Папярэдняя старонка: Мемуары

Аўтар: Потоцкая Анна,
Дадана: 25-03-2011,
Крыніца: Мемуары графини Потоцкой. (1794-1820). С портретами и указателем собственных имен. Перевод с франц. А. Н. Кудрявцевой. Книгоиздательство «Прометей» Н. Н. Михайлова, Спб., 1912.

Часть первая
Воспоминания юности

Замок в Белостоке (1794)

Почему графиня начала писать свои воспоминания. - Маркграфиня Байрейтская. - Последний польский королъ. - Белосток. - Краковская кастелянша. - 18 апреля 1794 года. - Красавицы в лагере Костюшко. - Взятие Праги русскими 4 ноября 1794 года

Это было в 1812 году. Я только что прочитала необыкновенные мемуары маркграфини Байрейтской, появление которых, по словам Наполеона, знаменовало собой вторую Йену для Брандебургского дома: столько мерзостей и дрязг раскрыла эта книга. Я была тогда очень молода, и мной овладело желание записывать свои воспоминания по мере того, как я буду стариться. В это время мемуары не фабриковались дюжинами, а авторы их писали более или менее откровенно о том, чему сами были свидетелями. Мне казалось, что я, не хвастаясь, могу собрать материалы го раздо более интересные, чем те, которыми добрая маркграфиня обессмертила свое имя. Итак, я принялась задело. Мало быть сестрой великого человека, а меня это иногда тревожило - так как я отлично понимала, что, читая ее мемуары, в массе грубых анекдотов искали прежде всего следы Фридриха II [1].

Хотя я тоже была королевского рода, выражаясь стилем маркграфини, тем не менее я никогда не получала пощечин, не ела суп с волосами и ни разу не была арестована. Вместо грязного и бедного княжества мы жили в одном из великолепнейших замков континента, но это не так интересно и не так пикантно, как то, что рассказывает марк графиня о своей резиденции [2]. Как современница великого века, я предполагала вложить в свои записки главным образом все интересное, что было в то славное время.

Но излагать свои воспоминания и ни слова не сказать о себе - едва ли возможно; чтобы вызвать к себе до верие, необходимо прежде всего познакомить с собой читателя.

Моя мать была племянницей нашего последнего короля - Станислава-Августа Понятовского. Благородная фигура этого монарха, величие его манер, ласковый и меланхоличный взгляд, серебристые волосы и красивые, слегка надушенные руки - все это до сих пор живо в моей па мяти. Время, к которому относятся эти воспоминания, совпадает с нашим последним несчастьем.

Моя мать последовала за королем в Гродно, куда он принужден был отправиться по настоянию русской партии. И там из окна маленькой комнатки, куда меня поместили вместе с гувернанткой, я каждое утро могла наблюдать выезд пленного короля. Русские солдаты так напугали мое детское воображение, что нужен был весь авторитет матери, чтобы заставить меня переступить порог комнаты, - хотя и не без сопротивления и слез с моей стороны.

Угрюмая тишина царила в замке, где все семейство короля собралось, чтобы сказать последнее прости несчастному, на которого Екатерина сначала возложила корону, а затем - цепи. Увезенный в Петербург, он долгой и мучительной агонией искупил ошибки, совершенные по воле императрицы, которыми она сумела воспользоваться с хитростью, беспримерной в истории.

При других обстоятельствах Понятовский с достоинством занимал бы престол. Его царствование составило эпоху в научных летописях. Он воскресил в Польше вкус к искусствам и литературе, задавленным владычеством саксонских курфюрстов, грубость которых породила во всей стране губительную реакцию.

Когда Август пьет, Польша пьянеет!

Станислав Понятовский, наоборот, находил удовольствие в занятиях благородных и полезных, проводя почти все свое свободное время в кругу ученых и художников. Обширное и разностороннее образование соединялось в нем с утонченным вкусом и умом, полным очарования. Легко владея как мертвыми языками, так и языками тех стран, по которым он путешествовал, Понятовский в высшей степени обладал способностью пленять своих слушателей, умея в то же время самым искусным образом польстить национальному самолюбию или личному тщеславию своих собеседников. Он имел сердце благородное и возвышенное, великодушно прощал своих врагов, часто не зная границ своим благодеяниям; но природа, столь щедро одарившая его как человека частного, отказала ему как государю в том, без чего нельзя царствовать: в силе характера и твердой воле.

После того как король уехал в Петербург, мы вернулись в Белосток, где жила моя тетка, краковская кастелянша - вдова краковского кастеляна графа Браницкого и сестра короля Станислава-Августа Понятовского. Ее муж играл видную роль в Барской конфедерации, а в 1764 году числился среди других претендентов на польскую корону, но когда победа оказалась на стороне его beau frere [3], он удалился в свои поместья и жил там по-королевски.

Я застала белостокский замок, когда он еще был убран с изумительным великолепием. Французские обойщики, выписанные за огромные деньги, украсили его такой мебелью, зеркалами и паркетами, что их не стыдно было бы поместить и в Версале. Ничто не могло сравниться с его большими гостиными и вестибюлями, украшенными мраморными колоннами. Этот замок видел в своих стенах знатнейших и высокопоставленнейших особ, посещавших Польшу. Император Павел, будучи еще великим князем, вместе с женой провели здесь несколько дней во время своего знаменитого путешествия по Европе. Расположение садов и парков, роскошь теплиц и оранжерей, великолепие и обилие померанцевых деревьев - все это делало пребывание здесь поистине царским. При жизни краковского кастеляна две труппы - французская и польская, а также и балетная - содержались на его средства, помогая коротать долгие зимние вечера. Театр, расписанный итальянским художником, мог вместить от трехсот до четырехсот зрителей. Он был построен отдельно от замка в начале Оленьего парка. Я еще застала его в довольно хорошем состоянии.

Вот как жили когда-то вельможи, принадлежавшие к неправительственной партии. Мне же остались лишь одни воспоминания, которые я заставляла рассказывать дряхлых слуг. Вдова графа Браницкого, простая и скромная в своих вкусах, но благородная и великодушная в поступках, тратила на дела благотворительности такие же огромные суммы, как и ее муж на всевозможные празднества и удовольствия. Поддерживая с достоинством то положение, которое принадлежало ей по рождению и замужеству, она никогда никому не отказывала в поддержке и самым тщательным образом скрывала многочисленные вспомоществования, оказываемые ею бедным и несчастным.

Редко кто до такой степени олицетворял собой здесь, на земле, возможность подобного совершенства. Набожная без ханжества, добрая без слабости, гордая и в то же время мягкосердечная, твердая и чувствительная, делающая добро без хвастовства, великодушная и бескорыстная - она была примером соединения всех добродетелей. Пожалуй, ей недоставало проницательности, но зато никто не обладал таким изящным слогом, таким благородством выражений, никто не умел придать столько блеска своим приемам и в то же время относиться с таким живым и деятельным участием ко всем, кто в ней нуждался.

Дети мои, когда судьба приведет вас в Белосток, вспом ните тогда о ней и обо мне: здесь мирно текли далекие дни моей юности, здесь был решен вопрос о моем браке, и здесь же в первый раз я увидела смерть...

Моя мать редко оставляла любимую тетку, и я росла на ее глазах. Зиму мы обычно проводили в Варшаве, а на лето возвращались в этот чудный замок, но с того дня как король был увезен в Петербург, его сестра навсегда поселилась в своем поместье и уже не покидала замка, так что зима 1794 года была последней, которую мы провели в Варшаве.

Я отлично помню переворот, который положил конец нашей политической независимости. Общество единодушно вручило Костюшко командование армией, и он со всем пылом стал на защиту священнейших прав народа.

18 апреля мы были разбужены шумом пушечной канонады и ружейной пальбой. Отца не было, и слуги, расхватав оружие, разбежались, бросив нас на произвол судьбы. Нам, женщинам, ничего не оставалось, как собраться на совет, и мы решили, что самый лучший способ избежать опасности - это спрятаться в погреб. Мы провели здесь целый день в полном неведении. К трем часам дня ружейная пальба в нашем квартале прекратилась, и мы получили известие от короля, находившегося в замке: он советовал оставить город и попытаться добраться до замка. Мы не нашли ни кучеров, ни лакеев, хотя по загроможденным улицам могла бы, да и то с трудом, проехать лишь одна карета, и поэтому были вынуждены пройти пешком все предместье Кракова, где несколько часов тому назад кипел бой. При виде поля, усеянного сотнями трупов, я содрогнулась от ужаса, но это было единственное тяжелое воспоминание, которое у меня тогда осталось. Пули свистели над нашими головами, но меня это нимало не тревожило. С этого дня до взятия русскими Праги мы не покидали замка. А в Варшаве тем временем росло брожение. Все, что произошло в этот промежуток времени, совершенно изгладилось из моей памяти. Я лишь смутно помню, как мать однажды возила меня в лагерь Костюшко, и я видела там, как красивые дамы в маленьких шапочках набекрень возили в тележках землю для постройки укреплений. Я завидовала им, и уже тогда мое детское сердце билось, слушая рассказы о наших победах. Утром и вечером няня заставляла меня молиться, чтобы Бог благословил наше оружие. Я горячо молилась, не вполне сознавая в чем дело и не понимая, почему нужно ненавидеть хорошеньких русских офицеров, которые так красиво гарцевали на своих великолепных лошадях. После взятия Праги я впервые почувствовала в сердце то горячее чувство любви к родине, которое потом передала своим детям.

7 ноября была взята Варшава, а в январе 1795 года совершился третий и последний раздел Польши.

Эмигранты и Людовик XVIII (1798)

Бассомпьеры в Белостоке. - Граф. - Светский поэт. - М-те де Риньи. - Pied-a-terre. - Славные воспоминания. - Прибытие Людовика XVIII. - Разоблачение Бассомпьеров. - Проект брака между герцогом Беррийским и Анной Тышкевич. - Поклонница Бонапарта. - Граф Тышкевич - его благородство и патриотизм. - Гнев Екатерины

Наша революция последовала вскоре за французской, но Польша, с трех сторон окруженная могущественными врагами, не вынесла тяжести постигших ее несчастий и, несмотря на отчаяннейшие усилия и поразительнейшие примеры самоотвержения, подверглась полному раздроблению. Совсем другое дело наблюдалось во Франции - дворяне, роялисты, духовенство, а у нас - патриоты, жертвы и изгнанники. Во Франции была своя Вандея, а у нас - повстанческие отряды. Но и тут мы не были счастливее, и нам суждено было проливать свою кровь в другом полушарии...

В конце прошлого столетия Польша была переполнена французскими эмигрантами, которые, охотно пользуясь оказываемым им гостеприимством, большей частью держали себя с таким высокомерием, как будто этим они оказывали кому-то большую милость.

У краковской кастелянши нашла убежище целая семья Бассомпьеров. Сначала явился один из них, потом двое и, наконец, вся семья со всеми чадами и домочадцами.

Старший не играл в семье никакой роли, и тем не ме нее при всяком удобном случае его величали маркизом. По правде сказать, бедняга так мало походил на настоя щего маркиза! Затем следовал граф. Ему было около пятидесяти лет, и у него была молоденькая и довольно хорошенькая жена, на которой он женился благодаря всеобщему разгулу: при других обстоятельствах m-lle Риньи (но словам близких ей лиц) не могла бы и мечтать о столь блестящей карьере. Граф - маленький, тщедушный, с сильно напудренными волосами, спереди приподнятыми, а сзади спускавшимися в виде косы, в знак приверженности к королю, - имел довольно непривлекательный вид. У него был большой заостренный нос, угрюмый взгляд и вдавленный рот. Его считали остроумным. Он хорошо знал исторические события и довольно недурно писал стихи.

Всякий раз, когда у нас затевался домашний спектакль или мы собирались праздновать день рождения кого-либо из нас, мы обращались к нему с просьбой написать соответствующие стихи. Он сначала долго заставлял просить себя, а затем наконец сдавался и вручал нам «своих детищ», умоляя не калечить их. Затем начинались репетиции - и тут-то нам от него доставалось! Нужно было выучить некоторые наиболее удачные выражения, скользнуть по рифме, сделать ударение на цезуре. Автор стихов редко бывал доволен нами и надоедал нам ужасно!

Мать графини еще сохранила остатки красоты и казалась особой очень положительной, и по всему было заметно, что ее дочь сделала столь блестящую партию исключительно благодаря каким-то принесенным ею жертвам. Племянник - юноша двадцати трех лет, имевший очень юный вид, и очаровательная крошка, которую звали Амелия, дополняли семью. Сначала они довольствовались скромным помещением и обедали вместе с нами, но спустя некоторое время заявили, что занимаемых комнат им недостаточно и что они недовольны также и столом. «Да и вообще нам приходится терпеть недостаток во многом, самом необходимом». Как бы покоряясь необходимости, но лишь под большим секретом они решились принять довольно солидную пенсию, которую им назначила кастелянша, но этим дело не кончилось.

По прошествии нескольких месяцев они заявили, что им очень хотелось бы приобрести здесь поместье - ведь так приятно жить в собственном имении. Тотчас для них была куплена прелестная маленькая вилла в двух верстах от замка. Но устройство нового помещения требует массы хлопот, граф, всецело поглощенный политикой, не может да и не хочет заниматься подобными пустяками, а графи ня так молода! Она даже не знает, как взяться за это дело, так как их, иностранцев, здесь обманут, наверняка обма нут. Тогда мать молодой графини дала понять кастелян ше, в какое затруднительное положение поставила она их этим неожиданным подарком.

И все было устроено: тотчас же были отданы приказания привести коттедж в такой вид, чтобы туда могли въехать новые хозяева. Ничего не было упущено, позаботились решительно обо всем: покои были заново обставлены простой, но элегантной мебелью, буфеты наполнены серебром и посудой, голубятня приведена в порядок, сад вычищен, а дорожки посыпаны песком, не забыты были даже экипажи и конюшня, на тот случай если гостям вздумается навестить живущих в замке. Ведь дядюшка так стар, а Амели так мала, что расстояние от виллы до замка могло утомить их!

Можно было позавидовать той массе благодеяний, которые сыпались как из рога изобилия на этих иностранцев, но при этом нужно было видеть, с каким видом они принимались! Вечные сравнения прошлого с настоящим, постоянное недовольство, намеки, жалобы. Если кто-нибудь из приезжих начинал восхищаться устройством виллы, которая действительно была прелестна, наши знатные гости тотчас испускали тяжелый вздох, делали скорб ное лицо и роняли: «О да! Это было бы хорошо для других, но для нас!..» И затем следовали бесконечные рассказы о замках, которые они вынуждены были покинуть, о жизни ослепительно прекрасной и роскошной. От этих сетований был прямой переход к маршалу Бассомпьеру, связанному тесной дружбой с самим королем, а раз попав на эту почву, они не знали удержу. Глубокие вздохи сменялись рыданиями, сопровождавшимися намеками и оскорблениями.

Людовик XVIII но дороге в Митаву, которую импера тор Павел предложил ему для постоянного пребывания, остановился на некоторое время в Белостоке. Он путешествовал под именем графа де Лилля. Ему приготовили в замке помещение, где обыкновенно останавливались государи. Все было устроено сообразно положению высокого гостя. Краковская кастелянша встретила его в приемном зале. Он был очень растроган таким приемом и проявил необычайную любезность. Хотя я была еще очень молода, но он произвел на меня хорошее впечатление своим добродушием и прямотой. Свита его была немногочисленна: короли с лишением трона теряют и придворных, но Людовику посчастливилось: с ним был его искренний и преданный друг - граф Аварэ.

Нac чрезвычайно интересовал прием, который окажет король нашим знатным аристократам. Увы! Это было одно из тех разочарований, от которых трудно бывает оправиться. Король их совсем не знал - ни маркиза, ни графа, ни молодой графини, ни ее матери! Он обошелся весьма небрежно с «опорой трона», он никогда даже не видел их, и они ровно ничего не сделали, чтобы поддержать колеблющуюся власть короля. Граф Аварэ, пораженный важным видом наших Бассомпьеров, счел своим долгом сообщить о них все, что знал. Оказалось, что фамилия этих господ действительно Бассомпьеры, но это бедная и выродившаяся ветвь знаменитых Бассомпьеров, унаследовавшая от своих знатных предков лишь спесь и воспоминания, к числу которых относятся и пресловутые великолепные замки. И только теперь, благодаря революции, они разбогатели: им никогда в жизни и не снилась подобная роскошная жизнь, которую им предоставила щедрая и великодушная кастелянша.

Но все эти разоблачения ни на йоту не изменили отношения кастелянши к ее странным гостям. До конца жизни она продолжала им благодетельствовать. Однако урок оказал свое действие на молодую графиню: она теперь меньше говорила о Париже, в котором, как оказалось, она никогда не бывала, воздерживалась от невыгодного сравнения своей родины, которую вынуждена была покинуть, со страной, которая ее приютила. Теперь она носила белье, не жалуясь более на то, что от него воняет польским мылом, и, сидя за столом, не делала недовольных мин после того, как король, большой любитель хорошо покушать, выразил свой восторг по поводу изысканного стола кастелянши. Я не знаю, из желания ли сделать нам приятное, или из чувства благодарности за чисто царственный прием короля, но граф Аварэ, покидая Белосток, предложил моей матери выдать меня за герцога Беррийского. Не зная, что ответить, она сказала, что я слишком молода, что она посоветуется с мужем, который, между прочим, даже и слышать об этом не хотел. По его словам, принцы в изгнании всегда производят впечатление авантюристов, что нет никакой надежды на возвра щение Бурбонов во Францию, что желание сейчас всту пить в брак идет из соображений чисто материального характера, что потом во Франции его могут объявить несоответствующим политическому моменту и посчитать незаконным, а самое главное - имея единственную дочь, он предпочитает выдать ее за поляка.

Этот отказ, разумеется, в весьма смягченной форме, был передан графу, но он не столько обидел его, сколько удивил. Я узнала об этом странном предложении много лет спустя и часто потом, наблюдая за ходом исторических событий, раздумывала о том непонятном положении, в каком я могла оказаться, если бы этот брак состоялся. Это было как раз в то время, когда триумф Бонапарта впервые пронесся по Европе.

Сияние и блеск славы окружили сверкающим ореолом чело счастливого завоевателя, успех и удачи венчали каждое его предприятие: казалось, что на земле снова появился Александр или Цезарь. Я жила среди людей, которые с презрением относились к великому человеку, но мое удив ление, часто сдерживаемое из-за боязни вызвать неудовольствие старших, благодаря этому только усиливалось. Как бы я могла согласовать подобные чувства с той участью, которая мне была предложена? Как могла бы я пры гать от радости, слыша о победах Наполеона, будучи же ной Бурбона?

Так как я пишу эти записки главным образом для своих детей, то, упомянув о своем отце, я считаю долгом по знакомить их с благородным характером их деда.

Во время последнего раздела он примкнул к неболь шому числу лиц, которые отказались подписать несправедливый, унизительный акт так называемой Тарговицкой конфедерации, продиктованный Россией. Благодаря этому смелому поступку все его имущество было секвестровано, но он с твердостью, молча подчинился этому суровому приговору - результату его непреклонной воли и патриотизма.

Спустя несколько лет Великое княжество Литовское послало делегацию в Петербург к императрице с целью выхлопотать сохранение древнего Литовского статута. Депутация, состоявшая из знатнейших польских вельмож, была принята Екатериной с очаровательной любезностью, при помощи которой она так искусно пленяла сердца. Ее двор, бесспорно, был одним из самых блестящих в Европе. Балы и праздники следовали беспрерывно один за другим. Польские депутаты были приглашены государыней участвовать в пяти блестящих приемах и считали своим долгом не пропустить ни одного из них. Только мой отец являлся ко двору лишь в тех случаях, когда этого тре бовало возложенное на него поручение.

Императрица, удивленная и обиженная подобным поведением отца, не могла удержаться, чтобы не выразить ему своего неудовольствия, и резко заметила, что он один не проявляет любопытства и не стремится увидеть все чу деса придворных празднеств. Ничуть не смутившись и как бы принимая брошенный ему упрек за выражение особого благоволения, отец с глубоким поклоном ответил, что то положение, в котором находится его страна, не позволяет ему как поляку скрывать свои скорбные чувства и что, по его мнению, не следует омрачать блестящих празднеств видом безутешной печали. Хитрая Екатерина, сразу поняв, что представляет собой этот человек, осмелившийся ответить ей подобным образом, воскликнула, что ничем на свете она так не восхищается, как независимыми и возвышенными чувствами, прибавив:

- Как женщина, я сочувствую тем несчастиям, предот вратить которые мне как государыне мешает суровая по литика.

И прежде чем удалиться, она отколола от пояса ма ленькие часы, украшенные изумрудами, и подала их моему отцу, прося его принять этот подарок как доказательство своего необыкновенного уважения и восхищения благородным поведением графа. За этой милостью последовало снятие секвестра с имений отца.

Астролог (1802)

M-lle Дюшен,лектриса краковской кастелянши. - Жизнь в замке. - Шатобриан и Руссо. - Карл XII. - Волчин. - Швед-астролог, предсказавший корону Станиславу-Августу. - Доброе старое время

В замке жила еще одна особа, замечательная по своему уму, образованию и изумительной памяти. Это была m-lle Дюшен, лектриса краковской кастелянши. Парижанка по происхождению, она раньше жила у m-me де Тессе и вместе с тоном и манерами аристократического дома вы несла оттуда массу интереснейших рассказов. Она принадлежала к числу тех исключительных людей, которые все читают, все знают, все видят и никогда ничего не забы вают. Ее так и звали - ходячей энциклопедией. Так как она была очень дружна с моей гувернанткой, то я часто встречалась с ней и ей я обязана большей частью того, что я знаю. Что же касается m-me де Бассомпьер, воспитание которой было очень запущено, то она обязана Дюшен еще больше, чем я. М-llе Дюшен была предана всем сердцем семейству Бассомпьеров: их привычки, язык и даже недостатки напоминали ей ее родину.

Воспитываясь среди этих француженок, я инстинктивно усвоила дух их языка и всецело отдалась французской литературе.

Я страстно любила их беседы - то веселые и остроумные, то серьезные и поучительные, но всегда живые и интересные, даже когда разговор касался важных вопросов, среди которых политика занимала не последнее место. Это были французы старого времени, которые обо всем умели говорить шутя и старались делать жизнь насколько возможно легкой и приятной.

В замке мы вели жизнь совершенно независимую друг от друга. Мы встречались только по утрам. Каждый занимался чем хотел: одни работали, другие развлекались.

Снисходительность кастелянши простиралась до того, что никто, даже близкие, не обязаны были слушать мессы, которые служились в замке каждое утро. В три часа раздавался колокол к обеду, и тогда все собирались. По вечерам, от 7 до 9 часов, если это было только не летом, прово дили время за чтением в гостиной, где всем разрешено было присутствовать при условии соблюдения тишины. Лектриса была занята только в продолжение этих двух часов, которые посвящались чтению журналов и литературных новинок. Если нового ничего не было, то перечитывали классиков. Здесь я познакомилась с Шатобрианом, в произведениях которого соединяются новый дух с классическими традициями.

В это время только что вышел в свет «Гений христианства».

На мой взгляд, к сожалению, совершенно немыслимо согласовать две вещи - мораль и воображение. Я предуп реждаю об этом матерей, который вздумали бы дать сво им дочерям эту религиозную поэзию. Автор вставил сюда между прочим отрывок из «Новой Элоизы», в котором рассказывается, как Юлия жалуется на сердечную пустоту, после того как были израсходованы все ее душевные силы.

Я никогда не забуду того впечатления, которое на меня произвела звучная проза Руссо. Я похитила эту книгу, что бы перечитать еще раз этот отрывок, который и опечалил меня, и заставил задуматься. Теперь я понимаю, что Шатобриан имел в виду совсем другое: он хотел, чтобы эта неясная потребность любви была обращена на Бога, но повторяю, для пятнадцатилетних девочек этот отрывок опасен, так как может произвести на них впечатление совсем обратное тому, на которое рассчитывал автор.

По окончании чтения двери открывались и начинались разговоры. Старики рассказывали, молодежь внимательно слушала. Краковская кастелянша - старшая дочь Понятовского, друга и сподвижника короля Карла XII, часто рассказывала интересные воспоминания об этом шведском короле, слышанные сю от своего отца. Вряд ли кого другого судьба одарила такой необычайной способностью па геройские поступки, как короля Карла XII. Соеди няя в себе железное тело и пылкую душу, он ни перед чем не останавливался, ничему не удивлялся. Он не верил в препятствия и считал человеческие потребности детской блажью, а в физической слабости видел лишь признак трусости. Однажды во время похода не хватило съестных припасов. Король, ехавший всегда впереди армии, спрыгнул вдруг с лошади, вырвал пучок травы и принялся его жевать.

Я пытался завоевать мир, - сказал он своему сподвижнику, с удивлением смотревшему на него. - Если бы я добился, чтобы мои солдаты могли довольствоваться такой пищей, то я если и не превзошел бы, то по крайней мере был бы подобен Александру или Цезарю.

Единственно, чего он боялся больше всего на свете, - это могущества красоты. Красивая женщина могла пре вратить его в труса и заставить обратиться в бегство.

Сколько героев, - говорил он, - не устояло перед очарованием красивого личика. Александр Великий, которого я ставлю выше всех, сжег целый город в угоду какой-то сумасбродной куртизанке. Я хотел бы, чтобы судьба уберегла меня от такого искушения и чтобы история не бросила мне упрека в подобной слабости.

Однажды ему доложили, что его желает видеть молодая девушка, которая умоляет его оказать покровительство ее слепому восьмидесятилетнему отцу, обиженному его солдатами.

Первым порывом короля, чрезвычайно строго относившегося ко всему, что касалось военной дисциплины, было вскочить, чтобы бежать к девушке и лично выслушать ее жалобу, но вдруг он остановился и спросил:

- А она красива?

И когда ему ответили, что она очень молода и необык новенно красива, он приказал передать ей, чтобы она закрыла лицо вуалью, в противном случае он не будет ее слушать.

Как я сожалею, что мне уже тогда не пришла в голову мысль записывать все, что мне пришлось услышать. Теперь, когда я пытаюсь все вспомнить, мне представляются лишь отдельные факты, а тогда это была история целой жизни, повесть о событиях необычайно интересных, рас сказанная чрезвычайно точно и живо. Рассказчица, кото рая заставила нас своими рассказами, так сказать, соприкоснуться с давно минувшими временами, сама была оче видицей всех этих событий, и ее рассказы дышали такой наивной простотой, правдивостью и благородным прямодушием, что не оставляли ни малейшего сомнения в досто верности и точности излагаемых событий.

В те времена, о которых идет речь, т. е. во времена Карла XII, еще существовали астрологи.

Вот рассказ об одном шведском астрологе, который я услышала, сидя у ног матери, дрожа от страха и затаив дыхание. Было то ребячество или суеверие - не важно, но я теперь могу откровенно, не краснея, сознаться, в том, что в этом ощущении страха было какое-то своеобразное наслаждение. Быть может, на чувствительного читателя этот рассказ произведет некоторое впечатление, тем более что, повторяю, в нем нет ничего вымышленного.

По смерти Карла XII Понятовский, искренне предан ный королю, вернулся в Польшу, где вскорости женился на княжне Констанции Чарторыйской и поселился в своем поместье - Волчине. Занимая самую почетную должность в крае - краковского кастеляна, которую после него наследовал его зять, он жил, уважаемый соседями и обожаемый своей семей, отдыхал от бурной жизни и благородных трудов, которым посвятил лучшие годы своей жизни.

У него было уже четверо детей. Как раз в тот момент, когда произошел странный случай, о котором я хочу рассказать, ожидалось рождение пятого ребенка. Разумеется, в замке царило весьма понятное волнение; детей удалили, и они беззаботно играли на дворе в снежки, а отец, охваченный тревогой, совершенно машинально смотрел на клубы дыма, который он выпускал из своего восточного чубука.

Внезапный шум вывел его из задумчивости. В комнату вбежали дети, ведя с собой какого-то иностранца, который, как оказалось, выразил желание видеть хозяина дома.

Необыкновенная приветливость вместе с изысканной вежливостью были отличительными качествами краков ского кастеляна, и эти качества унаследовали от него все его дети, в особенности король Станислав. При виде иностранца беспокойство уступило место любопытству. Странное одеяние и вполне приличные манеры незнаком ца невольно возбудили внимание кастеляна.

Он пригласил его в гостиную и предложил перекусить. Когда слуги удалились, незнакомец рассказал следующее. Швед по рождению и астролог по профессии, он путешествует в интересах своей науки, а теперь направляется к великому раввину в Козениц - маленькое местечко недалеко от Волчина.

Не веря в каббалистику, Понятовский не мог удержаться от улыбки.

Я вижу, что вы с недоверием относитесь с священнейшему и прекраснейшему из способностей человека - читать по звездам, - заметил астролог. - Чтобы рассеять ваше недоверие и в благодарность за милостивый прием, который я нашел под вашей кровлей, я предскажу судьбу всех ваших детей.

Тотчас же его окружили белокурые и темноволосые головки и к нему протянулись детские ручки. Расспросив подробно о дне и часе рождения каждого ребенка, астролог предсказал девочкам блестящие партии, а мальчикам - военную славу, почести и богатство.

Вдруг тишину прорезал крик новорожденного, которого акушерка внесла к отцу.

Все окружили его.

Астролог бросил быстрый взгляд на ребенка и в поры ве необычайного экстаза с силой воскликнул:

Привет тебе, король Польши! Я приветствую тебя сейчас, но от тебя еще скрыты и твое высокое назначение, и несчастья, ожидающие тебя!

Как ни был предубежден кастелян против всяких предсказаний, тем не менее, как признавался он потом своей дочери, при последних словах астролога его охватил смер тельный страх.

Король Станислав никогда не говорил об этом предсказании, но его старшие братья и сестры вспоминали не раз об этом случае, и каждый рассказывал его по-своему.

Как завидна эта способность простодушно признаваться, не боясь насмешек, в том, что на свете существуют необъяснимые вещи, а тем более такие, которые нельзя отрицать.

Да здравствует доброе старое время, когда верили всему!

Сначала верили в Провидение, и это очень упрощало жизнь, затем в рай, который дает утешение в скорби, твер до верили в добродетель и в возможность воздержания от дурных наклонностей, так как самые остроумные писатели и прекрасные романисты тогда еще не доказывали, что подобное воздержание по меньшей мере тщетно, так как страсть оправдывает всякое заблуждение.

Верили также в чудеса, в бескорыстную любовь, в самоотверженную дружбу и даже в благодарность...

Кроме этих верований в «серьезные», если можно так выразиться, предметы существовали еще верования, за которые потом мы сами себя упрекали и в которых приходилось исповедоваться священнику. К ним относились верования в любовные чары, гадания, предчувствия, предсказания, привидения. Эти верования порождали поэтов, мечтателей, сектантов, героев и сумасшедших.

А теперь такое обилие благоразумных голов и глубоких, положительных умов, которые не хотят ни во что верить, а если и верят, то только в повышения и понижения на бирже.

А Бог знает, покоятся ли эти повышения и понижения на более надежной основе и не приходится ли ей часто обманывать ожидания!

Брак с графом Александром Потоцким (1802)

Планы о замужестве. - Прибытие графа Потоцкого в Белосток. - Граф Станислав Потоцкий. - Граф Тышкевич и генерал Беннигсен. - Смерть Павла I. - Воспитание графини. - Ее вкусы. - Графиня Тышкевич. - М-те Соболевская

Я была единственной дочерью и наследницей двух больших состояний, носила громкое имя, обладала приятной наружностью, получила прекрасное образование, одним словом, представляла собой то, что принято называть прекрасной партией. Четырнадцати лет я должна была выйти замуж за князя Станислава Понятовского, брата моей матери, но ему было уже за пятьдесят. Это был длинный, сухой и суровый человек; я и слышать о нем не хотела, несмотря на все драгоценности и прочие прелести свадебной корзины.

Под влиянием прочитанных великих поэтов мой ум и сердце были переполнены какой-то детской восторженностью. Я мечтала о героях Расина или рыцарях вроде Танкреда, о глубокой страсти, о внезапной симпатии, о вели ких и благородных подвигах... И я ждала! Но когда я увидела, что время проходит и не являются ни Британик, ни Гонсальво Кордовский и даже вряд ли явится Грандиссон, я решила сойти с облаков на землю, с грустью думая, что, вероятнее всего, мне придется, как и всем, выйти замуж из приличия и по расчету.

Самые разнообразные партии были предложены моим родителям, но одни не нравились им, так как не были достаточно блестящи, а другие казались мне невозможными по своей непривлекательности. Наконец мне сделал предложение граф Александр Потоцкий и так как он считался одной из лучших партий в Польше, то его предложение было принято без колебаний. Наши родители все устроили при помощи писем, так что по прибытии в Белосток Потоцкий уже знал, что не встретит отказа.

Был апрельский вечер, когда въехала карета графа. У меня был насморк, поэтому мне не позволили выйти в парадный двор замка. Я как сейчас вижу все это из комнаты. Звуки почтового рожка привлекли мое внимание. Я подбежала к окну и увидела молодого человека, который, с ловкостью выскочив из дорожной коляски, быстро поднимался по ступенькам подъезда. Я тотчас же поняла, что это был мой ожидаемый жених. Ощущение, которое я тогда испытала, было очень похоже на страх. О, что бы я дала, чтобы отложить на завтра наше первое свидание! Но меня не спросили, и спустя несколько минут ко мне вошла мать под руку с графом Потоцким.

Он только что вернулся из далекого путешествия. Это была очень благодарная тема для первого знакомства. Он рассказал нам много интересного о Лондоне, Пари же. Он видел великого Наполеона, но говорил о нем без увлечения и восторга и, казалось, совсем не был ослеплен его славой.

Подали чай. Мы молча рассматривали друг друга; граф видел меня еще ребенком, когда бывал у моей матери, и я помнила, как он, высокомерный франт, не обращал никакого внимания на девочек. А теперь мы встретились в том счастливом возрасте, когда время, закончив свое создание, казалось, остановилось, чтобы полюбоваться им. Мы украдкой смотрели друг на друга с удивлением и удовольствием. Судя по всему, жребий, выпавший на нашу долю, был счастливее, чем мы могли ожидать...

Прошло три недели, и нам казалось, что мы отлично узнали друг друга и вполне подходим один другому, хотя наши характеры и вкусы, в сущности, не имели ничего общего.

Граф Станислав Потоцкий [4], мой будущий свекор, приехал к нам на свадьбу. Это был один из замечательнейших представителей эпохи, столь обильной выдающимися по уму и сердцу людьми. Вместе со своим братом Игнатием он чрезвычайно много потрудился над Конституцией 3 мая, и оба они должны были искупить свой благородный порыв за свободу и независимость родины суровым одиночным заключением: один - в России, другой - в Австрии, в Шпильберге. Природа необычайно щедро одарила обоих братьев. При необычайно привлекательной наружности они обладали высоким умом, обширным образованием и изумительной памятью. Будучи вполне светскими людьми, они тем не менее все знали и все успевали.

Кроме того, граф Станислав обладал такими солид ными познаниями в искусстве, которые вообще редко встречаются у дилетантов. Неоднократные посещения Италии способствовали развитию у него благородной любви к прекрасному, любви, составлявшей, если можно так выразиться, его шестое чувство.

Всегда любезный и великодушный, он никогда и никому не отказывал в советах, но его любезность и вежли вость составляли резкий контраст с живостью и необычайной раздражительностью его характера. При малейшем противоречии он выходил из себя и начинал сердиться, как ребенок, но так же легко успокаивался. Особенно интересно было наблюдать за ним во время игры в карты. Тогда этот государственный человек, известный при всех европейских дворах, вельможа с тонким вкусом и изящными манерами, доходил до такой степени раздражения, что бросал карты в лицо своему партнеру, причем играл всегда но маленькой и никогда не позволял платить проигрыш.

- Если бы я играл даже в удары палками, - кричал он, забавно сердясь, - то и тогда я бы хотел быть в выигрыше!

Я остановилась на этих подробностях, так как мне доставляет большое удовольствие говорить о моем свекре, которого я очень любила и которым гордилась. Это ему я обязана своими познаниями в архитектуре, да и ему самому доставляло большое удовольствие развивать во мне любовь к искусствам, заложенную еще матерью и приносившую мне столько наслаждения в жизни.

Но вернемся к свадьбе. Она произошла в Вильно, где в это время находился мой отец, но ввиду обострения у него подагры обряд венчания был совершен на дому. Спустя несколько дней после свадьбы мой свекор, скучая от вынужденного безделья и торопясь к своим обычным занятиям, уехал в Варшаву, где нас ожидала моя свекровь, и увез нас с собой.

Я простилась с отцом, полная тяжелого предчувствия, что я его более не увижу. Упорство, с каким он отказывался от лечения минеральными водами, стоило ему жизни. Он сделался мрачным и угнетенным, из деревни выезжал лишь в том случае, если того требовало его здоровье или дела в городе, где соприкосновение с русскими властями было для него в высшей степени неприятно. Во избежание этого он, ссылаясь на свои болезни, никуда не выходил и даже избегал наносить обычные визиты. Генерал Беннигсен, занимавший тогда пост губернатора в Вильно, относился к нему с большим уважением и нередко навещал его. Однажды генерал до того увлекся, что стал рассказывать подробности знаменитого заговора, благодаря которому император Александр занял престол. Он упомянул даже о том участии, которое сам принимал в этом убийстве. Насколько мне помнится, он с восхищением говорил о чести, выпавшей на долю того, кто первый поднял руку на несча стного государя, защищавшего свою жизнь с мужеством, которого от него совсем не ожидали. На лице Беннигсена не заметно было ни малейшего смущения, когда он рассказывал ужасную сцену долгой борьбы одного человека с пятью убийцами, по-видимому, считая себя новым Брутом. Безумные, часто доходившие до жестокости выходки Павла создали почву для всеобщего недовольства им, а когда увидели, что ждать отречения от престола от него бессмысленно, среди придворных было решено лишить его жизни. При всем том нельзя было слушать без содрогания человека, который хвастался тем, что принимал активное участие в этом ужасном убийстве.

Мы покинули Вильно все вместе. Моя мать пожелала остаться в Белостоке, чтобы не отвлекать от исполнения обязанностей, налагаемых на меня моим новым положением. Я была очень опечалена разлукой с матерью. До сих пор мы ни разу не расставались. Она была всецело занята моим воспитанием, присутствовала при моих уроках, а по некоторым предметам сама занималась со мной. Если дело не касалось искусств и поэзии, то я была довольно ленива; что же касается рисования, то я могла проводить за ним целые дни. В тринадцать лет я уже прочла «Илиаду» и буквально бредила ею. Мою мать беспокоило то, что другую, но менее рассудительную привело бы в восхищение, но она была серьезна и сдержанна, обладала умом точным и твердым, любила знания и часто предавалась размышлениям.

Трудно представить, какой резкий контраст существовал между нашими характерами.

Мой собственный опыт говорил мне, что воспитание может, в сущности, только смягчить врожденные качества, но не изменить их. Моя мать совершенно удалила из мое го воспитания шумную веселость, любовь к светской жиз ни, нарядам и украшениям. Я скрывала от нее всякие пус тяки, но не умела ни притворяться, ни скрывать своих чувств и лишь в силу своей прямоты не раз попадалась из-за разных проделок. Я росла совершенно одна. В свободное от занятий время я могла общаться со старшими, передо мной были только хорошие примеры, я читала книги только серьезные, при мне говорилось всегда о вещах вполне благопристойных, но при всем том я всегда угадывала то, что от меня старались скрыть. Очень может быть, не будь за мной такого тщательного наблюдения, все заботы обо мне могли бы принести мало пользы, но одно не сомненно: лучше всего я знала то, чему меня меньше всего учили.

Я нежно любила свою мать. Я чувствовала, что многим ей обязана; за ее высокую добродетель и благородный характер я питала к ней глубокое уважение, но это чувство было как бы сковано чем-то похожим на страх, и в наших отношениях проскакивала какая-то натянутость. Она, видимо, ждала от меня откровенности и доверия. Порой я сама чувствовала потребность излить ей душу, но стоило только мне пожелать или выразить мнение, несогласное с ее взглядами, она тотчас же принимала суровый вид, и признание, уже готовое вырваться из глубины сердца, замирало у меня на устах.

Тем не менее я чувствовала потребность в любви если не более нежной, то по крайней мере более доверительной. Между молодыми особами, с которыми мне приходилось встречаться, была m-me Соболевская. Она чрезвычайно мне нравилась необычайной прелестью своего личика и мягкостью манер. Она была несколькими годами старше меня. И при том в ней было столько скромности и крото сти, что она неудержимо привлекала к себе все сердца. Только ей самой казалось это странным.

Но когда строгая сдержанность покидала ее, она делалась очаровательной, и тогда я не знала женщины более любезной и милой. Во всех ее поступках светилась душа возвышенная и чистая. Расставаясь с ней, я чувствовала, что сама сделалась лучше. Сначала я ее любила чисто ин стинктивно, затем, когда научилась размышлять, я стала ее любить потому, что это было прекрасное существо. Я всегда буду ее любить, потому что эта любовь стала привычкой и потребностью моей жизни. Никогда у меня не было от нее тайной мысли или поступка, она знала меня такой, какой я была на самом деле. Я несла ей свои печали, надежды, радости и огорчения и всегда находила снисходительную любовь, испытанную дружбу и отношение самое милое и сердечное. Моя мать с удовольствием смотре ла на возникшую между нами близость. Это был единственный человек, которого она мне позволяла любить.

Ланцут и Пулавы (1803)

Сентиментальная прогулка при луне. - Женская хитрость. - Свадебные визиты. - Княгиня маршалкова. - Епископ Лаонский. - Пулавы. - Князь Адам-Казимир Чарторыйский. - Благородство его характера. - Пулавский парк. - Храм Сивиллы. - Готический дом. - Воспоминания о Фридрихе Великом. - Император Иосиф II. - Князь Кауниц

Мы прибыли в Варшаву в самую лучшую пору года, но скоро перебрались в Виланово, чудное поместье, знаменитое по воспоминаниям о Яне Собесском, который когда-то здесь жил.

Разместившись в прелестных комнатах, отведенных мне свекровью, я почувствовала себя на вершине счастья. Моя мать принципиально воспитывала меня в правилах строгой экономии, и вдруг теперь я стала богатой и независимой.

Не чувствуя к моему мужу страстной любви, я начала испытывать к нему нежную привязанность.

Здесь я снова встретилась с m-me Соболевской. Родители моего мужа были внимательны и любезны со мной, ничто, казалось, не омрачало моего счастья, но это только так казалось на первый взгляд. А на самом деле лунному свету суждено было лишить меня на некоторое время того блаженства, которым я наслаждалась. Как я уже раньше говорила, моя романтическая натура не довольствовалась тихой и спокойной жизнью. Мне вдруг пришла в голову мысль заставить моего мужа страстно в меня влюбиться.

Однажды вечером, когда мы гуляли по берегу Вислы, под теми вековыми деревьями, в тени которых происходили любовные встречи Яна Собесского с красавицей Марией, я завела разговор о чувствах, утверждая, что все счастье на земле зависит от взаимной любви - страстной и вечной... Мой муж терпеливо слушал меня некоторое время, потом посмотрел на часы и сказал, что уже поздно, пора домой и что комары ужасно кусаются.

Я ответила ему самым равнодушным тоном, но это замечание так меня обидело, что, вернувшись домой, я залилась слезами; мне казалось, что я самая несчастная женщина на свете, которую любят так мало и так вульгарно: ведь не могла же я согласиться, что любовь в комнате и любовь на свежем воздухе при луне - одно и то же.

С этой минуты я думала только о том, как бы возбудить страсть в сердце мужа, от которой, по моему мнению, зависело все мое будущее счастье. По зрелом размышлении я пришла к заключению, что лучше всего возбудить в муже ревность, но, не желая вмешивать в эту маленькую интимную поэму третьих лиц, я решила написать сама себе страстное любовное послание. Чтобы придать ему больше естественности и правдоподобия, я наряду с робкими и в то же время страстными признаниями в любви наполнила его остроумными замечаниями об окружающих меня лицах. Я так ловко изменила свой почерк, что мой муж (он нашел письмо в кадке с апельсиновым деревом) ничего не заметил и показал его, смеясь, своей матери. Я была в восторге, что мне так ловко удалось всех заинтриговать, и уже торжествовала победу, совершенно не предполагая, какой оборот примет вся эта история. Хотя шутки, содержавшиеся в письме, были совершенно невинного свойства, тем не менее свекровь обиделась. Несколько раз перечитав письмо, она сравнила почерки и в конце концов, конечно, открыла, что автором этой мистификации была я.

Решено было испытать, до какой степени я буду упираться в своей лжи, которая казалась еще более преступной потому, что цель ее была неизвестна.

Я встревожилась и уже раскаивалась в своей проделке. В довершение ко мне прислали свекра, по лицу которого было видно, что он пришел с целью устроить мне допрос. Я потеряла голову от страха, но все же не призналась в своей глупой шалости, а продолжала запираться, хотя, надо сознаться, весьма неискусно.

Мои свекор проявил во всей этой истории необыкновенную деликатность. Видя, что я упорно стою на своем, он удалился, а за допрос принялся мой муж. Я умирала от стыда, но защищалась с отчаянием. Кончилось тем, что я залилась слезами и, бросившись перед ним на колени, во всем ему призналась. Он простил меня, потому что понял, чем вызван руководивший мною поступок, и принял мою шутку за простую детскую шалость. Совсем иначе посмотрела на это моя свекровь. Она вынесла из этой истории очень невыгодное впечатление о моем характере, припи сывая это глупое и смешное письмо моей наклонности к интриге. Первый раз в жизни я позволила себе подобную шутку. От огорчения я заболела, и так как я уже была в положении, то все стали за мной ухаживать, чтобы успокоить.

Тем не менее я отлично понимала, что это внимание было вызвано исключительно моим состоянием и что свекровь никогда не вернет мне своего прежнего доверия и любви: при всех своих достоинствах она не обладала настолько тонким умом, чтобы понять все оттенки чувств, наполнявших мою душу.

Под влиянием охватившей меня надежды стать матерью исчезла всякая неловкость, и так как все ожидали наследника, то я стала предметом самых нежных забот.

Первая половина моей беременности протекала очень тяжело, что заставило мужа отложить необходимые визиты с целью познакомить меня со всеми родственниками.

Когда я оправилась настолько, что могла переносить тряску кареты, мы отправились в замок Ланцут, где пребывала княгиня Любомирская - бабка моего мужа. Ее называли княгиня маршалкова. Трудно было встретить осо бу, в которой наряду с высокими достоинствами уживалось бы столько значительных недостатков. Она не любила ни своих детей, ни свою родину и, постоянно скучая, переезжала с места на место. Чуждая всему, кроме старинных традиций французского двора, она гораздо лучше была знакома с веком Людовика XIV, чем с событиями, сопровождавшими гибель ее родины.

Будучи свидетельницей ужасов, запятнавших Французскую революцию 1789 года, близкий друг принцессы де Ламбаль, она ненавидела все новые идеи. Наполеона, который благодаря случайным обстоятельствам вознесся на огромную высоту, где, по ее мнению, он не сможет долго удержаться, она называла не иначе как ничтожеством. Она вообще избегала говорить о нем, но если ей и приходилось произнести это столь презираемое ею имя, то она называла его исключительно le petit Buonaparte. Верная Бурбонам, она носила траур по герцогу Энгиенскому и осыпала благодеяниями французов-эмигрантов, подобранных ею на больших дорогах.

Приехав в Ланцут, мы встретили жившего там монсеньора епископа Лаонского, которому воздавались все по чести, достойные его сана.

Вследствие смены династии во Франции и своего преклонного возраста княгиня не ездила в Париж, а почти каждую зиму посещала Вену.

Во время ее отсутствия ничто не изменилось в Ланцуте. По-прежнему управляющий каждое утро являлся к монсеньору за приказаниями, распоряжался здесь, как в собственном замке, с той только разницей, что здесь ему было гораздо лучше, потому что трудно было где-нибудь еще найти такую обстановку, полную роскоши и изящества. Богатая, как принцесса из «Тысячи и одной ночи», маршалкова окружила себя английским комфортом с французским вкусом.

Но надо поставить ей в заслугу: она самым достойным образом расходовала случайно попавшие ей в руки громадные состояния. Ее щедрость была тем замечательнее, что отличалась удивительным благоразумием и была направлена главным образом на своих же собственных многочисленных вассалов. В каждой ее деревне были школа, врач, больница и акушерка. Управляющие обязаны были строго наблюдать за этими благотворительными учреждениями, потому что княгиня, желая, чтобы у нее все было солидно и роскошно, никогда не забывала бедных.

Но странная и необъяснимая вещь! Княгиня, имя которой благословлялось всеми бедняками, в то же время была сурова и несправедлива к своим детям, которых тем не менее обожала.

С первых же минут нашей встречи я заметила, что она очень сухо обращается со своим внуком - моим мужем и свою антипатию переносит и на меня, но я не отчаивалась, а, пустив в ход все свои ухищрения и маленькие таланты [5], добилась того, что княгиня наконец простила мне, что я была женой Александра.

Пробыв в Ланцуте около двух недель, мы отправились в Пулавы, великолепное поместье князя Чарторыйского, брата княгини маршалковой и нашего двоюродного деда.

Его называли не иначе как князем-генералом. У нас, у поляков, было в обычае называться полным титулом, подобно тому как во Франции у аристократов принято называться по имени своего главного поместья.

Замок князя Чарторыйского представлял собой необычайный контраст с тем жилищем, которое мы только что покинули. В нем не было ничего элегантного. По всему было видно, что обитатели замка имели единственную цель, а именно - продолжать или, скорее, поддерживать традиции и ничего не менять в старинных обычаях, включая сердечное радушие и милое гостеприимство. С первой же минуты пребывания в замке всякий чувствовал там себя как дома.

Под легкомысленной внешностью князь скрывал солидные знания. Превосходный ориенталист, он владел несколькими языками и был хорошо знаком с мировой литературой. Его блестящее остроумие, неподдельная веселость и живость характера примиряли всякого с его ученостью. Он обладал умом тонким, искрящимся, блестящим и живым. В этом отношении с ним мог конкурировать только принц де Линь; при всем этом наш князь-генерал обладал благородной душой и возвышенными чувствами. Если бы он в юности не увлекался пустой светской жизнью с ее мелочами, то не многие могли бы срав ниться с ним своим умом и характером, а его политическое влияние не прошло бы так бесследно.

Когда я встретилась с ним в первый раз, то с удивлением отметила, что его преклонный возраст совсем не на ложил отпечаток на прелесть и живость его ума. Это был маленький сухощавый старичок - напудренный, всегда опрятный и хорошо одетый. Неизвестно, по какому случаю Иосиф II дал ему титул австрийского фельдмаршала, хотя он никогда не был на войне. Тем не менее под этим чужестранным мундиром билось благородное сердце, полное патриотизма и преданности родине. Его необыкновенная доброта проявлялась во всех его поступках, и вся страна обожала его. Он воспитывал за свой счет детей многих бедных дворян, интересовался их способностями, следил за успехами, отправлял путешествовать и т. д. Немалое число людей было обязано своим образованием так называемой Пулавской школе [6]. Щедрость князя весьма расширила значение этой школы благодаря созданию ее от делений во Франции и Англии, но, с другой стороны, та же щедрость настолько расстроила крупное состояние князя, что его сыновьям пришлось потом оплатить нема ло долгов.

Здесь можно было наблюдать истинную аристократию, которая - я утверждаю это - встречалась только в Польше. Когда князь-генерал оказывал поддержку какому-нибудь бедному, но благородному семейству, он тайком благодарил его за оказанное ему доверие. Единственно, в чем он был очень экономен, - это в столе. Свой незатейливый обед князь съедал по предписанию доктора у себя в комнате; нас же за стол садилось пятьдесят человек, и он посмеивался над нашей более чем скромной трапезой, но надо заметить, что ее остатками кормилось еще до ста человек. Покончив с обедом, князь начинал ходить вокруг нашего стола, развлекая гостей веселыми шутками. Встретив случайно управляющего, он хлопал его по плечу и смеясь спрашивал, по-прежнему ли придерживается тот своей старой системы.

- Знаете, - обращался он к нам, - этот плут дал зарок всегда подавать чересчур молодое вино и слишком старое мясо.

Все смеялись, и никому в голову не приходило жаловаться на это, за исключением нескольких старых сибаритов, которые возмущались подобным небрежным отношением к тому, что, по их мнению, составляло наиважнейшую жизненную потребность.

Княгиня была женщиной не без достоинств...

В то время, о котором я говорю, она большей частью занималась благотворительностью: с рассвета ее осаждали бедные и больные из соседних деревень. Закончив обсуждать проблемы, с которыми они приходили, все осталь ное время она проводила, наблюдая за работами в своем великолепном саду.

В Пулавском парке находилось много очень интересных построек. Самая замечательная из них - копия храма Сивиллы в Тиволи - была посвящена историческим и национальным воспоминаниям.

Искусный архитектор, которому была поручена эта работа, ездил в Италию, чтобы воспроизвести здание в точности, и выполнил свою задачу блистательно: копия не уступала оригиналу в гармонии отдельных частей, в отделке деталей, в законченности общей композиции; единственное, чего не удалось перенести сюда, - это итальянское небо, которое заменил в нашей пасмурной атмосфере стеклянный купол.

Здесь были собраны регалии наших королей, драгоценные украшения королев, оружие великих полководцев, а также трофеи, взятые у врагов. Как прекрасна и благородна эта коллекция, составленная из приношений знаменитых фамилий, пополнявших ее, благодаря чему их имена сделались бессмертными в истории! [7]

На фронтоне храма была сделана надпись, как бы напоминавшая о нашем величии, печальной участи и надеждах: «Прошлое - настоящему». Да пощадит время это священное наследство, чтобы наши потомки могли приходить сюда точить свое оружие на ступенях этого славного храма.

Вторая постройка, носившая название Готического дома, была совершенно иной и представляла собой удачное соединение фламандского и мавританского стилей. Глядя на это здание, можно было подумать, что оно возоб новлялось не раз, и притом в разные эпохи, тем не менее построено оно было с огромным вкусом. Княгиня собрала в этом здании коллекцию исторических предметов всех времен и народов.

Рядом с локоном Аньес Сорель, сохранявшимся в великолепной рамке из горного хрусталя, осыпанной драгоценными камнями, находилась грубой работы чаша, служившая при короновании русских государей и взятая поляками в Москве. Под дивным собственноручным портретом Рафаэля [8] помещалось деревянное кресло спира, во многих местах изъеденное червоточиной, полюбовно отделанное бронзой и бархатом. Тут же находился стол, принадлежавший Вольтеру, и золотой ключик к нему, богато украшенный резьбой. Открыв ящик стола, находим там массу сокровищ. Прежде всего, коллекцию писем знаменитых людей, рисующих век Людовика XIV, между прочим письмо Поренна, написанное им собственноручно за несколько дней до смерти. Тут же - маленькую книжечку в старинном переплете с фортификационными планами Вобана, посвященную им герцогу Бургундскому. Далее - письма-автографы всех французских королей, начиная от Франциска I и кончая Наполеоном, молитвенник Лавальер и целая масса всевозможных интересных предметов. К сожалению, мне пришлось познакомиться с ними лишь мельком.

Стены здания были покрыты древними надписями, относившимися главным образом к истории Польши. Кня гиня сама составила каталог всех своих сокровищ, и теперь эта драгоценная коллекция увековечена навсегда. Это была огромная работа, и трудно представить себе, сколь ко времени посвятила княгиня изучению истории тех стран, реликвии которых она собирала. Особенно обогатился Готический дом во время Великой французской революции. Это было время, когда исторические предметы прошлого века можно было купить за бесценок. Графиня Замойская, находившаяся тогда в Париже, приобрела там вещи, которым теперь нет цены.

Трудно передать словами, с каким интересом и удовольствием слушали мы княгиню, которая, проведя всю жизнь в собирании столь редких и ценных экспонатов, сама показывала их нам, делясь при этом интереснейшими вос поминаниями.

Вечером, нагулявшись по великолепному парку, все собирались у княгини, и я особенно любила слушать ее рассказы.

Она много путешествовала и, несмотря на свой преклонный возраст, так живо и ярко рассказывала о мно гих знаменитых людях, будто только вчера с ними рассталась.

Будучи представленной ко двору Фридриха Велико го, однажды она проскользнула в его кабинет, когда он только что вышел оттуда.

- Я застала его, что называется, врасплох, - рассказывала она.

На бюро, заваленном бумагами и картами, стояла тарелка с вишнями, на которых лежала бумажка с надписью, сделанной рукой самого Фридриха: «Я оставил восемнадцать штук». На диване лежал старый гусарский мундир, ожидавший починки. Рядом с письмом Вольтера валялся счет от поставщика колониальных товаров. На пюпитре, как бы напоминая о гармонии, были случайно брошены ноты, а рядом стояло курульное кресло, похожее на то, что когда-то находилось в Капитолии, только с той разницей, что то было сделано из настоящего красного дерева, а это - из простого и стояло непокрытым, ничуть не скрывая того отвратительного употребления, для которого оно предназначалось. Нечего сказать, любопытный королевский кабинет!

Конечно, Наполеон лучше пользовался своим правом победы, чем Фридрих - правом рождения [9]. Иностранцам, посещавшим берлинский двор, нужно было обладать большим тактом и ловкостью, чтобы не попасть в затруднительное положение, так как король и королева имели каждый свой двор. У короля обыкновенно собирались военные и ученые, а у королевы, с которой он никогда не встречался, - модные женщины и сливки общества. Двор короля с пренебрежением относился ко двору королевы: достаточно было члену одного общества посетить другое, и это могло послужить причиной исключения из своего общества.

Когда король говорил о своей жене, что случалось очень редко, то называл ее не иначе как старой дурой, а она его - старым плутом или старым скрягой.

Фридрих обладал блестящим умом, но был нелюбезен и резок.

Княгиня Чарторыйская очень любила рассказывать об императоре Иосифе II, которого имела случай узнать ближе. Несчастная Мария-Антуанетта, удостоив ее своей дружбой, поручила ей при удобном случае тайно передать письмо брату, так как за каждым ее шагом тщательно следили. Княгиня с готовностью взялась исполнить это щекотливое поручение. Однажды, говоря обо всех возмож ных случайностях революции, которая уже надвигалась, император Иосиф, как бы охваченный предчувствием, воскликнул:

Так все будет до тех пор, пока не явится гениальный человек, который завладеет властью и восстановит порядок, что же касается моей сестры, то мне кажется, что ее положение, к несчастью, безнадежно, и я очень боюсь, что она станет жертвой своей неосторожности и слабохарактерности своего мужа.

Иосиф II был одним из остроумнейших людей своего времени. Он любил общество и охотно вступал в разго вор. В его интимном кружке было несколько любезных дам, среди которых княгиня Чарторыйская заняла видное место. Нам же достались ее воспоминания.

Однажды в конце обеда она рассказала нам интересный анекдот о князе Каунице, с которым была лично знакома. Князь, между прочим, отличался необычайной наглостью. Имея прекрасные зубы, он чистил их тут же, за обеденным столом, не стесняясь присутствия гостей. Как только убирали со стола, лакей ставил перед ним зеркало, чашку и щетки, и князь начинал свой утренний туалет, как будто был один в своей уборной, между тем как гости ожидали окончания процедуры, чтобы подняться из-за стола. Не скрывая своего удивления, я спросила княгиню, неужели и она ждала конца этой церемонии.

Увы, да, - отвечала она. - Сначала я так растерялась, что только на лестнице пришла в себя, но на следующих обедах я вставала перед десертом, жалуясь на жару.

За этим же обедом присутствовал один благородный венецианец по имени Грандениго. Князь, находясь в прекрасном расположении духа, забавлялся тем, что во все услышание называл его grand nigaud [10] при громком смехе присутствующих. Бедный иностранец, не зная французского языка, с удивлением спросил соседа о причине, вызвавшей столь неудержимый хохот.

Просто его светлость любит, чтобы за столом было весело.

Но венецианец, не удовлетворенный этим ответом, задумался, не обращая внимания на предлагаемые лакеем кушанья. Тогда недовольный князь громко сказал, обращаясь к дворецкому:

Что ты не дашь ему хорошего тумака?

Нам казалось, что все это происходило несколько веков назад. Конечно, князь Меттерних, занимающий теперь место князя Кауница, не позволил бы себе подобных дерзких выходок; видя его всегда необыкновенно вежливым и учтивым, даже странно допустить подобную мысль. Не скажу того же о его жене.

Мистификация (1803)

Возвращение в город. - Иллюминат. - Ловушка. - Вечер во французском театре в Варшаве. - Таинственный отъезд. - Пещера предсказателя. - Совещание. - Черный занавес поднимается. - Видение. - Ужин. - Объяснение загадки. - Князь Радзивилл. - Тревога свекрови. - Рождение наследника. - Натолин

Зимой мы вернулись в Варшаву и заняли дом родителей моего мужа. В скором времени в Варшаву приехала и моя мать, чтобы присутствовать при моих родах, и поселилась в своем доме.

Я уже говорила, что любила все чудесное, и мое вооб ражение находило большое удовольствие во всем необыкновенном. Зная, что мой свекор был масоном и что он посещал знаменитую тогда в Варшаве ложу Великого Вос тока, я возымела страстное желание проникнуть в тайны моголов, которым я придавала огромное значение. Я сгорала от любопытства и в то же время дрожала от страха, когда рассказывали, что дорога туда идет среди мрака и пламени, что там есть окна, через которые заставляют бросаться в пропасть, велят ходить по гвоздям и т. д.

Тщетно пыталась я выведать эти тайны у своего свекра: он только смеялся надо мной и по-прежнему оставался непроницаемым, что меня очень огорчало. Вдруг я стала замечать, что он, прежде такой разговорчивый и общительный, сделался озабоченным, встревоженным и рассеянным, часто опаздывал к обеду, а иногда даже и совсем не являлся. По-видимому, моя свекровь знала причину его отлучек, потому что ничуть не беспокоилась, но молчала. Я стала расспрашивать мужа. От него тоже не укрылась озабоченность отца, но он уверил меня, что совсем не знает ее причины.

Так прошло некоторое время, а любопытство мое все возрастало. Наконец в один прекрасный день свекровь по секрету сообщила, что по случаю приезда одного знаменитого иллюмината происходят тайные собрания, в которые все более втягивается мой свекор, и что она боится, как бы эти собрания не были открыты. Она велела мне строго хранить эту тайну и взяла с меня обещание ничего не говорить мужу, чтобы не возбуждать в нем беспокойства. Не знаю, хорошо ли она поступила или дурно, заставив меня иметь тайны от мужа. Вопрос щекотливый, но я признаюсь, что мне стоило большого труда не сказать ему ничего о том, что меня исключительно тогда занимало.

Обладая слабым здоровьем, мой свекор должен был вести очень размеренную жизнь, поэтому ежедневно, приблизительно в одно и то же время, он выезжал на прогулку в закрытой карете. Я часто его сопровождала, потому что в моем положении необходимо было движение, а время года не позволяло совершать прогулки пешком. Однажды утром, когда мы уехали дальше обычного, свекор показался мне более, чем всегда, молчаливым и задумчивым. Я не вытерпела и спросила его, куда он хочет меня повезти.

После нескольких незначительных слов он воскликнул в невольном порыве воодушевления:

- Если бы вы не были так молоды и если бы я был уверен, что вы сохраните все в тайне, я открыл бы вам не обычайные вещи!

Только этого я и ждала! Я просила, умоляла, клялась, и наконец он сказал, что иллюминат, знакомый с тайными пауками, скрывается в одном из городских предместий.

- Во время путешествий по разным странам я пови дал их немало, но ничего подобного мне не приходилось встречать до сих пор, - прибавил он.

И сообщил, что несколько человек - все образованные люди (я их знала) - каждый вечер сходятся тайно слушать и смотреть такие необыкновенные вещи, которые, если их рассказать, покажутся совершенно невероятными.

Я слушала с таким жадным вниманием, что совсем не заметила, как мы приехали домой.

С этого дня у меня появился новый предмет для размышлений и мечтаний.

На другой день тайна немного прояснилась. Я узнала, что при помощи денежного пожертвования [11] я могу надеяться если не познакомиться со всеми чудесами, доступными лишь посвященным, то хотя бы получить разрешение переступить порог святилища. Это было даже больше того, о чем я смела мечтать: мои скромные желания ограничивались лишь тем, чтобы иметь возможность услышать что-нибудь о чудесах. Обрадованная, я побежала за деньгами, которые скопила, получив обещание, что пожертвование, возможно, повлияет на иллюмината и он даст согласие на мое посещение святилища.

На эти предварительные переговоры ушло несколько дней, которые показались мне вечностью. Наконец в один из дней свекор заявил, что пожертвование принято и меня разрешено привести под его ответственность и что теперь я услышу и увижу то, что слышали и видели немногие. При этом известии мной овладел такой неистовый порыв радости, что свекор даже испугался. Сейчас, вспоминая пережитые за это время волнения, я удивляюсь, как это не повредило моему здоровью.

Было условленно, что в назначенный день мы отправимся во французский театр [12], где в определенный час свекор подаст мне незаметно знак, а я, пожаловавшись на жару, отправлюсь в его сопровождении домой. При этом он посоветовал захватить с собой вуаль, так как любая знатная дама, отправляясь на тайное свидание, не должна рисковать быть узнанной.

Все произошло, как было условлено.

Когда мы садились в карету, фонари не были зажжены, а слуги были без ливрей.

Это непременное условие, - сказал свекор. - Я надеюсь, это вас не испугает.

И я утверждаю, что ничто не поколебало бы тогда моего мужества, учитывая мое возбужденное состояние.

Карета катилась невероятно быстро. Таким образом мы проехали довольно значительное расстояние.

Было очень холодно, окна кареты были опущены, и я не знала, по каким улицам мы едем.

Свекор сказал кучеру, чтобы он ехал туда, куда ездит каждый вечер.

Вдруг я почувствовала, что мостовая кончилась и мы едем по мягкой дороге.

Значит, это за городом? - спросила я.

Ну да, конечно, ведь этот человек вынужден скрываться. Если его найдут, то немедленно арестуют. Помните же, что малейшая неосторожность с вашей стороны - и нас ждет неминуемая гибель.

О, - воскликнула я, - как бессмысленно поступают власти, преследуя науку!

Вскоре карета снова застучала по мостовой, и мы въехали во двор. Лакей молча открыл дверцу кареты, и свекор, поспешно выйдя из экипажа, попросил меня подождать, пока не придут с огнем, так как кругом царили полная темнота и тишина. Я чувствовала себя уже не такой храброй, хотя сильное любопытство еще поддерживало мое мужество. Свекор вернулся в сопровождении какого-то маленького человечка в черном сюртуке с потайным фонарем в руках. Я с трудом поднялась по узкой и крутой лестнице.

«Вот как живут люди, одаренные тайными силами», - подумала я.

Ступив в маленькую, темную и холодную переднюю, наш проводник - слуга иллюмината - молча поклонился и вышел, оставив нас в полнейшей темноте.

Теперь я должен дать условленный сигнал! - С этими словами свекор как-то особенно ударил трижды в ладоши, и через минуту мы услышали загробный голос, который произнес три слова:

Войдите, брат мой!

Я задрожала, как лист, и вцепилась в руку свекра.

Мы вошли в большую темную комнату, слабо освещенную лампой под абажуром, которая стояла на столе, покрытом черным сукном. За этим столом, имевшем вид бюро, сидел, внимательно читая что-то, старик в какой-то странной одежде, напоминавшей скорее восточную, чем европейскую. Погруженный в чтение, он даже не взглянул на нас. На носу у него были огромные очки, седые волосы падали на плечи, и весь его сгорбленный и страдальческий вид без слов говорил о продолжительных занятиях. Деревянная чернильница, череп и груда огромных фоли антов, лежавших на столе, дополняли обстановку.

В комнате с голыми стенами не было никакой мебели, только в конце я заметила большой занавес из черного сукна в виде перегородки, по-видимому, что-то скрывавший.

Тут же на стене висело огромное выпуклое зеркало в широкой раме из черного дерева.

«Вот, вероятно, в этом зеркале, - подумала я, - можно видеть будущее, а за занавесом скрываются таинственные видения». В моих глазах все принимало сверхъестественный вид.

Учитель, - произнес свекор, и старик поднял голову. - Вот молодая женщина, о которой я вам говорил, ее сердце, как вы знаете, полно любви к ближнему, а ум жаждет света, но так как она еще не знает ни латинского, ни греческого языка, то соблаговолите говорить с ней по- французски.

Иллюминат обратился ко мне.

Чего вы желаете, сестра моя? - спросил он торжественным тоном.

Говоря правду, в эту минуту я пожелала быть у себя в ярко освещенной гостиной, среди того милого общества, которое меня сейчас ждало, но я, не желая показать свое смущение, бросила умоляющий взгляд на свекра, чтобы он мне помог и за меня сказал, какое желание привело меня сюда.

Она знает, учитель, - сказал он, - что вы управляете природой по своему желанию, что ваша глубокая наука дает вам возможность все знать и что духи находятся в вашем полном распоряжении, поэтому она хотела бы увидеть одно из ваших таинственных видений.

Старик наклонил голову и, казалось, погрузился свои размышления. Снова воцарилась глубокая тишина. Сидя возле стола, на котором лежали огромные фолианты, я машинально протянула руку, желая раскрыть одну из книг.

Не трогать! - вскрикнул старик. - Иначе увидите там вещи, которые заставят вас похолодеть от ужаса; для непосвященных небезопасно знакомиться с содержанием моих книг.

Звук голоса, которым была сказана эта длинная фраза, поразил мой слух, и, наклонившись к свекру, я тихо произнесла:

Но ведь это, безусловно, голос Р.

В первый раз я так же, как и вы, был поражен подобным сходством, - заметил он таким естественным тоном, что все мои подозрения тотчас же исчезли.

Что говорит сестра? - спросил старик.

Она восторгается вашим торжественным и величественным голосом, - ответил мой свекор.

Иллюминат поклонился с видимым смирением и при этом имел такой вид, будто подобное внушаемое им восхи щение поневоле вынуждает его исполнить неосторожно данное им обещание.

Так как этого требует брат и он отвечает за вас, сестра моя, то говорите смело: что вы хотели бы видеть - зверей Апокалипсиса, умерших или отсутствующих?

При одной мысли об умерших и о зверях я почувствовала дрожь во всем теле и ответила, что желаю видеть отсутствующих.

Предупреждаю вас, что моя власть не простирается за моря и имеет силу не далее как на расстоянии двенадцати тысяч шестисот сорока лье; принимая это во внимание, назовите тех, кого вы желали бы видеть.

Все мои помыслы были сосредоточены на однойединственной точке земного шара, и поэтому я сделала ему любезность на двенадцать тысяч шестьсот тридцать лье, выразив желание увидеть мою мать, мужа и друга - госпожу Соболевскую.

Хорошо, но так как вы еще не посвящены, то не мо жете присутствовать здесь во время приготовления. Выйдите на несколько минут в соседнюю комнату.

Делать нечего: волей-неволей пришлось вернуться в маленькую, темную и холодную переднюю. Это было последнее испытание, хотя и не самое легкое. После всех пережитых волнений оставаться здесь одной было выше моих сил. Прислонившись к двери, я стала упрекать себя за преступное, так мне казалось, любопытство и, горячо прося своего ангела-хранителя о помощи, дала ему обещание не пускаться никогда более в подобные приключения.

Спустя несколько минут свекор открыл дверь и ввел меня в комнату.

Сестра, ваше желание будет исполнено, но я вас предупреждаю, что если вы сделаете хотя бы один шаг, произнесете одно слово, то очарование разрушится и все исчезнет. Теперь смотрите внимательно, и вы увидите сейчас до рогих вам людей там, где они находятся в настоящее время.

Произнеся эти слова с необыкновенной торжественностью, старик трижды хлопнул в ладоши. Черный занавес поднялся как бы сам собой, и я увидела череп, облака легкого пара, ту ложу, из которой только что уехала, а в ней вызванных мною трех человек. Судя по их виду, они внимательно слушали, как будто пьеса, из которой я видела только первый акт, еще не кончилась. Сходство черт лица, платья, движений - было так поразительно, что я не могла удержаться от восклицания. Занавес упал, и до меня донесся взрыв смеха.

Ну, на этот раз вы показали себя такой смелой, что теперь вас можно посвятить во все таинства этого дома. Пойдемте!

И увлекая меня к таинственному занавесу, старик от дернул его, и перед моими глазами открылся, совсем не в облаках пара, а совершенно ясно, великолепно сервированный и ярко освещенный стол, вокруг которого сидели все наши друзья и весело ужинали. Я онемела от удивления.

Тогда все поднялись из-за стола и, окружив меня, ста ли спрашивать, как мне понравились здешние чудеса.

Чудеса? - от удивления я не могла произнести ни слова и отличить ложь от истины. - Но где же мы? - спросила я наконец.

В доме М., который сейчас в отсутствии. Прежде чем приехать сюда, вы долго колесили по городу и за городом.

А этот таинственный вход?

Это черная лестница для прислуги, по которой вы никогда не поднимались.

А иллюминат?

Господин Р.: вы были правы, когда узнали его по голосу.

А облака пара?

Это был натянут прозрачный газ.

А ложа?

Не более чем нарисованная декорация.

А что же значат огромные фолианты, которые нельзя было трогать?

«Путешествие в Неаполь и Сицилию».

А что значит это пиршество?

А это мы устроили на ваши сто дукатов, пожертво ванные иллюминату.

Как же в таком случае объяснить рассеянность и озабоченность моего свекра?

Это была просто заранее приготовленная мистификация.

Но самым любопытным во всей этой истории было то, что они точно установили, насколько у меня хватит смелости, и совершенно правильно предугадали, что я не стану тревожить покоя мертвецов, а предпочту вызвать имен но тех лиц, о которых они сами думали.

Моя мать и мой муж не были посвящены в приготов ления к этой мистификации, и только по выходе из театра свекровь предупредила их о готовящейся шутке и о месте, где она должна разыграться. Они не без основания боялись, что муж и мать, тревожась за меня, выдадут тайну и тем испортят все удовольствие от шутки, которая должна была и мне принести пользу. Я только потом поняла, как легко было ввести меня в заблуждение, воспользовавшись моим легковерием. Если бы я уехала в тот момент, когда закрылся занавес, и ехала домой тем же путем, было бы очень трудно заставить меня поверить, что все это было не более чем мистификация, и я оставалась бы в полной уверенности, что иллюминаты находятся в тесном общении с духами и все чудесное для них возможно.

Я ничуть не обиделась, что меня так провели, а наоборот, больше всех смеялась этой шутке, но мне этот злосчастный вечер принес много неприятных минут, так как в продолжение по крайней мере двух недель, по десять раз в день, мне приходилось рассказывать эту историю во всех подробностях тем, кто тогда не присутствовал. Я уже умирала от скуки, и меня так и подмывало ответить на все расспросы так, как ответил один из друзей князя Радзивилла, который на просьбу одного знаменитого шутника подтвердить присутствие князя при какой-то знаменитой битве [13] ответил: «Я не ручаюсь за это, так как его светлость был убит в самом начале боя».

Тот же Радзивилл, находясь в Париже в начале царствования Людовика XVI, нашумел там своей расточительностью. Он никогда не покупал меньше половины или четверти магазина, так как, по его мнению, выбор занимает слишком много времени; гораздо проще и легче потом ненужное выбросить за окно. Благодарные парижане назвали его именем один из пассажей, существующий и поныне. Остаток зимы прошел тихо, не принеся с собой ни чего примечательного; но что касается меня, то жизнь, с которой я еще не успела свыкнуться, состояла из массы мелких событий, которые оставались в памяти в зависимости от производимого ими на меня впечатления.

Живя в доме родителей мужа, мы вели независимый от них образ жизни. Мне казалось вполне допустимым приглашать к себе друзей и время от времени устраивать маленькие собрания из лиц наиболее мне симпатичных. Для них назначались дни, когда свекровь была не одна, и мы думали, что она не будет против наших встреч, на которых не было гостей старше тридцати лет, но, увы, оказалось, что мы ошибались. Она обиделась, посчитав нелюбезным с нашей стороны избегать ее общества, между тем как нами руководило только желание не чувствовать себя стесненными и развлекаться сообразно нашему возрасту. Если бы она откровенно объяснилась со мной, мы охотно пожертвовали бы ради нее нашим шумным весельем, но она злилась молча, и с тех пор между нами возникли натянутые отношения, которые потом уже не прекращались.

17 марта, после 28-часовых ужасных страданий, у меня родился страстно ожидаемый сын, появление которого осуществило все мои заветные желания. Потом, имея еще двух детей, я никогда не испытывала такого восторга, как от крика моего первенца. Моя радость обратилась в ка кое-то безумие, которое на несколько минут заставило забыть о слабости. Я даже пыталась встать, чтобы посмотреть на сына, но, обессиленная перенесенными страданиями, упала на подушки. Благодаря своей молодости и здоровью я быстро поправилась и уже на девятый день, лежа на кушетке, принимала поздравления.

Казалось, с рождением наследника должно было упрочиться и мое счастье, но увы! Вместе с здоровьем вернулись прежние мелкие неприятности, и мы решили тогда, что, как ни хорошо у родителей мужа, самое лучшее - это жить в своем доме. Мы переехали в Натолин, и я начала заниматься этим чудным имением.

Я с жаром принялась за хозяйство. Сама чертила планы, входила во все мелочи. Не зная Италии и Греции, я бредила ими. Мой свекор руководил мной и гордился, что сделал из меня художницу. С этих пор я оставила все свои причуды и сосредоточила свое самолюбие и заботы на Натолине, на этом образцовом имении, достойном, по моему мнению, бессмертия.

Когда у нас не хватало денег, я продавала бриллианты и покупала мрамор и бронзу. Мой муж, по-видимому, разделял мои вкусы и несмотря на свою холодную, чуждую всякого энтузиазма натуру с гордостью любовался моей художественной деятельностью.

О счастливое время, когда от избытка воображения я проводила бессонные ночи! Как часто я грезила с откры тыми глазами! С каким нетерпением ждала я наступле ния утра, чтобы набросать на бумагу мысли, зародившиеся в ночной тиши!

Император Александр в Виланово (1805)

Нежданный гость. - Князь Адам Чарторыйский. - Обед. - Манера Александра вести разговор. - Книга гостей, посещавших Виланово

Однажды вечером, когда мы спокойно пили чай у камина, мужу подали письмо, содержание которого, казалось, его очень удивило. Я стала спрашивать, желая узнать, в чем дело, и тогда он предложил мне угадать, какой гость придет к нам на другой день. Я долго ломала голову, но не смогла догадаться.

Как можно было представить себе, что я должна приготовиться к встрече императора Александра со свитой! Сколько я ни видела государей, я с каждым разом все более и более убеждалась, что они не подозревают, сколько хлопот и затруднений доставляют своими посещениями. С самой колыбели им твердят о том счастье, которое они приносят своими визитами, и поэтому они даже не догадываются, как стесняет иногда людей их присутствие.

Но наши слуги сделали чудеса. Вопреки ожиданиям им удалось устроить все к приему неожиданного гостя, и к двум часам следующего дня все было готово. Немалую роль в этом сыграла близость Варшавы.

Я пригласила дядю, князя Понятовского, и его сестру, графиню Тышкевич, чтобы помочь мне достойным образом встретить высокого гостя, так как мне приходилось впервые принимать такого могущественного государя.

Император прибыл в четыре часа. Он был молод и красив и хотя был прекрасно сложен, его осанка показалась мне скорее элегантной, чем благородной и важной. Его манеры были лишены той непринужденности, которая присуща человеку, находящемуся в исключительном положении и привыкшему повелевать. По-видимому, он чувствовал себя стесненным; в его чрезмерной учтивости сквозило что-то банальное, и вообще все, вплоть до его необычайной прямизны вследствие чрезмерно узкого мундира, придавало ему вид скорее прелестного молодого офицера, чем юного монарха.

Князь Адам Чарторыйский, сын князя-генерала, сопровождал Александра.

Говорили, что император под влиянием своею друга, не знавшего другой страсти, кроме любви к родине, про никся решением восстановить независимость Польши. Во всяком случае известно, что пруссаки, владевшие тогда Варшавой, не позволили императору проехать через го род, боясь взрыва народного энтузиазма в тот момент, когда, как они открыто заявляли, он готов был провозгласить себя королем Полыни. Вот почему мы имели честь принимать у себя императора.

Прусский генерал Калкрейт, комендант Варшавы, получил приказание отправиться навстречу Александру и проводить его до границы. Никого не обманула эта, казалось бы, почетная предосторожность, а лишь заставила посмеяться.

Не знаю, каким образом, но мужу удалось узнать желание Его Величества относительно лиц, которые долж ны были сидеть за одним с ним столом: только князь Чарторыйский и генерал Калкрейт удостоились этой чести, а остальная свита обедала в отдельной зале.

Князь Понятовский уклонился от приглашения, и тетка приехала одна, так что за столом нас было всего шесть человек.

Куверт государя был поставлен отдельно во главе стола. Он, оказалось, был этим недоволен и придвинул свое кресло к моему стулу. Ел он мало, а говорил много. Его разговор был прост и сдержан, нельзя было предположить в нем блестящих талантов, но следовало признать, что мысли, высказываемые им, были возвышенны, а манера выражаться - чрезвычайно осторожной. Почти не поднимался вопрос о тех обстоятельствах, которые способствовали его приезду сюда, а те немногие слова, которые он произнес по этому поводу, отличались сдержанным благоразумием, что же касается генералов его свиты, то они не отличались такой же скромностью. Они просили нас дать им поручения в Париж, воображая, что победы и триумфы непременно при ведут их туда. А между тем спустя месяц после отъезда нашего царственного гостя мы узнали, что он был разбит под Аустерлицем и тотчас же возвратился в Петербург.

Но вернусь к обеду, который продолжался очень долго. Александр был туг на ухо и, как все молодые люди со слабым слухом, старался говорить очень тихо, а так как никто не осмеливался переспрашивать его, то отвечали ему что попало, не разбирая.

Когда все перешли в гостиную, он пробыл здесь еще добрых два часа, все время оставаясь на ногах. Говорили, что мундир его так узок, что во всяком другом положении он чувствует себя неловко. Около полуночи он наконец удалился, выбрав из приготовленных для него двух комнат самую простую.

На другой день нужно было встать очень рано, чтобы присутствовать при завтраке Его Величества и проститься с ним; это было, конечно, нелегко для моего здоровья. Прежде чем сесть в карету, император чрезвычайно любезно спросил меня, чем он может доказать нам свою признательность.

Видя его в прекрасном настроении, я почувствовала сильное желание попросить у него Польшу, но, бросив взгляд на мужа, догадавшегося о моем намерении, сдержала свой патриотический порыв и, не выходя из рамок обычая и этикета, главное условие которого запрещало просить у государей того, в чем они могут отказать, я без всякой импровизации попросила Александра написать свое имя в книге, где расписывались все посещавшие Виланово. Он оказал мне эту любезность и расписался на первой странице. Кто бы мог подумать тогда, что вскоре рядом с именем русского императора появится подпись Наполеона?

Часть вторая
Французы в Варшаве

Авангард (1806 - 1807)

Конец войны с Пруссией. - Вступление французского полка в Варшаву. - Господин де Ф. - Мюрат. - Бал у князя Понятовского. - Султан Мюрата

Первое наше лето в деревне прошло необычайно быстро, так как мы всецело были погружены в бесчисленные работы и проекты. В Варшаву мы вернулись лишь к концу октября.

В то время иностранные газеты не являлись, как теперь, настоятельной жизненной потребностью и мало кому были доступны, зато те, кто получал их, осаждались жаждущими узнать новости о Прусском королевстве.

Счастливая звезда Наполеона ни в ком ни на минуту не вызывала сомнений, и все были уверены в победоносном исходе прусской кампании, однако никто не ожидал от Наполеона той стремительности, с которой он разгромил еще недавно кичившуюся своей дисциплиной и победами прусскую армию. С этого момента даже самые безнадежные скептики поверили в уничтожение Пруссии и восстановление Польши.

Общественность Польши не стеснялась в выражении своих чувств и надежд, так что у пруссаков, ненавистных владетелей страны не по праву завоевания, а исключительно благодаря ее разделу в 1795 году, не могло быть двух мнений относительно пробуждавшихся в обществе симпатий. Однако им надо отдать справедливость, что они никого не притесняли; прусские части ограничивались лишь тем, что задерживали, насколько возможно, доступ известий в страну. Утаивая газеты и сжигая письма, они тщательно пытались скрыть от нас триумфальное шествие французской армии, но уже никакими силами нельзя было заглушить рог победы при Иене и вступление Наполеона в Познань.

С этого момента все умы воспламенились и уже ни кто не скрывал своей радости. Пылкая молодежь заполнила рестораны, распевала патриотические песни и под громкие крики пила за здоровье своих освободителей и братьев.

Между тем генерал Калкрейт, комендант Варшавы, получив тайное извещение о том, что император Наполеон выступил из Берлина и идет на Познань, поспешно отправил курьера за инструкциями, так как вследствие наступившего замешательства о генерале совсем забыли. Уже будучи совсем готовым покинуть город, он сумел сохранить в глубокой тайне движение «великой армии», так что мы узнали почти в один и тот же день о выступлении французов из Берлина и о вступлении их в Познань.

Это послужило сигналом для прусских властей. Сопровождаемые насмешками уличных мальчишек, они поспешно оставили Варшаву, присоединившись к русским войскам, расположенным лагерем на другом берегу Вислы. Прусский король написал письмо князю Понятовскому, назначив его губернатором Варшавы и начальником несуществующей национальной гвардии. Он просил при этом позаботиться о безопасности жителей, уверяя, что не считает никого более достойным такого важного дела. Между тем пруссаки, уходя, не оставили ни одного ружья, и князю пришлось вооружить около сотни людей копья ми и дрекольем, чтобы занять ими караулы.

Это продолжалось всего несколько дней.

Утром 21 ноября раздался сигнал, возвестивший о при бытии первого французского полка. Как описать тот энтузиазм, с которым он был встречен! Чтобы понять наши чувства, надо подобно нам все потерять и снова обрести желанную надежду. Эта горсть храбрецов предстала перед нами как гарантия независимости, которую мы ожидали от великого человека, подчинившего себе весь земной шар.

Общий энтузиазм достиг высшей степени. Вечером город был сказочно иллюминирован. В этот день властям не пришлось заботиться о размещении прибывших героев - из-за них спорили, их разрывали на части. Жители, не знавшие французского языка, пустили в ход язык, общий для всех народов: всевозможные аллегорические зна ки, пожатия рук, радостные восклицания - все было пущено в ход, дабы дать понять дорогим гостям, что к их услугам предоставляется от чистого сердца все, что имеется в доме, включая винный погреб.

На улицах и площадях были накрыты столы, провоз глашались тосты за будущую независимость, за храбрую армию, за великого Наполеона, с французами целовались, братались, поили их - и кончилось тем, что солдаты спья на совершили ряд неблаговидных поступков, сразу охла дивших общий энтузиазм.

На следующий день принц Мюрат, тогда великий гер цог Бергский, с необычайной пышностью вступил со своей свитой в Варшаву верхом, сияя раззолоченными мундирами, разноцветными султанами, золотыми и серебряными нашивками. Для Мюрата был приготовлен дом Рачинского, но ему там не понравилось, так как дымил один камин, и он перешел к нам.

Мне очень хотелось посмотреть хотя бы на одного француза, так как те, кого я видела накануне ходившими по улицам толпой, были не в счет. Наступило время ужина.

Мой свекор, граф Потоцкий, послал спросить, не пожелают ли адъютанты его светлости сойти к ужину. К моему великому разочарованию, они прислали сказать, что благодарят и что они никогда не ужинают. Но едва мы успели сесть за стол, как в соседнем зале раздался звон сабли и шпор и в комнату вошел молодой офицер - гусар, с той поспешностью, которая показывала на его близкое знакомство с хозяином дома.

- А, Шарль! - воскликнул муж, знавший его еще в Париже, и, обняв, представил нам вошедшего.

Это имя было мне отчасти знакомо: о де Ф. говорили как об известном обольстителе, сумевшем внушить сильную любовь одной моей знатной соотечественнице.

Благоразумные женщины мало обращают внимания на тех мужчин, которые славятся своими успехами у женщин или по крайней мере относятся к ним с известной ос торожностью, что же касается женщин менее благоразум ных и имеющих на этот счет свои принципы, им, наоборот, доставляет удовольствие держать себя с подобными мужчинами вызывающе.

Я чистосердечно сознаюсь, что принадлежу к числу последних, и мне было неприятно, что меня застали врасплох и недостаточно тщательно одетой. Я опустила голову, решив не смотреть на вошедшего, но звук его голоса заставил меня изменить принятое решение, и я невольно подняла глаза, чтобы посмотреть на человека, обладавшего столь гармоничным голосом.

Это, кажется, был единственный человек, которого мне пришлось слушать прежде, чем я посмотрела на него.

Шарлю было двадцать один или двадцать два года. Его лицо не отличалось безукоризненной правильностью черт, но оно было прелестно. Его взор, полный какой-то затаенной скорби, был меланхоличен. Его манеры были элегантны, без фатовства, разговор - очень умным, суждения - независимы: никто, казалось, не мог лучше оли цетворить собой идею о романтическом герое и храбром рыцаре. Поэтому его мать, маркиза Суза, вывела его под различными именами в своих прелестных романах.

Он провел с нами часть вечера, и мы засыпали его вопросами об этом удивительном походе, окончившемся в течение нескольких дней.

Его ответы были необыкновенно тактичны, без малейшего хвастовства. Как настоящий француз, он вполне обладал искусством вести разговор, переходя незаметно с предмета на предмет. К концу вечера я тоже увлеклась разговором. Заметив, что он слушает меня с удовольствием, я была очень польщена.

Через два дня после своего приезда принц Мюрат предупредил меня о своем визите и вечером явился в сопровождении многочисленной свиты. Это быль великий че ловек или, вернее, человек высокого роста [14], с лицом хотя и красивым, но неприятным, лишенным благородства и выразительности. Своим величественным видом он напо минал актера, играющего роль королей. Искусственность его манер бросалась в глаза, и видно было, что в обыденной жизни он держит себя иначе. Выражался он недурно, так как очень тщательно следил за собой, но его гасконский акцент и некоторые солдатские выражения как-то не вязались с титулом принца. Он очень любил описывать свои военные успехи и в продолжение по крайней мере часа рассказывал нам о войне.

Взятие Любека было его любимой темой. Он вступил в этот город во главе своей кавалерии. Хотя это и был пре красный военный подвиг, но все же неприятно было слушать рассказ о том, как кровь ручьями текла по улицам и лошади становились на дыбы перед грудами трупов. Столь красноречивое описание войны не могло действовать успокоительно на нас, женщин, так как те, кто были нам дороги, должны были скоро взяться за оружие.

Мюрат уже успел приобрести королевский обычай: он не разговаривал, а говорил, будучи вполне уверен, что его слушают если и не с удовольствием, то по крайней мере с почтительным вниманием.

Наконец он встал, с важностью раскланялся и объявил, что вернется к себе в кабинет для изучения карты Польши и позиций русской армии.

Несколько дней спустя в королевском замке состоялся большой бал. Мюрат, горя желанием скорее всем показать себя, сказал князю Понятовскому, что он много слышал о красоте полек и теперь сам хотел бы убедиться в этом; по этому мой дядя и дал великолепный бал. Я была нездоро ва и не могла принять участие в этом бале, но мне тотчас же сообщили, что принц появился на балу в полной пара дной форме. Я видела потом его в этом немного театральном костюме, вполне соответствовавшем его «королевской крови». Во всем костюме самым замечательным был султан - трехцветный, развевавшийся всегда в самых опасных местах битвы. Поляки, восхищенные подобной храбростью, с радостью заменили бы этот славный султан польской короной.

Мы так и не узнали, действительно ли Наполеон по дал своему зятю подобную надежду, но, несомненно, у Мюрата зародилось это намерение, и он любил сравнивать себя с Яном Собесским. Это был один из его любимейших разговоров, и он постоянно расспрашивал подробности возвышения этого короля-солдата.

Вступление Наполеона

Триумвират. - Приготовления. - Тайный приезд императора. - Официальный прием

Как только стало известно, что император прибыл в Познань, было решено послать ему навстречу депутацию, но сделать это было не так-то легко. Все выдающиеся люди страны оставались в своих поместьях, выжидая исхода события, а находившиеся под властью русского императора держались в стороне. Перед ними был опыт прошлого, и они отлично знали, что маленький неосторожный поступок повлечет за собой конфискацию имущества.

Наконец вышли из затруднительного положения, послав навстречу победителю трех незначительных лиц. Наполеон своим орлиным оком сразу оценил эту депутацию и обратился к ним с банальной речью, в которой не было ничего, что бы могло поддержать надежду, появившуюся с его прибытием.

Принц Мюрат все же дал понять властям, что император вступит в город с некоторой торжественностью, хотя бы для того, чтобы послать блестящую статью в «Монитер». Тотчас же принялись воздвигать триумфальные арки и колонны, готовить иллюминацию и сочинять поэтические надписи, но все эти приготовления оказались напрасными: Наполеону вздумалось обмануть всеобщее ожидание - он прибыл в четыре часа утра на скверной лошаденке, которую ему дали на последней почтовой станции.

Легко представить себе переполох, поднявшийся в зам ке, где все было погружено в глубокий сон. Император сам разбудил караульного в будке, который и дал условный сигнал. Переполох увеличился еще тем, что переделки, предпринятые в замке, который был много лет необитаем, не были закончены.

К счастью, апартаменты последнего короля оставались нетронутыми, как бы ожидая нового хозяина. Эта часть замка, построенная при Станиславе-Августе, но сила на себе печать такого художественного совершенства, что, казалось, избежала не только влияния време ни, но и моды.

Императора сопровождал лишь мамелюк Рустан; эки пажи его спутников застряли в грязи, так как шоссейных дорог тогда не было, а проселочными в это время года проехать было невозможно.

Тотчас же по прибытии императора объявили, что вечером он примет властей и тех, кто имел право представиться ему.

Я до сих пор испытываю некоторое волнение при воспоминании о том нетерпении, с каким мы ожидали возвращения лиц, отправившихся в замок. Мой свекор воз главлял официальную депутацию. Он вернулся домой в десять часов - более удивленный, чем восхищенный.

Наполеон говорил с теми быстротой и многословием, которые выдавали нервное возбуждение, но при всем том его речь была малоутешительна, и я даже думаю, что он охотно взял бы назад несколько вырвавшихся у него фраз.

Распространившись о своих подвигах в Пруссии и подробно остановившись на мотивах этой войны, он указал на неимоверные трудности, которые нужно было преодо леть такой огромной армии, чтобы иметь возможность двигаться вперед и доставать себе жизненные припасы.

Но в конце концов это неважно! - сказал он, засунув руки в карманы. - Французы у меня вот где! Влияя на их воображение, я делаю с ними все, что мне вздумается!..

Безмолвное удивление появилось на лицах всех слушавших его.

После небольшой паузы он прибавил:

Да, да, это так, как я вам говорю!..

Понюхав табаку, чтобы перевести дыхание, он очень живо стал укорять польских магнатов, которые, по его мнению, не проявили достаточно энергии и патрио тизма.

Самоотвержение, жертвы, кровь - неизбежны! - воскликнул он. - Без этого вы никогда ничего не достигнете.

Но в этом потоке слов у него не вырвалось ни одного, которое можно было бы принять за обещание. Даже самые благоразумные вернулись с этой аудиенции недовольные, но с твердым решением сделать все, что подскажут им честь и любовь к родине.

Не медля ни минуты, все занялись военными делами: набором солдат и пр. Жертвовали все по мере возможности, а то немногое, что оставляли себе, французы не стеснялись брать силой.

Хотя Наполеон и упомянул о недостатке усердия польских вельмож, все же я утверждаю, что ни в одной стра не не принесено было с такой готовностью столько жертв, как у нас.

Редкий день не приносил известия о каком-нибудь добровольном приношении. Когда оказался недостаток в деньгах, мы послали всю нашу серебряную посуду на мо нетный двор.

При расквартировании войск штаб-офицеры были освобождены хозяевами от платы за постой.

Некий богатый вельможа, устроив блестящий прием одному из знаменитых французских маршалов, был нимало удивлен, узнав, что его серебро исчезло вместе с фургонами героя. Шутка показалась ему чересчур смелой, и он довел о ней до сведения императора, который, возмутившись подобным образом действий в дружественной стране, приказал тотчас же возвратить серебро и объяснил это рассеянностью прислуги маршала, совсем не привыкшей к подобным приемам.

Начало военных действий

Салон графини. - Принц Боргезе. - Больной ребенок. - Преданность m-eurde Ф. - Проект Савари. - Пултуск. - Прием в замке. - Туалет графини. - Представление императору

У меня бывало много французов, и мой муж присутствовал всегда при этом, любезно помогая мне принимать гостей. Мы иногда играли в карты, но чаще всего разговаривали. Принц Боргезе, зять императора, был одним из постоянных наших гостей, и его никто не стеснялся. Когда разговор становился серьезнее, он уходил на середину зала, ставил стулья попарно и, наливая вино, начинал танцевать контрданс с этими немыми «дамами».

У нас постоянно бывали: храбрый генерал Эксельман, остроумный Луи де Перигор, умерший через год во время переезда из Петербурга в Берлин, к великому сожалению всех его знавших; интересный Альфред де Ноэль, красавец Лагранж и много других, отчасти мною забытых, а отчасти неинтересных.

В это время заболел мой сын [15]. Так как обычный порядок в доме был нарушен гостями, то мы были с ним разделены: он помещался в одном из флигелей, примыкавших к главному зданию, предоставленном адъютантам Мюрата, и для того чтобы его видеть, я должна была проходить через двор.

Дело было в декабре, и было очень скользко. Поэтому ввиду моей беременности мне было строго запрещено выходить. Не имея возможности быть постоянно при ребенке, я представляла себе всевозможные ужасы и, чувствуя себя не в силах принимать участие в общем веселье, в этот вечер ушла к себе раньше обыкновенного.

На другой день с рассветом я послала узнать у няни, как чувствует себя мой сын. Каково же было мое удивление, когда вместо словесного ответа мне передали полный бюллетень о состоянии его здоровья! Я узнала, сколько раз он принимал лекарство, сколько времени спал, какая у него температура. Мое материнское сердце, не зная, угадало автора этого бюллетеня.

В тот же день, встретив господина де Ф., я в смущении стала его благодарить.

- Ах, боже мой! - воскликнул он. - Как иногда придают значение пустякам! Этой ночью я был дежурный, а в комнате вашего сына стоит удобная кушетка, на которой я и расположился, а чтобы не заснуть, обратил внимание на то, что происходило около меня. Ваш сын теперь вне опасности.

В его голосе я услышала ноты, проникшие до глубины моего сердца. Я не могла говорить... Он взял мою руку, но не смея поднести ее к губам, пожал ее и быстро вышел из комнаты.

С этой минуты между нами возникла некоторая близость, что-то похожее на давнишнюю и священную дружбу с оттенком любви - таинственной и робкой.

Верная своему долгу, я даже не допускала возможности чувства, которого надо остерегаться, и исходя из этого не думала об опасности.

Мне казалась вполне допустимой дружба с человеком, соединявшим в себе качества, которые мне хотелось видеть в своем брате.

Я подавляла в себе волнение, которое испытывала, когда встречала нежный и меланхолический взгляд Шарля, когда он, как никто, пел прелестные романсы. Наконец, я забывала, и в этом была моя главная вина, что у молодой женщины не может быть другого близкого чело века и друга, кроме мужа, но в таком случае почему же мой муж не заставлял меня об этом вспоминать?..

Зима 1807 года была необыкновенно сурова. Страна, уже обедневшая после прохождения русской армии, была не в состоянии снабдить продовольствием сто тысяч французов, сосредоточенных в одном месте. Войска сильно страдали и начинали роптать, так как нуждались во всем [16].

Савари, бывший тогда адъютантом императора, пред ложил, как он выразился, меру сильнодействующую, а именно - подвергнуть город голоду, закрыв заставы, кон фискуя ежедневно привозимые съестные припасы в пользу французских войск.

Наполеон, которому надоел ропот его ворчунов [17], со гласился на это предложение, отдав соответствующие приказания. Таким образом, мы были почти осуждены на голодную смерть. Друг тайно предупредил нас об этом, но так как подобная неосторожность могла погубить его, нам нужно было самим позаботиться о том, чтобы оградить себя от гибели, не компрометируя господина де Ф.

Мы собрались на совет и решили самим отправиться за съестными припасами под предлогом неожиданной поездки. К счастью, эти предосторожности оказались излиш ними. Принц Невшательский и Талейран имели мужество сказать императору, что подобные действия могут вызвать бунт. Тогда решено было силой прорвать австрийский кордон, что дало и нам, и французской армии съестные припасы в изобилии.

Между тем все удивлялись тому кажущемуся спокойствию, которое царило в замке, а дамы возмущались, видя, что Наполеон не проявляет желания познакомиться с ними. Император между тем разрабатывал план нападения на врага и вдруг, не боясь суровой зимы, отправился на другую сторону Вислы, где в маленьком городке Пултуске стояли русские, с которыми дрались в продолжение нескольких дней без особых результатов. Зима сильно затрудняла военные действия; беспрерывные дожди так размыли дороги, что пушки вязли в грязи и немало солдат погибло в заторах. Ничего подобного не бывало до сих пор, и тот, чей гений повелевал стихиями, был принужден отступить. Хотя неприятель и был оттеснен с потерями, но все же мог еще долго сопротивляться. Все боялись - и не без основания - того, как примет Наполеон эту первую неудачу, и власти города с трепетом ожидали его в замке.

Но к их величайшему удивлению, он был совершенно спокоен.

- Ну, ваша грязь спасла русских, - сказал он, - надо ждать морозов.

Затем он заговорил об администрации края, настаивая на необходимости внести возможно больше порядка и предусмотрительности в систему доставки съестных припасов для армии и указывая пункты, где следовало устроить продовольственные склады, при этом входя в самые мелкие подробности, обнаруживая необычайную ясность взгляда и великолепное знакомство как с краем, так и с людьми, условиями местной жизни.

На этот раз в противоположность первому визиту все бывшие в замке вернулись оттуда в восторге от великого человека и его всеобъемлющего гения, одинаково умевшего и завоевывать государства, и управлять ими.

Мой свекор очень торопился сообщить нам, чем окончился этот прием, и только он начал рассказывать, как послышался страшный шум во дворе - это возвратился из короткого похода принц Мюрат со своим штабом.

Все, к счастью, оказались целы и невредимы, хотя по обыкновению принц гарцевал под пулями русских аванпостов.

Спустя несколько дней было объявлено, что состоится прием дам. Наконец-то мы увидим великого человека! Нужно было обдумать туалеты, чего требовало национальное самолюбие.

Я была очень довольна своим костюмом. Моя беременность была еще мало заметна, и я вполне ее скрыла плать ем из черного бархата, вышитого a la Mathilde золотом и жемчугом. Открытый ворот a la Van Dyck, легкая наколка из локонов и все мои бриллианты чудесно дополняли этот благородный и строгий наряд, который, говоря правду, составлял резкий контраст с моим свежим и веселым лицом. Этот фантастический костюм тогда еще не был модным, и я, кажется, одной из первых ввела его, тем более что мои туалеты всегда носили скорее художественный, чем модный отпечаток.

Мы прибыли в замок к девяти часам вечера и должны были пройти через целую армию раззолоченных и блестящих мундиров, стоявших шпалерами, чтобы видеть всех приехавших дам.

Я следовала за своей свекровью, наблюдая, произвел ли эффект мой туалет среди этих опытных и в то же время требовательных ценителей, и, признаюсь, я была в восхищении, когда услышала одобрительный шепот и следующую фразу:

Ах, как это оригинально! Точно красивый портрет в старинной раме. Ничего подобного не увидишь даже в Париже.

Нас ввели в великолепный зал с историческими кар тинами, перенесенными впоследствии в Москву по приказу императора Николая I.

Зал был освящен a giorno. Много дам уже стояли ряда ми, а так как приглашения делались не по строгому выбору, то количество собравшихся было значительно.

Мы ждали довольно долго, и, признаюсь, к нашему любопытству примешивался и некоторый страх. Вдруг общее движение нарушило тишину, двери с шумом распахнулись, и Талейран, выступив вперед, произнес гром ко и отчетливо то магическое слово, которое заставляло тогда трепетать весь мир:

Император!

И тотчас же показался Наполеон. Он остановился на минуту, как бы давая возможность рассмотреть себя.

Существует столько портретов этого удивительного человека, столько раз писали его историю! Все легенды, повторяемые много раз потомками его стариков-солдат, долго еще будут слушаться с захватывающим интересом, а последующие поколения будут его знать почти так же хорошо, как и мы, но трудно представить, какое сильное и глубокое впечатление производил он с первого же раза.

Мной овладело какое-то оцепенение, немое изумление, как от присутствия какого-то необыкновенного чуда. Мне казалось, что вокруг него сиял ореол. Недопустимо, дума ла я, когда несколько пришла в себя, чтобы такое полное могущества существо могло умереть, такой всеобъемлющий гений - исчезнуть без следа!.. И мысленно я даровала ему двойное бессмертие. Возможно, - я ничуть не хочу защищаться, - что в том впечатлении, которое он произвел на меня, немалую роль играли моя молодость и живость воображения, но как бы то ни было, я рассказываю совершенно откровенно то, что тогда испытала.

Моя свекровь стояла возле двери, в которую вошел император. Он обратился к ней первой и сказал несколько лестных слов о ее муже. Затем наступила моя очередь. Теперь не могу даже припомнить, что он сказал, - так я была смущена. Вероятно, это была одна из тех банальных фраз, с которыми обыкновенно обращаются ко всем молодым женщинам. Я, наверное, ответила что-то невпопад, потому что он с удивлением посмотрел на меня, чем еще более смутил меня, заставив забыть все, кроме обворожительной и нежной улыбки, осветившей его лицо, когда он с немногими словами обратился ко мне. Вместе с этой улыбкой, появлявшейся у него всякий раз, когда он говорил с женщиной, с его лица исчезала та суровость, которая сквозила в его взгляде.

Затем очень быстро он обошел всю залу. Многие из дам попытались выразить ему свои надежды, зародивши еся вследствие его пребывания здесь, но он отвечал односложно на эти патриотические порывы, по меньшей мере неуместные на таком приеме. Меньше чем через полчаса прием был окончен. Вернувшись к двери, через которую он вошел, он обратился к Талейрану и довольно громко сказал:

- Сколько хорошеньких женщин!

Повернувшись еще раз, он послал нам грациозный привет рукой и затем удалился в свои покои.

Любовные забавы

Бал у Талейрана. - Стакан лимонада. - Императорский контрданс. - М-те Валевская. - Головка Грёза. - Ключ от малых покоев принца Мюрата

Император заявил, что, не имея возможности сражать ся с неприятелем, он хочет, чтобы все веселились, тем более что момент для этого был самый благоприятный - наступила Масленица. Но для веселья имелось одно препятствие. Дело в том, что лучшие дома мы предоставили нашим освободителям, а сами хозяева, подобно нам, юти лись в нескольких маленьких комнатках, где мы расположились с грехом пополам и об устройстве больших балов даже не думали.

Один только князь Понятовский мог устроить у себя в замке большой бал, но его стесняло присутствие там императора.

После долгих переговоров было решено, что первый бал даст Талейран, обер-камергер и министр иностранных дел.

Наполеон вместе со всеми принцами должен бы присутствовать па нем. Нас уверили, что приглашено только пятьдесят дам, но суровый этикет не мог устоять против тысячи мелких интриг, неизбежных в подобных случаях. И действительно, это был один из таких праздников, на который во что бы то ни стало необходимо было попасть: на карту было поставлено тщеславие и любопытство всех без исключения. Меня больше всего занимала личность самого хозяина, который слыл за самого любезного и остроумного человека своего времени. Хотя, говоря правду, он мало прилагал для этого усилий.

Его друзья утверждали, что нет человека более ловкого и блестящего, но судя по тому впечатлению, которое он произвел на меня, я бы сказала, что это человек пресыщенный и разочарованный, жадный до успехов, бесхарактерный и беспринципный, одним словом - нездоровый и душой, и лицом.

Я не могу выразить своего удивления, когда он с трудом выступил на середину зала с салфеткой под мышкой и поднес на золоченом подносе стакан лимонаду тому самому монарху, которого про себя считал выскочкой.

Говорят, в юности Талейран имел большой успех у женщин, и впоследствии я видела его в кругу его старого сераля [18]. Это было действительно очень комично: все эти дамы, у которых он поочередно исполнял роль любовника, тирана и друга, старались развеять его угрюмость и развлечь его, но все их усилия пропадали даром: с одной он зевал, другим говорил дерзости, считая всех их за дур и язвительно намекая на их года.

Однако вернусь к балу. Это было одно из интереснейших зрелищ, на котором я когда-либо присутствовала. Император танцевал кадриль с графиней Валевской, что послужило потом поводом к их связи.

Как, по-вашему, я танцую? - спросил он меня улыбаясь. - Вы, вероятно, смеялись надо мной.

Говоря правду, государь, - отвечала я, - для великого человека вы танцуете превосходно.

Перед этим Наполеон сидел между своей будущей фавориткой и мной и после нескольких минут разговора спросил меня, кто такая его другая соседка, и когда я на звала ее, обратился к ней с таким видом, как будто давно ее знал.

Потом стало известно, что Талейраи своей услужливостью устроил первое свидание Наполеона с графиней Валевской и устранил встретившиеся препятствия. Когда Наполеон выразил желание прибавить к числу своих побед и польку, ему была выбрана как раз такая, какая для этого и требовалась, а именно - прелестная и глупая. Некоторые утверждали, что они заметили, как после кадрили император пожал руку своей даме, что равнялось, по их словам, назначению свидания.

Действительно, это свидание состоялось на следующий вечер.

Рассказывали, что за красавицей был послан важный сановник, что ее брат-повеса совершенно неожиданно получил незаслуженное повышение, а она отказалась от бриллиантового убора. Много говорили такого, чего на самом деле не знали, - просто выдумывали. Уверяли даже, будто мамелюк Рустан прислуживал ей вместо горничной, но мало ли что говорят в подобных случаях? Во всяком случае, мы были все очень огорчены, что женщина нашего общества проявила столько легкомыслия и защищалась так же слабо, как крепость Ульм.

Но то время, накладывая на все свой отпечаток, придало и этой так легко начавшейся связи оттенок постоянства и бескорыстия, которые совершенно сгладили неприятное впечатление от их первой встречи и поставили гра финю Валевскую в ряду интересных людей эпохи [19].

Она была так восхитительна, что напоминала собой головку Грёза. Ее глаза, рот и зубы были прелестны, ее улыбка была так пленительна, взгляд так кроток, а вся она была так обворожительна, что никто и не замечал неправильности черт ее лица. Выйдя замуж шестнадцати лет за восьмидесятилетнего старика, которого никто никогда не видел, она занимала в свете положение молодой вдовы, ее молодость давала повод к многочисленным пересудам, и если Наполеон был ее последним любовником, то, по общему убеждению, он не был первым.

Как только император выбрал себе фаворитку, принцы также поспешили последовать его примеру.

Однажды утром мне доложили о приходе m-eur Жанвье, частного секретаря принца Мюрата. Он вошел, дер жа в руках ключ, и был очень смущен, не зная, как объяс нить цель своего визита, И не глядя на меня, он молча вер тел ключ в руках, в то время как я тщетно ломала себе голову, стараясь догадаться о цели его прихода.

Чтобы была понятна вся последующая история, я должна сказать несколько слов о расположении комнат в замке. Между этажами, занимаемыми с одной стороны свекровью, а с другой - принцем Мюратом, были еще малень кие антресоли. Моя свекровь пользовалась ими лишь во время больших холодов, так как они представляли собой теплое помещение, служившее для сообщения между двумя этажами при помощи потайной лестницы.

Этот прелестный уголок, убранный в стиле Людовика XV, считался как бы частью тех главных покоев, где размещался принц Мюрат, и ключ от них был передан прислуге принца при водворении его в новом помещении. Мы совсем забыли об этом. И вот теперь m-eur Жанвье было приказано передать мне этот ключ.

Как человек неглупый, он чувствовал всю щекотливость данного ему поручения и был еще более смущен, когда заметил мое недоумение и упорное нежелание взять совершенно ненужный мне ключ, так как, живя в одном эта же со свекровью, я могла пользоваться маленькой внутренней лестницей.

Видя, как я далека от истинной цели его визита, он наконец осмелился и сказал, что его светлость думает, что, может быть, мне будет приятно зайти и выпить чашку чаю в этих прелестных покоях.

Поняв, в чем дело, я вспыхнула от гнева. Он, вероятно, прочел это в моем взгляде, так как едва не свалился со сту ла. Он встал и, подойдя нетвердыми шагами к консоли, положил на нее злополучный ключ и, отвесив глубокий поклон, собрался выйти из комнаты.

С трудом сдерживаемый гнев сменился чувством глубокого возмущения. Улыбнувшись насколько возможно пренебрежительнее, я попросила m-eur Жанвье передать принцу, что, наверное, моя свекровь будет очень тронута его вниманием, так как в силу своего возраста она не любит многочисленных собраний и, вероятно, воспользуется любезным приглашением его светлости. Во всяком случае, ключ можно оставить - я тотчас же передам его свекрови.

Бедный секретарь как окаменелый стоял у дверей. Кивнув ему с необыкновенным высокомерием, я вышла из гостиной.

Императорская партия в вист

Новые балы. - Смотр войскам. - Голландские депутаты. - Ставка. - Наследник Баварского престола. - Приближенные Наполеона. - Comte de communges. - Так называемые принцы крови. - Гасконский акцент Мюрата. - Его бьющие на эффект восклицания

За балом у Талейрана последовали два другие: у принца Боргезе и принца Мюрата. На первом балу я не была по болезни, что касается второго, то, по мнению свекрови, я должна была присутствовать на нем, дабы до конца вы держать принятую на себя роль и ничем не нарушить холодно-учтивых отношений между нами и нашим гостем.

Дороги продолжали оставаться непроходимыми, и император не покидал город, выходя из замка только для смотра войск на Саксонской площади. Хотя они происхо дили ежедневно, народ массами собирался всякий раз, как только там показывался Наполеон. Его провожали до зам ка восторженными криками, ясно говорившими, насколько стали дороги для нации его слава и наши надежды. Ка залось, он совсем не тяготится этими овациями, хотя часто они бывали причиной немалого беспорядка.

Кроме балов при дворе раз в неделю устраивались собрания. Вечер начинался прекрасным концертом и кон чался партией виста. В замке никогда не танцевали.

Император привел с собой полный оркестр под управлением знаменитого композитора Пэра. Исполняли ис ключительно итальянскую музыку, которую Наполеон страстно любил. Во время игры он внимательно слушал, аплодировал с видом знатока, и, казалось, гармония имела могучее влияние на его душевный мир.

Однажды мы видели этому пример на одном из собраний.

Ему доложили, что генерал Виктор, посланный с не обычайно важной депешей, был захвачен пруссаками. По лучив это известие, император вышел из себя. Ведь это была если не измена, то во всяком случае непростительная неосторожность.

В тот же день перед собранием императору должны были представиться к аудиенции голландские депутаты, чтобы поздравить его с Йенской победой.

Было около десяти часов. Мы давно ждали императо ра и уже начинали подозревать, что происходит что-то неладное, как вдруг дверь с шумом открылась, и толстые голландцы в своих ярко-красных мундирах скорее выкатились, чем вышли оттуда. Император толкал их, крича довольно громко:

- Идите же, идите!

Вероятно, в дверях произошло замешательство как раз в тот момент, когда император подошел к ним, так как он имел привычку ходить очень быстро. Бедные депутаты, потеряв головы, повалились один на другого.

Во всякое другое время эта сцена вызвала бы только смех, но тогда голос и выражение лица императора не обещали ничего хорошего, и, говоря правду, мы предпочли бы совсем не присутствовать при этой сцене, но, к счастью, музыка быстро его успокоила, и по окончании концерта, прежде чем сесть за вист, он обошел всю залу и со своей обычной грациозной улыбкой сказал несколько любезных слов дамам, которых он особенно отличал.

Вечер, как я уже сказала, заканчивался обычно игрой в карты. Император сам назначал утром, кто из дам долж ны вечером составить с ним партию, причем он выбирал обыкновенно одну старую и двух молодых. Меня научили кое-как играть, и в первый же раз, когда я была удостоена чести быть приглашенной к императорскому висту, у меня вырвался очень смелый ответ, который, по-видимому, был принят благосклонно, так как с тех пор я неизменно зани мала место за карточным столом императора. Когда сдавали карты, Наполеон повернулся ко мне и спросил:

На что мы играем?

Ну, конечно, государь, на какой-нибудь город или королевство!

Он засмеялся.

А если я проиграю? - спросил он, бросив на меня проницательный взгляд.

О, ваше величество в таком выигрыше, что если бы даже я проиграла, то вам ничего не стоит заплатить и за меня.

Этот удачный ответ доставил мне неизменную милость императора: как в Польше, так и в Париже он оказывал мне исключительное внимание и любезность.

Все заметили, что графиня Валевская никогда не назначалась играть в карты с императором, и подобное соблюдение приличий было всеми отмечено.

Было очень интересно наблюдать, как мелкие немецкие принцы, следовавшие под разными предлогами за главным штабом, пресмыкались перед императором, когда он играл в карты. Между ними находился и предполагаемый наследник баварского престола, почтительно целовавший руку Наполеона всякий раз, когда ему удавалось ее поймать, и при всем этом он имел дерзость быть влюбленным в графиню Валевскую. Разумеется, подобное соперничество только забавляло императора. Принц, и без того имевший убогий вид, был к тому же косноязычен и глух.

Наблюдая за всеми, кто составлял свиту императора, я вынесла интересное и на первый взгляд странное за ключение: с наибольшим достоинством держались и менее всех раболепствовали перед императором не знатные родовитые сановники, примкнувшие к нему ради его удач, и не иностранные принцы, выпрашивавшие у него себе ко роны, а как раз вновь испеченные вельможи: маршалы и сановники, выведенные им в люди. Только Савари, казалось, ловил его взгляд, все же остальные держали себя по чтительно, но с достоинством и без низкопоклонства.

Кроме иностранных послов и некоторых высокопоставленных сановников, также игравших в карты, никто не садился в присутствии императора, даже его зятья. Это, по-видимому, нравилось Мюрату, который не терял случая порисоваться: он все время принимал красивые позы, желая этим еще более подчеркнуть стройность своей фигуры. Маленький Боргезе приходил в ярость, но сесть все же не осмеливался.

После игры в карты ужинали, причем Наполеон ни когда не занимал места за столом, а ходил по залу, разговаривая с дамами, и забавлялся тем, что задавал им массу вопросов, которые подчас принимали щекотливый харак тер, так как он требовал необыкновенно точных ответов. Он все хотел знать, что они делали, читали, о чем думали и что больше всего любили.

В один из таких вечеров, облокотившись на спинку моего стула, он задал мне несколько вопросов относитель но моего чтения и, рассказывая о прочитанных им рома нах, заметил, что из всего, что ему попадалось под руку, самое сильное впечатление на него произвел роман «Comte tie Communges». Он читал его два раза и каждый раз был растроган до слез. Я не была знакома с этой книгой и, по нятно, вернувшись домой, первым же делом отправилась рыться в библиотеке свекра. К несчастью, этого романа там не оказалось, и только много лет спустя мне удалось достать его, и я также плакала над ним.

Моя свекровь единственная из всех варшавянок сохранила свой салон, и поэтому ей пришлось давать танце вальные вечера. Масса иностранцев, наводнивших Вар шаву вслед за дипломатическим корпусом, жаждала развлечений. Принцы крови не пропускали ни одного собра ния, но, чтобы не уронить своего достоинства, танцевали только на придворных балах.

Моя беременность не позволяла мне предаваться раз влечениям этого рода, и поэтому я была вынуждена зани мать самых неинтересных гостей - такова уж почти все гда судьба хозяек дома.

Принц Мюрат, ничуть не сконфуженный неудачей своей глупой выходки, воспользовался этим и осыпал меня пошлы ми любезностями. Я даже не пыталась скрыть скуки, одолевавшей меня во время его излияний, что, конечно, в конце концов не могло скрыться от него, и тогда, приняв мелодра матическую позу, он произнес следующую смешную фразу, еще более подчеркивающую его гасконский акцент:

Madame Александр! Вы не честолюбивы, вы не любите принцев.

Мои друзья много смеялись, когда я поведала им эту историю.

Нечто подобное о Мюрате мне рассказывали потом и в Париже. В тот день, когда Мюрат был провозглашен неаполитанским королем, какая-то красавица под влия нием его величия назначила ему свидание, а так как заботы о королевстве отнимали у него еще не очень много времени, то он пришел на свидание слишком рано.

Устав ожидать, он, схватив себя за голову, воскликнул:

Был ли когда-либо на свете такой несчастный государь?

Когда я думаю, насколько все эти принцы казались

смешны и ничтожны в сравнении с колоссом, который покрывал их даже своей теныо, я повторяю вечную истину: быстрое возвышение оправдывается в глазах людей или могучим характером, или великими деяниями.

Эйлау

Розовая реликвия. - Марэ, герцог Бассано. - Герцог Дальберг. - Рождение Наталии Потоцкой. - Графиня Валевская в главной квартире Остероде. - Шали Жозефины. - Отзыв Налолеона о «Коринне». - Битва при Эйлау. - Отступление французов. - Подвиг принца Боргезе

О войне больше не говорили. Большинство даже думало, что император решил подождать весны, чтобы начать военные действия, но быстрый в своих решениях не менее, чем в поступках, он уехал внезапно 5 февраля, и армии был отдан приказ к выступлению.

Прощание - вещь весьма опасная, так как очень трудно не проявить чувство, которое все время тщательно скрывалось. К счастью, я была не одна.

Он затем написал мне письмо, в котором просил сохранить его портфель, оставленный у нас в замке, чтобы не подвергать его всевозможным опасностям. В этом портфеле сохранялись письма его горячо любимой матери, написанные с необыкновенной нежностью. В конце письма он умолял меня не отказать ему в просьбе и во имя на шей святой дружбы подарить ему ту розовую ленту, которая была на мне накануне. «Эта лента, - писал он, - спасет меня от неприятельских пуль». Под влиянием этих слов исчезли все мои колебания, и я послала ему розовую ленту. Тот, кто отправляется на войну, имеет право предъявлять подобные требования!.. Он просил позволения писать мне обо всем, что касается военных успехов, так как французы и мы боролись за одно и то же дело, и, кроме того, просил меня хоть изредка отвечать на его письма. Мой муж не имел ничего против этой переписки, а так как в этом действительно не было ничего заслуживающего порицания, то я дала обещание - и он уехал.

Дипломатический корпус с Талейраном во главе получил приказание остаться в Варшаве.

Я забыла еще упомянуть о Марэ, герцоге Бассано, государственном секретаре. Он принадлежал к числу тех, которые обыкновенно редко оставляли императора, но на этот раз он должен был остаться в ожидании событий.

Достигнув высокого положения в то время, когда вообще карьеры делались с необычайной быстротой, герцог Бассано был, вероятно, единственный, в ком не осталось ничего, что напоминало бы о его скромном происхождении, но с другой стороны, он ничуть не злоупотреблял до стигнутым им высоким положением. Его манеры, костюм, разговор, вообще все, за исключением его неимоверно толстых икр, носило отпечаток хорошего общества. Правда, он не отличался широтой и тонкостью ума, подобно Талейрану, но зато, обладая удивительным тактом и редкой проницательностью, был вправе Держать высоко голову среди окружавших Наполеона выдающихся людей. Кро ме того, он был необыкновенно честным и безупречным человеком.

У него были деловые отношения с моим свекром, по этому он приходил иногда в гостиную немного поболтать с нами, называя эти редкие минуты своим отдыхом. Его доброта шла от сердца, и он никогда не упускал случая оказать кому-либо услугу. Его обвиняли в том, что он легко поддавался лести и оказывал доверие недостойным людям, - возможно, что это и было правдой, но истинная доброта имеет ту дурную сторону, что ей легко можно злоупотреблять.

Говоря о наших постоянных посетителях, я не могу не упомянуть о самом остроумном из них - герцоге Дальберге. Он был последним отпрыском знаменитого рода, который, казалось, должен вот-вот угаснуть, так как уже не требовалось его присутствия на коронации германских императоров, могущество которых было сломлено, и оба этих блестящих воспоминания прошлых веков, казалось, должны были исчезнуть одновременно [20].

Удалившись во Францию, герцог женился на m-me де Бриньоль, от которой он имел единственную дочь, умершую в раннем возрасте. Во время своего пребывания в Польше он воспылал страстью к одной особе, которая по своей ограниченной натуре была не способна ни понять, ни оценить его. В этом случае он показал себя экзальтированным, как германец, и деликатным, как француз.

Я терпеливо выслушивала его излияния, в которые он вкладывал всю прелесть своего ума. Это был необыкно венный человек, соединивший в себе и масона, и философа XVIII века, поддерживавший отношения со всеми наиболее известными, но в то же время и наиболее скомпрометировавшими себя лицами в Европе.

В высшей степени неосторожный, он говорил все, что приходило ему в голову, не щадя никого, даже Наполеона, которого называл тираном и узурпатором. Его задача состояла в том, чтобы наблюдать за интересами Германии, но он занимался этим довольно небрежно, особенно с тех пор, как любовь поглотила все его помыслы.

Будучи близким другом Талейрана, он часто вместе с ним сокрушался по поводу событий дня. Этот человек ис кренне, от всего сердца желал восстановления Польши, пламенно мечтая в то же время об освобождении Германии. Оба желания согласовать было весьма трудно, как и вообще все другие его чувства. А доказательством того, что Наполеон вовсе не был жесток, может служить то обстоя тельство, что он никогда не преследовал Дальберга, хотя, конечно, и говорить нечего, что образ мыслей его был отлично известен императору.

18 марта 1807 года в три часа утра я родила прелестную дочку - и этим была достигнута вершина моих желаний. Когда я пишу эти записки, моей дочери исполнилось шесть лет. Она была очаровательна с самого дня своего рождения. Детские черты ее были правильны, как у античной статуи, и я уверена, что Елена при своем появлении на свет не была прекраснее ее.

Чем больше она развивалась, тем больше черты ее лица приобретали классическую правильность, что я всецело приписывала своей страстной любви к произведениям искусства. Будучи постоянно окружена чудными художе ственными образцами, я с наслаждением погружалась в созерцание великолепных картин, находившихся в замке моего свекра, поэтому нет ничего удивительного в том, что мое увлечение искусством отразилось на моей дочери. Ее восприемницей была моя мать. Я дала ей имя Наталия, которое мне очень нравилось и как нельзя лучше подходи ло к ее крошечному, классически правильному личику.

Я не понимаю, как это случилось, что я забыла упомянуть о крещении моего сына, которое было отпраздновано со всей пышностью, сопровождающей крещение мальчи ков, а тем более первенца. Его восприемниками были князь Юзеф Понятовский и маршал Потоцкий, брат моего свекра, а восприемницами - прелестная графиня Замойская и графиня Тышкевич - сестра князя Понятовского. Князь Иосиф сделал моему сыну чудесный подарок, который мы бережно хранили и который, я надеюсь, останется навсегда в нашем роде. Это была сабля короля Сигизмунда I, использовавшаяся при короновании наших государей.

С самой колыбели пышность и блеск, казалось, не были уделом женщины: Натали крестили в моей комнате, без пышности и торжественности, и если когда-нибудь она почувствует себя обиженной этим, то пусть ей будет уте шением та огромная радость, которую доставило мне ее появление на свет, и то восхищение, которое вызывала в окружающих ее красота.

Устроив свою главную квартиру в Остероде, император вызвал туда герцога де Бассано, а через несколько дней и Талейрана, так что в Варшаве остался лишь дипломати ческий корпус вместе с турецким и персидским послами. Эти восточные вельможи возбуждали у всех любопытство своей манерой есть, курить и молиться.

Само собой разумеется, что известия с театра войны приходили очень часто.

Неприятель удалился, чтобы сконцентрировать свои силы, а император, вполне уверенный в своей победе, ни чуть этим не тревожился и, по-видимому, ждал, когда тот на него нападет.

Погода была по-прежнему очень суровая, и Наполеон, не зная, как провести время, послал за графиней Валевской. Брат красавицы, неожиданно превратившийся из лейтенанта в полковника, поспешил привезти ее с соблюдением строгой тайны в главную квартиру, но разве возможно скрыть что-либо там, где столько праздных людей, которые хотят все знать, чтобы потом иметь возможность все разболтать? И почти тотчас же стало известно, что ночью приехала карета с тщательно опущенными шторами, а об остальном уже нетрудно было догадаться.

Единственно, что оставалось еще тайной, это местопребывание прелестной путешественницы.

Вот что потом рассказывала мне одна из приятельниц графики Валевской.

Император приказал приготовить для нее комнату рядом со своим кабинетом, причем графиня большую часть времени проводила в печальном одиночестве, за исключе нием тех коротких минут, которые император посвящал ей. К ней никого не допускали. Один только принц Невшательский видел ее однажды, когда она убегала из кабинета Наполеона, где они завтракали.

Увидев на подносе две чашки, Бертье позволил себе улыбнуться.

Что такое? - произнес Наполеон с таким видом, который ясно говорил - не вмешивайтесь в дела, которые вас не касаются.

И тотчас же военный министр заговорил о том важном деле, по поводу которого он пришел, дав себе слово впредь осторожнее пользоваться своим правом входить к императору без доклада.

Если случалось, что графиня Валевская не была готова к завтраку, она кричала Наполеону, чтобы он не входил к ней, и тогда он, приоткрыв немного дверь и не смея заглянуть в комнату, передавал ей на подносе чашку шо колада.

Во время пребывания графини Валевской в Остероде персидский посланник передал императору подарки от шаха.

Между другими прекрасными вещами было много шалей для императрицы Жозефины. Неверный супруг настаивал, чтобы его возлюбленная выбрала себе самые лучшие из них, но все было напрасно. Она упорно отказывалась, но заметив, что он обижен ее упрямством, взяла самую простую и наименее ценную голубую шаль, говоря, что она по возвращении подарит ее своей подруге, которая очень любит голубой цвет.

Это бескорыстие понравилось Наполеону.

Ваши мужчины храбры и преданны, - сказал он со своей обворожительной улыбкой, - а женщины - очаро вательны и бескорыстны. Это прекрасная нация, и рано или поздно я обещаю вам восстановить Польшу.

Она бросилась перед ним на колени и стала горячо его благодарить.

А! - сказал он. - Этот подарок, как я вижу, вы примете без церемоний... Но подождите, надо немного терпения, политические события не совершаются так быстро, как выигрываются сражения, это не так легко и требует больше времени.

Как только начались военные действия, Наполеон тот час же отправил графиню Валевскую домой, и она уехала тем же путем, как и приехала: ее брат с той же таинственно стью отвез ее в имение. По-видимому, император остался твердо уверен, что никто ничего не знал о происшедшем.

Особа, рассказывавшая мне эти интересные подроб ности, имела письмо, написанное императором графине Валевской позже, когда он был убежден, что скоро станет отцом. В этом письме он называл ее то милой Марией, то мадам и советовал ей беречь себя тоном более повелитель ным, чем нежным. Видно было, что он больше думал о ребенке, чем о матери. Не такой был тон его писем, которые он когда-то писал Жозефине.

В это время только что появился роман «Коринна»; он наделал много шума и был прислан рз Парижа в главную квартиру. Он прибыл ночью вместе с многими депе шами и тотчас же был передан императору. Пробежав самые важные из присланных бумаг, Наполеон взглянул на роман и приказал разбудить Талейрана, чтобы заставить его читать.

Вы любите эту женщину, - сказал он, - посмотрим, есть ли у нее здравый смысл.

С полчаса он слушал внимательно, но затем у него не хватило терпения.

Тут нет ни капли чувства, а просто какое-то нагромождение фраз... У нее голова не в порядке!.. Она, видите ли, хочет нас уверить, что любит этого англичанина, по тому что он держит себя с ней холодно и равнодушно. Идите спать. Читать эту книгу - потерянное время! И всегда, если автор выводит себя в своем произведении, оно никуда не годится. Покойной ночи!

На другой день он отдал «Коринну» герцогу де Бассано, который прислал ее мне, думая, что этой книги еще нет в Варшаве. Я сохранила ее как историческую реликвию.

Спустя несколько дней после моих родов курьер привез известие о битве при Эйлау. Французы отслужили благодарственный молебен, хотя у них было убито тридцать тысяч человек. В Петербурге русские тоже торжествовали и благодарили Провидение за то, что поле битвы было отдано не сразу, а после долгого и кровопролитного боя. И это все сошло за победу!..

Я получила письмо [21], которое успокоило меня относительно участи тех, о ком я сильно тревожилась, в котором было больше вопросов о моем здоровье, чем подробностей о сражении.

Сообщалось только, что битва была жаркая, что не приятель проявил упорное сопротивление и лишь необыкновенное счастье спасло его от массы пуль и ядер, сыпав шихся в продолжение нескольких часов.

Это необыкновенное счастье он приписывал розовой ленте, которая обладала счастливой способностью сохранять его вообще от всевозможных опасностей. Он мне даже советовал одевать мою дочь во все розовое, так как этот цвет приносит счастье, но моя Натали уже была посвяще на голубому цвету.

Во время короткого перемирия, последовавшего за битвой при Эйлау, в Варшаву прибыло под различными предлогами из главной квартиры много французских офицеров: одни - чтобы отдохнуть, другие - чтобы повидать своих возлюбленных, так как почти все они уже имели подруг.

К сожалению, я вынуждена сознаться, что немногие из французских офицеров встретили отпор со стороны полек, но зато те из них, кто устоял от соблазна, внушили своим воздыхателям любовь самую продолжительную и полную рыцарского поклонения. Было даже несколько браков, но мало: французы того времени почти не имели времени обзаводиться семьями.

Среди знакомых, вернувшихся в Варшаву, был и принц Боргезе, упоенный своими военными успехами. Так как он был еще в чине полковника, а император хотел дать ему повышение и, для вида сохранив приличие, отправил его с полком в такое место, в котором скорее можно было добыть славу, чем столкнуться с опасностью, где он подвергся легкому обстрелу. Полковник страшно гордился, пустив в дело в первый раз свою саблю, и, встретив у нас господина де Вожирона, с серьезным видом обратился к ней:

- Скажите же графине, как я действовал саблей!

Этот громкий военный подвиг был отмечен в военных бюллетенях в необыкновенно пышных выражениях, и спустя некоторое время Его Императорское Высочество в воздаяние за заслуги и проявленную храбрость был назначен губернатором Турина, где он мог бы отдыхать затем в продолжение всей своей жизни от военных трудов, если бы не супруга, доставлявшая ему немало забот и неприятностей.

Тильзит

Раздача знамен трем польским легионам. - Князь Понятовский. - Победа при Фридланде. - Граф Станислав Потоцкий о свидании в Тильзите. - Слезы прусской королевы. - Ловкость Александра. - Банкет. - Создание герцогства Варшавского

С каким пылом и усердием была организована армия спустя некоторое время после возвращения Наполеона в Варшаву!

3 мая 1807 года три легиона, созданных как бы мановением волшебной палочки великого мага и всеобщим энтузиазмом, получили свои штандарты и знамена.

Я видела немало всяких торжеств, присутствовала на самых блестящих празднествах, принимала участие и не раз наблюдала всевозможные триумфы, но ничто не произвело на меня такого потрясающего впечатления, как церемония на Саксонской площади.

Вокруг алтаря в строгом стиле, воздвигнутом среди площади, теснилась эта юная и в то же время величественно-прекрасная армия, с благоговением слушавшая обедню, которую служил архиепископ. Нет ничего внушительнее и прекраснее патриотического подъема, соединенного с религией и славой. Когда наступил момент освящения, штандарты были поднесены высоким особам, которые должны были согласно древнему обычаю прибить знамена к древкам.

Князь Понятовский в качестве генерал-аншефа председательствовал на этом торжестве. На его благородном и удивительно выразительном лице отражались мужество и великодушие. Передавая юным прекрасным воинам но вые знамена, он обратился к ним с речью, призывая их к славным подвигам.

Князь выразил желание, чтобы дамы не остались безучастными к акту, который несет им столько ужасных тревог и горьких сожалений. Молодежь рвалась к оружию, и не было матери, жены или сестры, которая не дрожала бы за кого-либо из близких. Мы также имели честь прибить штандарты, вышитые нашими руками.

Война продолжалась, и мы ожидали, когда польская армия получит приказ о выступлении.

Сколько сердец при этом трепетно билось! Одни - полные надежды, другие - страха. Дети не могли удержаться от проявления восторга, а матери - от слез отчаяния и горя.

17 июня прибывший с театра войны курьер привез известие о победе французов под Фридландом, победе, принесшей с собой мир. Император отправился в Тильзит для переговоров о мире.

О знаменитом тильзитском свидании я скажу лишь несколько слов. Граф Станислав Потоцкий, мой свекор, рассказывал мне о нем несколько любопытных и малоизвестных подробностей.

Граф был вызван в Тильзит для внесения под наблюдением Наполеона некоторых соответствующих и необходимых поправок в Конституцию 3 мая [22], которой он хотел насколько возможно меньше придать форму императорского акта.

Многие думали, что та гласность, которую Наполеон намеренно придал этому акту, должна была послужить угрозой для Александра, которому Наполеон всегда указывал на Польшу как на грозный призрак, готовый рано или поздно сбросить свой саван и потребовать восстановления своих прав.

Тильзитское свидание было, наверное, одним из самых блестящих моментов царствования Наполеона. Король и королева прусские явились сюда в качестве смиренных просителей. Они всецело были обязаны Александру со хранением своего королевства, которое едва не было исключено из числа европейских государств, чего мы желали от всей души.

Прекрасная королева сделала вид, что хочет упасть на колени перед Наполеоном, но тот поспешил предложить ей руку и проводил ее в свои апартаменты.

Оба монарха, сопровождавшие ее, хранили молчание. Королева сначала тихим голосом стала взывать к великодушию победителя, а затем прибегла и к помощи слез. Наполеон, как показалось, был тронут ее смирением и печалью, но не смог удержаться, чтобы не сказать королеве, насколько он чувствовал ее бессильную ненависть к нему. Затем в необыкновенно любезных выражениях он заметил, что, увидев ее, он более не удивляется тому огромному количеству врагов, которых она ему создала, а также той ярости, с которой Германия восстала против него.

Александр, чувствуя необходимость переменить разговор, который начинал принимать опасный оборот, заметил с тонкостью, составлявшей отличительную черту его характера, что «все усилия неприятеля остались безуспешными ввиду того, что они были направлены против гения, которому могут противодействовать только те, кто его не знает».

Так произошло это первое свидание, закончившееся пышным банкетом. По этому случаю королева сняла свой траур и надела пурпурную мантию и диадему, которые она носила с редким достоинством. Император повел ее к столу и посадил справа от себя. Отличаясь большим умом и принимая участие в важных государственных делах, она решила заручиться расположением того, кто держал в своих руках судьбу Пруссии.

Прощаясь с ней, Наполеон под влиянием обворожительного обращения Александра, которого он называл красивейшим и хитрейшим из греков, а также очарованный красотой королевы и ее раскаянием, подарил ей Силезию, уничтожив одним росчерком пера ту статью трактата, по которой эта провинция была уже выделена из состава Пруссии. Эту щедрость победителя Талейран весьма не одобрил.

Что же касается прусского короля, то по своему ничтожеству он только молчал. Он вел войну исключительно с той целью, чтобы угодить честолюбивым желаниям королевы, и заключил мир, стремясь к своей обычной мирной жизни, даже не отдавая себе отчета, что он может потерять и что выиграть.

Результатом всех этих переговоров для нас было образование скромного герцогства Варшавского. Не о том мечтали мы, но, перенося с твердостью настоящее, мы надеялись на будущее.

Маршал Даву

Маршал Даву - губернатор Варшавы. - Супруга маршала. - Анатоль де Монтескью. - Генерал Рикар. - Принц Мюрат и его ливрея. - Отъезд m-eur де Ф. - Его письмо. - Эпилог юношеских воспоминаний. - Смерть краковской кастелянши

Император возвратился во Францию, чтобы насладиться плодами прусской кампании - столь короткой и блестящей. От побед еще никто не уставал.

В качестве губернатора у нас остался маршал Даву, который оказывал влияние на политическую жизнь страны, насколько позволяли его довольно ограниченные способности. Во всяком случае, это был один из лучших лю дей французской армии, и, вероятно, Наполеон, прекрасно знавший своих маршалов, назначил его губернатором Варшавы потому, что был вполне уверен в его преданности и нравственности. Он не хотел предавать грабежу страну, из которой впоследствии предполагал создать могущественный оплот против своих врагов.

В течение своего недолгого пребывания в Польше Наполеон отлично понял, какие огромные силы может предоставить ему польская нация, всегда готовая к самым энергичным действиям, а также и к величайшим жертвам при условии хотя бы некоторой надежды на восстановле ние политической независимости; потому он и решил на всякий случай сохранить для себя этот могучий рычаг.

Маршал получил приказание обходиться с нами насколько возможно мягче, поддерживать в нас надежды и развлекать нас. Он получил в пользование княжество Лович и, чтобы вести дом на широкую ногу, выписал к себе жену.

Она отличалась строгой красотой и была во всех отношениях вполне достойной женщиной. Воспитанная у госпожи Кампан, она обладала изящными манерами и тем тоном светского общества, которого недоставало ее мужу, но не умела внушить к себе любви, так как не отличалась привлекательностью.

Рассказывали, будто она постоянно терзалась муками ревности к своему мужу, который подавал к тому повод своими мимолетными любовными интригами, а затем, как и все французы, был без ума от полек; присутствие же жены сильно его стесняло.

Кроме того, у него была возлюбленная-француженка, имевшая поразительное сходство с его женой и сопровож давшая его на этом как бы законном основании в походах, что чрезвычайно не нравилось императору. Ввиду всех этих обстоятельств жена маршала очень мало заботилась о том, чтобы сделать приятным свой дом, а супруг ее пред почитал искать развлечений вне дома.

Штаб маршала не блистал выдающимися людьми. Анатоль де Монтескыо, тогда еще очень молодой, был единственный из адъютантов маршала, которого мы принимали с удовольствием: его воспитание соответствовало его имени.

Среди генералов, которые находились тогда в корпусе Мюрата, был один действительно замечательный человек, и я удивляюсь, что о нем так мало говорили. Его превосход ство над всеми было неоспоримо. Генерал Рикар, когдато бывший другом и товарищем Наполеона, навлек на себя его немилость вследствие проявленной верности генералу Моро, под начальством которого он служил и которым открыто восхищался. Он не стал скрывать своих чувств даже в то время, когда Моро был всеми покинут. Это благородство и мужество ничуть не помешали ему воздать должное гению и блестящим способностям Наполеона, которого как императора он ценил, может быть, меньше, чем как полководца, когда Бонапарт, покорив Италию, удивил весь мир своим внезапно развернувшимся военным гением.

Своими выдающимися качествами генерал Рикар буквально затмевал товарищей, хотя в числе их было немало людей с достоинствами.

Французы того времени страстно любили развлечения и умели всюду вносить оживление. Мы устраивали любительские спектакли, танцевали, катались на санях. Надо было наслаждаться наступившей минутой отдыха, так как мир при Наполеоне был лишь кратким перемири ем, которым надо было пользоваться, чтобы отдохнуть и набраться свежих сил к новому выступлению. Но не всем удалось повеселиться и отдохнуть, многие провели печаль но тянувшееся время на стоянках в глубине Силезии. К числу их принадлежал и господин де Ф.

Принц Мюрат вздумал одеть своих адъютантов в какие-то ливреи-мундиры фантастических цветов, и де Ф. навлек на себя его немилость, отказавшись облечься в этот наряд. Он предпочел отправиться в свой полк, в то время как Мюрат, увенчанный лаврами, возвратился в Париж, чтобы возложить на себя корону. Упрямец написал мне письмо, в котором, жалуясь на свою неудачу, заявил, что ни за что не поедет в Париж и обратится к маршалу Даву за разрешением приехать на некоторое время в Варшаву, в случае же отказа он приедет тайно, если только един ственный авторитет, которому он беспрекословно подчи нится, не запретит ему этого, а те, кого он желает видеть, отнесутся к нему благосклонно.

Письмо это смутило меня. Я искренне старалась за быть все, что напоминало мне о господине де Ф., но, получив это письмо, поняла, что мне снова грозит опасность.

К счастью для меня, в это дело вмешалась моя подруга - госпожа Соболевская. Я показала ей письмо, причем сделала вид, что не понимаю заключающихся в нем намеков, а решение господина де Ф. приехать в Варшаву приписы ваю весьма естественному желанию немного развеяться и развлечься, - одним словом, я с необыкновенным жаром защищала того, кого никто и не думал ни в чем обвинять.

Моя подруга дала мне высказаться, не проронив ни слова, а когда я успокоилась, она, посмотрев на меня пристальным взглядом, спросила только, действительно ли я хоть на минуту верю в высказанное мной предположение о цели приезда господина де Ф., при этом прибавив, что если я выражу согласие на этот приезд, то тем самым заранее покажу, что сдаюсь.

Я ответила на письмо в шутливом тоне, но ясно дала понять, что о сближении между нами не может быть и речи.

Спустя несколько месяцев господин де Ф. был вызван в Париж благодаря хлопотам одной очень высокопоставленной особы, которая давно уже его любила, о чем он даже не подозревал.

Известие, полученное мной от моей матери, находившейся тогда в Белостоке, сразу переменило строй моих мыслей.

Мать извещала меня, что краковская кастелянша тяжело заболела и выразила желание увидеться с нами, благословить нас в последний раз. Мы тотчас же выехали. Я нашла потом среди своих бумаг отрывок из дневника, который вела в 1808 году, когда я еще и не собиралась запи сывать свои воспоминания. В точности передаю содержа ние этого отрывка:

«Белосток, 9 февраля 1808 г. И вот я снова в замке, в том замке, где я провела столько счастливых и безмятеж ных лет. На каждом шагу - воспоминания, а вместе с ними - печаль и сожаления, чувства одновременно и сладкие, и мучительные. Все минуло, и все минет!..

Я снова вижу свою любимую тетку. Все вокруг дрожат за ее жизнь. Первый раз я вижу смерть лицом к лицу. Пе чальная и темная комната, сдавленные рыдания, безмолвная, гнетущая печаль - все это произвело на меня такое подавляющее впечатление, которое никогда не изгладится из моей памяти.

Бедная крошка Амели де Бассомпьер страшно плакала: ведь она так ее любила! Остальные Бассомпьеры вы ражали свою печаль только из приличия.

10 февраля, утро. Я не могла сомкнуть глаз всю ночь... И может быть, завтра я буду жалеть эту ночь, которая показалась мне такой долгой.

Она еще жива!

Сегодня утром ее приготовили к встрече со мной. Узнав о нашем приезде, она оживилась. В полдень врач при шел за нами. О Боже! Как у меня хватило сил подойти к ней со спокойным лицом, улыбаться и, говоря с ней, не залиться слезами, целуя ее руку.

У меня нет сил выразить вам, как я вас люблю! - сказала она мне голосом, в котором было больше волнения, чем слабости. Потом она говорила о моих бедных крошках, о которых я не думала более двух дней. Мой муж не подошел близко. Она не видела его из-за темноты, царившей в этой огромной комнате, обитой красным шелком с золотым галуном. Она велела мне подозвать его к кровати и, хотя казалась утомленной, все же собралась с мыслями и, пожав ему руку, сказала довольно твердым голосом:

Я поручаю вам все, что у меня остается дорогого на свете: вашу жену и ее мать. Позаботьтесь о их счастье.

Затем она сделала знак, чтобы мы удалились, но тот час же подозвала меня снова и, глядя на меня с той невыразимой добротой, которая особенно проявилась у нее во время болезни, произнесла:

Уговорите уехать отсюда вашу мать, я вас умоляю. О, какое это для нее ужасное зрелище!

И когда я, стараясь успокоить ее, стала говорить, что мы не уедем отсюда до тех пор, пока она не поправится окончательно, она покачала головой, блаженная улыбка появилась у нее на лице, и, подавая мне руку, она сказала:

- Вы не можете себе представить, какую радость вы мне доставляете, вы возвращаете мне душевный покой, и раз вы так решили, останьтесь еще на несколько дней, это протянется недолго. Я так тревожилась за вашу бедную мать, а теперь умру спокойно.

Когда она совершенно успокоилась, я рассказала ей о том, что, по моему мнению, могло ее заинтересовать. Она внимательно меня слушала.

Я проводила все время в ее комнате или в соседнем кабинете. Я не плакала больше и даже начала постепенно привыкать к печальной обстановке. Есть какое-то наслаждение в заботах о дорогом человеке, и это чувство заставляет умолкнуть все остальное. Я провожу ее в тот мир, где нет земной жизни. Эта чистая душа даст мне ту уверен ность в жизни, в которой я так нуждаюсь...

Она только что исповедалась и причастилась. У меня не хватило сил присутствовать при этой печальной церемонии.

А она ожидала ее с нетерпением, как праздника, и готовилась к ней с необычайным спокойствием и кротостью. По-видимому, она покидала мир без малейшего сожале ния, и лишь иногда ей овладевал чисто физический страх смерти и пугала самая мысль о разрушении. Однако как трудно умирать...

12 февраля, вечер. Неужели можно ко всему привык нуть? Я уже не испытываю такой грусти и растерянности, как прежде, - вероятно, потому, что в мое сердце закрался луч надежды. Ведь невозможно свыкнуться с мыслью потерять дорогих людей, и по мере того как опасность умень шается, кажется, что ее больше совсем не будет.

Эту ночь больная провела сносно и даже приняла не много пищи, и тем не менее врач не подал никакой надеж ды, находя больную чрезвычайно слабой; но ведь врачи так часто ошибаются! Больная интересуется всем, что про исходит вокруг нее. Боже, как я была счастлива, увидев улыбку на ее лице, - это воспоминание принадлежит к счастливейшим в моей жизни. Я чувствовала себя люби мой и полезной, и это сознание служило мне утешением в жизни. Говорю - утешением не потому, что я устала от жизни, а потому, что не понимаю, как можно дорожить ею, если не чувствуешь себя необходимой для счастья других.

13 февраля. 12 часов дня. Она очень слаба! Ночь была ужасна, больная заметно теряет силы и говорит лишь при крайней необходимости, хотя все время находится в полном сознании.

Я не получаю известий о детях. Во всякое другое время это меня встревожило бы и обеспокоило, так как свекровь обеща ла меня извещать каждый раз с нарочным, но теперь, в этой комнате, где все говорит о вечности, о смерти, о вечной разлуке, я даже не думаю ни о чем, что привязывает меня к жизни.

Сидя в комнате больной и слушая каждый раз бой страшных часов, я невольно содрогаюсь при мысли, что скоро они пробьют роковой час.

Полночь... Больше нет никакой надежды! Вот уже два или три часа, как она не может найти себе места и мечется в ужасной предсмертной тоске. Время от времени она спра шивает слабым голосом, ясная ли ночь и много ли звезд на небе... Ее рука, которую я иногда подношу к губам, холод на, как лед. Я тихо кладу ее к себе на голову, и мне кажется, что в эти минуты она понимает меня и благословляет. Потом она совсем тихо попросила меня выйти и ничего ей не говорить: вероятно, она стала молиться.

Ее ужасные страдания надрывают душу - и это смерть праведницы!.. Она впала в забытье, и врач заверил, что ей осталось жить до завтра. Боже, какая ужасная ночь!

14 февраля. Все кончено! Около двух часов ночи она испустила дух, ее кончина была так же тиха, как и ее жизнь, а лицо сохранило выражение той необычайной доброты, которая при жизни делала ее такой милой. За несколько минут до смерти она еще разговаривала. Огонь трещал в камине, и она, желая полной тишины и покоя, просила, чтобы больше не подкладывали дров.

Заметив, что одна из ее служанок плачет, она дала ей свой носовой платок, знаками прося не плакать.

Часто она спрашивала, хороша ли ночь, - бедная святая думала о предстоявшем ей путешествии. Она, каза лось, всей душой рвалась от земли и каждую минуту спра шивала, который час. Около двух часов она тихо заснула и больше уже не просыпалась.

Врач сказал моей матери, что до конца еще далеко, и мы удалились, чтобы немного отдохнуть.

В четыре часа меня разбудил звук колокола. Дрожа, я вскочила, не решаясь спросить, что это значит.

Я побежала к матери, и наши слезы без слов сказали нам о том, о чем мы боялись спросить.

17 февраля. Завтра мы уезжаем, и я никогда больше не увижу этой комнаты, где сейчас пишу и где провела прекрас нейшие годы своей жизни. Может быть, и я уже прожила половину своей жизни и этот страшный час наступит когда-нибудь и для меня, но она поможет мне и защитит меня! Лишь бы только своей жизнью я заслужила эту защиту.

20 февраля. Варшава. Вот я и вернулась. Иногда мне кажется, что мне приснился страшный сон, который разбил мое сердце и заставил трезво взглянуть на жизнь. Я избегаю общества и лишь с детьми чувствую себя хорошо».

Примечание. Спустя несколько лет наследники краковской кастелянши, которым достался Белосток, продали это великолепное поместье императору Александру, который приказал содержать в порядке роскошное имение и занести его в список императорских резиденций. Император Николай, вообще мало заботившийся об исторических памятниках, приказал преобразовать замок в пансион, а дивные апельсиновые деревья перевезти в Петербург. Во время этого длинного переезда погибла большая часть самых старых деревьев.

Часть третья
Поездка во Францию в 1810 году

Переговоры о браке Марии-Луизы

Смерть графа Тышкевича, отца графини Потоцкой. - Отъезд в Вену. - Венское общество. - Дом принца де Линя. - Его остроумие. - Его брак. - Граф Шарль де Дама. - Графиня Пальфи. - Известия из Парижа. - Возмущение венской аристократии. - Приезд Бертье. - Письмо Наполеона эрцгерцогу Карлу

Большая часть мемуаров отличается обычно недостатком откровенности. Почти все, кто начинает писать воспоминания спустя годы после описываемых событий, не могут избежать многих неточностей. Правильно это или неправильно, но я воздержалась и не исправила недостатки, замеченные мной в записках, чтобы не лишать их отпечатка времени. Словом, я их не переделывала, и поэтому в них встречаются иногда резкие оттенки, которые время придает нашим впечатлениям.

Все, в том числе различный почерк, свидетельствует о правдивости этих страниц.

Получив известие о внезапной болезни отца, я была так поглощена этим горем, что потеряла ко всему интерес и тот час же потребовала паспорт для поездки в Вильно, но из-за несносной медлительности русской администрации я приехала слишком поздно и была лишена счастья застать отца в живых и получить его последнее благословение.

Возвратившись в Варшаву, я не нашла здесь моей ма тери, которая после кончины краковской кастелянши поселилась сначала в Вене, а затем, не желая быть представленной ко двору, переехала в Баден, где жила уединенно. Все ее общество составляло одно швейцарское семейство, к которому она была очень привязана. Среди зимы - в тот год довольной суровой - моя добрая матушка пригласила нас к себе в Баден. А через месяц, думая, что отказаться от столичных удовольствий - для нас немалая жертва, она заставила нас конец зимнего сезона провести в Вене, причем обещала вскоре тоже приехать туда. К тому же мой муж тяготился однообразием нашего образа жизни, и я охотно приняла предложение матери.

Дом принца де Линя в то время был центром, где собирались все знатные иностранцы. Чтобы попасть туда, нередко пускались в ход интриги, так как считалось боль шой честью бывать там.

Меня приняли в этом доме с необыкновенной добротой и любезностью, и я приятно провела здесь время, как нигде больше.

Скромный маленький салон, соломенные стулья, которые брали из передней, когда их не хватало в гостиной, незатейливый ужин, единственным украшением которого являлась непринужденная беседа, очаровательная простота в обращении - все это заслужило, чтобы я посвятила несколько слов милому семейству - было бы неблагодарностью с моей стороны не сделать этого.

Знаменитый принц де Линь, которому было тогда около семидесяти лет, слыл одним из самых остроумных и блестящих собеседников, причем разговор с ним был гораздо занимательнее его произведений. Снисходительный, добрый и обаятельный, он любил своих детей, а они обожали его. В жизни он ценил только то, что придает ей прелесть, и совершенно искренне полагал, что единственная цель его существования - это приятно проводить время. Если в молодости он стремился к славе, то только потому, что она обещала ему новые успехи: иногда так приятно написать любовное послание на листке из лаврового венка.

Когда-то владелец солидного состояния, он расточил его, как и свою жизнь, самыми разнообразными способами и теперь стоически-весело переносил свои денежные затруднения. Скромные соломенные стулья, баранье жиго, вечный кусок сыра - все это служило неиссякаемым ис точником для шуток, к которым он относился весьма добродушно. Можно сказать, что недостаток средств искупался у него избытком веселости и что он обеднел по собственному желанию, чтобы быть счастливым, подобно древнему мудрецу, который сам бросил в море свои сокровища.

Принцесса же не обладала ни одним из качеств, позволяющих философски относиться к жизни, и поэтому казалось, что супруги говорят совершенно на разных языках. Она происходила из достойной немецкой семьи, но подобно всем благородным немецким девицам была бедна и при том совершенно лишена очарования и остроумия.

Трудно было понять, что заставило принца решиться на этот брак, тем более что он всегда был против браков с немками. Его старые друзья рассказывали о нем такой анекдот. Когда он впервые привез свою молодую жену в Брюссель, где его полк стоял гарнизоном, офицеры тот час же явились, чтобы представиться принцессе.

- Господа, - сказал им принц, - я очень тронут вашей любезностью, вы сейчас увидите принцессу, но предупреждаю вас - увы! - она совсем не красива, но зато очень добра и проста, так что никому мешать не будет, даже мне!..

Эти слова как нельзя лучше рисуют его тонкий, насмешливый ум и необыкновенное легкомыслие.

В то время, о котором идет речь, это была уже довольно пожилая женщина, легко выходившая из себя, но на нее никто не обращал внимания. Будучи предоставленной са мой себе, она обычно занималась вышиванием каких-то безвкусных узоров, в то время как гости собирались во круг принца и его дочерей, ведя непринужденную, оживленную беседу, полную грации и остроумия, каких я до сих пор нигде не встречала. По словам французов, салонный разговор старого Парижа, будучи изгнан после революции из столицы, нашел себе приют в этой скромной маленькой гостиной. И действительно, в Париже мне не пришлось встретить такого приятного общества: салонный дух был испорчен партийным духом.

В числе обычных посетителей салона де Линя я назову графа Шарля де Дама, этого вечного эмигранта, твердо уверенного в восстановлении Бурбонов. Живя долгое вре мя в Вене, он только однажды покинул ее во время так называемого нашествия «синих».

Как только французы оставили город, он переселился к своим старым друзьям и долго не мог простить принцу де Линю, что тот принял своих «заблудших» соотечествен ников - так называл он всех, кто перешел на службу к новому правительству. Человек выдающегося ума, он тем не менее нередко позволял себе странные выходки, которые ему прощались лишь из уважения к его благородному характеру и необычайной оригинальности. Мне однажды пришлось слышать, как он, пустив в ход все свое красноречие, доказывал, что иногда можно иметь дурной тон при условии никогда не иметь дурного вкуса, и исходя из этого он считал себя вправе говорить все, что ему приходило в голову.

Мы однажды чуть не умерли со смеха, когда он самым серьезным образом рассказал нам, как вторая дочь прин ца де Линя графиня де Пальфи, ангел доброты и чистоты, подбила его на дурные знакомства, указав ему место, где жили наиболее известные «нимфы», чтобы тем спасти ре путацию порядочных женщин, на которых он мог направить ухаживания. Хотя бедный герой со своими пятьюдесятью годами и подбородком, половину которого он лишил ся при осаде Белграда, совсем не был опасен для женщин.

Помимо салона принца де Линя также весьма охотно собирались у некоторых из наших соотечественников. Од ним из самых приятных или, лучше сказать, элегантных был салон графини Ланкаронской, хотя, сказать правду, она проявляла чересчур большую привязанность к Австрии.

Однажды вечером, сидя за чаем, мы вели оживленную беседу относительно последних событий, как вдруг входит один из гостей и рассказывает, что прибыл курьер из Парижа. Вена немало вынесла от пребывания французов, и неприятные воспоминания об этом еще были живы у венцев, поэтому их поразило прибытие курьера с секретными депешами.

За исключением нескольких поляков, все собравшиеся в этом блестящем салоне питали к Наполеону безмерную ненависть, причем его самым пламенным и опасным врагом был, бесспорно, корсиканец граф Поццо ди Борго. В то время как он пророчествовал о грядущих событиях, явился слуга и доложил о приезде русского посла - графа Разумовского.

Все бросились ему навстречу и засыпали вопросами, но выражение его лица не предвещало ничего хорошего. Он был смущен и лишь после нескольких минут неловкого молчания объявил, что следом за вызвавшим волнение французским курьером едет маршал Бертье с высоким поручением от своего августейшего попечителя просить руки эрцгерцогини Марии-Луизы. Более того, этому вчерашнему солдату, только что выскочившему в принцы, была оказана высокая честь быть представителем особы императора и короля. Это необычайное и знаменательное событие явилось результатом тайного соглашения, под писанного Меттернихом в Париже с разрешения и от имени императора Франца.

Принца Невшательского (Бертье) на границе встретил один из знатнейших вельмож страны - князь Павел Эстерхази.

Эти подробности, переданные с лихорадочным возбуждением, были вполне достоверны и подействовали на нас подобно молнии, ударившей в электрический провод и превратившей в порошок всех, кто теснился вокруг графа Разумовского; но реакция не заставила себя долго ждать. После нескольких мгновений немого изумления салон огласился невольным криком ужаса и все стали воз мущаться неприличием и низостью подобного союза, ко торый отдавал во власть гнусного узурпатора первую принцессу Европы!

Раздавались проклятия и сдержанные рыдания. С некоторыми дамами сделалась истерика, а мужчины сначала только возмущались, а затем пришли в ярость. «На земле больше нет справедливости», - кричали они. «Остается только покинуть Европу и переселиться в Америку», - возмущались женщины. Самые чувствительные утверждали, что принцесса умрет и подобное кощунство не совершится. Другие высказывали предположение, что Наполеон сойдет с ума от счастья и небо допустило подобный скандал, чтобы самым жестоким образом поразить современного Навуходоносора. Среди общего возбуждения я одна оставалась спокойна. Мне пришла в го лову неожиданная мысль: как интересно было бы теперь отправиться в Париж и присутствовать при этом блестящем mesallianse!

Весь остаток вечера я провела, раздумывая над этим планом, а вернувшись домой, сообщила о нем мужу.

К сожалению, он совершенно не интересовался тем, что выходило за рамки его обычных занятий, и очень желал вернуться в Польшу. Совершенно не противясь высказан ному мною желанию, которое, в сущности, было не больше чем мечта, он написал своим родителям, которые не только поспешили прислать мне свое согласие на эту поездку, но даже поручили мне устроить там одно весьма важное дело.

На другой день после описанного бурного вечера все снова собрались в салоне графини, потому что, сурово порицая предполагаемый брак, тем не менее сгорали от нетерпения узнать малейшие подробности. Само собой разумеется, что я тоже была там.

Князь Эстерхази проводил посла во дворец, где воп реки существующему обычаю и этикету для него уже было приготовлено помещение, и чтобы придать своему приезду официальный характер, он должен быть проехать через мост, наскоро построенный на развалинах крепостных валов, которые были взорваны французами при отступлении. В тот же день маршал был принят императором Францем в частной аудиенции и сделал торжественное предложение. Вскоре после этого посланник передал эрцгерцогу Карлу собственноручное письмо императора Наполеона, который уполномочивал принца заменить его при совершении брачного обряда. С большим трудом я достала копию этого письма, которое и привожу здесь:

«Любезный кузен!

Я считаю долгом принести свою благодарность Вашему Императорскому Высочеству зато, что вы явились моим заместителем при моем бракосочетании с эрцгерцогиней Марией-Луизой. Ваше Императорское Высочество знает, что мое давнее уважение к вам основано на ваших высоких качествах и великих подвигах! Сильно желая дать вам в том яркое доказательство, прошу вас принять ленту По четного легиона и крест того же ордена, который я сам всегда ношу и который украшает двадцать тысяч солдат, отличившихся на поле битвы.

Первый орден - это дань вашему гению как полководца, а второй - вашей храбрости как солдата...».

Через два дня совершились подписание свадебного контракта и выдача приданого, с незапамятных времен предназначенного австрийским эрцгерцогиням и состав лявшего 500 тысяч франков налогом.

11 марта 1810 года был торжественно совершен обряд венчания в церкви Августинского ордена, после чего последовал императорский банкет, на котором присутствовал и посол, хотя и вопреки этикету венского двора, не допускающего иностранцев на семейные торжества.

Граф де Нарбонн

Туфля Марии-Луизы. - Граф де Нарбонн у принца де Линя. - Ментор. - Приезд в Мюнхен. - Ванна. - Селадон. - Графиня уезжает одна в Страсбург

Между тем прибыл граф Луи де Нарбонн в качестве чрезвычайного посла с поручением сопровождать или, лучше сказать, помогать молодой императрице соблюдать обычный церемониал и ни в чем не отступать от этикета, установленного для приезда Марии-Антуанетты.

Мария-Луиза, не отличаясь красотой, славилась своими хорошенькими ножками, и Анатоль де Монтескью, посланный курьером, чтобы объявить Наполеону о состоявшемся бракосочетании и о дне выезда высокой новобрачной, получил для передачи Его Величеству вместо портрета маленькую туфлю принцессы. Этот оригинальный подарок имел огромный успех при французском дворе. Уверяли даже, что Наполеон положил себе на сердце этот первый залог любви, увы, эфемерной.

Австрийская аристократия с большим почетом приняла графа де Нарбонна, который своими изящными манерами с успехом сглаживал вульгарность и грубость Бертье. Я встречалась с ним ежедневно в салоне принца де Линя, где он основал, по его словам, свою главную квартиру.

Здесь, сбросив с себя величие сана чрезвычайного посла, он часто развлекал нас рассказами о высокопостав ленных особах, с которыми ему приходилось сталкиваться: возмущаясь в глубине души всем происходившим, они часто не знали, как себя держать в том или другом случае, чтобы не навлечь неудовольствие за слишком откровенное неодобрение. Необычайно любезный старик, он в молодости отличался блестящими победами при французском дворе. После революции он искреннейшим образом примкнул к императорскому правительству и даже стремился к славе, хотя и не столь легковесного свойства, как победа над женскими сердцами, но зато приобретаемой с большим трудом.

Назначенный военным министром при Людови ке XVI, он не сумел удержаться на этом высоком посту более трех месяцев. Умеренные роялисты обвинили его в пристрастии к Англии, утверждая, что не следует допускать во Франции иностранного влияния. С другой стороны, клубы с яростью объявили его врагом революции и якобинцев. Он нашел приют в Швейцарии, а отсюда не замедлил переправиться в Англию, где и получил известие о смерти Робеспьера. Граф был одним из первых, приветствовавших возвышение Наполеона по его возвращении из Египта.

Граф де Нарбонн был одним из тех богато одаренных людей, которые проходят через историю, не занимая в ней выдающегося места, предназначенного им в силу их блестящих способностей. Замечательный воин и ловкий дипломат, он обладал всеми качествами, необходимыми для того, чтобы играть заметную роль в то бурное время. Слава Наполеона ослепила его, а удовлетворенное самолюбие, приведенные в порядок дела и заплаченные высоким покровителем долги сделали его всецело преданным великому завоевателю. Я не раз слышала, как он называл Наполеона не только исключительным гением, но и чрезвычайно умным человеком. Последнее утверждение резко противоречило отзывам о Наполеоне венских дам: мне как-то случилось присутствовать при одном разговоре, когда дамы пытались доказать при помощи якобы неопровержимых фактов, что чудовище было трусом и скоро сделается полным идиотом вследствие припадков падучей болезни.

Вопреки всем этим вздорным сплетням и бессмыслен ным выпадам австрийские вельможи показали на торжествах по случаю обручения Марии-Луизы весь свой блеск и великолепие. Наполеон со своей стороны не жалел миллионов на празднества, но все же не мог затмить блеска австрийской наследственной роскоши новейшим внешним лоском, который вообще составлял характерную черту новой династии.

Снова возвращаюсь к графу де Нарбонну, сыгравшему некоторую роль в моей жизни. Мой муж поручил ему проводить меня в Париж к моей тетке графине Тышкевич, жившей там уже много лет и все не решавшейся покинуть французскую столицу. Наш отъезд из Вены несколько за держался вследствие бракосочетания эрцгерцогини.

Я отправилась к матери, чтобы проститься с ней и по лучить благословение. Она удивилась моему неожиданному отъезду, но узнав, что я уезжаю с согласия мужа и его родителей, не стала возражать.

Я быстро закончила приготовления к отъезду и в на значенный день отправилась в путь вместе с его светлостью господином чрезвычайным посланником, который пожелал сам заказывать для меня на станциях лошадей и места для ночлега.

Мой дебют оказался блестящим. На следующей остановке граф попросил у меня разрешение занять место в моей карете, а свой экипаж послать вперед. Я охотно согласилась, так как ехала одна в огромном экипаже и места было более чем достаточно, а граф оказался незаменимым спутником. Будучи свидетелем великой исторической драмы - революции, он знал всех замечательных людей эпохи и, обладая удивительным даром рассказчика, производил всегда сильное впечатление на своих собеседников. Какой приятный сюрприз для долгого путешествия!

Быть может, в обыденной обстановке я заметила бы, что остроты его вымучены, а фразы полны какой-то приторной старомодной любезностью, но во время путешествия это ускользнуло от моего внимания. Он никогда и ничем не был озабочен и всегда находился в прекрасном расположении духа. Необыкновенно учтивый, любезный и добрый, он всецело попал под влияние своего камерди нера, который разорял его, потворствуя его расточительности.

Таким образом мы доехали до Мюнхена, останавливаясь лишь для завтраков и обедов, которые отлично готовил повар графа, а сервировал необыкновенно изящно его камердинер.

Мне чрезвычайно нравилось путешествовать в такой обстановке, и я совершенно не подозревала о намерениях, руководивших моим спутником, и той расплате за любезность, которую он собирался мне предъявить: я всецело приписывала поведение графа влиянию того изысканного века, к которому он принадлежал, и совершенно чистосердечно предполагала, что так поступил бы на его месте всякий француз старого времени.

За две станции до Мюнхена граф отправился вперед, чтобы позаботиться о помещении для меня, так как все отели были переполнены многочисленной свитой неаполитанской королевы, а также свитой, состоявшей при молодой императрице.

Я приехала в Мюнхен в девять часов вечера. У заставы меня ожидала записка графа с указанием остановить ся в «Отеле принцев», где я нашла не только элегантное помещение, но и готовую ванну, в которую я с удовольствием погрузилась, как вдруг маленькая дверь, скрытая зеркалом, тихо отворилась и, к моему ужасу, в комнату кто-то проскользнул и встал на колени перед ванной. Я подняла страшный крик. К счастью, горничная, уходя, оставила колокольчик, в который я принялась неистово звонить. Прежде чем она меня услышала, я успела рассмотреть ви новника своего внезапного ужаса: это был бедный граф де Нарбонн! Ошеломленный произведенным эффектом, он буквально застыл в своей коленопреклоненной позе; сна чала мне даже показалось, что он помешался, и я смотрела на него с ужасом и сожалением.

Он успел переодеться, и я еще никогда не видела его одетым так изящно. В довершение этого необычайного маскарада, превратившего шестидесятилетнего старца в модного щеголя, он еще и нарумянился!

Мой страх сменился неудержимым хохотом, когда старый селадон начал изъяснять мне свои нежные чувства, но тут на мои звонок наконец прибежала горничная, и бедный герой этого потешного приключения, не без труда поднявшись с колен, убрался совершенно сконфуженный.

Теперь, разумеется, нам было бы чрезвычайно неудоб но продолжать совместное путешествие, поэтому я позва ла своего курьера и объявила ему, что уезжаю завтра на рассвете. Я приказала ему щедро расплатиться и не сообщать никому о моем намерении. В отеле все еще спали глу боким сном, когда я в своей карете отправилась в Страсбург, где мне хотелось посетить собор и могилу Морица Саксонского. Это путешествие, интересное само по себе, занимало меня еще и потому, что до сих пор все мои путешествия ограничивались лишь Веной, куда я ездила повидаться с матушкой.

Торжественный въезд в Париж

Графиня Тышкевич. - Неудачи церемониала. - Шутки парижан. - Торжественный кортеж. - Внешность Марии - Луизы. - Шутка Наполеона. - Гвардия. - Пажи. - Впечатления толпы. - Знакомство с т-те де Суза

Моя тетка сняла для меня квартиру на площади Людовика XV, в прекрасном здании, которое называлось Garde-Meuble. Там помещался меблированный дом, куда я и направилась.

На другой же день после моего прибытия графиня Тышкевич навестила меня. Чрезвычайно заинтересован ная текущими событиями, она хотела скорее узнать венские новости.

Когда я удовлетворила ее любопытство, она заметила:

Наполеон сам удивляется своему величию.

Хотя она и не любила императора, но все же боялась его и потому выражала свое неодобрение тайно.

Подумать только - какое счастье этому человеку! Ничто не может перед ним устоять! Перевернув вверх дном весь мир, победив Австрию, взорвав крепостные валы города, он довел несчастного монарха до такой степени унижения, что тот отдал ему свою дочь, умоляя о мире.

Моя тетка, которая втайне поддерживала сношения с Сен-Жерменским предместьем, куда ее ввел Талейран, знала в то же время все, что происходило в Тюильри, от того же Талейрана. Она рассказывала, что император сначала был ослеплен блеском своего брака, но необъяснимое поведение Марии-Луизы быстро рассеяло это очарование, и уже через два дня изысканная вежливость Наполеона сменилась привычным повелительным обращением великого человека, оправдываемым в данном случае примером Генриха IV. Он отправился навстречу своей юной невесте и остановился в Компьене. Здесь Наполеон, вообразивший, что австрийская принцесса будет держать его на почтительном расстоянии, был сразу разочарован ее неуместной уступчивостью, и не только он, но и все, кому нрави лось видеть в ней жертву, принесенную для спокойствия Европы.

Компьенский прием занимал парижан по крайней мере в продолжение недели. Все критиковали без конца азиатскую роскошь, с которой император украсил замок.

Уборная была задрапирована великолепнейшими индийскими шалями. Злые языки уверяли, что лучшим укра шением были шали, принадлежавшие раньше Жозефине, но впоследствии было доказано, что Наполеон даже не прикоснулся к подаркам, сделанным им своей первой жене.

Разобрав по косточкам все подробности компьенского приема, парижане стали шептаться о возможных его результатах. Прошло меньше двух часов, а Париж уже составил себе определенное мнение о молодой государыне, и я была немало удивлена, услышав в салонах и шутки дурного тона, и двусмысленные словечки в ее адрес. Так как наступала Святая неделя, то злые языки утверж дали, что будущая императрица хотела въехать в Париж en sainte [23]. Этот грубый каламбур имел необычайный успех: французы, весьма разборчивые в оценке истинного ума, очень снисходительны ко всяким глупым остротам и шуткам.

Приближались брачные торжества и следовавшие за ними празднества.

Мне предстояло сделать выбор из двух одинаково ин тересных зрелищ: наблюдать торжественный въезд августейшей четы среди огромного стечения народа на Елисейских полях или с раннего утра в парадном туалете находиться в Тюильрийской часовне, куда меня хотела про вести моя тетка. Я решила посмотреть первое зрелище, тем более что еще не была представлена ко двору. Мне казалось неудобным хлопотать о билете, чтобы заранее получить место в часовне.

Из окна своей комнаты я видела императорский кортеж [24]. Император в испанском костюме, в котором он уже был на коронации, ехал в золотой карете с зеркальными стеклами, запряженной восьмеркой андалусских лошадей редкой красоты. Их светло-золотистая масть прекрасно сочеталась с роскошной зеленой упряжью, затканной золотом и шелком. Лошади выступали шагом; они, казалось, гордились той ролью, которая выпала на их долю.

Мария-Луиза, вся покрытая бриллиантами Голконды, сидела с правой стороны от императора, который озабоченно и внимательно следил за впечатлением, которое производил на толпу его торжественный въезд. Он рассеянно слушал, что говорила ему молодая жена; ее австрий ская манера кланяться немало портила ее и без того не особенно привлекательное лицо. Французы, избалованные грацией Жозефины и вообще недовольные этим бра ком, были холодны и равнодушны, не проявляя ни малей шего энтузиазма и восторга. Говорили, будто Наполеон, войдя в свой кабинет, воскликнул:

- Я так избаловал парижан всем неожиданным и невозможным, что, если бы я женился на Мадонне, они ничуть не удивились бы!

Было бы чрезвычайно трудно и утомительно перечислить всех генералов и маршалов, которые в полной парадной форме ехали верхом впереди и сзади императорской кареты. Не менее трудно назвать всех королей и королев, присутствовавших на этом великолепном зрелище.

Блестящие экипажи, многочисленная свита, богатство и разнообразие нарядов, красота женщин, блеск брилли антов - все это было ослепительно, но, по-моему, ничто не могло сравниться со старой, выстроившейся шпалерами императорской гвардией, покрывшей себя славой на по лях битв, где, видя впереди себя волшебный серый сюртук, она не раз решала победу. Лишь она одна восторженно приветствовала своего обожаемого вождя, который предстал теперь перед ней во всем блеске своего могущества.

Вокруг императорской кареты на подножках стояли богато одетые пажи, едва вышедшие из детского возраста. Они были похожи на бабочек, готовых вспорхнуть и уле теть, и придавали тяжелому экипажу романтический вид.

Когда решетка Тюильрийского сада, отворявшаяся лишь один раз в год, при выезде императора в законодательный корпус, закрылась за императорским кортежем, никому из нас и в голову не пришло, что она более не откроется для торжеств. Увы! Кончились счастливые дни. Надвигалась гроза.

Иллюминация и фейерверки продолжались до глубо кой ночи. Фонтанами било вино, в толпу пригоршнями бросали золото и медали, все было роскошно и великолеп но, но не было ни искренней радости, ни веселья.

Одни - их было большинство - сожалели о Жозефине, которая своей редкой добротой и любезным обращением приобрела любовь нации, другие считали приезд австрийской принцессы дурным предзнаменованием, но почти все, утомленные войнами, триумфами и победами, за ранее решили быть недовольными всем, и так как желать уже больше было действительно нечего, общее недовольство сосредоточилось на беспрерывной рекрутчине; отсю да понятно, что лишь одно холодное любопытство руко водило толпой, присутствовавшей при этом блестящем празднестве.

Каждый, кто пишет воспоминания, говоря о себе, все гда испытывает некоторого рода смущение; вот почему я еще не упоминала о свидании с господином де Ф. После неоднократных бесплодных попыток узнать о дне моего приема у швейцара он ворвался силой и совершенно не ожиданно появился в моем салоне. Встретив на лестнице выходившего от меня герцога де Дальберга, он счел себя вправе войти ко мне.

Признаюсь, что его появление меня смутило. Говоря о том, что мне надо было сделать в Париже, он предложил свои услуги, заметив, что его мать желает со мной познакомиться и поблагодарить за тот радушный прием, который был оказан родителями моего мужа ее сыну во время пребывания французов в Варшаве.

Он попросил у меня разрешение появиться на другой день утром вместе с матерью. Я с готовностью согласилась, тем более что жаждала увидеть особу, восхитительные романы и письма которой меня буквально очаровали.

Нечего говорить о том, что я сделала все, что было в моих силах, чтобы показаться ей интересной, но скоро заметила, что все мои старания пропали даром - m-me де Суза была занята исключительно собой. Она тщательно отделывала свои фразы, и в ее разговоре проскальзывали иногда удачные и остроумные словечки, которые, по-видимому, были приготовлены заранее. Ее манера вести беседу не отличалась ни очарованием, ни увлечением, и читать ее произведения было гораздо занимательнее, чем вести с ней разговор. В то же время я была неприятно удив лена тем, что она с первого же раза старалась внести какую-то интимность в отношения между нами тремя. Она так гордилась своим сыном. Это чувство было в ней простительно, но она говорила о его предполагаемых успехах с такой самоуверенностью, что даже тот был смущен и все время делал тщетные попытки придать разговору более серьезный и подходящий тон. Эта бьющая через край самоуверенность произвела на меня очень неприятное впечатление, и поэтому я держала себя со своей гостьей хотя и вежливо, но холодно. Мы расстались, весьма недовольные друг другом.

Двор

Император. - Мария-Луиза. - Странный вид двора. - Элиза. - Полина Боргезе. - Неаполитанская королева. - Княгиня Талейран. - Салон графини Тышкевич

Как только императрица водворилась в Тюильри, начались представления ко двору. В качестве иностранки я должна была представиться не только императору и императрице, но и всем королевам и принцессам императорской фамилии. Каждая из них имела свой приемный день, поэтому приходилось каждое утро проводить в длинных и утомительных сборах и терять лучшие часы дня, надевая и снимая придворное платье. По вечерам все отдыхали в театре.

Император принимал около полудня в своем кабинете.

Прием начинался тремя реверансами, после чего называли имя дамы. Император стоял, опираясь на свой письменный стол, и если вы были молоды и красивы, окидывал вас милостивым взглядом. После трех реверансов следовала самая трудная часть церемонии: надо было, уходя из кабинета, сделать опять три реверанса, но не поворачиваясь, а пятясь к двери, что было весьма нелегко ввиду безмерно длинного придворного шлейфа, который надо было откидывать незаметным движением ноги, причем в этом движении невольно проявлялись грация и изя щество дамы. Я постигла эту премудрость не более как в три урока.

Император принял меня с необыкновенной любезностью, благодаря чему я быстро оправилась от смущения. Он расспрашивал меня о всех моих родственниках, главным образом о моем дяде - князе Понятовском.

Несмотря на все внимание, с которым я относилась к каждому его слову, я не могла не бросить восхищенного взгляда на великолепную картину Гверчино «Сивилла», висевшую над письменным столом. Будучи взятой из Капитолия, она - увы - опять была туда возвращена.

Наполеон, от которого ничто не ускользало, тотчас же заметил мой взгляд и, улыбаясь, сказал, что если я люблю искусство, то мне надо познакомиться с господином Деноном и вместе с ним посетить музей.

- Но прежде всего, - добавил он, - я надеюсь, что вы приготовитесь к празднествам, которые скоро начнутся, и не пропустите ни одного.

После этих слов он поклоном отпустил меня. Выйдя из кабинета императора, я прошла в приемный зал императрицы, где уже собралось большое общество. Она вышла из своих апартаментов в сопровождении многочисленного и блестящего двора. Одета она была с большим вкусом, что значительно скрадывало ее непривлекательность, но выражение лица оставалось прежним: ни любезная улыбка, ни быстрый взгляд не оживляли это деревянное лицо. Она обошла всех присутствующих, напоминая своими движениями механических заводных кукол с их негнущейся тонкой талией и выпуклыми бледно-голубыми неподвижны ми фарфоровыми глазами.

Император шел рядом с ней и шепотом подсказывал, что сказать тем дамам, которых он хотел отличить. Когда очередь дошла до меня и дежурная дама представила меня императрице, я отлично расслышала слова, которые прошептал Наполеон: «Полна грации». Императрица повторила эти слова таким сухим тоном и с таким сильным немецким акцентом, что это не доставило мне никакого удовольствия. Двор, полный великолепия издали, при бли жайшем знакомстве сильно проигрывал. В нем замечалась какая-то неурядица и дисгармония, лишавшая его того величественного и блестящего вида, который всякий впра ве был от него ожидать. Рядом с самыми элегантными и богато одетыми дамами стояли жены маршалов, не при выкшие носить придворные платья. Почти то же самое можно было сказать и об их мужьях: их шитые золотом мундиры, такие блестящие и роскошные на военных смотрах и на полях битв, здесь, при дворе, составляли непри ятный контраст с их грубыми манерами. Между ними и представителями старой аристократии, которые уже присоединились к новому правительству, существовало рез кое противоречие. Казалось, что присутствуешь на репетиции, где актеры заняты примеркой костюмов и повторением ролей. Эта странная неразбериха могла бы вызвать смех, если бы главное действующее лицо ее не внушало того уважения и страха, которые заставляли забыть о смехе.

Сестры Наполеона совершенно не походили друг на друга.

Элиза, великая герцогиня Тосканская, напоминала брата чертами своего лица, но выражение его было гораздо суровее. Говорили, что у нее недюжинный ум и сильный характер, но я ни разу не слышала, чтобы кто-нибудь рассказывал о ее выдающемся поступке или остроумном выражении. Великие люди всегда окружены эхом, готовым повторить все, что исходит от них замечательного, а мол чание есть своего рода отрицание, поэтому я осталась к ней совершенно равнодушна.

Принцесса Полина Боргезе представляла собой тот тип классической красоты, которую мы видим в греческих статуях. Несмотря на разрушительное действие времени, вечером при помощи некоторого искусства она еще умела очаровывать, и ни одна женщина не осмелилась бы оспа ривать у нее яблоко, которое присудил ей Канова за кра соту, как ходили слухи, после тщательного осмотра ее пре лестей без покрывала.

Самые тонкие и правильные черты лица соединялись в ней с удивительными формами, которыми слишком мно гие имели случай восхищаться. Благодаря ее прелестной внешности никто не обращал внимания на ее ум, и ее лю бовные приключения служили темой для бесконечных разговоров.

Самая младшая из трех сестер - Каролина, неаполитанская королева, далеко не отличалась классической красотой, как ее сестра, но обладала гораздо более подвижным личиком, ослепительным цветом кожи, как у большинства блондинок, безукоризненными фигурой и руками и, не будучи знатного происхождения, тем не менее отличалась царственной осанкой. Глядя на нее, можно было сказать, что она родилась уже совершенно готовой занять предназначенное ей судьбой место, что же касается ее ума, то достаточно привести слова Талейрана, который говорил, что ее головка хорошенькой женщины покоилась на плечах государственного мужа.

Не было ничего удивительного в том, что император остановил на ней свой выбор для встречи своей невесты, но вследствие огромной разницы, существовавшей между Марией-Луизой и Каролиной, он никогда не смогли ни понять, ни полюбить друг друга.

Гортензии, голландской королевы, и ее belle-soeur, жены итальянского вице-короля, не было тогда здесь: они уеха ли спустя несколько дней после моего прибытия в Париж.

Теперь наконец я могла отдохнуть.

Моя тетка, воспользовавшись тем, что я теперь была свободна, повезла меня к Талейрану, верной рабой которого она состояла около четверти века. Задержанный при дворе по службе, Талейран не мог сам встретить нас и наказал извиниться перед нами. Это было вполне естественно, и никто не подумал обидеться, но нам показалось очень странным, когда, войдя в салон, мы никого, кроме придворной дамы принцессы, там не встретили, причем она заявила, что Ее Высочество, соблазнившись солнечным днем, только что отправилась проехаться по Булон- скому лесу. Гости прибывали друг за другом, и, таким образом, все мы, предупрежденные дамой, принимавшей гостей в отсутствие хозяйки дома, должны были ожидать ее более часа.

По возвращении она даже не сочла нужным извиниться и, как бы боясь излишней вежливостью уронить свое достоинство, вошла с величественным видом и как ни в чем не бывало стала разговаривать о погоде, как будто наше ожидание было вполне естественно. Впоследствии я избегала встречаться с госпожой Талейран - дерзкие принцессы не в моем вкусе, особенно когда они еще и выскочки. А госпожа Талейран, которую весь Париж знал под именем мадам Гран, представляла собой полное ничтожество, которое не могло скрыть даже ее высокое положение, ее глупые выражения были притчей во языцех так же, как и остроумные словечки ее мужа.

В это время ей было по меньшей мере шестьдесят лет, тем не менее находились льстецы, уверявшие ее, что она прелестна, поэтому она носила прически, украшенные цветами.

Когда Талейран садился играть в карты или его не было дома, в салоне царила смертельная скука, подобную которой я редко где-либо еще испытывала. Большинство гостей, посещавших обычно этот дом, были люди умные, но принцесса присоединяла к своей глупости еще претензии на величие и стремление к поддержанию этикета, что было совершенно невыносимо. Поэтому все, кто был независим и не имел с принцем никаких деловых сношений, посещали его лишь в том случае, если были уверены, что он дома один. Почти каждую неделю общество

Талейрана собиралось у моей тетки, где мне не было веселее. Она приглашала к себе по очереди то знатных соотечественников, то иностранцев. Ее дом был в Париже в большой моде.

Трудно выразить, как неприятно я была поражена, когда увидела, что все развлечения в ее салоне сводились к игре в карты, причем игра велась на баснословно крупные суммы. Банк держали какие-то неизвестные люди, с кото рыми никто не заговаривал, а они раскладывали свои бо гатства, чтобы соблазнять посетителей. Казалось, к ним боялись прикоснуться, обращались с ними как с париями, не спуская подозрительных взглядов с их рук. Во всем этом было что-то дьявольское, здесь царила исключительно любовь к наживе.

Все здесь мне было противно: и напряженные, угрюмые лица игроков, и застывшие позы, и банкометы, и тишина в салоне, где часто в одну ночь проигрывалось состояние целой семьи. Я не могла удержаться, чтобы не высказать своего удивления и, может быть, наивного негодования по поводу всего виденного мной, но тетка холодно ответила мне, что сразу видно, что я приехала издалека, что подобные развлечения приняты повсюду и что принц после тяжелых трудов развлекается у нее так, как его высокое положение запрещает ему развлекаться у себя дома.

За этим противным зеленым столом я впервые встре тила старую герцогиню де Люинь. Напоминая по внешности жандарма, одетая необычайно вульгарно, она играла с бешеной страстью, громко кричала, хохотала во все горло, возражала с необыкновенной грубостью - и все это приписывалось ее оригинальности, даже было принято восторгаться благородством, твердостью ее характера и стойкостью ее убеждений, но что касается меня, то я так и не смогла привыкнуть к ее мужской внешности и тону гвардейского солдата.

О мой милый салон принца де Линя, сколько раз я вспоминала здесь тебя! Там снопы света не заливали скромное маленькое помещение, незатейливый ужин не мог сравниться с роскошными, но скучными пирами этих сибаритов, но сколько остроумия, милой и просто душной веселости царило за скудной трапезой этого отшельника!

Празднества

Праздник в Нейи у принцессы Боргезе. - Замок Шенбрун. - Волнение Марии-Луизы. - Бал у австрийского посланника

Принцесса Полина первой устроила праздник в честь новобрачных.

Был май. Нейи, где она жила, казалось, покрылся короной из цветов, чтобы достойным образом принять всю эту блестящую толпу, собравшуюся для торжеств со всех концов земного шара.

Экипажи должны были останавливаться перед зрительной залой, устроенной как бы по мановению волшебного жезла. Легкие воздушные галереи, ступеньки из газона, украшенные цветочными гирляндами с порхающими по ним хорошенькими женщинами, звездное небо - вся эта фантастическая картина своей поэтичностью заставляла вспоминать сады Армиды.

Молодая императрица, вообще никогда ничем не восторгавшаяся, войдя в зал, где ее ждали собравшиеся, не могла удержаться от легкого восклицания, а император нежно поблагодарил сестру и выразил свое восхищение и удовольствие. Лучшие артисты Французского театра сыграли пьесу, которую никто не слушал, а знаменитей шие танцовщики исполнили балет, который никто не смотрел: казалось, нужны были золотые арфы и небес ная музыка, чтобы обратить на себя внимание столь блестящего общества!

Пo окончании спектакля Полина взяла под руку свою невестку, и весь императорский кортеж в сопровождении приглашенных направился к бальной зале через парк, ос вещенный тысячами лампионов, скрытых в изгороди из цветов, аромат которых наполнял воздух.

Рассыпанные по всему парку оркестры, изображая горное эхо, один за другим исполнили прелестные пьесы, и их чудные мелодии производили необычайный эффект.

Пока мы шли по парку, восхитительные зрелища сменялись одно другим. Перед нами открывался то изящный храм, где Амур, застигнутый Грациями, пробуждался от сна, то суровое убежище отшельника, где вернувшиеся из Палестины пилигримы просили приюта. Отшельник от крывал маленькую решетчатую дверцу сельской часовни, и начиналось пение. Все самые талантливые артисты при нимали участие в этом празднестве: роли Граций испол нялись оперными артистками, а пилигримов - ученика ми консерватории.

И пение, и танцы восхваляли добродетели государыни и выражали радость по поводу ее приезда. Амур поднес ей венок из роз, похищенный у Граций, а трубадуры исполни ли романсы, полные всевозможных пожеланий и похвал.

Незаметно дорожка сузилась, в густом кустарнике наступила темнота, чарующие мелодии замерли, и волшеб ница, создавшая все эти чудеса, сильно раздосадованная, заявила, что она заблудилась и вынуждена вести нас узки ми тропинками.

Мы прошли через висячий мост, под которым вода, падавшая каскадом, в свете ламп казалась огненной.

Среди общего молчания слышен был только голос императора, который, поверив сестре, что она заблудилась, начал жаловаться на темноту. Свернув с узкой тропинки, мы вдруг совершенно неожиданно очутились на лужайке, залитой таким ярким светом, что, казалось, он исходил от солнца.

В конце лужайки возвышался Шенбрунский замок с его обширным двором, фонтанами, портиками, чего недоставало в действительности роскошной королевской ре зиденции: здесь все было полно кипучей жизнью и движением - мчавшиеся экипажи, толпы гуляющих, скромные молочницы в традиционных чепчиках, торопливо снующие лакеи в придворных ливреях, группы тирольцев, которые, танцуя свой национальный вальс, распевали пе сенки под звуки рожков.

Обширный замок был воспроизведен с таким необы чайным искусством, эффекты света и тени расположены так умело, что все это невольно вводило в заблуждение и производило впечатление чего-то чарующего, волшебного, и кто, как я, хорошо знал Шенбрун, без колебания мог вообразить себя стоящим перед императорским замком.

Потом придворные уверяли, что при виде своего род ного замка императрица залилась слезами. Воспомина ния детства могли бы вызвать у нее слезы, но на самом деле ничего подобного не было, и я утверждаю, что если даже она и была растрогана, то это чувство улетучилось так быстро, что я не заметила ни малейших следов волне ния на холодном и неподвижном лице; что же касается императора, то он несколько раз благодарил сестру за ее заботы о празднике, самом удачном из всех, которые были даны в честь Марии-Луизы.

Князь Шварценберг, австрийский посланник, согласился уступить первенство только невестке молодой им ператрицы и вслед за праздником в Нейи дал бал, закончившийся ужасной катастрофой и сделавшийся поэтому историческим.

Помещение посольства было недостаточно вместительно для двух тысяч приглашенных, и поэтому среди сада построили огромную бальную залу, сообщавшуюся с главными апартаментами изящной галереей. И зала, и галерея были построены из досок и покрыты просмоленным холстом, а внутри красиво задрапированы розовым атласом и серебряным газом.

В тот момент, когда начался пожар, я была в галерее, и весьма возможно, что своим спасением я обязана одному случаю, который вначале меня очень рассердил.

На мне было тюлевое гладкое платье, украшенное на подоле букетом белой сирени, соединявшимся с поясом цепью скрепленных между собой бриллиантовых лир. Во время танцев эта цепь расстегивалась, и поэтому графиня Бриньоль, сопровождавшая меня на бал, зная, что я должна сейчас вальсировать с вице-королем, увела меня в галерею, чтобы помочь снять злополучную цепь. В то время как она любезно это делала, я одной из первых заметила легкий дымок от загоревшейся кисейной драпировки над зажженным канделябром и поспешила указать на грозив шую опасность окружавшим меня молодым людям.

Один из них вскочил на скамейку и, желая предупредить несчастье, сильно рванул драпировку, которая, быстро опустившись на люстру, вспыхнула, и пламя тотчас же перекинулось на просмоленный холст, заменявший потолок. К счастью, госпожа де Бриньоль не растерялась и, схватив меня за руку, кинулась через залы, бросилась вниз по лестнице и перевела дух только тогда, когда, пробежав через улицу, достигла дома госпожи Реньо, находившегося против посольства. Обессилев, она упала в кресло и молча указала мне на балкон, чтобы я посмотрела, что происходит напротив. Я совсем не понимала причины ее внезапного страха и охотно продолжала бы танцевать, настолько мне казалось невозможным какое бы то ни было серьезное несчастье там, где находился им ператор.

Вскоре клубы дыма заволокли бальную залу и гале рею, которую мы только что покинули. Музыки уже не было слышно, торжество праздника внезапно сменилось ужасным хаосом криков и стонов. Ветер доносил до нас отдельные слова и вопли отчаяния - все кричали, звали, искали друг друга, желая убедиться в том, что близкие люди спаслись.

В числе прочих жертв была княгиня Шварценберг, невестка посланника, которая, не видя дочери около себя, бросилась в пламя и была убита обрушившейся на нее люстрой, а в это время - увы - ее дочь, избежав опасности, кричала и звала ее.

Принцессу Лейен постигла та же участь, но она про жила еще несколько дней. Ее дочь была обручена с каким- то германским князем, и принцесса имела мужество потребовать, чтобы брак был совершен у ее печального ложа.

Погибло много людей, имен которых никто не знал, так как большинство из их были иностранцами или про винциалами, заплатившими жизнью за минутное удоволь ствие. Мошенники же, воспользовавшись всеобщим заме шательством, перелезли через стену, отделявшую сад от улицы, и спокойно срывали с женщин драгоценности.

Через несколько минут гостиная госпожи Реньо де Сен-Жан д'Анжени наполнилась ранеными. Странный и в то же время страшный вид имели эти стонущие дамы в цве тах и бальных платьях.

Большую часть ночи мы провели, утешая и ухаживая, как умели, за ранеными. На рассвете мы собрались домой, но оказалось, что наши слуги и экипажи исчезли, и те, кто мог ходить, вынуждены были отправиться пешком в баль ных туалетах и атласных туфлях. Так как было раннее утро, улицы были полны огородниками с тележками, которые, вероятно, приняли нас за сумасшедших и осыпали грубыми насмешками.

Как ни легкомысленны парижане, катастрофа произвела на них сильное и глубокое впечатление, дав повод многочисленным пересудам. Многие приписывали ее политическим козням. Особенно усердные приближенные уговаривали императора удалиться, пока толпа не забло кировала все выходы, стараясь при этом вызвать у него гнусные подозрения, но Наполеон, всегда спокойный в опасности, не обратил никакого внимания на эти пошлые инсинуации. Проводив императрицу до экипажа, он вернулся в посольство и сказал князю Шварценбергу, что пришел помогать тушить пожар.

Эти слова произвели громадный эффект. Австрийцы, полные восхищения и признательности, во главе со своим послом окружили императора, и эта живая стена сердец, прежде настроенных довольно враждебно, представляла собой в тот момент не менее крепкий и падежный оплот, чем отряд его Старой гвардии.

Салоны

У Денона. - Нога мумии. - Салон виконтессы де Лаваль. - Обед у Талейрана. - Герцог де Лаваль. - Петрарка и Лаура. - Даву в Савиньи. - Куропатки маршала. - Граф де Ф. - Завтрак у госпожи де Суза. - Лабедуаер. - Герцогиня Курляндская. - Талейран и его сераль

Пустившись в свет, я была всецело поглощена светскими удовольствиями и лишь по утрам находила иногда свободную минуту, чтобы посетить музеи и ателье художников. В это время я познакомилась с господином Деноном, который обладал большим вкусом, был всегда очаровательно весел и необычайно услужлив. Он вызвался сопровождать меня в Лувр, где в то время находились захваченные французами в Италии знаменитые художественные произведения.

Спустя несколько дней любезный директор пригла сил меня к себе завтракать, чтобы показать свой собствен ный музей, состоявший из массы драгоценных вещей, собранных им в разных странах, и в особенности в Египте. Он обратил мое внимание на маленькую, хорошо сохра нившуюся ножку мумии - такую изящную, грациозную, что невольно являлся соблазн похитить ее и сделать из нее пресс-папье.

- Посмотрите, - сказал господин Денон, - вот чудо- то! А знаете, судя по всему, она принадлежала кому-нибудь, происходившему по прямой линии от фараонов.

Кто знает? - ответила я. - Возможно, что это ножка одной из жен Сезостриса.

Пусть будет жены Сезостриса, - согласился он, - но в таком случае это была его самая любимая жена, кото рую он оплакивал всю жизнь.

Тетка познакомила меня со своими друзьями, которые почти все жили в Сен-Жерменском предместье и, следова тельно, принадлежали к оппозиции. Там все порицали, много вздыхали о прошлом и почти совсем не веселились. Это общество мне не особенно понравилось. Единствен ным приятным домом, куда меня ввела тетка, был салон виконтессы де Лаваль. Эта умная женщина умела во всем находить только хорошие стороны. Она гордилась, если можно так выразиться, своей бедностью и никогда не об суждала тех, которые, наоборот, разбогатели: надо же уте шаться хотя бы богатством, если не принадлежишь к роду Монморанси, - вот и все!

В маленьком салоне виконтессы собиралось избранное общество, где молодежь всех партий стремилась быть принятой, так как бывать здесь считалось признаком хорошего вкуса. Ее прислуга состояла из лакея и негритянки, готовившей чай и представлявшей собой нечто среднее между служанкой и доверенным лицом. На тех чрезвычайно скромных собраниях мне пришлось увидеть все, что было тогда в Париже замечательного. Талейран и герцогиня Курляндская принадлежали к числу наиболее частых посетителей виконтессы, но госпожа Талейран не бывала у нее, и здесь она оставалась верна себе. На этих собраниях разговор велся вполне непринужденно, так как политика и партийный дух были отсюда совершенно изгнаны. Госпожа Лаваль с необычайной ловкостью начинала какой-либо интересный разговор, и когда она видела, что беседа принимала оживленный характер, спокой но погружалась в свое вязанье из толстой шерсти, и только особенно интересная тема заставляла ее принять участие в беседе. В таких случаях все молчали, а она говорила и так красиво, остроумно и оригинально, что все слушали, как зачарованные. Когда-то она славилась необыкновенной красотой, но и теперь еще ее черные, кроткие глаза сохранили удивительный блеск. Мне расска зывали, что ее старый деверь герцог де Лаваль, известный своими глуповатыми выходками, желая выразить свое восхищение бархатными глазами виконтессы, как-то воскликнул: Надо признаться, сестрица, что ваши глаза напоминают цвет бархатных панталон.

Я знала этого бедного герцога, когда он был уже совсем дряхл. Его глупости заставляли меня умирать от смеха. Я даже хотела составить из них сборник, потому что они были действительно необыкновенны, но, к несчастью или, скорее, к счастью, глупости скоро забываются.

Но один из анекдотов о нем я все-таки расскажу.

Это было на обеде у Талейрана. Мы долго ждали гер цога де Лаваля и наконец сели за стол. Когда появился герцог, хозяин, гораздо более вежливый, чем его жена, рассыпался в извинениях.

Надо заметить, что в то время герцог был одержан манией покупать старинные портреты и, как он просто душно объяснил, он запоздал, присутствуя на аукционе картин.

Держу пари, что вы опять купили какую-нибудь мазню, - сказал Талейран.

О! - со значительным видом воскликнул герцог. - Вы бы с удовольствием украсили свою библиотеку этой «мазней»: это портреты двух знаменитых людей.

Ба! - с презрительной миной произнес Талейран. - Чьи же это портреты?

Подождите, - ответил бедный любитель искусства, с видимым замешательством принимаясь за суп, чтобы собраться с мыслями. - Женщину зовут так же, как и гос пожу Реньо де Сен-Жан-Анжели, - Лаурой, а вот имя муж чины я всегда забываю, что-то вроде Патрака.

Все молчали, но это было то коварное молчание, за которым обыкновенно следует взрыв безумного смеха.

Тогда хозяин, не стесняясь присутствующих, которых он обводил спокойным, но в то же время насмешливым взглядом, заметил герцогу поучительным тоном:

Запомните раз и навсегда имена ваших знаменитостей. Вы, вероятно, хотели сказать - Лаура и Плутарх.

Ну да, конечно! Этот негодник Плутарх - я всегда забываю его имя. На аукционе его, кажется, называли Пет раркой, но это, вероятно, невежды, которые, как и я, не знали настоящего имени возлюбленного Лауры. Ну конечно, Плутарх... Это все знают, а теперь и я: ведь это известно из истории.

Это было уже слишком! Все разразились долго сдер живаемым хохотом, только один Талейран оставался чужд нашему веселью и, окидывая всех хитрым взглядом, имел дерзость спросить герцога о причине нашей внезапной веселости.

Госпожа де Суза, сын которой был нездоров, тут же нас покинула, чтобы развлечь больного, рассказав ему опи санную историю.

В продолжение нескольких дней я не видела господина де Ф." но каждое утро получала букет фиалок и программу текущего дня: он то советовал мне посмотреть что-либо интересное, то сделать необходимый визит. Так, по его указа нию я должна была посетить жену маршала Даву, которая осыпала меня любезностями, когда ее муж командовал отрядом в Варшаве. Но так как лето она проводила в Савиньи, то мне предстояло отправиться туда. Я послала в ее городской дом узнать, какое время будет самым удобным для визита, и получила ответ, что лучше всего поехать утром.

Я отправилась в Савиньи в палящий зной. Жермон, оракул тогдашней моды, сама выбрала мне туалет - закрытое шелковое сиреневое платье, маленькая шляпа с фиалками и прекрасно подобранные в цвет туфли. Этот элегантный туалет казался мне не совсем подходящим для утра.

Но как бы то ни было, я предвкушала много удовольствия от предстоявшего визита. Парижский дом Даву был устроен с большим вкусом и роскошью, поэтому я думала, что и в Савиньи они окружили себя богатой обстановкой.

Я приехала туда около трех часов.

Замок, окруженный рвом и стеной, имел только один наглухо закрывавшийся вход. Ров порос травой, и вообще весь замок имел такой заброшенный вид, будто был необитаем в течение многих лет. Мой лакей с трудом нашел наконец шнурок от звонка, и спустя несколько минут яви лась плохо одетая девчонка и спросила, что мне угодно.

Госпожа маршальша дома?

Да, простите, она дома, и господин маршал тоже.

Она убежала за лакеем, который появился, не спеша

оправляя свою ливрею.

Я велела доложить о себе и, забившись в угол экипа жа, ожидала довольно долго, не зная, что предпринять: ожидать ли еще или просто ограничиться визитной карточкой.

Спустя четверть часа пришел лакей и повел меня че рез обширный двор. Он извинился, что заставил ждать, простодушно объяснив при этом, что, когда я приехала, все слуги работали в саду, а он был занят чисткой фруктового сада.

Пройдя несколько совершенно пустых комнат, я вошла в гостиную, где стояли лишь диван и несколько стульев. Тотчас же явилась и маршальша.

Я сразу заметила, что она оделась для меня и, войдя в комнату, еще продолжала что-то закалывать на своем кор саже. После нескольких минут вялого разговора она послала сказать мужу о моем приезде и снова продолжила скучную беседу. О госпоже Даву нельзя было сказать, что она не знала светского обращения или была лишена той гибкости ума, которая облегчает беседу между людьми одного и того же круга, но она ни на минуту не забывала своего высокого сана и была исполнена той холодной чопорности, которая почти граничит с чванством. Суровые черты ее прекрасного лица никогда не оживлялись улыбкой - совсем как у Юноны Гомера: властная женщина должна смеяться лишь в исключительном случае.

Наконец пришел маршал. Он так торопился, что весь вспотел и еле переводил дух. Вытирая мокрый лоб плат ком, он в то же время мочил его слюной и вытирал покры тое пылью лицо. Эта солдатская привычка плохо вяза лась с чопорными манерами его супруги и, по-видимому, очень ее раздосадовала. Чувствуя себя лишней в этой немой сцене, я уже поднялась, чтобы откланяться, но они ста ли меня просить остаться.

Пока накрывали на стол, мы отправились погулять в парк, где дорожки были совершенно не расчищены, лу жайки покрыты такой высокой травой, что уже пора было косить, деревья, подрезанные еще во время революции, сильно разрослись и образовали густую чащу. На каж дом кусте я оставляла обрывки своих воланов, а мои сиреневые туфли стали совсем зелеными. Маршал подбадривал нас и голосом, и знаками, обещая очаровательный сюрприз. Каково же было мое отчаяние, когда, обогнув группу молодых дубков, мы очутились перед тремя ма ленькими тростниковыми хижинами! Герцог опустился на колени и закричал:

Вот они, вот они! - И изменив голос, продолжал:

Пи... пи... пи...

И тотчас целое облако молодых куропаток взвилось и стало кружиться над головой маршала.

Не выпускайте остальных, пока не вернутся самые молодые, и дайте дамам хлеба... - приказал он мужику, который присматривал за птичником. - Вы позабавитесь по-царски! - прибавил он, обращаясь ко мне.

Как вам нравится: в самый палящий зной заниматься тем, что кормить крошками куропаток! С необычайным спокойствием и невозмутимо важным видом герцогиня опустошила свою корзину с хлебом, что же касается меня, то я чуть не упала в обморок. Заметив, что небо покрывается ту чами и приближается гроза, я поспешила вернуться в замок.

Подходя к замку, я увидела, что рабочие штукатурят одну из башенок замка, которая до сих пор уцелела от рес таврирования и носила на себе печать старины. При виде подобного святотатства я не могла удержаться от порица ния. Маршальша была согласна со мной, и по ее взгляду и пренебрежительной улыбке я догадалась, что по поводу этой башенки между супругами уже произошло столкно вение. Маршал прямо заявил мне, что мои замечания очень ему не по вкусу, причем выразился весьма энергично отно сительно пристрастия к старинным постройкам.

По окончании завтрака я тотчас же покинула замок, дав себе слово, что вряд ли кому-либо удастся так провести меня в следующий раз.

По дороге я размышляла обо всем виденном и пришла к заключению, что в прекрасной Франции встречается немало странных контрастов: вельможи старого времени были до смешного невеждами, а герои настоящего, заплатив своей кровью за огромные богатства, пользовались ими самым мелким, пошлым образом.

Я рассказала в немногих словах об этом визите тому, кто мне посоветовал его сделать.

Вот уже почти две недели, как он перестал у меня бы вать и писал, что, страдая грудью, не может посетить меня. В то же время я часто встречалась с его матерью, и она не производила на меня впечатления человека, встревоженного его болезнью. Через некоторое время он известил меня, что ему лучше и что доктор разрешил ему выйти при условии, что тот вернется домой до захода солнца. Этим он дал понять, что навестит меня днем.

Признаюсь, в первый раз за все время я усомнилась в его искренности по отношению ко мне: может быть, дума лось мне, притворяясь страдающим и больным, он таким путем хочет сломить мою неприступность, и я насторожи лась. Ровно в три часа топот лошадей и шум подъехавшего экипажа заставили забиться мое сердце.

Хотя был уже конец мая, на дворе стоял такой резкий холод, что я велела затопить камин. Желая скрыть овла девшее мной волнение, я стала ворошить уголь в камине. Он придвинул кресло и, не прерывая молчания, сел около меня. Подняв наконец глаза, я была поражена переменой, которую наложила на него болезнь. Тем не менее у меня хватило жестокости задать ему вопрос:

Так вы действительно были больны?

Нет, - ответил он, - не особенно, а теперь я чувствую себя совсем хорошо.

Под влиянием этих слов, произнесенных слабым голосом, во мне сразу рухнуло все то холодное недоверие, кото рое я построила с большим трудом.

Простите! Простите! Забудьте этот глупый вопрос и верьте только моему сердечному участию, моей искренней дружбе, забудьте эту банальную и глупую фразу... Ради Бога, расскажите о себе! Что с вами?

Ничего особенного. Раньше мне было очень плохо, но теперь все прошло. При всяком сильном волнении я харкаю кровыо - вот и все.

И он умолк, устремив взор в огонь камина.

Вы, конечно, не сомневались в моем участии? Я думала о вас более, чем вы думаете.

Почувствовав, что краснею, я невольно закрыла лицо руками.

О, не говорите мне этого, не говорите так со мной! - воскликнул он. - Обращайтесь со мной по-прежнему, как со старым другом, - ведь вы ничего другого от меня и не хотите.

Я не знала, что подумать, была очень взволнована и терялась в догадках.

Желая положить конец тяжелому для нас обоих раз говору, он посмотрел на часы и, указывая на стрелку, пере ходившую на четыре часа, заметил:

Как быстро идет время! И так же быстро проходит вся жизнь. Те, кто страдает, должны вооружиться терпением. Я обещал матери вернуться в назначенное доктором время. Она не хотела выпускать меня из дома в такой холод, но невозможно требовать от меня такого благоразу мия. Я и так благоразумен более, чем можно ожидать, - сказал он, грустно улыбаясь, - но не настолько, чтобы думать о себе.

Он взял мою руку, приложил ее к сердцу и, не ожидая ответа, быстро направился к выходу. На пороге он остановился.

Будьте так добры, приезжайте завтра к моей матери завтракать. У нас будет Лабедуаер, который уезжает в Испанию. Он очень хочет видеть вас, доставьте ему это удовольствие, он стоит этого, уверяю вас.

Я кивнула головой, и он ушел, оставив меня погруженной в какую-то смутную печаль, причину которой я не могла объяснить. Ничто, казалось, не изменилось в наших отношениях и не было повода огорчаться.

Так прошло около двух месяцев умственных наслаждений и очаровательной, полной тайны дружбы, которая придавала столько прелести всей моей жизни. Но пришло время - и иллюзии исчезли!.. Это время было самым сча стливым в моей жизни, зачем оно так быстро оборвалось? Увы! Зловещие предчувствия томили меня, нашептывая, что наступает мрачная драма.

С этих пор общество потеряло для меня всю привлека тельность.

Тем не менее, повинуясь светским приличиям, я не мог ла без уважительных причин изменить своего образа жиз ни и, желая забыться, продолжала выезжать, насильно заставляя себя принимать участие во всех развлечениях и празднествах...

На другой день я отправилась завтракать к m-me Суза и встретила там молодого Лабедуаера, красивого, муже ственного, счастливого!

Господин де Ф. мне показался не таким мрачным, как накануне. Я даже заметила, что в присутствии матери и своего друга он старался быть веселым, но эта веселость была неестественной, и я поняла, что они не были посвящены в его печальную тайну. Он сильно кашлял, и мать упрекала его за вчерашнюю прогулку.

- Увы! - сказал он. - Я уже за это наказан, так как доктор запер меня на неделю, но как только мне можно будет выйти, я отправлюсь с нашими знатными путеше ственницами в Мальмезон.

Этим пышным титулом он называл герцогиню Курляндскую и меня. Герцогиня была вдовой последнего из курляндских герцогов, после смерти которого она была лишена своих поместий [25].

Русский император оставил ей титул и огромное состояние, которое ей было завещано супругом согласно брачному контракту.

Я не знаю, что послужило причиной ее приезда в Варшаву, где бывший еще в то время королем Станислав-Ав густ устроил ей блестящий прием. Герцогиня очень при вязалась ко мне в память о князе, который принял ее так любезно. Я часто ездила вместе с ней ко двору и на офици альные праздники, и меня очень забавляло то, что ее экипаж сразу же пропускался вперед, не ожидая очереди в хво сте. В то время, о котором я говорю, герцогиня хотя и шаг- пула уже в критический возраст, но сохранила еще остат ки красоты, которые обеспечивали ей последние успехи. Состояние, оставленное герцогом, давало ей возможность жить на широкую ногу, и все как милости добивались быть ей представленными.

Благодаря стараниям Талейрана, не избежавшего чар этой женщины, она заняла одно из первых мест в салоне графини де Лаваль, где было принято восхищаться всем, что бы герцогиня ни делала, и в особенности ее элегантными туалетами и бриллиантами. Я не раз была свиде тельницей того, как она в полночь приезжала туда показать свое новое бальное платье или новую драгоценность, как будто ей было не более двадцати лет. Ее старый поклонник всегда ожидал ее и смотрел на нее с таким восхи щением, что весь его сераль, в том числе и моя тетка - графиня Тышкевич, выходил из себя от ревности.

Прогулки по Парижу

Графиня Мнишек. - Пассаж «Панорама». - Польская королева. - Посещение ателье художников. - Давид. - Жироде. - Жерар. - Авторы мемуаров. - Аббат Морле. - М-11е Ленорман. - Госпожа де Су за и маленькая волшебница. - У предсказательницы. - Бурная молодость. - Предсказание о рождении князя Морица Потоцкого

У меня была еще тетка в Париже - графиня Мнишек [26], которая приходилась двоюродной сестрой моей матери и племянницей последнему нашему королю. Она отнимала почти все мое свободное время. Очень добрая, но весьма недалекая и до смешного тщеславная, она считала себя вправе настаивать на прерогативах принцессы крови, и на этой почве с ней не раз случались досадные приключе ния. Ни печальный конец последнего польского короля, ни раздел нашей несчастной страны не могли излечить ее от этих вздорных притязаний. Еще в то время когда русская императрица осыпала поляков милостями, она пожаловала тетке орден Св. Екатерины, с которым та почти не расставалась: в Вене ее так и прозвали графиней звез ды, причем она даже и не подозревала, в какое смешное положение часто ставила себя, всецело занятая тем, чтобы с помощью роскоши и богатства поддержать блеск своего происхождения.

В Париже ей удалось получить к себе на службу метрдотеля несчастной принцессы де Ламбаль. Секретарем у нее состоял господин де Билль, знатное происхождение которого было настолько же бесспорно, насколько темно, но, по мнению графини, он придавал много блеска ее дому.

Она давала великолепные, но очень скучные вечера, на которые приглашала захудалых вельмож и никому не ведомых писателей, но и те при малейшей возможности исчезали из ее салона; это не входило в ее расчет, так как, по ее мнению, приглашенные должны были вести ожив ленную беседу. Не зная, как достигнуть этого, и желая удержать за столом все общество, она приказала не убирать со стола по окончании ужина и тем удерживала у себя гостей.

- Самые оживленные разговоры, - говорила она, - ведутся всегда за столом.

Она провела во Франции уже два года и готовилась к отъезду, но прежде чем покинуть эту страну, посетила все достопримечательные места французской столицы.

В это время в Париже только что открылся пассаж «Панорама», и считалось признаком хорошего вкуса делать там покупки. Тетка, отправляясь туда, взяла с собой своих дочерей, а также самую младшую и самую остроумную из дочерей принца де Линя - принцессу Флору. Кро ме того, нас сопровождала многочисленная и блестящая свита: два ливрейных лакея в ярко-красных с золотыми галунами ливреях, негр и гайдук.

Когда мы проезжали по улицам, публика останавливалась поглазеть на нас. Благородный секретарь, снаб женный туго набитым кошельком графини, следовал за нами в маленьком экипаже. На его обязанности лежало расплачиваться за покупки, сделанные графиней. Едва мы вышли из кареты, как были окружены тучей мальчишек, и по мере того как мы останавливались у магазинов, толпа вокруг нас продолжала расти. Дошло до того, что многие влезали на балюстрады магазинов, чтобы лучше нас видеть. Бедняжка тетка, возбужденная производимым ею эффектом, превзошла себя в своих нелепых выходках, по купая все самое модное и дорогое, и при этом громко при казывала своему секретарю не торговаться, так как ей про тивна эта мужицкая привычка. Она упрашивала меня и принцессу Флору выбирать все, что нам понравится, и осыпала нас подарками. Любопытству уличных мальчи шек не было предела. К ним присоединились зеваки, кото рые не отходили от нас, чтобы не пропустить ничего инте ресного, что могло бы послужить материалом для газет ных сплетен.

Принцессе Флоре вдруг пришло в голову обратиться к одному из преследовавших нас зевак:

А вы знаете, кто эта дама? Это польская королева.

Она сама совершенно не ожидала того эффекта, которые произвели ее слова: толпа вмиг заполнила магазин, окружила нас со всех сторон и так стиснула, что мы едва не задохнулись. Поднялась неописуемая суматоха.

К счастью, хозяин магазина, заметив тщетные попытки наших слуг расчистить нам выход из магазина, вывел нас на улицу через потайную дверь. А моя тетка, не зная ничего о выходке принцессы Флоры, все время повторяла:

О да, некоторые особы не могут безнаказанно появ ляться на публике.

Так как мы решили осмотреть все в Париже, то посе тили и ателье художников, где мне более всего понрави лись картины жанровые, отличавшиеся необыкновенной грациозностью; но воспитанная своим свекром на поклонении итальянской школе, я удивляюсь, почему француз ские художники, имея перед собой великолепные образцы, сделали такие ничтожные успехи или, правильнее сказать, не сделали никаких. В их картинах не было ничего вели кого, благородного, смелого. Правда, в произведениях мо лодых художников замечалось меньше манерности, чем у Буше и Вапло, но в то же время у них не наблюдалось ни тщательности рисунка Лесюсра, ни широкой кисти Пуссена, ни колорита Лебрена. При взгляде на картины мо лодых французских художников казалось, что все гени альное вышло из моды! Новая школа относилась с пре зрением к великим мастерам. Один Давид придерживался классической школы, но мертвый колорит очень вре дил точности его рисунка, придавая его картинам характер барельефов. По моему мнению, картиной, обеспечившей Давиду бессмертие, является исторический портрет Наполеона, изображающий его при переходе через Сен-Бернар во главе армии, пробирающейся по ущельям, причем император изображен спокойно сидящим на го рячем коне.

Окончив свою «Дидону», Жироде должен был бы умереть, так как ни одно из его произведений не может срав ниться с этой небольшой картиной. Правда, Эней несколь ко деревянен, ему не хватает живости, но по нему только скользишь взглядом, так как вся прелесть заключается в двух женщинах.

Жерар написал несколько великолепных портретов, он превосходен в этой области искусства, но чересчур ув лекается деталями и тщательным воспроизведением ка шемировых шалей и ажурных чулок, он отдает этим дань современному вкусу, изображая на своих картинах при дворные костюмы, богато вышитые золотом и отделан ные кружевами, локоны, платья с короткими талиями, из- за чего его картины рано или поздно выйдут из моды. На стоящий же художник должен рисовать так, чтобы его портреты в то же время были и картинами.

Зная, какие бешеные деньги брали тогда художники за эти картины, я была очень удивлена, заметив во многих ателье массу начатых полотен, изображавших или импе раторскую фамилию, или самих заказчиков - богатых иностранцев: французы не были в состоянии позволить себе подобные дорогостоящие фантазии.

Молодые женщины, ведущие дневник своего путешествия, считают себя обязанными посвятить одну или две глубоко прочувствованные главы росту цивилизации, наук и т. д. В большинстве случаев эти рассуждения взяты из какой-нибудь забытой книги либо составлены кем-либо из ученых или друзей. Бывает и так, что подобные сочине ния за определенное вознаграждение заказываются како му-нибудь неведомому писателю. Что же касается меня, то, решив быть искренней во всем, я должна признаться, что не искала знакомств с писателями. Для их правиль ной оценки совершенно достаточно, по моему мнению, на писанных ими сочинений, а единичные визиты мне всегда казались бесполезными и неуместными: ведь нельзя же посещать ученого, чтобы только поглазеть на него, как на какое-то чудовище. Такой поверхностный способ состав лять мнение о писателе имеет всегда в своей основе глупое тщеславие. Вернувшись домой, подобная особа пишет в своем дневнике:

«Господин такой-то, известный своими выдающимися произведениями, принял меня самым любезным образом; мы разговаривали больше часу, и он быть поражен, с ка кой легкостью я выражаюсь на его языке, и при этом сове товал мне написать воспоминания. Это человек редких качеств, он чрезвычайно умен и т. д., и т. п. - одним словом, это один из тех ученых, которых можно встретить только во Франции и среди французов, в других местах наука неразрывно связана со скукой и т. д., и т. п.».

Меня немало удивляло, что знаменитости того времени редко показывались в свете. При таком нивелирующем государе, каким был Наполеон, считавший, что каждая заслуга имеет право на почести, казалось бы, можно было встречать в свете больше артистов и литераторов.

У госножи Суза я видела только аббата Морле, того самого, который во время Великой революции спасся от участи быть повешенным на уличном фонаре только бла годаря своему остроумному вопросу: «Неужели вы думае те, что тогда он будет гореть ярче?».

В это время он был уже очень стар, мало говорил и, обладая чудовищным аппетитом, приходил только к обе ду. Пообедав, он отдыхал, похрапывая, в течение часа. Меня часто просили завезти его домой, и я охотно брала на себя это поручение, тем более что он жил по соседству со мной. По дороге мы обычно молчали, но в тот момент, когда ла кей открывал дверцу кареты, аббат считал своей обязан ностью сказать мне какую-нибудь любезность и, уже стоя на подножке, произносил своим гнусавым голосом:

Благодарю вас, любезная и прелестная дама!

Я желала ему спокойной ночи, после чего мы расста вались.

Во время этих обедов весело болтали обо всем.

Однажды кто-то упомянул о Ленорман по поводу ее предсказаний императрице Жозефине, половина которых уже исполнилась. Я выразила горячее желание увидеть эту знаменитую гадалку, но меня разочаровали, сообщив, что ее предсказания меняются в зависимости от вознаг раждения, которое колеблется между 12 и 36 франками. После такого откровения исчезла всякая иллюзия.

Госпожа Суза, не скрывавшая своей склонности к суеверию, рассказала, что знает гадалку гораздо более сведу щую, чем Ленорман, которая предсказала ей необычай ные вещи.

Если бы я не боялась повторить их, - прибавила госпожа Суза, - вы бы страшно удивились: настолько они невероятны!

Кто-то из присутствующих заикнулся было спросить, не предсказывала ли эта гадалка падения империи, но гос пожа Суза только покачала головой и, чтобы положить конец нескромным вопросам, предложила мне вместе отправиться к ней. Я охотно согласилась, и через два дня мы привели в исполнение наше намерение.

Теперь я уже не помню, где жила эта гадалка. Мы от правились к ней пешком, в сумерки, переодевшись в простые платья. Моя спутница с весьма решительным видом поднялась по крутой лестнице на четвертый этаж какого - то дома. Я, слегка сконфуженная, не отставала от нее.

У дверей нас встретила маленькая, довольно молодая женщина и спросила, что нам угодно.

Я привела к вам свою родственницу, приехавшую из провинции; она желает знать, какая судьба ожидает ее в Париже.

Маленькая женщина, казалось, что-то вспомнила, но, не узнав госпожу Суза, извинилась, сказав:

У меня бывает масса народа, и неудивительно, что я не могу запомнить всех в лицо, тем более что никто из по сетителей не называет своего имени.

Нам очень понравилась ее скромность, и моя спутница заметила, что тот, кто обладает даром предсказывать будущее, может не помнить прошлого. Этот комплимент не произвел на нее, по-видимому, никакого действия, я даже думаю, что оиа его просто не поняла, так как, судя по ее манере выражаться, она принадлежала к простому классу.

Чтобы придать мне храбрости, моя спутница первая села у стола и попросила погадать ей на картах, а не на кофейной гуще. Я не поняла, почему маленькая гадалка стала рассказывать о прошлом моей компаньонке, а не о ее будущем. Из ее слов я узнала, что у госпожи Суза была очень бурная молодость; отличаясь необыкновенной при влекательностью, она не всегда оставалась равнодушной к вызываемому ею поклонению. Приводимые подробно сти становились уже скабрезными, и маркиза поспешила прекратить поток щекотливых разоблачений.

У вас один сын, которого вы нежно любите; он толь ко что подвергся большой опасности, - сказала гадалка.

Бедная мать вскрикнула от ужаса.

Успокойтесь, - прибавила ворожея, - он спасся чу дом! Его звезда - самая счастливая. Ему пришлось бороть ся со стихиями: я не могу сказать наверное, была это вода или огонь, карты не дают на этот счет определенных ука заний, но будьте спокойны - вы узнаете от одной вашей приятельницы-вдовы все подробности этого случая, ваш сын не один подвергался опасности.

Мы молча переглянулись. Не желая больше слушать гадалку, моя спутница усадила меня на свое место.

Признаюсь, сначала я немного струсила, но затем, при няв твердое решение узнать свою судьбу, попросила эту женщину погадать мне и на картах, и на кофейной гуще, причем дала себе слово покаяться перед священником в этом грехе.

Мое прошлое было еще так невелико! Спокойная и мирная жизнь, исполнение долга, привязанности, только что пролетевшая и не оставившая после себя следов гроза, двое прелестных детей...

Я поставила гадалке условие, чтобы она ничего не говорила мне о продолжительности жизни дорогих мне су ществ. После долгого размышления над картами и над кофейной гущей она заявила, что судьба моих детей будет похожа на мою, но при этом я заметила, что она о чем-то умалчивает и что-то скрывает. Это меня испугало. Надо иметь много смелости, чтобы бесстрашно приподнять ту благодетельную завесу, которая скрывает от нас будущее, и - увы! - я скоро убедилась, что недаром так трепетала перед будущим!

Заметив овладевшее мной волнение, гадалка сказала:

Не будем говорить о ваших теперешних детях. Повторяю, в их судьбе не будет ничего необычного, но, воз вратившись в вашу страну, вы родите сына, который заставит говорить о себе. Я не знаю ни вас, ни вашей родины, но по картам вижу, что это страна очень беспокойная: карты указывают на войну и кровь. А ваш сын, который ро дится мод самым счастливым созвездием, станет главой могущественной партии, а может быть, даже и королем.

Я засмеялась и посмотрела на госпожу Суза, предпо лагая, что она подготовила всю эту мистификацию, но та поклялась, что уже более года не была в этом доме. Гадал ка, заметив мои подозрения, казалось, была этим недоволь на и, чтобы придать вес своим предсказаниям, сообщила мне приметы, при помощи которых я могла бы убедиться в справедливости ее предсказаний.

- Спустя несколько месяцев после вашего возвраще ния на родину вы забеременеете и за некоторое время до родов подвергнетесь несчастному случаю, который окончится для вас благополучно. Ваш ребенок родится вовре мя и в сорочке. Он будет прекрасен, силен и на левом боку у него будет весьма заметный знак. Еще я могу вам сообщить, что он будет одарен тем, что мы называем способностью привлекать всеобщую любовь: повсюду и всегда его будут любить старые и молодые, бедные и богатые, муж чины и женщины. Неотразимое обаяние его характера бу дет заключаться главным образом в его добром сердце.

Слова гадалки запечатлелись в моей памяти, и я могу удостоверить, что все ее предсказания исполнились с точ ностью. Во время беременности я подверглась случайной опасности, ребенок родился совершенно здоровый и в со рочке, на левом боку у него был похожий на малину знак, о котором упоминала гадалка.

Если бы я придала всему этому большее значение, то могла бы предположить, что воображение оказало влияние на природу, но уехав из Парижа, я совсем забыла о гадалке: у меня тогда были совсем другие радости и другие печали, и только когда у меня родился сын, я вспомнила маленькую женщину и ее предсказания.

Мальмезон. - Признание

Жозефина. - Спальня Наполеона. - Вкус Жозефины. - Картинная галерея. - Сады и оранжереи. - Приглашение императора. - Разговор с Наполеоном у военного министра. - Записка Шарля де Ф. - Объяснение. - Роман офицера. - Незнакомка

Спустя несколько дней после визита к гадалке мы от правились осматривать Мальмезон, откуда Жозефина только что уехала в Швейцарию. Так как император часто посещал бывшую императрицу, Мария-Луиза была очень недовольна этим, и было решено, что Жозефина удалится из Парижа. Я очень хотела быть ей представленной, но она не принимала иностранцев и виделась только с теми, кто своей неизменной преданностью заслужили ее доверие и привязанность. Ее бедное исстрадавшееся сердце замкнулось в своем горе: насколько раньше Жозефина любила свет, настолько теперь она стремилась к одиночеству. По крайней мере в Мальмезоне она была застрахована от назойливого любопытства. Рассказывали, что она много плакала и не старалась скрыть свое горе. Она всей душой была привязана к Наполеону, и ей было гораздо больнее потерять его, чем свое блестящее положение.

Нам показали Мальмезон, начиная с чердака и кончая подвалом. Я не могу выразить словами, с каким интересом, с каким жадным любопытством рассматривали мы жилище, бывшее свидетелем стольких великих событий.

Сколько невыразимого упоения, любви, славы, бесчисленных триумфов, фантастических рассказов! Вся жизнен ная драма героя развертывалась здесь в течение десяти лет, и, казалось, все было полно здесь еще трепещущими воспоминаниями, которые придавали настоящему как бы отблеск прошлого. Спальня Наполеона - та, где он пер вым консулом мечтал о всесветной монархии, а потом не ограниченным монархом, увитым славой, искал отдыха, - оставалась в том же виде, в каком он ее покинул, чтобы никогда больше не возвращаться. Жозефина запретила пускать туда любопытных, и только благодаря настойчивым просьбам и золоту нам удалось проникнуть в нее.

Если когда-либо кощунственная мода дерзнет изменить обстановку этой комнаты, это будет таким преступлением, за которое потомство будет вправе упрекнуть нацию. Мальмезон должен быть превращен в национальную собственность.

Помимо общего интереса, связанного с малейшими подробностями жизни великого человека, эта комната сама по себе была необыкновенна. Резная кровать безукоризненной античной формы стояла на возвышении, покрытом громадной тигровой шкурой редкой красоты. Огромный шатер вместо занавесей поддерживался военными трофеями, напоминавшими о победах и завоеваниях. Они представляли собой не только славные эмблемы, добытые на поле брани и служившие богатым украшением, - это была своего рода живая хроника блистательных подвигов солдат и славы их вождя.

Мы углубились в рассматривание каждой мелочи этой комнаты, отныне ставшей исторической, и царившее мол чание лишь изредка нарушалось голосом проводника, которого мы время от времени тихо о чем-либо спрашивали: в эту минуту нам казалось, что сам неограниченный вла дыка присутствует здесь. В комнате Жозефины не было ничего интересного, лишь бросалось в глаза отсутствие вкуса и гармонии. Обстановка представляла собой странную, безвкусную смесь всех цветов и стилей, не замеча лось ни изящной простоты, ни аристократического замыс ла, ни любви к старине. Здесь безраздельно царила мода - эта всемогущая властительница Парижа. Я не могла подавить в себе чувства гордости при сравнении покоев Жозефины с моими комнатами в Натолине.

Единственное, что было вне всякой критики, - это картинная галерея. Сразу было видно, что устройством ее занимался человек опытный, с большим артистическим чутьем. Фламандская школа в ней господствовала над итальянской. Не желая давать здесь скучного описания, которое невеждам кажется неинтересным, а знатокам - недостаточно полным, я укажу только, что в этой галерее имелось несколько великолепных картин Клода Лорена, Поля Потера, одна чудесная картина Рюисдаля и множество восхитительных полотен Вувермана. Что же касается архитектуры дома, то она была не только безобразна, но и вульгарна. Главный корпус был низким, придавленным крышей с мансардами. Окна узкие и маленькие, двери убогие, украшения тяжелые, одним словом, все носило отпечаток мелочности без простоты и претензии - без величия.

Но сады и в особенности оранжереи были великолепны: в них оказалось столько редких растений из всех стран света, что легко можно было вообразить себя в тропиках.

Высчитав хотя бы приблизительно издержки на устройство и содержание этих садов, можно сразу заметить, что Жозефина больше всего любила свои растения и цве ты, предпочитая их всей окружавшей ее роскоши. Правда, она немало тратила и на туалеты, но то, что питала импе ратрица к своему парку и оранжереям, было настоящей страстью. Сколько прелести придавал празднествам этот красивый, кокетливо убранный уголок и сколько романтических интриг завязывалось на его аллеях блестящим придворным обществом!

Вернувшись домой, я нашла приглашение, которое меня одновременно и удивило, и обрадовало. Это было извещение от дежурного камергера о том, что я приглашена «иметь честь обедать в Сен-Клу с Их Величествами в тот день в шесть часов», а теперь уже было десять. Подоб ной чести удостаивались весьма немногие, а особенно иностранки. Император со времени своего брака следовал ста рому этикету французского двора и обедал только в кругу своей семьи. Я решила во всяком случае довести до сведения императора, что мне чрезвычайно неприятна постигшая меня неудача. К счастью, военный министр давал бал, на котором должен был присутствовать император, и, таким образом, мне представлялась возможность объясниться с ним, так как я надеялась, что Наполеон, как всегда, обратится ко мне с несколькими словами.

Я поехала на бал раньше, чтобы занять хорошее место. Желая обратить на себя внимание императора, я оделась так, чтобы он меня заметил, и надела все свои бриллиан ты. Как я и предполагала, император, увидев меня, направился в мою сторону и, приняв недовольный вид, сказал:

А, графиня! Вы вчера, верно, поздно вернулись домой? Мы все же вас ждали и оставили ваше место незанятым.

Поощренная такой любезностью, я высказала сожаление, которое почувствовала, увидев по возвращении домой приглашение и не имея возможности им воспользоваться. Он слушал меня, улыбаясь и, по-видимому, забавляясь моей досадой, а затем с милым простодушием на помнил старую пословицу:

Что отложено, то не пропало, в следующий раз вы получите приглашение вовремя.

Этот разговор, довольно длинный для того, чтобы привлечь внимание остальных гостей, подал повод к самым неуместным предположениям.

Не одна из присутствовавших на балу дам позавидовали моему, как они выражались, положению, что не ме шало им с пренебрежительно-напускным видом втайне добиваться благосклонности императора.

В следующие дни мне нанесли визиты многие лица, которые раньше совсем и не собирались этого делать, а теперь явились и оставили свои визитные карточки. Тут я убедилась, что низости одинаковы при всех дворах - как при новейших, так и при самых древних. Как они все были далеки от того, что меня тогда занимало!

Уехав с бала, я даже и не вспомнила о том маленьком успехе, который я там имела.

Со времени своего выздоровления Шарль не навещал меня так часто, как раньше, стараясь выбирать часы, когда я была не одна, а принимала посторонних лиц. Однако он всегда необычайно точно осведомлялся, что я дела ла, и не переставал руководить мной. Вот записка, кото рую он мне прислал через два дня после великолепного гвардейского бала, о котором немало писалось в тогдашних газетах:

«Что вы делали вчера вечером? Я надеялся встретить вас у герцогини Л. Вы должны были поехать к ней, почему вы там не были? Из боязни, что уже слишком поздно, я не осмелился явиться к вам, или, говоря откровенно, думая застать вас одну, я не решился заехать к вам. Разрешите ли вы мне сопровождать вас завтра утром к Жерару? Там бывают все, чтобы посмотреть на портрет графини Валевской. Я хочу вас видеть только при посторонних. Мо жет быть, я и кажусь вам странным, но не отнимайте у меня ни вашего доверия, ни вашей дружбы. Будьте ко мне снисходительны, пожалейте меня! Если бы вы только зна ли, насколько я несчастлив, вы поняли бы, что я более, чем когда либо, нуждаюсь к вашей снисходительной дружбе и достоин вашего уважения».

Бывают в жизни минуты, когда одно слово решает бу дущее. Эти несколько строк вызвали объяснение, которо го мы оба боялись и избегали.

Господин де Ф. продолжал относиться ко мне с прежней предупредительностью. Если бы он искал постоянно слу чай видеть меня одну и если бы у меня были причины не доверять его намерениям, конечно, я была бы настороже, но его неизменное упорство, с которым он меня избегал, его непроходящая грусть, причины которой я не знала, тайна, которой были окутаны его чувства, и, самое главное, благо разумие, управлявшее всеми его поступками, - все это сму щало меня гораздо больше, чем его прежние ухаживания. Впервые я осмелилась признаться себе, что люблю его, и дала ему это понять. Не могу теперь вспомнить те слова, которыми я ему ответила, но, очевидно, в них было столько искренности, столько горячего волнения, что Шарль не мог ошибиться относительно моих чувств к нему и все искусство опытной кокетки не могло бы сделать того, что сделала открытая прямота моего характера, с которой он был хоро шо знаком. Через полчаса я получила от него записку:

«Зачем вы мне писали? Вы окончательно хотите сделать меня несчастнейшим из людей! Мне необходимо сегодня же вечером видеть вас наедине».

Я была подавлена. Только единственная мысль о его счастье могла на минуту заставить меня забыть строгость моих принципов и непоколебимое решение никогда не нарушать своего долга, но как только во мне проснулась уверенность в бесполезности этих жертв, я почувствовала искреннее отчаяние.

Когда вечером явился Шарль, он нашел меня на том же месте, где я получила его ответ, погруженную в свои думы, так что он даже испугался. Сидя за письменным столом, я в задумчивости машинально резала перочинным ножом перчатку, причем у меня из пальца показалась ка пелька крови, при виде которой он, привыкший к опасности, пришел в ужас.

- Что вы делаете? - вскрикнул он, вырывая у меня нож. - Ради Бога, выслушайте меня! Сжальтесь над моим положением. Пришло время, когда честь налагает на меня ужасную обязанность открыть вам все. Увидев вас в Польше, я полюбил вас горячо и преданно. До тех пор я был очень легкомыслен, и вам суждено было произвести во мне полную перемену. Я часто удивлялся тому, что вы внушили мне нечто вроде культа, мне, который был дале ко не робок с женщинами, а вам я даже не осмелился намекнуть о своей любви! Вы были окружены в моих глазах таким ореолом чистоты и искренности, вы были исключи тельно заняты своими детьми и исполнением своего долга, что мне казалось немыслимым, я бы сказал, прямотаки преступным пытаться совратить вас с истинного пути, а кроме того, вы проявили по отношению ко мне такое искреннее расположение, такое живое участие, что я уехал, вполне уверенный, что вы даже не догадывались о моей любви.

В присутствии вашего мужа я просил и получил разрешение писать вам - ведь так интересно было получать известия из главной квартиры. Одно слово в ваших письмах возрождало надежду в моем сердце. Тогда немало говорили о некой женщине, которая якобы последовала за мной в Германию, и мне показалось, что эти нелепые рос сказни дошли до вас, я даже осмелился допустить мысль, что вы были этим недовольны. Страстно желая объясниться с вами, я, не теряя ни минуты, обратился к маршалу Даву с просьбой разрешить мне отправиться в Варшаву. Если бы мне в этом отказали, то я приехал бы тайком; мне было только необходимо получить разрешение на эту поездку от вас. Увы! Вспомните насмешливый тон вашего ответа, и вы поймете, почему я стал хлопотать о разрешении вернуться во Францию. Принц Мюрат не мог простить мне, что я покинул его штаб, и более чем на год меня забыли в плохоньком немецком гарнизоне. Мать часто писала мне и утешала как могла. Во всех письмах она по вторяла, чтобы я был спокоен, так как одна очень влиятельная особа, тайно любившая меня, хлопочет о моем воз вращении. И действительно, я получил приказ или, вер нее сказать, разрешение за собственноручной подписью императора вернуться. Я твердо решил забыть вас, но ваш образ неустанно преследовал меня, и я невольно сравнивал вас с другими женщинами. Ваша простота, искренняя веселость, та милая непринужденность, свойственная лишь полькам и придававшая вам какую-то обворожительную прелесть, невольно вызывали сравнение вас с француженками - жеманными и лишенными той оригинальности, которая делает вас очаровательной и заставляет подчиняться вам. Тем не менее одна из этих женщин, имени ко торой вы никогда не узнаете, завладела моим сердцем, все время стараясь скрыть от меня чувство, которое она питала ко мне. Это о ней упоминала мать во всех письмах. Не отличаясь красотой, она была уверена, что ее никогда ник то не полюбит, и даже не пыталась никому нравиться; свое прочное и благородное чувство она скрывала от всех, придавая ему вид чисто братской привязанности.

У меня были дружеские отношения с ее братом, и это давало мне возможность постоянно встречаться с ней. Я долго наблюдал за ней, прежде чем ответил ей взаимностью. Я не испытывал к ней ни того влечения, которое воз буждали во мне женщины при моем вступлении в свет, ни той восторженной любви, которую лишь вы заронили в мое сердце, - в конце концов, имея тысячу доказательств ее преданности, я полюбил ее. Чем более я ее узнавал, тем недостойнее мне казалось обмануть ее надежды. «Да, - говорила она мне своим кротким голосом, - если вы по любите еще раз другую женщину, и полюбите так, как вы любили в Варшаве, я чувствую, что умру». Эти слова сде лали то, что я пожертвовал ради нее своей свободой. Прошло уже два года, как я посвятил себя ее счастью и даже считал себя счастливым, видя, как она была горячо благо дарна мне за мою привязанность. Ваш приезд сразу раз рушил все иллюзии. Возле вас во мне вновь вспыхнуло то пламенное чувство, которое мне казалось уже умершим. Я почувствовал, что возродился для надежд и счастья; отъезд моего друга за несколько дней до вашего приезда развязал мне руки и передал всецело во власть захватив шего меня могучего чувства, но как только я заметил, что моя любовь может вас тронуть, я серьезно обдумал свое положение и поведение и пришел к заключению, что суро вый голос чести и долг заставляют меня бежать от вас! Я много страдал и боролся, но самое главное - хотел, чтобы вы сохранили ко мне уважение. Я слишком хорошо вас знаю и слишком вас ценю, чтобы осмелиться предложить вам сердце, связанное долгом с другим существом.

Вы так достойны быть единственным предметом моего поклонения, что, конечно, не могли бы видеть без возму щения, как другая женщина будет требовать от меня при вязанности. Если бы в Польше я посмел надеться, что когда-нибудь вы меня полюбите, я бросил бы ради вас все - мать, родину, друзей. Ваша родина сделалась бы моей, и я защищал бы ее с тем воодушевлением, которое способна внушить лишь одна полька. Я видел, что вы окружены глу боким почтением, причем вы одинаково любезны со всеми и ни единым словом не вызвали меня на объяснение. Теперь я сказал вам все, я исполнил свой долг... Я не обманул вас и не воспользовался вашим трогательным и благородным доверием. Не требуйте от меня ничего больше! Бере гитесь меня и моей любви! Может быть, чтобы быть твер дым, мне придется отказаться от опасного счастья встречаться с вами, но вы будьте благоразумны за нас обоих, ведь так трудно найти в себе силы отказаться от вас при мысли, что скоро судьба разлучит нас, быть может, навсег да! Вы вернетесь к себе на родину, а я постараюсь быть убитым при первом же случае. Ведь вы знаете, - он грустно улыбнулся, - император не бережет нас. Могу ли я отказаться от скорбного счастья, которого мне осталось так немного? Ведь приговоренный к смерти имеет право рас поряжаться своим последним временем.

Я выслушала его молча. Было уже поздно. В первый раз за все время он уехал от меня без сожаления. Мое сердце разрывалось на части!.. Наконец бурные рыдания не сколько облегчили мое состояние, и когда ко мне верну лась способность размышлять, только тогда я поняла, ка кая пропасть разверзлась передо мной. Воздавая должное чуткой деликатности того, кто удержал меня от падения, я поняла всю глубину опасности, которой только что избе жала. Мое уважение и восхищение им превратилось в чувство еще более восторженное и долгое время господство вало в моем сердце.

Образ этой таинственной женщины, которая все вре мя стояла между нами, был мне ненавистен! Я мысленно награждала ее всем очарованием, которого у нее, может быть, и не было, но я не могла допустить, чтобы она мне завидовала, так как та, которую он любил более, должна была чувствовать себя менее несчастной.

Обед в Сен-Клу

Приглашение в Сен-Клу. - Туалет. - Герцогиня Монтебелло. - Мария-Луиза. - Прогулка по парку. - Прошения. - Размещение приглашенных за столом. - Меню императора. - Версальский замок. - Ленотр и принцесса Боргезе. - Принц Евгений. - Отречение голландского короля. - Нежности Марии-Луизы. - Признаки войны с Россией. - Спектакль. - Тальма. - Завтрак у Талейрана. - Прощание с Шарлем де Ф. - Отъезд

Если бы я последовала своему первому импульсу пос ле вышеприведенного объяснения, то немедленно покину ла бы Париж, но меня удерживало там дело, порученное мне родителями мужа и заключавшееся в том, чтобы вы хлопотать обещанное императором вознаграждение в воз мещение огромных убытков, понесенных графом и графиней Потоцкими во время пребывания французской армии в их поместьях (в 1807 году). Подобные хлопоты были со всем мне не по душе, да и вообще мне претили всякого рода дела, в основе которых была материальная выгода, а тут я совсем забросила взятое на себя поручение, лишь изредка вспоминая о нем, хотя рано или поздно я должна была от дать отчет о своих хлопотах [27].

Накануне приезда императора я получила приглаше ние в Сен-Клу; отказаться было немыслимо, и, кроме того, любопытство, возбужденное во мне желанием увидеть ве ликого человека в интимной жизни, подействовало на меня очень благотворно и несколько отвлекло от печальных дум.

В это время при дворе был объявлен траур. Я тотчас же послала к m-me Жермон, и она ответила мне через мою горничную, что император не любит черного цвета и что у дамы, удостоенной чести быть приглашенной в интимный кружок Их Величеств, траурный туалет, в особенности в деревне, должен быть весь белый и состоять из круглого платья и фантастической прически и что все необходимое я получу на следующий день к двенадцати часам.

В половине шестого я была уже решетки Сен-Клу.

Часовой не сразу пропустил во двор мою карету, и мне пришлось вызвать дежурного камергера, который проводил меня в гостиную.

В качестве гофмейстерины меня довольно холодно встретила герцогиня Монтебелло, чем усугубила мое неловкое положение, так как я не встретила здесь ни одного из своих знакомых. Как потом оказалось, это была ее обычная манера обращения, которой она придерживалась со всеми, что не мешало ей иметь преданных друзей и искрен них поклонников. Этим она была обязана столько же своей красоте, сколько и уважению, которое она внушала всем, знавшим ее близко.

Ровно в шесть часов вышла императрица в сопровож дении одной статс-дамы, принадлежавшей к прежней ста рой аристократии. Имени ее я не помню. Про нее говори ли, что она прекрасно знала придворный церемониал Людовика XVI, - достоинство весьма ценное в то время, особенно ввиду приезда молодой государыни. Мария-Луиза была одета очень просто - в белое платье, обшитое внизу черной лентой, - это и был траурный туалет, о ко тором я говорила.

Спустя минуту в гостиную вошли принцесса Боргезе, император и герцог Вюрцбургский, дядя императрицы, который сопровождал ее в Париж. За ними следовал Монталиве, министр внутренних дел, - вот и все!

Ни свиты, ни пышности - по-семейному.

Сказав мне несколько слов, император позвонил и спросил, поданы ли экипажи, и, получив утвердительный ответ, предложил нам сделать маленькую прогулку по парку. Он подал руку императрице, и они сели в изящную коляску, запряженную по-английски шестью великолеп ными гнедыми лошадьми. Трое придворных конюхов в зеленых ливреях, вышитых золотом, сопровождали эки паж. Мы следовали за императорской коляской в хоро шенькой шестиместной совершенно открытой корзинке.

Герцог Вюрцбургский имел очень смущенный вид и лишь изредка перебрасывался словами с принцессой Бор гезе, в которую он, говорят, был влюблен, хотя, глядя на них, этого совсем нельзя было предположить. Царившее в нашей коляске молчание нарушалось жалобами трех дам, которые поехали без шляп и теперь были беззащитны от пыли и солнца.

Таким образом мы объехали в течение получаса весь парк, причем все время лошади бежали крупной рысью.

Когда на поворотах дороги бег лошадей замедлялся, я замечала, как несколько лиц по знаку императора бросали в его коляску прошения.

Эти прогулки были одной из тех фантазий императора, в которой он находил немалое удовольствие; разумеется, против этого никто не осмеливался ничего возразить.

Когда коляска императора остановилась, оказалось, что передняя скамейка завалена прошениями. Дежурный камергер по приказанию императора передал их государственному секретарю. Потом я узнала, что каждое утро Наполеону прочитывали поданные накануне прошения и он тут же сам диктовал на них резолюции.

Когда мы возвратились с прогулки, стол был уже на крыт. Император сделал знак Марии-Луизе, и она, взяв под руку дядю, пошла в столовую. Он последовал за ними, затем вошли мы, за исключением дежурной статс-дамы и герцогини Монтебелло, которые, к моему сильному удив лению, прошли в соседнюю залу, где был накрыт стол на тридцать кувертов для дежурных придворных дам и чи нов двора под председательством маршала Дюрока.

Следуя за Их Величествами, я заметила маршала Даву, стоявшего на дежурстве в качестве начальника император ской гвардии. Признаюсь, я не без удовольствия дружески кивнула ему, проходя мимо, и тем отплатила ему и его жене за надменный тон во время их пребывания в Польше.

Императорский стол имел форму удлиненного четырехугольника. Императрица и ее дядя молча сидели с од ной стороны стола, Наполеон - против них, а по его сторонам стояли два пустых прибора. Принцесса Боргезе и я занимали третью сторону стола, а Монталиве поместился напротив нас.

Император обычно оставлял обедать того министра, с которым он работал утром, и продолжал с ним разговор о вещах хотя и не очень важных, но все же имеющих отноше ние к утренним занятиям.

Стоял конец июля. Окна были открыты, и лучи солнца пробивались сквозь листву деревьев, но несмотря на это все канделябры были зажжены. Двойной свет производил чрезвычайно неприятное впечатление, это была странная причуда, но мне потом говорили, что император иначе не обедает. За его стулом стоял паж с салфеткой в руке, который каждый раз, когда подносилось какое-либо блюдо, протягивал руку, чтобы передать его императору, но тот, не дожидаясь, сам брал его у лакея.

Казалось, нам прислуживали сильфы: так быстро и неслышно двигались лакеи. Наполеон ел мало и очень быст ро, его любимые блюда были самые простые. Среди обеда императору подали на мелкой тарелке артишоки а lа poivrade, которых не было в общем меню. Он засмеялся и предложил нам разделить с ним блюдо, расхваливая это незатейливое кушанье. Разумеется, оно никого не соблазнило, и Наполеон, поставив перед собой тарелку, съел все сам.

Что касается императрицы, то она, наоборот, уделяла очень много внимания подаваемым кушаньям, причем ни от одного из них не отказывалась и, по-видимому, была очень недовольна быстротой, с какой одно блюдо следова ло за другим. В конце обеда император прервал молчание и, обращаясь к Монталиве, спросил о ходе работ по реставрации Версальского дворца.

Я хочу, - сказал он, - забавлять парижан, как в былое время. Пусть фонтаны бьют каждое воскресенье, но неужели правда, что при Людовике XVI это удовольствие каждый раз стоило тысячу франков?

И получив от министра утвердительный ответ, воскликнул:

Оказывается, любоваться каскадами стоит слишком дорого. Ну а если я откажу парижским зевакам в удовольствии, которое они любят больше всего, разве они поймут, что я хочу употребить такую огромную сумму на более полезное дело?

Продолжая разговор о громадных садах королевской резиденции, Наполеон попытался припомнить имя их устроителя.

По странной случайности Монталиве тоже забыл его, и они тщетно ломали голову, стараясь вспомнить знаме нитое имя.

Я осмелилась и шепнула его на ухо принцессе Боргезе, которая произнесла его громче.

А, - воскликнул Наполеон, - но ведь это не вы вспомнили. Я готов спорить, что вы даже не знаете, существовал ли Ленотр вообще когда-либо на свете: ведь он умер не в ваше время! - И он бросил на меня восхищенный взгляд.

Обед подходил к концу, когда дежурный камергер до ложил императору, что итальянский вице-король ждет его в саду. Он быстро встал из-за стола, не дав Марии-Луизе доесть мороженое. Это так ее раздосадовало, что она не удержалась и пожаловалась дяде.

После обеда мы вернулись в гостиную, куда уже про шли обе дежурные придворные дамы. Все окна, выходившие на главную аллею парка, были раскрыты.

Принц Евгений в сильном волнении прохаживался по аллее. Заметив Наполеона, он сразу же пошел ему навстречу.

Разговор велся очень оживленно и, по-видимому, касался важных предметов. Император жестикулировал, как насто ящей корсиканец, а принц старался его успокоить, но все же было заметно, что император чем-то недоволен. Голоса собеседников долетали до нас, но слова относил ветер.

Между тем в гостиной Монталиве старался занять нас банальными разговорами, чтобы не создавалось впечатления, будто мы прислушиваемся к разговору в саду.

Императрица не проронила ни слова. Сидя возле своего дяди, который подобно ей невозмутимо молчал, она рассеянно смотрела в окно, ничуть не беспокоясь о том, что происходило в саду, где беседа между тем принимала все более и более возбужденный характер.

Так как рано или поздно все делается известным, а особенно при дворе, где всегда настороже столько глаз и ушей, то и мы скоро узнали, что послужило предметом этого бурного разговора.

Вице-король по поручению своего зятя, голландского короля, привез Наполеону его отказ от престола и, испол нив это щекотливое поручение, оправдывал его перед им ператором.

Наконец Наполеон вернулся в гостиную со строгим, но спокойным лицом. Он сразу подошел к Монталиве и сказал ему, что завтра в пять часов утра он отправится в Малый Трианон, предназначенный для молодой госуда рыни. Мария-Луиза стала настойчиво просить, чтобы и ей разрешили участвовать в этой поездке, обещая не за ставлять себя ждать и быть готовой к назначенному часу.

Император в очень мягкой форме отказал ей под пред логом, что в ее положении не следует переутомляться, при чем спросил мнение герцогини де Монтебелло, и та под твердила его слова, но Мария-Луиза, как избалованное дитя, продолжала настаивать, уверяя, что доктор велел ей гулять, и в надежде добиться своего стала ласкаться к мужу, положив ему руку на плечо. Эта фамильярность при посторонних, видимо, не понравилась Наполеону; он тихо снял с плеча руку своей молодой жены, но все же нежно пожал ее.

Затем император подошел ко мне и, отведя меня к амбразуре окна, спросил, какие известия я получила из Польши и правда ли, что император Александр угрожает конфискацией имущества тем из своих подданных, кото рые не вернутся в Россию.

Утром я получила письмо от свекра и подтвердила факт, в котором император, по-видимому, сомневался, и заметила, что необходимо поторопиться с отъездом.

Не беспокойтесь, - ответил он с милой, присущей лишь ему одному улыбкой, - веселитесь и не думайте еще укладывать свои вещи.

Такие случайно брошенные фразы давали возможность предполагать о войне с Россией, хотя громко говорить об этом никто не решался; тем не менее ввиду грандиозных приготовлений все считали эту войну неизбежной.

Что привезти вам из Индии? - спрашивал меня один из влиятельнейших людей того времени.

Может быть, лучше из Москвы или Петербурга? - отвечала я, желая выпытать у него истину.

Возможно, что мы и пройдем через эти города, но я думал, что вы пожелаете более редкого подарка. Мы на несли визит пирамидам, и теперь было бы справедливо заглянуть к нашим далеким соперникам.

То, что я сейчас рассказываю, может напомнить эпизод из «Тысячи и одной ночи», но я взяла за правило ни на йоту ни в чем не уклоняться от истины, а в те времена все так привыкли ко всевозможным чудесам, что сверхъесте ственное казалось возможным, а невозможное - вполне осуществимым.

Вернусь к тому дню, который я провела в Сен-Клу и который занимает видное место в моих воспоминаниях.

Этот день закончился чудным спектаклем. Тальма играл Манлия. Это был настоящий триумф удивительного актера, в котором соединялись красота голоса, благород ство поз, жестов и необычайно правильные черты лица. Когда он надевал на себя лавровый венок, то напоминал древнего триумфатора, входящего в колесницу, запряженную рабами: в этот момент забывали об актере и видели только героя. Особенно замечательно было его сходство с Наполеоном, главным образом в профиль. Они были по хожи на двух братьев, но различались своими взглядами: у одного он был глубокий, а у другого - искусственно серьезный.

Париж толпами валил на эти представления, но так как зала была невелика, то для получения места пуска лись на разные интриги. Ложи раздавались самим императором, а билеты в партер и галерею можно было полу чить от высших придворных чинов. Мой билет давал мне право на место в ложе посланников, находившейся рядом с императорской, и, таким образом, я могла наслаждаться сразу двумя одинаково интересными зрелищами.

Я заметила, что Наполеон, любивший хорошие стихи, в некоторые моменты желал поделиться с молодой импе ратрицей если не своим энтузиазмом, то испытываемым им удовольствием, но Мария-Луиза не двигаясь сидела в своем кресле с золотыми орлами, скучающим взглядом обводя публику, и лишь под влиянием особенно восторженных замечаний Наполеона изредка бросала взгляд на сцену. Император с удивительным терпением выносил это апатичное равнодушие своей жены.

После спектакля, окончившегося около одиннадцати часов, Их Величества откланялись и удалились. Вслед за тем вся дорога в Париж, блестяще освещенная, заполни лась быстро катившимися экипажами присутствовавших при этом вдвойне королевском зрелище: настолько изу мительна была игра Тальма.

Так кончился этот интересный день, но он имел самые смешные последствия.

Талейран, который никогда до сих пор не бывал у меня и ограничивался лишь тем, что оставлял свою карточку у швейцара, на другой день явился ко мне и стал очень лов ко расспрашивать о подробностях вчерашнего обеда, обо всем, что я видела и слышала; сверх ожидания он был не обычайно любезен, с особой похвалой отзывался о Польше и кончил тем, что пригласил к себе в библиотеку завтра кать. Я охотно приняла это приглашение и, так как я ре шила говорить только правду, сознаюсь, что никогда не проводила время так приятно. Талейран любезно пока зал мне свои сокровища, и вполне естественно, что у этого знатока были собраны прекраснейшие, редчайшие и дра гоценнейшие издания. Кроме того, у него была особая, ему одному присущая манера показывать свои книги: он не говорил ничего такого, что было бы о них известно, а не пременно что-либо новое, интересное, доселе неведомое. О себе он распространялся очень мало, рассказывая глав ным образом о тех выдающихся людях, с которыми ему приходилось встречаться. Он обладал тем всесторонним образованием, которое доступно только вельможе, имею щему возможность посвятить любимому занятию все сво бодное время. Заканчивая свою лестную, но далеко не льстивую характеристику этого выдающегося человека, я замечу, что Талейран обладал удивительной способно стью, говоря о настоящем, заставить вас забыть о прошлом.

После этого меня стали осаждать самые разнообразные посетители. Ко мне даже являлись с предложением занять самые лучшие дома, предполагая, что теперь я, конечно, не уеду из Парижа. Нашлись даже такие субъекты, которые осме лились советовать мне не отталкивать от себя такое - по их словам - необычайное счастье. Вот тут-то предо мной впол не открылась вся низость и развращенность придворных! Что бы они подумали, если бы могли прочесть в глубине мо его сердца, что я с величайшей радостью готова променять это блестящее положение на ту скромную жизнь, которую я вела в продолжение последних нескольких месяцев?

Шарль де Ф. приехал проститься со мной как раз в ту минуту, когда я менее всего этого ждала.

Вполне оправдывая взятый мной по отношению к нему тон, который он называл избытком благоразумия, он тем не менее очень страдал, с трудом перенося создавшееся положение. Слишком чуткий, чтобы не догадаться и не оценить все мужество, которым я должна была вооружить ся для борьбы с чувством любви к нему, он посвятил мне все свое уважение и привязанность, на которые я могла рассчитывать в продолжение всей жизни. Поэтому я пода рила ему свой портрет с надписью, заимствованной из поэмы Легувэ: «Менее чем любовница и более чем друг».

Стук закрывшейся в последний раз за Шарлем двери долго потом раздавался у меня в ушах. Я слышала его во сне и, просыпаясь, вскакивала. Только время смягчило мою печаль, и когда я возвратилась к своим детям, чувство уважения и благодарности к другу, удержавшему меня для священных обязанностей жены и матери, медленно и постепенно одержали наконец верх над воспоминаниями - сладкими и в то же время мучительными...

Я покинула Париж без сожаления: этот город был свидетелем моей первой печали, той печали, которую может назвать несчастьем только тот, кто не испытал несчастий более тяжких и непоправимых.

Часть четвертая
Великое герцогство Варшавское

Биньон (1811-1812)

Рождение графа Морица Потоцкого. - Двор Фридриха- Августа. - Господин де Серра. - Князь Иосиф Понятовский - Его характер. - Рождение римского короля. - Энтузиазм поляков. - Поездка князя Иосифа Понятовского в Париж. - Полина. - Господин Биньон. - «Уголок». - Господин Биньон и польские дела

Текущей зимой я испытала большую радость, вследствие чего на время лишена была возможности интересоваться политическими событиями: 13 января 1812 года в семь часов утра я родила сына при обстоятельствах, точно предсказанных маленькой ворожеей.

В первый раз в жизни у меня явилось желание, чтобы крестный отец моего ребенка был королевской крови. Я льстила себя надеждой добиться этой милости у самого великого Наполеона, собиравшегося восстановить Польшу, а пока сына просто нарекли именем - почему, я и сама не знаю - Мориц (Маврикий).

Дорогое дитя! Какой ты был прелестный! Ни разу ни крики, ни плач не исказили твоего полненького и свежего личика, ты был предметом обожания твоей матери и радостью всего дома, так все тебя любили! Я еще раз благода рю тебя за то счастье, которое ты мне дал.

Когда я вернулась в Польшу, мы принадлежали сак сонскому королю, которому Наполеон отдал нас или, вер нее, присоединил, не зная, что делать с Великим герцогством Варшавским, которое ом создал мимоходом, предос тавив теперь времени и обстоятельствам его расширение.

Создание герцогства Варшавского было нашей завет нейшей мечтой, а пока в ожидании лучшего мы имели мо нархом человека необычайно нравственного, который с мудрой и чисто отеческой заботливостью устраивал бла госостояние своей страны. Король и королева, оба пожи лые, были окружены людьми, которые напоминали уснув ших придворных из сказки о Спящей Красавице. Казалось, что их жизнь остановилась сто лет назад, но зато они отличались твердыми принципами, редко встречающимся теперь бескорыстием и культурными, чрезвычайно веж ливыми манерами.

Правление, дарованное нам Наполеоном, своей фор мой напоминало внутренний распорядок рейнских госу дарств и сосредоточивалось в руках семи министров, составлявших совет во главе с председателем. Эта гептар хия, отличаясь па первый взгляд национальным оттен ком, на самом деле была всецело подчинена влиянию фран цузского резидента, который являлся для края настоящим проконсулом с властью, почти не ограниченной. Правда, в особо исключительных случаях дозволялось обращать ся с просьбой к самому императору через посредство статс-секретаря, состоявшего при короле и ведавшего исключи тельно делами великого герцогства.

Когда я приехала из Парижа, французским резиден том был господин де Серра, женевский дворянин, человек довольно чопорный и педантичный. По словам ученых, это был великий латинист, но он совсем не обладал искусст вом вести беседу и не имел ни достоинств, ни недостатков нации, представителем которой являлся. Его уважали, но не любили.

Резкий в спорах, он вносил в них свою железную волю и вследствие этого пользовался успехом у императора. Часто мой свекор, бывший председателем Совета, возвра щался из заседания в отчаянии от требований господина де Серра. Напрасно доказывали ему, что страна, истощен ная из-за долгого пребывания армии, совсем не имеет средств. Он ничего не хотел слушать и только отвечал:

- Однако это необходимо, господа, и так будет, ибо этого требует император.

Тогда прибегали к последнему средству и обращались к верховному владыке, по приказанию которого давались некоторые обещания, а резидент получал распоряжение выждать время, но ни в чем не уступать [28].

Всецело преданный Талейрану, которому он был обя зан своим положением, господин де Серра в глубине души не любил Наполеона. Иногда он пускался в откровенно сти с теми из министров, на скромность которых мог по ложиться, но это нисколько не уменьшало его рвения, с которым он исполнял получаемые из Парижа указы.

Император возвратил нам национальные цвета, язык, учреждения и армию, во главе которой стоял князь Понятовский.

Трудно представить себе человека, более достойного, чем князь, командовать пятьюдесятью тысячами храбре цов, служивших под его начальством. Солдаты его обожа ли, так как он делил с ними все опасности и лишения, и по малейшему его знаку бросались исполнять то, чего другие добивались суровой дисциплиной. В его характере соеди нялись необычайные контрасты. Будучи полным госпо дином у себя дома, он все же охотно шел на уступки из любви к спокойствию, но при трудных обстоятельствах, которыми была полна его жизнь, он проявлял мужествен ную энергию: с этого момента частный человек уступал место общественному деятелю, для которого достоинство родины было дороже всего. Подобная смесь героизма со слабостью была удивительна еще и потому, что в ней со вершенно не было места самолюбию, а тем более тщесла вию. Быть может, история поставит ему это в упрек: ведь то исключительное положение, которое он занимал, могло бы возвысить его до трона и таким образом обеспечить существование родной страны. Тем не менее его благородные качества, необычайное мужество и славная смерть сделал и из него героя, чье высокочтимое имя осталось навсегда дорогим для его родины.

Письма, приходившие из Парижа, содержали лишь подробное описание пышных торжеств по случаю окончания шести недель после родов молодой государыни, кото рая, произведя на свет столь страстно ожидаемого наслед ника, осуществила желания своего супруга, упрочив трон за новой династией.

Празднества и костюмированные балы, на которых, казалось, ожили все боги Олимпа, сменяли друг друга.

Неаполитанская королева появлялась на них Минервой, а ее сестра, красавица Полина - Венерой.

Уже давно армия не пользовалась таким долгим перемирием. Присутствие знатной молодежи, жаждущей от дыха и развлечений, придавало еще больше блеска всем празднествам.

Посреди всеобщего упоения стали просачиваться неведомо откуда таинственные слухи, не оставлявшие сомне ния в неизбежности войны - войны, в которой Наполеон собирался поставить на карту свою империю и свою славу и, подобно Ксерксу, стать во главе ста народов. Время шло в дипломатических переговорах. Наполеон требовал, чтобы император Александр принес ему в жертву Англию. Учитывая большие трудности, которые могли возникнуть в предстоящей войне, император выжидал, и в этом ему очень помогал миролюбивый французский посол Колен- кур. Очарованный благородством Александра и оказанным ему доверием, он сдерживал воинственный пыл свое го повелителя.

Князь Понятовский, направленный от имени саксон ского короля и правительства с поздравлениями импера тору Наполеону и выражением радостных чувств польского народа по случаю рождения столь пламенно ожидаемого наследника, вернувшись из Парижа, не привез оттуда ни каких точных известий относительно войны. Двор ликовал и веселился, и если находились настроенные скептически умы, то их почти не слушали, так как император молчал.

Князь Понятовский был принят в Париже с необыкновенным почетом, и ему был оказан самый лестный при ем. Его красота и благородство имели необычайный успех. Полина также не осталась равнодушной к нашему герою, и он смог прибавить к своему списку любовных побед еще одно женское сердце.

Неожиданно господин де Серра получил приказание отправиться в Дрезден, а на его место в Варшаву прибыл господин Биньон. Мы так и не узнали причины этой смены, и сам де Серра уверял, что тоже ее не знает. Как бы то ни было, но в Дрездене его ждала смерть. Назначение Биньона было встречено Советом с большим удовольствием ввиду того, что он лучше разбирался в делах и не так ста рался угождать своему повелителю.

Что же касается общества, то оно совсем не было довольно этим назначением, и мы вообще не сумели оценить господина Биньона по заслугам, возможно потому, что он сам скрывал под вульгарной и буржуазной личиной свои редкие и выдающиеся качества, которые с необычайной силой обнаружились впоследствии.

Вынужденный по своему положению держать открытый дом, он чрезвычайно неловко устраивал приемы, и поэтому я не раз смеялась над ним. Он постоянно повторял на все лады одну и ту же фразу:

- Ну зачем вы забились в этот уголок?.. Кто бы мог догадаться искать вас в этом уголке?.. Но раз я вас нашел в этом уголке, разрешите мне зайти к вам на минутку и разделить ваше одиночество... А, вы в своем уголке!.. Как несправедливо так прятаться!.. Вы забрались сюда, чтобы наблюдать из этого уголка и смеяться над нами!..

Находился ли он среди блестящего общества или сидел на одиноком диване вдовствующей немецкой герцогини - нигде этот «уголок» не покидал его. Если иногда обя занности хозяина дома не позволяли ему уделить время длинным разговорам, он мимоходом произносил несколь ко шутливых или милостивых слов в зависимости от того, к кому он обращался.

Кто бы мог подумать, что через несколько лет этот застенчивый человек превратится в увлекательного оратора, в выдающегося публициста и писателя, которому Наполеон поручит написать для потомства его удивительную историю? Кто бы мог тогда подумать, что господин Биньон станет выдающимся лицом, речами которого в палате будут восхищаться его соотечественники? Кто бы мог предсказать, что он будет отстаивать с таким красно речием нашу независимость, которую мы защищали перед всей Европой, причем его благородный пример вызо вет бесчисленных подражателей?

Если мы иногда по легкомыслию и были несправедливы по отношению к Биньону, то зато никогда не были не благодарными, и он оставил в польских сердцах неизгладимое чувство признательности. Сознаюсь, что для меня лично это превращение казалось каким-то чудом, и я теперь понимаю, что надо остерегаться судить государственного человека в гостиной, особенно если он не родился в ней.

Вот где скрывался секрет вульгарности господина Биньона. В Совете ему было оказано предпочтение перед благородным господином де Серра, за которым тем не менее не признали никаких выдающихся качеств.

Приготовления к походу в Россию (1812)

Объявление войны. - Польская армия. - Свидание Наполеона и Франца в Дрездене. - Мария-Луиза и Беатриса д'Эсте. - Сейм. - Прибытие архиепископа Малиньского. - Его внешность. - Господин Андре. - Герцог де Брольи. - Господин де Бреванн. - Помещение посланника. - Его скупость. - Князь Чарторыйский, председатель сейма. - Матушевич. - Князь Адам. - Речь князя Чарторыйского. - Кокарды. - Ответ императора

Наконец весной 1812 года война была объявлена и вся Европа всколыхнулась под победоносными орлами Наполеона.

Принимая во внимание число наций, следовавших под французскими знаменами, самые скептические умы не могли сомневаться в успехе этого смелого предприятия. Кто мог оказать сопротивление подобным силам под пред водительством выдающегося полководца? У поляков вновь воскресла надежда увидать свое отечество возрож денным - великим и могущественным, таким, каким оно должно было быть, чтобы бороться за свою свободу и слу жить оплотом цивилизации.

Одного слова того, кто вершил судьбы мира, оказа лось бы достаточно, чтобы наши силы утроились и снова вспыхнула уверенность в победе или по крайней мере в спокойном существовании; благодаря этому магическому слову было бы сохранено наше существование, причем мы могли избежать беспримерных бедствий.

Как только распространилось известие о войне, вся молодежь, не ожидая призыва, бросилась к оружию. Ни угрозы России, ни расчеты и опасения родителей не могли остановить этот патриотический порыв, который по свое му энтузиазму и самоотверженности напоминал движе ние 1806 года, по только теперь было гораздо больше уверенности в успехе.

Повое поколение пришло на смену старому, которое отчасти уже исчезло в рядах французской армии, и дети, пылая от возбуждения, с лихорадочным любопытством слушали рассказы старших: надежда вернуться с победой устремляла их к героическим поступкам. Солдаты, едва вышедшие из юношеских лет, приводили в восхищение ста рых гренадеров. Без военного мундира никто не решался показаться па улице, боясь насмешек уличных мальчишек.

Хотя я еще не очень стара, но все же мне трижды дове лось видеть подобные чудеса героизма!.. [29] На протяжении сорока лет поляки совершили для своего освобождения троекратные героические попытки - тем более достойные удивления потому, что зрелые люди, казалось, были ли шены иллюзий и потеряли надежду.

Наполеон покинул Париж 10 декабря в сопровожде нии Марии-Луизы, которая хотела проводить его до Дрез дена. Здесь их встретил император Франц со своей моло дой женой Беатрисой д'Эсте, последней представительни цей знаменитого рода, с которым связано столько истори ческих воспоминаний и романтических преданий.

Эта принцесса, принесенная в жертву политики, ре шающей в подобных случаях судьбы людей, была не понята и не оценена при австрийском дворе и вскоре угасла. По случаю этого свидания между обеими императрицами возникло соперничество. Мария-Луиза не могла понять другого величия, кроме своего блестящего положения, и хоте ла затмить мачеху своей роскошью, осыпая ее богатейшими подарками,но австрийская гордость воспротивилась - и принцессы расстались очень холодно.

Мария-Луиза заливалась слезами, расставаясь со сво им мужем. Казалось, она предчувствовала, что прощание будет последним и что ее имя будет упоминаться в истории не иначе, как в связи с ее недостойным поведением. Неизвестны подробности встречи двух монархов, но по тому, как Наполеон расстался со своим тестем, можно было предположить, что они заключили между собой оборони тельный и наступательный союзы.

Очень искусно играя на слабой струнке поляков, им ператор не пренебрегал ничем, что могло польстить им, и довел их энтузиазм до крайней степени напряжения, поддерживая их заветные надежды, но не давая в то же время никаких определенных обещаний.

Биньон получил распоряжение тщательно ознако миться с национальными традициями поляков во время поголовных восстаний. С этой целью он собрал сейм, а из Франции прибыл человек для наблюдения за дальнейши ми событиями. Все эти действия, ознакомив отдаленней шие провинции с нашими чаяниями, имели цель напугать Россию.

Во всем блеске, присущем представителю великой нации и могущественного государя, к нам явился господин де Прадт, показавшийся нам таким ничтожным и вуль гарным из-за своей напыщенности и высокомерия. Он все время говорил о своем хозяйстве, кухарке, за которой по слал в Париж, так как она была и «искусна и экономна», громко бранил своих людей, предлагал посмотреть, как чистят его двух андалузских жеребцов, болтал без пере дышки, рассказывал избитые анекдоты, смеялся над бла городными и восторженными чувствами, которых не по нимал, и обнаруживал полное отсутствие достоинства и такта. Таким был Прадт!

В другой стране и при других обстоятельствах он по терпел бы полную неудачу, но в архиепископе Малинь- ском поляки видели того, кто его послал и чья могуществен ная власть одна могла восстановить Польшу. Тем не менее все были удивлены этим странным выбором: господин де Прадт был совсем лишен способности управлять чем бы то пи было и всецело полагался на какого-то Андре или д'Андре, настоящего имени которогоя не знала. Его виде ли только па парадных посольских обедах. Скромно усев шись в конце стола, он ничем не показывал того огромно го влияния, которое имел. Однако па его подвижном и выразительном лице часто появлялось неудовольствие по поводу шуток его начальника, который нередко проявлял живость, не соответствующую ни его летам, ни положению. Насколько посланник казался малопригодным для выполнения данного ему поручения, настолько остальные чиновники посольства были на высоте призвания.

Среди последних я упомяну герцога де Брольи, еще молодого человека, обладавшего стран ной привычкой рас сматривать в лорнет свои ноги. Он проявлял замечатель ные способности и соединял солидное образование с благородным характером. Упомяну еще господина де Бреванн, человека необыкновенного ума и здравого смысла - качества, редко встречающиеся вместе. Он страдал сильно развитым аневризмом: состояние его здоровья часто делало его печальным и задумчивым, но его остроумные выходки оживляли общество. Я не встречала другого такого спокойно-любезного и остроумного человека. Там был еще господин де Пана - чересчур занятый своей маленькой особой, по не лишенный способностей и ловкости, и, на конец, добрый и достойный уважения господин де Рюминьи, хорошее воспоминание о котором останется у всех его знавших.

Впоследствии, став послом в Швейцарии, он оказывал покровительство всем несчастным полякам.

Апартаменты Брюлевского дворца, отведенные послу, не были еще закончены, и господин де Прадт, не желая ос таваться в отеле, не знал, где ему разместиться. Снять на время приличное помещение архиепископу не хотелось. Как человек очень экономный, он был весьма не прочь при копить что-либо сверх двухсот тысяч франков, ассигнованных ему императором, в качестве издержек на пред ставительство. Видя, что посол весь погружен в эти ме лочные расчеты в то время, как события разворачиваются все шире и шире и требуют все его внимание, мой свекор предложил ему занять тс апартаменты, в которых жил принц Мюрат.

Господин де Прадт не заставил себя долго упрашивать и переехал к нам. Благодаря этому мы познакомились с массой мелочей его жизни и смогли составить себе о нем представление.

Польская армия, уже совершенно подготовленная благодаря усердию, с которым она была организована, получила приказ отправиться в путь, имея в своих рядах блестящую молодежь, причем все исторические польские роды имели в ней своих представителей.

Мы все были убеждены в успехе предприятия, но было слишком много личных несчастий, которые не могли не породить сильной тревоги: мы знали, что предводимые отважным полководцем, они стремятся навстречу опасности.

Между тем все меры были приняты, и император вы разил желание, чтобы властью председателя сейма был облечен старый князь Чарторыйский, отец князя Адама.

Министр внутренних дел Матушевич, всем обязанный старому князю, человек замечательного ума, отправился в Пулавы уговорить своего покровителя принять этот важ ный пост. Предполагали, что все подписи на союзном акте с подписью всеми чтимого старца во главе произведут не обычайное впечатление. Общественное положение, огроммое состояние и преклонный возраст делали из старого князя патриарха, с которым были связаны наши старин ные традиции. Те, кто знал подноготную мыслей императора, утверждали, что Наполеон придает этому выбору столь важное значение потому, что он имел цель противо поставить имя отца имени сына.

Связанный с царем искренней дружбой, находясь под влиянием обещаний, казавшихся тогда вполне ре альными, князь Адам ожидал от Александра I восста новления Польши, мы же предполагали достигнуть того же благодаря победоносным войскам французского императора.

Лелея эту несбыточную мечту - единственную страсть всей своей благородной жизни, - Адам Чарторыйский оставался вереи государю, видя в поступках Наполеона лишь средство для достижения своих честолюбивых планов. Я никогда не забуду, как однажды после долгого обсуждения этих двух мнений, из которых одно уже успело стать для него убеждением, а другое поселило во мне надежду, имеющую в своей основе общую пользу, он воскликнул с благородным воодушевлением:

- Если будущее докажет, что мое недоверие несправедливо, я сам безропотно осужу себя на изгнание из отечества, существование которого зависит от великодушия победителя; я воздвигну ему алтарь даже в пустоте, изгнанный им туда в наказание за то, что поверил обещани ям Александра.

Старый князь не разделял взглядов сына или, лучше сказать, вовсе не имел никакого взгляда, и вследствие пре клонного возраста и ослабления своих способностей он уступил наконец настояниям Матушевича и, прибыв в Варшаву, занял предложенный ему высокий пост.

Здесь была совершена непростительная неосторожность: никто не удержал старого князя, и он явился на заседание сената в мундире австрийского фельдмаршала, который он обычно носил. Вид иностранного мундира в собрании польских патриотов произвел неприятное впечатление на представителей страны. Австрийский мундир уничтожил обаяние седин и знатного имени князя, напомнив полякам обиды, причиненные родине Австрией во время первого раздела и при Марии-Терезии, когда страна была разгромлена с необычайной жестокостью.

К несчастью, эта ошибка была не единственной, которую допустил почтенный старец.

Произнося речь в день открытия сейма, он придал ей оттенок старомодного рыцарства, что не соответствовало ни месту, ни обстоятельствам.

Начав красноречивым призывом к благороднейшим чувствам поляков, к их героическому самоотвержению и беззаветным жертвам, он обратился к дамам, заполнявшим трибуны, призывая жен, матерей и сестер к патриотическим выступлениям.

Старая княгиня с дочерьми тоже присутствовала на балу. На речь князя они отвечали восклицаниями и клятвами, вызывавшими лишь смех. Вслед за тем на головы присутствующих посыпались заранее приготовленные кокарды национальных цветов. Несколько этих кокард было послано господином де Прадтом курьером в главную квартиру, чтобы известить императора о том впечатлении, которое произвело открытие сейма.

Вышеописанная сцена отдавала театральщиной, а проявления женского патриотизма в зале заседаний сейма, где должны были обсуждаться важнейшие вопросы, не могли не показаться неуместными и произвели гнетущее впечатление на благоразумную часть присутствующих. Своим престижем и своими восемюдесятью годами князь мог бы произвести огромное впечатление, если бы он в соответствии с обстоятельствами призвал поляков к оружию и указал им новый открывающийся перед ними путь без этих ненужных театральных экзальтации и шумных демонстраций. Ничто так не способно взволновать, как возвышенные и глубокие чувства, высказанные простыми словами.

Посланник ответил на речь председателя так дипломатично неопределенно, что этот ответ нуждался в пояснении, и, как всегда происходит в подобных случаях, каждый объяснил его по-своему, но при этом все поняли одно - император не хотел давать никаких обязательств.

Де Прадт (1812)

Смоленск. - Смерть графа Грабовского. - Собрания во французском посольстве. - Вестфальский король в Варшаве. - Графиня Валевская у Прадта. - Обед в деревне. - Комары. - Экспромт господина де Еревана. - Французы. - Подарок посланника

Наполеон достиг Вильно, не встретив на своем пути ни малейшего сопротивления, и по этому можно было понять, что неприятель хочет заманить его в самое сердце России.

Он остановился на несколько дней в столице Литвы и организовал здесь временное правление, подобное тому, которое уже существовало в Великом герцогстве Варшавском. Во главе этого правления был поставлен Биньон. Из Вильно Наполеон двинулся на Смоленск, разбив на эшелоны свои огромные войска.

После каждого перехода какой-либо реки к Прадту яв лялся курьер, который должен был отвозить в Париж бюл летень для «Монитер». От него мы узнавали новости, принимавшиеся населением с восторгом, причем король устра ивал по собственному почину иллюминации, и толпы лю дей сбегались, чтобы узнать подробности, которые живо ин тересовали всех, кто имел в армии родственников и друзей.

Первое важное донесение принесло известие о взятии Смоленска под личным руководством императора, при чем поляки здесь, как и везде, проявили чудеса храбрости!

Заняв Смоленск, победоносная армия находилась теперь на границах старой Польши, и казалось, что самое трудное уже сделано. Во всех церквах были отслужены молебны, по опьянение победой сменилось вполне естественной тревогой после того, как были собраны точные сведения о потерях.

Героическая смерть генерала Михаила Грабовского, убитого, когда он во главе своей бригады первым бросил ся на крепостные валы города, вызвала самые искренние сожаления и приостановила на время всеобщий восторг.

Это был один из тех людей, которые несмотря на свою молодость привлекают к себе всеобщую любовь. Он был братом моей подруги, и я его часто видела. Так как тела генерала не нашли, то его бедная сестра упорно не хотела верить такому ужасному несчастью н долго считала, что ее брат попал в плен.

Как только посланник поселился в Брюлевском двор це, который был для него заново роскошно меблирован, он объявил, что намерен каждую неделю устраивать при емы и танцы дня молодежи. Но этот проект встретил боль шое затруднение: кроме молодых людей посольства, во всем городе не нашлось ни одного взрослого человека, который сумел бы сделать хоть один тур вальса: все были в армии. Таким образом, от этого развлечения пришлось отказаться, тем более что дамы, разъехавшиеся по сосед ним имениям, совершенно небыли расположены принять настойчивые приглашения Его Преосвященства, с тревогой ожидая известий из главной квартиры.

Поэтому первые приемы в посольстве были мрачны и печальны и напоминали собой пустыню. Когда стало из вестно, что император приказал сообщать ему подробно обо всем, что делается в Варшаве, ввиду его милостивого отношения, доказательства которого у нас имелись, мы решили не огорчать его проявлениями скорби и печали, неуместными в данном случае, но, в сущности, вполне простительными. Тогда же дамы решили время от време ни появляться на приемах.

Прибытие молодого вестфальского короля Жерома Бонапарта несколько оживило город. Он командовал од ним резервным корпусом и должен был согласно приказу догнать императора, но так как его войска не могли пере двигаться с такой быстротой, как его двор, он был вынуж ден остановиться в Варшаве.

Рассказывали, что, будучи очень капризным и разбор чивым по отношению к женщинам, которых он удостаи вал своею близостью, молодой человек почувствовал себя так вольготно в Варшаве, где красота женщин не пред ставляется редким и исключительным явлением, что од нажды посланник получил приказ выпроводить его. Тем не менее он разыгрывал из себя короля и объявил, что бу дет принимать дам, желающих ему представиться. Это показалось совершенно неуместным со стороны двадца тилетнего государя, который жил у нас проездом и как ребенок играл в короля.

Среди дам произошло разногласие: одни являлись на приемы молодого короля, но большая часть была возму щена намеками посланника, подчеркивавшего, что «брату Наполеона нельзя ни в чем отказывать». Молодой король, обидевшись на дам, которые не торопились с визитами к нему, решил дать бал, но те же затруднения, с которыми столкнулся де Прадт, помешали и молодому королю осу ществить свои намерения.

Пришлось ограничиться обедами, но так как интересные люди согласно строго соблюдавшемуся этикету на этих обедах присутствовать не могли вследствие своего общественного положения, не позволявшего им сидеть в присутствии короля, а мы не хотели подчиняться подоб ным требованиям в силу слишком республиканских при вычек, то эти обеды были чрезвычайно скучны.

Принца Жерома напрасно упрекали в недостатке способностей - он обладал умом живым и проницательным, и не будь он выскочкой, полным чисто детского тщесла вия, баловнем семьи, позволявшим злоупотреблять своим высоким положением, он был бы ничуть не хуже других подобных ему принцев. Так было со всеми членами их се мьи: каждый в отдельности обладал неоспоримыми дос тоинствами, по величие Наполеона подавляло их всех.

Каких только анекдотов не рассказывали о молодом короле! Говорили, что по утрам он принимал ванны из рома, а вечером - из молока, а потом его слуги разливали по бутылкам и то и другое и продавали по дешевой цене.

Его щегольство доходило до того, что он никогда не надевал два раза одну и ту же одежду - так что один из парижских торговцев бельем, которому король задолжал довольно значительную сумму, затеял с ним скандальный процесс.

Император и слышать не хотел о долгах своего брата, и поэтому молодому вестфальскому королю никак не уда валось жить на широкую ногу, не нанося в то же время урон своему бюджету. Вероятно, в посольстве вздохнули свободно, когда он наконец уехал.

Последовавший затем в Варшаву визит обнаружил всю нетактичность посланника.

Графиня Валевская под предлогом семейных дел ле том приехала в Варшаву. Так как она никогда не занима лась своими делами, да притом ее маленькое поместье было сдано в аренду, то нетрудно было догадаться, что ее приез дом руководила исключительно надежда быть вызванной в главную квартиру, но со времени своей женитьбы Напо леон избегал всякого повода к упреку в легкомысленном поведении.

В продолжение тех нескольких дней, которые краса вица провела в Варшаве, де Прадт считал своим долгом обращаться с ней как со второй императрицей (fac-simile d'imperatrice) и оказывал ей предпочтение перед всеми дамами. Во время парадных обедов ей первой подавали кушанья, она занимала почетное место, ей оказывались всевозможные знаки внимания. Это оскорбляло знатных вдов и производило дурное впечатление на мужей дру гих дам, а молодые женщины, мало заботившиеся о со хранении этикета, открыто смеялись над экстазом, с ко торым архиепископ не сводил своего лорнета с белых полных рук графини.

Пребывание графини в Париже имело для нее ог ромное значение: она научилась держать себя со скром ным тактом, что было довольно трудно, принимая во внимание то двусмысленное положение, в котором она находилась.

Рассказывают, что, щадя Марию-Луизу, которая была очень ревнива, графиня сумела внушить ей сомнение в своей тайной связи с императором. Поэтому-то Наполеон и сохранил впоследствии свои отношения с одной графиней Валевской. В тот момент, когда счастье отвернулось от него, графиня открыто последовала за императором на остров Эльбу, но он отнесся с неодобрением к этому по ступку, и подруга, столь преданная в несчастье, была уда лена из уважения к неверной жене.

Назойливое поведение де Прадта послужило причи ной того, что красавица внезапно покинула Варшаву.

По-видимому, окружающая обстановка ее сильно стес няла и она предпочла запереться в своем скромном убежи ще и здесь ожидать конца событий.

Мой муж, как и многие другие, отправился в Вильну, где получил место во временном правительстве, только что организованном императором. А я вместе с детьми оставалась в Натолине, занимаясь устройством этого чуд ного имения.

Де Прадт, много наслышавшись о прелестях этого угол ка, пожелал лично убедиться в этом и написал мне письмо, в котором выразил желание получить приглашение ко мне на обед. Я была удивлена такой фамильярностью и бесце ремонностью. так как совершенно не давала повода по добному приглашению - тем не менее я ответила ему, как того требовали приличия.

Мы видели, как толстые андалузские лошади с трудом привезли посланника. День быль очень жаркий, и де Прадт чувствовал себя весьма утомленным. Отдохнув, он снова затянул свои старые, избитые анекдоты, из которых самый свежий касался времен мадам де Помпадур, путешествия в Марли и т. п. Замолчал он только тогда, когда мы перешли в столовую, но и здесь мы должны были выслушать длин ные разглагольствования о каждом подаваемом блюде. Он очень удивлялся, что в Польше умеют так хорошо готовить, и столько об этом говорил, что я наконец не выдержала и сообщила, что мой повар - француз. Его удивление было безгранично, и он не переставал засыпать меня вопросами:

- Как его имя? Где он родился? Где он обучался своему делу?

Я не знала этих подробностей, и мне пришла в голову мысль позвать повара. Эта глупая сцена произвела, по- видимому, очень тяжелое впечатление на молодых людей из посольства, и они имели очень сконфуженный вид. Я поднялась из-за стола, заявив, что уже пора отправляться на прогулку, которую мы собирались осуществить.

Все общество поспешило на мызу, где нас уже ждали коляски, а посланник уехал домой. Было то время года, ког да комары особенно назойливы и безжалостны: словно злая фея нарочно созвала их в это очаровательное местечко с той целью, чтобы гости не подумали, будто находятся в раю. Упоминаю об этом потому, что эти маленькие насекомые послужили причиной появления прелестного стихотвор ного экспромта. Самый молодой из аудиторов, о котором я уже упоминала, господин де Пана, очень занятый своими заслугами и вообще всей своей маленькой особой, надоел нам своими горькими жалобами и резкими выкриками каж дый раз, когда его кусал комар. К концу прогулки он заво пил, что уже умер, что эти «людоеды» его доконали и что ему ничего больше не остается, как быть погребенным.

Я пришла в восторг от перспективы иметь у себя в пар ке надгробный памятник и предложила придумать для него эпитафию. Спустя несколько минут господин де Бреванн прочитал мне стихотворение, которое он написал, прогуливаясь, в своей записной книжке. Оно дает яркое представление об изяществе и грации его ума.

Здесь покоится треть аудитора.

Пожалейте его и того комара,

Что умер от голода, не дожив до утра.

Это трехстишие привело в восхищение всех нас, в том числе и господина де Пана, который с чисто французской веселостью смеялся над собой.

Остроумный и любезный народ, прелестная страна, которую я, может быть, никогда больше не увижу, прекрас ные качества которой я так ценю и воспоминания о кото рой живо храню в своей памяти, - шлю тебе отсюда свой искренний привет! Если бы мне суждено было снова на чать тот трудный путь, который называется жизнью, я хотела бы родиться француженкой! Это не значит, что я отрекаюсь от своего отечества, - Боже сохрани! Чем тя желее лежащий на нем гнет, тем больше оно имеет право на любовь своих сынов, но если бы нам было предоставле но право выбора, то не естественно ли было бы улучшить свою судьбу, чтобы избежать стольких обманутых надежд, стольких непоправимых несчастий?..

В это время я переживала тот период своей жизни, ког да будущее представляется лучше, чем оно должно быть, чтобы служить утешением в настоящем. Теперь, когда пе чали состарили меня сильнее, чем годы, я сожалею о про шлом и мало надеюсь на будущее: оно не в силах вернуть мне то, чего я лишилась!

Вернусь еще раз к господину де Прадту, чтобы больше о нем не говорить. Переселяясь в Брюлевский дворец, он решил, что чувство собственного достоинства вполне по зволяет ему оставить что-нибудь па память моему свекру. В Виланово он восхищался прекрасной картинной гале реей графов Потоцких и, зная, что мой свекор, создатель этой галереи, был и любителем, и знатоком, попросил у него разрешения прислать ему какой-нибудь chef-d'oeuvre.

Она не испортит вашей коллекции, - прибавил он.

Moй свекор отказывался как умел, но в конце концов согласился, чтобы не обидеть посланника.

Картина, о которой шла речь, находилась, по его сло вам, в епископском доме в Малине, так что нужно было некоторое время для ее перевозки.

Это, вероятно, «Мадонна» фламандской школы, - говорил мой свекор. - Я был бы не особенно доволен та ким подарком, потому что все «Мадонны» этой школы страдают отсутствием благородства.

Ну а если это будет Альбрехт Дюрер или Гольбейн?

И мы старались угадать, насколько будет роскошен

ожидаемый подарок, который, надо заметить, ничего не стоил тому, кто его делал.

Разумеется, он занесет стоимость подарка в счет посоль ства как национальную собственность, - заметил свекор.

Наконец давно ожидаемый ящик прибыл, и когда его вскрыли, в нем оказалась отвратительная мазня, изображавшая какого-то неизвестного разбойника! Но зачем же, спрашивается, попала эта картина водворен, примыкаю щий к кафедральному собору? Этого, конечно, господин де Прадт не сумел нам объяснить.

С болыпим трудом я скрыла свое удивление. Мой свекор, отличавшийся необычайной вежливостью,сделал вид,чтоон в восторге от подарка, и господин де Прадт уехал, уверенный, что одурачил нас, а его chef-d'oeuvre был отправлен на чердак.

Отступление (1812-1813)

Первые известия о бедствии. - Прибытие Наполеона в Варшаву. - Обед в Hotel d'Angleterre. - Графиня Валевская. - Полковник Вонсович и его рассказ о приезде в Дрезден. - Возвращение солдата. - Князь Понятовский. -Его добыча. - Можайск. - Знамена. - Кукушка. - Па триотическое возбуждение. - Отъезд князя Понятовского. - Его прощание с графиней Потоцкой. - Его завещание

До Москвы известия были великолепны - неприятель отступал! Нас уверяли, что он спасается бегством, и мы верили по той простой причине, что это соответствовало нашим самым заветным желаниям.

Я не буду здесь говорить о событиях всем хорошо известных, их не раз еще коснутся историки, а отмечу только те, что имели отношение к Польше, и те переживания, которые нам пришлось испытать.

Зимой 1812 года собрания во французском посольстве сделались блестящими: туда отправлялись охотно, потому что на этих вечерах узнавали от господина де Прадта столь нетерпеливо ожидаемые новости. Если курьеры не прибывали, то, само собой разумеется, никто не думал тре вожиться, обвиняя во всем дурную погоду, сделавшую дороги непроходимыми.

Когда я теперь вспоминаю о тех впечатлениях, которые порождались тогдашними событиями, я не могу надивиться нашему глупому, необъяснимому спокойствию.

Только небольшая кучка дальновидных людей предвидела те бедствия, которые неизбежно должны были об рушиться на армию. Известие о пожаре Москвы было пер вым сигналом о поражении, тем не менее де Прадт принимал все меры, чтобы поддержать в нас иллюзии, которые нам самим так хотелось сохранить. Курьеры из армии к императрице направлялись прямо в Берлин: ни одно пись мо, посланное по почте, не было доставлено по адресу: все были перехвачены.

Казалось, де Прадт, продолжая давать ослепительные балы и роскошные обеды, взял себе девиз: «Забавляй и обманывай».

Внезапно известия совсем перестали поступать, и ста ло невозможно более скрывать истину. Де Прадт, верный своей роли, решил заставить нас танцевать еще раз, однако этот последний бал носил такой мрачный характер, что казался скорее похоронами, чем праздником.

Мой свекор, сообщив мне по секрету новости, которые упорно скрывали от всех, потребовал, чтобы я поехала на этот последней бал. Я оделась в черное бархатное платье, чтобы иметь предлог отказаться от танцев.

Де Прадт, притворившись огорченным за этот не со ответствовавший обстоятельствам туалет, несколько раз повторил мне, что он совсем не подходит к моему возрасту. Хотя посланник продолжал с развязным видом при нимать гостей, тем не менее все шепотом сообщали друг другу, что он только что получил приказ готовиться к отъезду. Но чем неожиданнее роковой удар, тем он чувствительнее.

Вся Варшава погрузилась в какое-то немое оцепенение. Страшная тревога царила в тех семьях, откуда ушли на войну отцы, братья, мужья, и многими овладевала лихорадочная дрожь, когда они заговаривали друг с другом о судьбе близких людей, по ужасная действительность ос тавила далеко за собой все предполагаемые опасения.

В продолжение целых двух недель от нас скрывали все известия, пока наконец мы сразу не узнали все. Ослеплявшая нас блестящая декорация рухнула, и мы поняли, что самые отчаянные усилия не в состоянии продолжить борьбу, в которую мы вложили все свои надежды. Эта драма нескольких месяцев кончилась самым ужасным образом: гибелью страны и множеством отдельных несчастий. Тщетно многие пытались поддержать сомнение в судьбе тех, которые пожертвовали всем ради священнейших прав! Отчаяние охватило всех, да иначе и не могло быть при виде того, как рушилась единственная заветная мечта - восстановление Польши. Теперь само собой стало понят но, что Наполеон потерял на севере свое первенство, а вместе с тем и свою силу и власть.

10 декабря был трескучий мороз - 24 градуса.

Мы печально сидели у камина и оплакивали ничем не объяснимое безумие великого человека, который из-за уп рямства направил свое могущество и славу на борьбу с непобедимой, властной природой.

Моего свекра внезапно потребовали в посольство. Все ожидали с минуты на минуту отъезда де Прадта, и мы по думали, что, желая перед отъездом проститься, он вызвал его к себе.

Прошло два часа - томительных, полных тревоги. Трудно было ожидать чего-либо утешительного, и по этому вполне понятно, что мы очень волновались.

Наконец граф Станислав Потоцкий вернулся взволнованный, и из его слов мы поняли, кто было то лицо, с которым он только что беседовал: это был император Наполеон, который, принеся в жертву своему дерзкому капризу миллион жизней, побежденный неумолимой стихией, вернулся один, ничуть не сломленный неудачей, даже не потерявший бодрости духа. Его изумительный гений уже строил новые планы, как при помощи огромных средств Франции удержать ускользавший из его рук скипетр всемирного владыки.

Он говорил о бедствиях, постигших его армию, не скрывая и не уменьшая несчастья. Он сознавал свои ошибки, намекнул на чрезмерную веру в свою звезду, которая до этого рокового похода как бы повелевала стихиями, подробно указывал на все благоприятные для него в будущем шансы, сделал сжатый обзор политического положения Европы, с необычайной прозорливо стью перечислил условия, могущие послужить за и про тив его планов.

Не разрушая наших надежд, он обещал вернуться во главе новой армии, одним словом, сумел зажечь сердца слушателей огнем своих речей. Очарование этого необыкновенного человека было так могуче, что свекор, бывший дотоле совершенно убитым, вернулся домой, полный ра дужных надежд. А между тем он был в том возрасте, когда не поддаются иллюзиям, и его точный и проницательный ум во всех серьезных жизненных вопросах считался лишь с реальными фактами.

Мы, не слышавшие этого могучего волшебника, оставались по-прежнему угнетенными и подавленными, всецело находясь под влиянием настоящего, казавшегося нам каким-то чудовищным призраком. Сквозь кровавый ту ман трагических событий проглядывало мрачное и пол ное отчаяния будущее.

Рассказывая об этом замечательном разговоре, де Прадт показал себя в очень неблагоприятном свете, ста раясь выставить Наполеона в смешном виде. До конца сво их дней он играл роль наемного льстеца, восхищаясь то планами своего повелителя, то его высказыванием, столь часто повторявшимся впоследствии: «От великого до смешного один шаг».

Мы были очень удивлены, когда узнали, что Наполеон вместо посольства предпочел остановиться в Hotel d'Angleterre, где обедал. Возможно, этим он хотел обеспечить себе инкогнито.

Одетый в зеленую бархатную шубу с золотыми шпурами, в большой собольей шапке, он вышел из экипажа при въезде на Пражский мост и прошел все Краковское предместье в такое время, когда жизнь там бьет ключом, сильно рискуя, таким образом, быть узнанным. И удиви тельно, что его никто не узнал!

В суматохе событий никто не мог себе представить, чтобы император очутился по эту сторону Вислы, в то время когда все считали его погибшим во льдах Двины.

Его сопровождали только Коленкур и полковник Вонсович - в качестве ординарца, на мужество и преданность которого можно было положиться. Мамелюку Рустану было приказано не оставлять экипаж и явить ся в отель только в сумерки, когда все будет готово к отъезду.

Садясь за обед, Наполеон послал за де Прадтом и велел ему привести с собой председателя Совета министров и двух министров, с которыми он желал побеседовать.

Чтобы сохранить инкогнито, почтовые лошади были заказаны на имя Коленкура, и в 9 часов вечера они уехали из Варшавы.

Привожу здесь довольно любопытный, но малоизвест ный рассказ. Проезжая мимо городка Лович, Наполеону вздумалось свернуть с дороги и заехать к графине Валевской, которая, как я уже упоминала, жила уединенно в своем замке. Коленкур, которому император сообщил свое намерение, энергично восстал против этой причуды влюбленного, смело указав на неприличие подобного поступка и упирая главным образом на то впечатление, которое произведет подобная ветреность на императрицу. И прибавил, что никто и никогда не простит императору, поки нувшему свою армию в минуту поражения, его легкомысленного поведения.

Император несколько минут дулся, но будучи слишком справедливым, чтобы сердиться на того, кто только что доказал ему еще раз свою преданность и благоразумие, выразил Коленкуру свою любовь и уважение, что де лало честь им обоим. Полковник Вонсович, сидевший в этом же экипаже и бывшим свидетелем тон сценки, рассказывал мне ее потом самым пикантным образом.

От него мы узнали интересные подробности о прибытии императора в Дрезден. Саксонский король был единственным союзником, оставшимся ему верным, поэтому император хотел переговорить с ним о своих предполагаемых планах.

Прибыв к господину де Серра поздней ночью и не желая терять ни минуты, он приказал Вонсовичу отправиться водворен и разбудить короля.

Когда Вонсович прибыл во дворец с этим необычным поручением, стража и часовые спали, и он с большими за труднениями добрался до покоев короля, который, про снувшись, долго не мог понять, что Наполеон, проезжая через его столицу, желает с ним увидеться.

Узнав, в чем дело, король приказал себя одеть и в паланкине отправился к министру, так как королевские ко нюшни находились в предместье и слишком долго пришлось бы ожидать экипаж.

Утром распространился слух, что король куда-то исчез и неизвестно, что с ним случилось. Поднялся страшный переполох. Камергеры, пажи и скороходы разбежались по городу, разнося это странное известие, и когда все выяснилось, император уже ехал по дороге в Париж.

Вскоре после приезда Наполеона через Варшаву стали постепенно возвращаться и наши солдаты, причем одни из них были одеты в лохмотья, совсем не защищавшие от холода, а другие, более счастливые, в женские шубы. Прибыл также в открытых санях граф Артур Потоцкий, адъютант князя Понятовского, заболевший нервной лихорадкой.

Одним из последних прибыл князь Понятовский. Он ехал долго и с большим трудом, так как, сходя с лошади, вывихнул ногу и вынужден был совершить весь путь, лежа в карете и испытывая при малейшем движении невыносимые страдания.

Узнав о прибытии князя, я бросилась к нему выразить ему свою преданность.

Его осунувшееся от страданий лицо выражало скорее муки душевные, чем физические. Он горько сожалел о гибели на его глазах прекрасной армии и оплакивал героическую смерть многих храбрецов, принесенных в жертву необъяснимой неосторожности великого человека, которому он, несмотря ни на что, все же оставался верен.

Я с удивлением заметила, что он не теряет надежды, что он принадлежит к тому меньшинству, которое, пожер твовав всем, в то же время не закрывало глаза на возмож ный исход гигантской борьбы. Он заявил, что его пребывание в Варшаве будет непродолжительно и как только ему удастся собрать разрозненные остатки польской армии, он займется новой организацией войск.

На Масленице, - прибавил он, - у нас будут австрийские офицеры, правда, не такие интересные, как фран цузы, но все же отличные танцоры.

Это был намек на полк князя Шварценберга, на кото рого Наполеон рассчитывал, но, увы - это была после дняя обманчивая надежда: через несколько дней, когда польская армия направилась к Кракову, австрийский ге нерал сдал Варшаву русским. Таким образом, измена была очевидна.

Заметив возле кровати князя огромный фолиант, я, смеясь, спросила, не его ли это мемуары.

О, у нас как раз было много свободного времени, чтобы писать мемуары, - сказал он. - Возьмите себе эту книгу на память - это моя добыча. Я нашел ее на большой дороге и, когда хотел развеяться, читал ее. Это путеществие на Восток, сберегите се для ваших детей, со време нем ценность ее сильно увеличится. Знаете, когда мы с оружием в руках проходили через Москву среди покинутых сокровищ, ни один из моих солдат не вышел из рядов.

Когда он говорил это, его глаза сверкали.

Я не могла отказать себе в удовольствии напомнить ему о нападении на батарею, взятие которой решило дос топамятную победу при Можайске.

Он слушал меня с присущей ему скромностью, не при давая никакого значения своим успехам; он думал, что выдающаяся храбрость, которой он обладал, свойственна всякому здоровому человеку, в существование же трусов он совсем не верил.

Спустя несколько дней после его возвращения, когда мы с огромным интересом слушали его рассказы о походе, появился его адъютант и сообщил, что пришло много сол дат, которые просят разрешение передать ему, как своему начальнику, свои знамена.

Так как князь не мог ходить, то он приказал вынести себя на двор.

Мы также вышли и стали свидетелями сцены в высшей степени трогательной и в то же время величественной.

Когда Понятовский показался на крыльце, наши храб рецы начали складывать свои знамена у его ног. В то вре мя как другие думали только о спасении своей жизни, они, ни на минуту не теряя из вида своих знамен, заботились о чести своего полка. Князь, грустно улыбаясь, заметил, что не хватает одного знамени.

- Оно здесь, кукушка! - закричали все разом. - С древка сорвало ядром головку, и товарищ стыдится показать его в таком искалеченном виде. Ну, ну, иди сюда, ведь ты же в этом не виноват!

Среди всеобщего хохота вперед выступил двадцати летний юноша с рукой на перевязи и вытащил из кармана состоявшую из одних лохмотьев так называемую кукуш ку. Со смущенным видом положив знамя рядом с другими знаменами, он извинился, что оно так изуродовано.

Он еще молод, - говорили те, кто постарше, - он все время шел впереди!

И тут раздались крики: Да здравствует Польша! Да здравствует наш обожаемый начальник! Да здравствует отечество!

Князь, не сдерживая охватившего его волнения, украдкой вытирал слезы. Солдаты, думая, что он расстро ен, чтобы его утешить, стали уверять, что скоро прибу дут и пушки.

Не тревожьтесь, - говорили они, - они очень тяжелые и не могли ехать так быстро, как мы шли, но будьте спокойны, через несколько дней они будут здесь. Когда наши лошади пали или были съедены, мы впряглись сами и везли их... Поправляйтесь только, и вы увидите, как все будет хорошо!.. Мы еще поборемся. За вами мы пойдем хоть в ад!..

И опять крики, шапки полетели вверх, и какие шап ки - сплошные лохмотья! И ни у кого ни теплой одежды, ни обуви! Лишь у некоторых счастливцев ноги были обернуты кромками сукна, но все были веселы, бодры и, если нужно, хоть завтра, хоть сейчас готовы снова отправиться в поход.

Князь отдал им все имевшиеся при себе деньги. Во дво ре для них был приготовлен импровизированный обед. Мы угостили их шампанским, и они с воодушевлением провозгласили тост за здоровье своего начальника. Вокруг них толпились служащие князя и обычные гости, а они все удивлялись и недоумевали, за что их так чествуют: ведь они только исполнили свой долг.

Время тянулось медленно, и яркие, полные ужаса впе чатления уступили место какому-то скорбному оцепене нию. Будущее глядело на нас глазами, полными зловещей угрозы...

Великий бой, последний, решительный бой, бой на жизнь и смерть! Вся Европа сплотилась против одного, и этот беспримерный бой должен решить заодно и нашу судьбу...

Увы! Теперь уже не на берегах Двины, а на берегах Рейна должна произойти эта колоссальная дуэль: тут судь ба изменила герою, и иод обломками его рухнувшего трона будем погребены и мы.

Между тем наша армия получила приказ отправиться к Кракову.

В конце января князь Понятовский покинул Варшаву. Он совсем поправился и перед отъездом заехал ко мне про ститься. Я заметила, что его прекрасное лицо было подернуто грустью. Его совсем не занимала мысль о том, что, быть может, ему не суждено вернуться; он был совершенно равнодушен к собственной участи, думая все время о судь бе Наполеона, предвидя, что Европа, созданная его побе дами, неминуемо должна рухнуть.

Обняв его в последний раз, я не могла удержаться от слез. Заметив это, он запретил мне сожалеть о нем, если ему суждено будет умереть славной смертью на поле бра ни. Разве это не счастье - не видеть страданий, которые обрушатся на нашу бедную родину?

Видя, что на меня не действуют его утешения, он, же лая придать разговору другое направление, сказал, что я, вероятно, не совсем ясно себе представляю или недоста точно ценю все преимущество смерти до наступления ста рости.

Он велел привести моих детей, поцеловал их, попро сив меня когда-нибудь рассказать им о нем, и уехал очень опечаленный. Увы, это было последнее прощание. Потом мы узнали, что, уверенный в том, что ему не суждено вер нуться, он сделал завещание, полное трогательного бла городства, в котором распорядился, чтобы его коллекция оружия была разделена между его старыми товарищами, а деньги - отданы отличившимся в битвах солдатам, что бы те, писал он, могли еще раз выпить за его здоровье. Он обеспечил двух своих внебрачных детей, а также камерди нера; сестре он предоставил право пользования всем своим состоянием, а мне завещал поместье Яблонну. Да будет навеки благословенна его память и кощунственные руки да не коснутся его драгоценных воспоминаний!

Со своей стороны я исполнила долг, который налагало на меня завещание князя. В продолжение десяти лет я не пользовалась доходами с этого прекрасного поместья, а использовала их исключительно на его благоустройство. Надпись над входом в библиотеку или, вернее, музей вы ражает мою мысль: «Это убежище героя, украшенное моими стараниями, я завещаю его потомкам».

Смерть князя Понятовского (1813)

Князь Адам Чарторыйский и Александр. - Предложения русского императора Понятовскому. - Князь Антон Радзивилл, уполномоченный прусского короля. - Поведение Понятовского. - Свидание Наполеона с Понятовским в Дрездене. - Саксонский поход. - Князь Сулковский. - Домбровский. - Граф Пак. - Поляки на острове Эльбе. - Красинский. - Похороны князя Понятовского

Вскоре мы убедились, что Австрия действует заодно с Россией. Князь Понятовский еще не достиг Кракова, как австрийский фельдмаршал уже уступил место русскому авангарду под командой генерала Чаплица, которому, как поляку, было поручено распространить прокламации своего го сударя, полные всевозможных уверений и соблазнительных обещаний. Узнав о великодушных намерениях императора Александра, министры Матусевич, Мостовский и Соболевский с графом Замойским во главе вступили с эмиссарами русского правительства в тайные переговоры, за которыми следил Биньон, вернувшийся из Вильно и получивший приказ отправиться вслед за князем Понятовским в Краков.

Обманутый в своих несбыточных надеждах, близкий друг и доверенное лицо Александра князь Адам Чарторый ский не сомневался, что государь носит в себе великодушное намерение вернуть Польше ее первоначальную неза висимость, и считал своим долгом служить царю, но он не предвидел, что старая русская партия воздвигнет непреодолимые преграды всем попыткам к возрождению Польши.

Вот тогда и выступил на сцену Новосильцев, сыграв ший позорную роль в истории нашей несчастной страны. Он сделал вид, что разделяет патриархические надежды Чарторыйского и либеральные стремления Александра, и благодаря этому втерся к ним в доверие, успокаивая рус ских вельмож относительно осуществления великодушных идей молодого государя и тайно пользуясь громадным со стоянием князя Чарторыйского для удовлетворения своей потребности к роскоши и разгулу. Появившись на по литической арене благодаря интригам, он с тех пор стал оказывать на дела роковое влияние и был назначен чле ном временного правительства.

Так обстояли дела, когда князь Понятовский, распо ложившись со своим корпусом в Кракове, ждат приказа ний Наполеона.

Александр, считая вполне благоприятным момент для отделения Польши от Франции, сделал князю самые вы годные для Польши предложения, отвергнув которые, он произнес слова, раскрывшие его благородную натуру:

- Я не приму никаких предложений, как бы они ни были соблазнительны, если их надо купить ценой бесчестия.

Еще дальше пошла Пруссия. Князь Антон Радзивилл, муж принцессы Луизы Прусской, двоюродной сестры ко роля, прибыл в Краков с тайными поручениями, дав понять князю, что наступила минута, когда стремление Понятовского занять польский престол не удивила бы нико го, тем более что королевская власть в Польше основана на выборном начале. Он доказывал, что судьба Польши тесно связана с подобным справедливым честолюбием и никогда история не бросила бы упрека доблестному пол ководцу, если бы он решил покинуть французские, чтобы развернуть свои собственные знамена.

Эта вкрадчивая речь сопровождалась самыми льсти выми похвалами. Понятовский заявил, что, желая быть достойным уважения, оказанного ему монархом, считает своим долгом дать откровенный ответ. Он категорически отказывается от предложений, которые, говоря правду, его больше удивили, чем польстили ему.

Я поклялся, - добавил он, - что не отделю судьбы моей родины от судьбы Наполеона, который один протя нул нам руку.

Князь Понятовский предложил затем князю Радзивиллу оставить Краков в двадцать четыре часа, предупредив, что даст знать обо всем случившемся Биньону.

После этого Наполеон стал оказывать Понятовскому особое доверие, и у него даже зародилось намерение поса дить князя на польский престол, если только позволят обстоятельства. Увы, с этого надо было бы начинать! К несчастью, недоверие и презрение к людям вообще часто заставляли Наполеона составлять ложные представления об отдельных личностях. Я видела письмо, в котором дядя рассказывал о своей интимной беседе с Наполеоном в Дрез дене в то время, когда шли переговоры о мире, который можно было тогда заключить на подходящих условиях. Император пожелал узнать точку зрения князя в этом важ ном вопросе. Понятовский не раздумывая ответил с чисто солдатской прямотой:

Если Ваше Величество приказываете мне высказать мое мнение, то я думаю, что было бы благоразумно теперь заключить мир, чтобы потом при более благоприятных условиях начать войну.

Может быть, вы и правы! - воскликнул Наполеон. - Но я буду продолжать войну, чтобы заключить потом бо лее благоприятный мир! Будущее решит, кто из нас прав!

И говоря это, он с такой силой дернул шнурок сонетки, которой он играл в продолжение всего разговора, что ла кей моментально вбежал в комнату.

13 апреля 1813 года польская армия получила приказ к выступлению. Она прошла Богемию и сосредоточилась в Циттау, в Саксонии.

Спустя много лет по дороге в Карлсбад, проезжая че рез эту прекрасную страну, я имела счастье убедиться, с какой любовью и почитанием относятся здесь к памяти князя Понятовского.

Лето 1813 года было свидетелем последних чудес ге ния Наполеона. Солнце Аустерлица еще освещало бит вы при Люцене и Бауцене. но поражение при Лейпциге уже подало сигнал к падению колосса. Император встре тился с князем Понятовским в Делице. Ознакомившись со всеми местами, откуда можно было ждать нападения неприятеля, он поручил полякам защиту самого важного пункта.

В продолжение всего 16 октября они удерживали по зицию, хотя в их распоряжении было гораздо меньше сил, чем у неприятеля. За дело при Делице Понятовский полу чил маршальский жезл. 19 октября вечером он был выз ван к императору.

Князь, - обратился к нему Наполеон, - вы будете защищать южное предместье и прикрывать отступление.

Государь, у меня осталось очень мало солдат, - отве тил Понятовский, с трудом скрывая печаль, так как нака нуне у него погибло около трети солдат.

Ничего! Семь тысяч поляков под вашим начальством стоят целого корпуса.

Государь, мы все готовы умереть.

Поляки проявили чудеса храбрости. Одна группа сол дат, отступая, погибла от взрыва Лейпцигского моста. Их герой-начальник с раненой рукой на перевязи, не желая попасть в плен, бросился в Эльстер и, не умея плавать, исчез в волнах этой маленькой речки, сильно вздувшейся от осенних дождей.

Бог мне поручил честь поляков, Богу я и отдаю ее, - были последние слова Понятовского, и они как нельзя луч ше выражают собой величественно-простую историю всей его жизни.

В течение нескольких дней мы ничего не знали об этой страшной катастрофе, переполнившей чашу наших стра даний.

Русские, новые хозяева Варшавы, скрывали подроб ности боя, но мы скоро узнали эту ужасную новость, и она произвела на нас такое потрясающее впечатление, как буд то под нами разверзлась земля. Страна находилась во вла сти неприятеля, армия была уничтожена, все средства ис черпаны. Скромное герцогство Варшавское, которое ког да-то казалось не соответствующим нашим чаяниям и уси лиям, стало теперь предметом вечных сожалений.

Наполеону было очень трудно найти заместителя князю Понятовскому, но он не хотел распускать остатки польской армии, рассчитывая при случае ими воспользоваться.

Его выбор пал на князя Сулковского, отличившегося еще в Египте, с именем которого были связаны воспоми нания об этой стране, где он обратил на себя внимание Наполеона и приобрел его расположение. Выбор оказал ся неудачным. Сулковский хотя и отличался храбростью, но не имел ни характера, ни способностей государствен ного человека. Утомленный долгой и неудачной кампани ей, совсем не честолюбивый, он думал только о том, как бы скорее вернуться к жене, которую обожал, совсем не ста рался поддерживать в солдатах дух и, чувствуя себя не на высоте положения, подал в отставку.

Командование армией было тогда поручено Домбровскому, который когда-то организовал первые легионы в Италии. Он перешел Рейн у Майнца и остановился в Се дане со своим весьма многочисленным отрядом. Генерал де Флао, адъютант императора, получил приказ догнать его для укомплектования кадров. С большим трудом уда лось сформировать три полка кавалерии, командование которыми принял на себя граф Пак, а Домбровский, уже больной и старый, остался в Седане для реорганизации пехотного корпуса.

Храбрый граф Пак, тяжело раненный при Краоне, дол жен был покинуть армию, а тем временем Винцент Красинский по декрету, подписанному 4 апреля 1814 года в Фон тенбло, добился поста генерал-аншефа польской армии.

Тщетно наши соотечественники ходатайствовали о раз решении последовать за Наполеоном в изгнании. Тронутый их преданностью в то время, когда все кругом, казалось, было полно измены, он выбрал тридцать поляков, которые под начальством Жермановского отправились на Эльбу.

Беспристрастие есть печальный долг каждого пишу щего мемуары, когда приходится обнаруживать рядом с деяниями, достойными похвалы, также человеческие ошиб ки и гнусности.

Вообще характер поляков представляет собой смесь крайностей: с одной стороны - патриотизм, благородство, необыкновенное бескорыстие, ас другой - бахвальство, са молюбие и безудержное тщеславие. Красинский отличался последними качествами: самолюбивый без благородства, лживый, низкопоклонный, льстивый по натуре и склонно стям, не останавливающийся ни перед чем для достижения своих личных целей. Желая прослыть за знатного вельможу, покровителя искусств, он заказал Берне картину, изоб ражавшую битву при Сомо-Сиерра, приказав художнику поместить на ней свой портрет, хотя всем было хорошо известно, что он не принимал участия в этой битве. Быть мо жет, современники и простили бы ему его недостатки, но после падения Наполеона он перешел на сторону Алексан дра, сделавшись русским, как перед тем был французом. В дела, касавшиеся родины, он внес такое «рвение», что заслужил от патриота Немцевича прозвище «доброволец ни зости». Судьба оказала ему милость, которая могла бы его реабилитировать в глазах сограждан, если бы он сумел ею воспользоваться, но его непреодолимая склонность к инт ригам и желание возвыситься во что бы то ни стало увлекли его на путь, где он заслужил лишь одно презрение.

Император Александр поручил ему отвести в Польшу остатки нашей армии и перевезти из Лейпцига останки князя Понятовского. Исполнив это поручение, Красинский должен был удалиться от дел и жить воспоминаниями.

Говоря о перенесении дорогого праха, я должна мысленно сосредоточиться на этом моменте.

Как только показалась погребальная процессия с пра хом князя, дорогу заполнили толпы народа, который бе жал навстречу тому, кого считал хранителем националь ной славы. Духовенство вышло к городской заставе с боль шой пышностью и, приняв тело, перенесло его на погре бальную колесницу, покрытую горностаевой мантией и украшенную регалиями и гербами. С перевернутыми при кладами за печальной колесницей в мрачном молчании следовали войска. Вдруг совершенно неожиданно, не спра шивая разрешения у начальников, солдаты бросились к лошадям, распрягли их и сами повезли гроб. Так шествие достигло храма Св. Креста, где солдаты передали дорогие останки на руки генералов, которые поставили прах в под земную часовню, откуда его должны были перевезти в Кра ков, в собор, где погребены наши короли и великие люди.

С этого дня каждое утро в храме собирались толпы народа, которые с благоговением слушали заупокойную обедню, совершавшуюся ежедневно у фоба покойного кня зя, и я не раз видела старых солдат, плакавших на сту пеньках катафалка.

Моя траурная карета следовала шагом за печальной процессией среди этой огромной толпы, горе которой я лучше, чем кто-либо другой, понимала и разделяла. Мои дети также присутствовали при этой церемонии, и мне казалось, что я исполняю последний долг, запечатлевая в их юношеском воображении это скорбное зрелище, так как хотела, чтобы они никогда не забывали, какая слава окру жает того, кто жил и умер так, как Понятовский.

Часть пятая
Русские в Варшаве

Костюшко и Александр (1815)

Переписка Александра и Костюшко в 1814 году. - Курган. - Совет министров. - Новосильцев. - Чубук господина Ланского

Находясь у родителей мужа [30] и занимаясь воспитанием троих детей, я снова, полная печали, принимаюсь за изложение событий, случившихся в Польше после отрече ния Наполеона.

Император Александр объявил, что принимает наше отечество под свое непосредственное покровительство. Во время пребывания в Париже он проявил по отношению к полякам самое лестное внимание.

Узнав об этом, генерал Костюшко счел своим долгом обратиться к русскому императору со следующим письмом:

«Государь! Если я из своего скромного убежища осме ливаюсь обратиться к великому монарху, объявившему себя покровителем человечества, то только потому, что мне хорошо известно его великодушие. Я начинаю с просьбы у Вашего Величества трех милостей. Во-первых, о дарова нии общей амнистии полякам без всяких ограничений и о признании свободы за теми из крестьян, которые рассея ны в иностранных армиях, как только они возвратятся на родину. Во-вторых, о провозглашении Вашего Величества королем польским, о введении конституции, аналогичной той, которая существует в Англии, об учреждении на ка зенный счет школ для образования крестьян. В-третьих, об уничтожении крепостной зависимости крестьян в тече ние десяти лет и о предоставлении им прав собственности на ту землю, которой они пользуются.

Если мои мольбы будут услышаны, я приду сам, не смотря на свою болезнь, с благодарностью броситься к ногам Вашего Величества и воздать почтение и предан ность моему государю.

Если мои слабые способности могут еще принести неко торую пользу, я тотчас же отправлюсь к своим соотечествен никам, дабы верно служить отечеству и моему государю.

Костюшко.

Бервилль, 9 апреля 1814 г.».

Александр ответил на это письмо 3 мая. Очень искус ный в деле политического кокетства, он намеренно выбрал для ответа день, дорогой полякам по воспоминаниям, что бы придать еще больше блеска своим обещаниям и овла деть личным расположением Костюшко. Вот его ответ:

«С чувством большого удовольствия отвечаю, генерал, на ваше письмо. Ваши самые заветные желания исполне ны. С помощью Всемогущего я надеюсь восстановить храб рую и почтенную нацию, к которой вы принадлежите. Я дал в этом торжественное обязательство, и благосостоя ние вашей родины всегда занимало мои мысли: только одни политические обстоятельства препятствовали испол нению моих намерений. Этих препятствий более не суще ствует: они устранены двумя годами страшной и славной борьбы. Еще немного времени, и поляки получат обратно свою родину, свое имя, а я буду иметь счастье доказать им, что тот, кого они считали своим врагом, предав забвению прошлое, теперь осуществит их желания. Как бы я был рад иметь вас, генерал, своим помощником. Ваше имя, ха рактер, способности были бы моей лучшей поддержкой.

Примите, генерал, уверение в моем к вам уважении.

Александр».

Вышеприведенные слова не допускали сомнения в на мерениях того, кто их написал и подписал. Очарованный и увлеченный Костюшко отправился в Париж с предло жением своих услуг императору, который из особого ува жения к защитнику всех свобод (Костюшко принимал уча стие в войне за освобождение Америки) приказал поста вить почетный караул перед отелем, где жил генерал.

Хорошо понимая то впечатление, которое произведет в Польше это высокочтимое имя, Александр с готовностью принял великодушное предложение благородного патриота, открыл ему свои планы и пригласил ехать с собой на Венский конгресс, где должна была окончательно решить ся наша судьба.

Но убедившись вскоре, что намерения императора Александра не соответствовали или не могли соответство вать его пылким патриотическим мечтам, Костюшко отстранился и не захотел связать свое имя с теми призрач ными обещаниями, которыми государь не переставал нас осыпать. С горечью в сердце он возвратился в Швейцарию, где спустя несколько лет умер на руках верных дру зей, оставив после себя имя, вокруг которого никогда не исчезнет ореол любви и почтения.

Поляки добились у императора позволения перевезти останки Костюшко на родину, которую он нежно любил и защищал с таким жаром. Прах был погребен в Краковском соборе [31].

Чтобы увековечить драгоценную память об этом патриоте, решено было в его честь воздвигнуть памятник-курган, который напоминал бы постоянно грядущим поколениям о заслугах и самоотвержении народного героя. Для устройства памятника потребовались десять лет и огром ные суммы денег. В подписке на памятник приняли участие все классы общества, и Александр первым подписался на листе пожертвований, внеся тем самым свою лепту. Не лишенный величия души, Александр обладал качеством, редко встречающимся у государей: он понимал возвышен ные чувства, и они не вызывали у него подозрений.

Как только судьба нашей страны была решена на Венском конгрессе, император Александр принял титул польского короля. Желая придать правительству нацио нальный характер, он назначил совет, в котором прини мали участие трое самых безупречных его члена: князь Чарторыйский [32], Вавржецкий и князь Любецкий, а в качестве председателя был назначен русский сенатор Ланской. Новосильцев также принимал участие в этом.

Природа не была щедрой по отношению к этому человеку и, одарив его отталкивающей наружностью, как бы желала предупредить тех, кого могли ввести в заблуждение его хитрость и двуличность. Он был кос, но косил со всем особенным образом: в то время как один его глаз льстил, другой старался прочитать в душе собеседника самые сокровенные мысли. Мне его представил князь Чарторыйский, и в первое время его пребывания в Варшаве он часто бывал у меня, желая, по-видимому, узнать, о чем думало и говорило собиравшееся у меня общество.

Признаюсь, в продолжение нескольких месяцев я на ходилась под его чарующим влиянием и верила, что он предан нашим интересам. Люди, более меня опытные, попались на эту удочку и нескоро раскусили его.

Внебрачный сын графа Строганова Новосильцев по лучил воспитание за границей на средства этого вельмо жи. Пребывание в Англии придало ему вид настоящего джентльмена. Его отвратительное влияние продолжалось в Польше двадцать лет. Гнусный и корыстолюбивый до носчик, он постоянно изобретал заговоры, чтобы держать правительство в тревоге, и, компрометируя молодых студентов, заставлял несчастных матерей выкупать жизнь и свободу детей за свои жалкие сбережения.

Устроившись в Варшаве, Ланской вызвал сюда своих жену и детей, которые были уродливы, как патагонцы. Однако несмотря на свой татарский тип - выдающиеся скулы и маленькие китайские глазки, - он обладал приветливым лицом честного человека и принадлежал к не большому числу тех русских, которые по справедливости считались вполне достойными людьми, но он был так груб, что от его кожи, казалось, исходил медвежий запах.

Я вспоминаю теперь, как однажды, собираясь с визитом к г-же Ланской, я была предупреждена, что Ланской, как настоящий сатрап, позволяет себе входить в салон с трубкой в зубах, рассчитывая на снисхождение находя щихся там дам, и во избежание этого, появившись там, я сразу напустила на себя чопорный тон. Комната, в кото рой находилась г-жа Ланская, была пропитана таким сильным запахом табака, что не оставалось ни малейшего сомнения в привычках Ланского. Лакей поспешил доложить о моем приезде, и хозяин успел скрыться. Я застала в гостиной много народа, а также и Новосильцева, у кото рого стала допытываться с несколько преувеличенной настойчивостью о причине отвратительного запаха, которым была пропитана вся гостиная. Я настаивала на внимательном осмотре каминных труб, причем высказала предположение, что запах мог проникнуть к ним из солдатской караульни, находящейся во дворе Брюлевского дворца, занимаемого президентом.

Я имею основание думать, что меня поняли, так как с тех пор Ланской больше не курил в гостиной, и меня потом не раз благодарили дамы, которые, не решаясь выразить своего неудовольствия, были вынуждены глотать клубы дыма из чубука Ланского.

Венский конгресс (1816)

Князь Чарторыйский на конгрессе. - Переписка князя с лордом Греем и лордом Голландом. - Князь Меттерних. - Принц Талейран. - Лорд Кастельро. - Конгресс танцует. - Государи и женщины. - Турнир. - Известие о высадке Наполеона. - Да здравствует польский король! - Новая конституция

Князь Чарторыйский, ослепленный своими иллюзиями и думая, что он уже достиг цели, к которой были направлены все его мысли и действия, последовал за императором Александром на Венский конгресс, где началась беспрерыв ная борьба между мечтами и действительностью.

Видя, что намерения Александра совсем не соответствуют его мечтам и страстно желая привлечь Англию на сторону Польши, князь возобновил интимную переписку с лордом Греем и лордом Голландом, при этом он задался целью доказать им, что для спокойствия Европы необхо димо остановить поступательное движение России, восстановив независимую Польшу в качестве оплота европейской цивилизации.

Эти письма, которые я видела в копиях, князь имел неосторожность доверить своему секретарю, состоявшему при нем много лет. Поведение и характер этого человека не давали повода сомневаться в его преданности, а между тем письма были похищены и переданы Новосильцеву, который воспользовался ими как главным орудием обвинения, направленного против министра и друга, пользо вавшегося полным доверием Александра.

Имея возможность в продолжение многих лет оценить достоинства и способности Чарторыйского, император сделал его с начала открытия сейма участником всех трудов, имевших своей целью будущее устройство Польши. Чарторыйский, вся жизнь которого была направлена на то, чтобы быть полезным своей родине и служить ей со всем пылом преданного сердца, напоминал античного ге роя, который пожертвовал родине всеми своими привязанностями, и сильно ошибались те, которые подозревали в трудах князя какие-либо корыстные цели.

Между тем выяснилось, что планы собравшихся в Вене представителей европейских кабинетов резко отличались от намерений русского императора.

С одной стороны, все сходились во мнении о неспра ведливом разделе Польши, а с другой - считая совершенно недопустимым создавшееся за последние годы положение вещей в Польше с непрекращающимися смутами и постоянными неурядицами, убедились в необходимости восстановить свободную и независимую Польшу в ее прежних границах.

Князь Меттерних от имени своего государя торжественно заявил, что он не остановится перед самыми серьезными жертвами, если в Польше не будет учреждено национальное правительство.

Со своей стороны Талейран от имени Франции настаивал на восстановлении Польши, доказывал, что разделение ее послужило бы прелюдией для всеевропейского переворота, заявляя, что французский король, с таким трудом восстановленный в своих правах, может принять участие в этом деле только с правом совещательного голоса.

Так как в Англии общественное мнение всегда более или менее влияет на политику кабинета, то лорд Кастельро, говоря о Польше, настаивал на необходимости загла дить величайшее политическое преступление, когда-либо омрачавшее собой летописи цивилизованного мира. Благородный лорд требовал, чтобы участники конгресса приняли такую систему государственного устройства Польши, которая оказала бы им честь в глазах всего мира.

Пруссия, тесно связанная своими интересами с Россией, хранила молчание, счастливая уже тем, что избегла полного уничтожения, которым ей угрожал Наполеон.

Среди этих серьезных занятий, как тогда зло шутили, конгресс танцевал. Мы были осведомлены обо всем, что на нем происходило: каждый имел там друзей или знакомых, которые спешили сообщить нам все до мельчайших подробностей.

Государи, как дети, впервые вырвавшиеся из-под надзора наставников, наслаждались, чувствуя себя властели нами у себя дома. Великан, так долго тревоживший их, больше не существовал, и их некому было теперь сдерживать. Счастье их было полно, и они забавлялись, как коро ли, ничего не боясь. Каждый государь выбрал себе даму сердца, Александр удостоил своим вниманием княгиню Ансперг, отличавшуюся добродетелями; она была так бла горазумна и так некрасива, что этот выбор удивил всех и многие посмеивались, вспоминал знаменитую m-me Бургуэн, скомпрометировавшую репутацию императора во время его пребывания в Париже.

Прусский король влюбился в прелестную Юлию-Зичи, все мелкие государи последовали его примеру, и вскоре конгресс превратился в двор любовных интриг, с той толь ко разницей, что каждое утро министры обменивались дипломатическими нотами, с которыми государи знако мились второпях, досадуя, что их отрывают от удоволь ствий. Само собой разумеется, что при таких обстоятель ствах дела конгресса почти не подвигались вперед.

Венский двор блеснул такой роскошью, которой у него совсем не ожидали: казалось, что еще недавно его гибель была так близка, что он исчерпал все свои сокровища, но на самом деле оказалось совсем не то.

Император Франц давал роскошные праздники, среди которых особенно выделился турнир, где знать сопернича ла друг с другом в блеске и великолепии. Старинные доспе хи, роскошное убранство лошадей, оружие, богато украшен ное драгоценными каменьями, - все это при случае могло бы служить богатым выкупом за знатных пленников.

Этот ослепительный праздник был устроен в огром ном императорском манеже, где красивейшие дамы, все в бриллиантах, раздавали роскошные призы. На этом праз днике присутствовала масса публики, получившей билеты от двора и от дам.

Среди этих забав и роскошных увеселений к Талейрану прибыл курьер с донесением, что Наполеон высадился во Франции. Казалось, средь бела дня на безоблачном небе сверкнула молния и сразу превратила в порошок людей, совсем не ожидавших такого удара и уже успевших забыть свои неудачи и унижения.

Лев только притворился мертвым и теперь, грозно рыча, встал во всем своем великолепии. Все пало ниц при его приближении. Прошло время дипломатических нот и переговоров - все потеряли головы и обратились в по вальное бегство. Курьеры бросились по всем направлени ям, чтобы задержать войска, направлявшиеся по своим странам. Можно было сказать без преувеличения, что в это время государи и министры спали в шляпах и со шпа гами - настолько все перепугались!..

Такова была развязка знаменитого конгресса, завершившегося появлением на свет трактата 1815 года, трак тата, родившегося под впечатлением панического ужаса, вызванного неожиданным возвращением Наполеона. Этот трактат решил судьбу Польши.

Принимая во внимание затруднения, встретившиеся в начале заседаний конгресса, Александр и не мечтал о таком быстром и неожиданном обороте дела и объявил себя королем страны, отданной ему без всяких оговорок и огра ничений. Он создал большой шум вокруг предполагаемо го восстановления Польши, делая при этом вид, будто он считает этот акт главнейшим и прекраснейшим для созда ния себе бессмертия, в сущности же весь конгресс закон чился только еще одним разделом Польши. Увеличив свою часть четырьмя миллионами подданных, императору Александру не представлялось никакой надобности под нимать спор с остальными участниками конгресса о сво бодном владении областями, оставленными за ним со вре мени разделения нашей несчастной родины. Но так как необходимо было оправдаться перед теми, кому Александр много раз обещал больше того, что мог исполнить, он объ явил, что в настоящий момент спокойствие Европы не по зволяет ему соединить всех поляков в одно самостоятель ное государство.

С этим важным известием тотчас же был отправлен курьер к президенту, в Сенат и к Новосильцеву.

Он прибыл в Варшаву к вечеру. Начали обсуждать, каким образом опубликовать содержание этого важного посягания с возможно большей торжественностью, Новосильцев, бравший на себя инициативу во всем, решил, что лучше всего сообщить об этом в театре во время антракта криками: «Да здравствует король польский!» Это была странная выдумка!

Кроме того, этот способ извещения столь важного события - и вполне заслуженно - произвел впечатление какой-то насмешки, потому что, действительно, вся эта история представляла собой одну сплошною комедию, но - с другой стороны - кто же мог предположить, что императорский комиссар позволит себе такую скверную шутку?

Все так и произошло, а так как в партере было много лиц подкупленных, а еще более - недалеких, то сообщение было встречено неистовыми криками и аплодисмен тами, только в ложах публика оставалась безмолвной и равнодушной!

В бурных манифестациях, разразившихся в партере, не принял участия никто из тех, кто пользовался влияни ем в общественном мнении.

Как ни старался Новосильцев, поощряя всех взглядами своих косых глаз, расточая улыбки и пожатия рук, все же в зале скоро водворилась тишина.

Некоторые из адъютантов императора, находившиеся в Варшаве, расхаживали по зале и заходили в ложи, но смущенные холодным приемом и не зная, как себя дальше держать, возвращались на свое место с чрезвычайно растерянным видом.

Вот каким образом узнали мы о событии такой огром ной важности, но почти не изменившем нашего шаткого положения, если не считать, что нам была обещана кон ституция, основанная на народном представительстве. Представительное правление, подобное тому, какое суще ствовало в Англии, в то время было коньком Александра, и он играл в конституцию, как дети играют в барыню.

Лица, преданные Александру, утверждали, что его на мерения и планы простирались гораздо далее, чем его обе щания, но он должен быль действовать осторожно и мед ленно ввиду того неудовольствия, которое зародилось в России вследствие его пристрастия к полякам.

Я не берусь оспаривать этого мнения, но во всяком слу чае, если бы Александр искренне хотел восстановить Польшу, он прежде всего не вручал бы ее своему брату Кон стантину, прекрасно зная, что тот будет злоупотреблять ею и что его характер и идеи противоречили великодуш ным и либеральным намерениям императора.

13 мая 1815 года Александр подписал основы конституции, по которой должно было управляться наше королевство.

В этом акте мы не без удивления заметили лестные обещания, сближавшие, насколько это было возможно, содержание этого трактата с содержанием Конституции 3 мая 1791 года, - предметом глубокого уважения каждого польского патриота, но уже следующий параграф рассеял все наши надежды. Он гласил, что конституция представляет собой священные узы, навсегда связующие королевство польское с Российской империей! При всем том, если бы эта конституция применялась вполне добросовестно, поляки были бы удовлетворены, но когда в день опубликования мы заметили, что некоторые параграфы ее были искажены, а другие - совсем исчезли, наше неудовольствие достигло высшей степени [33].

Пребывание императора Александра в Варшаве (1815)

Прибытие императора. - Церемониал. - Бал в Редуте. - Великий князь Константин. - Русская дисциплина. - Образование нового министерства. - Князь Адам Чарторыйский. - Зайончек. - М-те Зайончек. - Любовница великого князя. - Месть Константина

Александр вступил в Варшаву в двойном ореоле - великодушного миротворца и милостивого воссоздателя Польши. Самоуверенность, которая дается только счастьем, и грация манер увеличивали еще более обаяние императора.

Перед нами был не юный и доверчивый принц, стремившийся так недавно навстречу опасности, а монарх, в расцвете лет, испытанный несчастьем и осыпаемый теперь милостями судьбы.

Его приняли с почтительной и спокойной приветливостью, не имевшей ничего общего с энтузиазмом, который возбуждал Наполеон.

До того времени долго обсуждали вопрос, как чествовать прибытие Александра. Одни предлагали, чтобы дамы в виде славянских богинь встретили его с хлебом и солью в знак мира и союза двух северных народов, но этот способ нашли чересчур театральным и отклонили его. Другие хотели воскресить в честь императора старинный церемониал, которым некогда сопровождалось избрание ко ролей, но Новосильцев отверг этот план, так как, по его мнению, не следовало смешивать воспоминания с надеж дами. Решили тогда остановиться на обычных формах тор жества, т. е. на иллюминациях с транспарантами и даро вых зрелищах.

Город устроил великолепный бал в залах Редута, соединенного по этому случаю с Большим театром и убранного с необыкновенным вкусом и изяществом.

Император приехал со своим штабом польских генералов, в польском мундире и совсем без орденов, только в одной ленте Белого Орла, как бы заставляя этим забыть, что он царствовал и над другими народами, и желая возбудить в нас любовь и доверие к себе. Его обворожительные манеры, мягкое и приветливое выражение лица произвели на всех неизгладимое впечатление, и, будем откровенны, легкость, с которой мы, поляки, поддались очарованию, довершила остальное. Я думаю, что в тот день Александр, увлеченный силой произведенного им впечатления, сам искренне мечтал о свободной и независимой Польше, в которой он нашел верных подданных.

На этом балу мы впервые увидали великого князя Константина, исполнявшего обязанности флигель-адъютанта при своем августейшем брате. При шпаге, в узком, наглухо застегнутом мундире, он не спускал глаз с императора, выжидая его приказаний; казалось, ему нравилась та чопорная, напыщенная осанка, которая создается при вычкой к военной службе. Оттого он никогда и не укло нялся от исполнения этой обязанности, и каждый раз, ког да император приезжал в Варшаву, великий князь никому не уступал своего места, называя это своим долгом, до ставлявшим ему величайшее наслаждение. Поэтому он ни когда не танцевал, постоянно находясь у дверей зала, чтобы не пропустить выхода своего начальника.

Проходя мимо, я позволила себе подшутить над ним, и он ответил мне невозмутимо серьезным тоном:

- Служба прежде всего, и даже сам император не за ставит меня нарушить долг службы.

Любовь великого князя к дисциплине доходила до того, что он счел бы преступлением, если бы по просьбе брата хоть на минуту покинул свой пост.

Для него смотр войскам равнялся битве, и, не отличаясь храбростью, он любил в этом опасном деле только то, что в некоторой степени напоминало сражения. Его необычайная строгость к солдатам происходила не только от природной жестокости, но и оттого, что он придавал огромное значение всем мелочам. Если бы Константин обладал характером Александра, он все-таки сумел бы при мирить с собой поляков.

Возможно даже, что тот горячий патриотизм, который мы вносили во все отважные и безрассудно смелые пред приятия, с течением времени потерял бы свою остроту, если бы наше правительство не применяло по отношению к нам такого произвола, а относилось бы с большим сочувстви ем к тому, что нам было обещано.

Будем надеться, что Провидение в своих неисповеди мых путях сохранит нас от непредвиденных опасностей и воздаст нам сторицей за все перенесенные мучения.

Первое пребывание императора в Варшаве внесло значительные изменения в администрацию королевства. Временное правительство было заменено постоянным. Ланской уехал, будучи назначен губернатором одной из провинций обширной империи (я не знаю точно, куда именно), и, наверное, был там более на месте, чем у нас в Варшаве.

Армия имела начальника в лице великого князя, оста валось только назначить наместника королевства и сформировать Совет министров. Император назначил почти всех тех, кто исполнял обязанности министров во время краткого существования Великого герцогства Варшавского: Игнатий Соболевский стал государственным секретарем, Матусевич - министром финансов, Мостовский - военным, граф Станислав Потоцкий, мой свекор, - министром народного просвещения, Министерство юстиции было поручено человеку [34], который до сих пор не принимал никакого участия в делах Польши, так как до этого времени находился на службе в России и приехал в Варшаву, когда Александр организовывал временное правительство. К нему относились не особенно друже любно, хотя его благородный характер и заслуги, оказанные отечеству во время войны 1794 года, должны были бы примирить с ним общество и заставить забыть о том положении, которое он до этого времени вынужден был занимать.

Все остальные министры были людьми выдающегося ума и серьезного образования, а их патриотизм и незапят нанное прошлое вызывали самые радужные надежды во всей нации, которая могла лишь приветствовать выбор Александра, но, к несчастью, подобно Наполеону он на шел необходимым назначить для наблюдения за действи ями польского правительства своего представителя под именем императорского комиссара - Новосильцева.

Его роль, в сущности, сводилась к тому, чтобы облег чить сношения между Польшей и Россией, но благодаря своей хитрости и ловкости он втерся в Верховный Совет и знал все, что там происходило.

Как ни была ничтожна та свобода, которой добилась Польша, все же русская партия питала к ней скрытую за висть, и Новосильцев, тайный агент этой партии, поста вил себе задачу подготовить разрыв между императором и Польшей.

Назначение наместника было первым актом, задев шим общественное мнение. Трудно было найти на этот пост более достойного человека, чем князь Чарторыйский. Близкий друг императора, посвященный во все политические тайны, известный своими гражданскими добродетелями, обширным образованием и бескорысти ем, князь Чарторыйский соединял в своем лице все качества, чтобы быть достойным представителем госуда ря. Вероятно, таково и было первоначальное намерение Александра, но поддавшись с первого же дня гибельному влиянию и предубеждению своего брата, он пожерт вовал другом.

Само собой разумеется, что Чарторыйский никогда не сделался бы орудием в руках деспотической власти и не действовал бы как великий князь, который не подчинялся тому или другому порядку вещей только потому, что он его не понимал.

Князь Чарторыйский сохранил за собой только место в Сенате, остался попечителем Виленского университета, потеряв всякое непосредственное влияние на дела. Этот незначительный пост сделал его suprem-arbitre'om народ ного просвещения: восемь миллионов поляков и русских подданных в продолжение многих лет были обязаны ему самым тщательным воспитанием на почве развития бла городнейших чувств.

Константин с подозрением относился к тем, которые своей знатностью были обязаны исключительно времени. Он никогда не мог скрыть своей неприязни по отношению к знатным польским фамилиям, внушив императору, что на пост наместника необходимо выбрать преданного Рос сии скромного военного, который беспрекословно будет исполнять все приказания. Их выбор пал на дряхлого бесхарактерного старика, лишенного всякого понятия об уп равлении, но зато его преданность заранее обеспечивала беспрекословное послушание династии.

О нем вполне заслуженно говорили, что полученный им пост был выше его способностей, но как награда - ниже его заслуг. Выскочка из солдат, выведенный в люди бесче стным Браницким [35], Зайончек последовал за Бонапартом в Египет, но здесь ничем не выделился среди других офи церов.

Вернувшись в Польшу, он снова вступил в армию, преобразованную Наполеоном; при отступлении из Москвы лишился ноги, и это несколько смягчило неблагоприятные оскорбительные слухи о его двуличном поведении во время войны за независимость.

Его жена заслуживает занять место в моих воспоми наниях, и если история не занесет ее на свои страницы, то все, кто знали ее близко, подобно мне, должны по справедливости упомянуть о достоинстве, с которым она держа лась на своем высоком посту.

Она оказывала на своего мужа огромное влияние, постоянно борясь с раболепством, с которым он исполнял самые незаконные распоряжения, нарушая конституцию и открыто заявляя, что он всем обязан императору Алек сандру и служит теперь ему с тем же усердием и преданно стью, с какой раньше служил Наполеону.

Эта беспрерывная борьба часто разражалась жестокими семейными бурями. М-me Зайончек, выгнанная в одну дверь, врывалась в другую и говорила своему мужу такие истины, которых никто другой не решился бы ска зать и которые не всегда оставались бесплодными.

Отличаясь тактом и очень развитым чувством меры, она держала себя знатной дамой со знатными, с нами же была очень скромна. Внезапное возвышение ни в чем не изменило ее привычек и ее отношения к людям.

Происходя из простой семи, она сохранила связи со своими родственниками; не отказываясь от них, она тем не менее никогда не выставляла их напоказ.

Благородная и бескорыстная, она гораздо более заботилась о репутации своего мужа, чем о личных выгодах, которые в ее положении были столь соблазнительны. Легкомысленная в своих склонностях, стойкая в своих чувствах и мнениях, она представляла странную смесь женской пустоты и кокетства с необычайной твердостью и благородством характера.

Полуминистр - полу-Нинон (но без ее известности), она с увлечением занималась туалетами и несмотря на свои шестьдесят лет заводила нередко любовные интрижки, ни когда однако не упуская случая оказать услугу своему мужу.

Вдовствующая императрица, чрезвычайно строгая в соблюдении приличий, во время пребывания в Варшаве приняла ее чрезвычайно милостиво и даже благодарила ее за то, что она воспротивилась настояниям великого кня зя и отказалась ввести в свет его любовницу-францужен ку, которая по своему происхождению не могла рассчитывать на благосклонный прием в салонах.

Вот как все это произошло.

У наместника назначен был большой бал, и Новосильцев, всегда очень любезный, взялся достать пригласитель ный билет для любовницы великого князя госпожи Фридрихе. К счастью, в кабинет своего мужа вошла госпожа Зайончек, как раз в тот момент, когда они обсуждали этот вопрос, и видя, что ее муж склоняется к доводам Новосильцева, заявила, что, если он исполнит эту неприличную просьбу, она скажется больной и придет на бал, только если великий князь пошлет ей письменный приказ за своей подписью.

Галантный Меркурий ретировался ни с чем.

Госпожа Зайончек, выслушав упреки мужа, предсказывавшего ей всевозможные несчастья, оказалась права. Ее настойчивость в этом деле скоро стала известна и в Варшаве, и в Петербурге, вызвав к ней всеобщее уважение.

Великий князь не без досады подчинился, так как прекрасно понимал все неприличие этого намерения. Он силь нее, чем кто-либо другой, чувствовал, на чьей стороне прав да, но слишком слабохарактерный, чтобы отказать в чем- либо своей любовнице, рассчитывал на трусливую снис ходительность наместника и совсем не предвидел, что его жена выставит такое непреодолимое препятствие его на мерению. Слишком хитрый, чтобы сделать ответный ход сразу, он стал тщательно готовиться к мести.

Спустя некоторое время после вышеописанного случая город давал в честь Константина бал, на котором m-me Зайончек должна была принимать гостей.

Как и следовало ожидать, госпожа Фридрихе не была приглашена. Стоя посреди залы, великий князь не скры вал своего дурного настроения.

Согласно существовавшему обычаю, дама, принимав шая гостей, главное внимание должна была уделять тому, в честь кого давался бал. Но все усилия хозяйки праздника развлечь великого князя оказались напрасными. Обыч но разговорчивый, на этот раз он отвечал даме однослож но. В один прекрасный момент, поднеся к глазам свой лор нет, он начал самым тщательным образом рассматривать бальный туалет m-me Зайончек, красоте и изяществу которого могла бы позавидовать молодая девушка.

Улыбка Константина не обещала ничего хорошего. M-me Зайончек, от внимания которой никогда ничто не ускользало, насторожилась, но сделала вид, что совсем не замечает его изучающего взгляда. Час мести настал, и из бежать его ей не удалось.

Вам все еще будто пятнадцать лет, возраст цветов и любви, - сказал князь, рассматривая ее в лорнет с головы до ног.

Ваше Высочество, прикажете мне удалиться? - произнесла госпожа Зайончек, сопровождая эти слова движением, показывающим, что она хоть сейчас готова уехать с бала.

Эта спокойная угроза застала великого князя врасп лох и так смутила, что он неуклюже стал извиняться.

Брак великого князя Константина (1820)

Сейм 1818 года. - Роль великого князя Константина. - Статуя князя Иосифа Понятовского. - М-те Бронич. - Иоанна Грудзинская. - М-те Фридрихе. - Свадьба. - Раз лад. - Клавикорды, подаренные супруге великого князя. - М-те Вейс. - Герцогиня Лович

В знаменательный день 17 марта 1818 года открылся сейм. С восхищением и удивлением услышала Европа речь неограниченного свободолюбивого монарха: Александр даровал небольшой группе своих подданных либеральные учреждения.

- С Божьей помощью,- сказал он, - я намерен распространить эти благодетельные учреждения на все страны, которые Провидению угодно было доверить моим заботам.

Не только Польше, но и России было обещано предоставление впоследствии конституционных свобод.

Нация с полным доверием ожидала, что она получит свои права, но оказалось, что намерения императора уже кто-то успел извратить. Три самых главных пункта конституции были изменены:

1. Право лишения личной свободы (habeas corpus), если того требует благо страны.

2. Бюджет подлежит обсуждению палат только в том случае, если государь усмотрит в этом необходимость.

3. Сохранена цензура.

Но как бы то ни было, речь, произнесенная императором при открытии сейма, была сплошной апологией кон ституционного образа правления. Все газеты вознесли до небес великодушного монарха, подавшего такой прекрасный пример другим государям: особенно надеялись, что в Германии, стране, более нас подготовленной, будет введена подобная реформа. Председателем сейма был назначен генерал Красинский, так же преданный России, как и Зайончек, но имевший перед ним преимущества благодаря своему происхождению и некоторой военной репутации, с грехом пополам приобретенной во время Наполеоновских войн.

Одним из интереснейших явлений этого сейма была та роль, которую выбрал себе великий князь Константин. По хартии, как принц крови, он имел право заседать в Сенате, но пожелал быть избранным депутатом от Пражского предместья. Неизвестно, что руководило им: хотел ли он с самого начала показать свое пренебрежение к установленным правилам или, любя всевозможные неожиданности, проявил обычную странность своего характера, но Константина с согласия августейшего брата избрали на новый пост. Император со свойственной ему проницательностью предвидел, что грозная фигура брата будет сдерживать ораторов от опасных патриотических взрывов.

Любопытно было видеть главного инициатора злоупотребления властью защитником народа и конститу ционных прав.

Пятнадцать лет продолжалась эта игра. Константин редко посещал палату. Он выступил один раз, и то по-французски - о фураже, представил одну петицию в пользу жителей Праги, которая была полностью одобрена импе ратором. Все его участие в делах палаты ограничилось строгим наблюдением за часовыми, расставленными в кулуарах, и за деятельностью полиции во время заседаний. Короче говоря, он исполнял более рьяно обязанности капрала, чем депутата.

Из расположения ли к брату или по семейной склонности, Александр I никогда не пропускал утренних разводов войск, а затем уже принимался за более серьезные занятия. В два часа он выходил второй раз из дворца и делал визиты дамам, которым хотел оказать особенное вни мание.

Однажды император посетил меня, и я, воспользовавшись представившимся мне случаем, попросила у него разрешение на установку конной статуи князя Понятовского на одной из городских площадей. Я считала себя вправе обратиться к императору с подобной просьбой в качестве наследницы и близкой родственницы героя. Александр изволил дать свое согласие и в сочувственных выражениях упомянул о благородных качествах и героической смерти того, кому собирались теперь воздать столь заслуженную почесть.

На другой день я получила официальное письмо от императора, который, подтверждая данное им согласие, разрешал открыть подписку. Инициативу взяла на себя армия, отдав для этой цели свое трехдневное жалованье. Этот императорский документ был помещен в Вилановский архив, где сохранялся, как драгоценность.

Покончив с реформами в армии, великий князь принялся вводить свою систему слепого повиновения во всех службах администрации.

Во всем схожий со своим отцом, императором Павлом, Константин соединял в себе с мужицкой грубостью изысканную вежливость светского человека, но особенно кичился своей рыцарской учтивостью в отношениях с женщинами. В это время в интимной жизни великого князя произошла неожиданная перемена.

Общество всегда замечает даже самые незначительные поступки тех, кто по своему положению не может скрыть ся от любопытных, и поэтому в Варшаве скоро обратили внимание на то, что великий князь стал часто посещать дом госпожи Бронич, которая поселилась в Варшаве с це лью воспитывать своих трех дочерей от первого мужа Грудзинского.

Старшая из них, Жаннета, как наименее красивая, сначала обращала на себя мало внимания. Хорошо сложен ная, хотя и небольшого роста, с белокурыми кудрями, с бледно-голубыми глазами, обрамленными более светлыми, чем волосы, ресницами, и кротким личиком, она напо минала портрет, сделанный пастелью. Она была необы чайно грациозна, особенно в танцах, напоминая нимфу, которая «скользила по земле, не касаясь ее».

Остряки говорили, что, танцуя гавот, она проскольз нула в сердце великого князя.

M-me Фридрихе, будучи хорошо осведомленной обо всем, что происходит в навсегда закрытом для нее свет ском обществе, сделалась ворчливой и ревнивой. Начались сцены, и тогда Константин стал скрывать свое новое увле чение, которое с каждым днем становилось все серьезнее и серьезнее.

Мать, слишком недалекая, чтобы понять все неприли чие и даже опасность от частых посещений Константина, была польщена и способствовала свиданиям дочери с вели ким князем. Около Жанны стали увиваться льстецы, иска тели мест и пенсий, но она оставалась простой, скромной и сдержанной, принимая только любовь великого князя и пренебрегая всем остальным; на ней никогда не видели ни украшений, ни драгоценностей больше, чем на ее сестрах.

Так продолжалось два года, и вдруг распространился слух, что свадьба уже состоялась - тайно, очень просто, но с соблюдением всех обрядов, религиозных и граждан ских, согласно бывшему еще в силе кодексу Наполеона.

Жанна Грудзинская потребовала, чтобы венчание было совершено согласно ритуалу римско-католической церкви.

Единственными свидетелями кроме родителей и сес тер невесты были Новосильцев в качестве императорско го комиссара и доктор госпожи Бронич Чекирский.

На другой день великий князь отправился к своей пре жней любовнице, только что вышедшей замуж за молодого офицера Вейса, и, явившись с ней к молодой жене, представил ее княгине, выразив при этом желание, чтобы меж ду ними установились добрые отношения. Княгиня наот рез отказалась от этого знакомства, чем великий князь был очень рассержен; между ними возник разлад, который стал усугубляться с каждым днем. Общество приняло сторону законной жены. До сих пор ею не особенно интересова лись, но теперь ее печальное положение вызвало у всех глубокое сострадание. Она чахла на глазах у всех, ее смертельная бледность, небрежная прическа прелестных белокурых локонов делали ее похожей на Офелию. Она тщательно скрывала свою печаль, но ее лицо и растерянный взгляд выдавали тайные страдания. Казалось, она не видит и не слышит ничего из того, что происходит во круг нее.

В таком состоянии, совершенно безучастная ко всему, она присутствовала на празднествах, устроенных по случаю ее бракосочетания. Она беспрекословно исполняла роль, возложенную на нее ее повелителем, и, как заведенная машина, следовала за великим князем, не глядя на него. Она сидела молча, не двигаясь, и только по приказу супруга подавала безжизненную руку склонявшемуся перед ней кавалеру, медленно вставала, не говоря ни слова, делала несколько па полонеза и снова машинально занима ла свое место. Великий князь делал вид, что ничего не за мечает, но был сумрачен и не скрывал своего недовольства. Этот брак, ради которого Константин пожертвовал правом на престол и который вызвал столько нареканий, ничего, кроме горя, не принес супругам. В это время в Варшаву прибыл император, чтобы присутствовать при от крытии сейма. От него не укрылся разлад, царивший между супругами, но он не смог уловить сразу его причину.

Великий князь и его жена имели совершенно непрони цаемый вид, что же касается госпожи Вейс, то, искушенная в тонкостях своей прежней профессии, она сумела скрыть свои непрерывавшиеся отношения с великим князем, но совершенно неожиданное обстоятельство раскрыло тайну.

Император, желая доставить удовольствие своей belle-soeur [36] и видя, что у нее нет клавикорда, прислал ей самый лучший инструмент, какой только нашелся в Варшаве. В один из утренних визитов, которые великий князь осо бенно любил, госпожа Вейс, сумев проникнуть в будуар княгини, не без удивления заметила там великолепный клавикорд. Вообразив, что этот подарок сделан не кем иным, как самим великим князем, она устроила ему сцену ревности и, желая показать свою силу великой княгине, которую она беспрестанно оскорбляла, имела дерзость потребовать этот клавикорд себе.

Княгиня ответила гордым отказом. Произошла бур ная сцена, но после энергичного отпора, оказавшегося для Константина полной неожиданностью, княгиня все же ус тупила, и чудесный инструмент с этого дня стал украшением салона госпожи Вейс.

Случай, часто обнаруживающий самые сокровенные тайны, помог и здесь. Александр почти каждый день обе дал у брата в Бельведере. Однажды после обеда он предложил своей belle-soeur пройти в ее будуар, уставленный цветами, и доставить ему удовольствие игрой на клавикорде.

Неизвестно, кто из супругов был более смущен этим предложением, но как бы то ни было, великий князь хотел обратить все в шутку, в то время как его жена, не говоря ни слова, залилась слезами.

С этого момента подозрения Александра обратились в уверенность. Он не хотел соглашаться на развод Кон стантина с первой женой и на его второй брак с Жанной, но чтобы удалить Константина от трона, уступил, думая этим устроить ему счастье.

Император, не сомневаясь более в причине разлада между супругами, приказал выслать госпожу Вейс из города. И тогда между супругами установилось полное со гласие, княгиня ожила, страдания, так сильно ее старив шие, вскоре бесследно исчезли с ее лица, а привязанность Константина к ней стала расти с каждым днем.

Александр, которому княгиня была обязана столь внезапной переменой в своей судьбе, пошел еще дальше. Не желая из уважения к своей матери предоставить своей belle-soeur титул великой княгини, принадлежащий только принцам и принцессам крови, он пожаловал ей княжество Лович, название которого она присоединила к своему титулу.

ЭПИЛОГ

Здесь кончаются мои записки. Если в будущем я вздумаю писать еще, то это будет лишь изложение отдельных замечательных фактов, которые запечатлеются в моей памяти. Беспрерывно возрастающие бедствия моей родины и мои личные несчастья отняли у меня не только желание, но и возможность заниматься своими воспоминания ми. Мне претит обвинять других и оправдывать себя. Кроме того, «Исповедь Руссо», которую я прочитала намного позже после того, как начала писать свои воспоминания, послужила мне уроком.

Несмотря на свой бесспорный талант и удивительный стиль, Руссо допустил много болтовни. В своем чрезмерном тщеславии он причислил себя к тем людям, которым, по его мнению, разрешалась распущенность по отношению к потомству, между тем как оно редко бывает снисходительно к тем, кто хочет заинтересовать его чужими судьбами.

Странное и тяжелое чувство испытываешь, когда пос ле долгой жизни внимательно оглядываешься вокруг себя! Сколько событий, казавшихся нам важными, преданы забвению! Сколько померкнувших честолюбий, разрушенных надежд, охлажденных восторгов, исчезнувших сожалений!.. Сколько страстей, казавшихся раньше непреодолимыми, разрушено раньше времени! Сколько значения придавалось мелким интересам и ребяческим самолюбиям, исчезнувшим без следа! Сколько людей исчезло - одни скошены преждевременно безжалостной рукой смерти, другие - пройдя длинный и тяжелый путь! Сколько поступков, сколько имен, которые, казалось, заслуживали бессмертия, исчезли во всепоглощающей бездне, в то время как люди менее достойные выделились и оставили после себя вос поминания только потому, что они принимали участие в великих событиях.

И я была свидетельницей этих драм, и я принимала участие в общем стремлении к той же бездне - сколько радостных восклицаний, отчаянных криков смешалось там,в этой бездонной глубине!

И теперь, достигнув почти конца жизни, сделались ли мы мудрее, лучше ли мы вооружены для борьбы с несчастьями, покорны ли мы велениям судьбы? Увы! Пока человек живет, он не перестает страдать и надеяться! Годы, не уничтожая совсем наших впечатлений, изменяют только их характер.

---

[1] Эта молодая женщина своими непристойными выражениями на поминает Сен-Симона. Сент-Бёв. Causereis du lundi. XII. С. 330.

[2] Упомяну хотя об одной подробности, приводимой маркграфиней. «Под окнами моей комнаты проходила деревянная галерея, соединяв шая оба флигеля замка. Эта галерея была всегда полна нечистот, кото рые наполняли мои комнаты невыносимым зловонием». (Memories, I. С. 60.) «Не читая этих мемуаров, нельзя себе представить всей немец кой грубости и дикости». (Сент-Бёв. Causereis du lundi. XII. С. 330.)

[3] Beau-frere (фр.) - (зд.) шурин.

[4] «Естественно, Станислав, брат знаменитого Игнатия Потоцкого, был назначен президентом Совета, благодаря своему имени и своим предкам. Это был человек образованный, одушевленный прекрасными намерениями; единственное, что можно было поставить ему в упрек, это недостаток необходимой энергии, дабы придать соответствующий авторитет званию президента, а вместе с тем и интересам общественным». (Souvenirs d'un diplomate. - La Pologne en 1811-1813. - Барон Биньон. Т. I. Париж, 1864. С. 40.)

[5] Я мастерила довольно искусно чепчики а 1а Людовик XV и таким образом могла оказать некоторые услуги княгине, которая придерживалась моды своей юности.

[6] Эти традиции сохранились в семье. Графиня Дзялинская, урожденная княгиня Чарторыпская, содержит еще и теперь пансион для мо лодых польских девушек в отеле Ламбер, где она имеет пребывание.

[7] Все эти сокровища были спасены во время разграбления Пулав и находятся теперь в Париже, в отеле Л амбер. Затем эти коллекции были перевезены в Краков и составляют теперь большую часть музея князей Чарторыйских

[8] Удостоверено, что этот знаменитый портрет изображал герцога Урбнно, племянника папы Юлия II.

[9] «В старинном замке в Потсдаме чтят табачные пятна, порванные и испачканные кресла и все, что носит на себе следы нечистоплотности этого короля-ренегата. Эти места увековечили одновременно и непристойности циника, и бесстыдство атеиста, и тиранию деспота, и славу солдата». (Шатобриан. Memoires d'outre-tombe. I. 182)

[10] Grand nigaud (фр.) - большой дурак, простофиля.

[11] Деньги предназначались в пользу бедных - иллюминаты воображали себя филантропами.

[12] В Варшаве.

[13] Во время этой битвы князь, вндя, что военные снаряды на исходе, начал подбирать руками падавшие вокруг него ядра и снова заряжал ими пушки, чтобы они еще горячими вернулись к неприятелю.

[14] Игра слов: grand-homme (великий человек) и homme grand (высокий человек) (фр.).

[15] Граф Август Потоцкий.

[16] Вот очень любопытный анекдот, рассказанный по этому поводу Раппом: "Наполеон был принят с энтузиазмом. Поляки думали, что уже близок час возрождения родины и что они достигли полного осуществления своих желаний. Трудно описать радость поляков и почет, с которым они нас приняли. Наши солдаты были не так довольны. Для них весь польский язык сводился к четырем словам: Хлеба? Нема. Воды? Зараз, - и приносили. В этих словах для них заключалась вся Польша" (Memoires. С. 106-108).
Однажды Наполеон проезжал через пехотную колонну в окрестностях Назелка, где войско терпело большие лишения вследствие невыносимой грязи, мешавшей подвозу провианта.
- Папа, хлеба! - крикнул ему один из солдат.
- Нема! - ответил император. Вся колонна разразилась хохотом, и уже более никто ничего не требовал.

[17] Во время этой кампании Наполеон назвал своих солдат «ворчунами».

[18] См. ч. III, гл. VI.

[19] «Император, как и офицеры, отдавал должное красоте полек. Он не мог устоять перед чарами одной из них, любил ее нежно, и, в свою очередь, также был любим сю. Ей воздавали почтение вследствие ее победы, осуществившей ее желания и гордость сердца. Когда на императора обрушились удары судьбы, ее любовь и нежность не испугались опасности и только она одна осталась ему верной подругой» (Герцог де Ровиго. Memoires. II. С. 17.). Герцог намекает здесь на поездку графини Валевской на остров Эльбу.

[20] Из истории мы знаем, что в тот момент, когда происходило коро нование германского императора, герольд должен был воскликнуть громким голосом: « Есть ли тут Дальберг?», и если ответ был отрицательным, то коронование считалось недействительным.

[21] От господина де Ф.

[22] Эта конституция являлась сколком с английской конституции и была последним проявлением политической жизни Польши.

[23] Игра слов (фр.) en Sainte - на Святой, enceinte - беременная: при одинаковом произношении различный смысл.

[24] Гражданский брак был заключен в Сен-Клу в воскресенье 1 апреля, а церковный обряд - на следующий день в Тюильрнйской часовне

[25] 13 января 1800 г.

[26] Графиня Мнишек, урожденная Замойская, дочь Луизы - старшей сестры короля Станнслава-Августа Понятовского.

[27] Князь Юзеф Понятовский получил в дар землю, которую он завещал моему старшему сыну - своему крестнику. Марэ намекнул моему свекру, что ему будет отдано герцогство Лович, но это обещание не было выполнено. Это герцогство, хотя и без права пользования, было отдано маршалу Даву.

[28] Как мы были далеки от того, чтобы предвидеть будущее, когда стонали иод управлением, исполненным деспотического равнодушия! Подобно женщинам, сожалеющим даже о тиранстве того, кого они любили, с каким горьким чувством должны мы были говорить об этом времени надежды и славы!

[29] В 1794, 1812 и 1831 гг.

[30] В Виланово.

[31] Рядом с могилой Понятовского.

[32] Князь Адам, сын князя Адама-Казнмира.

[33] Хартия прошла через руки Новосильцева.

[34] Томаш Вавржецкий.

[35] Браницкий или Бранецкий - однофамилец краковского кастеля на. О нем упоминают Казанова и Лауцюи в своих мемуарах.

[36] Belle-soeur (фр.) - (зд.) невестке.

 

Top