Герб горада Ліды, наданы 17 верасня 1590 г.
Убийство Иоcафата Кунцевича [1]
A варшавском сейме 1623 года (24 января - 11 марта) архиепископ Иосафат не присутствовал [2] . Конституция этого сейма о греческой религии («всякие процессы задворные и комиссарские, декреты, банниции, секвестры, отсрочки из-за несогласия в религии, если бы какие-либо с той и другой стороны объявились, отменяем») всего менее могла прийтись по вкусу полоцкому униатскому архиепископу, так усердно до этого времени подвизавшемуся на поприще судебно-юридического приневоливания православных к унии. Об этой стороне деятельности Иосафата Кунцевича состоявший y него на службе со вступления его на полоцкую кафедру до самой его смерти грек-униат Эммануил Кантакузен говорил: «Схизма была ему очень омерзительна, и упорных священников он арестовывал и сажал в заключение, и я сам однажды, по его приказу, схватил было в Витебске на рынке попа-схизматика, и сидел в заключении он два дня, пока раб Божий, по ходатайству многих почтенных людей, тамошних обывателей, не велел его выпустить. Светских же лиц он притягивал к суду, как к задворному суду, так и к суду трибунальному, земскому и гродскому, по делам об обидах церковных и бунтах» [3] .
Православный Витебск, и после сейма 1623 года, как я до этого времени, продолжал быть объектом своеобразной миссионерской деятельности Иосафата Кунцевича, хотя еще в предыдущем году православные жители Витебска лишились всех своих храмов в городе и могли молиться лишь в двух устроенных ими временных шалашах. По крайней мере, в январе 1623 года мы видим его в Витебске [4] . Долго ли он пробыл тогда в Витебске, дожил ли он в нем до Благовещения, или уехал в Полоцк, - не знаем. В праздник же Благовещения он, несомненно, был в Витебске. В этот день он совершал богослужение в одной из витебских церквей, причем его архидиакон сделался жертвою прискорбного насилия: один православный так сильно дал ему в губу, что он уронил св. дары (во время великого входа) [5] .
Никаких уступок православным, в духе сеймовой конституции 1623 года, не было сделано униатским архиепископом в Витебске. Этих от него уступок, конечно, и не предвиделось. Общее возбуждение против него православной народной массы все возрастало. Это известно было всем, и не в одном только Витебске. Известно было это и самому архиепископу. «Не было y св. Иосафата иного разговора (говорит архидиакон Дорофей), как только о смерти. Часто и перед нами (своими служащими), и перед другими своими приятелями, и в проповедях, иногда со слезами, говорил он, что не желал бы себе ничего лучше смерти за веру католическую и истину церковную, и за первенство апостольского престола. Когда уже в последний раз выезжал мученик из Полоцка в Витебск, пришел к нему его милость пан Михаил Тышкевич (теперешний полоцкий подсудок, a в то время полоцкий земский писарь), предостерегал его на счет витебских бунтов и убеждал его не ездить теперь в Витебск, a лучше поберечь свою жизнь для дальнейшей пользы церкви Божьей... Но это увещание его милости пана подсудка нисколько не подействовало на святого мужа... Тогда его милость пан подсудок вызвался сам пуститься с мужем Божьим в этот путь, желая защищать его и, если бы дошло до этого, положить за него свою жизнь. Но муж святой сказал: «Милостивый пан писарь! За это католическое чувство очень благодарю. Я не хочу никого подвергать никакой опасности, и тем более опасности потери жизни. Толпы друзей и слуг мне не нужно. Поеду со своими певцами, которые Господа Бога хвалят. A что касается опасности для меня, то я на нее не обращаю внимания». И прибавил (по церковно-славянски): «Дай ми Господи достойному быти за унию святую и за послушенства столицы Апостольское кровь мою пролити, и для того ото юж и гроб мне готовити казалемъ» (в подлиннике это написано польскими буквами) [6] .
26 октября (по стар. стилю), в день св. великомученика Димитрия Солунскаго, архиепискои Иосафат, в одной из витебских церквей. говорил проповедь на текст из евангелия Иоанна: «Пріидет час, да всяк, иже убіет вы, возмнится службу приносити Богу» (XVI, 2). Он упрекал жителей Витебска за то, что они всюду ищут его убить. «А вот я сам к вам приехал (говорил он), и знайте, что я ваш пастырь, и дай Бог, чтобы я душу свою положили за вас, за унию святую, за первенство св. Петра и его преемников, римских пап»... [7] . Странное впечатление производит это ожидание архиепископом Иосафатом себе смерти [8] от руки хулителей не какого-либо особенного, a обыкновенного королевского города той эпохи, бывшего притом местопребыванием рим.-католика-воеводы. За много верст кругом Витебска говорят о готовящейся униатскому архиепископу участи, а в самом Витебске высшие коронные власти как будто не знают об этом или, зная, не считают себя обязанными принять надлежащие меры к предотвращению беды. Неужели они, в самом деле, сознательно решили оставить на произвол судьбы полоцкого униатского архиепископа? Вина их в таком случае была бы не меньше вины убийц архиепископа. Между тем, витебский воевода Ян Завиша, как увидим ниже, назначен был потом королем даже одним из комиссаров-судей по делу об убийстве Иосафата Кунцевича.
В самом этом убийстве, с исторической точки зрения наиболее важным моментом представляется начальный его момент - появление возле архиепископского дома совершившей убийство народной толпы. Основной вопрос тут - о том, что привело ее к этому дому, явилась ли она сюда с заранее принятым решением, или это решение явилось у неё потом, а привели ее сюда другие обстоятельства... Мы увидим ниже, что ясного ответа на этот вопрос не дал и тот суд, который специально назначен был королем по делу об убийстве Иосафата. Тем более нам представляется уместным привести предварительно показания свидетелей - очевидцев этого убийства, хотя и данные ими четырнадцать лет спустя после его совершения, но своей фактической полнотой при изображении начального момента преступления превосходящие все то, что записано об этом в решении комиссарского суда. Этих свидетелей (Эммануила Кантакузена и архидиакона Дорофея Лециковича) нельзя заподозрить в пристрастии в пользу убийц: они были униаты, близкие к убитому лица, сами сильно пострадали 12 ноября, давали свои показания перед судом особого рода (канонизационным). Показания их представляется нам уместным привести еще и потому, что ни одним из русских исторических исследователей, так или иначе касавшихся убийства Иосафата Кунцевича, они не были приведены, даже в извлечении.
Мы приведем, прежде всего, показание грека Картакузена, начинающего свой рассказ с наиболее ранних предшествовавших убийству событий (с 11 ноября).
«Я лично был в Витебске 12 ноября 1623 года, в день именно воскресный, когда Иосафат принял святой мученический венец. Так все это дело тогда было. В субботу, т. е. 11 ноября, приснопамятный Иосафат ездил на свидание с соседом своим, шляхтичем Крупеничем по имени, по делу о церковных имениях. Отсюда, покончивши с ним дело, он торопился уехать, чтобы возвратиться к вечерне. Я сам был в это время при нем. Когда мы подъехали к реке Двине, люди уже выходили из церкви после вечерни. A нужно знать, что y схизматиков в Витебске была своя церковь (Boznica), стоявшая против архиепископского дворца по ту сторону реки. От этой церкви схизматики переправлялись теперь к своим домам. Встретивши на берегу наших архиепископских музыкантов (muzykow), вышедших на встречу своему архипастырю, они стали говорить им: «Не долго уже тут в Витебске быть вам с господином вашим - архиепископом». И лишь только приснопамятный Иосафат переправился в городу певчие сказали нам об этом. A перед этим, в течение двух недель, которые мы прожили в Витебске, схизматики употребляли всякие средства, чтобы найти случайный повод к ссоре. дерзко нам отвечая, восклицая: «бей, убей!». Приехавши в свой архиепископский дворец, св. Иосафат, уже после ужина позвал меня и о. Дорофея, бывшего в то время его архидиаконом. Последний доложил ему, что поп схизматический, как бы в знак презрения к архиепископу, часто перед дворцом его переправляется через Двину к синагоге, и советовал рабу Божию, чтобы он приказал схватить его, как непокорного. Я, правду сказать, отсоветовал делать это. Но св. мученик, отклонивши мое мнение, определил, чтобы на следующий день, т. е. в воскресенье, рано утром, когда поп станет переправляться на утреню, его схватили и посадили в заключение».
«В воскресенье рано перед утреней пришел о. Дорофей в мое помещение, где был со мной и пан Лосовский, мой товарищ, и сказал мне, чтобы мы вставали, потому что уже пора была вставать. Мы встали, и, собравшись вместе, все мы служащие пошли на встречу попу. Встретивши его, мы его взяли и, препроводивши во двор, велели запереть в кухонную комнату. A отец святой Иосафат был уже в церкви на утрени. И лишь только мы взяли попа, один крестьянин, бывший тут, начинает звать на помощь и бьет в набат в колокола. Народ сразу оказался столь готовым бить нас, что в ту же минуту несколько тысяч гнались уже за нами с разным оружием (orężem y armatą), и стреляли в нас, как в зверя [9] . Мы защищались, как могли, до того времени, пока Иосафат, муж Божий, не пришел из церкви. Лишь только он пришел в свой дворец, он, позвавши меня, приказал, чтобы мы выпустили того попа-схизматика. Мы тотчас его и выпустили [10] . Схизматики, увидевши, что поп уже выпущен, немного подались назад, но потом, осмелившись опять, начали рубить топорами острог, или забор (parkan), у запертого архиепископского двора и, прорубивши забор, силою ворвались во двор, стреляя в нас, отступавших со двора в сени, и некоторых из наших подстрелили. Но насильникам не было сделано обиды, потому что св. отец запретил нам обижать их. Тогда несколько нас заперлись в сенях, но скоро другие из наших попрятались, где кто мог. Только мы с о. Дорофеем и с паном Ушацким остались в сенях, куда к нам выбили двери, силой их взломавши. Тут прежде всего мне нанесли ран в голову, сколько сами видите, ваша милость: на голове и в других местах показываю вам 13 ран. Не смотря на то, что меня избили палками так сильно, что чудом Божьим считаю, что жив остался, особенно после таких ударов, я вот уже 14 лет живу по милости Божьей и не испытываю никакой боли ни в голове, ни в других членах. И неудивительно, что меня так били: меня, ведь, называли духом архиепископским. И наверное меня в то время убили бы, если бы меня нe спас там цирюльник, по имени Бартош, еретик, приведший меня в свой дом. Там же на моих глазах и о. Дорофея архидиакона избили и жестоко изранили. Однако, я уже больше не был при том, что потом произошло во дворе, да если бы и был, не мог бы помнить от жестокой боли» [11] .
Теперь приведем рассказ полоцкого архидиакона Дорофея Лециковича о начальном моменте прискорбного витебского события; тем более, что он и с фактической стороны кое в чем восполняет рассказ Кантакузена.
«11 ноября, в день св. Мартина [12] , св. Иосафата не было в Витебске. Я же был там. Схизматический поп, по имени Илия, показывал нам разным образом пренебрежение. Когда Иосафат возвратился, я рассказал ему обо всем. И дело было решено так: св. Иосафат приказал схватить его завтра, т. е. в воскресенье, утром, когда тот поп пойдет к схизматическому шалашу. В тот же день вечером пришел к св. Иосафату добрый, честный униат, по имени Иванович, витебский бурмистр, сообщивший, что на этой неделе схизматики в ратуше определили что-то о скоро предстоящей ему смерти (concludowali cos' о smierci iego blizko przyszley [13] . Городские же ратманы-схизматики разъехались пo разным местам, чтобы не было против них улики. Но простонародье (pospolstwo) вообще взбунтовалось и на твою кровь поднялось. Взволнованный этими словами, Иосафат за ужином все говорил о смерти, и, когда я сказал: «Милостивый Владыко, ты все говоришь о смерти, позволь уж нам когда-либо хоть спокойно поесть», он ответил: «Любезный брат, что же худого в том, что я хочу умереть за Христа и за святую католическую веру».
На следующий день, в воскресенье, т. е. 12 ноября, я пошел (признаюсь в этом) к прислуге и разбудил ее, напомнивши ей о том, о чем мы вчера говорили, именно, чтобы взять попа, когда он пойдет на утреню. Сам я затем пошел служить до утра, и служил по своей должности. A прислуга. взяла попа и препроводила его в кухонную комнату. Отслуживши утреню, идем мы с св. Иосафатом из церкви во дворец, стоящий против церкви, но находим на погосте несколько тысяч людей, которые штурмуют архиепископский дворец. Во всех церквах и на ратуше били набат в колокола. «Бей, убей», - кричали по всему почти городу, a особенно возле архиепископского дворца» Всем почти городом наступали на жизнь архиепископа, с разным оружием, с каким кто мог. Расступившись, однако, убийцы свободно нас пропустили во дворец. Но мы тотчас ворота крепко заложили и начали обороняться; но св. Иосафат запретил нам стрелять и кого-либо обижать. Разрушили, затем, убийцы забор и высадили ворота, нас оттеснили со двора в сени, а потом пробравшись и в сени, через столовую комнату (sic), там били нас с паном Эммануилом Кантакузеном (который был в то время старшим служащим у св. Иосафата) так сильно, что одно чудо, что нас не убили. Таким образом исполнилось пророчество Иосафата, который нам говорил: «Не бойтесь, дети, потому что никого из вас не убьют». Чудом я называю мою жизнь, потому что я получил 18 ран в голову, которые тут показываю, и из них вынуто 28 костей; кроме того все члены так избиты палками, что также чудо Божие, что меня не искрошили в кусочки. И совсем бы, вероятно, меня убили, если бы не сочли меня уже умершим, и если бы меня, брошенного с горы, не взяли в свой дом евреи. Далее я уже не знаю, что сталось со св. Иосафатом, возле которого никого не осталось, кроме пана Григория Ушацкаго, который был при нем до самой его смерти» [14] .
При всем близком сходстве приведенных нами показаний Кантакузена и Дорофея есть между ними и некоторая разница. И эта разница касается не одной фактической полноты: преимущество в этом отношении, несомненно, на стороне Кантакузена. Разница касается отчасти и отношения обоих свидетелей к самому начальному моменту интересующего нас события - к вопросу о том, кому принадлежал почин принятого 11 ноября вечером решения схватить наследующий день священника Илию. Кантакузен утверждает, что архидиакон Дорофей не только доложил Иосафату о нахальстве этого священника, но и прямо советовал схватить его (сам Кантакузен, напротив, не советовал этого). Дорофей же говорит о себе, что он только рассказал Иосафату о нахальстве священника Илии. О дальнейшем же он выражается уже совершенно неопределенно: «дело было решено так»... О своем совете Иосафату он умалчивает. Ему очевидно, не хочется быть в роли инициатора всего дела. А между тем после чтения показаний Кантакузена и самого Дорофея остается неотразимое впечатление, что архидиакон - то и был непосредственным виновником [15] ареста священника Илии: он и посоветовал его схватить, и принял меры к тому, чтобы его действительно схватили (сам разбудил прислугу, боясь, очевидно, чтобы она не проспала удобного момента схватить священника, глубоким утром, почти ночью). Отклонивши от себя честь почина в деле ареста Илии, Дорофей сообщает далее факт прихода к Иосафату (в тот же вечер 11 ноября) бурмистра Ивановича с извещением о состоявшемся в ратуше заговоре на его жизнь, о намеренном выезде по этой причине из города православных ратманов и пр. Дорофей сообщает при этом о разговоре Иосафата со своими служащими за ужином о смерти. Не сомневаемся в том, что все эти факты имели место в вечер 11 ноября. Но отношение архидиакона к предмету беседы Иосафата с служащими не производит впечатления сознания им всей серьезности переживаемого момента. Если в сообщении бурмистра Ивановича содержалось не общее лишь указание на опасность для Иосафата переживаемого момента, a определенное указание на состоявшееся в ратуше решение покончить с Иосафатом в ближайшие дни («ратманы уже разъехались по разным местам, чтобы не было против них улики»), может быть, в завтрашний же день, то просьба «позволить спокойно поесть» представляется, при таких обстоятельствах, очень странной, совсем непонятной в устах полоцкого архидиакона, каким бы малочувствительным человеком он ни был. Представляется более вероятным думать, что архидиакон позволил себе обратиться к любившему вообще говорить о смерти архиепископу с своей шутливой фразой потому, что ни он, ни другие ужинавшие не видели всей серьезности тогдашнего момента, не видели же потому, не имели для этого определенных, положительных оснований. Иначе они едва ли сами постарались бы придумать и дать намеренно возбужденной против Иосафата его врагами черни столь удобный повод к нападению на него. Вообще рассказ Дорофея о том, что Иосафат приказал схватить священника Илию, хотя я знал (благодаря предупреждению Ивановича), что враги решили уже его погубить и ищут только повода к этому, представляется менее естественным, чем первоначальный рассказ Кантакузена, не упоминающего особо о приходе бурмистра Ивановича и о сообщенном им ужасном замысле, a ограничившегося тут передачей неопределенного разговора архиепископских певчих с какими-то мещанами об угрожающей архиепископу опасности, да констатированием факта общего сильного возбуждения витебского населения против Иосафата.
Что касается показания Кантакузена о самом факте ареста свящ. Илии (только Кантакузен был его очевидцем), то в этом показании некоторые черты его невольно останавливают на себе внимание. Хотя Кантакузен подчеркивает в своем показании то обстоятельство, что народ оказался столь готовым к совершению убийства, что в одну минуту собралось его несколько тысяч и проч., тем не менее при описании самого ареста свящ. Илии он ясно дает видеть, что этот арест был для священника и его прихожан неожиданный. «Встретивши попа, мы взяли его и, препроводивши во двор, велели запереть в кухонную комнату». Свящ. Илия, очевидно, в момент ареста был один и потому не оказал никакого сопротивления. И по близости возле него не оказалось единомышленных с ним людей, которые бы защитили его от неожиданного нападения архиепископской прислуги. Поблизости оказался только один православный, который и начал звать людей на помощь... И этот единственный православный, поднявший тревогу среди православных витеблян, совершенно естественно спешивших к переправе через реку, чтобы вместе с священником поспеть к утрене в загородном шалаше, - этот единственный православный был не мещанин, a крестьянин, едва ли посвященный в тайну состоявшегося в городской ратуше заговора на жизнь архиепископа... Чтобы понять возбуждение все возраставшей у архиепископского дворца народной толпы, сразу же преступившей к своего рода штурму этого дворца, нет необходимости непременно предполагать присутствие в этой толпе людей, сознательно направлявших дело к убийству архиепископа. Арест православного священника, идущего совершать церковную службу, физическое лишение православных церковной службы, и притом в воскресный день, и сами по себе были слишком достаточным поводом и к образованию большой толпы православных, и к появлению у неё решимости силой освободить своего священника из заключения. Нельзя не принять во внимание и особую психологию этой витебской православной толпы. Прошло уже более полутора года, как униатский архиепископ силою правительственной власти отнял y православного населения Витебска одну за другой все его церкви в городе. Чтобы помолиться по обычаю предков, нужно было всякий раз переезжать на другой берег Двины, где вместо древних благолепных церквей ожидали православных наскоро устроенные храмы-шалаши, существование которых в будущем, и в этом убогом виде, далеко не могло считаться обеспеченным. Ночью, в глубокую осень, собралась толпа православных на берегу Двины... и вдруг узнает, что униатский архиепископ велел схватить её священника и таким образом лишает ее возможности молиться и в заречном шалаше... Вспомним, что эта толпа состояла по преимуществу из мещан, - этих наиболее ярких выразителей религиозно - церковной настроенности своего века. Сам Иосафат Кунцевич, так страстно желавший положить жизнь свою за церковную унию, был по происхождению мещанин [16] , и на его примере мы можем уже видеть, до какой высокой степени мог подниматься религиозно-церковный жар в среде тогдашнего русского мещанства. Не нужно было и особого предварительного заговора, чтобы толпа витебских православных мещан при виде ненавистного дома и ненавистных людей, в такой священный момент так грубо посягнувших на свободу православного священника, вышла из границ, впала в ярость, в своего рода бешенство.
О трагической смерти Иосафата Кунцевича мы предоставляем ниже рассказать самому Григорию Ушацкому, который, по свидетельству Кантакузена и Дорофея Лециковича, один из всех слуг его оставался при нем до последних минут его жизни. Рассказ этого шляхтича, состоявшего на службе y полоцких архиепископов с 1590 года (рассказ неизвестный до сих пор русским историческим исследователям) имеет еще то преимущество перед рассказами Кантакузена и Дорофея, что он свое показание канонизационной комиссии дал не в 1637 году, a в 1628 году, по прошествии, следовательно, только пяти лет после убийства.
Рассказавши о том, что Иосафат приказал, в видах успокоения рассвирепевшей толпы, выпустить свящ. Илию, что он запретил своим слугам действовать оружием против неё, рассказавши далее о том, что толпа нападавших изранила архиепископских слуг, особенно о. Дорофея и грека Кантакузена, Ушацкий продолжал: «Мне же, раненому в сенях дома, некоторые из убийц, знакомых мне, говорили: «Почему и ты - один из них (т. е. почему и ты находишься в числе слуг Иосафата), когда ты отлично уже давно знал, что это будет с вами когда-либо?» Между тем схизматики, силой овладевши уже всем архиепископским дворцом, избивши всех слуг, разграбили все находившееся в нем. Услышавши эти крики, архипастырь вышел из своей комнаты и, сам закрывши двери, сотворил крестное знамение (я стоял возле него с левой стороны) и по своему обычаю самым сладостным образом (dulcissime) обратился к врагам: «Детки, зачем вы бьете моих слуг? Если вы имеете что-нибудь против меня, то вот я здесь!» Никто из слышавших не поднял на него руки, пока из соседней комнаты не ворвались двое и не увидели раба Божия, стоящего тут. Один из них (раб Божий крестообразно сложил руки на груди) ударил его палкой по голове, другой рассек голову топором. Когда он уже упал, все, сколько ни было их в сенях, осыпали его всяческими ударами и попирали его. Поднявши руку, раб Божий среди сыпавшихся на него ударов возопил: «О, Боже мой», намереваясь, быть может, сказать: «Не вмени в грех врагам!» Услышавши это, разбойники вытаскивают мученика из сеней во двор и там пронзают его священную главу ружейными пулями и опять бьют палками» [17] .
Тело архиепископа, после убийства его, подверглось поруганию со стороны не только самих участников убийства, но и отовсюду нахлынувшей толпы (в этом поругании участвовали даже женщины и дети). С него сняли одежды, и, когда на теле оказалась власяница, явилось y убийц одно время сомнение, действительно ли убит архиепископ, a не какой-либо простой монах. Ушацкий и другие подведены были к телу убитого, чтобы они подтвердили, что убитый, действительно, архиепископ Иосафат. После этого начались новые поругания тела. Затем, привязавши веревки к шее и ногам, втащили тело на верх горы, находившейся y архиепископского дома, и с неё сбросили его вниз, на берег Двины. В лодке, далее, отвезли тело вверх по реке на четверть мили от города и там бросили его в воду, в самом глубоком месте, предварительно наполнивши власяницу камнями, привязавши камни и к шее и, к ногам... [18] . Воеводское управление, по-видимому, не приняло никаких мер не только к защите жизни униатского архиепископа, но и к прекращению поруганий над его телом, не смотря на раздавшийся при самом же начале катастрофы набат во всех городских церквах и на ратуше, и не смотря на то, что от момента убийства до момента утопления тела должно было пройти все-таки не мало времени. Розыски тела в реке, предпринятые, по распоряжению воеводского управления, также продолжались слишком долго. Только на шестой день после убийства тело архиепископа извлечено было из воды (18 ноября).
15 ноября слуги убитого архиепископа внесли в витебские гродские книги свою протестацию, излагавшую, вероятно, обстоятельства, сопровождавшие убийство, и перечислявшую понесенные ими при этом убытки. 18 ноября, когда тело архиепископа Иосафата вынуто было из воды, возный Костенецкий составил и внес в те же книги реляцию об освидетельствовании тела убитого. Но оба эти акта, к сожалению, не сохранились [19] .
Наиболее ранним по времени документом, излагающим историю убийства Иосафата Кунцевича, нужно признать в настоящее время заявление об этом убийстве витебских бурмистров, радцев и лавников, составленное ими раньше 18 ноября 1623 года и внесенное, по их просьбе, в оршинские гродския книги 21 ноября того же года [20] . Это заявление (остававшееся до сих пор неизвестным историкам) представляет серьезный интерес по тому уже одному, что оно членами витебского магистрата составлено в такое время, когда они всецело еще находились под живым, непосредственным впечатлением ужасного события.
Витебские бурмистры, радцы и лавники прислали оршинскому гродскому уряду письменное («писали и присылали») заявление о неслыханном, ужасном, несчастном и весьма прискорбном случае («припадок»), происшедшем 12 ноября 1623 года в Витебске с преосвященным Иосафатом Кунцевичем, архиепископом Полоцким... Своевольный, непокорный поп, по имени Илия (так излагалось дело в заявлении) взят был перед заутренею в архиепископский двор. Тогда по подстрекательству («за побудкою») нечестивых людей, как своевольная городская чернь («з места своволное посполство»), так и крепостные («подданые») их милостей панов-шляхтичей со всех шляхетских дворов («господ») из всех посадов и со всех предместий, a также и из всех шляхетских слобод (которые составляют большую половину города) [21] , a равно все обитатели обоих замков («вси з обудвух замков»), Вышнего и Нижнего, и, кроме того, сами мещане отца архиепископа [22] и мещане их милостей ксендзов - капитулы Виленской [23] (живущие тут, как в самом городе Витебске, как и на предместьях, в разных посадах), - собравшись не малою толпою, с великим шумом (tumultem) бросившись сначала к колоколам всех витебских церквей, a потом все тою же большою толпою добравшись до ратушного колокола (по причине множества людей никоим способом невозможно было сдержать этого своеволия), хотя и того своевольного попа с архиепископского двора тем бунтовщикам-своевольникам уже отдали, не довольствуясь, однако, уже этим, не озираясь на страх Божий и на строгость закона, своевольники эти всей силой (моцно къвалтомъ) напали в седьмом часу перед полднем на отца архиепископа Полоцкого Иосафата Кунцевича, пребывавшего здесь в Витебске возле церкви Пречистой, и без всякого милосердия жестоко убили и умертвили отца архиепископа, столь святого, благочестивого и мирного человека, a тело его утопили в р. Двине, в очень глубоком месте...»
Изложение обстоятельств убийства в заявлении витебских бурмистров, радцев и лавников страдает поразительною скудостью фактических подробностей. Но начальный момент дела отмечен в нем совершенно определенно: «своевольный, непокорный поп, по имени Илия, взят был перед заутренею в архиепископский двор...» Правда, в заявлении далее говорится «о подстрекательстве нечестивых людей». Но перечисления этих нечестивых людей тут не сделано. Зато витебские бурмистры, радцы и лавники со всею силою постарались подчеркнуть то обстоятельство, что в нападении на архиепископа Иосафата и в убийстве его участвовали не одни витебские мещане в собственном смысле, но и другие жители Витебска, не принадлежавшие к составу витебских Его Королевской милости мещан. Кроме мещан, живших на землях полоцкой архиепископской кафедры и виленской рим.-катол. капитулы, это были - крепостные крестьяне многочисленных шляхтичей, имевших свои дома и дворы в г. Витебске. Вспомним, что и в момент ареста свящ. Илии возле него оказался крестьянин... Любопытно и указание заявления на участие в убийстве Иосафата обитателей Вышнего и Нижнего королевских замков в Витебске. По дальнейшему рассказу составителей интересующего нас заявления, напавшие толпой на Иосафата своевольники избили и едва не убили чернеца Дорофея и слуг архиепископа и расхитили почти все имущество последнего. Одни из главных виновников («принципалов») убийства, Федор Невгод с сыном Василием, Василий и Матвей (Матыс) Иеремешевичи [24] и многие иные бежали из Витебска, неизвестно куда, и за ними послана погоня по всем дорогам. Других же участников убийства, состоящих под юрисдикциею городского магистрата, бурмистры, радцы и лавники, схвативши их самих или их жен, держат в заключении, отправляя сами лично сторожевую при них службу, с великою для своей собственной жизни опасностью. Своевольные люди, живущие в королевских замках, в разных слободах и в шляхетских домах, угрожают поднять новый бунт, освободить заключенных из тюрьмы, перебить самих бурмистров, радцев и лавников. Бунтовщиков большое количество. Бурмистры, радцы и лавники. сами своею властью (по их словам) решительно ничего не могут предпринять против столь великого своеволия, потому что большая часть своевольных людей пребывает в городе и на предместьях в шляхетских домах и в обоих королевских замках.
Об этом ужасном, несчастном, неслыханном и весьма прискорбном деле бурмистры, радцы и лавники (по их словам) дали знать разным урядам, указывая на свою в этом деле служебную невиновность («невиность свою врядовую»). Об этом же деле они теперь посылают (по их словам) донесение королю и сенаторам, духовным и светским, прося о том, чтобы король своею властью назначил расследование и комиссию для наказания злых, нечестивых убийц и для защиты невинных... В числе иных урядов витебские бурмистры, радцы и лавники просили и оршинский гродский уряд внести в свои книги их жалобу и заявление (что этим последним и было сделано).
Убийство полоцкого униатского архиепископа было само по себе беспримерным преступлением. Оно произошло на почве чисто - вероисповедного раздора; жертвою его стал один из высших представителей церковной иерархии; оно совершилось не среди казацких условий жизни, a в обыкновенном королевском городе. Первым делом высшей государственной власти было назначение соответствующего суда. Этот особый, комиссарский, суд [25] назначен был королевскою грамотою от 9 декабря 1623 года [26] ).
Королевскими комиссарами для суда по делу об убийстве Иосафата Кунцевича были назначены трое сенаторов - виленский воевода Лев Сапега [27] ), витебский каштелян Самуил Сангушко и мстиславский каштелян Христофор Соколинский и двое высших урядников - референдарий и писарь великого княжества литовского Александр Корвин-Гонсевский и оршинский староста Александр Сапега. В виду болезни витебского воеводы Яна Завиши, в число комиссаров особой грамотой назначен был его сын, витебский войт Николай Завиша. Все эти комиссары по вероисповеданию были рим.-католики.
Комиссарам предписывалось отправиться в Витебск и произвести расследование дела. Королевская грамота обвиняла в убийстве полоцкого архиепископа городские магистратские власти, мещан и простой народ (Rada, Mieszczanie y Pospolstwo). Она обвиняла их в убийстве вполне предумышленном («с давнего времени задумавши злое дело и сговорившись на него»). Комиссарам предоставлено право строго наказать виновных и, чтобы не затруднять других государственных дел, произнести решение безапелляционное. Город Витебск король (уже в грамоте от 9 декабря) лишил магдебургского права.
В особой грамоте (от 11 дек. 1623 г.) ко Льву Сапеге, поставленному во главе комиссарского суда, король просил его позаботиться о том, чтобы злодеи понесли самоё строгое наказание, и понесли его еще перед сеймом [28] .
15 января 1624 года комиссары прибыли в Витебск.
17 января, в присутствии местных земских и гродских урядников, они формально объявили свой суд открытым, приказавши обвиняющей и обвиняемой сторонам явиться 18 января. В этот день суд и начался. Со стороны обвинения явились представители киевского митрополита Иосифа Рутскаго, всего подвластного ему духовенства и всей полоцкой и витебской капитулы отцы Александр Школдзицкий [29] и Григорий Быцинский и слуги убитого архиепископа - архидиакон Дорофей и десять шляхтичей (в числе их грек Эм. Кантакузин и Гр. Ушацкий). В качестве обвиняемых сами явились на суд пять бурмистров (Василий Бонич, Семен Неша, Федор Сухорук, Федор Спица и Петр Иванович), восемь ратманов (Карп Хорошко, Богдан Остапович. Богдан Ситкович, Захарий Чарновский, Григорий Овсеиович, Михайло Горбун, Василий Коробан и Ян Гутор), семь лавников (Гапий Василевич, Семен Козел, Богдан Стефанович, Ждан Щур, Офанас Волк, Николай Гутор и Филон Никипорович) и писарь Григорий Бонич. Из остального мещанства явились Стефан Спица, Филипп Воск, Озарко Василевич [30] .
Суд открылся чтением вышеупомянутой королевской грамоты (от 9 дек.) о назначении комиссаров. После прочтения её, представитель обвиняющей стороны Григорий Ушацкий и представитель государственного обвинения (заменявший инстигатора вел. княжества литовского) Андрей Дунин-Конинский представили суду обширное, мотивированное обвинение витебских бурмистров, ратманов, лавников и всего витебского мещанства в совершении чрезвычайного преступления и в оскорблении этим его королевского величества.
Считаем уместным изложить тут все те пункты обвинения, которые предъявлены были к подсудимым в комиссарском суде. Этим способом мы получим возможность узнать ужо не повод только, a самые причины, создавшие витебскую ноябрьскую катастрофу. Для лучшего уяснения этих причин мы воспользуемся (в подстрочных примечаниях) данными канонизационного процесса. Все эти данные, к сожалению, принадлежат одной стороне (католическо-униатской). Но вследствие этого тем менее может быть оснований заподозревать их в намеренном сгущении черных красок во вред ставшему жертвою катастрофы униатскому архиепископу.
Подсудимые, по словам обвинения, признававшие в течение трех лет своим архипастырем полоцкого архиепископа Иосафата Кунцевича, назначенного на кафедру королем и посвященного киевским митрополитом Иосифом Рутским, отказались в 1621 году ему повиноваться и признали над собою церковную власти» какого-то Максима Герасимовича, теперь недавно названного Мелентием Смотрицким. Этот же последний принял посвящение в епископский сан, к ущербу королевской власти и в нарушение существующих государственных законов, от какого-то грека Феофана, назвавшегося иерусалимским патриархом. Этот же Феофан послан был турецким султаном к московскому народу с тем, чтобы побудить его к нарушению заключенного им с королем договора и к объявлению Польше и Литве войны в тот момент, когда нападет на Польшу султан. Он разрешил московский народ от данной им присяги в соблюдении договора (Деулинскаго). Во владения короля он приехал не по пути в Иерусалим, a с тем, чтобы вызвать в них бунты и замешательство в виду ожидаемой с турками войны. Низовских казаков он бранил и упрекал за то, что они ходили с королевичем (Владиславом) на Москву, и запретил им это на будущее время... Признавши над собою власть посвященного этим злым человеком якобы архиепископа полоцкого, подсудимые (по словам обвинителей) стали делать заговоры и бунты против Иосафата Кунцевича, не обращая внимания на королевские приказы и заручные грамоты об его безопасности. В доказательство того, что уже в 1621 году подсудимые делали против Иосафата вышеупомянутые заговоры и бунты [31] , обвинители предъявили суду протестацию его от 28 апр. 1621 года (выпись из полоцких гродских книг) и два заявления многих шляхтичей витебского воеводства от 16 авг. 1621 г. и от 2 февр. 1622 г. (последнее сделано было ими на громничном сеймике) о том, что они «видели такие их бунты и возмущения» [32] .
Ни приказы короля, ни увещания воеводы (по словам обвинителей) не подействовали на подсудимых. В течение всего 1622 года они продолжали делать бунты, возмущения, тайные сходки и заговоры против архиепископа Иосафата и против тех, кто остался y него в повиновении. Нападали на те церкви, в которых он совершал службу, били его священников и слуг, силой взяли церковную утварь. Когда витебский войт и суррогат Николай Завиша потребовал их на суд, они, собравшись в ратуше, но не желая дать судить себя, взялись за камни, побросали шапки в кучу в знак задуманного ими мятежа (чем в лице войта оскорбили верховную власть короля), кинулись на архиепископа с криком: «бить, убить», так что войт с архиепископом едва спаслись бегством из ратуши [33] . Хотя несколько церквей потом они уступили архиепископу, но унесли из них всю утварь и все драгоценности, покинувши их совсем опустошенными [34] . В подтверждение справедливости всех этих обвинений, обвинители предъявили суду две внесенные Иосафатом Кунцевичем в витебские гродския книги протестации его от 21 февр. и от 23 февр. 1622 года, донесение вознаго (из тех же гродских книг) от 5 марта 1622 г. (о передаче «пустых, ободранных церквей»), другое донесение возного той же даты (о нападении на Благовещенскую церковь в Нижнем Замке и избиении камнями священников и слуг архиепископа) [35] и много других протестаций и донесений.
Витебский воевода (продолжали обвинители), в видах предупреждения бунтов, возмущений и замешательств, посылал в ратушу, к подсудимым, своего подвоеводу Уженецкаго с заручной грамотой: каждый из них должен был отвечать за нарушение мира в отношении к архиепископу и его священникам, в размере тысячи рублей и кроме того подвергнуться штрафу, установленному конституциями на возмутителей общественного спокойствия (что подтверждается выписью из витебских войтовских книг от 14 июня 1623 г.). Но не обращая внимания на все это, подсудимые остались упорными в своей злобе и привели в исполнение свой злой умысел, Богу и людям омерзительный. Пособниками их в этом деле были витебский земский писарь Лев Гурко, витебский городничий Николай Василевский [36] и шляхтичи Ян Кисель-Дорогиницкий, Николай и Ян Нашковские и Ян Котович... «Находясь также по этому делу в заговоре и соглашении с мещанами могилевскими, оршинскими и некоторыми мещанами полоцкими и виленскими [37] , эти мещане витебские (т. е. подсудимые), взбунтовавшись со всем мещанским населением Витебска (ze wszystkim pospolstwem miasta Witebskiego) и с крестьянами помещичьими и людьми разных иных ведомств (y z poddanymi szlacheckimi y inszych roznych Jurisditij), в прошлом 1623 году 12 ноября, в воскресенье, утром, в восьмом часу, вскоре после заутрени, приказавши ударить в набат в ратушный колокол и во все церковные колокола, не имея никакого повода и дела к его милости отцу архиепископу полоцкому, забывши страх Божий, стыд человеческий и строгость наказания, положенного насильникам, возмущая общественное спокойствие, - вышеупомянутые обвиняемые, и сами лично, и их пособники с великим скопищем людей, которых было несколько тысяч [38] , силой напавши па дворец его милости архиепископа полоцкого в г. Витебске возле церкви Св. Пречистой (где его милость сам лично находился со всеми своими слугами) и с криком, как неприятели, ворвавшись силою во двор, разломавши ворота и заборы, начали было поджигать помещение, где находился сам его милость, обложивши соломой, и. проникнувши силою в самый дом, выполняя свой злой, жестокий умысел (чего не только христиане, но и сами язычники не делали со своим начальником. особенно же духовным), поднявши руки на своего пастыря, зверски, жестоко, без милосердия, убили и умертвили его»... Издеваясь над телом, влачили его за ноги по двору, сорвали с него одежду, оставивши в одной только власянице, и сбросили с Пречистенской горы вниз. Затем, положивши тело в лодку и привязавши к шее и ногам камни, повезли за город вверх по Двине и там утопили.
Представленная суду жалоба обвиняющей стороны оканчивалась общим указанием на нанесенные жалобщикам раны и побои и изображением произведенного толпою разгрома архиепископского дома. Разграблено и расхищено было все имущество убитого архиепископа и его слуг: драгоценности, деньги, одежда, посуда, «дела, фундуши на разные церковные имения, разные декреты»... Добывши из погреба напитки, убийцы перепились. Растащили хлеб из амбаров, пообдирали железо с экипажей, окон и дверей, поразбивали печи... Весь убыток, официально заявленный, простирался до 3079 золотых польских... Тело Иосафата (говорилось в заключение жалобы) добыто было потом из воды и выставлено в витебском замковом уряде.
Кроме изложенной нами жалобы, обвинители представили комиссарскому суду протестацию слуг убитого архиепископа от 15 ноября 1623 года (выпись из витеб. гродских книг ) и официальное донесение возного от 18 ноября того же года (из тех же гродских книг) об осмотре тела убитого.
Через всю жалобу, представленную комиссарскому суду правительственным инстигатором и представителем частного обвинения, красной нитью проходит стремление показать и доказать, что намерение покончить с Иосафатом Кунцевичем было y витебских православных мещан еще с 1621 года. В соучастии с ними оговорено было обвиняющей стороной и несколько православных шляхтичей, в том числе и местные земские (шляхетские) власти. По настоянию, конечно, самого Иосафата, составлен был в Витебске целый ряд юридических актов, констатировавших факт существования y православных витеблян злых замыслов против него в 1621, 1622 и в первой половине 1623 года. Последний такого рода акт датирован 14 июня 1623 года. Отсутствие таких актов за дальнейшие месяцы 1623 года не представляется удивительным, так как Иосафат эти месяцы, по всей вероятности, прожил в Полоцке. Уже накануне смерти, 11 ноября, Иосафат написал витебскому воеводе письмо, в котором «обвинял» (в чем именно, не сказано) бурмистров Наума Волка, Семена Нешу и некоторых других. Но об этом узнаем не из жалобы обвинителей, а из показания на комиссарском суде бурмистра Василия Бонича. В жалобе обвинителей о существовании прямого заговора на жизнь Иосафата в последние дни перед убийством не говорится ничего. Самый ход катастрофы в этой жалобе изображен очень уж просто: велели подсудимые ударить в набат, собрали толпу народа, пошли с ней к архиепископскому дворцу и убили архиепископа. Даже эпизод с священником Илией совсем опущен... Впоследствии, во время канонизационного процесса, дожившие до него слуги Иосафата дали лучше фактически-обставленное и более естественное изображение дела.
По выслушании жалобы обвиняющей стороны комиссарский суд предоставил слово стороне обвиняемой. Показания её, с исторической точки зрения, должны представлять для нас особенный интерес, как показания «другой стороны». В высшей степени интересно узнать, как смотрели на причины и ход катастрофы те лица, которые были отданы под суд за самое сознательное подготовление этой катастрофы. Отдан же был формально под суд, как мы видели выше, весь состав витебского городскаго самоуправления. Не было сделано исключение даже для бурмистра Петра Ивановича, униата, приходившего вечером 11 ноября 1623 г. предупредить Иосафата об угрожающей ему беде.
Подсудимые подтвердили, что в 1618 году, когда о. Иосафат Кунцевич, прибыл на владычество в Витебск и показал им королевские грамоты о его назначении, они приняли его, как своего архипастыря. Присмотревшись к его святой жизни и к доброму назидательному пастырскому его учению, видя, что он не делает никакого изменения в церковных обрядах и содержит во всем веру стародавнего греческого закона, они очень этим утешались, чтили его, как своего архипастыря, испытали и его отеческую к себе любовь и милость. Это продолжалось три года. Но потом, «в наказание, вероятно, за грехи наши и наших предков, по попущению Божию», некий Мелетий Смотрицкий прислал какого то Сильвестра, в чернеческом одеянии, и еще другого, с своими грамотами в г. Витебск. Они «остановились в замке во дворе пана Льва Гурки, витебского земского писаря» [39] . Эти мнимые чернецы и поп Иван Каменец, тайно взбунтовавшие простой народ, пришедши с писарем Гурко, с витебским в то время городским писарем Адамом Косовым, с витебским городничим Николаем Василевским и с иными лицами (шляхетского, подразумевается, сословия), придя в ратушу 3 марта 1621 года, предъявили грамоту Смотрицкаго, в которой он называл себя законным архиепископом полоцким, a Купцевича отступником (подсудимые представили в комиссарский суд самую эту грамоту). Пришедшие с грамотой шляхтичи, вышеупомянутые чернецы, простой народ и некоторые из членов городского магистрата (Наум Волк, Семен Неша и др.), велели грамоту прочесть и, не посоветовавшись с подсудимыми, отказали в послушании Иосафату, подписали какую-то бумагу о признании над собою власти Смотрицкаго и насильственно поставили церкви и священников под его власть. Потом. когда пришли в Витебск по этому поводу королевские грамоты, и войт хотел судить и наказать виновных в этом, простой народ и некоторые из членов магистрата не дозволили ему этого. Побросали в кучу шапки свои и едва не убили владыку Иосафата. Хотя вследствие королевской грамоты они и возвратили потом церкви под власть Иосафата, но с этого времени пастырем своим его не признавали. В 1623 году они построили для своих собраний два шалаша, один за р. Двиной, другой на Задунавье. Некоторые из них, подсудимых, воспрещали это делать. Но другие из членов магистрата, соединившись с простым народом, допустили это своеволие и не позволили наказать виновных в нем. Между тем прибыл в Витебск владыка Иосафат. Хотя он предупрежден был некоторыми из подсудимых о заговорах (conspiratiach) и опасности, но думая привести своевольных в раскаяние своим смирением, деликатностью, примером благочестивой жизни, наконец хлебом и солью, он занялся улажением семейных споров мещан. В построенные своевольно шалаши он ни сам не ходил, ни слуг своих не посылал. Слыша из окна своего пение и крик, раздававшиеся в шалаше за рекой в издевательство над ним, он говорил, что они не ведают сами, что творят, и молился за них Богу. 12 ноября 1623 г. Иосафат был на утрени в соборной церкви. Здешний витебский поп Воскресенской церкви Заручайскаго посада Илия, долго перед этим бывший в послушании y владыки Иосафата, a потом приставший к возмутившемуся против него народу, часто и без нужды, как-бы издеваясь над ним, проходил мимо его дворца. Слуги архиепископа задержали его. Но когда об этом дано было ему знать в присутствии некоторых из подсудимых, бывших в церкви за утреней, он велел выпустить попа. Его сейчас и выпустили. Но нечестивые люди, которые были в заговоре против архиепископа, обрадовались случайно явившемуся поводу, ударили в колокола и, с страшным насилием ворвавшись в дом его, совершили жестокое убийство. Подсудимые, бывшие в церкви на утрени, должны были сами спасать свою жизнь бегством, потому что и их постигла бы та же участь. если бы они захотели препятствовать им. По совершении убийства много убийц разбежалось (список их подсудимые представили комиссарскому суду). A тех, кого удалось захватить, подсудимые содержали в заключении и теперь поставили на комиссарский суд. Протестацию против нечестивых убийц они поспешили внести в свое время в оршин. гродския книги (о ней сказано выше). Подсудимые высказывали сомнение в том, чтобы нашелся такой юрист, который бы согласился защищать город и их подсудимых, по делу о таком гнусном, жестоком и неслыханном преступлении. Поэтому, изложивши искренно и правдиво, по совести, как все это произошло, подсудимые решили сами, каждый в отдельности, защищаться. В заключение, напомнивши о верности и мужестве, с которыми они сами и их предки служили предкам короля, самому королю и государству при витебском замке, подсудимые просили комиссаров открыть и наказать настоящих виновных, их подсудимых, освободить от ответственности.
Общая защита подсудимых, изложенная нами, прежде всего, ясно показывает, что они вовсе не признавали себя подсудимыми по данному делу, что вызов их в комиссарский суд в качестве подсудимых они признавали недоразумением. Свою непричастность к данному делу они доказывали главным образом тем, что они не своевольные схизматики, a добрые униаты: некоторые из них 12 ноября присутствовали даже на утрени вместе с Иосафатом... Весь представший перед комиссарским судом состав витебского городского магистрата объявил себя приверженцем унии. Нельзя не сознаться, что открытое заявление об этом со стороны подсудимых было наиболее сильным аргументом в длинной цепи доказательств, пущенных ими в ход в видах своего оправдания. Но раз подсудимые стали на этот путь защиты, их точка зрения на причины и обстоятельства витебской катастрофы не имеет уже для нас значения свидетельства «другой стороны» по интересующему нас делу. Свидетельство своеобразных подсудимых оказывается по основному своему тону совершенно аналогичным с свидетельством всей группы обвинителей по этому делу (рим.-католиков и униатов). Надежда историка услышать из уст подсудимых по делу об убийстве Кунцевича хоть слабый православно-русский голос оказывается совсем не оправдавшейся... Переходя к деталям общей защиты членов витебского магистрата, нельзя не отметить того обстоятельства (не лишенного в известной мере и общего исторического значения), что витебское противоуниатское движение 1621 -1623 гг. было, по их разъяснению, подтвержденному фактами, не исключительно мещанское, но и шляхетское, и притом с участием витебских земских и гродских шляхетских властей. Изображение основного момента катастрофы, данное подсудимыми, страдает некоторыми явными несообразностями: Иосафат еще в церкви на заутрени велел выпустить попа Илию (об этом никто из слуг Иосафата не говорит); нечестивые люди уже перед 12 ноября были в заговоре против Иосафата и теперь обрадовались хорошему поводу осуществить свой умысел (утверждение о существовании заговора на жизнь Иосафата в такой неопределенной форме, без указания места, времени и лиц, в устах членов городского магистрата представляется слишком странным по своей голословности и бездоказательности).
Вслед за общей защитой подсудимых, каждый из них в отдельности давал комиссарскому суду защитительные объяснения. Первым давал их бурмистр Василий Бонич. Он указал на то, что, когда был бунт (неясно, какой бунт), он хотел предать суду зачинщика его Стефана Пасиору, но что этому воспротивились бурмистр и тогдашний ландвойт Наум Волк с ратманом Богданом Остаповым. Он указал также на то, что он с несколькими другими протестовал против постройки бунтовщиками шалашей для совершения в них богослужения (он представил суду выпись из витеб. войтовских книг этой своей протестации от 28 авг. 1623 г.). Он, наконец, сослался на письмо самого Иосафата к витеб. воеводе (от 11 ноября 1623 г.), в котором он обвиняет бурмистров Наума Волка, Семена Нешу и некоторых других, a его, Бонича, называет расположенным к себе и спокойным человеком.
Бурмистр Семен Неша, ратман Богдан Остапов и городской писарь Григорий Бонич указывали на то, что еще 11 ноября они выехали по тяжебному между ними делу (назначенному к разбору на 24 ноября, что документально было подтверждено) в Боцки, к витебскому войту, и что 12 ноября до наступления вечера они находились уже в м. Бещенковичах, расположенном в девяти милях от Витебска последнее обстоятельство подтвердилось письмом владельца Бешенкович, кн. Друцкаго-Соколинскаго) [40] . Ратман Григорий Овсеиевич, мещане Степан Спица, Филип Воск и Озарко Василевич также указывали на то, что их 12 ноября не было в Витебске.
Лавники Гапий Василович, Филон Никифорович, Богдан Стефанович, Бося и Семен Козел при помощи свидетельских показаний доказывали, что в момент убийства они находились, хотя и в Витебске, но вдали от места совершения преступления.
Ратман Богдан Ситкович, Михаил Горбун, Карл Хорошко, Филон Гром, Захарий Матфеевич, Василий Коробан и лавник Тимоеей Матвеевич представили суду, одни письменные, другие словесные, оправдания (в чем они состояли, в деле не указано) [41] .
Королевский инстигатор и слуги убитого архиепископа возражали против представленных подсудимыми оправданий. Они находили, что подсудимые не представили действительных доказательств своей невиновности: они представили только или «голые слова», или свидетельства своих приверженцев или же ничтожных людей. Одни из подсудимых, по словам обвинителей, будучи зачинщиками убийства, нарочно накануне его совершения уехали из города и ночевали (по пути в Бешенковичи) в расстоянии одной только мили от Витебска, другие нарочно же в момент убийства не выходили из своих домов, чтобы не помешать ему совершиться, и выпустили из города главных бунтовщиков и изменников. Если бы они сразу всех задержали, то легче было бы найти виновных, которые бы обнаружили все совещания и соглашения бурмистров, ратманов и лавников... На основании разных статей магдебургскаго права, подсудимые, по утверждению обвинителей, заслужили наказания смертною казнью, лишения чести, свободы и имущества. Обвинители просили суд подвергнуть подсудимых предварительно пыткам, чтобы больше разузнать о бунтах и этим пресечь их в будущем. Обвинители просили подвергнуть подсудимых жестокой смертной казни, определенной магдебургским правом за преступления такого рода. Просили, наконец, вознаградить всех пострадавших частных лиц за понесенные ими убытки... Пятерых подсудимых (бурмистра Петра Ивановича, Филона Грома, Ивана и Николая Гуторов и Ждана Щура) сами обвинители просили суд освободить от всякой ответственности.
Из дела не видно, что делал дальше комиссарский суд. В нем есть только глухое упоминание о том, что он с целью узнать. кто был главною причиною убийства, произвел достаточное об этом следствие. С этою, надо полагать, целью суд велел подвергнуть пыткам бурмистров Наума Волка и Семена Нешу и нескольких других, сидевших в заключении. Оба бурмистра после пыток признались. Призналось и много других людей... К сожалению, никаких подробностей об этих признаниях их судебное дело в себе не содержит (а между тем они и были настоящею «другою стороною» в деле).
Самый состав преступления в решении комиссарского суда формулирован был таким образом: Подсудимые, будучи возбуждены письмами и посланцами Мелетия Смотрицкаго к гибельному возмущению, в течение немалого времени устраивали совещания и заговоры на жизнь архиепископа Иосафата и несколько раз на нее покушались, пока наконец 12 ноября 1623 года свой преступный замысел не привели в исполнение. Городской магистрат, бурмистры, ратманы, лавники, хотя обязаны были и имели возможность этому воспрепятствовать, не удержали народа. Некоторые из них, именно Наум Волк и Семен Неша с иными, хотя накануне убийства уехали из города, однако находились недалеко от города: братья же их, сыновья и слуги вместе с другими совершили это злое дело.
Комиссарский суд признал виновными всех витебских мещан, не только простых мещан, но и городской магистрат (за исключением нескольких только лиц) [42] . Комиссарский суд, в силу данной ему от короля власти, объявил г. Витебск лишенным магдебургскаго права и свободы от платежа таможенных пошлин. Пошлины с товаров и всякой торговли должны были впредь идти в государственную казну. Город поступал теперь в полную власть витебского воеводы, как это было до дарования ему магдебургскаго права. В судебных делах апелляция должна была идти к королевскому задворному суду. Городскую ратушу комиссарский суд велел уничтожить, а вместо неё позволил иметь только гостиный двор, как было и прежде. Так как возмущение началось по звону ратушного и церковных колоколов, то комиссарский суд приказал витебскому войту снять все эти колокола и отдать в цейхгауз, с тем, чтобы потом, с ведома будущего полоцкого архиепископа, вылит был из них один большой колокол с надписью на нем о совершившемся в Витебске злодеянии, и отдан в соборную Пречистинскую церковь. За исключением этой последней церкви, во всех других церквах в Витебске колокольный звон воспрещен без особого разрешения митрополита... Возмещение слугам убитого архиепископа и другим лицам понесенных ими материальных убытков (на сумму 3079 золотых) суд возложил па витебских мещан вообще, под угрозой взыскания в тройном размере в том случае, если деньги внесены будут мещанами не в назначенный срок.
Хотя комиссарский суд всех мещан [43] , за исключением нескольких лиц, признал виновными в злом умысле и потому заслуживающими смертной казни, но, умеряя строгость общего закона, определил смертную казнь только
тем немногим, которых сами мещане, еще раньше их схвативши, представили на суд в оковах, и которых сам суд нашел более виновными на основании собственного их признания на пытках и на следствии. Комиссарский суд приговорил к смертной казни девятнадцать человек, в том числе только двух из числа членов витебского городского магистрата, именно несколько раз уже упоминавшихся бурмистров Наума Волка и Семена Нешу. В числе присужденных к смерти был и Иван Гузнищов, тот крестьянин, который в злополучное утро 12 ноября первый ударил в набат. 18 из присужденных к смерти были витебские жители. Только последний (19-й) в списке их был полочанин Петр Василевич. Ему поставлено было в вину следующее: он до начала еще дела приехал в Витебск, чтобы помочь преступникам запутать комиссарский суд; y него в Полоцке хранились и хранятся списки денежных пожертвований полоцких мещан (составивших лигу с виленскими братчиками и другими) на устройство заговоров и бунтов; сын его Василий был в Витебске во время убийства Иосафата.
К смертной казни и конфискации имущества комиссарский суд приговорил еще 74 человек, успевших бежать из Витебска после убийства. В числе их были пять витебских священников (Давид Благовещенский, его сын, известный Илия Воскресенский Заручайский, Окула Балбышка Свято-Духовский, Петр Алексеевич Воскресенский и Иван Каменец) [44] .
Начавшееся 18 января 1624 года судебное разбирательство по делу об убийстве архиепископа Иосафата закончилось лишь 22 января. Этим числом и датировано решение комиссарского суда, или декрет комиссарский, по этому делу.
Комиссарский суд, после пятидневного разбирательства дела, признал, что витебские мещане в течение не малого времени устраивали совещания и заговоры на жизнь архиепископа Иосафата. Но он не установил того факта (в своем решении о нем даже не упомянул), что за несколько дней до убийства оно решено было на особом совещании (в ратуше) православных членов витебского городского магистрата и других православных витебских мещан. Этим, конечно, и объясняется, что к смертной казни из состава витебского магистрата комиссарский суд приговорил только двух бурмистров. Да и этих двух (Наума Волка и Семена Нешу) он не назвал прямо в своем решении главными зачинщиками. Этим именем он назвал из числа витебских мещан Стефана Пaсиopy (glownego buntownika y przywodce na zabicie niebozczykowskie, т. e. «и приведшего к убийству покойного»). После детального ознакомления с решением комиссарского суда выносится такое же общее впечатление, какое получается после прочтения показания грека Кантакузена (в канонизационной комиссии): убийство Иосафата Кунцевича 12 ноября 1623 года произошло на почве давнего и страшного озлобления против него православного населения Витебска, но оно не было наперед решено в особом совещании [45] .
[1] Кроме общеизвестного решения комиссарского суда по делу об убийстве Иосафата Кунцевича некоторый материал для выяснения обстоятельств совершения его представляют показания, данные очевидцами его и другими свидетелями во время производства процесса канонизации его. Этот процесс производился в 1637 году. В Познанской библиотеке Towarzystwa przyjaciol nauk хранится копия этого процесса, снятая (по словам еп. Ликовскаго) в униат. митрополичьем архиве униат. холмским прелатом Шиманским в начале XIX века. Этой копией канонизационного процесса пользовались Likowski (Unia Brzeska, Poznan, 1896) и Guépin (Saint Iosaphat, в двух томах, первое издание Poitiers 1874 и второе издание Paris, 1897-1898; с первого издания сделан польский перевод этой книги, Львов, 1885). По этой же копии некоторые документы канонизационного процесса напечатаны в издании Rocznik Towarzystwa Historyczno-literackiego w Paryzu na 1868 rok (Paryz, 1869). Все наши попытки разыскать эту книгу, к прискорбию не увенчались успехом... Но в прошлом году в рукописное отделение библиотеки Имп. Академии Наук поступила после смерти преосв. Павла Доброхотова, епископа Олонецкаго, рукопись под заглавием: Processus in causa Beatificationis et Canonisationis Servi Dei Iozaphat Koncewicz, Archiepiscopi Polocensis, expeclitus An. 1637, et in audientia illustrimorum Iudicum lectus, tumque eorum, quam Notariorum Apostolicorum, ad id designatorum, authoritate, manu et sigillis declaratus, qnod sit concensus suo originali, et ab illustrissimo Antonio Sielawa Archiepiscopo Metropolitano Kijoviensi pro tali recognitus. Этот рукописный Processus представляет собою подлинник процесса иосафатовой канонизации, происходившего в Полоцке с 31 июля по 4 дек. 1637 г. Показания свидетелей подписаны тут ими собственноручно, Показания, данные свидетелями во время канонизационного процесса 1628 года, приведены в официально удостоверенных копиях. В таких же копиях приведены и разные другие документы, приложенные к подлинному процессу. Из самого подлинника полоцкого канонизационного процесса видно, что с него снята была (тотчас же после завершения его) официальная копия для отправления ее по принадлежности в римскую конгрегацию обрядов, в которой процесс канонизации и должен был закончиться.
[2] Об этом не говорил ни один из допрошенных во время канонизационного процесса свидетелей, хотя о присутствовании Иосафата на сейме 1620 г. настойчиво они утверждают. Не говорит об этом и митр. Рутский в своем письме от 24 февр. 1623 г., хотя и упоминает о присутствовавших на сейме 1623 года пяти отцах -базилианах (Guépin, Saint Iosaphat, II, 552). Ниже приводимые хронологические даты о местопребывании Иосафата в январе и марте 1623 г. также ят, хотя и не прямо, против присутствования его на сейме 1623 г.
[3] Processus, 66 об. Ср. 59, показание Тышкевича; 36, показание полоцкого игумена Геннадия Хмельницкого.
[4] Б. архидиакон Иосафата Кунцевича, a впоследствии базилианский иеромонах, Дорофей Лецикович рассказывает о случае бичевания Иосафатом себя в лесу в архиепископском имений Узлатине под Витебском, - случае, имевшем место в январе 1623 г. (Processus, 16 об.). Полоц. архиепископской кафедре вблизи Витебска принадлежали села Стайки, Девич Камень, Выжлятино, Зароное, Гринево, Курино (Витеб. Стар., 1, 348-351, инвентарь 1618 года).
[5] Processus, 117, показание архидиакона Дорофея.
[6] Processus, 123-124. Ср. 63, показание М. Тышкевича. Ср. 49 об. показание ректора полоц. иезуитской коллегии Станислава Косинскаго о том, что "разные шляхтичи" (variis nobilibus) желали сопровождать Иосафата в Витебск. О заботах Иосафата об устройстве для себя места последнего упокоения ят игумен Геннадий Хмельницкий и др. свидетели (38, 145).
[7] Processus, 124, показание Дорофея; 145, показ. Григория Ушацкаго. 26 окт. приходилось тогда в воскресенье... Из показания Канкакузена видно, что Иосафат до убийства его (2 ноября по стар. стилю) прожил в Витебске две недели (Processus, 67 об.), след. прибыл в Витебск около 20 октября по стар. стилю.
[8] По свидетельству Кантакузена, Иосафат однажды ил ему в Полоцке: "Пан Эммануил, поедем в Киев и будем проповедовать веру святую католическую и унию святую с церковью Римскою". Когда Кантакузен ему на эхо заметил: "Я не хочу умереть", Иосафат сказал: "Любезный брат, скорее будем на небе" (Processus, 75). Кантакузен прибыл в Зап. Русь. с бежавшем из Москвы патр. Игнатием, греком (Birkowski; Glos krwie Iozaphata Kuncewicza, Krakow, 1629, str. 15).
[9] В дополнительном показании Кантакузена находим следующее: "Как только схизматического попа схватили, как непокорного и многое делающего в пренебрежение к своему архипастырю, до восхода солнца, во время заутрени, сейчас ударили в набат во все колокола, и в архиепископский дворец стремительно ворвались люди со всего города, со всякою готовностью к свирепому убийству, согласно с известным соглашением". Нельзя не заметить, что в этом кратком, дополнительно данном, показании Кантакузена исчезли некоторые индивидуальные черты, составлявшие некоторый диссонанс с шаблонным изображением убийства, как заранее решенного дела: в нем уже прямо фигурирует и "известное соглашение", (pewna namowa), на котором решено было убийство, между тем, как в первом показании на это соглашение делались только косвенные намеки), Processus, 75 об.
[10] Интересно сравнить с этим рассказом очевидца рассказ рукописного жития Иосафата, составленного якобы по официальным документам. По этому рассказу, хотя 11 ноября поп-схизматик поносил Иосафата, желая вывести его из себя, "св. муж все терпеливо переносил как-бы не слышал, a прислуге своей приказал оставить его совсем в покое... A на другой день, 12 ноября, который пришелся в самое воскресенье, чрезвычайно рано вставши, он велел звонить на утреню, на которую и сам немедленно пошел... A в то время; когда служилась утреня, тот поп-бунтовщик, по подстрекательству зачинщиков и руководителей этой печальной трагедией, прибыл утром к архиепископскому дворцу и там опять начал перед архиепископскою прислугою бранить и поносить не пристойными словами своего архипастыря. Прислуга, слыша это и не в силах будучи снести обиды и оскорбления своего господина, схватила его и посадила в тюрьму до того времени, пока архиепископ рассудит Дело. Между тем жена этого посаженного в заключение, попа начала жаловаться, плакать и по женски причитать. Св. Иосафат (опускаем другие подробности) выразил своей прислуге порицание за то, что без еro ведома и приказа осмелились посадить попа, хотя и виноватого, в заключение, и тотчас велел его выпустить"... (Рук. Имп. Публ. Библ., Пол. 1. F 1. № 7, Д. 16-17, Zywot В. Iozaphata Kuncewicza Meczennika, niegdy Polockiego Archiepiskopa, wyczerpniony czescia z tych, ktorzy wespo z nim zyli i.obcowali, czescia z swiadectw przysieglych na inquisitiey o iego zywocie swiçtym i cudach uczynioney, czescia z summaryusza Relatiey y processow odprawowanych wzgledem iego kanonizatiey przed Nayswiçtszym Oycem Urbanem VIII prsez Antoniego Gerarda Rzymianina, Procuratora y Agenta tey sprawy).
[11] Processus, 67-68 об.
[12] 11 ноября Св. Мартина по рим.-катол. календарю.
[13] Суша (имевший пред глазами показания канонизационной комиссии) едва ли точно выразился про показание Ивановича: (factam еа hebdomade in Curia civili) infallibilem conspirationem, ut tumultuarie ipsum crastina luce Dominica trucident (Susza, Cursus vitae Iosaptat Kuncevicii, Romae, 1665, p. 80).
[14] Processas, 117 об. 118. В дополнительном показании Дорофея сказано, что убийство Иосафата произошло 12 ноября по новому стилю (ibid., 124 об.)
[15] Вилен. прав. братство в 1632 г. прямо назвало Дорофея виновником всей беды (Арх. Юго-Зап. Рос., ч. 1, т. VII, 587, Supplementum Synopsis). Вилен. униат. братство в том же 1632 г., возражая ему по этому пункту, ничего другого не нашлось сказать, кроме того, что показание витеб. магистрата в комиссар. суде заслуживает большего доверия, чем автор Синопсиса (Prawa y рrzywileie, Wilno, 1632, str. 66).
[16] По собранным в 1628 г. канонизационной комиссией сведениям Иосафат (в мире Иоанн) Кунцевич, или Кунчыц, родился в г. Владимир Волынском, в приходе Параскиевской церкви, был сын Ратмана Гавриила и Марины, тоже дочери ратмана (Processus, 137 об.; ср. 33).
[17] Processus, 145-145 об.
[18] Processus, 145 об., 69-71, 125, показания Ушацкаго, Кантакузена, Дорофея. Витеб. грод. уряд (подвоевода Ян Уженецкий, гродский судья Филипп Осиповский) явился на место убийства уже после вечерни (ibid., 181, заявление Дорофея Лециковича и Тимофея Чечерскаго, поданное для внесения в полоц. магистратские книги 13 сент. 1627 г.). Уженецкий был кальвинист (ibid., 118 об.).
[19] Упоминание о них находится в решении комиссарского суда, о котором y нас речь впереди. В "Канонизационном процессе" их нет.
[20] Подлинная выпись этого заявления сохранилась в архиве зап.- рус. униат. митрополитов (в арх. Св. Синода). I, № 492, л. 1-2. В самом заявлении упомянуто: "тела и до того часу в воде найти не можем".
[21] По инвентарю 1641 года числилось в Витебске около 450 домов, принадлежавших шляхте (Витеб. Стар., 1, 367-368).
[22] По инвентарю имущества Полоцкой архиепископии, составленному в 1618 году, ей принадлежало в разных посадах г. Витебска 93 дыма, плативших в её пользу налоги, не считая огородов и незаселенных мест в городе (Витеб. Стар., I, 344-347).
[23] По инвентарю 1641 г. Виленской капитуле принадлежало в г. Витебске 27 домов (Витеб. Стар., I, 367).
[24] Эти четверо лиц поставлены первыми и в решении комиссарского суда в списке лиц, заочно приенных им к смертной казни.
[25] В архиве зап.-рус. униат. митрополитов (I, № 492, л. 12 - 21) сохранилась официальная запись решения (декрета) комиссарского суда, состоявшегося 22 янв. 1624 г. по делу об убийстве Иосафата Кунцевича (с собственноручными подписями и печатями комиссаров). На обороте записи написано: Ten Iego M. Panu Woiewodzie Wilenskiemu przyslac (т.e. Льву Сапеге)... Комиссарский декрет 22 янв. 1624 г. внесен был самим Львом Сапегой в витеб. гродския книги. В архиве униат. митрополитов (I, № 492, л. 3-11) сохранилась официальная выпись его из этих книг, выданная 10 февр. 1626 г. витебск. каштеляну кн. Симеону Самуилу Сангушке-Ковельскому... В канонизационном процессе (рук. библ. Имп. Академии Наук), составленном в 1637 г., также находится (л. 171 об.-181) копия интересующего нас декрета, сходная с вышеупомянутыми записью и выписью его (в ней замечен нами только случайный, вероятно, пропуск имен пяти оправданных судом мещан)... В XXX выпуске Витеб. Ист.-юрид. материалов (вышедшем в 1903 г.) Д. И. Довгялло напечатал тот же комиссарский декрет по внесенной 7 ноября 1789 г. в оршин. грод. книги выписи с выписи его, выданной в 1639 году из витеб. грод. книг (стр. 17-41). Текст этой выписи сходен с текстом трех упомянутых нами выше выписей. Но в ней есть несколько погрешностей в отдельных словах, особенно в собственных именах (погрешностей, объясняющихся, вероятно, сравнительно поздним её написанием)... В первый раз интересующий нас декрет напечатан был еще в ХVШ в. о. базилианином Игнатием Стебельским (Dwa wielkie swiatla T. Ш. Przydatek do Chronologii (Wilno, 1783. str. 290-328). Текст декрета в этом печатном издании (которым только до сих пор и пользовались русские и польские исследователи) страдает несколькими небольшими пропусками (они будут указаны ниже в примечаниях) и довольно многочисленными погрешностями в отдельных словах... С текстом декрета, напечатанным Стебельским, сходен текст (в них одни и те же погрешности) декрета в рукописной "Хронике г. Витебска" (Вилен. Публ. Вибл.). По списку этой последней он и напечатан (в переводе на русск. язык) в "Витеб. Старине", I, 223-238. С текстом Стебельскаго сходен и текст декрета, напечатанный ским в "Витеб. Губерн. Вед." часть неофф., за 1858, №№ 50-52, хотя в некоторых местах он исправнее его.
[26] Эта грамота приведена полностью в комиссарском декрете по делу об убийстве Иосафата.
[27] Лев Сапега особым письмом (от 19 ноября 1623 г.) известил короля об убийстве Иосафата. В этом письме он советовал королю возможно строже и скорее наказать виновников убийства и витебских мещан вообще (Guépin, Saint Iosaphat, II, 116). Он, очевидно, совсем забыл все те смягчающие их вину обстоятельства, которых так много приведено было в его известном письме к Иосафату от марта 1622 г.
[28] Kognowicki Zycia Sapiehow (Wilno, 1790), t. I, str. 365-368. Hyнций Ланцеллоти 7 дек. 1623 г. писал кардиналу Барберини, что некоторые сенаторы советовали королю не торопиться с назначением комиссии и подождать более точных сообщений об убийстве Иосафата. Нунций подозревал их в намерении нарочно оттянуть дело, сперва до праздника Рождества Христова, потом до сеймиков и наконец до сейма (назначенного на 7 февр. 1624 г.). Guépin, II, 554.
[29] Ал. Школдзицкий, это один из тех четырех базилианских монахов, которые подверглись нападению со стороны казаков в Киеве 8 сент. 1622 г. Имя второго базилианина y Стебельскаго и в "Витеб. Стар." напечатано ошибочно.
[30] У Стебельскаго один бурмистр назван лишний (Семен Волк), a один ратман пропущен. Фамилии названы нами так, как они названы в подлинном комиссарском декрете.
[31] Известный королевский универсал от 19 марта 1621 г.) против Борецкаго, Смотрицкаго и их приверженцев внесен в Витебске в магистратские книги 30 апр., a в гродския книги 3 мая 1621 г. (Арх. униат. митр., I, № 458, л. 19 об.). Но уже из даты упомянутой в тексте протестации Кунцевича видно, что борьба его с витеблянами началась раньше. Полоцкий игумен Геннадий Хмельницкий (пославший Иосафату в Варшаву на сейм 1620 года извещение о начавшемся против него в епархии движении), Кантакузен и архидиакон Дорофей ят, что движение против Иосафата в Витебске обнаружилось тот час же после того, как оно началось в Полоцке, но прибавляют, что прекратить его в Витебске Иосафату сразу же не удалось, хотя он и отправился туда лично (Processus, 41 об., 74. 116 об.).
[32] У Стебельскаго указана дата только одного из этих заявлений (300), да и та указана неверно (2 февр. 1621 г. вместо 1622 г.). Ta же ошибка в "Витеб. Губерн. Вед." за 1858 (неоф. часть, № 50, прим._к статье Говорскаго) и в "Витеб. Стар." (I, 227). Ср. нашу "Сеймовую борьбу", Ш, 120, прим. 54).
[33] Processus, 116 об., показание Дорофея; стр. 86, показ. Дзягилевича.
[34] В Витебске не несколько, a все церкви были отняты Кунцевичем. Православные жители Витебска, как известно принуждены были устроить себе временные церкви за рекой Двиной. Но рано или поздно, вероятно, и против них Иосафат восстал бы. По крайней мере, в Полоцке он существования таких "синагог" не допускал (Processus, 85 об.-86, показание Дзягилевича).
[35] Архидиакон Дорофей говорил: "Моя собственная спина все то испытала, что делалось в Витебске". Он передает при этом разные подробности, говорит, между прочим, об избиении базилианина Турчиновича в Благовещенской церкви (Processus, 123, 117). Ср., 67, показ. Кантакузена.
[36] "Я присутствовал, как архидиакон, тогда, когда муж Божий на святки (на Тройцу) шел с крестным ходом к церкви Св. Духа за город. Когда мы шли по мосту, нам загородил дорогу витебский городничий пан Василевский, схизматик, с большой громадой своих партизан, поносил св. Иосафата и принудил нас с позором возвратиться назад" (Processus, 116 об., показ. Дорофея... У Стебельскаго в этом месте пропущен городничий Василевский, a Нашковские названы Янушковскими.
[37] Так в подлинном декрете. У Стебельскаго: "с мещанами виленскими, могилевскими, оршинскими и некоторыми полоцкими". В "Витеб. Старине": "с мещанами могилевскими и виленскими"... О борьбе Кунцевича с прав. могилев. мещанами см. нашу "Сеймовую борьбу", II, 111-114; III, 159. В письме к Л. Сапеге Кунцевич 22 апр. 1622 г. писал, что он только в течение полугода (после 22 марта 1619 г.) оставил церкви в руках православных, a затем, отобрал их и отдал священникам - добрым католикам" (Processus, 171 об.; Likowski, 249). О борьбе Кунцевича с оршин. прав. мещанами см. нашу "Сеймовую борьбу", 11, 113-114; III, 159... Православные могилевцы прислали в Полоцк Иосафату несколько тысяч золотых в виде подарка, прося его подчиниться константинопольскому патриарху (Processas, 37. показание игумена Хмельницкого). Ср. показание Косинскоаго о том, что православные могилевцы предлагали Кунцевичу тридцать тысяч золотых польских за позволение им иметь православных священников в могилевских церквах (ibid., 53 об.). Полоц. ратман Ян Ходыка показывал: "Иосафат оставался жив только по особому промышлению о нем Божию. Если бы Господь Бог не защищал его, и приставленный к нему ангел-хранитель не хранил его, давно бы муж Божий пал или в Полоцке, или в Витебске, или в Орше, или в Могилеве, или в Мстиславле. По всем этим местам были разосланы книги Смотрицкого, которые были первой причиной, как всех бунтов, так и смерти Иосафата" (ibid., 106 об.-107). 0 покушении Масальского в Мстиславе на жизнь Кунцевича - ibid., 115 (показ. Дорофея), 144 об. (показ. Ушацкаго).
[38] Так в подлинном декрете. У Стебельскаго и в "Витеб. Стар," "около тысячи".
[39] Взятые в кавычки слова о Льве Гурке опущены y Стебельскаго, У Говорскаго и в "Витеб. Старине"... К этому "пану Гурку", надо полагать, писал Мелетий Смотрицкий свое письмо, сохранившееся в копии в рукописном сборнике (принадлежащем библиотеке киево-печерской лавры и описанном проф. Н. И. Петровым во втором выпуске его "Описания" киев. рукописных собраний под № 74), л. 107 об. В этом письме Смотрицкий называет Гурко своим другом. Смотрицкий пишет в письме о том, что не следует возбуждать "тумултов, розрухов и сваров", a следует пребывать в любви, мире и терпении, что лучше быть обиженными, нежели обидеть своих противников. Просит действовать в этом духе среди панов - шляхты... Письмо из Вильны, без даты.
[40] Полоцкий ратман Ходыка по торговым делам 18 ноября 1623 г. приехал в Бешенковичи. 14 ноября утром, зайдя в корчму, он нашел в ней витебских мещан-бурмистров Наума Волка и Нешу, ратмана Богдана Остапова, лавника Яхна Гуторовича и городского писаря Григория Бонича. Лишь только Ходыка с ними поздоровался, они ему сообщили, что в воскресенье убит архиепископ Иосафат. "Я с своей стороны (говорит Ходыка) не похвалил их за это, и они сами не много хорошего ожидали от этого". Впоследствии (замечает Ходыка) первых двух из этих мещан комиссарский суд казнил, потому что обнаружилось, что, хотя они не были сами при этом, a нарочно уехали из Витебска, чтобы на них не пало подозрение, но они-то и были причиною смерти. (Processus, 102 об.).
[41] Приведены из 24 явившихся в комиссарский суд показания только 16 подсудимых. Кроме того приведены показания трех, не упомянутых в числе явившихся в суд (Филона Грома, Захарии и Тимофея Матееевичей).
[42] Освобождены были судом от ответственности десять человек: бурмистр Петр Иванович, ратманы Ждан Щур, Филон Гром, Карп Хорошко и Ян Гутор, лавник Николай Гутор, Иван Шур, Васко Кека, писарь Григорий Бонич и Озарко Василевич. Все они, по словам судебного решения, были послушны покойному полоцкому архиепископу, и ни в каких бунтах и возмущениях против него не участвовали. Некоторые из них были 12 ноября вместе с ним на утрене... В канонизационном процессе и y Стебельскаго пропущено тут пять мещан.
[43] Комиссарский суд судил только "витебских Его Королевской Милости мещан", т. е. мещан, живших на простой городской земле, считавшейся собственностью короля. Относительно "мещан иных юрисдикций", совершивших совместно с теми это ужасное дело и не оправдавшихся теперь перед комиссарами, комиссарский суд, по просьбе оставшихся витебских Его Королевской Милости мещан, предоставил этим последним свободу ведаться с ними судом впоследствии, перед инстигатором... Что же касается шляхтичей, оговоренных членами витеб. магистрата в возмущениях против Иосафата, то комиссарский суд совсем обошел в своем решении этот пункт. Впрочем в числе 74 лиц заочно приговоренных им к смерти, находим имена шляхтичей Яна и Николая Нашковских ("не названных, впрочем, тут прямо шляхтичами)... По вопросу об отношении витеб. прав. шляхты к Иосафату Кунцевичу заслуживает внимания след. факт. В последнюю поездку свою в Витебск Иосафат встретил по дороге одного из витеб. урядников (по-видимому еретика, т. е. протестанта). Последний во время угощения сказал: "Отче Владыко! знай наверное, что тебя убьют в Витебске, так как уже все дизуниты, т. е. шляхетского, мещанского и крестьянского сословий, присягнули убить тебя" (цит, в прим. 9 рукопись, л. 15 об.).
[44] В числе 74 заочно приговоренных к смертной казни были Ян и Николай Нашковские, Стефан Пасиора, Яско Козачек (на полях выписи декрета, выданной 10 февраля 1626 года л. 10, сделана заметка: Iasko przednieyszy zaboyca), Иван Лясун, стащивший с тела убитого архиепископа плащ и с ним убежавший, Сицко Цар, похитивший серебренную чару убитого архиепископа... Кажется, этот Сицко Цар как и Дземешко Коваль (тоже заочно приговоренный к смерти), были мещане, "жившие на землях архиепископских (Витеб. Стар., I, 345).
[45] Оканчивая речь об убийстве архиепископа Иосафата, считаем нужным оговориться, что борьба его с церковной унией, насколько можно судить по данным канонизационного процесса, не ограничивалась одними внешними репрессивными мерами. Современные свидетели церковной его деятельности говорят о проповедях, собеседованиях и диспутах его с противниками унии, об его заботах о распространении среди православного населения соответствующих книг, о его стараниях относительно перевода таких книг с латин. языка на местный язык. По его просьбе, полоц. земский судья Александр Тышкевич перевел с латин. Зонару (Processus, 48-49, показ. Косинскаго; 80 об., показ. Дзягилевича; 114 об.-115, показ. Дорофея). По словам Дорофея, Иосафат, "будучи виленским архимандритом, скомпоновал из русских хроникеров Obrone iednosci, доказывая, что уния была на Руси от начала св. веры" (ibid., 115 об.). Дорофей тут говорит, конечно, об Obronie iednosci cerkiewney, вышедшей в Вильне в 1617 г. с именем Льва Кревзы (перепечатана в IV т. Рус. Истор. Библиотеки). Показание Дорофея (сын брест. бурмистра), еще с 1609 г., в качестве певчего митр. Потея, узнавшего лично Иосафата в Вильне.