Герб горада Ліды, наданы 17 верасня 1590 г.
Время поругания святынь
После февральской революции 1917 года, когда помимо всего прочего была торжественно провозглашена свобода вероисповедания, многим жителям Беларуси и других регионов казалось что теперь можно надеяться на улучшение религиозной жизни на территории бывшей Российской империи.
Так думали православные, восстанавливая 5 ноября 1917 года Московский патриархат, так думали католики, восстанавливая Минскую епархию и учреждая Могилевскую митрополию. Так думали беларуские католические священники на своем съезде в Минске 24 и 25 мая 1917 года, где они приняли решение о беларусизации религиозной жизни.
Поначалу действительно наблюдались обнадеживающие признаки. В Петрограде и Вильне было учреждено Беларуское Христианское Демократическое Объединение (БХДЗ), с 8 сентября в Петрограде начала выходить газета «Крынща» под редакцией ксендза Л. Хветько. Митрополит Эдвард фон Ропп разрешил использовать беларуский язык в проповедях и катехизации, а отец Фабиан Абрантович пытался весной 1918 года создать в Минске Беларускую Католическую духовную академию.
В 1917 году беларуские общественные деятели братья Иван и Антон Луцкевичи предприняли немалые усилия для возрождения в Беларуси Католической церкви восточного обряда (т.е. униатской) и с этой целью тайно пригласили в Вильню только что освобожденного из российской тюрьмы львовского митрополита Андрея Шептицкого.
Однако все надежды на лучшее будущее разбились о жестокую действительность. Советская власть, издав 23 января 1918 года декрет об отделении Церкви от государства, повела систематическое наступление против религии.
В 1919 году прокатилась первая волна массовых арестов. Митрополит Могилевский Эдвард фон Ропп был арестован в Петрограде в ночь с 16 на 17 апреля 1919 года. 27 апреля несколько тысяч петроградских католиков после богослужения в костёле Св. Екатерины с крестом впереди, распевая религиозные гимны, пошли к дому № 2 по Гороховой улице, где находилась ЧК. Они долго стояли и пели перед домом, пока наконец на балконе не появились чекисты с вопросом. чего они хотят. Из толпы сказали, что желают возвращения архиепископа.
Результат этой манифестации оказался трагическим. Чекисты вызвали отряд красноармейцев, и стали всем угрожать расстрелом на месте. Но дух верующих был крепок, угрозы не вызвали паники, никто не тронулся с места. Готовые отдать жизнь за веру, люди продолжали стоять и громко читали молитвы. Видя такую решимость чекисты не отважились стрелять, но не оставили собравшихся в покое. После разных издевательств они прикладами загнали во двор около 800 человек из тех, кто стоял ближе к воротам, а затем всех их отправили в Чесменский концлагерь возле Петрограда. Митрополита же через несколько дней увезли в Москву, и в октябре того же года обменяли на какого-то коммуниста из Польши.
Справка: Барон Эдвард фон Ропп (1851-1939), по матери граф Пляттер, в 1875 окончил Петербургский университет, в 1886 Копенскую католическую духовную семинарию. С 1889 ксёндз в Либаве, с 1896 каноник Жмудской диацезии. С 1902 епископ Тираспольский, в 1904-07 епископ Виленский. В 1907-1917 жил в своем имении Нища (Витебская губерния) под надзором полиции. С июля 1917 по январь 1919 архиепископ Могилевский (с резиденцией в Петрограде). Арестован ЧК как заложник, но освобожден по ходатайству Папы римского и отправлен в Польшу. Формально оставался архиепископом Могилевским до 1931 года.
Граф Андрей Шептицкий (1865-1944) служил офицером в австрийской армии. В 1888 вышел в отставку, перешел из католичества в униатство и стал монахом. С 1899 епископ Станиславский, с 1900 архиепископ Львовский, с 1901 митрополит Галицкнй (т.е. глава униатской церкви). В 1914 после вступления русской армии во Львов арестован и сослан в монастырь в глубь России. Освобожден после февральской революции 1917. В 1918-19 гг. активно поддерживал Западно-Украинскую народную республику. С 1925 стал сотрудничать с польскими властями. В 1939-44 гг. поддерживал Организацию украинских националистов, боровшуюся против коммунистов.
Пост митрополита Могилевского занял Ян Цепляк, имевший титул архиепископа Охридского. Для Виленской епархии 23 октября 1918 года был хиротонизирован епископ Юрий Матулевич [1]. В апреле 1919 года большевики его тоже арестовали, но вскоре им пришлось покинуть Вильню и епископ вышел на свободу.
В 1920 году антирелигиозные выпады большевиков на время утихли, но в 1921 возобновились с новой силой. Два события развязали им руки. Во-первых, 18 марта 1921 года был подписан в Риге мирный договор между РСФСР и Польшей, благодаря чему можно было использовать армию для карательных действий внутри страны. Во-вторых, летом того же года в центральной России возник страшный голод - он дал повод большевикам для ограбления святынь. С этой целью 27 декабря они издали соответствующий декрет.
Минский епископ Сигизмунд Лозинский, предупрежденный верующими о предстоящем аресте, переодевшись крестьянином, в 1921 году сумел бежать в Западную Беларусь. Большевики объявили награду в 10 тысяч рублей тому, кто поможет его поймать.
Повсюду происходили аресты и расстрелы духовенства. За 1921 год в одной только маленькой БССР, состоявшей тогда из шести поветов, расстреляли 201 православного и католического священника.
Перед Пасхой, в ночь с 12 на 13 апреля 1921 года, в Петрограде арестовали архиепископа Цепляка. А 23 апреля католики города собрались на службу в костёле Св. Екатерины. После службы, рассудив что нет смысла идти с крестом в ЧК, как в прошлом году, они вышли на погост перед костёлом и устроили манифестацию. Большой плакат с надписью «Католики требуют освобождения своего архиепископа», поднятый высоко вверх, сообщал всем о цели собрания. После манифестации верующие с пением религиозного гимна снова вошли в костёл на вечернюю, которую служил ксёндз Болеслав Слосканс.
В это время агенты ЧК ворвались в храм с револьверами в руках и стали орать возле входных дверей, чтобы прервать богослужение. Но служба продолжалась. Тогда агенты, а их было много, и все пьяные, ринулись стаей к алтарю и попытались силой выгнать верующих из храма. Когда они схватили за руки и одежду одну женщину и потащили ее к выходу, она закричала так громко, что пение прекратилось. В этот момент все верующие как по команде легли крестами на пол (т. е. выставив руки в стороны - Ред.). Костёл наполнился рыданиями взрослых и плачем детей. Агенты остолбенели и не знали, что им делать.
Выйдя из костёла, они ждали у дверей. Когда верующие начали выходить, агенты требовали от каждого предъявления паспорта. У кого паспорта не было, тех арестовывали, при этом арестовали многих и с паспортами. В числе арестованных оказался отец Антоний Неманцевич, он просидел в петроградской тюрьме несколько недель, а затем был отправлен в Москву и лишь там освобожден.
Справка: Антоний Неманцевич (1893-1943) окончил Виленскую католическую духовную семинарию, с 1915 ксёндз. В 1918 окончил Петроградскую католическую духовито академию, работал викарием костёла Св. Екатерины в Петрограде. В 1921 арестован за протест против ареста епископа Цепляка. Освобожден через несколько месяцев, работал викарием парафин Св. Петра и Павла в Москве. В 1923 снова арестован, в 1925 освобожден по обмену с Польшей политзаключенными.
В 1925-27 изучал теологию в Риме. В 1929 перешел в униатство, был настоятелем церкви в Альбертине, с 1933 в Сынковичах. С 1939 глава Беларуского экзархата Украинской униатской митрополии. В 1942 арестован гестапо. Умер 1 апреля 1943 в тюрьме в Берлине.
Хотя большевики обрушились на религию с невиданной прежде жестокостью и силой, в одном они подражали предыдущим гонителям веры: старались придать своим злодеяниям форму законнности. Так, под предлогом исполнения декрета об отделении Церкви от государства, они в 1922 году потребовали от всех парафий заключить договоры об аренде храмов у государства. Но католические священники и члены церковных комитетов отказались подписывать такие договоры. Тогда, чтобы сломить сопротивление католического духовенства, большевики закрыли в Петрограде все католические храмы кроме французского костёла Нотр Дам де Франс в Ковенском переулке. Однако ксендзы, верные своим обязанностям, вели службы в разных помещениях, где собирались верующие.
В это неспокойное время архиепископ Ян Цепляк, недавно вышедший из тюрьмы, жил в Петрограде и время от времени собирал католическое духовенство на совещания. Выхода из создавшегося положения не было, участники этих встреч лишь поддерживали друг друга морально. Обязанности секретаря на совещаниях исполнял генеральный викарий прелат Константин Буткевич, он же - петроградский декан. Он записывал в тетрадь краткое содержание бесед и имена участников.
Постоянно ожидая ареста, Буткевич, как и большинство других ксендзов, почти не ночевал в своей квартире и не держал там никаких документов. Но зимой 1923 года чекисты производили обыск в одном доме, куда пришел на ночлег Буткевич. Ему удалось скрыться, однако его папка с документами и тетрадью протоколов совещаний попала в рук чекистов.
А тем временем повсюду в огромных масштабах продолжалось ограбление храмов, которое большевики называли «изъятием ценностей». На этой почве возникали многочисленные конфликты. Большевики выворачивали их на свой лад, изображая «сопротивление властям». Именно в этой связи они устроили 21-26 января 1928 года большой судебный процесс в Москве.
За неделю или две до суда ЧК провокационно вызвала в Москву архиепископа Цепляка и 14 священников. В Москве их сразу арестовали и поместили в тюрьму. В Петрограде остались на свободе только ксёндз Слосканс и настоятель французского костёла монах-доминиканец отец Омудрю.
На процессе фигурировали документы из папки Буткевича. Ничего компрометирующего в них не было, они лишь подтверждали готовность священников отдать свою жизнь за верность Католической Церкви и их нежелание идти на какие-либо компромиссы с совестью. Несмотря на это «революционные судьи» приговорили Цепляка и Буткевича к смерти, а остальных к лишению свободы на срок от трех до десяти лет.
Приговор вызвал бурю возмущения в странах Западной Европы и Америки. Поэтому большевики из дипломатических соображений заменили смертный приговор Цепляку десятью годами тюрьмы (23 марта 1924 года они обменяли его на несколько коммунистов из Польши), а вот Буткевича 30 марта все-таки расстреляли.
После осуждения архиепископа Цепляка обе католические епархии в границах БССР - Минскую и Могилевскую - возглавляли временные администраторы. Могилевской митрополией с 1923 по 1925 год руководил ксендз С. Пширембель, а затем прелат Антоний Малецкий. Минским администратором до 1927 года был ксёндз Эдвард Войце- ховский. Многие парафин пустовали из-за отсутствия ксендзов.
В 1924 году произошло весьма грустное событие в па- рафии Св. Варвары в Витебске. Ксёндз Владислав Хшчо- нович иод давлением агентов ГПУ публично отрекся от веры. Чтобы смягчить отчаяние верующих, вызванное этим случаем, духовные власти срочно отправили в Витебск ксендза Болеслава Слосканса.
На его первую службу собралось много народа. Новый пастырь, не упоминая имени отступника, сумел рассеять мрачное настроение верующих и вызвал у них душевный подъем.
Он быстро добился всеобщего признания, но в 1925 году был отозван в Ленинград на должность викария парафин Св. Екатерины.
Неожиданное назначение
В 1926 году французский епископ Д'Эрбини получил разрешение приехать в СССР для инспекции нескольких францу зских костёлов. Но истинная цель визита заключалась в другом: Папа римский Пий XI уполномочил его восстановить католическую иерархию на советской территории.
Однажды француз появился в костёле Св. Екатерины в Ленинграде, где служил Болеслав Слоеканс. После службы он договорился с ним о встрече на следующий день - 5 мая. При новой встрече Д'Эрбини под большим секретом предъявил собеседнику свои полномочия и сообщил, что намерен возвести его в сан епископа, а для этого приказывает ему приехать в Москву, сохраняя суть дела в строжайшей тайне от окружающих. Напрасно кандидат в епископы искал в памяти повод, чтобы отказаться от такого назначения - и неожиданного, и трудного.
Выпускник Римско-Католической духовной академии Болеслав Слосканс, рожденный 31 августа 1893 года в деревне Стерняны Режицкого повета Витебской губернии (ныне деревня Цилгас в Латвии), был рукоположен в сан священника за 9 лет до того - 21 декабря 1917 года, в Петрограде. В сто судьбе, как в капле воды, отразилось все то, что происходило с Римско-Католической церковью в СССР...
Официальной причиной поездки ксендза Слосканса в Москву стала доставка Святого миро (елея). Ксёндз Антоний Василевский, сопровождавший Слосканса, ничего не знал об истинной причине путешествия.
С тяжелым сердцем отец Болеслав переступил 26 мая порог одного из московских храмов, где его уже ждали Д'Эрбини и еще один ксёндз. Им был Александр Фризон из Симферополя, который должен был получить хиротонию вместе с Болеславом и стать апостольским администратором в Одессе. Он узнал об этом всего час назад, когда с вокзала приехал в костёл. Хиротония произошла в упрощенной форме и при минимальном числе свидетелей.
Не задерживаясь в Москве, отец Болеслав взял Святое миро и вернулся в Ленинград - исполнять далее обязанности викария и ждать дальнейших распоряжений. Не раз он преодолевал искушение поделиться тайной хотя бы с местным священником. Наконец 13 августа владыка узнал от того же Д'Эрбини, что ему присвоен титул епископа Циллийского, что он назначен Апостольским администратором Могилевеким, и что в течение трех месяцев он должен принять Минскую Апостольскую администратуру из рук ксендза Эдварда Войцеховского.
Новый администратор прежде всего должен был сообщить верующим о своем назначении. С этой целью он написал пастырское послание. Оно было опубликовано на двух языках - беларуском и польском. Беларуский текст попал в руки агентов ГПУ, но поскольку был посвящен теме христианской любви, ничего интересного для себя они в нем не нашли.
Зато это пастырское послание сыграло важную роль в вопросе о языке. В Минске верующие-католики, имевшие родным языком беларуский, почти не употребляли его в религиозной жизни, так как привыкли к польскому. В Могилеве же верующие хотя и пользовались богослужебными книгами на польском языке, ибо других у них не было, плохо его понимали. Теперь беларуский язык должен был получить все права. При переводе послания на беларуский язык существенно помог ксёндз Петр Янукович из костёла Св. Марии в деревне Фащевка Мозырского повета [2].
О том, как большевики относились к беларускому языку, красноречиво свидетельствует следующий факт. Однажды к Слоскансу явился довольно интеллигентный беларуский деятель и в беседе признался, что под принуждением стал секретным сотрудником ГПУ (т.е. осведомителем). Он предупредил владыку, что надо быть осторожным в вопросах беларуского языка и национальной культуры. Советская власть лишь делает вид, что поддерживает беларускую культуру, но если кто-то на самом деле пытается доказать, что он убежденный беларуский патриот, то попадает в кутузку, а там... при этом он сделал движение рукой, означавшее выстрел из револьвера.
Более или менее наладив административный аппарат в Могилевской архиепархии, Слосканск хотел сделать то же самое в Минске. Но здесь было намного больше препятствий. Он назначил вместо Эдварда Войцеховского ксендза Язепа Демьяна, однако тот не успел даже приехать в Минск: агенты ГПУ арестовали его в пути.
Не обращая внимания на трудности, владыка Болеслав начал посещать подчиненные ему парафин. Так как и в прошлом подобные визиты в католических парафиях Беларуси были редким явлением, неудивительно, что в нынешних условиях они вызывали настоящее паломничество верующих. Визиты обычно совершались без предварительного уведомления местных священников. Только в больших городах им сообщали заранее, чтобы они могли предупредить прихожан.
Во время инспекций владыка Болеслав сам служил мессы. Визиты обычно занимали три дня, иногда четыре. В первый день присутствовали преимущественно женщины, на второй день преобладали мужчины, а на третий день люди заполняли храмы до отказа. Молодежь приходила толпами: исповедывалась, причащалась, освящались елеем. При этом бывали весьма волнующие моменты. Перед елеосвящением епископ Болеслав спрашивал каждого в отдельности:
- Желаешь быть бежмованым?
- Да! - звучал уверенный ответ.
- Готов отдать жизнь за веру?
- Да!
Это производило сильное впечатление и на самих освященных и на всех присутствующих, а потом оберегало их от разных искушений. Однажды юноша сказал владыке: «Сейчас нельзя грешить, потому что осталось мало священников, так что и исповедаться трудно».
Внешние условия не только оправдывали визиты без предварительного уведомления, по и заставляли совершать их в места, достаточно удаленные друг от друга. Правда, за короткий срок пребывания в Могилеве владыка побывал не во всех парафиях. Он успел посетить Минск, Борисов. Велиж, Витебск, Гомель, Лепель, Мстиславль, Оршу, Полоцк, Рогачев, Толочин, Фаiцевку, Чаусы.
Советские власти категорически ие позволяли ему появляться в приграничной зоне. Например, запретили приехать в Койданово, а в Росицу сначала разрешили, но когда он прибыл в Полоцк, то дальше не пустили, между тем Росицкая парафия насчитывала около 10 тысяч католиков и ксёндз Петр Капуста, сам родом из тех мест, уже все подготовил к встрече епископа.
Проповеди во время визитаций владыка произносил преимущественно по-беларуски. Раз уж зашла речь о языке, можно вспомнить, что в Гомеле вступление к проповеди владыка произнес на польском, обращаясь к местным интеллигентам, привыкшим слышать в храмах польский язык. Главная мысль того давнего выступления заслуживает внимания как документ своего времени:
«Проповедь имеет целью разъяснить всем верующим, без различия степени их образованности, важнейшее дело их жизни, дело спасения души. Поэтому говорить об этом на том языке, который плохо понимают широкие массы, было бы напрасно, а произносить две проповеди на разных языках у меня нет времени. Поэтому прошу интеллигенцию приспособиться к языку широких кругов верующих и выслушать проповедь на беларуском языке»...
И все слушали проповедь очень внимательно.
В конце октября 1926 года новые епископы Ленинграда и Москвы сообщили верующим о своем истинном иерархическом положении. После этого агенты ГПУ усилили наблюдение за всем католическим духовенством. Владыка Болеслав решил, что пора и ему довести до всеобщего сведения свое истинное положение в иерархии, чтобы в случае ареста его взяли уже как епископа, а не рядового священника.
Оповещение произошло очень просто. В день святого Иосафата 14 ноября 1926 года могилевский генеральный викарий Виталий Пашкевич [3], будучи вместе с владыкой в Витебске, объявил на вечерней службе в костёле Св. Антония, что «4 декабря здесь в Витебске в церкви Св. Варвары Его Экселенция епископ Болеслав Слосканс будет иметь свою первую понтификальную Службу Божию». В назначенный день храм не мог вместить в своих стенах всех верующих. Возможно, что столь мощное массовое проявление веры на какое-то время оттянуло арест. Владыка и дальше визитировал парафии, но за ним установили такой надзор, чтобы днем и ночью не выпускать из поля зрения.
Жил владыка Болеслав в Могилеве в небольшой квартире из трех комнат, которую нашел ему отец Шатило [4]. Его соседом был советский командир дивизии. Как вскоре выяснилось, ГПУ поручило ему следить за владыкой Болеславом и за его посетителями. Владыка узнал об этом от своей прислуги, а она - от жены комдива. Кстати, почти все священники находились в таких же условиях. Агенты ГПУ всегда поручали кому-нибудь из соседей по квартире быть их наблюдателем.
Помимо соседа-шпиона, владыку всегда ждал на улице агент, который ходил за ним по пятам. Если иногда случалось, что на станции он терял из виду свою жертву, то вскоре появлялся еще один, который вежливо просил владыку предъявить паспорт и далее следил за ним с некоторого расстояния.
Корреспонденция всех духовных лиц всегда контролировалась, а с некоторых писем чекисты снимали копии - это выяснилось во время следствия. Проповеди тоже записывали специальные агенты.
Словом, собирался «материал» или, лучше сказать, его искали, чтобы обосновать обвинительное заключение. Но, поскольку эти поиски ничего не давали, прибегли к провокациям. Стали приходить «на исповедь» люди со странными вопросами; кое-кто настойчиво пытался придти к владыке домой. Требовалось всегда быть готовым к любым неожиданностям.
Впрочем, избегать откровенных провокаций было нетрудно, зато требовалось быть очень осторожным в отношениях со своими верующими. Об этом свидетельствует такой случай. Один старый работник, который часто исповедывался и приходил домой к владыке поговорить о повседневных заботах, однажды признался ему, что обязан отчитываться перед агентами ГПУ обо всех своих разговорах с епископом. Несомненно, что такого рода осведомителей было немало, но они скрывали свою деятельность.
Советские газеты использовали любой повод, чтобы поднять кампанию против епископа Болеслава. Например, во время приезда в Толочин вся школьная молодежь явилась на исповедь и елеосвящение, гак что школа два дня стояла пустой. В прессе сразу появилась статья, что епископ отравляет молодежь религиозным дурманом, и что он - агент Полыни и Пилсудского. В Велиже в связи с визитацией большевики устроили антирелигиозный диспут и пригласили на него епископа, а когда он отказался, в газетах появилась статья с оскорбительными выпадами.
Интриги против владыки усиливались с каждым днем и становились все более наглыми. Однажды агенты ГПУ арестовали Марысю З., регулярно посещавшую богослужения в кафедральном соборе. Три дня ее мучили морально и физически, требуя подписать донос об аморальной жизни владыки Болеслава. На четвертый день она была уже на грани помешательства, но все же категорически отказалась подписать бумагу. Когда бедную Марысю отпустили, она побежала из тюрьмы прямо к владыке - сказать о своих мучениях и о том, чего от нее требовали.
Было ясно, что день ареста приближается, а неудачные провокации, компрометирующие ГПУ, только ускоряют это событие.
Первый арест
Владыка Болеслав между своими поездками готовил в Могилеве к священству одного молодого человека из Минска, который жил в одной квартире с ним. В 1927 году, 4 сентября, когда владыка уехал с очередной визитацией, агенты ГПУ задержали этого человека на несколько часов и в это время произвели без свидетелей обыск в помещении.
Вернувшись в Могилев поздно вечером 16 сентября, владыка узнал от своего генерального викария о том, что произошло в квартире во время отсутствия. Владыка поспешил домой, но когда вошел, не заметил никаких следов обыска. Впрочем, не успел он толком осмотреться, как к нему явились трое агентов ГПУ, привели пятерых свидетелей-католиков, и начали обыск, сначала в прихожей, потом в комнате. Когда они приподняли портрет Папы, из-за рамы выпал какой-то сверток. Его развязали перед владыкой - это была военная карта. Под другим портретом чекисты «нашли» другую карту. В альбоме они обнаружили какую-то военную статистик). Они сложили все это, забрали также корреспонденцию и приказали владыке «собираться с вещами».
Перед выходом из помещения владыка обратился к присутствующим свидетелям с такими словами:
«Мои любимые, я вас больше не увижу, но помните, что меня забирают не за какие- то преступления, а только потому, что Белоруссию хотят избавить от единственного католического епископа»...
Агент ГПУ прервал речь владыки резким замечанием: «Вы занимаетесь агитацией!». Епископ ответил: «Расценивайте мои слова как хотите, но я делаю то, что считаю своей обязанностью».
В этот самый момент прислуга владыки, старая Марцелина, дрожа от страха перед агентами, все же осмелилась сказать владыке и всем присутствующим:
- Когда вас, эксцеленния, не было дома, сюда приходили трое агентов ГПУ, и один из них остался со мной в прихожей, а двое других вошли в комнату, закрыли за собой дверь и что они гам делали, я не знаю.
Агенты просто озверели от этих слов и готовы были убить старуху на месте, да поздно: слово не воробей, вылетело - не поймаешь. Служанка скомпрометировала чекистов перед свидетелями.
Согласно распространенному советскому методу, руководство ГПУ планировало обвинить владыку Болеслава в военном шпионаже, в соответствии с их поговоркой: «Дайте нам человека, а обвинение мы сами найдем». Правда, в данном случае подобное обвинение выглядело настолько невероятным, что агенты привели посторонних людей, чтобы они потом рассказывали компрометирующие подробности, но получилось наоборот, ибо свидетели потихоньку говорили знакомым, что «компромат» подложили сами же агенты. Так начался тернистый путь владыки Болеслава.
Его привели в кабинет могилевского следователя Кузьмина, но не допрашивали. Утром 17 сентября Кузьмин с двумя агентами отвез Болеслава в Оршу, откуда его через два часа отправили в Минск. Там его сначала поместили в чистой комнате, где у дверей стоял «ангел-хранитель» со штыком. Было это поздно вечером. Помолившись, владыка лег на диван и только задремал, как в комнату вошли двое. Чекисты обратились к нему с напускной вежливостью:
- А, вы уже спите?
- Да. сплю!
- Позвольте вас побеспокоить. Скажите нам точно, кем вы являетесь?
-Я католический епископ Минский и Могилевский.
-А кто же вас хиротонизировал?
- Представитель Апостольского Престола.
- Но он же обычный шарлатан...
Агенты явно искали больное место, чтобы вывести из равновесия свою жертву. Поэтому владыка Болеслав умолк и не отвечал на их дальнейшие вопросы.
Утром на столе оказалось много бумаги с письменными принадлежностями. В ГПУ хорошо знали психику арестованных и давали им возможность излить мысли на бумагу, чтобы иметь возможность внимательно изучить их. Но владыка решил использовать представившуюся возможность в своих целях. Он взял перо и начал писать - не просьбу и не требование, а заявление.
«Я, ниже подписавшийся, епископ Болеслав Слосканс, Апостольский Администратор Минский и Могилевский, считаю своей обязанностью уведомить через минскую секцию ГПУ правительство и общественность о следующем:
1. Днем 16 сентября этого года агенты могилевского ГПУ произвели у меня обыск и нашли военные карты и документы.
2. Никого из проживающих в доме я не подозреваю том, что они могли украсть эти документы.
3. Себя я тоже не признаю виновным в этом.
4. Я утверждаю, что эти документы и карты были мне подложены агентами ГПУ. которые 4 сентября произвели обыск в моем жилище в мое отсутствие.
5. Я утверждаю, что эта негодная комедия сыграна только ради того, чтобы лишить Белоруссию ее католического епископа.
6. Мое положение епископа и человеческое достоинство не позволяют мне участвовать в этой комедии, тем более что в минском ГПУ оскорблено достоинство дорогой мне Католической Церкви.
7. На время досудебного заключения я отказываюсь давать какие бы то ни было показания независимо от последствий.
8. Я утверждаю, что все подчиненное мне духовенство не занимается антигосударственной деятельностью.
9. Я охотно приму ради блага Церкви любую кару, направленную против меня,
и наибольшее наказание - смерть, приму с радостью.
Епископ Слосканс»
Обычно то, что пишут арестованные, они отдают следователю, но владыка Болеслав лист с заявлением положил себе в карман. Вскоре его отвели на допрос к самому председателю минского ГПУ Гродису и его секретарю Эстрину. Гродис стал задавать вопросы по-русски, владыка отвечал ему по-беларуски и обратил внимание на то, что они находятся в Беларуси и что он имеет право говорить на официальном языке. На это Гродис сказал: «ГПУ везде употребляет русский язык».
То ли он сам боялся получить пулю в затылок, то ли презирал беларускую «мову», кто его знает. Между ним и владыкой состоялся продолжительный разговор, в котором, между прочим, были такие моменты:
- Вы знаете черного папу? - спрашивает Гродис.
- Нет, не знаю, - спокойно отвечает владыка.
- Разве вы не знаете, что так называют генерала ордена иезуитов, и что папа римский все делает под диктовку иезуитов.
- Это определенно не так, потому что иезуиты являются лишь одним из многочисленных католических монашеских учреждений и подчиняются папе наравне с другими.
Вдруг Гродис переходит на другую тему:
- А вы знаете, что ксендза Мустейко осудили на три года за алименты?
- Да, знаю это дело так же, как и вы.
- Что это значит?
- Это значит, что его осудили безосновательно, ради того, чтобы скомпрометировать сан священника.
Тут следователь опять сменил тему:
- А вы переписываетесь с кем-нибудь?
- Конечно, я получаю огромную почту и отвечаю на каждое получаемое письмо.
- А со своими прихожанками вы переписываетесь?
- Да, и с ними переписываюсь.
- А вы их употребляете? - При этом Гродис похабно засмеялся.
После такого вопроса владыка Болеслав, ничего не говоря, достал из кармана свое заявление и положил на стол. Гродис и секретарь прочитали и пытались продолжить разговор, но владыка не отвечал на их вопросы.
Затем его на неделю оставили в покое. Всю неделю хорошо кормили, прибирали в комнате, ни разу не обыскивали. После этой загадочной недели снова отвели на допрос. Теперь перед следователем на столе был целый ворох бумаг и среди них первое пастырское послание Слосканса на беларуском языке, рукопись подготовленного им к печати катехизиса и личные письма. Разговор больше походил на богословский диспут, чем на допрос.
Ничего не добившись, минские власти отправили епископа Болеслава в Москву. Дали купе в мягком вагоне с одним агентом в самом купе и несколькими в соседнем. В Москве его отвезли во внутреннюю тюрьму ГПУ и там впервые тщательно обыскали, при этом сняли не только регалии епископа, но даже нательный крестик.
На Лубянке владыка пробыл 5 месяцев. Сначала его посадили в такую камеру, где с разных сторон через большие и маленькие окошки чьи-то глаза следили за каждым движением, вдобавок и через окно для подачи пищи заглядывал часовой из коридора. В коридоре кто-то громко разговаривал с часовым, подсказывая заключенным разные способы «освобождения». Из других камер доносились крики обезумевших арестантов. Если бы не молитва, здесь в самом деле можно было впасть в безумие, потому что вся окружающая обстановка взвинчивала нервы до предела. А в дверях камеры гудел вентилятор, наполняя ее таким горячим воздухом, что от него слабело тело.
Через некоторое время владыку Болеслава доставили на допрос к следователю Рыбкину. Тот сразу набросился с яростной руганью по поводу заявления. Владыка понял, что спорить с ним нет никакого смысла, самое важное, что надо делать в таких обстоятельствах, это не соглашаться ни на какие компромиссы. Между тем Рыбкин в запале высказал основные принципы советской политики по отношению к религии вообще и католицизму в частности:
«Мы преследуем Католическую Церковь и будем преследовать до полного уничтожения. Православная и протестантская церкви делают то. чего мы желаем, только Католическая Церковь всегда создает государство в государстве, и мы не можем этого допустить. Но мы не будем повторять ошибки французской революции, которая преследовала священников как таковых, делая из них мучеников, а мы из вас делать мучеников не будем, мы всегда найдем у вас провинности перед государством».
Ничего не добившись подобными заявлениями, он внезапно изменил тон и совершенно спокойно произнес:
- Да, мы знаем, что вы невиновны. Более того, мы знаем, кто вам подложил военные карты - здесь он назвал вымышленную персону и рассказал вымышленную историю о том, почему Н.Н. подложил их.
Владыке Болеславу было ясно, что это лицо и вся история являются фикцией. но тем более было понятно, что фактически следователь снял обвинение, а тем самым и основания для дальнейшего содержания в тюрьме. Поэтому он сказал:
- Если вы утверждаете, что я в этом не виноват и что вам известно лицо, совершившее провокацию, то я заявляю, что мое свидетельство было поспешным и необдуманным.
Секретарь поспешил занести эти слова в протокол.
Казалось бы, после такого заявления Рыбкина епископа Болеслава должны были немедленно отпустить. Вместо этого его отвели назад в камеру и пожелали получить от него собственноручное жизнеописание со всеми датами. Желание следователя он исполнил, только дату хиротонии указал неточно.
Как уже сказано, сидеть в одиночной камере пришлось долго. Чтобы чем-то занять время и подготовить себя к возможным неожиданностям, владыка Более- лав стал делать 30-дневные подборки молитв и записывал их, так как в камере были бумага и ручка с чернилами. Через окно для раздачи пищи часовые видели, что арестованный ежедневно что-то пишет. Они думали, что это некое заявление. Поэтому не могли понять, почему каждый раз, когда комендант тюрьмы спрашивал у владыки:
- Имеете ли какие-нибудь жалобы или заявления?
Он отвечал:
- Нет. не имею.
Через четыре недели комендант потерял терпение:
- Скоро ли вы подадите обещанное вами заявление?
- Я вовсе не обещал подавать какое-то заявление.
- А что же вы пишите?
- Молитвы.
Можно представить, какое впечатление произвели эти слова на коменданта. Он пулей вылетел из камеры, а владыка и дальше писал свои молитвы.
На Соловках
Благодаря молитвенной практике время шло быстро. Стало легко на душе. Нервы успокоились, а часовые удивлялись: откуда у заключенного взялось радостное настроение, несмотря на весь тюремный ужас? С того времени его и допросами больше не мучили, вызвали только однажды. Окончательно убедившись, что нет никаких оснований для суда, владыку Болеслава постановлением Особого совещания ГПУ приговорили к трем годам заключения в Соловецком лагере. Об этом ему объявили только на сборном пункте, где находилось множество заключенных, предназначенных для отправки в разные лагеря.
По дороге на Соловки эшелон ненадолго задержался в Ленинграде. Здешние верующие каким-то образом узнали об этом и принесли ему немного продуктов. А ленинградский католический епископ Антоний Малецкий смог добиться свидания и поговорил с ним, разумеется, через решетку.
По приезде на Соловецкий пересыльный пункт заключенным пришлось начать свою «новую жизнь» новыми мучениями. Всех их, обессиленных долгой дорогой, на протяжении трех часов заставляли кричать принятые в лагере приветствия. Потом загнали в переполненный барак. Конвоиры, недолго думая, скомандовали: «На ребро»! Число мест удвоилось и вновь прибывшие тоже легли, правда, теперь все лежали как сельдь в бочке. Воздух в бараке был вонючий и душный. По ночам часто всех поднимали и выгоняли с вещами наружу, а через какие-нибудь десять минут загоняли назад в барак.
В пересыльном пункте оказались католические ксендзы, в том числе беларусы. Были также двое грузинских священников - латинского и восточного обряда. Православных священников было много, и это были лучшие из них. Общие страдания уничтожали конфессиональные предрассудки, которые веками насаждали царские власти. Все духовные держались одной большой семьей. Православным понравилось католическое приветствие «Хвала Христу!» и они предложили ввести взаимное приветствие между православными и католическими священниками: «Христос с нами!» с ответом на него «Есть и будет!», и это было принято.
Отношение лагерного начальства к заключенным было жестоким. В карцер бросали за малейшую оплошность. Однажды владыка Болеслав, подметая дорожку возле ограды своего лагеря, увидел через колючую проволоку в соседнем женском лагере сестру ксендза Василевского, свою прихожанку из Могилева и заговорил с ней. Часовой это заметил, владыку немедленно наказали тремя сутками карцера.
6 апреля 1928 года из пересыльного пункта 13 священников отправили по Ухтинскому тракту. Среди них было двое католиков, в том числе владыка Болеслав. В дорогу дали на всех одну буханку хлеба и немного соленой рыбы. В пути им пришлось встречать Пасху. Один священник приберег к этому дню кусок колбасы, и вся группа таким маленьким лакомством отметила Великий Праздник.
Группе приказали остановиться на 103-м километре. Здесь был всего один барак.
Днем заключенные тяжело работали, ночью по очереди охраняли провиант. В том же бараке они проводили богослужения: алтарем был стол, чашей - подставка для яиц. Облатки священники принесли с собой, вино делали из изюма, присланного в посылке.
Как только началась весна, по тракту стали приходить большие партии заключенных - строить дорогу. Грунт вокруг был болотистый, по нему полумертвые люди таскали на плечах бревна. Бревнами мостили дорогу, но они на глазах тонули в болоте. Тогда сверху клали новый настил и так из пяти или шести рядов затонувших бревен получалась гать. Сколько людей полегло возле этих настилов, один только Бог знает.
Изматывающая работа, холод, нехватка еды и теплой одежды сильно подкосили здоровье владыки Болеслава. Он тяжело заболел, но, несмотря на это, должен был охранять мешки с овсом и продуктами на складе. На этом складе его и нашел ксёндз Язеп Бородуля из Лепеля. исполнявший обязанности почтальона по всему Ухтинскому тракту протяженностью 175 км. Он был знаком с одним медиком и этот последний помог отвезти владыку в пересыльный лазарет. Здесь владыка пробыл недолго, вскоре его доставили на Поповский остров. Там он встретит беларуского ксендза Казимира Юршана, сильно страдавшего от цинги. На Поповском острове владыка Болеслав тоже долго не оставался, его здоровье настолько ухудшилось, что врачи признали его инвалидом (это в 35 лет!) и отправили в лазарет на Соловецкий остров.
Первое знакомство с Соловецким лазаретом не предвещало ничего хорошего. Здесь было столько больных людей, что едва удалось найти место в коридоре. Только через несколько дней один врач-заключенный, сам православный иеромонах, смог перевести владыку в палату. Лазарет мало отличался от обычного лагеря, но все же люди могли здесь отдохнуть, и это было лучшим лекарством.
Когда владыка Болеслав немного пришел в себя, его сочли здоровым и отправили в так называемую «поповскую роту», состоявшую в основном из духовных особ. Обычно они исполняли обязанности сторожей. Владыка попал в камеру, где уже было 8 католических священников. Совместное проживание позволило им наладить регулярные богослужения. Сначала они происходили в Германовской часовне, а после того как ее закрыли в конце октября 1928 года, прямо в камере, каждую ночь от полуночи и до 5 часов утра. Обысков по ночам здесь не делали, в коридорах же дежурили заключенные, симпатизировавшие священникам.
Православные архиереи из «поповской роты» сначала служили в православной церкви, находившейся за здешним кремлем, а после ее закрытия служб больше не проводили. Католическую часовню и православную церковь закрыли по требованию «безбожной тройки» во главе с неким Петровым, явившейся на Соловки в октябре 1928 года. Эта тройка обыскала бараки священников, надеясь обнаружить литургические книги и утварь, но ничего не нашла.
С января 1929 года начальство Соловецкого лагеря стало переводить священников в Троицкую штрафную командировку на остров Анзер. Владыку Болеслава отвезли туда 30 января. К лету там было 24 духовных лица, из них 22 католических, один православный епископ и один украинец юрисдикции Липковского митрополита, а к концу года собралось уже 425 православных и 38 католических священников.
На острове стояли три барака. Один пустой без окон и дверей, другой с зарешеченными окнами предназначался для заключенных, третий был разделен на две части. В одной размещалось начальство, в другой - заключенные. Их было здесь, что селедок в бочке. Когда сюда привезли владыку, на нарах оказалось только одно свободное место, которое прежде занимал православный архиепископ Воронежский Петр (Зверев). Он 21 января заболел гифом и вскоре умер в лазарете, поэтому другие заключенные боялись ложиться на его место, а владыке выбирать не приходилось.
Работа в Троицкой командировке была очень тяжелой - надо было таскать бревна. Чтобы хоть немного облегчить свой труд, заключенные сделали некое подобие воза и таскали его вручную, назвав это изобретение ВрИДЛо (Временно Исполняющий Должность Лошади). Но и в этом гиблом месте католические священники наладили регулярное отправление Службы Божией (разумеется, тайно). У них даже была настоящая чаша, которую они пря тали в выдолбленном пне.
Материальное положение священников в лагере на Анзере было неодинаковым, потому что одни получали посылки, другие - нет. Лагерное же питание неумолимо вело к дистрофии. Поэтому на общем собрании священники решили создать христианскую общину, в которой всё, что кому-то присылается, становится общим и отдается избранному старосте. А он обязан делить это между всеми. Старостой избрали владыку Болеслава. Несколько позже и лагерное начальство поручило ему назначать священников па работу. Это позволяло хоть на какое-то время освобождать от работы больных и обессиленных, заменяя их кем-нибудь другим.
Работа была разная, но всегда тяжелая. Надо было или пилить деревья и таскать бревна в указанное место, или зимой расчищать места под новые бараки-землянки. выдалбливая мерзлый грунт словно камень. Работать на морозе приходилось по 1 б часов. После этого люди приходили в бараки настолько усталыми и задубевшими, что долго не могли ни нить, ни есть!
Медицинский осмотр летом 1930 года показал, что все священники страдали воспалением сердечной мышцы (миокардит) и мышечных волокон (миозит), то есть, все они превратились в полуинвалидов. Но такой вывод не повлек за собой ни малейшего послабления режима. Более того, священникам запретили обращаться к врачам-специалистам, имевшимся на Соловках. Правда, отношение к другим заключенным было еще более жестоким.
В том океане страданий, которым являлись Соловецкие лагеря, крайне неприятно было видеть, что помимо издевательств лагерной администрации часто и сами заключенные ухудшали свое положение. Мужские и женские бараки были всегда разделены колючей проволокой, какие-либо связи между ними запрещались. Но, несмотря на это, творилось такое распутство, что здесь не место его описывать.
Лишь там, где содержались монахини, они своим примером истинно ангельской чистоты удерживали других женщин от падения - это была поистине апостольская работа в женских бараках. Владыка Болеслав с радостью узнал, что беларуские женщины, а между ними и некоторые бывшие его прихожанки, отличались такой же примерной чистотой и добродетельным влиянием на окружающих, что и монахини. Но в остальных лагерных пунктах падения нравов ужасало.
Смертность заключенных на Соловках являлась высокой, однако взамен умерших постоянно приходили новые транспорты, поэтому лагеря всегда были переполнены. На острове Анзер из примерно 1000 заключенных в 1929 году умерли около 700. Здоровье владыки Болеслава в 1930 году сильно ухудшилось из-за переутомления и недоедания.
Десять дней на свободе
17 сентября 1930 года кончился трехлетний срок заключения владыки Болеслава. Он заранее подал заявление в управление лагеря с просьбой об освобождении. Но только 13 октября его вызвали в лагерную канцелярию и приказали собираться «с вещами» для отъезда. Однако приключения на этом не кончились: то возникали трудности с транспортом, то докучали проверками на каждой остановке. Наконец владыка оказался в поезде, ехавшем в Ленинград.
Удивительные ощущения испытывает человек, выходящий из заключения, а тем более из такого лагеря как Соловки. Поначалу даже не верится, что ты уже на свободе. Именно такие чувства испытывал владыка Болеслав. Только миновав Петрозаводск, где кончились непрерывные проверки документов, он освоился с мыслью, что в самом деле находится на свободе.
Приехав в Ленинград, владыка направился на квартиру епископа Малецкого, но там его не застал, а прислуга посоветовала ему дальше не искать, так как уже был поздний вечер. Следующим утром, после богослужения, владыка Болеслав снова постучал в двери епископа Малецкого. Тот, увидев старого знакомого, одетого еще на соловецкий лад, гак испугался, что владыка сразу понял, в условиях какого террора живет теперь католическое духовенство в СССР. Не пытаясь больше никого искать, он в тот же вечер (31 октября) выехал в Могилев.
Во время его отсутствия Могилевской архиепархией руководил генеральный викарий ксёндз Петр Авгло. Этого 70-летнего священника агенты ГПУ гак запугали, что он подписал предложенный ему текст заявления о том, что в СССР нет никакого преследования за веру, и это заявление опубликовали в газетах.
Епископ приехал в Могилев днем 1 ноября. Генеральный викарий, хотя и получил телеграмму из Ленинграда «приезжает Болеслав», просто не верил своим глазам. Владыка отправил службу в храме и с этой минуты не имел ни минуты покоя: стали приходить люди со своими заботами и печалями. Первым пришел генеральный викарий и, встав на колени, просил прощения за свое свидетельство. Он рассказал, что чекисты мучили его три дня, а затем пообещали открыть католические храмы и освободить ксендзов от налогов, если он подпишет приготовленную ими бумагу. Он сдался и подписал, но увидел, что большевики его обманули, поэтому не мог успокоиться. Он даже послал письмо в Рим с просьбой об освобождении от обязанностей генерального викария. После долгого молчания пришла открытка, подписанная Д'Эрбини, в которой говорилось, чтобы он спокойно продолжал службу.
Прежде всего отец Болеслав должен был получить документы для проживания в Могилеве, поэтом) незамедлительно отправился в ГПУ. Так его встретили с удивлением:
- А, так вы уже на свободе!
- Как видите.
- И что вы думаете теперь делать?
- В первую очередь пришел прописаться и получить от вас документы необходимые для проживания в Могилеве.
- Ну, это теперь не так просто, потому что уже стали фигурой для католиков и всех контрреволюционеров. Подумать только, вернулся с Соловков!
- Это значит, что никакой вины за мной нет.
- Видимо, произошло какое-то недоразумение с вашем освобождением. Если хотите выехать в Смоленск, то мы дадим вам необходимые документы и оплатим проезд.
- Нет, хочу остаться в Могилеве, а если я здесь нежелателен, то можете меня арестовать и выслать, куда вам нравится.
- Гм, раз так. то обождите немного.
После получасового ожидания в коридоре владыку позвали в канцелярию и сказали придти на следующий день за окончательным ответом. Назавтра, отправив службу в кафедральном соборе и произнеся проповедь, владыка снова пошел в ГПУ. Там после долгого бесплодного «диспута» по церковным вопросам, начальник ГПУ сказал ему, что он может остаться в Могилеве, но не должен никому говорить, что ему предлагали уехать в Смоленск. Документов, однако, не дали никаких.
Общее положение Католической Церкви в Беларуси являлось тогда более чем печальным. Храмы закрывали один за другим, священников арестовывали. Верующие, ограбленные коллективизацией и подавленные террором, не могли платить огромные налоги за пользование костёлами. Никакого выхода из всего этого не было.
Повторный арест
В субботу 9 ноября 1930 года около 11 часов вечера вооруженные агенты ГПУ явились в башню кафедрального собора, где временно проживал владыка Болеслав. Искать там было нечего, поэтому они без всяких проволочек арестовали владыку и отвели в местную тюрьму. Оттуда его быстро перевезли в Минск, где начальником ГПУ вместо Гродиса был уже Шапиро.
Тюрьма в Минске оказалась переполненной, ведь это было время разгрома беларуской «нацдемовщины» и завершения принудительной коллективизации. Среди арестованных владыка встретил нескольких знакомых, в том числе отца Виктора Валентиновича из Логой- ска; этого пожилого католического священника чекисты отправили на поселение в Сибирь и там он погиб.
Владыку Болеслава навестил 10 декабря ксёндз Альбин Шатило - последний католический священник, еще оставшийся в Минске на свободе. Через двойные решетки он со слезами на глазах поведал владыке, что положение стало неимоверно тяжким. Власти потребовали от него платить налог в 5000 рублей за храм и 7000 рублей за себя, и он понятия не имел, откуда взять столь огромную сумму. Агенты ГПУ следили за каждым его шагом и устраивали разные провокации, поэтому он ожидал ареста в любой момент. На прощание ксёндз пообещал прислать владыке свою сумку с сухарями, бельем и носками, подготовлен на случай ареста. На следующий день 11 декабря владыку отправили в Москву; но перед самой отправкой он успел получить передачу от Шатило. и она очень ему пригодилась.
Путешествие в Москву прошло без приключений, но то, что пришлось увидеть в пути, ужасало - повсюду бесконечные колонны людей, депортируемых в Сибирь.
В Москве владыку доставили в Бутырскую тюрьму и поместили сначала в МОК (мужской одиночный корпус), а потом в общую камеру. На второй или третий день пребывания в общей камере в Бутырку пригнали новую партию заключенных - из Орла. Среди прибывших оказался бывший московский декан и настоятель парафин Святых Петра и Павла ксёндз Петр Зелинский. Большевики арестовали его еще в 1923 году по делу архиепископа Цепляка и с тех пор швыряли из одной тюрьмы в другую. Владыка освободил для него место на нарах рядом с собой. Там на нарах они исповедались друг другу и отпустили грехи, а уже утром декана Зелинского вызвали с вещами и отправили неизвестно куда.
Следователи ГПУ и в этот раз не смогли предъявить владыке никаких обвинений. Несмотря на это постановлением Особого совещания от 19 декабря 1930 года его выслали в Сибирь.
При доставке из одной пересыльной тюрьмы в другую на всем протяжении долгого путешествия в Сибирь надзиратели каждый раз устраивали тщательный обыск. Но у владыки практически не было вещей. Еще в Бутырской тюрьме его обокрали уголовники, которых тюремное начальство специально сажало к политическим - чтобы сделать их пребывание в тюрьме еще более тяжелым.
Первый этап пересылки Москва - Свердловск происходил в очень трудных условиях. Тюремный вагон со смрадным воздухом был забит людьми до отказа, в нем кишели паразиты. Транспорт прибыл в Свердловск в канун Рождества. Там владыке Болеславу несколько раз предлагали выехать из Советского Союза, но он каждый раз говорил в ответ, что является епископом Минским и Могилев- ским и не может самовольно покинуть место своего назначения. Отвергая предложения большевиков, владыка всегда вспоминал слова своего консекратора Д'Эрбини: «Мы вас хиротонизируем на мученичество и благословляем на рассудительность».
Правда, в тех тяжелых обстоятельствах рассудительность была соединена с великим терпением, потому что отдать жизнь было гораздо легче, чем работать во славу Бога и его святой Церкви!
В Свердловске в первый день Рождества, когда на дворе трещал сибирский мороз с ветром, всех заключенных отправляли на работу. Но владыка Болеслав категорически отказался:
- Сегодня праздник Рождения Христа и я на работу не пойду, потому что я ссыльный за религиозные убеждения.
Этот аргумент подействовал, на работу его не погнали, но в качестве наказания перевели до вечера в камеру к уголовникам. Вечером арестанты вернулись с работы едва живые, большинство отморозило себе уши, руки и даже ноги.
Кормили в свердловской тюрьме очень плохо, и не было никакой возможности прикупить что-нибудь из еды, так как в тюрьме отсутствовал ларек. Поэтому голод мучил все время.
Из Свердловска владыку Болеслава 27 декабря отправили в Иркутск. Здесь весь транспорт заключенных загнали в камеры с выбитыми окнами и без нар.
Всем угрожала смерть от холода, поэтому люди объявили голодовку. Это помогло, на следующий день их перевели в другие камеры, но в наказание за протест выпускали в клозеты только два раза в день, так что параши в камерах были переполнены. Лучше не вспоминать, какая от них стояла вонь!
Здесь кормили не лучше, чем в Свердловске: утром давали кружку кипятка и 300 граммов хлеба на весь день, днем миску воды, в которой болталось немного муки и такую же миску вечером. Арестанты продавали последние вещи, чтобы купить в тюремном ларьке хоть что-то из еды. И еще один штрих: людей непрерывно атаковали полчища вшей, с которыми приходилось вести отчаянную борьбу.
Из Иркутска владыку перевезли в Красноярск. Прибыл он туда 30 января 1931 года и должен был ожидать в тюремном изоляторе дальнейшего транспорта в Енисейск. Отношение к заключенным в красноярском изоляторе было крайне жестоким. Всех выгоняли на принудительные работы, не обращая внимания ни на истощение, ни на болезни. Нередко надзиратели сбрасывали бессильных больных людей с нар на пол и избивали ногами до потери сознания. К тому же камеры не отапливались, а «питание» оставалось таким же, как в Свердловске и Иркутске. Ко всему этому надо добавить ужасную матерщину надзирателей, чекистов и уголовников. А в присутствии духовных лиц матерщина всякий раз принимала характер изощренного богохульства.
Владыку Болеслава время от времени вызывали на допросы. Однажды следователь сказал ему, что в Красноярске еще действует католическая церковь и что ее настоятелем является отец Церпенто. Это был друг владыки по семинарии. Он написал ему открытку и спустя некоторое время получил от него передачу с едой и одеждой.
Транспорта в Енисейск ожидала также целая группа грузин. Хорошо организованные, они смогли получить подводу и теплую верхнюю одежду. Владыка Болеслав познакомился с ними и по их сонету написал заявление следователю о включении в эту группу. Как ни удивительно, его просьбу удовлетворили, даже выдали на дорогу кожух и валенки. Путь от Красноярска до Енисейска (337 км) занял 8 дней, с 1 по 8 марта. Местные крестьяне, сами бедные, сочувствовали ссыльным и но мере возможности помогали.
В Енисейске всей группе, с которой приехал владыка Болеслав, дали какое-то подобие паспортов и сказали: «Вы свободны, но должны отмечаться в милиции каждые пять дней». Пришлось искать квартиру и возможность пропитания. Здешние жители относились к ссыльным неплохо, однако найти жилье было трудно. Владыка напрасно стучал во многие двери, пока один человек не посоветовал ему обратиться к набожной женщине, жившей в собственном доме с несколькими комнатами. Она никогда не сталкивалась с католиками, поэтому после приветствия удивленно спросила:
- Кто же ты такой будешь?
- Ссыльный католический епископ.
- Католический епископ? А ты в Бога веришь?
- Верю.
- А в Христа Спасителя веришь?
- Верю.
- А Богородицк почитаешь?
- И Богородицу почитаю.
- Ну, коли так, то хорошо, пойдем смотреть квартиру.
Это была искренне верующая душа, она приняла неизвестного ей человека с настоящим христианским гостеприимством, хотя могла иметь за это большие неприятности от властей. О том, до какой степени люди здесь опасались друг друга, может свидетельствовать такой факт. В доме у той женщины, где остановился владыка Болеслав, жил еще и ссыльный украинец, но за все время они не сказали друг другу ни слова.
Лишь духовные могли сблизиться между собой. В Енисейске епископ Болеслав познакомился с местным православным священником, родители которого приехали когда-то из Беларуси. Он был благочинным для Енисейского округа. Матушка благочинного подарила владыке рюмку, которая могла служить чашей. Этот подарок оказался очень кстати, так как владыка ежедневно служил Службу Божию в своей комнатке, и туда приходили ссыльные на исповедь и для Святого Причастия, а в то время ссыльных из Беларуси в Сибири было полным-полно.
Внезапно свободная жизнь в Енисейске кончилась. Днем 26 мая, когда владыка обедал у одних новых знакомых, туда явились агенты ГПУ и показали бумагу, предписывавшую им произвести обыск по месту проживания, а его самого арестовать и отправить в распоряжение Туруханского ГПУ. Снова пришлось идти в тюрьму. Там его сначала посадили в камеру к староверам, а на другой день перевели в камеру с надписью на дверях «смертник» и оттуда не выпускали даже в клозет. Но при этом не сказали ни слова о смертном приговоре. Владыка потребовал объяснения, а не получив его, объявил голодовку. Это помогло, ему разрешили выходить из камеры, как и другим заключенным, и сказали, что он не осужден на смертную казнь. Кормили в здешней тюрьме очень плохо, но к счастью новые знакомые но Енисейску приносили передачи.
В «смертной» камере пришлось сидеть до 16 июня. В этот день отплывал пароход в Туруханск, владыка Болеслав в сопровождении агента ГПУ отправился к окончательному месту своей ссылки. Плавание заняло 6 дней. Наконец, 22 июня пароход остановился в Новотуруханске. Там арестантам велели обождать «на воле» несколько дней, пока не пойдет новый транспорт в Старотуруханск. Впрочем, бежать отсюда было некуда.
В Новотуруханске владыка Болеслав встретил нескольких старых знакомых по Свердловской пересыльной тюрьме - с отмороженными руками. Они в страшных муках ждали смерти как избавления. Гниющие заживо люди, точнее, полутрупы - это ужасное зрелище, но большевики приучили людей к ужасам всякого рода.
Чтобы прожить в Новотуруханске несколько дней, пришлось искать помещение. Владыка начал с того, что отправился к местному православному священнику. В ходе беседы выяснилось, что он беларус. Отец Иван принял владыку Болеслава со всей радостью. Его дом был подобен избушке на курьих ножках: свободное место нашлось лишь на одного человека. Отец Иван без малейших колебаний выделил это место владыке. Словом, по-христиански поделился последним. В этой тесноте было что-то уютное, ибо чувствовалось, что между людьми присутствовал Христос.
Через неделю владыка Болеслав ехал на барже в Старотуруханск - снова в обществе агента ГПУ. Сначала центр Туруханского края находился гам, но затем его перенесли в новое селение, а в Старотуруханске остались всего 13 семей. Он стоит на реке Туруханке, недалеко от ее впадения в Енисей и в 37 км от Новотуруханска. Население занимается рыболовством.
Чтобы представить себе условия жизни в Гуруханском крае, надо знать, что здесь начинаются районы вечной мерзлоты. Это означает, что даже летом земля оттаивает не более, чем на полметра. Там нет лесов, вообще растительность очень бедная - только редкий кустарник. Животный мир тоже небогат. Зато летом появляется невероятное количество мошки - мелких насекомых-кровососов. Мошка тучами налетает на людей и на животных. В шутку говорят, что она по-советски наглая и голодная. Чтобы хоть как-то от нее спасаться, необходимо в жилищах днем и ночью держать дымокуры, но тогда дым ест глаза.
Перед отправкой в Старотуруханск отец Иван сказал владыке, что там он сможет найти приюту его старой знакомой Марии Григорьевны. Небольшая колонна ссыльных прибыла сюда в ночь с 30 июня на 1 июля 1931 года. Так как стояло лето, ночью было светло, какой-то человек шел по улице и показал владыке дом Марии Григорьевны. Узнав, что незнакомец имеет отношение к отцу Ивану, она радостно встретила владыку и сразу бросилась готовить чай. Он с трудом уговорил ее не чаевничать ночью. Тогда она поставила на стол буханку хлеба и горшок молока.
В доме Марии Григорьевны уже спали 14 человек, но нашлось место и для 15- го, а назавтра для владыки отгородили занавеской отдельный закуток и дали сетку на кровать, защищающую от мошки.
В Старотуруханске было немало ссыльных из разных углов Советского Союза. Владыка Болеслав встретил там даже своего земляка, латвийского пограничника. Когда-то он исправно ловил на границе советских шпионов, но однажды его самого схватили советские пограничники и отправили в глубь Сибири. Среди ссыльных были люди самых разных вероисповеданий, даже язычники, поклонявшиеся Солнцу.
Ссыльные должны были раз в пять дней отмечаться в сельсовете, а в остальном они были вполне свободны, включая место проживания и способ пропитания. Впрочем, выбор последнего ограничивался только что созданным рыболовецким колхозом. Но владыка в колхоз не вступил. Вместе с бывшим пограничником он стал единоличником. Им повезло: они нашли лодку, принесенную паводком неизвестно откуда, и работали гораздо лучше, чем новоявленные колхозники. Впрочем, рыбы в Туруханке было очень много, и рыба эта была хорошая, только ужасно докучала мошка. Приходилось мазать лицо, шею и руки дегтем или жечь рядом с собой какую-нибудь сильно пахучую дрянь.
В своем закутке владыка Болеслав ежедневно правил Службу Божию. Но у него не было ни гостий, ни вина. После коллективизации посылки приходили редко и стали совсем тощими. Некоторым знакомым владыка сам написал, чтобы больше посылок не присылали.
Иногда местные жители приходили к нему с просьбой крестить детей, но поскольку они считали себя православными, он сначала пытался отказываться:
-Я ведь по-вашему не окрещу.
- Все равно, батюшка, лучше Вы крестите, чем наша тетя Валентина (это была бабуля, крестившая детей из-за отсутствия священника).
После таких слов отказаться было невозможно, и владыка крестил всех, кого приносили или приводили.
15 ноября 1932 года в Старотуруханск внезапно явился начальник Туруханского ГПУ Гендель и лично обыскал помещение, где жил владыка. Но ничего не нашел, кроме нескольких номеров газеты «Безбожник». Это его сильно удивило. Он сказал: «Видимо, вы стали прогрессивным священником». На самом деле «прогрессивный священник» искал в этом мерзком листке крупицы хоть какой-то информации о положении религии. Никаких других источников у него не было.
Великая неожиданность
Буквально через день - 17 ноября - домой к владыке явились агенты ГПУ, арестовали и повезли в Повотуруханск. Там ему сказали, что его отправляют в Красноярск. В ответ на это владыка заявил протест: почему при аресте ему не сказали взять с собой вещи. Протест был принят: он получил подводу для поездки туда и обратно. Правда, вещей было немного, к тому же часть их владыка отдал Марии Григорьевне, но самое необходимое прихватил с собой.
В Советском Союзе арестованный никогда не знал, что его ждет. Так было и с владыкой. В компании четырех других таких же горемык он ехал в Красноярск и думал, какую новую подлость приготовило ему ГПУ?
Путь длиной 1400 км занял на санях 35 дней. В это время морозы чередовались с оттепелями, холодная сырость пробирала до костей. По дороге случилось много разных неприятностей. Например, пришлось провести трое суток в Енисейской тюрьме, в холодной камере без окон и без освещения.
В Красноярск этап прибыл 2 января 1933 года. Следователь ГПУ встретил владыку Болеслава довольно вежливо и сообщил ему, что через пару дней его отправят в Москву. А пока отправил в изолятор, уже известный владыке своим холодом и голодом. К счастью, здесь он провел только три дня. Уже 5 января автомобиль отвез владыку на станцию и оттуда в сопровождении двух конвоиров и одного агента ГПУ он в отдельном купе поехал в Москву.
В «белокаменную» приехали 11 января, здесь одна неожиданность стала следовать за другой. После недельного пребывания во внутренней тюрьме ГПУ (так называемом «собачнике»), где камеры были неимоверно переполнены, и после ежедневных допросов, владыку 18 января отвезли в Бутырскую тюрьму. Там как всегда тщательно обыскали, но потом... отправили в баню! После бани еще раз обыскали и поместили в одиночную камеру, совсем не похожую на обычные советские камеры: здесь стояла кушетка с матрасом, накрытым суконным одеялом, сверху лежала небольшая подушка, в углу стоял стол с табуретом, было чисто. Кормили четыре раза в день и - неслыханное дело - утром пришел парикмахер, который побрил и подстриг владыку. Владыка Болеслав терялся в догадках - чтобы все это могло значить? Правда, «роскошная жизнь» продолжалась всего два дня.
Днем 20 января его посадили в автомобиль и привезли к огромному зданию, на котором красовалась надпись «Верховный суд СССР». Можно было подумать, что планируется какой-то суд, именно этого ждал владыка, когда под конвоем вошел в огромный зал. В зале сидел за столом сотрудник ГПУ. Через пару минут ожидания туда в сопровождении другого чекиста вошел человек, одетый по-европейски, положил на стол какие-то бумаги и обратился к владыке:
- Вы епископ Слосканс?
-Да, я епископ Слосканс.
- Позвольте представиться. Я доктор Билмание, посол латвийского правительства в СССР и принес добрую весть, что благодаря стараниям нашего правительства вы завтра поедете в Латвию. Святейший Отец благословляет вас, а епископ Ранцанс приветствует и ждет.
- Нет, я никуда за пределы СССР не поеду.
- Почему так?
- Потому что я хиротонизирован на руководство Могилевской митрополией и желаю остаться в тюрьме, или в лагере, но не покину митрополию против воли Святейшего Отца.
- Я вам говорю, как официальный представитель латвийского правительства, что ваше освобождение запланировано по согласованию с Апостольским Престолом, и что Святейший Отец четко высказал свою волю, чтобы вы использовали возможность для выезда в Латвию.
- Если такова воля Святейшего Отца, то разумеется я ее исполню.
Беседа кончилась тем, что доктор Билманис дал владыке Болеславу 100 рублей на дорогу и пакет с бутербродами.
Простившись с латвийским послом, владыка прошел через двойной обыск и вернулся в свою одиночную камеру.
На следующий день 21 января пополудни, когда владыка уже был в зале ожидания на вокзале, латвийский посол, который тоже приехал на станцию, тихо сказал ему:
- Я вас прошу не рассказывать о том, что вы гут пережили, ибо таково условие вашего освобождения.
Вместо ответа владыка подошел к начальнику конвоя и громко спросил:
- Правда ли, что меня освобождают под тем условием, что я не имею нрава говорить о своих переживаниях?
Начальник молчал. Владыка повторил вопрос. Наконец тот ответил: «Официально мы ничего не знаем».
Перед тем, как посадить в вагон, владыку опять тщательно обыскали и забрали все, что имело хоть какую-то ценность. Деньги, правда, не забрали, но сказали, что советский закон запрещает их вывозить, поэтому лучше что-то купить на них в буфете, иначе конфискуют на границе. Но в буфете приграничной станции Бигосово особого выбора не было. Владыка купил там «сладости» и бутылку «коньяка». Эти «сладости» никто в Латвии не решился хотя бы попробовать, а «коньяк» знатоки назвали обычной самогонкой, только подкрашенной.
Днем 22 января 1933 года после короткой процедуры обмена на какого-то коммуниста владыка Болеслав переехал из Бигосово на латвийскую пограничную станцию Индра. Там его уже ждали епископ Ранцанс и толпа старых знакомых. Впервые за последние 15 лег владыка ощутил, что находится на свободе, среди свободных людей. Это чувство невозможно описать, его можно только пережить.
Из Латвии епископ Болеслав написал письмо в Рим и вскоре получил ответ, чтобы незамедлительно приехал туда. Приехал он в Рим утром, в Велику ю Среду. и в тот же день ему была назначена аудиенция у Святейшего Отца Пия XI. Как взволнованный отец встречает любимого сына, вернувшегося домой после суровых испытаний, так встретил Папа епископа Болеслава. Он сошел с престола, с раскрытыми объятиями направился к вошедшему в зал страдальцу, прижал его к своей груди и трижды поцеловал. Беседа продолжалась один час и 15 минут, потому что было о чем поговорить.
В Риме владыка Болеслав оставался более года, до мая 1934, и получил звание ассистента Апостольского престола. Потом он посетил ряд стран Западной Европы. Возвращаясь в Латвию, побывал в Западной Беларуси - в Пинске. Тараканях и Альбертине, где имелись храмы восточного обряда. Поселился в Риге, работал профессором католического теологического факультета Рижского университета, одновременно был духовником в Духовной католической семинарии.
Новая буря - новое изгнание
Волны Второй мировой войны утопили независимость прибалтийских стран. 16 июня 1940 года большевики установили свой режим в Латвии. Начались массовые аресты и депортации. В числе жертв большевистского террора оказались близкие родственники владыки Болеслава. В ночь с 13 на 14 июня 1941 года из Латвии было вывезено 14 тысяч человек, среди них находились брат владыки (с тремя сыновьями) и его сестра.
А 26 июня, уже после начала войны с Германией, когда сотрудники НКВД собирались бежать из Даугавиилса, где в то время находился владыка, они искали его, чтобы арестовать и увезти с собой. Но девушка, работавшая в НКВД, успела предупредить владыку об аресте. Он спрятался в Новом костеле под алтарем Богоматери. Чекисты выломали запертые двери храма и обыскали все помещения. но напрасно. Тогда они стали угрожать расстрелом женщине, убиравшей храм, чтобы она сказала, где спрятался «враг народа». Однако та не испугалась приставленного к груди револьвера и не выдала. Поиски прервала воздушная бомбардировка. Только чекисты подошли к алтарю, под которым лежал владыка, как неподалеку от костёла взорвалась бомба. Они испугались и убежали.
На смену большевикам в Латвии, как и в Беларуси, пришли нацисты. Сначала их повсюду приветствовали как освободителей, но вскоре разочаровались. Однако и в самом горьком разочаровании нельзя оставаться бездеятельным. В Беларуси активисты национального движения делали всс возможное для того, чтобы укрепить свои позиции. Не оставляли они без внимания и религиозную жизнь.
Однажды к владыке Болеславу пришел Константин Езовитов с двумя товарищами и предложил ему переехать в Минск. С аналогичной просьбой дважды обращался ксёндз Винцент Годлевский. Но без разрешения германских оккупационных властей переезд был невозможен. В это же время к владыке обратился голландский иезуит Иосиф Пеперкорн, работавший в Латвии и желавший выехать в Беларусь. Епископ Болеслав выдал ему документ о назначении, по которому голландец получил от местного коменданта разрешение на выезд. Отец Иосиф один месяц работал в пригороде Минска, а потом бесследно исчез. Этот инцидент стал мрачным предзнаменованием. Все же владыка Болеслав подал заявление генеральному комиссару Латвии генералу Лоббе с просьбой о разрешении на поездку в Минск. Ответ был кратким: «Просьба не может быть удовлетворена» (Wir konnen nicht entsprechen). Причина отказа не объяснялась.
Негативное отношение нацистов к католической церкви усиливалось. Летом 1942 года произошли массовые аресты и расстрелы польских католических священников в Барановичском и Слонимском округах. Это злодеяние нацисты пытались лицемерно прикрыть политическим мотивом: дескать, арестовали тех, кто отказался пользоваться беларуским языком в богослужении. Однако вскоре они начали уничтожать и тех немногочисленных беларуских ксендзов, которые еще уцелели к тому времени и не только использовали беларуский язык, но и немало за него пострадали. За сравнительно короткое время погибли: греко-католический экзарх Беларуси отец Антоний Неманцевич, священники Винцент Годлевский, Станислав Гляковский, Денис Малец, Казимир Рыбалтовский, Антоний Лещевич и Юрий Кашира (двух последних сожгли в Роси заживо). Для владыки Болеслава снова обрели актуальность слова консекратора: «Мы вас хиротонизируем на мученичество, но благословляем на рассудительность».
Рассудительность призывала подождать. Ждать пришлось недолго. Летом 1944 года епископы Болеслав Слосканс и Исосиф Ранцанс получили приказ властей эвакуироваться в Германию. Там в Пфальце он перенес хирургическую операцию. А пока выздоровел, война кончилась.
В 1946 году Ватикан поручил епископу Болеславу провести визитацию беларуских католиков в Германии, Франции и Бельгии. Выполнив это поручение и доложив в Рим о положении беларуской эмиграции, владыка некоторое время оставался в Германии, но позже получил приглашение на постоянное жительство в Бельгии. Поселившись в Брюсселе, он опекал беларуских студентов-католиков, помогал композитору Николаю Равенскому, поддерживал беларуские религиозные издания.
Ватикан своим постановлением от 29 мая 1952 года назначил его Апостольским Визитатором для беларусов - католиков восточного и латинского обряда в Западной Европе.
* * *
Епископ Болеслав Слосканс умер в Брюсселе 18 апреля 1981 года на 89-м году жизни.
[1] Хиротония (греч.) - рукоположение, христианский обряд возведения в сан священника.
[2] Ксендза П. Януковича и вместе с ним 13 активистов церковной общины большевики расстреляли в июне 1937 г. Косте в Фащевке был взорван в 1967 г. - Прим. ред.
[3] Ксендза В. Пашкевича большевики расстреляли в 1940 г.
[4] Ксендза Альбина Шатило органы ГПУ арестовали в августе 1929. но в 1930 выпустили. Снова арестовали в январе 1932 и отправили на 10 лет в Соловецкий лагерь. Там его расстреляли 3 ноября 1937 г.