Герб горада Ліды, наданы 17 верасня 1590 г.
Рейнгольд Гейденштайн, секретарь короля Стефана Батория. Коротко об авторе.
Рейнгольд Гейденштайн (ок. 1553-1620) - немецко-польский юрист, дипломат и хронист. Родился в Кенигсберге, учился в Кёнигсбергском (с 1566 г.), Виттенбергском (с 1571 г.) и Падуанском университетах.
Был секретарем Фридриха Альбрехта, герцога Пруссии, с 1582 г. - секретарь короля Стефана Батория, а с 1587 г. - короля Сигизмунда III Ваза.
Находился в дружеских отношениях с коронным канцлером и гетманом Яном Замойским (1542-1605), под влиянием которого в 1591 г перешел из лютеранства в католичество.
Служил в королевской канцелярии, выполнял ответственные дипломатические поручения, занимался кодификацией нормативных актов. В конце 1612 г. по состоянию здоровья оставил службу и занялся историко-литературной деятельностью. В частности, написал биографию Яна Замойского.
Главный его литературный труд - «Записки о Московской войне» - был издан в Кракове еще в 1584 г. на латыни (переведен на русский язык в 1889 г.). В нем Гейденштайн в хронологической последовательности изложил события последних пяти лет Ливонской войны (1578-1582 гг.). Труд написан на основе документов, свидетельств непосредственных участников, а также ряда сочинений других авторов, посвященных этой войне.
СМЕРТЬ СИГИЗМУНДА АВГУСТА
Король и великий князь Сигизмунд II Август умер 7 июля 1572 года.
После Люблинского сейма 1569 года он отослал жену Екатерину. Хотя и прежде всегда любил женщин, теперь еще сильнее запутался в амурных
интригах и стал думать о разводе с женой. Он начал добиваться от Папы разрешения на это, видимо надеясь получить наследника от другой, или чтобы свободнее быть с той, которую любил сейчас.
В то время, когда он возглавлял в Варшаве сейм, ему донесли, что жена его, Екатерина, умерла в Линце /в Австрии. - Ред./ Это сообщение доставил королевский посол Ян Кирус, ксёндз Вроцлавский. Сигизмунд Август залился на это искренними слезами. Все смотрели с удивлением, ибо такое решение было ему желательным и согласно с его мыслями.
С той поры был всегда печален; и вскоре заболел, и только один раз был в сенате. Распустив сейм ввиду распространения заразы, страдая умом и телом, он поехал в Кнышин.
Когда в мае /1572 г./ покинул Варшаву, предчувствуя свой близкий конец, написал завещание в трех экземплярах и запечатал его своими печатями. Один из них отдал своей сестре Анне, второй оставил при себе, а третий положил в Тыкоцине, где раньше поместил все свои ценности.
В завещании все свое движимое и недвижимое имущество разделил поровну между наследницами - своими сестрами: Софией, княгиней Брауншвейгской; Катариной, королевой Шведской; и королевой Анной. И он добавил только то предостережение, чтобы королеве Ц1ведской, которая еще не получила своего приданого и Анне были обеспечены по 32 тысячи золотых как сумма приданого.
Свою наследственную собственность в Литве и Подолии он разделил на три вида. Первые были отданы ему во владение еще при жизни отца - Сигизмунда Старого, другие - приобретены от матери (королевы Боны) на основе разных прав и обязательств, и третьи, которые он получил по завещаниям, или через куплю. Хотя из этого третьего вида собственности раздал много разным лицам и хотя многие владеют ими, они, по Божьему и человеческому праву, принадлежали ему. Справедливым было чтобы эта его собственость и другое движимое имущество, как собственность его самого и его предков, досталась его потомкам. Этим всем сестры его или их дети должны были наделяться поровну, а если бы их не было, то все это должно было перейти в пользу Польского Королевства и Великого Княжества Литовского...
Местом погребения определил себе Краков, если умрет в границах Польши, а если бы смерть застала его в Литве - Вильню, а именно костёл св. Анны, где уже лежали его жены - Елизавета (Габсбург; 1526-1545) и Барбара (Радзивилл; 1520-1551).
Ордену иезуитов подарил тыкоцинскую библиотеку с тем условием, чтобы каждую неделю один из его друзей говорил проповедь. Костёлу св. Анны в Вильне даровал все свое серебро, как то, что находилось в обеих его личных сокровищницах, так и то, что использовалось ежедневно. Выделил из него только золотой крест и подарил краковской часовне, где покоился его отец Сигизмунд Старый.
Всю сбрую и всякого рода воинское снаряжение отписал королевству польскому, если оно находилась там, в Литве - то, что было в Литве. То же, что было в Тыкоцине в его наследственном замке, - ибо он считал Тыкоцин своею собственностью, - должно было остаться в нем.
Он призывал своего преемника, кто бы он ни был, и сословия обоих народов - польского и литовского, - которых он назначил опекунами своего наследия, чтобы они не нарушали ни в чем его воли и не обидели его сестер.
Незадолго перед смертью все те ценности, которые ранее поместил в сокровищницы, и те, которые находились в руках казначеев для ежедневного использования, кроме того, все золотые и серебряные вещи и 200 тысяч золотых червонцев он собрал и сложил в Тыкоцине и поставил над ними охрану, а старосте торжественно приказал, чтобы он никому их не выдавал, кроме сестры Анны (1523-1596).
Но когда умер, то не было при нем никаких денег. /Драгоценности короля были разграблены, в связи с этим велось следствие, позже прекращенное по приказу Анны. - Ред./ И когда его тело лежало в небрежности и никто о нем не радел, Станислав Чарнковский, референдарий польский, справил за свой счет одежду и другие предметы для убранства покойника.
Умер на 52 году жизни и 42-м правления, ибо уже в 10 лет необычным способом был призван к правлению своим отцом (в Литве на великое княжение был избран в 1529 году, королем польским - от 1548 года).
Смерть его вызвала не только заботы, но и разговоры среди людей. Одни осуждали его увлечение женщинами, другие рассуждали о несчастливых его женитьбах, иные вспоминали заинтересованность магическими суевериями. Были и такие, которые утверждали, что он бесправно, против воли общества и без созыва элекционного сейма был возведен на королевство только волею отца, с принижением воли сейма, и потому правил так несчастливо.
Зато другие расхваливали до небес заслуги всего рода Ягайловичей с точки зрения интересов Речи Посполитой и интересов частных родов: они доказывали, что сам Сигизмунд Август соединил Литву теснее с Польшей и присоединил к ней Ливонию, которая была добыта из частных рук и указом великого князя Александра стала собственностью Литвы.
Хвалили его приветливость, которой он привлекал к себе всех, быстроту в разрешении разных дел, а наиболее - счастливые времена Речи Посполитой при нем. Во времена его долгого правления не было никакого ущерба для государства, за исключением Полоцка, который отобрала Москва за несколько лет до его смерти (15 февраля 1563 г.). Но зато были присоединены целые провинции, а другие домогались присоединения. Над Москвой было одержано несколько побед. С немецким императором подписан постоянный мир.
ЛИТВА ПОСЛЕ ЛЮБЛИНСКОЙ УНИИ
Литва за несколько лет до смерти Сигизмунда Августа была соединена с польским королевством на сейме в Люблине на вечные времена. Но, хотя она была принята к единству на совершенно приемлемых и равных правах, - не только не слилась совсем с Польшей, и не удовлетворилась тем, что приобрела, но даже стала настойчиво требовать все то, что она потеряла через это соединение. И хотя сначала сам Ягайло как высший литовский владетель /supremus dux/ отдал Литву польскому королевству так, что она навсегда должна была быть под властью короля польского с королевскими братьями, также как и с другими князьями, Литва эти условия начала частично расторгать, а частично менять.
Отныне частыми возмущениями против польских постановлений она напоминала о том, что ее принудили, и что Литва имеет свои собственные права. Из-за этого даже все главные трудности, как, например, в последней войне с Москвою, ей приходилось нести самой, ибо польские сословия считали ненужным оказывать ей помощь, поскольку она сама всегда уклонялась от общих прав.
После всего этого, главным образом стараниями самого Сигизмунда Августа, она была снова соединена с польским королевством так, что ей оставлены были все частные права, а в политических отношениях она была уравнена во всех правах с польскими сословиями. Таким образом, из двух стран была создана одна Речь Посполитая. Отныне был один государственный совет, один сенат, и сколько польских, столько же и литовских сенаторов вошло в сенат, тогда как до этого литовских сенаторов было очень мало.
Таким образом, и в правах и в вольностях Литва приобрела больше, чем утратила, но, несмотря на это, не была удовлетворена. Больше всего ее беспокоили провинции Волынь, Киев и Подолия, которые Сигизмунд Август присоединил к польскому королевству, а она считала их несправедливо оторванными от себя. Среди этих провинций Подолия, имеющая больше шляхты русского происхождения, охотней соединялась с Польшей; Киев же и Волынь, где литовские князья имели большие владения, склонялась к Литве.
К этому присоединились частные несогласия. Князь Роман Сангушко (15361571), в то время гетман польный Великого Княжества, прославленный во многих походах, который занимал в Литве первое место богатством и происхождением, был возмущен гибелью двух своих братьев, из которых одного убил Мартын Зборовский в Чехии, а второго - королевский шляхтич Желяховский на Волыни. За эти личные обиды он решил мстить публичным выступлением. Других же беспокоили мысли об опасности со стороны Москвы ввиду самого объединения, называемого унией, ибо думали, что Литва утратила свою самостоятельность.
ЛИТВИНЫ И ПОЛЯКИ
Со съезда в Касках (25 октября 1572 г.) польские паны послали к литвинам Петра Зборовского, сандомирского воеводу, и Яна Тамицкого, каштеляна /коменданта - Ред./ гнезненского. Знатнейшие литвины собрались в начале декабря в Мстибогове, чтобы послушать это посольство, и ответ их был следующий:
В актах унии нет упоминания о другом сейме, как только о сейме элекционном. Поляки же не только для определения времени и места элекции устраивают разные съезды, но даже вещи такого особого значения, как порядок элекции, оборона границ, пенсия войску и другие подобные дела решают уже теперь, хотя, как думают литвины, это должно быть решено советом и согласием всех не на съездах /шляхты/ отдельных частей государства, но на общем сейме. Они не хотят брать на себя ответственность за то, чтобы в таком большом деле без ведома своих товарищей, а также шляхты и городов вынести какое-то окончательное постановление. Они, однако, будут стараться, чтобы литвины собрались как можно быстрее в Вильне, подобно тому, как поляки собрались в Касках, и чтобы через неделю после /праздника/ Трех Королей (6 января) выехали на сейм в Варшаву. Но если по разным причинам не смогут все лично прибыть, а именно ввиду опасности со стороны Москвы, то они пошлют в Варшаву своих послов и дадут им полные полномочия относительно всех тех дел, о которых идет речь.
Литвины также подняли снова спор из-за Волыни, Киева, Подолии и Брацлава, утверждая, что родством, повинностями и владением имущества они составляют с этими провинциями будто одно тело, ибо мало таких с обеих сторон /границы/, чтобы не имел имущества на другой стороне. Никакого спора они бы не начинали и никаких постановлений не выносили, если бы в приглашении на Люблинский сейм о заключении согласия было какое-нибудь упоминание об этом. Более того, постановление относительно этих краев было вынесено без извещения литвинов и против их прав. По этой причине они просят, чтобы с сеймиков были посланы на великий вальный сейм в Варшаве соответствующие поручения. А если эту боль их и обиду отклонят, то тем самым будет нарушена взаимная любовь и приязнь.
После этого они вынесли постановление, чтобы доходы и оплаты с Волыни и Подляшья вносились в казну Великого Княжества, ибо они будто бы имели на это право и этим решением не нарушали подписанной унии, так как с давних времен эти доходы принадлежали казне Великого Княжества, а своей присягой на унию литвины не отреклись этих земель.
Далее они объясняли, что королева Анна (сестра Сигизмунда Августа) никакой власти над ними иметь не может; что они, имея собственные права и будучи людьми свободными, никакой власти, кроме власти государственной, не признают. На сейме в Касках о них говорили, будто они хотели вести переговоры с Москвой о Ливонии, - неправда, - этого не было у них даже в мыслях. Поляки могут узнать об этом от посольства Гарабурды, писаря Великого Княжества, и из ответа самого царя. Наоборот, можно доказать, что из польской канцелярии выпускаются письма от имени покойного короля, в которых без ведома наместника Ливонии и без ведома литвинов приказано отдать несколько замков шведскому королю, но этот приказ наместник Ливонии Ян Ходкевич пока не исполняет.
Кроме того, литвины доказывали, что вопреки правам Литвы и наместника Ливонии поляки послали послов в Ливонию и поручили им созвать там сеймики, что является опасностью для государства.
В конце они потребовали, чтобы литовская монета была пущена в оборот по цене ее действительной стоимости и в Польше, как об этом было постановлено еще при жизни Сигизмунда Августа. Они не отрицали, что вели сношения с чужеземцами, но делали это частным порядком. Мало того, они объясняли, что причиной тому было поведение поляков, которые хотели отстранить литвинов от элекции.
БОЙКОТ ПОЛЬСКИХ СЪЕЗДОВ
Литвины, приглашенные на сейм в Заршаву, собрались на свой съезд в Вильне и там постановили направить только послов. Послали комендантов: Евстахия Воловича - трокского и Павла Паца - витебского, а также несколько лиц от шляхетского сословия. Также написали, что ввиду далекой дороги послы их не смогут прибыть в назначенное время и опоздают, возможно, дней на пять.
Отсутствие своих сенаторов литвины оправдывали или дальностью места, или договором на унию, по которому должны съезжаться все только на элекционный сейм, или тогда, когда сам примас (архиепископ гнезненский) созывает сейм. Они объясняли, что по важным причинам не могут послать одновременно послов от рыцарского сословия. Пац и Волович посылаются только потому, чтобы договориться с поляками о времени и месте элекции, и Парчев для этого наиболее подходит; о нем шла речь не раз на предыдущих съездах: он на равном удалении от всех и является выгодным для наблюдения за передвижением врага и для противодействия его движениям.
Литвины думают, что хорошим временем для съезда был бы день святого Войцеха (23 апреля), ибо надо считаться с тем, что они живут далеко, и с тем, что они должны созвать у себя предэлекционные сеймики, а важнейшей причиной является то, что весной, когда реки, озера и болота оттают, меньше будут опасаться врага, так как он обычно бывает деятельным зимой. Они сообщали, что враг уже осадил Ревель, а сам царь с войском стоит под Полоцком, о чем свидетельствуют пожары с той стороны. Он намерен напасть внезапно на неготовых к войне литвинов и посылает послов к ним только для отвода глаз. Надо и с нашей стороны как можно скорее послать послов с целью каким бы то ни было способом задержать его.
Литвины просили поляков, о помощи против Москвы, ибо казна Великого Княжества совсем пуста, а против такого врага нужны и наемное войско, и деньги.
Далее жаловались на королеву Анну и показывали ее письма епископу Виленскому, в которых она называет Литву своей собственностью, и поручает лесничим, чтобы ей прислали соответствующие налоги, а в то время, когда поляки собирались на сейм в Варшаву, она сама позвала их в Ломжу и даже прислала форму присяги. Они просят, чтобы все дела с королевой Анной отложили до элекционного сейма и заверили, что в Тыкоцинском деле будут действовать совместно с Польшей.
Старые споры за Волынь, Киев, Брацлав и Подляшье они возобновили и утверждали, что эти земли были оторваны от Литвы на сейме в Люблине бесправно и что в воззвании поляков об этом не было сделано никакого упоминания, и ради этого они требуют еще до элекции возвращения этих краев.
Они также хотели, чтобы их земский предводитель (маршалок) имел место в сенате между комендантами, чтобы литовская монета, как об этом было постановлено раньше, принималась по своей цене везде и в польском королевстве.
Они жаловались, что в Ливонии без их ведома и наместника Яна Ходкевича поляки своей собственной волей созвали сейм.
Что до переговоров с Москвой о Ливонии, в чем их обвиняли, они возражали и утверждали, что это даже не приходило им в голову, наоборот - они утверждали, что на основании писем, которые вышли из польской канцелярии, поляки отдавали несколько замков шведам, несмотря на то, что Ливонией до этого времени управлял литовский наместник. Это дело после уведомления шляхетских послов принесло много врагов Красинскому.
Все это литовские послы говорили явно, тайно же сенату доносил воевода сандомирский о том, о чем он дознался в Мстибогове и что подтвердил комендант Троцкий Евстафий Волович, а именно: какие опасности угрожают Литве со стороны Москвы и какие переговоры ведутся с царем. Больше всего жаловались на Кируса, который частыми поездками в Литву вызывал подозрение и сеял недоразумения между Литвой и Польшей.
Потом были совещания - надо ли сообщать шляхте обо всем этом; делались замечания, что надо, но как можно осторожнее. Тогда постановили, чтобы сандомирский комендант Героним Осолинский и Троцкий - Евстафий Волович, отодвинув в сторону всех свидетелей, обо всем этом только послам шляхетского сословия сказали, но из этого-ничего потом не вышло.
ДЕЛО НАЛОГОВ
На съезде в Варшаве во время бескоролевья (январь 1573 г.) возникли новые недоразумения. Литвины требовали, чтобы элекция короля была перенесена в Литву, о чем поляки не хотели и слышать. Русины убедительно доказывали, что если сначала не будет обеспечена защита их украинских границ, они вообще не приедут на элекцию. В этой связи делались разные предложения. Одни считали, что недостаточно было собрано налогов на оборону, поэтому каждый должен частным порядком помочь государству со своего поместья. Другие держались того взгляда, что не надо вводить никакого налога, но каждый лично должен идти на войну.
Шел разговор и о выборе гетмана. Были пожелания, чтобы был избран кто-нибудь из поляков и чтобы против врага выступил не только гетман со старостами пограничных замков, но каждый шляхтич со своим почтом.
Начался спор об этом с литвинами, которые понемногу прибывали. Они желали помощи от Польши, но им ответили, что как польские сенаторы во время бескоролевья распоряжаются доходами в Польше, так и литовские в Литве. Если они желают определенной помощи, пускай дадут отчет о доходах Великого Княжества, тогда обе страны будут спасаться общими доходами, в противном случае пускай введенным у себя налогом обеспечивают свои собственные нужды, как это сделала Польша.
Литвины ответили, что их налога недостаточно для отпора Москве, особенно по той причине, что поляки с обидой для Литвы оторвали от нее несколько воеводств.
СТЕФАН БАТОРИЙ И ЛИТВИНЫ
Коронационный сейм закончился 13 мая 1576 года.
Литвины собирали у себя разные съезды для совещания о положении вещей, один в Гродно, а второй сразу после коронации в Мстибогове.
По той причине, что уже раньше присоединился к Баторию Ян Ходкевич, виленский комендант, муж большого веса в Литве, он потянул за собой многих других, особенно когда узнали о коронации и браке короля Стефана Батория с Анной, сестрой Сигизмунда Августа. Литвины немедленно определили послов к королю для переговоров с ним и для обеспечения своих прав, несмотря на то, что элекция и коронация произошли без них.
Как везде, так и в Литву, император прислал тайно силезца Яна Кохирского, чтобы он уговаривал к сохранению верности австрийскому дому Габсбургов. Но посол, увидев, что ничего не добьется, вернулся в Германию, передвигаясь по ночам.
Меж тем к Баторию прибыли литовские послы и присягнули ему на верность: Ян Ходкевич, виленский комендант, Евстафий Волович, трокский комендант, Ян Кишка, крайчий, Александр Ходкевич, гродненский староста. Они просили, чтобы не считали изменою то, что король был избран и коронован без них.
Баторий выдал им подверждение прав и торжественно присягнул, что всегда сам лично будет командовать войском и присоединит к Литве все ее земли, завоеванные московскими царями.
ПОДГОТОВКА К ВОЙНЕ С МОСКВОЙ
Из Варшавы король и великий князь Стефан Баторий приехал в Гродно.
Больше всего беспокоило его то, что на войну с Москвой собрано еще мало денег, а хотя собраны были бы даже все налоги, то их не хватит на
расходы. Насколько возможно, он сам покрывал недостаток, частью одалживая деньги, а частью - пополняя из своей личной казны.
По всей Речи Посполитой он приказал собирать солдат. Послал к своему брату, князю Семиградскому, чтобы тот прислал ему несколько рот венгерской пехоты и несколько отрядов конницы. И еще он поручил Криштофу Разважевскому и Эрнесту Вайгеру вербовать войско в Германии.
Литовские паны, как только Баторий сообщил им о своих намерениях, за свой счет выставили солдат, сколько кто мог. Оказалось, что этого войска соберется до 10.000. Баторий этой вестью и усердием литвинов был очень обрадован и сейчас же выехал в Вильню.
Николай Радзивилл/«Рыжий»: 1512-1584/, которому Баторий раньше отдал гетманство Великого Княжества, а затем, после сложения Яном Ходкевичем полномочий наместника Ливонии, временно доверил ему и эти провинции, - поставил командиром над войском в Ливонии своего сына Криштофа /по прозвищу «Перун»; 1547-1603/, подчашего господарского и гетмана дворного Великого Княжества. Последний напал на врага и опустошил земли вплоть до Дорпата /Дерпта/. Теперь он приехал в Вильню, чтобы повидаться с королем и отцом. Вслед за ним прибыло войско, которое требовало выплаты пенсии.
В Вильне Баторий начал готовиться к войне и приказал лить медные пушки, которые по своему опыту считал наилучшими.
В Ковне он приказал построить замечательный мост. Этот мост состоял из отдельных секций, соединявшихся между собой, а когда надо было, их разнимали и на возах перевозили в нужные места. Для перевозки одной секции моста требовалось не более двух волов.
Поскольку не все войско еще собралось и долго - до святого Яна - держались сильные холода, так что негде было пасти лошадей, король, ввиду отсутствия других занятий, занялся литовскими делами, которые откладывались с давних времен.
Отсюда он послал в Москву Василия Лопатинского с сообщением причин войны. Причины были такие:
Во время мира царь вошел в Ливонию и опустошил ее; с послами Речи Посполитой обошелся неподобающим образом; от прекращения военных действий отказывался двусмысленными письмами; в это же время Венден осадил большим войском и, наконец, его послы неприлично обошлись с королевской персоной.
Царь Иван отослал Гарабурду, литовского посла в Москве, которого держал до этого времени, с тем только ответом, что он быстро пришлет к королю кого-нибудь из своих людей для окончательного выяснения этого дела.
И действительно, из Москвы прибыл кто-то и требовал от Батория, чтобы тот воздержался от военных действий, а что до Ливонии, - чтобы Баторий определил представителей для переговоров.
Баторий ответил, что он никак не может согласиться на прекращение военных действий, а что до Ливонии, то было бы напрасно и смешно желать окончания этого дела мирным способом. В любом случае царь уже принял перемирие и отрекся от всяких претензий к Ливонии, а если бы теперь пожелал какой-нибудь ее части, то поступил бы вопреки принесенной им присяге. Если бы он захотел сохранить мир с Литвой, а спор о Ливонии решал бы оружием, то это было бы неслыханным до сих пор видом перемирия. Король знает о том, что во времена Сигизмунда Августа и во времена обоих бескоролевий подобные перемирия предлагались царем, но он, Стефан Баторий, может принять перемирие только на определенных условиях. Кто же, в конце концов, не предвидит того, что если бы Ивану повезло в Ливонии то он немедленно нашел бы причины к нарушению перемирия с Литвой. Он нашел бы такую причину даже в самом перемирии, которое ранее заключил, если бы король сейчас отступил из Ливонии.
После отъезда московских послов прибыло посольство от татар, предложившее королю военную помощь против Москвы на основе перемирия, освобождающего татар от помощи королю только против турецкого султана. Хан сообщал, что он нападёт на Москву с другой стороны, просил подарков и требовал утишения казаков.
Ему ответили, что подарки он получит, а ему обычно давали несколько тысяч золотых и разных тканей; что низовые казаки, как сборище людей с разных сторон и разной религии, не находятся под властью короля, среди них встречаются даже турки и татары. Но король сделает, что будет возможно, чтобы казаки не причинили никакой обиды татарам. Однако татары не пришли на эту войну, ибо были призваны турецким султаном на войну с Персией.
Прибыл также князь Курляндии и Семигалии и просил, чтобы ему был утвержден феод и выдана инвеститура. Король ему приказал, чтобы он задержался в Диене и попутно сообщил об этом деле сенаторам.
Войску король приказал собраться в начале июля под Свирью. Уже прибыла венгерская пехота и соответствующее количество конницы, присланной Криштофом, князем Семиградским.
Мелецкий требовал от короля, чтобы польское войско собиралось как можно
30 июня 1579 года Баторий поехал из Вильни в Свирь. Здесь он осмотрел часть литовской конницы. Не было ничего красивее ее. Особенно выделялись отряды князей Радзивиллов и Яна Кишки.
Здесь, размышляя окончательно о плане войны, Баторий решил созвать обшее совещание и выяснить вопрос: куда должно двинуться войско.
Литвины советовали направиться через Ливонию на Псков и взять этот большой и важный город, хотя бы это дело сопровождалось наибольшими трудностями. Они доказывали, что Псков не сможет сопротивляться, так как его стены в заброшенном состоянии, и что никто не думает про его оборону так как он находится далеко от театра военных действий.
Баторий держался другой мысли.
Он начинал эту войну с той целью, чтобы освободить Ливонию из-под власти Москвы.
Если бы теперь пошел в Ливонию, то еще больше разорил бы ее своим войском и войском врага, а результат войны был бы неясный. Во всяком случае, война затянулась бы уже потому, что там много замков и укрепленных городов, а также и войску не хватило бы провианта, который большое количество войск быстро бы исчерпало. Если бы все войско собралось в Ливонии, то осталась бы открытой Литва со стороны Днепра и возникла опасность нападения врага оттуда. Если бы король пошел на Псков не через Ливонию, а через земли врага, то было бы это против правил военной науки - оставлять позади себя столько вражеских замков и крепостей, а самим так далеко заходить во вражескую страну, что возвращение назад через ее опустошенные земли было бы невыгодным.
Король думал, что добьется того и другого, если возьмет Полоцк, который стоит на Двине и откуда близко как до Ливонии, так и до Днепра. Действуя по порядку, можно будет тогда углубиться в царский край и, обойдя Ливонию, отсечь от ее Ивана и полностью взять под свою власть. Идя этим путем, король не был бы далеко от Литвы и легко мог бы прийти на помощь и Ливонии, и Литве.
Баторий принял во внимание еще и то, чтобы открыть судоходство ливонцам и Литве по Двине до Рижского порта, чем очень легко можно будет обеспечить Ливонию и угнетать врага, и от этого будут большие торговые выгоды.
После взятия Полоцка вся Двина сразу будет в его руках, ибо Двина зависит от Полоцка, оттуда москали посылают войско и провиант в Кокенгаузен и другие ливонские замки, делают по Двине вылазки и отрезают подвоз товаров в Вильню и Ригу, чем парализуют их торговлю.
И, в конце концов, Полоцк был захвачен царем недавно, а чем свежее память об этой неудаче, тем больше будет радость при его взятии и тем большая слава от его возвращения.
Нашлись такие, которые доказывали трудности взятия Полоцка и утверждали, что для начала войны это будет трудным предприятием. Они говорили, что город укреплен самим своим положением и построенными укреплениями, что он достаточно обеспечен продовольствием, пушками, порохом и всем, что нужно для обороны, и по этой причине выдержит самый сильный штурм.
Но Баторий не хотел отступать от своего плана, имея еще и надежду на то, что слава об этом разнесет далеко его имя.
Имея разноплемённых наемных солдат - поляков, венгров и немцев, - он решил сообщить им о войне и ее причинах, чтобы все убедились в справедливости его дела. Для этого он издал воззвание на латинском языке, переведенное затем на польский, немецкий и венгерский языки. В нем он перечислил все те обиды, какие Литва получила от Ивана, и другие причины войны. Это воззвание, напечатанное потом в разных местах, хорошо известно.
По правилам военной науки надо было послать вперед какой-то отряд, который стерег бы врага, засевшего в крепости, и наблюдал бы за дорогами.
Баторий послал к Полоцку Николая Радзивилла и его сына Криштофа во главе литовского отряда. Он добавил им Каспара Бекеша с венгерской конницей и несколькими ротами пехоты.
Из Свири Баторий отправился в Диену. И он шел таким порядком: поскольку на правом фланге находились вражеские замки Красное, Суша и Туровля, он послал туда Мелецкого с польским войском, а сам двигался по левой стороне. Передовые поиски проводил Януш Зборовский.
В пути король осмотрел литовское войско, недавно прибывшее, приведенное разными литовскими панами - Стефаном Збаражским, воеводой трокским, Николаем Дорогостайским, воеводой полоцким, и Юрием Зеновичем, комендантом полоцким. Все нашел в наилучшем виде.
Уже несколько дней шли проливные дожди. Они очень мешали перевозке пушек и другого тяжелого оружия, и так сильно, что король не однажды приказывал отпрягать лошадей от своих собственных возов, чтобы ускорить переправу. С самого начала это было неприятно, зато дожди основательно подрезали позицию тех, кто советовал тащиться длинными дорогами к Пскову.
Под Дисной Мелецкий представил королю польское войско, уже полностью собранное, проверенное, разделенное на роты и хоругви. Оно проходило перед королем с распущенными знаменами, всадники, покрытые стальными шишаками и панцирями, имели пики, палаши и по два ручных пистолета, привязанных к седлам, и, проходя мимо, они поднимали сильный шум, как и пехота, которая имела только ружья.
Также прибыл запоздавший остаток литовского войска: 900 человек конницы Яна Ходкевича, который сам остался дома, так как был тяжело болен, и вскоре умер от этой болезни /4 августа 1579 г. в возрасте 42 лет. - Ред./; Яна Глебовича, минского коменданта, и многих других.
Прибыли также Криштоф Разважевский и Эрнест Вайгер с немецким войском. Не имея права производить набор в Германии открыто, они вербовали войско тайно. Они привели хорошо вооруженных и воинственных людей.
Силы Стефана Батория с точки зрения вооружения и подготовленности были таковы, что Мелецкий считал их лучше любого другого войска, приготовленного к войне, которое когда-нибудь видел в своем краю или за границей. Хватало всего как пехоте, так и коннице.
Враг сосредоточился под Псковом, а часть войска направил в Ливонию. Быстро переправившись через Двину под Кокенгаузеном, занятым раньше, и разбив здесь 250 человек конницы герцога Курляндского, стоявшей на другом берегу реки, разграбив Зельбург, замок герцога Курляндского, и Биржи, замок князя Криштофа Радзивилла, этот вражеский отряд быстро ушел назад за реку. Войско же князя Радзивилла, как я уже упоминал, пошло вслед за ним в Вильню за пенсией. Тогда король послал Яна Тальвоша, жмудского коменданта, с войском, собранным на скорую руку.
Филону Кмиту (ок. 1530-1587), который был старостой в Оргае, король приказал, чтобы тот пристально следил за действиями врага в районе Днепра.
Между тем войско, посланное с виленским воеводой Николаем Радзивиллом, переправилось через Двину при помощи переносных мостов, что были сделаны
Враг не препятствовал переправе: то ли по причине воинской дисциплины - без приказа начальника солдаты не смели выходить из крепости, - то ли потому, что считали, будто основное войско собралось в Свири, а отряд, который переправлялся здесь, невелик.
За Двиной наши немного задержались. Дело в том, что царь, когда занял Полоцк 17 лет тому назад, весь простор земли между Дисной и Полоцком оставил незаселенным, и он быстро зарос густым кустарником. Но венгерская пехота очень быстро и ловко прорубила дорогу топорами.
ПОЛОЦК И ПОЛОЦКАЯ ЗЕМЛЯ
Полоцк имел когда-то своих отдельных князей. В 980 году от P. X., или, как летописцы считают, от сотворения мира 6488, князем полоцким был Рогволод. Потом Полоцк достался его детям и внукам. Наконец, когда их род извелся, Полоцк вместе с другими землями перешел под власть Великого Княжества.
Во время правления Ягайло, когда происходила коронация Ягайло в Кракове, брат его Андрей захватил Полоцк в свою собственность, но Полоцк у него отобрали. С той поры он всегда был под властью Великого Княжества Литовского. Но в 1563 году его захватил Иван Васильевич, великий князь московский.
Полоцкая земля имеет около 150 тысяч шагов в длину и столько же в ширину. Она плодородна, в ней великое множество рек и озер. Река Двина судоходна, начало берет в Московском государстве, недалеко от Торопца, а в ее устье стоит порт Рига. Из всех северных рек она самая приятная и красивая. Со стороны Москвы в нее впадают Дриса и Усвят, в Литве - Диена и Ула, со стороны Смоленска - Каспля. По берегам этой реки стоят литовские и московские замки, особенно в устьях малых рек, от названия которых эти замки получили свои имена. Небольшая речка Полота дала название городу и замку, а также всей земле.
Перед завоеванием Иваном эта страна имела только один город Полоцк, а также замок Озерище. Озерище стояло возле озера, откуда вытекает река Оболь. Доступ к Озерищу очень узкий. Когда Иван захватил этот край, то везде появились замки и гарнизоны с той целью, чтобы сохранить его за собой и препятствовать судоходству, а также сдерживать набеги, которые часто делались по реке с обеих сторон; Сигизмунд Август основал замки Диена, Воронь и Лепель на острове того озера, который создается рекой Лепель.
Раз я дошел до этого места, кстати будет дать сведения о природе и положении этой местности.
Через эту часть Литвы текут две реки, обе судоходные, они находятся одна от другой в удалении не более 1000 шагов, но текут к разным морям. Первая, Лепель, впадает в Улу, тоже судоходную, а Ула в Двину, которая возле Риги впадает в море. Вторая - Березина - течет в обратную сторону и сливается с Днепром, который впадает в Черное море.
Если бы в этом краю господствовал мир, то легко было бы правительству обе реки, столь близкие друг другу, соединить /каналом/, и тогда север, запад и восток были бы соединены торговым путем. Но Двину печалит московский царь, а Днепр - царь, татары и казаки.
Сигизмунд Август приказал построить в устье Улы замок и для этого выписал итальянского архитектора, но этот архитектор погиб, а враг не позволил вести строительство. Когда враг снова вознамерился усилить это место, Радошковский по приказу Сигизмунда Августа долго, но напрасно осаждал его. Через год Роман Сангушко, брацлавский воевода, воспользовавшись тем, что царь выводил старый гарнизон и вводил новый, напал и отобрал замок (20 сентября 1568 г.). Верхнюю часть этой земли Сигизмунд Август усилил еще раньше строительством замка Чашники при слиянии Лепеля и Улы.
Также и Иван со своей стороны построил пять замков и этим обеспечил владение землей. По дороге на Псков, в слиянии рек Дрисы и Нищи, стоял замок Сокол напротив литовских замков Диены и Дрисы. Дальше стоял замок Нещереда (Нещарда) над озером того же названия, в 30 тысячах шагов от Заволочья; замок Ситно - по дороге в Великие Луки в верхнем течении Полоты. Казяны или Казьян над рекой Обаль, которая обтекает его. Замок Усвят - над рекою того же названия, что впадает в Двину напротив Суража, который стоит на реке Каспле. С левой стороны Двины при истоках реки Туровли, впадающей в Двину, он построил замок Туровлю, а замок Сушу построил с литовской стороны, у озера, в таком месте, что он окружен вокруг водой. И он приказал еще укрепить это место, и без того сильное своим положением, и посадил там гарнизон. Недалеко оттуда поставлен был замок Красный, тоже направленный против Литвы.
ОСАДА ПОЛОЦКИХ ЗАМКОВ
Литовские казаки под командованием Франтишка Жука ночью (31 июля 1579 г.), подойдя к замку Красный и быстро приставив лестницы, овладели им - вместе с гарнизоном, амуницией и немалыми запасами провианта.
После этого они напали на замок Казяны за Двиной и разрушили его.
В это время виленский воевода Николай Радзивилл прибыл с войском под Полоцк. Увидев это, враг немедленно выступил из замка и выстроил своё войско перед воротами, но боя не принял и вернулся в замок. Литовская конница в нетерпении бросилась за ним под самые стены и нескольких убила.
В это же время венгры и литвины, по дороге на Псков, ворвавшись неожиданно, взяли и сожгли замок Ситно (4 июля).
У короля, который ехал к Полоцку, по левую руку был замок Сокол. Опасаясь, чтобы враг вылазками из Полоцка не причинил какого-нибудь вреда нашим запасам провианта, он советовался с Мелецким, не следует ли его добыть. Но, не желая отрывать силы от большого дела на такие мелочи, все же отказался от своего намерения и поспешил под Полоцк. Вслед за Мелецким король через три дня прибыл с сильным войском из-за Двины к Полоцку.
Когда наши стили под городом, то москали поубивали пленных литвинов и поляков, что с давних времен были в неволе, привязали к плотам и пустили по Двине, желая таким способом напугать наших.
Король, взяв с собой только Яна Замойского и Каспара Бекеша, а Мелецкому поручив стеречь замка, объехал город, высматривая наиболее подходящее место для штурма.
Полоцк имел два замка: один Верхний, построенный на самом высоком месте, и другой, который москали на своем языке называют Стрелецким, а еще город /посад/ - Заполотье.
С юга Полоцк стоит на Двине, которая, чуть изогнувшись на запад, после этого прямо течет к Риге. Река Полота течет с севера на восток рядом со Стрелецким замком, оттуда снова поворачивает на север и огибает подошву горы, на которой стоит Верхний замок, отделяя его от города, а недалеко оттуда впадает в Двину.
Верхний замок стоит на высоком холме. С юга у него Двина, с севера и запада река Полота и Заполотье, с востока - Стрелецкий замок. Холм, на котором он стоит, обрывистый, укреплен глубокими рвами и валами, а также другими способами. Стрелецкий замок расположен восточнее и ниже Верхнего замка. С западной своей стороны он соединяется мостом с Верхним замком.
Город раньше располагался с другой стороны, возле того холма, на котором царь поставилСтрелецкий замок, но он был уничтожен врагом во время осады - сгорел. Когда царь Иван захватил Полоцк и стал думать о том, как его отстроить (ибо это место очень удобно для торговли), он видел, что его легко захватить со стороны Заполотья. Желая устранить такую возможность, он перенес город на другую сторону реки, а Верхний замок поместил между обеими реками. Таким способом был создан треугольник, одну сторону которого представляет Двина, другую - Полота и Верхний замок, а третью - рвы и башни Стрелецкого замка.
Баторий говорил, что надо начинать штурм с Верхнего замка, как самого сильного, по той причине, что если бы все другое было взято, а этот замок еще держался, то все усилия пойдут впустую, ибо он еще долго будет иметь возможность держаться; если же Верхний замок будет взят, то наши найдут там провиант и всякие военные припасы, свезенные туда Иваном, и одновременно Стрелецкий замок и Заполотье утратят возможность сопротивляться. Тем более, что даже если взять сначала Заполотье, это не улучшит доступа к Верхнему замку, ведь его еще отделяет Полота.
Бекеш же советовал сначала взять Заполотье. Хотя бы потом весь гарнизон собрался в Верхнем замке, то по причине тесноты ему труднее будет защищаться, а наши, оживленные надеждой, будут энергичнее штурмовать. И не намного труднее добывать Полоцк с этой стороны, чем с других, ибо Полоту можно везде перейти вброд. Действительно, Полота в то время была очень мелкой.
Замойский держался мысли короля и тем более его поддерживал, что во время второго осмотра лично обследовал то место, где раньше находилось Заполотье и которое москали называли «Пожаром». Он убедился, что с этой стороны валы не столь высоки, а рвы не такие глубокие, как с других сторон, и что Стрелецкий замок с этой стороны не может удобно обстреливать осаждающих.
В то время, когда Баторий советовался об этом с Мелецким и другими сенаторами, немцы, не спрашивая никого, перешли Полоту, заняли место под городом у Двины напротив обоих замков и там расположились лагерем.
Король, опасаясь, чтобы из зависти не возникла между разными народностями которая-нибудь неприязнь, разрешил штурм города и с той стороны, где Бекеш стоял с венграми.
Теперь выбрали место для королевского лагеря за рекой Полотой, между ней и озером, чуть ниже того места, которое заняли немцы, и за два дня перевели туда войско. Все наше войско расположилось таким порядком:
От Дрисы к Полоцку, идя по берегу Двины, стали венгры под Заполотьем. Это было выгодное место, особенно для подвоза продовольствия, так как нижняя часть Двины была спокойной. Отсюда доставляли провиант для всего войска, и здесь стоял на реке переносной мост.
Немного ниже венгров, с другой стороны Полоты, стал Николай Радзивилл, воевода виленский, со своим сыном Криштофом. Их войска состояли из наемников и добровольцев литовских и были расставлены на разных позициях.
За Полотой и озером встал королевский лагерь. Здесь находились сенаторы и польская конница, а также Николай Криштоф Радзивилл /«Сиротка»; 1549-1616/, надворный литовский маршал, который возглавлял королевский двор при отсутствии маршала польского.
В самом центре лагеря стояли сенаторские палатки - тем ближе к королю, чем более высокую должность занимал сенатор. Они имели вид улиц и были расставлены густо - в три ряда. В центр их вело двое ворот и столько же ворот в сам лагерь. Изнутри лагерь охраняли возы, связанные цепями, по обыкновению поляков, которые, ожидая внезапного нападения, копают ров, насыпают вал, а за ним ставят возы, что придает лагерю характер сильной крепости.
Выше королевского лагеря стали немцы. У них было 500 человек отборной пехоты, присланной Яном Фридрихом, маркграфом Магдебургским. Пруссаки хотели быть вместе с немцами и тоже стали в их лагере.
Прибыли добровольцы с Подолии и других окраин королевства, что было причиной их опоздания. Между ними выделялся сын князя Константина Острожского с отборным отрядом конницы, и много других.
В это время Бекеш разрешил штурм Заполотья и, устроив окопы, разваливал стены из пущек.
Москали, сомневаясь в обороне города, вынесли оттуда все имущество, зажгли его и отступили в замки.
Наши подвинули подкопы под Верхний замок вплоть до реки Полоты, которая, как я говорил, омывает подошву горы, на которой он стоит. Венгры привыкли к работе, и здесь работали очень много, ибо приходилось проводить окопы через часть города, часто через свалки, кладбища и клоаки.
Постановили вести штурм таким порядком: венгры должны были штурмовать со стороны Заполотья. Недалеко от них поляки. А далее - литовская пехота под командованием Стефана Збаражского, воеводы трокского, Евстафия Воловича и некоторых других.
В центре между ними, чуть ниже, недалеко от реки Полоты, образуя как бы верхушку треугольника, стояли 200 человек отборной венгерской пехоты, набранной Замойским. Они должны были, в зависимости от нужды, помогать либо венграм, либо полякам, которые штурмовали с обеих сторон чуть выше от них.
С другой стороны замка, над рекой Полотой, где она стыкуется с замком Стрелецким, немцы начали подводить окопы к замку.
Бекеш начал первым стрелять из пушек, а когда это дало мало результатов (они только дырявили деревянные стены, но не разваливали), он приказал стрелять огневыми пулями.
Изобрел эти пули сам Баторий во времена внутренних разрух в Венгрии. Такие горючие пули забивали в пушки таким способом, что между пулей и порохом находился песок или пепел, а поверх еще и трава, чтобы порох не мог загореться от пули. Такими пулями обстреливали стены. Они, попав в дерево, долго тлеют, их трудно погасить, и потому они полезны для разнесения пожара. Именно так Баторий сжег маяк во время осады Данцига.
Но под Полоцком и огневые пули дали мало результатов. Те, которые летели высоко, пробивали только стены, а бросаемые низко, ближе к фундаменту, по той причине, что место, где стояли наши пушки, было выше замка, подали на землю и тухли.
Ветер дул непрерывно, все время с одной стороны, и лили проливные дожди.
Полота так вздулась, что ее не только не могли переходить как раньше вброд, но даже и конница переходила с опаской. Все мосты между лагерями вода сорвала. Остался только один, построенный сразу после прихода к Полоцку Яном Боремисом между окопами и крепостью, которую штурмовали.
Войску было невыгодно идти на штурм по одному мосту. Бекеш, собрав рыбацкие лодки, постелил на них новый мост. Но этот мост враг в скором времени разрушил пушками, и остался только один - тот, который соорудил Боремис, но и этот, непрерывно обстреливаемый врагом, был в большой опасности.
Бекеш, видя, что пушки и зажигательные пули ничего не могут сделать, поощрял всех, кто стоял ближе к замку, большими наградами, чтобы они подожгли стены факелами. Многие бросались напрямик через мост и холм под замок. Литвины и поляки упрямо бежали туда друг за другом.
Однако повсюду мужество наших воинов встречало отважный отпор врага. Враг сбрасывал на наших огромные бревна, поднятые с этой целью на стены. Сброшенные сверху, они катились по отлогости горы и всякого, кто попадал под них, убивали насмерть или калечили. Дети и женщины, подвергаясь опасности, старательно тушили огонь. Они приносили воду и тушили ею пожар или лили кипяток на наших.
Дождь и непогода все время помогали осажденным так, что простой солдат приписывал эти изменения в природе каким-то чарам или волшебным словам. Дожди не давали жечь город, заливали рвы и размывали землю до такой степени, что наш солдат нигде не мог стоять.
Тогда погибли несколько выдающихся мужей, и среди них Николай Мадази, образованный воин, венгерский вождь. Он был убит пулями, когда советовался возле польских пушек со Станиславом Пенкасловским и другими начальниками. Николай Криштоф Радзивилл (Сиротка), надворный литовский маршал, был тяжело ранен в лоб и глаз куском дерева со стены, долетевшим до лагеря.
Не меньшие потери понес и враг, ибо как только он собирался в одном месте, чтобы тушить огонь, немедленно уничтожался выстрелами из наших пушек. Гибло много не только от пуль, но еще больше от обломков дерева, которые вырывали ядра и пули.
К трудности самой осады надо еще добавить недостачу провианта и воинских припасов. Их привозили из Диены и с нижней Двины. Все пространство земли между Вильней и Полоцком враг разорил до Постав. Вильня, которая находилась на расстоянии 225 тысяч шагов, не могла удобно доставлять провиант, так как замок Суша был еще в руках врага. Гарнизон этого замка, подкравшись ночью, напал на казаков, которые взяли Красный, разбил их, а замок сожгли, сровняли с землей. Доставка провианта из Вильни по этому пути совсем прекра-
В верховьях Двины стоял замок Туровля, его гарнизон не давал заготовлять фураж в том крае. На этот замок с несколькими легкими пушками напал Франтишек Жук, надеясь, что возьмет его на испуг или благодаря внезапности, ибо силой такую крепость взять было трудно. Его гарнизон видел, что Полоцк не взят и потому держался хорошо.
Со стороны Пскова и Великих Лук, на удалении 100 тысяч шагов, лежали густые леса. Собравшийся под Псковом враг, узнав про осаду Полоцка, послал для освобождения города отборное войско под командованием Бориса Шеина и Федора Шереметьева. Видя, однако, что все дороги охраняются нашими, москали задержались возле Сокола и не смогли пробиться в Полоцк. Они делали вылазки на Дисненскую дорогу и захватывали наших, посылаемых за провиантом и фуражом.
Против этого войска Баторий послал Криштофа Радзивилла, сына виленского воеводы, с отборной литовской конницей. К нему присоединился Ян Глебович, комендант минский.
Враг либо скрывался в замке, либо стоял на месте и не желал принимать бой. Наши бросились на него, и под самыми стенами начался бой конницы. С обеих сторон погибло какое-то количество людей. Захватили в плен нескольких москалей и вернулись в главный лагерь.
Для этого предприятия нужны были большие силы, но Баторий решил сначала довести до конца осаду Полоцка и потому оставил только довольно значительный отряд литовской конницы для наблюдения за врагом с этой стороны.
Ко всему, дожди так испортили дороги, что обозные лошади не могли выбраться из трясины и гибли на дорогах.
Вообще везде грунт так был насыщен водой, что даже под палатками сенаторов, сделанными из кожи, невозможно было отдыхать на земле.
Таким образом, отовсюду для наших был отрезан подвоз провианта, а купцы, ввиду большого растояния и трудности пути, редко показывались в лагере.
Цена на провиант и фураж возросла настолько, что о ней до сего времени не слышали в Речи Посполитой, ибо осьмина овса стоила 10 талеров и его покупали только для лучших коней.
Были такие поляки и венгры, что ели павших лошадей. Дело странное и необычное. Однако удивлялись не этой еде, но тому, что те, которые ели, совсем не болели.
Эта нехватка больше всего докучала немцам, потому что они обычно воевали среди городов и на урожайных землях и никогда не терпели никакого недостатка. По той причине, что они стояли в конце лагеря, продовольствие получали последними.
Перед ними стояли венгры и литвины, а дальше королевский лагерь, и кто стоял ближе к Диене, тот получал продовольствие первым.
Пруссаки, которые хорошо знали край и местные условия, продовольствие привезли с собой на возах.
Однако всех превосходили своей выдержкой венгры. Бекеш, хотя и болел ревматизмом и корчами живота, не падал духом и говорил, что никогда не чувствовал себя лучше. Всегда был возле пушек, там ел, там спал и постоянно находился в такой опасности, что те, которые были вокруг него, а среди них Ян Куровский, не раз обрызгивали его своей кровью.
Баторий, озабоченный такими трудностями, созвал совет и поставил вопрос, что делать дальше.
Все единогласно требовали того, о чем уже давно говорили вслух: надо идти штурмом на Верхний замок и атаковать его со всех сторон всеми силами.
Баторий не соглашался на это только потому, что если бы такой штурм, на который возлагалась вся надежда, не удался, ничего нельзя было бы сделать, как только прекратить осаду. Он советовал другую акцию.
Он снова издал воззвание к венграм и назначил им огромную награду, если они постараются зажечь замок, уговаривал конницу, чтобы она, оставив лошадей, шла на штурм вместе с пехотой. При этом приказывал, чтобы они не отступали от стен до того времени, пока последние не будут охвачены пламенем, на что раньше не обращали внимания. Наконец, уверял, что под стенами они в большей безопасности от вражеских пуль, чем на удалении. В конце он призывал лучше умереть под стенами от вражеских выстрелов, чем отступить с позором
Этот призыв оказал влияние на солдат, они бросились под влажные стены, неся с собой все, что нужно было для их поджога.
Словно в награду за эту отвагу дождь понемногу ослабел, и огонь, подложенный под фундамент, сжег дотла подожженную сторону стен. Оттуда он так широко раскинулся, что его трудно было потушить, и он полыхал весь день.
Это было 29 августа 1579 года.
Под вечер нельзя было пройти на холм через великое пламя, ибо пожар еще бушевал, а другой дороги в замок не было.
Дальнейшие действия отложили до следующего дня.
В то время, когда Баторий отступил в лагерь, венгры, посоветовавшись между собой, через вышеупомянутый мост напали на замок прямо сквозь ужасное пламя, которое их сильно обожгло. По их примеру пошла польская пехота.
Но гарнизон выкопал ров с той стороны, где начался пожар, поставил на нем небольшие пушечки и выстрелами из них встретил наших. Той же дорогой они принуждены были отступать через пламя, а враг, набравшись отваги, погнался
В это время 200 человек венгерской пехоты Замойского, стоявшей на страже у моста, ведущего к замку, увидев, что наши в опасности, бросились им на помощь, напали на москалей и отбили их.
Баторий, который вернулся уже в лагерь, обратил внимание на это движение, и приказал послать соответствующую помощь. Сам же постоянно наблюдал за дорогой на Сокол. Мелецкий, сойдя с лошади, позвал с собой много шляхты и бросился на помощь пушкам и окопам.
Враг не прекратил боя, но со всех башен, особенно из центральной, самой высокой, стрелял во все стороны. Даже Баторий, который вел разговор с Замойским, оказался в большой опасности, так как когда Замойский для перемены места отошел и стал за королем, а всадник встал на его место, то всадник был убит пулей рядом с королем.
Ночь прекратила это движение, но все были взвинчены тем, что не захотели сразу использовать пожар и завершить штурм, чем придали отваги врагу, а у наших отняли много мужества. Между поляками и венграми даже возникли ссоры. Поляки упрекали венгров в безрассудной торопливости и в начале столь невыгодной атаки, а венгры обвиняли поляков в том, что поляки недостаточно поддержали их в нужное время.
На другой день, чтобы успокоить возбуждение, начали снова штурм.
Как я уже говорил, царское войско, сжегши Заполотье, отступило в замок, но, поскольку Заполотье лежало в конце, откуда легко было оборонять обе стороны, они попытались снова занять оставленное ими место.
Баторий, узнав об этом, и не желая позволить им окопаться в этом месте, приказал выбить оттуда врага. Венгры мигом овладели этой частью горы, а оттуда, согласно приказу, продвигали окопы дальше. Имея над собой венгра Петра Раца, они зажгли первую городню, и пламя было видно всю ночь.
Наши, передвигая вперед огромные штурмовые машины, поражали ими врага и за ночь настолько прорвались через ров, что утром оказались вблизи окопов врага и заняли оттуда нижнее место, где находился свежевырытый окоп. Благодаря этому оба фланга врага так были обнажены, что даже в самом замке трудно было держаться.
Враг тогда утратил всякую надежду на оборону и решил сдаться.
Послали послов от имени всех бояр и всего московского войска. Они просили сохранить жизнь всем тем, кто был в замке, и право, чтобы каждый в своей одежде мог идти туда, куда он хотел.
Только епископ Киприан, которого называют владыкой, и московские воеводы не советовали сдаваться. Они упорно доказывали, что лучше смерть, чем плен. Они хотели даже бросить огонь в порох и взорвать замок и самих себя, но солдаты не позволили им сделать это, - поэтом}' замкнулись они в церкви святой Софии и говорили, что вывести их оттуда могут только силой.
Баторий, задержав послов, приказал привести владыку и воевод.
Став перед королем, они по обычаю своего народа приветствовали его поклонами до земли. Один из их, Пётр Волынский, жаловался на другого - Василия Микулинского, что тот донес на него царю, за что царь держал его долго в кандалах. Баторий ответил им, что теперь не время рассматривать это дело и отдал их под караул Лаврену Войну, литовскому подскарбию.
Баторий послал отряд поляков и венгров для занятия замка.
Множество непогребенных трупов заражали воздух так, что Баторий, несмотря на свое желание, должен был воздержаться от того, чтобы молебное богослужение отправить в самом замке.
Он назначил сразу отряд для того, чтобы защитить московских солдат от всякого унижения и разделил их на две части - одну, которая хотела поддаться королю, и другую, желавшую вернуться в Москву. Каждому оставлено было право распорядиться своей особой и своими вещами.
Большинство пожелало вернуться в Москву к своему хозяину, хотя хорошо знали, что они идут на верную смерть и на тяжкие муки.
Царь, однако, простил всех, то ли ввиду того, что их заставили сдаться, то ли потому, что в несчастье пал духом и забыл о своей жестокости. И он разослал их по другим замкам: в Великие Луки, Заволочье, Невель, Усвят, чтобы там они свой позор сдачи Полоцка искупили отвагой.
Баторий особо предостерегал наших, чтобы им не чинили никакой обиды.
Случилось так, что какой-то солдат, думая, что легко скроется в толпе, начал их грабить. Баторий, увидев это, сам ударил этого солдата буздыганом. Этот случай вызвал у врага большое к нему уважение.
В замке находили много трупов наших солдатов, убитых гарнизоном.
Во время голодовки много наших забирались в огороды, окружавшие замок, и там собирали разные овощи для пропитания. Пойманным приходилось умирать мучительной смертью. Замечено, что москали больше всего мучили немцев. Сажали их по колени в котлы и, подложив огонь, варили живыми в кипятке. Связав сзади руки шнурками, ранили им живот и все тело так, что казалось, будто на них был панцирь из ран.
Наши солдаты, увидев это, возмутились настолько, что Баторий, не желая нарушить слово, данное врагу, вынужден был дать эскорт из двух рот конницы для тех, что возвращались в Москву.
Назавтра король отправил в лагере молебное богослужение и послал приказ в Польшу, чтобы такое богослужение отправили везде.
Добычи было найдено намного меньше, чем надеялись найти в такой замечательной крепости. Когда-то много золота и серебра, церковного и частного, сложили в соборе св. Софии шляхта и купцы полоцкие, но после взятия города москалями (в 1563 г.) весь этот клад, за исключением небольшой части, москали увезли с собой в Москву. То, что осталось, король даровал войск)', но это его не удовлетворило.
Нашли также очень ценную библиотеку. Как свидетельствовали образованные люди - может быть, более ценную, чем вся добыча вместе. Находились там разные летописи, а больше всего работ докторов греческой церкви, между ними работы Дионисия Ареопагита «Об иерархии небесной и церковной». Говорят, что эти книги, написанные славянским языком, большею частью были переведены с греческого Мефодием и Кириллом.
В Полоцке нашли еще столько пороха, несмотря на то, что уже много его употребляли, что хватило бы на долгую упорную осаду. Также было достаточно продовольствия и фуража, так что наше войско наконец подкрепилось.
ОСАДА ТУРОВЛИ, СУШИ И СОКОЛА
После освобождения Полоцка, чтобы удовлетворить неудовлетворенное в своих надеждах на богатую добычу войско, король Стефан Баторий заплатил ему двойное жалование.
В Полоцком крае держались еще вражеские замки Сокол, Туровля и Суша. Король понимал, что невозможно говорить о мирной жизни в этой стране до той поры, пока не будут взяты эти замки.
Наиболее беспокоили короля Сокол и Туровля. Дело в том, что Сокол стоял на дороге в Псков и получал оттуда значительную помощь. Король беспокоился, чтобы не пришли оттуда новые силы и не появилась постоянная угроза.
Туровля, что стояла на Двине, давала возможность врагу грабить всю эту страну.
Под Сокол король послал Мелецкого, который взял с собой польскую конницу и пехоту, и наёмников-немцев.
Под Туровлю он думал отправить Бекеша с немцами, но на это предприятие уже было дано обещание Николаем Радзивиллом, воеводой вилеиским, Мартину Курчу с казаками. Добавив ему старосту ульского, князя Константина Лукомского, воевода Николай Радзивилл послал его под Туровлю.
Солдаты царского гарнизона, догадавшись, что Полоцк сдался королю, так как уже несколько дней не было слышно пушечных выстрелов, убежали через противоположные ворота, несмотря на то, что их начальники запрещали это делать (4 сентября 1579 г.). Царские же воеводы остались в замке, их доставили к королю.
Суша была самой сильной крепостью, ибо имела сильный гарнизон и достаточно провианта, но потому, что стояла с левой стороны Двины, на литовской земле, уже самим своим положением легко могла быть принуждена к сдаче. Пока ее оставили в покое и она сдалась сама 6 октября 1579 г.
Сделав все это, король взялся за упорядочение Литвы с административной и церковной стороны.
Замковую церковь, построенную из камня и довольно большую, поскольку она с давних времен принадлежала к греческому обряду и имела значительное число прихожан, король оставил при православном епископе, который жил в Витебске, но имел власть над Полоцкой церковью.
Для католиков он выбрал другую церковь. Он подарил ей значительное количество земли и владений неподалеку от нее, и определил на ремонт всю годовую прибыль с таможни. Этот костёл он отдал иезуитам, зная их набожность и рвение к обучению народа.
Говорят, что тамошние крестьяне, не имея достаточно рук для обработки земли, кроме своих жен заводят ещё жен для малых сыновей, заранее венчая их. Заполнив таким способом свои дома, отцы отдавали своим сыновьям этих жен, когда они достигали взрослого состояния.
Король приказал венграм засыпать рвы и окопы, вырытые для штурма. И он показал, как именно желает отстроить разрушенную часть стены, и как усилить замок. На это все выдал он деньги и определил руководителей.
Раньше Полоцк, как и Киев, управлялся наместником. Не было там ни воеводы, ни коменданта, во всем Великом Княжестве было только двое воевод и комендантов: виленский и трокский. Когда же сенат Великого Княжества численно вырос, Полоцк, Киев и даже Витебск стали отдельными воеводствами.
Когда царь захватил Полоцк, полоцким воеводой был Станислав Давойна. Его вывезли (в 1563 г.) с женой Петронелой и вместе епископом полоцким А. Шишкой в Москву в неволю и там он долго мучился в кандалах. Его жена из рода Радзивиллов там умерла. Давойна же вернулся в Отечество, ибо Сигизмунд Август выкупил его за несколько тысяч дукатов.
Когда в 1569 году при Сигизмунде Августе была заключена уния Литвы с Польшей и установлено одинаковое число сенаторов литовских и польских, то появилось много новых литовских воевод и комендантов. В Полоцком воеводстве было тогда еще несколько поветов, не занятых москалями. По этой причине признали необходимым назначить полоцкого коменданта наряду с воеводой. Комендантом был назначен Юрий Зенович.
Царь Иван часто шутил в Боярской Думе по этому поводу, говоря: если у Сигизмунда Августа он отберет еще одно воеводство, то Сигизмунд вместо него будет иметь 5 или 10.
Станислав Давойна, пока жил, пользовался титулом полоцкого воеводы. Умер он во время бескоролевья в 1573 году.
Когда Стефан Баторий был избран польским королем и великим князем литовским, то по просьбе литвинов, которые боялись уменьшения числа литовских сенаторов, Баторий назначил полоцким воеводой Николая Дорогостайского-Олехновича, а теперь отдал ему власть в возвращенном Полоцке.
Городничим (так называется тот, кто имеет власть над замковыми укреплениями) король назначил Франтишека Жука и оставил надлежащий гарнизон, составленный из конницы и пехоты.
Сигизмунд Август отдал полоцкой шляхте собственность и поместья в разных местах вместо тех, какие эта шляхта потеряла после оккупации Полотчины Иваном, на тех условиях, что они вернутся в свои поместья, когда будет возвращен Полоцк. Баторий теперь вернул полоцкой шляхте ее полоцкие поместья, разрешив, кроме того, держать еще шесть лет те, какими они владели в настоящий момент до того времени, пока не приведут в порядок свои опустошенные земли.
Тем временем Мелецкий, подойдя к Соколу, сильно там страдал, так как дожди залили дороги, и не хватало провианта.
Пушки король послал, по реке Двине в Дрису, что стоит при слиянии Дрисы и Двины, а оттуда Дрисой под Сокол. Под Соколом наших задержала река Дриса, так как переносный ковенский мост остался в Полоцке для перевоза провианта, а сделать быстро другой было трудно.
Несмотря на это, воевода брацлавский Ян Збаражский с частью конницы переплыл реку и стал на другом берегу на псковской дороге.
Николай Уровецкий, выдающийся ротмистр, донес Мелецкому, что он знает способ переправы войска на другую сторону. Он построил из больших бревен плоты, связал их цепями, и войско легко перешло по ним.
Московское войско, видя, что не сумеет помешать переходу, хотело, однако, напугать переправившихся и послало конницу из разных народов, подчиненных Москве, как конница казанская и астраханская. Она везде показывалась с ужасным криком.
По причине плохих дорог и потери под Полоцком фуража наше войско действительно не имело никаких возов с собой. Лагерь стал не в круг, как обычно, но каждый стал над Дрисой, где мог.
Враг, видя, что наших было немного и что они утомлены недавней осадой и походом, и чувствуя себя достаточно сильным, подавляя страх, - о чем позже узнали от пленных, - решил ночью сидеть в замке, а на рассвете, после подготовки, сделать против нас сильную вылазку.
Но помешал случай. Доброславский, назначенный Мелецким начальником над пушками, выстрелил для пробы в замок тремя горючими пулями. Из этих пуль две вызвали пожары, которые гарнизон немедленно погасил. Третья же врезалась в нижнюю часть стены и, упав между горючим материалом в еловые засеки, причинила огромный пожар (11 сентября 1579 г.). Увидев это, Мелецкий дал нашим сигнал трубами, чтобы они брались за оружие. Москали, напуганные этими звуками, и думая, что наши уже входят в замок, разбежались в разные стороны через разные ворота.
Шереметьев с частью конницы, отступая в Псков, встретил по дороге Яна Збаражского, брацлавского воеводу, который стерег врага с этой стороны и попал в плен живым с каким-то числом своих.
Те же, которые с Борисом Шейном бросились в другую сторону, н немцев. Немцы, охваченные желанием мести за муки своих земляков, в чем они имели свежий пример в Полоцке, перебили весь этот отряд вместе с Шейном.
Те, что остались в замке, просили милости, но немцы напали на них и стали всех убивать. Тогда возмущенный гарнизон внезапно опустил заслон над воротами и убил около 50 человек немцев, закрытых в крепости.
В этот момент Разважевский, остаток немцев и поляков как можно скорее выломали ворота. Половина гарнизона была перебита, другая, не находя нигде спасения, бросилась в пламя и там погибла.
Началась такая страшная резня, что Эрнест Вайгер, выдающийся муж, ветеран, переживший много боев, утверждал, что нигде, ни в какой стычке, не видел столько трупов. Многие убитые лежали без кожи, даже сам Шейн, так как немцы сдирали человеческий жир, считая его лучшим лекарством от ран. А среди убитых
Потом царь Иван в своих письмах Баторию укорял этим случаем, приводя его как пример нечеловеческой жестокости, а также укорял использованием зажигательных пуль, доказывая, что Баторий использовал против него не силу и бой, но разные военные хитрости.
Нашим досталась значительная добыча, особенно много гербового серебра, спрятанного там боярами. Эта добыча подкрепила и обогатила даже солдат.
Баторий раздал всем высшим и низшим начальникам, а также солдатам, которые отличились в этой войне, разные воинские награды и даже староства. Одновременно он определил места для каждого отряда.
После этого король поехал в Диену. Там он оставил все пушки, пригодные для войны, ибо в будущем планировал взять Великие Луки и Псков.