Папярэдняя старонка: Очерки истории половой морали

Глава 7 


Аўтар: Сосновский А. В.,
Дадана: 21-01-2012,
Крыніца: Очерки истории половой морали, Москва, 1992.



Стрекот аэропланов! Беги

автомобилей!

Ветропросвист экспрессов!

Крылолет буэров!

Кто-то здесь зацелован!

Там кого-то побили!

Ананасы в шампанском -

это пульс вечеров!

И. Северянин

Век пара. Дуализм чувственных и духовных начал. Викторианство. Брак и любовь. Разводы. Внебрачные дети. Семья буржуа. Парижская богема. Развлечения. Полусвет. «Врожденная проститутка» Ч. Ломброзо. Моральная статистика. Бизнес на проституции. Кадры проституции. Малолетние жертвы. Гомосексуализм. Развращение детей. «Godemiché» («наслаждайся мной»). Насилие и жестокость. Мазохизм. Брачные объявления. Альтернативы официальному браку. Женщины в борьбе за свои права. Сексуальные реформаторы. Поиски выхода.

Конец XVIII столетия ознаменовался событием, сыгравшим революционную роль в переходе к капиталистичес­ кому хозяйствованию: англичанин Джеймс Уатт в 1774- 1784 гг. создал универсальный тепловой двигатель - паровую машину, которая радикально изменила характер производства. XIX в. стал веком электричества, изобретений и открытий, составивших основу дальнейшей экономической мощи. Научные достижения вызвали бурный рост фабрик и заводов, отразились на всем образе жизни. Новые производства требовали множества рабочих рук, охотно эксплуатировали сравнительно дешевый женский труд. В 1768 г. в Англии была построена первая хлопчатобумажная фабрика, а к 1788 г. в Англии и Шотландии их было уже 142. Только в прядильных цехах рядом с 26 000 мужчин там работало 31 000 женщин, причем в ткацких, набивных и других отделениях фабрик их трудилось почти вдвое больше. В Германии в 1882 г. 24,02% всего женского населения было занято на производстве, в 1895 г. - 24,96%, в 1907 г. - 30,37%. Дешевизна женской рабочей силы, лучшая психологическая приспособляемость к условиям монотонного изнурительного труда, социальная незащищенность женщин способствовали стабильному спросу. Число женщин, работающих у станка, из года в год росло, а в некоторые критические периоды, например во время первой мировой войны, резко возрастало, существенно изменяя соотношение полов на рынке. Разумеется, профессиональная занятость женщины сказывалась на характере межполового общения и самом институте брака. Последствия были весьма противоречивы: с одной стороны, материальная самостоятельность, значительно большая независимость и свобода поведения, а с другой - дезорганизация семейного уклада. Женщина-пролетарка вынуждена была оставить воспитание детей на произвол судьбы, ее времени и сил не хватало на создание домашнего очага, заботу о муже и быте. Работа на производстве и выполнение традиционных функций жены вступили в обостренный конфликт. Отсюда возникло много серьезных социальных проблем: рост разводов, уменьшение деторождаемости, внебрачные связи, увеличение заболеваемости.

В этом контексте особенно проявился вечный дуализм чувственных и духовных начал человека. Отчаянные попытки преодолеть собственную плоть, освободиться от унизительного диктата пола предпринимались неоднократно. Сладострастье, «бес чувственности» болезненно и неотрывно владели умами выдающихся личностей XIX в. «Я знаю, - отмечал великий писатель и философ Л. Толстой, - как оно заменяет собой, уничтожает на время все, чем живут сердце и разум». Нравственная проповедь толстовства «Только с женщиной может мужчина потерять целомудрие, только с ней может он сохранить его» фактически подтверждала признание недостижимости идеала. О. Вейнингер в работе «Пол и характер» с маниакальной яростью обрушивается на общепринятую мораль, объявляет оплодотворение и деторождение гнусностью, утверждает, что «совокупление противоречит во всяком случае идее человечества». «В области опыта нет ни мужчины, ни женщины... - продолжает он. - Преодоление - вот к чему следует стремиться. Так как всякая женственность есть безнравственность, то женщина должна перестать быть женщиной и сделаться мужчиной». Советскому читателю идеи О. Вейнингера практически неизвестны, а некогда они владели умонастроениями целых поколений [1]. Недаром его современник, шведский драматург Август Стриндберг, считал, что в книге О. Вейнингера «разрешен самый трудный из всех вопросов».

Пока мыслители тщетно ломали копья, обыватели выработали удобную «карманную» мораль, которая называлась по имени Виктории - последней королевы Ганноверской династии, правившей в Англии с 1837 по 1901 г. Викторианство стало символом самодовольного, чопорного ханжества, почти на целое столетие определившего моральный облик буржуа. Ограниченный, мещанский взгляд на половую любовь превратился в официальную доктрину. Наиболее ярко он воплотился в так называемом кодексе двойной морали - негласно узаконенных правилах сексуального поведения для мужчин и женщин. Общество, безусловно, осуждало любые чувственные проявления, не связанные с деторождением. Вместе с тем оно сквозь пальцы смотрело на многочисленные нарушения морали мужчиной, жестоко карая за те же самые проступки женщин. Если мужчине прощались супружеские измены и связи на стороне, то женщина не имела права потерять голову даже от ласк собственного мужа. Установка викторианства «Ladies don't move» («благородные дамы не шевелятся») предписывала жене отдаваться пассивно, сохраняя полную заторможенность и симулируя отсутствие оргазма. Духом викторианства была проникнута вся общественная жизнь того времени, сохранившая для потомков немало забавных курьезов. Неприличным считалось, например, упоминать в светской беседе отдельные части тела: невинное замечание типа «я ушиб колено» звучало в гостиной как верх непристойности. Посещая врача, дама показывала, где у нее болит, не на собственном теле, а на специальном манекене. В читальнях книги для мужчин и женщин размещались на разных полках. Примеры такого рода часто встречались и до и после викторианства. Когда в 1924 г. в Японии была выставлена скульптура О. Родена «Поцелуй», то зрители могли ею любоваться лишь поодиночке, заходя на несколько минут в отгороженный бамбуковым занавесом уголок экспозиции. Двойная мораль, конечно, не была откровением одной только викторианской эпохи, но именно в этот период она переживала свой расцвет.

Еще памятны были времена, когда по улицам шотландских деревушек ходил человек и провозглашал: «Не угодно ли повенчаться?» точно так, как зазывают публику в балаган. Но и при свете электричества отношения супругов продолжали отбрасывать самые невероятные тени: в одном из английских журналов от 20 декабря 1884 г. сообщается более чем о двадцати случаях заключения брака «по покупке» жены. Поиздержавшиеся мужья или отцы несчастных женщин продавали их по цене одного пенни и угощения обедом до 25 гиней и полупинты пива. Проданная таким образом невеста становилась затем законной супругой, если покупатель совершал обряд церковного венчания. Брак сплошь и рядом устраивался как коммерческая сделка. Прочность, длительность и эффективность этой сделки не могли зависеть от таких ненадежных факторов, как личные склонности, симпатии, антипатии и т. п. Серьезное дело требовало основательного фундамента в виде соблюдения пожизненного единобрачия. При таком подходе понятия «любовь» и «брак» просто-напросто противоречили друг другу. Д. Байрон в «Дон-Жуане» проницательно указывает:

Вот грустный факт, что служит верным знаком

Порочности и слабости людей:

Не в состояньи страсть ужиться с браком,

Хоть он идти бы должен рядом с ней;

Безнравственность весь мир одела мраком;

Любовь, как только с нею Гименей,

Теряет вкус, лишаясь аромата:

Так кислый уксус был вином когда-то!

Не было более верного средства покончить с любовью, чем превратить ее в обязанность. Поэтому в либеральных и демократических кругах зрела все большая оппозиция узаконенному семейному рабству, разворачивалась ожесточенная полемика вокруг проблемы развода. Еще во времена Великой французской революции развод был провозглашен неотъемлемым правом личности. Однако император Наполеон придерживался иных взглядов, что и нашло отражение в его знаменитом кодексе. В странах с сильными клерикальными традициями развод долгое время отвергался вообще. Законодательство Англии и Бельгии формально допускало развод, но столь усложняло процедуру, что практически делало его неосуществимым. В Германии для расторжения брака требовалось установление в суде факта прелюбодеяния одного из супругов. Юриспруденция исходила из принципа: «В брачном праве должна защищаться не индивидуальная свобода, а сам институт брака - независимое от воли супругов нравственное и правовое установление». В ответ все громче звучали голоса протеста. В Париже образовался «Комитет реформы брака», в который входили такие популярные личности, как автор знаменитой «Синей птицы» Морис Метерлинк, литератор Октав Мирбо и др. Реформаторы добивались равных прав и обязанностей супругов, упрощения процедуры развода, признания приоритета индивидуальной свободы над принуждением, «ибо свобода всего лучше гарантирует постоянство любви». Усилия либералов находили поддержку в мелкобуржуазной среде и постепенно вознаграждались: кривая разводов неуклонно росла. За период с 1900 по 1924 г. количество разводов в странах Европы увеличилось на 160%. При этом статистика, естественно, не могла учесть все распавшиеся браки - по обоюдному уговору или по причине «безвестной» отлучки кого-либо из супругов.

Не менее удручающе обстояло дело с внебрачными рождениями. В период 1896-1905 гг. они составили в среднем от общего числа населения около 5-10%. Война еще более усугубила ситуацию и сказалась на заметном увеличении этих показателей. Рост числа внебрачных детей имел серьезные последствия: будучи наиболее уязвимыми и незащищенными в социальном плане, незаконнорожденные граждане чаще всего пополняли собой армию люмпенов, безработных, потенциальных преступников. В декабре 1905 г. в Париже была арестована шайка малолетних воришек, орудовавшая на улицах и в магазинах. Ими командовала 13-летняя Элиза Кайль, по прозвищу «прекрасная Альета». Очаровательное маленькое создание в длинном платье и громадной шляпе самого модного покроя с беспримерным самодовольством поведало в полиции, что «все славные ребята - ее любовники, а она сама - счастливейшая из женщин».

Судьба тех, кто родился «с серебряной ложкой во рту», - детей обеспеченных буржуа разительно отличалась от судьбы беспризорных «гаврошей». Трибун II Интернационала Жюль Гед, находясь в тюрьме, писал: «Все чаще и чаще обычные функции семьи выполняются за деньги. Наемные няньки и кормилицы баюкают ребенка, одевают, умывают, водят его гулять. Наемный гувернер сопровождает маленького господина повсюду, а преподаватели учат всему, чего чаще всего не знают ни мамаша, ни даже папаша. Буржуазия лишь сохраняет видимость семьи, которая на самом деле уже превратилась в денежную кассу». Но обладателям толстых кошельков было важно не только сохранить свои капиталы, но и приумножить их. Удачная женитьба вполне могла поправить дело. Брачный рынок щепетильностью не отличался: отпрыски разорившихся аристократов с радостью шли в зятья к фабрикантам мясных консервов, а вчерашние гимназистки «вылавливали» скрюченных подагрой миллионеров. Отставные генералы, поступившись прирожденным антисемитизмом, сватали сыновей за дочек еврейских банкиров. Сам Бисмарк по-солдафонски добродушно рекомендовал браки «между христианскими жеребцами и еврейскими кобылами».

На этом фоне образ жизни художественной интеллигенции являлся вопиющим вызовом официальной морали. С конца тридцатых годов XIX в. парижский район Монмартр стал превращаться в прибежище художников, студентов, восторженных романтиков, которые селились со своими очаровательными подружками в нетопленых мансардах и на пыльных чердаках. Отношения молодых людей отличались большой непринужденностью, но вместе с тем не походили на мимолетные связи. Беспечные натурщицы, швеи, модистки, которых парижане называли гризетками, хранили относительную верность своим избранникам. Они не рассчитывали на материальное вознаграждение, а, наоборот, своим личным трудом старались облегчить полуголодное существование романтического союза. Любовную идиллию Монпарнаса и Латинского квартала описывал еще Луи Мерсье в «Картинах Парижа», а ее классическое изображение дал Анри Мюрже в «Сценах из жизни богемы» (1851), которые послужили основой знаменитой оперы Д. Пуччини.

Однако суровая действительность «Нового Вавилона», как называли столицу Франции, мало подходила для безоблачных" идиллий. Гонимые нуждой вольные художники постепенно перебирались на другой берег Сены, на холм Монпарнас. В канун войны Монпарнас еще оставался довольно убогим захолустьем. Один из писателей утверждал, что в тогдашних ночлежках бедняки спали стоя, держась за веревку, чтобы не упасть, а на заре хозяин заведения будил всех сразу, отвязывая опору. Центром притяжения интернациональной богемы стали четыре кафе, расположенных поблизости пересечения бульваров Монпарнас и Распай: «Кафе дю Дом», «Куполь», «Ротонда» и «Клозери де Лила». Сюда приходили Пикассо, Ривера, Модильяни, Леже, Аполлинер и многие другие, тогда еще непризнанные гении, которые впоследствии составили славу мирового искусства. Именно здесь вызревали ростки бунтарской половой морали.

Параллельно существовал и другой, буржуазный Париж, отражающийся в витринах казино, кафешантанов и дорогих магазинов. Этот город сбивался с ног в поисках удовольствий, он искал их на Елисейских полях и Больших бульварах, в изысканных салонах мадам де Ноай и мадам Мульфельд, ломился на русский балет Дягилева, срывал Гран-при на ипподромах, прогуливался в шикарных экипажах по Булонскому лесу. Возбужденная публика ежевечерне заполняла танцевальные залы Табарин и Булье. Кафешантаны сотрясались от звуков канкана, декольтированные актрисы представляли «живые картины», усатые красавцы-борцы сводили с ума экзальтированных дам, стрекотали первые киноаппараты братьев Люмьер.

Туманный Альбион тоже старался не ударить в грязь лицом: сады «Аполло», «Уоксхолл», «Пантеон» прославились как центры развлечений. Балы начинались после полуночи и продолжались до 4-5 утра. Леди и джентльмены являлись на них в вечерних туалетах, предварительно просмотрев программу в варьете или отужинав в фешенебельном ресторане. Любое приключение не могло обойтись без легкого флирта, участия обольстительной доступной женщины. Оперные примадонны, звезды кордебалета, аристократки сомнительного происхождения образовывали особый, замкнутый мир продажных кокоток, который с легкой руки А. Дюма-сына назывался «демимонд» («полусвет»). Все дамы полусвета находились на содержании у богатых покровителей, бесконечно интриговали друг против друга, могли иногда для разнообразия искренне влюбиться и обожали оказываться в центре внимания падкой на сенсацию публики. Золотом или собственным телом они расплачивались с влиятельными журналистами, которые создавали им рекламу в столбцах светской хроники. По существу, полусвет и примыкавшие к нему международные авантюристки, разъезжавшие по Европе с большой помпой, представляли собой верхний, элитный слой заурядного «рынка любви».

Уничтожить проституцию оказалось не под силу и в век электричества. Итальянский психиатр и криминалист Ч. Ломброзо (1835-1909) выдвинул гипотезу «врожденной проститутки», согласно которой продажные женщины, так же, как и преступники, обладают особыми антропологическими стигматами, передающимися по наследству и определяющими их судьбу. Разделявший эти взгляды русский венеролог В. Тарновский утверждал: «Уничтожьте пролетариат, распустите армию, сделайте образование доступным в более короткий срок, дайте вступить в брак всем желающим, гарантируйте им спокойствие в семейной жизни и тогда... и тогда все-таки будет существовать проституция». При всей спорности исходных посылок опровергнуть эти утверждения не удалось до сих пор. Вождь немецкой социал-демократии А. Бебель (1840-1913) признавал: «Таким образом, для буржуазного общества проституция становится таким же необходимым инструментом, как и полиция, постоянное войско, церковь, предпринимательство».

Надежную статистику о размахе проституции в Европе привести просто невозможно. Цифры, фигурирующие в различного рода отчетах и исследованиях середины XIX - начала XX в., сильно отличаются и противоречат друг другу. Отчасти это объясняется объективными причинами: латентным, скрытым, характером проституции, сезонностью ее проявлений, текучестью «кадрового» состава. С другой стороны, исследователи, как правило, применяли несовершенные или несопоставимые методики подсчета. По различным оценкам, число проституток в Париже последней четверти XIX в. колебалось от 14 до 120 тысяч. В 1896 г. в Берлине, по утверждению П. Дюфура, их было 50 тысяч. Официальные источники указывают, что в Кельне предвоенных лет было 7 тысяч проституток, в Мюнхене - 8 тысяч. Вместе с тем такой солидный специалист, как А. Молль, определял общее количество проституток в Германии в 1,5 млн. женщин. Викторианская Англия лицемерно отказывалась признать существование проституции. Однако тот же П. Дюфур насчитал в Лондоне «3335 тайных публичных домов, питейных заведений, павильонов и тому подобных притонов. В Ливерпуле насчитывалось в 1856 г. 770 публичных домов, в Манчестере - 263, в Эдинбурге - 203, в Глазго - 204». Вена, Варшава и Петербург [2] ничем не уступали другим центрам. При всей противоречивости имеющихся данных общий вывод не вызывает сомнений: проституция при капитализме приобрела массовый организованный характер.

Предприимчивые дельцы вкладывали в проституцию средства точно так же, как в любые другие выгодные предприятия. Посреднические конторы повсюду выискивали новые кадры, устраивали девушек в качестве прислуги в подозрительные заведения, уговаривали или заставляли поехать за границу. Особенно много женщин было вывезено из Венгрии, Польши, Румынии, Галиции в Аргентину, Бразилию, на Ближний Восток. Нелегальная деятельность этих контор была хорошо известна полиции, но, получая огромные взятки, она и не собиралась «резать курицу, несущую золотые яйца». Перед войной Буэнос-Айрес превратился в крупнейший международный центр торговли живым товаром. Затраты никого не смущали, ибо с лихвой окупались; открытие комфортабельного борделя в Будапеште обошлось более чем в полмиллиона, а одно из заведений Берлина имело основной капитал в миллион марок и выплачивало вкладчикам по 20% дивидендов. Заведения процветали, от посетителей не было отбоя. С них, кроме установленной цены за «услуги», взимали плату за вход, спиртные напитки, чаевые персоналу. В Париже вход в более или менее приличное заведение стоил 20 франков плюс столько же за непременную бутылку вина. Профессор А. Флекснер, в течение ряда лет обследовавший по поручению американского Бюро социальной гигиены ситуацию в Европе, приводит данные одного из своих источников: «Ежегодные расходы по проституции в Германии достигают 300-500 миллионов марок. Этой цифре можно противопоставить бюджет прусского правительства на всю его воспитательную систему: на нужды университетов, школ первой и второй ступени, всех технических и ремесленных институтов истрачено было в 1909 году немного меньше 200 миллионов марок».

Обитательницы большинства публичных домов находились чуть ли не в рабской зависимости от своих хозяев. Пропуская через себя до 50 клиентов в сутки, они тем не менее едва сводили концы с концами. Даже туалеты, которые они носили, не являлись их собственностью, а львиная доля заработка уходила на компенсацию проживания, питания и оплату элементарных потребностей. Режим таких заведений обыкновенно был весьма суров. Стены и массивные двери обивались войлоком, чтобы не были слышны звуки разыгрывавшихся оргий и крики страдающих жертв. Для привлечения клиентуры хозяева стремились регулярно обновлять состав [3], привлекали не только экзотических негритянок, но и настоящих монстров с физическими и психическими аномалиями, нимфоманок, подростков и детей.

Малолетние пользовались особенным спросом, цены на них были так велики, что соблазненные материальной выгодой родители иногда сами торговали невинностью собственных детей. В других случаях сводники и содержатели прибегали к подкупу прислуги. В начале века в Бордо состоялся скандальный процесс: домашняя прислуга доктора Дельмона каждый вечер подпаивала хозяев снотворным и впускала растлителей в спальню к их детям - 12-летней девочке и 9-летнему мальчику. По свидетельству А. Бебеля, в 1890 г. в Будапеште была раскрыта компания состоятельных господ, сделавшая своими жертвами несколько тысяч девочек в возрасте от 12 до 15 лет. Детская проституция приобрела значительные масштабы. Юные парижские продавщицы цветов, «испорченные создания» подсаживались в наемные экипажи и на ходу выполняли прихоти седоков. В Лондоне не достигшие совершеннолетия девушки похищались и подвергались насилию массами. Злоупотребления такого рода были обнародованы на страницах «Пэлл- Мэлл газет»: девочки заманивались щедрыми посулами в глухие кварталы, запугивались, избивались, а затем передавались в тайные притоны. Когда невинных жертв не хватало, в ход пускалась откровенная спекуляция так называемыми заштопанными девственницами, т. е. девицами, у которых целостность гимена восстанавливали оперативным путем. Другую разновидность составляли «вечные девственницы», которые допускали все, кроме единственного освященного римско-католической церковью способа отношений.

Естественные отношения между полами переживали кризис. Еще во времена Второй империи (период правления Наполеона III, с 1852 по 1870 г.) в Париже существовал клуб гомосексуалистов «Алле де Вэвэ», членами которого являлись финансисты, сенаторы, аристократы и военные. Их «интимными друзьями» были драгуны - нижние чины полка имени императрицы Евгении и Гвардейской сотни императора, которые получали за свои услуги вознаграждения и богатые подарки. Следствие по делу «Алле де Вэвэ» быстро прекратили, ибо «процесс этот, кроме позора, ничего бы не принес и никого бы не исправил». Немалой притягательной силой для гомосексуалистов оставался Берлин: предполагалось, что в нем проживает не менее 30 000 лиц отклоняющегося поведения, существует около 40 гомосексуальных домов свиданий, от тысячи до двух тысяч мужчин занимаются гомосексуальной проституцией. А. Флекснер отмечал: «Я считаю Берлин главным центром этой формы проституции. На некоторых главных улицах имеются «бары», которые могут быть посещаемы исключительно женщинами и, наоборот, такие, в которые женщинам доступ запрещен; от времени до времени устраиваются большие гомосексуальные балы, посещаемые только лицами одного пола. Я видел такой бал, на котором присутствовало около 150 пар, исключительно мужчин». Гомосексуальные балы по форме ничем не отличались от общепринятых: отражаясь в многочисленных зеркалах, толпа разряженной публики выделывала замысловатые па и прохлаждалась в буфете напитками. Разница была небольшой, но принципиальной: партнершами выступали дюжие мужики и зеленые юнцы, переодетые в женское платье...

Век электричества вписал в историю однополой любви несколько ярких и драматических страниц. К таким именам гомосексуалистов прошлого, как Микеланджело, Шекспир, Бенвенуто Челлини, Байрон, Шелли прибавились новые и не менее громкие: Оскар Уайльд, П. И. Чайковский, Август Стриндберг, Уолт Уитмен, Марсель Пруст, Андре Жид, Жан Кокто, Сергей Дягилев, Михаил Кузмин... Палитра переживаний этих творчески высокоодаренных людей была сложна и противоречива. В них причудливо сочетались элементы мизогинии, стремления к одухотворенности, освобождения тела из-под власти инстинкта размножения и неодолимых влечений. Каждый по-своему старался приспособиться к окружающей действительности. Одни пытались подавить и скрыть свои страсти, другие - более или менее откровенно шли у них на поводу, для третьих - осознание собственной отверженности тяжким бременем ложилось и на судьбу, и на творчество. Психофизиологические отличия также были существенны. Наряду с классическими гомосексуалистами среди них встречались так называемые урнинги, отношения между которыми предполагали в первую очередь высокую степень духовной близости, а в сексуальном плане ограничивались взаимными манипуляциями с половыми органами. Отмечались случаи искренней влюбленности, сопровождавшиеся всем традиционным ритуалом ухаживания и даже завершавшиеся нелегальным «бракосочетанием». Но такие идиллии были сравнительно редки. В условиях жесткого общественного контроля гомосексуальные связи постоянно находились под угрозой разоблачения, неизбежно омрачались шантажом и вымогательством, приводили к крушению репутации и глубокому внутреннему кризису.

Индивидуальное своеобразие проявлений гомосексуальности находит выражение в конкретных исторических примерах. Оскар Уайльд, сын хирурга сэра Уильяма Уайльда, родился в Дублине в 1854 г. Там он окончил училище Святой Троицы, получил золотую медаль за успехи в занятиях греческим языком. Затем с отличием окончил колледж Святой Магдалены в Оксфорде, в 1878 г. получил ученую степень и в дальнейшем посвятил себя литературной деятельности. Признание и популярность пришли к Уайльду рано. Им написан философский роман «Портрет Дориана Грея», несколько блестящих комедий («Веер леди Уиндермир», «Идеальный муж», «Как важно быть серьезным»), драма «Саломея», в которой должна была играть сама Сара Бернар. В 1884 г. Уайльд обвенчался с мисс Ллойд, имел от этого брака двух сыновей. Воинствующий эстет и эпикуреец, редкостный остроумец, чьи ядовитые реплики с восторгом повторялись публикой, Уайльд едва ли не демонстративно чуждался общепринятой морали. Его вызывающий образ жизни - многочисленные похождения, неверность жене, близость к компании некоего Альфреда Тейлора, подозревавшегося в содержании тайного дома свиданий гомосексуалистов, - немало шокировал чопорных лондонцев. Уайльд поддерживал дружеские отношения с молодым лордом Альфредом Дугласом, сыном маркиза Куинсберри. Маркиз, справедливо полагая, что эта дружба кладет пятно на репутацию сына, жаждал скандала, публичного разоблачения дерзкого совратителя. Не слишком выбирая средства, он написал самые грубые и недвусмысленные оскорбления на визитной карточке и передал ее Уайльду через швейцара привилегированного клуба «Аль- бомарль». Тайное стало явным: все то, о чем ранее лишь шушукались по темным уголкам, всплыло наружу. Защищая свое имя и положение в обществе, писатель вынужден был обратиться в суд, обвинив маркиза в клевете.

Этот шаг оказался для Уайльда роковым. Судебное разбирательство вылилось в перетряхивание грязного белья и обратилось против него самого. По существу, процесс распался на две части. Первая - «Уайльд против маркиза Куинсберри» (3-5 апреля 1895 г.) и вторая - «Маркиз Куинсберри против Уайльда и Тейлора» (6 апреля - 26 мая 1895 г.). Возбуждая дело о клевете, писатель слишком передоверился эмоциям и не внял голосу рассудка. Его отношения с Альфредом Дугласом, которому в ту пору было около 24 лет, отличались неуравновешенностью и напряженностью. На протяжении всего их знакомства, состоявшегося в 1891 г., Уайльд не раз испытывал на себе истерические выходки молодого друга и во всем потакал ему. Альфред откровенно ненавидел собственного отца, письменно грозил ему тюрьмой и расправой за вмешательство в личную жизнь, всячески подстрекал Уайльда к решительным действиям. С другой стороны, Уайльд надеялся на негласную поддержку и покровительство некоего высокопоставленного лица, которое тоже фигурировало в деле, но так и не было названо. Расчеты эти не оправдались. Судья Керзон хорошо подготовился к процессу, собрал множество неопровержимых улик. В ходе перекрестного допроса обнаруживались все более компрометирующие подробности странного интереса Уайльда к 16-20-летним мальчишкам, которым он делал дорогие подарки, снимал комнаты, возил за свой счет в Париж... Уайльд защищался виртуозно и не раз ставил своих судей в тупик парадоксальными рассуждениями о любви, красоте и зле [4]. Однако давление оказалось столь сильным, что он постепенно исчерпал все ресурсы красноречия. Тяжелым ударом явилось известие, что таинственное высокопоставленное лицо спешно покинуло Англию и отправилось путешествовать. Вместо обвинений маркизу Куинсберри судья все чаще выдвигал аргументы против Уайльда. Раскрылась пикантная история 1893 г., когда писатель еле выкрутился из щекотливого положения. Взбалмошный Альфред Дуглас подарил как-то платье со своего плеча одному из подростков, отиравшихся вокруг Тейлора. Все бы ничего, но в кармане пиджака обнаружилось подозрительное письмо, адресованное Уайльдом Дугласу. Завладевший письмом парень очень нуждался в деньгах, поэтому он пренебрег хорошими манерами и принялся шантажировать писателя. Хотя записка и не содержала прямых доказательств, Уайльд вынужден был признать, что в свое время выкупил ее за 15 фунтов стерлингов «как собственный автограф». Процесс двигался к трагикомической развязке. Встревоженный адвокат писателя выразил удовлетворение ходом расследования и потребовал прекратить дело. Суд не возражал, однако тут же выдвинул обвинения против бывшего истца. Вечером пятого апреля 1895 г. Уайльда арестовывают. Он был признан безусловно виновным и получил максимальное наказание - два года заключения. Недавний кумир публики отбыл свой срок «от звонка до звонка» в тюрьме ее величества Рэдинг в Беркшире...

Другая драматическая история произошла в России. К сожалению, запутанные обстоятельства смерти П. И. Чайковского гораздо лучше известны за рубежом, чем на его родине. Доморощенные блюстители нравственности тщательно ограждали тайну великого композитора. Однако нет никаких сомнений, что психосексуальные особенности личности никак не могут уронить достоинства человека, а тем более влиять на оценку его вклада в сокровищницу мировой культуры. Согласно официальной версии П. И. Чайковский скончался от холеры в 1893 г. Отпевание состоялось в Казанском соборе Петербурга, огромная толпа сопровождала гроб до Александро-Невской лавры, где он был погребен с необыкновенными почестями. Выражения скорби и признательности были огромны, такого всенародного прощания удостоился ранее лишь Ф. М. Достоевский. Немногие знали горькую правду: Петр Ильич покончил с собой по приговору суда чести выпускников юридического училища, к числу которых он принадлежал.

Еще за несколько лет до этого по столице передавались невнятные слухи, будто Чайковский состоял в связи то ли с сыном какого-то генерала, то ли с наследником престола. Скорее всего это были всего лишь грязные сплетни, хотя друг композитора, великий князь Константин Романов давал для них основание. Родовитый меценат, автор лирических стихов и романсов, переводчик Шекспира и любитель изящного действительно подозревался в содомии, Петр Ильич - человек необыкновенного душевного склада, подлинный гений, мятущийся, сомневающийся и часто недовольный собой, весьма болезненно переживал глубоко запрятанную тайну. Она отравляла ему жизнь, заставляла упорно и безнадежно насиловать свою природу. Когда-то в молодости он страстно влюбился в певицу Дезире Д'Арто, даже сделал ей предложение, но получил отказ. Позднее Чайковский все же отважился на решительный поступок и женился на Антонине Ивановне Милюковой. Более неудачный выбор вряд ли можно было сделать. Как утверждает Ю. Нагибин, супруга композитора обладала неукротимым темпераментом и «в первую же брачную ночь его постиг нервный припадок, он кричал, трясся, плакал, терял сознание...». С помощью самоотверженного ангела-хранителя Надежды фон Мекк гордиев узел супружеских отношений удалось разрубить. Однако Антонина Ивановна еще долго держала бывшего супруга на «коротком поводке»: несколько раз она предлагала ему усыновить появлявшихся у нее детей, чем немало способствовала развитию черной меланхолии. В конце концов, просвещенная «доброжелателями», фон Мекк отказала композитору в расположении.

Удар был тяжким, к тому же по времени он совпал с мучительными переживаниями и предчувствиями разоблачения. В руки одного из однокашников Чайковского, служившего в канцелярии государя, попало письмо некоего барона, в котором он жаловался, что композитор якобы совращает его сына. Посчитав, что обвинение кладет пятно на все дворянское сословие, канцелярист потребовал суда чести. Приговор был единодушным: либо огласка и публичное расследование, либо добровольный уход из жизни... Говорят, император Александр III, узнав истинную причину смерти любимого композитора, воскликнул со слезами: «Экая беда! Баронов у нас хоть завались, а Чайковский один!..»

Начало XX столетия в Германии ознаменовалось громким процессом графа Куноольтке. Осенью 1906 г. журналист Гарден предал гласности факты странной и подозрительной дружбы, связывающей некоторых аристократов и членов высшего общества. Все они группировались в замке Либенберг вокруг принца Филиппа фон Эйленбурга, образуя союз «Круглого стола». Одним из наиболее приметных среди них оказался граф Куно-Мольтке. Граф, вынужденный выйти в отставку, заявил протест против разоблачений Гардена. Слушание дела изобиловало массой скандальных подробностей. Журналист отказался от прямых обвинений, но утверждал, что дружба графа Мольтке с принцем носила эротический характер. Бывшая жена графа показала на допросе, что он больше всего на свете любит своих друзей, обнаруживает по отношению к ним необыкновенную нежность и предупредительность, а семейную жизнь называет «свинством». По ее словам, вскоре после венчания граф отказался от супружеских прав, пояснив, что этого желает принц «Фили». Чтобы избегнуть всяческих соблазнов, граф якобы спал дома не раздеваясь и по первому требованию друга отправлялся к нему в замок. Обвиняемые отрицали эти показания, ссылаясь на личную неприязнь свидетелей. Поскольку прямых доказательств не было, оставалось предположить, что великосветская пара вела образ жизни урнингов. В конце концов суд освободил их под крупный денежный залог.

Скандал получился отменный, однако рядовому обывателю хватало забот и в обыденной жизни. Подрастающее поколение развращалось с самого детства - в семье, школе, закрытых пансионатах. Не только посторонние, но и сами родители иногда вели себя по отношению к детям безнравственно. Примеры тому находятся и в уголовной хронике, и в специальных исследованиях, и в художественной литературе. Эжен Сю в «Парижских тайнах» отмечает, что связь отца с дочерью не была редкостью среди обитателей «дна». И. Блох приводит эксквизитный вариант: один молодой человек состоял в связи с мамашей и ее двумя дочерьми, одновременно являясь пассивным партнером для главы этой семейки. В больших городах распространился тип «большой дочери», «полудевы» - развращенного взрослыми подростка, с юных лет познавшего порок. В кадетских корпусах воспитанники по ночам читали рассказы Катюля- Мендеса и устраивали состязания по онанизму: тот, у кого семяизвержение наступало раньше, получал купленный вскладчину приз.

Что можно было ожидать от подростков, если взрослые сами прибегали к изощренным способам полового удовлетворения? Не кто иной, как граф Оноре Мирабо, депутат Национального собрания от третьего сословия, описал в эротическом романе 1786 г. так называемый godemiche («наслаждайся мной») - механический искусственный фаллос: «Этот инструмент в точности походил на естественный мужской член. Единственная разница заключалась в том, что сверху донизу он имел волнообразную поверхность, с той целью, чтобы трение ощущалось сильнее. Он был сделан, весь из серебра, но благодаря очень прочной лакировке имел натуральный цвет. Он был легок, с тонкими стенками, а внутри был полый; посредине проходила круглая серебряная трубочка, приблизительно вдвое толще гусиного пера, а в ней поршень; трубочка была плотно привинчена к стержню, просверленному и припаянному к основанию головки. Таким образом, вокруг этого маленького шприца внутри стенок оказывалось пустое пространство. Член плотно закупоривался отлично пригнанной пробкой с отверстием посредине, пропускавшим только начальный конец маленького шприца. Стальная спиральная пружина, раскручиваясь, приводила стержень поршня в движение. Godemiché наполняют горячей водой такой температуры, чтобы она только не обжигала губ, затем закрывают отверстие пробкой, к которой приделано кольцо, чтобы можно было вытаскивать ее, и наполняют маленький шприц, вытягивая поршень, жидким раствором рыбьего клея, окрашенного в белый цвет. Теплота воды передается тотчас же рыбьему клею, очень похожему на человеческую семенную жидкость...» По утверждению А. Розенбаума, помимо столь технически сложных приспособлений, в целях онанизма использовали «карандаши, палочки сургуча, пустые катушки, вязальные спицы, шнуровальные шпильки, тамбурные крючки, игольники, наперстки, стеклянные и другие пробки, свечи, стаканчики, рюмки, зубочистки, зубные щетки, банки от помады, майских жуков (!), куриные яйца и особенно часто головные шпильки». Почтенный доктор добавляет, что «в 1862 г. употребление головных шпилек для онанизма было так распространено, что один хирург придумал даже особый инструмент для их извлечения из половых органов».

Фабричные гудки вспугнули обывательское болото, мораль не выдерживала испытания электрическим шоком. Общество буквально потрясали взрывы насилия и болезненного сладострастия. История «Джека Потрошителя», сексуального маньяка и убийцы из Уайтчепеля навела настоящий ужас на англичан в начале XX в. Не менее зловещее впечатление произвел процесс «сладострастного убийцы» Фрица Хаармана в Германии: сорокалетний тайный агент полиции, с многими судимостями в прошлом, в течение двух лет с необыкновенной жестокостью убил у себя на квартире 27 юношей. Он выкалывал своим жертвам глаза, перегрызал зубами горло, скальпировал трупы и совершал с ними половые акты. Чувственная жестокость проявлялась и в различных формах флагелляции: сковывании, связывании истязаемых, применении щипцов, узких ботинок на манер «испанского сапога», специальных корсетов и т. д.

В конце XIX в. стремление испытывать боль и физические мучения при половом акте обрело наконец своего пророка. Хотя еще Ж. Ж. Руссо описывал в «Исповеди» сладострастный восторг от сечения по голым ягодицам, им по праву стал Леопольд фон Захер-Мазох (1836-1895). Будущий родоначальник мазохизма родился во Львове, в семье еврейских выходцев из Испании. Его прадед сражался под началом Карла V с князьями-протестантами, а отец женился на славянке и осел на ее родине в Галиции. Мазох получил блестящее образование, преподавал историю в университете города Грац, воевал добровольцем против Пруссии в войне 1866 г., в 80-е годы издавал политический журнал в Лейпциге, затем недолго жил в Париже, а в 1890 г. окончательно переселился в Линдгейм, где и скончался. Мазох был прежде всего писателем, причем весьма плодовитым, незаурядным и разносторонним. Вскоре после того как его роман «Граф Донской» о польском восстании 1846 г. получил признание читателей, он оставил научное поприще ради занятий литературой. Его рассказы из еврейского и галицийского быта пронизаны поэтическим очарованием и романтикой таинственного. Но Мазох писал и острые политические памфлеты, пьесы, обличающие австрийскую и прусскую аристократию, вполне реалистические романы. Оценка художественных достоинств этих произведений - дело специалистов, во всяком случае нелишне напомнить, что некоторые критики сравнивали его с Гоголем, Тургеневым, Гейне и Брет-Гартом. Однако самый заметный след Захер-Мазох оставил как автор «Венеры в мехах» - страстного гимна добровольному самоунижению. Герой романа Северин видит смысл любви в физических и моральных страданиях, причиняемых сильной и решительной женщиной, современной амазонкой. Своеобразным продолжением этой темы явились мемуары жены писателя Ванды фон Захер-Мазох «История моей жизни», увидевшие свет уже после его смерти.

Конечно, термин «мазохизм» появился значительно позже, чем само описываемое явление. Еще в древней персидской поэзии утверждалось, что любовь по самой своей природе - боль, поэтому не удивительно, что между сладострастием и мучительством существует неразрывная связь. Примеры мужского и женского мазохизма встречаются в истории постоянно, немало классических образцов дал и XIX в. Полунищий поэт-романтик Жерар де Нерваль (1808-1835), увлекшись заурядной эстрадной певичкой, влез в непомерные долги, но купил помпезное ложе, принадлежавшее ранее королевской куртизанке. Именно на нем жестокая любовница принимала поклонников, доставляя невыразимые страдания своему обожателю. Тот же Нерваль сошелся с вывезенной из Египта негритянкой и на расспросы друзей кротко отвечал, что семейная жизнь ограничивается для него ежедневными побоями. Мазохисты отличались неистощимой фантазией в придумывании различных способов удовлетворить свою похоть: они заставляли кусать себя, царапать, выдергивать волосы, прижигать огнем, сечь розгами, плетью, ремнем, устраивать допросы «с пристрастием», сажать в подземелье и т. д. Иногда мазохисты прислуживали своим господам в виде домашнего животного, например собаки. В этих случаях они требовали одевать на себя ошейник, подвергать порке и строгой «дрессировке» с применением хлыста. На потребу мазохистам изготовлялись довольно сложные механические приспособления и инструменты. По всей Европе развилась целая отрасль проституции, обслуживающая их нужды; в газетах можно было прочесть объявления типа «Северин ищет свою Ванду» или предложения различного рода «энергичных массажисток» и «строгих воспитателей».

Печатный станок вообще славно потрудился на благо желающим соединить свои сердца и капиталы. Почти все газеты публиковали различного рода объявления, а кроме того, имелись специализированные издания, в которых помещались десятки тысяч предложений от лиц обоего пола. Типичный воскресный номер состоял из нескольких разделов: объявления о квартирах, уроках, предложениях услуг. Среди желающих вступить в брак преобладал настолько деловой тон, что для выяснения сердечных склонностей просто не оставалось места: «Способная музыкантша желает вжениться в солидную лесоимпортную фирму», «Коммерсант с большим практическим опытом ищет чувствительную, отзывчивую особу, имеющую галантерейное дело»... Нередко рекламодатели прозрачно намекали на то, что согласны примириться с почтенным возрастом физическими недостатками и грешками молодости будущего избранника или избранницы. Встречались откровенные просьбы ссудить денег: соискатели, все как один «молодые» и «миловидные», обращались за поддержкой к «благородному сердцу». Иногда попадались «недавно вышедшие замуж» женщины, которые «без ведома мужа и находясь во временном затруднении» просят материальной помощи. Проститутки под видом экономок, горничных и массажисток оповещали о себе клиентов. Влюбленные спешили отменить или назначить свидание: «Сегодня, к сожалению, задержана. До 21. Вероника». Рассеянные и нерешительные умоляли «прекрасных незнакомок» опять появиться на том же месте... За газетными объявлениями скрывался целый мир страстей, не всегда доступный стороннему наблюдателю. Если Гораций некогда призывал «саrре diem» («лови день»), то к началу XX столетия люди, судя по всему, жили под девизом «саrре horam» («лови час»). Опошление супружеских чувств вызвало к жизни попытки альтернатив официальному браку. Одной из них явился компаньонат, распространившийся в Германии и Соединенных Штатах. Бывший денверский юрист Бен Линдсей пришел к убеждению, что современная семья разложилась и ей на смену должны прийти новые формы брака. Он выступил с идеей компаньоната - союза, основанного на временном, взаимовыгодном соглашении, не регистрируемом законодательством. У Линдсея нашлись сторонники и последователи, но когда он попробовал добиться признания своей идеи перед конгрессменами штата Колорадо, то сразу приобрел репутацию «красного» и сделался объектом преследований «стопроцентных американцев» и куклуксклановцев. Хотя сам Линдсей категорически отвергал обвинения, неоднократно подчеркивал, что он «не революционер, а практик» и что «мнимый радикализм его идей завтра будет выглядеть консервативно», политический ярлык положил конец его деятельности. В Германии в амплуа семейного реформатора выступала некая Шарлотта Бухов-Гомейер. В книге «Временный брак» она призывала к добровольному объединению мужчины и женщины на заранее определенный ими самими промежуток времени, если в результате сожительства появляются дети, то срок автоматически продлевается. Нередко жизнь даже опережала теорию. В газетах встречались такие объявления: «Д-р Адольф Редель и Патриция-Рут Редель, урожденная Шредер, вступили в свободный брак». Число таких «протестантов», бросивших вызов морали, постепенно увеличивалось. Сами женщины, каждая по-своему, тоже пытались искать пути к раскрепощению. Еще в 20-30-х годах прошлого века писательница М. Вильсон пробовала создавать особые публичные дома на абонементной основе для читательниц своих фривольных романов. Абонентки могли выбрать себе мужчину по вкусу, оставаясь при этом невидимыми. В эпоху Великой французской революции Мери Уолтонкрафт опубликовала работу «Спасение прав женщины», которая стала своего рода библией эмансипации. Постепенно это движение окрепло, получило широкий размах, приобрело немало сторонниц. Феминизм представлял собой немалую, но плохо организованную силу, выступавшую за социальные, политические и гражданские права женщин. Особенно шумную известность снискали суфражистки - участницы движения за предоставление женщинам избирательного права. Не обходилось и без курьезных попыток бороться не только за равноправие, но и за приоритет перед мужчинами. Так, например, Элиза Фарнгейм, основательница «школы неповиновения женщин» в Америке, провозглашала: «Мы требуем не равенства, а владычества. Мы лучше, умнее, сильнее мужчин; вот евангелие, которое должно спасти мир». Такие мнения высказывались и в России. Некая Л. П. Кочеткова в книге «Вымирание мужского пола в мире растений, животных, людей» утверждает: «Вымирание мужчин у передовых народов приведет сначала к смешению рас всех частей света и к установлению на земле более однородного типа человечества, а затем мужской пол угаснет вовсе и вместе с ним исчезнет последний источник неравенства, раздоров и отчуждения между людьми».

В Европе набирало силу движение за обновленную половую этику, признание моральным всего того, что вытекало из требований природы. Мировая лига сексуальных реформ, возглавляемая Августом Форелем, Хэвлоком Эллисом и др., добивалась пересмотра уголовного законодательства в отношении сексуальных меньшинств (гомосексуалистов и лесбиянок), признания неотъемлемых прав человека на свободу самовыражения в интимной сфере. То там, то тут возникали разного рода анархо-сексуальные секты наподобие той, которую возглавлял в Германии некий Мук-Ламберти. Более двух десятков молодых людей обоего пола колесили во главе с ним по всей стране, демонстрируя «откровения тела». Удовлетворив свое любопытство, благонамеренные буржуа упрятали в конце концов всю компанию за решетку.

Вообще участь сексуальных реформаторов, как правило, была незавидна. Характерна в этом смысле судьба «левого» журналиста Гуго Бетауэра, который едко обличал традиционные ценности брака. Присяжные блюстители приличий добились суда над ним, а затем искренне радовались, когда молоденький зубной техник разрядил в возмутителя спокойствия свой револьвер.

Настроения декаданса, пронизавшего всю общественную жизнь, вызывали серьезную тревогу. Предпринималось немало попыток объяснить упадок нравственности. Поль Эрнст, известный в свое время драматург, автор книги «Крушение марксизма» считал, что выдвинувшийся на историческую авансцену пролетариат враждебен не только определенной форме брака, но является принципиальным врагом брака как такового. У рабочего класса отсутствует конструктивный подход, он несет разрушительные тенденции, которым буржуазия ничего не может противопоставить. Как всегда, не обошлось без обвинений в адрес евреев: еврейство, мол, породило Маркса, Фрейда, Шницлера, Нордау, освятило их именами крах семьи и сексуальную распущенность. Это оно заставило честную женщину одеть короткую юбку и подстричься под «бубикопф» (мальчишескую головку)...

Но самая страшная угроза исходила, конечно же, из страны, где уже победила пролетарская революция. Страна эта звалась Россией, и растерянная Европа заклинала: «Мы находимся перед лицом серьезной опасности, но победа большевистской морали еще может быть предотвращена. Для этого требуется напряжение всех сил...».



[1] Отто Вейнингер (1880-1903), доктор философии, тонкий знаток и ценитель музыки. В центре его творчества находились проблемы гениальности и человеческой сексуальности. Страдал эпилепсией, ушел из жизни совсем молодым. По преданию, он застрелился именно в том доме, где умер Бетховен.

[2] О проституции в России подробнее рассказывается в главе VIII.

[3] Нередко подозрительные гостиницы и тому подобные заведения недвусмысленно рекламировали себя: «Еженедельно новая прислуга».

[4] В судебном отчете то и дело попадаются ремарки о поведении публики: «Смех», «Аплодисменты».

 
Top
[Home] [Maps] [Ziemia lidzka] [Наша Cлова] [Лідскі летапісец]
Web-master: Leon
© Pawet 1999-2009
PaWetCMS® by NOX