Папярэдняя старонка: Хрысціянства у гістарычным лёсе беларускага народа. Частка 2. 2009

Аўтар: Зборнік навуковых артыкулаў,
Дадана: 02-04-2010,
Крыніца: Хрысціянства у гістарычным лёсе беларускага народа. Частка 2. 2009, Гродна: ГрДУ, 2009.

Спампаваць

ХРЫСЦІЯНСКІЯ МАТЫВЫ Ў ЛІТАРАТУРЫ ...239

Писарук Г. РИТОРИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ РЕЧИ АПОСТОЛА ПАВЛА В ПОСЛАНИИ К ФИЛИМОНУ ...239

Федотов О.И. МОЖНО ЛИ СЧИТАТЬ ДАЖДЬБОГА В «СЛОВЕ О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ» ПОЭТИЧЕСКИМ АНАЛОГОМ ИИСУСА ХРИСТА? ...244

Шелемова А.О. МОТИВ ЗВОНА В «СЛОВЕ О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ» ...249

Мурзич Л.И. ХРИСТИАНСКИЕ МОТИВЫ В ВОЗВРАЩЕННОЙ ПОЭЗИИ ДЛЯ ДЕТЕЙ ...254

Мурзич Л.И. ИСТОЛКОВАНИЕ БИБЛЕЙСКИХ ОБРАЗОВ ПРИ ИЗУЧЕНИИ ПОЭЗИИ СЕРЕБРЯНОГО ВЕКА ...258

Петрушкевіч А.М. ВЕРА - АСНОВА ЖЫЦЦЯ, ТРЫВАННЯ, МУЖНАСЦІ (ПАВОДЛЕ ТВОРЧАСЦІ ПІСЬМЕННІКА-СВЯТАРА ЯЗЭПА ГЕРМАНОВІЧА) ...264

Гарданова Л.Н. СПЕЦИФИКА ПРОЯВЛЕНИЯ ХРИСТИАНСКОГО СОЗНАНИЯ В ТВОРЧЕСТВЕ ЯРОСЛАВА ИВАШКЕВИЧА (на материале лирической книги «Музыка вечера») ...269

Тарасава С.М. МАЛІТВА ЯК ПАЭТЫЧНЫ ЖАНР У ТВОРЧАСЦІ СУЧАСНЫХ БЕЛАРУСКІХ ПІСЬМЕННІКАЎ ...278

ХРЫСЦІЯНСКІЯ МАТЫВЫ Ў ЛІТАРАТУРЫ

УДК 27-277

Г. Писарук (Брест)

РИТОРИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ РЕЧИ АПОСТОЛА ПАВЛА В ПОСЛАНИИ К ФИЛИМОНУ

Статья представляет собой исторический и литературный анализ текста послания Апостола Павла. В первом случае основное внимание уделяется возможности общения «старшего» с «младшим» на основе христианских принципов братства и уважения. Во втором - проводится анализ построения риторически искусной речи Апостола.

Проблема обеспечения наилучшего взаимопонимания между людьми является не только проблемой сегодняшнего дня - она была актуальна всегда. Так, элементы риторической тактики, приводящей к конструктивному решению возникающих между людьми конфликтов, использованы ещё апостолом Павлом в его Послании к Филимону [1].

Краткое письмо апостола Павла (всего 24 стиха) - это образец учтивости и обходительности в речевом общении. В своей дохристианской жизни апостол Павел (еврей Савл, имевший римское гражданство, принадлежащий к самой многочисленной и могущественной партии иудеев - фарисеям) учился у известнейшего учителя того времени Гамалиила, и несомненно, именно риторическая образованность позволила Павлу искусно выстроить и мастерски словесно оформить свою речь в письме к Филимону.

Обычно Павел начинает свои послания с того, что указывает на своё апостольство (см. Рим.1:1; 1 Кор.1:1 и др.). По сути, как апостол - старший по званию, Павел мог бы просто дать указание Филимону принять Онисима без обычного в подобных случаях сурового наказания (см. ст. 8: «… имея великое во Христе дерзновение приказывать тебе, что должно»; в греч. право имеющий приказать тебе). Но Павел решил попросить («…по любви лучше прошу…» - ст. 9), и он пишет Филимону как другу, поэтому опускает свой официальный титул и пишет не как апостол, а как «узник Иисуса Христа» (ст. 1). Это показатель выбора Павлом стратегии диалогичности: он отказывается от позиции власти, с первых же слов устанавливает между собой и Филимоном отношения личностного равенства.

Как известно, термин «диалог» в риторике означает не только и не столько форму речи, при которой происходит непосредственный обмен высказываниями между двумя или несколькими лицами, сколько утверждает отношения между адресантом и адресатом в речевой ситуации: оба коммуниканта являются лицами деятельными, независимо от степени формальной диалогичности их речевого поведения. Субъект-субъектные отношения проявляются, в первую очередь, в уважении личности адресата и его точки зрения, в предоставлении права иметь иной взгляд на что бы то ни было. Риторика в качестве основного закона речевого поведения коммуникантов (аристотелевская и современная) постулирует закон гармонизирующего диалога.

Имея цель побудить Филимона к совершенно определённому действию, апостол Павел использует не агитирующий тип речи, а аргументирующий. Это примечательно потому, что, во-первых, сознательно организованная аргументация - это одна из составляющих в реализации закона гармонизирующего диалога, показатель проявления уважения к собеседнику. К тому же, во-вторых, риторика всегда рассматривала аргументацию как направленную деятельность, предполагающую активную реакцию другой стороны на приведённые доводы, и поэтому Павел высказывает и доказывает своё мнение, стремясь пробудить в Филимоне «собственное внутреннее слово» (В.Ф. Одоевский), оставляя за адресатом право выбора поступка.

В письме апостола Павла выстроена целая система доводов, разных по силе воздействия, но не дающих право сомневаться в их целенаправленности. Они расположены в соответствии с «правилом Сократа».

Аргументативная тактика начинается, как и положено, с сильного аргумента. См. ст. 4: «Благодарю Бога моего, всегда вспоминая о тебе в молитвах моих, Слыша о твоей любви…». Павел выражает основание своей дружбы с Филимоном, провозглашая связывающую их веру в Иисуса Христа. Общность веры даёт апостолу веское основание обратиться к Филимону с весьма деликатной просьбой об Онисиме и рассчитывать на понимание. Так Павел реализует риторический «закон общности языка мышления».

Следующий элемент риторической тактики Павла содержится в ст. 8 - 13. Перед тем как изложить свою просьбу, Павел замечает, что просит Филимона «Павел старец» (ст. 9). Это сознательно использованная риторическая фигура умаления. Историки утверждают, что письмо было написано между 60 - 64 гг. н.э., и в это время апостолу не было ещё и шестидесяти лет. Вероятно, говоря о себе как о старце, Павел хотел подчеркнуть, что письмо пишет человек, проживший непростую жизнь. Павел использует и эту мысль как один из аргументов, убеждающих Филимона принять его просьбу.

Только после этого Павел излагает свою просьбу: «Прошу тебя о сыне моём Онисиме…» (ст. 10). Павел соглашается с тем, что Онисим был негодным человеком, но утверждает, что теперь тот стал другим. Апостол называет Онисима «сын мой». Неизвестно, была ли случайной встреча беглого раба с Павлом в городе с полуторамиллионным населением или тот сознательно искал встречи с апостолом, с которым познакомился в Колоссах несколькими годами ранее. Онисим дорог Павлу уже потому, что стал христианином при нём: «… которого родил я в узах моих» (ст. 10). Здесь Павел ссылается на известную в то время поговорку раввинов: «Если кто учит сына своего соседа закону, то, по Писанию, он как бы родил его». По мнению Павла, привести человека к Иисусу Христу - это значит больше, чем произвести его на свет. Вот почему апостол не может не заботиться о молодом человеке Онисиме.

Далее в ст. 11 Павел пишет об Онисиме: «Он был некогда негоден для тебя, а теперь годен тебе и мне…». Здесь апостол прибегает к игре слов: имя Онисим означает «годный», «полезный», «выгодный», «прибыльный». Вероятно, Онисим был смышлёным молодым человеком. Римская армия во время своих походов часто брала в плен умных молодых мужчин и женщин. Их привозили в Рим и продавали в рабство. Павел пишет, что он сам хотел бы иметь Онисима при себе, вероятно, тот ему немало помогал: «Я хотел при себе удержать его…» (ст. 13). Подчёркивание достоинств беглого раба - это тоже аргумент, который должен был убедить Филимона принять его.

В Деян. 28:30 мы читаем о том, что в Риме, будучи арестованным, «…жил Павел целых два года на своём иждивении и принимал всех приходивших к нему, Проповедуя Царствие Божие и уча о господе Иисусе Христе со всяким дерзновением невозбранно». Такой свободный образ жизни на свои средства, несмотря на арест, позволял Павлу иметь под рукой хорошего помощника, но Павел считал себя обязанным вернуть Онисима хозяину, несмотря на сложности дальнего пути. Павел говорит об Онисиме с предельным душевным напряжением. Онисим, по-видимому, стал очень дорог апостолу за время нахождения в тюрьме, потому что он высказывает ему большую похвалу, заявляя, что, отсылая его Филимону, он отсылает частицу своего сердца. Греческое слово спланхна, переведённое в русской Библии как «сердце», означает средоточие чувств (в греч. это есть мои внутренности). Несомненно, на такой довод адресат не мог не отреагировать.

В середине письма, после напряжённой аргументации, - ослабление натиска. Давая понять Филимону, что недоброе отношение к Онисиму глубоко огорчит его, Павел предлагает Филимону самому принять решение - даёт ему выбор: «…чтобы доброе дело твоё было не вынужденно, а добровольно» (ст. 14), (в греч. по волеизъявлению).

В качестве одного из аргументов Павел указывает на возможную неслучайность произошедшего: «Ибо, может быть, он для того на время отлучился, чтобы тебе принять его навсегда, не как уже раба, но выше раба, брата возлюбленного…» (ст. 15 - 16). Этот аргумент можно считать одним из самых слабых, но Павел компенсирует его слабость, используя яркие антонимичные выражения: Онисим на время отлучился - Филимон должен принять его навсегда (в греч.: он был удалён до часа, чтобы вечно ты его удерживал).

Далее Павел конкретизирует свою просьбу - просьбу принять беглого раба, причём даже ставит условия - как это должно быть. Здесь явно заметно выстраивание стратегии близости. Во-первых, он просит Филимона принять Онисима как брата во Христе («Не как уже раба, но выше раба, брата возлюбленного» - ст. 16). Апостол уверен, что может воззвать к любви Филимона и надеяться на его прощение, потому что и сам Филимон получил прощение Божие. Во-вторых, Павел просит принять Онисима подобно тому, как принял бы самого Павла: «Итак, если ты имеешь общение со мною, то прими его, как меня» (ст. 17). Павел уверен, что он был бы принят Филимоном безусловно. Такой безусловности он ждёт от него и по отношению к Онисиму. В-третьих, Павел предлагает возместить убытки, нанесённые Онисимом: «Если же он чем обидел тебя, или должен, считай это на мне» (ст. 18); «…я заплачу…» (ст. 19). Этот момент письма равнозначен расписке: Павел добровольно берёт на себя обязательство выплатить Филимону украденные Онисимом деньги.

В ст. 19 слог Павла становится мягче, он использует риторическую фигуру намёк как форму метасообщения: «…не говорю тебе о том, что ты и самим собою мне должен». В риторике намёк считается средством непрямого информирования: адресат получает высказывание, которое должен расширить, дополнить, развить работой собственной мысли. Именно в этом месте единственный раз за всё письмо Павел использует обращение «брат»: «Так, брат, дай мне воспользоваться от тебя в Господе» (ст. 20). Павел как будто с улыбкой говорит: «Филимон, ты обязан мне спасением твоей души, потому что это я привёл тебя ко Христу. Так дай же мне воспользоваться тобою, получить от тебя хоть какую-то выгоду». Филимон не мог не прочитать подлинный смысл того, о чём говорил Павел: он понимал, как много прощает Бог приходящему ко Христу. Так Павел задаёт речевому общению желаемую тональность - задушевную, глубоко интимную, лишённую всякой отстранённости. Апостол Павел проявляет тем самым глубокое доверие к адресату: он стремится к его чуткости и благожелательности, ждёт ответного понимания.

В ст. 23 содержатся приветствия Филимону от людей, которые, вероятно, были личными друзьями и Павла, и Филимона: «Приветствует тебя Епафрас, узник вместе со мною ради Христа Иисуса, Марк, Аристарх, Димас, Лука, сотрудники мои». Такой объединяющий адресанта и адресата жест вежливости является в письме последним элементом в выстраивании речи, гармонизирующей отношения коммуникантов.

Лаконичное письмо апостола Павла Филимону не только передаёт все виды информации - и понятийно-логическую, и оценочную, и эмоциональную, но и является безупречным по стилю. Красота слога апостола Павла - это красота функциональности речи, соответствующей риторической задаче. Чем лучше и полнее речь осуществляет цель говорящего (пишущего), то есть пробуждает в слушателе (читающем) именно те мысли, тот отклик, который нужен адресанту, тем она совершенней [2, с. 16]. В Библии не сказано о том, как Филимон принял возвратившегося раба Онисима. Но предание говорит, что хозяин принял Онисима и даже дал ему свободу. Впоследствии Онисим стал епископом в македонском городе Верии, недалеко от Фессалоник.

Законы речевого взаимодействия не устаревают. Риторически искусная речь никогда и никого не может оставить равнодушным: она пробуждает ум и чувства - ratio и intuitio. Читая послание апостола Павла к Филимону, мы не просто вникаем в его содержание, у нас появляется желание всей душой принять то мировосприятие, которое предлагает пишущий, и проявить его в своих действиях сегодня и сейчас. Принятию такого решения во многом содействует и риторическое мастерство автора Послания к Филимону.

Список источников и литературы

1. Библия. Синодальное каноническое издание. Новый Завет.

2. Михальская, А.М. Основы риторики: Мысль и слово / А.К. Михальская. - М. : Дрофа, 2001.

Писарук Галина Васильевна - кандидат педагогических наук, Брестский государственный университет имени А.С. Пушкина.

УДК 27-144

О.И. Федотов (Москва)

МОЖНО ЛИ СЧИТАТЬ ДАЖДЬБОГА В «СЛОВЕ О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ» ПОЭТИЧЕСКИМ АНАЛОГОМ ИИСУСА ХРИСТА?

В статье анализируется текст известного памятника древнерусской литературы и проводятся параллели между его сюжетом и евангелическим образом Иисуса Христа. Внимание автора обращено на возможности синтеза христианских и дохристианских духовных представлений в древнерусском обществе.

Центральное место в пантеоне славянских богов принадлежит Дажьбогу. Он почитался как восточными, так и западными и южными славянами. Летописец зачисляет его в общий ряд с Перуном, Хорсом, Стрибогом, Симарглом и Мокошью [44], которым поставил деревянные кумиры в начале своего княжения в Киеве Владимир [45]. Поскольку имена Хорса и Дажьбога стояли рядом, не разделённые соединительным союзом «и», некоторые исследователи сочли их синонимами для обозначения единого солнечного божества [46]. С другой стороны, можно допустить наличие в славянском пантеоне богов-двойников, со смежными, но разнонаправленными функциями, подобно тому, как в классической древнегреческой мифологии на Олимпе мирно уживались Гелиос и Аполлон. Хорс соответствовал первому, олицетворяя «солнце как дневное светило, совершающее свой суточный объезд или облёт Земли и подземного мира», а Даждьбог - второму как «бог сезонного солнечного тепла, времени вызревания урожая», олицетворяя «ту же живительную силу, которую имело солнце, находясь в апогее» [47]. Этимология его имени представляется довольно прозрачной. Первая часть восходит к императиву от глагола «дать», широко известному благодаря тексту главной христианской молитвы «Отче наш»: «Хлеб наш насущный даждь нам днесь…». Впрочем, есть и другие мнения. А.Н. Афанасьев, усомнившись в правоте своего учителя О.М. Бодянского, лекции которого он слушал в Московском университете, выдвинул гипотезу, согласно которой «дажь» есть притяжательное прилагательное от забытого старославянского слова «дагъ» (Ср.: готск. Dags, нем. Tag) - день, свет [48]. Впрочем, для интересующего нас предмета обе трактовки почти в равной степени актуальны: и та, и другая подчёркивают солнечные функции и прерогативы бога.

В «Слове о полку Игореве» Дажьбог, подобно Велесу и Стрибогу, называется применительно к своим потомкам - внукам, скорее всего, в обобщённо-единственном числе: «Тогда при Олзђ Гориславличи сђяшется и растяшеть усобицами, погибашеть жизнь Даждь-Бога внука» (16-17); «Въстала обида въ силахъ Дажь-Бога внука, вступила дђвою на землю Трояню» (19).

Исследователям нелегко было определить, кого же автор «Слова» именует «Дажьбожьими внуками»: половцев, русских, весь русский народ или его определённую часть по географическому ли, социальному принципу или, допустим, конкретную историческую личность с божественной родословной [49]. Самой убедительной следует признать точку зрения А.Н. Робинсона, усмотревшего в «Дажьбожьих внуках» русских князей, прямых Рюриковичей, сородичей Игоря.

Метафорическое сближение Новгород-Северского князя и солнца пронизывает всё произведение насквозь. Начало Игорева похода ознаменовалось солнечным затмением, упомянутым трижды: «Тогда Игорь възрђ на свђтлое солнце и видђ отъ него тьмою вся своя воя прикрыты» (5); «Солнце ему тьмою путь заступаше» (8), «Нъ уже, княже, Игорю утрпђ солнцю свђтъ» (32). «Свђтлому и тресвђтлому» солнцу пеняет Ярославна за то, что оно простирает горячие свои лучи на воинов лады, скручивает им жаждою луки и горем затыкает колчаны (39). Оно же ярко сияет на небе, когда Игорь успешно бежит из неволи: «Солнце свђтится на небесђ - Игорь князь въ Русской земли» (45). Эти словоупотребления, актуализирующие основное значение солнца как небесного светила, целенаправленно связаны с заглавным героем произведения, маркируя драматические перипетии его безрассудного похода.

Ещё в двух случаях солнце буквально замещает собой князей как собственно символическое их обозначение: «…чръныя тучя съ моря идуть, хотять прикрыти д солнца, а въ нихъ трепещуть синiи млънiи» (12); «Темно бо бђ в г день: два солнца помђркоста, оба багряная стлъпа погасоста и съ нима молодая мђсяца, Олегъ и Святъславъ, тьмою ся поволокоста. На рђцђ на Каялђ тьма свђтъ покрыла» (25). Заметим, что оба раза солнечный свет противопоставлен «тучам» и «тьме». Доминантный мотив затмения, таким образом, не исчерпал своей инерционной силы.

Затмение князя-солнца в сущности представляет собой прозрачную аллегорию его пленения или временной смерти, предполагающей воскресение. Любопытную, хотя и не бесспорную версию, объясняющую обращение автора «Слова» к «тёмному походу неизвестного князя» (Пушкин), предложил в своей книге «Поэтика "Слова о полку Игореве"» Б.М. Гаспаров: «Два события оказались особенно важны с этой точки зрения: затмение солнца в начале похода и успешный побег героя из плена. Само по себе каждое из этих явлений случалось неоднократно, оставляя лишь мимолётные упоминания на страницах летописи. Но соединение их в одном событии, в сочетании с постоянно присутствующим подтекстом борьбы с половцами как с потусторонней инфернальной силой, послужило мощным стимулом к разработке символических мифологизированных образов. Поражение героя переросло не только свой конкретно-политический, но даже эпико-героический смысл и оказалось эквивалентно космической катастрофе - исчезновению солнца и погружению мира во тьму. Соответственно, возвращение из плена обернулось символическим актом воскресения и возвращения солнца на небо, означавшим на языке мифологических символов, спасение мира и окончательное торжество над инфернальными силами. То обстоятельство, что побег князя совершался по реке (Донцу), дополнительно подкрепляло смысл данного события как пересечения границы загробного мира» [50].

Концепция, надо признать, выглядит весьма стройной. Сомнение вызывает лишь априорно принимаемая идея ортодоксальной христианской ориентации автора «Слова», провоцирующая на восприятие князя Игоря едва ли не двойником Иисуса Христа.

Да, действительно, евангельский миф об Иисусе Христе символически соотносится с солярными мотивами. Сначала Иисус ведёт своих ближайших учеников Петра, Иакова и Иоанна Богослова на высокую гору и демонстрирует им таинство Преображения: «И преобразился пред ними: и просияло лице Его как солнце, одежды же Его сделались белыми как свет» (Матф., 17,2). Смерть же Богочеловека, напротив, сопровождается зловещим наступлением тьмы, т.е. солнечным затмением. Причём в трёх канонических Евангелиях точно зафиксировано его время: от шести до девяти часов. «Было же около шестого часа дня, и сделалась тьма во всей земле до часа девятого: И померкло солнце, и завеса в храме раздралась по середине» (Лк., 23, 44 -45; ср.: Мк., 15,33; Матф., 27, 45).

Тем не менее, считать солнце в поэтическом мире «Слова» вместе с репрезентирующим его Даждьбогом образным эквивалентом Иисуса Христа, разумеется, неправомерно. В условиях двоеверия автор великого памятника предпочёл оправдавшие себя традиционные поэтические ресурсы, насытив своё произведение привычными языческими божествами как благожелательно настроенными по отношению к русичам, так и противостоящими им. Немногие образы христианства или носят вторичный характер [51], или просто значимо отсутствуют (например, релевантная для воинской повести молитва перед боем).

Таким образом, в поэме конфликтуют не христианство и язычество, а две разных ветви последнего: цивилизованных земледельцев-славян, «Велесовых внуков», и диких кочевников-половцев, поклонявшихся своим демонам.

Что же касается символического осмысления затмения, его можно обнаружить в мифологии многих народов. Так, к примеру, в «Прорицаниях Вёльвы» и «Речах Вафтруднира» в составе «Старшей Эдды» излагается миф об одном из трёх хтонических чудищ скандинавского пантеона волке Фенрире, проглотившем солнце [52].

Точно также солнце-бога можно считать предельно общей интернациональной мифологемой для обозначения верховного властителя [53], а его затмение - недобрым знаком трагического конца. К этому выводу пришёл А.Н. Робинсон, исследовавший мифологические и литературные памятники разных народов [54], причём применительно к русским князьям Игорева рода выявленная закономерность пришлась особенно ко двору. «Двенадцать солнечных затмений в течение одного века, по наблюдению учёного, оказались совмещающимися со смертью (естественной или насильственной) 13 представителей изучаемой ветви княжеского рода Рюриковичей» [55]. Игорь, однако, «пренебрёг знамением, может быть, потому, что его отец Святослав Олегович был единственным из крупных представителей рода, который умер (1165 г.) без солнечного знамения» [56]. Тот же факт, что он приурочил начало похода ко дню памяти своего патрона - Георгия, победителя Дракона, можно истолковать и как намёк на смертельную схватку его дохристианского двойника Перуна с Велесом-Змеем или - в скандинавском варианте - бога-громовника Тора с Мировым Змеем Ёрмунгандом [57].

[44] «И нача княжити Володимеръ въ Киевђ единъ, и постави кумиры на холму внђ двора теремнаго: Перуна деревяна, а главу его сребрену, а усъ златъ, и Хърса, Дажьбога, и Стрибога и Симарьгла, и Мокошь» (Памятники литературы древней Руси. XI - начало XII века. - М., 1978. - С. 94).

[45] Наверное, не случайно получивший в народе прозвище «Красное Солнышко»…

[46] См., напр.: Бодянский, О.М. Об одном Прологе библиотеки московской духовной типографии и тождестве славянских божеств, Хорса и Дажьбога / О.М. Бодянский // Чтения в обществе истории и древностей российских. - 1846. - № 2. - С. 14 - 19.

[47] Соколова, Л.В. Дажьбог (Даждьбог) / Л.В. Соколова // Энциклопедия «Слова о полку Игореве». - Т. 2. - СПб., 1995. - С. 80. См. также: Иванов, В. В., Топоров В.Н. Славянские языковые семиотические системы / В.В. Иванов, В.Н.Топоров. - М., 1965. - С. 16, 61; Они же. Дажьбог. Даждьбог // Мифы народов мира. - М., 1980. - Т.1. - С. 347; Васильев, М.А. Язычество восточных славян накануне крещения Руси: Религиозно-мифологическое взаимодействие с иранским миром. Языческая реформа князя Владимира / М.А. Васильев. - М., 1999.

[48] Афанасьев, А.Н. Поэтические воззрения славян на природу: Опыт сравнительного изучения славянских преданий и верований, в связи с мифическими сказаниями других родственных народов / А.Н. Афанасьев. - М., 1965. - Т. 1. - С. 65, 69, 133. Ср. также: лит. daga - жара и прус. dagis - лето ( Якубинский, Л.П. История древнерусского языка / Л.П. Якубинский. - М., 1953. - С. 339).

[49] Обзор существующих гипотез и соответствующая литература содержатся в.: Соколова Л.В. Указ. соч. С. 8 - 82.

[50] Гаспаров, Б. Поэтика «Слова о полку Игореве» / Б. Гаспаров. - М., 2000. - С. 460.

[51] Эпизод с заездом Игоря в церковь на Пирогощей и финальный «Аминь», скорее, были привнесены позднейшими переписчиками для того, чтобы актуализировать малопопулярное из-за своего языческого духа произведение.

[52] См.: Беовульф. Старшая Эдда. Песнь о Нибелунгах. - М., 1975. - С. 187, 188, 208. В мифологических сказаниях других народов солнце проглатывает медведь, крокодил или дракон.

[53] Текст «Хроники Иоанна Малалы» гласил: «Царствова Египтяномъ сынъ его солнце именемъ, его же наричють Дажьбогъ».

[54] Робинсон, А.Н. Закономерности развития средневекового героического эпоса и символика «Слово о полку Игореве» / А.Н. Робинсон // Славянские литературы: VIII Международный съезд славистов. Доклады советской делегации. - М., 1978. - Вып. 4. - С. 150 - 165; Его же. Солнечная символика в «Слове о полку Игореве» // «Слово о полку Игореве». Памятники литературы и искусства XI - XII веков: Сб. статей - М., 1978. - С. 191 - 206; Его же. Чёрное солнце рода Игорева // Неделя. - 1979. - № 12.

[55] Учитывались годы с 1076 по 1176: 8 смертей случилось после затмения; 3 - перед затмением и 2 - в год затмения ( Робинсон А.Н. Солнечная символика… С. 13 - 16, 53).

[56] Там же. С. 19.

[57] Если признать норманнскую теорию исторически состоятельной, то автор «Слова» непременно должен был быть знаком с отголосками мифов, о которых мы знаем по «Старшей» и «Младшей Эдде». В таком случае, изображённые им природные стихии (не говоря уже об уподобленных им князьях) вполне сопоставимы со скандинавским Апокалипсисом Рагнарёком: «Солнце померкло,/ земля тонет в море,/ срываются с неба/ светлые звёзды,/ пламя бушует/ питателя жизни,/ жар нестерпимый/ до неба доходит» (Старшая Эдда / пер. А. Корсуна … С. 189). Подробнее см.: Федотов, О.И. История западноевропейской литературы средних веков / О.И. Федотов. - М., 2004. - С. 23 - 28.

Федотов Олег Иванович - доктор филологических наук, профессор, Московский институт открытого образования.

УДК 27-28:821.161

А.О. Шелемова (Москва)

МОТИВ ЗВОНА В «СЛОВЕ О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ»

В статье представлен текстологический анализ «Слова о полку Игореве». Рассматриваются особенности применения древнерусским автором метафоры пространственного распространения звука и метафоры колокольного звона.

Мотивному комплексу распространяющегося в пространстве звона в поэтике «Слова о полку Игореве» отведено значительное место. Будучи одним из компонентов многообразной звуковой гаммы [58], разносящийся звон является как метафорой пространства и скорости, так и одним из композиционно-структурных организаторов хронотопа, заполняя собой отрезки пути, отмеченные начальным, кульминационным и конечным пунктами перемещений главных персонажей.

Перечислим фрагменты текста памятника, в которые включена поэтическая метафора пространственного распространения звона в различных её модификациях:

1. Комони ржутъ за Сулою - звенить слава в Кые†[59] (372);

2. Ступаетъ <Олег> въ златъ стремень въ градЂ ТьмутороканЂ, той же звонъ слыша давный великый Ярославь… (376);

3. Что ми шумить, что ми звенить давечя рано предъ зорями?… (378);

4.Се бо готския красныя дЂвы въспЂша на брЂзе синему морю, звоня рускымъ златомъ…(380);

5. … Кликомъ плъкы побЂждаютъ, звонячи въ прадЂднюю славу…(380);

6. Тому <Всеславу> въ ПолотскЂ позвониша заутреннюю рано у святыя Софеи въ колоколы, а онъ въ Кие†звонъ слыша (384).

Акустическое распространение звона в первом фрагменте семантически значимо: звук разносится из-за реки целенаправленно к Киеву, актуализируя центрально-периферийную модель произведения со стольным градом как центром хронотопа. От Киева к периферии и обратно происходят все реальные и символические перемещения. Всякое пространственное событийное движение - будь то походы, победы, поражения, ареал распространения славы, хвалы, торжества, радости или скорби, печали, хулы - разворачивается относительно центрального локуса.

Образ Киева-центра амбивалентно обнаруживается в пространстве произведения и в исторических ретроспекциях. Обратим внимание на симметрично-параллельное построение первого фрагмента со вторым и восьмым, где повествуется о прошлых усобицах, которые трактуются как предшествования поражения Игоря. Звуковое распространение, во всех эпизодах сопровождаемое звоном, направлено от периферии к центру: из-за реки (Сулы) и из отдалённых городов Тмуторокани и Полоцка - к Киеву. Но «звуковая ситуация» в ретроспективной фрагментарной паре несколько иная: звон разносится из глубины веков, создавая эффект не только периферийно-центрального пространственного следования, но и временнóго акустического распространения. В обозначенных эпизодах речь идёт о прошлых путях «дедов», которые спроецированы на путь «внуков», поскольку осмысливаются в «Слове о полку Игореве» как предыстория неудачного похода молодых князей. Эта мысль подтверждена фразой « звонячи въ прад Ђ днюю славу», засвидетельствовавшей буквально, что современные события для автора есть не что иное, как временнóй отголосок деяний предков. Благодаря виртуозно включённому в текст памятника мотиву звона, пространственно соотнесённому с двумя исторически отдалёнными временами, друг на друга накладываются три рассказа о княжеских путях, описанных не изолированно, а в унисон, что и подчёркнуто, помимо всего прочего, использованием поэтического образа разносящегося звона во всех этих трёх рассказах. Создание параллельных ситуаций во времени и пространстве позволило автору сопротивопоставить между собой пути Олега Святославича (Гориславича) Черниговского, Всеслава Полоцкого и Игоря Новгород-Северского.

Олег Святославич « ступаетъ въ златъ стремень въ град Ђ Тьмуторокан Ђ» (376) - то есть, в соответствии с употреблённым этикетным выражением, следует понимать, что выступает в поход. Конечная цель пути сформулирована не конкретно, а по ассоциации: Киев реально не назван. Но звуки, сопровождающие процесс вступления « въ златъ стремень», слышит « великый Ярославь сынъ Всеволодъ», а это значит, что отголосок распространившегося характерного для конской сбруи звона, воспринимаемого метафорически-ассоциативно, долетел до Киева. Направление пути тмутороканского князя, как подсказывает отзвук его стремени, скорее всего, устремлено от периферии к центру, к Русской земле.

Всеслав Полоцкий « скочи къ граду Кыеву, и дотчеся стружиемъ злата стола Киевскаго» (382). Выступление Всеслава в поход не отмечено «златым стременем», зато звон в этом эпизоде имеет и прямое значение реально распространяющегося колокольного мелоса, и метафоры пространства и скорости. Направление же пути Всеслава из контекста определить трудно: ситуация «запутана». Князь изображён скачущим то в Киев, то в обратном направлении, но звон полоцких колоколов Всеслав «слышит», вероятно, пребывая в Киеве. Д.С. Лихачёв констатировал, что «мятежный» князь оказался там в качестве пленника, каковым он туда и попал в первый раз, и предположил, что звон колоколов полоцкой Софии он «слышал», находясь в заключении [60]. Но не будем забывать и о том исторически достоверном факте, что Всеслав в 1068 году в течение семи месяцев княжил в Киеве.

Начало пути Игоря отмечено вступлением « въ златъ стремень». Новгород-северский князь предпринял поход, дабы поискать себе « д Ђ дней» славы, дабы и « Игореви, того внуку» воспелось, как пел вещий Боян его «дедам», чтобы и о нём звенела « слава въ Кыеве». Мотив звона сопровождает путь Игоря в его кульминационной точке, но отзвук его разносится только на поле боя: « Что ми шумить, что ми звенить?» - « Игорь плъкы заворочаетъ» . Звон Игоревой «рати» не распростёрся в пространстве, не услышан был и в родной земле: « Сицей рати не слышано!» (376) - то есть, такого бесславного сражения Русь не знавала. Вступивший « въ златъ стремень» новгород-северский князь оказался не в « с Ђ дле злате», а в « с Ђ дле кощиеве» (378) - в половецком плену. Мотив звона далее в тексте получает инверсионно-направленную распространённость: лишившие Игоря славы и победного звона половцы тем самым приобрели право воспеть свой успех, « звоня рускымъ златомъ». Удачный побег и возвращение князя в родную землю сопровождается радостным пением, но это отнюдь не торжественный колокольный звон в Киеве. Игорь ещё пока только « Ђ детъ къ свят Ђ й Богородици Пирогощей» (386), возможно, либо к своему вожделённому звону будущей славы, либо к раскаянию за свои амбициозные сепаратистские устремления.

Таким образом, в «Слове о полку Игореве» звон оружия сопровождает выступление князей в поход, звоном же города встречают своих героев (« звенить слава в Киеве» ). Звон - символ распространения княжеской славы , даже если эта слава посмертная (« Единъ же Изяславъ, сынъ Васильковъ, позвони своими острыми мечи о шеломы литовския, притрепа славу д Ђ ду своему Всеславу»). Распространение «ратного» звона - одна из самых репрезентативных метафор пространства и скорости в «Слове о полку Игореве». Звон связан, прежде всего, со специфическим мелосом битвы.

Колокольный звон звучит только в одном фрагменте «Слова», который являет собой эвфонический шедевр, созданный поэтическим гением автора. Имеется в виду звуковой ряд полногласных сочетаний, благодаря которому мы слышим музыкальный перезвон колоколов:

Тому въ П-ОЛО-цке / по-зв ОН-иша / р АНО / к ОЛОк ОЛы / ОНЪ / звОНЪ

Колокольный звон святой Софии в Полоцке - образ, потенциально входящий в парадигму отмечаемых рядом исследователей христианских «элементов» памятника, среди которых - эпитет « поганый» (язычник, некрещёный), слова « Бог» и « божьи», фразы « съ зарния въ пятъкъ потопташа…» (374), « ни хытру, ни горазду, ни птицю горазду суда божиа не минути» (384) , « побарая за христьяны на поганыя плъки» (386) , « Игорева храброго пълку не кр Ђ сити» (378), упоминание о церквях Софии Киевской и Богородицы Пирогощей, а также заключительное « Аминь». Однако, как нам видится, в контексте патетики светского (публицистического) пафоса «Слова о полку Игореве» во всех этих высказываниях нет какого-либо экстатически-возвышенного оттенка религиозности. Это не более чем отдельные лексемы и выражения, не утверждающие христианскую идею глобально, а лишь подтверждающие её бытование в языке того времени. Назван день недели - пятница, но никакого религиозного подтекста не ощущается: указан просто конкретный день. Звон святой Софии звучит в веках Трояна. И в словах из фразы «Игорева храброго пълк у не кр Ђ сити» вряд ли по-христиански осмысливается идея Воскресения, а воспринимается, скорее, по контексту как распространённое словосочетание из укоренившейся в речи христианской лексики. Д.С.Лихачёв рассматривал формулу в качестве «утешения как признания невозвратимой утраты». Хрестоматийными стали привёденные В.П. Адриановой-Перетц реплики княгини Ольги и князя Ярослава из «Повести временных лет»: «уже мне мужа моего не кресити», «уже мне сих не кресити» (убитых варягов - А.Ш.). Сама формула не кр Ђ сити возникла, разумеется, в христианские времена, но приобрела статус общеупотребительного выражения, которое даже скрупулезный летописец позволил себе употребить в речи язычницы Ольги. И дело здесь не в новозаветной идее воскрешения из мёртвых, принесенной на Русь вместе с христианской религией, - ведь Игорева дружина не воскресла, - а в употреблении образа, наиболее скорбно символизирующего невозвратимую утрату не только в христианском, но и общечеловеческом смыслах. Многократное употребление лексемы поганые - из той же сферы повседневного бытования. Христиане-воины пришли на Каялу сражаться с «погаными», но пришли вопреки пророческому предупреждению солнца. И психологическое восприятие природы ими - мифологическое: русичи прислушиваются к её звукам, её предсказаниям. Поганые же для них - прежде всего враги Русской земли, пришельцы «из невести», из чужого пространства. Противопоставление христиане-поганые в хронотопе «Слова» включено в универсальную оппозицию «своё - чужое», «знаемое - незнаемое». «Погаными» названы и западные соседи Полоцкого княжества - литовцы (« <внуце Всеславли> своими крамолами начясте наводити поганыя на землю Русскую, на жизнь, Всеславлю» , 382). Одним словом, все они не столько иноверцы, сколько чужеземцы. Амбивалентность бытования обозначенных образов можно объяснить тем, что протоосновой и языческой, и христианской символики является первоначальный рефлективный миф.

Мотив колокольного звона в древнем тексте рассматривала украинская исследовательница Е.Н. Сырцова, резонно отмечая, что «звон христианских церквей выступает (и не только для XII в.) как существенный элемент в музыкальной картине мира на Руси. Семантика звона без комментария понятна и близка сознанию людей, слушающих "Слово о полку Игореве". Выступая музыкально-мировоззренческой метафорой Русской земли, звон колоколов образно соседствует с соловьями, <...> со свистом звериным, с кличем дива, с клёкотом орлов. <...> Однако все языческие звуки древнерусского мира так или иначе подключены к тональности колокольного перезвона. И наоборот, звон колокольный "Слова" неполон и неясен был бы по своему мировоззренческому значению вне языческого звукового контрапункта. Ведь полифонизм "звериных звуков" отражается эхом в металлическом звучании мечей, сабель, шеломов - своеобразной конкретной музыке XII в. А те, в свою очередь, резонируют в абстрактно-музыкальном перезвоне об истории, природе и святынях, затеваемом колоколами Руси» [61]. Звон, слышимый на ратном поле, соотнесён в художественном пространстве «Слова о полку Игореве» непосредственно с языческим голосом природы, а над всеми этими звуками разносится колокольная мелодия христианских церквей.

[58] В акустическом спектре различимы также такие звуковые обертоны, как голос, свист, крик, клик, шум, ржание, грохот, стук, треск, всплеск, стон.

[59] Текст «Слова о полку Игореве» цит. по кн.: Памятники литературы Древней Руси. XII век. - М., 1980. Страницы указываются в скобках.

[60] Лихачев, Д.С. Комментарий исторический и географический / Д.С. Лихачев // Слово о полку Игореве. - М.; Л.: АН СССР, 1950. - С. 455 - 456.

[61] См.: Сырцова, Е.Н. Философско-мировоззренческие коннотации поэтики «Слова о полку Игореве» / Е.Н. Сырцова // «Слово о полку Игореве» и мировоззрение его эпохи. - Киев: Наук. думка, 1990. - С. 59 - 60.

Шелемова Антонина Олеговна - доктор филологических наук, Российский университет дружбы народов.

УДК 821.161.1

Л.И. Мурзич (Гродно)

ХРИСТИАНСКИЕ МОТИВЫ В ВОЗВРАЩЕННОЙ ПОЭЗИИ ДЛЯ ДЕТЕЙ

Статья посвящена возвращенной литературе, в которой представлены христианские мотивы. Объект внимания автора - поэзия для детей Р.Кудашевой, М.Пожаровой, а также незаслуженно забытые стихотворения А.Блока и И.Бунина.

В круг чтения современного ребенка включают произведения возвращенных авторов. Изъятые из забвения незаслуженно забытые книги, несомненно, обладают высоким нравственным потенциалом. И сегодня они заняли достойное место в золотом фонде детской литературы. Особую ценность в современных условиях имеют произведения, в которых представлены христианские мотивы. Общеизвестно, что в мировой литературе мы обнаружим много примеров использования библейских сюжетов и образов. Детская литература в этом смысле не является исключением.

К восприятию подобной литературы ребенка нужно готовить. Получить знания о Библии детям помогут такие книги, как «Вавилонская башня» (под редакцией К.И.Чуковского) и «Мир Библии» А.Меня. Ребятам можно рекомендовать «возвращенную» «Историю России в рассказах для детей» А.Ишимовой. Христианская тема представлена в рассказах этой писательницы: «Святая Ольга», «Крещение Руси», «Владимир-христианин». Так, в рассказе о Владимире А.Ишимова заметила: герой после крещения «чувствовал, что молился Богу истинному, а не прежним идолам своим» [1, c.12]. Дети узнают о том, что «Владимир после крещения еще более прославился добрыми делами» [1, c.13].

В хрестоматии «Вопреки судьбе» [1] мы обнаружили отдельные главы «Священной истории для детей, выбранной из Ветхого и Нового завета Анною Зонтаг». Истолковать главы «Сотворение мира», «Рождество Христово», «Пастухи Вифлеемские» учителю или родителям сегодня не так уж просто. Однако подобные рассказы помогают детям лучше понять библейскую историю и лирику, в которой она отразилась.

Многие поэты обратились к теме Рождества Христова (В.Соловьев, Б.Пастернак, И.Бродский и др.). Особенно популярна эта тема была в лирике серебряного века. Рождество Христово - большой и светлый праздник христиан. В представлении В.Соловьева («Ночь на Рождество», 1894) с Христом родился свет, который вступил в борьбу с тьмой, «с князем тьмы». И Б.Пастернак понял, что свет Рождественской звезды пробивается сквозь пространство и время, он вечен, он - символ спасения, надежды, веры.

Обратимся к стихотворениям детской поэтессы Р.Кудашевой и проследим христианские мотивы в ее возвращенной лирике. В начале XX века Р.А.Кудашева (1878 - 1964) печаталась на страницах детских журналов («Малютка», «Светлячок», «Солнышко»). Она окончила женскую гимназию, служила гувернанткой, потом была учительницей и библиотекарем. Кстати, в лирике Р.Кудашевой представлен мир детства, природы («Хлопотунья», «Игра», «Одуванчик», «Зима» и др.). Так, в стихотворении «Зима» (1904) поэтесса смогла показать красоту этого времени года. Радуется земля, радуются дети. «Весел Божий свет!» - утверждает Р.Кудашева. Сегодня Р.Кудашеву знают как автора известной песенки «В лесу родилась елочка». В 1903 году поэтесса написала стихотворение «Ёлка», авторство позже забылось, часть стихотворения знают наизусть многие взрослые и дети, так как эта песенка стала символом Нового года, Рождества. Полный вариант этого стихотворения включал не только песенку, которую поют дети возле рождественской ёлки, но и описание этого праздника:

Гнутся ветки мохнатые

Вниз к головкам детей,

Блещут бусы богатые

Переливом огней;

Шар за шариком прячется,

А звезда за звездой,

Нити светлые катятся,

Словно дождь золотой… [1, c.186].

Р.А.Кудашева написала замечательные стихотворения о Рождестве и Пасхе, правда, в советское время она о них умалчивала. Особую торжественную интонацию имеет стихотворение поэтессы «Рождественская ночь» (1908). Важную роль в нем играет эпитет «святой», который встречается дважды: «святые огоньки», «ночь святая». О важном и радостном событии возвещает торжественный звон:

И ветер, замирая,

Далекий звон принес:

Настала ночь святая,

Рождается Христос [1, c.192].

С темой Рождества, несомненно, связана и тема Воскресения. И в стихотворении «Христос воскрес!» (1906) важен колокольный звон:

Он звучит далеко

В избах и дворцах,

И в морях глубоко,

И в людских сердцах [1, c.191].

Колокольный звон возвещает всему миру о Воскресении Христа. Об этом - и стихотворение Р.Кудашевой «В святую ночь» (1905), в котором главным героем выступает мальчик Саша, услышавший «чудный, торжественный звон» [1, c.191]. Ребёнок шепчет в дремоте, крестясь: «Нынче Спаситель воскрес!» [1, c.191]. Запоминаются образы детей, созданные Р.Кудашевой в стихотворении «В вербную субботу» (1901):

Вечером в церковь святую

Деточки с вербой пойдут,

Свечку возьмут восковую,

С тихой молитвой зажгут… [1, c.191].

Кстати, известное стихотворение А.Блока «Вербочки» появилось только в 1906 году:

Мальчики да девочки

Свечечки да вербочки

Понесли домой… [2, c.512].

Как и в стихотворениях Р.Кудашевой, так и в «детской» поэзии А.Блока много слов с уменшительно-ласкательными суффиксами.

В последнем номере журнала «Родник» за 1910 год было опубликовано стихотворение ещё одной «возвращенной» поэтессы М.Пожаровой «В краю светозарном…», посвященное Рождеству Христову. Автор призывает: «Придите, придите к таинственным яслям, к подножью рожденного Бога!» [1, c.213]. Важную роль играют в этом стихотворении эпитеты: святой, лучезарный, сияющий, радостный. Весьма значимы финальные строки стихотворения:

Пред вечной любовью смирилась земная тревога,

И к сердцу от сердца незримые тянутся нити [1, c.213].

Запоминается образ «радостного ангела» «с крылами, как пена, с очами, как синие воды» [1, c.212], который зажёг золотую звезду.

Во многих стихотворениях, адресованных детям, встречается образ ангела. Так, в стихотворении И.Бунина «Ангел» (1891) изображён ангел, который увидел собиравшего колосья ребёнка.

«Благослови меньшого брата, -

Сказал Господь. - Благослови

Младенца в тихий час заката

На путь и правды и любви» [2, c.450].

Ангел Бунина с нежными крыльями, со светлой улыбкой. Ребёнок чист, у него невинная, неземная душа. В стихотворении Бунина «Вечерняя звезда» (1891) представлен образ Спасителя:

А за плечом моим, в одеждах белоснежных,

Стоял хранитель мой, - и кроткая печаль

Была в его очах, задумчивых и нежных,

Безмолвно устремленных вдаль [2, c. 469].

Обращаем внимание детей и на стихотворения А.Блока, в которых встречается образ ангела. Рекомендуем ребятам для чтения два стихотворения этого поэта: «Сочельник в лесу» (1912) и «Сусальный ангел» (1909). Описывая Сочельник в лесу, А.Блок показал светлоликого ангела, который зажигает рождественский свет. Цель ангела благородная:

Чтоб меж небом и землёй

Загорелся луч иной,

Чтоб от света малых свеч

Длинный луч, как острый меч,

Сердце светом пронизал,

Путь неложный указал [2, c. 525].

Стихотворение А.Блока «Сусальный ангел» созвучно финалу рассказа Л.Андреева «Ангелочек». Как известно, ангелочек, которого принёс в рождественский праздник домой Сашка, объединил отца и сына, подарил им надежду на лучшую жизнь. Повешенный возле печки ангелочек из воска растаял… В стихотворении А.Блока ангелочек тоже тает, так как «няня топит печку»:

Сначала тают крылья крошки,

Головка падает назад.

Сломались сахарные ножки

И в сладкой лужице лежат…

Потом и лужица засохла,

Хозяйка ищет - нет его… [2, c. 522].

Несомненно, подобные стихотворения следует «вернуть» детям. Они вызывают у ребёнка сострадание, воспитывают «чувства добрые». Известно, что во время первой русской революции А.Блок написал замечательное стихотворение «Рождество» (1906), которое также должно стать достоянием детей. Поэт создал образ девочки, которая веселит всех прохожих и радуется Рождеству.

Как тонка ты в красной шубке,

С бантиком в косице!

Засмеешься - вздрогнут губки,

Задрожат ресницы [2, c.519].

О празднике в этом стихотворении свидетельствуют удары колокола, подарки, которые покупает героиня вместе с мамой, нарядная ёлка.

Таким образом, в круг детского чтения сегодня мы включаем не только стихотворения «возвращенных», незаслуженно забытых поэтов, но и те стихотворения известных поэтов, которые по ряду причин оказались вне поля зрения детей, родителей и учителей. Поэзия, в которой присутствуют христианские мотивы, обладает высоким нравственным потенциалом и должна быть востребована в современных условиях.

Список источников и литературы

1. Вопреки эпохе и судьбе. - Псков, 2001.

2. Русская поэзия детям / сост. Е.О.Путилова. - Л., 1969.

Мурзич Людмила Ивановна - старший преподаватель кафедры русской и зарубежной литературы Гродненского государственного университета имени Янки Купалы.

УДК 821.161.1

Л.И. Мурзич (Гродно)

ИСТОЛКОВАНИЕ БИБЛЕЙСКИХ ОБРАЗОВ ПРИ ИЗУЧЕНИИ ПОЭЗИИ СЕРЕБРЯНОГО ВЕКА

В статье показано использование библейских образов поэтом серебряного века В.Я.Брюсовым. Без знания библейской истории понять многие стихотворения поэта невозможно.

В.Я.Брюсов был одним из самых образованных писателей своего времени. Он активно использовал библейские и мифологические образы, часто обращался к произведениям мировой культуры. Библия для него была важным источником. В течение всей своей жизни он активно использовал библейские сюжеты и образы в своем творчестве. При этом следует заметить, что В.Брюсов интересовался наукой, и его сознание формировалось под влиянием новых открытий. Известно, что на вопрос Д.С.Мережковского о вере в Христа В.Брюсов ответил отрицательно. Однако Библию В.Брюсов читал и использовал часто. Использовал как эрудит, как русский человек, знающий свою ментальность и то, что национальное самосознание русского народа связано с религией.

В своем стихотворении «Библия» (1918) В.Брюсов утверждал, что Библия - неиссякаемый источник для искусства:

Какой поэт, какой художник

К тебе не приходил, любя… [2, с. 256].

Отношение автора к Библии выражено с помощью эпитетов: совершенный, чистый, проникновенный, святой, светлый, гениальный. Брюсов представил в этом стихотворении ряд библейских сюжетов. Мы узнаем о Еве и искушении Змия; мы видим Ноя с возвращенной голубкой. Здесь Авраам, готовый принести в жертву своего сына Исаака; Рахиль, за которую отработал, согласно Библии, Иаков у Лавана семь лет. Здесь богоборец Израиль; здесь Иосиф, простивший своих братьев, продавших его в рабство в Египет. Здесь Моисей, которому на горе Синай явился Бог и вручил скрижали с начертанными на них законами. Библия - это Книга Книг, это алтарь, это откровенье и завет, «Всевышним данный всей вселенной для прошлых и грядущих лет» [2, с. 256].

Читая брюсовское произведение «Конь-блед», мы вспоминаем Откровения Иоанна Богослова (6 глава), где представлен конец света и описана картина Страшного Суда. Поэт взял эпиграф из Откровения: «И се конь-блед и сидящий на нем, имя ему смерть» [2, с. 116]. «Улица была как буря», - так начинает Брюсов описание страшной картины, которая предстает перед взором читателя: мы видим всадника огнеликого со свитком, на котором написано слово «смерть». Здесь красивая женщина, «пришедшая сюда для сбыта красоты своей» [2, с. 116]. Здесь кричит безумный: «Люди! Вы ль не узнаете божией десницы! Сгибнет четверть вас - от мора, глада и меча» [2, с. 116].

В стихотворении «Благовещение» (1902) Брюсов изложил библейскую историю Девы Марии, которой явился архангел Гавриил и сообщил ей благую, радостную весть о рождении Сына Божия. Дева Мария в стихотворении Брюсова смиренна и послушна.

Известно стихотворение В.Брюсова «Моисей», в котором поэт явно сделал отступление от библейской истории. После встречи с Богом на горе Синай Моисей возвращается к народу и узнает о том, что народ не хранил верности Богу, а стал поклоняться золотому тельцу. Моисей разбил скрижали, на которых были высечены заповеди. Библейский Моисей до конца своей жизни молил Бога о прощении людей, брюсовский же Моисей не прощает измены и презирает людей.

В стихотворении «И снова ты» (1900) речь идет о силе страсти, о ночной борьбе: «Я с Богом воевал в ночи» [2, с. 51]. Лирический герой увлечен борьбой и «как Израиль-хром» [2, с. 51]. Брюсов использовал библейскую легенду о Якове, вступившем в борьбу с Богом, за что Бог, коснувшись его сустава, сделал Якова хромым и дал ему имя Израиль, что означает «боровшийся с богом». Размышляя в стихотворении «В дни запустений» о бренности человеческой жизни, В.Брюсов указал на трагический финал человечества и приближающийся Страшный суд. Согласно христианскому учению, будет второе пришествие Христа на Землю и свершится Страшный суд над всеми людьми. Любопытно «Сказание о разбойнике» В.Брюсова. Здесь представлена история грабителя Петра, который отправился в монастырь, чтобы впустить туда ночью своих товарищей. Брюсов описал отношение монахинь к разбойнику:

Обласкали его сестры добрые,

Омыли ноги водицею,

Приготовили страннику трапезу [2, с. 58].

Его водой омыли глаза слепой, и она прозрела. Узнавший о чуде Петр покаялся и «стал подвижником, надел вериги тяжелые» [2, с. 59].

В стихотворении «Я жить устал среди людей…» поэт говорит о книгах:

Вы были голубем в плывущий мой ковчег

И принесли мне весть, как древле, Ною,

Что ждет меня земля, под пальмою ночлег,

Что свой алтарь на камнях я построю [2, с. 72].

Использованный в стихотворении образ голубя имеет библейское происхождение: известно, что Ной выпустил голубя, который вскоре вернулся с листом маслины в клюве. Это было доказательство того, что земля близко.

Не зная Библии, сложно анализировать стихотворение В.Брюсова «В Дамаск» (1903), которое изобилует религиозной лексикой: храм, таинство, священнослужители, обряд, обитель, лампады, алтарь и др. Вспомним Евангелие, где говорится о том, как преследовавший христиан иудей Савл ослеп. Путь его в Дамаск завершился прозрением. Савл стал апостолом Павлом, проповедником христианства. Брюсовское же стихотворение «В Дамаск» о страсти, о греховности влюбленных. Финальные строки о неизбежности этой греховности:

Вот он, от века назначенный,

Наш путь в Дамаск [2, с. 76].

В 1905 году В.Брюсов написал стихотворение «Адам и Ева». Образы библейских героев понадобились Брюсову для того, чтобы показать влюбленных и их первое сближение. Стихотворение построено на диалоге героев.

В стихотворении «Лев Святого Марка» представлена история апостола Марка, автора одного их четырех Евангелий, покровителя Венеции.

С христианской историей связано стихотворение Брюсова «К Арарату». С горы Арарат, как сказано в Библии, началось возрождение человечества после Всемирного Потопа (сюда попал Ной, когда спала вода). Брюсов представил в стихотворении пастуха с посохом, похожим на Авраамов жезл. Автору, конечно же, была известна библейская история о том, что Бог вручил Моисею Авраамов жезл, с помощью которого Моисей являл чудеса.

В стихотворении «Марфа и Мария» Брюсов утверждает, что важно «стоять перед Богом со взорами к небу», «и в каждом есть божье, и каждый угоден» [2, с. 248]. Марфа и Мария - сестры воскрешенного Христом Лазаря.

Библейские образы и сюжеты В.Брюсов использовал и в стихах, посвященных теме поэта. Так, в стихотворении «Поэту» (1907), изложив свое эстетическое кредо, Брюсов заметил, что поэта ждут «беспощадные распятия», что «от века из терний поэта заветный венок» [2, с. 118]. В Евангелии от Матфея говорится, что на Христа возложили, издеваясь, венок из терна. Известно, что терн - колючий кустарник. Стихотворение Брюсова «Андрею Белому» (1909) изобилует библейскими образами. В начале стихотворения автор заметил:

Нас не призвал посланник божий

В свой час, как братьев от сетей [2, с. 157].

Вспоминается история братьев Иакова и Иоанна, рыбаков, которых Христос призвал и сделал своими апостолами: Иаковом Старшим и Иоанном Богословом. В стихотворении упоминается Фавор - гора в Израиле, где Иисус Христос показал свою божественную сущность и предстал перед апостолами в белой блистающей одежде. Несомненно, данное стихотворение о взаимоотношениях В.Брюсова и Андрея Белого. Брюсов упоминает о братоубийственной руке (после ссоры в феврале 1905 года Брюсов и Андрей Белый чуть не дошли до дуэли). В финальных строках стихотворения образ костяного посоха, обладателем которого является Андрей Белый, превращается в белый посох:

Да будет мне твой белый посох

Путеводителем во мгле! [2, с. 157].

Посох - атрибут паломников, праведников.

В стихотворении «Родной язык» (1911) Брюсов сравнивает свои стихи с алтарным дымом. Известно, что дым при сжигании жертвы на алтаре поднимается к Богу.

Брюсовское стихотворение «К согражданам» (1904) посвящено борьбе. Поэт подчеркивает, как важно быть вместе. При этом внимание акцентируется на возможности предательства во время борьбы, поэтому «тот не прав, кто назначенье мировое продать способен, как Исав!» [2, с. 105]. Исав - сын Исаака и Ревекки, старший брат-близнец Якова, продает Якову за миску похлебки право первородства.

В одном из самых известных стихотворений В.Брюсова «Хвала человеку» (1906) встречается образ стальных левиафанов. Изображая человека, передвигающегося в океане на необычном средстве, Брюсов, конечно же, вспомнил образ левиафана, который встречается в Библии. Это огромное зубастое и огнедышащее морское чудовище.

В стихотворении «От столетий» (1921) названы хирамовые кедры. Известно, что царь Хирам поставлял Соломону на строительство храма ценные ливанские кедры. В этом произведении Брюсов говорит о времени, когда «звезды обуглены сплошь» [2, с. 276]. Лирического героя пугает будущее:

В мире встанет ли новый Атилла,

Божий бич, божий меч, - потоптать

Не цветы, но мечты, что взрастила

Страсть, - хирамовым кедрам под стать? [2, с. 276].

В стихотворении упоминается и библейский огненный столп (Бог в виде огненного столпа указывал евреям путь).

Стихотворение Брюсова «Звено в цепи» (1921) содержит глубокий философский смысл. Здесь встречаются образы Соломона и царицы Савской. Согласно Библии, она пришла в Иерусалим, чтобы испытать мудрость Соломона. Поэт замечает:

Нам только кажется, что мы выбираем,

Нет, мы все - листья в бездушном ветре [2, с. 285].

Встречается в стихотворении незнакомое слово Ветилуя - это название города в Иудее, который был осажден войском Олоферна и спасен Юдифь.

Размышляя о современности, Брюсов часто обращался к фактам библейской истории. Так, в стихотворении «Я знал тебя, Москва, еще невзрачно-скромной…» (1909) поэт вспоминает прошлое, старую Москву с двухэтажными конками, с лампами на фонарях, город как «какой-то Ноев ковчег, вмещающий все образы скотов» [2, с. 328]. Брюсов вспоминает «уток вольных», которых можно было увидеть в старой Москве. Известно, что Бог сказал Ною поместить в ковчег по паре животных… Москва стала другой: «Ты стала, в буйстве злобы, все сокрушать…» [2, с. 328]. Поэта явно не устраивает «бесстыдный стиль - модерн» [2, с. 328]. В стихотворении «Развертывается скатерть» (1923) поэт обращается к истории и говорит о войнах. В Новом Завете описано «видение скатерти» с чистыми и нечистыми животными, которое явилось Петру. Правда, Брюсов в стихотворении говорит о том, что это видение явилось Савлу. Смысл этой библейской истории - перед Богом все равны.

Стихотворение «Бесконечность» датировано последним годом жизни Брюсова (1924). Автор, размышляя о познании мира, высказывает свои сомнения: «Мы в бесконечности? Иль мы в конечности?» [2, с. 364]. Действующим лицом выступает ум, который кричит:

… Я хочу быть тоже выше тела,

А если все - тела, так я

Не верю в бесконечность бытия! [2, с. 364].

Появляется образ Наума: ум «стоит, как Наум» [2, с. 364]. Наум - библейский пророк, предсказавший падение Ниневии. По мнению Брюсова, все - игра воззрений, категорий, все, «как повелось давно» [2, с. 364].

Исследование библейских образов и сюжетов, представленных в поэзии В.Брюсова, позволяет нам глубже понять размышления поэта о жизни, о смысле человеческого существования. В поэзии Брюсова встречаются такие библейские герои, как Ной, Петр, Святой Марк, Моисей, Юдифь, Адам и Ева, Марфа и Мария, Лазарь, Исая, Авраам, Рахиль, Иоанн Богослов, Наум, Соломон. Библейская топика такова: Арарат, Синай, Иудея, Дамаск, Фавор, Ветилуя, Эдем, рай, ад. Наиболее часто встречающаяся в поэзии Брюсова библейская лексика, требующая истолкования: тризна, чудо, ангел, обитель, тропарь, алтарь, лампада, нимб, терн, скрижали, вериги. Необходимо изучение Библии, знакомство с богословскими и библейскими словарями для понимания поэзии В. Брюсова.

Список источников и литературы

1. Библия. - М: Издание Московской Патриархии, 1990.

2. Брюсов, В.Я Стихотворения / В.Я.Брюсов. - М., 1997.

3. Краткий богословский словарь // Покровский Н.В. Иллюстрированная энциклопедия христианского искусства / Н.В. Покровский. - М.: ЭКСМО, 2008. - С. 507 - 637.

4. Давыдова, Н.В. Библейский словарь школьника / Н.В.Давыдова. - М., 2000.

Мурзич Людмила Ивановна - старший преподаватель кафедры русской и зарубежной литературы Гродненского государственного университета имени Янки Купалы.

УДК 821.161.3(092 Я. Германовіч)

А.М. Петрушкевіч (Гродна)

ВЕРА - АСНОВА ЖЫЦЦЯ, ТРЫВАННЯ, МУЖНАСЦІ (ПАВОДЛЕ ТВОРЧАСЦІ ПІСЬМЕННІКА-СВЯТАРА ЯЗЭПА ГЕРМАНОВІЧА)

Статья посвящена жизненному и творческому пути униатского священника Язепа Германович. Талантливый белорусский поэт и прозаик, драматург, этот человек оставался верным христианской идее взаимопомощи и сопережевания между людьми. Наполненная трагическими моментами жизнь Язепа Германовича была связана с судьбой белорусского народа.

Жыццёвы шлях беларускага паэта, празаіка, драматурга, уніяцкага святара Язэпа Германовіча быў напоўнены пакутамі і высокай мэтай служэння, верай, што давала сілу, каб вытрываць ва ўмовах, дзе адсутнічалі законы людскасці.

Вінцук Адважны - такі псеўданім абраў сабе Язэп Германовіч. Смеласць, адвага - гэтыя рысы характару неаднойчы ратавалі яго, не давалі паступіцца самым асноўным у жыцці, не страціць годнасці, не пахіснуцца ў веры. Дзіву даешся, калі ўяўляеш, як гэты фізічна кволы, схварэлы чалавек немаладога веку змог не толькі перажыць пакуты, але і не зламацца. Прайшоў ён праз турмы, этапы, сібірскую катаргу, быў несправядліва засуджаны на 25 гадоў няволі.

Як пісьменнік, Вінцук Адважны спрабаваў сябе ў многіх жанрах, пісаў вершы, байкі, драматычныя творы. Першыя яго кнігі - «Як Казюк сабраўся да споведзі» (1928) і «Як Гануля збіралася ў Аргентыну» (1930) - уздымалі праблемы маральнага ўдасканалення чалавека, бюракратычнага засілля чынавенства. Сярод твораў эпічнага жанру даследчыкі вылучаюць аповесць Вінцука Адважнага «Хлопец» (1935), у якой намалявана шырокая панарама жыцця заходнебеларускага мястэчка пачатку ХХ стагоддзя. У творы ўзняты праблемы сацыяльныя, рэлігійныя, нацыянальныя. Аповесць носіць аўтабіяграфічны характар, многія вобразы маюць прататыпаў, намаляваныя вобразы гістарычных асобаў. Галоўны герой Вінцусь праходзіць пэўную эвалюцыю, становячыся на шлях беларускага патрыёта.

У паэзіі Я. Германовіч працягваў традыцыі Францішка Багушэвіча, нашаніўскіх аўтараў, пра што сведчыць назва ягонага зборніка «Беларускія цымбалы» (1933). Зразумела, што значнае месца займаюць у творчасці паэта-святара біблейскія матывы. Вінцук Адважны прапаведаваў агульначалавечыя матывы дабра, справядлівасці, дабрачыннасці.

Яшчэ адна старонка спадчыны - гумарыстычныя, сатырычныя творы, байкі, у якіх аўтар выступае супраць душэўнай ляноты, хцівасці, безадказнасці і іншых заганных рысаў чалавечага характару. Сатырычныя творы сабраныя ў кнігах «Князь і лапаць» (1964), «Байкі і іншыя вершы» (1973).

Спрабаваў пісаць творца і паэмы. Сярод іх даследчык спадчыны пісьменніка Янка Трацяк вылучае цікавую ў плане формы, змястоўную паэму «Унія на Палессі»: «У прадмове Вінцук Адважны гаворыць аб "страшнай рэлігійнай цемнаце" людзей на Палессі і абвінавачвае ў гэтым праваслаўнае духавенства, якое апякуецца імі. Паэма напісаная ў форме дыскусіі паміж прадстаўнікамі розных канфесіяў: уніятам, праваслаўным манахам і рымска-каталіцкім ксяндзом. Дыскусія выходзіць па-за межы мясцовых праблем веравызнання, набывае гістарычна-рэлігійную глыбіню і асветны характар» [1, с. 7].

Але самым галоўным ягоным творам, кнігай усяго жыцця стала мастацка-дакументальная аповесць «Кітай - Сібір - Масква». Адзіная мастацкая кніга пісьменніка, што выйшла на Беларусі апошнім часам. Гэта яшчэ адна старонка гулагаўскай прозы, створаная відавочцам, пакутнікам, якому давялося прайсці праз усе колы пекла сталінскай сістэмы. Гэта праўдзівае сведчанне з высокай мэтай - захаваць праўду, бо інакш чалавек рызыкуе страціць вельмі важнае ў сваёй душы, загасіць у ёй прамень нябеснага святла. Сам аўтар, згадваючы знакамітае Купалава выслоўе, пра мэту сваёй працы пісаў: «"Каб не пагасьлі зоркі ў небе".., трэба ўсім сумленным людзям сведчыць аб праўдзе» [2, с. 151].

Кніга цікавая не толькі як яшчэ адзін праўдзівы аповед пра здзекі ў сталінскім ГУЛАГу, напісаная таленавітым аўтарам, але і тым пазнавальным матэрыялам, якога багата знойдзем на яе старонках. Так, уводны раздзел, дзе апавядаецца пра Кітай, Манчжурыю, знаёміць беларускага чытача з далёкімі, малавядомымі краямі. Аповед пра іх - гэта не адстаронены погляд збоку абыякавага назіральніка. Ён высвечвае імкненне аўтара зразумець гэты край, яго людзей, спасцігнуць яго душу.

З глыбокай пашанай піша аўтар у «Прадмове» пра кітайскі народ, між якога давялося пражыць доўгія гады. Найперш цікавіць Язэпа Германовіча праблема веры, стаўленне кітайцаў, у большасці сваёй буддыстаў, канфуцыянаў, да хрысціянства. З асабістых назіранняў робіць цікавую, хай мо не цалкам слушную выснову: «Каб каталіцкія місіянеры прыходзілі ў Кітай з поўным зразуменьнем кітайскай культуры, каб не паказывалі сваёй вышэйшасьці і панскасьці, каб не накідалі сваіх звычаяў і свайго стылю, - адным словам, каб аказывалі належную пашану народу і чалавеку, і каб самі станавіліся для кітайцаў кітайцамі ў духу св. Паўла Апостала і ў Духу Самога Хрыста, дык Кітай ужо быў бы каталіцкім» [2, с. 6]. Верагодна, святар-хрысціянін выдае тут жаданае за магчымае. Але ён тлумачыць гэта на аснове багатага досведу вывучэння асаблівасцяў душы кітайскага люду, яго блізкасці, разумення і нават арганічнага зліцця з прыродным светам. Асабліва, на думку аўтара, стасуюцца з укладам жыцця кітайцаў каталіцкія абрады, як лацінскі, гэтак і ўсходні: «Кітайская душа, маючы багаты падклад натуральны, вельмі блізкая хрысціянству і толькі патрабуе для поўнага свайго развіцьця навукі і Духа Хрыстовага. І каталіцкія абрады і цырымоніі (лацінскія) вельмі добра трапляюць да кітайскага абраду і стылю» [2, с. 6].

Грэка-каталіцкі святар не проста талерантна, але з павагай ставіцца да традыцыйных вераванняў кітайцаў, не закрэсліваючы дасягненні гэтых старажытных рэлігій, адкідаючы толькі элементы, як ён лічыць, паганства ў іх. У гэтым пазнаецца наша беларуская ментальнасць і адметнасць грэка-каталіцкіх царкоўных дзеячаў, што з прыхільнасцю ставяцца да іншых рэлігій: «І трэба было б сьмела і багата чэрпаць із скарбаў Будды і Канфуцыя ўсё іхняе добрае і прыгожае, заступаючы сапсуты паганізм праўдзівай верай і мараляй Хрыстовай. Тады хрысціянства стала б рэлігіяй блізкай і роднай кітайцам» [2, с. 6].

Цікавыя звесткі падае пісьменнік пра стан хрысціянскіх цэркваў у Манчжурыі. У Харбіне, што налічваў у міжваенны перыяд 750 тысяч жыхароў, было багата эмігрантаў: рускіх, беларусаў, украінцаў, палякаў і інш. Яны і засноўвалі свае храмы. Так паўсталі тры касцёлы і каля трыццаці цэркваў. З болем расказвае Язэп Германовіч пра расправу над хрысціянскімі святарамі пасля таго, як Манчжурыя трапіла пад уплыў Савецкага Саюза. Прычыну ўсіх тых жахаў пісьменнік тлумачыць адназначна: камуністы «адкінулі Хрыста». Чалавечае жыццё ў выніку страціла значэнне найвялікшай каштоўнасці.

Што да грэка-каталіцкай царквы, то ў Манчжурыі яна пачала дзейнічаць з 1923 года. Першым святаром, які прыняў усходні абрад, стаў Канстанцін Каронін. Цікавыя аповеды пра кіраўнікоў грэка-каталіцкай місіі Фабіяна Абрантовіча і Андрэя Цікоту шмат дадаюць да партрэтаў гэтых выбітных беларускіх рэлігійных дзеячаў. Такім чынам, Язэп Германовіч стаў першым даследчыкам гісторыі грэка-каталіцкай царквы ў Кітаі.

Напрыканцы прадмовы аўтар згадвае словы айца Андрэя, якія сталі трагічным прароцтвам: «Місія не дасьць плёну, пакуль не будзе паліта крывёй працаўнікоў» [2, с. 15]. Новымі бязбожнымі ўладамі было знішчанае ўсё, што стваралася дзеля людзей, дзеля дзяцей-сірот. Матыў надзеі, грунтам чаму шчырая вера, гучыць у канцы прадмовы: «Але маем у Богу надзею, што прыйдуць лепшыя часы і прыйдуць новыя працаўнікі, якія на гэтым грунце ўзгадуюць ураджайны плён. Матка Боская, якой апека вельмі адчувалася ў нашай працы і ў нашым няшчасці, паможа ў адраджэньні гэтай сьвятой справы. Божа, памажы!» [2, с. 15].

Успаміны Язэпа Германовіча складаюцца з трох частак згодна з храналогіяй падзеяў. У сваю чаргу, часткі падзелены на невялікія раздзелы, звязаныя паміж сабой. Адначасна яны з'яўляюцца самастойнымі мастацкімі тврамі, апавяданнямі. Многія маюць эпіграфы, большасць з якіх - беларускія прыказкі, у аснове іх - зварот да Бога. Так, першая частка «Харбін - Чыта (турма)» адкрываецца раздзелам «Перад калядамі», эпіграфам да якога вядомая прыказка-просьба, у якой беларускі люд надзвычай паэтычна выказаў сваё самае запаветнае жаданне: «Дай, Божа, каб усё было гожа, / А што ня гожа - ня дай, Божа!» [2, с. 19].

Адзін з многіх пакутных шляхоў-этапаў Вінцук Адважны называе сваёй малой, але памятнай «Крыжовай дарогай», дзе вытрываць яму, хвораму, стомленаму, з невялікім, але ў дарозе вельмі цяжкім «скарбам» у абедзвюх руках, а яшчэ і павадыру сляпога капрызлівага чалавека, дапамагла толькі шчырая малітва, тая незвычайная энергія, што моцнай хваляй шторазу ўлівалася ў ягонае змарнелае, гатовае ўпасці цела. Да ўсяго яшчэ - прабітая нага, бо ў падэшве абутку выступаў цвік, што «ўеўся ў пяту». І ў гэткім стане нечалавечай пакуты ён здольны быў бачыць красу кароткага сібірскага лета: «Паветра раньняе, сьвежае, мяккае. Ні вецярку, ні хмарачкі… Неба сіняе, і паветра такое празрыстае, як у Італіі ці Манчжурыі… Сонца зьлівае на зямлю безгранічнае багацьце сьвятла і цяпла. І ўся прырода цягнецца да сонца, хоча ім насыціцца і нацешыцца, каб аддыхнуць ад лютай сібірскай зімы. І ўсё тут цьвіце разам: няма кветак веснавых і асеньніх - яны ўсе летнія, бо восень адразу зварыць адным раньнім марозам кажны жывы лісток. Дык каму жыцьцё дарагое, няхай сьпяшаецца цьвісьці, жыць і радавацца! А бедаваць і паміраць будзем, можа, калі пасьлей…» [2, с. 138].

Людміла Сінькова, даследуючы феномен смехавога ў творчасці Максіма Гарэцкага, доказна даводзіць, што класік даў «узоры нацыянальнага светабачання, светаадчування праз смехавую культуру» [3, с. 49]. Як і нашаніўскія класікі, што запачаткавалі традыцыю смехавога ў беларускай літаратуры ХХ стагоддзя, Вінцук Адважны паказвае, што на мяжы бездані чалавек здольны знайсці спосаб, каб пасмяяцца. Найперш з сябе. Тым самым ратуючыся. Чаравік вязня-этапніка напаўняецца крывёю, «а боль пранікае аж да сэрца. Здаецца, што пята самая малаважная частка ў нас, але яна мне такжа дарагая. І пята ёсць апошняй інстанцыяй, куды, як ведама, у вялікім страху "ўцякае душа". А як цьвек зрабіў дзіру, дык што будзе з душою? І ад пяты зьгінуў найбольшы герой у гісторыі, Ахільлес… Ой, гора маё!» [2, с. 140]. Яшчэ адзін герой-гумарыст у нашай літаратуры - жартаўлівы Германовіч. Працытаваны рэфрэн з знакамітага верша Багушэвіча «Гора» яшчэ раз пацвярджае, з якой кагорты герой Вінцука Адважнага.

І, безумоўна, самае вялікае адхланне, самую жыццядайную сілу душы чалавеку-верніку давала вера, шчырая малітва. На самым пачатку пакутнага шляху Вінцук Адважны вызначыў для сябе асноўную лінію паводзін, даверыўся Богу: «Ніадкуль ня бачым ратунку, як толькі ад Бога. І нашая малітва стаецца жывою, дзіцячай гутаркай і благаньнем да Бога, і яна ўлівае жыватворчы бальзам у нашыя сэрцы. Немагчыма зразумець, як пакрыўджаныя людзі трываюць бязь веры і малітвы?» [2, с. 28]. Зрэшты, пазней аўтар прыходзіць да высновы, што рэдка хто з вязняў не маліўся. Размова тут не йдзе пра крымінальнікаў, ад якіх несправядліва засуджаныя трывалі найгорш. Назіральны, уважлівы, ён зважае на розныя выявы веры ў розных вернікаў. Выснова ж, якую робіць, сведчыць пра далучанасць да самай высокай таямніцы веры: «Мусіць, найлепшая малітва была тых, хто маліўся за сваіх крыўдзіцеляў і ворагаў» [2, с. 100].

Герой увесь час звяртаецца да Маці Божай, да свайго нябеснага патрона святога Язэпа і гэта дае яму супакой і надзею. Часам з ім адбываюцца сапраўды дзівосныя рэчы, калі ніяк інакш, як толькі вышэйшым нябесным заступніцтвам можна вытлумачыць збаўленне ад смяротнае небяспекі, што падсцерагала неаднойчы.

Такі дзівосны знак нябеснае апекі атрымаў Язэп Германовіч, калі ў часе працы ў лесе нечакана для ўсіх споўнілася выказанае ім жаданне пахадзіць па лесе. Жаданне, споўніць якое было зусім немажліва, таму і чуліся ад іншых вязняў насміханні, здзеклівыя парады пачакаць усяго толькі 25 гадоў. І раптам - вялікае імкненне хоць на пэўны час пабыць вольным у вольным лесе збываецца па волі таго, хто ў гэтым часе ёсць носьбітам няволі - канвойнага. І гэта ўспрынята ўсімі як цуд, бо цудам і было. Шчаслівы, вязень-вернік робіць выснову: Бог «споўніць і маю сардэчную малітву ды дазволіць мне вольнаму бываць у вольным лесе і ў вольным свеце» [2, с. 221].

Застаецца яшчэ адно важнае пытанне, узнятае ў творы: чаму на долю гэтага чалавека выпала столькі пакутаў. Адказ, да якога прыходзіць Вінцук Адважны, уражвае глыбокай мудрасцю і адначасна прастатой: «Каб я разумеў чужое гора і спачуваў другім» [2, с. 133].

Лёс захаваў гэтага беларускага пісьменніка і дзеля таго, каб з'явілася яшчэ адно сведчанне пра нялюдскую сістэму, праз якую прайшлі многія нашы суайчыннікі.

Спіс крыніц і літаратуры

1. Трацяк, Я. «Тут ноты жыццём напісаны…» // Я. Трацяк. Германовіч, Я. Кітай - Сібір - Масква. - Менск-Санкт-Пецярбург: Неўскі прасьцяг, 2003. - С. 5 - 9.

2. Германовіч, Я. Кітай - Сібір - Масква (успаміны) / Я. Германовіч. - Мюнхен: Logos, 1962. - 294 с.

3. Сінькова, Л. Д. Смехавое як пазнака нацынальнага ў творах Максіма Гарэцкага / Л.Д. Сінькова // Беларускае літаратуразнаўства / гал. рэд. Л. Д. Сінькова. - Вып. 6. - Мінск: БДУ; Паркус плюс, 2008. - С. 47 - 51.

Петрушкевіч Ала Мікалаеўна - кандыдат філалагічных навук, дацэнт, Гродзенскі дзяржаўны універсітэт імя Янкі Купалы.

УДК 821. 162. 1 (092 Я.Ивашкевич)

Л.Н. Гарданова (Гродно)

СПЕЦИФИКА ПРОЯВЛЕНИЯ ХРИСТИАНСКОГО СОЗНАНИЯ В ТВОРЧЕСТВЕ ЯРОСЛАВА ИВАШКЕВИЧА (на материале лирической книги «Музыка вечера»)

Статья посвящена последней лирической книге польского писателя Я.Ивашкевича «Музыка вечера» («Muzyka wieczorem», 1980). Предметом исследования является специфика функционирования христианского сознания в творческом мышлении мастера. Мировоззренческий потенциал поэта формировался под воздействием многих факторов, доминантой которых выступают христианские идеалы. В то же время христианство воспринимается им как проявление гуманистических, общечеловеческих приоритетов и ценностей. Сборник «Музыка вечера» - яркое тому подтверждение. В нем в полной мере проявляет себя на разных уровнях христианское сознание Я.Ивашкевича - мировоззренческом, эстетическом, проблемно-тематическом, мотивном, образном, стилевом. Автор статьи в большей мере сосредоточил внимание на исследовании духовного мира лирического героя текста, который является alter ego поэта.

Проблема изучения мировоззренческого и эстетического потенциала творческой личности позволяет постигнуть сущность созданного ею художественного универсума. В настоящей публикации предпринята попытка исследования феномена польского писателя ХХ века Я.Ивашкевича (1894 - 1980) в аспекте характера функционирования христианского сознания в позднем творчестве мастера.

Творчество Я.Ивашкевича - одно из уникальных явлений в истории польской литературы и культуры. Талантливый прозаик, драматург, эссеист, тонкий знаток музыки, поистине универсальная личность, он на протяжении всей своей жизни серьезно занимался поэзией.

Рождение, духовное развитие, формирование молодого Я.Ивашкевича приходится на конец ХІХ - начало ХХ вв. - сложный и драматический этап «ломки эпох», когда человечество живет в предчувствии «заката Европы» (О.Шпенглер), «тупика истории» (Г.Флобер), «смерти Богов» (Ф.Ницше). Европа переживает состояние кризиса буржуазной цивилизации, кризиса идей европоцентризма; бурное развитие науки пошатнуло устои веры.

Я.Ивашкевич родился на Украине близ Киева, в польской семье, исповедовавшей католицизм. Именно семья, католическое воспитание станет истоком формирования и развития христианского сознания будущего писателя. Христианство станет важной, но вместе с тем не единственной основой его мировоззренческого и творческого потенциала. Следует обратить внимание на тот факт, что в сложный исторический период Я.Ивашкевич воспринимает христианство как духовную опору нации, способствующую ее единению и государственному возрождению. В то же время геокультурное пространство пограничья, на территории которого соседствовали разные народы и конфессии (украинцы, русские, поляки, евреи, татары), способствовало воспитанию у молодого Я.Ивашкевича культуры веры, деликатного отношения и уважения к другому человеку.

Необходимо отметить еще один важный момент - мировоззрение и мышление Я.Ивашкевича активно формируется под влиянием таких важных факторов, как традиции европейской философской мысли, европейской и мировой культуры, искусства. Именно эти факторы в синтезе с вышеуказанными сформировали устойчивую систему гуманистических, общечеловеческих приоритетов и ценностей, составляющих основу мировоззрения польского автора. Поэтому, на наш взгляд, творческое сознание Я.Ивашкевича следует рассматривать как сложный конгломерат принципов христианских нравственно-этических норм с элементами генетического архетипического кода (мифологического сознания). В то же время на разных этапах творчества писатель приобщается к многообразным культурным традициям - ренессансным, романтическим, модернистским, реалистическим. Однако, как видится, христианская мораль, вера как основа жизни являются духовной опорой Я.Ивашкевича-человека. Именно христианство представляет доминанту его мировоззренческого потенциала, формирует характер творческого сознания. Причем христианские ценности культивируются им как общечеловеческие. В этом плане литературное наследие писателя служит ярким иллюстративным материалом.

В целом идейно-эстетические искания Я.Ивашкевича сопряжены с поиском Красоты в многообразии ее проявлений. Идеалом поэта является жизнь, которая дарила бы человеку чувство радости бытия, органического единения с миром. Он видит свое призвание в том, чтобы раскрыть Красоту мира, способствовать внутренней гармонии личности посредством ее приобщения к общечеловеческим ценностям, найдя пути к их утверждению.

Заметим, семидесятые годы ХХ века для Я.Ивашкевича - период формирования «стиля поздней старости» (М.Валлис). На этом жизненном витке польский писатель по-прежнему плодотворен и разнообразен. Им созданы несколько лирических книг, проза, драматургия, кропотливо ведутся дневниковые записи. Он сохраняет привычный творческий ритм - много путешествует, живет напряженной духовной жизнью. Встреча с новыми людьми, странами, городами, произведениями искусства - как всегда, важный импульс для его литературной деятельности. Однако в произведениях писателя все более очевидной становится проявление состояния старости со всеми ее особенностями - физиологическими, социальными, философскими.

Физиология старости проявляется в потере человеком жизненного тонуса, в его специфическом душевном состоянии - метафизический страх (одиночества, смерти, обреченности), безысходность, отчаяние, погружение в мысли о смерти, раздражительность, неприспособленность к современности. Старость часто живет воспоминаниями детства и молодости, проявляя при этом сентиментальность, грусть, подавленность, порой депрессивность. Ход мыслей старика - философско-экзистенциальный, с максимальной сосредоточенностью на бренности существования, временности, уходе в вечность. Характерной приметой старости является постоянное желание оценивать достигнутое и совершенное, подводить определенные итоги.

Заметим, в полной мере постигнуть специфику мировоззренческого потенциала и творческого сознания Я.Ивашкевича помогает его позднее поэтическое творчество. Оно являет собой пронзительную исповедь сердца и души старого человека. Состояние души автора то в ярко выраженной, то в приглушенной форме передалось общей тональности, внутреннему содержанию, поэтике последних поэтических сборников - «Итальянский песенник», «Карта погоды», «Круглый год».

Лирическая книга «Музыка вечера» («Muzyka wieczorem», 1980) [1] занимает особое место в позднем наследии Я.Ивашкевича. В ней он остался верен философско-эстетическим исканиям прежних книг, предельно сконцентрирован на общечеловеческих вопросах, приоритетах и ценностях. Но именно «Музыка вечера» стала поистине лебединой песней поэта, его последним лирическим аккордом, своеобразным прощанием с жизнью. Заметим, она была отредактирована и издана уже после его смерти.

Название книги органично взаимосвязано с ее структурой, содержанием и глубоко символично. Как известно, Я. Ивашкевич был не только тонким знатоком и ценителем музыки, но и музыкантом-профессионалом. Он является автором известных исследований по истории музыки, его перу принадлежат книги о жизни и творчестве великих композиторов. Музыкальное начало ярко выражено в его литературном наследии. Польский поэт всегда воспринимал музыку как универсальное искусство, удивительно тонко и точно передающее все оттенки чувств, порывы души, состояние сердца.

Лирическая книга «Музыка вечера», сохраняя органическое внутреннее единство, состоит из двух циклов - «Музыка для струнного квартета» и «Музыка для оркестра». Предваряет сборник стихотворение «Урания», которое по своей функции представляет аналог прелюдии в музыкальном искусстве. Не скованая строгими рамками правил, прелюдия выражает общее настроение музыкального текста, подготавливая его восприятие. В ней как в части органического целого намечен комплекс тем, мотивов, образов, которые получат полное развитие в дальнейших фрагментах произведения. В этом плане «Урания» является ключом к постижению идейного содержания сборника. Созданное в форме молитвы стихотворение выражает мировоззренческое кредо поэта, специфику его сознания.

Адресат монолога - Урания, в греческой мифологии одна из девяти олимпийских муз, муза Астрономии. Именно так Я.Ивашкевич назвал одну из старых величественных сосен, окружавших его дом в Стависко в окрестностях Варшавы. Поэт очень любил эту сосну, упоминание о ней неоднократно представлено в его дневниковых записях. Причем обращение к образу дерева не является спонтанным или случайным фактом для польского писателя. Его творчество органично восходит к фольклорной, христианской традициям. Как известно, образ дерева - один из центральных элементов славянской мифологии. Славяне издавна стремились осмыслить и объяснить себя сквозь призму понятий «дерево», «сад». Согласно народным приметам, понятия «дом», «дерево», «человек», «Вселенная» - компоненты одной модели. «Дом» и «человек» составляют микрокосм; мировое дерево организует Вселенную, являясь макрокосмом и воплощая универсальную концепцию мира.

Заметим, по частотности употребления образ сосны превалирует в художественном сознании поэта. У древних народов он был символом жизненного долголетия и бессмертия, стойкости в преодолении неблагоприятных обстоятельств. Но вместе с тем он был знаком смерти - из сосновых дров готовили костры для сожжения умерших. В названном стихотворении Я.Ивашкевича образ Урании выполняет несколько функций согласно определениям, которыми наделяет его поэт - «сосна» (дерево, элемент земли), «сестра» (кровно близкая, символизирующая дом), «богиня» (жизни и смерти, указующая небо) и «муза» (одна из девяти покровительниц наук и искусств). Образ Урании, представленный в обрамлении дома и сада, - его эпицентр, важный компонент. Старая могучая сосна является олицетворением собственной судьбы, символом жизни и смерти, стражем Вечности - «дома, цветов, фруктов, пчел … и постепенно угасающих сердец». Образ Урании функционирует в качестве символа, который синтезирует мировоззренческие, философские понятия; они же, в свою очередь, посредством ассоциативности трансформируют авторскую мысль в точной поэтической картине. В финальных фрагментах текста исполнен пронзительности крик души лирического героя-старика, прощающегося с миром:

Урания, муза судного дня

Ты сваей незримого моста

Перекинутого из небытия

Стоишь меж подворьем и погостом

Неистовая, лиши меня рук

Но спаси, навеки меня упокой

Даруй свою крону, укутай в кору,

Чтоб и я стал Уранией, тленом, сосной.

(Перевод М.Гарданова)

Благодаря введению многофункционального образа дерева, а также топосов «сад» и «дом» в произведении выстраивается целостная картина мира. Вот ее основные параметры, составляющие систему ценностей лирического героя и универсальную модель мира - Дом, Земля, Сад, Небо, Искусство.

Лирическая книга «Музыка вечера» наполнена глубокими философскими раздумьями о жизни и смерти, мире и человеке, природе и Вселенной. Идеалом поэта всегда была жизнь, которая дарила бы человеку чувство радости бытия, органического единения с человечеством, природой, искусством, открывала Красоту Мира. Однако в последней книге Ивашкевич поэтизирует «вечернюю музыку» как финальный аккорд жизни, музыку конца, сменяющуюся ночью. При этом образ ночи символизирует смерть, мрак, уход в вечность, растворение в природе, «омытой музыкой». Структура книги не только содержательна, но и удивительно точно воспроизводит творческий замысел автора. Доверительный, искренний, полный тонкого лиризма монолог героя-старика, исполненный в элегийной тональности, составляет основу первой части - «Музыка для струнного квартета». Как известно, квартет ориентирован на численную ограниченность, камерность, интимность атмосферы. Музыкальные камерные жанры лаконичны и субъективны, их адресат - узкий круг духовно близких людей, которым можно доверить все самое сокровенное. При этом скрипка, воспринимаясь как символ души, является одним из главных музыкальных инструментов, обладая неограниченными техническими возможностями. «Скрипка души» лирического героя Ивашкевича, детализируя образы, передает все многообразие жизни - красок, чувств, настроений, состояний - от легких, зажигательных до суровых, задумчивых, трепетных, трагических. Если в первой части представлен духовный мир главного героя, то вторая - «Музыка для оркестра» (то есть симфоническая музыка) нацеливает на восприятие иного художественного материала по масштабам исполнения и аудитории слушателей. Музыка оркестра и, следовательно, поэзия второго раздела лирической книги выражает многообразие жизни, универсальность пространственно-временного континуума, представляя разработку более глобальных и концептуальных вопросов.

Лирический герой сборника - alter ego автора, старик, переживающий закат жизни и стоящий на пороге смерти. Причем Я.Ивашкевич постоянно апеллирует к понятиям «старый», «старость», «старик», тем самым особо заостряя внимание на его возрастной категории. Старый человек страдает синдромом одиночества, его переполняют чувства беспокойства, страха. Поэт часто выражает данное физическое и душевное состояние посредством определенной системы образов - одинокой собаки («Дворняга», «Покинутый»), старого лиса («Лис»), печального аиста («Аист в Ричиволе»), бедного пастуха, «растерявшего своих последних овечек» («Итог»). При этом автор использует приемы параллелизма, персонификации.

Лирический герой книги устремлен к духовному единству с Богом, к которому он часто обращается в поисках милосердия, сочувствия, духовной опоры. Сущность его нравственного идеала соответствует христианской триаде - Вера, Надежда, Любовь. Причем вера выступает как особое состояние духа, способ единения с Богом и человечеством. Надежда, которой живет лирический герой, олицетворяет идею спасения через загробное воздаяние, путь к которому - смирение и терпение. Вместе с тем любовь понимается им универсально, как выражение любви к Богу, человеку, человечеству.

Христианское творческое сознание Я.Ивашкевича в лирической книге «Музыка вечера» выражено посредством определенной мотивной структуры - мотивов смирения, покорности, прощания с жизнью, ухода, вечной жизни, милосердия, всепрощения.

Топос «сад», вписанный в годовой календарный цикл, является иллюстрацией определенных этапов жизни лирического героя. В художественной системе превалирует образ осеннего сада, являясь аналогом возраста героя и символизируя старость. Причем природа в лирической книге антропоморфна. Так, например, состояние осеннего увядающего сада ассоциируется с физическим состоянием старого человека в стихотворениях «Упрямые вихри», «Дворняга из Розмысхольма», «Вещи» и др. Соответственно выстраиваются образный и ассоциативный ряды - «старый сад», «одинокий сад», «голый сад», «заброшенный сад», «потрепанная ветром акация», «черная сирень» и т.д.

Смерть осеннего сада символизирует душевную драму лирического героя, неизбежность конца. Подчеркивая трагизм финала жизни, автор намеренно ограничивает цветовую палитру, вводя приглушенные серые, темные тона. Черный цвет употреблен в значении мрака, хаоса, смерти. Цветовая гамма при этом выполняет конструктивную роль, являясь смыслообразующим и стилеобразующим фактором. Заметим, сопутствующие состоянию старости мотивы одиночества, безысходности, неудобства, являясь сквозными, сопряжены в поэтической книге с особым душевным состоянием лирического героя - внутренним дискомфортом, страхом смерти. Показательно в этом плане стихотворение «Неудобство», в первом фрагменте которого Я.Ивашкевич представил нарастающее состояние физического недомогания, страдания, которое испытывает лирический герой, на первый взгляд, по банальной причине непогоды: «Неприятная погода, ненормальный этот ветер, // Несуразна эта шапка, слишком коротко кашне, // Не подогнана жилетка, туфель жмет невыносимо, // Словно латами стальными, грудь сдавил проклятый плащ…». Однако во втором фрагменте мотив неудобства, раздражительности трансформируется в мотив неустроенности жизни, одиночества, обреченности и смерти, получая свое логическое завершение: «Неустроенная жизнь, опустевшее жилище, // Что за странная карета и нелепо ржущий конь? // Неуютно это место, неприглядно это ложе, // О, какой же неудобный, тесный и холодный гроб».

Заметим, в лирической книге «Музыка вечера» важное место отводится топосу «дом»; он многообразен по семантике и специфике функционирования. Впервые представленный в «Урании», топос «дом» является сквозным в художественной системе сборника. Причем семантика топоса расширяется от конкретного пространства дома в Стависко, который стал в конце жизни для старого поэта последним прибежищем, центром его мира, священным местом, до образной универсалии. Топос «дом» представлен как неизбежный атрибут старости, в котором лирический герой находит защиту и по отношению к которому испытывает самые противоречивые чувства от теплоты и нежности («К сестре»), спокойствия и радости («Молодость») до страха и раздражительности («Неудобство»). Он укрывается в нем от непогоды («Упрямые вихри»), пространство дома подчеркивает его отверженность и обреченность («Вещи»), прерванность связи с миром, ограниченность возможностей («Покинутый»). В творческом сознании автора «Музыки вечера» образ дома ассоциируется с христианскими идеалами и ценностями - миром детства, семьи и последним приютом после смерти в вечности.

В «Музыке вечера» мотив молодости функционирует посредством своеобразного образного ряда. Во-первых, Я.Ивашкевич вводит в структуру лирической книги образы дорогих ему людей - великих мастеров прошлого, способствовавших формированию его личности. Среди них А.Ахматова («Молодость»), Л.Стафф («В сотую годовщину смерти Л.Стаффа), Л.Бетховен («Аппассионата»). Во-вторых, в книге размещены авторские переводы любимых текстов А.Ахматовой («Поэт»), С.Георге («Мертвый город», «К современникам»). К тому же лирическая книга насыщена многочисленными реминисценциями из произведений В.Шекспира, Л.Бетховена, С.Рахманинова и др.

В лирической книге выстраивается определенная система оппозиций: молодость - старость, миг - вечность, жизнь - смерть, радость - печаль, встреча - разлука и т. д. Благодаря специфике механизма памяти, вызванного определенными раздражителями (запах, вкус, цвет, звук) хронотоп текста приобретает подвижность, он способен расширяться и сжиматься, пульсировать и замирать. Так появляются пространства детства и юности - сады Кальника, Тимошовки в стихотворениях «Концерт Рахманинова знойным летом», «К сестре», «В сотую годовщину смерти Л.Стаффа». Дополняют воспоминания образы близких, друзей, помещенных в пространство парков молодости. Уголок природы в Стависко - последнее пространство, в котором лирический герой обретает покой перед уходом в вечность («К правнучке», «Цветение акации в заброшенном саду»).

В «Музыке вечера» автор предельно сосредоточен на экзистенциальной проблематике. При этом, размышляя о смерти, прося защиты у бога (многие фрагменты написаны в форме молитвы), прощаясь с жизнью, лирический герой переживает разные состояния - от страха и боли до мудрого спокойствия. Он смиряется с вечными законами природы, изменить которые человек не в состоянии. Поэтому в конце жизни лирический герой принимает их спокойно, без сопротивления. В стихотворении «Зной» по отношению к смерти писатель сохраняет позицию стоика, рассматривая ее как естественный и неизбежный уход в вечность. А в последнем стихотворении, замыкающем первый цикл, в «Прощальной песенке странствующего подмастерья» он с мудрым спокойствием принимает свой уход из жизни. Древесные, флористические, орнитологические образы текста, с одной стороны, ассоциируются с райским состоянием жизни, являются символом души; с другой - с идеей временности и хрупкости бытия, обозначают связь двух миров в Вечности:

Цветы голубые, заря уходящая, вам сердечный поклон,

Бывай, цветущая роза, всех благ тебе, птах на меже,

Доброй ночи, вечерняя тишь, сохранившая один тон,

Доброй ночи горячему телу и холодной душе.

Прощайте, сон и любовь, облако, светлое ликом,

Прощай, ночное томление, а также утро бодрящее,

Мир целому свету, не поминайте лихом,

Дворняга любимая, тополь высокий и Ты, на крыльце стоящая.

(Перевод М.Гарданова)

В стихотворении «К правнучке» неизбежности смерти лирический герой противопоставляет вечность жизни, общечеловеческие приоритеты и ценности, представленные формулой «Красота мира». Строки, обращенные к правнучке Людвиге, - яркое тому подтверждение: «Мир будет прекрасен всегда. Даже если б я умер…».

Таким образом, последняя лирическая книга Я.Ивашкевича «Музыка вечера» в полной мере выражает специфику его мировоззрения, творческого сознания, сформированных различными факторами и традициями. В то же время доминантой, моделирующей духовный мир, поступки и действия автора и его лирического героя, выступают христианские идеалы и ценности. Христианское творческое сознание воплощено в художественном универсуме текста в картине мирозданья, в духовном потенциале лирического героя-старика, которому вера помогает преодолеть страх, беспокойство, одиночество и обрести силу духа, прийти к состоянию внутренней гармонии. Приверженность автора к доктрине христианства воплощена в проблемно-тематическом уровне, а также мотивной структуре текста. Последняя лирическая книга как важный этап творческой судьбы Я.Ивашкевича позволяет в полной мере составить представление о характере его открытий и достижений, традиций и новаций.

Список источников и литературы

1. Iwaszkiewicz, J. Muzyka wieczorem / J.Iwaszkiewicz. - Warszawa, 1980.

Гарданова Людмила Николаевна - старший преподаватель кафедры русской и зарубежной литературы, Гродненский государственный университет имени Янки Купалы. Сфера научных интересов - полонистика. Объект исследования - поэтическое наследие Я.Ивашкевича в контексте развития польской литературы ХХ века, а также вопросы компаративистики.

УДК 821.161.3

С.М. Тарасава (Гродна)

МАЛІТВА ЯК ПАЭТЫЧНЫ ЖАНР У ТВОРЧАСЦІ СУЧАСНЫХ БЕЛАРУСКІХ ПІСЬМЕННІКАЎ

В статье рассматривается жанр христианской молитвы в поэтическом творчестве белорусских писателей. Подчеркивается личная направленность белорусских авторов на постижение сути христианского учения. Жанр молитвы представлен как форма выражения мироощущения. Молитва представляется как попытка ответа на извечные философские вопросы.

У хрысціянстве паняцце «малітва» адносна вызначанае. Так, у кнізе Мітрапаліта Сурожскага Антонія «Школа малітвы» ўказваецца: «…малітва з'яўляецца і дзейнасцю, і станам, а таксама асобымі ўзаемаадносінамі з Богам і асобымі адносінамі са светам» [5, с.183]. Малітву як паэтычны жанр можна назваць паняццем, яшчэ недастаткова вывучаным, нягледзячы на даўнюю гісторыю яе бытавання ў літаратуры. Назіранні сведчаць, літаратуразнаўчыя слоўнікі савецкага часу абыходзілі ўвагай жанр малітвы. Мала разглядалася праяўленне гэтага жанру і ў творчасці вядомых пісьменнікаў. І толькі ў «Паэтычным слоўніку» (2004 г.) В.Рагойшы падаецца наступнае азначэнне: «Малітва - верш звычайна грамадзянскага зместу, напісаны ў форме звароту да Бога ці іншых надпрыродных сіл; тым самым нагадвае чыста літургічны жанр - малітву…» [7, с. 475].

У той жа час з'яўляецца відавочным факт, што малітва як паэтычны жанр займае сталае месца ў творчасці сучасных паэтаў. Падзеі канца ХХ стагоддзя далі штуршок для пашырэння рэлігійнай думкі ў літаратуры. Да хрысціянскай тэматыкі, высокадухоўнай паэзіі звяртаюцца творцы розных узростаў і мастацкіх напрамкаў. Пошук вечных ісцін, адказаў на складаныя пытанні быцця штурхаюць аўтараў да адмысловага выяўлення сваіх думак, разваг, пачуццяў. У значнай ступені для такога змястоўнага напаўнення аказваецца прыдатны жанр малітвы, якая актыўна ўздзейнічае на ўнутраны свет чалавека, стварае адметную сітуацыю, у якой асоба ўключаецца ў духоўнае суперажыванне і настройваецца на размову з Богам. Магчыма з гэтай прычыны малітва ўвайшла ў паэзію Р.Барадуліна, В.Аксак, Ул.Ліпскага, Д.Бічэль і інш. аўтараў.

Сапраўдная малітва не церпіць няшчырасці, з ёй не ўжываецца штучны пафас і павярхоўнае пачуццё. Малітва паэтычная таксама вымагае засяроджанасці, праз малітоўнае слова аўтар імкнецца пераўтварыць свой душэўны стан, выказаць шчырую веру ў тыя сілы, што валодаюць сапраўдным разуменнем сутнасці чалавечага існавання. Малітоўная паэзія выяўляе не толькі асобу самаго аўтара, але і абвостранае адчуванне ім сацыяльных, маральных і этычных праблем быцця грамадства і беларускай нацыі. Мітрапаліт Антоній трапна зазначыў, што «малітва нараджаецца з двух вытокаў: ці гэта наша захопленае здзіўленне перад Богам і справамі Божымі: нашым блізкім і акаляючым нас светам, нягледзячы на яго цені; ці гэта пачуццё трагічнасці - нашай і, асабліва, чужой» [5, с.6]. Аналізуючы вершы сучасных аўтараў, можна адказаць на пытанне, якія падзеі ці з'явы становяцца прычынай звароту да Бога.

Падставай для малітвы можа быць пошук адказу на філасофскія пытанні аб прызначэнні чалавека, пра яго месца ў сусвеце і грамадстве, пра спрадвечнае процістаянне дабра і зла: «Навучы палюбіць дабро, навучы зненавідзець зло…» [4, с. 193]; «Пашлі мне выпрабаванне; каб пазнаў сябе, каб зразумеў пакутнікаў, - гэта і будзе маім выратаваннем» [4, с. 200] (У.Ліпскі). Такія вершы кранаюць сваёй спавядальнай адкрытасцю, роздумнасцю, рэфлексійнасцю.

Падставай для малітвы ў сучасных паэтаў стала набалелае для беларусаў пытанне - захаванне нацыянальнай адметнасці. У такіх вершах-малітвах выключна перадаецца глыбіня патрыятычнага пачуцця лірычнага героя ці самога аўтара, заклапочаных не толькі сённяшнім станам жыцця краіны і народа, але і яго будучым. Як правіла, такія творы вылучаюцца адметным інтанацыйным малюнкам: напачатку - урачыстая сцішанасць, што настройвае на размову з Богам, затым - скруха з-за невырашальных супярэчнасцей быцця, неадпаведнасці паміж абсалютным дабром Бога і недасканаласцю, несправядлівасцю, што існуюць у рэальнасці, гучыць у вершах і ўстрывожанасць за далейшы лёс народа і глыбокая вера, што малітва будзе пачута: «Божа, пашлі Беларусі// Ласку з Тваімі вачамі,// Сэрца суцеш у скрусе,// Злітуйся над крывічамі» [1, с. 191] («Маленне за Беларусь» Р.Барадуліна);

божа праведны

божа высокі

божа літасцівы

збаві род наш

ад немачы

страшней за батыя

страшней за чуму

збаві нас грэшных

збаві нас бедных

ад самавыраджэння

самазабыцця

амінь [6, с. 139] («Малітва на бяросце, знойдзеная раскопках кургана» М.Рудкоўскага).

Асобна можна вылучыць у рэчышчы патрыятычнага верша-малітвы творы, дзе згадваюцца тыя асобы, што самі некалі вызначыліся высокадухоўнымі справамі і залічаны да святых. Прызнанымі аўтарытэтамі для беларусаў з'яўляюцца Кірыла Тураўскі, Ефрасіння Полацкая, зварот да якіх падкрэслівае непахісную веру ў іх заступніцтва за зямлю, дзе яны нарадзіліся. Прыкладам можа быць верш М.Башлакова «Маленне Кірылы Тураўскага»:

О, Божа,

Злітуйся над імі,

Вярні ім памяць і любоў, вярні ім мову,

Каб нямымі

Не йшлі на споведзь… [6, с. 187].

Выразна бачыцца, што самі аўтары глыбока цэняць духоўны подзвіг вядомых асоб, робяць напамін аб ім іншым, згадваюць яго як узор для новых пакаленняў беларусаў.

Падставай для малітвы часам становіцца разуменне беларускімі пісьменнікамі пагрозы і наступстваў такіх злавесных падзей як войны, таталітарны рэжым, знішчэнне прыроды. Абароны ад іх, як правіла, паэты шукаюць у Бога, прыклад таму вершы М.Шэлехава, С.Грахоўскага.

Адметны ўзор вершаванай малітвы падае Ул.Сіўко, стварыўшы сваеасаблівы цыкл «Молімся па-беларуску», у які ўвайшлі такія малітвы, як «Пасля сну раніцай», «На сон вечарам», «Перад ядой» і нават «Перад урокамі», «Пасля ўрокаў». На першы погляд, гэта малітвы штодзённага ўжытку, пра дробязнае, побытавае, але і гэтыя творы ўказваюць, якой важнай з'яўляецца для нас Боская прысутнасць нават у звыклых жыццёвых справах. Названыя творы спраўджваюць сцвярджэнне Мітрапаліта Сурожскага Антонія, што «значэнне малітвы складаецца ў тым, каб раскрываць і сцвярджаць самім жыццём той факт, што ўсё мае меру вечнасці і ўсё мае вымярэнне бязмернасці» [5, с. 5].

Згаданыя ўзоры вершаванай малітвы дазваляюць канстатаваць, што і ў фармальных адносінах яны ў значнай ступені блізкія да кананічнага жанру: арыентуюцца на яго структуру, выяўляюць ў сваім складзе многія з элементаў царкоўнай малітвы.

У беларускіх паэтаў вершы-малітвы часта маюць адпаведны загаловак (як і многія з кананічных малітваў), які ўказвае не проста на жанравы бок твора, але і на іншыя, больш складаныя сувязі паміж аўтарам і адрасатам.

Можна вылучыць такія разнавіднасці: малітва ад канкрэтнай асобы («Малітва наіўноты» Д.Бічэль); малітва, што ўказвае на адрасата прашэння («Да Маці Божай Чанстахоўскай» Р.Барадуліна); малітва, што называе асобу ці з'яву, за якія накіроўваецца да Бога просьба («Маленне за Беларусь» Р.Барадуліна); малітва перад ці пасля здзейсненай працы («Перад урокамі» Ул.Сіўко), малітва дзеля нейкай мэты («Малітва аб хуткай беатыфікацыі» Д.Бічэль).

Многія з вершаў беларускіх паэтаў захоўваюць першасны элемент малітвы - анаклезу, што ўказвае на вышэйшую асобу і служыць непасрэдным зваротам да яе. У творах выяўляецца дастатковая разнастайнасць і самой формы звароту, і тых, да каго звяртаецца аўтар: « Божа вялікі і праведны!», «Божа!», «Ойча!», «Нябесны Айцец!», «Усцяшыцель!», «Уладар нябесны!» (Ул.Ліпскі). Для вершаў гэтага паэта ўвогуле характэрна захаванне анаклезы як абавязковага элемента верша-малітвы.

«О любасны Хрыстос!», «Маці Божая з Чанстахова!», «Ойча Святы, Недасяжны, Адзіны!» (Р.Барадулін). Характэрны для паэта акцэнт на красамоўныя эпітэты да вышэйшай асобы.

У той жа час нярэдкія і вершы, у якіх няма названага элемента, але іншымі сваімі рысамі яны выразна зарыентаваны на кананічны жанр.

Так зрэдку выяўляецца ў творах такі важны элемент малітвы як анаклеза - успамін аб справах Божых, здзейсненых у імя выратавання чалавецтва. Але ў вершах Ул. Ліпскага ёсць узоры захавання і гэтага элементу:

…На крыжы Ты выцерпеў

гнеў людзей, гнеў д'ябла.

І ўсё дзеля таго, каб мы жылі [4, с. 201].

Важнай часткай малітвы з'яўляецца непасрэдная просьба, звернутая да вышэйшых сіл. Яна мае досыць стандартныя ўзоры выяўлення, часцей за ўсё выражаныя формамі дзеяслова, тыпу "прашу", "дай". Менавіта гэты элемент найбольш збліжае ў фармальным плане кананічную малітву і паэтычную. Адрозненне можа быць толькі ў змястоўным яе напаўненні:

«Навучы палюбіць дабро…» [4, с. 193] ;

«Пачуй малітву маю… » [4, с. 196];

«Дай, Божа, нам веру ў добрыя справы…» [4, с. 196] ;

«прашу ў Цябе даравання… » [2, с. 7] ;

«абарані ад духовай галечы…» [2, с. 35 ];

« Злітуйся на імі… » [6, с. 186];

«Нас мілатою Сваёй наталі…» [ 1, с. 176] і інш.

Прызвычаены паэты і да ўжывання такога элемента малітвы як акламацыя - заключныя словы, што дазваляюць выказаць услаўленне Бога ці пацвердзіць нейкае яго дзеянне. У малітвах гэта, як правіла, такія формы: алілуя, амін, асанна. У паэтычных творах найчасцей ужываецца варыянт «амін»: «Хай так будзе ўжо сёння. Амін.» [4, с. 222] ( Ул.Ліпскі); «хвала Айцу і Сыну і Духу Святому // аман» [2, с. 24] (Д.Бічэль). У то жа час Р.Барадулін выключае гэты элемент са сваіх малітоўных вершаў.

Пры відавочнай арыентацыі на кананічны жанр беларускія паэты ў належнай ступені творча развіваюць іх, дапаўняюць сваімі, адпаведнымі іх індывідуальнаму стылю адзнакамі. Часта паэтычная малітва будуецца як лірычны маналог, у якім прысутнічае глыбокая рэфлексія, засяроджанасць на пошуку гармоніі, душэўнага спакою і магчымасці творчага спасціжэння і пераўтварэння свету.

У вершы-малітве назіраецца адметнае аўтарскае выкарыстанне паэтычных вобразных сродкаў. Напрыклад, у «Малітве ніўноты» Д.Бічэль часта выкарыстоўвае памяншальна-ласкальныя формы слоў для стварэння адпаведнага «дзяцінага» фону:

не абмінай нашу хатку

прынясі майму татачку працы

ці на сподачку тым як святому ягнятку

ці ў якім перплеценым гарцы [2, с. 9].

Р.Барадулін дапускае ў сваіх вершах-малітвах характэрныя для яго паэтычнага стылю наватворы:

Ойча,

Твайго беспачатку Айчына

Днее сузор'евым каласком.

Думаць дазволь пра Цябе аблачынна,

Ў цемры зацепліцца хоць вугальком [1, с. 177].

Аўтарскае слова ў паэтычнай малітве часта ўступае ў глыбокае судакрананне са Словам Святых кніг:

Блажэнны Аўгусцін сказаў:

«Калі не паверыце - не зразумееце».

Дык зразумей, душа мая:

Дзеці -Божыя пасланнікі на зямлі… [4, с. 216];

У імя Айца,

і Сына,

і Святога Духа,

Цяпер і на заўтрашні дзень

і на ўвесь свой век, прашу маё Сэрца…[4, с. 234].

У паэзіі Дануты Бічэль ёсць адметны цыкл вершаў «Ойча наш…», дзе кожны радок шырокавядомай малітвы задае свой матыў ці тэму для роздуму, у якім пераплятаецца зямное і духоўнае, асабістае і ўсіхняе:

Прыйдзі валадарства Тваё,

як жыццё затухае маё…

на Тваёй, сагрэтай Тваім валадарствам зямлі,

у валадарстве Тваім сабой агарні… [3, с. 15].

Малітва нібы асвячае памкненне паэткі гарманізаваць і свет ў сабе асабіста, і свет навакольны. Паэтычная думка дакладна перклікаецца з ацэнкай Гасподняй малітвы Мітрапалітам Антоніем: «У нейкім сэнсе гэта не толькі малітва, але і шлях жыцця, выкладзены ў форме малітвы: гэта вобраз паступовага ўзыходжання душы ад рабства да свабоды» [5, с. 20].

Такім чынам, можна сцвярджаць, што малітва цалкам сцвердзіла сябе як адметны паэтычны жанр у сучаснай беларускай паэзіі. Таму спрыяў набыты мастацкі вопыт папярэдніх творцаў і ў значнай меры асабістая скіраванасць сучасных аўтараў да спасціжэння сутнасці хрысціянскага вучэння. У значнай меры ўзорам для іх выступае кананічная малітва. Сучасныя творцы не проста ствараюць падабенства царкоўна-літургічнаму жанру, а выяўляюць у паэтычнай малітве своеасаблівы стан свядомасці, што скіраваны на адносіны з Богам. Такая аўтарская ўстаноўка дазваляе творча спалучаць элементы кананічнай малітвы і ўласны мастацкі пошук. У вершах сучасных паэтаў мы можам бачыць узор цэльнага рэлігійнага ўспрыняцця, увасобленага ў форме паэтычнай малітвы.

Спіс крыніц і літаратуры

1. Барадулін, Р. Ксты / Рыгор Барадулін. - 2-е выд. дапоўн. - Мінск, 2006. - 528 с.

2. Бічэль, Д. На белых аблоках сноў: Вершы / Данута Бічэль. - Мінск, 2002. - 76 с.

3. Бічэль, Д.Я. Ойча наш…: цыкл вершаў / Данута Бічэль. - Мінск, 2008. - 32 с.

4. Ліпскі, Ул. Жыві сёння / Ул. Ліпскі. - Мінск, 2004. - 384 с.

5. Митрополит Сурожский Антоний. Школа молитвы / Митрополит Сурожский Антоний. - Клин, 2004. - 494с.

6. Насустрач Духу: Анталогія беларускай хрысціянскай паэзіі / уклад. і прадм. І.А.Чароты. - Мінск, 2001. - 238 с.

7. Рагойша, В. П. Паэтычны слоўнік / В.П.Рагойша. - 3-е выд., дапрац і дапоўн. − Мінск, 2004. - 576 с.

Тарасава Святлана Мікалаеўна - старшы выкладчык, Гродзенскі дзяржаўны універсітэт імя Янкі Купалы.

 

Top