Папярэдняя старонка: Герои 1863 года

Аўтар: Лейкuна-Свuрская В. Р.,
Дадана: 17-07-2014,
Крыніца: Герои 1863 года. Москва, 1964.

В материалах Пражского архива, созданного рус­скими эмигрантами и переданного чехословацким правительством в дар Советскому Союзу после окончания второй мировой войны, было обнаружено несколько важных для истории революционного движения конспиративных текстов Н. П. Огарева. Среди них - его записная книжка, в которой наряду с другими записями оказался список шестидесяти четырех наиболее активных армейских революционеров, действовавших в 1862-1863 годах на территории Царства Польского и западных губерний. Опубликование этого списка, написанного неизвестной рукой, существенно продвинуло вперед изучение истории федерации военных кружков, сыгравшей немалую роль в восстании и являвшейся едва ли несамой деятельной из организаций, вошедших в первую «Землю и Волю». Теперь эту федерацию кружков называют обычно революционной организацией русских офицеров в Польше. Сами участники не дали федерации какого-либо названия; для многих деятелей 60-х годов она слилась с именем одного из ее руководителей и сохранилась в их памяти как «организация Потебни», или «Потебневское общество». Имя Потебни уже не раз упоминалось; расскажем о нем подробнее.

Андрей Потебня родился 19 августа 1838 года. Отец его - Афанасий Иоахимович - принадлежал к мелкопоместным украинским дворянам, выходцам из Запорожского казачьего войска. Он участвовал в войнах с Персией и Турцией в 1828-1829 годах, а потом вышел в отставку в чине штабс-капитаиа и служил судебным заседателем в городе Ромны Полтавской губернии; в городе у него был дом, неподалеку от города - хутор с пятью крепостными. Нравы в семье были простые, глава ее не гнушался любой черной работой, но детям старался дать хорошее образование. Старший брат Андрея - Александр окончил гимназию в Радоме, где преподавал его дядя. Впоследствии Александр окончил университет, учился за границей и стал известным ученым-языковедом.

Андрею родители избрали военную карьеру. Десятилетним мальчиком он надел мундир воспитанника Полоцкого кадетского корпуса, пробыв перед этим короткое время в кадетском корпусе, расположенном в Орле. Полоцкий корпус предназначался для русификации дворянской молодежи белорусских губерний и борьбы с тем, что царизм называл польским влиянием. Сверстниками и товарищами Андрея стали многие поляки, в том числе дети или братья повстанцев 1830-1831 годов и участников польских конспиративных организаций последующих лет. Были среди них л будущие деятели восстания 1863 года. Одновременно с Потебней учился, например, Мельхиор Чижик, ставший впоследствии одним из соратников Л. Звеждовского и принявший командование над повстанческим отрядом в Вилейском уезде Виленской губернии. В Полоцком корпусе воспитывались также будущий активный участник революционной организации русских офицеров в Польше Бронислав Бобянский, будущий повстанческий командир Октавиан Феликс Шукезич, будущие члены офицерских кружков Казимир Левицкий, Иоаким Обезерский, Лев Струмило, Василий Липинский, Владислав Вишневский, Александр Снежко-Блоцкий и др. Вместе с Потебней учились в корпусе и некоторые будущие участники освободительной борьбы, не являвшиеся поляками: Владимир Галлер, Александр Минятов.

Из корпусных впечатлений в памяти Потебни и его товарищей должно было сохраниться такое событие, как открытие памятника в честь битв за Полоцк на плацу перед зданием корпуса. Торжество происходило 26 августа 1850 года. Дата была выбрана не случайно: она совпадала с годовщинами славных побед русского оружия в 1612 и 1812 годах. В один ряд с этими победами устроители торжества поставили взятие Варшавы в 1831 году, завершившее жестокое подавление польского восстания. Эта бестактность оскорбляла национальные чувства многих воспитанников.

В конце июля 1854 года Потебня вместе со многими своими сверстниками из шестнадцатого выпуска Полоцкого кадетского корпуса был зачислен для завершения военного образования в Дворянский полк (Константиновское военное училище). Новые впечатления и встречи, быстрое расширение кругозора, обострение интереса к общественному движению - вот что означал для Потебни переезд в Петербург. Одновременно с ним в Дворянском полку находился будущий активный деятель офицерской организации Петр Краснопевцев. Годом раньше Потебни учились Ярослав Домбровский и Павел Огородников, годом позже - Зыгмунт Падлевский и Константин Жебровский.

С окончанием Крымской войны и смертью Николая I резко изменилась политическая атмосфера. Наступила эпоха падения крепостного права. Освободительные идеи захватили армейскую молодежь. Они легко воспринимались молодыми офицерами, выходцами из бедных дворянских семей, по образу жизни сливавшимися с разночинской средой. Таким был и Потебня, о котором знавшие его люди говорили: «простой человек, простой по положению, чину и воспитанию».

16 июня 1856 года восемнадцатилетний Потебня был выпущен прапорщиком в Шлиссельбургский пехотный полк 4-й пехотной дивизии, стоявшей в Царстве Польском. Через два года он, однако, вновь оказался в Петербурге. На этот раз он был слушателем Царскосельской офицерской стрелковой школы. Здесь он учился с ноября 1858 по ноябрь 1859 года.

Пребывание в Петербурге оставило в Потебне неизгладимый след. Он жадно читал передовые русские журналы - «Современник» со статьями Чернышевского и Добролюбова, новый остроумный сатирический журнал «Искру», издававшийся с 1859 года, новый военный журнал «Военный сборник», появившийся в 1858 году. В этом году в редакции его работал Чернышевский, и журнал энергично боролся против крепостнических порядков в армии и защищал человеческие права солдат. В руки Потебни попадали и широко распространявшиеся в России запретные листы «Колокола» и другие издания лондонской Вольной русской типографии. «Все, что знал, вычитал большей частью из русских журналов», - писал о нем Бакунин.

Живя в Царском Селе, Потебня наверняка слышал об офицерском кружке генштабистов, встречался с его участниками, а возможно, бывал и на их собраниях. Знакомые Потебни были в кружке военных инженеров, среди чернышевцев и в других офицерских кружках.

Под влиянием дискуссий в этих кружках и чтения в этот период сложились основные убеждения молодого офицера, созрело решение примкнуть к революционному лагерю. В этот период выработались и те личные качества Потебни, на которые обращали внимание все знавшие его люди. Потебня производил впечатление человека с головы до ног серьезного, преданного революции, чуждого всякой рисовки и тщеславия.

Есть основания предполагать, что в Царскосельской стрелковой школе также существовал офицерский кружок. Большая часть его участников сменялась ежегодно вместе с выпуском слушателей. Преемственность удавалось поддерживать через офицеров из постоянного состава школы и путем контактов между слушателями в осенние месяцы, когда почти одновременно проходили вступительные и выпускные экзамены. Участниками кружка в Царскосельской школе являлись, по-видимому, один из будущих руководителей «казанского заговора» Наполеон Иваницкий, члены революционной организации русских офицеров в Польше и петербургских военных кружков А, Н. Ган, С. Ю. Готский-Данилович, Н. А. Арендаренко, М. В. Кюхельбекер, Д. З. Якубовский и др. Внешние связи царскосельского кружка осуществлялись, вероятно, через Н. Н. Обручева, который был председателем учебного совета школы (он, между прочим, подписал выпускное удостоверение Потебни).

1860 год, когда Потебня возвратился в Шлиссельбургский пехотный полк, ознаменовался подъемом польского национально-освободительного движения. Это нашло выражение в многолюдных манифестациях, в организаций демонстративных панихид по жертвам царского террора, в пении запрещенных национальных гимнов в костелах и т. д. Первая еще сравнительно небольшая манифестация произошла летом I860 года во время похорон вдовы одного из участников ноябрьского восстания. Осенью варшавяне устроили манифестацию в те дни, когда их город соблаговолили посетить монархи трех государств, разделившие Польшу и угнетавшие польский народ. В феврале 1861 года варшавские мостовые обагрились кровью, манифестанты, двигавшиеся от Лешно к Замковой площади, были встречены огнем. Похороны пяти убитых вылились в стотысячную манифестацию. Примерно через месяц царизм совершил новое преступление, расстреляв массовую манифестацию жителей Варшавы. Свыше ста погибших и множество раненых остались на месте расправы, волна обысков и арестов последовала за ней.

Что испытывали находящиеся в Польше передовые офицеры русской армии. Перед ними проносился поток народного движения. Они видели политические демонстрации, в которых участвовали десятки тысяч людей; они видели, как варшавяне, в основной массе ремесленники и рабочие, отбивались от солдат и казаков, теряя убитых и раненых Сменялись наместники, не справлявшиеся с подавлением движения, слетали с мест ненавистные народу царские чиновники. Однако никакой действительной победы и никакого облегчения народу не приносили все эти демонстрации безоружных, молебны «за благополучие отчизны», панихиды, ношение траура, преследование тех, кто не хотел отказаться от посещения театров, танцев и других развлечений.

Молодые офицеры видели, что национально-освободительная борьба поляков против царизма выражает насущные потребности народа. Они верили Чернышевскому, который писал, что причины этой борьбы кроются не в одном национальном чувстве, но в социальных и политических условиях жизни народа, в недовольстве господствующей «стеснительной системой», т. е. неравноправием и гнетом. Сочувствуя нарастающему движению, армейская молодежь пыталась разобраться в характере польских политических партий. Революционно настроенные офицеры знали, что поляки создают подпольную организацию для подготовки восстания, которое все более превращалось из отвлеченной мечты в реальное дело недалекого будущего.

«Колокол» открыто провозглашал задачу отнять армию у царизма, писал о необходимости создавать в армии революционные кружки и организации, занимать офицерские посты членами тайных обществ. Эти мысли находили живой отклик у молодых офицеров, искавших революционного дела. Между тем царизм превращал войска, находящиеся в Польше, в карательную силу. Их уже заставили пролить кровь манифестантов, было ясно, что в ближайшем будущем русских солдат могут послать на усмирение восстания польского народа.

Передовые офицеры не хотели и не могли просто отстраниться, уйти в отставку - это было бы бегством. Они могли бы перейти на сторону поляков, когда начнется восстание; но ведь подчиненные им солдаты вынуждены были бы тогда воевать против восставших под командой других офицеров. Затруднение состояло еще и в том, что хотя в армейской подпольной организации вместе с русскими участвовало много поляков, целью организации не могла стать только поддержка борьбы за независимость Польши. Русские офицеры мечтали о революции в самой России, они хотели соединить в условиях назревающего восстания обе задачи - польскую и русскую.

Что следует делать в таком положении? С этим вопросом от имени группы офицеров обратился Потебня к Герцену и Огареву осенью 1861 года. Офицерам было известно твердое, неоднократно заявленное убеждение издателей «Колокола» о необходимости союза русских и польских революционеров в борьбе с царизмом. Они ждали от них практического совета. Герцен и Огарев ответили, но их письмо было перехвачено, по-видимому, прусской полицией. Не дождавшись ответа, офицеры сами приняли решение. Из разрозненных кружков они начали создавать подпольную организацию.

Революционная организация русских офицеров в Польше - так можно назвать возникшую федерацию. Инициатором объединения кружков выступил поручик 4-го стрелкового батальона Василий Каплинский, связанный с петербургскими офицерскими кружками, с Сераковским и Домбровским. Вместе с Каплинским Потебня постепенно устанавливал связи с кружками и отдельными оппозиционно настроенными офицерами в частях, сплачивал их воедино, вербовал новых участников организации. К концу 1861 года организация насчитывала уже более двухсот членов, объединенных в полковых, батальонных, бригадных, батарейных кружках. Они были различны по величине, по идейной закалке и дееспособности; но в целом составляли, несомненно, большую силу.

Важнейшей своей задачей армейские революционеры считали агитационно-пропагандистскую работу. В первые месяцы офицерская организация распространяла прокламации, доставлявшиеся из Лондона и Петербурга. Эти прокламации призывали офицеров и солдат стать на сторону народа в его борьбе за землю и волю. Особенно часто подбрасывалась солдатам написанная Огаревым листовка «Что надо делать войску?». До середины апреля 1862 года начальству удалось заполучить 182 экземпляра этой листовки. Были изданы специальные приказы о выдаче денежного вознаграждения каждому, кто доставит «возмутительное воззвание». Несмотря на это, прокламации ходили по рукам, и лишь очень незначительная часть их попадала в дивизионные штабы, которым было приказано немедленно предавать их огню.

Начиная с мая 1862 года появились собственные листовки армейской организации. Сначала они размножались в военных литографских заведениях, а потом стали издаваться типографским способом. Тиражи листовок достигали иногда нескольких тысяч экземпляров.

Листовка «Чего хочет русский народ и что должен делать тот, кто его любит», появившаяся в мае, обращалась к офицерам, находящимся в Царстве Польском, с такими словами: «Вам выпал на долю счастливый жребий быть передовыми в деле освобождения России. Не отталкивайте от себя этого жребия. Мы призываем вас на помощь Польше, этой великой многострадальной мученице; пока угнетена она, Россия не может быть свободной. Народное дело уже созрело в Польше, и скоро народ возьмет свое; власть петербургского правительства держится в ней только вами и от вас зависит уменьшить число будущих жертв.

Сильное неудовольствие уже существует между солдатами; на офицерах лежит обязанность направить это неудовольствие, они должны объяснить солдатам, что власть трусит, опирается только на них и пользуется ими для угнетения польского и русского народов. Если вы откажетесь бить поляков, то и этим сделаете много; но это не все. Вы должны стать за них, и только тогда вы своей кровью сможете смыть с себя пятна мученической крови. Если вы сделаете это, вы уменьшите потоки крови, уже готовой пролиться, вы поразите петербургское правительство в самом чувствительном месте и из возродившейся Польши понесете знамя свободы на свою родину».

В этих словах кратко высказаны новые мысли, впервые появляющиеся в русской революционной литературе: русские войска в Польше могут сыграть передовую и решающую роль в освобождении России; для этого нужно не только отказаться «бить поляков», но и «стать за них»; освобождение Польши от царизма даст возможность понести знамя свободы и в Россию.

Вышедшая вскоре другая прокламация обращена к солдатам. Она так и называлась - «Русские офицеры - солдатам русских войск в Польше». Вероятно, автором ее был Потебня, взявшийся исполнить тот долг офицеров, на который указывала первая прокламация: направить на революционное действие недовольство солдат. В прокламации говорилось о «жалком положении» солдат на службе и в отставке: они получают ничтожное жалованье, одеты плохо, полуголодны, даже последнее их достояние - деньги от продажи излишков муки («недоеденный хлеб») - «бесстыдно теперь отнято» у них начальством. Отставной солдат после двадцатилетней службы лишен дома, семьи, вынужден питаться милостыней, как тысячи героев обороны Севастополя.

В то же время прокламация указывала солдату на революционный выход из положения, подготовленный борьбой самого народа в России. «От вас самих зависит теперь улучшение участи вашей; настал теперь удобный случай, а доверие ваше к нам будет залогом победы». В чем же этот удобный случай? Это движение крестьян, которые «восстали против царя и помещиков, справедливо требуя себе земли и воли». Они молят о помощи - солдаты не останутся «хладнокровными зрителями погибели» своих отцов и братьев, родных и близких. «Нет! Нет! Мы составим вольные дружины и поспешим в Россию на помощь нашим». Все помехи будут снесены, «все грабящие и угнетающие нас должны погибнуть; кровь их да смоет позор, нанесенный имени русскому невинной кровью русских крестьян и поляков, пролитою по их приказаниям».

Таким образом, прокламация офицерской организации, являвшаяся не пустой декларацией, а отражением настроений многих офицеров и солдат, открыто призывала к практическому военному сотрудничеству русских и польских революционеров. Это многое объясняет нам в плане Домбровского, о котором говорилось выше. Hecoмненно, Домбровский не «фантазировал», как считали его противники а опирался на реальные силы и активную помощь армейской организации в случае восстания поляков. План Домбровского предусматривал и ответное обязательство польских повстанцев: помочь «русским республиканцам» сформировать вольные дружины, которые вступят в глубь России и поднимут там знамя революции.

Потебня был твердо уверен в сочувствии своих товарищей польскому движению. В июне 1862 года он об этом написал Герцену и Огареву. «Если вы, - писал он, - имеете верное понятие о положении дел в Польше, вы должны знать также и дух войска в Польше; мы настолько сблизились с патриотами польскими, что во всяком случае примем прямое участие в близком восстании Польши... Я уже писал вам раз по поручению своих товарищей; тогда я еще не знал, что пропаганда будет так легка и так успешна; теперь войско, квартирующее в Варшаве, стоит на такой ноге, что готово драться с своими, если б они вздумали идти против поляков».

Мы мало знаем о работе офицерских кружков - низовых ячеек армейской организации. Поэтому особую ценность представляют сведения о деятельности кружка 4-го стрелкового батальона 4-й пехотной дивизии. Здесь пропаганда среди солдат велась широко и почти открыто. Подпоручик 4-го батальона П. М. Сливицкий, ведавший фехтовальной командой, читал солдатам статьи из нелегальных изданий и разбирал с ними некоторые политические вопросы. Команда состояла из семидесяти пяти солдат, двенадцати унтер-офицеров, четырех преподавателей. Беседы с солдатами вели наряду со Сливицким и другие офицеры: И. Н. Арнгольдт, Д. П. Непенн, П. В. Плешков, а также унтер-офицер Францишек Ростковокйй и рядовой Лев Щур. Участники кружка рассказывали позже, что пропаганда среди солдат дала «поразительные и неожиданные результаты».

Как показало следствие, Сливщкий читал солдатам те статьи из герценовских изданий («Исторического сборника» и «Полярной звезды»), в которых сояержалисъ материалы, разоблачавшие преступления романовской династий. Аналогичную рагу вели его товарищи. Суд признал их виновными в оскорблении царя «распространением между нижними чинами ложных и дерзких рассказов о государе и о царствующем доме, взятых из враждебных России сочинений».

Другой темой пропаганды были наиболее интересные для солдат вопросы о положении крестьян, о барщине, об очиншевании (переходе с барщины на оброк). Интересно, что солдаты читали «Дубровского» Пушкина - повесть о произволе и насилии помещиков и борьбе с ними молодого дворянина, ставшего во главе разбойников. При этом, как явствует из обвинительного заключения, офицеры превратно толковали правительственные решения по крестьянскому делу, в частности реформы в Царстве Польском.

Особо тяжкой виной участников кружка в 4-м батальоне суд признал «подученне к бунту» солдат. По заданию Сливицкого Росгковский и Щур должны были в Олонецком и Шлиссельбургском пехотных полках добиться выступления солдат против тягот службы. Этим полкам предстоял инспекторский смотр. Участники кружка хотели, чтобы солдаты ответили молчанием на приветствие командира корпуса генерала Хрулева и тем самым выразили «неудовольствие на частые смотры и разводы». Ростковский и Щур не смогли выполнить задание. Но самый замысел свидетельствует о предварительной подготовке: солдаты двух намеченных для выступления полков были, очевидно, заранее распропагандированы. В этих полках армейская организация давно имела свои ячейки. В Шлиссельбургском полку во главе кружка стоял Потебня, в Олонецком активными деятелями были А Ф. Будзилович, Е. И. Эейн, М. К. Итинский, И. Н. Лойко.

Кружок в 4-м стрелковом батальоне очень рано попал в поле зрения карательных органов царизма. В феврале 12 года был арестован В. Каплмиский, который, прочем, не назвал никого из своих соратников. Более тяжелым ударом был арест Арнгольдта, Сливицкого, Ростковского и Щура в апреле того же года. К следствию были привлечены Непенин и Плешков, попали под подозрение некоторые другие офицеры. Однако оставшиеся на свободе неизвестные нам участники кружка, по-видимому, продолжали деятельность, репрессии не могли убить сочувствие солдат к арестованным.

Дело участников кружка 4-го батальона показывает, что они не только завоевали авторитет в офицерской среде, но и пользовались подлинной любовью в солдатских массах.

Когда стало известно об аресте Арнгольдта и Сливицкого, человек шестьдесят солдат с оружием хотели броситься на защиту, и только приказание Сливицкого, понимавшего бесполезность выступления, удержало их. Впоследствии, «несмотря на все мордобития и розги», председатель следственной комиссии полковник Мясковский не добился от солдат каких-либо показаний во вред Арнгольдту и Сливицкому. От Ростковского и Щура следователи также не могли добиться ни слова. В наказание солдат перевели в другие части, в том чи-сле девять человек отправили в Оренбургский корпус. Оставшихся в батальоне солдат новый командир и новые офицеры долго называли «бунтовщиками».

На суде Арнгольдт и Сливицкий, по словам одного из современников, «нимало не запираясь, объявили всю истину своей вины, прибавив к тому, что это было их убеждение». На страницах «Колокола» о суде рассказал кто-то из членов армейской организации. «Все держали себя,- писал он, - особенно Арнгольдт, перед судом с геройской твердостью. Они с первых слов объявили, что говорили с солдатами и распространяли между ними либеральные идеи по убеждению и не откажутся от своих убеждений, хотя и запали очень хорошо, что против них нет никаких юридических доказательств». В качестве главной улики в суде фигурировало письмо генералу Лидерсу, не оставляющее сомнений в революционных убеждениях его автора. Когда Арнгольдту предъявили это письмо и спросили, кто его написал, тот, не колеблясь, ответил, что письмо писал он, но еще не окончил; взял перо и подписал под письмом свою фамилию.

Суд приговорил Арнгольдта, Сливицкого, Ростковского к смертной казни, а Щура к наказанию шпицрутенами и каторжным работам на двенадцать лет. Каплинский также попал на каторгу. Связанный с ним артиллерийский поручик Станислав Абрамович был уволен со службы, а Непенин и Плешков переведены в другие части.

Приговор Арнгольдту и его товарищам по замыслу царя должен был терроризировать общество и армию. Военный министр генерал Д. Милютин иначе представлял себе отклик на это дело и предлагал Александру II смягчить приговор. Даже генерал Хрулев, которого Герцен называл кондотьером, был против смертной казни. Однако Александр требовал неумолимой строгости. При этом он уклонился от утверждения приговора, а перепоручил это дело наместнику А. Лидерсу.

На страницах «Колокола» Герцен заклеймил трусость царя, оценив смертный приговор как «нероновский поступок, сделанный лицемерно, чужими руками, под фирмой Лидерса». Оценка эта совершенно правильна. Сейчас мы знаем закулисную сторону этой отвратительной истории из шифрованной переписки Лидерса с военным министром. 9 июня Лидере телеграфировал Милютину о том, что смертный приговор послужит прославлению осужденных как «мучеников правого дела» и повлечет «к возбуждению жителей против правительства». «Поэтому, - писал он, - замена смертной казни ссылкой на каторжную работу, мне кажется, более согласна с родительским сердцем государя императора. Но прежде чем решить это обстоятельство, я покорно прошу [...] сообщить мне ваше личное М1нение, так как мысли государя императора вам ближе известны». Ответ был лаконичен и выражал, конечно, волю царя. Вот текст депеши, датированной 10 июня: «Считаю совершенно необходимым приговор над офицерами 4-го батальона привести в исполнение без всякого смягчения. Крайне нужен пример строгости. Полагал бы исполнить в Новогеоргиевске, чтобы устранить демонстрации. Генерал-адъютант Милютин».

14 июня Лидере утвердил решение воено-полевого суда. В тот же день приговор был объявлен офицерам, сидевшим вместе в камере Александровской цитадели. Следователи обманули смертников, уверив их, что над ними будет произведен только обряд казни, а потом объявят о помиловании. Этого убийства страшились сами палачи. Выполняя рекомендацию царя и опасаясь, чтобы в войсках варшавского гарнизона не возник «случай ослушания со стороны, экзекуционных войск», осужденных перевезли в Новогеоргиевскую крепость (Модлин) - в сорока верстах от Варшавы. Их конвоировало свыше пятидесяти казаков, их везли, нигде не останавливаясь и не позволяя смертникам сходить с телеги.

В четыре часа утра 16 июня весь гарнизон Модлина выстроился на валу и во рву около крепости. Арнгольдт, Сливицкий и Ростковский, окруженные жандармами, казаками и солдатами, были проведены через цитадель к крепостному рву. Аудитор прочитал конфирмацию, на осужденных надели балахоны, подвели к столбам, завязали глаза. Для экзекуции был выстроен целый батальон специально отобранных солдат, командовал ими генерал, присланный Лидерсом из Варшавы, Ростковский попросил солдат: «Ребята, пожалуйста, цельтесь хорошенько: прямо в сердце!» Но у солдат тряслись руки. Сливицкий после двенадцати пуль был жив, и фельдфебель выстрелом из пистолета добил его. Так описывают казнь современники.

Приказ о казни опубликовали только через несколько дней. 4-й батальон накануне казни подняли по тревоге и перебросили в город Лович.

Расправа царя над молодыми офицерами вызвала волну возмущения в России, в Польше, за границей. Герцен писал в «Колоколе»: «Черный день этот будет памятен и вам, поляки, за которых умерли три русских мученика, и их товарищам, которым они завещали великий пример, и нам всем, которым они указали - не только «ак это правительство, набеленное прогрессом, легко убивает, но как проснувшиеся к сознанию офицеры наши геройски умирают». «Мы жалеем их как мучеников за святое дело, - писал неизвестный участник офицерской организации, рассказывавший о казни товарищей издателям «Колокола», - но эта жертва была необходима; она произвела наилучшее впечатление на поляков и на войско». От офицеров потребовали подписки, что не будут иметь портретов расстрелянных. Однако никакие приказы не могли погасить выражения сочувствия казненным.

О смертном приговоре кое-кто узнал сразу же после его утверждения. Накануне казни, 15 июня, Андрей Потебня стрелял в Лидерса. За этим террористическим актом в Польше последовали другие, совершенные силами повстанческой организации. Но выстрел в Лидерса имел свою политическую окраску. Он был демонстрацией, попыткой ответить террором на террор. Пуля в Лидерса, который утвердил смертный приговор осужденным, была направлена в царскую власть, расправляющуюся с революционерами. Польская подпольная газета «Стражница» («Дозор») не случайно назвала это покушение «наглядным предостережением для тиранов».

Стрелявший не скрывался, ставкой была его собственная жизнь. Утром в Саксонском саду, среди многочисленной публики, он открыто подошел к прогуливавшемуся генералу и ранил его в голову. Затем он продул дымившийся пистолет, положил его в карман и спокойно вошел в кофейню, имевшую сквозной выход, а оттуда исчез бесследно. В саду было много офицеров, которые не могли не узнать Потебню, но никто не подумал задержать его. «Я всадил ему в голову Арнгольдта и Сливицкого», - сказал Потебня Домбровскому через несколько часов после покушения. Новый наместник, великий князь Константин, сообщая Александру II об обстоятельствах покушения, писал: «Если бы в толпе, бывшей в это время в Саксонском саду, было малейшее сочувствие к полиции, убийца не мог бы скрыться».

К следствию в связи с покушением на Лидерса были привлечены офицеры Шлиссельбургского полка: прапорщики Вышемирский и Дмоховский, подпоручик Закревский. Теперь нам известно, что из этих офицеров по крайней мере А. М. Дмоховский, батальонный адъютант, был членом армейской организации. Вышемирский имел связь с Домбровским - обвинялся в продаже ему двух револьверов. Имя Потебни тоже упоминалось при следствии, но поскольку он скрылся, было «высочайше повелено, если он отыщется, предать его военному суду». Со службы он, разумеется, был уволен. Одним словом, в руках следствия имелись кое-какие нити. Но русским властям было вовсе не с руки обнаруживать террориста среди русских офицеров. Несмотря на требование Александра И, чтобы арестованные офицеры Шлиссельбургского полка были наказаны по всей строгости законов, Дмоховский и Закревский были признаны совершенно невиновными, а Вышемирский отделался переводом в сибирский линейный батальон.

Таким образом, тайна, окружавшая покушение на Лидерса, не была никем раскрыта. Оно воспринималось в одном ряду с последовавшими затем покушениями на Константина и Велёпольского. Игнаций Хмеленский, организовавший их, даже сознательно стремился соединить их в общественном мнении: в кармане у схваченного Ярошинского была найдена записка, заявлявшая, что он же стрелял и в Лидерса. Версия о том, что в Лидерса стрелял поляк, а не русский, устраивала и царское правительство. Однако русские революционеры знали правду. Герцен, на которого постоянно сыпались анонимные письма с угрозами, остроумно отвечал: «Поучитесь, как порядочные люди стреляют. Русский, хотевший отомстить своих товарищей, пустил пулю Лидерсу в челюсть без всяких писем и ругательств».

Партия красных собирала силы для предстоящего восстания. 12(24) июля 1862 года Центральный национальный комитет выпустил инструкцию для повстанческих подпольных организаций, открыто объявлявшую о подготовке вооруженного восстания против царизма. Террористические акты, которые устраивал Хмеленский, удаленный из состава ЦНК умеренными элементами, но связанный с самыми решительными, боевыми силами повстанческого подполья, отражали стихийное настроение масс.

Едва успел новый наместник великий «нязь Константин приехать в Варшаву, как на него было совершено покушение молодым портновским подмастерьем Людвиком Ярошинским. 26 июля другой подмастерье - литограф Людвик Рылль пытался убить начальника гражданского управления маркиза Велёпольского, который был главной опорой русской власти в Царстве Польском. 3 августа, через день после того, как публичный военный суд приговорил Ярошинокого к повешению, на маркиза вновь было совершено покушение. На него пытался напасть с кинжалом Ян Жоньца, тоже литографский подмастерье. Велёпольский без труда отбился от неопытных террористов.

Варшава должна увидеть быструю и жестокую расправу - так решили царские сатрапы. «Единственное средство, которое осталось в.наших руках,- это «казни и казни без малейшего отлагательства»,- писал легко раненный Константин Александру. «Вешать, а не расстреливать», - телеграфировал Александр в Варшаву.

Ярошинский был казнен публично 9 августа на валу Александровской цитадели. 14 августа там же повесили Жоньцу и Рылля. Народу было еще больше, чем при казни Ярошинокого. Пока палачи вешали тяжело больного Рылля, Жоньца «стоял погруженный в мрачное созерцание конца своего товарища по казни. Потом Жоньца спокойно дал связать себе руки назад, взошел твердой поступью на эшафот и, когда палач накинул ему на шею петлю, сам оттолкнул ногою скамейку и повис в воздухе». Это описание взято из газетной заметки, перепечатанной в «Колоколе» под заголовком «Умирать умеют».

В такой обстановке действовала армейская организация летом 1862 года. Провал в 4-м стрелковом батальоне не обескуражил ее. Наоборот, гибель товарищей вызвала у участников организации удвоенную энергию, удвоенную ненависть. «Казнь не запугала никого, - рассказывал Герцен, имевший возможность быть в курсе событий, - офицерский кружок крепче сплотился около Потебни». Царизм почувствовал это очень скоро.

В тот день, когда во всех церквах служили молебны по случаю «спасения» Константина от покушавшегося на него Ярошинского, члены армейской организации устроили политическую демонстрацию - панихиду по казненным офицерам. 24 июня в военном Лагере на Повонзках, близ Варшавы, после молебна за Константина офицеры в складчину заказали в походной церкви Ладожского пехотного полка панихиду по Ивану и Петру. Церковная палатка едва вмещала пришедших артиллеристов, офицеров стрелковых батальонов и пехотных полков. Всего собралось около пятидесяти человек. «Начальство, - рассказывает очевидец, - было предупреждено об этой демонстрации, но ни один из генералов не показался в лагере». Организаторы панихиды не особенно скрывали ее смысл от священника. Догадавшись, в чем дело, священник донес начальству о панихиде и сообщил содержание своих разговоров с ее организаторами. Поручик Огородников, по его словам, сказал о стрелявшем в Константина: «Нельзя судить о поступке человека, не зная побуждений его к нему».

Немедленно нарядили следствие, а вскоре состоялся суд. Признанные главными зачинщиками были уволены со службы и посажены в модлинские казематы: поручик 5-го стрелкового батальона С. Ю. Готский-Данилович на девять месяцев, а поручики 6-го стрелкового батальона П. И. Огородников и Олонецкого пехотного полка Е. И. Зейн на один год. Более двадцати из остальных участников панихиды были переведены в разные части, расположенные, как тогда говорили, внутри империи.

Поляки также ответили политическими демонстрациями на казнь русских офицеров. Газета «Рух» («Движение») »призвала весь край почтить панихидами казненных мучеников, назначив для этого день 29 июня (II июля). Панихиды в честь Арнгольдта и его товарищей состоялись и за пределами Польши: 1 июля в Петербурге (панихиды в трех местах заказывали двое неизвестных мужчин), а 6 июля в Боровичах, где в панихиде участвовало девять находившихся на геодезической практике слушателей Академии генерального штаба.

Как уже говорилось, после покушения на Лидерса Потебня не вернулся в свой полк, а перешел на нелегальное положение. 15 июня при помощи Домбровского и его близких он был вывезен железнодорожниками на дрезине за Прагу, предместье Варшавы. Началась полная опасностей жизнь профессионального революционера. Трудностей прибавилось много, но появилась возможность в любое время поехать, куда ему было нужно. Потебня давно хотел встречи с издателями «Колокола». Не дождавшись ответа на прежние свои письма, офицеры «прислали в Лондон Потебню», писал об этом Герцен.

О чем шел разговор между Потебней и издателями «Колокола»? Отчасти об этом можно судить по тем письмам, которые Герцен получил от армейской организации. Одно из них было процитировано в «Колоколе» 1 июня 1862 года. Герцен привел из него всего три отрывка. Офицеры писали о своем сближении с поляками, которые охотно помогают русским революционерам; о своей готовности принести искупительную жертву «с возможно большею пользою»; о том, что они «не самолюбивы» и не претендуют ни на какую ведущую роль, а трудятся только из-за сознания, что в общем улье будет капля и их меду. Несомненно, Герцен из конспиративных соображений не воспроизвел самого основного, ради чего письмо было написано, - выражения готовности офицеров принять участие в польском восстании, их стремления принести пользу революции в России. Это ясно из того, что Герцен приветствовал авторов письма, как «будущих воинов русского земства». Автором этого письма Потебня, вероятно, не был - он почти одновременно писал Герцену другое письмо, датированное 7 июня.

Это письмо известно по некрологу Потебни, написанному Огаревым и напечатанному в «Колоколе» 1 мая 1863 года. Оно тоже приведено не полностью. В опубликованном отрывке Потебня объяснял, что офицеры примут «прямое участие» в польском восстании, и просил Герцена высказать свое мнение об этом. Нет сомнения, что Потебня писал в письме и о другой стороне дела. Офицеров в их трудном положении поддерживала надежда, что участие в польском восстании будет для них не только благородным «мученичеством», а прямой помощью русской революции.

Потебня был полон энергии, нетерпения. Он рассказывал о настроении армии в Польше, повторяя то, что писал 7 июня. Его рассказ сохранил в памяти В. И. Кельсиев. Кельсиев видел Потебню в Лондоне всего раз, у Бакунина, но молодой офицер ему запомнился как человек «без ран, без сомнений, без фраз», «так и дышит верою, и все это так просто, без рисовки». По словам Кельсиева, Потебня заявил, что «положение армейской организации крайне затруднительно», потому что она «почти не в силах удержать восстание наших войск». «Недовольство правительством,- говорил он, - превосходит всякое вероятие. Солдату совесть запрещает разгонять толпы, идущие за духовенством с крестами, со свечами, с пением молитв. Начальство держит его всегда наготове; это его раздражает и заставляет желать, чтоб поляков не вынуждали к демонстрациям; а неумеренные и неосторожные офицеры внушают ему, что не будь начальства, не будь у правительства прихоти держать в подданстве поляков, и солдатам было бы легче, и наборов у нас было бы меньше».

Потебня хотел, чтобы Герцен и Огарев одобрили то решение, к которому пришли он и его товарищи, с которым считались и польские революционеры: армейская организация поддержит польское восстание, а в случае успеха поляки помогут им стать основой вооруженных сил революционной России. Герцен и Огарев решились не сразу. Многое их останавливало. Их беспокоила ответственность за те жертвы армейской организации, которые будут неизбежными, если польское движение пойдет по шляхетскому, националистическому руслу, если не оправдаются расчеты на революцию в России в близком будущем. «Мы медлили целые месяцы», - писал позже Герцен о своем ответе офицерам в Польше.

Герцен и Огарев убеждали Потебню, что восстание в России требует огромной предварительной подготовки. Огарев делился с ним своими мыслями об этом. Во время долгих разговоров они сдружились, Огарев полюбил Потебню как сына. Потебня воспринял многие мысли старого революционера, горизонт его расширился. В свою очередь, общение с Потебней, его рассказы оставили существенный след в памяти Огарева.

Друг и соратник Герцена много размышлял над вопросом о роли армии в военно-крестьянском восстании. Он считал, что задачи революции в России сможет осуществить только народная власть - Земский собор, вопреки воле царя. Восстание неизбежно, говорил Огарев, но его надо «устроить и направить в разумном порядке, отнюдь не кровопролитно и не разорительно. Такое восстание, идущее строем, можно только образовать в войсках».

Огарев придавал огромное значение офицерским организациям, которые должны повести за собой солдат, став авангардом военно-крестьянского восстания. Главную роль, по его мнению, следовало отвести войскам, стоявшим на окраинах России: на Кавказе с Доном и Черноморьем, на Урале с Приволжьем, в Польше с западными губерниями.

Огарев собирал сведения о местах сосредоточения и настроениях отдельных родов войск. Огарев считал, что если восстание совершается только в Варшаве и Киеве (то есть в Польше и западных губерниях), то «оно пойдет в междоусобие», превратится в войну между поляками и русскими. Чтобы стать народным освобождением, восстание должно идти от всей периферии одновременно. Такому восстанию царизм не сможет оказать значительного сопротивления, и этим будет устранено большое кровопролитие. «Это скорее мирно-завоевательный поход»,- думал Огарев. В своих заметках он писал: «Образовавшись общества должны принять начальство над войсками и вести их таким образом со всех сторон на Москву и Петербург, всюду подымая народ на содействие и умножаясь прибылыми охотниками-ратниками, оставляя по дороге села и города утверждать сами свой внутренний порядок с упразднением казенного чиновничества и клича клич на общий Земский собор».

В то время Огарев мало вёрил в успех польского восстания. Он был убежден, что во главе восстания окажутся националисты из числа приверженцев Мерославского, а «вмешательство Мерославского везде было порукою за неуспех».

Личное общение с Потебней помогало Герцену и Огареву преодолеть недоверчивое отношение к силам и перспективам польского восстания. «Рассказы Потебни окончательно убедили Герцена и нас всех, что дело идет положительно не на шутку», - вспоминал Кельсиев. Потебня был живым свидетелем силы и влияния радикалов в партии красных. Он не отрицал, что «мерославчики» играли немалую роль в движении, но высказывал уверенность в победе сторонников русско-польского революционного союза из Левины красных, Герцен, неизменно поддерживавший право Польши на национальную независимость, не был еще уверен в демократической программе польского движения. Он предлагал Потебне внимательнее «присматриваться» к внутренним силам и противоречиям в нем, чтобы жертвы армейской организации не оказались напрасными, бесплодными для России, принесенными за «чужое дело». Можно вполне понять и оценить осторожность Герцена.

Потебня произвел глубокое впечатление на всех, с кем он близко познакомился в Лондоне. «Личности больше симпатичной в великой простоте, в великой преданности, в безусловной чистоте и бескорыстности своей, в трагическом понимании своей судьбы - я редко встречал»,- писал о нем Герцен. «Я не встречал юноши преданнее общему делу, - писал Огарев, - больше отбросившего всякие личные интересы и такого безустального в своей постоянной работе». «В крепкой и ясной натуре его не было места для романтических и драматических увлечений. Он всегда был скуп на слова, трезв в обсуждении всякого дела, но зато делал всегда гораздо более, чем говорил», - вспоминал Бакунин. Блондин, среднего роста, симпатичной наружности, необыкновенно ласков с детьми, так описала Потебню Н. А. Тучкова-Огарева. Из рассказов молодого офицера ей запомнилось, как он, уже под чужим именем, продолжал жить в Варшаве и являлся во всех публичных местах, в штатском платье или переодетый ксендзом, монахом.

Возвратившись из Лондона, Потебня продолжал работать над расширением и укреплением армейской организации, над усилением ее агитационной работы. В конце июля организация выпустила прокламацию, посвященную казни своих товарищей. Ей была придана необычная форма: она вышла под названием «Духовное завещание поручиков Арнольда и Сливицкого, унтер-офицера Ростковского и рядового Щура, погибших мученической смертью 16-го июня 1862 года в крепости Новогеоргиевске». Эта литографированная прокламация распространялась в военных частях с конца июля до ноября. В ней говорилось: «Нас боялись расстрелять в Варшаве, зная, что вы в нас стрелять не станете». Солдатам напоминалось: «Есть еще между вами много товарищей наших, трудящихся втихомолку для вашего блага: это ваши молодые офицеры. Общее несчастье соединяет вас с ними». Офицеры хотят изменить участь солдат - создать такие условия службы, в которых они будут защитниками отечества, «а не шайкой разбойников, проливающих кровь невинных». Офицеры хотят «свободы и земли для отцов и детей ваших». Враги и утеснители - царь, великие князья, генералы, все богачи - «не хотят улучшения участи вашей, потому что с вашей бедности, недостатка, с вашей горести их веселье». Их надо истребить - «их сотни, а вас тысячи; поймите это, соединитесь дружно, и злодеев не станет... Кровь их облагородит, а не опозорит вас». «Соединитесь с верою с вашими офицерами; они поведут вас на утеснителей, они доставят вам свободу и благоденствие».

Для солдат были составлены песни на мотивы хоровых походных, распространенных в армии. Сборник «Солдатские песни» из семи таких песен был издан в Лондоне осенью 1862 года. Почти каждая песня внушает, что честный солдат должен скорее погибнуть, чем выполнять приказы начальников - стрелять в крестьян и поляков. Вот одна из них:

Брат ли встанет против брата?

А поляки - братья нам,

И для честного солдата

Убивать их грех и страм.

Нам ли сердце не сжимали

Ихний стон и ихний плач

В этой бойне мы устали,

Русский воин не палач!

Пусть себе за ослушанье

Нас начальство душит всех, Л

учше вынесть истязанье,

Чем принять на душу грех!

Нам довольно доказали,

Как самих тиранят нас,

Как Арнгольдта расстреляли

И Сливицкого зараз!

И Ростковского сгубили

Вместе с Щуром зауряд

Лишь за то, что все любили

Всей душой они солдат!

В память их мы дружно грянем

Нашу песню в добрый час

В поляков стрелять не станем.

Не враги они для нас!

В начале августа организации был нанесен новый чувствительный удар. По требованию следственной комиссии, занимавшейся расследованием покушения на Лидерса, у Домбровского сделали неожиданный обыск. Предлог для обыска был пустяковым, но Домбровского арестовали. Вслед за ним был арестован поручик Фердинанд Варавский - один из активных участников кружка генштабистов в Петербурге, приехавший вскоре после Домбровского в Варшаву и включившийся в работу организации русских офицеров в Польше.

Арест Домбровского очень расстроил Потебню: речь шла о самом близком друге, оказавшемся в руках врагов из-за его выстрела в Лидерса. Но дело было не только в этом. Офицерская организация потеряла крупного деятеля, возникали опасения, что ослабнут ее связи с партией красных, осуществлявшиеся через Домбровского. Плохо было и то, что в ЦНК соглашательские элементы получали значительный перевес сил. Домбровского также беспокоило все это. При первой же возможности передать весть из цитадели он заявил ЦНК, что на его место должен быть вызван из-за границы Падлевский. Потебня знал Зыгмунта Падлевского по Петербургу и вполне одобрил предложение Домбровского: лучшего преемника ему в сложившихся условиях найти едва ли было возможно.

В связи с арестами и преследованиями офицеров была выпущена листовка, датированная 18 августа 1862 года. «Не овладевает нами уныние, не падаем духом, бодрости не теряем», - писали члены армейской организации. Они утверждали, что правительство бессильно остановить революционную работу в армии, что армия уже не является опорой трона. «Тени Ростковских, Арнгольдтов, Сливицких...» заставляют царя трепетать на его прочном троне. В душных казармах солдаты уже разбирают «жадно, по складам, слова правды, охотно подаваемые их старшими товарищами». Солдат уже «не николаевский воин», если он не совсем еще понимает, то уже «предугадывает, что не отечество для царя, а царь для отечества». В этой листовке впервые открыто упоминаегся об армейской организации. «Не помогут казни, цепи Каплинских не скуют нас всех, обыски не вырвут у нас мысли, перемещения не расстроят общества нашего, а напротив - помогут распространению истины».

После июньских казней и августовских арестов появилось объявление о постепенном снятии военного положения, введенного осенью 1861 года. Между

10 Сборник 145 тем власти готовились к решительному разгрому движения, В Польшу двигались гвардейские и гренадерские полки, распропагандированные части перетасовывались, заподозренные офицеры увольнялись или переводились в Россию.

В этих условиях возникла необходимость переговоров между революционными организациями - всероссийской и всепольской. Авторитетными представителями русской революционной демократии, обладавшими свободой бесцензурного печатного слова, были в это время издатели «Колокола» Герцен и Огарев. Через них легче было установить связи с революционными организациями в России, которые объединились к этому времени в общество «Земля и Воля». Наряду с идейным оформлением союза переговоры должны были закрепить также взаимные обязательства партии красных и армейской организации. На этом настаивал Потебня от имени Комитета русских офицеров.

Не все члены ЦНК были сторонниками тесных связей с русским революционным движением. Однако обстоятельства требовали усиления сотрудничества с русскими, а многие местные организации партии красных не только высказывались за сотрудничество, но и осуществляли его на практике. К началу осени 1862 года ЦНК принял решение о переговорах. Для поездки в Лондон получили полномочия введенный в состав ЦНК Зыгмунт Падлевский, являвшийся давним сторонником русско-польского революционного союза, и Агатон Гиллер, согласившийся на переговоры в последнее время. По своим политическим взглядам первый принадлежал к левице, второй - к правому крылу партии красных. От армейской организации поехал Потебня. Кроме этого, в переговорах принял участие Влодзимеж Милёвич, представлявший эмигрантское Общество польской молодежи и присоединившийся к Падлевскому в Париже. Русскую сторону, кроме Потебни представляли Герцен, Огарев и Бакунин. Переговоры происходили во второй половине сентября 1862 года в одном из дешевых лондонских пансионов, где жил Бакунин.

в центре переговоров стояли важнейшие положе ййя политической программы. Особенно острые дискуссии разгорелись при обсуждении крестьянского и национального вопросов. В конце концов были найдены приемлемые для обеих сторон формулировки, зафиксированные в официальных документах, опубликованных «Колоколом»: письме ЦНК к издателям «Колокола» и их ответном письме ЦНК. Тщательному обсуждению подвергались также вопросы, связанные с положением и задачами армейской организации. Результатом явилось письмо издателей «Колокола» - «Русским офицерам в Польше». Это письмо было одновременно и ответом полякам: оно одобряло русско-польское сотрудничество в назревающем восстании, определяло ту политическую программу, на основе которой возможны совместные действия.

Письмо Герцена «Русским офицерам в Польше» надо рассматривать в свете прежних его колебаний в споре с Потебней. Сомнения, тяготившие его, теперь должны были разрешиться, так как польские делегаты объявили свою демократическую программу, отвергавшую «всякий характер сословно-шляхетский, завоевательный». Герцен одобрял теперь деятельное участие офицеров в польском деле. Он и прежде постоянно призывал русских военных не поднимать оружия против поляков. Теперь он сказал офицерам то, что они сами уже сознали и выразили, как умели, в своих прокламациях, то, чего добивался от него Потебня. «Деятельный союз ваш с поляками не может ограничиться одним отторжением Польши от России, он должен стремиться к тому, чтоб это отторжение помогло, в свою очередь, нашему земскому переустройству». «Вы должны стремиться к тому, чтобы ваш союз с Польшей двинул бы наше земское дело».

Исходя из этого, Герцен и Огарев считали необходимым, чтобы армейская организация сохраняла независимость. «Не распуститься в польском деле, а сохранить себя в нем для русского дела», - повторяли они не раз.

Но вместе с тем Герцен и Огарев по-прежнему напоминали офицерам, что их организация при всех ее достоинствах лишь малая часть, лишь «единственный крепко устроенный круг» большой конспиративной сети, которая только начинает складываться в России, в русской армии. Они подчеркивали, что в России в данный момент нельзя рассчитывать на крестьянское восстание. Оно может начаться не раньше весны 1863 года, когда русский народ, «освобожденный вполовину», «наверное, упрется». «Восстань тогда Польша, бросьтесь вы, с вашими и их солдатами в Литву, в Малороссию, во имя крестьянского права на землю, и где найдется сила противудействовать? Волга и Днепр откликнутся вам, Дон и Урал!»

Важнейший положительный ответ, который давали теперь Герцен и Огарев революционным офицерам, состоял в том, чтобы всемерно добиваться солидарности и обшего Плана в польском и русском движении. Тогда будет возможно требовать задержки восстания в Польше. «А это одна из первых необходимостей - преждевременный взрыв в Польше ее не освободит, вас погубит и непременно остановит наше русское дело».

Герцен и Огарев видели трагическое положение офицеров, которые по «роковой необходимости» не смогут уклониться от участия в польском восстании. Но и в том случае, если оно разразится преждевременно, они призывали русских офицеров безоговорочно стать на сторону восставших.

Польские революционеры понимали значение одновременного и согласованного натиска на царизм в Польше и России. Они согласились на независимое положение армейской организации в Польше и обещали Потебне материальную и иную поддержку. Было решено, писал позже Бакунин, «что та часть русского войска, которую удастся увлечь на сторону общенародной свободы и правды, присоединится сначала к польскому восстанию, но что после первой победы - если будет победа - она воспользуется первым удобным случаем для того, чтобы выйти из польских пределов и чтобы под знаменем «Земли и Воли» идти подымать на русской земле мужицкий бунт за землю и за волю».

Еще до начала лондонских переговоров армейская организация подготовила документ, который был назван адресом русских офицеров в Польше великому князю Константину (наместнику царя в Варшаве и главнокомандующему вооруженных сил в Царстве Польском). Адрес ходил по рукам в сентябре, свои подписи под ним поставило несколько сот офицеров. Герцен свидетельствует, что Потебня являлся в этом деле «участником на первом плане». Вероятно, именно он был автором текста и первым поставил свою подпись под адресом; он же, несомненно, привез адрес в Лондон. Через неделю после окончания лондонских переговоров адрес был опубликован на страницах «Колокола».

Адрес наместнику содержал изложение политического кредо офицерской организации и являлся открытым вызовом, смело брошенным в лицо царизму. «Русское войско в Польше, - говорилось в адресе,- поставлено в странное, невыносимое положение. Ему приходится быть палачом польского народа или отказаться от повиновения начальству. Солдаты и офицеры устали быть палачами. Эта должность сделалась для войска ненавистною [...]. Недавнее расстреливанье в Польше русских офицеров и унтер-офицеров, любимых и уважаемых товарищами, исполнило войско трудно укротимым негодованием. Еще шаг в подобных действиях правительства, и мы не отвечаем за спокойствие в войске». Спокойно и твердо адрес требовал от царизма изменения политики в Польше и Прекращения репрессий. Он заявлял, что в случае восстания войско не будет орудием угнетателей. «Оно, - говорится в адресе, - не только не остановит поляков, но пристанет к ним, и, может быть, никакая сила не удержит его. Офицеры удержать его не в силах и не захотят».

Имена подписавших адрес до сих пор неизвестны. Их знал Потебня, собиравший подписи, и издатели «Колокола», получившие для публикации подлинный текст со всеми подписями. На страницах «Колокола» подписи опустили, как было заранее условлено. Объясняя это, подписавшие адрес заявляли в его заключительном абзаце: «Мы скрыли наши имена не из трусости. Мы не боимся ни наказания, ни казни. Но мы не хотим подвергнуться ей бесплодно, как недавно подверглись наши честные товарищи. Мы назовемся добровольно тогда, когда убедимся, что на нашем мученичестве созиждется воля и достояние русского народа, который мы любим, а вместе с тем предоставится свобода польскому народу, которого терзать мы не хотим:».

Вопрос о публикации адреса в «Колоколе» вызвал большие споры. Огарев и Бакунин поддерживали Потебню, настаивавшего на публикации, Герцен был против. Он считал, что такое ответственное обещание о переходе армии на сторону восставших в случае его невыполнения может подорвать доверие и к «Колоколу» и к революционным офицерам. Впоследствии Герцен старался подчеркнуть не столько политический, сколько моральный смысл этого документа. Он видел в нем последнее слово людей, «обреченных на преступление или на жертву», просящих власть «спасти их от бесчестья», «пощадить русскую кровь, русскую честь и не искушать офицеров противуречием долга и совести».

Сами офицеры, в том числе Потебня, вовсе не смотрели на адрес Константину как на просьбу или мольбу, обращенную к правительству. Комитет русских офицеров в Польше заявил об этом печатно в листовке от 14(26) ноября 1862 года. «Собирая ваши подписи, мы говорили вам, что мы не думаем этим адресом подействовать на самое правительство... Мы хотели только объяснить пред лицом России и Европы то критическое положение, в которое мы поставлены действиями правительства в Польше. Цель наша достигнута». Так объясняется в листовке появление адреса. Аналогичное заявление сделал Комитет русских офицеров, выражая благодарность издателям «Колокола» за напечатание адреса:

«Мы не ждали никаких результатов от этого адреса, мы его писали для очистки совести. Результатов никаких и не было. Правительство в Польше поступает сегодня, как и вчера».

Номера «Колокола» с текстом адреса наместнику и письмом Герцена и Огарева к русским офицерам в Польше быстро распространялись. Понимая, что скрыть их содержание все равно не удастся, царские власти в Польше решили использовать это в своих целях. Секретный циркуляр обязал командиров частей зачитать материалы из «Колокола» подчиненным офицерам. Расчет был простой: собранные вместе перед грозными очами начальства офицеры должны будут осудить «лондонских возмутителей», а те, кто не пожелает этого сделать, выдадут свою причастность к офицерской организации.

Узнав об этом, Потебня срочно подготовил листовку, предостерегавшую о ловушке. «Мы узнали, - говорилось в этой листовке от 14(26) ноября, - что начальство разослало предписание с требованием донесений от каждого офицера отдельно с его мнением об адресе. Цель этого ясна: принудить наиболее откровенных и смелых, чтобы они своими собственными донесениями дали возможность правительству обвинить и наказать их и таким образом лишить нас наиболее энергических деятелей. Поэтому мы просим вас или не отвечать вовсе на эти предписания, или даже, если этого непременно потребуют, отвечать, что вы ничего не знаете об этом адресе»,

В назначенный срок от командиров частей поступили донесения, что «Колокол» офицерами изучен и что они преисполнены верноподданнических чувств. Но так было лишь на бумаге. Действительное же отношение к адресу выражено в письме офицеров в бельгийскую газету «Индепенданс Бельж», которое появилось в декабре 1862 года и было затем перепечатано в «Колоколе». Адрес, говорилось в этом письме, - «самое верное выражение чувств не только нескольких личностей, но большинства офицеров русской армии в Польше». Описывая далее, как осуществлялась провокационная затея, офицеры сообщали, что на чтение «Колокола» они отвечали глубоким молчанием, а угодные начальству чувства выказали «одни генералы и несколько высших офицеров.

Адрес офицеров великому князю вызвал большой шум в зарубежной печати и немало толков внутри страны. Силясь доказать всему миру лояльность офицеров в Царстве Польском, варшавский генералитет решил состряпать документ, получивший название контрадреса. Его сочинил в самом раболепном тоне начальник штаба войск в Царстве Польском генерал Минквиц. Под одобренным царем текстом было собрано около трехсот подписей, после чего «Протест офицеров варшавского гарнизона» был передан в газету «Норд», выходившую за границей на деньги царского правительства. «Протест» объявлял адрес Константину подделкой (приписывая его перу Герцена), а чувства, выраженные в нем, - изменой. Однако история контрадреса была шаг за шагом документально разоблачена в «Колоколе» при участии членов армейской организации.

24 сентября (6 октября) было объявлено о предстоящем рекрутском наборе. Велёпольский добился особых условий набора для Польши - он должен был проводиться среди городской молодежи по специально составленным именным спискам. «Подтасованный набор» (по выражению Герцена) имел целью или сразу изъять революционные элементы по всему краю, или спровоцировать неподготовленное восстание и немедленно подавить его превосходящими силами.

В такой обстановке Центральный Национальный комитет 15(27) сентября открыто заявил, что отныне он будет действовать как национальное правительство, руководящее движением, опирающееся на поддержку и доверие польского народа. Подготовка вооруженного восстания в самый кратчайший срок становилась теперь главным делом для польской революционной партии.

Возникала тяжелая необходимость принять срок восстания, который будет навязан правительством, чтобы не дать произвести набор. Создавались очень трудные условия, но отказ от восстания, которого с таким нетерпением ждали массы, привел бы к демобилизации революционных сил и провалу с трудом налаженного дела.

Вместе с тем ускорение срока восстания в Польше затрудняло соединение польских сил с русской революционной партией для одновременного и согласованного нападения на царизм. Русские революционеры надеялись, что крестьянское восстание вспыхнет весной 1863 года, когда крестьянство окончательно убедится в полном крахе своих надежд на «слушный час», на «новую волю». К более раннему сроку выступления они не были готовы.

К концу 1862 года армейская организация имела свои кружки почти во всех частях, стоявших в Польше. Потебня был неутомим. Осенние месяцы были заняты лихорадочной подготовкой к восстанию. Но обстоятельства становились все более рискованными и трудными. Видя это, Герцен пытался убедить поляков не связывать восстание с временем рекрутского набора. Он писал об этом в «Колоколе» и в своих письмах ко многим деятелям польского и русского революционного движения. Высказывал опасения и Бакунин.

В ноябре 1862 года Потебня в третий раз побывал в Лондоне. Он так спешил, что не дождался выезжавшего куда-то Герцена, и едва ли пробыл в английской столице больше недели. Он вновь хотел обсудить с издателями «Колокола» вопросы, связанные с непосредственной подготовкой восстания. «Потебня, - вспоминал впоследствии Герцен, - еще раз приехал в Лондон, чтобы спросить наше мнение и, каково бы оно ни было, пойти неизменно своей дорогой». За это время в Вольной русской типографии была срочно издана новая прокламация, по-видимому написанная Потебней и, несомненно, отредактированная Огаревым. Она датирована 5 ноября 1862 года и имеет заглавие «Офицерам русских войск от Комитета русских офицеров в Польше». Несмотря на значительный тираж отдельного издания, прокламация была вскоре перепечатана и в «Колоколе». Это обеспечивало широкое распространение ее на всей территории царской России. Ясно, что прокламации придавалось большое значение.

И в самом деле, этот документ был важным шагом в жизни армейской организации, знаменующим ее включение в общерусское освободительное движение. Прокламация адресована «товарищам по всем корпусам, полкам и батареям, армии и гвардии, внутренней страже и казачеству, академии и штабу». Следовательно, революционная организация обращалась к своим единомышленникам во всей царской армии.

Прокламация начинается с объяснения положения офицеров в Польше. Политика царского правительства такова, что приближается минута, когда офицерам «придется быть палачами Польши или пристать к ее восстанию». «Мы не хотим быть палачами, - говорится в прокламации. - Если б мы были одни, мы бы сложили оружие и удалились. Но за нами солдаты. И они не хотят быть палачами. Заставить целые полки сложить оружие, не приставая ни к той, ни к другой стороне, нет человеческой возможности. Вы видите, что для нас выбора нет: мы примкнем к делу свободы. Мы заявим, что русский народ воздвигает знамя освобождения, а не порабощения славянских племен. Мы не опозорим русского имени продолжением грехов петербургского императорства; лучше падем жертвою очищения, жертвою искупления». Далее разъяснялись демократические цели польского движения, заявленные Центральным варшавским комитетом. Эти цели оправдывают поддержку восстания. «Только на этих основаниях мы и наши солдаты готовы примкнуть к польскому восстанию, потому что те же основания и нашей свободы».

Затем прокламация переходит к положению в России, где все уже проведенные и обещанные в будущем реформы показывают лишь стремление правительства не делать никаких уступок. Только посредством Земского собора русский народ сможет учредиться «по настоящей воле, то есть бессословно, на народной земле, с самостоятельностью областей и их общим союзом». Но созвать Земский собор правительство никогда не захочет. Поэтому скоро и Россия придет в такое же волнение, как Польша, а это «грозит дикой резней и страшным кровопролитием». «Кто же спасет Россию?» - спрашивает прокламация. И отвечает: «Войско!»

«Армия должна отказаться быть палачом русского народа, как мы, случаем поставленные в Польше, отказываемся быть палачами польского народа». Офицеры звали своих товарищей составить крепкие революционные комитеты «единодушно с солдатами», а затем объединить свои силы. Авангардную роль войска в народном восстании они представляли себе, так же как Огарев, в виде стройного военного похода от всех окраин к центру, освобождающего народ, свергающего угнетателей. «От Петербурга и Бессарабии, от Урала и Дона, от Черноморья и Кавказа - пойдемте спокойным строем черезо всю землю русскую, не допуская ненужного кровопролития, давая народу свободно учреждаться в волости и области и клича клич на Земский собор». «Мы не самолюбивы, - писали офицеры. -Мы не поставим себя Центральным комитетом. Пусть нами и вами руководят самые способные. Назовите их, и мы пойдем за ними».

Офицеры понимали, что, выступив в Польше первым отрядом революционной армии раньше, чем подготовятся остальные, они многим рискуют. И они звали товарищей продолжать их дело, передавая им «завет настоящей воли народной», принятый от Пестелей и Рылеевых - казненных декабристов. Прокламация заканчивалась призывом: «Товарищи! Мы, на смерть идущие, вам кланяемся. От вас зависит, чтоб это была не смерть, а жизнь новая».

Офицерская армейская организация прошла в 1862 году большой путь развития. Этот год начал раскрывать то новое, что было прежде неизвестно России, что «наши солдаты - народ, что наши офицеры - наши братья». Так писал Герцен в новогодней статье, славя русских воинов, «понявших свое кровное родство с народом». «Офицеры - граждане, офицеры - народ, передовая фаланга земского дела, на которую опирается наше право на надежду» - эти слова Герцена в первую очередь относились к армейской организации в Польше.

Развитие сказалось в том, что от неопределенных мечтаний о победе революции в Польше, откуда знамя революции будет перенесено в Россию, армейская организация пришла к реальному пониманию действительности. Офицерский комитет теперь правильнее оценивал свои ограниченные возможности. Помощь восставшим полякам становилась для них делом революционной чести. Своей героической борьбой за дело свободы армейские революционеры в Польше стремились показать пример, разбудить других, вдохнуть новые силы в общеармейское движение в России, передать ему свой завет - идти дальше по тому же пути борьбы за интересы народа.

Прямым продолжением сентябрьских переговоров и ноябрьских встреч Потебни в Лондоне явилась его совместная с Падлевским поездка в Петербург в конце ноября 1862 года. Падлевский ехал для того, чтобы закрепить союз русских и польских революционеров практическим соглашением с «Землей и Волей». Потебня, как представитель Комитета русских офицеров в Польше, имел, кроме этой, и другую задачу: соединить возглавляемую им организацию с «Землей и Волей». Вливаясь в ряды всероссийского тайного общества, армейская организация становилась на свое место в общем строю и обеспечивала себе необходимую самостоятельность действий в условиях приближающегося восстания в Польше.

Центральный комитет «Земли и Воли» уполномочил для переговоров Александра Слепцова и Николая Утина. Участвовали в переговорах также один из руководящих деятелей столичных военных кружков Владислав Коссовский и представитель петербургских землевольцев Лонгин Пантелеев. Основой сотрудничества русских и польских революционных сил собравшиеся признали ту политическую программу, которая была одобрена во время лондонских переговоров. После этого приступили к конкретным вопросам организации взаимодействия, которые на этот раз были в центре внимания. Польская сторона признала необходимым сделать все возможное, чтобы оттянуть восстание до весны 1863 года, русская сторона обещала поддержать восстание «действенной диверсией» (то есть вооруженным выступлением) в Поволжье, даже если восстание начнется преждевременно. Договорились об организационных взаимоотношениях русских и польских организаций на Украине, установили порядок обмена корреспонденцией между варшавским и петербургским подпольем.

Особо обсуждался вопрос о революционной организации русских офицеров в Польше. В заключительном меморандуме петербургских переговоров, подписанном 23 ноября 1862 года, специальный пункт оговаривал независимое положение армейской организации, дававшее ей возможность в нужное время перейти к выполнению задач русской революции. Устанавливалось, что русские военные, принимающие участие в польском восстании, будут сформированы в особый корпус, управляемый комитетом, находящимся в Варшаве (то естъ Комитетом русских офицеров). При этом комитете будет находиться представитель «Земли и Воли», который, держа прямую связь с революционным центром в России, сможет определить подходящее время и условия для перехода русского повстанческого корпуса к действиям уже не на польской, а на русской территории. Закреплялось в меморандуме также обязательство польской стороны финансировать деятельность армейской организации до тех пор, пока в этом будет необходимость.

Помимо официальных переговоров, Потебня имел в Петербурге множество встреч с участниками военных кружков, среди которых немало было его старых знакомых по кадетскому корпусу, военному училищу, офицерской стрелковой школе и совместной службе в Царстве Польском. Это позволило ему не только хорошо познакомиться с петербургскими настроениями, но и переговорить об обмене агитационно-пропагандистскими материалами, присылке топографических карт для повстанческих отрядов, принадлежностей для литографирования и о других нужных вещах.

Переговоры многое поставили на свое место. Принципиальные решения были приняты, договоренность о сотрудничестве в стратегическом масштабе была достигнута. Главной задачей стала непосредственная подготовка к восстанию, установление практического взаимодействия местных организаций партии красных и соответствующих военных кружков. Этим главным образом и занимались Потебня и Иадлевский по возвращений из Петербурга,

Революционному комиссару Калишского воеводства Густаву Василевскому, которого Падлевский знал еще по военной школе в Кунео, он посоветовал связаться с участниками офицерской организации в Ченстохове и Пётркове. Падлевский представил Потебне Юзефа Оксинского, действовавшего в том же районе, которого нужно было связать с членами офицерской организации в расположенных там частях, Потебня, не имея при себе списка нужных имен, просто предложил Оксинскому обратиться к любому артиллерийскому офицеру. «Можешь смело рассчитывать, - сказал он, - на офицеров артиллерии; многие из них состоят в организации, а те, которые не состоят в ней, настолько честные и благородные люди, что ни один из них не возьмет на себя полицейских обязанностей». Оксинский обратился в городе Варте к артиллерийскому капитану Плавскому - тот оказался руководителем офицерского кружка в гарнизоне. Оксинский и Плавский быстро договорились о координации действий в момент восстания. По рекомендации ЦНК и Комитета русских офицеров договоренность о совместных действиях была достигнута накануне восстания также в Подлясье, в районе Кельц и в других местах.

Видный деятель конспирации в Подлясье Бронислав Дескур еще до ареста Домбровского получил от него указание установить связь с офицерским кружком в Радзыне. Совместно был тщательно обсужден план предстоящего вооруженного выступления в уезде. В назначенный день члены кружка должны были явиться в сборные пункты и принять командование над повстанцами. Руководитель офицерского кружка в Галицкам пехотном полку, входившем в Келецкйй гарнизон, Ст. Доброговский имел прочные связи с местной конспиративной организацией. Исиголняя обязанности командира батальона. Доброговский обязался, когда начнется восстание, вывести из города не менее двухсот солдат, готовых перейти на сторону повстанцев. Повстанческий деятель Августовского воеводства Р. Блонский по указанию одного из помощников Потебни установил контакты с армейскими революционерами в Пултуске и договорился с ними о совместных действиях. Одним словом, организационная работа давала свои результаты. Но Потебня и Падлевский отчетливо видели, что контакты установлены не повсеместно, а там, где они существуют, связи далеко не всегда достаточно устойчивы, прочны и действенны. «Если бы мы имели еще дватри месяца», - не раз повторяли они с горечью, предчувствуя возможность неразберихи и трагических недоразумений в первые дни восстания.

Ночью 3 января 1863 года полиция провела в Варшаве захват конскриптов. Множество участников подполья, предупрежденных заранее, бежало в леса, ожидая там формирования повстанческих отрядов. Медлить дольше было нельзя. ЦНК принял решение начать восстание в ночь с 10 на 11 января.

Офицерская организация пыталась действовать по плану, заранее согласованному с поляками. Но это удавалось очень редко. В Варте, например, руководители местной конспиративной организации не предувредил-и заранее капитана Плавского о выступлении, хотя договоренность об этом была. В результате члены офицерской организации не смогли осуществить свой план встать во главе повстанческих групп или привести в ряды повстанцев своих подчиненных. Тем не менее в этом районе первые недоразумения лишь ослабили, но не разорвали совсем связей между повстанцами и офицерской организацией.

В Радзыне в ночь с 10 на 11 января повстанцы окружили дом, в котором находились офицеры расквартированной там артиллерийской бригады во главе с подполковником Бороздиным. Было условлено отрезать окруженных от сношений с внешним миром, а в это время члены офицерской организации должны были помочь изолировать офицеров, преданны ч царизму, и привлечь тех, кто будет готов присоединитьсй к восстанию. Все это не было выполнено. Бороздин сумел поднять по тревоге солдат и завязать бой с повстанцами, а участники офицерской организации лишены были возможности что-либо предпринять.

Еще трагичнее развертывались события в Кельцах. Доброговский вывел из города в условленное место несколько сот солдат. Он не нашел там повстанцев, так как возглавлявший их А. Куровской не пожелал сотрудничать с pyccкими. Прождав несколько часов, Доброговский вынужден был возвратиться вместе со своими подчиненными в город. Такими действиями он навлек на себя подозрения начальства, рассеять которые ему стоило большого труда. Позднее Доброговский перешел к повстанцам в одиночку, потеряв возможность привести большую группу сочувствующих польскому народу солдат.

В последний момент нарушилось взаимодействие и на высшем уровне. Предполагалось создать единый центр для координации боевых действий с участием Потебни от офицерской организации и Падлевского от ЦНК. Однако ЦНК направил Падлевского в Плоцкое воеводство, а координирующий центр так и не начал работать.

За пять дней до начала восстания Потебня вместе с Падлевским выехали из Варшавы. В одном из пунктов сбора будущих повстанцев Потебня сформировал отряд, но какой-то «несчастный случай» разрушил его. Об этом писал Огарев в некрологе Потебни. Какое трагическое недоразумение скрывается за этими словами, мы до сих пор не знаем.

Провал с трудом налаженного дела был очень тяжелым ударом для Потебни. На него угнетающе подействовали те факты, которые Огарев назвал «несчастным случаем». Бакунин, знавший эти факты по рассказам Потебни, ставил их в вину польским руководителям. «Центральный комитет в Варшаве, - писал он, - который сначала, казалось, был склонен к союзу с революционной партией в России и очень рассчитывал на сочувственное настроение войск, расположенных в Польше, кажется, в последнюю критическую минуту совершенно переменил мысли и, не доверяя положительным и достаточно основательным уверениям наших офицеров, кажется, поверил, что рассчитывать на помощь русских войск была бы глупостью, а что надо пользоваться их нравственным потрясением и колебанием [...], чтобы напасть на них неожиданно и разоружить их». Слова Бакунина были адресованы ЦНК в разгар событий - в феврале 1863 года, и в основе своей они, пожалуй, соответствовали истине.

Конечно, не везде и не всегда было так. Кое-где взаимодействие осуществлялось и отношения были вполне искренними. Но среди повстанческих руководителей встречалось немало людей, которые не понимали важности сотрудничества с русскими военными, сочувствовавшими восстанию Некоторые подразделения, готовые поддержать повстанцев, подверглись неожиданному нападению. Это вызвало резкий поворот в настроении солдат.

Трудное положение, в котором оказалась офицерская организация, заставило Потебню в феврале 1863 года вновь отправиться в Лондон. «Потебня, - вспоминал Огарев, - приехал к нам, чтобы сколько-нибудь одуматься. Через несколько дней он опять поехал в Польшу, давши нам слово, во всяком случае, сохранить Комитет русских офицеров и его связь с обществом «Земли и Воли».

От имени «Земли и Воли» в эти первые недели восстания было выпущено несколько прокламаций. Одну из них («Льется польская кровь, льется русская кровь») написал А. Слепцов, уполномоченный ЦК «Земли и Воли», приехавший в восставшую Польшу. Другие написал Огарев в то время, когда в Лондоне был Потебня. Две прокламации обращены к солдатам. «Братья солдаты! Одумайтесь, пока время!» - писал Огарев, адресуясь ко всему царскому войску. Вторая, обращенная к войскам, находящимся в Польше, начинается со слов: «Братья солдаты, ведут вас бить поляков». Третья прокламация озаглавлена «Офицерам всех войск от общества «Земли и Воли».

Прокламации призывали поддержать освободительную борьбу польского народа и готовиться к революции в России. «Братья солдаты, - говорилось в одной из них, - оставьте поляков в покое устраиваться по-ихнему, а идите освобождать народ русский от царских дворян и чиновников». В прокламации к офицерам Огарев писал: «Мы не оставляем нашей прежней мысли: вы должны готовиться и готовить солдат - на востоке и юге, на западе и севере. Дружно, со всех окраин, двинемся внутрь России, подымая народ на созвание бессословного Земского собора».

Прокламации были отпечатаны тысячными тиражами й получили широкое распространение. Эти прокламации с печатью «Земли и Воли», на которой были изображены две руки, соединившиеся в братском пожатии, читали в войсковых частях и в учебных заведениях, они появлялись в карманах пальто и шинелей, в почтовых ящиках и на стенах домов. Они обнаруживались не только в Польше и центральных русских губерниях, но и на Кавказе, в уральских и сибирских городах и поселках.

Потебня не сдался, не отступился от дела всей своей жизни, выказав большое мужество и силу духа. Он хотел одного: пусть не в той форме, как было задумано, но русский легион в повстанческой армии должен существовать. От него еще может зависеть многое в дальнейшем ходе и польской и русской революции. Мысль о русском революционном легионе в это время распространяется и в России и в Польше. Этой мыслью был полон Бакунин, пославший предложение создать такой легион одному из повстанческих командиров - Лянгевичу, в расчете на его «симпатию и содействие».

Во второй половине февраля Потебня появился в отряде Лянгевича в районе Песковой Скалы. Здесь он хотел положить начало созданию добровольческого отряда из русских солдат и офицеров. Имелись в виду как те, которые сознательно перейдут в польский лагерь, так и те из пленных, которые согласятся на это под влиянием революционной пропаганды. Из лагеря Потебня послал Герцену и Огареву краткую записку - они знали, о чем шла речь. «Я решился остаться здесь, - писал он. - Надежды сделать что-нибудь мало; попробуем. Ваш А. П.»,

Мариан Лянгевич был одним из тех повстанческих руководителей, политические взгляды которых держались где-то на уровне правого крыла красных. Уроженец Познани, бывший офицер прусской армии, а затем гарибальдиец, он перед восстанием был преподавателем в польской военной школе в Генуе и Кунео. Назначенный повстанческим военным начальником Сандомирского воеводства, Лянгевич командовал довольно удачно; вообше его считали опытным офицером. После поражения Мерославского, инспирируемый белыми, он в марте 1863 года объявил себя диктатором. Потебня прибыл в отряд Лянгевича еще перед этим. Но, по-видимому, его предложение организовать русский легион не встретило достаточной поддержки. Трудно сказать, чем бы закончились переговоры, если бы Потебне суждено было дожить до их завершения.

В ночь на 21 февраля (5 марта) 1863 года Потебня участвовал в стычке с карателями около кладбища на окраине местечка Скала. Он пошел в бой как рядовой косинер, встал во главе атакующей группы повстанцев, но вражеская пуля настигла его. Смертельно раненного Потебню перенесли в кладбищенскую сторожку. А. Езёранский, присутствовавший при этом, вспоминал впоследствии: «Умирал спокойно. Последние слова его были: «Дай вам бог успеха в борьбе против тиранов».

В 1953 году прах Потебни и павших вместе с ним повстанцев перенесен к находящемуся неподалеку от места боя замку у Песковой Скалы. Расположенный в очень красивой местности в окрестностях Кракова, замок превращен в историко-краеведческий музей, в котором бывает немало посетителей. Каждый останавливается у надгробья. На гранитной плите написано, что здесь покоится прах Андрея Афанасьевича Потебни, который своей кровью скрепил дружбу между поляками и русскими. Заканчивается надпись словами: «Вечная слава борцам за нашу и вашу свободу!»

 

Top