Герб горада Ліды, наданы 17 верасня 1590 г.
Жизнеописание владимира Седуpo
Судьба Владимира Седуро (литературный псевдоним - Глыбінны) - типичная и в то же время особая страница в истории национально сознательной беларуской интеллигенции XX века. Его мировоззрение формировалось под воздействием литературно-просветительской и научно-гуманитарной волны беларуского возрождения, характерной для 1920-х гг.
В начале 30-х гг., когда произошел большевистский погром беларуской национальной элиты, Седуро - политический узник сталинского режима (с повторением этого урока в первые дни войны в июне 1941 г.).
Во время немецкой оккупации он активно занимался литературной и журналистской деятельностью. В Риге издавал журнал «Новы Шлях», на страницах которого нередко печатал авторов оппозиционно настроенных к оккупантам (таких как Владимир Дудицкий. Лариса Гениуш, Валентин Тавлай...). По словам самого Седуро: «...сам жанр чистой лирики, которая одна только и печаталась в «Новом Шляху», был направлен против попыток немецкой пропаганды подчинить себе литературу».
На основе своих публикаций в периодике Седуро подготовил к изданию три своих книги: «Жыве Беларусь!» (Да здравствует Беларусь!), «Гісторыя беларускага тэатру» и «Беларускае мастацтва», но военные события лета 1944 г. помешали их выходу в свет.
После вынужденной эмиграции в Германию, где литератор прожил почти 9 лет. Седуро в 1953 г. переехал в CULA. В 1955 г. с помощью Беларуско-Американского литературного общества он издал на английском языке главный труд своей жизни - книгу «Беларуский театр и драма» («The Byelorussian Theater and Drama»), высоко оцененную иностранными исследователями и учеными.
Надо также отметить работу Седуро по изучению творчества Фёдора Достоевского. В том же 1955 г. вышла его книга на русском языке «Достоевсковедение в СССР», которая получила высокую оценку западных специалистов и вызвала широкую полемику со стороны советских знатоков творчества великого русского писателя (кстати, имевшего беларуские корни). Писал он и художественную прозу, среди которой наиболее известен роман «Великие пути» о судьбе беларуской интеллигенции.
Умер Владимир Седу ро 14 апреля 1994 года в городе Трой (штат Нью-Йорк).
Ниже мы публикуем автобиографию ученого и писателя, посланную им в декабре 1943 года в Беларуский архив, находившийся в Праге.
Какой разительный контраст составляет она бесцветным биографиям большинства нынешних беларуских интеллигентов!
Автобиография литератора Вл. Седуро
(Ул. Глыбіннага)
Из журнала «Спадчына» 1997. № 3, с. 160-181. Перевод А.Е. Тараса
Мать моя. Мария Моисеевна Шабан (девичья фамилия), происходит из бедного безземельного крестьянства деревни Лаговская Слобода Минского уезда. Чтобы избавиться от лишних едоков, часто бедные крестьяне отвозили своих детей - девочек-подростков - в город и отдавали в служанки. Так было и с моей матерью. В 13-летнем возрасте отец привёз ее в город и отдал уборщицей и горничной в еврейский дом. Там она работала почти 8 лет, пока не встретилась с 33-летним минским портным Ильёй Ивановичем Седуро, с которым и обвенчалась в начале 1910 г.
Поселились они сначала на 2-м Семинарском переулке, в доме Пашкевичихи, то есть на Сторожевской окраине Минска. Здесь 11 (24) декабря в 1910 году я и родился. Вскоре родители переехали на Старо-Внленскую ул., № 50/12. кв. 1, в дом Подпеховского-Песлячихи, в котором жили до самой войны 1941 г., когда на третий ее день - 24 июня он сгорел от пожара, что занялся от бомбардировки Минска.
Детские годы прошли очень интересно. Рядом с нашим домом находилась бывшая семинария - несколько больших каменных зданий и площадь, тогда еще обсаженная липами. В этих зданиях располагались разные войсковые части. В моей памяти сохранились немецкие воинские отряды в Минске в 1918 г. К ним в семинарию я ходил за сладким рисовым крупником и от них запомнил первое слово: «Raus!» /Вон!/, которое очень меня напугало, когда однажды я пошел туда с мамой, чтобы добыть чего-нибудь съестного.
Запомнилось, как отец прятался в уборной, когда воинские патрули ходили по городу забирать мужчин на работу, и как однажды на них произвела большое впечатление дружная работа отца с двумя другими сапожниками в мастерской в тот момент, когда они зашли в дом и вместо того, чтобы забрать на работу, сказали «гут, гут, арбайтер, ауф видерзеен!»
Помню, как их обозы уходили из Минска и мешали мне улицей идти в школу и я долго ждал на переходе, пока они проедут. Крупные снежинки не спеша падали на землю и своей неспешностью словно говорили, что никакой войны и не было.
Потом пришли советы, а через какое-то время поляки. Помню, я с матерью собирал траву для кабанчика на татарских огородах, когда вдруг послышались выстрелы. Едва успели мы перебежать через мост, как уже почти за нами бежали первые красноармейцы с запада, что отступали через Людемонт. Мы вскочили в дом и сели в сенях, так как здесь со всех сторон было по две стены и меньше опасность, что пробьёт т ля. Стрельба продолжалась несколько часов. На рассвете мы поняли по куче стреляных гильз, оставшихся под окнами нашего дома, что отсюда (а это было высокое место, откуда видна была дорога с Людемонта на татарский мост), так же как и с высокой площади Троицкой горы, какой-то пулеметчик обстреливал дорогу, по которой отступала Красная армия.
Утром, когда мы пошли на мост, увидели на нем и возле реки несколько десятков убитых российских казаков. Кто-то ночью успел уже стащить с некоторых сапоги. Рассказывали, что один недобитый очень просил человека, стягивавшего с него сапоги и долго дергал, тащил за ноги по мосту, потому что слишком долго не мог стащить, чтобы тот сперва добил его, а уже потом снимал эти сапоги.
Другой раз, когда наступали поляки, мы сидели в подвале. Около нас было несколько пушечных взрывов. Вдруг вбегает Адась и просит его спрятать. Он в красноармейской форме, боится, чтобы его в таком виде не схватили поляки. Мы дали ему другую одежду и спрятали на несколько дней в сарайчике. При поляках он тоже служил солдатом, а позже, спрятавшись на время смены власти, опять пошел в Красную армию. Так он и после несколько раз менял свою форму и служил всем, кто бы ни был у власти, а сейчас спокойно живет и служит нынешним хозяевам.
Кроме территории бывшей семинарии, в малолетстве весной и летом я проводил много времени на лоне природы сторожовско-татарского района в Минске вокруг реки Свислочи. Река в моей жизни с раннего детства имела большое значение...
Летом я с раннего утра уже торчал где-нибудь на берегу или по колено в воде с удочкой в руках, ловя рыбу. Это был мой первоначальный промысел, которым я зарабатывал себе на мороженое или на булку, так как в доме всегда была недостача. В реке я купал солдатских коней, чтобы после за это иметь право через весь город, вплоть до загородных казарм, ехать галопом или рысью и вызывать зависть у моих более пугливых однокашников, которые все еще держались материнской юбки и на многое, давно мне доступное, не имели разрешения от родителей. От зари дотемна я проводил время на реке, лазил в чужие сады рвать фрукты, в большие татарские огороды рвать морковь и репу. Без билетов, ныряльщиком через дно реки под дощатым заграждением в воде, пробирался в купанию, что ежегодно строил на Свислочи жид Куська. Халявно качался на качелях Зеленки на татарской стороне за мостом и всегда как-то удачно обходил замах его палки.
Склонность к рыбалке так привилась, что и позже, уже юношей, я с рыбаком-любителем, соседом по дому, пожилым сапожником Степаном Толстопятовым, называемым нами просто Стёпкой, часто летом выбирался далеко за город - в Ждановичи или Заречье под Ратомкой на ночь ловить рыбу. Ночевали в поле, иногда около костра, а во время сенокоса в копнах душистого сена. Слушал Степановы рассказы о больших щуках и голавлях, которые почему-то всегда, по его словам, срывались у него, если я этого не видел. Я понимал слабость всех охотников и рыбаков к гиперболам и никогда не противоречил.
На территории семинарии много было спортивных снарядов для военных - брусьев, турников, колец, кобыл, трапеций и пр. Здесь я выучил и делал много разных приемов этого спорта: высоко и далеко прыгал, крутил сальто-мортале, вытворял разные скобки, задние подъемы и т. п. Поэтому позже и в школе я был лучшим гимнастом.
Большое и хорошее влияние на меня оказал доступ в бывшей семинарии к газетам, журналам, частые посещения киносеансов и театральных спектаклей для военнослужащих и курсантов военной школы, что помещалась тогда в зданиях семинарии. Там же я увлекся шахматной игрой и другими играми. Тогда же увидел несколько спектаклей Народного театра Голубка.
Позже меня и моих друзей заинтересовало рисование - мы стали целые дни просиживать в библиотеке имени Крупской на бывшей Александровской улице и копировать карандашом разные рисунки из книг. Потом сами стали компоновать, начали писать акварельными красками и достигли здесь немалых успехов. Мои акварельные работы всегда выставлялись на ученических выставках города Минска. Некоторые акварельные пейзажи были настолько хороши, что получили высокую оценку у многих. И я теперь очень жалею, что они в пожар 1941 года сгорели в квартире моих родителей вместе со всей моей библиотекой, собираемой через всю мою жизнь, в которой были почти все издания беларуских книжек за многие годы.
Правда, в конце 1935 г. по возвращении из ссылки я две телеги русских книжек - преимущественно классиков русской литературы - продал библиотеке тогдашнего Минского учительского института национальных меньшинств Беларуси. Тех книг мне не жалко, так как их можно достать в любом российском городе. Но беларуские издания, уничтоженные властями за целое десятилетие, так называемые «нацдемовские», до войны все хранились на квартире у родителей. Когда-то я истратил на них в Минске все свои гонорары и стипендии, любовно выкупал у букинистов, а теперь их нигде не найти. Потому особенно болит по ним сердце и иногда хочется злиться на своих стариков за то. что они в пожар не побеспокоились о книгах, хотя им было тогда не до того. Мне, как беларускому культурнику, потеря собрания беларуских книжек причинила непоправимое горе.
Возвращаясь к своему жизнеописанию, вспоминаю, что меня какое-то время - года два - увлекала игра на струнных музыкальных инструментах. Отец еще раньше приобрел мне гитару, а потом я купил еще балалайку и другие инструменты.
Вероятно, через любовь к музыке я увлекся радио - начал мастерить самодельные детекторные радиоприёмники и ловить ночью, когда Минск не мешал, передачи европейских станций. Ради этого я выписывал все российские журналы и газеты по радио, изучил в совершенстве технику сборки многоламповых приёмников и был любителем этого дела. По радио изучал язык эсперанто и мечтал о связях с Европой. Однако в Белпедтехникуме этот интерес к технике был вытеснен интересом к литературе. Этот последний стал господствовать над всеми другими и определил окончательно мой жизненный путь.
Разноплановость интересов в малолетстве и юношестве, надо полагать, наложили сильный отпечаток на мою интеллектуальную, культурную широту и разноплановость интересов и как литератора. о чем будет далее. Вспомню здесь только то, что, будучи мальчиком, я вместе с соседскими детьми, отец которых работал надзирателем в тюрьме, стал посещать пионерский отряд для детей служащих тюрьмы. Там, в тюремном клубе, нас часто пускали на спектакли, поставленные силами заключенных, среди которых были хорошие артисты и режиссеры. В неплохом художественном исполнении они показывали те же пьесы, что ставились и в Беларуском Государственном Театре. Здесь я увидел почти все тогдашние беларуские драмы и комедии. Под их влиянием мы создали свой пионерский драматический кружок и под руководством режиссера и арестантов сами показали несколько пьес. Я исполнил - с большим успехом у тюремного зрителя - несколько ролей. Режиссер был очень доволен моей игрой и пророчил мне артистическую карьеру. Этого не случилось. Но зато я на всю жизнь вынес отсюда особую любовь к театру.
Учился я сначала в 1-м Минском приходском четырехклассном училище - начальной русской школе на бывшей Александровской улице. Учительница очень старалась переделать нас в русских. На уроках она всегда критиковала наш беларуский акцент, добивалась правильного русского произношения. В 3-м и 4-м классе мы учились по русской книге «Охота пуще неволи», части I и II. Правда, хрестоматия эта была хорошо составлена, давала ученику в доступной форме рассказы из истории (разумеется, российской), природоведения, географии и русской литературы. Это способствовало нашему общему развитию.
И хотя эта учительница ставила немало синяков на руках и спине, когда вызывала к своему столу, а мы от волнения не могли ответить урок, однако сделала нас дисциплинированными и заложила крепкий фундамент начального образования и грамотности. Это способствовало потом успехам обучения уже в беларуской 15-й Минской семилетней школе, куда я перешел учиться с 1923 г. и которую закончил в 1927 г. Здесь учителем беларуского языка и литературы был сознательный беларус Кузьма Демьянович Стригун, который привил нам беларускую сознательность и интерес к беларуской художественной литературе. Хорошие зерна забросили в наши молодые души другие учителя - господин Поляк, Ефим Кипель, директор Ковпак, учительница русской литературы и языка Ксения Игнатовна и другие... Все они зарождали в наших молодых душах стремление к прекрасному и гуманному. Уже здесь проявилась моя склонность к гуманитарным интересам. Поэтому после окончания семилетки я поступил в 1927 г. в
Минский Беларуский педагогический техникум имени Всеволода Игнатовского, в котором учился до 1930 г.
Первые два курса Техникума дали много общеобразовательных знаний. Преподаватель литературы г-н Соколовский пробуждал интерес к мировой литературе. Участие в работе литературного кружка при техникуме и в издании рукописного литературного журнала «Крыніца» окончательно сформировали оккупации мои литературные интересы.
Здесь вообще надо отметить огромную роль Минского Беларуского педтехникума в подготовке литературных кадров. Это была своего рода литературная академия, в которой проходили обучение многие беларуские писатели, такие как Андрей Александрович, Алесь Дударь, Максим Лужанин, Павлюк Трус. Григорий Казак. Степан Лиходиевский, Антон Адамович, Сергей Дорожный, Лука Калюга, Сергей Острейко и другие.
На литературные вечеринки и диспуты, устраиваемые литературным кружком, к нам приходили и выступали многие известные писатели и критики. Это особенно подогревало интерес к литературе и побуждало многих молодых студентов браться за перо и испытывать свои литературные таланты. Из Минского Белпедтехникума вышло много молодой беларуской интеллигенции, той элиты, которая позже составляла главную заботу органов НКВД и почти вся была посажена в концлагеря.
В Белпедтехникуме я особенно подружился с молодым одаренным поэтом Сергеем Астрейко, автором замечательной поэмы «Бэнгалія», который позже безвременно умер в Сибирской ссылке.
Летом 1928-1929 гг. в воскресные дни я посещал и окончил специальные курсы краеведения, где читали лекции выдающиеся беларуские ученые-беларусоведы.
Летом 1929 г. я впервые выступил на страницах минской беларуской газеты «Савецкая Беларусь» с рецензиями и статьями о беларуской литературе - под своей фамилией. Помню, что тогда, когда о литературе объединения «Узвышша» писали уже только плохое, называли ее в печати буржуазно-кулацкой, что считалось тогда великим преступлением, я смело написал про один из очередных номеров журнала только положительное, признавая его литературные достижения.
Столь же положительно я писал о произведении Михася Зарецкого «Путешествие на Новую Землю» и других. Это обратило внимание официальных кругов, и когда вскоре партийная газета «Зьвязда» начала ругать Зарецкого за идеализацию в упомянутом произведении «прищеповщины» и хуторского кулацкого хозяйства, мне было отказано в публикациях на страницах «Савецкай Беларусі». Но я нашел уже сторонников в специальном литературном журнале «Маладняк» и стал там помещать статьи и рецензии о беларуской литературе.
Тогда «Маладняк» был литературным журналом, созданным при литературном объединении «Маладняк» так называемой Беларуской Ассоциации Пролетарских Писателей. В 1931 г. я стал членом этой ассоциации и вместе с писателями Борисом Микуличем, Степаном Лиходиевским и другими создал творческую группу молодых писателей.
Правда, кроме общих декларативных заявлений, творчество этой группы было мало объединено общими принципами, ибо каждый творил отдельно, согласно своим интересам и культурному уровню. Вообще, теперь мне представляется напрасной всякая попытка какого-то творческого объединения, так как творческий процесс является исключительно индивидуальным и не терпит никаких ограничений общими принципами.
Перед этим в 1930 г. я поступил на литературно-лингвистический факультет Беларуского государственного университета, а в 1932 г., после окончания второго курса, перевелся учиться в Москву.
Дело в том. что я заметил, что за мной и другими студентами, преимущественно молодыми беларускими писателями С. Лиходиевским. Дмитрием Остапенко и другими, начал следить НКВД. Ради этого некоторых студентов вызывали в ГПУ и предлагали исполнять роль информатора. Некоторые слабые поддались давлению и согласились на эту позорную роль. Чистые идеалисты решительно отказывались от таких позорных поручений. Я решил убежать подальше от этой грязи. Тем более что меня не удовлетворяла постановка дела обучения в Минске.
❖ ❖ ❖
Но и Москва не стала для меня спасением. Попав на глаза ГПУ, я уже везде отслеживался. И когда в Минске началась вторая волна арестов национальных сил, меня из Москвы арестованного привезли в Минское ГПУ и бросили в каменный мешок так называемой «Американки», а затем вместе с другими беларускими писателями осудили на три года концлагеря. Во время допросов я, несмотря на все средства давления со стороны следователей, не стал на путь лживых показаний о какой-то фиктивной контрреволюционной организации так называемых нацдемов, возникшей в их безумных мозгах, не назвал ни одного человека, как это делали другие, играя фактически роли провокаторов и дав тем самым нашим палачам «основания» судить нас за то, в чем мы никогда не были виновны.
Я был молодым идеалистом, верил в справедливость и силу добра, в светлые начала человека и мог раньше представить, что могут без всякой причины осудить совершенно невиновного человека. Я ежедневно ждал освобождения. Только когда мне зачитали постановление Особого Совещания коллегии ГПУ, я немного отрезвел от своего идеализма. Но, уже находясь в концлагере, я все еще пытался писать заявления с просьбой освободить или заменить концлагерь административной ссылкой, доказывая свою невиновность.
За три года лагерей я увидел тысячи несчастных людей, жертв системы лжи и доносов, лживых подтасовок, перепробовал много занятий: от чернорабочего на земляных работах до инспектора по хозяйству. Здесь я познал человеческое горе во всей глубине, но не утратил, однако, веру в человека. Гуманные начала моего мировоззрения переросли окончательно в систему гуманизма, которой я и теперь придерживаюсь в жизни.
Этот гуманизм устремлен в первую очередь к моему обиженному историей беларуского народу. Своей жизнью и деятельностью я хочу служить его Великому Возрождению, чтобы он наконец смог выпрямить плечи и во всю свою силу и способности проявить себя в культурном и государственном строительстве, заявить себя равным среди славянских и всех других народов Европы.
Срок заключения я отбывал сначала в Сибирских лагерях (поначалу в г. Новосибирске, а потом в г. Мариинске), а вторую половину срока в Байкало-Амурских лагерях (в Отдельном Комендантском лагерном пункте в г. Свободном, полном несвободных людей, и в 5-м отделении на станции Тохтамыгда).
Когда в августе 1935 г. был освобожден, то избрал себе местом жительства Крым - г. Симферополь. Но там не смог найти работы и приюта, ночевал в скверах. Потому перебрался в Минск. А здесь нельзя было жить - не прописывали. Остановился на время в Гомеле, работал в Музее, потом учителем в школе. Раскрылась моя ссылка. Уволили. Спасибо Богу, нашелся хороший человек - заведующий горОНО г-н Татарчук, который выдал хорошую справку, что я уволен по собственному желанию. Это открывало возможность работы в другом месте.
Переехал вместе с Дмитрием Остапенко на Кавказ, где после долгих блужданий осели, он - в Новороссийске (работал в школе), а я в Краснодаре, где работал одну зиму преподавателем на курсах. Весной переехал в Ростов-на-Дону, где работал в школе до окончания 1935-36 учебного года. А в августе вместе с Остапенко переехали в Москву, где я поступил учиться, а Остапенко работать. Но опять злая судьба подстерегала беларуского интеллигента. Четвертого ноября 1936 г. Остапенко вместе с поэтом Юлием Таубиным в Москве арестовали и отвезли в Минск, где присоединили к арестованным тогда же в большом количестве беларуским писателям, и, наконец, снова осудили - на долгие годы сибирской каторги.
Надо мной пока что судьба сжалилась, меня до поры не трогали, не знаю почему. Правда, я быстро менял места жительства и в 1938 г. в феврале поехал работать на Кавказ, а летом 1938 г. странствовал по Кавказу и Крыму и только в августе направился уже не в Москву, а в Ленинград. Там я работал в школах и попутно посещал лекции в Университете и в Педагогическом институте имени 1ерцена. Здесь я сдал экзамены за факультет литературы и языка и экстерном завершил свое образование.
После этого еще год работал в Ленинграде в 34-й средней школе преподавателем русского языка и литературы. Но конфликт с евреем-шовинистом, директором школы, вынудил меня уволиться и переехать на работу в город Архангельск Северного края. Там я работал только 2 месяца - апрель и май, завершил учебный год в школе и уехал на каникулы в Ленинград. В августе заехал домой в Минск, а затем направился в Москву искать нового счастья.
Оттуда меня направили на работу преподавателем литературы в Учительский институт в город Глазов Удмуртской Автономной Республики Кировского края. Но, посмотрев на здешнюю дикость, я, не приступая к работе, сбежал оттуда и приехал в Минск. Здесь с большим трудом, под видом студента московского института, приехавшего домой на летний отдых из-за состояния здоровья, мне удалось прописаться. А после этого я поступил научным сотрудником в Институт повышения квалификации кадров народного образования при Наркомпросе БССР. Наконец я нашел работу по вкусу. Здесь я за каких-то четыре месяца написал научные работы «К вопросу о методике преподавания русского языка в нерусских школах Белоруссии» и «Проблемы грамотности».
В феврале 1941 г. ИПКК расформировали, но я перешел на работу в Научно-исследовательский институт школ Белоруссии исполняющим обязанности старшего научного сотрудника. Работа здесь мне понравилась еще больше. Я выбрал себе в институте научную тему «Общее и различное в белорусском и русском языках и методика их преподавания». Работая над этой темой, я стремился, насколько позволяли условия и цензурные возможности, доказать особенность и самобытность беларуского языка как языка совершенно самостоятельного народа. Попутно работал на Высших учительских курсах преподавателем русского языка.
Вместе с тем мне удалось экстерном сдать экзамены за аспирантуру при Беларуской Академии наук и защитить диссертацию на тему «Максим Горький как историк русской литературы». Это дало мне научную степень кандидата филологических наук, о чем имею соответствующий диплом.
Война полностью переиначила мои занятия. В первый же день войны, вечером 22 июня 1941 г. я был арестован и посажен в тюрьму, а ночью с 24 на 25 июня уже шел в большой колонне заключенных на восток по дороге на Червень и Могилев. Минск в это время горел как свечка. Огромные языки пламени лизали темно-серые тучи и как-то особенно зловеще отсвечивались на небе. Где-то в этом море огня мы покинули в неизвестности о нашей судьбе своих родных, родителей, жён, сестер, братьев и шли в еще большую неизвестность. Но счастливый случай, а также моя находчивость и смелость дали мне возможность в первую же ночь в 20 километрах от Минска убежать, пересидеть у родственников в деревне несколько дней и потом придти целым в Минск.
С неспокойным сердцем входил я в сгоревший город. Живы ли мои старые родители, для которых я был единственной утехой, надеждой и поддержкой. В ушах все время стоял душераздирающий материнский плач, когда меня забирали из дома. Еще издалека с татарского моста я увидел, что на том месте, где стоял на горке деревянный домик, в котором жили мои родители, теперь видно только пепелище, а от домика остались труба да печка. Глубокой болью сжалось сердце. «Боже мой, я остался один», - мелькнула мысль.
Но судьба еще раз сжалилась надо мной. На углу возле бывшего дома я спросил какого-то человека, не видел ли он двух стариков из этого дома и где они могут быть. Тот ничего не знал. Но вдруг с огорода я услышал голос: «Володя!» Это был голос моей матери. О радость, они живы, остальное не важно. Отец сидел на табурете под жестяным навесом и от радости не знал, то ли ему смеяться, то ли плакать. Седая, как лунь, голова, казалось, еще больше побелела, а лицо осунулось от пережитого. И тогда я понял, что уже немного осталось ему гостить в нашем мире. Но сейчас мы все живы и снова вместе.
Я узнал от них, что весь пожар и бой они просидели здесь, на этом холме, когда вокруг около них и над ними свистели пули, а неподалеку рвались бомбы и снаряды, и от взрывов крутом стелился дым и света не было видно. На их глазах отступали Советы, которых обстреливали немецкие мотоциклисты, загорались и останавливались машины, в них горели советские шоферы и т. д. Однако судьба приказала им еще жить и их не тронула ни одна напасть этого ужасного боя. Но после пережитого отец совсем ослабел и 15 октября того же 1941 года умер. Он похоронен на Кальварии, а не на Сторожовке, где похоронены все наши родичи, так как не было уверенности, что последняя /кладбище на Сторожовке. - Ред./ сохранится после превращения Советами кладбища в сквер.
❖ ❖ ❖
Сразу же после возвращения в Минск я обратился в Минскую городскую управу п вошел в группу деятельных беларусов и вместе с другими учредил издательский отдел, который вскоре начал издавать «Беларускую газэту». Таким образом являюсь, вместе с другими, участником первого совещания 11 июля 1941 г. учредителей «Беларускай газэты», в которой сотрудничаю и теперь как журналист-публицист, литературный, театральный и художественный критик, как историк и т. д.
Слета 1942 г. редактирую беларуский иллюстрированный журнал «Новы шлях» («Новый путь»). За первые два с половиной года написал много статей и исследовательских работ о беларуском искусстве, театре, музыке, истории, беларуских исторических деятелях и т. д. Они составили большую книгу из шести разделов на 30 листов под названием «Живет Беларусь!» [1]
Главные мои интересы лежат преимущественно в сфере беларуской культуры, во всех ее отраслях.
Я считаю, что политические возможности для Беларуского Движения сильно различаются в разные времена истории Беларуси. Бывают такие времена, когда они совсем узкие. В эти моменты от Движения отходит много его случайных попутчиков, которые искали в нем скорее возможности карьеры и хороших должностей в случая его победы. Но всегда остаются при нем те беларуские идеалисты, которые не личной корысти ищут, мотивами и поступками которых руководит только одно - благо народа и Отечества.
Чаще всего их жизнь бывает обездоленной, никаких материальных богатств они в жизни не добывают, живут в бедности и нехватке. Очень часто за свою беларускость они страдают от властей, попадают в тюрьмы, мучаются в ссылках, на каторгах, но нигде и никогда не отрекаются от своей нации и народа. Они высоко держат факел беларуского национального дела и при первой же возможности опять и опять несут свои силы, таланты, ум и чувства на алтарь служения Великому Беларускому Возрождению. Это настоящие апостолы святого для всех нас беларуского дела. Их деятельность и создает основания для неугасимого чувства беларуской национальной гордости.
Примеры их жизни рождают в следующих поколениях беларусов представителей нового беларуского романтизма, сильной могучей веры в силы возрожденного беларуского народа. Они уже никогда не изменят народному делу, даже во времена упадка и национального унижения. И как в XVI веке - начале упадка Беларуского государства - верный сын Беларуси, уроженец Полоцка Франтишек Скорина поднял на соответствующую высоту культурно-просветительскую и издательскую деятельность; как во времена Версальского унижения Беларуси, раскола и ренегатства среди беларуской эмиграции (в результате сокращения для Беларуси возможностей политического рода) выдающийся просветитель, культурник, писатель и ученый Вацлав Ластовский поднял на соответствующую высоту издательскую деятельность, издав ряд ценных литературных, исторических и научно-публицистических произведений и этим не дал угаснуть беларуской мысли, так и сейчас нам. культурникам, надо приложить все силы для дела широкой популяризации нашей богатой культуры.
Сегодня Беларусь создается исключительно культурно-просветительским делом, школой, печатью, театром, искусством. Может быть, никогда не ощущалась столь остро нужда в беларуской литературе, печати и школе, как теперь. Через эти институции мы и придем к такому состоянию, что из теперешнего нашего, в массе своей несознательного, народа образуется нация. А будет нация, будет много интеллигенции - будет и все остальное: и своя культура, и самостоятельность, и свое независимое государство. Через культуру и нацию мы придем к своей государственности.
Поэтому те беларуские романтики, которые теперь изо всех сил заботятся о распространении в народе знаний своей культуры, своего прошлого, которые стремятся вызвать среди беларуской интеллигенции глубокое уважение к нашему культурному прошлому, с фанатичной убежденностью отыскивают в прошлом беларуские культурные памятники как свидетельства творческого гения нашего народа, с увлечением и любовью, часто ценой отказа отличной жизни, посвящают все свое время изучению нашей культуры и делятся своими находками с народом через печать в форме литературно-критических и публицистических статей, описаний и т. п., - они делают большое дело, за которое им когда-нибудь будет благодарна история нашего края и народа. Это настоящие современные возрожденцы.
❖ ❖ ❖
Начав в 1941 г. снова свою журналистскую деятельность, я руководствовался целью возрождения нашего богатого исторического и культурного наследия, чтобы тем самым создать основы для культивирования чувства нашей национальной гордости.
Перво-наперво я взялся за историю Беларуси и оттуда, из глубины веков, вытащил на свет такие славные страницы нашего прошлого, как использование на протяжении нескольких веков беларуского языка как государственного (статья «Беларуский язык в истории Беларуси»), как расцвет беларуской культуры в XVI веке (статья «Золотой век»), как выдающаяся деятельность беларуского государственного мужа, канцлера Великого Литовского княжества Льва Сапеги, как освободительная борьба беларуского народа в XVII - XVIII вв. и т. д. Статья «Смоленщина - извечная беларуская земля» - посвящена историческому и этнографическому обоснованию принадлежности этих земель к Беларуси [2].
Много материалов о создании единого Беларуского государства использую в статье «Новогрудок вчера и сегодня». Этот цикл исторических статей дополняет и обобщает моя статья «Борец за свободу народа» о вожде беларуского народа в XIX веке - Константине Калиновском.
Этими и другими историческими статьями я стремился дать беларуской интеллигенции материалы для национально-воспитательской работы, а также учительству материалы для работы в школе с учениками.
Вопросам истории беларуского школьничества и просвещения вообще посвящены мои отдельные статьи «Беларуская школа» и «Беларуский учитель».
Целый цикл небольших статей я написал на темы нынешней Беларуси: «Красивая Беларусь», «Беларуские крестьяне», «Возрождение беларуской национальной одежды», «Богатства Беларуси»... И везде вопреки прежнему нашенивскому прибеднению и унижению, вроде коласовского:
Край наш бедны, край наш родны.
Гразь, болота ды пясок...
Чуць дзе трохі луг прыгодны...
Хвойнік, мох ды верасок.
А туманы, як пялёнка,
Засьцілаюцъ лес i гай...
Ой, ты бедная старонка!
Ой, забыты Богам край.
я провожу мысль, что вовсе не бедный наш край: он и красивый, и богатый, а народ в нем трудолюбивый, способный ко всякой работе и к творчеству, и к искусству, народ глубоко одаренный разнообразными способностями, народ с прежней славой и силой, которые пусть сейчас и потухли, но не навечно. Проснется Беларусь, ощутит в себе силы и высоко поднимется в творческом взлёте вопреки нашенивскому нудному нытью о сиротской участи края. Я хочу поселить в беларуских душах неиссякаемую веру в могучие силы нашего края и народа, ибо только породив веру в свой народ и край, можно их возродить.
Этой же мысли служат мои работы о беларуских композиторах (Теравском, Туренкове, Щеглове), об особенностях народной песни, о беларуских музыкальных народных инструментах, современном беларуском искусстве (статьи «Беларуское искусство за первые два года войны», «Петр Миранович», «Петр Сергиевич» и др.) и прошлом (Истоки беларуского искусства - о беларуской архитектуре, древней живописи, графике, скульптуре и т. п.) [3].
Эти работы составили отдельную книгу «Беларуское искусство» («Беларускае мастацтва»), которую я подготовил к печати с целым рядом интересных иллюстраций, репродукций с икон и др. Этой книгой я доказываю, что у беларусов в прошлом были свои художники, целые художественные школы (Витебская и Могилевская в XVII веке), художественные цехи и направления, что беларуское искусство пользовалось тогда широкой известностью за границей и простиралось своим художественным уровнем далеко за пределы Отечества (роспись беларускими художниками краковских и сандомирскнх кафедр во времена Ягайлы).
Особенно меня интересует беларуский, да и не только беларуский, театр. Когда я еще учился в Белпедтехникуме в Минске, я любил посещать спектакли Беларуского театра, и каждый вечер в театре был для меня праздником.
Позже, когда я жил в Москве и Ленинграде - этих мировых театральных центрах, - все свободные вечера проводил в театрах, выбирая для этого преимущественно классический - западноевропейский и русский - репертуар. Все свои средства - стипендию и заработок - я расходовал на театр. Это был для меня единственный святой храм, в котором я мог просиживать дни и ночи, не чувствуя никакой усталости, наоборот, ощущая радость, эстетическое наслаждение, подъем сил, напряженную работу мысли. Я разделял с героями их переживания, радовался и страдал их удачами и неудачами. Театр был для меня великой школой жизни и лучшим университетом. Наверное, ни одно учебное заведение не дало мне столько знаний, особенно знания человека, его психологии, внутреннего мира и разнообразия человеческих особенностей и характеров, как театр.
Много в Москве и Ленинграде я посмотрел исторических памятников, побывал во всех известных культурному миру московских и ленинградских исторических и художественных музеях, сотни раз стоял возле картин выдающихся российских художников в Третьяковской галерее в Москве или в Русском музее в Ленинграде, удивлялся гениям западноевропейских художников и творцов в Музее изящных искусств имени Пушкина в Москве или в знаменитом Эрмитаже в Ленинграде.
Но часы, проведенные здесь, ни в какое сравнение не могут идти со временем, проведенным в театрах, так как почти не было вечера, чтобы я его провел где-нибудь, кроме театра. В Московском Художественном Академическом театре имени Горького, в Камерном театре, в Театре революции, в Оперном театре имени Станиславского, в Академическом Большом театре и других за время моей жизни в Москве, или в Мариинском Оперном театре, Александринском Драматическом театре, в Театре Комедии, в Драматическом театре имени Горького, в Театре Радлова и других за время моей жизни в Ленинграде, пожалуй, не было ни одного спектакля из классического репертуара, особенно комедий Шекспира и Лопе-де-Вега, драм Шиллера, Островского, Горького, Чехова, инсценировок романов Достоевского, Толстого и других, которых я бы не посмотрел несколько раз. Несмотря на то, что трудно было доставать билеты, и дороговаты были они для меня. Покупал чаще всего самые дешевые, на галерку или задние ряды, и за несколько дней до спектаклей, когда билеты еще не были разобраны. Часто, не имея билета, перед началом спектакля у входа в театр подолгу спрашивал у людей, нет ли лишнего билета. И часто на мою долю у кого-нибудь находился один лишний. С радостью на лице шел я тогда в театр, чтобы опять пережить несколько сладких часов жизни, созданной на сцене.
В Москве и Ленинграде меня всегда возмущало безразличное отношение к театру коренных москвичей и ленинградцев, которые за всю свою жизнь в этих городах не видели и сотой доли театрального репертуара, просмотренного мной за несколько лет. Им было непонятно мое горение интересами театра, а студенты - друзья по общежитию, всегда удивлялись моему ненасытному аппетиту к новым и новым спектаклям. А в годы моей ссылки, наряду с другими болями, мою тоску усиливала еще и разлука с театром, о котором я часто грезил в своих мечтах и воспоминаниях. Все же, если чего-то хочешь и очень сильно, то оно сбывается. В 1936 году сбылось мое желание опять увидеть московский театр.
Сейчас меня, естественно, интересует беларуский театр. О нем я написал теперь отдельную книгу «Беларускі тэатар». Она состоит из большой работы «Из истории беларуского театра» (на б авторских листов [4]), в которой дается история развития театральной деятельности беларуского народа с древних времен до наших дней. Начиная с характеристики драматического элемента в беларуских народных обрядах, я перехожу к беларуской батлейке, затем даю характеристику школьной драмы и комедии, спектаклю первой беларуской оперы «Крестьянка» (на музыку С. Монюшко) в 1855 году в Минске, попыткам основания беларуского театра во второй половине XIX и начале XX веков. Особенно подробно здесь рассматриваются творческие пути бывших Первого и Второго Беларуских Государственных театров и странствующего театра Вл. Голубка.
Затем в книгу входят несколько статей о спектаклях современного беларуского театра в Минске за первые два года войны. Здесь отдельные отзывы (рецензии) вместе с обобщающими статьями о спектаклях Минского городского беларуского театра дают представление о содержании и стиле работы театра, игре актеров и творческом облике современного беларуского театра.
Как и к книге о беларуском искусстве, к книге «Беларускі тэатар» я подобрал много интересных фотоснимков отдельных сцен, групповых и единичных фотографий беларуских артистов в ролях. Все это вместе должно будет хорошо послужить делу изучения истории беларуского театра и делу его нынешнего Возрождения.
Через всю книгу проходит четкая мысль о больших сценических способностях беларуского народа, которые проявлялись даже в неблагоприятные времена, в обстоятельствах, враждебных чистому искусству, в обстоятельствах борьбы враждебных элементов против истинно национального направления беларуского театра. А это свидетельство возможности великого расцвета беларуского театра в свободной Беларуси, когда развитию беларуского сценического искусства не будут чиниться преграды.
Нехватка богатой литературной жизни теперь в войну не дает мне возможности развернуть как следует талант литературного критика, которым я начинал свой литературный путь еще в 1929-1932 гг. Потому чисто литературных статей у меня за эти годы появилось немного. Лучшими считаю статью о поэзии Владимира Жилки - «Поэт большой культуры» и статью «Вацлав Ластовский как поэт воинствующей националистической мысли». Каждую статью я стремился ковать из чистой стали - глубокой, вдохновленной, полной национального романтизма и веры в народные силы мысли.
Много хорошего и приятного мне довелось услышать от разных культурных беларуских деятелей в Минске и Вильне относительно редактируемого мной иллюстрированного беларуского жу рнала «Новы Шлях». Отмечали, что это первый в истории беларуской печати столь богатый культурным содержанием иллюстрированный журнал и что он хорошо служит делу беларуского возрождения, особенно теперь, когда печать и издательское дело приобретают первостепенное значение, когда, по словам одного уважаемого молодого беларуского возрожденца из Вильни, печатное слово и создаст Беларусь, так как печать в наше время - самое сильное средство распространения национального сознания.
С первого дня, когда я приступил к исполнению обязанностей редактора «Новага Шляху», я вознамерился использовать беларуские страницы журнала для пропаганды нашего национального дела. Правда, делать это было очень трудно в условиях латышского окружения, враждебного к беларусам, которое делало много вреда нашей редакции в Риге - при непонимании со стороны руководства самых элементарных потребностей и интересов Беларуси. Приходилось с большим боем «продавливать» беларуские страницы за счет ненашего пропагандистского материала.
Первый год работа шла плохо. Были часы, когда хотелось бросить эту работу, но жалко было журнал - он совсем бы погиб. Журнал был слишком мало беларуским - больше четырех страниц беларуского материала не позволяли. Остальное заставляли переводить с готовых чуженациональных текстов. И только летом 1943 года произошел перелом, и журнал, благодаря добытому с боем разрешению помещать больше беларуских материалов, стал, наконец, беларуским изданием, хотя и теперь часть материалов на определенные страницы дается принудительно. Большим достижением является и то, что удается делать наши беларуские обложки с типами беларуских крестьян, видами и т. д.
Теперь, наконец, хотя это стоило много здоровья и нервов, хождений и волнений, журнал «Новы Шлях» можно назвать нашим: он неплохо служит нашим культурно-возрожденческим делам.
Трудности непрерывных переездов из Минска в Ригу и обратно по обязанностям редактора отнимают у меня много сил и энергии, и при моем слабом здоровье, подорванном каторгой и бесприютной жизнью, сильно мешают моей творческой работе. А в голове теперь носятся планы написать историческую пьесу из жизни беларуской интеллигенции ХМ века - о Франциске Скорине. Еще планирую написать роман о беларуском интеллигенте нашего времени на основе своего богатого жизненного опыта. Много и публицистических тем просится на перо.
Силы будут, будем жить - будем творить и писать на счастье нашему народу во имя его свободы, культуры и независимости.
Да здравствует Беларусь!
Владимир Седуро (Рига, декабрь 1943 г.)
[1] Это 400 страниц в формате дайджеста «Деды». - Прим. ред.
[2] Эта статья Вл. Седуро - на беларуском языке - опубликована в первом выпуске нового издания «Запіскі таварыства аматараў беларускай гicторыі імя Вацлава Ластоўскага». Ее объем - 54.660 знаков, т.е. 18,2 страниц в формате «Дедов». - При.м. ред.
[3] Владислав Теравский (1871-1938). АлексейТурснков (1886-1958) и Николай Щеглов-Куликович (1893-1969) - беларуские музыкальные деятели. - Прим. ргд.
[4] Это 133 страницы машинописного текста по 1800 знаков. - Прим. ред.