Как я завидую тебе!
Ты высшей красоты достигнешь
И упадёшь, кленовый лист! [1]
Кагами Сико

Я давно хотел написать о своем друге Валентине Лятецком. Размышляе о будущем тексте, понимал, что с моим «математическим» стилем, я смогу написать о нём не более двух страниц текста. А это меня не устраивало - Валентин заслуживал большего. К счастью, люди к которым я обратился с предложением поговорить под диктофон об этом человеке либо написать о нём своим воспоминания, отнеслись к моему предложению с полным пониманием и одобрением. Память о Валентине, человеке которого с 1996 г. нет среди нас, живет среди его друзей и родных. Этот человек отставил яркий след в истории нашего города и я выполню свой долг перед ним, если этот текст расскажет о моем друге молодому поколению лидзян и поспособствует увековечиванию памяти.

Пока я работал над этим текстом, беседовал с прекрасными и умнейшими людьми, я думал о том, что написать во вступлении к этим воспоминаниям, как мотивировать ценность этих воспоминаний? И как это часто бывает, подсказка пришла со стороны. В книге Дмитрия Быкова «Советская литература», в главе о Василии Аксёнове, автор написал: «Аксенов честно зафиксировал разделение на две страны … Мы имеем дело не с монолитным населением, а с «людьми» и «люденами» [2]. При этом кодекс чести люденов совпадает с интеллигентским: их занимает совместный труд во имя будущего, познание, долгие и увлекательные отношения, не сводящиеся к простой физиологии. А все прочие, добровольно и радостно избравшие роль быдла, стремятся к примитивному доминированию и самым простым идентификациям по самым имманентным признакам».

Я прекрасно понимаю некоторую претензионность того, что напишу ниже, но если следовать схеме Аксёнова, то многие годы именно в квартире у Валентина происходила та самая, по-Стругацким, инициация «третьей сенсорной системой» люденов, в нашем случае - интеллектуалов. И поэтому, все мои друзья в нашем городе были и его друзьями, и тот кто приходил второй раз, обычно уже не терял с ним контакта.

И, кстати, роман А. и Б. Стугацких «Волны гасят ветер», напечатанный в конце 1985 - начале 1986 г. в журнале «Знание-сила», я читал, получая номер за номером, у Валентина. Как он доставал такой «дефицит» для меня является загадкой до сих пор.

К счастью, я реализовал свой давнишний план: провел серию интервью, расшифровал и прокомментировал их, уговорил интереснейших людей записать свои воспоминая и все это свел в единый большой текст о Валентине Лятецком.

Лавреш Леонид

Запись беседы с Ларисой Ивановной Лятецкой

Гвардейцева Наталья. Воспоминания о Валентине

Кончевская Лариса. О Валентине

Успаміны Уладзіміра Круцікава

Герасимович Сергей. Аберрации времени

Дополнительные материалы

Запись беседы с Ларисой Ивановной Лятецкой (1946 г.р.)

Запись: 13-05, 16.11.2014.

Лавреш Леонид. В эту квартиру меня, студента 3-го курса, в 1983 г. привёл мой школьный друг Валера Тузин. Что меня сразу удивило - я протягиваю руку к звонку, а он открывает дверь: «Заходи, звонить не надо». Так было всегда?

Лариса Ивановна. Да. Так было всегда, совершенно верно. И началось это, вот с какого времени.

В 1963 г. отца перевели в Лиду на должность заместителя прокурора города. И мы переехали сюда из Дятлова. Причем меня они поберегли - я уехала в Минск сдавать экзамены после дятловской десятилетки, а они тихонечко переехали. Возвращаюсь в Дятлово - а там уже никого нет. Поселились мы по улице Советской. Двухкомнатная квартира на пятом этаже в доме, там, где сейчас хозмаг, а рядом ювелирный стоит. Я поступила в Минск и уехала, остались мать с отцом и Валик. Старший брат Иван уехал еще раньше, он учился в Даугавпилсском [3] военном училище и потом, сразу после училища, его отправили на Чукотку. В то время он уже служил.

Л.Л. Вы жили в Дятлово. Не знал.

Л.И. Я была очень такая в себе вся. Что бы я какие то такие нежные чувства испытывала к брату, этого у меня не было. Получалась так - у меня самый детский возраст был погулять, а меня держат. С Валиком то, с Валиком это, с Валиком посидеть, Валика отвести, Валика покормить. Когда в Дятлово жили, там еще и огород был, тоже на мне. И поэтому я смотрела на это как на ситуацию … ну как на обузу, вероятно.

Л.Л. Обычная человеческая реакция.

Л.И. Еще было такое. Вроде все сделала, все, все, все. И я смотрю на маму, маму смотрит на меня и говорит: «Ну ладно, только что б он тебя не заметил. Я попу вниз, между картошкой пробираюсь что бы нырнуть за забор. Он меня видит и громко орёт: «Лора, мама-Лора». Я возвращаюсь, потому что он плачет. Даю подзатыльник …

Он очень хрупкий был. Вот он идет, идет, на ровном месте упал и у него перелом ключицы, перелом руки в двух-трёх местах. Очень хрупкие кости были. Давали ему толчёную скорлупу от яиц, с медом мешали. Но это все - «бабкины рецепты». Всё это не помогало.

Л.Л. И в Лиде с 1963 года.

Л.И. Да. Отец у нас был очень настойчивый человек. И кроме того он имел определённый вес, влияние в городе. Он был заместителем прокурора города и был очень последовательным и организованным человеком, всегда делал все, как положено…

В 1968 г. я закончила учёбу в Минске, 5 лет они жили в той квартире по Советской, и к новому году, в 68-м, я приезжаю, а мне говорят - у нас уже новый адрес. Этот дом строился уже как дом с улучшенной планировкой, чешский проект, и поэтому вот такая, достаточно обширная квартира. И вот эта комната (показывает рукой) была сразу закреплена за Валиком. Я сюда как бы в гости приезжала, потому что уже работала.

Но вся «катавасия» с его лечением началась раньше. Родители пытались его как то поставить на ноги.

Л.Л. Давайте немножко вернемся. Он пошел в школу в Дятлово?

Л.И. Нет. Он пошел в школу здесь. Он не мог начать раньше учится, не мог вообще ходить. Он отставал и пошел здесь в 8-ю школу [4], отец его водил. Ребята с которыми он учился - были его года на три младше. Его школьные друзья - Вовка Брязгин и Валерка Гвардейцев и Леня … этот … сын Елены Петровны Шнейдер, сын по отцу фамилию имел, Бурбуть или как то так [5]. Подзабыла я уже. В общем, они все тут (в квартире) постоянно были … осели тут крепенько. Причем Валик был сразу разумным, он быстро понял свое положение, понял что ему без друзей никуда. Он немножко старше и потому был для них и «жилеткой», куда можно поплакать. Поговорить с ним можно было, и совет от него получить. А кроме того он был начитан. Он очень много читал и много знал. Он читал очень много разной литературы. Соображал в электронике. Умел припаять что нибудь - если надо припаять, нарисовать - если надо нарисовать, на гитаре мог сыграть и спеть - если надо было что то спеть и сыграть. Мог помочь - и помогал во всем.

Но надо было что-то делать со здоровьем. Вообще-то, эти проблемы начались конечно, раньше.

Л.Л. А что за болезнь?

Л.И. О болезни. У него была болезнь, которую врачи не могли определить. Почему такой сбой в генетике случился? Ни у кого в семье у нас такого не было. Ставился такой диагноз - вымывания кальция из костей. И поэтому когда он стал уже ходить, и стал набирать немножко вес, то ноги его стали выгибаться. Это примерно в 4 года началось. Такие саблеобразные выгибы на одной ноге и на второй. Причем одна нога выгибалась больше другой. И наступил такой момент (отец в тот момент как раз был меньше загружен работай), когда решили его везти в Ленинград, в институт имени Турнера [6]. В этом институте предложили такой вариант, что они ему распилят кость ноги на 10 маленьких фрагментов, вставят спицу, кости срастутся, и будет все в порядке. Так и сделали. Ему было 10 - 11 лет. Сделали такую операцию, он там где-то год отлежал, привезли домой, и начало пухнуть бедро. Мало того что пухло, оно еще и наливалось … таким твердым как дерево становилось (стучит по столу). Медики делали операцию, не очень понимая то, чем это может закончится. Изучая его болезнь, они могли только предполагать, что если будет какое-то серьезное вмешательство, то это может как то отрицательно сказаться на других частях тела. И у него после операции началось: то здесь вспыхнет (показывает на бедро), то здесь (показывает на руку) - рука нальется. То опадёт - и все в порядке. То нога, то другая нога, то так, то эдак. В конечном итоге, бедро распухло, стало огромным и повезли опять в институт Турнера. Они говорят - нет, мы уже ничего не можем сделать. Езжайте в Песочное, в другой институт. Привезли туда, и там диагностировали саркому кости. Я была в это время на Кавказе, в Нальчике. Это было между моим третьим и четвёртым курсом, 1966 год. Мама мне присылает письмо, что Валику будут делать ампутацию с вычленением тазо-бедренного сустава. Сделали ему операцию и надо сказать, что рецидивов эта опухоль больше не давала. Все хорошо заросло.

Перед этой операций, он передал матери письмо, где-то оно у меня хранится, может быть соберусь с силами и найду. Он написал: «Мама, папа, не плачьте обо мне. Я и так много прожил на свете».

Л.Л. Сколько лет было тогда?

Л.И. 14. Было 14 лет.

Но случилась другая беда. Если бы я была здесь, то я бы конечно бы не допустила. А мама, … сколько он проживет - не известно …

Я думала: мать с отцом не вечны. Все равно мне придется с ним жить. Я не могла предположить тогда, что он уйдет раньше меня. В голове не укладывалось, что так случиться. После ВУЗа я отработала в Гродненском районе в Луцковлянах только до января, в новом 1969 г. я уже работала в райкоме комсомола в Гродно, зав. школьного отдела. В сентябре я сказала своим начальникам: «Ребята, я конечно понимаю, вам это удобно, что молчу, что я ничего не говорю, что я каждый день еду на работу из Луцковлян, 30 километров туда и обратно». Ну и предложили мне идти в общежитие, к студенткам первого курса в комнату, четвёртой. И тогда я заявление на стол. А тут, в Лиде, как раз место освободилось.

Поэтому я и подумала: так дело не пойдёт. И с ним поговорила (мать стояла под дверью и все слышала. Я этого не знала). Говорю ему: «Валик, я отучилась и могу перевестись в Лиду работать, буду помогать. Пойми, ты уже взрослый парень. После ампутации ноги стал расти. А ты что сделал с собой?».

Ему-то было не удобно вот так сидеть (распрямляет ногу). И он сидел вот так (поджимает ногу под себя). И у него коленный сустав полностью зарос хрящевой тканью. И получилось, одной ноги нет, а вторая вот такая скрюченная.

Я ему сказала: «Ты пойми, что я могу тебя с коляски посадить в ванну. Там, в ванне специальное приспособление прибили, что бы он мог себе руками помогать. Но я не смогу тебя таскать на руках на улицу, ты обрекаешь себя на тюрьму, ею станет твоя комната. Так будет, если ты не будешь ничего предпринимать сам, не начнешь искать, беспокоиться, иначе никто тебе не поможет. Ты подумай пожалуйста. Нужно что то делать».

Он смотрел на меня и не понимал. Он не обиделся, но он как то серьезно задумался и стал тормошить родителей.

Да, а мать на меня очень обиделась: «Ты его не любишь, он для тебя чужой, хоть он тебе родной брат». Я все это «съела», потому что мама есть мама. Но, примерно через полгода, родители «пошевелились» и повезли его в Минск.

Привезли в Минск, в институт Ортопедии и травматологии. К нему вышел профессор, посмотрел на него. А он уже такой полненький был. И говорит: «Сожми мене руку». А у Валентина вялая рука - рукопожатие слабое.

Профессор говорит отцу: «Зачем же вы его привезли? Он не тренированный, у него дряблое сердце. Он молодой совсем, а сердце как у старика, уже жирком заросло. Кроме того, у него слабые мышцы. И если мы начнём делать ему силовую операцию, а другого варианта нет, мы его просто убьем».

Он все это слышал.

Л.Л. Силовая операция - что такое?

Л.И. Операция силовая, это вот что такое. С коленом уже ничего нельзя было сделать. Делалось следующее. Колено оставалось в таком же состоянии, но вот в этом месте (показывает себе ниже колена) нога выгибалась, чем компенсиравалась неразогнутое колено. Понимаете, колено остается зафиксированным, но кость выгибается. Тогда он может встать, тогда мы можем сделать ему на вторую ногу протез и он может двигаться.

Он вернулся домой на год, очень серьезно отнёсся к этому. Очень серьезно. Он начал заниматься гантелями, он начинает «накачиваться». Через год у него стали литые руки, литые плечи - что будь здоров. И через год профессор спокойно принял его на операцию.

Одели ему аппарат Елизарьева, понемногу, в течении года, подкручивали, подкручивали, и при «замкнутом» колене выгнули ногу - «разомкнули». На вторую ногу сделали протез. И он стал на две ноги.

Л.Л. Это в каком году было?

Л.И. Это, примерно 1970 год.

Л.Л. В каком году он закончил школу?

Л.И. Не помню ... Но примерно то в это время он ее и закончил.

И надо сказать, что его друзья тоже в том же году школу закончили. И Вовка Брязгин и Валерка Гвардейцев - самые его верные друзья. Кроме того я стала работать в Лиде.

Л.Л. Я почему то не помню Брязгина.

Л.И. Брязгин - он уехал из Лиды но каждое лето был здесь. Вовка Брязгин. Он сейчас в Москве. Он еще в позапрошлом году приезжал. Очень на меня обиделся. Как раз была дата - 60 лет было бы Валентину. А я в это время была уже настолько в ... в своей болезни ... полностью, что я даже не сообразила, о чем он говорит. И Вовка здорово на меня обиделся. С тех пор больше уже не звонил. Я вот забыла про 60-ти летие. Он правда приезжал на годовщину смерти. Ну, ладно.

И с 1970-го года у меня начинается жизнь в Лиде. Я работаю в 8-й школе. Организатором. У меня оказались все старшие ребята. И я с ними к Валику. Как надо что-либо сделать - вот тебе адрес, иди к нам.

Л.Л. Организатор - это кто?

Л.И. Заместитель директора по организации внешкольной работы. Завуч.

Я 20 лет проработала завучем и за это время и половину школы «перетаскала» сюда.

Что мы только с этими ребятами не делали!

И рок-клуб организовали. И ставили «Двенадцать» Блока, Сливко Смагард помогал. Агитбригаду организовали. Потом был рок-клуб.

Л.Л. А давайте про это в хронологическом порядке поговорим. Это очень интересно. О рок-клубе он сам много рассказывал.

Л.И. Когда он встал на ноги, отец поднапрягся и купил ему «Запорожец». Он сел за руль, стал мобилен. И даже случилось однажды такое, что друг отца увидел его в Бресте. Отец прибегает возмущенный, а Валик сидит как в ничем не бывало ... Вобщем, катался по всей Беларуси. Ну и на коляске выезжал с ребятами постоянно.

Л.Л. В конце 1980-х я уже и сам неоднократно с ребятами его в коляске по городу возил, и на пикники в лес выходили и в гости много раз с ним ходили. Это я представляю хорошо. Блока, это вы как пьесу ставили?

Л.И. Ставили школьную пьесу. Вместе со Сливко [7]. Он работал в школе, вел русский язык и литературу. Ребята-десятиклассники, ну те, у кого я видела «живые глаза» и «незашоренный» ум, они все побывали тут, у Валика. Приходили сюда за тем, что им было нужно. Например, приходят ко мне: «Лариса Ивановна, мы собираемся сделать то и то». И я звоню, спрашиваю у Валентина, сможет ли он помочь. Он отвечает, что сможет и тогда я присылаю детей. И даю адрес и отправляю к нему: «Там вам помогут». Они приходили сюда и начиналось. Ну, например, однажды пришла такая интересная идея мальчишкам. Кому конкретно даже и не вспомню. Мне трудно вспомнить. У меня в 2009 г. началась болезнь такая, неприятная, и дальше одно за другим ... И как вымыло память всю ... Ну в общем нашли лимфому 4-й степени, 4-я она же и последняя. Два года я и говорить не могла - только шипела. Химию делали, гормонами стали кормить. Ну, вобщем ... вот такие дела.

И с именами у меня всегда было не очень хорошо. А сейчас совсем плохо. Ну, Юлька Крысин из школы со своими друзьями сюда приходил, потом ... другие приходили, много приходило.

Пришли однажды ко мне: «Лариса Ивановна, у нас такая очень интересная идея, давайте сделаем. Мы хотим поставить предисловие к Руслану и Людмиле, «У Лукоморья дуб зеленый». Мы так все здорово, интересно придумали». Я говорю Валентину о том, что ребята придумали - интересная задумка есть. Они пришли к нему. Записали на магнитофон звуковую дорожку инсценировки - там был и «Новый поворот» «Машины времени» ... А на сцене такая крепенькая девочка, она так играла золотой цепочкой - «И днем и ночью кот ученый» ...

Л.Л. Это, вероятно, уже начало 1980-х годов.

Л.И. ... дальше «что он нам несет, пропасть или взлет» они вокруг этого Лукоморья танцуют и руками изображают зверей. Что они только напридумывали! Эта пьеса шла перед Новым годом.

Л.Л. С аудио-записями у него всегда было очень хорошо.

Л.И. А помню еще краше, еще интереснее. Сделали мы агитбригаду. Даже на область ездили и там место получили. Ну, тут аудио-запись тоже была такая, ух … даже «Синий иней» - музыкальный ряд полностью Валентина. И подсказки разные по сценарию его был, и сюжетные ходы интересные он выдумывал. Программа называлась: «Человек это звучит гордо». Мы показывали, что человек это нечто несгибаемое, и человек должен тянуться к знаниям, и человек должен глядеть всегда вверх, а не вниз. Вобщем, все строилось вокруг «Морального кодекса строителя коммунизма» (смеется).

Л.Л. Который был почти целиком списан с библейских заповедей.

Л.И. Но мы делали пьесу с подтекстом. Подтекст наш бурлил протестом против несвободы - к нам приходили и заявляли: «Что это у вас за клуб такой? Что это значит? А почему вы слушаете такую музыку, а почему «Стена» группы «Пинк Флойд»? А зачем вам эта «Стена»? А почему вы не можете взять, ну ... смотрите какая у нас «Лидчанка» замечательная? Лариса Ивановна, ну вы же сами там пели! Ну почему бы вам не приобщать детей к национальному фольклору?»

Лариса Ивановна поднимается и говорит: «Им это не интересно!».

Л.Л. Оригинально, на пике советской денационализации - дистиллированный фольклор.

Л.И. У меня спрашивали: «А вас за ваши программы не посадят?». «Да нет, не посадят, но на учет туда, где надо, поставят. Так я там давно уже стою».

Л.Л. В «органах»?

Л.И. Ну да. Просто тут, в конце 1970-х тут так все бурлило, бурлило в сознании, что даже если бы я попыталась, меня бы дети так далеко послали! Я ставила такие эксперименты.

Л.Л. А кто с вами разговаривал? Люди по линии педагогики?

Л.И. Нет, это были люди из горкома партии. Самое интересное, что в то время уже сидел первым секретарем мой «кореш» по работе в комсомоле.

Л.Л. А когда возник знаменитый лидский рок-клуб? Валентин очень много о нём рассказывал, много вспоминал. Вспоминал, как их программа победила на-республике, в Минске.

Л.И. Агитбригада уже параллельно существовала с рок-клубом. Программу они для Минска очень интересную сделали. Где то у меня даже должны храниться планы, тексты (обводит глазами квартиру).

Вообще рок-клуб начинался в 1975-76 учебном году. А у меня был клуб выходного дня, в школе. Собирались старшеклассники. И Валик к нам приезжал. А таскали туда фильмы. «Зеркало» Тарковского [8], и еще разные фильмы ...

Л.Л. на чем вы смотрели?

Л.И. У меня же в школе был кинотеатр. На киноплёнке.

Л.Л. Тарковский у вас был на киноплёнке?

Л.И. Да. Что еще смотрели? «Сталкера» смотрели.

Л.Л. «Сталкер» это уже 1979-й.

Л.И. Ну да. И «Солярис» смотрели. В общем, такие вот, настоящие фильмы смотрели. А Валентин рассказывал, объяснял, что к чему, что значат какие то режиссерские ходы, почему именно так работал оператор и т.д. Читал лекции.

Лариса Кончевская приходила.

Л.Л. Она кем тогда работала?

Л.И. Она работала в педучилище ...

Как то все это совпало с ребячьим бунтом а для того что бы себя каким то образом проявить необходимо владеть знанием. Поэтому Лариса Кончевская приходила, Валентин приходил, они выступали в Клубе выходного дня. А мы создали агитбригаду в этих рамках и потом поняли, что можем сделать еще больше. И мы стали такие «феерии» показывать!

Ребят толковых было много, они как то сами проявлялись. У меня все до одного классы, с 8-го начиная, шесть 8-х классов, пять 9-х, все 10-е классы - все они перед Новым годом ставили спектакли, что то такое свое ставили. Чего там только не было. И «цыганский базар» и «коты» … Боже, я до сих пор помню как это они сделали… Очень все у них смешно было. Под музыку Адриано Челентано, с метелками вокруг елки, у всех кошачьи усы и полосатые длинные шарфики. И они с этими метёлками танцевали. Как они это все сделали! Новогодние спектакли у нас были такие, что вся школа не знала покоя. Я в 11 часов вечера домой приходила. Потому что я с каждым классом ставила эти самые настоящие спектакли. И вот они все прогоняли свои инсценировки, каждый класс защищался, каждому классу было дано время. Там и баба-яга продавала в подворотне джинсы … что они только не придумывали.

Л.Л. И к чему это все привело?

Л.И. Все это приводило к тому, что в результате надо уже было замыкаться на что то одно, как то определяться.

А чем можно было заняться?

Поэты серебряного века? Но это была моя инициатива.

Вообще то, я поэзию по-молодости не любила. И вдруг однажды, в 1968 году, я зашла в маленький подвальчик в Гродно и вижу - книга в супер-обложке. На обложке роскошная, мощная женщина лежит на такой жирной земле. И заголовок «Четыре времени сердца», Пабло Неруда.

Открываю:

День омраченный падает с колоколен,

будто бы вдовье трепещущее покрывало.

Этот цвет, эта дрема

уходящих в землю черешен,

….

все мне падает в руки, которые я подымаю

к дождливому небу.

И его поэзия, и его любовная лирика, все это меня так поразило, что от Пабло Неруда, по-цепочке, от одного к другому, я пришла к литературе серебряного века - вот стоят: Сельвинский, Эренбург. А потом пошли Ахматова, Цветаева, Волошин и т.д. От Неруды к его друзьям. Так получилось, что я полюбила Серебряный век.

И пошло. Устраивали вечера поэзии. Но в результате, все-таки все замкнулось на музыку. Потому что именно она будоражила умы, вызывала трепет, звала молодёжь к чему то такому …

Л.Л. Это начало 1980-х?

Л.И. Это начало 1980-х. И тогда мы начали. Вначале в школе. А потом вышли на городской уровень. Стали собираться в старом Доме Культуры. Туда я водила ребят-старшеклассников.

Л.Л. Что это было в организационном смысле?

Л.И. Организационно это был клуб по интересам. Зарегистрирован, как положено, при доме культуры. Официально, во главе клуба стоял Валентин.

Л.Л. Мы только что видели справку о начислении 22-х рублей в месяц руководителю кружка - это вот то самое?

Л.И. Да.

Л.Л. Собирались раз в неделю? Два - три раза?

Л.И. Не помню. Мы-то приходили туда раз в месяц. Молодежь собиралась раз в неделю, или чаше. И делала программы. Программы, вроде дискотеки были очень интересные. Ну, не совсем дискотеки. Всегда была лекция о музыке. Одна великолепная программа мне очень запомнилась. Была как раз круглая дата Янки Купалы и Якуба Коласа.

Л.Л. 1982 г. - столетие их рождения.

Л.И. И вот мы тогда сделали очень интересную программу. У меня даже где-то сценарий сохранился. Но опять надо лезть в эти шкафы (осматривает комнату), искать.

Это было так: вначале рок-клуб поставил небольшой спектакль по Купале и Коласу.

Л.Л. Какие произведения использовались?

Л.И. Ставился отрывок из «Павлинки» - конечно, пан Быковский со своими жестами, ставился и «Курган». Ну а во второй части была зарубежная музыка. Но все равно, и во второй части рассказывали о музыке, давали перевод текстов и т.д. И слушали музыку, танцевали.

Так же делали программы по «Лявонихе на орбите» Андрея Макаёнка, по Кондрату Крапиве делали, ну там «Баба з возу …» и очень много чего. Всем было очень интересно. Причем не просто ж дословно брали тексты, а делали из них нечто такое … Добавляли на школьную либо на любые другие темы, что-то свое …

Л.Л. Переписывали тексты?

Л.И. Нет, просто к классическим текстам добавляли свое, отдельными блоками, с «местным колоритом». Много всего было. И слайды были, обычно во второй части.

И именно эту программу, с Купалой и Колосом, мы возили в Минск и получили там призовое место на конкурсе. Я в Минске в это время была … либо у меня курсы были, либо еще что-то. Но я помню как, я прибежала к ним, когда они выступали и клубе Тракторного завода, и как они отыграв программу, в подсобках все сидели вдоль стен довольные, расслабленные, ноги вытянутые, лица блаженные … и попивали пиво.

Кончилось довольно резко.

Со мной все проще было. Мне директор сказал, чтобы я больше детей в Дом культуры не водила, у нас своего места хватает. Постепенно это заглохло, с клубом выходного дня. У меня не было времени. Я не могла посреди недели вырваться домой. Валик был тут для моих детей и отцом и матерью. Я в 8 утра уходила и я в 8, 9, 10 вечера приходила. Дед ведет детей в сад. Валик учит с ними уроки. Я ни у одного ребёнка не была ни на первом звонке, ни на последнем звонке. Я этого всего не видела.

Директор очень хорошо знал мою натуру. Мне нужен был хотя бы один день, что бы я могла хоть что то дома сделать, матери помочь. Поэтому он перестал заставлять меня делать клуб выходного дня. Очень спокойно так. Я вижу - никто меня уже с этим клубом не напрягает. Это был такой хороший «иезуитский» ход. Только потом, когда мы однажды что то отмечали, он, расслабившись, сказал: «Что, Лариса Ивановна, похерили мы ваше свободолюбивое занятие, все так спокойно сошло на нет, что даже ругаться с вами не пришлось. Ха-ха-ха».

Л.Л. Понятно. А что с рок-клубом было? Валентин рассказывал, чем он закончился. «Органами» при Андропове.

Л.И. Я не помню. Помню что они делали программы, базировались в Доме культуры, потом из Дома культуры им пришлось уйти в Клуб обувной фабрики. Там они делали свои программы и танцевальные вечера. В Доме культуры на них уже было такое давление, такое давление, изо всех сил. А там было посвободнее, поспокойнее. Ну и он был очень разочарован, когда он узнал, что несколько ребят из его ближайшего окружения были стукачами, в том числе и Ш. был такой фотограф. Потом он сам, или кто-то его сбросил с 12 этажа ...

Л.Л. Да я хорошо помню Ш. Как это стало известно?

Л.И. Не знаю, как это стало известно, но помню, что этот, который сейчас занимается […] , фамилию не могу вспомнить, а ну да, Александр Свирид.

Л.Л. Да его тоже помню. Он мемуары опубликовал. Но фамилию его уже не вспомнил бы.

Л.И. … очень испугался этого всего и он у Валика оставил весь свой архив. Все тетради, все записи свои, у него было столько папок! У меня его папками было забито пол секции. Расшифровки тестов песен, записи, когда что возникло, он столько знал! Он в Беларуси знал все новые группы. Как только какая-то новая группа появлялась, он тут же про неё все разузнавал. Когда они уже стали прятаться, он все Валентину и отдал на хранение.

Л.Л. Это какой был год? 1983? 1984?

Л.И. Не помню … Но я еще долго хранила его информацию. Потом он однажды появился и я ему сказала: «Тебе не жалко?».

Л.Л. Валентин рассказывал подробно эту историю. Но прошло 20 лет и помню только фрагменты. Разгром рок-клуба по времени был связан с приходом к власти в СССР Андропова и общим ужесточением режима. Громить их приезжал «целый» полковник из Минска. Говорил: «Вокруг «кровавый империализм», а вы тут его агенты». Валентину рассказывал, что досье на него огромной толщины и там материала достаточно, что б его пять раз посадить. И, кажется, даже что-то из досье зачитывал. Валентин с удивлением узнал, что владеет 8 языками и стреляет из двух пистолетов, как Джеймс Бонд. Как то так. Со слов Валентина, если не ошибаюсь, несколько человек остались без работы и уехали из города. Одного из них, врача, я помню, приходилось вместе сидеть у Валентина, беседовать [9]. Но детально, я конечно уже не помню. К году 1984 их задавили.

Л.И. Вот они стали прятаться и все закончилось. От Валика отвалились несколько человек, которые постоянно были возле него. Его очень легко от всего было отсечь. Не приехали за ним вовремя, его не взяли, его не повезли - и все. Без него, те, кто остался, сначала просто на танцульки перешли, а потом все закончилось.

Л.Л. Где то в это время у Валентина появился Валера Тузин. В это время в Гелиосе уже молодежный театр появился и Тузин там «звездил».

Л.И. Тузин появился таким «фертиком» вслед за Людой Ч. Люда Ч. была Валика одноклассница. [...]

Л.Л. Как это, «Тузин - фертиком»?

Л.И. Он за Людой Ч. прискакал сюда.

Л.Л. У них что-то было?

Л.И. Он себя чувствовал в это время … был на таком «взлете». И почему-то, я очень удивлялась, у него началось какое-то совершенно странное, но очень подстёгивающее обоих, соперничество с Валентином из-за барышень. Это было настолько интересно. Валик сидел, улыбался, а соперничество было из-за Люды Ч., потом тут еще одна девочка появилась, художница, тут в центре жила. Так вообще скандал был. Все никак не могли они решить, чья же она все-таки.

Л.Л. Художница … Лена Ю. Как же, как же.

Л.И. Ну да. Потом Света Л. появилась. И всякий раз Валерка становился в какую то странную позу. Ему почему-то было нужно непременно сделать так, что бы эта девушка была его. Ну подумал бы своей головой, ну Боже мой! Почему он так?

Но я все это краем уха слышала. Краем глаза видела. Времени особо не было. Все это настолько странно и непонятно, но я особенно не лезла и не встревала.

Л.Л. У Валеры тут было "слабое место".

Л.И. Старался он, конечно, занять лидирующее положение во всей этой компании. Всячески старался как то выделить свою «руководящую и направляющую» роль (смеется). Я в это время уже заняла нейтральную позицию. У меня всегда был «аншлаг» потому, что в партере было только одно кресло и оно всегда была занято. Передо мной всегда стояла чашка кофе и лежала пачка сигарет. И я в углу сидела и за всем этим вот так вот наблюдала (смеется).

Л.Л. Я пока был студентом, бывал тут редко. Валерка меня сюда в году 1983-84 привел. В 1985 г. я закончил институт и в 1986 г. женился. Поэтому эти игры шли мимо меня. Я был уже человеком женатым и серьезным (улыбаюсь).

С Валентином мы говорили обо всем. Мало таких людей мне встречалось. Это было место, куда можно было придти и …

Л.И. … и говорить хоть до утра, и пиво потягивать, или кофе.

Л.Л. Я коньячок грузинский предпочитал. Приносил. А когда Валентин умер - город опустел.

Л.И. Тут никогда ни у кого не было, как говориться - самоцелью, напиться. А как бы между делом.

[...]

Люда Ч. привела сюда эту Ирину - весьма странную девушку. [...]

Валик ее быстро очаровал, она в него влюбилась и они решили пожениться. Мама смотрела на это отрицательно, а я сказала: «Мама, неделю Валик проживет с ней - хорошо, месяц - еще лучше, полгода - отлично. Для него это будет опыт семейной жизни». И я поговорила с Ириной, сказала ей тоже самое.

Они переехал сюда. Я для того что-бы устроить им какую то жизнь, забрала её дочку, у меня стало трое детей, я обхаживала их, обмывала, обстирывала …

Л.Л. Это 1984 г.?

Л.И. Да. Она почему то решила, что здесь очень богатая семья (смеется), но она глубоко ошиблась. Привезла сюда шкаф со своей одеждой, обставила их комнату и они стали жить. Выглядело это так: она приходила с работы, кушала, они садились с Валиком, он занимался своим делом, она тоже - ну там ногти красила … Через несколько месяцев я ей сказала: «Ира, ты пришла в дом и у тебя есть руки. Я работаю по 12 часов в сутки. Я приношу в дом деньги. В то время я получала 320 рублей. Это были хорошие деньги.

Л.Л. И даже очень хорошие.

Л.И. Я же получала ставку завуча и еще вела уроки. Это были хорошие деньги и поэтому мать меня отпускала на эту работу, поэтому отец мне ничего не говорил, и поэтому Валик молчал, потому что я обеспечивала всю семью. За мои деньги куплено все, что стоит в этой квартире. Поэтому я и говорила ей, что я очень занята - я зарабатываю деньги. Поэтому надо матери помочь - сварить что-нибудь, пыль вытереть, сходить в магазин, уже ж второй месяц пошел… Она посидела тут еще несколько месяцев. И вдруг резко собралась и ушла домой. … Валик посидел, посидел, собрался и поехал туда. Побыл у нее, наверное, дня два. Она на него там внимания никакого не обращала и он вернулся. … Потом отец постарался, что бы их быстро развели. Продолжалось это месяца три или может быть полгода. Но я рада, что у брата был опыт семейной жизни. И свадьба была. И жена молодая была. Как у всех.

Я понимала, что это не надолго, знала - как это тяжело с инвалидом.

[...]

Л.Л. Я замечал какие то моменты. Но Валентин для меня был друг, и в целом, я не реагировал на то, что меня не касается.

Давайте поговорим о временах с 1985 г. Начинались страшно интересные времена. Да, кстати, а в семье слушали западное радио?

Л.И. Нет. Но Валентин был информирован. Не знаю как к нему приходила информация, не могу сказать.

Л.Л. Тогда радиоприемник был, как сейчас интернет - единственной возможностью получить альтернативную информацию, либо просто хоть какую то информацию.

Л.И. Он всегда был в курсе. Мы с ним часто обсуждали политические новости.

Л.Л. Вот не помню, а был у него хороший радиоприёмник? Магнитофонов всяких было много.

Л.И. Да, были у него приёмники всякие.

Л.Л. Ну, видимо, все-таки слушал.

Началась перестройка. Жить стало интересней, а читать - интересней чем жить (смеется).

Л.И. Собирались друзья. Бесконечно все обсуждалось.

Л.Л. Это я помню, эти обсуждения.

Л.И. Ну, вот мы газеты только что видели, книжки всякие (до начала разговора в документах Валентина мы нашли первые номера газеты «Свобода», «Грюнвальд», программу БНФ, брошюру «Трэці з'езд БНФ» и т.д., пачку московского и киевского перестроечного «самиздата»). … Что только могли, тащили сюда. У меня такая коробка была, полностью набитая только вырезками. И еще журналы все, книги, что только тогда не издавалось. Все это он читал, собирал. … Почему-то в то время он очень заинтересовался африканскими масками. Вот альбом с рисунками масок лежит. Вырезал, собирал.

Потом началась у нас эпоха кооператива.

Л.Л. Ну, да, это я помню - декоративные плиты. В какой мере он участвовал?

Л.И. Он был председателем кооператива. Пытались и мебель делать. Он каталог приготовил такой очень интересный (протягивает альбом с рисунками различной мебели, той, которую планировали выпускать). Дело было неплохое, но некому было этим заниматься. Валик не мог. А на меня повесили бухгалтерию, в которой я совершенно ничего не понимала. Я тогда работу бросила в школе.

[...]

Мы все глубже и глубже погружались в долги.

Л.Л. А как выплыли?

Л.И. Выплыли, потому что помогли друзья.

[...]

И Валику это далось. Это забрало у него остатки здоровья. Это все нужно было организовывать и заказы искать.

Л.Л. Я помню ваш кооператив, но он как то ничего не рассказывал.

Л.И. В 1994 г. я вернулась в школу. Три года просидела не работая. А кооператива уже не было.

Л.Л. Об участии Валентина во Фронте что-нибудь помните? Он рассказывал. И о первом собрании в Лиде, в котором он участвовал.

Л.И. Он участвовал в первых шагах Фронта. И где-то документы еще были, какие то его мандаты съездов именные. И что-то он рисовал для этого.

Л.Л. Когда в 1994 г. мы организовали празднование юбилея 200-летия восстания Костюшки, он тогда большой портрет Костюшки нарисовал, который на сцене висел ...

Расскажите о последних годах жизни Валентина.

Л.И. По-прежнему приходили, собирались здесь. Выезжали, гуляли по городу … В 1996 г., последнем, его 44 года праздновали. Я после перерыва первый год работала. Зарабатывала вообще ерунду. А у меня в этот год было 50-ти летний юбилей. В школе у меня спросили, какой мне купить подарок? Ответила, что уже одну вещь присмотрела, и сама куплю. Ну, мне и вручили собранные деньги. Прихожу домой и говорю - Валик, есть у нас сумма денег, я сделаю тебе день рождения. Как знала. Все деньги, до-копеечки потратила, и отпраздновали мы его последний день рождения. Это был июнь. Он собрал друзей, последний раз собрались. Хороший получился праздник, веселый такой. Замечательный просто праздник. Ребята последний раз собрались.

В сентябре почувствовал себя плохо …

Л.Л. Таблетки он тогда, такие красные, пил.

Л.И. И забрали его в больницу. Я пришла раз, пришла к нему второй раз, а он говорит: «Мне этой ночью было плохо». А ему отвечаю: «Если б ты только знал, приходили друзья, спрашивали о тебе, мы посидели немного … кто-то рассказывал, что-то такое смешное. И мы так хохотали» - я говорю: «Мы так смеялись, всю ночь. Даже и не вспомню. Какие-то анекдоты травили, что то вспоминали, что то вытворяли». А он говорит: «А мне так было плохо, меня едва откачали».

Я на следующий день пришла, ему как раз УЗИ делали. После этого вывезла его на коляске, подъехали мы к окну, он смотрит, а за окном осень, уже такая золотая, ранняя в том году была осень, уже много золотых листьев. [...] Ну и я побежала, даже не зашла к врачу расспросить о нём. Назавтра звонит заведующая отделением и говорит, что в 7 утра умер Валентин. И потом добавляет: «Вот, вы убежали, а я хотела сказать: что было видно на УЗИ, что он уже умирает».

Л.Л. У меня в том же 1996 г. погиб брат. За несколько месяцев до гибели он лежал после операции аппендицита в той же палате и на той же кровати, на которой, месяцев через 10, лежал Валентин. Тогда из-за какого то ремонта, либо кардиология вселилась в хирургию, либо наоборот. И за несколько дней до смерти Валика мы с Тузиным были у него в больнице и вот - тот же этаж, та же палата, те же стены, оливковые, кажется…

Л.И. Желтые.

Л.Л. Панели, масляной краской покрашенные. В общем, меня как током ударило. А дней через 5 он умер.

Л.И. Ну и последнее, что называется, «по мозгам». Пришлось просить врача поломать ему ногу, потому, что крышка гроба не закрывалась.

Л.Л. Когда он в гробу лежал, было очень явственное ощущение, что … вот ушел и освободился. Легче ему стало, что ли. Отмучался.

Л.И. Все так говорили тогда. Тут еще была такая странная девушка, она все время приходила. Она стихи писала, работала в библиотеке, не помню как ее звали. Она через несколько недель рассказывала, что Валентин к ней приходил и говорил, что у него все в порядке. Передавал всем, чтобы не плакали, что все нормально …

Он много сделал для моих детей. И с Викой постоянно занимался и с Ваней …

Л.Л. Вот это я помню. Но что-либо еще пытаюсь вспоминать. Прошло почти 20 лет, забывается все. Помню, только его комнату - боковое освещение и бесконечные разговоры. Иногда выпивали немножко, но редко и мало. По городу гуляли, на пикнички в лес выезжали.

Л.И. Людей прошло через эту комнату очень много и тот, кто вернулся, пришел еще раз - тот уже не исчезал.

Вот помню я никак не могла вырваться - работала. А Валентин уехал на сессию. Его же надо было каждый день возить. Поднять по лестнице или спустить. Поселили его на второй этаж общежития.

Л.Л. Помню его рассказ об учебе в Институте культуры. Какие-то ребята ему помогали, но потом устали и пропали.

Л.И. Ну, конечно, кому это надо? Он уехал на сессию и через какое-то время я приехала его проведать. Помню - он сидит на кровати в общежитии такой одинокий и такой заброшенный. Я его покормила, постелила, голову помыла, приготовила поесть на завтра, оставила, то что привезла - ну и что, мне уезжать надо. Завтра на работу. Поэтому, учиться в институте было нереально.

Л.Л. Он рассказывал, что и не очень-то это было серьезно. Крупскую изучали и конспектировали. Крупская как авторитет в области культуры - анекдот. Для умного человека это каким-либо образованием не являлось.

Л.И. Вспомнилось. Он отлично играл в карты, в преферанс. Никогда не забуду его ироническую улыбочку. Сели играть втроем - я, он и Вика. А я в этом деле была и остаюсь абсолютным щенком. Я беру карты - у меня такой расклад! Но я не соображаю, что не мой ход. А он молчит, улыбается. А я: «Шесть, нет Семь, нет Восемь!». Он: «Подумай…». А я: «Все, вперед!».

Л.Л. Я ничего в этом не понимаю.

Л.И. Ну, так вот. И начитает он меня «раздевать». Кошмар. Залезла я на такую «гору»! И такая обиженная! Сердце клокочет от обиды. А они с Викой ухмыляются. Я бросаю карты, встаю и ухожу. Он: «Ну что ты, Лора, ну зачем ты?»

Он очень любил, когда приезжал старший брат Иван. Такие гордые они были вдвоем. Тогда уже у них разговоры обо всем на свете и допоздна. И такие темы, которые и мне интересны, но чувствую, стена: «Не встревай, не лезь». Это еще с детства, были такие вспышки ревности … Но я и чувствовала, что им необходимо общение.

Что я вынесла из общения с ним - это умение по слову, по жесту, по взгляду и даже просто по молчанию понимать людей. Это мне в школе очень пригодилось. Я входила в класс и чувствовала, как у меня все пойдет на уроке сегодня. Это так легко потом читалось. Именно с ним я этому научилась. Но у нас никогда с ним разговора на эту тему не было.

Л.Л. Он человеком был очень тонким.

Л.И. Долгое время у нас было так, что если ко мне в школу приезжал кто-то интересный, то я обязательно приводила его сюда, к Валику. Это было традицией.

Был тут один писатель, он тогда выпустил небольшую книжку, она тут где то лежит (осматривает комнату). Книжка написана была очень интересно. Мы его принимали в 8-й школе.

Л.Л. Как его фамилия?

Л.И. Я все найду, статьи найду о Валентине, книгу эту найду. Мы же не последний раз встречаемся … Я знала, что если я сегодня откажусь, то разговора уже не будет никогда.

Л.Л. Да, неважно, все равно я фамилию писателя этого обозначу инициалом.

Л.И. Название книги «К…», такая небольшая. Где-то тут она должна лежать (несколько минут ищет на полках, не находит).

А я же такая была - дама даже очень ничего!

Л.Л. Я помню.

Л.И. И он вокруг меня заходил кругами. Но с другой стороны он же чувствует себя столичной штучкой - книжку написал. И говорю брату: «Хочешь повеселиться сегодня? У нас сегодня будет литературный «мэтр», выступал у нас в школе. Может быть мы устроим вечерок?». Он говорит: «Давай, приводи». Ну, и привожу.

Он приходит вечером, сразу такой снисходительный тон - попал же на периферию. Ну, а дальше, слова за слово, Валик тут со своими речами. Как воздушный пузырёк сдувается этот человек (смеется). Ой, да как тут у вас же интересно! Короче, дали мужику по мозгам! (смеется). Ушел он совершенно в другом настроении. В целом, это было смешно.

Ну и помню, был еще один человек. Очень интересный, поэт. Приехал в город читать лекции о музыке, в филармонии работал. С меня взял он неплохо - двухтомник стихов, горьковского еще, издания. Он эти издания собирал. Он увидел, загорелся и я ему подарила. Приезжал несколько раз. Очень интересный был человек. Он рассказывал (не знаю правда ли это), что его в свое время, водили к Ахматовой и она сказала: «Молодой человек - вы поэт». Он этим очень гордился.

Находит двойной лист нотной бумаги со стихами, записанными от руки и читает стихотворение этого человека по мотивам «Фауста» Гете.

Потом, вместе рассматриваем фотографии.

Л.И. Вот этого «лектора» я тоже приводила сюда. Они очень долго разговаривали. Он рассказывал о том, что мир на земле построили инопланетяне …

Л.Л. «Оригинальная идея» (улыбается). Но тогда все были помешаны на инопланетянах.

Л.И. Да. Но вот корреспондент нашей газеты «Уперад» о встрече с этим человеком у нас в школе написал статью «У кадцы мёда - лыжка дзёгця». Как раз этой ложкой был рассказ об инопланетянах.

Партийная газета написала! Лектор испугался и переволновался, думал - ему вообще прикроют выступления. Мы с Валиком решали, как этого человека отстоять.

Кстати, он тоже в первый раз, когда пришел, был такой гордый. Потом поговорил и сказал, что мне очень у вас понравилось. Когда приехал во второй раз, открыл дверь и говорит: «Ларочка, добрый день! Ну, я пошел к Валику» (смеется). Я потом Валентину говорю: «Ты зачем у меня мужика отбиваешь» (смеется).

Но мне было очень приятно, когда вот такие отношения у брата завязывались, было очень приятно.

Л.Л. … Уже ближе к середине 90-х годов, был такой разговор у меня с ним. Кажется, выпили мы тогда с ним по 100 грамм коньяка. Он сказал, что очень устал быть «сливным бачком» для всех. Люди постоянно несли ему свои проблемы и ждали разумного совета. Ему, человеку, у которого вся жизнь - проблема! Окружающие так привыкли к тому, что он всегда выслушает, разложит все проблемы по полочкам и подскажет, что делать.

Л.И. Да, это было. И он умел свои проблемы не демонстрировать.

Л.Л. У вас была и, как я вижу, осталась, хорошая библиотека. Вот эта серия - «Мировая литература» это полное собрание? Что-то, более 200 томов?

Л.И. Несколько томов не хватает, разошлись по рукам. Мы с ним вместе собирали библиотеку. Книги я начала собирать с 1963 г.

Л.Л. Мы тогда любили книги. Ценили, понимали, собирали. Давали почитать.

Л.И. Я и сейчас покупаю книги. Вот, например, эти два тома по истории - «Греция» и «Египет», совсем недавно приобрела. Валик очень огорчался, когда книги терялись. И я совсем недавно опять докупила том к собранию сочинений Стругацких - «Понедельник начинается в субботу».

Л.Л. Я помню, у вас был двухтомник Стругацких, черные такие тома большого формата. Кто теперь знает, какая это была ценность и радость - книги Стругацких. А вот, этот двухтомник стоит (показывает на полку), сохранился.

Л.И. Да. Вот «Библиотека фантастики», вот «Литературные памятники» - начинала собирать с тома Светония «Жизнь двенадцати цезарей», следующими томами был Апулей, «Метаморфозы и Золотой осёл» и «Апология» его … название отличное «Апология или речь в защиту самого себя против обвинений в черной магии». Я сейчас внука читать книги приучаю.

Воспоминания о Валентине

Гвардейцева Наталья Николаевна

Что я могу сказать о Валике Лятецком? Относительно близко я с ним стала общаться уже в зрелом возрасте (после окончания института и отработав три года в Солигорске). Но знала его давно. Это был друг (с детства, когда Валик еще имел возможность посещать школу) моего брата. Это был достаточно узкий круг ребят (три-четыре человека), которые сохранили эту дружбу до последнего дня (ухода Валика), и это был свой особенный круг общения, основная точка в Лиде, куда они стремились, уже будучи взрослыми и проживая за ее пределами. Я думаю, что это тоже о чем-то говорит.

Учитывая проблемы, с которыми Валику приходилось жить и бороться, это была сильная личность. И надо подчеркнуть, что он никогда не демонстрировал эти проблемы, не пытался вызывать к себе какого-то особого отношения, и, думаю, те, кому приходилось общаться с ним неоднократно, сами их переставали замечать. И это его заслуга.

Его интересы, точки приложения его способностей были самые разнообразные - технические, музыкальные, художественные, литературные, аналитические, кулинарные и т.д. и прочие бытовые. А потому и круг его общения был самым разнообразным. К нему тянулись люди. Он был ограничен, но не изолирован (и не только в буквальном смысле этого слова). «Я ходил» - это его выражение. Он участвовал в жизни. Он был нескучен. Он мог веселиться со всеми. Он мог сопереживать. Я думаю, вряд ли кто-нибудь, из знавших Валика, мог сказать ему «Ну, что ты понимаешь?!».

При всем этом надо отметить громадную заслугу его семьи, его родителей, особенно мамы - Веры Григорьевны, за великое терпение и терпимость, что он по большому счету смог состоялся как личность, и при этом не потерять себя.

Можно сказать, что к ним можно было придти в любое время суток. В нынешний мир Интернета это бы в чем-то где-то облегчило ситуацию. Но качество человеческого общения (глядя в одну точку и сидя, «привязанным» к одному месту, и имея перед собой единственного собеседника) значительно упало.

«Если друг оказался вдруг… Парня в горы тяни - рискни…»

Высоцкий пел это не про наше нынешнее время и не потому, что он жил в другое.

Чтобы узнать человека, надо его почувствовать кожей. Иначе это просто «контакт».

О ВАЛЕНТИНЕ

Кончевская Лариса

У Валентина был дар педагога, воспитателя. Он не был назидательным, приставучим моралистом. Получалось это как-то незаметно, между делом. В их семье дети, его племянники Вика и Ваня, были с малолетства самостоятельны и много умели. Конечно, тон жизни был задан бабушкой Верой Григорьевной и их мамой Ларисой Ивановной. Но я-то видела их, бывая у Валентина. (Их квартиры находились на одной площадке.) Я часто заставала детей за делом, Вика пылесосила, протирала пол, и Валентин помогал ей разобраться с пылесосом, растолковывал что где. Ваня с дядиной помощью неплохо управлялся с молотком, гвоздями и другими инструментами. Как-то они смастерили воздушного змея, настоящего, на деревянных планках, с хвостом, и пригласили нас посмотреть на запуск. Толпой направились на луг перед верхним озером по улице Свердлова. (Сейчас, наверное, все застроили.) Ваня запускал, ему помогали Валентин и еще пару человек. Все окунулись в детство с головой.

Приходя к Лятецким, я заставала мальчишек лет 12-13-ти. Их был человек 5-6. Валя занимался с ними радиотехникой - вел кружок дома пионеров.

Л.Л. -?

Л.Г. Мне кажется, год 85-86-й. Ребята собирали схемы транзисторных приемников. Валентин им помогал. А потом они проектировали корпуса по своему вкусу, мастерили деревянную или пластмассовую коробку для приемника - клеили, паяли, пилили. Однажды я напросилась понаблюдать. Он был терпелив, спокоен и добродушен. Пошучивал, если у кого-то не хватало умения, подсказывая, как удобнее пользоваться инструментами. Он был похож на отца в окружении сыновей. Обстановка деловая, умиротворенная. Мальчишкам, видно, нравилось у него, и по окончании занятий они не очень охотно расходились, заводя разговоры то о футболе, то о следующей встрече.

Я всегда думала: как он много умел! Как и когда успел все это? У них вообще очень талантливая семья. Отца я не застала в живых. А с их мамой Верой Григорьевной мы, кажется, были дружны (я так думаю). Она преподавала в школе белорусский и писала очень порядочные юмористические и лирикоиронические стихи. Они были так хороши, что я просила переписать мне несколько вещей, что она с удовольствием делала. Юморески она писала в стиле белорусского фольклора. Превосходно исполняла их на сцене.

А его сестра Лариса Ивановна, кроме того, что была очень незаурядным педагогом и организатором, одарена сильным альтом, богатым обертонами. Из нее могла получиться большая певица. Петь с ней было наслаждением. Они вообще были музыкальны. Брат Вали Иван Иванович, самый старший из них, был уже офицер запаса, жил в Минске (и сейчас жив, надеюсь, дай Бог ему здоровья) и писал картины, публика их покупала с удовольствием. Я имела возможность слышать, как он красивым баритоном пел арии из оперетт Кальмана.

В одну из нечастых наших встреч мы после прогулки обычной нашей компанией (Юра и Тамара Новокщеновы, Наташа Гвардейцева, Валера Тузин и Валентин) зашли ко мне, чтобы Валя отдохнул от коляски и полежал. Расселись в комнате кто на полу, кто на диване и договорились петь народные песни, по возможности импровизируя 2-й и 3-й голоса. Доминантной песней была, конечно «Купалинка». Лятецкий задремал, казалось. Но когда мы, перепев еще кучу русских и украинских песен, пробовали под тузинское гитарное сопровождение петь «Враги сожгли родную хату», он, не открывая глаз, сказал: «Дай-ка гитару». И так же, лежа с закрытыми глазами, извлек звук как бы оборванной брякнувшей струны, за которой вдруг встала сломанная судьба и страшная пустота. Потом он запел тихо, хрипловато. (Хотя голос у него был звонкий и чистый после того, как он бросил курить.) Аккомпонимент был тяжелый, медленный, как шаг усталого солдата. Комментарии, как говориться, излишни…

По поводу авторитета Валентина в разных социальных группах.

У него был реально признанный авторитет у очень разных людей, которые и не знали друг друга, и не встречались у него даже случайно. Но я как-то нарвалась-таки. Напекла много печенья по новому рецепту, решив отнести Лятецким для детей и визитеров. (У них и чаем поили, и угощали, а мы в такое трудное перестроечное время не догадывались хотя бы купить сахара и заварки иногда.) Пришла по-хозяйски, стукнула в закрытую дверь комнаты Валентина. Вера Григорьевна, высунув голову из кухонной двери, сказала: «Хлопцы ў яго… Распранайся, заходзь у гасцёўню. У мяне ёсць новыя вершы… Я зараз.» За дверью стоял сдержанный гул мужских голосов, какой-то напряженный. Поскольку у меня были ненавязчивые благие намерения только поднести Вале и его собеседникам угощенье, я опять толкнулась в дверь и вошла. В комнате было человек восемь мужчин, все какие-то одного черного цвета. Сразу же повисла напряженная тишина. Поздоровалась и, не поднимая глаз, подошла к столику и высыпала из мешка печенье в посудину, также не поднимая глаз. Атмосфера явно была накалена. Кто-то одобрительно хмыкнул в мою сторону. Я вышла. Поговорила с Верой Григорьевной и собралась уходить. Характер гула в комнате изменился, стал каким-то миролюбивым. Распахнулась дверь комнаты и вышли люди, одетые преимущественно в черное. Один повернулся и, улыбаясь чифирной улыбкой, сказал мне: «Спасибо». Заглянула к Валентину. У него очки на носу тряслись от смеха. Поправив их большим пальцем левой руки, он показал на пустую посудину из-под печенья: «Братки тебе очень благодарны!» На диване лежал толщенный Уголовный кодекс. Судя по количеству людей, была какая-то «разборка» устная, а к «Валентину пришли, как к справедливому, знающему человеку» (это я так предположила). Дети печенья не попробовали!

Нас с Валентином познакомил Тузин. Мы - это супруги Новокщеновы и я. Наталья Гвардейцева знала его с детства. Её брат Валерий учился с Лятецким в одном классе и дружил. А она потом была их «семейным врачом».

Тузин говорил: «Лора, ты должна познакомиться с Валентином». Я очень боялась этого. Его знала визуально по двум-трем общим собраниям в ходе организации молодежного кафе, видела в группе звукооператоров на «Рок-кірмаше» и просто встречала его коляску в сопровождении ребят на улицах. Сердце разрывалось от жалости и сочувствия к парню, обделенному простыми человеческими возможностями ходить, бегать, самостоятельно обслуживать себя. Ведь нельзя общаться и оплакивать человека. Как-то получалось, что в среде моего общения всегда находилось несколько нытиков, жалобщиков, требовавших внимания к своим проблемам. Они были моими друзьями, мой долг был - нести их тяготы вместе с ними. На них уходило времени и сил больше, чем на себя и своих близких. В конечном счете, это все изнуряло и опустошало. Я стала ограничивать новые знакомства.

Ответила твердо «Нет!». «Не бойся! Это не тот случай», - засмеялся Тузин. Он все понимал. «Нет» - повторила я.

Но нас таки познакомили. Поставили перед фактом, представили «по-английски» в окружении людей. Бежать было некуда. Стараясь всеми силами подавить сострадание, чтобы его не выдать, я нерешительно посмотрела в лицо нового знакомого и ощутила неизъяснимое облегчение. На меня глядели веселые лукавые глаза, а губы разъезжались, еле удерживая улыбку, в которой читалось и ободрение, и понимание, и абсолютное чувство полноценности, а главное - уже редкое качество для современных мужчин - умение видеть женщину, не как конкурента, бесполезный балласт, либо продукт разного рода потребления. Он смотрел на женщину, как Адам на свое преображенное ребро, родное, нуждающееся в духовной помощи и защите. И мы все всегда это ощущали. Я знала, какие бы глупые сентенции я не изрекала, он будет терпелив и снисходителен. А если говорила что-то, стоящее внимания, он пересматривал свое мнение, хотя и был упрям. Но мы друг друга не переубеждали, уважая нажитый опыт. И это тоже шло от Валентина. Ощущать взаимное донорство так приятно! Только он дал мне гораздо больше.

Уже во вторую встречу Валя рассказал, как в 15 лет после ампутации ноги потерял надежду на будущее и не представлял себе своей дальнейшей жизни. Все потонуло в отчаянии. Плакал, не мог есть, никого не хотел видеть из родных и друзей, впадал в истерики, а потом ощутил, как близкие со страхом заходят в его комнату и боятся его! «Я понял, что могу остаться в одиночестве и злобе…» Через несколько лет после его смерти эти слова стали для меня рецептом жизни. После инсульта я селя на некоторое время в коляску Валентина, а потом научилась, хоть и с трудом, ходить… То же отчаянье, то же нежелание жить преодолевалось очень тяжело. Только память о Вале, забота дочери и поддержка друзей, которых мне послал Бог, дали возможность иначе увидеть ситуацию. У Валентина все было гораздо трагичней и сложней.

Да. Так вот о наших счастливых днях. Периодически в нашей компании появлялись новые люди. Привела я к Лятецким свою приятельницу Ниночку Х., красивую, миниатюрную с голоском-колокольчиком, умную. Она работала учителем английского языка, жила через дорогу от них, но Валентина не знала. Была вдовой смолоду (лет с 25-ти). Муж был моряком в Калининграде. Их судно потерпело крушение. Нина осталась одна с сыном и уехала в Лиду, потому что здесь родилась и окончила школу. Мама у нее умерла, когда они с братом учились в школе. Отец довольно рано вторично женился, чтобы в доме с детьми была женщина. У детей на всю жизнь осталось ощущение предательства (может быть, ошибочное) и одиночества. Нина была стойкой и сильной, и, переезжая в Лиду, на помощь отца не рассчитывала. Младший брат выучился и жил в тогдашнем Ленинграде. Единственным другом был сын 14-15 лет, умный и какой-то взрослый мальчик, очень талантливый фотограф.

Атмосфера у Лятецких поразила Нину своим теплом, искренностью и отсутствием «интеллектуального трепа», часто пересыпанного ехидством и недоброжелательностью. Она говорила: «Как у нас дома, когда мама была жива». Она моментально подружилась с Валентином (кажется, они были ровесниками), и он заботился о ней и опекал ее. Очень сильно переживал, когда у нее умер отец, а вскоре мачеха, и Нина осталась с двумя мальчишками одна - с сыном и сводным братом-сиротой. Мы все тогда принимали в этом участие (в похоронах и переживаниях). Я, честно говоря, боялась за последствия этого события для Вали и видела, как тревожно и молчаливо смотрела на все это Вера Григорьевна. (Было понятно: ее бы воля - она бы всех повыгоняла. Ведь у него за три года до того был инфаркт).

Но, слава Богу, обошлось, как-то улеглось… Уже через пару месяцев Валентин консультировал Нину на предмет изготовления костюмов для английского спектакля «Красная шапочка», который она готовила с шестиклассниками. Потом он «забацал» шикарную маску для Волка из папье-маше. За форму были взяты мотоциклетный шлем для головы и голенище резинового литого сапога для пасти. Работа делалась тщательно: художественно, просто ювелирно, надевалась на голову легко. В маске удобно было ориентироваться, двигаться и говорить. На спектакль Валя попасть не смог, и Нина принесла ему множество фотографий и щебетала об успехе постановки. Радости детей и учительницы не было предела!

Правда, несчастья Нины не кончались… После отделения Литвы она как-то очень быстро уехала в Вильнюс, на родину своего отца, потом - в Минск, а затем - в Англию. Думаю, там ей стало полегче, тем более что она попала в приход Антония Сурожского, вышла замуж…

В 90-е годы Валентин начал осваивать бизнес. Жизнь менялась. Мы были рады этому, перемен ждали все. Но как будем жить и как надо - не знал никто. Нам, бюджетным служащим, просто надо было продолжать свое дело - учить детей, лечить людей, организовывать культурную работу и т.д. Многих пугал «новый поворот». В Беларуси шла правительственная чехарда. Но главное, у страны появилась возможность иметь собственные законы, экономику, внешнюю политику и свой курс развития. И все понимали, что будет огромная работа по восстановлению национального самосознания, самоуважения. Во главе всего лежало слово.

Валентин с головой окунулся в эту проблему. Дома мать говорила исключительно по-белорусски с детьми, с внуками, с гостями, и мысли не допускала, что ее могут осудить за «вясковасць», малограмотность, и, кажется, не декларировала это, просто она так жила: без вызова, свободно и убежденно.

Она была «золотым запасом» семьи, страны, народа. Такие люди живут с болью, видя, что дети и внуки знают родной язык, как иностранный, в рамках учебной программы, за редким чтением национальных газет и журналов, спотыкаясь в понимании многих собственно-белорусских слов и выражений.

Время 90-х было трудным и творческим. Мы ходили с Валентином на одно из первых собраний поляков. Собралось большое количество народа. Привели самых старых и слабых людей, которые уже и не чаяли дождаться услышать родную речь в таком большом собрании, смотрели на окружающих с волнением и слезами. Кажется, это было в кинотеатре «Октябрь». Я увидела там свою учительницу начальных классов Веру Станиславовну Курило, которая подготовила группу девочек, певших польские песни. Потом они же пришли на открытие памятника Адаму Мицкевичу.

Были мы на одном из организационных собраний, где обсуждалось преподавание учебных предметов на белорусском языке в школах и средних специальных учебных заведениях. Было настоятельно рекомендовано детским садам вести воспитание по-белорусски. Я тогда работала в педучилище и с увлечением взялась составлять конспекты на белорусском языке. М.И.Мельник был нашим вдохновителем и консультантом. Он же потом и возглавил работу по сбору средств и организации установки в Лиде памятника Франциску Скорине. Это был апофеоз! Но об этом много писали.

Возникло еврейское общество, где раввином был преподаватель лидского музучилища Михаил Двилянский, организовавший тогда же ансамбль «Шолом», который и доныне замечательно и широко известен в СНГ.

Беларусь восстанавливала свое традиционно-историческое национальное лицо.

У Лятецких, дома и на работе мы много говорили об этом, когда собирались просто посмотреть друг на друга.

Валентин с увлечением включился в организацию семейного бизнеса, связанного с производством отделочных панелей (для стен жилых помещений, общественных заведений, офисов), а также с торговлей некрупными партиями товаров (муки, сахара и т.д.) Для него открылась возможность, какой раньше он не имел: реализовать себя в официальной деятельности на благо семьи и страны.

Он ездил по делам фирмы то в Польшу, то в другие города, уставал, вел бесконечные переговоры по телефону. Эта работа нелегка и сейчас. Люди, вкусившие горького бизнес-хлеба 90-х годов среди «кидал», авантюристов, откровенных бандитов, понимают, что я имею в виду. Мы реже виделись из-за забот (перестроечных, бытовых и экономических). Но он был также внимателен и заботлив.

В один из наших «забегов» к нему он говорил о делах с кем-то из партнеров по фирме. Мы между собой, дамами, обменивались полушепотом тем, что видели в магазинах. Я любовалась там серыми замшевыми шпильками, высокими и лаконичными. Задержка и так скудной зарплаты позволяла только любоваться. (Страдания по этому поводу я не испытывала.) Собеседницы мои шепотом поохали. Валентин распрощался с собеседником и продолжил разговор с нами. Вскоре мы разбежались.

Когда я пришла домой, раздался телефонный звонок от Лятецких. Валя говорит: «Извини, что не смог предложить тебе денег. У нас пусто, вся наличность в деле. Но я достал для тебя» - и называет сумму, необходимую для покупки туфель. Я оцепенела. Как он успел расслышать наше шушуканье? Рассмеялась и объяснила, что мне проще не влазить в долги, чем отдавать. Потом весь вечер и все три последующих дня невольно улыбалась от горячей благодарности и нежности за заботу человека, которому несравненно трудней жить на свете, чем остальным.

Заўсёды задавалася пытаннем (асабліва пасля страты нашага сябра), на які час ён быў запланаваны Богам? Зразумела, што на выкіданне столькі талентаў і вартасцей чалавеку не даецца… Валянцін што меў, тое развіваў, удасканаліваў у сябе. Гэта нялёгка яму давалася па прычыне асаблівай складанасці яго фізічнага стану.

Нейкі час, калі дзейнічала адна нага, у маладзйшым узросце ён быў даволі самастойным. Патрабавалася чыясці дапамога ў некаторых выпадках, але ўздымацца па лесвіцы, даволі доўга стаяць, перайсці ў другое памяшканне (кухню, прыбіральню, іншы пакой) - гэта ім выконвалася самастойна з муліцамі. І нават ён прамінады рабіў разам з сябрамі не вельмі далёка па суседніх вуліцах трывала.

Ускладнілася ўсё пасля другой аперацыі. Спатрэбілася яна, не ведаю, ці па недагляду медыцыны, ці яшчэ па якіх прычынах…Упершыню яму ампутавалі нагу да пахвіны. Калі ўсё загаілася, было нязручна сядзець: цела перакошвалася ў бок, цяжка было для пазваночніка, і небяспечна. Валянцін знайшоў выйсце: падкладаў пад сябе здаровую нагу. Было значна лепш. Такім чынам ён прызвычаіўся чытаць, есці, рабіць розную работу.

Але з часам адзіная нага пачала вельмі цяжка згінацца і разгінацца, а потым зрабілася амаль нерухомай у скручаным стане. Медыцына канстатавала анкілоз. Гэта азначала зацвярдзенне сухажылля пад каленам, якое вымушаны былі перарэзаць. Нага страціла магчымасць дзейнічаць: стаяць, быць апорай для цела. Яна ўсе адчувала, але была, як ў анучнай лялькі. Зараз яго ўжо трымала неіснуючая нага - прасцей кажучы - пратэз. А з гэтым было шмат цяжкасцяў у нашай былой краіне. Ведаю, што існавала вялікая шматгадовая чарга ў Мінску. Звычайна Ляцецкі ад'яджаў туды, быццам у доўгую камандзіроўку. Здаецца таксама, што адным месяцам не абыходзілася гэта ўсё: прымеркі, прыладжванне і г.д. Па-першае, пратэз, калі ім карыстацца практычна (хадзіць і стаяць) - гэта балюча, нязручна і мае свае наступствы (не буду паглыбляцца ў падрабязнасці). Вось, уявіце сабе: сядзіць, ці ляжыць чалавек, у якога ёсць толькі рукі (каб трымаць на муліцах цела). Ён іх вельмі трэніравал гантэлямі, якія заўсёды з ім былі побач. Упершыню ўбачыўшы Ляцецкага, я была вельмі здзіўлена яго біцэпсамі і добра развітай грудной клеткай.

Пратэз выконваў касметычную функцыю "для выхадаў у людзі", і каб зрабіць пару крокаў у чужым памяшканні па патрэбе. У хаце ён яго не выкарыстоўваў. І, нават свае, якія ведалі і разумелі ўсё, і тыя не маглі канчаткова ўявіць сабе пакутаў сябра. Кожны момант жыцця быў выпрабаваннем…

А да яго ішлі за спачуваннем, распаведаць пра свае цяжкасці лёсу, пра няшчаслівае каханне, пра неўдалае сямейнае жыццё, пра недахоп грошай, які атручвае існаванне. Ён слухаў, раіў, перажываў разам з імі і, застаючыся адзін, браў пад язык таблетку, ці якія больш сур'ёзныя лекі, што былі пад рукой.

З наяўнасцю безлічы знаёмых і сяброў побыч не знаходзілася чалавека, які бы паглядзеў у вочы і ціха спытаў бы: як ты сябе адчуваеш, што цябе баліць, турбуе. Людзі часта не ўмеюць, баяцца гаварыць на такую далікатную тэму. Некаторыя лічылі яго надзвычайна моцным і дасканалым чалавекам, амаль што супермэнам. А ён быў, апрач усяго гэтага хлопчыкам-пакутнікам.

Ва ўсіх - праца, сем'і і розныя клопаты, як гэта бывае заўсёды ў людзей. Яго родныя - мама, Лора, Ваня, дзеці - усё разумелі і адчувалі, але і ў іх было сваё жыццё. Хацелася побач мець сябра, з якім разам магчыма рабіць нейкія сур'ёзныя цікавыя справы, паскардзіцца часам яму…

Аднойчы вялі гутарку пра сабак. Мой муж Міхаіл распавядаў пра свайго Пірата, які сканаў ад чумкі, аб тым як яны разумелі адзін аднаго, і якое гэта надзвычайна ўдзячнае пачуццё да жывой, разумнай істоты.

Валянцін сказаў:

- Міша, знайдзі мне шчанё аўчаркі. Я так хачу мець вернага сябра, каб ён быў са мной і ў дзень і ноччу.

Гэтае слова "сябр" прагучала ў яго асоба выразна, кранаюча…

Міхаіл прынёс Валянціну шчанюка нямецкай аўчаркі, якому далі імя "Бой". Ціхай радасці не было канца. Гаспадар прачытаў пра сабак, напэўна, ўсё, што магчыма, і выхоўваў яго па ўсіх правілах. Шкада, што асноўныя клопаты ўскладаліся на родных. Мама была хворай, дзеці вучыліся, галоўны цяжар даставаўся Ларысе, а яна, як на грэх, баялася сабак.

Калі Бой стаў прыгожым, дарослым и пачаў добра адчуваць адносіны навакольных людзей, яму, як большасці сабак, падабалася, калі яго баяліся. У натуры сабак існуе інстынкт падтрымкі баязлівасці да сябе. Гэты малады нахабнік узяў звычку нават пабрэхваць на тую, што ўсё рабіла для яго.

Разумны пёс лічыў галоўным Валянціна! Менавіта ён стаяў начале незразумела-агромністай зграі, у якую кожны дзень забягалі нейкія новыя, не знаёмыя яшчэ, ці то родзічы, ці то суседзі. Бой праціскваўся праміж іх, каб пахваліцца сваім ладным складам і шыкоўнай футрай, паглядзець, ці магчыма даверыць гэткай кампаніі гаспадара. Раз-пораз не адна цёплая рука пяшчотна дакранецца да яго вуха, плячэй, грудзей, што Бой вельмі любіў…

Валянцін разумел, што сятра нервавалася. Яна ні разу не папракнула яго - ні Божа ж мой! Ён адчуваў, як ёй страшана. Не атрымоўвалася самастойна нават прагульваць сабаку, бо яго самога треба было падрыхтоўваць каму-небудзь дзеля выхаду з хаты. Летам лягчэй, не трэба апранацца. Але лета толькі адно ў годзе. Складанасцей было шмат… Марылася зноў аб нейкім чалавеке, каб гэта быў паплечнік, аднадумца, які б дапамог і яму, і сястры спраўляцца з гаспадаркай, выхоўваць дзяцей, весці разам які бізнес.

У наш чарговы візіт Валя, весела ўсміхаючысяся, сказаў:

- Хутка маё жыццё павіннна змяніцца. Сюды прыедзе вельмі цікавы чалавек. Я моцна спадзяюся на яго. Можа мы наладзім з ім сумесную працу. Ён мае бясконцую колькасць ідэй. Вельмі галавасты хлопец! І вам будзе да спадобы, вось убачыце.

- Хто ён такі? Скуль ён? - спыталася я.

- Проста чалавек з добрым імем - Іван. Ён з Ліды. Мы з ім пазнаёміліся перад яго ад'ездам у Сібір. Часу пагаворыць было мала, але я адразу зразумеў, што сустрэча не выпадковая. Мы з ім тэлефанаваліся, пісалі лісты зрэдку адзін аднаму. Ён там кучу грошаў зарабіў. Ён - спрытны, здатны… Ён такі! З ім не прападзем!!

Чамусьці ў мяне зашчаміла сэрца… Яму з намі самотна… У хаце заўсёды процьма народа, а ён чакае некага з Сібіры. Не, гэта была не рэўнасць. Хутчэй - адчуванне ўласнай бездапаможнасці…

Хочется уйти от этого воспоминания… Пока… Что нам больше вспомнить нечего? Знаете, в тот день, когда Тузин познакомил всех нас с Валентином, мы огромной толпой пошли в лес за Северный городок в район стрельбища. Со стороны Новокщёновых были их старые друзья - Таня Гордеева с сыном и семья Шукаловых с дочкой. У Валерия Шукалова была кинокамера, с помощью которой они снимали фильмы, где и играли сами, были сценаристами, режиссерами, продюсерами и.т.д. Новокщеновы взяли своих дочерей, а Тузин и Валентин привели Ваню и Вику. Наташа Гвардейцева пришла с сыном. Всего нас было человек шестнадцать.

По дороге импровизировали сценарий. Год был, кажется, 1984-ый, а может, 1985-ый. Я хочу сказать, что жили мы еще спокойно, без особых экономических напрягов, перетягивания политических канатов, скрипа зубов по поводу кандидатов, в которых не верилось, без выборов руководителей трудовых коллективов. До перестройки уже было рукой подать, но мы ведь этого не знали: благополучно и интеллектуально себе поругивали застой и косность. Все было очень нормально. Тревожили нас тогда инопланетяне. Мама одной из моих подруг, работая в секретной части машинисткой, принесла нам еще в 1977 году доклад Владимира Ажажа о классификации НЛО и особенностях их «поведения». Предназначалось это для ПВО, летчиков и моряков на случай встречи с таким объектом.

Кажется, вся наша компания восприняла нормально эту информацию. Все девчонки выросли на хорошей фантастике своего времени, читая Стругацкий, Лема, Брэдбери, Ефремова. Несерьезностью доклада возмутился Юра Новокщенов. Он даже слушать об этом не хотел, считая, что пришельцы обязательно должны вступить в контакт с правительствами стран Земли. Мы так спорили на эту тему! Кошмар! Орали, объясняя ему, что мы же не вступаем в переговоры с муравьями, когда ходим в лес и полем грядки. Для этих НЛО мы - те же муравьи. Потом-то мы обо всем этом узнали больше, но дело так и не прояснилось. Романов стало больше, фильмов - тоже, но они «косят под фэнтэзи», а тон этому задала мода на американское кино, где мерзкие для человеческого глаза рептилоидные пришельцы в ошметках пены и слизи завоевывают нашу бедную Землю. Вся эта дорогостоящая, но крайне дешевая чушь в глазах многих практичных людей дискредитирует проблему до полной бессмыслицы.

Распинаюсь об этом, чтобы стал понятен выбор тематики нашего сценария. Инопланетяне входят в контакт с советскими гражданами, которые с воодушевлением хотят встретить представителей неизвестной им цивилизации, рассчитывая на высокое развитие гуманизма у столь продвинутых существ. Дети с пионервожатой идут в лес к вечно-живущему Мудрому Гному, который всего повидал и говорит, что надо еще посмотреть на этих гостей. Гнома приглашают в эксперты. Инопланетян просят показаться, что они и делают, прилетая на миниатюрных антигравитационных двигателях. Народ их приветствует.

Распределили роли. Гномом был назначен Валентин, пионервожатой - Гвардейцева, дети - понятно, Новокщеновы - принимающая сторона, Представители Земли, я и Тузин - инопланетяне, Гордеева и Шукалова - простые граждане с постепенно присоединяющейся массовкой и выражающие энтузиазм по поводу происходящего. Шукалов - мэтр Оператор, который должен был запечатлеть этот бессмертный шедевр для истории.

Валера Шукалов - давний друг Юры Новокщенова, модельер, а потом - и главный модельер обувной фабрики, мне был мало знаком. Несколько раз видела его на семейных торжествах у Новокщеновых. Его работы (резьба по дереву, рисунки) висели у них на стенах. Он казался немногословным, доброжелательным, деликатным и, наверное, погруженным в какое-нибудь дело. Отзывы о нем были один лучше другого. Моя хорошая подруга Нина Горош, его коллега, говорила о нем, как об очень хорошем человеке, товарище и начальнике.

Ну, не будем отвлекаться. Все занимались своими образами: гному из детской шапочки соорудили колпачок, дамы делали себе выразительный макияж (извините, грим). Тузину (первому пришельцу) нарисовали вторую пару глаз, чуть пониже природных и заплели косу, торчащую между затылком и макушкой. Посмотрев на этот ужас, я решила остаться двуглазой, чтобы снять стресс землян.

Стрельбище для места съемок мы выбрали не случайно. На гребне насыпи сподручнее снимать полет пришельцев: неба - сколько хочешь, под ногами - верхушки деревьев. Если не брать в кадр сам гребень, а снимать, выражаясь языком стрелков, «под обрез», то будет впечатление, что актер парит в небе. Правда, не получится идеально горизонтального положения. Решили, что для момента приземления хватит определенного угла тела относительно земли, и сдобрили все это «рапидным» (замедленно-плавным) движением.

Народ вместо изумленного восторга едва сдерживал полуистерический смех. Пока Тома и Юра (Идеальные Представители землян) вытирали слезы и выхохатывались, положение спасли дети. Они очень серьезно восприняли нас в гриме. Поверили! Поднесли нам цветы, и приветствовали и смотрели именно так, как надо. Грим и костюм делают свое магическое дело в глазах зрителя: они отстраняют актера от «обычной жизни», и он - уже участник иной реальности. Главное - оправдать эту веру зрителя и сохранить для него иллюзию до конца действа. Начало нам удалось.

Потом нас приветствовали Представители. Мудрый Гном, оказывается, знал пару вселенских языков. Он посчитал, что эти Пришельцы прилетели на Землю с добрыми намерениями. Однако предупредил их, что владеет космическим кодом для вызова помощи более могущественных цивилизаций в случае чего. Тузин пучил свои четыре глаза и надувал щеки, а я успокаивала людей, что мы им не враги.

Публика неистовствовала, как уверяет комик Маменко. Пришельцев приглашали выпить и закусить, от чего отказаться было недипломатично и могло разрушить гармонию Вселенной. Под крики «ура» нас повели к накрытой поляне и начинающему гореть костру. Но это уже не снимали.

В костер слишком рано забросили утку, разобранную на части, которые были упакованы в фольгу. Ну, тут я не стерпела! Мои младшие друзья, а именно мужчины, были вообще не приспособлены для выживания на природе! Приходилось учить. Утку дала с собой сестра Валентина, чтобы покормить компанию и детей. Хотя еды было даже слишком много.

Я разоралась на Юру. Лятецкий тонко улыбнулся, тихо выгреб из бушующего огня куски в фольге, дал взбесившемуся костру прогореть, слегка разворошил его, разложил будущее жаркое на золотых углях и уютно прикрыл толстым одеялом горячего пепла. Для верности сверху положил уже тлеющих веточек потоньше.

- Ну, вот, пока все. Теперь будем кормить наш детский сад, а то они скоро нас съедят, - весело сказал он.

- С ума сойти можно, как у тебя все здорово выходит! - заулыбался Новокщенов.

«Умница», - подумала я. - «Умница! Как с ним интересно и легко!»

Поели, затеяли разные игры и соревнования. Дети радостно орали, перегоняя или побеждая взрослых. Счастливы и довольны были все. Я проверила недавно свои тогдашние ощущения. (А то ведь как бывает? Ты счастлив, а другим скучно, противно, невыносимо). Мы с Тамарой Новокщеновой вспоминали об этом первом знакомстве с Лятецким. Она повторила почти слово в слово мои ощущения от происходившего (Боже мой!) 30 лет назад.

Да. Без преувеличения могу сказать: мы наслаждались жизнью. Летом мы старались как можно чаще выходить с Валентином на природу. Компания была походная и мобильная, часто ходили в несложные водные походы. Конечно, для Лятецкого это было невозможно. Поэтому, сходив на байдарках и описав это во всех подробностях Валентину, мы везли его коляску в дачный поселок за улицу Свердлова, либо на дачу к Нине Х., либо в летний домик родителей Юры Новокщенова, где праздновали Тамарин день рождения 14 июня. Естественно, с нами опять было четверо-пятеро детей. В общем, было нескучно!

Возвращались мы обычно, будто с сияющих солнцем горных вершин в вечереющий, погружавшийся в ночь город. Зажигались уличные огни, окна в домах. Мы шли с букетами полевых цветов, и их аромат пронизывал все наши существа. Иногда сплетали венок из цветов Валентину, и он ехал в своей коляске - бородатый, загадочный, величественный, как языческое божество, сопровождаемое свитой вакханок, фавнов и полусонных фавнят.

Вообще он был увлечен в то время идеей возрождения язычества, как истинной религии белорусов. Я считала, что историческая экзотика хороша для игр и театра, но отбрасывать родной народ в глухомань давно минувшей истории неразумно, языческие божества суть мелкие бесы. Человечество по дороге страданий, грехов и ошибок пришло к пониманию великой жертвы Христа - и вдруг - на тебе! - опять в язычество, в приметы, в предрассудки, в темноту, в бесовщину!

Он не соглашался.

Из этих редких гуляний и разговоров о религии, красоте старых обрядов возникла традиция у нашего кружка друзей праздновать Купалье. Валя позвонил мне:

- Здравствуй, Лариса. Как ты относишься в ловле раков?

- Положительно! - был мой ответ.

- Помнится, ты похвалялась умением и любовью к рыбалке, - витиевато-шутливо продолжал он. - Не согласишься ли скрасить наш с Валерой холостяцкий досуг сегодняшней ночи на плотине Лидского озера?

Я аж подпрыгнула у телефонного аппарата.

- Да! Да! Да! Господи, как хорошо вы придумали! Мне купальской ночью всегда не спится… Но ведь для ловли раков нужно зажарить какую-нибудь гадость - лягушку или крысу? Я никогда раков не ловила.

- Все уже готово: и раколовка, и наживка. Шевалье Тузин очень постарался вопреки своей природной неорганизованности и лени. И нечего мне сигналить глазами и надувать щеки! (Это - он Тузину, который был, видимо, с ним не согласен.)

- Народу много будет?.. - спросила я осторожно.

- Будет еще один молодой человек лет шести по имени Вано.

- И Вика?

- Вика плохо переносит бессонные ночи… Возможно, с нами пойдет еще Володя Тузин, но у него много приглашений. Соберемся попозже, в десять часов вечера: пока доедем, снасть поставим, костерчик маленький сложим, перекусим… Мама тебя отпустит?

- Буду у вас в половине десятого.

- Заметано! Ждем.

Ну, как же иногда везет людям! Ночь Купалья, когда душа так и рвется в Космос, к Млечному пути, к сгорающим искрам метеоритов!.. Ну, если не к Млечному пути, к Лире и Геркулесу, к Веге и Венере, то хотя бы к близкой таинственной Луне. Ну, если не в Космос, то хотя бы в мистическую тишину леса без шума, ненужных разговоров, с надеждой на чудо приобщения к чему-то неизведанному. А тут на целую ночь - у воды, около которой грех болтать и даже думать о чепухе. Главное - народа не будет, который норовит пошуметь, попить, и даже кассетник с попсой включить. Я подозревала, что Лятецкий сам совершал сознательный побег от случайных визитеров этого вечера.

Мы пошли через Курган по Набережной вдоль реки, которая тогда еще неторопливо бежала в поэтических зарослях хмеля, ольхи, дудочника, болотных цветов. Вечерний аромат воды и полосы леса по обоим берегам создавали иллюзию оторванности от города, затерянности среди природы.

Нынешний «порядок» вокруг реки изменил ее визуальный масштаб, сделал похожей на искусственный канал, вокруг которого ничто не хочет и не может расти. Все вырублено, выбрито почти до земли. Учиться надо бы у самой природы. А потом, скажем прямо, убожество функциональной «архитектуры» просто кричит о необходимости разнообразной растительности, дабы задрапировать скудность материальных средств (да и мышления) определенного исторического периода.

Мы не торопились. Перед нами раскрывались две стихии, еще не закрытые никакими препятствиями - вода и начинающее сиять звездами небо. Огненная подкова горизонта, с запада до севера, не гаснущая всю ночь, а постепенно перетекавшая к востоку, напоминала нам о необычности переживаемого периода. Какие тут разговоры?

На левом крыле нашей плотинки мы обозначили свой приют сложенными для сиденья одеялами. Вернее, это было просто на тротуаре моста. На прихваченном предварительно листе жести разожгли костер из сухого хвороста, подобранного в скверике между пятиэтажками и озером. Разложили снедь. Тузин спустился с подножью плотины, поставил раколовку с жареной лягушкой в воду.

Совсем стемнело. Камни и асфальт отдавали накопленное за день тепло. Букетами вспыхивали звезды… Пахло парной водой озера… Не было прохожих - ни одного! Не было машин... Даже милиционеры не появлялись. Просто какое-то чудо!

Валера и Ваня разулись и пошли бродить по мелководью около пляжа, а потом босиком же затеяли перегонки по горячему асфальту. Была иллюзия погони Гулливера за лилипутом. Ваня приглушенно хихикал. Он чувствовал очарование тишины и не хотел разрушать его, хоть и был маленьким. Валера, молча надувая ноздри, упорно гонялся за ним, делая вид, что не может догнать. Уличные фонари гипертрофировали его тень. Достаточно крупная фигура Тузина с такой тенью казалась устрашающе внушительной.

Мы с Валей заворожено смотрели на ночное небо, пылающий север и какой-то грозно мощный напор воды на плотину, которая сдержанно отцеживала эту массу сияющими струями. Внизу они превращались в дымящуюся пену с аккомпаниментом водопада.

Было странно переживать это не у Виктории в Африке или на Ниагаре в Америке, а возле крошечной плотинки, подпирающей маленькую речку. Мы поделились ощущениями с Лятецким и решили, что если в капле воды заложено все чудо водной стихии, то в нашей плотинке с ее водопадиком - тем более. Зато звездное небо дано нам почти во всем величии!

Ваня устал, мы его накормили, укутали в одеяло и уложили спать на пенопленовом коврике. Задумчивый Валера уставился на водопад, потом - на звезды и предположил: «Наверное, если в такую ночь позвать души предков, то они будут рядом».

… А вдруг правда? Пусть с нами побудут…

Было так хорошо… Говорить не хотелось. На нас смотрел сам Космос… Через много лет эти впечатления у меня вылились в стихи «Купалле на Лідскім возеры».

Мы побач з плацінаю ладзім Купалле.

Паветра крыху звільгацела ад рос.

Апоўнач хусцінай закатнай палае,

А зорам напэўна не хопіць нябёс.

У вандроўкі, на лецішчы зніклі ўсе разам…

Наш час запыніўся, няма ў ім хады…

Шапоціцца лісце… Агеньчыкі-стразы

Гараць, мігацяць на люстэрку вады.

Прастора азёрная ў цемры пульсуе.

Адтуль намагаюцца продкі сказаць

(Мы іх адчуваем, няхай і не чуем)

Пра бойкі і войны, турботу начную,

Пра замак стары, пра млыновую гаць,

Пра вёску благеньую, што Раслякамі

Празвалі… Цяпер у Лідзе - лепшы раён,

Дзе ціха святкуем з дзядамі, з сябрамі,

Дзе горад забраў нашы сэрцы ў палон.

Палае ўсю ноч даляглад безупынна,

З апоўначы сплыўшы на ранішні ўсход…

А неба без зор прамяніста, пустынна…

І хутка пачне прачынацца народ.

… Эта ночь была мимолетной. Уже в половине четвертого звезды поредели, оставались только самые яркие. Небо посерело. Окружающие предметы сделались призрачными, какими-то ирреальными. Ночное волшебство полной свободы и одиночества уходило быстро и безвозвратно. Наступало утро понедельника, когда толпы людей по привычному маршруту хлынут в промзону на работу, загремят машины, автобусы как раз через наш ночной приют. Надо собираться, чтобы не разрушить то, что мы пережили в Купальские волшебные часы.

Потом мы еще раза три праздновали Купалье у озера (только в другом месте), потом в лесу, вернее вблизи леса, за нынешним ледовым дворцом… Но так, как было в первый раз, уже не получалось. Наверное, оттого и написалось стихотворение через 26 лет. Видно, наши вибрации совпали, и возникло общее ощущение гармонии с миром, с местом, со временем… Разве такое забудешь?

… А раки нам так и не попались.

Заботливый хозяин.

Вале свойственно было редкое уже для мужчин по нынешним временам ощущение ответственности за всех, с кем он общался и жил рядом. Он входил во многие бытовые мелочи дома. Вера Григорьевна и Лариса советовались с ним в самых неожиданных для меня вещах.

Вера Григорьевна входила в его комнату, приоткрывая полотенце на макитре с квашней, говорила:

- Валя, паглядзі, можа яму ўжо хопіць выстойвацца?

Лятецкий внимательно рассматривал, вынюхивал тесто и оптимистично одобрял:

- А-а-атлично! То, что нужно!

Мать молча уходила, а он объявлял:

- Прошу никого не уходить, скоро будем пить чай с творожным пирогом!

Вскоре дом наполнялся ароматом. Валентин зычно звал:

- Виктория, ставь чайник!

Слышна была викина торопливая пробежка на кухню, где ее встречала сдержанная бабушкина реплика:

- Ужо я паставіла. А ты - лепш за урокі бярыся.

Однажды я застала взрослую часть семьи за дискуссией. Лариса Ивановна находилась в задумчивом затруднении, вид у нее все же был упорствующий. Валя, как казалось, занимал нейтральную позицию, выполняя какой-то мелкий ремонт будильника. Вера Григорьевна сурово и тревожно ей выговаривала:

- Лора! Не пазорся!! Гэтак цябе ўвесь горад падніме на смех. Ганьбы будзе! Не забывайся на тое, што ты чалавек вядомы, работа твая адказная… Ну, якая ты спявачка?!

- Очень хорошая она певица, настоящая, - вставила я свои «пять копеек», не соблюдая никакого такта.

Вера Григорьевна досадливо махнула рукой и молча ушла. Валя, улыбнувшись мне, спросил сестру:

- А ты-то сама очень хочешь, или не можешь просто отказаться из вежливости?

- Хочу, очень хочу!... Но боюсь.

- Значит, соглашайся. Только позаниматься придется будь здоров, сколько!

Лариса нерешительно подняла глаза на меня:

- Соглашаться? Гузман предлагает спеть на вечере романсов в Доме офицеров…

- Кайф! - взвизгнула я. - Обязательно!! Заниматься будем с тобой Валя и я по очереди. Для моральной поддержки.

Лора вопросительно-умоляюще смотрела на младшего брата.

- Почему нет? Позанимаемся… - покладисто ответил он на этот взгляд.

Помню эти счастливые часы занятий вокалом, когда я могла наслаждаться, слушая темный, густой, сильный голос Ларисы Лятецкой, которому, казалось, нет предела и удержу. Мы распевались на гаммах, арпеджио, попевках в ее квартире. Работали над орфоэпией (правильном проговориванием стихов романса). Она начала ощущать свободу, исчезли скованность, нерешительность. Потом ею уже владело чувство радости и ощущение полета. В таком состоянии мы шли к Валентину. Он слушал все одобрительней и добавлял кое-какие важные штрихи в интонацию исполнения. Лора расцветала!

Она пела «Ямщик, не гони лошадей» (муз. Я.Фельдмана, сл. Н.Риттера), «Я ехала домой» (сл. и муз. М.Пуаре) и еще один также известный романс «Утро туманное» (муз. В.Абазы, сл. И.Тургенева). Уже потом шла на репетиции к Борису Ефимовичу Гузману, с которым она репетировала два раза в неделю. Дела шли превосходно!

А я всегда думала, сколько настоящих больших талантов рассыпано в человечестве, которым по разным причинам не было возможности реализоваться во всем их блеске, богатстве и неповторимости.

Работа была награждена серьезным успехом. Высокая, стройная певица в длинном античном платье сорвала такой шквал аплодисментов и обмен удивленными взглядами зрителей: дескать, откуда такое, и почему мы услышали ее лишь сейчас?

Талант не спрячешь. И, вообще, знай наших!

Домашние ждали с нетерпением и тревогой, впрочем, не демонстрируя этого. Лора была молчалива и сдержанна. Но я не сдерживалась. Описала все в деталях, орала с таким восторгом, что их лица невольно расцветали в улыбках. Валентин это встретил как бы само собой разумеющееся. Он знал цену таланту своей сестры.

Как-то я снова застала семейство Лятецких в волнении и суете. Я решила убраться подобру-поздорову, чтоб не крутиться под ногами. Хозяин дома задержал меня просящим жестом, сидя на своем неизменном диване-троне. Таинственно подмигнув, предложил мне взять на себя роль эксперта.

- А в чем должна быть экспертиза? Может быть, я в этом не разберусь, потому что ничего не понимаю?

- В этом все женщины разбираются.

- А в чем?

- Я хочу сохранить интригу.

Ну, интригу, так интригу… Стало как-то очень интересно, волнующе и страшно любопытно!

Несколько раз звонила Лариса, захлебываясь, не свойственной ей скороговоркой тарахтела брату что-то. У него по-кошачьи загорались глаза, он задавал какие-то зашифрованные для меня вопросы. Мне казалось, что она где-то ждет очень важных переговоров с кем-то.

Потом Лора прибежала. Взволнованная, раскрасневшаяся сообщила, что вот-вот «он привезет», а она забежала взять еще про запас денег на всякий случай. Увидев меня, бросила:

- Не уходи пока. Нужно твое мнение…

Мое самоуважение вспухало, как на дрожжах. «Какой я человек, однако! Авторитетный… И люди выражают это, не сговариваясь. Приятные совпадения».

Валя немного тревожно спросил сестру:

- А ты уверена, что они не откажут?

- Уверена. И потом, если учитывать мое личное обаяние… Надеюсь, таких людей не вводят в заблуждение. - И понеслась по этому таинственному делу.

Я уже угорала от любопытства.

Через минут сорок был опять звонок и торжествующее клокотание телефонной трубки. Валентин облегченно вздохнул, разулыбался:

- Женщины - это куча забот и беспокойства для мужчины. Но как приятно, когда они бывают счастливы! Сейчас будет сюрприз…

В дверь мельком торжествующе заглянула успокоившаяся Лариса Ивановна и пообещала «зрелище».

В коридоре начались приглушенные переговоры с легким возбуждением. Где-то скрипели двери шкафов. Звуки шагов нескольких человек перемещались из комнаты в комнату. Потом все стихло… Вдруг за паузой последовало несколько «ахов», кажется, Викиных, а затем очень авторитетный голос Ларисы удовлетворенно произнес: «Ну… не ошиблась!»

Зазвучали невидимые фанфары - и в дверь вплыла Вера Григорьевна в умопомрачительном театральном полупрозрачном черном длинном платье, отделанном серебряной вышивкой. Юбка была сужена к низу и увенчана расклешенной изящной оборкой, начинавшейся от середины икр, ниспадавшей и расширявшейся к носкам туфель. Длинные узкие рукава с пышными оборочными манжетами придавали сооружению кокетливую и торжественную строгость, делая модель подобием шахматной королевы. Серебряное каре волос владелицы удивительно гармонировало с изящной вышивкой одеяния.

Слов не было… Валентин поежился и сказал:

- Мама, у тебя такая фигура в восемьдесят лет, с ума сойти можно!

С улыбкой роковой женщины и в соответствующем наряде мать молча удалилась.

- Ну, я вижу вашу реакцию… Неплохо, да? - бытово спросила Лора. Она уже отошла от утреннего азарта, но внутренне торжествовала. - Платье из коллекции нашего быткомбината. Они выставляли свои изделия на республиканской выставке, а потом выставили здесь, у себя (это было в здании нынешней лидской библиотеки). Вот увидела я это платье… Обговорили все это с братом. И решили, что надо купить маме для выступлений в концертах. А она ведь еще и ведущая!

- На-а-адо… - протянул по-хозяйски Валя.

Меня умилил этот случай в такой дружной, взаимозаботливой семье… И, вообще, многое там нравилось.

Однажды Валя пригласил наш «узкий кружок» праздновать восьмое марта. Мужская часть (Валера Тузин, Юра Новокщенов) тайно собрались у Лятецких пораньше. А разнаряженные виновницы торжества (Тамара Новокщенова, я, Нина Х.) пришли, как было назначено, в восемь вечера.

Тузин с кухонным полотенцем на чреслах встретил нас в прихожей гитарным тушем, под который Новокщенов галантно снимал с нас пальто. В приоткрытую дверь я увидела восседающего на своем «троне» Валентина. Войдя в комнату, мы ахнули: на привычном придиванном столике был натюрморт, достойный кисти фламандцев! Золотистые вина и рубиновые напитки преломляли тысячи лучей; сыры и шпроты с нарезками источали непреодолимый аромат, а конфеты так и звали запустить руку в их шелковистую тяжелую разнокалиберную россыпь. Все венчали цветы. По-моему, это были нежные, слабенькие тюльпаны с робкими бледно-зелеными листьями, и оттого как-то особенно трогательные. Времена-то были перестроечные.

Мы разволновались. Привыкли все праздники - и женские, и мужские - готовить, собирать и украшать сами. А тут… Но апофеоз был впереди. Бережно положив гитару на диван, Валерка куда-то вышел. Мы расселись вокруг праздничного островка, и Лятецкий зычно крикнул кому-то вглубь квартиры:

- Внести основное блюдо!!!

Волшебный аромат затмил умы присутствовавших! Тузин, исполняя роль безмолвного и преданного раба, внес блюдо с дымящимся пловом под сладострастные невразумительные голошения маленького восхищенного гарема.

Ах, как хорош был этот вечер для далеких от юности девочек, о которых давно не заботились мужчины «в силу сложившихся разнообразных жизненных обстоятельств». Каждую щепотку этого незабываемого плова хотелось орошать благодарными слезами. Внутри что-то оттаяло - наверное, сердце, будь оно неладно! - и затопило всю меня непозволительным теплом и нежностью. (Проклятая сентиментальность!) Но ведь и с Ниной было тоже самое, она носом шмыгала довольно долго. Томка ударилась в восхищенное изучение хозяйственного опыта по приготовлению истинно шахского блюда. Интервью давал Тузин очень охотно, изредка бросая виноватые за дерзость взгляды на снисходительного Властелина.

А Властелин так понимал наши чувства и состояние, что и говорить было нечего! Кто бы мог так все придумать, если не он? Тонкая и щедрая у него была душа, она была безмерна.

В тот вечер мы пели и вспоминали о самых счастливых днях или часах своей жизни. И как ни старался наш «политолог» Юра Новокщенов вывести нас на афганские темы, очень болезненные в тот период, мы не поддавались.

Попытка перечисления интересов.

Смешно сесть перед листом бумаги, записать или «набрать» на планшете некое подобие схемы интересов, которые имел Валентин! Потом - все-таки сделав это - я поняла, насколько он воплощал все это в практику и сколько воспоминаний у меня связано с его интересами и уменьями. Собственно, именно так я о нем и рассказываю, связывая нашу тогдашнюю счастливую жизнь с невероятно талантливым и деятельным человеком.

Уже упоминая очень широкое общение Лятецкого, я невольно сравниваю этот процесс с принципом постройки, скажем, подводной лодки. (Со многими его друзьями и знакомыми я увиделась только на его похоронах. Оказалось, что это были и для меня близкие, а часто - очень давно знакомые люди.) Со всеми нами он виделся в определенное время, редко собирая большое общество. (Помню его сорокалетие. Было, ну, не меньше сорока человек!.. А, может, и больше. И то были далеко не все.) Так построен корпус подводной лодки (да и вообще любого судна): он делится на много частей, которые отделяются друг от друга переборками. Эти части и могут сообщаться между собой, и могут наглухо перекрываться, если судно получает пробоину. Участок, требующий починки, задраивается двумя переборками, чтобы вода не затопила весь корпус, не изменила равновесия. Вода быстренько откачивается. Пробоина заделывается. Корабль плывет дальше.

Среди его знакомых были очень разные, общение которых было бы просто невозможно. Это осложнило бы их отношения и между собой и с Валентином. А так и в голову не приходило задумываться, с какими это там людьми встречается наш друг, и о чем же он может и ними говорить.

Я уже рассказывала, как в неурочное для себя время «нарвалась» на консультацию Лятецкого, что он давал «браткам» в какой-то серьезной разборке. Бывало, сидели у него заплаканные мамы, не справлявшиеся со своими детьми. Попадала я иногда в одно время с его знакомым, который не допускал, кажется, даже мысли о дружбе Валентина с кем-то еще. Он становился (а может, вообще был таким) грубым, высокомерным, нетерпимым, даже злобным. Благоразумней было уйти, чем смотреть, как страдает человек от ревности, ненависти. Однажды решила повременить в другой комнате, где была библиотека, о чем и сказала хозяину. Выходя, я услышала довольно громкое:

-Чего ей здесь надо?

Закрывая дверь, уловила ответ:

- Мы записываем стихи и музыку к слайд-фильму…

Дальше я занялась томиком Тацита, увлеклась, но все сильней мешало чувство обиды, которое меня начинало настраивать на враждебный лад, на возмущение и т.д.

Человек этот вышел через минут сорок, резко открыв и закрыв дверь валиной комнаты. Глянул из коридора так, будто всю жизнь мечтал меня «замочить», а ему мешали. Мы ни разу не сказали друг другу ни слова, кроме приветствий с моей стороны.

- Хорошо, что не сбежала, - встретил меня Лятецкий. - Ну, не обращай внимания… Он со всеми так, кроме трех-четырех человек, которых давно и хорошо знает. Обиделась?

- Скорее - задумалась... Он очень несчастный?

- Да… Ну, я готовлю микрофон и магнитофон?

Валин хороший знакомый, фотограф завода «Лидсельмаш» (к сожалению, не помню, его фамилии) черноголовый, светлоглазый, очень сдержанный и далекий от богемных замашек, попросил сделать к его, на мой взгляд, завораживающим слайдам о природе наших окрестностей какое-нибудь звуковое сопровождение. Валентин пригласил меня посмотреть и посоветоваться. Мне показалось, что этот видеоматериал несет в себе покой, чистоту, незыблемость, которых недоставало в той жизни времен смены идеалов и принципов.

Вдруг нашелся человек, который сказал: посмотрите, все так же идет жизнь природы; бегут ручьи, расцветают подснежники, волнуя красотой и беззащитностью; плывут облака над утренней зарей в тишине еще спящего мира; есть прибежище от суеты, политических споров, вызывающих ненависть и разделение людей на какие-то дурацкие партии, когда им необходимо научиться жить рядом на этой прекрасной земле, чтобы сохранить ее, любить ее и друг друга, занимаясь своим предназначением, вывести из сознания ненависть к любым нациям, как паразитов из организма, и не задумываться, насколько ты ценнее своего соседа. И, вообще, над всем царит Бог… А нам хотя бы на йоту соответствовать его замыслу!

Решили с Лятецким составить звукоряд из классических несложных относительно популярных музыкальных пьес («Времен года» Вивальди, П.Чайковского, что-то задушевное из Ф.Шопена). Мне очень хотелось включить во все это небольшие емкие, волнующие фрагменты стихов А.Пушкина, Ф.Тютчева и Б.Пастернака. В этот день пришла со стихами, а Валя приготовил музыкальные отрывки.

Прослушав друг друга, мы поладили. Внутренние цели у нас оказались схожими. Мероприятие предназначалось для молодой аудитории - инженеров, мастеров, рабочих, служащих завода. Хотелось пролить бальзам на души уже искушенных в культуре и взволновать кого-то, кто никогда с ней не соприкасался. Витражное сияние слайдов и музыка должны были создавать особую атмосферу, когда поэзия воспринимается как само собой разумеющееся. Состояние души этого момента непременно запоминается, оставляет след, требуя повторения.

Мы работали ежедневно недели две. Переставляли музыкальные куски, искали законченности фраз, поэтических строф, их совпадения, слияния с музыкой по настроению. Мою декламацию переписывали раза три наново, пока не добились нужного темпа, громкости, доверительности размышлений над жизненными коллизиями и как они вписываются в природные явления или диктуются ими.

Валентин оставил себе копию этой магнитофонной записи и часто прослушивал, ставя ее и «для угощения» гостям. Никому в голову не приходило, кто читал стихи. Просто слушали это музыкально-поэтический симбиоз, затихали, задумывались, оттаивали душой… Жалко, что в те времена сделать копии слайдов никому не пришло в голову… А мы были довольны своей работой, получив радость от общего творчества и благодарное приятие его заказчиком.

У Лятецких были книги по истории живописи, альбомы творчества различных художников. Для Вали тема изобразительного искусства была не чужда и практически. Его часто можно было застать с палитрой и кистями за холстом. При мне он писал осенний вечерний пейзаж. На фоне красного заката небольшая, почти осыпавшая листья роща смотрелась графически с сетью изящных ветвей на высоких, еще не старых, деревьях, начинающих уже приобретать характерные изгибы стволов. Закат был холодный, и я слышала крики мерзнущих, готовящихся к ночлегу галок и ворон, которые кружили густой стаей над рощей.

Валентин говорил мне, что пишет ее для Наташи Гвардейцевой.

Еще он учил писать масляными красками Володю Тузина, Валериного младшего брата. Тот сделал, вроде, несколько этюдов и потом научил технике масляной живописи свою дочь, когда она была совсем небольшой. Это определило ее путь: она окончила художественное училище.

Помнится, мы говорили с ним об эффекте театрального грима, как он помогает вживаться актеру в образ, как воспринимает его зритель. Лятецкий рассказал мне принципы современного визажного макияжа, да с такими тонкостями, будто он разрисовывал целыми днями очереди моделей. Заметим, что газеты и журналы того времени еще не печатали такой «несерьезной» информации, а Интернета не было. Где-то ж он откопал это, с интересом прочел и систематизировал.

Моя группа учащихся педучилища решила познакомиться с настоящей рок-музыкой, ее происхождением, историей и наиболее видными представителями. Выбор был сделан самостоятельно. Я подчинилась воле большинства. Ну, хотят, так хотят!

По-моему, и тему предложила самая «крутая» девочка - Ира Кузнецова. С учебой у нее было - так себе, но внешне она очень бросалась в глаза суровой экстравагантностью «прикида» и несколько вампирическим макияжем. Она была немного недовольна участью - жить все время в маленьких городках, быть дочерью военного невеликого чина и многим другим, ощущая себя достойной б ольшего.

Я привела Иру к своему другу Валентину, которого я предупредила. Свою ученицу я не предворяла объяснениями, к какому необычному человеку мы идем. Сказала только, что он очень востребованный и занятый человек, и чтобы поберечь его время, ей надо как-то подготовить вопросы по теме.

У Вали и правда было много людей, которые пришли с разными делами. Ира растерялась и все не могла глазами определить хозяина. Народ постепенно рассасывался и, наконец, мы остались вчетвером. Был еще Володя Бутовский… Конечно, семнадцатилетняя девочка была потрясена тем, что увидела. Не было времени ни обдумывать увиденное, ни как-то приспособиться к внезапному впечатлению. Хозяин был ласков, приветлив, эрудирован, быстро и четко ориентировался в задаваемых вопросах. Лицо моей Иры из утомленно-снисходительного превратилось в лицо восхищенного ребенка, и даже вампирический макияж как бы сам собой поблек. На обратном пути она молчала, а потом спросила:

- А кто он - Валентин Иванович?

- Мой друг.

- Друг?!.. А где он учился?

- К сожалению, только в школе. Он с детства был болен.

- Мы еще к нему сходим? - немного погодя спросила она.

- Я договорюсь, коль тебе надо.

Ира ходила к Лятецкому еще два раза уже сама. Разговоры в группе, видно, были… Я предложила Валентину прийти к нам на беседу об этой пресловутой рок-музыке. Он согласился, и мои ребята его привезли. Немножко страшно было. Мне. В группе было несколько интересных девочек и мальчиков, но основная часть была инертная, шаблонно мыслящая. Меня направили в этот коллектив, когда они были уже на третьем курсе. Так хотелось, чтобы эти мои дети что-то унесли с собой во взрослую жизнь, какие-то начатки культуры, вкус к хорошей музыке, песне. Они пели такие ужасные опусы, когда мы ездили на картошку. Им нравилось, а у меня болели зубы и душа. В училище был прекрасный хор с замечательным репертуаром, а они пели какую-то помесь частушек с пародией на полублатной шансон. Вот в театральной деятельности они меня страшно порадовали! Мы поставили второй акт из купаловской «Павлинки». Они сами ощутили, что они - труппа. Ахнула даже администрация! Ребята приободрились и стали наверстывать упущенное: проводили диспуты, в которых спорило все училище, стали побеждать в КВНе, делать интересные композиции из очень хороших стихов, показывая их на сцене. И даже в учебе пошли заметные сдвиги!

…Валя сел в зале вместе со всеми и слушал их «изыскания» по рок-теме. Иллюстрировали выборками из популярных произведений того времени на пластинках (с техникой типа магнитофона в образовательной системе было очень туго во второй половине восьмидесятых годов ХХ века). Слушали «Beatles», «Led zeppelin», «Animals», «Spais», еще что-то зарубежное и наше: «Алиса», «ДДТ», «Яблоко», кое-что из «Песняров», Градского, Гребенщиковский «Аквариум».

После выступления наших искусствоведов я попросила Валентина оценить их работу и дать его определение рок-музыки, как жанра, поскольку он много лет посвятил ее слушанию и изучению. Он вышел на костылях перед аудиторией (которая замерла на пару секунд) маленький, увлеченный темой, оживленный, и завладел полностью вниманием моей неукротимой группы. Он обаял даже тех, кому было все «по барабану».

В общем, мы расстались очень довольные (а кто-то сраженный таким мужественным приятием суровой судьбы) друг другом. Мои мальчишки, Андрей и Валерка, вместе с Ирой отвезли Валентина Ивановича домой.

Хочешь - не хочешь, все равно приближаешься к печальной части воспоминаний о нашем друге…

Мне кажется… Нет, не кажется - я твердо знаю, что трагичнее всех ошибок - ошибки в любви и дружбе. И главное - в этом никто не виноват, кроме нас самих. И потом вспоминаешь простое пушкинское, которое сто раз читалось, либо попадалось на глаза:

Ах, обмануть меня не трудно!

Я сам обманываться рад…

…Мы пришли к Лятецким, а у них была праздничная атмосфера. Нет-нет, не застолье. Голос Валентина я услышала перед входной дверью квартиры. Он звучал счастливо, весело. Нам показалось, что мы не вовремя, что хозяин занят своими гостями. В тот же момент вышла веселая оживленная Лариса и велела нам тоже входить, потому что «там сюрприз для всех». Мы, заинтригованные, вошли. Валя, увидев нас, обрадовался и сообщил: «Ну, я дождался! Знакомьтесь! Иван.»

В комнате был не очень яркий свет, то ли день был серый, но я как-то никого не увидела сразу. Закрутила головой. Позади меня, где-то у двери, поднялся со стула высокий, худощавый человек. Разделяя радость Вали, мы наперебой стали здороваться с ним: мужчины - первыми с рукопожатьями, а мы уже позже знакомились.

Иван был, кажется, белобрыс, может, светло-рус. Когда я назвала свое имя, на меня взглянуло лицо Солёного, персонажа из пьесы «Три сестры» Чехова. Глянул он мельком, не демонстрируя никакого интереса ни к кому из новых знакомых. И потом он его тоже никогда не проявлял - ни из вежливости, ни из любопытства. Иногда в его глазах мелькало что-то дремучее, напоминавшее эпоху динозавров. Одним словом, не глянулся он мне… Но это же не главное! У Валентина начиналась новая жизнь! Она зависела от этого нового человека. Мало ли что мне показалось?

Мы также приходили к Лятецким, говорили о том, что происходит в жизни, в политике, в литературе. Иногда собирались у Ларисы за чаем или вином и говорили о наших девяностых, которые несли свои сложные перемены. Правда, встречи становились реже. Валентин стал ездить в командировки. Зато как радостно было видеть друг друга!

У меня появилось ощущение, что наши общения стали дозируемы. Иван появлялся в самые теплые минуты и охлаждал ситуацию намеренно грубо, по-хозяйски: чё, дескать, время терять на бестолковую болтовню? Первой это почувствовала Нина Х. Она вообще была очень чуткой на всякую неестественность ситуации. Призналась мне:

- Скоро я перестану ходить сюда.

- Почему?

- А ты ничего ни видишь?

- Все это видят… Но мы же не можем из-за какого-то постороннего типа расстаться с другом… Это временное.

- А тебе не кажется, что этот тип не совсем нормален? И посторонними становимся мы.

- Давай потерпим… - обняла я ее за плечи.

Охлаждения Вали к нам не было. Было его безмерное доверие к новому этому знакомому. А у того была, похоже, ревность и ненависть к нашей компании, а может быть, и ко всем, кто приходил вообще сюда.

Нинины слова и мои ощущения («не совсем нормален») вскоре стали подтверждаться на деле. А, может, многого мы просто и не знали. У меня есть такая жизненная установка: как можно реже обращать внимание на всякие гадости (чужую хитрость, неискренность, расчетливость, всякие интриги, сплетни, ненависть.) Идешь себе по жизни и смотришь чуть повыше голов, на солнце, небо, дома, деревья, птиц, не рассматривая косые взгляды и ехидные улыбки. А на приветливость сердце само откликнется. Бывает, напорешься все-таки на подлость человека, которому ты многое доверял. Ну… бывает… Главное, чтобы дрянь эта не от тебя исходила.

Как-то Валя созвал нас «повидаться». Собрались мы у Ларисы за большим столом. Пили чай со сладостями. Народу было человек пятнадцать. Я сидела между Людой Чуприс и Иваном. Миша сел поближе к мужской компании, к Валентину, Тузину, Новокщенову. Получилось, что они сидели в торце стола, а мы - напротив. Остальной народ чаевничал по длинным сторонам.

Давно не видясь с Людмилой, мы с радостью начали общаться по поводу детей, новых фильмов, перемен происходивших в жизни. Вся сосредоточась на беседе, я иногда улавливала какое-то бормотание мне в ухо со стороны Ивана. Было в этом что-то очень странное! Со стороны, наверное, слышалось это как о-о-очень приватная беседа с кем-то. Слева от него соседки оживленно болтали на свои темы. Значит, свой текст он пытался донести до меня. Стало неловко: «Вот, балда! Человек ждет внимания, а я… Но почему он так тихо и монотонно долдонит, будто заговор читаем или молитву?» Я переключила внимание… До меня донесся злобный мат, который говорили свистящим шепотом, словно меня кодировали…

Тут же раздался резкий оклик Лятецкого:

- Ваня! Я все вижу и слышу!!! Вот уже пятнадцать минут ты упорно говоришь Ларе мерзости. Хорошо, что она на тебя внимания не обращает…

Иван неловко встал, с кривой улыбкой что-то проговорил об ошибке Вали, дескать, мало ли кому что послышится, и быстренько «слинял»… По-моему, никто ничего не заметил, кроме Миши… Я сидела огорошенная, серая, с открытым ртом, будто облитая помоями… Но ключевые слова нечаянно были сказаны Лятецким: «на тебя не обращают внимания»… А, может, это уже было замечено и не случайно. Наверное, он уже понял, что бесцветный человек болен сокрушительным самолюбием и по-плебейски ненавидит всех.

А мне было страшно-страшно… лучше не быть такой вежливой и внимательной, тогда бы не узнала, какова ненависть серости. Настоящий Соленый!

Но как в каждом щедром сердце всегда есть прощение и надежда, так и Валя верил, что общение этого существа с их семьей и окружением приведет его к человекообразному состоянию. До нас глухо доходили слухи о «гастролях» и запоях валиного партнера по бизнесу. Теперь мы изредка забегали к ним осторожно и опасливо, стараясь не нарваться на нежелательную встречу с типом, который считал дом Лятецких уже своим.

А настоящий хозяин выглядел, мне казалось, все более утомленным и болезненным и изредка жаловался на сердце. Мы вообще не касались в наших разговорах темы бизнеса и то, что было связано с ним. Видно, не все так ладилось, как вначале, на волне вдохновения уверенности в успех.

Я знала, что такое вера в «безнадежное предприятие». Его не бросаешь до тех пор, пока оно само не рухнет тебе на голову. А там - как выйдет: то ли придавит совсем, то ли повезет выбраться из-под завала. Конечно, это - не рационально, глупо по меркам «мира сего»… Валя был «не от мира сего». Он был из другого, духовного мира, хотя мог бы легко быть везучим, расчетливым и обыгрывать окружающих запросто. Не умел он первым бросить того, с которым связал в какой-то степени свою жизнь.

Лето 1996 года выдалось для меня хлопотным. Кроме всех остальных проблем накопилось много своих… со здоровьем. Сигналили целой чередой гипертонические кризы, отпускных целиком не давали, надо было лечить пародонтоз. Я обреченно и безмолвно ходила на уколы и прочие процедуры мимо Валиного дома каждое утро, испытывая муки совести и физической боли. Не хотелось появляться к Лятецким в жалком виде, как бы за сочувствием.

Но однажды, в результате анестезии, мое лицо так раздуло и скособочило, что я возникла нужда просить где-то временного убежища. Я наступила на горло собственным деликатности и гордыне (это я-то в таком виде!) и зашла к Валентину. Меня встретила непривычная тишина. Квартира казалась безлюдной. В Валиной комнате было пусто, по стенам метались еще утренние тени от деревьев за балконом. Я нерешительно взялась за ручку двери в комнату Веры Григорьевны, но она оказалась открытой. Там были Валентин и его старший брат Иван Иванович. Я попятилась.

- Лариса… - сказал Валя слабым голосом. - Входи. Так давно мы не виделись.

- Ой… Простите… Я не ко времени. Простите!... - залопотала, разозлясь на себя.

Иван Иванович, всегда расцветавший при встрече искренней улыбкой, выглядел очень озабоченным (он был в нижней майке на прекрасном атлетическом торсе и в «трениках») и улыбнулся только губами, дескать, ничего, и вы меня простите:

- Посидите у нас, Лариса… - и вышел из комнаты.

- Валечка… Прости. Все лечусь. Не хочется в таком виде наведываться, - заполняла я паузу медленно и трудно. Вдруг почувствовала какую-то неотвратимость события, которое надвигается безостановочно.

- А я сижу возле балконной двери и каждый день вижу, как ты ходишь к врачу. Вчера ты была такая грустная, какой я тебя никогда не видел!..

Боже мой! Он еще меня жалеет... Замечает мое состояние. Я его таким тоже никогда не видела: потухший взгляд, тусклый голос, скорченный от боли сидит на краю кровати. Перед ним табуретка с блюдцем, на которой как-то одиноко примостилась скромная кисточка зеленого винограда, неслыханная роскошь «лихих девяностых» для рядовых граждан уплывающей в прошлое очередной атлантиды.

- Валя, посмотри, какая я смешная! Моя дочь называет это словом «стрёмная».

- Тебе больно, а ты - «стрёмная»…

- Боль же проходит. И у нас пройдет!

Он промолчал, как с ребенком, которого не хотел пугать.

Отчетливо понимала, что и брат приехал для очень серьезного разговора, может, для последнего, а тут я… Щека наконец приобрела чувствительность и нормальный внешний вид. Надо идти.

- Ну, спасибо за приют… Пойду.

Он без слов кивнул головой.

Выбежала из дома и за углом наткнулась на Лору, усталую, озабоченную. Она обрисовала мне картину последних дней: сердечные приступы, сильные боли, неотложки. «Так жалко ложить его в больницу, где особенно обнажается его беспомощность… Но, видно, придется. Буду там сама все время с ним…»

Да, это единственный способ избегнуть худшего. Пусть будет рядом с медиками. По крайней мере, надежней, чем «скорая помощь».

Больница была через дорогу от моего дома. Каждый день между уроками или под вечер я заходила к Вале. На третий день он встретил меня своим обычным голосом:

-Лариса! Поздравь меня. Ночью я второй раз родился.

Зашедшая медсестра подтвердила:

- Да. Он - молодец! Ночью остановилось сердце. Хорошо, что в отделении оказался реаниматолог…

Я облегченно вздохнула. Поверилось: вот, начинается новый виток жизни. Может быть, это кризис миновал?

- Валя, теперь ты уже будешь жить долго.

- Видно, правда… Бог дает мне еще одну попытку.

Соседи по палате были сплошь пожилыми сельскими мужиками. Они хорошо относились к Валентину, сочувственно. Но, как люди практические и слишком трезво смотрящие на вещи, они непонимали нашей радости, надежд и прогнозов: а зачем так жить? Их лица выражали твердый скепсис знания настоящей жизни.

Мы стали обзванивать друзей, чтобы приходили в больницу, потому что Валентину лучше. Народ тек рекой, как прежде как будто к нему домой…

А дальше не сумею писать. Напишите, пожалуйста, кто-нибудь!..

Я только знаю, что где-то в бескрайних прекрасных просторах радостно летит, реет, кувыркается и поет душа нашего Друга, которую уже не связывают ни болезнь, ни боль. Она столько пережила мук и испытаний, какие не каждый вынесет. Его тело, ум, сердце и душа выдержали все, что было суждено в этой недолгой трудной жизни. Ему было 43 года.

28 июня 2015 г.

Успаміны Уладзіміра Круцікава

Запісана 4.07.2015 г.

Лаўрэш Леанід: Мяне цікавіць пытанне датычнасці Валянціна Ляцецкага да беларускіх спраў, нешта ведаю я сам, але, здаецца ты амаль што апошні хто можа гэта расказаць. Ад пачатку, калі ўсё пачыналася, як Валік да гэтага ставіўся?

Уладзімір Круцікаў: Асабіста мяне з ім пазнаёміў Тузін Валера.

Л.Л.: таксама Тузін? Ён усіх нас перазнаёміў. А ты адкуль Тузіна ведаў? А... зразумеў, вы з Тузіным працавалі разам у «Конусе».

У.К.: Так, працавалі разам. Тузін завёў у 1989 г., папярэдзіў мяне што гэты чалавек вельмі хворы. Неяк хутка знайшлі агульныя тэмы, шмат размаўлялі. Там жа такое месца было, дзе заўжды шмат цікавых людзей.

Л.Л.: Так, ведаю.

У.К.: Ну і неяк выйшлі на абмеркаванне беларускіх спраў.

Л.Л.: У цябе ўжо былі кантакты ў Мінску?

У.К.: Так, былі. Тады мы пачалі ў Лідзе ствараць маладзёжнае аб'яднанне «Рунь». Абмяркоўваў з ім гэтыя праблемы і Валік такім чынам стаў сустваральнікам «Руні» нараўне з іншымі. Ён чытаў усе кніжкі па гісторыі, якія тады з'явіліся. Караткевіча перачытаў.

Л.Л.: Я памятаю, ён у тыя часы чытаў таўсценны том гісторыі ВКЛ па-польску. Аўтара не памятаў, і кожны раз калі я да яго прыходзіў пераказваў мне новую інфармацыю, я ж па-польску тады не чытаў. Галоўная выснова была такая, калі ўжо валодаць гістарычнай і інфармацыяй і крытычна чытаць тую кнігу, дык на той час з яе можна было шмат цікавага даведацца. Наогул, мы хоць і нешта ведалі і чыталі нешта раней, але ўсе ж ў той час мы перажылі сапраўдны «шок» калі асэнсавалі раней не даступную гістарычную інфармацыю пра сваю радзіму. Зразумелі, за якое быдла нас трымалі. А як ён удзельнічаў у справах?

У.К.: Яму цяжка было удзельнічаць фізічна. У асноўным мы да яго прыходзілі. Але ён быў на адкрыцці помніка Адаму Міцкевічу. Ён удзельнічаў у першым нашым устаноўчым сходзе.

Л.Л.: Памятаю, ён мне вялікім задавальненнем пра гэты сход расказваў.

У.К.: Аб'ядноўвацца мы пачалі дзесьці з 1989 г. А гэта быў ужо ўстаноўчы сход на якім стварылі «Рунь», 1990 г. Сход праходзіў у Трэсце № 19. Сабралася шмат настаўнікаў, інжынераў, шмат было людзей, усе адчувалі нешта новае, жывое, цікавае. Пасля гэтага сходу «Рунь» была зарэгістравана пры гаркаме камсамола і нават атрымала памяшканне ў інтэрнаце Трэста №19

Л.Л.: Так, я там бываў у тым памяшканні.

У.К.: І Трэсту даручылі нас «патранаваць». На устаноўчым сходзе «Руні» Валянцін проста слухаў і назіраў, яму цікава было.

Потым быў устаноўчы сход БНФ, які як вядома і склаўся з розных суполак, так «Рунь» стала суполкай Фронта.

Л.Л.: І што было потым?

У.К.: Мы ж ім былі няхрышчаныя і разам хрысціўся ў 1995 г. Валянцін і раней заўжды казаў, што трэба пахрысціцца. А ў 1994 г. у Лідзе аднавілася грэка-каталіцкая парафія. Я яго за тыдзень спытаў: «Будзеш хрысціцца?». Валянцін сказаў што так, абавязкова будзе. Да яго раней яшчэ нашы дзяўчаты прыходзілі, проста каб дапамагчы чым, як хвораму чалавеку. І ён быў у курсе парафіяльных спраў. «Агітаваць» яго было не патрэбна, ён усе ведаў сам: падрыхтаваны быў як хрысціянін і пра грэка-каталіцкую царкву ўсё ведаў. Прыйшоў да веры і быў беларусам. Хрысціў наш тагачасны святар Казімір Ляховіч. Я прывёў яго да Валянціна.

Успомніў, на нашым хрышчэнні Антаніна была. Святар паставіў абодвух і выканаў усё па-абраду.

Л.Л.: Памятаю, як з задавальненнем ён мне расказваў, што хрысціўся ў грэка-каталіцкай царкве. Я з ім шмат пра унію размаўляў - мы шмат абмяркоўвалі гэту тэму. І сапраўды «агітаваць» яго было без сэнсу. Наогул з ім заўжды было карысна абмяркоўваць нешта - цікавейшы быў суразмоўца, заўжды меў нестандартныя думкі і, нават звычайныя з'явы бачыў з незвычайнага боку. Мы былі аднадумцамі, таму не спрачаліся а менавіта абмяркоўвалі пытанні, і мне былі вельмі цікавыя ягоныя нестандартныя меркаванні. Ужо бліжэй да ягонага канца, з ім шмат абмяркоўвалі цяжкую сітуацыю, якая да таго часу ўжо выразна намалявалася ў краіне.

У.К. Бізнесам ён займаўся, бізнес і падарваў яму здароўе. Я з ім таксама правёў дзве добрыя здзелкі.

Л.Л.: Памятаў, калі ў 1994 г. мы арганізоўвалі святкаванне 200-годдзя паўстання Касцюшкі, ён моцна хацеў удзельнічаць. Узяўся намаляваць вялікі партрэт Касцюшкі і намаляваў яго, казаў вось хоць так нешта добрае зраблю.

У.К.: Мы яшчэ ладзілі слайд-фільмы ў яго пакоі для ўсіх жадаючых. Слайд-фільмы пра помнікі беларускай архітэктуры. У яго заўжды збіралася шмат народу... Душа ў яго была шчырая. Умеў ён з людзьмі ладзіць і слухаць умеў.

Л.Л.: Да і я на тых слайд-фільмах бываў. Слухай, не магу успомніць, ці было ў яго радыё з караткахвалевым дыяпазонам? Усялякіх магнітафонаў было шмат.

У.К.: Так быў, такі вялікі, стацыянарны, ён толькі па кароткім хвалям і працаваў

Л.Л.: Бывала, прыходзіш да яго, ён пачынае нешта расказваць, аналізаваць - вочы гараць.

У.К.: Ён прывабліваў людзей. З ім было цікава. Мы з ім абмяркоўвалі ўсе цякучыя праблемы.

Аберрации времени

Герасимович Сергей

Память - это что-то вроде папочки «Личное дело» с грифом в правом верхнем углу «Хранить вечно» для предъявления на будущем Суде. Отправляясь в мир иной, душа эту папочку прихватывает с собой и в ожидании приговора теребит ее пергаментные страницы, на которых сакральным шрифтом мучительно-красного цвета прописан весь жизненный путь имярека. В ней много разделов и параграфов, а один из самых больших разделов называется אוכלוסייה («люди», ивр). То есть, персоналии, с которыми нам пришлось когда-то столкнуться мимоходом, например, по дороге в магазин, или которые однажды под вечер вошли в нашу жизнь и обосновались в ней уже навсегда; люди, с которыми мы дружили, которых обижали, которые нас любили и которых любили мы, с которыми мы работали и которых мы хоронили.

У меня есть одна нереализованная пока на практике идея - попытаться вспомнить всех людей, которые встречались на дорогах, перекрестках, тропах, автобанах и окольных путях моей жизни и установить между ними связи, которые привели меня к настоящему времени туда, где я сейчас и нахожусь: географически - в городе Лиде, экзистенциально - где-то в районе Сатурна. То, что такая незримая связь существует, для меня является неоспоримым фактом. При этом совсем необязательно, что она будет осуществляться в рамках привычной картезианской парадигмы [11].

Одним из таких людей был Валентин Лятецкий, с которым мы встретились в 1985 году. К этому времени я уже прочно обосновался в Лиде. Нигде не аккредитованный и не зарегистрированный клуб авторской песни «Диез» уже давал свои первые концерты. Впрочем, клуб - это слишком громкое название для небольшой группы людей с гитарами и без, которые периодически собирались то в общежитии завода «Оптик» в красном уголке, то в помещении дискотеки «Камертон», то в одном из классов школы №10. Там были туристы-водники, преподаватели, «афганцы», просто «вольные каменщики» без определенной профессии, и даже начальник Лидской КЭЧ, который впоследствии стал очень известным автором в армейской среде, особенно у летчиков. На одной из таких встреч однажды и прозвучала фамилия - Лятецкий. Потом она всплывала в разговорах все чаще и чаще. И тогда я пошел к нему знакомиться, потому что при упоминании этой фамилии у людей, знавших его, теплели глаза. Как будто они говорили о старом и опытном священнике, снискавшему за годы служения у своей паствы бескорыстную любовь и уважение.

До момента нашей встречи я не знал, что Валентин инвалид. О его страшной болезни никто не упомнил. То ли к слову не пришлось, то ли это казалось неважным. Собственно, и я потом тоже почти не обращал внимания на его физическую немощь, потому что Валентин умел делать ее незаметной. Он и его многочисленное окружение напоминали мне гелиоцентрическую систему. Люди вращались вокруг него по своим собственным орбитам, а центром притяжения был сам Валентин. Продолжая аналогию, можно упомнить еще об одном явлении. В любой планетарной системе всегда найдется место космическому мусору. А вот в гелиоцентрической системе Лятецкого мусор отсутствовал. И даже если он попадался иногда, то рано или поздно выталкивался за ее пределы ( а может, просто поглощался за ненадобностью темной материей).

Когда мы договаривались по телефону на первую встречу, Валентин мне сказал : «Зайдешь без звонка, моя комната - налево». В конце концов оказалось, что двери в квартиру Валентина были открыты всегда. То есть, квартира не запиралась на замок вообще (может, только на ночь?), и у Валентина всегда кто-то находился или кого-то ожидали. Это было воплощение пронзительной окуджавской строки. «Не запирайте вашу дверь…».

Так я оказался в зоне притяжения Валентина.

Самый простой способ узнать ближе человека - это посмотреть на его книжные полки. И на первой встрече мы просто обменивались мнениями о своих литературных пристрастиях. Это было что-то вроде поиска точек соприкосновения, и как оказалось, их было много. Габриэль Гарсиа Маркес в том числе. Помню, что меня тогда удивили замечания Валентина, потому что они касались достаточно узких проблем филологии и проблем перевода. Его высказывания и способы выражения мысли сразу указывали на человека, который прочитал не одну сотню книг. С такими людьми общаться просто, потому что ты находишься с ними на одной волне. Достаточно всего лишь полунамека, чтобы обозначить тему и сразу же можно уходить вглубь, не касаясь поверхностных деталей. Андрей Тарковский как-то сказал о себе: «Я - рыба глубоководная». Валентин принадлежал к таким же глубоководным рыбам. Планктоном он не интересовался.

Во время нашего разговора то и дело появлялись и исчезали незнакомые пока мне люди. Некоторые забегали просто так - посидеть, передохнуть что ли. Они прислушивались к разговору, иногда бросали реплики, но в целом вели себя тихо. Только Тузин Валера задержался надолго и, сидя на стуле, иногда хмыкал и крутил головой. Уходил я от Валентина с небольшой книжечкой Д.Карнеги, отпечатанной на ротапринте. По сегодняшним меркам этот популяризатор от психологии может показаться не таким уж мастером и знатоком законов и приемов коммуникации. Но по тем временам это был взгляд на действительность под иным углом зрения, и этот взгляд блюстителям идеологии, а также прочим действующим в системе органам очень не нравился. Мало ли кто мог воспользоваться советами и рекомендациями, как оказывать влияние на других людей.

В 1987 году меня призвали в армию. Учитывая полученное образование переводчика и наличие военной кафедры в институте, служба предстояла экзотическая - у черта за морем, в Мозамбике. Военное ведомство, 10 Управление Министерства обороны СССР, мало интересовало, что испанский и португальский языки все-таки имеют существенные отличия. Конечно, не такие, как между русским и китайским, но все же... Кое-какие самоучители и учебники со словарями я раздобыл, но требовалось еще так сказать «набить ухо» - слушать португальскую речь, чтобы она стала привычной фонетически. Радио было самым простым способом. И когда я озвучил проблему - «не могу достать «ВЭФ» или «Океан» (а эти годы были периодом всеобщего дефицита) - Валентин предложил мне на время ламповый приемник. Довольно массивный и, судя по дизайну и весу, явно рожденный в недрах военно-промышленного комплекса. Так что месяца три, пока не пришел вызов из военкомата, я по вечерам регулярно слушал на коротких волнах передачи из Москвы, вещавшей на португальском для Африки. Конечно, языковые реалии Мозамбика оказались несколько иными, но, во всяком случае, мне понадобился минимум времени, чтобы соответствовать статусу военного переводчика со знанием португальского языка. А приемник я вернул через год, когда приехал в отпуск. Помню, что в подарок привез Валентину большой кокос и белый коралл, найденный на берегу Индийского океана.

Несколько раз мы собирались за партией преферанса. Третьим игроком был Тузин Валера. Я всячески агитировал за «Классику», более азартный вид преферанса, в котором игрок может внести в ход игры известную долю авантюризма и расчет на чистую удачу. Во время игры все положения кодекса преферансистов нами строго соблюдались, включая остро отточенные карандаши для записи вистов. Ну и сыгранный «мизер» отмечался положенной стопкой спиртного. Правда, Валентин лишь слегка пригубливал, сердце уже не позволяло. Он был внешне неазартен, играл с математической точностью и вистовал только наверняка, и, насколько я помню, ни разу не сыграл «втемную». Поглядывая из-под очков, он терпеливо выслушивал прибаутки преферанса «Хода нет - ходи с бубей», «Нет повести печальней в мире, чем козыри четыре на четыре», «Дама бьется своя и чужая», «Карты ближе к орденам» и объявлял в очередной раз: «Пас». Его осторожность только придавала особый шарм игре, несмотря на наши подначки. Знаю, что Валентин был очень неплохим шахматистом, но поскольку мои познания в шахматах были весьма скромными и в знаменитый клуб «Четырех коней» мне была дорога заказана, то ни одного королевского эндшпиля мы с ним так и не разыграли.

Как ни странно, несмотря на большое количество появлявшихся у Валентина музыкантов, гитару у Валентина я слышал не так часто. Но хорошо помню, как все тот же Тузин, грузно устроившись на стуле, старательно брал аккорды и напевал на свою музыку стихи А.Сыса «У гэтай краiне не маю я дому…». Валентин одобрительно покачивал головой, не выказывая при этом излишних эмоций. Вообще, любые проявления экзальтации были противны его натуре. А вот иронии и сарказма, как у всякого настоящего мужчины, хватало. И совсем не могу припомнить Валентина раздраженным или находящимся в унынии. Когда я сегодня вижу растерянных и распускающих то и дело сопли особей XXI века, которых мужиками и язык не поворачивается назвать - так, промежуточный вид какой-то, гендерная ошибка, - мне хочется рассказать им про Валентина. Жаль, что не познакомить.

90-годы прошлого столетия мне напоминают огромный темный зал со множеством плохо освещенных дверей, арочных проемов, узких и наглухо задраенных люков с кремальерами, выходов, разболтанных калиток, лазов и просто сумрачных длинных тоннелей. На большинстве дверей таблички-указатели отсутствуют, и ведут они неизвестно куда и зачем. А на некоторых кое-как прибиты фанерные дощечки с неровными подтекшими надписями: «Честный бартер», «Талоны на водку и белье», «Куплю Россию», «Видеосалон», «Депутат», «Зайцы и другие млекопитаюшие», «БНФ», «Беловежская пуща», «Леня Голубков». И граждане в эти всевозможные двери и проемы входят шеренгами и по одному, ломятся, стучатся, протискиваются, открывают ногой или вообще заползают. А где-то высоко под сводами зала негромко звучит хриплый голос Высоцкого: «Ищу я выход из ворот. Но нет его, есть только вход, и то - не тот.»

Такое вот было раздолбайское время, которому будущие историки скорее всего дадут нейтральное и лишенное всякой эмоциональной нагрузки определение «переходный период». До него мы худо-бедно жили в административно-партийно-плановой экономике, с большим или меньшим успехом регулировавшей количество выпускаемых носков на конвейере и хозрасчет для бани. А после него (если предположить, что период все-таки закончился) - в экономике, не имеющей никакого внятного определения. Ни философского, ни экономического. Но джин из бутылки в виде разрешенного предпринимательства в 90-е был выпущен, и началось действо, которому Адам Смит дал определение первичного накопления капитала.

Внутренне Валентин был готов к этим переменам давно. Не зря же его дискотека в старом городском Доме культуры была одной из самых популярных в городе. Само по себе явление дискотеки в советской действительности было интересно тем, что она выходила за жесткие рамки установленных системой норм и правил «культурного времяпровождения молодежи» (если вспоминать эту убогую партийно-комсомольскую лексику, сплошь состоящую из плоского набора штампов и насквозь пропитанной косноязычием, характерным для людей, у которых знакомство с великим и могучим закончилось где-то на уровне книжки-раскраски или на первой странице журнала «Мурзилка»). Дискотеки вместе со строительными «шабашками» и стали первой легальной формой свободного предпринимательства в стране Советов. Понятно, что танцплощадка не позволяла ее организаторам зарабатывать так же, как на возведении какой-нибудь силосной башни в отдаленном колхозе или карельском лесоповале. Но она давала большее - новую музыку времени. Сколько было нас, услышавших впервые на дискотеке и сразу обалдевших от "Smoke on the Water", "Hotel California", как притягательны были неземные композиции Pink Floyd и голос Фредди Меркьюри в "Killer Queen". Нечто похожее происходило в минском кафе «Сузорье», куда в те времена нельзя было достать билетов и где, помимо музыкальной части вечера, проводились лекции с показом слайдов полузапретных Дали и Босха.

В 1992 году Валентин вместе с небольшой группой единомышленников начал дело, связанное с деревообработкой, а именно - изготовление облагороженного ДСП. Материал шел на облицовку стен внутри помещений, и на фоне повсеместно присутствующей унылой однотонной керамической или пластмассовой плитки, выглядел просто архитектурным дизайнерским шедевром. А ведь большинство народонаселения ринулось в обыкновенную перепродажу - от лидской сметаны и «докторской» колбасы на перронах Белорусского вокзала в Москве до графинов стеклозавода «Неман» на Невском проспекте в Питере. Заняться реальным производством желающих в те времена было не так много (впрочем, так же, как и сегодня).

Был ли Валентин настоящим предпринимателем? Думаю, что им больше двигало любопытство, чем меркантильные интересы. Однако можно отметить его подходы - максимальная серьезность и скрупулезность. Однажды я застал его просматривающим договор. Все листы договора были в карандашных пометках и знаках вопроса. Это сейчас юристы являются самой многочисленной (после бухгалтеров) профессиональной диаспорой, обслуживающей многострадальную белорусскую экономику. А тогда написание любого договора подряда и хотя бы внешнее соблюдение хозяйственно-правовой терминологии для вступивших на поприще бизнеса было настоящим камнем преткновения. К тому же, еще даже не были отменены предписания и специнструкции по поводу использования множительной техники и пишущих машинок, вследствие параноидальной боязни советской власти любого печатного текста. Так что нужно было очень постараться, чтобы просто получить на руки за шоколадку от знакомой секретарши отпечатанный под копирку на «Ятрани» или «Украине» типовой договор в двух экземплярах. Оглядываясь назад, как-то совсем не верится, что с той поры прошло немногим больше двадцати лет, и сегодня уже мало кого удивишь сублимационными принтерами или шестиядерными процессорами, над которыми витает астральная улыбка Сноудена. И нынешние форс-мажоры отличаются от образца девяностых как дредноут от драккара викинга.

Обычно годы стирают лица. Образ человека ускользает, размывается и постепенно скрывается за ширмой времени. Аберрация времени превращает когда-то близкого человека в призрака Наука по этому поводу может пока сказать очень немногое. Выглядит это примерно так же, как если бы индеец-тотонак стал описывать запуск космического корабля. А пока нам приходится довольствоваться тем, что есть некий метаболизм нейронов мозга и синоптические контакты, отвечающие за хранение информации. Они-то и подсовывают услужливо вместо целостной картинки отдельные фрагменты: цвет волос или глаз, рост, улыбку, тембр голоса, форму носа и любимую поговорку. Однако целое - всегда больше частей, его составляющих.

Странно, но я могу вызвать в памяти четкий образ Валентина и сейчас, хотя после его смерти прошло уже почти 20 лет. Может быть, все дело в том, что наша память способна запоминать душу человека. Чем сильнее душа, тем ярче образ. Если это так, то становится понятным, почему я помню Валентина до сих пор.

Дополнительные материалы

О родителях

Лятецкий Иван Лукич (01.05.1909 - 13.11.1984)

Лятецкая Вера Григорьевна (18.03.1918 - 25.08.2004)

В городах западной Беларуси часто встречаются улицы 17-го сентября. Что за дата? 1 сентября 1939 г. началась 2-я Мировая война. 17 сентября Красная Армия заняла перешла границу Польши и заняла территорию Западной Беларуси. Причём продвинулись значительно западнее современной границы и Белосток оказался на этой территории.

Мать направили в Белосток преподавать польский язык после окончания педагогического института.

Отца отправили в Белосток служить.

Там они встретились: Сенкевич Вера Григорьевна и Лятецкий Иван Лукич. Полюбили друг друга и поженились. Но недолго продлилась их относительно спокойная жизнь. Вера Григорьевна носила под сердцем первенца, когда 22 июня 1941 г. грянула война. То что произошло вокруг Белостока потом получило название «Белостокский котел». Бросив всё и взяв лишь документы, под покровом ночи они уходили из города. В потоке беженцев двигались на восток. Их обогнала колона автобусов. Беженцы просили, что бы их подвезли, Кое-кому удалось попасть в эти автобусы. Ужас заключался в том, что в этих автобусах ехали переодетые диверсанты. Колону обстреляли немецкие самолёты. Вера Григорьевна получила осколочное ранение и Иван Лукич нёс беременную жену на руках.

Наконец им удалось добраться до деревни Язвины Узденского района Минской области - родины Веры Григорьевны. Иван Лукич оставил раненую беременную жену родным и на следующее утро ушёл воевать.

В годы оккупации Лятецкая была членом подпольной организации, которая занималась сбором разведданных. Иногда, она брала на руки маленького сына, прятала в пеленки собранную информацию и так, через кордоны проносила информацию к партизанам.

До 1944 гг. Лятецкий служил техником в легендарной эскадрилье «Нормандия-Неман». О том что у него родился сын, он узнал только после освобождения Беларуси.

После окончания войны, Иван Лукич забрал жену и сына и уехал к месту назначения, в Гродно. Прошел путь от следователя до прокурора межрайонной прокуратуры.

Вера Григорьевна работала в школе преподавателем белорусского языка и литературы. Она была прирождённый педагог, уроки её всегда были очень интересными и содержательными, она заслужила настоящее уважение как профессионал. Кроме того она была автором прекрасных стихов.

Былі мы сведкамі, сябравалі, нам Колас душу адкрываў

Лідская газета 4 мая 2002. №66-67(10490-10491).

Сёлета спаўняецца 120 год з дня нараджэння волатаў беларускай літаратуры, чые творы перакладзены на многія мовы свету, Янкі Купалы і Якуба Коласа. На дзяржаўным узроўні ідзе падрыхтоўка да гэтых двух юбілеяў, якія ў ліпені і верасні пройдуць не толькі ў Мінску, але і на радзіме вялікіх класікаў у вёсцы Вязынка Маладзечанскага і Мікалаеўшчына Стаўбцоўскага раёнаў.

Дарэчы, у нашым горадзе пражывае зямлячка Коласа Вера Ляцецкая, якая сама ўсё жыццё піша вершы, яны неаднойчы друкаваліся ў газеце "Уперад" (цяпер "Лідская газета"). Але самае цікавае, што ў гады далёкай маладосці яна не раз сустракалася з Якубам Коласам, які стаў яе "хрышчоным бацькам" не толькі на паэтычнай ніве. Але паслухаем, што ўспамінае аб тых сустрэчах са сваім знакамітым земляком сама Вера Рыгораўна.

Якуб Колас не проста мой зямляк, але і настаўнік, дарадца, - не без гонару ўдакладняе мая субяседніца. Дзякуючы яму, яго творам я, перш за ўсё, стала выкладчыцай беларускай мовы і літаратуры і з вялікім захапленнем працавала сорак гадоў на ніве роднай адукацыі. Я і сёння часта перакідваюся ў тыя далёкія трыццатыя гады, калі вучылася ў Мінскім педагагічным інстытуце [10], што знаходзіўся па вуліцы Савецкай, 144. Мы, студэнты, часта запрашалі Канстанціна Міхайлавіча да нас на заняткі літаратурнага гуртка, дзе ён дэкламаваў нам свае вершы. Ды як дэкламаваў! Усёй сваёй істотай, сэрцам. Але больш ён любіў слухаць нас, чым выступаць сам. Мы чыталі яму свае першыя літаратурныя творы. Ён уважліва слухаў нашы вершы, даваў мудрыя парады. Асабліва запомніліся яго словы адносна літгурткоўцаў: "Вядома, што не ўсе вы станеце паэтамі, празаікамі, але я веру, што на ўсё жыццё палюбіце свой край, народ, яго мову, літаратуру".

Я нарадзілася ў трох кіламетрах ад радзімы Якуба Коласа - вёскі Мікалаеўшчына Стаўбцоўскага раёна. Я часта бываю ў родных мясцінах, часам сяджу на беразе Нёмана, слухаю гамонку векавых дубоў, шэпт нёманскіх хваляў, хаджу па тых лугавых, баравых сцежках, дзе калісьці хадзіў мой вялікі зямляк, і натхненне зноў прыходзіць да мяне:

Вітаю Коласа мясціны,

Туман над Нёманам, лясы,

I вас, грыбныя баравіны,

Дзе зацвітаюць верасы.

Вітаю гнёзды буславыя,

Над Нёманам у вышняку.

Дубы сівыя, векавыя

I гэту родную раку.

I Вітаю белыя бярозы,

Што шэпчуць з яварам, вярбой,

I вас, наднёманскія лозы,

Якімі захапляўся Ён.

Вітаю сцежкі баравыя,

Што Юзік з Костусем таптаў,

I вас, дарогі лугавыя,

Якімі статак з поля гнаў.

Вітаю, ганаруся вамі,

Зайздрошчу нават моцна вам:

Былі вы сведкамі, сябрамі,

Вам Колас душу адкрываў.

Пакінуць вас не маю сілы.

I чую ціхі шэпат хваль:

"Мой родны кут, як ты мне мілы,

Як ты мне любы, родны край!"

Нягледзячы на тое, што паэтцы Веры Ляцецкай у мінулым месяцы пайшоў 85 год, голас яе па-ранейшаму шчыры і ўзнёслы. Больш як сорак дзесяцігоддзяў, а дакладней, з таго часу, як мужа, пракурора, перавялі ў Ліду, пражывае яна ў нашым горадзе, дзе да самага выхаду на пенсію выкладала беларускую мову і літаратуру ў восьмай, а найбольш - у дзесятай школе. I не проста выкладала, а як сцвярджаюць яе многія былыя вучні, на творах класікаў беларускай літаратуры Якуба Коласа і Янкі Купалы вучыла іх любіць сваю Радзіму, родны край, той куток, дзе яны нарадзіліся і выраслі.

Т. ЧАРНАВУС

Некролог, Лідская газета 77(9573) 25 верасня

Памяці сябра

11 верасня 1996 года на 45-м годзе жыцця пасля доўгай хваробы памёр ЛЯЦЕЦКІ Валянцін Іванавіч.

Пайшоў з жыцця прыгожы, паважаны ўсімі чалавек.

Нарадзіўся Ляцецкі Валянцін Іванавіч 8 чэрвеня 1952 года ў г. Шчучыне. У 1963 годзе разам з бацькамі пераехаў у г. Ліду. Скончыў сярэднюю школу № 8. Цяжкая хвароба, якая з дзяцінства перашкаджала Валянціну свабодна рухацца, не спыніла яго актыўнае, напружанае жыццё. Скончыўшы курсы тэлерадыёмайстроў, ён выдатна разбіраўся ў радыёапаратуры. Вучыўся ў інстытуце культуры, быў удзельнікам рок-гурта, дыскжакеем, рэжысёрам відэакафэ, узначальваў кааператыў. Актыўнае стаўленне да жыцця заўсёды вызначала Валянціна, вабіла да яго самых розных людзей, якія прыходзілі да яго па параду і падтрымку. Нечаканая смерць забрала ад нас моцнага, разумнага, сардэчнага чалавека. Светлая памяць аб Ляцецкім Валянціне Іванавічы назаўсёды застанецца ў памяці і сэрцах ўсіх, хто ведаў яго.

Сябры, знаёмыя, аднакласнікі.

[1] Хайку поэта и буддийского священника Кагами Сико (1665-1731) выбит на могильном памятнике Валентина Лятецкого.

[2] Людены (от «хомо люденс» - «человек играющий») - Из романа А. и Б. Стругацких «Волны гасят ветер». Один из героев романа Айзек Бромберг в своём «Меморандуме» флрмулирует три принципиальных мысли о люденах. Первая: в ближайшее время человечество будет поделено на две неравные группы. Вторая: оно будет поделено по не понятному для нас признаку. Третья: меньшая из этих групп в своём развитии радикально и навсегда обгонит большую. Фрагмент романа: ": «Не впадите в ошибку. Мы - не результат биологической революции. Мы появились потому, что человечество достигло определенного уровня социотехнической организации. ... Ведь фактически все выглядит так, будто человечество распадается на два вида. И никуда вам не деться от этого ощущения при мысли о том, что один из вас ушел далеко за предел, не преодолимый для ста тысяч. И самое страшное, что трещина проходит через семьи, через дружбы...».

[3] Даугавпилсское высшее военное авиационное инженерное училище.

[4] СШ №8 ранее находилась в здании, в котором сейчас музыкальный колледж.

[5] Бурбуть Леонид, сын преподавателя математики школы №8 Владимира Иосифовича Бурбутя.

[6] Научно-исследовательский детский ортопедический институт им. Г.И.Турнера

[7] Смагард Федорович Сливко - учитель, поэт, артист Лидского народного театра, режиссер школьного театра СШ №8.

[8] «Зеркало» было в 1986, о фильме рассказывала Лариса Кончевская.

[9] Владимир Крушевский.

[10] Мінскі педагагічны інстытут нацыянальных меншасцяў - заўвага Ляцецкай Л.І.

[11] Объективно-субъективный дуализм. Суть этой парадигмы кратко можно выразить в следующих положениях:
1. Тело и душа – это две разные субстанции. У них противоположные свойства.
2. Тело – это машина, управляемая рефлексами.
3. Сознание тождественно мышлению.
4. Сознающий субъект имеет непосредственный доступ к своему сознанию. Он может свободно управлять своим мышлением.
5. Он также управляет своим телом. Для этого постулируется некое таинственное место, в котором происходит взаимодействие субстанций.
6. Субъект един, его сознание цельно и неделимо - заўвага Л.Л.