Герб горада Ліды, наданы 17 верасня 1590 г.
Из чего возникает нация? Где та точка, из которой развиваются все се интенции, смыслы и идеалы, все те представления, которые можно назвать «национальными»? Ответ известен даже школьнику: из культуры этноса, или нескольких тесно взаимодействующих этносов.
Правда, по поводу того, как это происходит, существуют разные мнения. Одни ученые считают, что нация органично вырастает из этноса, подобно колосу из зерна; другие - что отправная точка ее возникновения - государство, использующее этническую культуру в политических целях; третьи - что нация есть идеологический конструкт элит, создаваемый опять же на основе этнической культуры. Но каким бы пи был этот путь, исходным пунктом нации все исследователи считают этнос.
Какие же характеристики этноса являются основополагающими для его развития и для формирования нации? Долгое время таковыми считали общее происхождение его представителей, общую территорию, язык как «дом бытия» народа, преобладающий тип хозяйствования членов общности, единую религию. Однако зададим риторический вопрос: насколько значимыми остаются эти характеристики не для первичной общности, а для современных национальных конгломератов, основное качество которых - разнородность?
В самом деле, много ли современных наций исповедуют единую веру? Все ли нации живут на единой, от века данной территории (и куда в таком случае отнести национальные диаспоры и «нации-мигранты»)? Можно ли говорить о едином тине хозяйства как основе современных урбанизированных наций? Отвечает ли истине тезис об общем происхождении членов наций, особенно полиэтнических? И, наконец, обязательно ли представители нации и сейчас говорят на том языке, который во «время оно» был родным для их предков?
На все эти вопросы можно дать лишь отрицательный ответ. Что же тогда роднит представителей и этноса, и нации, не стираясь в ходе времени? Думается, это удивительный феномен самосознания. И хотя национальное самосознание в определенных (притом значимых) аспектах отличается от этнического, сам факт осознания членами группы самих себя в качестве «Мы», отличающихся от «Других», - есть то, что объединяет людей в общность на всем пути ее развития.
Этническое самосознание в широком смысле слова - это представление народа о собственной сущности, о своем положении в системе взаимодействий с другими народами, о своей роли в истории человечества, включая осознание права на свободное независимое существование и на производство самобытной этнической культуры.
Этническое самосознание в узком смысле слова - это представление членов данного этноса о своем специфическом отличии от других, осознаваемом как высшая ценность (этническая самоидентификация).
Одним из важнейших параметров самосознания является менталитет, позволяющий членам этноса сходным образом воспринимать действительность, оценивать сс и действовать в соответствии с устоявшимися нормами, ценностями и поведенческими моделями. Сегодня можно уверенно сказать, что именно менталитет как параметр, определяющий черты сходства, а значит, и сплоченность людей, превалирует над привычными, но не безусловными этническими «показателями» - единой территорией, единой религией, типом хозяйствования и даже над столь важным этническим маркером как язык.
Проблема в том. что самосознание народа не поддается строгому измерению: его исследование неизбежно обрастает стереотипами и штампами, избежать которых чрезвычайно трудно. Попытки анализа этнического самосознания затрудняются и тем, что оно процессуально, динамично, никогда не равно себе. Говоря о самосознании народа, нельзя игнорировать эпоху и социокультурную ситуацию.
С этой точки зрения чрезвычайно важно учитывать «этнические фреймы», определяющие временные и социальные (религиозные, статусные, экономические, политические) трансформации этничности [1]. Этнические фреймы множественны и разнообразны, именно в их наложении друг на друга и происходит становление специфики этноса, вырастает его самосознание - всегда сложное, всегда противоречивое.
Противоречивость особенно характерна для этносов, само формирование которых происходило под знаком мощного и длительного воздействия других народов. Такова судьба беларусов - «граничного народа», на протяжении многих столетий находившегося в зоне конфликта России и Польши.
Во многом именно эта промежуточная позиция, как определил ее беларуский философ Игнат Абдиралович (Канчевский) еще в 1921 году, «между Востоком и Западом», породила сложности этнокультурного развития беларусов - но также и четкую специфичность, особые качества менталитета, «ннаковость» беларуского народа по сравнению с русским и польским.
* * *
Во всех современных исследованиях этнической идентичности беларусов и отечественных, и зарубежных - прослеживаются две линии.
Первая (ее можно назвать «литвинской») настаивает на высоком и древнем происхождении беларуского народа. Она фиксируется на его огромных заслугах в прошлом, связываемых, в первую очередь, с периодом Великого Княжества Литовского, а также на последующей трагической судьбе, вынудившей беларусов долгие века существовать в статусе провинциалов Польской Короны, а затем Российской империи.
Вторая линия связывает возникновение беларусов (как этнокультурно однородного целого) с рубежом XIX - XX веков, когда из крестьянского населения территории «Белой Руси» сложилась особая общность - во многом благодаря демократической интеллигенции, пробудившей «мышление нации о самой себе», т.е. самосознание. Толчок к бурному росту самосознания дало влияние романтизма (поиск «корней»), расцвет этнографии, а главное - совместной социальной борьбы масс и нарождающейся национальной элиты. Условно назовем эту линию «народнической». Отметим: она тоже адресована к прошлому, только более близкому [2].
Проблема состоит не в конкуренции версий истории: это распространенная ситуация, Беларусь оказалась в ней далеко не первой. Так, татары Поволжья одновременно используют «булгарскую» и «золотоордынскую» версии, азербайджанцы - «албанскую» и «тюркскую».
Беда не в расхождении, а в сходстве: сторонники обеих линий исследования нередко сетуют на размытость, нечеткость, порой даже на отсутствие беларуского самосознания, на «комплекс национальной неполноценности», и в целом - на этническую несостоятельность белорусов. Тревога исследователей понятна: беларуское этническое самосознание и вправду не «бьет в глаза». Но значит ли это, что оно не существует или существует. как нередко пишут, в зачаточном состоянии? В качестве доказательства этого тезиса обычно приводится язык [3].
Издавна считалось, что язык - основной признак этноса. В силу своей четкой фактичности, «зримой» маркировки отличия общности от других, именно язык претендует на то, чтобы манифестировать этническую самобытность. Беларусы же в большинстве своем говорят по-русски... а значит, не являются народом? Однако в мире существует немало двуязычных этносов и наций (есть даже трехи четырехязычные). Это баски и ирландцы, каталонцы и швейцарцы, бельгийцы и финны, канадцы и перуанцы, филиппинцы и индусы, а также ряд иных.
С другой стороны, существует много народов, говорящих на одном и том же языке. но для части из них он - родной, для других - заимствованный. Так, по-английски говорят около 400 млн. человек, из которых на Европу приходится не более 17%. Значит и язык, важнейший маркер этнической самобытности, отнюдь не является первостепенным признаком этноса и основой его самосознания.
При таком подходе становится понятной удивительная ситуация, о которой свидетельствуют как житейские наблюдения, так и социологические исследования: беларусы, в быту предпочитающие русский язык, тем не менее обладают устойчивой беларуской самоидентификацией. Так, по данным переписи населения 1985 года более 80% населения БССР определило себя как беларусов, свыше 70% признали своим родным языком беларуский. И это - в СССР, когда национальная самобытность была не в чести, а БССР заслуженно считалась «самой советской» из всех союзных республик! Парадокс в том, что в то время, как, впрочем, и сейчас, на улицах городов практически не было слышно беларуской речи, да и в деревнях люди разговаривали преимущественно на «трасянке» - пестрой смеси беларуского и русского языков [4].
Попробуем разобраться, во-первых, в том, чем объясняется такая ситуация, а во-вторых, в силу каких причин беларусы идентифицируют себя с родным языком, хотя в быту используют его далеко не всегда.
Историческое становление беларусов происходило в полиэтническом (разнокультурном, разноязыковом, разноконфессиональном) социуме. Начиная с периода вхождения кривичей, радимичей и дреговичей в Киевскую Русь, предки современных беларусов никогда не жили обособленно, а лишь на перекрестке разнообразных культурных влияний.
Однако уже в тот период прабеларусы отличались локальными особенностями. Об этом свидетельствует длительная борьба Полоцкого княжества за самоуправление, значительное сохранение элементов язычества в мифологии, обрядах и повседневном быту широких народных слоев (достаточно упомянуть хотя бы неизвестных в фольклоре других славянских народов божеств Ліолі (весны), Тіоні (лета), Жыценя (осени) и Зюзі (зимы), а также подземного божества Жыжэля).
С другой стороны, у прабеларуского населения эпохи Киевской Руси практически отсутствовал богатырско-героический эпос, воспевающий агрессивность и территориальную экспансию. Эта черта (миролюбие)с веками только упрочилась, стала определять характер беларуской культуры и бытие рядового беларуса как в обыденной жизни, так и в катастрофических обстоятельствах, удивительным образом сочетаясь с героизмом [5].
Но вернемся к истокам. Ментальный склад нашего народа оставался стабильным и в период Великого Княжества Литовского. Среди этногрупп, проживавших на территории ВКЛ (жмудинов, татар, евреев, украинцев), «русины» (так называли себя люди, исповедующие «руську» веру - православие греческого образца) составляли до 8/10 населения и занимали около 9/10 территории, в основном, совпадающей с территорией будущей Беларуси. Неудивительно, что все три Статута ВКЛ (1529, 1566, 1588 гг.) написаны на старобеларуском языке: другие народы ВКЛ были либо недостаточно многочисленны (евреи, татары), либо не имели письменности (жмудины). Именно в ВКЛ беларусы (разумеется, только шляхетская верхушка) обрели правовую независимость, закрепленную актами, написанными на автохтонном языке.
Это имело четкие последствия для самосознания и менталитета людей: при сложившемся единстве ментальных черт беларусов (религиозная и этническая толерантность; отсутствие агрессивности в отношении других народов; биполярная ориентация - на вхождение в европейский мир при сохранении связей с православной Киевской Русью; восприятие христианской религии, в основном, в рамках бытовой морали при верности языческим божествам) самосознание беларусов того времени - во всяком случае, шляхты и образованной части городского населения - имело государственный оттенок, и основную роль в нем играло подданство ВКЛ. Отсюда - наряду с самоназванием «русины» в значении «православных» - появился этноним «литвины», обозначавший принадлежность беларусов к мощному государственному целому.
В последующие периоды пребывания в Речи Посполитой и в Российской империи - определяющей точкой беларуской самоидентификации стало ощущение привязанности к родной земле. Массированное окатоличивание, которому подверглось население ВКЛ, при ментальной беларуской веротерпимости и бесконфликтности, привело к трагическим последствиям - не только стратификационному, но и общекультурному разрыву между массами и элитой (в лице беларуской шляхты и городского населения).
Шляхтич-католик заведомо имел преимущества в правах (включая право голоса и протеста, неприкосновенности личности и имущества). Потому переход дворян в лоно иной конфессии приобрел массовый характер. За конфессиональным «перекрашиванием» с неизбежностью следовал переход на польский язык, а шире - подмена самоидентификации.
В городской профессионально-ремесленной среде такое положение дел обеспечивалось посредством иного механизма - обучения (зачастую бесплатного) на польском языке в иезуитских коллегиумах и школах. Отсюда - все ширившееся в образованной среде отношение к литвинскому (беларускому) языку как к «мужыцкай мове».
Попытка создания унии как «народнай царквы», синтезирующей идеи и ценности и Востока, и Запада, обернулась неудачей. Однако зерно, брошенное в землю, проросло: униаты скоро поняли, что они не поляки и не русские, а особое социальное целое, с которым себя и идентифицировали. Впервые получив в обоснование собственную веру, названную «беларуской», этноним «беларусы» обрел собственную жизнь вне приложения «литвины». Это чрезвычайно важно, поскольку именно этноним является той точкой, от которой себя отсчитывает любой народ: его наличие обозначает тог факт, что общность устойчиво отличает себя от всех остальных и фиксирует это отличие в самоназвании. Однако в нашем случае самоидентификация является не этнической, а, скорее, конфессиональной.
Тем временем Беларусь подстерегал следующий удар: в 1654 году на территорию Речи Посполитой вторглись войска царя Алексея Михайловича. «Неизвестная война» (определение Г. Сагановича). длившаяся семь лет, привела к сокращению населения вполовину: восстановилось оно лишь к середине XIX века. За пределы Беларуси были вывезены не только книжные собрания монастырей, но и образованные люди, ремесленники и т.д., немалая часть которых погибла в пути, а остальные были вынуждены прилагать свои таланты на ниве иной культуры.
Приведем лишь два факта. Известно, что Оружейная палата Московского Кремля, Валдайский, Воскресенский, Иверский, Ново-Иерусалимский монастыри и Коломенский дворец созданы руками беларуских мастеров. (В самой Беларуси ремесла даже через сто лет не достигли прежнего расцвета). Не секрет и то, что из 78 актеров придворного театра царя Алексея Михайловича 70 были беларусами.
Оказавшись в разграбленных городах и местечках, растерянные люди впервые стали покидать пределы страны! Особенно это касалось людей талантливых. способных найти себе применение и на чужбине. А те горожане, чьи амбиции были не столь сильны, уходили в деревни чтобы прокормиться.
Но последний удар был еще впереди: в результате трех разделов Речи Посполитой народ Беларуси вновь оказался в другой стране - в составе Российской империи. Вскоре началось очередное насильственное обращение беларусов - на сей раз в православие московского образца. Беларуская профессиональная культура оказалась в состоянии «национальной летаргии» (выражение Максима Богдановича). Но культура - сущность живучая: уничтожить ее крайне сложно: лишенная «верхнего» культурного слоя, она начинает фольклоризоваться. Не случайно XVII-XVIИ века - столетия расцвета в Беларуси одной из самых обширных в Европе песенной культуры, создания блистательных сказок, самобытных пословиц, поговорок и т.д.
Такие перемены в самосознании не могли не отразиться на менталитете этноса. Именно тогда в нем появилась такая черта как «тутэйшасць»: на вопрос о своей национальной принадлежности беларуский крестьянин чаще всего отвечал: «я тутэйшы» (здешний). Отличая себя и от поляков, и от русских, по не имея возможности самоидентификации по отношению к менявшемуся государственному целому, он отождествлял себя с родной землей.
Процесс самоидентификации крестьянства затруднялся и тем, что парод - теперь уж не последовательно, а одновременно - подвергался двум разноречивым влияниям - российскому имперскому и польскому католическому, которое до поры до времени не искоренялось: таким способом самодержавие «вербовало» сторонников среди крупной шляхты. Однако в XIX веке это положение круто изменилось: в течение тридцати лет по территории Беларуси прошли два крупных восстания - и если первое из них (1831 г.) имело преимущественно «польско-шляхетский» характер, то восстание Калиновского (1863 г.) было разночинно-национальным. Тогда и сказался разрыв «верхов» и «низов», извечное недоверие крестьянства к шляхте, даже настроенной столь искренне народно, как Калиновский и его сподвижники: крестьянство не поддержало шляхтичей.
Пути народных масс и шляхетской интеллигенции настолько разошлись, что можно говорить не только о разных типах самоидентификации, но даже о разных типах менталитета - полонизированного шляхетского и беларуского крестьянского. Устойчивыми чертами последнего в XIX веке являлись следующие качества:
► Самоидентификация себя на бытово-психологическом уровне как особого социально-этнического целого: «мужиков-беларусов» (но выражению Янки Купалы).
► «Тутэйшасць» как глубинная привязанность к малой родине. Вот что писал по этому поводу в 1882 году этнограф Мам Киркор: «Минский полешук умел отвечать за себя на вопрос: что ты за человек? - я не человек, а «пінчук» (т.е. уроженец пинских или мозырских болот)».
► Специфическая «памяркоўнасць» народного характера, выразившаяся в долготерпении и жизнестойкости беларусов, но часто оборачивавшаяся покорностью обстоятельствам, фатализмом (примечательно название поэмы Франциска Богушевича «Кепска будзе» - «Плохо будет») и настороженностью в отношении радикальных изменений. Идея практически всех сказок на эту тему такова: перемены должны органически «прорастать» внутри самого человека, а не привноситься извне, насильственным путем.
► Хоть и недемонстративное, но мощное, жизнеутверждающее чувство собственного достоинства, наиболее адекватно выраженное Янкой Купалой:
I кожны, хто мяне спытае,
Пачуе толькі адзін крык:
Што хоць мной кожны пагарджае,
Я буду жыць! - бо я мужык!
► Упорство и трудолюбие. Среди славянских народов именно беларусы, по описаниям «сторонних наблюдателей», отличаются наибольшим упорством в повседневном труде, привычкой добиваться успехов собственными силами. Наиболее ценится труд на земле: так, герои беларуских сказок, избравшие другие виды труда (охоту, рыбную ловлю, кузнечное дело и т.д.). чаще всего оцениваются скептически. Вот как писал об этом мемуарист:
«Витьковцы считали настоящей только тяжелую физическую работу, а точнее - работу крестьянскую. Что касается других видов человеческой деятельности, то их воспринимали с иронией. Особенно презирали работу в разных учреждениях, где летом хорошо одетые люди сидели в холодке, а зимой - в тепле» [6].
► Слабая выраженность личной и коллективной инициативы, связанная и с долготерпением народа, и с исторически сформированным недоверием к крайностям, и с традиционным консерватизмом.
► Терпимость и толерантность. Это качество со времен ВКЛ отличает беларусов как в личных отношениях, так и в отношении к другим народам, конфессиям и идейно-политическим убеждениям. В то же время терпимость нередко переходила (и до сих пор переходит) в общественный конформизм.
► Преобладание элементов психологии «грамады» [7], которые выражаются в потребности в коллективном труде (культурный феномен «талаки» - группы соседей и друзей, приходящих на помощь в затруднительных обстоятельствах) и в неприятии крайних индивидуалистических позиций. Одновременно для беларуса-крестьянина характерно недоверие к большим коллективам, искусственно созданным и осененным некой «глобальной идеей». Беларус скорее человек «малой группы», для которого важную роль играет одобрение круга родных, свояков, соседей.
► При сохранении в массах народной культуры и языка - упрочившаяся в XIX веке тенденция к заниженной культурной и этнической самооценке, что стало тягчайшим фактором, мешающим оформлению национально-культурной самоидентификации.
***
Шляхта большей частью придерживалась не только проиольских настроений, но и полонизированной «картины мира».
Однако уже в 1830-40-е годы (после первого восстания) позиция правительства в отношении польских влияний резко изменилась: был закрыт Виленский университет, ликвидированы униатские церкви, монастыри и школы, значительно сокращено число католических конфессиональных учреждений. Дальше - больше: начавшись как «антипольские», нападки стремительно приобрели характер «антибеларуских». Дошло до того, что сам этноним «Беларусь» оказался под негласным, но твердым запретом: вместо него в документах и прессе стало употребляться невразумительное название «Северно-Западный край».
Тем не менее, все эти насильственные действия вызвали к жизни чрезвычайно важную и совершенно новую тенденцию: шаги правительства медленно, но верно вели к усилению контакта и взаимопонимания между шляхтой и крестьянством. Остановимся на этом подробнее.
В силу указа царя Николая I. шляхтичи, не представившие подлинных грамот о «шляхетском достоинстве», исключались из дворян и переводились в сословие крестьян-однодворцев. Образованные, высококультурные люди (около 50 тысяч человек) зажили крестьянской жизнью бок о бок с «сялянами». К ним примыкали и обедневшие шляхтичи.
Обратим внимание: все эти люди были «маргиналами» [8]. В одночасье выдворенные из своего сословия, они оказались в жестком люфте между двумя субкультурами. Обладая серьезными знаниями, специфической ценностной иерархией шляхты, они не могли всецело примкнуть к крестьянству. Но в силу того, что их повседневная жизнь отныне оказалась связанной с ним, они были вынуждены вырабатывать особую картину мира, промежуточную систему культурных смыслов и ценностей.
В эту систему наряду с аристократической ценностью естественных прав человека и собственного достоинства - входила и ценность родного языка, а ценность образования соседствовала с ценностью социальной справедливости. Тому способствовало пограничное положение интеллигенции, благодаря которому она, с одной стороны, всерьез принимала чаяния соседей-крестьян, а с другой - видела выходы, которые закабаленное (не только незавидным социальным статусом, но и ограничениями традиционной культуры) крестьянство видеть не могло.
Тенденции европейского романтизма - с их восприятием народа как хранителя извечной мудрости, фольклора как основы профессионального творчества, идеализации деревин и селян - тоже сделали свое дело. К концу XIX века беларуская культура перестала быть сугубо «мужыцкай»: появились изучавшие ее этнографы, пишущие на беларуском языке поэты, собиратели национальных костюмов, керамики, гобеленов, первые беларуские газеты (особую роль сыграла позже «Наша Hi на»), издательства и, наконец, - беларуское учительство. Показательно, что новая идентификация, с которой начинает отсчет беларуская «новорожденная» интеллигенция, носила характер намеренный: так, Янка Купала начинал писать по-польски, Якуб Колас и Максим Богданович - по-русски, а к творчеству на беларуском языке они пришли сознательно.
В лице разночинной интеллигенции Беларусь обрела то, чего ей недоставало во все времена, - собственный культурный слой (или прослойку) «носителей личностного сознания». В отличие от носителей сознания традиционного - это люди, которые в критический для этноса момент определяют иерархию ценностей, без чего культура никнет, существует в подполье, а впоследствии «тает», ассимилируясь более сильной. За несколько десятков лет благодаря своим «новым гуманистам» Беларусь вновь обрела литературный язык, профессиональные литературу, театр, этнографию, а главное - за исключением сугубо пограничных районов - самоидентификацию населением себя как беларусов.
Более того, именно в те годы беларусы впервые в истории обрели национальную идею как таковую (хотя зачатки ее начали проявляться еще в эпоху Возрождения - в творчестве Франциска Скорины, Михаила Гусовского, Василия Тяпинского, Симона Будного и других культурных деятелей). Нельзя сказать, чтобы ростки этой идеи в последующие за Возрождением периоды зачахли полностью или существовали только в фольклорном виде. Например, XIX век ознаменовался появлением двух блистательно-искрометных поэм, написанных по-беларуски: «Энеида наизнанку» (1820-е гг.) и «Тарас на Парнасе» (1850-е гг.). Однако... обе поэмы были анонимными. Созданный в гоголевской традиции фантазийный роман «Шляхтич Завал ьня, или Беларусь в фантастических рассказах» Яна Борщевского (1844-46 гг.), всецело основанный на отечественном фольклоре, был написан по-польски. Автор объяснял это тем, что в польском варианте роман станет достоянием большего количества читателей. Наконец, Винцент Дунин-Мартинкевич, переводя «Пана Тадеуша» Адама Мицкевича на «родную мову», чуть ли не извиняясь сообщил автору, что обрядил его творение в «мужицкую сермягу».
Потому лишь о беларуской разночинной интеллигенции рубежа XIX-XX веков можно говорить как о первом общественном слое, укрепившем культурный фундамент этноса и начавшем закладывать новый, теперь уже национально-культурный фундамент на основе новой национальной идеи.
Что важно, она имела специфические качества. Беларуская национальная идея не основывалась на агрессивности в отношении инородцев и иноверцев: сказалось многовековое бытие в «пестрых» по этническому составу государствах. Она строилась с учетом исторически и культурно заложенного полиэтнического «характера» белорусов. В этом плане показательно изобилие этнических русских, поляков, евреев, украинцев, татар, ставших деятелями беларуской культуры в первые десятилетия советской власти. Показательно в этом контексте и отсутствие антисемитизма во всех слоях беларуского социума. По сей день израильское посольство в Минске ежегодно чествует вновь обнаруженных «нееврейских праведников», не предполагавших, что они праведники, - людей, прятавших по погребам и чердакам своих домов знакомых и незнакомых евреев. Характерно для беларусов нынешнее непредвзятое отношение к лицам «кавказской», «азиатской» и прочих несуществующих национальностей.
Более того, само ментальное миролюбие, нежелание входить в конфликт, а также толерантность привели к тому, что национальная идея беларусов имеет «посреднический» характер. Та роль, в которой, по мнению Владимира Соловьева, должно было реализоваться мессианское предназначение России - быть посредницей между народами - в силу политических и социокультурных событий была принята беларусами практически неосознанно. Думается, что и в этом (хоть не только в этом) коренится причина индифферентного отношения многих беларусов к своему языку. Для беларуса всегда было важнее договориться, найти точки соприкосновения, нежели проявлять этническую гордость, нередко перерастающую в этноцентрическую гордыню.
Другой характеристикой национальной идеи беларусов явилась тенденция к собственной государственности. Самым бесспорным признаком нации является наличие собственного государства (либо равноправной автономии в составе многонационального государства) или. по крайней мере, тяготение к нему как к общенациональному идеалу. Именно в собственной государственности беларусы, не имевшие автономии после ВКЛ, искали выход из сложной этнополитической ситуации. Эта тенденция в значительной мерс сохранилась до сих пор: этноязыковая самоидентификация беларусов «отступает» перед государственной.
Национально-устремленное самосознание беларусов рубежа XIX-XX веков, как и многих других долго угнетаемых народов, базировалось на социальной подоплеке. Известно, что изначально в основе национальной идеи (и этнического самосознания в целом) лежит антитеза «мы - они», причем образ «они» (чужаки) служит основой не только различения с членами другого этноса, но и интеграции собственного как «мы». Более того, образ «они» при необходимости (нередко н без оной) легко превращается в «образ врага». Примечательно, что «образ врага» для беларусов никогда (за исключением моментов прямых военных столкновений) не носил этнического характера: в своих бедах народ винил не русских и не поляков, а «панов». Думается, в этом тоже причина приятия советской власти как интеллигенцией, так и большинством народа, несмотря на настороженность в отношении массовых действий и эпохальных идей.
Однако в самом фундаменте этой национальной идеи, при всем ее привлекательном содержании, есть некоторое «но». Отсутствие имперских амбиций в менталитете народа может привести к вялости и бездеятельности в принципиально важных вопросах. Миролюбие нередко оборачивается подчиненностью обстоятельствам. А исчезновение оппозиции «мы - они» - к размыванию «порога коммуникации».
***
Начиная с 1930 года - с обвинения беларуской интеллигенции в «буржуазном национализме», с ареста 108 деятелей культуры, с подрыва крестьянского хозяйствования вследствие коллективизации (что очень сильно повредило крестьянскому этосу) - начался процесс унификации народа, известный всем республикам СССР. Это точка отсчета для периода длительного упадка национально-культурного сознания беларусов.
Так, несмотря на то, что в 1940-41 гг. в Беларуси на 10 тысяч жителей приходилось 24 студента (больше, чем в Германии, Франции и Великобритании в тот же период), языком обучения был русский. Беларускоязычная интеллигенция планомерно заменялась русскоязычной. То же касалось и рабочих - мигрантов из деревни, принимавших русский язык в качестве языка общения. Если же вспомнить о серьезном подрыве генофонда в годы Второй мировой войны (погибли до 10% этнических беларусов, причем в основном молодых); годы сталинского террора, первыми жертвами которого пали национально настроенные интеллигенты; искоренение беларуского языка в учебных заведениях, то причины «национальной маргинализации» становятся явными.
Не изменилась ситуация и в пору «оттепели». Поэтому странно не то, что беларусы утратили язык и в значительной степени интерес к отечественной культуре - странно обратное: то, что более 80% населения страны признает себя этническими белорусами, а 70% считают родным языком беларуский!
***
Какие же параметры «беларускости» позволяют сохранить стабильную этническую самоидентификацию народа на фоне утраты языка и весьма слабого национального самосознания общей массы населения?
В первую очередь эта самоидентификация базируется на государственной принадлежности. Далеко не последнюю роль в ней играет осознание собственного менталитета и построение на его основе этнического самообраза - целостного устойчивого представления о том, как выглядит, ведет себя и какие ценности исповедует «истинный беларус».
Язык же, пусть не исполняя своей роли важнейшего средства этнической коммуникации, в беларуской культуре сохраняет иное значение - символической составляющей этнической культуры и традиции. Выражаясь фигурально, хотя по-беларуски в быту говорят немногие, но беларуские песни поют все. Здесь следует учитывать и то, что язык в повседневном понимании воспринимается не только как основной, но даже как исключительный признак этноса. Вероятно, в том факте, что родным языком в 1985 году был признан именно беларуский. сыграло свою роль то обстоятельство, что таким способом народ пытался оградиться (пусть пассивно) от набившего оскомину словосочетания «советский народ».
Если бы идеологи беларуского возрожденческого движения 1990-х годов не пытались реформировать сферу образования столь поспешно и огульно, как это происходило (насильственный перевод на беларуский язык учебных заведений - при слабом знании его педагогами и т.д.), а учли бы историко-культурные обстоятельства (в том числе традиционное недоверие беларусов к радикальным преобразованиям), то к настоящему моменту двуязычие в Беларуси существовало бы не формально, а реально. Так. наличие четырех государственных (!) языков в Швейцарии не является помехой для существования швейцарцев как осознающей себя - и осознаваемой другими - нации.
Вот тут-то перед нами встает важнейший вопрос: можно ли сказать, что сейчас беларусы существуют не только как этнос, но и как нация? По большинству параметров, и соответствии с которыми ныне определяется нация (исторически длительное совместное проживание этноса на одной территории, субъективно воспринимаемой как «отчизна»; наличие государственного суверенитета и централизованных систем образования и социализации; единство национальной самоидентификации и менталитета; собственная профессиональная культура, связанная с деятельностью интеллигенции и т.д.), беларусы давно перешагнули отметку «этноса». Но стали ли нацией?
Мы уже говорили об определяющей роли этнического самосознания в бытии любого народа. Думается, что национальное самосознание с лежащей в его основе национальной идеей играет роль даже более значительную: нация априорно более разнородна, нежели этнос, потому и нуждается в институциализации всех сфер культуры. обеспечиваемой государством с соответствующей национально-государствен ной идеологией. Однако - так уж распорядилась история - беларуская государственность никогда не была собственно-национальной. В период ВКЛ она имела сословный (и полиэтнический) характер, в годы советской власти - характер подчиненный унифицирующему центру, - не полиэтнический, а интернациональный.
Разумеется, но этому поводу сколько угодно можно лить слезы и проклинать захватчиков-соседей. Можно воспевать «золотое прошлое ВКЛ», не обременяя себя вопросом: а было ли оно «золотым» для крестьянина-беларуса. А можно, разобравшись в исторических и коллективно-психологических закономерностях, принять как данность положение современного беларуского общества и строить проект его будущего как нации, руководствуясь не столько ностальгическими побуждениями, сколько реальностью нынешней ситуации.
***
Какова же эта реальность? Если мы примем тезис об определяющей роли национального самосознания в самостроительстве нации и попытаемся связать его с беларуской современностью, то придем к неминуемому выводу: беларусы, бесспорно, обладают развитым самосознанием в узком смысле этого термина, т.е. самосознанием как самоидентификацией.
Однако действенной активной идеи, лежащей в основе национального самосознания (в его широком понимании) в менталитете беларусов - как общности, а не как отдельных представителей - не сложилось. Более того, такая идея расходится с самим менталитетом народа, относящегося к жизни прежде всего с позиций здравого смысла и пассивно, но упорно сопротивляющегося всякому давлению, в том числе националистическому. Следовательно, путь насильственной «беларусификации» исключается. Что же остается?
В последние годы только ленивый не писал о «мировой культуре». Слухи об ее наличном существовании явно преувеличены, хоть ростки с каждым годом становятся все более заметны - интернет, евровалюта, транснациональные корпорации, шенгенское пространство... В этой новой ситуации промежуточное положение Беларуси «между Востоком и Западом» впервые в истории нашей страны может оказаться положительным фактором.
Этот «парадокс положительной маргинальности» до сих пор не оценен должным образом - как перспектива развития, а не как повод для бесполезных причитаний. Не случайно народы адаптивного типа, в разные эпохи строившие свою культуру по принципу трансформации заимствований в самобытные культурные феномены (арабы периода халифата, современные японцы и др.), оказались в гораздо более выигрышном положении, нежели замкнутые традиционные этносы, ограничившие себя узкими национальными рамками. С учетом толерантности, восприимчивости, доброжелательности и изначально полиэтнического характера беларуского парода этот вариант в современных условиях представляется значительно более продуктивным, нежели попытка загнать наш народ «железной рукой» в искусственно ограниченный мононациональный мир.
В конце концов, путь этноса к нации - процесс долгий и в каждом случае особенный, своеобычный. И если история подсказывает беларусам такой вариант, то почему бы не прислушаться к мудрой даме Клио, вместо того, чтобы бороться с ней? Видимо, в первую очередь, следует отказаться от разделения культуры на «беларускоязычную» и «русскоязычную», объединив их в единое целое - «беларуская полиэтническая культура», в котором найдут свое место все народы республики.
Что же касается языковой проблемы, то она разрешима лишь одним способом: путем утверждения не формального, а реального двуязычия, при котором все жители Беларуси будут свободно изъясняться на обоих языках. Трудно? Но достижимо. Ведь подобная ситуация не уникальна: в разное время она коснулась Швейцарии, Индии, Канады, Ирландии. Финляндии и многих других, в данный момент вполне процветающих в культурном отношении стран.
Думается, этому мешает популярная тенденция видеть Беларусь исключительно в ностальгически-архаическом ключе. Так, за время существования суверенной Республики Беларусь сформировались определенные «топосы» исследований - топос истории (в основном связанный с Полоцким княжеством и ВКЛ); топос культурологин (по сути этнографический), настроенный на исследование народных мифов и обрядов, на возрождение первозданных традиций; два противостоящих топоса политологии (один из них знаменуется лозунгом «Назад в СССР», а второй, противоположный, зафиксирован на стремлении в Европу) [9]. Беда в том, что во всех этих случаях новое воспринимается исключительно как реанимация старого.
Еще в начале 1920-х годов молодой, к сожалению, очень рано умерший философ Абдиралович (ему было 27 лет) призывал создавать новые, специфические, истинно беларуские формы жизни. Увы, «в массе своей» мы все еще идем проторенными путями. Мы удручающе боимся незнакомого лица современности. Потому при выборе между «старым» и «новым» с облегченным вздохом выбираем старое.
Впрочем, ситуация не столь уж трагична. Есть у нас новая плеяда ученых-гуманитариев, есть замечательные художники, поэты и музыканты, появились молодые одаренные режиссеры и актеры. Однако еще Ортега-и-Гассет писал о заведомой «непопулярности» нового искусства. Дело здесь не только в косности масс. Дело и в менталитете народа, который не приемлет «резких телодвижений» даже во благо (особенно если представление о «благе» основано на узком мононациональном взгляде на мир), и в реальной ситуации, побуждающей к вхождению в мировую культуру и (пусть постепенно, с издержками) в складывающийся мировой этос.
Потому творчество новых беларуских форм одновременно должно преодолевать «тутэйшасць». О нем должны знать не только «Мы», но и значимые «Другие». Более того, оно должно вызывать их интерес. Ибо лишь посредством уважения и интереса этих «Других» народ становится нацией.
Коротко об авторе
Юлия Виссарионовна Чернявская (1962 г.р.) - кандидат культурологии, доцент кафедры культурологии и философии Беларуского государственного университета культуры и искусств. Составитель хрестоматии «Психология национальной нетерпимости» (1998). Автор шести книг - «Народная культура и национальные традиции» (2000); «Этнические основания культуры» (2001); «Введение в культурно-философскую антропологию» (2003); «Личность и культура» (2003); «Белорус: штрихи к портрету. Этнический самообраз белоруса в сказках» (2006), «Тутэйшая нация: этничность и ментальность белорусов зеркале повседневности» (готовится к печати).
[1] frame (англ.) - скелет, строение, структура, конструкция.
[2] Эти версии не противоречат друг другу, а всего лишь отображают разную центрацию исследователей: в первом случае - на шляхте, во втором - на крестьянстве. - Авт.
[3] Именно языковая ситуация, в первую очередь, является причиной недооценки беларуской специфичности представителями иных культур. О факте такого неумышленной) и тем более показательного стирания беларуской «инаковости» в глазах сторонних наблюдателей свидетельствуют, например, слова В.В. Путина о том. что россияне и беларусы - в целом одна большая нация. - Авт.
[4] В этой связи целесообразно привести определение этноса, которое дал Л.Н. Гумилев. «Этнос - коллектив особей, выделяющий себя из всех прочих коллективов. Он более или менее устойчив, хотя возникает и исчезает в историческом времени. Нет ни одного реального признака для определения этноса применительно ко всем известным случаям. Язык, происхождение, обычаи, материальная культура, идеология иногда являются определяющими моментами, а иногда - нет. Вынести за скобки мы можем только одно - признание каждой особью: «Мы такие-то. а все прочие - другие». / Гумилев Л.Н. Этногенез и биосфера Земли. М., 1997, с. 121. - Прим. fied.
[5] Это особенно касается войн и, в частности. Второй мировой войны. Наиболее яркие свидетельства тому - не только огромное количество беларусов - Героев Советского Союза, но и сама беларуская «философия войны» (см. произведения В. Быкова. Л. Адамовича и др.) - Авт.
[6] Улашчык М. Была такая веска // Улашчык М. Выбранае. Мшск, 2001. с. 56.
[7] Слову «грамада» грулно найти аналог в русском языке. Подобное, хоть и не тождественное явление - община. Но «грамада» не всеобъемлюща и не вездесуща; скорее, она ситуативна. «Грамада» в первичном смысле - малое сообщество, т.е. соседство.
[8] Термин «маргинал» мы употребляем в значении «конструктивной маргинальное», когда человек, оказавшийся на границе между двумя культурами (субкультурами). вырабатывает собственную систему значений, ценностей н идеалов, впоследствии воспринимаемую массами. Именно подобные группы и означали рождение демократической интеллигенция в Беларуси и России (разночинцы). - Авт.
[9] Топос (греч.) - означает место, область. - Прим. ред.