Герб горада Ліды, наданы 17 верасня 1590 г.
ІІ. ПРАВА, СУДОВАЯ СІСТЭМА... 73
Zakrzewski A.B. LEW SAPIEHA A KODYFIKACJA PRAWA LITEWSKIEGO... 73
Лазутка С. ЛЕВ САПЕГА И ТРЕТИЙ ЛИТОВСКИЙ СТАТУТ... 79
Кітурка І.Ф. ПРАВАВОЕ СТАНОВІШЧА СЯЛЯНСТВА ПАВОДЛЕ СТАТУТА ВКЛ 1588 г. ... 85
Скютте Д.Н. О ПРАВОВОМ ПОЛОЖЕНИИ ЖЕНЩИНЫ ПО СТАТУТУ ВКЛ 1588 г. ... 95
ІІ. ПРАВА, СУДОВАЯ СІСТЭМА
A.В. Zakrzewski
LEW SAPIEHA A KODYFIKACJA PRAWA LITEWSKIEGO
Pogląd o decydującej roli Lwa Sapiehy w kodyfikacji III Statutu należy już do historii nauki [1, s. 86]. Obalił go ostatecznie najznakomitszy znawca tego kodeksu, profesor w Dorpacie, Pradze, Belgradzie, Kownie i Wilnie - Iwan I.Łappo [2]. Zrekonstruował on powstawanie legendy i wskazał rzeczywiste zasługi podkanclerzego: przedstawienie Zygmuntowi III kodeksu do zatwierdzenia oraz doprowadzenie do druku wydania ruskiego z 1588 r. [3, s. 461-473]. Argumentację tę wzmocnił, polemizując zresztą z innym poglądem wspomnianego klasyka, Henryk Lulewicz. Podkreślił, że tekst kodeksu był uzgodniony przez kilkudziesięciu deputatów w ciągu 1584 r. i «rola kancelarii sprowadzała się zapewne tylko do spisania poprawnej redakcji tekstu ... oraz do ewentualnego przygotowania kopii Statutu w formie, nadającej się do przedstawienia królowi do konfirmacj» [4, s. 351, przyp. 224].
Czy tylko na tym polegała rola podkanclerzego i - następnie - kanclerza litewskiego? Co rzeczywiście wniósł on do kodyfikacji i poprawy prawa litewskiego?
Kodeks wydano po rusku nie tylko w 1588 r., ale również kilkakrotnie: w latach 1592-1593 i 1594-1595 [5, s. 65], względnie 1590-1591 i 1600 [6]. Przed 40 laty litewski badacz znaków wodnych Edmundas Laucevičius wykazał, iż nieprawdziwa jest teza I.I. Łappy, iż Statut wydano po rusku tylko w 1588 r., natomiast drobne różnice w poszczególnych egzemplarzach wynikają z równoległego druku na kilku prasach. Wskazał bowiem, że jedno z wydań drukowano na papierze ze znakiem wodnym składającym się z herbu Lis i otoku: «Leo Sapieha MDL Cancelar[ius]», zaś urząd ten L. Sapieha otrzymał w 1589 r. [7, s. 153] Pikanterii dodaje tezie o równoległym druku spostrzeżenie Władimira Miakiszewa, iż sam I. I. Łappo przez 10 lat stale posługiwał się właśnie egzemplarzem Statutu drukowanym na tymże papierze... [8, s. 223-231]
Na stronie tytułowej Statutu dat nowych edycji jednak nie zaznaczono. Przed prawie półwieczem Alodia Kawecka-Gryczowa i - dziesięć lat temu - Paulina Buchwald-Pelcowa uważały, że powodem był brak zgody Zygmunta III na kolejne wydania statutu. Sądziły bowiem: «Geneza zatajanych przedruków znajduje prawdopodobnie wyjaśnienie w niechęci króla i szlachty do Statutu, w którym Sapieha nie pomieścił aktu unii lubelskiej, wobec czego odmówiono oficjalnego zezwolenia na przedruk kodeksu» [9]. Pogląd ten głosili już przed ponad siedemdziesięciu laty białoruscy historycy czynni przed wojną w Wilnie - Mikołaj Szkielonok i Teodor Iljaszewicz [10, s. 69]. Stanowisko to budzi jednak wątpliwości. Przeciw - przemawia brzmienie przywileju Zygmunta III z 11 lutego 1588 r. dla podkanclerzego litewskiego Lwa Sapiehy: «magnifico Leoni Sapieha legum sive statutorum Magni Ducatus Lithuaniae idiomatitus Polonico et Ruthenico typis excudendi et in lucem edendi curam committendam esse duximus». Przeczy powyższemu poglądowi również wcześniejszy przywilej konfirmacyjny z 28 stycznia 1588 r., kończący krakowski sejm koronacyjny. Król wprowadzał nim kodeks w życie, zastrzegając: «wszakże ten Statut nowo poprawiony związkom i spisom Uniej niwczym przeciwnym być i nic szkodzić i ubliżać nie ma» [11]. Widać więc, że monarcha z treścią kodeksu godził się. Choć - zapewne - bez entuzjazmu. Litwini zażądali bowiem zatwierdzenia Statutu, uzależniając m.in. od tego uznanie nowego władcy. Również szlachta koronna była bardzo niechętnie nastawiona wobec III Statutu i dość długo nie uznawała go za prawo legalnie wprowadzone na Litwę. Zastrzeżenia i wątpliwości szlachty ukazali Juliusz Bardach, Anna Filipczak-Kocur [12, , s. 62] i H. Lulewicz. Ten ostatni przypomniał stanowisko wyrażone w sieradzkiej instrukcji sejmowej z 1590 roku: «Z ich mm. pany litewskiemi ekspostulować, że z nami mimo unią i przysięgi i spisy postępują i do tego wieść serio, aby statut swój nowo wydany puścili sub censuram ordinum Regni na sejmie koronnym, aby się nic nad prawo, unią i spiski spolne nie działo» [13, s. 418]. Podobne wątpliwości wobec kodeksu wyrażały i inne sejmiki, niektóre nawet 10 lat po jego wprowadzeniu w życie [14, s. 52-53]. Litewski nacisk na monarchę zauważała też opinia szlachecka. Joachim Bielski w swej Kronice wytknął Litwinom: «króla z nami nie obierali i statut swój nowy (który nawięcej na Polaki co tu z nimi mieszkają uczynili) królowi do poprzysiężenia wtrącili» [15]. Czy przyczyny zatajenia dat kolejnych edycji tekstu oryginalnego leżały jednak w niechęci hospodara i szlachty koronnej? I.I. Łappo sądził, że Mamoniczowie nie chcieli i nie mogli wydać kodeksu, za plecami L. Sapiehy, naruszając jego wyłączne prawa do tej edycji [16]. W. Miakiszew uważa natomiast, że nielegalnie kodeks wydali oni dwakroć [17]. To ostatnie stanowisko budzi jednak pewne wątpliwości, zwłaszcza w świetle przypomnianej przez tego badacza kwestii druku na papierze ze znakiem wodnym L. Sapiehy - to przecież bardzo ułatwiało kontrolę kanclerza nad edycjami kodeksu. Bliższa rzeczywistości wydaje się teza I.I. Łappy. Wydaje się więc, że kolejne edycje - a przynajmniej jedna - pojawiły się za wiedzą kanclerza. Jednak nikt do tej pory nie wyjaśnił przyczyny umieszczania na stronie tytułowej nieprawdziwych dat kolejnych edycji Statutu.
III Statut, choć oczywiście lepszy od poprzedniej kodyfikacji, stosunkowo szybko doczekał się prób nowelizacji. Skąpe wzmianki o niej zawiera list L. Sapiehy do Krzysztofa Radziwiłła z 1592 r., w którym pisał: «Poprawę statutową łatamy, mamy trudności, dosyć jest upartych i nierozsądnych kilka, że na tem wszystko zasadzili, aby jeno przeczyli i najlepszej rzeczy, a czasem i sami nie rozumieją czego chcą ...». W każdym razie, myśląc o końcu prac nad nowelizacją, kanclerz konkludował: «że i sam o sobie wątpię, abych ich dotrwał» [18, s. 160]. I.I. Łappo sądził jednak, że komisja kodeksu nie poprawiła [19]. Ponad ćwierć wieku temu Vytautas Raudeliūnas opublikował jednak tekst przywileju Zygmunta III, wydanego na którymś z sejmów warszawskich, zapewne - datując na podstawie znaku wodnego papieru - w latach 1594-1600. Poprawki usuwały z kodeksu sprzeczności między poszczególnymi jego artykułami. Nie zawsze były to, choć tak mogło się wydawać, drobne poprawki redakcyjne: dopisanie do listy monarchów (w art. 2 rozdz. III) Stefana Batorego zapewniało bowiem nienaruszalność własności gruntów szlacheckich nabytych za jego panowania [20]. Analiza kolejnych, już polskojęzycznych, wydań Statutu z lat 1614 i 1619 wykazuje, iż poprawek do tekstu nie włączono.
Sejm 1609 r. powołał nową komisję dla poprawy Statutu i zasad funkcjonowania Trybunału, w jej skład włączono również L. Sapiehę, a w zastępstwie - podkanclerzego Gabriela Wojnę [21]. Cało to z zadania nie zdołało się wywiązać, sejm 1611 r. stworzył więc z udziałem L. Sapiehy nową komisję, której praca - jeśli wierzyć konstytucji z 1613 r. - miała być wówczas przedstawiona sejmowi, ale nie doszło do tego z powodu natłoku spraw poważniejszych [22]. Tak więc L. Sapieha brał - o ile pozwalały sprawy bieżące-udział w pracach nad reformą prawa litewskiego, które - choć przyniosły przynajmniej jeden projekt zmian - jednak na tekście Statutu nie odbiły się.
Statut był nie tylko kodeksem - zbiorem prawa sądowego, zawierał również regulacje ustrojowe, ale nie wszystkie - brakowało bowiem przywilejów normujących stosunek Korony i Wielkiego Księstwa. Przyczyny tego wyłożył L.Sapieha w liście do hetmana polnego i wojewody wileńskiego Krzysztofa Radziwiłła «Pioruna» z 13 lipca 1588 r.: «Przywileje radbym też wydał przy tymże statucie, - pisał, - ale, iż nie wszystkie są nam na rękę, w drugim [!] początek dobry, środek zły, w drugim środek dobry i początek abo koniec zły, a toż nie wiem jeśli się godzi opuszczać to co szkodliwego, abo ni e » [23]. Chodziło więc - zdaniem J. Bardacha - o to, że panom litewskim nie odpowiadały przywileje unijne, «w których była mowa o zrównywaniu praw szlachty litewskiej z koronną oraz o związku państwowym obu państw w tych aktach zawartych» [24]. Powtarzała się więc sytuacja z okresu tworzenia II Statutu. W nim bowiem nie umieszczono przywilejów Wielkiego Księstwa, gdyż - wedle I.I. Łappy - komplikowałoby to stosunki Zygmunta Augusta z egzekucjonistami z Korony [25].
Po dwudziestu trzech latach od pierwszej edycji III Statutu stan ten postanowił wykorzystać Jan Januszowski - niefortunny autor wydanej w 1600 r. i od razu krytykowanej kompilacji «Statuta, prawa i konstytucje koronne» [26]. Opierając się na zebranych wcześniej materiałach, do których wprowadził pewne poprawki, 13 grudnia 1611 r. przedstawił L. Sapieże projekt edycji praw litewskich: «Wiedząc o tym pewnie, że WM mój MPan, z wrodzonej Pańskiej ku Ojczyźnie swej Wielkiemu Księstwu Litewskiemu miłości, staranie wielkie nie bez nakładu i kosztu czynić z dawna raczysz, jakoby leges patriae Wielkiego Księstwa Litewskiego po te wieki przeszłe inconcinnae i rozsypane, w jedno, w pewny porządek być mogły wprawione.
I już, ile mam wiadomość, WMMPan mieć raczył w tej mierze coś od innych podanego i gotowego. Jeśliż już skończone i według potrzeby sporządzone, nie wiem. Ja żem sporządzając statuta koronne, simul et semel sporządził i w jedno zebrał easdem leges, statuta et constitutiones Wielkiego Księstwa Litewskiego, ile się ich znaleźć mogło we wszystkich statuciech koronnych, dawniejsze i bliższe. Zdało mi się za rzecz przystojną, WM memu MPanu, jako terminorum patri, custodi pacis, iustitiae amantissimo, też leges patriae Wielkiego Księstwa Litewskiego oddać. I być li może, jeśli co do rzeczy, lub te do drugich już u WMMPana gotowych przydawszy, lub tamte do tych przyłożywszy i w jedno złożywszy, lub też inszy porządek, o którymby mi za miłościwym rozkazaniem WM mego MPana nietrudno było, uczyniwszy, staraniu WM mego MPana i Wielkiemu Księstwu Litewskiemu tym dogodzić. Sporządziłem wszytki przywileje same przed Unią i w Unią, przydawszy do każdego prawa tytulik własny, o czym jest owo prawo. Zniosłem po tym w jedno konstytucje wszystkie po Uniej aż dotąd Królów Polskich, sejm od sejmu po sobie idących. A te wszytkie konstytucje rozdzieliłem na ksiąg dwoje: wieczne i roczne, aby leges temporaneae konfuzją nie czyniły i nie były mieszane między wieczne, ponieważ sobą różne są, a każda lex pod każdym Królem liczbą jest oznaczona, dlia prędszego nalezienia i alegacyjej» [27, s. 438-439].
Widać więc, że J. Januszowski, pisząc: «WMMPan mieć raczył w tej mierze coś od innych podanego i gotowego», najpewniej nawiązywał w liście do dorobku poprawy statutowej z 1611 r. Tak więc istnienie owej poprawy uprawdopodabnia nie tylko wspomniana wyżej wzmianka z konstytucji 1613 r., ale też przytoczony fragment listu. Niewątpliwie więc kanclerz był, nawet pośrednio («...coś od innych podanego i gotowego...»), zaangażowany w korekturę Statutu. Odpowiedzi J. Januszowski raczej się nie doczekał, w każdym razie oferta jego nie stała się podstawą dalszych prac - zmarł w dwa lata później.
L. Sapieha planował też - równolegle do wydania kodeksu w języku oryginału - edycję w polskim przekładzie. Zezwalał na to przecież wspomniany wyżej przywilej Zygmunta III z 11 lutego 1588 r. Podkanclerzy pisał jednak, we wspomnianym wyżej liście do K. Radziwiłła "Pioruna» z 13 lipca 1588 r.: «statut nowy rozkazałem już drukować po rusku, chciałbym go i po polsku wydać, ale kiedybym miał de verbo ad verbum go przełożyć wedle ruskich słów i sentencyj, barzo by było nie grzecznie, a inaczej nie śmiem, to jest żebych słów ani sentencyj nie obserwował, jeno sensu, bo i oprócz przyczyny ludzie najdują strofować; atoż boję się aby i to komu nie chciało wadzić...». Wątpić należy, czy to akurat niedostatki warsztatu tłumacza przeszkodziły w wydaniu polskiego tłumaczenia. W późniejszym o ponad ćwierćwiecze wyjaśnieniu «Do czytelnika łaskawego», umieszczonym w 1614 r. w polskiej edycji kodeksu, stwierdzono przecież: «Gdyż w przekładaniu tego statutu nie skąpość albo nieumiejętność słów polskiej mowy zagrodą była» [28]. Kwestia jakości przekładu wymaga zbadania [29]. W przedostatniej dekadzie XVI stulecia zapewne niemałą rolę odegrały obawy przed wyparciem z obiegu prawnego języka ruskiego, jednego z elementów odróżniających Litwę od Korony [30]. Należy też wziąć pod uwagę względy ekonomiczne: kodeks był względnie drogi: kosztował - jak szacują badacze - od 7 do 10 złotych [31]. Edycja tłumaczenia utrudniłaby więc sprzedaż oryginału. Może więc równoległe wydanie oryginału i tłumaczenia zniweczył splot przyczyn politycznych i ekonomicznych?
Ćwierć wieku później sytuacja uległa - przynajmniej na ziemiach Litwy właściwej (Lithuania propria) - zmianie: polszczyzna wypierała język ruski nawet z ksiąg sądowych, wyczerpał się nakład legalnych bądź nielegalnych wydań ruskich a Wielkie Księstwo utrwaliło swą odrębność wobec Korony. Pojawiła się więc potrzeba polskiej wersji kodeksu i nie zagrażała ona litewskiej państwowości. Umieszczona w pierwszym polskim wydaniu z 1614 r. przedmowa Leona Mamonicza do L. Sapiehy jasno wskazuje powody tego przedsięwzięcia: «gdy bowiem one ruskie ... drukowane egzemplarze dawno już między ludzie rozebrane ... znowu dla tych, którzy ruskiego języka czytać nie umieją albo polskim narabiają też Statuta, przedtym po rusku drukowane, teraz po polsku mnie uniżonemu i dawnemu słudze swemu drukować raczyłeś rozkazać» [32]. Wkład L. Sapiehy w wydanie polskiego tłumaczenia nie ulega więc wątpliwości.
Niewątpliwą zasługą L. Sapiehy było więc kierownictwo nad ostateczną redakcją tekstu ruskiego oraz - być może znacznie później - polskiego, a także współudział - wraz z Janem Hlebowiczem - w zatwierdzeniu kodeksu przez monarchę. Tytułem do chwały podkanclerzego i kanclerza była też edycja ruska 1588 r. (i przynajmniej jedna późniejsza) oraz dwa wydania polskie z lat 1614 i 1619. Nie ulega także wątpliwości jego kierownictwo - być może okresowe - prac nad poprawą statutową w latach 1592-1613. Osiągnięte wówczas efekty znamy - dzięki publikacji V. Raudeliūnasa - tylko częściowo. Zorientowanie się, czy postanowienia przywileju Zygmunta III stosowano w praktyce, wymaga szerokiej kwerendy w księgach sądowych i trybunalskich.
Widać jednak, że wkład kanclerza w kodyfikację prawa Wielkiego Księstwa był większy niż można było sądzić.
1. Lulewicz, H. Sapieha Lew h. Lis / H. Lulewicz // Polski Słownik Biograficzny. - T. XXXV/1, z. 144. - Warszawa-Kraków, 1994.
2. Jednak już pod koniec XVIII stulecia można zauważyć dystansowanie się od tworzonej właśnie wówczas legendy. W 1791 r., podczas prac nad kodeksem Stanisława Augusta marszałek konfederacji litewskiej Kazimierz Nestor Sapieha stwierdził m.in.: «Chlubne wspomnienie poprzednika mego Lwa Sapiehy będzie i dla mnie choć w cząstce naśladowania powodem. Dzieło to jego, a raczej, jak powiedziano, wielu mądrych ludzi, statut litewski stał się rzeczą świętą dla Litwy; nieco potrzebuje on odmiany stosownie do okoliczności teraźniejszych, ale całkowity grunt jego chce nienaruszenie zachować prowincja nasza» (Lityński, A. Nieznane materiały do projektu kodeksu Stanisława Augusta / A. Lityński // Czasopismo Prawno-Historyczne. - XXX: 1978. - Z. 2. - S. 227.
3. Lappo, J. 1588 metų Lietuvos Statutas / J. Lappo. - T. I. cz. 1. - Kaunas, 1934.
4. Lulewicz, H. Gniewów o unię ciąg dalszy. Stosunki polsko-litewskie w latach 1569-1588 / H. Lulewicz. - Warszawa, 2002.
5. Kniga Biełarusi 1517-1917. Zwodny katalog. - Minsk, 1986.
6. Miakiszew, W. Litowskij Statut na puti ot «ruskoj» redakcji k polskomu pierewodu (o rukopismom ekzemplare iz fondow Berlinskoj korolewskoj biblioteki) / W. Miakiszew // Krakowsko-Wileńskie Studia Slawistyczne. - III. - S. 177; idem: Iz istorii izuczenija pierwopieczati Litowskogo Statuta 1588 goda: odnoj gipotezy mogło byt' miensze // Kultura i języki Wielkiego Księstwa Litewskiego / red. M.T. Lizisowa. - Kraków, 2005. - S. 223-231.
7. Laucevičius, E. Bumaga w Litwie w XV-XVIII wiekach / E. Laucevičius. - Vilnius, 1979.
8. Miakiszew, W. Iz istorii izuczenija pierwopieczati Litowskogo Statuta 1588 goda ... - S. 223-231.
9. Drukarze dawnej Polski od XV do XVIII wieku. Z. 5: Wielkie Księstwo Litewskie / opr. A.Kawecka-Gryczowa oraz K. Korotajowa i W. Krajewski. - Wrocław-Kraków, 1959. - S. 153. Też: Buchwald-Pelcowa, P. Cenzura w dawnej Polsce / P. Buchwald-Pelcowa. - Warszawa 1997. - S. 56.
10. Iljaszewicz, T. Drukarnia domu Mamoniczów w Wilnie (1575-1622) / T. Iljaszewicz. - Wilno, 1938.
11. Teksty obydwu przywilejów drukowano w kolejnych wydaniach Statutu, opublikował je również Lappo, J. 1588 metų Lietuvos Statutas. - T. II. - Kaunas, 1938. - S. 5-9. Polski tekst przywileju konfirmacyjnego wedle: Statut Wielkiego Księstwa Litewskiego. - Wilno, 1619. - K. A2v.
12. Filipczak-Kocur, A. Sejmik sieradzki za Wazów (1587-1668) / A. Filipczak-Kocur. - Opole, 1989.
13. Lulewicz, H. Gniewów o unię ciąg dalszy..., s. 418.
14. Bardach, J. Statuty litewskie w ich kręgu prawno-kulturowym // Bardach, J. O dawnej i niedawnej Litwie / J. Bardach. - Poznań, 1988.
15. Lulewicz, Н., op. cit., s. 418; J. Bardach, Statuty litewskie w ich kręgu, s. 52.
16. Lappo, J., op. cit., t. I cz. 2. - Kaunas, 1936. - S. 392.
17. Miakiszew, W., Litowskij Statut na puti, s. 177.
18. Cyt. za Ptaszycki, S. Pierwsze wydanie trzeciego Statutu Litewskiego i jego przeróbki / S.Ptaszycki // Księga pamiątkowa ku uczczeniu czterechsetnej rocznicy wydania pierwszego Statutu Litewskiego / red. S. Ehrenkreutz. - Wilno, 1935. - S. 160 n.
19. Lappo, J. 1588 metų Lietuvos Statutas. - T. I. cz. 2. - S. 408 n.
20. Raudeliūnas, V. Trečiojo Lietuvos Statuto pataisos (XVI a. pab.) / V. Raudeliūnas // Teisinių institutų raida Lietuvoje XIV - XIX, <Teisės istorijos studijos> . - T. II / red. P. Dičius et al. - Vilnius, 1981. - S. 129-141.
21. Volumina Legum (dalej: VL) II, 473.
22. VL III, 206.
23. Archiwum domu Radziwiłłów / wyd. A. Sokołowski. - Kraków, 1885. - S. 195. Zob. też: Ptaszycki, S. Pierwsze wydanie trzeciego Statutu Litewskiego i jego przeróbki..., - s. 159-160; Lappo, J. 1588 metų Lietuvos Statutas. - T. I, cz. II. - S. 314; Bardach, J. Statuty litewskie w ich kręgu prawno-kulturowym..., - s. 51.
24. Bardach, J. Statuty litewskie w ich kręgu prawno-kulturowym..., - s. 51.
25. Lappo, J. 1588 metų Lietuvos Statutas. - T. I, cz. I. - S. 5.
26. Dwie broszury prawne z r. 1602 i 1608 / wyd. B. Ulanowski. - Kraków, 1921. - S. VI-VII, 6-20. O innych problemach: Bodniak, S. W oficynie architypografa. Rzecz o kłopotach Januszowskiego / S.Bodniak // Silva Rerum. - V:1930. - S. 138-143.
27. Zakrzewski, A B. Oferta Jana Januszowskiego wobec Lwa Saliehy, czyli nieznany projektwydania praw i prywilejów litewskich z 1611 roku / A. B. Zakrzewski // Prawo wczoraj i dziś. Studia dedykowane profesor Katarzynie Sójce-Zielińskiej / red. G. Bałtruszajtys. - Warszawa, 2000.
28. Cyt. wedle: Statut Wielkiego Księstwa Litewskiego. - Wilno, 1619. - S. 392.
29. Jeśli tylko słuszność ma Stanisław Ptaszycki, że przechowywany w Moskwie polski tekst Statutu pochodzi z tej epoki - możliwe będzie porównanie oryginału i tłumaczenia, idem: Pierwsze wydanie trzeciego Statutu Litewskiego i jego przeróbki. - S. 160, 174, fot. 1.
30. W epoce prac nad II Statutem innowiercy w obawie przed kontrreformacją nie zgodzili się na edycję łacińskiej wersji kodeksu (Bardach, J. Statuty litewskie a prawo rzymskie / J. Bardach. - Warszawa, 1999. - S. 44-47. Może chcieli też utrzymać pozycję ruszczyzny?
31. Miakiszew, W. Litowskij Statut na puti..., - s. 177-178, tak jak J. Lappo, op. cit., t. I, cz. 2, s. 405 - poniżej 10 złotych. Topolska, M.B. Czytelnik i książka w Wielkim Księstwie Litewskim w dobie Renesansu i Baroku / M.B. Topolska. - Wrocław, 1984. - S. 175 - 7 zł. 15 gr. W zupełnie innych warunkach, ponad pół wieku później, w 1666 r. - 1 zł. 15 gr., Łowmiańska M. Wilno przed najazdem moskiewskim 1655 r. / M. Łowmiańska // Dwa doktoraty z Uniwersytetu Stefana Batorego w Wilnie / wyd. R. Witkowski. - Poznań, 2005. - S. 242-243.
32. Cyt. wedle: Statut Wielkiego Księstwa Litewskiego. - Wilno, 1614. - K. 6 nlb.2.
С. Лазутка
ЛЕВ САПЕГА И ТРЕТИЙ ЛИТОВСКИЙ СТАТУТ
Последние дни жизни Льва Сапеги впечатляюще описал в своих мемуарах канцлер Великого княжества Литовского (ВКЛ) Альберт Станислав Радзивилл. 24 июня 1633 г. в свою вторую столицу - Вильнюс прибыл новый польский король и великий князь литовский Владислав Ваза. Окруженный целой ватагой знатнейших панов и шляхты, его торжественно встречал фактический правитель ВКЛ, виленский воевода и великий гетман Лев Сапега. При этой встрече в центре всеобщего внимания был не молодой король, а 76-летний гетман и виленский воевода. Это как раз и засвидетельствовал в названных мемуарах его младший современник и преемник на посту канцлера Альберт Станислав Радзивилл: «Rzecz była podziwienia godna, widzieć staruszka ośmdzesięcioletniego na koniu z hetmąńską buławą, przed królem uwijającego się...» [6, с. 162].
Картина действительно была впечатляющей, казалось, что и сам этот «staruszek», и его слава, и дела бессмертны. Сам он, конечно, как и все люди, оказался смертным. Через две недели после упомянутой встречи (7 июля) Лев Сапега скоропостижно и тихо в одиночестве распрощался с жизнью, но дела, слава, огромный талант государственного деятеля, дипломата, человека исключительного интеллекта, одинаково грамотно писавшего на 4-х языках, оказались бессмертными.
Поэтому я, в какой-то мере скромно приложившийся к значительной историографии Сапегианы, сердечно приветствую белорусских историков, организовавших эту международную конференцию, и ее участников. Более того, поддавшись любезному и настоятельному приглашению профессора Светланы Валентиновны Морозовой, решился принять в ней заочное участие. Дело в том, что я пережил, по выражению Альберта Станислава Радзивилла, этого «staruszka» на 8 лет...
Итак, Лев Сапега и Третий Литовский Статут. Историки и биографы Льва Сапеги несколько расходились, оценивая его роль в законотворчестве ВКЛ и конкретно в кодификации Третьего Литовского Статута (ТЛС). Одни, называя Льва Сапегу литовским Солоном, кодификацию ТЛС приписывали исключительно ему одному. Другие на этот процесс, длившийся с перерывами около 20 лет, смотрели более объективно, утверждая, что в нем принимали участие многие выдающиеся государственные деятели и законоведы, и даже рядовая шляхта ВКЛ.
Начало первому историографическому направлению данной проблемы положил К. Когновицкий, издавший свой труд в 1790 г. [3]. Эта биография Л. Сапеги была трижды переиздана в ХIХ в. В ней автор безоговорочно утверждал, что ТЛС - «дело Льва Сапеги» [3, с. 38]. Это мнение переняли не только многие его современники, но и позднейшие исследователи ТЛС. Так, в 1928 г. Льва Сапегу «творцом» этого кодекса именовал С. Пташицкий [5, с. 5]. В 1933 г. в своей монографии, посвященной 300-летию со дня смерти Льва Сапеги, М. Шкелёнок более решительно подтвердил эту версию: «Толькi тады, як справа гэта была даручана Льву Сапезе ..., статут быў гатовы. Леў Сапега вельмi добра справiўся з сваiм заданнем i ня толькi спрацаваў статут, але выдаў яго ўласным коштам...» [13, с. 9].
Но уже некоторые современники были иного мнения о роли Льва Сапеги в кодификации ТЛС и даже, наоборот, несколько ее умаляли. Эту тенденцию продолжили и отдельные позднейшие историки. Так, Т. Чацкий в своем нашумевшем труде, вышедшем в 1800-1801 гг., не только отверг мнение К. Когновицкого, но и ограничил роль Льва Сапеги лишь в качестве издателя и переводчика этого кодекса на польский язык [2, с. 10].
Как отмечает в одной из последних своих работ наиболее выдающийся современный исследователь истории литовского права и литовских статутов профессор Ю. Бардах, на протяжении почти всего XVI в. ВКЛ в области законотворчества занимало исключительное место в Европе [1, с. 22]. И это законотворчество, в том числе и кодификацию ТЛС, нельзя сводить к одной, пусть и выдающейся личности государственного деятеля, будь то Николай и Ян Николаевичи Радзивиллы во втором десятилетии XVI в., Альберт Гоштаутас - в третьем десятилетии, Николай Радзивил Черный - в пятом-шестом десятилетиях, Николай Радзивилл Рыжий и Евстафий Волович - в седьмом-девятом десятилетиях или, наконец, Лев Сапега.
И действительно вопрос о кодификации ТЛС или точнее об исправлении законоположений Второго Статута и приведении их в соответствие с польским правом со всей остротой встал уже на Люблинском сейме (1569 г.). Второй Статут вызвал «большое раздражение» [9, с. 376] большей части участников сейма, представителей Польши. Особенно им были неприемлемы некоторые статьи III раздела, т. е. 3-я статья - «Мы господаръ обецуемъ розмножати Великое Князство Литовское, а штобы розобрано и одышло зась ку нему привернути», 6-я - «О сойму вальномъ» и 9-я - «Ижъ достоенствъ, врядовъ въ дедицтво чужоземцомъ давано быти не маеть» [12, с. 78, 80, 81]. «Конституционные законы Второго Литовского Статута были решительно непримиримы с идеею унии, которую выдвигала Польша» [9, с. 374]. В связи с этим уже на Люблинском сейме была создана «Статутовая комиссия». Правда, составленная из представителей ВКЛ, комиссия не спешила поправлять Второй Статут. Лишь при Стефане Батории вновь был поставлен вопрос об исправлении Статута. И спустя 10 лет после Люблина на Варшавском сейме (1578 г.) действительно был принят ряд статей «поправы» Статута. Но они были второстепенными, касались судопроизводства и не затрагивали тех важнейших статей, которые, как сказано выше, были особенно неприемлемы польской части Люблинского сейма. Конечно, и эти «поправы» окончательно редактировались знатоками-юристами в канцелярии ВКЛ, которой в эти годы руководили Николай Радзивилл Рыжий, его сын Кристоф Миколай (подканцлер) и Евстафий Волович. Однако на какое-то время «поправы» Второго и кодификация Третьего статутов опять заглохли. Тем более, что «Статутовая комиссия» во главе с виленским епископом Валераяном Протасевичем (умер в 1580 г.) к началу 90-х годов XVI в. по существу перестала существовать, ибо в эти же годы умерли и некоторые другие наиболее авторитетные ее члены (Августин Ротундус, Мальхер Шемёта) [9, с. 399].
Таким образом, «поправой» Второго и кодификацией Третьего статутов должен был заниматься кто-то другой. Наиболее обстоятельно изучивший этот вопрос И. Лаппо считал, что после 1582 г. инициативу кодификации ТЛС взяли в свои руки депутаты поветовых сеймиков и государственных съездов ВКЛ: «Третий Литовский Статут был созданием «народа» - шляхты Великого княжества Литовского» [9, с. 421]. Но, дополняятакое объяснение данного вопроса, И. Лаппо заключал: «...как мы старались показать выше, над выработкою окончательной редакции Третьего Статута трудилась государственная канцелярия Великого княжества Литовского. А если это было так, то, конечно, и главное руководство ... находилось в руках ее главы. Уряд же канцлера до 1579г. занимал Николай Юрьевич Радзивилл, а с этого года, т. е. как раз в то время, когда работы государственной канцелярии становились все более и более интенсивными, литовским канцлером был Евстафий Волович ... Именно этого деятеля Великого Княжества Литовского мы и решились бы выдвинуть на первый план ... Лев Сапега имеет свою, неотъемлемую от него, заслугу, издав Статут в печати. Но в составлении его он принимал участие лишь вместе со всем шляхетским «народом» Великого Княжества Литовского и как один из чинов его государственной канцелярии» [9, с. 472-473].
Такое авторитетное объяснение И. Лаппо роли Льва Сапеги в кодификации, принятии и издании ТЛС все же нуждается в некотором дополнении, которое позволяет нам сделать 50-летнее изучение истории кодификации литовских статутов, в том числе и Третьего, и роли в ней Льва Сапеги.
Эта роль Льва Сапеги на последнем этапе кодификации Третьего Статута была велика. В 1587 г., после смерти канцлера ВКЛ Евстафия Воловича, став фактически руководителем этого важнейшего учреждения Литовского государства и еще несколько раньше назначенный сеймом председателем статутовой комиссии, он все свои силы, талант государственного деятеля и глубокие юридические знания употребил для окончательного редактирования этого и по объему, и по содержанию уникального кодекса, какого, по выражению Александра Мацейовского, не имела тогдашняяЕвропа. Но особенно велика роль Льва Сапеги в принятии, точнее, в утверждении 28 января 1588 г. новым монархом Сигизмундом Вазой Третьего Статута со всеми вышеназванными и другими неприемлемыми для польской стороны статьями 1, 4, 12 его третьего раздела [11, с. 363, 364, 366]. Правящие круги Польши бдительно следили, чтобы статьи нового Статута соответствовали требованиям и положениям Люблинской унии, т. е. по существу были бы копиями польского права. В такой ситуации нужны были особая гибкость и дипломатический талант, прекрасное знание законов от Цицерона и до литовских статутов. И Лев Сапега, обладая всеми этими качествами, сумел добиться утверждения Третьего Статута монархом с таким текстом, какой был подготовлен почти за 20-летний период в канцелярии ВКЛ и им окончательно отредактированный.
Третий Статут, как и Первый, и Второй, был написан на официальном языке ВКЛ, называемым мною только этимологически и до некоторой степени условно старобелорусским. Известно, что историки и языковеды, смотря по их национальности и «пристрастию», дали этому языку даже 7 названий. В моем сообщении нет возможности, да и надобности, останавливаться на этом вопросе. Наиболее основательно он рассмотрен в одном из наших последних изданий Первого Литовского Статута [8, с. 63-68]. Здесь хочу подчеркнуть лишь самое главное, что для канцлера ВКЛ Льва Сапеги и всего «народа» - шляхты этот язык был «уласным» [11, с. 48], т. е. «собственным». По словам Л. Сапеги: «А если которому народу стыдно права своего не знать, особенно нам, которые «не чужим каким языком, но своим собственным права записанные имеем и в каждое время что нам необходимо к отражению всякой обиды можем знать» [11, с. 350]. «Гимн» этому языку литовских статутов - не просто «красное словцо», а гордость за свой свод государственных законов перед «шляхетским народом» других стран Европы и, прежде всего, Польши. Вот, мол, вы имеете законы на непонятном для большинства шляхты латинском языке, а наш «шляхетский народ» - на своем собственном. Лев Сапега, тонкий дипломат, конечно прямо об этом не говорит, но современники хорошо улавливали этот намек. Однако мало было эти важнейшие статьи, утверждающие и после Люблинской унии определенную государственную самостоятельность ВКЛ, вписать в Третий Статут на официальном языке государства. Необходимо было бдительно следить, чтобы они соблюдались на практике. На страже этого, прежде всего, был канцлер ВКЛ Лев Сапега. Так, например, он упорно сопротивлялся требованию польских правящих кругов и самого Сигизмунда Вазы, вопреки положениям Третьего Статута (статьи 12 третьего раздела), представить папе на утверждение виленским епископом поляка Бернарда Мацейовского. Причем, польская сторона, чтобы обойти неприемлемую для нее важнейшую статью Статута и тем обесценить сам этот свод законов ВКЛ, перед этим, выражаясь языком шахматистов, сделала «ход конем». 22 июня 1591 г. выдвинула на должность краковского епископа 35-летнего виленского епископа, кардинала Юрия Радзивилла, сына знаменитого виленского воеводы и канцлера, горячего сторонника реформации Николая Радзивилла Черного. И Юрий Радзивилл по представлению Сигизмунда Вазы папой был утвержден на эту высокую должность. Опираясь именно на этот прецедент, польские правящие круги и сам король в течение 9-ти лет упорно добивались утверждения Бернарда Мацейовского виленским епископом. А после пяти лет дипломатического маневрирования Льва Сапеги, так и не приложившего своей канцлерской печати на представлении монарха папе, они, выражаясь современным языком, пошли на подделку этого документа, поставив на нем печать коронного канцлера. В 1596 г. Бернард Мацейовский папой был номинован виленским епископом, но благодаря больше всего дипломатическим маневрам и усилиям Льва Сапеги, так и не вступил в эту должность. Так литовская сторона и Лев Сапега, в конечном счете, из этой тяжбы вышли победителями, отстояв узаконение этой тогда важнейшей статьи Третьего Статута. 26 апреля 1600 г. Сигизмунд Ваза вынужден был представить на утверждение папы виленским епископом гражданина или, по выражению тогдашнего языка, «тубыльца» ВКЛ Бенедикта Войну [4, с. 51-54].
Будучи, как уже сказано, сторонником унии ВКЛ с Польшей, он, по верному определению С. Пташицкого, прежде всего, стоял на страже интересов своего государства, т. е. Великого княжества Литовского [10, с. 196]. Эти интересы он дипломатически мудро и мужественно отстаивал и при незаконной номинации поляка Бернарда Мацейовского виленским епископом, и при попытке польских правящих кругов захватывать земли и соответствующие должности в возвращенных по Деулинскому миру 1619 г. Смоленской и Северской землях, бывших территориях ВКЛ, и при стремлении Сигизмунда Вазы втянуть ВКЛ в пагубную династическую войну со Швецией. Таким он был и во многих других случаях, когда затрагивались интересы его отечества.
В кратком сообщении нет возможности останавливаться на других важнейших статьях Третьего Статута, в окончательной редакции которых и во вписании их в кодекс Льву Сапеге принадлежала главная роль. Здесь хотелось бы ограничиться лишь 3-й статьей III раздела. Эта статья новая, ее не было и не могло быть ни в Первом, ни во Втором Статуте, ибо она была принята только 28 января 1573 г. в Варшаве на общем коронном съезде в период безкоролевья. Правда, большая ее часть посвящена вообще сохранению внутреннего мира среди правящего класса Речи Посполитой в период безкоролевья и в период выбора общего монарха, но одна краткая часть узаконивает мир и согласие между людьми различных конфессий: «А так как в Речи Посполитой существует не малая рознь в отношении веры христианской, предупреждая то, чтобы по этой причине между людьми столкновения какие-либо вредные не начались, которые в иных королевствах ясно видим, обещаем ... под обязанностью присяги, под верою, честью и совестью нашей ... мир между собой сохранять, а в связи с разностью веры и отличия в церквах крови не проливать и не наказывать отсуждением имущества, лишением чести, тюремным заключением и изгнанием...» [11, с. 364]. Данное положение статьи касалось прежде всего сохранения мира между католичеством и протестанством и для ВКЛ, в котором к тому времени проводники контрреформации и католическая церковь действовали все более агрессивно, было особенно важным. Как уже говорилось об этом другими историками, в частности, профессором Генрихом Виснером, данная статья и в целом узаконения Третьего Статута в какой-то мере помогли сохранить здесь мир между различными конфессиями. Статью, несомненно вписанную в Третий Статут значительно ранее последовательными проводниками реформации, бывшими канцлерами ВКЛ Николаем Радзивиллом Рыжим или Евстафием Воловичем, Лев Сапега при окончательной редакции этого кодекса полностью сохранил. Таким образом, и в этой области он, сменивши к тому времени две конфессии (православие и протестантизм) на третью - католичество и став его ревностным защитником, остался гуманистом, сторонником свободы вероисповедания «шляхетского народа». Правда, главной иллюзорной (а что это была иллюзия, показала история) его мечтой было объединение всех основных христианских конфессий ВКЛ в одну церковную организацию, независимую ни от Московской патриархии, ни от папства. Но и здесь он оставался гуманистом, надеясь совершить этот вероисповедальный переворот и создать новую униатскую церковь мирным путем и мирными средствами. Лев Сапега решительно отвергал какие-либо насильственные действия по созданию церковной унии. 12 марта 1622 г. в письме особенно ярому проводнику унии полоцкому архиепископу Иосафату Кунцевичу по этому поводу он писал: «Не отрицаю, что я сам прилагал старания [по созданию] Унии и отказываться от нее было бы делом неразумным, однако, никогда не приходила мне мысль, что Ваше преосвященство могли бы додуматься принуждать [православных] к ней таким насилием» [7, с. 374]. И заканчивая письмо заключал: «Broń Boże! Niechai się nie dzieje w ojczyznie naszej tak okropne bezprawie!» [7, с. 378].
Заключая наше сообщение и не соглашаясь с утверждениями К. Когновицкого, С. Пташицкого, М. Шкелёнка и других исследователей, будто Лев Сапега был «творцом» Третьего Литовского Статута, должны все-таки признать, что на последнем этапе кодификации, в утверждении Статута Сигизмундом Вазой и соблюдении на практике принятых узаконений Лев Сапега играл главную роль.
И последнее, не относящееся к вопросу данного сообщения и уже высказанное в моей книге на литовском языке.
Кто же из наших соседних и когда-то братских народов может в первую очередь претендовать на эту выдающуюся историческую личность, ее наследие, в том числе и Третий Статут? Кто же он - Лев Сапега? Литовский Солон, «вялiкi» канцлер «гэтай полiэтнiчнай сярэднявечнай беларускай дзяржавы», интеллектуальный представитель польской культуры и один из немногих крупных государственных деятелей Речи Посполитой или, наконец, как утверждал Матвей Любавский, русский, потому что предок его Семен Сопежыч был выходцем из Смоленской земли?
Судя по источникам, творениям и многочисленным сохранившимся письмам, сам Лев Сапега никогда не задумывался над этим, и никто из его современников не ставил перед ним такого вопроса. Этот вопрос ему «подбросили» позднейшие политизированные историки разных национальностей.
В действительности же Лев Сапега был большого интеллекта и культуры выдающимся государственным деятелем своего отечества - Великого княжества Литовского, объединявшего в то время все вышеназванные народы. Поэтому, по моему глубокому убеждению, все эти народы в равной степени могут считать эту личность принадлежащей их истории, их культурному наследию.
Список источников и литературы
1. Bardach, J. Statuty Litewskie a prawo rzymskie / J. Bardach. - Warszawa, 1999.
2. Dzieła Tadeusza Czackiego, zebrane i wydane przez Hr. Edwarda Raczyńskiego. - T. I. - Poznań, 1844.
3. Kognowicki, K. Życie Sapiehów i listy od monarchów, księżąt i rozmaitych panujących do tych że pisane / K. Kognowicki. - Wilno, 1790.
4. Lazutka, S. Leonas Sapiega (gyvenimas, valstybinė veikla, politinės ir filosofinės pažiūros) / S. Lazutka. - Vilnius, 1998.
5. Ptaszycki, S. Nieco o Trzecim Statucie Litewskim i normach prawnych po nim na Litwie / S. Ptaszycki. - Lwów, 1925.
6. Radziwiłł, A.S. Pamiętniki Albrychta Stanisława X. Radziwiłła, kanclerza W. X. Litewskiego / A.S. Radziwiłł. Wyd. z rękopismu przez Edwarda Raczyńkiego. - T. I. - Poznań, 1839.
7. Sapiehowie. Materjaly historyczno-genealogiczne i majątkowe. Wydane nakładem Rodziny. - T. I. - Petersburg, 1890.
8. Лазутка, С. Первый Литовский Статут (1529 г.) / C. Лазутка, И. Валиконите, Э. Гудавичюс. - Вильнюс, 2004.
9. Лаппо, И. Литовский Статут 1588 года / И. Лаппо. - Т. I, ч. 1. - Каунас, 1936.
10. Пташицкий, С. Переписка литовского канцлера Льва Сапеги / С. Пташицкий // Журнал Министерства Народного Просвещения. - СПб., 1893. - Январь.
11. Статут Вялікага княства Літоўскага 1588. Тэксты. Даведнік. Каментарыі. - Мінск, 1989.
12. Статут Вялiкага княства Лiтоўскага 1566 года / Т. I. Доўнар, У. М. Сатолiн, Я. А. Юхо. -Мінск, 2003.
13. Шкялёнак, М. У трохсотныя ўгодкi сьмерцi вялiкага канцлера Льва Сапегi / М. Шкялёнак.- Вiльня, 1933.
І.Ф. Кітурка
ПРАВАВОЕ СТАНОВІШЧА СЯЛЯНСТВА ПАВОДЛЕ СТАТУТА ВКЛ 1588 г.
Агульнапрызнана, што Статут Вялікага княства Літоўскага 1588 г. стаў адным з найвышэйшых дасягненняў прававой думкі феадальнага грамадства. У ім нават былі прадэклараваны асноўныя прынцыпы прававой дзяржавы: роўнасць усіх перад законам − «бо не только сусед а сполный наш обыватель в отчизне, але и сам господар пан наш жадное звирхности над нами заживати не можеть, одно только, колько ему право допущаеть» [1, с. 47], а таксама размежаванне функцый улады на заканадаўчую, выканаўчую і судовую.
У звароце падканцлера ВКЛ Льва Сапегі да ўсіх станаў грамадства, які змяшчаецца ў прэамбуле да Статута, падкрэслівалася, што адным з асноватворчых прынцыпаў Статута 1588 г. з'яўляецца каштоўнасць свабоды: «Обачывали то усих веков люди мудрые, же в кождой рэчы посполитой чоловеку почстивому ничого не мает быти дорожшого над вольность... И слушне за правду маем, за што пану богу дяковати, же по панованнем королей их милости и великих князей, панов наших тую владзу и вольность у руках своих маем, а права сами собе творачы яко найбольшей можем вольности своее во всем постерегаем» [1, с. 47].
Але разам з тым, Статут 1588 г. зафіксаваў падзел насельніцтва на паўнапраўных грамадзян дзяржавы − «абывацелей» ці «шляхту», і «людзей паспалітых» ці «простага стану (звання)», правы якіх былі значна абмежаваны. Сялянства якраз і адносілася да апошняй катэгорыі насельніцтва.
Паводле Статута, асноўнае абмежаванне правоў сялян заключалася ў адмаўленні ім у праве ўласнасці на зямлю і забароне набываць ва ўласнасць маёнткі і землі. Адносіны да зямлі − асноўнага сродку вытворчасці феадальнага грамадства − вызначалі месца таго ці іншага стану ў дзяржаве. Ад імя вялікага князя ў раздзеле ІХ, артыкуле 26 Статута 1588 г. заяўлялася, што «простого стану чоловек, не осегнувши первей от нас, господара, вольности шляхетское, имений и кгрунтов шляхетских никоторим обычаем поседати, ани куплею своею на вечность одержати не может» [1, с. 123].
Феадальна залежны чалавек таксама не меў права без дазволу свайго пана прадаваць зямлю, якой ён карыстаўся. Артыкул 27 раздзелу ІХ з характэрнай назвай «В чужого чоловека не маеть нихто земли закуповати без воли пана его» не толькі забараняў каму б то ні было купляць ці нават браць у наём зямлю ў «людей простых князских, паньских и земяньских» без дазволу («воли») вярхоўнага землеўласніка («пана»), але і змяшчаў перасцярогу таму, хто б гэта зрабіў, то ўсё роўна зямлёй карыстацца не зможа: «А если ж бы хто в чужого чоловека землю без воли пана его закупил або нанял и што на ней посеял, тогды тое сеянье и пенези тратит» [1, с. 267].
Да таго ж артыкул 28 раздзелу ІХ «О паруках людей простых» забараняў баярам панцырным, путным і ўсім іншым людзям простага стану «без ведомости и дозволенья листовного панов своих» выступаць у ролі паручыцелей пры заключэнні здзелкі на суму большую чатырох коп грошай [1, с. 268].
Больш поўна прававое становішча сялянства можна ўявіць, зыходзячы з артыкулаў Статута, якія рэгламентуюць ступень іх асабістай свабоды. Аналіз артыкулаў Статута 1588 г. дазваляе сцвярджаць, што сяляне не ўяўлялі сабой аднароднай масы. У адносна лепшым становішчы знаходзіліся панцырныя і путныя слугі, а таксама бортнікі, жыццё якіх паводле артыкулаў крымінальнага права ацэньвалася ў 60 коп грошаў, 50 коп і 40 коп грошаў адпаведна. Кошт жыцця цяглага чалавека (25 коп грошаў) амаль прыраўноўваўся да жыцця чалядніка або палоннага (20 коп грошаў).
Пры гэтым не ўсе цяглыя сяляне з'яўляліся асабіста залежнымі. Аб наяўнасці ў грамадстве «вольных людзей» сведчыць артыкул 29 раздзелу ІХ пад назвай «Которые люди прыходять на волю и заседевшы волю, втечеть проч» [1, с. 268]. Разам з тым, згаданы артыкул значна абмежаваў права пераходу сялян ад аднаго землеўласніка да другога, паколькі ў ім было зафіксавана, што селянін можа «проч пойти» толькі ў тым выпадку, калі ён «... маеть заслужыти тому пану своему толко, колко на воли седел... А если б не хотел заслужыти, толко ж тогды маеть пенезми заплатити за кождую неделю по шести грошей» [1, с. 268]. Паколькі выканаць такія ўмовы было складана, то сяляне часта проста ўцякалі ад феадалаў, а закон, ахоўваючы інтарэсы шляхты, абвяшчаў уцекачоў «отчычамі» − асабіста залежнымі сялянамі і пазбаўляў іх права пераходу [1, с. 268].
Статут 1588 г. увеў таксама дзесяцігадовы тэрмін даўнасці, паводле якога селянін разам з сям'ёй, пражыўшы на зямлі феадала 10 гадоў, лічыўся яго ўласнасцю (раздз. ХІІ, арт. 13). Калі селянін або яго дзеці парушалі заканадаўства і ўцякалі ад пана, то гаспадар меў права адшукваць іх на працягу наступных дзесяці гадоў: «Вед же если бы такий чоловек або его дети хотя по заседенью десяти лет от того пана без ведомости пана проч утекли... и ближей десяти лет пан такого збега постигнул, тот вжо маеть быти сказан и присужон тому пану за отчыча» [1, с. 317]. Калі ж за акрэслены тэрмін пошукі ўцекачоў аказаліся безвыніковымі, то яны ізноў лічыліся вольнымі. Для чэлядзі дворнай тэрміна даўнасці не існавала: «Вед же челедь дворная отчызная або полоненая, которая бы от панов своих утекла, против тое паном их ани далекость местца, ани давность помененая ку отисканью правом слушным вадити и перекажати не маеть против самых и детей их» (раздз. ХІІ, арт. 12) [1, с. 317].
Сховішчам для збеглых сялян маглі служыць гарады. У артыкуле 38 раздзела ІІІ «О слуги и люди шляхетские и челядь домовую, которая до мест входить» зазначалася, што «...которие бы слуги и люди отчизные шляхетские, пришедши до мест наших а принемши право, в котором з мест наших и оседлость маючи, а заседить десеть лет, таковых слуг з мест нашых войтове и врядники нашы выдавать не мають» [1, с. 133].
Характэрнай для Статута 1588 г. была зафіксаваная прававая норма, паводле якой вольны чалавек ні за якое крымінальнае злачынства не павінен быў выдавацца ў няволю. Згодна з палажэннямі Статута, злачынцу, яго жонку або дзяцей дазвалялася перадаваць пацярпелым асобам, але не ў якасці нявольнікаў, а толькі з мэтай адпрацоўкі пэўнай сумы грошай (радз. ХІV, арт. 23) [1, с. 342].
Такім чынам, хоць у гістарычнай літаратуры і прынята лічыць, што Статут 1588 г. заканадаўча завяршыў працэс афармлення прыгоннага права, але ж разам з тым у некаторых катэгорый сялян заставалася магчымасць захаваць стан «вольных людзей».
У судова-працэсуальным праве, у адрозненне ад папярэдняга Статута 1566 г. [2], кодэкс 1588 г. распаўсюдзіў дзейнасць прынцыпу прэзумпцыі невінаватасці і на людзей простага звання (раздз. ІХ, арт. 3), якіх можна было зараз прыцягнуць да судовай адказнасці толькі ў тым выпадку, калі іх віна была даказана: «А вед же суд подобенства всякие на доброй бачности мети мает и в речах вонтпливых склоннейший мает быти ку вызволенью, нижли ку каранью» [1, с. 332]. Аднак удзел сялян у судовым працэсе таксама быў абмежаваным. Так, спасылаючыся на тое, што «только людям народу шляхетского присега вскзазована быти маеть» [1, с. 212], заканадаўства фактычна адмаўляла селяніну ў магчымасці ўдзельнічаць у судовым працэсе ў якасці суб'екта, дазволіўшы толькі ў пэўных выпадках прадстаўляць яго інтарэсы ў судзе феадалу, аднак толькі з добрай волі апошняга.
У Статуце 1588 г. была замацавана дзейнасць копных судоў, якія функцыянавалі на акрэсленай тэрыторыі і разглядалі пераважна справы простых людзей. Але істцамі ў копным судзе магла выступаць і шляхта, зацікаўленая ў хуткім выяўленні і пакаранні злачынцы [3, с. 120]. У раздзеле ХІV , артыкуле 9 Статута 1588 г. зазначалася, што «где досихмест копы не бывали, которые коповища кождый подкоморий в повете своем назначити и села тых, хто ся там становити будет, описати мает. А на Руси и инде, где здавна копы бывали, там мають быти и тепер копы отправованы на старых коповищах тым обычаем, яко первей того бывало. А на тых теж местцах, где досель копы не бывали, таковым же порядком и поступком копы збираны и отправованы быти мають, яко ся и на Руси заховывало и заховуеть» [1, с. 337]. Такім чынам, копныя суды, якія са старажытных часоў кіраваліся звычаёвым правам, атрымалі прапіску і ў зборніку законаў пісанага права.
Хоць Статут 1588 г. і прадэклараваў права персанальнай адказнасці толькі вінаватай асобы (раздз. І, арт. 18), часта ў адносінах да людзей простага стану гэтае правіла на практыцы не прымянялася. Калі след злачынцы прыводзіў да якой-небудзь вёскі, то яе жыхары павінны былі знайсці і выдаць яго або пакрыць усе нанесеныя ім страты і заплаціць судовыя штрафы [4, с. 158].
Шэраг артыкулаў Статута прысвечаны пакаранням за крымінальныя дзеянні, у прыватнасці, за забойства. Адрознае прававое становішча розных слаёў грамадства вызначалася ў тым ліку і ў памеры «галоўшчыны» - грашовага пакарання, якое прадугледжвалася Статутам па справах аб забойстве. Так, калі галоўшчына за шляхціца складала 100 коп грошаў, то жыццё цяглага селяніна ацэньвалася ўсяго ў 25 коп грошаў [1, с. 290]. У выпадку, калі просты чалавек параніў шляхціца, то караўся адсячэннем рукі, а калі пакалечыў - караўся смерцю. Пры гэтым, калі шляхціц наўмысна параніў другога шляхціца, то мог быць прысуджаны да такога ж калецтва; калі ж шляхціц скалечыў простага чалавека, то прыгаворваўся толькі да выплаты грашовага штрафу - «навязкі» [4, с. 165].
Але пры гэтым Статут 1588 г. упершыню ўвёў прававую норму крымінальнай адказнасці шляхціца за забойства чалавека простага стану (раздз. ХІІ, арт. 1). І хоць парадак працэдуры ўстанаўлення віны шляхціца быў дастаткова складаным, і часта на практыцы даказаць яго віну не ўяўлялася магчымым, сам факт фіксацыі гэтага палажэння ў асноўным законе дзяржавы сведчыў пра змены ў свядомасці перадавой эліты тагачаснага грамадства і несумненным уплыве ідэй гуманізму на фарміраванне прававой думкі ў ВКЛ.
Статут 1588 г. некаторым чынам рэгуляваў і сямейнае права простых людзей. Напрыклад, феадальна залежныя сяляне маглі ўступаць у шлюб толькі з дазволу панскай адміністрацыі. Калі жанчына атрымала дазвол пайсці замуж у іншую мясцовасць, то трэба было заплаціць спецыяльны падатак - «вывадную куніцу» - у памеры ад 6 да 12 грошаў, а пры выхадзе замуж удавы - 20 грошаў [4, с. 147].
Закон даваў права простым людзям складаць тэстаменты. У Статуце замацоўвалася, што «кождый слуга путный и мещанин мест неупрывильеваных и теж чоловек простый» мелі права завяшчаць трэцюю частку сваёй рухомай маёмасці паводле сваёй волі, а дзве трэція часткі павінны былі ў хаце пакінуць сваім дзецям для адбывання павіннасці з той зямлі. «А не будет ли мети детей, ино предсе тые две части маетности его мает зостати в дому его ку службе оного пана, на чыей земли седел» (раз. VІІІ, арт. 9) [1, с. 250]. Згодна з палажэннямі Статута, палонныя і дворная чэлядзь маглі атрымаць нешта па тэстаменту толькі ў тым выпадку, калі атрымаюць асабістую вольнасць (раздз. VІІІ, арт. 8).
Даследчыкі эпохі Адраджэння ў ВКЛ вылучаюць у залежнасці ад адносін да грамадскіх змен і саслоўнай арыентацыі два тыпы сацыяльна-палітычнай філасофіі таго часу: памяркоўна-гуманістычны і радыкальна-гуманістычны. Леў Сапега і большасць іншых аўтараў і складальнікаў Статута 1588 г. былі прадстаўнікамі памяркоўна-гуманістычнага тыпу і выражалі інтарэсы прагрэсіўнай феадальнай эліты, якая ўсведамляла неабходнасць частковых змен у жыцці грамадства.
Такім чынам, паводле Статута 1588 г. у рамках абвешчанага прынцыпу адзінства права для ўсёй дзяржавы на самой справе былі гарантаваны розныя ільготы і прывілеі для пануючых саслоўяў і абмежаваны юрыдычныя правы самай вялікай сацыяльнай групы - сялянства. Такое становішча было цалкам натуральным для феадальнага ладу, і галоўны збор законаў ВКЛ толькі замацаваў рэальныя адносіны ў грамадстве другой паловы ХVI ст.
Спіс крыніц і літаратуры
1. Статут Вялікага княства Літоўскага 1588. Тэксты. Даведнік. Каментарыі. - Мінск: БелСЭ, 1989. - 573 с.
2. Статут Вялікага княства Літоўскага 1566 года. - Мінск: Тэсей, 2003. - 352 с.
3. Юхо, І.А. Кароткі нарыс гісторыі дзяржавы і права Беларусі / І.А. Юхо. - Мінск: Універсітэцкае, 1992. - 270 с.
4. Юхо, І.А. Крыніцы беларуска-літоўскага права / І.А. Юхо. - Мінск: Беларусь, 1991.-238с.
Л. Степонавичене
К ВОПРОСУ О РЕАЛИЗАЦИИ НОРМ ЗАЛОГОВОГО ПРАВА
(В ЭПОХУ ДЕЙСТВИЯ ВТОРОГО ЛИТОВСКОГО СТАТУТА)
В советской историографии, как известно, приоритетными считались проблемы, касающиеся социально-экономических отношений. Однако исследователи, сосредоточившиеся на истории крестьянства феодального общества, обошли должным вниманием боярское сословие, возрастающий интерес к которому стал заметен лишь в последнее время.
Статус бояр в феодальном обществе определялся в первую очередь двумя критериями - происхождением и объемом недвижимости, т. е. землевладением, одним из видов которого был также залог. Ему и посвящен наш доклад.
Правовой институт залога и узаконение его норм в статутах имеет обширную историографию, анализ которой дан в одной из наших работ [14, с. 41-52]. В новейших литовских изданиях Первого Статута (ПЛС) и в некоторых научных статьях последних десятилетий анализировались нормы залогового права, узаконенные именно в ПЛС [14, с. 52-76; 11, с. 337-349; 9, с. 9-21; 13, с. 414-426]. В историографии не осталось без внимания и залоговое право Второго Статута (ВЛС) [7; 12; 17, с. 473-486].
Большинство норм залогового права во всех трех статутах узаконено в специальном разделе, но некоторые изложены и в других разделах. Например, Во Втором Статуте основные нормы этого права узаконены в VII разделе (хотя в его названии уже нет самого термина залог-»застава») [6, с. 148-157], а отдельные статьи можно найти и в I-IV, VI и в IХ разделах [6, с. 55, 56, 66, 67, 70 и др.]. Все статьи условно можно подразделить на 3 группы: 1) нормы, узаконенные в Х разделе ПЛС и частично или полностью перенесенные в VII раздел ВЛС; 2) статьи о залоге, перенесенные из других разделов Первого Статута во ВЛС; 3) новые статьи залогового права во Втором Статуте.
Но наше небольшое исследование о реализации некоторых норм залогового права будет конструироваться по другой схеме. Хронологически ограничимся 1566-1572 гг., т. е. отправной точкой является вступление в действие Второго Статута, а вторая дата - это конец правления польского короля и великого князя литовского Жигимонта Августа.
Все проанализированные нами документы за этот период укладываются в две группы: 1) великокняжеские документы и 2) документы частных лиц. Сосредоточимся на документах господаря, среди которых опять-таки можно выделить «заставные листы» и другие разного рода великокняжеские документы.
Имея ввиду, что залог недвижимого имущества приносил в казну хотя и одноразовую, но в это время необходимую сумму, не удивляет довольно большое количество «заставных листов» великого князя за упомянутый период. Шла Ливонская война, и казна нуждалась в деньгах. Если учесть тот факт, что уходя с должности подскарбия в марте 1566 г. [10, с. 156] Евстафий Волович, по подсчетам историков, оставил казну с дефицитом в почти 32000 коп грошей [8, с. 90], то вполне понятно возросшее количество великокняжеских «застав». Разным лицам имущество отдавалось, «пилно потребуючи пенезей на заплату людем служебным» [5, с. 188], «на опатроване замков наших украинных» [2, с. 33, 219], «для обороны замков наших Подвинских и земли Полоцкое» «и на иншие потребы» [5, с. 211, 188]. Ситуация в какой-то мере напоминает эпизод правления Жигимонта Старого (1519-1522 гг.), который в 1519 г. заявил, что «вси наши дворы... позаставляли» [16, с. 160; 9, с. 16], а на Гродненском сейме в 1522 г. обсуждалось катастрофическое положение казны [15, с. 64-65]. Жигимонт Август в 1567 г. тоже жаловался, что казна не способна выплатить долги из-за затянувшейся войны с Москвой, хотя «многие именья, места, дворы, волости наши заставами заведены суть» [2, с. 84]. В 1569 г. ситуация ничуть не изменилась [3, c. 29]. Не в пользу казны говорит и «наука некоторым паном радам», данная королем в 1571 г., так как надо выбирать, которые замки Полоцкой земли «зрушыти а которые зоставены быти мають и чым их опатровати и добудовывати», когда на это средств нет [3, c. 97].
Нет надобности обсуждать формуляр и содержание «заставных листов», так как они великокняжеской канцелярией были выработаны еще до Первого Статута. Напомним только, что в таком «листе» подробно перечислялось передаваемое в залог имущество, доходы, которые получал великий князь от залогового имения и которые теперь переходили к залогодержателю. Кроме того, при вводе залогодержателя во владение и при выкупе имения составлялись инвентари. После ввода во владение местные власти временно теряли свои полномочия, хотя урядники не всегда следовали этому правилу и великому князю приходилось требовать от них соблюдения норм залогового права [2, с. 39; 3, с. 26-27]. Оговаривались и разные другие условия. Во всех великокняжеских залогах, как, впрочем, и в статутах, четко определена воинская повинность - с великокняжеских она не отбывалась [13, с. 151; 6, с. 66] (с частными «заставами» дела обстояли сложнее). Но в залогах господаря этого периода появляется новое условие - обязанность залогодержателя по сбору серебщины [2, с. 167; 5, с. 190, 215].
Источники подтверждают утвердившееся в историографии мнение, что сроки залога (не обозначены в статутах) зависели от воли сторон и указывались в залоговых записях [12, с. 93; 9, с. 17]. В более ранних великокняжеских записях конкретности по этому вопросу мало; чаще встречается фраза «пока пенези отложим», «до живота своего» (т. е. имеем дело с нетерминированной «заставой»). Проанализированным нами актам, наоборот, свойственно преобладание терминированного залога - почти все записи даны на определенное время: на один или на три года [1, с. 44; 2, с. 165, 263; 5, с. 187, 210]. Одна из записей позволяет делать предположение о 4-5-летнем сроке, а продолжительность «заставы» на Пеняны и Купишки - 10 лет [2, с. 321, 219-221]. Исключение составляет подтверждение «заставы» на Любошаны кухмистровичу Миколаю Ясенскому, который перенял ее после смерти отца. Эта «застава» длилась уже 10 лет, но анализ документа подталкивает на мысль, что Любошаны еще в 1560 г. были заставлены на неопределенный срок («пока пенези [т. е. 8000 коп грош] отложим») [2, с. 251-252], т. е. имеем более ранний случай нетерминированного залога.
Но даже указанные конкретные и непродолжительные сроки вовсе не означали, что «заставы» выкупались казной в назначенное время. Тут уместно вспомнить норму выкупа «заставы», зафиксированную в 15-й статье VII раздела Второго Статута: если какую-то недвижимость, заложенную «на рок», по истечении термина залогодатель не выкупил, тогда залогодержатель «тую заставу маеть держати, аж до другого року не можеть окуповати» [6, с. 154]. Это значит, что если «застава» по истечении 3-летнего термина не выкупалась, то следующий термин для ее выкупа наступал только через 3 года [5, с. 214]. Но бывали случаи, когда в силу каких-то причин (в документах они не указываются), эта норма к великокняжеским «заставам» не применялась и, после ее невыкупа в срок, дата последующего возможного выкупа устанавливалась на каждый год [1, с. 48, 55]. Иногда великий князь позволял третьему лицу выкупить великокняжескую «заставу» и такое лицо становилось новым залогодержателем, обычно на старых же условиях [2, с. 264]. Вообще, выкуп великокняжеских «застав» деньгами частных лиц - довольно частое явление [2, с. 138, 144, 242; 4, с. 69, 70]. За частные деньги великокняжеские «заставы» выкупались даже тогда, когда в залоговой записи отмечен выкуп деньгами казны, так как средств в казне не было [1, с. 45].
Продолжая тему о выкупе залога, надо заметить, что прямое запрещение выкупа «заставы» «между роков» в статьях Второго Статута отсутствует. Но на практике оно действовало - почти во всех «заставных листах» господаря находим обязательство, что «заставу» «межи роков (...) выкуповати... не маем» [2, с. 166; 5, с. 189 и др.]. Правда, была во ВЛС норма (раздел VII, статья 15), которая позволяла выкупить залог раньше времени - это право получали наследники в случае смерти залогодателя [6, с. 154].
Но на практике нередко случалось, что великий князь-залогодатель не сдерживал обещания не выкупать заставу «между роков». Причиной этого чаще всего являлся произвол залогодержателя (увеличение налогов, установление новых повинностей, т. е. изменение условий залоговой сделки). В таком случае «застава» прерывалась, а залогодержателю возвращался долг. Противиться такому решению провинившийся не мог. При отказе принять деньги они оставлялись «на враде замку», а имение (двор, волость и т. д.) или возвращалось «к столу господарскому», или сразу же отдавалось в держание другому лицу [3, с. 57-59, 72-73].
Остальные документы великого князя не менее интересны.
Хотя ВЛС (раздел III, статья 9) «придерживался» старой нормы, что в ВКЛ ни урядов, ни имущества «въ держаньи и пожываньи и вечностей жадных чужоземцомъ и заграничникомъ» отдавать нельзя [6, с. 81], все же известен случай, совершенный вопреки этому запрету. О нем говорится в документе от 1568 г., хотя события происходили еще до принятия ВЛС (по крайней мере, до конца мая 1565 г.). В документе говорится, что двор Крожи «с местечком..., также з бояры, з фолварки» был заставлен супружеской паре - подданным Англии, которые за 3666 талеров некоторое время это имущество «в держанью своем мели» [2, с. 143-144]. При их отъезде «заставу» своими деньгами «за волею» господаря выкупил виленский воевода Николай Радзивилл (Черный) [10, с. 234] (в 1568 г. дело ведет его сын).
Среди документов встречаются и такие, которые показывают, что великий князь иногда сам отступал от норм Статута. 5-я статья VII раздела гласила, что, известив господаря, каждому позволено «куплю и выслугу отдати и продати и кому хотечы записати». В противоположном случае «лист... моцы никоторое мети не будет» [6, с. 150-151]. На практике такие нарушения встречались [2, с. 92, 187-188, 209-211] и всегда подчеркивалось, что «такого права и дозволеня [от господаря] не мел», «без особливого позволеня... не могла шафовати [выслугою]» [2, с. 187, 92]. В соответствии с указанной нормой, такие сделки были незаконными и должны были аннулироваться. Но великий князь иногда «тот артыкул... на сторону» откладывал [2, с. 146] и на незаконную сделку смотрел сквозь пальцы. Оправданием во всех случаях служило одно обстоятельство - большие заслуги, «верные и цнотливые службы» приобретавшего [2, с. 35, 187]. Приведем конкретный пример. Ротмистр Николай Венецыян держал село, которое, для выправы на службу земскую «пенезей потребуючи», заставил земянину Ковенского повета. Не выкупив заложенное село и не оставив наследников, Венецыян умер, а залогодержатель заложил село третьему лицу (ротмистру Курницкому). И только когда последний обратился к господарю с просьбой пожаловать это село «на вечность», выяснилось, что покойный Венецыян не имел разрешения господаря на диспонирование выслугой (значит, не мог и заложить). Но верная служба Курницкого и ходатайство некоторых членов Панской рады стали весомее закона и великий князь данину «на вечность» Курницкому потвердил [2, с. 187-188].
Это далеко не вся информация по реализации норм залогового права, которую можно найти в великокняжеских документах за этот период, но резюмируя, можно согласиться с В.И. Пичетой, что ВЛС не внес изменений «в сущность статутного заставного права», которая выражена в статьях 14-16, 18, 19 его VII раздела [17, с. 485]. Однако повседневная жизнь опять оказалась богаче всех кодексов.
Список источников и литературы
1. Lietuvos Metrika (1566-1572). Viešųjų reikalų knyga 8. - Vilnius, 1999.
2. Lietuvos Metrika (1566-1574). Užrašymų knyga 51. - Vilnius, 2000.
3. Lietuvos Metrika (1569-1571). Viešųjų reikalų knyga 10. - Vilnius, 2001.
4. Lietuvos Metrika (1569-1570). Užrašymų knyga 52. - Vilnius, 2004.
5. Архив Юго-Западной России. - Т. VI, ч. 8. - Киев, 1911.
6. Статут Вялiкага княства Лiтоўскага 1566 года / Т.I. Доўнар, У.М. Сатолiн, Я.А. Юхо. - Мінск, 2003.
7. Adamus, J. Zastaw w prawie litewskiem XV i XVI wieku / J. Adamus. - Lwów, 1925.
8. Lesmaitis, G. Lietuvos Didžiosios kunigaikštystės samdomoji kariuomenė XV a. pabaigoje-1570 m.: daktaro disertacija / G. Lesmaitis. - Kaunas, 2005.
9. Steponavičienė, L. Įkaitas LDK teisėje iki Pirmojo Lietuvos Statuto (1529 m.) / L. Steponavičienė // Lietuvos istorijos studijos. - 2002. - T. 10. - P. 9-21.
10. Urzędnicy centralni i dostojnicy Wielkiego Księstwa Litewskiego XIV-XVIII wieku. Spisy / opr. H. Lulewicz i A. Rachuba. - Kórnik, 1994.
11. Valikonytė, I. Pirmasis Lietuvos Statutas (1529 m.) / I. Valikonytė, S. Lazutka, E. Gudavičius. - Vilnius, 2001.
12. Владимирский-Буданов, М.Ф. Заставное владение // М.Ф. Владимирский-Буданов // Архив Юго-Западной России. - Т. VI, ч. 8. - С. 1-113.
13. Лазутка, С. Первый Литовский Статут (1529 г.) / C. Лазутка, И. Валиконите, Э. Гудавичюс. - Вильнюс, 2004.
14. Лазутка, С. Правовые нормы залога в Первом Литовском Статуте (1529 г.) и их источники / С. Лазутка, Л. Ульвидайте // Научные труды высшых учебных заведений Литовской ССР. История. - 1990. - Т. 31. - С. 40-76.
15. Максимейко, Н.А. Сеймы Литовско-Русского государства до Люблинской унии 1569 г. / Н.А. Максимейко. - Харьков, 1902.
16. Малиновский И. Сборник материалов, относящихся к истории панов рады Великого княжества Литовского / И. Малиновский. - Томск, 1901.
17. Пичета В.И. Белоруссия и Литва ХV-ХVI вв. / В.И. Пичета. - Москва, 1961. - C. 198-206, 473-486.
Д.Н. Скютте
О ПРАВОВОМ ПОЛОЖЕНИИ ЖЕНЩИНЫ ПО СТАТУТУ ВКЛ 1588г.
Статут ВКЛ 1588 г. [1], сочетая нормы феодального и буржуазного общественного строя, де-юре закреплял формальное равенство всех перед законом. Де-факто и в силу иных норм Статута принцип равенства перед законом не соблюдался. Правоспособность ряда категорий населения, исходя из сословного положения, вероисповедания, национальности, места проживания, возраста и др. признаков, ограничивалась. Наиболее полной правоспособностью обладали представители высшего сословия мужского пола. Пол также являлся основанием ограничения правоспособности. Определяющим в формировании правового статуса женщины являлась ее сословная принадлежность - т. е., помимо межполового, существовало еще и внутриполовое неравенство. Данная тенденция вписывалась в общеевропейский процесс генезиса правового положения женщин. Однако в ряде своих норм Статут, будучи, по мнению большинства ученых, наиболее совершенным, прогрессивным памятником права Европы феодального периода, сделал шаг вперед в этом отношении. Нормы о правовом положении женщин содержались практически во всех разделах, но в основном, в разделах, посвященных гражданскому и семейному праву (разд. V-VIII), закрепляяза женщиной приватную сферу жизнедеятельности.
Гражданская дееспособность наступала у женщин с 13 лет (у мужчин - с 18 лет) и совпадала с минимальным возрастом вступления в брак (разд. VI, ст. 1).
Женщина любого сословия могла иметь имущество и передавать его по наследству. Наследственное право существенно ущемляло ее права. Так, жена не входила в число наследников по закону; дети, рожденные не в церковном браке, признавалась незаконнорожденными, и не могли наследовать после отца (разд. III, ст. 28); женщины не могли выступать свидетелями при составлении завещания или скреплять его печатью (разд. VIII, ст. 5). Правовой статус отцовского и материнского наследства по завещанию был неравным. Дети мужского и женского пола имели право наследования, однако, дочери получали ¼ отцовской собственности, а сыновья наследовали недвижимое имущество. Материнское имущество дочери наследовали в равных долях с братьями (разд. V, ст. 14).
В случае смерти отца при отсутствии завещания опека над детьми устанавливалась родственниками по отцовской линии, при их отсутствии - по материнской линии (разд. VI, ст. 3). Малолетние дети жили вместе с матерью: девочки - до замужества, мальчики - до 7 лет. Опекуны предоставляли матери средства на содержание детей. Без их согласия мать не имела права выдать дочь замуж (разд. V, ст. 11).
Жена или дети простолюдина могли получить лишь 1/3 часть его имущества (разд. VIII, ст. 9). 2/3 шло в доход феодала, на землях которого жил покойный и в пользу которого отбывал повинности. В случае смерти человека из числа «людей бедных» и отсутствии у жены приданого, она наследовала 1/3 от совместно нажитого имущества и 2/3 отходило детям от данного брака (при их отсутствии - вдове) (разд. V, ст. 21).
Существовало 7 причин, по которым отец и мать могли отречься от сыновей или дочерей: 1) насилие в отношении родителей; 2) хищение родительского имущества; 3) требование о вынесении родителям смертного приговора (исключение - в целях государственной пользы); 4) отказ от поручительства за родителей; 5) отказ от содержания престарелых родителей; 6) отказ от выкупа/освобождения родителей из плена при одновременном пользовании их имуществом; 7) для дочерей устанавливалось дополнительное основание - добрачное прелюбодеяние (разд. VIII, ст. 7). Отречение влекло лишение права на наследство родителей.
Семейное право по Статуту 1588 г. сохраняло влияние церковного права, религиозных обрядов и норм древнего обычного права.
Условиями законности брака выступали правильно оформленный договор о «вено», отсутствие кровного родства до четвертого колена, своячества до третьего колена и не расторгнутого брака (разд. V, ст. 22), церковное венчание, свободное волеизъявление сторон (разд. III, ст. 39).
Как было указано выше, вступать в брак могли девушки, достигшие 13 лет. До замужества они находились под опекой родителей. Родители (лица, заменяющие их) должны были выдавать девушек замуж, выделяя¼ часть имущества в качестве приданого (разд. V, ст. 3).
Заключение брака происходило в несколько этапов: сватовство, достижение договоренности, обручение, свадьба. Обручение с согласия обеих сторон могло происходить тогда, когда будущие супруги были еще детьми. Первой выдавалась замуж старшая дочь, затем остальные.
Значительное внимание при заключении брака Статут уделял регулированию имущественных отношений. При обручении стороны, как правило, в лице родителей, договаривались о приданом и иных имущественных отношениях будущих супругов. Составлялось письменное соглашение о приданом, «вено» (материальном обеспечении приданого жены, составляющем 1/3 имущества мужа), обеспечении прав на совместную и личную собственность. Правильной записи «вено» придавалось большое значение, ибо от этого зависело наследование имущества женой, детьми или мужем в случае смерти одного из супругов.
После обручения в обязательном порядке отправлялись свадебные обряды. Свадьба представляла собой не только семейное торжество, но и придавала гражданскую известность и подтверждение союзу, свидетельствовала о законности заключенного брака.
Брак заключался с согласия родителей (в случае их смерти - близких родственников). При его отсутствии девушка лишалась приданого и права на наследство родителей (разд. V, ст. 8). Если же родственники запрещали девушке выходить замуж за избранника, она могла получить разрешение на брак от государственной администрации, и тогда право на приданое и другое имущество за ней сохранялось (разд. V, ст. 9). При вступлении в брак феодально-зависимых крестьян, если женщина выходила замуж за человека из другой местности, обязательным являлось согласие хозяина.
Необходимо отметить, что сословный статус женщины при вступлении в брак определялся статусом мужа. Так, в случае заключения брака между шляхтичем и женщиной простого происхождения, она и их совместные дети признавались шляхтичами, однако при расторжении этого брака и вступлении женщиной в новый брак ее сословный статус определялся статусом нового мужа (разд. III, ст. 20).
Главой семьи был муж. Он выступал в качестве законного представителя семьи в государственных и судебных учреждениях. Имущественные отношения между супругами зависели, прежде всего, от того, каким имуществом они располагали при вступлении в брак. Личные отношения определялись происхождением, имущественным положением, личностными характеристиками. Нередко жена самостоятельно или совместно с мужем решала финансовые вопросы, заключала сделки, отстаивала свои права в суде. Признание Статутом имущественных прав женщин и прав в отношении детей предоставило ей некоторую свободу в качестве хозяйки дома, повысило ее социальный статус.
Широкие права в распоряжении имуществом делали супругов в материальном отношении независимыми, что, с одной стороны, гарантировало женщине определенную степень равенства в семье, а с другой, при отсутствии взаимных чувств могло привести к распаду семьи.
До принятия Статута 1588 г. брак расторгался при соблюдении несложной процедуры в гродском суде (для мещан, проживавших в городе с магдебургским правом, - в магистрате). Развод крестьян оформлялся духовенством, местной администрацией или феодалом. Духовенство выступало против этой практики и единственным основанием расторжения брака признавало смерть одного из супругов. Статут ввел обязательное расторжение брака во всех случаях в церковном суде и расширил перечень оснований его расторжения.
Причинами развода являлись кровное родство (разд. V, ст. 20, 22), совершение тяжкого преступления мужем или женой - особенно, если за этим следовало изгнание из государства и жена считалась вдовой, а дети - сиротами (разд. XI, ст. 5); тяжелая болезнь мужа или жены, неспособность к продолжению рода; уход одного из супругов в монастырь; супружеская неверность; прелюбодеяние. Поскольку за неверность и прелюбодеяние полагалась смертная казнь, со смертью одного из супругов брак аннулировался (разд. XIV, ст.ст. 29, 30). Недействительным по закону брак признавался в случае его заключения при наличии предыдущего не расторгнутого (разд. V, ст. 22).
Причина расторжения брака влияла на правовой статус имущества супругов. Если вина лежала на муже, жена оставалась на его обеспечении. В случае виновности жены она теряла приданое и «вено». При наличии уважительных причин, например, кровного родства, жене оставалось приданое, а мужу - «вено» (разд. V, ст. 20).
Отдельно необходимо отметить особенности правового положения женщины-вдовы. Она обладала более широким объемом прав, нежели замужняяженщина. В частности, вдова могла самостоятельно вести свои дела в суде или поручать их адвокату. Если овдовевшая женщина имела «вено» от покойного мужа, она получала 1/3 имущества мужа в пожизненное владение (разд. V, ст. 1, 2). Наследниками данного имущества были дети (совершеннолетние сыновья) или родственники по мужской линии (разд. V, ст. 5). В случае бездетности вдовы она оставалась на своем «вене», могла наследовать все совместно нажитое в браке имущество, а оставшееся имущество переходило близким родственникам (разд. V, ст. 6, 21).
Когда вдова имела несовершеннолетних детей, и муж оформил перед смертью документ, согласно которому жена назначалась опекуном детей и имущества, женщина впоследствии могла владеть и управлять имуществом при условии, «чтобы вреда и имущественных потерь не было» (разд. V, ст. 11). По достижении детьми совершеннолетия они вступают в наследование и могут самостоятельно управлять и распоряжаться причитающимся им имуществом. Вдова же продолжает владеть 1/3 имущества покойного мужа. Если запись о «вено» не была оформлена, после смерти мужа жена теряла все имущество, внесенное ею в семью, даже если бы оно превышало размер «вена».
Если вдова вступала в брак (в т. ч. бездетная невенованная), близкие должны были уплатить 30 коп грошей приданого (разд. V, ст. 1, 6). Дополнительным условием признания законности такого брака для вдовы-шляхтянки было требование об истечении 6-месячного срока до заключения нового брака под угрозой утраты «вено», а при его отсутствии - уплаты 12 рублей штрафа в пользу детей или близких покойного мужа по их требованию (разд. V, ст. 13). Если женщина имела «вено» от первого мужа, то от второго «не должна вена записанного иметь» (разд. V, ст. 16). Но в случае смерти второго мужа и наличия совместных детей женщина получала равную с детьми долю в имуществе покойного на правах пожизненного владения. Доля вдовы уменьшалась, если от покойного был только один ребенок: в этом случае она могла рассчитывать на 1/3 имущества, полагающегося ребенку, или 1/3 имущества близких, которая после ее смерти переходила близким родственникам (разд. V, ст. 16).
Вдова-шляхтянка, заключившая брак с простолюдином без согласия родственников, теряла право наследования имущества родителей и покойного супруга (разд. V, ст. 12).
В случае смерти жены внесенное в дом мужа приданое возвращалось в дом, из которого она вышла замуж, т. е. ее родственникам (разд. V, ст. 19).
В нормах семейного права усматривается изменение идеала женщины высшего сословия. С распространением на Беларуси идей Ренессанса, повышением роли светского писаного права в женщине-шляхтянке начинают приветствоваться скромность, благородство, воспитательные качества и умение вести хозяйство. Это обуславливает изменение правовых норм моральной направленности: смертная казнь вводится за супружескую измену (разд. XIV, ст. 29), прелюбодеяние (разд. XIV, ст. 30), сводничество (разд. XIV, ст. 31), аборт (разд. XI, ст. 60).
В целом Статут предусматривал особую защиту прав и интересов женщин уголовно-правовыми нормами. Происходила гуманизация наказаний (запрет на смертную казнь беременной женщины - разд. XI, ст. 34), ответственность за преступления, где потерпевшей выступала женщина, была более высокой и денежные взыскания уплачивались в двойном размере; вводились специальные составы преступлений: убийство жены (разд. XI, ст. 6), убийство матери или дочери (разд. XI, ст. 7), убийство сестры в целях завладения имуществом (разд. XI, ст. 8), принуждение женщины к вступлению в брак (разд. XI, ст. 13), причинение смерти или телесных повреждений беременной женщине-шляхтянке (разд. XI, ст. 15), убийство замужней шляхтянки (разд. XI, ст. 46), грабеж женщины-шляхтянки (разд. XIII, ст. 3) и некоторые другие. Государственное преследование по большинству категорий дел по этим статьям носило публичный характер.
Процессуальная правоспособность женщины была ограничена. Хотя в земских поветовых книгах сохранились записи о женщинах-истцах, по Статуту в суде женщина могла выступать только в качестве свидетеля. В отношении женщин не могли применяться пытки.
Женщины не обладали политическими правами. Они не могли быть избраны в качестве депутатов на сейм, не принимали участия в поветовых сеймиках, не имели права занимать должности высших и местных должностных лиц, быть судьями.
Таким образом, наибольшим объемом правоспособности обладала бездетная вдова-шляхтянка, имевшая «вено». Нормы Статута 1588 г., регулирующие положение женщин, несмотря на ряд негативных черт, характерных любому феодальному праву и обусловленных влиянием церковного права как носителя традиционных, консервативных ценностей, расширяли объем прав женщин, существенно улучшали их положение в обществе, отражая общую тенденцию к гуманизации правовой сферы.
Список источников
1. Статут ВКЛ 1588 г. - Мінск: Беларусь, 2005. - 207 с.
В.Ф. Голубеў
АБШЧЫННЫ (КОПНЫ) СУД У ДЗЯРЖАЎНАЙ СУДОВАЙ СІСТЭМЕ ВКЛ У ДРУГОЙ ПАЛОВЕ XVI - ПЕРШАЙПАЛОВЕXVII стст.
Другая палова XVI ст. у гісторыі Вялікага княства Літоўскага адзначана шматлікімі рэфарматарскімі падзеямі ў розных галінах дзяржаўнага і грамадскага жыцця. Такой насычанасці на з'явы і змены не мае ніякі іншы перыяд гісторыі ВКЛ. Назавем толькі вялікую аграрную рэформу і яе галоўны дакумент «Уставу на валокі» ад 1 красавіка 1557 г., Люблінскую унію 1569 г. і Берасцейскую унію 1596 г., Статуты ВКЛ 1566 г. і 1588 г., адміністрацыйна-тэрытарыяльную рэформу 1565-1566 гг. і інш. Толькі пералік згаданых мерапрыемстваў паказвае, што іх ажыццяўленне не магло не паўплываць радыкальна на эканамічную, канфесійную і сацыяльную сітуацыю ў ВКЛ.
Судовая сістэма, якая склалася на тэрыторыі Беларусі ў XVI - першай палове XVII стст., была дастаткова складанай і не ў поўнай меры адрэгуляванай у Статутах ВКЛ і соймавых пастановах. Верхнюю частку гэтай судовай сістэмы складалі суды вышэйшых дзяржаўных інстытуцый: гаспадарскі суд, суд паноў Рады і соймавы суд. З 1581 г. вышэйшай судовай інстанцыяй у дзяржаве стаў Трыбунал Вялікага княства Літоўскага, які станавіўся і вышэйшым апеляцыйным судом для ўсяго насельніцтва. Аснову ж гэтай судовай сістэмы складала заканадаўча аформленая структура судаводства для найвышэйшага саслоўя - шляхты. Саслоўныя шляхецкія суды (гродскія, земскія, падкаморскія, канфедэрацкія) былі ў значнай ступені самастойнымі, аддзеленымі ад органаў дзяржаўнага ўпраўлення, што дазволіла некаторым даследчыкам лічыць, што яны створаны ў адпаведнасці з тэорыяй раздзялення ўлад [9, с. 115]. Акрамя таго, у ВКЛ меліся суды, якія дзейнічалі з улікам канфесійнай (хрысціяне, іудзеі, мусульмане) ці сацыяльна-эканамічнай (мяшчане, сяляне) спецыфікі жыцця асобных груп насельніцтва. Функцыі гэтых судоў былі вельмі слаба адлюстраваны ў заканадаўстве, а іх дзейнасць была заснавана на царкоўным альбо звычаёвым праве.
Да апошняй групы належаў і абшчынны копны суд, які хоць і быў прызнаны ўладамі, але дзейнічаў на аснове звычаёвага права. Нягледзячы на гэта, ён існаваў у якасці судовага інстытута з дастаткова шырокай сферай дзеяння і шырокімі паўнамоцтвамі. Копны суд мог вырашаць любыя справы як унутры канкрэтнай сялянскай абшчыны, так і рэгуляваць міжабшчынныя адносіны (паміж рознымі сёламі і нават воласцямі), а таксама паміж асобнымі людзьмі. Яго кампетэнцыя распаўсюджвалася не толькі на сялянства, у некаторых выпадках копныя суды разглядалі справы, у якіх адказчыкамі выступалі жыхары гарадоў і мястэчак, а то і шляхта. Паступова, з умацаваннем права пісанага, копныя суды пачалі побач з традыцыйным правам карыстацца ў сваёй практыцы палажэннямі Статутаў ВКЛ.
Звяртае на сябе ўвагу, што разам з кадыфікацыяй заканадаўства, усталяваннем перавагаў пісанага права, якое было правам правячага класа, над правам непісаным, традыцыйным, правам, якім карысталіся ў асноўным «людзі простыя», члены сельскіх і гарадскіх абшчын, у ВКЛ не адбылося поўнай адмены ці забароны апошняга, як і копных судоў, якія гэтым правам карысталіся. Больш за тое, крыніцы сведчаць, напрыклад, што ў разглядаемы час суд грамады (копны суд) быў уключаны ў сістэму дзяржаўнага судаводства, стаў адным з элементаў дзяржаўнай судовай сістэмы. Натуральна, адбылася пэўная рэгламентацыя дзейнасці копных судоў, павялічылася залежнасць іх рашэнняў ад усталяваных у дзяржаве юрыдычных нормаў. Але само захаванне копных судоў стала сведчаннем таго, што ўлады прызнавалі факт існавання ў ВКЛ такога інстытута сялянскага самакіравання як абшчына (грамада).
Важнымі паказчыкамі таго, што копныя суды сталі элементамі агульнадзяржаўнай судовай сістэмы, стала ўключэнне палажэнняў аб рэгламентацыі іх дзейнасці ў Статут ВКЛ 1588 г., вызначэнне дзяржаўнымі чыноўнікамі месцаў, дзе маглі адбывацца пасяджэнні такіх судоў, абавязковая прысутнасць на іх прадстаўнікоў бліжэйшых гродскіх (замкавых) судоў (возных альбо віжаў) і ўнясенне ў адпаведныя судовыя кнігі запісаў аб ходзе судовага працэсу падчас копнага суда і прынятых там рашэннях і інш.
Толькі ў спецыяльным томе «Актаў Віленскай археаграфічнай камісіі», які называецца «Акты аб копных судах», утрымліваецца больш за 400 такіх судовых запісаў, выяўленых у асноўным у судовых кнігах Берасцейскага, Ваўкавыскага, Гарадзенскага, Лідскага, Мазырскага, Менскага, Наваградскага, Пінскага, Слуцкага і Слонімскага гродскіх судоў за 1560-1699 гг. [1]. Больш за тое, нам пашчасціла знайсці дакумент, які сведчыць, што былі выпадкі, калі справа аб невыкананні рашэнняў копнага суда выносілася на разгляд найвышэйшага суда ВКЛ - Трыбунала, як вышэйшай апеляцыйнай інстанцыі, а пазней ў справу быў вымушаны ўмяшацца сам кіраўнік дзяржавы [10, с. 357].
Суд грамады ў тагачасных юрыдычных дакументах называўся «капа», а ў гістарычнай літаратуры для яго абазначэння ўсталяваліся таксама выразы «копны», альбо абшчынны суд. Для раглядаемага перыяду, дарэчы, мы не маем і дакладнай назвы самой сельскай абшчыны. Выраз «абшчына» быў прыўнесены ў беларускую рэчаіснасць пасля далучэння нашых земляў да Расійскай імперыі і ўвядзення ў 1797 г. «Палажэння аб валасным і сельскім ўпраўленні», паводле якога ствараліся сельскія таварыствы («общества»). Дарэчы і тэрмін «грамада», як паказваюць крыніцы, з'явіўся на тэрыторыі Беларусі не раней сярэдзіны XVII ст. Прыйшоў ён да нас з польскай мовы. Першае вядомае нам ужыванне гэтага тэрміна адносна тэрыторыі Беларусі - гэта «Устава чыншаў і павіннасцяў», выдадзеная каралём Міхалам Карыбутам Вішнявецкім (1669-1673 гг.) «грамадзе вёскі Рэчыца, належачай да Берасцейскай эканоміі» [2, с. 1].
У XVI-XVII стст. у крыніцах для абазначэння сельcкай грамады часцей за ўсё ўжываліся такія тэрміны як «воласць», «весь», «сяло» і нават «капа». Апошні мог абазначаць не абшчыну, як сацыяльны інстытут, а грамаду, як вялікую колькасць людзей, сабраных у адным месцы, якія прадстаўлялі пэўны населены пункт ці былі аб'яднаныя нейкай агульнай справай. Больш за тое, крыніцы могуць падаваць і іншыя, нетыповыя вызначэнні як сельскай грамады, так і копнага суда, якія неабходна выкарыстоўваць толькі з улікам усяго кантэксту дакумента. Як раўназначныя для абазначэння сельскай абшчыны мы будзем ужываць тэрміны «абшчына» і «грамада», а для суда абшчыны «копны суд» і «капа».
Першыя спробы рэгулявання старадаўняга традыцыйнага права назіраюцца ўжо ў Статуце ВКЛ 1529 г. Так, у раздзеле «О судьях» напачатку сцвярджалася, што «... кождый воевода наш и староста, и маршалок земский и маршалок дворный, и державцы наши кождый в своем повете не мають подданых наших иначей судити и справовати, леч тыми писаными правы, которые всим подданным нашим Великого князьства дали» [4, с. 158]. Разам з тым, напрыканцы гэтага раздзела ўдакладнялася: «А которых бы артыкулов не было ещо в тых правах выписано, тогды тое право маеть сужоно быти водлуг старого обычая» [4, с. 160]. Заканадаўца тут вельмі выразна паказаў як прыярытэт права пісанага, так і вымушанае захаванне традыцыі, права звычаёвага. У Статуце 1529 г. утрымліваюцца і адны з першых згадак пра капу, якая разумелася тут, у першую чаргу, як шляхецкі пазямельны суд, які праводзіўся на межах спрэчных тэрыторый [4, с. 160, 220, 224]. На копныя суды, якія праходзілі ў сялянскіх абшчынах, заканадаўца ў дадзеным выпадку проста не звярнуў увагі, таму што Статут прызначаўся, галоўным чынам, для людзей вышэйшага стану.
У Статуце ВКЛ 1566 г. ужо дакладна зафіксавана не толькі тое, што капа з'яўляецца судом сельскай грамады («сяла»), але і тое, што яе рашэнні павінны прымацца пры ўдзеле прадстаўніка гродскага суда. Так, у артыкуле 6 «О гоненье следом в якой кольвек шкоде покраденой» гаворыцца, што ў выпадку крадзяжу жывёлы, альбо рэчаў «водле давного обычаю» пачынаецца «ганенне следу» ад аднаго сяла да другога. «А естли бы тое село, до которого след приведен, от себе следу не вывели або от следу отбили, або выгнавши быдлом затоптали; на таком зостановившисе копа тая, где следу не отведено або отбито, мают послати по возного до вряду нашого замкового, и с тым возным и люди сторонные копа тую шкоду осумовати...» [7, с. 204].
У Статут ВКЛ 1588 г. была ўключана больш поўная фармулёўка адносна дзейнасці копных судоў, якая рабіла іх абавязковымі ў справах расследавання крадзяжоў, пазямельных спрэчак, чарадзейства і некаторых іншых злачынстваў і распаўсюджвала дзейнасць гэтых судоў на ўсю тэрыторыю краіны: «А на Руси и инде, где здавна копы бывали, там мают быти и тепер копы отправованы на старых коповищах тым обычаем, яко первей того бывало. А на тых теж местцах, где досель копы не бывали, таковым же порядком и поступком копы збираны и отправованы быти мають, яко ся и на Руси заховывало и заховуеть» [8, с. 337].
Больш за тое, Статут 1588 г. агаварыў межы судовай акругі копнага суда: «околицы вокол на милю со всих чотырех сторон» [8, с. 337] і абавязаў мясцовыя ўлады вызначыць па ваяводствах, там, дзе раней коп не было, пастаянныя месцы, дзе магла збірацца капа, - орган, які вёў следства, разбіраў справу і выносіў прысуд. Абавязкі па вызначэнню такіх месцаў ускладваліся Статутам на падкаморыяў: «А естли бы укривжоный злодейством хотел шкоды своее доходити копою, тогды вси в той околицы вокол на милю со всих чотырех сторон мають казати подданым своим на копу сходиться, а то ся маеть розумети вперед на тые местца, где досимест копы не бывали (выдзелена намі - В.Г.), которые коповища кождый подкоморий в повете своем назначити и села тых, хто ся там становити будеть, описати маеть [8, с. 337]. Заўважым, што гэта рабілася і там, дзе «досель копы не бывали». Д.Л. Пахілевіч з гэтай нагоды выказаў меркаванне, што Статут абавязаў падкаморыяў стварыць «копавыя цэнтры», якія аб'ядноўвалі сёлы на мілю ў радыусе і не супадалі з адміністрацыйнымі адзінкамі [5, с. 126].
Норма, ўнесеная ў Статут 1588 г., на месцах, хутчэй за усё, выконвалася дакладна. Так, 2 лютага 1590 г. гарадзенскі падкаморый Грыгорый Масальскі «оповедал и покладал, и ку записаню до книг земских отдал лист свой подкоморский на постановене и росписане во всем повете пэвных местц на коповища для схожэнья на копы для обыску шкоды од злодейства и выпытанью шкодников злодеев водле порадку права стародавнего земль руских и полских, яко о том, в праве посполитом в розделе чотырнадцатом, артыкул девятый, значне учыть» [3, с. 73-74]. З 60 капавішчаў, прызначаных ў 1590 г. у Гарадзенскім павеце, 33 былі прызначаны «пры касцёле», 17 - «пры царкве», 5 - пры гаспадарскіх дварах, 3 - пры рынках і толькі 2 - «под гаем березовым» (у Гудзевічах і Лабне). Троцкі падкаморый князь Багдан Агінскі таксама ў тым жа годзе прызначыў месцы капавішчаў у Троцкім ваяводстве [6, с. ХХІ].
Той жа Грыгорый Масальскі сваім лістом не толькі абавязаў шляхту ў выпадку неабходнасці адпраўляць сваіх людзей на капу, але і вызначыў мінімальную колькасць прадстаўнікоў на судзе ад вёскі: «абы ся на кождом (капавішчы - В.Г.) становили люди в(аших) м(илостей) и урадов в(аших) м(илостей) зъ сел по три чоловеки. А подданых в(аших) м(илостей) шляхецких, у ког(о) чоловеков десять, абы чоловек десятый становилъся. А в кого менъше, пятый будь и третий, а которие шляхта людей не мають, сами абы ставал на копы, зъ села по три особы даючи, справу о собе и о своих суседов захованью и обжитю, и очищаючи себе и своих сусед звычаем и прикладом копъ землъ руских и полеских» [3, с. 75]. Такім чынам, дзяржава не толькі заканадаўча аформіла існаванне судоў грамады, але пашырыла іх дзейнасць па тэрыторыю ўсяго ВКЛ, вызначыўшы нават квоту ўдзельнікаў судовага пасяджэння.
Аб тым, што рашэнні копнага суда павінны былі выконвацца нароўні з рашэннямі любых іншых судоў ВКЛ, сведчыць адна цікавая судовая справа, якая цягнулася з 1622 па 1623 г. і якая прайшла наступныя судовыя інстанцыі: копны суд - гродскі суд - Трыбунал ВКЛ - вялікі князь. Спрэчка ішла паміж князем Ярашам Жыжэмскім, падкаморыем мазырскім, які адстойваў інтарэсы свайго слугі зямяніна Яна Федаровіча, з аднаго боку, і панам Янам Быкоўскім, дзедзічам маёнтка Пятаўшчызны і сяла Куркавіч, і панам Самуэлем Слаўскім, трымаўцам на той час сяла Куркавічы, з другога боку. Справа тычылася чарадзейства. Селянін Барыс Слаўковіч, з сяла Куркавічы Менскага ваяводства, якое належала Яну Быкоўскаму і знаходзілася ў трыманні Самуэля Слаўскага, «в року прошлом тысеча шестьсот двадцать втором мца юня двадцат шостого дня взявши перед себе злый и незбожный умысл а непамятаючи на боязнь Божую и на срокгость права посполитого смел и важыл ест попелнил чародейство а пришодши на власный кгрунт его Яна Федоровича в день светый недельный подчас Купала Руского нарвавши жита с коренем и колосом, когды у самом квете было, и розщепивши кол осиновый того жита наклал и коло того кола обвинул и тот кол з тым житом на могиле, где умерлый лежит, на кгрунте того Яна Федоровича, закопал. На котором том злом и незбожным учинку заразом тот Яном Федоровичем поймал был» [10, с. 357].
Натуральна, што Я. Федаровіч палічыў такія дзеянні скіраваныя «на здоровье его Яна Федоровича, альбо ку шкоде не малой его» [1, с. 263]. Як сведчыць выпіс з гродскіх кніг Менскага суда ад 27 снежня 1622 г., калі Я. Федаровіч прывёў у сяло злоўленага ім Б. Слаўковіча і расказаў пра тое, што адбылося, назаўтра ўсе падданыя таго сяла сабраліся на капу. На капе Б. Слаўковіча «за признаньем его власным, быть винным узнали», але не прынялі ніякага прысуду і справу адклалі «до другое копы и большого згромаженья людей околичных» [1, с. 263]. Самога Б. Слаўковіча да другога этапу суда перадалі цівуну пана С. Слаўскага, які паабяцаў паставіць абвінавачваемага на наступную капу.
Але далей адбылося нешта незвычайнае. Пачаліся амбітныя спрэчкі паміж Самуэлем Слаўскім і рознымі прадстаўнікамі судовай сістэмы, галоўны змест якіх быў у тым, ці мае права копны суд разглядаць справы аб чарадзействе і прымаць па іх судовае рашэнне. Пан С. Слаўскі не палічыў вінаватым свайго падданага і «не паметаючи на строкгость права посполитого, а чинечи зволоку справедливости светое, так тому злочынцы, яко и всим подданым своим на копе становитьсе не казал и не становил ... [1, с. 264]. Капа, паслаўшы вознага разам са сваімі прадстаўнікамі да пана Слаўскага і не атрымаўшы адказу, улічваючы прызнанне Барыса Слаўковіча на папярэдняй капе, прыгаварыла апошняга да пакарання на смерць: «спаленем огнём осудила» [1, с. 264]. У пацвярджэнне такога рашэння капы падкаморый мазырскі, князь Яраш Жыжэмскі паклаў перад судом «декрет копный з сознаньем возных вписаный» і са спасылкай на адпаведныя артыкулы Статута ВКЛ 1588 г.
Пан С. Слаўскі заявіў на судзе адвод супраць такога рашэння, паколькі, на яго думку, справы аб чарадзействе павінна разглядаць не капа, а гродскі суд: «якобы не копа о чары, але суд гродский, водлуг артыкулу тридцатого з розделу четвертого, судити мает» [1, с. 265].
У адказ на гэта Пётр Тышкевіч, ваявода і стараста менскі, які вёў у менскім судзе разглядаемую намі справу, не пагадзіўся з панам Слаўскім і загадаў паставіць перад ім, суддзёю, асуджанага на капе селяніна. Пасля адмовы С. Слаўскага гэта зрабіць, «видечи пана Славского упорным и права посполитого непослушным», Пётр Тышкевіч запісаў: «декрет копный во всем ствержаю, и того подданого Бориса Словиковичана покаранье водлуг того декрету вказую, абы пан Славский подданых своих и того Бориса Словиковича ... за недель две, на копе третьей ку покаранью поставил; а где бы того подданого на копе поставити не казал, ино того подданого Бориса Словиковича, где кольвек можно будет постигнувши, водлуг декрету копного, покарати. Которая справа, яко се у суду точила, до книг кгроцких Менских справ вечистых есть записана» [1, с. 265].
Здавалася, рашэнне прынята, зацверджана вышэйшай судовай інстанцыяй і павінна быць выканана. Але, як аказалася, С. Слаўскі адмовіўся выканаць не толькі пастанову капы, але і рашэнне Менскага гродскага суда. Выяўленыя намі ў Дзяржаўным гістарычным архіве Літвы, у фондзе вядомага гісторыка Р. Меніцкага, матэрыялы паказваюць, што падкаморый мазырскі Я. Жыжэмскі 29 красавіка 1623 г. звярнуўся ў Трыбунал ВКЛ з просьбай прыцягнуць паноў Яна Фёдаравіча Быкоўскага і Самуэля Слаўскага да Трыбунальскага суду за невыкананне пастаноў (дэкрэтаў) капы і гродскага суда [10, с. 357].
Вынікам стаў ліст караля і вялікага князя Жыгімонта ІІІ у якім, у прыватнасці, гаварылася: «Земяном нашим воеводства Минского Яну Федоровичу Быковскому ... вечности а дедичу, а Самуелю Андреевичу Славскому на сей час держачому заставою села Куркович у воеводстве Минском лежачого. Жаловал на вас у суду нашого головного трыбунального подкоморый наш повету Мозырского его милость князь Ярош Жиземский о том што ж дей вы Быковский и Славский маючи с ним подкоморим справу в кривде слуги и земянина его Яна Федоровича уделаню от подданого вашого на име Бориса Словиковича в селе Курковичах домом мешкаючого ... В которой справе заховываючысе водлуг права посполитого его милость пан подкоморий запозвал вас до суду кгродского Минского а за всказом на спаленье огнем того чародейника и отосланем от суду гродского до суду копного, в которой справе той абы был огнем спалон сталсе и декрет копный.
Нижли дей вы, Быковский и Славский, неслушне будучи права посполитого а заживаючи розмаитых фортелев и выкрентов счичичисе, якуюсь декретом того явно злочинцу и чародейника окрваючы так перед судом кгродским, яко и на копе становитисе не казали и не становили и во всем декретом кгродском и копным спротивили. О што его милость пан подкоморый видечи явное спротивенство сам от себе в несланеню того мужика водлуг тых декретов суду кгродского и копного выш помененых особ перед суд наш головный Трибунальный от положенья сего позву за недель шест позывает, што вам часу права ширей положоно буде. Прото приказуем вам Быковский а Славский а ешче за сим позвом земским Менским перед судом нашим головным трибунальным в сем року тысеча шестсот двадцать третьго в Вильни яко на року завёлом стали и во всем сем на жалобу его пана подкоморего усправедливили. Писан в Менску, року тысеча шестсот двадцать третего
Мца апреля двадцать девятого дня» [10, с. 357].
Такім чынам, матэрыялы гэтай судовай справы вельмі выразна паказваюць, што копныя суды сапраўды з'яўляліся часткай судовай сістэмы ВКЛ. Менавіта гэта ў спрэчцы са шляхціцамі Я. Быковскім і С. Слаўскім пацвердзілі Менскі гродскі суд, Трыбунал ВКЛ і сам вялікі князь. Як відаць, копныя суды функцыяніравалі ў судовай сістэме дзяржавы як самабытны, але рэгулюемы заканадаўствам судовы інстытут.
Спіс крыніц і літаратуры
1. Акты, издаваемые Виленскою археографическою комиссиею. - Т. 18: Акты о копных судах. - Вильна, 1891.
2. Галоўны архіў старажытных актаў у Варшаве. - Zbiór z Muzeum Narodowego. - №. 1168.
3. Бобер, І. Ліст падкаморага гарадзенскага Грыгорыя Масальскага насельніцтву Гарадзенскага пав. аб правілах склікання коп і прызначэнні месцаў капавішчаў / І. Бобер // Архіварыус. - Вып. І. - Мінск, 2001. - С. 72-76.
4. Первый Литовский Статут. - Т. ІІ. - Ч. І. - Вильнюс, 1991.
5. Похилевич, Д.Л. Громада в західних воеводствах Велікого Князівства Літовского після аграрной реформы Жыгімонта Августа / Д.Л. Похилевич // Навукові записки Львівского державного університету імені Івана Франка. - Т. Х. Серія історична. - Львів: Вид-во Львів. ун-ту, 1949. - Вип. 3. - С. 103-130.
6. Спрогис, И. Предисловие / И. Спрогис // Акты, издаваемые Виленскою археографическою комиссиею. - Т. 18: Акты о копных судах. - Вильна, 1891. - С. XIX-LXI.
7. Статут Вялікага княства Літоўскага 1566 г. - Мінск, 2003.
8. Статут Вялікага княства Літоўскага 1588. Тэксты. Даведнік. Каментарыі. - Мінск, 1989.
9. Юхо, Я.А. Кароткі нарыс гісторыі дзяржавы і права Беларусі / Я.А. Юхо. - Мінск: Універсітэцкае, 1992.
10. Дзяржаўны гістарычны архіў Літвы. - Ф. 599. Спр. 1. Арк. 3.
С.Б. Капыскі
УВЯДЗЕННЕ ЗЕМСКІХ СУДОЎ ПАВОДЛЕ ЗЕМСКАЙ РЭФОРМЫ 1565-1566 гг. (НА ПРЫКЛАДЗЕ СЛОНІМСКАГА ПАВЕТА)
У сучаснай беларускай гістарыяграфіі праблема развіцця адміністрацыйных органаў Вялікага княства Літоўскага ў XVI-XVII стст. - адна з найменш распрацаваных. Актыўная законатворчая праца вялася на працягу XVI ст. да стварэння Статутаў другой і трэцяй рэдакцый і новага адміністрацыйнага падзелу, які уніфікаваў розныя па сваёй структуры часткі дзяржавы. З пункту гледжання агульнага кантэксту гісторыі ВКЛ гэты працэс з'яўляўся працягам распачатай яшчэ Вітаўтам палітыкі ўмацавання дзяржавы за кошт аслаблення ці ліквідацыі ўлады ўдзельных князёў.
Адным з асноўных элементаў адміністрацыйнай сістэмы з'яўляюцца судовыя ўстановы. У феадальным грамадстве суды былі важным інструментам між- і ўнутрысаслоўных зносін. Таму вывучэнне судовай сістэмы ВКЛ дапамагае лепш зразумець гэтыя зносіны. Важную ролю судовых органаў у адміністрацыйнай сістэме ВКЛ падкрэслівае той факт, што ўвядзенне павятовых соймікаў згодна з Віленскім земскім прывілеем 1565 г. і, адпаведна, вызначэнне павета як адміністрацыйнай адзінкі, адбывалася менавіта на аснове існуючай сістэмы судоў, падпарадкаваных вялікакняжацкай адміністрацыі [5, с. 155].
Адзін з буйнейшых і адзін з першых даследчыкаў праблем развіцця сацыяльных адносін і адміністрацыйных інстытутаў у ВКЛ Ф.І. Леантовіч у сваёй працы «Сословный тип территориально-административного состава Литовского государства и его причины» [4, с. 9-54] даследаваў асобныя пытанні функцыянавання саслоўнага ладу ў дзяржаве ў XIV-XVI стст. Пытанні, звязаныя з судовымі ўстановамі XVI ст., спецыяльна даследаваны ім не былі, але асобныя аспекты развіцця інстытутаў мясцовага самакіравання, якія ўрэшце і трансфармаваліся ў судовыя органы, атрымалі пэўнае асвятленне.
Грунтоўна займаўся праблемай земскіх судоў І.І. Лаппо. У артыкуле «Земский суд в Великом княжестве Литовском в конце XVI в.» ён разглядзеў працэдуры суда, яго склад, развіццё судоў, галоўным чынам, пасля ўвядзення Статута ВКЛ 1588 г. Але аўтар не звярнуў увагу на сацыяльныя акалічнасці, звязаныя з функцыянаваннем суда. Адносная абмежаванасць выкарыстаных крыніц праявілася, напрыклад, у тым, што І.І. Лаппо па прэцэдэнту гарадзенскага суда зрабіў выснову, што да канца XVI ст. земскі суд існаваў у форме, больш падобнай да гродскага суда [2, c. 290-298], хоць нават павярхоўнае вывучэнне больш шырокага кола дакументаў не пацвярджае гэту выснову.
У манаграфіі «Великое Княжество Литовское во второй половине XVI ст. Литовско-Русский повет и его сеймик» І.І. Лаппо звяртаецца да судовай сістэмы ВКЛ - разглядае земскія, павятовыя, падкаморскія суды [3, с. 109].
Гістарычная навука БССР мае не шмат дасягненняў у распрацоўцы праблемы прававога становішча беларускага насельніцтва ў XVI-XVII стст. Фактычна адзінай манаграфіяй, закранаўшай гэтую тэму, з'яўляецца праца Я.А. Юхо «Правовое положение населения Белоруссии в XVI в.» [6, с. 12-19], у якой абагульнены і інтэрпрэтаваны з марксісцкага пункту погляду асноўныя звесткі па прававой сістэме ВКЛ. Сканцэнтраваўшы асноўную ўвагу на характары права ВКЛ, агульнадзяржаўных і нарматыўных актах, судовую сістэму дзяржавы вучоны паказаў вельмі схематычна і амаль абышоў увагай судовую практыку.
Пачатак ажыццяўлення судовай рэформы і пераход да новай формы судаводства з'яўляецца малавывучанай навуковай праблемай, вартай даследчыцкай увагі.
Да ўвядзення ў 1566 г. земскіх судоў судаводства ў ніжэйшых адміністрацыйных адзінках ВКЛ ажыццяўлялася прадстаўніком мясцовай вялікакняжацкай адміністрацыі. Пры гэтым не рэгламентавалася канкрэтна, хто гэта будзе. У кнігах гарадзенскага павятовага суда за 1559 г., напрыклад, няма аніякай згадкі пра пасаду суддзі. Адсутнічала пэўная сістэма судовага справаводства. Судовыя пасяджэнні адбываліся не пасесійна, як пасля 1565 г., а па меры неабходнасці. Падрабязных запісаў па справах не вялося, фактычна толькі фіксавалася прычына спрэчкі або рэгістравалася скарга на нейкія дзеянні крымінальнага характару. Запісы з вынесенымі прысудамі сустракаюцца даволі рэдка; пры гэтым крыніцы і падставы прынятых рашэнняў не ўпамінаюцца [9].
Але нельга сцвярджаць, што адсутнічала любая сістэматычная дзейнасць у судовай справе. Паводле Статута 1529 г., у склад суда ўваходзілі павятовыя віжы, якія выконвалі пэўныя абавязкі, што потым будуць ускладзены на возных.
Пэўнае святло на акалічнасці ажыццяўлення земскай рэформы ў судовай сферы праліваюць дакументы земскага суда Слоніма за перыяд да і пасля рэформы 1565 г.
Існаванне ў Слоніме судовай установы, якая ў пэўнай ступені адпавядала парэформеннаму земскаму суду і нават мела такую ж назву, бярэ свой пачатак у 1555 г. Характэрна, што запіс 1555 г. у актавай кнізе аб увязенні ў Слоніме земскага суда амаль дэтальна супадае з аналагічным запісам 1566 г., які абвяшчаў новы парадак судаводства, ужо паводле рэформы. Супадзенні датычаць агульных частак, якія апісваюць прычыны і ўмовы стварэння дакументаў. Такое амаль даслоўнае супадзенне ў дакументах, паміж якімі 10 гадоў розніцы, дазваляе зрабіць выснову аб існаваўшым узоры для запісаў падобных актаў. Натуральна, у частцы, якая апісвае практычныя акалічнасці працы судоў, маюцца істотныя разыходжанні. З 1555 г. у Слоніме існаваў земскі суд з прызначанымі вялікім князем чальцамі. Склад суда адпавядаў складу суда пасля рэформы 1566 г. - два суддзі (у парэформенным судзе былі суддзя і падсудак) і пісар. Усе чальцы былі жыхарамі Слонімскага павета і мелі ў ім «аселасць». Таксама шляхта абрала двух возных. Тым не менш, практычная дзейнасць земскага суда Слоніма ў дарэформеннае дзесяцігоддзе мела істотныя адрозненні ад тых асноў, якія былі закладзены ў земскай рэформе. Гэтыя адрозненні наступныя:
Не праводзіліся сесіі. Суд фактычна быў пастаянна дзеючым, у адрозненні ад парэформеннага, які збіраўся тры разы на год.
Возныя, якія абслугоўвалі земскі суд, не мелі дачынення да павятовага суда княжацкай адміністрацыі (паводле Статута 1566 г., возныя былі павятовым інстытутам, што абслугоўваў абодва суды, якія ў адпаведнасці са Статутам 1529 г. абслугоўвалі слугі мескія [1, с. 6 ].
Не было пасады падкаморыя, зямельныя спрэчкі разглядаліся непасрэдна судовай камісіяй [1, с. 31].
Акрамя таго, у дарэформенны час у ВКЛ не існавала адназначна вызначаных паветаў як адміністрацыйна-тэрытарыяльных адзінак, таму ў дадзеным выпадку земскі суд выглядаў установай з неакрэсленай тэрыторыяй падпарадкавання.
Тым не менш, існаванне ўказанай вышэй установы ў Слоніме дае падставы сцвярджаць, што развіццё сацыяльна-палітычных адносін у ВКЛ прывяло да фарміравання шляхецкіх судовых устаноў, незалежных ад цэнтральнай улады, задоўга да земскай рэформы.
Адразу пасля ўвядзення рэформы шляхта Слонімскага павета, як таго патрабаваў Статут, з'ехалася на сойм у павятовы горад. Гэта адбылося 1 ліпеня 1565 г., бо актавая кніга пачынаецца менавіта з гэтай даты, або некалькімі днямі раней. На сойме былі агучаны новыя правілы судаводства. У кнізе згадваецца, што дакумент з новым парадкам адпраўлення суда быў дастаўлены праз «паслоў яго каралеўскай міласці пісарам земскім у кожны павет» і быў даступны ўсім жадаючым азнаёміцца з імі [7, спр. 1, арк. 21]. Узгадваецца таксама, што дакумент быў зацверджаны панамі раднымі і Мікалаем Радзівілам, ваяводай троцкім.
На гэтым сойміку былі агучаны імёны першых павятовых судовых урадоўцаў - суддзі, падсудка і пісара. Разам з імі былі прызначаны падкаморый, маршалак і ваявода [7, спр. 1, арк. 21].
Адвольнае прызначэнне вялікім князем выбарных урадоўцаў земскага суда не з'яўляецца чымсьці незвычайным. Тут, напэўна, можна правесці пэўную карэляцыю з наданнем новых правоў гарадам. Калі горад атрымліваў магдэбургскае права, то даволі часта вялікакняжацкая адміністрацыя самастойна прызначала частку ці нават усіх чальцоў першага складу магістрата.
У той жа кнізе ёсць запіс пра абранне возных: «И на тот час водлуг потребы обычаю права христианского на засаженью судов в замку господарском слонимском установили и обрали возных числом 8, которые тут на замку присягу учинили». Далей ідзе спіс возных і пералічэнне іх абавязкаў [7, спр. 1, арк. 22]. Такім чынам, прызначэнне возных ужо стала звычаем для слонімскай шляхты. Тым больш, што з васьмі возных два засталіся з дарэформенных часоў. Пры гэтым можна дакладна вызначыць, што адзін з іх выконваў абавязкі, аналагічныя абавязкам «віжа і дзецкага» пры «уряде Слонимском» яшчэ да ўвядзення земскага суда [1, с. 15].
Калі звярнуцца да паўсядзённай судовай практыкі земскіх судоў пасля рэформы, то вымалёўваецца наступнае. Адразу пасля ўвядзення новых судоў шляхта яшчэ не прызвычаілася да новага парадку судаводства. У Слоніме нават пасля зацвярджэння ўсіх новых судовых урадоўцаў у 1565-1566 гг. пасяджэнні адбываліся, як і да рэформы, без «рокаў». Толькі з 1567 г. іх пачынаюць прытрымлівацца. Што да формы запісу пратакола пасяджэння, які на той час выконваў таксама функцыі акта аб натарыяльнай рэгістрацыі дакумента на валоданне зямлёй, распіскі аб пазыцы і некаторых іншых афіцыйных дакументаў, то яна ў параўнанні з дарэформеннай амаль не змянілася [7, спр. 2]. Адзінай зменай стала перанайменне другога чальца камісіі ў падсудка. Імя пісара не ўпаміналася, як і да рэформы. Аналагічныя працэсы можна прасачыць у кнігах земскага суда Гродна, дзе адразу пасля ўвядзення новых правіл судаводства таксама не ўпамінаўся пісар у складзе судовай камісіі, і пасяджэнні адбываліся без уліку сесій [8, спр. 3]. Аднак сама сістэма запісаў, якая склалася ў Слоніме да рэформы, у асноўным адпавядала парэформеннай практыцы земскіх судоў ВКЛ. Характар спраў таксама не змяніўся. Па-ранейшаму, як і да рэформы, пераважалі эканамічныя спрэчкі і натарыяльныя справы, спарадычна трапляліся і скаргі па крымінальным эпізодам [7, спр. 1, арк. 46].
Такім чынам, правядзенне павятовай рэформы ў судовай яе частцы не адбывалася на непадрыхтаванай глебе. Неабходнасць мець незалежныя ад вялікакняжацкай адміністрацыі суды, прынамсі, па гаспадарчых справах, добра ўсведамляла шляхта, якая вяла барацьбу за іх увядзенне. Форма, у якой існаваў пасля 1565 г. земскі суд Слоніма, была ў асноўным акрэслена яшчэ за дзесяць год да фактычнага ўвядзення земскіх судоў на ўсёй тэрыторыі ВКЛ. Увядзенне новых судовых устаноў адбывалася цэнтралізавана, з апорай на створаныя элементы шляхецкага самакіравання ў выглядзе павятовых сеймікаў.
Спіс крыніц і літаратуры
1. Акты, издаваемые Виленской Археографической комиссией для разбора и издания древних актов: в 39 т. - Вильно, 1895. - Т. 22: Акты Слонимского земского суда. - 457 с.
2. Лаппо, И.И. Земский суд в Великом княжестве Литовском в конце XVI в./ И.И. Лаппо // Журнал Министерства народного просвещения. - 1897. - № 5. - С. 263-302.
3. Лаппо, И.И. Великое княжество Литовское во второй половине XVI столетия. Литовско-Русский повет и его сеймик / И.И. Лаппо. - Юрьев, 1911. - 530 с.
4. Леонтович, Ф. Сословный тип территориально-административного состава литовского государства и его причины / Ф. Леонтович // Журнал Министерства народного просвещения. - 1895. - № 5-6. - С. 4-54.
5. Радаман, А. Віленскі земскі прывілей 1565 г. / А. Радаман // Беларускі гістарычны агляд. - 2006. - Т. 12, сш. 1-2. - С. 133-161.
6. Юхо, И.А. Правовое положение населения Белоруссии в XVI в. / И.А. Юхо - Минск, 1978. - 142 с.
7. Акты Слонімскага земскага суда 1565-1566 гг. // Нацыянальны гістарычны архіў Беларусі. - Ф. 1751. - Воп. 1. - Спр. 1, 2.
8. Акты Гродзенскага земскага суда 1559 г. // Нацыянальны гістарычны архіў Беларуси. - Ф. 1559. - Воп. 1. - Спр. 1, 3, ч. 1.