Герб горада Ліды, наданы 17 верасня 1590 г.
Входит некто православный,
Говорит: Теперь я главный!
И. Бродский
В популярной русскоязычной литературе XX века события, связанные с распространением православия на территории Северо-Западных губерний, обычно подаются как единый и монолитный порыв «отчужденной братии» к истокам своей истории и культуры. На самом же деле этот процесс имел намного более сложный и многогранный характер.
«Возвращение» местных жителей-униатов в лоно русской православной церкви в 1839 году - якобы добровольное - стало только началом целого ряда мероприятий, направленных на фактическое утверждение православия в Северо-Западном крае. Поддержанные администрацией меры с самого начала настолько расходились с провозглашенными имперской пропагандой лозунгами о братском единстве белороссов и великороссов, что вызвали негативную реакцию в тех общественных кругах, которые имели непосредственное отношение к тому, что происходило. Именно этим объясняется тот факт, что многие государственные чиновники, понимая выгодность применяемых мер для российских интересов в целом, довольно критически (а иногда и презрительно) относились к непосредственным исполнителям этих мероприятий.
В особенно сложном положении оказалось «воссоединенное» из униатов местное духовенство. Эти священники - кто под нажимом, кто из корыстных соображений, кто просто из-за своей социальной пассивности - были втянуты в политические игры империи. Все это сразу же проявилось в разнообразных обвинениях в их адрес. Один из главных деятелей по распространению влияния православия в крае - Иосиф Семашко - в своем полном отчаяния письме московскому митрополит) Филарету писал:
«...я получал неоднократно удары, не зная, откуда они направлены. Я не знаю: кто действовал против меня по личному недоброжелательству, а кто по заблуждению; кто как орудие польско-католической партии, а кто по собственным видам или мелочной зависти и самолюбию? Да судит их Бот и собственная их совесть! ...я ожидаю одного лишь страдания, одних препятствий с той именно стороны, откуда должен ожидать помощи и защиты; когда за приготовленную погибель подарят меня разве гримасой фарисейского сожаления; когда, вероятно, будут чернить имя мое и станут преследовать его клеветой даже за гробом»... (1)
И действительно, авторитет этого руководителя православной церкви в Северо-Западном крае в глазах современников был невысок. Например. И. Бибиков 2-й (брат генерал-губернатора Северо-Западного края Д. Бибикова), исполнявший обязанности виленского генерал-губернатора в конце 1840 - начале 1850-х г., публично называл Семашко «простым, но хитрым попом, который во всех своих поступках имеет личные виды» (2).
Такое отношение генерал-губернатора к митрополиту Литовскому вполне объяснимо. Сам Семашко в докладной записке на имя обер-прокурора Святейшего Синода графа М. Протасова характеризовал Бибикова 2-го как человека, который «подобно многим у нас великороссам, покровительствует нескольким древлеправославным попам и порицает воссоединенное ведомство» (3).
Не имел Семашко большого авторитета и среди православных иерархов. Многие из владык высказывались о нем с нескрываемым презрением. Например, руководитель Полтавской православной епархии епископ Гедеон называл его «Иудою предателем».
«Не приходится удивляться, что отношение к православию не было одинаковым и среди широких слоев местных жителей. В некоторых регионах края коренное население относилось к распространению православия с открытой враждебностью. Тот же Семашко характеризовал столицу региона (Вильню) как город, «кипящий ненавистным фанатизмом против православных, лежащий вне круга православного населения». Поэтому идея правительства насчет переноса епархиального управления в политическую, культурную и религиозную столицу бывшего ВКЛ казалась ему «крайним отягощением для всех лиц, принадлежащих к этому управлению, и для большей части прочего духовенства!».
Негативное отношение лично к Семашко со стороны некоторых государственных чиновников и церковных иерархов можно объяснить той неприглядной ролью, какую он сыграл в ликвидации Унии (4). Что до реакции местного населения на укрепление позиций православной церкви в Северо-Западном крае, то она усиливалась еще и тем, что действия администрации в этой сфере очень часто имели характер, далекий от религиозных целей. Они основывались, в первую очередь, на внешне- и внутриполитических интересах империи, а не на искреннем стремлении к воссозданию «русской духовности» в западных губерниях. Яркое свидетельство истинного характера этой политики содержится в секретном обращении того же митрополита Семашко к обер-прокурору Святейшего Синода графу Протасову зимой 1855 года:
«Теперь дело не о Православии, не о народности западных губерний, но о настоящем политическом положении государства - и молчание с моей стороны об указанном выше было бы преступно. Не мне одному известно, что уже накануне последнего польского мятежа ,/1831 г./ еще не верили людям, предостерегавшим об оном. Кто же может уверить, что латино-польская партия не имела в виду нынешних событий, при устройстве, столь сильного своего преобладания в здешней стране. Я не говорю, чтобы эта партия сама собою была теперь столь сильна материально, дабы слишком беспокоить правительство. Но, в случае движения на Россию всего Запада, не приготовлено ли в здешней стране для врагов самое благоприятное управление? И не лишено ли правительство нужных орудий для полезного в ней действия, во все течения могущих продолжа ться военных происшествий, и в случайных обстоятельствах?».
Особенно много сложностей в распространении православия имперская администрация встретила на территории Литовской православной епархии, в юрисдикцию которой входила большая часть современной Беларуси. Как следует из частной переписки Семашко, введение православия на этих землях имело определенные трудности еще и потому, что:
«...семьсот тысяч Православных разбросаны по трем губерниям, среди полутора миллиона одних Римских Католиков... В Литовской /епархии/ вся паства почти исключительно состоит из воссоединенных. Сами воссоединенные в других епархиях не столько было отступили от русской народности и постановления Восточной Церкви, как в Литовской, бывшей преимущественно под продолжительнейшим влиянием иноверчества и иноземства. Очевидно, что я имею и большее право и большую обязанность - просить правительство о преимущественном охранении Литовской паствы от влияния господствующих здесь чуждых элементов. Мне одному это не по силам».
Обращение Семашко за помощью к правительству вполне объяснимо: католичество в крае к тому времени пустило глубокие корни. Поэтому укрепление православной традиции на местной почве развивалось сложно, иногда создавая двусмысленные ситуации. Например, Семашко, обращаясь к графу Протасову в 1846 году, пишет, что ему было бы целесообразно уехать из Вильни в провинцию: «..этим я избегну Виленской масленицы, продолжающейся и первые дни нашего (православного - Авт.) поста, а также устранюсь на нынешний год от известного богослужения в неделю Православия (которое сопровождалось анафемой персонам, отлученным от православной церкви. - Авт.) - оно теперь было бы некстати - а полезнее ли, чем вреднее, будет в следующем году, покажут обстоятельства».
Православные священники даже высокого уровня иногда отчетливо проявляли симпатии применительно к отмененной унии. В письме, датированном 1864 годом, некий россиянин, которого цитирует А. Миловидов, пишет, что по приказу ректора Полоцкой духовной семинарии Анатолия Станкевича в учебных залах и классах были вывешены портреты известных униатских священников: Кирилла Терлецкого, Адама Потея, Флориана Грабницкого и других.
«Восхваляя перед учениками их достоинства и указывая на них своими украшенными перстнями пальцами (явно западная традиция. - Авт.), ректор приговаривал со вздохом: «Вот то были владыки, настоящие крулики (королевичи. - Авт.)]» (5).
Эти портреты убрали из семинарии только в 1865 году по приказу генерал-губернатора Муравьева.
Непросто складывались отношения с имперской администрацией и у рядового православного клира западных губерний. «Воссоединенные» священники иногда высказывали открытое несогласие с политикой властей. Наибольшее недовольство вызвало у них решение Святейшего Синода от 1859 года направлять в этот край из великорусских губерний священников «известных своим поведением и ученостью, в виде миссионеров для укрепления в православии присоединенных к восточной церкви».
Это решение высшей церковной власти вызвало недовольство даже митрополита Семашко, который считал, что верующие этого региона (бывшие греко-католики) имели тот же иерархический порядок, то же богослужение, те же догматы, что и Русская православная церковь, за исключением двух различий - в филиокве (богословской проблеме о происхождении Святого Духа) и в примате римского епископа. По мнению Семашко, после присоединения местные православные и так находились в безоговорочном подчинении у РПЦ. Он считал, что искоренение некоторых несущественных особенностей церковной жизни, существовавших в крае, привело бы не к объединению православной церкви, а к ее расколу.
Направление священников в качества миссионеров из великорусских губерний митрополит Иосиф Семашко считал вредным по многим причинам и предлагал использовать в этих целях «древлеправославных» священников из Полоцкой и Литовской епархий, знакомых с местным языком и особенностями культуры. Но Семашко смог задержать этот процесс только до 1863 года, когда по инициативе М.Н. Муравьева начался период массовой миграции российских священников в Северо-Западный край. Местный клир расценил эту акцию как отстранение его от исполнения своих священнических обязанностей. Практика перевода великорусских священников в западные губернии получила такое развитие, что вызвала необходимость предостережения даже со стороны церковного руководства. Так, в своем письме могилевскому епископу Евлампию Московский митрополит Филарет написал в начале 1865 г.:
«Неужели требуете, чтобы воссоединенных совсем не было на службе? Куда девать тех, которые есть? Воссоединенного священника, любимого прихожанами за честную службу и жизнь, отрешать от прихода неудобно и сие значило бы не успокаивать, а раздражать. Такого, а через него приход, надобно советом и надзором соблюдать от ветхого кваса унии» (6).
Местное духовенство (как православное, так, естественно, и римо-католическое) враждебно относилось к пришельцам. Их в среде коренного духовенства называли «наездом», они получили репутацию людей не только алчных, но и некультурных.
Некоторое время мысль о нецелесообразности и даже вредности приезда в Северо-Западный край великорусских священников поддерживал и известный профессор Санкт-Петербургской духовной академии М.О. Коялович, уроженец Гродненской губернии, суждения которого высоко ценили в столице империи. Он считал, что те, кто вознамерился на такой переезд, - далеко не лучшие представители русского православного духовенства; они не известны местному начальству, потому возможны многочисленные ошибки во время их назначения. Они также не знают местного языка и быта; местное население отдает предпочтение местным уроженцам; и вообще пришельцы не в состоянии заменить собой местных, более образованных священников. Как отмечал Коялович, большинство тех священников, которые приехали, настолько аморальны, что уже бывали заключены в монастырях (7).
Еще одной существенной причиной приезда в западные епархии империи великорусских священников было то, что здесь к середине второй половины XIX века не осталось ни одного архиерея из местных уроженцев. Потому получила распространение практика приглашения новыми владыками родственников и знакомых на работу в лучшие приходы. Особенно отличался в этом виленский викарный епископ Иосиф, переведенный позже на Смоленскую кафедру.
Все это привело к возникновению антагонизма между православным духовенством края, разделившимся на два враждебных лагеря. Иногда доходило до явных стычек. Так, Коялович упоминает о каком-то училищном съезде православных священников, где депутаты разделились на две части, обзывая друг друга «москалями-кацапами» и «поляками-униатами».
Наличие таких разногласий и проблем не способствовало укреплению авторитета православия среди местного населения. По мнению митрополита Московского Филарета, связь «воссоединенного» духовенства с его паствой, которая оценивалась довольно высоко во время воссоединения и которая должна была бы со временем укрепляться, получилась, наоборот, непрочной. Виной тому было, прежде всего, административное использование православной церкви в политических целях.
В то же время религиозные торжества католиков не только привлекали множество местных православных жителей, но иногда служили поводом для смены конфессии. Например, в 1859 году произошел торжественный перенос в г. Янов (janyw Podlaski) мощей мученика Виктора, полученных римо-католическим епископом Вениамином Шиманским от папы Пия IX. Весть об этом быстро разошлась по всему региону и во время торжеств, посвященных этому событию, многие из верующих-православных перешли в латинский обряд. И хотя в большей степени это явление касалось территории Царства Польского, оно вызвало определенную реакцию и в западных губерниях: так, в Литовской епархии в приходе деревни Клещели «совращено было в латинство до 300 человек», а в деревне Кляницы жители «оказали сопротивление совершению крестного хода по чину православной церкви» (8) .
Российская администрация поняла опасность таких явлений и приложила заметные усилия в привлечении симпатий деревенского населения на свою сторону. Эмигрантская антиправительственная газета «Колокол», иронизируя над попытками царской администрации «сыграть на крестьянском вопросе», в самом начале восстания 1863-64 гг. опубликовала под названием «Правительственная пугачевщина» обращение генерал-губернатора Северо-Западного края В. Назимова.
В своей речи, спекулируя постановлениями Манифеста от 19 февраля 1861 года /об отмене крепостного права/, на который крестьяне возлагали большие надежды, Назимов убеждал крестьян способствовать «охранению в крае общественного спокойствия» и тем самым «...содействовать для собственной вашей пользы скорейшему открытию действия проверочных комиссий, которые должны окончательно устроить ваш поземельный быт, и коих учреждение было бы замедлено и затруднено возникновением беспорядков» (9).
В первые месяцы восстания шансы присоединения крестьян на свою сторону колебались довольно заметно. Вот какую тревожную оценку тогдашней ситуации мы находим в проправительственной газете «Северная Пчела»:
«Нужно знать, что литовское (имеется в виду сельское население западных губерний. - Авт.) крестьянство, которое польские агитаторы всячески старались склонить на свою сторону, стало в последнее время колебаться, уступая фанатическому красноречию ксендзов и агентов центрального комитета, пустившего корни, как видно, и на литовской почве. 19 февраля наступило, а настоящей свободы все еще нет».
И действительно, невыполнение российским правительством постановлений Манифеста от 19 февраля 1861 года было одним из самых весомых аргументов повстанцев для привлечения селян на свою сторону. В воззваниях под названием «Мужицкая правда», которые появились в начале восстания в местечках и деревнях всего края, центральный литовский повстанческий комитет от имени «Яські, гаспадара з-пад Вильні простым языком убеждал крестьян присоединиться к повстанцам, чтобы «сражаться с москалями и освобождать отечество» (10).
В ответ на пропаганду повстанцев российская администрация спланировала и провела массовую кампанию выражения крестьянами своих верноподданнических чувств. При ее подготовке и проведении основной расчет был сделан на религиозные чувства местных крестьян и на их надежды, связанные с Манифестом от 19 февраля 1861 г. Православная церковь сыграла главную роль при осуществлении этой акции. Весной 1863 года, по инициативе Министерства внутренних дел империи, вместе со специально составленным текстом «Всеподданнейшего. Адреса» был разослан примерный текст проповеди, обращенной «К временнообязанным крестьянам, по случаю получения ими полной личной свободы 19 февраля 1863 г.»: «Предлагается молиться за Царя-Освободителя, но есть еще один способ сколько-нибудь возблагодарить вашего Освободителя. Душа его теперь болезнует от восстания против Него ваших недавних владельцев польских: они хотят отделить наш крап от родной и единоверной России, вырвать его от покровительства православного Цари русского, вашего Освободителя и. может быть, снова закабалить вас в то тяжкое рабство, от которого вы ныне освобождены Им. Они уже просили об этом Царя и даже осмелились сказать в этой просьбе, что вы сами желаете отделиться от Него, от России и присоединиться к Польше. Вижу Ваше всеобщее негодование при одном известии об этой гнусной, возведенной на вас клевете перед Освободителем; верю от всей души, что вас оклеветали перед Царем нашим; но Он-то, Отец наш, почем знает, что это клевета, пока мы сами не скажем, что это точно клевета.
Что же нам делать, спросите вы? А вот что: напишем на бумаге, что нас перед Царем оклеветали, что мы клянемся за себя и наше потомство жить и умереть под властью нашего Освободителя и Его преемников русских Государей в одной семье с родною и единоверною Россиею. а Польши и польских панов и знать не хотим, - и пошлем эту бумагу к Самому Царю.
Примечание: Когда после этой речи последует взрыв единодушного согласия на подпись адреса, тотчас же представить его и подписывать. Можно это сделать после молебна, лучше перед молебном. Речь должна быть читана на память, без тетрадки, а во всяком случае без печатного лоскутка, потому что весь процесс дела должен быть покрыт глубокою тайною для врагов наших, доведомою одному Богу».
Вот так малограмотных крестьян-верующих связывали клятвой на верность российскому императору. Эта клятва перед алтарем на какое-то время могла быть гарантом того, что сельское население массово не поддержит повстанцев, а тем самым правительство выиграет время и, собрав силы, задавит восстание. Расчет сбылся: если бы местные крестьяне в то время не имели иллюзий относительно Манифеста, то расклад сил в восстании мог бы сложиться иначе. Крестьяне настолько прониклись услышанными с амвонов речами, что в самый сложный период восстания в июне 1863 года М.Н. Муравьев даже принял решение о создании для борьбы с повстанцами вооруженных «сельских караулов». Особенно активно эти караулы действовали в восточных районах края, где влияние католичества было традиционно слабее.
Но уже через несколько лет после подавления восстания отношение местных жителей ко всему русскому стало меняться. Многие крестьяне-беларусы, особенно в западных районах края, в конце 1860-х - начале 1870-х г. открыто жалели, что не поддержали восстание 1863-64 гг.:
«Не вовремя тогда паны бунт сделали; ах, если бы теперь случилось то, о чем мы думаем, тогда бы все пошли воевать» (11).
С середины 1860-х годов местные жители начали проявлять открытое недовольство и религиозной политикой империи.
По словам упомянутого смоленского епископа Иосифа, особенно сильной была тяга к римо-католической традиции среди «воссоединенных» в Виленской губернии. Среди причин, толкавших крестьян к переходу в латинский обряд, он называл: давление со стороны соседей-католиков, которые не пускали домашнюю скотину православных к воде и на выпас; православный парень не мог жениться на девушке-католичке, а православных невест не брали в католические семьи. Во время встреч епископа Иосифа с жителями южных приходов Виленской губернии (ныне это северная часть Гродненской области - Авт.) в 1871 году от владыки требовали - «некоторые со слезами, некоторые с неистовством» - перевода их в латинский обряд. В этом регионе нередки были случаи, когда православных священников не пускали в хаты, пугали ими детей, называя их «медведями» и «злою бородастою чучелой». Увидев православного священника, дети прятались или с криком убегали.
Иногда доходило до открытого неподчинения. П. Батюшков упоминает 100 православных прихожан местечка Порозово (в Гродненской губернии), которые перешли в латинский обряд в 1858 году, «которые впрочем стараниями преосвященного Иосифа Семашко возвращены на лоно православия». Но Батюшков замалчивает тот факт, что в 1871 году в Порозовском приходе высказали желание перейти в католичество уже 491 человек.
Созданная для разбора дела специальная комиссия, основывая свои выводы на том, что все эти люди с 1866-67 гг. бывали на исповеди и у святого причастия в местной православной церкви, пыталась запретить им смену конфессии. Но прихожане проявили твердость, и комиссия вынуждена была 464 из них «оставить в том же состоянии», в каком они хотели находиться, впрочем, не объявляя им этого официально.
Как видим, положение в регионе было достаточно напряженным. Поэтому члены комиссии решили, что время сделает свое дело и уничтожит недоверие несклонных к православию. Если же они и останутся при своем мнении, то этот факт, оставшись не объявленным, не будет служить примером для других. Впрочем, на всякий случай, местного православного священника обязали составить список непокорных и внимательно следить за ними.
Иногда крестьяне, которые не хотели пользоваться услугами православного священника и не имели возможности совершить обряд у ксендза, оставляли своих детей некрещенными почти год, а это, по тогдашней традиции, было чрезвычайным фактом. В той местности, где верующие склонялись к католичеству, неприятие православных священников на бытовом уровне иногда бывало очень активным, даже близким к бойкоту. Например, в деревне Селявичи Гродненской губернии жители запрещали своим детям посещать местную православную школу, одновременно предлагая хозяину дома, в котором проходили занятия, платить деньги за аренду помещения. Во время рождественских праздников жители этой деревни не пустили ни в одну хату православного священника, который хотел отслужить у них молебен. Когда этот священник все же как-то собрал крестьян на беседу, они объявили, что пойдут в церковь только тогда, когда православные поклонятся Папе римскому. Одна из прихожанок при этом сказала: «Если бы ангел с неба сошел, то мы и тогда поверили бы только тому, чему учит каплан» (12). Интересно, что и в этом случае крестьяне смогли защитить свою позицию.
* * *
Среди различных административных мероприятий, использованных правительством в религиозной политике на территории западных губерний, особый интерес представляют многочисленные судебные дела «о совращениях» (13).
По закону XIX века, всем подданным Российской империи, «как рожденным в православной вере, так и обратившимся к ней из других вер, запрещается отступить от нее и принять иную веру, хотя б то и христианскую».
В случая выявления «совращенных» епархиальное руководство было обязано «внушением» возвратить их в лоно православной церкви, параллельно сообщив о факте «совращения» в Святейший Синод. Если же те, кто переменил веру, продолжали требовать своего, то, по закону, у них отбиралось право управления своим имуществом, им запрещалось жить в «имениях, населенных православными». Надзор и вся ответственность по таким делам относились к компетенции Министерства внутренних дел, а меры «к охранению православия» детей семьи «совращенного» должны были использоваться на «усмотрение Его Императорского Величества установленным порядком».
По закону, за «совращение» из православия в какую-нибудь другую веру виновник осуждался «...к лишению всех особенных, лично и по состоянию присвоенных, прав и преимуществ и к ссылке на житие в Сибирь или к отдаче в правительственные арестантские отделения». Если при этом для склонения к смене конфессии были применены насилие или принуждение, то виновник должен был наказываться «лишением всех прав состояния и ссылкой на поселение в Сибирь». Те лица, которые «в проповедях или сочинениях» будут склонять православных к смене вероисповедания, первый раз должны были наказываться тюрьмой на срок от 8 до 16 месяцев; второй раз заключением в крепость на срок от двух лет и восьми месяцев до четырех лет и лишением некоторых прав; третий раз такие лица лишались всех прав и преимуществ и высылались в Сибирь либо отдавались в исправительные арестантские отделения.
Родителей или опекунов, обязанных воспитывать своих детей в православной вере, которые крестили или приобщили их к другим таинствам в каком-то другом обряде, следовало лишать свободы на срок от 8 до 16 месяцев. Детей в гаком случае передавали на воспитание родственникам или опекунам православного вероисповедания.
Те же, кто каким-то образом препятствовал верующему перейти в православие, должны были терять свободу на срок от 2-х до 4-х месяцев, а в случае применения ими угроз и насилия - от одного года и четырех месяцев до двух лет и лишались определенных прав и преимуществ. Даже те лица (в том числе муж с женой и родственники), которые всего лишь не помешали отходу от православия, по закону должны были лишаться свободы на срок от трех дней до грех месяцев и, кроме того, «если он православный, предаваться церковному покаянию».
Священники «иностранных исповеданий» за сознательный допуск православных к исповеди, причащению или «елеосвящению» наказывались: первый раз - удалением с места службы на срок от шести месяцев до одного года; второй раз - лишением духовного сана. За преподавание детям православных катехизиса или «делании им противных православию внушений, хотя и без доказанного намерения совратить их», наказывались «удалением от своих мест и должностей» на срок от одного до трех лет. Если нарушение повторялось, они лишались духовного сана и осуждались на срок до одного года и четырех месяцев. У тех священников, которые совершили над православными какой-нибудь обряд, что означало смену вероисповедания, отбирался духовный сан. За принятие в это вероисповедание неправославных подданных Российской империи у священников после ряда предупредительных мер могли отобрать гражданские права и сан.
Судебные разбирательства «о совращениях» получили широкое распространение в середине XIX века. Кампания их заведения и проведения находилась под пристальным вниманием правительства. Например, серия дел «о совращениях», которая касалась бывших греко-католиков кончается постановлением «О прекращении дел о совращении и отступничестве от православия в бывшую унию и тяжб между древле-православными и воссоединенными церквами о присвоении одним из них собственности других». То есть, судебные процессы, которые имели широкий отклик, подготовили, насколько возможно, вместе с другими мерами, общественное мнение к ликвидации унии, и администрация
законодательным порядком завершила развязанную кампанию.
Но, несмотря на категоричность российских законов, на практике применительно к римо-католикам их сначала употребляли очень редко. Положение изменилось только после начала восстания 1863-64 гг.
Видимо, получив одобрение на самом высоком уровне, в этот период М.Н. Муравьев начал решительные действия не только по удержанию местных жителей в православии, но и по возвращению «совращенных» католиков в лоно православной церкви.
Вот, например, как происходило присоединение «совращенных» из православия римо-католиков в государственном поместье Куродичи Минской губернии: в рапорте помощника военного начальника Мозырского и Речицкого уездов руководителю губернии сообщается, что «начальник жандармского управления на основании сведений, полученных от своих сотрудников», сообщил 20 октября 1861 года, что казенные крестьяне деревни Куродичи католического вероисповедания решили принять православие (270 человек. - Авт.). и 25 октября 1864 года в присутствии 5 официальных лиц обряд совершен. Меры по препровождению обряда приняли: речицкий судебный следователь, местный пристав и православные священники самых близких приходов.
Далее документ сообщает, что крестьяне, якобы «добровольно пожелавшие перейти в православие», поставили условие: направить своих представителей к мозырскому декану ксендзу Александру Кершанскому за советом и чтобы узнать, действительно ли их предки, согласно утверждению чиновников, 100 лет тому назад были православные.
В своем ответе Кершанский посоветовал крестьянам «уйти в лес», если принуждение будет продолжаться. Параллельно он подал жалобу генерал-губернатору края насчет противозаконности действий военных и гражданских чиновников в деревне Куродичи и обратил его внимание на непредсказуемость результатов таких действий.
Переписка многочисленных военных, полицейских и гражданских чинов по этому делу кончается вердиктом самого М.Н. Муравьева, в котором он предлагает минскому губернатору незамедлительно:
«1. Командировать на место в казенную деревню Куродичи благонадежного чиновника для произведения точного дознания о противодействии Мозырьского декана ксендза Кершанского к принятию православия крестьянами означенной деревни и, если действительно подтвердится по этому дознанию, что со стороны ксендза Кершанского оказываемо было противодействие, то взыскать с него штраф в размере 200 рублей серебром, употребив эти деньги на устроение школы в с. Куродичи, ксендза Кершанского перевести в другой приход, учредить над ним строгий полицейский надзор.
2. Согласно желанию прихожан закрыть и вовсе упразднить находящийся в Куродичах римско-католический костел и, по соглашению с Высокопреосвященством Михаилом, архиепископом Минским и Бобруйским, обратить оный в православную приходскую церковь, употребив на устройство оной 1500 рублей серебром из дополнительного 10-процентного сбора по вверенной Вам губернии.
3. Принадлежащие костелу земли, угодья и строения передать в ведение православного духовенства для обеспечения церковного причта.
4. Вследствие изъявленного крестьянами желания переименовать селение Куродичи в Казанское.
5. Озаботиться о скорейшем открытии в селе Казанском сельского приходского училища, под ближайшим и непосредственным ведением православного приходского священника.
Об исполнении всех изложенных выше распоряжений прошу Ваше Превосходительство мне донести и вместе с тем принять зависящие меры, чтоб со стороны римско-католического духовенства не могло было допускаемо на будущее время какое-либо противодействие к переход)' крестьян, по их желанию, в православие, если же где- либо таковое будет обнаружено доносить мне для дальнейших распоряжений относительно виновных в таком противодействии. При этом почитаю необходимым уведомить Вас, милостивый государь, что вместе с сим высылаю 400 мельхиоровых наперстных крестиков к архиепископу Минском) и Бобруйскому для раздачи новообратившимся крестьянам: равным образом сообщено Высокопреосвященному Михаил) относительно зависящих со стороны его распоряжений об устройстве в с. Казанском православной церкви и особого прихода».
Далее приписано: «за обращением же в православную церковь костела, не оставьте распорядиться, по соглашению с епископом Войткевичем о причислении остающихся в с. Куродичи прихожан-католиков к другому ближайшему приходу. Генерал от инфантерии Муравьев».
Этот документ достаточно точно отражает тогдашнее положение. В ЦДГА в Минске хранятся несколько таких дел по Минской губернии. Обычно события разворачивались одинаково: крестьянам объявляли, что их предки были православные и они «насильно совращены» в римо-католичество, но документов, которые бы подтверждали это, не показывали, а посредством различных угроз и посулов заставляли крестьян сменить вероисповедание. Возражения или жалобы местного ксендза кончались обвинением его в подстрекательстве, измене и сопровождались высылкой из прихода и передачей костела с и недвижимостью в собственность православной епархии.
О возможных последствиях употребления методов силы при переводе верующих-католиков в православие предупреждали и некоторые православные авторы-реалисты. В статье «О массовых переменах вероисповедания» известный российский публицист М. Гиляров-Платонов обращал внимание российской общественности на то, что:
«...новое приобретение церковное потому лишь может быть признано крепким, что возвратное движение запрещается законом под страхом наказаний: а это еще не великое приобретение!» (14).
И действительно, отношение некоторых местных жителей к православию заметно изменилось после замены жестокого режима правления, введенного Муравьевым и продолженного Е. Барановым. Этот факт констатируют российские государственные чиновники:
«С назначением в 1868 г. в Северо-Западный край, вместо графа Е.Т. Баранова, другого губернатора (А. Потапова. - А.П.), - влечение католического населения к православию прекратилось, так как новая администрация стала покровительствовать полякам, и ксендзы, начавшие вводить русский язык в проповедь и молитвы, поплатились за эти попытки» (15).
В связи с этим следует вспомнить факт появления в 1870-е годы прошений о пересмотре неправильных присоединений к православию. Правда, такие просьбы удовлетворялись очень редко. Обычно отказ аргументировался гак: /просители в 1860-е гг./ «...присоединились из латинства в православие, выдав предварительно установленную записку, были у исповеди и святого таинства причастия... и по сношению о том православной консистории, ...римско-католическая консистория исключила их из списков римско-католических прихожан».
Несколько иной была религиозная политика империи среди высших слоев населения региона. Присоединив его к России, имперская администрация столкнулась здесь с неожиданной для себя проблемой: абсолютное большинство местной шляхты и чиновников были не только римско-католического вероисповедания, но и, за малым исключением, получили польское воспитание и образование, считали себя носителями польско-католической культуры. Этот факт подметили уже первые российские чиновники, которые занимались статистическими исследованиями в Северо-Западном крае: «...длительное политическое господство Польши и влияние римо-католичества практически уничтожили в этом регионе национальность древнего русского дворянства, которое уже давно присвоило себе, вместе с Католическим исповеданием, польскую национальность» (16).
В первой половине XIX века прямые конфликты между местной шляхтой и российской администрацией в религиозных вопросах были скорее эпизодическими. Действие законов «о совращениях» употреблялось применительно к шляхте намного реже, чем к более низким слоям населения. Хотя иногда имперское руководство занимало в этих вопросах однозначно твердую позицию. Так, дело о переходе из православия в латинский обряд богатой помещицы Елизаветы Вегтковской не только стало известным самому императору Николаю I, но и повлекло за собой ряд правительственных распоряжений в духовной сфере, вести о которых дошли и до Рима (17).
К концу 50-х годов XIX века недовольство местной аристократии политикой России возросло и стало принимать активные формы на бытовом уровне. Среди прочего это проявлялось в неподчинении служебным лицам, и даже в протестах против административного присоединения беларуских земель к России. Так, в 1861 году дворяне Минской губернии во главе с губернским «предводителем дворянства» Лаппой составили обращение к императору Александру II с просьбой присоединить губернию в административном отношении к Царству Польскому. Поводом для такого присоединения было то, что «губерния эта... сплошь заселена католиками и поляками». Такое же обращение было направлено императору дворянским собраниям Могилевской губернии. Впрочем, оба обращения были отклонены, но интересно, что среди подписавшихся под этими прошениями были и «русские (православные. - Авт.) дворяне» (18).
П. Брянцев, описавший этот факт, утверждал, что доказательства дворян были «чистейшая ложь: в Минской губернии в то время считалось католиков 168.000, а православных 740.000». Формально данные цифры близки к подлинным (19), но если учесть, что еще два десятилетия тому назад не менее 60 % православных этой губернии были греко-католиками под сильным польско-католическим влиянием, то нетрудно предположить, в какую сторону могли склониться их симпатии в период до земельной реформы 1861 года.
Ситуация существенно изменилась во время восстания 1863-64 гг. Местные дворяне-католики стремились доказать лояльность правительству и начали переходить в православие. Эти переходы приобрели довольно широкие масштабы и часто были настолько спекулятивными, что администрация вынуждена была употребить некоторые ограничительные меры в этой области. Например, в циркуляре председателя виленской следственной комиссии от 8 февраля 1864 года читаем:
«Заявления о принятии православия со стороны лиц, состоящих под следствием и судом, не должны быть принимаемы во внимание, впредь до окончания производящихся о них делах и следующих по ним конфирмаций, ибо весьма часто преступники-иноверцы прибегают к таковым в надежде смягчить предназначенную меру взыскания, либо же снискания помилования».
Число католиков из высших слоев общества, принявших православие в тот период, довольно значительно. Только за один год (1865-66) в Северо-Западном крае перешло из католичества в православие более 30 тысяч местной шляхты. Несмотря на очевидные мотивы, которые подтолкнули большую часть местной аристократии к принятию православия, в официозных исследованиях XIX века эти переходы подавались приблизительно гак:
«Русское народное сознание пробудилось даже в местном католическом населении. Вскоре после мятежа многие из совращенных в прежнее время и ополяченных местных русских, смущенные позорным участием в мятеже многих из латинско-польского духовенства, почувствовали потребность быть единой веры с Царем-Освободителем. В 1866 году в одной Минской губернии присоединилось к православию 20.705 католиков. В Литовской епархии общее число лиц, оставивших латинство в 1865 и 1866 годах, простиралось до 29.488 душ, для которых учреждено было 19 новых приходов. Принимали православие не только простолюдины, но и лица образованных классов, как напр. князь Радзивилл, князь Любецкий, помещики Лоиацинский, Деспот-Зданевич, Белинский, Белнинг, многие чиновники, дворяне и несколько ксендзов».
В некоторых случаях те, кто перешел в православие, стремились перевести в православие еще и крестьян своих поместий. Примером может быть дело о перестройке костёла в церковь помещиком Канчевским (стал православным в 1864 г. - Авт.) в его поместье Слободка в 1868 году.
Помимо всего прочего, расширению и укреплению позиций православия в Северо-Западном крае способствовало и то, что царское правительство передавало в собственность помещиков (бывших военнослужащих) из великорусских губерний конфискованные поместья участников восстания. Понятно, что новые хозяева всячески стремились перевести зависимых от них крестьян-католиков в православие.
Источиники:
- Литовский митрополит Иосиф Семашко в 1839-1844 г. // Русская старина. 1889. май. С. 317.
- Там же. С. 319, 322.
- Протасов Николай Александрович (1799-1855) - граф, генерал от кавалерии, член государственного совета и обер-прокурор Пресвятого Синода. Последнюю должность занял в 1836 г. и оставался на ней до смерти. / / Русская старина. 1889. май. С. 314.
- В 1827 году преподобный Иосиф, который был тогда асессором Католической коллегии от Луцкой епархии, подал на имя директора департамента духовных дел Г.И. Крашевского записку, где обратил его внимание на «тяжелое положение униатов». Эта записка «послужила исходным моментом уничтожения унии» и одновременно проложила дорогу И. Семашко к карьере. Уже в 1829 году он был рукоположен в епископы и получил во время этого православное облачение. В 1831 году Семашко поставили во главе Литовской униатской епархии. В 1833 году при его участии были закрыты 15 базилианских монастырей.
На основе «особой записки» Семашко 13 января 1834 г. появилась секретная инструкция православным епископам региона, утвержденная Николаем I, в которой давались рекомендации по присоединению униатов к православию. 26 мая 1836 г. для подготовки полной ликвидации унии был основан Особый секретный комитет. Наравне с высшими государственными сановниками туда вошел и Семашко. После смерти в 1838 г. униатского митрополита И. Булгака и епископа пинского И. Жарского, какие были против присоединения к православной церкви, Семашко назначили председателем Греко-Униатской Коллегии.
Чтобы сломить сопротивление духовенства беларуской епархии в присоединении к православию, он употребил ряд полицейских мер: священников направляли в другие епархии, переводили в дьяки, отбирали у них приходы, ссылали в монастыри, высылали в великорусские губернии. Такие наказания были применены ко всем 111 священникам, которые подали прошение на имя императора, чтобы их оставили в унии.
12 февраля 1839 года Семашко передал на имя обер-прокурора Протасова «соборный акт» с просьбой присоединения к русской православной церкви. После обсуждения в Пресвятом Синоде Николай I утвердил этот акт 25 марта 1839 г. (См.: Брокгауз и Эфрон. Энциклопедический словарь. Т. XXXIV. СПб.. 1902. С. 829-830.) - Миловидов А. Заслуги графа М.Н. Муравьева для православной церкви в Северо-Западном крае. Харьков, 1900. С. 42.
- Извеков Н.Д. Исторический очерк состояния Православной Церкви в Литовской епархии за время с 1839-1889 гг. Москва. 1899. С.164.
- Коялович М. Состояние православного духовенства на западной окраине России в связи с некоторыми вопросами, касающимися всего русского духовенства .// Церковный вестник. С.-Петербург, 1882. № 44. С. 2.
- Батюшков П.Н. Белоруссия и Литва. Исторические судьбы Северо-Западного края. С.-Петербург, 1890. С. 368.
- Колокол. 1863. 8 марта. № 158. С. 1313.
- Автором «Мужицкой правды» был один из главных руководителей восстания 1863-1864 г. на территории Северо-Западного края К. Калиновский.
- Извеков Н.Д. Исторический очерк... С. 268.
- Интересно, что и сегодня прихожане Селявицкого католического прихода отличаются своей активностью. Уже после «перестройки», как только появилась возможность, они на свои средства построили в деревне Селявичи деревянный костел.
- В российской юридической терминологии XIX века таким термином обозначалось «отвлечение и отступление от веры» (см. §§ 36-39 в Своде Законов Российской империи. Ч. I. СПб., 1890 (далее - СЗР...). Т. XV. С. 74.
- Гиляров-Платонов Н.П. Вопросы Веры и Церкви. Сборник статей 1868-1887 г. Т. I. Москва. 1905. С. 16.
- Корнилов И.П. Памяти графа М.Н.Муравьева... С. 231-322.
- Этнографический Атлас Западно-Русских губерний и соседних областей. Составлен Р.Ф. Эркертом, гвардии полковником, действительным членом Императорского Русского географического общества. СПб, 1863. Таб. III.
- Theiner A. Vicende della Chiesa Cattolica di amehdue i riti nella Polonia nella Russia. Libra quinto. Della Chiesa Cattolica Latina in Polonia e nella Russia. Da Caterina II sino a'nostri di. Lugano, 1843. P. 545.
- Брянцев П.Д. Польский мятеж 1863 г. Вильна, 1892. С. 147.
- См.: Соотношение древле-православных и греко-католических приходов: Зелинский И. Материалы для географии и статистики России,... собранные офицерами генерального штаба. Минская губерния. Часть 1. Спб., 1864. С. 570. Или см. количество священников Минской губернии разных вероисповеданий в 1834 г. по: Materials to the history of manufacture of White-Russia of the period of the downfall of feudalism № 1 (1796-1840). Minsk, 1934. P. 262.