Герб горада Ліды, наданы 17 верасня 1590 г.
Перевод Натальи Горбаневской
По выбору Ежи Гедройца в его издательстве «Инстытут литерацкий» («Литературный институт», издательство парижской «Культуры». - Пер.) вышла 541 книга - среди них особого внимания заслуживают «Мои воспоминания» Вацлава Сольского, и особенно внимания русских читателей. Тому есть несколько причин, отнюдь не заурядных. Автор, родившийся в 1897 г. (скончался в США на 94 м году жизни), сын лодзинского врача, сразу после начала мировой войны уехал с семьей в Москву, уже полную польских беженцев. Там он попал в круги самого левого крыла революционеров. И так глубоко он в них погрузился, что среди 429 фамилий в именном указателе к толстому тому его воспоминаний мы находим не только почти всех вождей польской компартии, расстрелянных по приказу Сталина в 1938 г., но и ведущие фигуры советского истеблишмента. Тут есть Бухарин и Ворошилов, Литвинов и Луначарский, Каменев, Карахан, Зиновьев, Радек, Раковский, Раскольников и его жена Лариса Рейснер («никогда не видел женщины красивее» - пишет Сольский), есть Крупская, Крестинский, Крыленко, Молотов, Стеклов, Тухачевский, Чичерин и Володарский - называю только тех, с кем Сольский встречался лично. Более того, несколько раз он говорил с Лениным и Троцким, а первым большевиком, который произвел на него сильное впечатление, был Дзержинский. Но в том, что рассказывает Сольский об этих личностях, нет ни следа придыхания или частных пристрастий. Автор - отнюдь не сентиментальный мемуарист, он хочет быть свидетелем своей эры и уже в первых словах вступления к книге заявляет:
«Авторы чуть ли не всех воспоминаний (...) дополняют своим воображением то, что сохранили в памяти. А я по профессии писатель, так что мне было бы еще легче дополнить и приукрасить. Поэтому с первой же страницы хочу пообещать читателям и себе самому, что устою перед этими соблазнами. Напишу только правду - так, как я ее помню».
Но такое намерение как правило декларируют все известные нам мемуаристы. Поэтому сразу скажем, что Сольский принадлежит к тому ничтожному меньшинству, которое избежало соблазнов самохвальства и сочинительства. Зато он отличается наблюдательностью, и его рассказы о встречах с теми, кого описывали сотни сочинителей панегириков и тысячи разрушителей легенд, носят тот тон добросовестности, которого не подделаешь. Он говорит, что Володарский был оратором лучше Троцкого, потому что обходился без эффектов красноречия. Ленина Сольский считает политиком исключительным - за то, что тот формулировал свои суждения, не окутывая их туманом; разговор с ним Сольский приводит по памяти с поразительной достоверностью.
Уже по описанию первой встречи с Дзержинским - в Москве, после февральской революции, на митинге у памятника Скобелеву, - видно, что от большевизма и его вождей автора оттолкнула не столько их жестокость, сколько ложь, которую они употребляли в защиту своего учения, притом в присутствии простых людей, которых обязаны были защищать. Его раздражает, что польский шляхтич изображает из себя рабочего, его возмущает - после Рапальского договора - тайный экспорт советского оружия в веймарскую Германию. Более того, он клеймит этот сговор в прекрасном фельетоне - будучи корреспондентом «Известий» в Берлине.
Чем дальше углубляется он в двадцатые годы, чем ближе год «великого перелома», то есть смертоносной коллективизации, тем больше в книге важных примеров драматического процесса перерождения тех принципов и надежд, которые тысячам Сольских повелевали видеть в советской идеологии и ее практическом применении профилактическое средство - безжалостное, но необходимое - против всех грехов мира эксплуатации и классового насилия. Этапы этого разочарования описаны как будто сухо, но это результат сознательного выбора автора: говорить бесстрастно о том, что он сам видел и пережил. И он порвал со страной Советов и работой на нее уже в конце 1928 года. Тем не менее можно утверждать, что внимательный читатель воспоминаний Сольского узнает о сути дела не меньше, чем из знаменитых книг Артура Кестлера. У нашего автора крупные козыри: он познал источники и самые истоки процесса, то, что он познал, он видел ясно, а результаты заранее предвидел.
Для историков книга Сольского - серьезный источник. История октябрьского переворота и его первых последствий - это особенно трудная, пересеченная местность научных исследований: эта история была предметом многократных и многосторонних манипуляций (историческая политика предъявляет свои требования), а сверх того - подавляющее большинство знающих очевидцев, т.е. участников решающих деяний советской компартии, правительства, командования вооруженными силами, получили пулю в затылок вскоре после того, как Сольскому удалось унести ноги и остаться за границей, где он долго молчал. То, что он пишет о ликвидации Учредительного собрания, о подавлении Кронштадтского восстания, о партийных интригах, борьбе бульдогов под кремлевским ковром, - очень важное свидетельство. Вдобавок свидетельство, оставленное писателем. Сольский был автором романов ничуть не хуже, чем какой-нибудь «Рвач» Эренбурга. Конечно, о ВАПП Сольский пишет с чувством корпоративной солидарности, не упоминая про ее инквизиторский пыл. Но то, что бросается в глаза в этой книге, вопреки искренним заблуждениям и партийным усилиям активиста, - это похвала творческой роли диссидентов в любом общественном движении. Последние защитники веры - это по сути не ортодоксы, а еретики.
Сдержанно описывая в заключительной главе «Моих воспоминаний» обстоятельства своего решения, Сольский признаётся, что, порвав с советской Россией, он остался верен родному польскому языку и своим ранним взглядам, которыми проникся в лодзинские времена, читая рассказы Стефана Жеромского «Доктор Петр» и «Силачка». Мораль, извлеченную из них, он излагает так: «Обманывать самого себя, предавать самого себя - наихудшее предательство; то, что говорят люди, неважно кто, и все книги, и все теории - всё это может быть хорошим или плохим, но поступать надо так, как ты сам думаешь и чувствуешь, в согласии со своим собственным кодексом». При таких исходных посылках невозможно долго оставаться верным режиму, который требует повиновения вождю и его учению.