Папярэдняя старонка: Мемуары

Аўтар: Булгарин Ф.,
Дадана: 12-08-2011,
Крыніца: САНКТПЕТЕРБУРГ 1823.

Николаю Ивановичу Гнедичу посвящает автор

С. Петербург.

Июля 12. 1819 года.

ПРЕДИСЛОВИЕ.

Я намерен представить читателям разительные черты народной войны, прославившей Испанию, и нанесшей первый удар могуществу Наполеона, в то время, когда испанцы движимы были привязанностью к вере, верностью к престолу и любовью к отечеству. Это не История, но взгляд на исторические происшествия, из коих я выбрал самые занимательные и малоизвестные, чтобы доставить моим читателям общее понятие о сей войне и об испанском народе, утомительные подробности и действия отдельных корпусов не могли войти в состав сего обозрения, а потому желающим получить об оных сведения советую прибегнуть к систематическим сочинениям о сем предмете. Я написал сей простой офицерский рассказ для друзей моих еще в 1819 году, а теперь сообщаю оный почтенной публике, которой известно было существование сей рукописи из отрывков помещенных в журналах: Соревнователь Просвещения на 1821 год, Благонамеренный на 1821 год и Сын Отечества 1823 год.

ВОСПОМИНАНИЯ ОБ ИСПАНИИ

Нигде природа не является в столь грозном величии, нигде могущество Творца не начертано столь сильно, как в горах, сих исполинах земли, колоссах творения. Горы Пиренейские предпочитаются всем прочим, по ужасным картинам и разнообразию оных. Представьте себе огромные скалы различных видов, наброшенные одна на другую в самом диком беспорядке до неизмеримой высоты, и вы будете иметь понятие о образовании и форме гор Пиренейских.

Разумеется, что такое их положение должно произвесть множество пещер, пропастей, висящих утесов, стремнин и водопадов. В расселинах {1} скал, на земле, без сомнения нанесенной ветрами, растут, или лучше сказать, торчат в разных направлениях сосны, ели, бук и кедр. Мягкий ароматический мох покрывает сии утесы, и дикие козы взбираются на страшную высоту за сею лакомою для них пищею. Прекрасные, плодородные долины, необозримые луга, усеянные горами и деревнями, разделяют сии громады камней. Малая речка Бидассоа отделяет Францию от Испании, и отличает не почвою земли, но нравами, обычаями, образом мыслей, характерами, наружностью, одеждою, языком; одним словом, отличает во всем смысле сего слова два народа так, как только люди могут различествовать между собою. В первом испанском городе, Ируне, вы не увидите ничего похожего не только на французское, но даже на европейское.

Кроме Мадрита, Валенсии и малого числа других городов, все прочие, имеют узкие, излучистые улицы. Домы во {2} всей Испании строятся из тесаного камня, и большая часть готической архитектуры или, лучше сказать, не имеют никакой отличительной. Окон на улицу весьма мало, да и те пробиты без всякой симметрии. Стекла редки, вместо оных служат жалюзи и занавесы. Железные решетки в окнах, железные двери, укрепленные тяжелыми запорами, суть принадлежности всякого дома. Двери всегда наглухо заперты, как в городах, так и в деревнях; а в сих последних вообще домы обнесены каменною стеною. Вид сего затворничества составляет большую противоположность с Франциею, где круглый год, исключая зимы в северных странах, все двери и окна в домах настежь отперты, где все домашние работы исправляют пред дверьми дома в виду проходящих; мастеровые работают на улице, пред своими лавками, и все жители три четверти своей жизни проводят под открытым не-{3}бом.- Зато какая разница в характерах! Француз считал бы тот день потерянным в жизни, в который бы не пел и не смеялся. В целой Франции вас встречают с улыбкою и приветствием; трудолюбие и деятельность оживляют все состояния. В селениях и в июле народ находится во всегдашнем движении, и ввечеру французы отдыхают за контрдансом под тенью дерев, при звуке сельской музыки. Напротив того испанец весь день сидит безмолвно, поджав руки, или прогуливается под вечер медленными шагами, закутавшись в длинную свою епанчу и потупив глаза в землю.

Наряд испанца составляет: короткое полукафтанье, короткое исподнее платье, плащ и большая круглая шляпа. Богатство материи делает разницу между состояниями, но костюм одинаков, с малыми оттенками, как например, гидальгосы * носят чулки и {4} башмаки, а простой народ под босые ноги, подвязывает кожаные или суконные подошвы, прикрепленные ремнями или лентами. Обувь сия называется эспарбильос (esparbillos), и без сомнения не переменилась со времени римлян. У богатых вместо галстуков большие накрахмаленные воротники, у простого народа воротники висят по платью. У гидальгосов и чиновников шляпы напереди приподняты, пристегнуты пряжкою и нередко украшены перьями. Испанцы всех состояний, бедные и богатые, мужчины и женщины, носят на голове сетки, покрывающие волосы, которых большая часть из них никогда не стригут, равно люди всех состояний никогда не снимают плаща и шляпы; даже за столом, у себя всегда остаются в одном наряде. ** {5}

Как в одежде, так и в домах они весьма неопрятны; у самых богачей домы весьма посредственно меблированы и без всякого вкуса. Постели весьма редки и служат только для употребления хозяев дома; прочие домашние помещаются и спят, где заблагорассудится, на полу или диванах. Бедные гидальгосы и простой народ, по большей части, спят на соломе. В деревенских трактирах нет ни столов, ни стульев: сидят, едят и спят на полу.

Испанец почти не выпускает изо рта сигары: только в храмах увидите людей без оных. Табачный дым везде вьется облаками. От нищих пилигримов и пустынников нельзя отбиться.- Они останавливают прохожих, входят в комнаты, настоятельно требуя подаяния, и бранятся в случае отказа.

Церквей и монастырей невероятное множество. В одном Мадрите счи-[6]тается оных 600. Богатство храмов чрезвычайное. Золото и драгоценные камни блестят во всех углах; серебро не почитается богатством, и есть вещь обыкновенная. Народ чрезвычайно набожен; но большая часть дворянства только из благопристойности следует общим обыкновениям. Зловредное вольнодумство посеяло уже там горькие семена свои, и между дворянами находится множество последователей философии XVIII века.

Гастроном, не имея своего повара, должен умереть с голоду с испанскою кухнею. Коровье масло вовсе не употребляется в кушанье; место оного заступает оливковое, с которым приготовляют все соусы и жаркие. Говядина не вкусна и редко употребляется. Богатые довольствуются бараниною, дичиною и рыбою; простой народ супом с деревянным маслом и овощами. Вообще испанцы весьма умеренны {7} в пище, и не могли довольно надивиться аппетиту жителей Севера.

Испанцы страстно любят музыку: едва наступил вечер, унылые песни и звуки гитар раздаются во всех концах города. Баллада есть народная собственность Испании: содержание сих стихотворений всегда рыцарское и сверхъестественное, и как француз несет с собою в поход рапиры, испанский солдат несет гитару.

Земля весьма худо возделана: о плодах, деревьях и винограде почти вовсе не имеют попечения, необработанной земли множество. Леность есть главное свойство испанца, зато и сестра ее, нищета, здесь имеет трон свой. Напрасно приписывают сей порок климату: южная Франция и колонии южной Америки доказывают противное. Источников сего зла надобно искать в правлении. Равнодушие правителей государства к успехам земледелия и промышленности, тягостная монополия и {8} жадность помещиков, умерщвляют деятельность и трудолюбие. Кто путешествовал и соображал причины богатства и бедности народов, тот согласится со мною.

Лучшие вина испанские: Гуэска в Аррагонии, Аликанте в Валенсии, Кальменар в Кастилии; Мальвазия, Перальто в Наварре, Рансио в Галиции, Тинто, Херес и Малага в Андалузии. Почти все вина, а особливо свежие, имеют запах муската. Только у богатых людей и в некоторых монастырях вино сохраняется в бочках; у прочих стоит в больших глиняных сосудах, нарочно для сего делаемых в самых погребах; сосуды сии открыты, а чтобы вино не выдыхалось, наливают сверху оливковое масло, и достают вино ливерами, из трости сделанным. Для перевозки вина служат кожаные мешки, обыкновенно козьи, обращаемые шерстью внутрь и высмоленные. Величина их бывает от нескольких ве-{9}дер до нескольких бутылок. Перевозят на мулах и ослах. Когда мешки новы, вино получает запах смолы, но в старых запаху неслышно.

Путешествуют обыкновенно на мулах верхом или в экипаже; у бедных, ослы и волы заступают место мулов. Гранды и богатые люди употребляют лошадей, но только для прогулок: к большим трудам испанские лошади неспособны.

Человек с чувствительною душою и откровенным сердцем не найдет наслаждений в испанском городе. Нищета и неопрятность, везде его окружающие, угрюмые и грозные лица, молчаливость, гордость, невежество и предрассудки делают общество несносным. Вы хотели бы перелететь за Пиренейские горы, в веселую Францию - но выйдете в поле, окинете взором прелестную природу, взглянете на женщин - и невольно останетесь в Испании. {10}

Климат сей благословенной страны есть, по моему мнению, совершенство природы, а утро - ее улыбка. Северный житель, по самому красноречивому описанию, не будет иметь о нем слабого даже понятия. Выйдите утром в поле, - с чем вы сравните этот темно-лазуревый и безоблачный цвет неба, которым глаза не могут довольно наглядеться? Миртовые, померанцевые и лимонные рощи, оливковые деревья, тысячи разнородных трав и цветов наполняют воздух сладостным благоуханием. Нельзя довольно насытить дыхания: кажется, что пьешь радость и здоровье. Пение птиц, стаями вьющихся над плодоносными деревьями, виноградниками и полями, кои засеяны ананасами, возбуждает в душе райское удовольствие. Цветы, плоды, травы и овощи удивляют вас живостью красок, силою запаха и особенным вкусом. Одним словом, кто в одних оранжереях и парниках видел {11} произведения благословенного Юга,- все равно, что видел их только нарисованными. Петербургские ананасы, вишни, персики, гранаты, абрикосы, овощи и проч. - можно назвать копиею природных произведений. *

О как бы я желал, любезнейший Н. И.! за все приятные минуты, которые вы доставляли мне, сирому на чужой стороне, за все утешения, которые вы про-{12}ливали в растерзанное несправедливостями мое сердце, наградить вас наслаждением, по крайней мере одного утра, в окрестностях Мадрита. Здесь божество почти видимо: вы ощущаете его присутствие.

Вообще в Испании климат умереннее, нежели надлежало бы ему быть по географическому положению сей страны. Только в Гранаде, Валенсии, Леоне и по берегу Средиземного моря, во время каникул, жары бывают нестерпимы. Но тогда ночи заступают место дня, и жители еще более наслаждаются. Погода здесь весьма постоянна; зима, то есть дождливое время, не продолжается более двух месяцев - это петербургский октябрь. Круглый год можно иметь свежие плоды, цветы, а в половине марта уже цветут розы, и все деревья уже обновили зелень.

Но на земле нет постоянного счастья! Прекрасная погода вдруг прерывается ураганами, которые здесь ужас-{13}ны и опустошительны. День помрачается, земля дрожит и стонет от частых ударов грома; молния не сверкает, но огненною рекою разливается в воздушном пространстве, падает на скалы и утесы, скользит по оным и раздробляется; град, дождь, облака пыли - все вместе перемешано. Вихрь несет перед собою сучья, кремни, песок и обломки кровель. Деревья, слабые строения ниспровергаются, вода из рек выступает; рев бури и треск грома смешивается с жалостными воплями людей и криками животных; все ниспровергается на землю, ожидая последней минуты. День Страшного суда не может быть ужаснее! По счастью ураганы сии непродолжительны; но опустошения, произведенные оными в несколько часов, едва могут исправиться несколькими месяцами.

Я желал бы сказать вам что-нибудь о женщинах, но ничего сказать не умею. Надобно иметь воображение {14} Гомера и кисть Апеллеса для изображения всех прелестей, какими природа щедрою рукою осыпала здешних красавиц! - Легкий и стройный стан, маленькая живописная ножка, черные волосы, брови и ресницы, темно-голубые томные глаза, сияющие каким-то тайным пламенем, которых свежесть сохраняет прозрачная влага, по словам одного стихотворца, роса любви ; свежие пылающие уста, невероятной белизны зубы и шея, которой бы сама Юнона позавидовала. * Все сии прелести еще более возвышает наряд, вымышленный самими грациями. Исключая грандесс и дам первоклассных, в целом свете сделавшихся француженками по модам и языку, национальный костюм женский составляют: короткое платье, довольно длинный стан, редецилла или щеголеватая сеточка на {15} голове, искусно украшенная соломою или лентами, и короткое покрывало или мантилья , не закрывающая плеч и шеи. Покрывало сие с большим искусством отбрасывается на одну сторону, чтобы подарить взглядом любопытного иностранца. Женщины простого народа имеют цвет лица смуглый, но вышнего и среднего состояния, словом, те, кои не работают в поле, одарены удивительною белизною. Отличительные черты испанок пред женщинами других частей Европы, суть глаза и звук голоса, проницающий душу и потрясающий все фибры сердца. Невозможно выдержать их прелестного взгляда,- и если любовь оживляла камни, как говорит мифология, то без сомнения одушевляла подобными взорами.

Но хотите ли видеть прелестных во всем их блеске - посмотрите, когда они пляшут фанданго, при звуке гитары и кастаньетов. При каждом {16} такте телодвижения переменяются; легкая ножка едва касается земли; милая, сладкая улыбка вас приветствует; прелестные глаза томно устремляются на вас; музыка уныло наигрывает, кастаньеты молчат - и вдруг такты удваиваются, музыка возвышает тоны, кастаньеты и тимпаны гремят, и красавица быстро удаляется от вас, как Диана от Эндимиона, оставив по себе облако - то есть сладостное мечтание.

Но для перемены материи, обратимся к военным действиям, прославившим навсегда народ испанский, и нанесший первый удар могуществу Наполеона.

Со времени заключения мирного трактата в 1796 году, Испания пребывала верною союзницею Французской Республики, сделавшейся впоследствии Империею. Невероятные успехи во время двадцатилетней войны вознесли Францию на высочайшую степень могущества. Однако ж союзница ее Испания {17} участвовала только в потерях. Лишившись на Трафальгарском сражении всего своего флота, и истощив казну денежными пособиями, она находилась в самом слабом состоянии. Наполеон, овладев престолом Франции, не довольствовался сими уничижительными жертвами мадридского кабинета. Питая непримиримую ненависть к роду Бурбонов, и успев одним почерком пера изгнать их из Неаполя, он дожидался только удобного случая, чтобы лишить наследия испанскую линию. Семейственные раздоры сего королевского дома и измена Годоа, любимца Карла IV, ускорили исполнение сего предприятия и собственную его гибель.

По трактату, заключенному в Фонтенебло 27 октября 1807 года *, 28 000 {18} французских войск вместе с 12 000 испанских должны были занять Португалию. Часть сего государства определил Наполеон отдать королю Этрурскому в вознаграждение за герцогство Тосканское, присоединенное им к Итальянскому королевству. Провинции Альгарвию и Алентехо долженствовали составить владения Годоа, известного в свете под названием Князя Мира **; {19} прочее положено оставить в общем владении до заключения мира.

Мадритский кабинет почувствовал свою ошибку и весь народ вознегодовал на сие вероломство. Все обвинения {20} обратились, по справедливости, на Князя Мира; измена его была тем явственнее, что он несколько прежде сего согласился на отправление 18 000 испанского войска, под начальством маркиза де-ла-Романы, в северную Германию. Предчувствуя совершенное порабощение отечества, испанские гранды сделали заговор, принудили короля Карла IV отречься от престола в пользу сына его Фердинанда VII, и заключили в темницу Годоа, виновника всех бедствий. Карл IV сперва на все согласился, но два дня спустя после сего происшествия, а именно 21-го марта 1808 года, протестовал противу насильственных средств, употребленных к вынуждению у него отречения от престола, и просил помощи и посредничества в распре с сыном у союзника своего, Наполеона. Со стороны сего последнего, послан был для переговоров генерал Савари, который вскоре успел убедить короля и сына {21} отправиться в Байонну для свидания с французским императором, куда и Князь Мира имел повеление ехать.

Последствия сего известны: Фердинанд принужден был уступить корону отцу своему. Карл IV, по внушениям любимца своего Годоа, предал оную в руки Наполеона, а сей последний увенчал оною брата своего Иосифа. Мюрат, в звании вицероя, управлял Испаниею до прибытия нового короля, наводнявшего между тем государство своими прокламациями, милостивыми манифестами и пышными обещаниями. Но все сословия испанского народа вознегодовали на сие беззаконное самоуправство. Народная гордость пробудилась, и вероломство Наполеона возродило в сердцах пламень мести, долженствовавший вскоре вспыхнуть и разлиться по всему королевству. Во всех городах, а особливо в Мадрите, народ явно роптал и при всяком случае оскорблял французов. Толпы граждан советовались в {22} домах, и теснились на улицах. Патриотические прокламации возбуждали дух народный и призывали к оружию. Испанцы день ото дня становились смелее, и наконец дерзость черни перешла границы. Французы примерно наказывали возмутителей общественного спокойствия, однако тем не успокаивали, но еще более раздражали жителей. Наконец, 2-го мая 1808 года, голос мести раздался в Мадрите, и не умолкал в Испании до самого низвержения Наполеона. День сей был назначен для отправления королевы Этрурской с инфантом доном Франциском во Францию. Адъютант Мюрата, привезший во дворец сие приказание, был остановлен народом, покушавшимся сорвать его с лошади. Оружие засверкало, и караульные солдаты едва спасли его от смерти. В то же время несколько офицеров, находившихся на улице, были ранены. Из домов со всех сторон выходили вооруженные толпы жителей, {23} и волновались на улицах. Смятение сделалось общим; ударили в набат во всех концах города. Французы били тревогу. Разъяренный народ резал без пощады всех солдат поодиночке или в малом числе навстречу попадавшихся, а опоздавших в домах выбрасывали из окон. Один батальон французов с двумя пушками, бывший на страже у вицеройской квартиры, построился на дворцовой площади и производил стрельбу. Генерал Груши с отрядом занял улицу Алькала, где собралось более 20 000 вооруженных жителей. Посыпались картечи и ядра. Народ рассеялся; на сопротивлявшихся французы ударили в штыки, кавалерия топтала и рубила всех без разбору, отряды пехоты с примкнутыми штыками и барабанным боем проходили по всему городу. Вскоре улицы очистились, но народ стрелял из окон и с кровель. Генералы велели отбивать двери, и ужасное кровопролитие распр-{24}остранилось по всем концам города. Кавалерия ловила поселян и жителей, кои старались спастись бегством за город, и всех пойманных с оружием в руках немедленно расстреливали; во внутренности домов кровь также лилась реками. Не внимали ни мольбам, ни голосу покорности, не разбирали ни возраста, ни пола. Французские солдаты превратились в хищных зверей, мщение заглушило вопли человечества, свирепство с обеих сторон дошло до исступления. Крики убийц и стоны умирающих мешались с выстрелами и колокольным звоном. Зрелище достойное ада…

О как, счастлив друг человечества, если на кровавых страницах Истории найдешь черту великодушия и благородства! Как приятно сообщить ее нашим собратьям! С удовольствием рассказываю происшествие, случившееся в это ужасное время: оно тем для меня приятнее, что единоземец мой {25} есть в нем главное действующее лицо.

Во время всеобщего смятения и кровопролития, молодой польский офицер проходил с отрядом сорока гренадер по улице Миранда. Несколько выстрелов, раздавшихся в ближнем доме, и вопли женщин обратили его внимание. Он останавливает свой отряд, выбивает двери, и с четырьмя гренадерами идет в комнаты, откуда неслись крики; входит в обширную галерею, и зрелище ужасное представляется его взорам: несколько мертвых тел испанских и французских доказывали, что последние не легко проникнули в сие жилище. Старец с двумя орденами, в испанском генеральском мундире, лежал распростерт на полу, плавая в крови. Пожилая женщина, с окровавленным лицом и руками, кинжалом защищала прекрасную девушку, которую неистовые солдаты старались вырвать из рук ее. От {26} долгого борения одежда девушки была изорвана; длинные черные волосы развевались в беспорядке; ужас, негодование и девственный стыд попеременно изображались в ее взорах. Мщение одушевляло лицо матери. Варвары не внимали ни крику природы, ни мольбам невинности. Уже от изнеможения и боли несчастная мать не могла защищать милой дочери; уже один поседелый в бранях и злодействах гренадер увлекал почти бездыханную жертву. И в эту минуту явился офицер, вооруженный саблею и пистолетом. «К должности, изверг!» - воскликнул он: «или смерть первому ослушнику». - «Прочь, прочь отсель!» (кричали солдаты, которых было числом человек десять); мы кровью нашею купили добычу и ценою крови продадим её. После отбою мы узнаем наших начальников, теперь никого не послушаем. Прочь, прочь (á bas, á bas)!» - повторяли со всех сторон. - Между тем {27}, солдат, который держал за руку девицу, удалился в сторону и начал заряжать ружье. Справедливый гнев овладел офицером: он кидается на непокорного, и ударом сабли в голову повергает его на землю. Сообщники его бросились на офицера, но часть отряда уже была в комнатах; с примкнутыми штыками они ударили в мятежных гренадеров, и принудили их спасаться бегством в противоположные двери. Пока отряд, по приказанию офицера, очищал дом от грабителей и обеспечивал входы, он бросился помогать несчастной девице, потерявшей чувства. Наскоро осмотрели раны матери, которые были не опасны, но болезненны; варвары не хотели умертвить ее, а только били ее штыками. Женщины едва пришли в себя, и бросились на тело генерала; но как велика была их радость, когда приметили в нем знаки жизни! Его перенесли в постелю, послали за доктором, и, по сча-{28}стию, вскоре нашли. Пособия его возвратили старцу чувства; рана его была не опасна: удар штыком скользнул по правой груди, но удар прикладом в голову и излишнее истечение крови крайне его ослабили. Сделали перевязки, и он вскоре пришел в себя. Между тем ночь наступила. Офицер хотел удалиться, оставив часть солдат в доме; но слезы матери и дочери, которые обнимали его колена, усильные просьбы генерала, отвечавшего за безопасность со стороны испанцев, убедили офицера исполнить их желание. Здесь величайший опыт предстоял его твердости. Благородный испанец предлагал ему руку дочери и все свое имение, приносящее 60 000 червонных ежегодного дохода. «Избавитель чести и жизни моего семейства! Составь его счастие (говорил он): благородная твоя душа в состоянии чувствовать цену вверяемого тебе блага, и мое предложение есть воля моей дочери». {29} - Офицер пребывал в недоумении: красота испанки смущала его, великодушный поступок испанца трогал его душу; но слово любви и чести учинило его невольником, и он не мог распоряжать собою. На светлых берегах Вислы, в милой родине он оставил невесту, прекрасную душою, богатую чувствованиями, верную в разлуке. Ее портрет висел на груди его; он в безмолвии показал его, и залился слезами. Нужны ли изъяснения в подобных случаях? Благородные сердца легко понимают друг друга: его поняли и умели оценить великодушную жертву. Тщетно испанец предлагал ему часть своего имения; офицер с гордостью отринул золото, и приняв в знак помощи кольцо из рук прекрасной испанки, и образ Спасителя от матери, удалился в лагерь, сопровождаемый благословениями, удивлением и любовию избавленного семейства. {30}

Происшествие сие сделалось известным во всей Испании. В Париже выгравирована была картинка, изображающая сцену избавления, с надписью Le Polonais magnanime . К полному изданию моих записок приложу я оную.

Перейдем к общему действию.

Следствием описанного возмущения в Мадрите было вооружение всех жителей Испании. Французы были со всех сторон окружены непримиримыми врагами. Генерал Дюпон, отрезанный и окруженный, принужденным нашелся сдаться на капитуляцию с 18 000-м корпусом. Испанцы на всех пунктах взяли перевес, и французы должны были оставить Мадрит, и сосредоточить свои силы в Бургосе.

Наполеон, желая во что бы то ни стало покорить Испанию, и на Эрфуртском Конгрессе уверясь в мирных распоряжениях государей твердой земли, двинул свою армию, расположившуюся после Тильзитского мира в Поль-{31}ше и Силезии, к испанским границам, приняв на себя главное начальство. В первых числах ноября 1808 года французская армия вошла в Испанию, и воины с первого взгляда уверились, что земля сия должна быть их гробом.

В Германии, по приближении войск к селениям, жители не только не оставляли жилищ своих, но еще, для избежания беспорядков, добровольно наделяли солдат съестными припасами. Даже в неприятельской земле больных оставляли у хозяев, зная, что они гораздо лучше будут содержимы, нежели в госпиталях. Малые команды, даже безоружные, спокойно проходили для соединения с своими отрядами, и добродушные немцы истощали все возможные средства для удовлетворения не только нужд, но даже прихотей своих победителей. Одним словом, в Германии французы вели войну только с регулярными войсками: жители {32} же оставались нейтральными, повинуясь первой вошедшей команде.

В Испании совсем противное: при вторичном вторжении французов, жители, видя приближающегося неприятеля, спрятав имущество и припасы, удалялись в горы или соседние селения. Города и деревни оставались пусты, домы наглухо заперты - и французы должны были ломать двери, чтобы вторгнуться в пустые жилища. Особенный дар проницания, которым одарены французские мародеры, помогал им открывать сокровища, вино и прочие припасы, закопанные в земле и заделанные в стенах. Стуча прикладом в стену, они по звуку догадывались о пустом месте; шомполом пробовали мягкую землю, а пулею, облитою смолою и привязанною на конце длинного шнурка, они открывали тайну колодцев и источников. Опуская пулю на дно, стучали оною, и ежели не было ничего сокрыто, то к смоле приста-{133}вал только ил или песок; в противном случае, железная оковка сундуков или бочек напечатлевалась на смоле, и тогда крюками доставали добычу. Железные двери отпирали без большого труда, стреляя в замочную скважину; словом, хищничество доведено было до совершенства. Офицеры спокойно смотрели на сии беспорядки: никто не жаловался, и высшее начальство запрещало только для виду.

Я не могу здесь распространяться в описании военных действий. Поелику армия действовала отдельными корпусами, то следуя за всеми оных движениями, описания будут обширны, а без приложения географических карт и планов, запутаны и непонятны. Бросив быстрый взгляд на движения войск, я вам расскажу несколько подробнее об отличном свойстве сей войны пред прочими; то есть о гверильясах, которым принадлежит слава освобождения отечества, проис-{34}шедшего от совершенного изнеможения французской армии. Если позволено сделать сравнение, я скажу, что армия не была повержена ударом смертельной секиры, но скончалась казнью римских вельмож, то есть пущением крови изо всех жил в теплой ванне.

С начала кампании успехи французов были блистательны. Маршал Бессиер разбил испанского генерала Куесту. Маршал Сульт поразил маркиза де-ла-Роману, возвратившегося из Германии, в окрестностях Леона. Высадка англичан не имела успеха: генерал сир Джон Мур (Moore), потеряв несколько сражений, принужден был сесть на суда в Корунне, преследуемый и поражаемый в отступлении маршалом Сультом. Победа при Туделе и упорное сражение в дефилеях Сомо-Сиерры, где начальствовал сам Наполеон, возвысили в глазах самих неприятелей достоинство французских воинов. Неприступные дефилеи, зава-{35}ленные засеками, оберегаемые пушками и стрелками, удерживали на пути к Мадриту победоносную армию. По сильном нападении французской пехоты, и столь же мужественном отпоре со стороны испанцев, Наполеон решился изумить неприятеля дерзостью. Он повелел польскому легкоконному полку своей гвардии *, под начальством графа Винкентия Красинского, взять дефилеи. В глазах Наполеона и целой армии поляки бросились на пушки. Два раза, от множества падших людей и лошадей, они приведены были в беспорядок и принуждены были удаляться; два раза, устроясь снова, пускались в атаку, и наконец, неслыханное мужество, подстрекаемое народным любочестием, превозмогло самую природу. Пушки были взяты, стрелки побиты, дефилеи очищены. Ужас овладел ис-{36}панцами; они предались бегству, оставив казну, обозы и артиллерию. Все, описавшие войну Испанскую: епископ Прадт, де Рокка и де Нельи, с величайшею похвалою говорят о сем подвиге польской кавалерии. Я приведу собственные слова сего последнего, которые тем более должны иметь цены, что он был очевидным свидетелем **. {37}

После сей блистательной победы, Мадрит недолго противился и сдался на капитуляцию. Наполеон льстился, что уже покорил Испанию, и пышными манифестами извещал о сем Европу. Напротив того, дела всякий день брали худший оборот, и мужество испанцев, возбуждаемое мщением, возрастало вместе с их потерями. Главная испанская Юнта *, имевшая прежде свое пребывание в Севилье, а после в Кадиксе, и управлявшая во имя Фердинанда VII королевством, одними только прокламациями делала то, чего ни политика, ни могущество, ни сокровища Наполеона сделать были не в состоянии. Испанцы слепо повиновались приказаниям Юнты, и с героическою решительностью жертвовали жизнью и имением для отечества и свободы. Такова-то сила мнения! Испанцы, попирая ногами {38} сокровища, презирали почести, и по трупам родных и друзей своих шли на смерть с радостными глазами.

Поведение короля Иосифа не мало споспешествовало к возрождению в испанцах презрения к его правлению. Окруженный придворными и женщинами, он сладостно дремал в роскошном упоении, когда вокруг все объято было пламенем. Правда, что он не имел жестокого сердца, и охотно прощал непримиримых врагов своих. Но ни его щедрость, ни его снисхождение не могли поколебать твердости мужественных защитников свободы. Слабая партия, которую он успел себе составить, известная под именем иозефиносов, была всеми, даже французами, презираема. Испанские войска, образуемые Иосифом Бонапарте большею частью из пленных, дожидались только одежды и оружия, чтобы возвратиться под прежние знамена. Царствование его находилось только в манифестах {39} и французских газетах, и самое пристойное название его королевскому достоинству можно означить немецким словом Schatten-König.

Между тем Наполеон должен был с частью армии поспешать в Германию. Австрия объявила войну, и угрожала ниспровергнуть его могущество. Положение дел в Испании столь же было сомнительно. Неудачное покушение маршала Сульта на Португалию; неуспешная осада Сарагоссы, где генерал испанский Палафокс с 50 000 вооруженных крестьян и жителей города, производил чудеса храбрости; успехи лорда Веллингтона, и возмущение Португалии - все согласовалось, чтобы исторгнуть у французов плоды бесчисленных трудов и многих важных побед. Французы дрались на всяком шагу, каждый кусок хлеба был куплен кровью; побеждали, и все оставалось в прежнем порядке: ни одна значительная выгода не увенчала их подви-{40}гов и смелых предприятий. Гимн свободы раздавался от утесов Пиренейских до стен Гибралтара. Испанцы в цепях были независимы.

В сие время, по внушениям маркиза де-ла-Романы духовенству и областным юнтам, быстро разлившимся по всей Испании, начали образовываться гверильясы или партизаны. Милиция, или всеобщее ополчение, действовала вместе с регулярными войсками, и получала равное содержание и продовольствие. Гверильясы вооружались на свой счет, и по возможности образовали пешие или конные толпы, не знали ни дисциплины, ни военных эволюций, но зато не знали и страха. Никогда не осведомлялись о движениях и планах, как своей, так равно и неприятельской армии, не спрашивали о числе. Для них было все равно, находиться в местах, окруженных своими, или неприятельскими войсками. Цель их была вредить врагу отечества, а средства скорейшие по-{41}читались ими лучшими. Потеря жизни не только не устрашала их, но, напротив того, имела необыкновенную в их глазах прелесть; ибо венец мученический долженствовал быть ее наградою. Смелость гверильясов превосходит всякое описание: они нередко врезывались в средину неприятельских колонн, единственно с тем, чтобы убив нескольких человек, погибнуть славною смертью за отечество. Как стая хищных птиц, они всегда следовали за армиею - и всякий отставший солдат был жертвою их неумолимой мести. Не пропускали ни одной дефилеи, горы, кустарника, переправы, чтобы не воспользоваться случаем и не встревожить неприятеля. В горах, в кустарниках, выстрелы раздавались со всех сторон, и французы всякий час в рядах ожидали смерти, не видя врагов своих. Каждый переход стоил нескольких людей, и лошадей без битвы и встречи противников. {42} Старцы, женщины и малые дети находились между ними, и всякий из них старался вредить по возможности. Мальчики прокрадывались по ночам в лагерь и конюшни, и подрезали жилы под коленами у лошадей. Женщины потчевали солдат отравленным вином, и назначали им свидания, где смерть ожидала легковерных. На ночь надлежало утраивать число часовых в парках артиллерийских; ибо ящики немедленно взлетели бы на воздух. Толпы гверильясов редко сообщались между собою, и действовали отдельно под начальством приходских священников, деревенских трактирщиков, студентов, лекарей, адвокатов и прочих людей, пользующихся доверенностью простого народа. Только некоторые известные люди имели большие отряды, но число их было неопределенное, и уменьшалось или увеличивалось по обстоятельствам. Ужасные и жестокие начальники гверильясов, причи-{43}нившие наиболее вреда французам, суть: Жуан Мартино, прозванный el Empecinado, то есть, непримиримый , генерал Мина и маркиз Порлиер. Первый истреблял французов в обеих Кастилиях; второй в Наварре, которою управлял самовластно, а последний затруднял сообщение между Бургосом и Мадритом. В Португалии одна прекрасная женщина, которую жители называли Victoria, то есть победа , а французы - героиня Пенафиельская, по месту ее рождения, имела отряд, состоявший из нескольких сот самых отчаянных гверильясов, привлеченных под ее знамена чрезвычайною красотою начальницы и необыкновенным ее мужеством. Юношество богатых и знатных домов сей провинции теснилось с оружием в руках вокруг сей Амазонки, и отличившимся в сражении, сверх похвальной речи, поцелуй прелестных уст служил наградою. {44}

Вообще гверильясы избирали для нападения места, где бы неприятельская кавалерия не могла действовать. Атаки свои производили они с ужасным криком и проклятиями, в одно время с нескольких сторон. Ежели им удавалось разбить - то всех врагов без исключения предавали смерти, в противном случае рассыпались поодиночке, и в известное время и на условленном прежде месте снова собирались, обыкновенно там, где их менее всего ожидали. Жестокость их и бесчеловечие доходили до величайшей степени, и несчастные, попадавшиеся им в плен, погибали в лютейших мучениях. Особенно женщины славились своим свирепством. Им отдавали на истязание больных, раненых, женщин и детей, над которыми они истощали все роды пыток и терзаний. Не было того дня, чтобы французы не встречали растерзанных тел своих товарищей и единоземцев, нарочно выставленных на по-{45}зорище. Взаимно и гверильясы не получали пощады. Всякий испанец, взятый с оружием в руках без мундира, в крестьянском платье, был немедленно расстреливаем. Правда, что мудрено означить, к какому роду принадлежал наряд гверильясов, которые большею частью облекались, для ознаменования торжества своего, в одежду истребленных ими врагов, не сохраняя притом никакого приличия. С обнаженными ногами, в богатом гусарском исподнем платье, в мундире простого фурлейта и генеральской, украшенной перьями и галунами шляпе, являлся гверильяс на бодром андалузском жеребце, увешанном орденами и гербами французскими. Уланская пика и пехотное ружье - равно ему нравились. Главное состояло в том, чтобы быть одетым и вооруженным на счет неприятеля: ибо сие приносило великую честь между жителями. {46}

Обыкновенным предметом нападений гверильясов были транспорты, шедшие из Мадрита во Францию и обратно, отряды больных и раненых, и запасные магазины, которые, невзирая на сильное прикрытие, редко избегали опасностей без значительной потери. Для облегчения сообщений и содержания почт, в известном расстоянии на больших дорогах были построены укрепления, и старые замки приведены в оборонительное состояние. Но сии меры мало помогали; ибо таковые укрепления находились в беспрестанной блокаде. Часто случалось, что для сообщения приказания одному батальону, надобно было посылать другой. В присутствии французских войск жители города или деревни повиновались приказаниям нового правления, но лишь только отряд выходил, составлялась немедленно провинциальная или местная юнта, и принуждала жителей вооружаться и действовать неприятельски. {47} Страх наказания ни мало их не удерживал: они спокойно смотрели на превращаемый в пепел их жилища и расхищение имущества, довольствуясь взаимным отмщением, и сожигая медленным огнем пленных на месте преступления.

Для водворения и увековечения в сердцах испанцев ненависти противу французского народа и тогдашнего начальника его. Наполеона Бонапарте, сверх множества разного рода прокламаций, составлен был духовными политический Катехизис, которому под присягою все должны были последовать, и научать по оному детей своих. Я сообщу некоторые главнейшие статьи, и вы увидите, каким духом оживлен был народ испанский противу своих неприятелей. {48}

ОТРЫВКИ

из

ПОЛИТИЧЕСКОГО КАТЕХИЗИСА

ИСПАНСКОГО НАРОДА.

---

Глава I.

Воп. Скажи мне, сын мой, кто ты таков?

Отв. Испанец, милостию Божиею.

В. Что такое значит испанец?

О. Честный человек.

В. Какие обязанности испанца, и сколько их?

О. Три: быть добрым христианином, защищать свою Веру, Отечество и Царя, и скорее умереть, нежели упасть духом.

В. Кто король наш?

О. Фердинанд VII.

В. Как он должен быть любим?

О. С величайшею горячностию, как {49} того заслуживают его несчастия и его добродетель.

В. Кто враг нашего благополучия?

О. Император французский.

В. Каков этот человек?

О. Зол, горд, начало всякого зла, конец всякого добра, смешение и соединение всех пороков.

В. Какого он естества?

О. Двоякого: дьявольского и человеческого.

В. Сколько французских императоров?

О. Один в трех обманчивых лицах.

В. Какие суть сии лица?

О. Наполеон, Мюрат и Годоа (Князь Мира).

В. Кто из них злее?

О. Все равны.

В. От чего происходит Наполеон?

О. От греха.

В. Мюрат?

О. От Наполеона.

В. А Годоа? {50}

О. От козней двух первых.

В. Каков характер первого?

О. Гордость и деспотизм.

Д. Второго?

О. Хищность и свирепство.

В. А третьего?

О. Скупость, измена и невежество.

Глава II.

В. К чему служат французы Наполеону?

О. Одни для возвышения его гордости, другие, как орудия, для истребления рода человеческого.

В. Когда должен кончится сей ужасный деспотизм?

О. Уже он близок к падению.

В. На что мы должны полагать нашу надежду?

О. На Бога и на усилия нашего отечества.

В. Что есть отечество?

О. Собрание в одно общество мно-{51}гих людей, управляемых Царем и имеющих одни законы.

В. Какого наказания достоин испанец, изменяющий своим правам и обязанностям?

О. Бесчестия, естественной смерти, назначенной изменникам, и гражданской смерти для своих потомков.

В. Что есть естественная смерть?

О. Лишение жизни.

В. Что есть гражданская смерть?

О. Отнятие имения и лишение всех прав и почестей, которые Государство предоставляет храбрым и честным гражданам.

Глава III.

В. Что есть храбрость?

О. Сила душевная, ожидающая с терпением, спокойствием и благоразумием случая к одержанию победы над врагом. {52}

В. Для приобретения оной нужна ли подчиненность?

О. Конечно: она есть душа храбрости.

В. Кому следует повиноваться?

О. Всем начальникам.

В. Кто есть почтеннейший и драгоценнейший сын отечества?

О. Тот, кто с храбростью соединяет правила чести и бескорыстия.

В. Кто ищет почестей, не заслуженных?

О. Невежи, горделивцы и бесполезные люди, не умеющие повиноваться.

В. С каким намерением идем мы на сражение?

О. Умножать славу народа, защищать наших братий, и спасать отечество и законного короля.

В. Кто обязан вооружаться?

О. Всякий, кто может, кто назначен Правлением, и кто не нужен к исправлению других публичных обязанностей. {53}

В. Какая должна быть политика испанцев?

О. Правила, предписанные нам Господом нашим Иисусом Христом.

В. А какова политика Наполеона?

О. Макиавеллевская.

В. В чем состоит оная?

О. В себялюбии.

В. Какие же оной последствия?

О. Разврат, разорение и истребление себе подобных *.

---

Такими-то и подобными сему правилами возбужденные испанцы действовали как истинные герои, презирали смерть и почести, предлагаемые им Иосифом Бонапарте и Наполеоном. Храбрость {54} их должна была часто уступать превышающему числу, устройству и опытности французских войск. Но даже враги отдавали должную дань уважения их личной неустрашимости, патриотизму и презрению смерти, одушевлявшим все состояния и даже женщин. - Несколько примеров лучше объяснят сказанное мною.

Отряд французских гусар, состоявший из 40 человек и одного офицера, был послан в окрестности Ронды для фуражирования. Неверный проводник, блуждая будто не с умыслу целый день по горам, завел их ночью в одну горную деревню, чтобы дать отдохновение усталым лошадям и мулам, навьюченным добычею. Офицер остался ночевать в деревне, избрав для сего дом алькальда (старосты или бургомистра), обнесенный высокою стеною. Он расставил кругом часовых, объявил жителям, что кроме малого числа съестных припасов, он ничего {55} от них требовать не будет, и уговаривал их оставаться спокойными. Из предосторожности он запретил всем, даже домашним, входить и выходить из дома, исключая одного алькальда, который во время ночи должен был приготовить фураж и мулов для подъему оного: между тем жители доставили солдатам с избытком вина и съестного, и все предвещало ночлег самый благоприятный. Но в полночь, вооруженные жители с зажженными факелами окружили дом, и требовали, чтоб отряд сдался добровольно, грозя в противном случае штурмом и смертью. Хотя число испанцев несколькими стами превышало отряд, ибо из окрестных мест народ сбежался по первому известию о неприятеле; однако офицер решился защищаться до последней крайности, полагая, что ежели на рассвете не успеет пробиться на большую дорогу, то, по крайней мере, умрет с оружием в руках {56} без поругания. Весь отряд был того же мнения, и так укрепили ворота, сделали наскоро из домашних приборов подмостки к забору; некоторые взлезли на кровлю, и начали стрелять и бросать камнями в осаждающих. Но число превозмогало, ворота завалили камнями снаружи, приставили лестницы и готовились к штурму. Тогда офицер, чтобы принудить жителей разойтись по домам, вывел на балкон жену алькальда с грудным ребенком и другим мальчиком лет 12, и объявил толпе народа, что ежели они будут упорствовать и не позволят ему удалиться с отрядом в безопасности, то он все семейство немедленно предаст смерти. Народ прекратил стрельбу и оставался в недоумении,- вопли несчастного отца раздавались среди безмолвных поселян, наконец великодушная испанка решила все сомнения. Она просила позволения говорить к народу, и в кратких словах {57} объявила, что жизнь ее не должна их удерживать от справедливого мщения, и что она приносит себя в жертву отечеству. С этим словом она бросилась с 3-го этажа с грудным ребенком, и другой сын ее добровольно последовал сему примеру. Ужас овладел французами, злоба испанцев дошла до исступления. Они бросились как отчаянные в окна и двери, перелезли чрез забор, невзирая на ружейный огонь, и всех предали ужаснейшей смерти. Один только француз, бывший некогда дьячком (sacristain) спасся от погибели. Он взлез на самую вершину кровли, и начал громогласно читать молитвы на латинском языке. Умея несколько по-испански, он заклинал поселян позволить ему пред смертью приобщиться Св. Таин, Они согласились, и священник, уверясь в истинном его раскаянии, выпросил ему помилование с тем, чтобы он дал клятву не служить противу Испа-{58}нии, и чтобы до конца похода не рассказывал о сем происшествии. Он сдержал слово, и я уж в 1813 году узнал от него о сем ужасном случае, во время перемирия, когда главная французская квартира находилась в Дрездене.

Другой пример, слишком известный во французской армии, стоит того, чтоб упомянуть об оном.

Французский отряд выходил из одного малого города в Каталонии, где он собирал контрибуцию. - Один старый священник, всеми уважаемый, запросил к себе на обед офицеров отряда. Все, кроме дежурных, согласились на приглашение. Обед был очень веселый; шутили, смеялись, даже пели за столом. Хозяин потчевал всех, и по тогдашнему обыкновению из предосторожности сам первый отведывал кушанье и напитки. Наконец, при десерте, дверь отворяется из боковой комнаты - и входит священник во {59} всем облачении со священною утварью. Офицеры изумились. "Господа!" сказал им хладнокровно хозяин: "еще есть время: приготовьтесь чрез час предстать пред судилище Всевышнего; нет спасения для вас на земле; мы все отравлены". Ужас и отчаяние овладели несчастными; некоторые бросились на колена пред священником, и просили помилования и разрешения грехов; другие торопились написать несколько строк к родным и друзьям, некоторые искали пособий медицины, но без успеха: чрез несколько часов все погибли в лютейших мучениях, и хозяин один из первых. Товарищи падших жертв столь поражены были сим происшествием, что без дальних исследований удалились немедленно из города. Несколько времени спустя, высшее начальство повелело предать огню весь город, что и было исполнено. Но сии строгие меры нимало не удер-{60}живали раздраженных жителей: вражда еще более делалась непримиримою.

Помещаю здесь несколько анекдотов из Записок одного вестфальского офицера, которые объяснят энтузиазм и решительность испанского духовенства. Характер славного патера Мерино изображается здесь в настоящем виде.

Многочисленные шайки гверильясов, которые, несмотря на рассылаемые беспрестанно отряды французов и союзных с ними войск, то появлялись, то исчезали, особенно делали опасным проезд по так называемой старой дороге из Бургоса в Мадрит чрез Лерму и Аванду. Гаспар, Маркизетто, Лонга, под начальством Пампиельского патера Мерино, соединили свои отряды, усиленные переметчиками всех наций и бродягами, для истребления конвоя, сопровождавшего значительные суммы собранной французами контрибуции. При беспрестанных со всех сторон нападениях проход {61} наш становился тем затруднительнее, что деньги, за недостатком повозок, расположены были в ящиках, навьюченных на великом числе ослов и лошаков, которые, пугаясь пальбы, умножали беспорядок защищавшейся горсти солдат, или нарочно сворачиваемы были с дороги погонщиками, набранными из испанских крестьян; они разбегались, пользуясь беспорядком, производимым неприятельскою стрельбою, и кавалерия наша с трудом должна была собирать их под градом пуль, сыпавшихся со всех сторон. Ночь застигла нас близ Лермы; у нас было уже великое число раненых, уже начальник передового эскадрона, полковник 10-го Гусарского полка, был отнесен тяжело раненый, когда мы, сомкнувшись в тесный каре, построили бивак. - Едва начало светать, как мы, послышав вдали сильные выстрелы, взялись за оружие и кинулись на лошадей. Мы узнали, что пальбу сию произ-{62}водил слабый батальон храброго 4-го пехотного польского полка, который имел ночлег в небольшом селении, лежащем при входе в ущелье горы Сиерра де Коголлос. - Разослав во все стороны патрули, мы привели в возможную безопасность четвероногих наших кассиров, и приготовились сделать сильный отпор. Час спустя, отряд кавалерии возвратился с известием о совершенном разбитии польского батальона. Между горами наш патруль нашел селение, и множество мертвых тел, дочиста ограбленных;- своих испанцы взяли с собою; по объявлению офицера, легко раненые были доколоты штыками.

По восстановлении династии Бурбонов, когда возвратившиеся из плена офицеры сего несчастного батальона представили донесение, внесенное со всею подробностью в журнале Военного Министра, майор Радомский, живу-{63}щий ныне в своих поместьях близ Барледюка, рассказал мне следующее:

"Рота, соединявшая нас с центром колонны, заснув от усталости и излишнего употребления вина, окружена была ночью Мерином, и взята почти без сопротивления. Запертые в узком проходе гор, мы осыпаны были поутру из всех расселин и со всех скал жестоким ружейным огнем; скоро вышли у нас все патроны, и мы тщетно старались открыть себе путь штыками. Три части с нашей стороны положены были на месте; остальные, в числе коих и я, отведены были в; плен. В то время, как один из испанских предводителей (Лонга) приказывал отнести побитых и раненых испанцев, нам офицерам, дочиста ограбленным, связаны были руки по приказанию Мерино. Испанцы с большою поспешностью перед нашими глазами расстреляли или перекололи наших легко и тяжело раненых. Варва-{64}ры оставили нас почти нагих и босых; в сем положении, по приказанию Мерино, они гнали нас толчками и прикладами в горы перед нашими солдатами, шедшими по два в ряд. После продолжительного трудного перехода, без пищи и питья, задыхаясь от пыли и жару, в полдень мы очутились, наконец, посреди довольно большого леса. - Здесь ожидала нас смерть со всеми своими ужасами. Взгроможден большой костер, пламя с треском перебивалось сквозь поленья. Мы, офицеры, привязаны были поодиночке к деревьям, чтоб быть свидетелями ужасного зрелища, в глазах наших унтер-офицеры и солдаты должны были по пяти человек умирать на костре мученическою смертью,- и это приказывал Мерино. Пятнадцать жертв уже преданы были огню, как сильный спор между начальниками остановил продолжение позорного зрелища. Лонга, прежде бывший офицером Гвардии Вал-{65}лонской, с жаром противился сему роду казни; между тем он мог спасши несчастных только от продолжительных мучений, а не от смерти. Остальные расстреляны были пред глазами нашими: всего сто пять безоружных человек пали от рук убийц. Очередь доходила до нас, но Лонга употребил последние усилия к отклонению своих товарищей от сего варварства, и мы полумертвые, по приказанию его, были отвязаны и пощажены".

Здесь майор окончил свое повествование, которое в разные времена, четырьмя или пятью его товарищами было мне точно также пересказано.

Мы не будем говорить о худых поступках с несчастными офицерами во время дальнейшей пересылки, пока они сданы были гверильясами регулярным войскам, и о бедствиях, претерпенных ими в тюрьмах Кадикских. Мудрено ли это, когда Мерино и {66} с своими одноземцами поступает не ласковее?

Утомленный продолжительными разъездами, прибыл я однажды ввечеру в Санта-Марию де Ниеву, и остановился у сельского священника.

Излишняя учтивость моего хозяина, под которою приметно скрывалась злоба, чрезвычайное любопытство, с каким он расспрашивал об армии, о делах мадридских, о здоровье короля Иосифа и проч. вскоре мне наскучили, и я ушел в свою комнату.

"Вина хоть не пей, г. капитан!" сказал мне чрез несколько времени вошедший ко мне улан, мой ординарец, едва стоящий на ногах. "Это что-нибудь да значит! продолжал он. Старая служанка нашего хозяина подносит мне стакан за стаканом, расспрашивает об вас и Бог знает о чем, только что освободился я от этой старой колдуньи, как приходит г. патер и продолжает лить в меня {67} как в бездонную бочку. Тут снова начался допрос, как будто бы я попал во святую инквизицию. Здесь непременно что-нибудь скрывается - Эти господа не всегда бывают так щедры!" -

Смотри, берегись! сказал я моему старому усачу, зная его слабость к горячим напиткам.

"Будьте уверены, ваше благородие, отвечал он чистосердечно, что я никогда не потеряюсь, если бы вздумали отравить меня, при каждом стакане хозяин должен у меня сам прикушивать."

Подтвердив ему снова быть осторожным, я отослал его от себя, и не раздеваясь, лег в постелю, однакож не без опасения, хотя в этом местечке стоял наш пикет.

Спустя немного, старый кавалерист опять разбудил меня. "Черт возьми!" вскричал он: "не могши споить меня вином, они принялись за {68} старую водку, которая жжет как адский огонь. Но им не обмануть меня - пускай два солдата, останутся в конюшне у лошадей и вьюка, а я буду охранять моего командира."

Тут он приставил два стула к двери, положил чемодан под голову, прицепил саблю, и лег спать.

Не прошло часа, как ужасный стук разбудил меня. От сильного удара в дверь снаружи, улан мой опрокинут был со стульями; я поспешил к нему в то время, как он, проснувшись, кинулся с обнаженною саблею к двери и закричал: кто там! Вышед на круглую лестницу, я услышал, что кто-то скорыми шагами сбежал вниз, а перед нами стояла обомлевшая от страху старая ключница с лампадою в руке, и едва могла выговорить, что она забыла поставить нам ночник.

В размышлении о сем происшествии я провел остаток ночи на балконе, и {69} рано поутру уехал оттуда, не видав в глаза хозяина.

Через неделю потом я случился опять в Санта-Марие, по должности моей. "El Sennor cura!" закричал мой старый улан, когда я остановился пред домом коменданта, и вошел в комнаты, не обращая внимания на сей крик. Когда я вышел опять, по окончании моих поручений, он встретил меня теми же словами, указывая настоящую против гауптвахты виселицу, на которой висел священник. Подошедши ближе, к изумлению моему, я узнал в преступнике прежнего моего хозяина. Можно вообразить, с каким ужасом я вспомнил о последнем своем ночлеге!

Любопытствуя знать причину его казни, я пошел опять к коменданту, и узнал от него следующее:

За несколько дней приехал сюда вечером очень поздно кабинетский курьер с важными депешами, из Байонны {70} в Мадрит отправленными, и, по недостатку в людях для сопровождения его в дальнейший путь, остановился было до следующего утра. Но как около полуночи вступило несколько патрулей, то он, комендант, хотел тотчас его отправить, но напрасно искал в целом городе. Накануне курьер, случайно узнав в одном из караульных своего земляка, и выпив с ним несколько вина, при прощании сказал ему, что хочет переночевать у патера, ему знакомого, у которого есть чистые постели.

Узнав о сем, адъютант пошел в дом патера, в котором незадолго перед тем видели свет. Он стучался, кликал, но никто ему не отвечал, он удвоил удары, не было ответа. Наконец приказал он караульным выломать дверь. В доме патера все было пусто, обыскав все покои, в верхней комнате нашли окровавленную постелю - она была еще тепла. {71} Солдаты увидели кровавые пятна на каменном полу, и по следам дошли до погреба.

И эта дверь была выломана - на лестнице нашли тело несчастного курьера с раздробленным черепом. В углу погреба скрывался патер, сидя с топором в руках на чемодане, еще не развязанном. Он отдался в наши руки без сопротивления, и хладнокровно признался в своем злодеянии. Старая ключница исчезла. Вероятно, они только что совершили убийство, когда солдаты начали стучать в ворота, и только последняя имела присутствие духа уйти чрез сад.

В день приезда моего военный суд, в пример народу - присудил виновного к виселице.

Под предводительством генерала Лоазона - сурового воина, о котором нельзя не сказать, что он при всей своей строгости по службе очень часто давал волю солдатам насчет {72} жителей, требуя от первых одной только храбрости и неустрашимости - наша подвижная колонна несколько недель преследовала в горах Риоха, (что в Старой Кастилии) гверильясов и прочих инсургентов и разбойников, каковыми именами раздраженный неприятель обыкновенно называет защитников отечества.

Однажды нашли мы честных людей, ласковый прием и прекрасный ночлег в одном небольшом, хорошо выстроенном селении, недалеко от Софии близ границы Наваррской, (никак не могу вспомнить названия сего местечка). Поутру генерал Лоазон был очень весел и в самом хорошем расположении духа; остаток левой руки его, потерянной им при Маренго (если не ошибаюсь) был в большом движении против обыкновенного, а это случается только тогда, когда он чрезвычайно сердит или весел. Он совершенно очарован был обхождением старого алькальда {73} того села, очень честного человека, у которого он имел ночлег. Один только суровый священник, который в числе смелых защитников Саррагоссы считал многих своих родственников, потерял право на его благосклонность.

Когда мы отошли от села на довольное большое расстояние, фурьер наш выпросил позволение воротиться за своим жестяным футляром, в котором лежали ротные списки. Капитан с трудом согласился отпустить его, (они оба ночевали у священника), зная его особенное почтение к обольстительным дарам Вакха, которому все солдаты без исключения в Испании усердно приносили жертвы.

Мы несколько раз останавливались; арьергард шел медленно и на большом от нас расстоянии, но фурьер не возвращался.

На ночлеге капитан донес о том генералу не без замешательства, опа-{74}саясь, что строгий начальник объявит его переметчиком.

"Где фурьер стоял на квартире?" спросил генерал. - Со мною у сельского священника, отвечал капитан.- "Ну, так он верно убил его! - Я не ошибаюсь, продолжал генерал, и вы за то ответствуете". С необыкновенным жаром замахал он остатком руки своей, и капитан посажен был на сутки под арест.

Спустя три дни, разъезжая по твердой земле, как корсары по открытому морю, с одного возвышения увидели мы опять то же самое селение. Генерал задумался, и по некотором размышлении приказал колонне построить бивак. "Мы расположимся здесь, сказал он мне", (я начальствовал передовым отрядом) "а вы с своими солдатами и 25 вольтижерами отправьтесь в селение и войдите в переговоры с мэром и священником о снабжении лагеря рационами. Не упускайте их из виду, {75} пока я сам не приеду, вы за них отвечаете".

С невеселым духом выполнил я неприятный приказ. Ласково, но с некоторым замешательством встретил меня у дверей своих честный мэр, и тотчас сделал нужные приготовления для снабжения полка нашего припасами. Патер заставил меня долго дожидаться, не без труда привел его в дом мэра посланный мною сержант. Мне надлежало употребить все мое красноречие, чтобы занять его делами и удержать при себе до приезда генерала, ибо местное духовенство в испанских селениях участвует в земском управлении. С некоторою боязнью и приметно нечистою совестью он старался отговориться своими занятиями в церкви. Четырем человекам из моих людей поручено было мною смотреть за ним, не давая ему того заметить. {76}

Между тем генерал приехал с конвоем. С принужденною учтивостью к священнику и ласковостью к мэру, он объявил, что отдохнув несколько часов с своею колонною, он намерен опять выступить, и последнего вместе с своею свитою пригласил на завтрак в находящуюся там гостиницу.

Один из его адъютантов также просил священника на чашку шоколада, а потому и сей не остался без присмотра.

В то время один вольтижер донес мне, что он на рынке купил себе целую корзинку фиг, и две из них дал бедному мальчишке, спросив его почти в шутку, не слыхал ли он чего-нибудь о нашем фурьере? - Мальчик со страхом отвечал ему, что он убит. После сего он дал ему несколько денег, и поручил товарищу за ним присматривать. {77}

Я поспешил в гостиницу, чтоб уведомить о том генерала. Он тотчас приказал отвесть мальчика в особую комнату. Обласкав его и дав ему денег, узнал он от него, что фурьер вскоре после нашего выхода возвратился к священнику; - никто не видал, как он оттуда выехал,- говорят, что он так напился, что умер от внезапного кровотечения, однакож он (мальчик) стерегши стадо, видел какого-то незнакомца, который во время ночи проехал в горы.

Генерал возвратился к завтраку. После некоторого молчания он вскочил, схватил мэра за ворот, и закричал страшным голосом, что если мила ему жизнь, и он не хочет видеть селения своего превращенным в пепел, то должен выдать пропавшего фурьера! -

Почтенный старик со страхом бросился на колени перед генералом, клялся всем, что для него свято, что {78} он и жители селения не виновны в судьбе фурьера, однакож, со страхом примолвил он, кажется, что фурьер пал от рук убийцы в доме священника.

Успокоенный генерал освободил его, просил ободриться и сесть, и послал солдат за патером.

Он скоро явился, спросив генерала, как могут так поступать с его священною особою, и начал произносить проклятья.

"Приставьте штыки к груди сего мерзавца"! вскричал раздраженный генерал: "скажи, злодей, куда ты девал фурьера? Я все знаю!" - Патер, перекрестясь, неподвижно смотрел на генерала.

"Заклинаю тебя твоим и моим Спасителем", вскричал генерал, указывая на распятие, висящее на стене, "признавайся!"

Тогда он как бы от сна пробудился. - "Так!" сказал он: "я убил се-{79}го изверга, рожденного в недрах самой гнусной революции, врага моей религии, короля и отечества! - Он принесен в жертву теням падших при Сарагоссе мучеников. О! если бы я мог задавить твоего Наполеона, тебя и всех вас, достойных его товарищей", произнес он с жаром - "тогда бы я умер спокойно и доставил бы себе здесь и там вечное блаженство!" -

Встревоженный генерал подошел к окну. - "Несчастный! ты стоишь на краю гроба!" сказал он, обратясь к патеру - "назови своих сообщников, признайся во всем, и отдай тело убитого", Патер, покачав головою, хранил глубокое молчание.

Тогда раздраженный генерал приказал позвать двух солдат, и положив патера на скамью, бить его палками без милосердия. Мы не смели просьбами своими отклонить его от сего бесчеловечного поступка. {80}

"Признавайся!" вскричал генерал, когда солдаты остановились; но напрасно - он не испустил ни малейшего стона. Тиранство началось снова; наконец измученный сказал: "я один виновен в пролитой крови". - "Открой своих сообщников, и скажи, где тело убитого!" повторил генерал. "В доме моем", отвечал он, и с прискорбием указал на то место. Генерал на несколько времени препоручил его попечениям хирурга. Между тем узнали мы, что пономарь и еще один из жителей селения тайно удалились с великою поспешностью. Тогда объяснилось, что убийца имел сообщников, ибо не может статься, чтоб он один мог совершить сие злодеяние.

Солдаты отнесли избитого патера в дом на носилках; за ним следовали генерал и вся его свита. Патер, не говоря ни слова, указал на колодезь, находящийся посреди сада. - В нем {81} не было воды, и он замешан был до самого верха сором и камнями. Солдаты работали почти целый час, пока дошли до дна: наконец вытащили обнаженный труп. Ужасный вид! Вырезанный язык повешен был на шее; благопристойность запрещает описывать, каким образом изуродованы были прочие части тела; в брюхо нанесено было около двадцати ран ножом. Надобно думать, что сей несчастный молодой человек, (из хорошей фамилии), окончил, жизнь в ужаснейших мучениях. - С тихою горестью генерал накинул плащ патера на труп. "Патер, приготовься! последний час твой настал!" сказал генерал с суровым видом, и удалился от сего ужасного зрелища. Пришедши в дом мэра, он утешал почтенного старика, предавшегося отчаянию об участи своего села, обнимал его, просил быть верным нынешнему королю своему, и на память подарил ему золотую {82} табакерку. Невинного доносчика - бедного сироту, он взял к себе жокеем, чтобы избавить его от мщения инсургентов, с которыми патер без сомнения был в сношении. Потом приказал он посреди площади выкопать могилу, и несчастная жертва священника, покрытая его плащом, предана была земле; отряд по обыкновению сделал выстрел на его могиле.

Едва успели зарыть могилу, как стража привела патера на площадь, где собрались все жители селения. - "Молись, убийца! молись, если ты можешь!" вскричал генерал, и когда солдаты привели его в круг, то он приказал ему стать на колени над свежею могилою.

При дверях гроба отчаянный имел еще дух осыпать страшными проклятиями Наполеона и всех французов; сделанный по нем залп шестью вольтижерами прервал его слова. Ужасная тишина господствовала в собравшемся {83} народе, когда раздались выстрелы, жители с открытыми головами молились о успокоении души подвергшегося казни. Шести вольтижерам и находившемуся при погребении отряду, генерал отдал на разграбление домы патера, пономаря и убежавшего жителя. Тщетно мэр просил пощады у генерала, который по разграблении домов, приказал сжечь их; напрасно представлял ему, что целое селение от того может сделаться добычею пламени, (хотя домы преступников стояли особо за церковью): - генерал был неумолим, и уехал в свой бивак. - С наступлением ночи, когда мы с холма, на котором расположен был лагерь, увидели в пламени жилище патера, генерал, со смехом произнес: "такой великолепный светильник не пылал еще никогда на гробе ни одного французского унтер-офицера!" Тогда невольный ужас овладел присутствующими, бесстрашными в минуту сражения. - {84} После узнали мы, что шайка гверильясов ужасно отомстила бедному селению и мэру.

Касаясь слегка важных происшествий, прославивших испанский народ во время борьбы за свободу отечества, я должен несколько распространиться в описании осады Сарагоссы, которая, по геройству осажденных и мужеству осаждающих, представляет необыкновенное явление в истории новых времен, и воскресит в памяти людей чудесный патриотизм Сагунта и Нуманции * предает имя Сарагоссы позд-{85}ным столетиям к удивлению потомства.

Сарагосса (называвшаяся у римлян Caesarea-Augusta), главный город Аррагонии, лежит на правом берегу реки Эбро, а предместье его Арабель находится на левом, соединяясь с городом прекрасным каменным мостом. Каменная стена вышиною в 12, а толщиною в 3 фута, окружает город {86} единственно для облегчения таможенных сборов и воспрепятствования ввозу товаров. Кроме въезда со стороны моста, город имеет пять главных ворот. Первые, с большой дороги Пампелунской, называются Портилло; пред ними находится замок Альхаферия, который был употреблен правительством на арсенал и место заключения преступников. Отсюда, идучи влево, вторые ворота, на Мадритской дороге, называются Кармен , по причине находящегося вблизи Кармелитанского монастыря. После сего следуют ворота Санта-Энграция (святые милостью Божиею). Если бы от сих ворот провести прямую линию чрез весь город, то она разделила бы его на две равные части. Отсель древесная аллея ведет к Монтетореро, ближайшему у города возвышению, расстоянием на полторы версты, где находятся строения для чиновников и служителей, определенных к содержанию {87} канала, устроенного за сими возвышениями, в перпендикулярном направлении по течению реки Эбро. Четвертые ворота, на дороге в Валенцию, называются, Горелые (Porta-quemada), за оными некогда сожигали невинные жертвы, осужденные Св. Инквизицею. Пятые ворота Солнечные (Porta del sol), находятся в полуверсте от каменного моста со стороны реки. Напротив сих ворот был некогда деревянный мост, коего остатки доселе видны.

Река Гуэрба, течет от стороны Мадрита близ большой дороги и, пред самым городом, поворачивая вправо, впадает в реку Эбро. Напротив ворот Санта-Энграция и Квемада чрез реку Гуэрбу построены каменные мосты. С левой стороны Эбро впадает в нее пониже предместия другая река Галего, имеющая источник свой в горах Пиренейских.

Сарагосса в начале кампании считала 50 000 жителей. Между множеством {88} церквей и монастырей, церковь Пресвятой Богородицы (Nuestra Sennora del Pilar) почитается славнейшею во всей Испании, куда собирается множество пилигримов. Чудотворная икона поставлена на высоком аспидном столе, и вечный фимиам курится пред сим святым образом. В сем городе находится университет, коммерческая и земледельческая школы.

После возмущения в Мадрите, о котором мы выше упомянули, жители прочих городов последовали примеру столицы. В том же месяце мае 1808 года, чернь в Кадиксе, Валадолиде и других городах, предводительствуемая патриотами, объявила Испанию независимою. Следствием сих возмущений была смерть или заключение всех находившихся там французов и приверженных к ним чиновников.

24 мая, взбунтовавшийся народ в Сарагоссе под предводительством не-{89}коих Тио-Иорго и Тио-Марино * требовал оружия, крича пред губернаторским домом: "да здравствует Фврдинанд V I I! смерть Мюрату, дайте нам оружие". Старый и нерешительный губернатор, генерал Гвильерми, тщетно усиливался с друзьями своими усмирить народ. Невзирая на его заслуги и раны, понесенные за отечество, его связали и заперли в замке Альхаферия, объявив преемником его вице-губернатора генерала Мори. Завладев арсеналом и поделясь оружием, чернь сделалась самовластною, и громкими восклицаниями объявила войну французам.

Генерал Мори, родом итальянец, не имея доверенности народа, желал иметь при себе генерала Палафохса, молодого человека 28 лет, пользовавше-{90}го дружбою Фердинанда VII, которому он сопутствовал в Байонну, и весьма любимого народом за его необыкновенную ласковость и снисхождение. Палафохс жил тогда как частный человек в имении своем Альфранка в 5 верстах от города. Толпа народа под начальством Тио-Иорго насильно привлекла его в город, и во время совещания в Губернаторском Совете о делах отечественных, граждане выломали двери в зале, и требовали избрания Палафохса в достоинство генерал-капитана Аррагонии. Советники долго не смели решиться, и когда вторично выломали двери и начали угрожать членам Совета смертью, тогда генерал Мори добровольно отказался от своего места, и народ с восторгом воскликнул: "да здравствует Палафохс, генерал-капитан! Наконец мы имеем достойного начальника ! -

Избрав себе начальника, народ совершенно покорился его воле. Своеволие {91} и самоуправство исчезли: место оных заступили порядок, подчиненность, спокойствие. Энтузиазм, возбужденный народною гордостью, доведший народ до ослепления, и бывший причиною многих насилий, неистовства и презрения к власти, покорной французам, теперь взял другое направление. Свобода отечества и месть врагам были великою целью, к которой стремились все помышления граждан, и Палафохсу оставалось только пользоваться сим благородным расположением своих соотечественников.

Палафохс, признанный во всей Аррагонии генерал-капитаном, почитал первейшею обязанностью не впускать французов в сию провинцию, и удержать в независимости Сарагоссу. Но он лишен был всех средств к начатию войны. Едва ли несколько сот солдат регулярного войска находилось в городе, только 16 пушек были годны к употреблению, и совершенный недо-{92}статок снарядов приводили его в великое беспокойство. Но любовь к отечеству превозмогла все сии трудности. Добровольными пожертвованиями золото лилось рекою в казну общественную, с невероятною скоростью начали делать оружие и порох. Все жители вооружились, составив особые корпусы. Отличнейший из них был отряд из студентов университета под начальством славного Мины . Учители военной школы в Алькале, и отставные офицеры приняли начальство над прочими отрядами. Солдаты испанских полков, расположенных вместе с французами в Мадрите, Пампелуне и прочих местах, толпами бежали оттуда, и собирались в стенах Саррагоссы. Поселяне, оставляя семейства и мирные поля, превращались в грозных воинов, даже женщины принимали в том участие: - некоторые с оружием в руках становились в рядах, иные исправляли должность канониров, {93} монахи составили отряды, монахини делали патроны и имели попечение о больных. Одним словом, никто не оставался в бездействии, и все, по возможности сил и способностей приняли участие во всеобщем вооружении.

Между тем французские войска со всех сторон Европы поспешали к Пиренеям, и отдельные отряды ожидали только подкреплений для начатия военных действий противу возмутившихся жителей. Польский легион, состоявший из трех полков пехоты и одного полка уланов, получил повеление из Байонны выступить в Испанию и чрез Ронсеваль (Ronce valles) * поспешать в Пампелуну для соединения с отрядом генерала Лефевра-Денуета. Сей генерал не дожидался всей {94} колонны, и по прибытии польских уланов немедленно двинулся вперед к Сарагоссе с своим 3 000 корпусом. Пятьсот аррагонских фузильеров с вооруженными жителями города Туделы, долженствовали, по приказанию Палафохса, защищать переход чрез Эбро в сем месте.

11 июня, Лефевр-Денуэт подступил к Туделе. Уланы переплыли чрез реку, пехота штурмом взяла мост, и французы овладели городом.

Получив подкрепление, состоявшее из I Польского пехотного полка и одного батальона французов, Лефевр 13 июня выступил в Маллен, где Палафохс ожидал его с 10 000 пехоты, 200 драгун и 18 пушками.

Неприятель стоял в линии перед городом, примыкая крылом к каналу, называемому Императорским, вблизи Эбро. Генерал Лефевр вознамерился, сбив испанцев с позиции, прижать их к каналу, и истребить совершен-{95}но. Польский полк улан под начальством полковника Конопки **, подкрепляемый двумя батальонами польской же пехоты, с двумя пушками, должен был атаковать левое крыло, тогда как французы в тесных колоннах устремились на центр. Невзирая на сильный огонь испанской артиллерии, польские уланы смяли левое крыло, вскоре страх овладел испанцами, и вся линия приведена была в беспорядок. Неопытные их воины не могли противустоять в открытом поле сильному стремлению старых наполеоновых солдат, и после слабого сопротивления предались бегству. Оставя большую Сарагосскую дорогу, они толпами кидались в канал и реку Эбро. Польские уланы бросились вплавь за бегущими, и произвели жестокое кровопролитие. День сей стоил испанцам 600 человек убитыми и потопленными. {96}

На другой день, неприятель собравшись под местечком Алагон, хотел удержать французов. Но несколько польских рот и французских стрелков, невзирая на превышающее число испанцев и их артиллерию, овладели полем сражения, и принудили их искать спасения в стенах Сарагоссы.

15 июня, Лефевр-Денуэт двинулся со своим отрядом к сему городу, надеясь без большого сопротивления, овладеть оным. После сражения при Алагоне, солдаты в шутку говорили: "эта война не будет нам стоить много пороху". - Они ошиблись в своих расчетах. Храбрость и постоянство испанцев возрастали по мере их потерь, и французы не предвидели, что они подступают к стенам, долженствующим на веки прославить Испанию и открыть испанскому народу тайну его могущества и независимости.

Лежащий со стороны Маллен замок, защищаемый сильною артиллериею, {97} множество рвов и садовые стены, делали с сей стороны трудными приступ к Сарагоссе, а потому колонна, поворотя направо, приближалась к городу с Мадритской дороги к воротам Кармен. 5 000 испанцев выстроились на возвышении, а стрелки их укрывались между садами и оливковыми деревьями. Полковник Хлопицкий, с польскою пехотою, начал атаку, и вскоре принудил неприятеля укрыться в городских стенах. Генерал Лефевр-Денуэт, построив несколько польских рот в колонну, повелел скорым шагом преследовать неприятеля, и вступить в город. По причине густых дерев, ворота Кармен открываются глазам не далее, как в 60 саженях расстояния от того пункта, где дорога, идущая между деревьями, прямо к ней поворачивается. Едва польская колонна показалась на повороте, как была встречена сильным картечным огнем из пушек, поставленных пе-{98}ред воротами. Начальник сего отряда, несколько офицеров и человек 20 солдат пали от первых выстрелов. Полковник Хлопицкий, приняв начальство над сим малым отрядом, с примкнутыми штыками бросился на пушки к воротам. Повторенные картечные выстрелы произвели ужасное опустошение в рядах польских; однако отряд достигнул ворот. Здесь началась ужасная битва; хотя испанцы не умели еще сражаться с опытными своими врагами в открытом поле, но нашлось несколько десятков отчаянных людей, которые решились погибнуть при сих воротах, не отступив ни одного шагу. Сперва бой был рукопашный, дрались штыками и прикладами. Но вскоре ободренные сим примером испанцы начали сбегаться со всех сторон к воротам, и осыпали поляков градом пуль с кровель и окон. Тщетно две французские пушки стреляли в город. Испанцы, {99} видя малое число неприятелей, тем смелее сопротивлялись, и старание Лефевра-Денуэта пробиться в город с сей стороны осталось безуспешным.

Чрез другие ворота полковник Роберт с одним батальоном французов без большого труда проникнул во внутренность стен; но находя все домы приготовленными к обороне, улицы заваленными, осыпаемый со всех сторон выстрелами, не видя перед собою неприятеля, он блуждал некоторое время по пустым улицам, и едва спасся чрез ворота Санта-Энграция.

Жители Сарагоссы, видя в первый раз удержанного в своих покушениям неприятеля, который дотоле считался непобедимым, восторжествовали. Зрелище убитых и раненых французов умножило их смелость. По мере отступления французской колонны, они подвигались за нею, перебегая из одного строения в другое и производя жестокую стрельбу. Наконец генерал {100} Лефевр-Денуэт приказал ударить отбой, перешел назад чрез канал, и расположился лагерем на правом берегу оного.

Сей день 15 июня научил испанцев образу защищения. В несколько дней все домы и монастыри были превращены в малые крепости. Подле городских стен поделали насыпи, улицы и площади перекопали траверзами, ворота укрепили и вооружили пушками, и в 24 часа город принял другой вид. Все сии работы производимы были добровольно народом, под присмотром полковника инженеров Сан-Жени и гражданина Антона Торген.

Испанцы на сей раз, не довольствуясь отпором неприятеля, беспокоя его своею артиллериею и стрелками, принудили переменить позицию и отступить далее. Лефевр с малочисленным своим отрядом не мог предпринять формальной осады, и ожидал к сему {101} подкрепления, которое поспешало к нему из Наварры.

Вскоре за сим, пороховой магазин в Сарагоссе от неосторожности взлетел на воздух, и сверх множества убитых лишил осажденных амуниции. Лефевр-Денуэт думал, что сие обстоятельство преклонит их к сдаче, и сделал им в том предложения. Он получил в ответ: "что и без пороху можно умереть славною смертью за свободу отечества, и что испанцы в помощи Божией, в святости своего дела и мужестве своем имеют довольно средств к отражению разбойников".

Генерал Палафохс, во время сражения 15 июня, вышел из Сарагоссы с некоторыми своими приверженцами, имея при себе несколько рот пехоты и сто королевских драгун. Бродя по окрестностям, он соединился с трехтысячным отрядом барона Верзага и возмущая везде народ, успел собрать {102} всего до 8000 пехоты, имея притом 4 пушки. Величайший беспорядок царствовал в сем отряде, и несогласие между начальниками отнимало средства к удачному действию. Палафохс не знал на что решиться: идти ли на помощь Сарагоссе или в тыле отряда генерала Лефевра-Денуэта действовать на линию сообщения его с Туделою. Но подчиненные офицеры не согласились на сей план операций, и самовольно хотели отправиться в Валенцию. Палафохс, остановясь 23 июня, в местечке Эпиле, лежащем в 5 милях от Сарагоссы со стороны Мадрита, собрал весь свой отряд и объявил, что он всем желающим оставить его в минуту опасности, немедленно выдаст пашпорты и позволяет возвратиться в домы. Ни один не воспользовался сим предложением.

Я должен упомянуть о сражении, происшедшем в сем месте; ибо оно имело великое влияние на осаду Сарагоссы. {103}

Генерал Лефевр-Денуэт, или худо уведомленный о силе неприятеля, или по уверенности в храбрости своих подчиненных, выслал полковника Хлопицкого с I полком поляков, одним сводным батальоном французов, 50 кавалеристами и одною пушкою, - что все вместе едва составляло 1 000 человек - с приказанием разбить неприятеля. Полковник Хлопицкий 23 июня, вечером выступил в поход и весьма поздно прибыл к Эпиле. Темнота ночи была причиною что сей малый отряд разорвался, и когда полковник Хлопицкий с авангардом занял позицию, польские батальоны прямо пошли в город. Огонь на всей неприятельской линии открыл Хлопицкому заблудившихся его товарищей, которых он и ввел в позицию, прекратя стрельбу.

Ночь провели с оружием в руках, и поутру приступили к бою.

На правом крыле отряда полковника Хлопицкого были возвышения, при-{104}мыкающие к реке Ксалон, на левом, горы Сиерро де ла Муелла. На малом возвышении пред городом стояла испанская регулярная пехота, опираясь правым своим крылом к оливковым деревьям; несколько далее находилась кавалерия; пред фронтом на возвышении поставлена была 4 пушечная батарея. Все возвышения обсажены были вооруженными поселянами. Хлопицкий, разделя малый свой отряд на три колонны, и оставя две роты с кавалериею в резерве, начал атаку. Одна колонна должна была наблюдать неприятеля на левом берегу реки Ксалона; другая колонна устремилась на правый фланг, а третья прямо на пушки. В несколько часов участь сражения была решена. Поляки, видя превосходство сил неприятеля и неизбежную гибель в случае неудачи, как отчаянные бросились с примкнутыми штыками, перекололи артиллеристов, взяли пушки, сбили пехоту с позиции, и с пленными то-{105}го же числа возвратились с торжеством в лагерь к генералу Лефевру-Денуэту *.

Палафохс после сего сражения вошел с отрядом своим в Сарагоссу.

Сражение сие имело последствием, что генерал Палафохс оставил свое намерение посредством диверсий препятствовать соединению неприятеля с другими его отрядами, и тем доставил средства французам успешнее действовать в осаде города. Поражение столь превосходного числа арагонских инсургентов, малым числом неприятеля, заставило испанцев думать, что Чудотворной Пилярской Богородице неугодно простирать свое покровительство далее городских стен, и потому они отказались сражаться вне города. {106}

Наполеон, находившийся в сие время в Байонне, узнав о неудачном покушении на Сарагоссу, повелел генералу Вердье принять начальство над осаждающим корпусом, и послал несколько сильных отрядов на подкрепление оного. Чрез несколько дней после сражения при Эпиле, Вердье начал первую атаку. Не имея довольно сил, чтоб окружить город, он занял позицию между Монтеторреро и Эбро. Генерал Лефевр должен был стать на возвышении Монтеторреро.

По упорном сражении испанцы были вытеснены из позиции. Мост, защищаемый пушками и стрелками, взят по сильном сопротивлении, и французы, овладев сильнейшим постом вне города, приготовлялись к новому нападению.

Неистовая чернь требовала наказания начальника, который, по приговору Военного Суда, и был расстрелян, равно как и полковник артиллерии {107} Пессино, комендант замка Цинко Виллас.

Испанцы, приучая молодых своих солдат к бою, день и ночь перестреливались с передовыми французскими постами.

Генерал Вердье, полагая, что устрашить жителей бомбардированием, велел привезть несколько мортир из Пампелуны. Но бросание бомб в город не произвело никакого впечатления, и на предложение к сдаче города, ответствовали еще смелее прежнего.

Генерал Вердье, получив новое подкрепление, 2 июля решился возобновить нападение, избрав к сему три пункта.

Полковник Пире должен был произвесть ложную атаку на замок, чтобы привлечь внимание неприятеля на сей важный пост. Генералу Габерту повелено было взять монастырь Св. Иосифа, отделенный от города речкою Гуэртою, в расстоянии 130 сажен от ворот Квемада, также единственно {108} для разделения сил осажденных, а главное и истинное нападение, устремленное на ворота Кармен, препоручено было генералу Лефевру-Денуэтту.

Поляки разделены были на три части, чтобы составлять авангарды трех корпусов, и очищать путь французам. Опаснейшие места назывались почетными , и всегда принадлежали полякам: свидетельствуюсь в том целою французскою армиею.

Хотя полковник Пире весьма искусно маневрировал для избежания напрасной потери людей, однако же поляки много потерпели от картечных выстрелов, и лишились майора Шота, начальника 3 полка, офицера храброго и весьма любимого подчиненными.

Для взятия монастыря Св. Иосифа, генерал Габерт разделил свой отряд на две части: одною начальствовал сам, имея в авангарде польских вольтижеров, другая часть, составленная из 400 человек 1-го Польского {109} полка, была под командою полковника Хлопицкого. Неприятель защищался отчаянно: первое нападение отразили, но за вторым Хлопицкий овладел монастырем, с большою однако же потерею.

Атака на ворота Кармен была ужаснее и кровопролитнее всех прочих. Несколько рот запаслись лестницами, а саперы ручными гранатами. Перед светом войско двинулось на приступ. Одна рота гренадер 2 польского полка и одна 70-го французского бросились в монастырь Капуцинский, лежащий в малом расстоянии от ворот Кармен. Когда поляки овладели входом, испанцы защищались в церкви, коридорах и келиях, и наконец, вытесненные отовсюду штыками, оставили монастырь, предав оный пламени. Тогда генерал Лефевр поставил 4 пушки противу ворот, и по сигналу четырех брошенных в город бомб, начался штурм на всю ли-{110}нию неприятельскую. Усилия с обеих сторон были невероятные. Всякое близлежащее строение было укреплено, улицы перекопаны и уставлены пушками. В слабых местах зажигаемы были фугасы - и испанцы оставались непобедимыми. Отряд поляков пробрался городом даже до ворот Портилла, и почти весь погиб на неприятельской батарее. Солдаты, блуждая между домами, тщетно искали места, где бы возможно было укрепиться: все входы наглухо были забиты, и всякое отверстие изрыгало верную смерть на бесстрашных. Наконец генерал Вердье, видя невозможность пробраться в город, приказал отступить в лагерь. Монастырь Капуцинский остался в руках французов, монастырь Св. Иосифа был сожжен и опустошен совершенно.

Поседевшие в бранях воины не понимали, каким образом неукрепленный город мог им противиться, когда вра-{111}та первых крепостей в Европе отворялись пред ними при первом их появлении, Начальствующий генерал Вердье положил начать регулярную осаду, и на сей предмет привезли всю тяжелую артиллерию из Пампелуны под Сарагоссу,

Между тем Сарагосса обратила уже на себя внимание не только Испании, но и всей Европы. Покоренные французами народы стыдились, что город, обведенный одною только стеною, без всяких правильных укреплений, противился победоносным силам и искусству врагов. Мужество испанцев во всех концах королевства возрастало по мере неудач французов под Сарагоссою. Сия защита учинилась славою народною, и патриоты со всех сторон туда поспешали. Из других провинций высылали регулярные полки на подкрепление гарнизона, и сверх изготовляемого в городе пороха, амуницию и припасы доставляли туда со всех {112} сторон. Сарагосса, имея свободное сообщение с целым королевством, всякий день возрастала в силе, а французы, напротив того, не имея надежды получить скорое подкрепление, и не в состоянии будучи окружить город своими войсками, причиняли только слабый вред осажденным. Однакож, для воспрепятствования сообщению неприятеля, французы построили мост на Эбро, и переправили два батальона, один польский, другой французский, на ту сторону. Притом же вылазки испанцев всегда были неудачны. Лучший и храбрейший испанский полк Эстремадурский, под начальством» 60 летнего полковника Виана, славного своим мужеством, тщетно покушался отнять возвышение Монтеторреро, защищаемое двумя батальонами французов и взводом польских улан. Отчаянный полковник Виана погиб от уланской пики, и полк его с большою потерею и в беспорядке возвратился в город. {113}

Полковник Пире, командовавший отрядом, через реку переправленным, узнав, что отряд испанский, состоящий из 600 человек с двумя пушками, вышел из города и находится в тылу у него в деревне Алфонцеа, немедленно поспешил на неприятеля, разбил его и взял две пушки.

В городе Калатаюде генерал испанский Верзаго, устраивавший новые полки аррагонские, по одному известию о приближении высланного противу него генерала Гранжана, оставил город и предприятие.

Генерал Габерт разогнал с двумя батальонами 2 000 инсургентов в окрестностях Пина.

Для открытия (sic - Ю. Ш. ) траншей и устроения батарей, французы всякий день ближе подвигались к Монтеторреро. Рассеянные пред городом домы должно было брать штурмом, и испанцы защищались в оных отчаянно. Только в местах, совершенно открытых, {114} делали траншеи. Сады и оливковые деревья, окружающие город, закрывали движения французов: там построили батареи для делания проломов. Но рабочие люди были беспрестанно тревожимы со стороны испанцев; не проходило ни одного дня, чтоб несколько человек не было убито. С вершины церквей и башен испанцы стреляли из малых пушек, беспрестанно осыпали траншеи ручными гранатами, и производили ежедневные вылазки которые почти всегда оканчивались рукопашным боем, на штыках и кинжалах.

2 августа французы получили в подкрепление два полка, а осажденные две тысячи гвардии Испанской, и несколько пушек. Но вскоре радость испанцев возмущена была печальным происшествием; в другой раз пороховой магазин взлетел на воздух, и разрушил несколько домов. При сем случае множество жителей лишилось жизни, и {115} испанцы потеряли пороху 12 000 фунтов, и 2 000 000 патронов.

Когда 3 августа все батареи были приведены в состояние действовать, началось на рассвете бомбардирование города и стрельба для сделания проломов в стенах. На предложение о сдаче, Палафокс отвечал по-спартански: "Битва на ножах!" - И так решились на штурм. Твердые стены замка не сокрушились от выстрелов малого калибра, но в несколько часов обширные проломы были сделаны при монастыре Св. Энграции по обеим сторонам ворот сего названия. В 11 часов * утра назначенные к штурму отряды устроились за окопами. По сигналу, 3 польский полк и один батальон французов бросились в правый пролом Энграции между тем, как 1 польский полк начал ложную ата-{116}ку на предместие на левом берегу Эбро. В левый пролом монастыря Энграции устремился капитан Баль с отборными ротами 2 польского полка. 44 полк французский пробивался по трупам своих товарищей в ворота Энграции. В проломах дрались на штыках, и испанцы не уступали ни одного шагу. Вскоре отряд левого пролома соединился с отрядом, атакующим ворота, и оба проникли в город. Взятие монастыря Энграции отворило вход во внутренность городских стен. Генералы Вердье и Лакост подвигались в средину города улицею Св. Энграции. На всяком шагу надобно было брать батареи: не только, что каждый ярус, но чердак и кровлю надлежало брать штурмом на штыках. Картечи, пули, камни сыпались со всех сторон, кипящая смола и бревна истребляли храбрых, и с умножением опасностей возрастало мужество противников. Злоба и мщение одушевляли обе сторо-{117}ны. Проломом с правой стороны ворот Кармен вошел полковник Регульский с батальоном 2 польского полка, но, окруженный со всех сторон и отрезанный, принужден был запереться в доме и мужественно защищаться, пока другой отряд не освободил его. Он потерял почти половину убитыми и ранеными из своего отряда.

Наконец первый польский полк и один батальон 70-го французского штыками очистили себе дорогу на широкую улицу Коссо, находящуюся в самой средине города, и застроенную огромными домами. Все входы и выходы сей улицы были закрыты насыпями и оберегаемы пушками, а батарея на самой средине улицы очищала ее во всю длину, имея направление к улице Энграции, откуда входила победоносная колонна. В нескольких стах открытых окон стояли испанцы с ружьями. Поляки бросились на пушки и со-{118}гнали испанцев с батареи. Но смерть со всех сторон сыпала удары в ряды сего храброго отряда, который при сем случае потерял 8 офицеров и множество солдат. В сие время полковник Анриот с сильною колонною, идучи вслед за поляками, вступил в улицу Коссо. Прибытие новых сил несколько устрашило испанцев, но вдруг является на улице священник в церковном облачении со знамением Спасителя, ведя за руку прекрасную девушку 12-ти лет, одетую точно таким образом, как написан образ Чудотворной Богоматери Пилярской, и громогласно начал читать молитвы. Вид пастыря и невинной девы среди убийства, пожара и кровопролития, изумил воинов. Они несколько времени смиренно смотрели на них, и наконец дерзостнейшие из солдат, потеряв терпение, начали стрелять в патера. Он спокойно и безвредно удалился на другой конец улицы; но приве-{119}денные в ярость испанцы начали такую жестокую стрельбу из погребов, с кровель и из окон, что атака в сем месте осталась без успеха. Полковник Хлопицкий, снова собрав и устроив отряд, решился во чтобы то ни стало пройти улицу Коссо: он прошел ее и овладел несколькими близлежащими улицами и домами, но тяжело раненый был вынесен, на руках гренадерами, и испанцы снова взяли перевес в сей части города.

Взятие главного госпиталя представило самое ужаснейшее и бесчеловечное зрелище. Сердце обливается кровью при самом воспоминании до какой степени исступления доходит род человеческий в истреблении своих собратий. Всепожирающее пламя с густым дымом клубами увивалось вокруг разрушающихся стен; больные, избегая огня бросались на штыки воинов, или, собрав последние силы, ползали среди развалин и пожара, влача изъязвлен-{120}ные члены, прикрытые окровавленными рубищами. Ужасные стоны страдания и вопли отчаяния поражали слух и раздирали сердце. К довершению сей адской картины, прибавились сумасшедшие: всякий из них, по роду своей болезни, смеялся, пел, плакал, плясал или декламировал; бешеные, потрясая цепями, с пронзительными воплями и скрежеща зубами, бросались в ряды, и грызли смертоносное оружие, на них обращенное. По расчетам тонкого бесчеловечия, называвшегося в то время человеколюбием, солдаты умерщвляли несчастных, чтобы избавить их от другого рода мучений *. Невинная кровь лилась рекою, и пламя пожирало несчастные жертвы человеческого ослепления. - Опускаю завесу на сии ужасные сцены... Невольное содрогание останавливает перо мое - {121} история тигров не столько представляет ужасов!...

Во время кровопролитной битвы на улице Коссо, колонна, вошедшая в город левым проломом под начальством генерала Гранжана, устремилась на площадь Кармен. Здесь находилась поперечная неприятельская батарея. Испанцы не отступали от своих пушек: надлежало прежде переколоть их, и тогда уже по грудам тел колонна двинулась вперед, и продолжала шествие. И на сей улице надобно было брать приступом каждый дом и каждый угол: 44 полк французский и 2 польский устлали оную телами своих солдат. Монастырь Кармелитанский несколько раз переходил из рук в руки, наконец, видя невозможность в нем удержаться, французы предали оный пламени.

Ночь прекратила сражение. Французы старались укрепишься в отнятых домах, особенно в монастыре Св. {122} Франциска, угловом строении на улице Коссо и Энграции. Ночь прошла в приготовлениях. На рассвете бой начался с новым с обеих сторон упорством и новою жестокостью. Тщетны были все усилия французов удержаться в улице Коссо: 14 французский и 3 польский полки, после нескольких нападений, прошли наконец улицу, но с великою потерею снова должны были уступить неприятелю. Имя сей: улицы останется незабвенным в армии французской и в Истории, по пролитой на ней крови и необыкновенному мужеству, которого она была позорищем (здесь устар . - свидетелем . - Ю. Ш. ).

После взятия Кармелитанского монастыря, на пути к церкви Санта-Фе, при штурме домов, злоба и мщение с обеих сторон превзошли все, что только вообразить себе можно. Употребляли всевозможные старания, чтобы доставать пленных, и после предавали оных мучениям, в глазах неприя-{123}теля. Законы чести и природы были забыты: ни полу, ни летам не было пощады.

После двухдневного неистового боя с обеих сторон, французы не покушались более продолжать нападения, стараясь только удержаться в занимаемых ими постах. При сем роде приступа, где каждый дом был особенною крепостью, защищаемою с таким мужеством, что один дом при монастыре Св. Франциска стоил шестидневного штурма, не возможно было французам с их малыми силами помышлять о взятии города. Мужество осажденных увенчало их пожертвования счастливым успехом, хотя купленным дорогою ценою.

Наконец разбитие французов под Байленом, потеря Мадрита, отступление всей армии к Виттории, и направление войска Испанского из Валенции к Сарагоссе принудили генерала Вердье отступить от города, чтоб не быть {124} отрезанным. 13 августа французы оставили сии печальные развалины, омытые их кровью: собрали удобосгораемые вещества в домы, под главными строениями подложили мины, и, разложа огни, выступили в поле. Лафеты сожгли, пушки и снаряды затопили в канале, и двинулись в порядке к Туделе.

Между тем народ в Сарагоссе предавался радости, и торжествовал свое избавление. Благодарственный фимиам курился в храмах, награды раздаваемы были отличившимся, почести погибшим. Громкие восклицания раздавались по улицам: "Слава Чудотворной Пилярской Богородице! Да здравствует Палафохс! "Смерть французам и их сообщникам! "

Таким образом кончилась первая осада Сарагоссы.

Корпус генерала Вердье, не будучи сильно преследуем неприятелем, медленно подвигался к Туделе. Еще две ночи зарево горящей Сарагоссы осве-{125}щало ослабленных трудами воинов. Не останавливаясь в Туделе, и (оставя лазарет человеколюбию испанцев, которые весьма хорошо обошлись с сими несчастными, корпус перешел чрез Эбро, и занял позицию над рекою Арагон вблизи города Милегро, где генерал Вердье оставался до начатия второй осады Сарагоссы.

Между тем французская армия, уже готовая перейти чрез горы Пиренейские, получала со всех сторон подкрепления. Сильные корпусы с берегов Одера, Вислы и Немана поспешали в Испанию, а с ними и полки Княжества Варшавского * и других малых держав Рейнского Союза. Рекруты, пришедшие из всех стран Европы, вновь укомплектовали разбитые полки. {126} Вся армия разделена была на корпусы, долженствовавшие действовать отдельно в разных направлениях. 6 ноября 1808 года Наполеон соединился с братом своим при берегах Эбро, и подвигался вперед с ужасною силою. Отряд генерала Вердье вошел в состав 3 корпуса, которым начальствовал маршал Монсей.

Поражение генерала Кастаньоса под Туделою 23 ноября, сражение при Бургосе и победа при Сомо-Сиерре, отворили Наполеону врата Мадрита. Между тем из-под Туделы маршал Монсей двинулся к Сарагоссе, и с сего времени начинается вторая ее осада.

Сарагосса явилась в другом виде. Палафохс, воспользовавшись отступлением неприятеля, укрепил город по правилам искусства. Все жители Аррагонии до 35 летнего возраста должны были взять оружие. Из разбитой армии Кастаньоса несколько тысяч солдат ушло в Сарагоссу, сверх мно-{127}гих уже там находившихся, что, вместе с вооруженными жителями, составляло около 50 000 человек гарнизона, пушек было 160, снарядов невероятное множество, весь город обнесен был земляным валом и рвом; поделаны мостовые прикрытия; возвышения укреплены отдельно, все домы в окружности, сады и оливковые деревья уничтожены, и несколько канонерских лодок разъезжали по каналу. Но величайшая надежда испанцев была на домы, которые они укрепили и приготовили к обороне с большим искусством и деятельностью.

Бразды правления были в руках Палафохса, при котором находилась Юнта или Совет. Любовь к независимости, полная доверенность народа к начальнику, и ободрение со стороны духовенства, должно почитать главными пружинами необыкновенных подвигов и геройской твердости жителей Сарагоссы. {128}

Между тем, как маршал Монсей при реке Ксалон ожидал подкрепления, инженерный генерал Лакост приготовил 20 000 лестниц и других орудий к приступу, 100 000 мешков, 4 000 туров, множество фашин, и велел перевезти из Пампелуны под Сарагоссу 60 орудий большого калибра с достаточным числом снарядов.

Наконец, 19 декабря, маршал Мортье соединился с 5 корпусом. И так число войск, назначенных к осаде Сарагоссы, состояло из 14 000 человек, разделенных на три дивизии, составляющих 3 корпус, и 18 000, 5 корпуса, разделенного на две дивизии. При сей армии находилось 6 рот артиллерии, 8 рот саперов, три роты минеров и 40 человек искуснейших инженерных офицеров. Ни противу одной крепости французы не употребляли столько сил и приготовлений. {129}

10 декабря жители Сарагоссы узрели пред стенами своими неприятеля, и снова началось кровопролитие.

Сочтено необходимым овладеть возвышением Монтеторреро, ныне уже укрепленным батареями и снабженным сильным прикрытием.

21 декабря два французские и два польские полка, под начальством генералов. Лаваля и Габерта, взяли штурмом сию крепкую позицию, овладели пушками и истребили неприятеля.

До 29 декабря всякий день происходили сражения под стенами города для овладения окрестностями. На реке Эбро сделан мост для удобнейшего сообщения, и назначены три главные пункта для начатия приступа к городу. Первый, замок Альхаферия, второй - мостовое прикрытие при речке Гуэбе, а третий - монастырь Св. Иосифа.

В ночи с 29 на 30 декабря, начали делать траншеи противу вышеозначенных укреплений. Но маршал Монсей {130} еще раз послал к Палафохсу с предложением о сдаче, представляя ему все преимущества французов, разбитие англичан, взятие Мадрита и проч., обещая при сем безопасность частным лицам, их имению, и должное почтение к обрядам религии. Палафохс отвечал: "что укрепления Сарагоссы еще целы, но если бы и они сокрушились, то жители и гарнизон решились скорее погибнуть под развалинами, нежели сдаться".

31 декабря и 2 января (1809) осажденные сделали две сильные вылазки для уничтожения начатых работ вокруг города: - по упорном сражении испанцы должны были отказаться от своего предприятия, и были прогнаны в город с большим уроном.

В сие время маршал Мортье получил повеление с дивизиею генерала Сюшета отправиться в город Калатаюд, что уменьшило число осаждающих 9 тысячами человек. Сверх то-{131}го войско крайне ослабело от необходимости беспрестанно посылать отряды на далекое расстояние за припасами и фуражом. Отряды сии, если не были сильны, подвергались опасности быть отрезанными, бродящими кругом толпами гверильясов, что однакож часто случалось, несмотря на предосторожность и мужество опытных воинов.

Темные ночи и туманная погода без дождей, противу обыкновения в сие время года, весьма благоприятствовали работам французов в траншеях, которые со всяким днем подходили ближе к городу, невзирая на беспрестанную стрельбу с неприятельских батарей, ружейный огонь и бросание ручных гранат. Всякий день стоил французам не менее 30 солдат убитыми.

Января 10 дня, весь день производили французы стрельбу по монастырю Св. Иосифа из 26 пушек и 8 мортир, и к вечеру принудили замолчать неприя-{132}тельскую артиллерию. В полночь двести охотников учинили вылазку в намерении взять батарею, но были прогнаны с потерею.

По сделании пролома в монастыре Св. Иосифа, 11 января после сильной канонады, к вечеру назначен штурм. В четыре часа утра две полевые пушки, под прикрытием четырех рот, успели очистить покрытый путь при укреплении сего монастыря. 250 поляков и столько же французов воспользовались замешательством и бросились в пролом. После упорного сражения победа склонилась на сторону осаждающих, и монастырь достался французам.

Наконец, после кровопролитных штурмов и беспрестанной канонады до 15 января, французы уже овладели всеми внешними укреплениями на атакуемой линии, и только слабая стена защищала город от победоносной армии. {133}

Между тем, от множества собравшихся в Сарагоссу людей, грубой пищи, запертого воздуху и сырости, заразительные болезни распространились в городе: ужасная смерть со всех сторон грозила осажденным, но не могла поколебать их постоянства.

Палафохс, для утешения народа и возбуждения мужества, разглашал ложные вести об успехах англичан и испанцев, разбитии французов и смерти лучших их генералов. В один вечер, когда радостные восклицания, звуки музыки, потешные огни и пушечные залпы возвещали о происходившем внутри города торжестве, французы устроили огонь из всех своих батарей, и чинеными ядрами, гранатами и бомбами посылали приветствия осажденным. Во всю ночь раздавался треск бомб в воздухе, и земля стонала от беспрестанных выстрелов.

Но и осаждающая армия была не в лучшем состоянии. Окруженные инсур-{134}гентами, терпя совершенный недостаток в съестных припасах, имея множество больных, французы находились в отчаянном положении, и ожидали самых неблагоприятных последствий; жители Сарагоссы, напротив того, всякий день ожидали избавления. Два брата генерала Палафохса с 20 000 корпусом находились почти в виду города между Виллафранкою, Луцианиеною и Цуэрою, и посредством ракет и зажженных по горам огней сообщали различные известия жителям города, подкрепляя их твердость и возбуждая мужество. Осаждающие сами находились в осаде, будучи стеснены между городом и армиею братьев Палафохса, которые истребляли фуражиров, объезды и забирали идущие в лагерь транспорты из Пампелуны. Уже уныние распространилось в сердцах неустрашимых французских воинов, со всяким днем возрастающие бедствия и опасности затемняли слабые лучи на-{135}дежды, их оживлявшей. Французскую армию, окруженную со всех сторон враждующим и вооруженным народом, можно было уподобить кораблю, который, истощив все съестные припасы, обуреваемый свирепыми ветрами, во время сильной бури стремится силою проникнуть в неприятельскую гавань, и завладеть оною, невзирая на убийственный огонь из батарей, и порывы грозных Эвров, гонящих его на утесы. От одной решительной минуты зависело покорение города или истребление осаждающей армии, и сия страшная и вместе желанная минута, как грозное привидение предстояло в воображении каждого, возмущая его спокойствие и отдохновение.

Невозможно было думать о добровольной сдаче города, судя по геройским подвигам жителей оного. Я не нахожу слов для описания моего удивления и ознаменования тех великих качеств души, которыми испан-{136}цы прославились при сей знаменитой осаде!

17 января восемьдесят отчаянных граждан, под начальством капитана дона Мариано Галиндо, решились ночью пробраться в неприятельский лагерь, загвоздить мортиры, причиняющие чрезвычайный вред городу, и кровью своею запечатлеть сей подвиг, достойный Курциев, Кодров и Леонидов. Уже они прошли вторую параллельную линию, и добрались до первой, когда восставшая тревога в лагере удержала успех отважного их предприятия. Окруженные и стеснённые со всех сторон превозмогающим числом врагов, они все погибли с оружием в руках на поле чести. Только трое израненных офицеров и несколько рядовых взято в плен. Осажденные выслали по реке Эбро канонерские лодки, для произведения стрельбы вдоль линии, но французские орудия вскоре принудили их удалиться. {137}

22 января испанцы снова учинили общее нападение на все пункты французской позиции, сожгли один дом, отнятый у французов, и наконец принуждены были отступить утомленные сильным сопротивлением.

Но самым ужаснейшим врагом французов был голод, который принуждал их к скорым и решительным средствам. После откомандировки дивизии Сюшета, вся осаждающая армия состояла из 29 000 человек, которым надлежало действовать наступательно противу 50 000 воинов, заключенных в городских стенах, и окружавших лагерь инсургентов, без провианта, фуража и в опасении недостатка военных снарядов. В сих затруднительных обстоятельствах, французы, только от необыкновенного своего мужества, благоразумия и опытности своих начальников ожидали своего спасения и благополучного окончания неимоверных трудов. В несколь-{138}ко дней надеялись окончить проломы в городе; но первая осада Сарагоссы доказала, что средства, обыкновенно решающие судьбу крепости, недостаточны для окончания осады сего города. Домы и улицы представляли особые крепости, учинившиеся почти неприступными, по причине мужественной обороны жителей.

Прибытие маршала Ланна 22 января, избавило армию от сего отчаянного положения. Взяв начальство над обоими корпусами, он приказал маршалу Мортье соединиться с Монсеем. На пути из Калатаюда к Сарагоссе, Мортье под Пердигверою разбил корпус испанский под начальством Франциска, брата Палафохса, и сим очистил сообщение французов с окрестностями. С тех пор Сюшет со своей дивизиею находился в беспрестанном движении, для воспрепятствования соединению инсургентов и безопасности транспортов. {139}

Наконец, когда приближенные к городу сады, мельницы и строения находились во власти осаждающих, и когда батареи построены были почти под стенами города, решено 27 января начать генеральный штурм города. На рассвете начали канонаду; в полдень войско построилось и двинулось на приступ. Пролом в монастыре Августинского ордена не был довершен, по два пролома противу монастыря Св. Иосифа находились в состоянии пропустить осаждающих. Вольтижеры 14 французского и 2 польского полков опрометью бросаются в один из оных. Неприятель зажигает две мины перед проломом, но сие ни мало не удерживает осаждающих. Неустрашимый юноша, подпоручик Добржицкий с 25 вольтижерами 2 польского полка, сквозь дымящиеся развалины, под градом пуль, пробивается к пролому; здесь удерживает его батарея, устроенная в самом проломе. Картечи по-{140}сыпались: грозный набат созывает жителей, - все соседние домы наполнились ими. Пули и гранаты сыплются из окон и кровель. Половина сих мужественных погибла в проломе: Добржицкого вынесли пораженного двумя пулями, однакож остальные не отступают и дожидаются целой колонны. Наконец, истоща все усилия, чтобы пробиться сквозь батарею и насыпи, французы и поляки успели только овладеть проломом и под неприятельским огнем укрепились в оном.

В нападении на левый пролом, за монастырем Св. Иосифа, осаждающие не встретили столь сильного сопротивления. Колонна, назначенная на сей штурм, состояла из вольтижеров 44 французского и 3 польского полков. Подпоручик Фридерици с 30 польскими вольтижерами должен был первый броситься в пролом *. Колонна {141} сия вскоре овладела проломом и соседним домом. Из сего дома, выбивая двери и проламливая стены в смежных строениях, отряд пробрался внутренностью домов на другую улицу, и наконец, на одном дворе неприятельская артиллерия удержала колонну.

Все сие происходило на правой стороне общего нападения (attaque générale) со стороны осаждающих. В средине атакуемой линии пролом был сделан в монастыре Св. Энграция. Для овладения сим огромным зданием нужен был многочисленный отряд, но как из опыта удостоверились, что испанцы подрывали минами все места, угрожаемые нападением, следовательно для испытания надобно было пожертвовать небольшим числом людей. Капитан Нагродский с двумя ротами 1 польского пол-{142}ка, пробежав расстояние 120 сажен под сильным неприятельским огнем, бросается в пролом, и падает мертв, пронзенные насквозь несколькими пулями. Но отряд по сильном сопротивлении успел пробраться в монастырь. Вольтижеры польские, уже выученные штурмовать домы, стараются овладеть кровлею: один из них, убитый на вершине, ниспадая, зацепился и повис на бревне, выходящем из стены. При сем необыкновенном зрелище мертвого тела, повисшего на чрезвычайной высоте, испанцы со всех сторон издают радостные клики. Защитники монастыря ободряются, битва возобновляется и толпы вооруженного народа поспешают в монастырь. Вся колонна горит нетерпением спасши несчастных поляков, преодолеваемых превышающим числом врагов. Наконец, генерал инженеров Лакост, расчислив по времени, уведомил, что мин уже не должно опасаться: тогда полковники Хлопицкий {143} с батальоном поляков бросается вперед, быстро пробегает под выстрелами расстояние между колонною и проломом, вторгается в оный, штыками очищает путь в монастырь, и выгоняет неприятеля из всех частей оного. Он не ограничился сим подвигом: чувствуя, сколь необходимо иметь в городе сборное место, Хлопицкий немедленно штурмует другой смежный монастырь Энкальцас, и взяв оный, штурмом же овладел всеми домами, окружающими площадь Энграция и батареею, построенною на улице сего имени, обратив взятые пушки противу неприятеля. Быстрота движений, храбрость и счастливый успех сей колонны изумили испанцев и французов; поздравительное ура! да здравствуют неустрашимые! со стороны последних, было в сей день наградою полякам.

Занятием монастыря Энкальцас, совершенно открылась линия неприятельская даже до ворот Кармен. Испанцы {144} взорвав на воздух шесть подкопов со стороны моста, на реке Гуэрбе, предали сию часть оборонительной линии в руки французов. Часть французской пехоты, находившейся в окопах, видя успешный штурм полковника Хлопицкого и отступление неприятеля, без приказания, добровольно бросилась в ворота Кармен, но встретив сильное сопротивление, отступила от сего места, а в замену взяла штурмом монастырь Св. Троицы. Между тем набат гремит в сей части города; жители устремляются на кровли, заборы и во все отверстия домов. Смертоносные выстрелы осыпают отряд, который, потеряв более половины людей, уже готовился к отступлению; тогда генерал Марлот двумя батальонами подкрепил оный, чем дал им возможность удержаться в монастыре Св. Троицы.

Сей день стоил французам 600 человек убитыми, в числе коих нахо-{145}дились многие отличные офицеры; 15 пушек достались в руки осаждающим.

Но важный шаг уже был сделан: французы проникнули в город и от сего дня началась война внутри оного.

Войско находилось в беспрестанной деятельности: в стенах взятых домов делали сообщения, пробивали амбразуры, строили шанцы на улицах, приготовляли лестницы и мешки с шерстью, найденною в городе, для закрытия себя от выстрелов.

Всякое движение в войске осаждающих не проходило без внимания со стороны осажденных. Грозный набат раздавался в той части города, где угрожали нападением, и жители спешили умирать с оружием в руках на развалинах, или ценою жизни исторгать оные из рук неприятеля.

Маршал Ланн уведомил генерала Палафохса о том, что власть французов в Испании простирается от гор Пиренейских до Сиерры-Морены, {146} что войско Наполеона уже вступило в провинцию Ла-Манха, и англичане на судах принуждены искать спасения. Маршал Ланн желал, чтобы Палафохс выслал с своей стороны офицера для удостоверения в сказанном, предлагая перемирие до возвращения посланного.

Между тем недостаток съестных припасов и болезни довели жителей города до самого отчаянного положения. Мяса вовсе не было, курица стоила пять пиастров, то есть 27 рублей ассигнациями на русские деньги. Бомбы и каленые ядра уже три недели сокрушали несчастный город, и зарево пожаров освещало удрученных болезнью и изнеможенных голодом. Заразительная болезнь поглощала всякий день около 350 человек разного возраста и пола, не считая погибавших от ударов и выстрелов неприятельских. Все домы превращены были в лазареты. Больные, не имея ни пищи, ни лекарств, толпами валялись на полусгнившей со-{147}ломе. Легкая рана, без пособий медицины и в зараженном воздухе, превращалась в антонов огонь; быть легко раненым значило то же, что быть убитым. Уже не стало земли для покрытия бренных остатков мужественных защитников отечества. На улицах и пред церквами рыли глубокие рвы, и в оные повергали сотнями тела несчастных. Нередко случалось, что бомбы раздробляли на части сложенные в кучу трупы, и члены усопших, разброшенные на улицах, представляли ужасное и омерзительное зрелище. Домы взлетали на воздух; ядра и картечи угрожали смертью в местах открытых; заразительная болезнь пожирала в местах сокровенных, но жители Сарагоссы не теряли мужества! Малейшая жалоба на несчастное положение, слезы горести и отчаяния наказывались как измена, и всякое утро французы видели несколько повешенных испанцев на улице Коссо и Зе-{148}леном рынке. Смелейшие из защитников не сомневались в своей погибели. Они легко освоились со смертью, но не хотели даже думать о том, чтобы подвергнуться иноплеменному игу. Присягнув погибнуть под развалинами города, они с презрением отвергали неоднократные предложения сдаться на капитуляцию.

Для сбережения людей, осаждающие не предпринимали более генеральных штурмов на всю линию, но, отнимая один дом после другого, и очищая путь минами, со всех сторон подвигались в средину города.

Опытность генерала инженеров Лакоста и особенное его искусство в атаке домов, чему он научился при взятии Каира в Египте, где также в домах надлежало сражаться, хотя была весьма полезною, но не облегчала трудностей в исполнении его предначертаний. Храбрость жителей полагала непреодолимую преграду на всяком ша-{149}гу. Таким образом, для завладения двумя малыми домами в два этажа, надобно было два дня сражаться. Лестницы, кровли, чердаки и погреба были усеяны трупами.

Сии сражения в домах столь единообразны, что не могут занять читателя: довольно будет, если я упомяну о нескольких, более заслуживающих внимания, 30 января польский отряд, выломав стену снаружи, проникнул в кухню одного дома, смежного с улицею Квемада. В другой комнате находились испанцы. Обе стороны, сделав в стенах отверстия, перестреливались в комнатах. Испанцы с кровли бросали в трубу гранаты, которые, лопая, наносили большой вред в тесной комнате, наполненной людьми. Битва продолжалась двое суток на кровле, чердаках и в погребах, наконец испанцы удержали дом за собою, не победив, но измучив своих противников. {150}

Взятие монастыря Св. Моники представляло одну из кровопролитнейших сцен в военной истории всего человечества. Французы с примкнутыми штыками продирались сквозь огромные кучи развалин, усеянные привязанными к кольям бомбами, гранатами и петардами, которые, лопая, на всяком шагу причиняли ужасное опустошение в рядах. Ружейный огонь из окон и с кровель, картечные выстрелы поражали со всех сторон смертью неустрашимых, которые, преодолев все сии преграды, должны были за проломом окончить победу рукопашным боем. Три части воинов с обеих сторон пали на штурме, и наконец французы овладели монастырем, и укрепились в оном.

Нападение испанцев на монастырь Св. Троицы, находившийся во власти французов, взятие Августинского монастыря и двух домов поблизости монастыря Энграции поляками, не менее были кровопролитны. Испанцы удивля-{151}лись храбрости и постоянству осаждающих, и старались сими качествами превзойти врагов своих *. Взаимная злоба доводила воинов до отчаяния и, казалось, что всякий сражался с личным врагом своим.

При взятии сих двух домов, 1 февраля, пал, пораженный смертоносною пулею, отличнейший в армии французской генерал инженеров Лакост. Полковник Ронья (Rognat) принял после него начальство над инженерами. Испанцы также потеряли в сей день начальника инженеров Сан-Жени (San-Genis), которого место заступил подполковник Цаппино. {152}

Для подтверждения выше мною сказанного, с каким остервенением и упорством сражались обе стороны, привожу еще один пример. При штурме одного строения, окруженного малыми круглыми башнями, одна из сих башен, не имея отверстия, не допускала проникнуть во внутренность ее осаждающих поляков. Прикрепленными к стене петардами и бросаемыми в средину бомбами старались оттуда выжить испанцев. Одна из бомб проломила все своды, и озлобленные упорным сопротивлением испанцев, поляки на веревках спускались в мрачную пропасть, чтобы достигнуть неприятеля *.

Таким образом производимая война в городе дошла до высочайшей степени ожесточения или, лучше сказать, исступления. На поверхности земли умер-{153}щвляли друг друга для овладения пустыми развалинами; под землею рылись, чтоб взрывать на воздух яростных своих врагов. Домы горели, фугасы и мины с ужасным треском лопали во всех концах города. Погребальные звоны и грозный набат вторили грому оружия, и вопли победы или отчаяния раздавались попеременно в рядах сражавшихся. Со всем тем испанцы не думали о сдаче, а французы об отступлении! Казалось, будто они утешались сим ужасным зрелищем, повсечасно умножая злобу и мщение.

Палафохс, удрученный болезнью, поверил начальство (20 февраля) генералу Сент-Марку, который поручил оное Юнте или Совету из выбранных граждан от города, под своим председательством. В сие время несогласие водворилось между жителями. Одни желали сдать город, обремененный всеми несчастиями, другие дерзостно отвергали мысль сию, и для воспрепят-{154}ствования войску удалиться, овладели всеми судами на реке Эбро. Французы между тем вознамерились употребить последнее средство: взорвать город на воздух. В приближенной к средине города улице Коссо основали шесть подкопов, из которых каждый должен был вмещать 3 000 фунтов пороху. День, 21 февраля, назначен был к взорванию сих подкопов. Но в 4 часа утра передовые посты получили приказание прекратить стрельбу. Юнта выслала депутатов к маршалу Ланну, объявляя, что она соглашается на капитуляцию, если условия не будут бесчестны для испанского оружия, уведомляя притом, что отказывается от условий, предложенных за день прежде генералом Палафохсом, на которые французы не соглашались.

Сначала маршал Ланн не принимал никаких условий, показывая вид, будто воля Наполеона состояла в сдаче города на произвол победителей, но {155} наконец, согласился утвердить предложенные пункты, с тем однакож, чтобы имя Фердинанда не было в оных упоминаемо. - Главные же пункты состояли в том, что гарнизону позволяется выступить из города с военными почестями, после чего должен он отправиться военнопленным во Францию; офицерам позволяется сохранить свои багажи, лошадей и вооружение, солдатам только ранцы. Поселяне должны возвратиться в домы свои. Сверх того победители обеспечивают побежденным вольность вероисповедания, и имущество граждан остается неприкосновенным.

Однакож в городе между жителями происходило замешательство. Желающие продолжать защиту города возмущали войско, и намеревались овладеть артиллерией. Депутаты не смели показаться пред разъяренным народом, и, скрываясь в замке Альхаферия, уведомили Юнту о следствиях своего посольства. Началь-{156}ники употребили все средства для успокоения разгоряченных умов и уверения в необходимости подвергнуться обстоятельствам.

21 февраля, 12.000 бледных, больных и истощенных трудами воинов, вышли чрез ворота Портилло из города, и сложили оружие пред победоносною армиею, которая без отлагательства заняла город. Осада сия продолжалась 52 дня, считая от начатия траншей:

29 дней сражались вне города, 23 во внутренности оного, не считая 9 дней пред открытием батарей противу Монтеторреро. Осада сия тем блистательнее и славнее в истории, что лучшие французские инженеры управляли работами, а сражались отборные войска, под предводительством опытных сотоварищей Наполеона, на пути прежних его побед, как то: маршалы Ланн, Мортье, Монсей и Жюно. В продолжение осады Сарагоссы осаждающие отняли у осажденных 50 пушек, в {157} городе нашли оных еще 113. Пороху вовсе не было, ибо испанцы приготовляли известное количество оного на ежедневное употребление. Хлеба было еще на 6 месяцев, но, не имея мельниц, которые все были заняты французами, жители должны были толочь зерна камнями. Четвертая часть города взята была штурмом, в том числе 13 монастырей или церквей, а 40 еще оставались во власти неприятеля. Но сколь плачевное зрелище представляла внутренность города! Развалины взорванных минами и истребленных пожаром домов, покрыты были растерзанными телами человеческими. Во время, продолжения осады, 16 000 брошенных в город бомб, почти ни одного строения не оставили без повреждения. Все улицы были перекопаны и завалены обломками. Могильная тишина царствовала в городе при вступлении французов. Граждане, бледные, изнуренные трудами и болезнью, как привидения из-{158}редка мелькали на улицах, или, выглядывая из домов, обращали угасающие взоры на своих победителей с каким-то поразительным любопытством, смешанным с ужасом и негодованием. Некоторые от изнеможения падали мертвыми среди французских рядов, умоляя небо об отмщении. В продолжение 52 дневной осады погибло 54 000 жителей разного возраста и пола. В самый день капитуляции 6 000 не погребенных тел лежало в городских рвах, на улицах и пред церквами. Маршал Ланн употребил жителей окрестных деревень для погребения несчастных их соотечественников. Большая часть граждан немедленно вышла из города, а из числа оставшихся, в продолжение 9 дней после капитуляции, еще 1000 человек соделались жертвою смерти. У преддверий храмов кучами лежали трупы, обернутые полотном вместо гробов, которые на счет правительства вывозили {159} и хоронили за городом. Французы, для избежания заразы, расположились вне города, посылая только караулы для занятия важнейших постов в оном.

Свидетельство генерала Ронья, будто только 3000 человек из французской армии лишились жизни во время второй осады, мне кажется сомнительным. Из трех польских полков погибло почти 800 человек, судя посему, потеря во всей армии по крайней мере должна быть вдвое противу числа предполагаемого сим генералом.

Падение Сарагоссы произвело совершенно противные действия в умах испанцев, нежели того ожидали французы и их союзники. Героизм мужественных защитников сего несчастного города оживил народный дух, и возбудил соревнование во всех состояниях народа. Блестящие победы, одержанные французами в начале кампании 1809 года, не имели никаких последствий. 27 марта генерал Себастиани разбил {160} часть Андалузской армии под Циудад-Реалем. Маршал Виктор одержал совершенную победу того же самого дня над генералом Куестою под Меделленом, но чем значительнее были потери испанцев, тем большие усилия делал народ к сопротивлению. Генерал Куеста потерял около двадцати тысяч убитыми и пленными, а чрез 15 дней собралось 30 000 охотников к подкреплению его корпуса.

Между тем военное искусство герцога Веллингтона (называвшегося тогда лордом Веллеслеем) обнаружилось ежечасно с большим блеском. Находясь в начале сего года в Португалии с 24 000 англичан, гановерцев и брауншвейгцев, он образовал в сем королевстве народное вооружение или милицию, предводительствуемую большею частью английскими офицерами, и на всяком шагу представлял французам новые затруднения. Кажется, что Веллингтон первый открыл великую тай-{161}ну побуждать французов, почитавшихся дотоле непобедимыми. Он знал пылкость французов при нападениях, твердость их пехоты в огне, искусство их стрелков, превосходство артиллерии, и был уверен в познаниях и опытности их генералов. Веллингтон не увлекался пустою самонадеянностью, и знал также, что для побеждения подобных войск, надлежит противупоставить равные оным преимущества или превосходство в числе. Неопытные испанские и португальские воины и малое число англичан не были в состоянии противоборствовать французам в генеральных сражениях, и потому Веллингтон выбрал самое верное средство к их побеждению, извлекая побудительные причины из характера французского народа. Он решился утомить их и изнурить голодом. Переходя из позиции в позицию и принуждая французов переменять оные, он заводил их в места бесплодные или трудные {162} к переходам, которые, по приближении французов, наполнялись со всех сторон собиравшимися гверильясами и толпами милиции. Пресечение сообщений, отрезывание транспортов и беспрестанные нападения легких войск, приводили французов час от часу в затруднительнейшее положение, тем более, что по причине начавшейся тогда войны с Австриею, армия не получала никаких вспоможений из Франции.

Такими-то средствами Веллингтон успел изгнать маршала Сульта из Португалии. Маршал Ней принужден был отступить в Галицию, и сии неудачи препятствовали французам действовать в Эстремадуре, Ламанхе и Аррагонии, и заставляли их единственно довольствоваться сохранением занимаемых провинций и поборами контрибуции.

Веллингтон предпринял изгнать французов из Мадрита и из средины Испании, и вследствие своего наме-{163}рения, соединившись 20 июля с 38-ми тысячным корпусом генерала Куесты, и в надежде на подкрепление 20 тысяч испанцев под начальством генерала Венегаса, который приближился к Аранжуецу, он начал действовать наступательно.

Веллингтон и Куеста подвигались вперед, направляя путь чрез Талаверу. Король Иосиф, с некоторыми войсками, расположенными близ Мадрита, соединился с генералами Виктором и Себастиани близ Гвадарамы, и приняв главное начальство над сею армиею, состоявшею из сорока семи тысяч человек, двинулся к Талавере навстречу неприятелю. Два дня происходило сражение (26 и 27 июля 1809), в котором обе стороны дрались с необыкновенным мужеством и ожесточением. Испанское правое крыло примыкало к реке Таго, соединяясь левым крылом с английскою армиею, которой левое крыло примыкало к возвышению, коман-{164}довавшему полем сражения. В продолжение двух дней, французы пять раз устремлялись взять приступом сие возвышение, защищаемое сильною артиллериею и многочисленною пехотою, и пять раз, дошед на штыках до самой вершины, принуждены были отступать. Путь к сему пагубному возвышению был устлан трупами, картечи и ружейные пули сыпались как дождь, кровопролитие было ужасное! - Прошедши под громом орудий расстояние, находящееся между позициею и возвышением, надлежало карабкаться поодиночке на верх, и резаться, так сказать, на ножах, за всякий аршин земли. Между тем на всей линии производили жестокую канонаду, в продолжение которой многие атаки английской кавалерии остались безуспешными. Наконец французы, утомленные нападениями, а англичане защитою, прекратили битву. Победа осталась нерешенною: французы провели ночь на ме-{165}сте сражения, потеряв в сии два дня до 10 000. Англичане до 7 000 человек.

Ночью, генералы Виктор и Себастиани отступили чрез Альберхо, а король Иосиф поспешил на помощь городу Толеду, угрожаемому генералом Венегасом. Вскоре приближение корпусов Сульта, Нея и Мортье принудили Веллингтона возвратиться в Португалию. После сего решительного дела, счастие снова обратилось на сторону французов. 8 августа Мортье разбил часть армии Куесты над рекою Тагом, и забрал его артиллерию. Генерал Себастиани поразил 11 сего же месяца под Альмонацидом генерала Венегаса, отняв у него 38 орудий; корпус, под начальством генерала Вильсона, разбит был маршалом Неем в горах Банос (12 числа). Маршал Сульт, подкрепленный свежими войсками из Франции, разбил испанский корпус, состоявший под начальством герцога дель {166} Парка, под Альба де Тормес (18 октября), и герцог Тревизский одержал блестящую победу над 55 тысячною испанскою армиею под начальством генерала Аррицаги на равнинах Оканских близ Аранжуеца (10 ноября). Сверх множества убитых, испанцы потеряли в сем деле около 20 000 пленными, 50 орудий и множество знамен.

Разбитые на всех пунктах испанцы, собрались под начальством генерала Аррицаги и герцога Албукерка в горах Сиерра-Морена, полагая себя в сих неприступных местах в совершенной безопасности от неприятеля. Горы сии, покрытые крутыми и обнаженными утесами, представляют в природе самое дикое и ужасное зрелище. Снег во весь год лежит на вершинах и в пропастях. Исключая несколько пастушеских хижин, вся цепь гор необитаема. Они простираются на границе провинции Ламанхи между реками Гвадианою и Гвадалквивиром, и путь чрез {167} оные почитался дотоле непроходимым. Испанцы завалили все проходы, зарыли мины в местах удобопроходимых, и все оборонительные места прикрыли стрелками и орудиями. Маршал Мармонт (20 января 1810 года) решился вытеснить испанцев из сего убежища, и после кровопролитного сражения успел в своем предприятии.

После сего вся Аррагония покорилась французскому оружию. Город Севилла сдался на капитуляцию. Малага 5 февраля взята была генералом Себастиани. Сюшет овладел почти всею Каталониею. Важный по многим отношениям город Лерида, после кратковременной осады, принужден был сдаться маршалу Сюшету 14 мая, и крепость Мескиненца имела ту же участь. Во Франции и в союзных с нею землях уже полагали, что Испания порабощена совершенно, и что война прекратилась. Даже в Испании многие были в сем уверены. Но Кадикс сопротивлялся мужественно {168} под бомбами неприятеля. В Галиции снова возгорелось пламя войны; английский генерал Блек (Black) удерживал Андалузию. Валенция, Асторга и Бадайоц снова объявили себя независимыми, и храбрый Баластерос, которого слава возрастала ежечасно, усиливался проникнуть в Эстремадуру и вооружить сию провинцию противу французов. Испания уподоблялась стоглавой гидре, которой головы вырастали под мечом Геркулеса, или воинам Язона, возрождавшимся из посеянных зубов дракона. Число испанских войск никогда не уменьшалось, и казалось, что французы имели дело с бессмертными людьми.

Французская армия, после заключения мира с Австриею, также получила новое образование. Полки наново были устроены и подкреплены прибывшими из Франции отрядами. Артиллерийские парки приведены в лучшее состояние, недостаток в офицерах пополнен, и даже заведенная вновь дисциплина, {169} гораздо строже прежней, много способствовала к успехам французов. Сверх того 60 000 свежих войск собирались в Саламанке под начальством маршала Массены, чтобы окончить покорение Испании и Португалии, в чем не только французы не сомневались, но даже и большая часть Европы верила тому беспрекословно. Только испанцы говорили откровенно, что французы могут покорить их землю, но не народ, и что они не будут владеть спокойно Испаниею, пока не истребят последнего грудного младенца. Бог попустил испытать нас, повторяли они, но Он не предаст нас в руки врагов Его:

Испания есть место казни для народа, осмелившегося во время революции уничтожить священные алтари Веры и предать смерти помазанника Божия. - Таким образом изъяснялись испанцы в разговорах с французскими офицерами, которые любили слушать сих непоколебимых защитников чести. {170} Таковы были испанцы в отечественную войну, подкрепляемые Верою, привязанностью к престолу и отечеству! Им даже не угрожали порабощением Испании и присоединением оной к Французской Империи. Желали только переменить династию царствующего дома, избрать королем Иосифа, вместо Фердинанда. Но благородная гордость испанцев не хотела принять законов из рук чужеземных. "Нет!" говорили они: "мы не можем, не должны оставить короля нашего в несчастии. Мы присягнули ему в верности, и когда же можем дать лучше доказательство в истине нашей присяги, как не в злополучии?" Французские воины уверены были в справедливости их дела - и проливали кровь свою, истребляя сих великодушных рыцарей из угождения властолюбию Наполеона. - О люди, люди! Как здесь согласить разум и волю?... {171}

Кампания 1810 года открылась в мае месяце взятием Циудад-Родриго. После сего французская армия подступила 15 августа к городу Алмеиде. 26 августа вечером, одна французская бомба упала в пороховой ящик, который нагружали в зáмке, при большом магазине, вмещавшем в себе более двух тысяч пятисот пудов пороху. В одно мгновение вся внутренняя часть города исчезла с поверхности земли. Цитадель совершенно была опрокинута, и большая часть городских стен рассыпалась. Ни что не может сравниться с сим опустошением. Если б земля разверзлась и огнедышущие вулканы соединили все свои силы в одно место, то и тогда явление не было бы гибельнее и ужаснее. Пушки, целые стены и огромные обломки скал были разбросаны на версту кругом, вместе с растерзанными членами несчастных жителей города, которых более половины погибло при сем пла-{172}чевном происшествии. Гарнизон, состоявший из 3 000 португальцев, находясь в сие время в казематах, уцелел от погибели, но панический страх объял все сердца, и на другой же день остатки города сданы были французам.

Веллингтон, не в состоянии будучи сопротивляться в Испании, отступал в Португалию, которая между тем приготовилась к защите. Все проходы и переправы были укреплены, жизненные припасы собраны в одно место. Из жителей составились отдельные корпусы, и укрепленные города приведены в оборонительное состояние.

Массена следовал за Веллингтоном, полагая, что он в Португалии сядет на суда и прекратит войну. На сем походе некоторые значительные сражения прославили обе армии. Сражение под Буссако (27 сентября 1810 года) в котором англичане, в крепкой позиции в горах, удержали все стремление французов, кончилось с равным успехом {173} для обеих сторон. Французы потеряли 4000, а англичане 2000 человек, и обе армии остались в своих прежних позициях, пока Массена, обходом, не принудил Веллингтона к отступлению. По взятии Коимбры, французская армия устремилась к Лиссабону, и подвигаясь вперед, 12 октября должна была остановиться пред Вилла-Франкою, где неприятель укрепился на возвышениях. Массена не смел атаковать сей крепкой позиции, и решился держать англичан в осаде. Он устроил циркумвалационную линию, и расположил армию свою таким образом, чтоб она по первому сигналу могла собраться в продолжение четырех часов в одно место.

От сего времени начинаются бедствия французов: Массена, сим неблагоразумным распоряжением, сделал первый шаг к пропасти, в которую низринулись могущество и плоды побед французской армии. Он, кажется, не {174} предвидел того, что англичане, будучи властителями на море, получали оттуда свое продовольствие, в то время как французы претерпевали во всем совершенный недостаток. Вскоре повиновение исчезло в армии, толпы мародеров, под предлогом снискивания продовольствия, производили грабежи и убийства, и в свою очередь истребляемы были отрядами партизанов. Жестокий Сильвеира, начальник многочисленного отряда инсургентов, не давал французам отдыха даже в их лагере. Все, что только выступало за линию аванпостов, соделывалось его жертвою. Правда, что Сильвеира бесчеловечием помрачил блеск своих деяний и был виновником многих бедствий. Он ужаснейшими мучениями погублял попадавшихся ему французов, которые взаимно обращались варварски с несчастными жителями. Все злополучия приписываемы были, по справедливости, Массене: общее мнение его обвиняло. Он был {175} ненавидим армиею и жителями, которые равномерно страдали, и истребляли друг друга с ожесточением. В сем затруднительном положении пребыла французская армия более месяца в позиции под Вилла-Франкою. Наконец Массена принужден был отступить и занять другую на возвышениях Сантарамы, укрепясь в сем месте во ожидании лучшей участи, долженствовавшей наступить от восстановления сообщения с маршалом Сультом, (занимавшимся тогда осадою Бадайоца), и от завладения богатою провинциею Алентехо. Веллингтон, подкрепленный армиею маркиза де ла Романы, будучи вдвое сильнее неприятеля, не хотел однакож силою вытеснять его из позиции, он довольствовался занятием провинции Алентехо, и вознамерился голодом расстроить французов, в чем успел совершенно. Французы также получили подкрепление, но сие еще более умножило их голод, наконец, в {176} марте месяце, Массена выступил из своей позиции, чтоб отступить в Испанию. Сие отступление ни с чем не может сравниться, как разве с ретирадою французов из России. Все возможные бедствия обрушились на них в сию несчастную эпоху. Непроходимые дороги, нестерпимый жар днем и холод в ночи, беспрерывные дожди, недостаток одежды и обуви, голод, болезни, все совокупилось для истребления сих несчастных. Сильная неприятельская армия преследовала их по пятам и не давала им отдыха. Партизаны, гверильясы и вооруженные поселяне окружали армию, и причиняли страшное опустошение в рядах, лишая возможности к пропитанию. Между тем Испания вооружалась наново с большим противу прежнего усилием. Успехи прочих французских генералов в северной части Испании не имели никаких важных последствий. На всех концах Испании отдельные корпусы французов беспре-{177}рывно сражались, одерживали победы, брали города и блестящими своими подвигами приготовляли тем большее торжество для неприятеля.

Как сие краткое начертание не есть История Испанской войны, то и должен я здесь припомнить, что я не намерен занимать читателя подробным описанием действий различных отдельных корпусов. Они столь известны, что не требуют повторений. Мы избрали себе предметом некоторые разительные черты сей народной войны, и план кампании не подлежит вовсе нашему исследованию.

Наконец, после жестоких сражений, в которых, как французы, так и их противники оказывали равное мужество, Веллингтон вступил 12 августа 1812 года в Мадрит, оставленный накануне королем Иосифом. Правление перенесено было в Валенцию; блокада Кадикса была оставлена; Мармон уступил неприятелю Андалузию и все важ-{178}нейшие города были в руках союзников. Ежедневно французская армия лишалась отрядов, посылаемых во Францию для употребления оных противу России, но неприятельская армия, по мере ослабления врагов, получала новые подкрепления. Французские солдаты и даже офицеры совершенно упали духом в войне, которой они не предвидели конца; совершенно оставленные на произвол судьбы в начале кампании на Севере, они грозно требовали возвращения во Францию, неохотно повиновались, и уже не с прежним мужеством устремлялись в сражения.

В зиму 1812 года, война без перемирия остановилась. Гром оружия умолк, и воины обеих армий, расположенные в укрепленных зимних квартирах, обращали все свое внимание на войну, в России ведомую, которая долженствовала решить участь Испании и Европы. Французы надеялись, что Наполеон, по окончании Российской кампании, со {179} всеми своими силами обрушится на Испанию, и одним ударом окончит сию медленную борьбу: надежда сия питала их в несчастии. Но вскоре все ожидания рассеялись, и место оных заступило отчаяние. 20 января 1813 года, получили в Испании известие о совершенном истреблении большой армии. Французы едва верили сему происшествию, единственному в новой Истории и уподобляющемуся только истреблению Ксерксова воинства. Но вскоре они уверились в истине, когда маршал Сульт должен был оставить Испанию с 50.000 отборных войск. Тогда вся французская армия не имела в Испании под ружьем более 50 .тысячи человек, противу которых сражалась 150 тысячная армия, оживленная успехами своих союзников в северной Европе, гордящаяся собственными своими победами, и подкрепляемая ежедневно всеми усилиями жителей. Веллингтон открыл кампанию (26‑го мая 1813 года), взятием Саламанки. {180} Король Иосиф принял главное над армиею начальство, имея Журдана главным Начальником Штаба (Major-Général).

15 июня союзники перешли Эбро, вступили на дорогу к Виттории, и намеревались взять в тыл французскую армию, которая решилась сопротивляться. 21 июня произошло то славное сражение под Витториею, которое решило участь Испании, прославило Веллингтона, и имело столь важные последствия на судьбу Наполеона. Превосходство сил не мало способствовало союзникам к одержанию победы, но и важные ошибки французских генералов содействовали к истреблению армии.

Веллингтон намеревался обойти французов с левого крыла, но сильное сопротивление генерала Сарю удержало стремление союзников. 20 тысяч англичан и португальцев выстроились на высотах для отрезания ретирады. {181} Но и здесь генерал Ламартиниер отразил неприятеля, защищая мост Субиханы с необыкновенным мужеством. Все усилия англичан на сем крыле остались тщетными. Французы из тел убиенных своих товарищей сделали защиту от неприятельских пуль, и производили убийственный батальный огонь, отражая штыками нападения. Наконец французы принуждены были к отступлению, и армия начала ретироваться. Около четырех часов пополудни чрезвычайный беспорядок в тыле армии довершил торжество неприятеля и поражение французов. При сей армии находилось более двух тысяч повозок, вмещавших в себе сокровища короля Иосифа, также имущество французских генералов, офицеров и испанцев, приверженных к Иосифу и следовавших за армиею, для избежания преследования победителей. Множество женщин и детей находилось в сем обозе, кото-{182}рый, вместе с артиллерийским парком, (весьма некстати поставленным во время сражения близ болота), старались вывезти на большую дорогу. Одна сломанная повозка остановила шествие. В сию минуту два эскадрона английской кавалерии, пробившись чрез все линии французов, проникли в обоз, и распространили ужас в сем месте. Несчастные испанки бросались на колена пред французскими кавалеристами, и умоляли спасти их от мщения соотечественников. Солдаты, вместо того, чтобы защищаться, сажали на лошадей вместе с собою женщин и детей, и поспешали удалиться. Повозки, наполненные золотом и прочими драгоценностями, были оставлены. Никто не вздумал даже обратить на них внимание. Весь артиллерийский парк, состоявший из 86 орудий, и все сокровища, плоды столь многих побед, купленных ценою французской крови, достались в добычу англича-{183}нам. Король Иосиф велел отступать левому крылу и центру, которые еще держались, и едва сохранил несколько пушек, потеряв более 6000 человек убитыми, после сего он оставил поле сражения, и удалился в беспорядке. После победы под Витториею англичане заняли Валенцию, а Иосиф переселился во Францию, оставив своих приверженцев в Испании, в отчаянии и без всякой помощи.

Наполеон, известясь в Дрездене о сих происшествиях, выслал маршала Сульта в Испанию для поддержания славы французского оружия. Сей искусный полководец, приняв начальство, старался по возможности восстановить дисциплину, и преобразовать расстроенную армию. Одержанные им мгновенные успехи только на короткое время удержали наступление неприятеля. Французы на всех пунктах должны были уступить сильному и торжествующему врагу, и Веллингтон перешел, 7 ок-{184}тября 1813 года речку Бидассою, границу Франции. Переход сей защищали французы с отчаянным мужеством. Гордость французов, питаемая в продолжение 30 лет блестящими успехами на поле браней, столь была велика, что они полагали невозможным вторжение неприятеля в пределы Франции. Между тем со стороны Рейна и гор Пиренейских вооруженная Европа стремилась во внутренность их отечества, дабы смирить высокомерного их повелителя, и разрушить могущество основанное не на благоденствии народов, но на праве сильного.

Таким образом кончилась Испанская война, продолжавшаяся в пределах сей страны около шести лет, с ожесточением и мужеством, коим мало находим примеров в истории. Война сия решила важную задачу, и доказала, что народ, в котором существуют Вера, любовь к престолу {185} и отечеству, есть непобедим. Россия в 1812 году подтвердила сию истину, и, равно как Испания, увенчалась бессмертною славою!

---

* Дворяне.

** Богатые жители столицы и молодые щеголи одеваются по-французски, но в провинциях сохраняется древний костюм.

* Как не вспомнить, здесь прекрасной песни славного Гёте, переведенной В. А. Жуковским!

Kennst du das Land, wo die Citronen bluhn

Im dunkeln Laub die Gold-Orangen glühn,

Ein sanfter Wind vom blauen Himmol weht,

Die Myrte still und huch der Lorbeer Steut,

Kennst du es wohl?

Dahin! Dahin!

Mögte ich mit dir, o mein Gebiebter, ziehn.

u s. w.

Я знаю край! Там негой дышит лес,

Златой лимон горит во мгле древес,

И ветерок жар неба холодит,

И тихо мирт и, гордо лавр стоит…

Там счастье, друг! - туда! туда!

Мечта зовет! там сердцем я всегда!

и т. д.

* Известно, что шея Юноны почиталась несравненной красоты. См. Илиаду.

* Мы должны предуведомить наших читателей, что в сем сочинении мы везде следовали Новому стилю в летосчислении, для того чтобы читатель удобнее мог поверить числа в других сочинениях о сем предмете.

** Эмануил Годоа родился в Бадайосе 1764 года, от бедных родителей дворянского происхождения. В молодых летах прибыл он в Мадрит, и одаренный прекрасною наружностью, и с приятным голосом соединяя искусство играть на гитаре, он нашел покровительство у многих знатных особ, которые доставили ему и брату его Лудовику места в полку королевских телохранителей. Вскоре снискав благосклонность короля и королевы, возвысился он до первейших степеней в государстве, и сделался их любимцем. В награждение за мирный трактат, заключенный им с французским Конвентом, постыдный и разорительный для Испании, получил он титул Князя Мира, первостепенного Гранда, орден Золотого Руна и 60 000 пиастров ежегодного дохода. Вскоре король женил его на принцессе королевского дома, и поручил в его управление все дела государства. Происками своими он успел посеять раздор между королем и сыном его Фердинандом, и наконец предал их в руки Наполеона, вместе со своим отечеством. Сей человек, который, прибыв в Мадрит, не имел более одного франка на ежедневное пропитание, после своей смерти оставил несметные сокровища, которым из любопытства прилагаю счет; за верность ручаются издатели его биографии: 40 000 000 пиастров в Англии, 10 000 000 во Франции, 20 000 000 в Генуе, 10 000 000 в Корунне и Фероле, 800 000 у девицы Туд, 1 000 000 у великого инквизитора, 800 000, в руках Эспинозы, 6 000 000 в Государственном Казначействе - всего 83 400 000 пиастров; присовокупя же мебели, драгоценные камни, золото в слитках, картины, замки, дворцы, земли, полагают, что все его имущество простиралось на 500 000 000 ливров!!! Сумма почти невероятная. См. Histoire des Ministres Favoris anciens et modernes. Favoris anciens et modernes. Paris, 1820 г.

* Régiment des chevaux légers polonais de la garde Imperiale.

** Les Espagnols occupoient le sommet de la montagne, traversé par la grande route de Madrid. En cet endroit, un plateau assez vaste permettoit à leur infanterie de se developper, pour soutenir ses batteries placées sur des hautteurs à droite et à gauche. Une large tranchée coupoit la route, et le feu des tirailleurs, joint à la mitraille, rendoit le passage très difficile. Ľempereur, apres avoir reconnu les lieux, ordonne a un escadron des chevau-légers polonais de sa garde ďemporter cette position: ils chargent avec la plus rare intrépidité; la mitraille tue ou démonte la moitie de ces braves; ils sout ramenés, mais ils chargent de nouveau, franchissent la coupure, le retranchement, et sabrent ľindanterie espagnole, qui , étonnée de cette andace, jette ses fusils et abandonne ses pièces et sa position. Ce fait ďarmes est un des plus glorieux qui ait illustré la cavalerie. Memoires sur la guerre ďEspagne par M. de Naylies, page 14 .

* Так в книге, современное написание - Хунта.- Ю. Ш.

* Сии правила не сочинены мною, но суть оригинальные. Многие французские офицеры имели случай достать оные в подлиннике: они были напечатаны после в Париже; между прочим и Г. де Нельи поместил оные в своих Записках об Испании. Во многих русских журналах помещены были отрывки из сего Катехизиса.

* Сагунт (Saguntum) богатый город в древней Испании Тараконской союзной с Римом, держался его стороны противу Карфагена. Аннибал осадою Сагунта начал вторую Пуническую войну. Жители защищались с необыкновенным мужеством с лишком 8 месяцев; но приведенные в крайность голодом и болезнями, разложили посреди города большой костер, и, сложа на огонь все свои драгоценности, также жен и детей, подожгли оный, и сами бросились в пламень, в 207 году до Р. Х. (Livii Histor. XXI, 6 Florus II, 6). На месте древнего Сагунта, стоит ныне город Мурвиедро в провинции Валенции, от слов: Muri veteres, т. е. древние стены.

Нуманция город в той же части Испании при реке Дуеро, четырнадцать лет противился победоносному римскому оружию, одерживая иногда даже блистательные победы. Тщетно покушались взять оный: претор Помпей Авлий, консул Эмилий Леогид и Гостилий Манций. Наконец Сципион Африканский осадил с 60 000 Нуманцию, имевшую только 8000 вооруженных воинов и после 15 месячной осады овладел городом. Большая часть жителей, предав пламени жен и детей своих со всем своим имуществом, умертвили себя на развалинах отечественного города. (Livii Epit. 57. i 59, Florus II, 189).

* Tio значит по-испански дядя , и дается старым или почтенным особам, как у русских, простой народ называет старших дядюшкой.

* Город славный поражением Карла Великого, и известный российской публике прекрасною балладою Карамзина:

Худо, худо, ах французы

В Ронсевале было вам! и пр.

** Бывшего после генералом и взятого в плен русскими войсками в Слониме.

* Испанский писатель Кавальеро говорит, что сие сражение стоило испанцам 3 000 человек убитыми и пленными.

* Кавальеро ошибся, говоря, что это было на рассвете.

* Некоторых уведя с собою в лагерь и возвратили после испанцам.

* Всех поляков в Испании было: 1, 2 и 3 полки пехотные и 1 полк улан, составлявшие легион Надвислянский; 4, 7 и 9 пехотные полки Княжества Варшавского и легкоконный полк гвардии Наполеона.

* Я здесь для того помещаю некоторые подробности в означении полков и имен офицеров, чтобы доказать сказанное мною выше, что во все опасные места французские генералы всегда из предпочтения назначали поляков.

* Кавальеро таким образом изъясняется о сем штурме: Il fallait toute la valeur des troupes Polonaises, sous les yeux ďun des plus braves Généraux de ľarmée Française, pour occuper les ruines de deux misérables maisons. Cette faible conquête coûta cher aux assiégeans, non pas tant par la perte de plusieurs de ces vaillans Sarmates etc. page 117.

* Des Polonais s'y firent descendre avec des cordes, pour parvenir jusqu'à ľennemi. Rognat, page 39.

 

Top