания на территории городского детинца членов церковного клира. В этом отношении для более позднего времени (XIII в.) очень характерны два погребения, найденные рядом с мостовой южного переулка.

Наличие на груди у покойников кожаных параманд с крестами позволяет предполагать, что здесь были погребены лица, принадлежавшие к духовенству. Проживание и захоронение в детинце города представителей духовенства вполне понятно, поскольку в феодальном обществе церковь сама являлась крупным феодалом, а высшие представители церкви часто стояли близко к князьям и боярам.

Основная масса городских ремесленников и торговцев селилась в посаде. Тем не менее ремесленники некоторых специальностей (кожевники - сапожники и гончары) если не проживали, то во всяком случае работали в самом детинце города. Об этом говорят находки в детинце остатков кожевенных и гончарных мастерских. Находки многочисленных железных шлаков, а также кусочков меди делают вероятным предположение, что в самом детинце города приходилось работать и ювелирам, и кузнецам.

О работе внутри детища плотников, сооружавших мостовые и различные жилые и хозяйственные постройки, а также каменщиков, занятых на постройке храма, свидетельствуют многочисленные строительные отбросы, оставшиеся на месте их работ и в первую очередь самые мостовые и храм. Однако это нисколько не говорит за их постоянное проживание на территории детинца и даже вообще в городе. Тем не менее не вызывает никаких сомнений предположение, что основная масса городского населения в Минске XII - XIV вв. состояла из ремесленников и купцов. Об этом говорят археологические материалы и летописные данные. Гак, во время продолжительной борьбы сыновей первого минского князя Глеба-Ростислава и Володаря - с их двоюродным братом Рогволодом Борисовичем в начале второй половины XII ст. жители Минска поддерживали своих князей-Глебовичей. Это проявилось, например, в момент политического успеха Ростислава, занявшего в 1150 г. полоцкий стол и отославшего Рогволода

Борисовича, свергнутого с княжения в Полоцке, в Минск, где его держали в неволе («и ту и держаша в велице нужи»). Позднее, когда в 1158 г. изгнанный полочанами Ростислав Глебович возвратился в Минск, ставший вновь князем в Полоцке, Рогволод Борисович трижды осаждал Минск, один раз даже целых шесть недель, но взять город так и не смог несмотря на большой численный перевес в войске. Несомненно, что не только дружина Ростислава Глебовича, а и большинство горожан защищало Минск от войск Рогволода.

В период феодальной раздробленности в изгнании неугодных князей, а также в приглашении и поддержке угодных выражалась в первую очередь политическая активность горожан состоявших в большинстве из ремесленного и торгового населения. Это отчетливо прослеживается в истории крупнейших городов Древней Руси-Киева и Новгорода. Такое же явление наблюдается в XII в. в истории Полоцка, Друцка и других городов Полоцкой земли. Поэтому самый факт активного участия жителей Минска в междоусобной борьбе Глебовичей с Рогволодом Борисовичем может свидетельствовать о наличии в городе ремесленного и торгового населения.

Было ли все ремесленное население древнего Минска лично свободным? В своем «Поучении» Владимир Мономах упоминает, что во время борьбы с Всеславом Полоцким он взял в 1084 г. Минск и разрушил его, не оставив в нем «ни челядина, ни скотины». Может быть, это просто образное выражение, которым автор поучения хотел показать степень разрушения города. Но все же в нем отразилась социальная структура древнерусского города в конце XI ст. Поэтому присутствие в 1084 г. части ремесленного населения - холопов или челяди, находившихся в рабстве у местных феодалов, вполне возможно и для Минска.

Вместе с тем в XI в. в Минске имелось, вероятно, и свободное ремесленное и торговое население. В 1067 г. это население стойко защищало свой город от войск Ярославичей несмотря на отсутствие в городе князя. В летописи об этом сказано: «Меняне же затворишася в граде». Такую стойкость вряд ли были бы способны проявить люди, которые находились в рабской зависимости от своего господина и которые в случае поражения ничего не теряли, меняя лишь, если уцелеют во время битвы, старого господина на нового.

Имеющиеся в нашем распоряжении археологические материалы не дают данных для решения вопроса о количественном соотношении свободных и зависимых ремесленников города как в XI в.. так и в более позднее время. Ремесленные клейма гончаров урочища «Пиколки» являются скорее клеймами свободных мастеров.

Во всяком случае эти гончары не были княжескими холопами. так как в таком случае они помечали бы свои изделия княжескими знаками в виде двузубцев и трезубцев.

Рост политической роли ремесленного и торгового населения Минска во второй половине XII ст. мы уже отмечали. А участие в политической жизни не вяжется с рабской зависимостью. Поэтому рост свободного ремесленного и торгового населения города в ХІІ в. бесспорен.

Подводя итоги всему изложенному выше, можно сказать, что открытие на минском городище руин древнего каменного храма и княжеских знаков, а также всех остальных остатков материальной культуры древнерусского Менеска имеет большое значение для изучения древнейшей истории города а тем самым и для истории Белоруссии, истории древнерусского зодчества и культуры вообще. Это открытие имеет научное значение, далеко превосходящее чисто местный интерес, поскольку история древнего Минска XI - XIV вв. неразрывно связана с историей всех древнерусских городов, с историей их ремесла торговли и культуры.

 

Top