Герб горада Ліды, наданы 17 верасня 1590 г.
Рецензируя книгу Вельгорского, Казимеж Окулич написал в номере «Львова и Вильна» от 26 октября отличную статью на тему и под заглавием «Трагическое сродство». Речь идет о Польше и Литве. Не рассматривая военный период, автор, тем не менее, в заключение делает из него верные выводы:
«...разве все то, что случилось в 1939-45 гг., не представляет собой замечательного доказательства взаимосвязи судеб Польши и Литвы? Разве это не убедительный, хоть и непомерно дорого обошедшийся урок на будущее?»
Это, конечно, так. Литва теряет независимость вместе с Польшей и не сможет обрести ее иначе, как вместе с Польшей. Это совершенно ясно и доказано. Оспаривать это сегодня не может ни один литовец, даже в высшей степени недружелюбный к этой общности, хоть бы он и продолжал демонстрировать свое недружелюбие в любом политическом споре. Так, например, недавно в разговоре со мной один из видных литовских эмигрантских политиков сказал:
- Не называйте нас «братьями». Нас это раздражает, шокирует. Насколько мы стремимся к самым лучшим отношениям с Польшей, настолько же мы против общего государственного организма. Относитесь к нам как к португальцам, итальянцам, американцам или другим, совершенно далеким народам.
- Скажите мне, пожалуйста, - ответил я, - могла бы продолжать свое существование независимая Литва в теоретическом случае потери независимости Португалией?
- Могла бы.
- А в таком же теоретическом случае потери независимости Италией или Соединенными Штатами - может существовать независимая Литва?
- Может.
- А может ли существовать независимая Литва без независимой Польши?
Он задумался лишь на секунду и честно ответил:
- Нет, не может, это правда.
- Почему?! - вздернулся второй присутствовавший литовец.
- Потому, - спокойно ответил первый, - что в цепочке наций, живущих между германской и советской державами, Польша - самая сильная. И если положение складывается так, что становится невозможным существование даже Польши, то, тем более, нет условий для существования более слабой Литвы.
Я считал, что в приведенной формуле взаимозависимость судеб доказана.
Спор о враге номер один
Это все-таки еще можно подвергнуть сомнению или, точнее, расширить следующим замечанием: ведь в таком случае это политическое сродство относится не только к Польше и Литве, но с таким же успехом - к Эстонии, Латвии, Белоруссии, Украине, Румынии... Ко всем народам, живущим между Берлином и Москвой.
События 1939-40 г., пожалуй, подтверждают правоту этого замечания. Ибо они показывают - совершенно трагически и в то же время наглядно, - что после того, как рухнула Польша, рухнуло все, что было между Ботническим заливом и Черным морем.
Еще раз вспомним статью Окулича, который призывает Литву извлечь выводы из этого дорого обошедшегося урока. Казалось бы, что, став зримой, эта трагическая общность должна была привести к кристаллизации политической солидарности этих народов с Польшей в военный период, послевоенным выражением чего должна стать идея «Междуморья» и ее производные. Этого, однако, не произошло. Почему?
Абстрагируясь от вспышек или выходок отдельных национализмов, хотя бы того же литовского или украинского, скажем, что наступило фундаментальное раздвоение.
Все народы, существованию которых угрожали одновременно Германия и большевики: финны, эстонцы, латыши, литовцы, белорусы, украинцы, словаки, румыны, не говоря уже о венграх и болгарах, - признали наиболее опасным врагом, смертельным врагом номер один большевиков.
Одна Польша вырвалась из этой цепи и признала врагом номер один Германию.
Пути, которые разойтись
И тогда пути этих народов в войне разошлись. Невозможно в рамках этой статьи обсудить более глубокие причины и анализировать политические предпосылки, которые привели к этому расхождению. Нельзя также обсуждать чью-либо «вину» или невиновность. Этот разговор завел бы нас далеко, ибо пришлось бы начать с рассмотрения вопроса, могла ли вообще польская политика перед лицом нескрываемых планов Гитлера идти другим путем или не могла. Возможно также, что Гитлер уже во время войны постановил уничтожить Польшу именно для того, чтобы раз и навсегда отнять у рассеянных вокруг нее меньших народов их естественную опору. Речь идет попросту о констатации факта, что национальный инстинкт всех малых соседей Польши подсказал им другое направление, нежели тот путь, по которому пошла - или вынуждена была пойти - Польша.
Нельзя также упрощать вопрос, сводя его к «коллаборантству» других народов: мы перенесли бы его из политической плоскости в плоскость ругани. Люди, которые обожают такие приемы, забывают, что Финляндия, например, была самым демократическим государством в мире в лучшем смысле этого слова, демократичней и Польши, и Англии, а в период 1939-45 гг. сумела вести целых две войны против Совдепии, из которых одну - «плечом к плечу» с Германией, ничего при этом из своей подлинной демократичности не потеряв.
Конечно, Финляндия была в лучшем положении. Но даже народы, которые во время войны утратили свою государственную организацию либо никогда ее не имели, хоть их и швыряло на волнах войны как скорлупки, цеплялись за острое немецкое лезвие в последней инстинктивной судороге перед тем, как пойти на большевицкое дно.
Весь вопрос необычайно интересен, сложен и для отношений в нашем «Междуморье» характерен. Я даже приблизительно не покушаюсь на то, чтобы исчерпать тему. Я хотел бы попросту привести несколько фрагментов, которые, как я думаю, могут быть неизвестны польской публицистике.
«Каждый немец мог бы убить одного большевика»
В 1944 году, когда уже наступили сумерки Германии, но оккупация еще продолжалась во всей полноте, у меня был в Кракове любопытный разговор с ведущим в то время лидером украинского движения. Он уточнял мне свои позиции следующим образом:
«Поляки утверждают, что 'бандеровцы' и другие украинские части уничтожили 400 тысяч поляков. Я считаю, что число этих жертв, по существу, не больше десяти тысяч. Но я понимаю, что сама цифра не меняет ни сути дела, ни его трагизма. Наши пути сблизились и - почти тут же разошлись. Я совершенно не разделяю оптимизма поляков насчет того, что им удастся сохранить свою национальную независимость от большевиков или что им помогут в этом западные союзники. Однако не наше дело навязывать им свои убеждения. Зато если говорить об украинском народе, то со стороны большевиков, ввиду специфики их методов, нам грозит окончательное, почти безусловное уничтожение. Перед угрозой этого уничтожения у нас нет иного выхода. Немцы нас разочаровали, обманули. Немцы ведут себя как захватчики и бандиты. В этот момент не может быть разговора о политике «ставки на немцев», и как фактор в политических расчетах они больше для нас не существуют. Но они существуют как стратегический фактор. Попросту существуют - как леса, горы или реки, из наличия которых мы извлекаем только ту выгоду, которая может нам пригодиться в борьбе с большевиками, т.е. в защите от окончательной гибели. Вы, господа, называете нас 'коллаборантами'. Ответьте мне, пожалуйста, на такой вопрос: если уж перед нами выбор или перестать существовать, или избежать гнусной клички - что нам выбирать? Я хотел бы, чтоб судьба Украины была как можно более тесно связана с судьбой Польши. Сегодня мы, может быть, как никогда в истории, понимаем, что это единственный естественный союз. Но, - он развел руками, - что ж мы можем поделать, если вы сейчас помогаете нашему смертельному врагу...»
Я пытался прервать и внести поправки в эту слишком упрощенную схему моего собеседника, привести также другие факты и сослаться на политическое положение, играющее свою роль, но украинец не дал мне высказаться:
«Это не имеет для нас значения. Для нас имеет значение то, что вы взрываете склады боеприпасов, задача которых - убивать большевиков, подрываете мосты, служащие для передвижения войск, задача которых - убивать большевиков, убиваете немцев, из который каждый мог бы, со своей стороны, убить хоть одного большевика».
Ошмянско-Сморгонская республика
В украинском случае ситуация была довольно ясной. Еще ужасней выглядела она в отношении белорусов, которые в силу скудости своих политических средств постановили хватать обеими руками каждую кроху, которая им перепадала от немцев, вплоть до тех пор, когда безумная политика Гитлера лишила эти крохи всякой ценности, а подавляющее превосходство Красной армии перечеркнуло последнюю надежду на вмешательство союзников в дела Восточной Европы.
Обострение польско-белорусских отношений только потому не приобрело большего размаха, что попросту само белорусское движение развивалось в довольно жалких масштабах.
Пожалуй, самый большой спор и взаимное отмщение сосредоточились вокруг - язвительно прозванной так белорусами - «Ошмянско-Сморгонской республики». Дело было в том, что немцы, выделив часть восточных земель Речи Посполитой в состав белорусского административного округа, столкнулись с большими трудностями, желая найти нужное число образованных белорусов на должности в низшей администрации. Во многих случаях эти должности заняли местные поляки, создав в особенности вокруг Ошмян и Сморгони очаг польского влияния и введя на нижних ступенях как переписку, так и администрирование на польском языке. Но ни ошмянский инцидент, ни более кровавые события на Гродненщине не вышли за локально-волостные рамки.
Общее несчастье с Литвой
Возвращаясь, однако, к польско-литовским делам во время войны, следует сказать, что они, естественно, сложились более запутанно, но в то же время и классически для путей расхождения.
После утраты иллюзий насчет того, что немцы восстановят суверенные прибалтийские государства, не было уже речи ни о каком союзе с немцами. Литва, лишенная независимости, так же, как Эстония и Латвия, оказалась в одном ряду с Польшей. Хотя Гитлер не скрывал своих планов уничтожения Польши, а в отношении прибалтийских государств всегда изображал себя «освободителем», положение внутри этих стран лишь в малой степени отличалось от положения в Польше. В Генеральном губернаторстве сохранялись только польская полиция и низшая администрация - не больше имели и литовцы: низшую администрацию и полицию. Литовская пресса прекратила существование. Выходившие издания были немецкими газетами на литовском, польском, белорусском или русском языках, почти не различаясь по содержанию. Тем более, они не вступали друг с другом в полемику. Литовский университет вскоре был закрыт. Гимназии работали, но в один прекрасный день учеников выгоняли, а здание превращали, например, в госпиталь. На экономику страны литовцы имели не больше влияния, чем поляки в Генеральном губернаторстве. Ни одного имени политика, министра, генерала или другого серьезного политического деятеля прибалтийских государств нельзя было найти в списке тех, кто прямо или косвенно сотрудничал с немецкой администрацией. Зато многие были в списках заключенных концлагерей в Тильзите и других местах.
В ответ вскоре было создано сильное литовское подполье, выходили десять подпольных изданий, как названиями, так и содержанием продолжающих основные довоенные каунасские газеты. Вскоре подполье приступило к формированию вооруженных отрядов.
Почему, несмотря на эту полную или почти полную общность в несчастье, никогда еще взаимоотношения польского и литовского населения не складывались так ужасно, как во время немецкой оккупации?
Изверги
Поверхностный наблюдатель и часто жертва этих отношений, рядовой виленский поляк приписывал всю вину литовской стороне, которая использовала свои административно-полицейские полномочия для того, чтобы издеваться над поляками.
Дело, однако, требует более глубокого рассмотрения. Гитлеровская Германия в своей политической тупости отличалась, тем не менее, одним бесспорным талантом. А именно: она умела вытаскивать на поверхность всяческие отбросы человечества. Доходило до того, что организованная немцами литовская полиция не раз скатывалась на уровень обычных преступников. Привычными становились совершаемые ею грабежи и убийства, перед которыми польское население было совершенно беззащитным. (Не говоря о евреях!) Положение становилось просто невыносимым. Не буду приводить здесь бесчисленные случаи преследований, вплоть до истязаний, польского населения людьми, нравственный уровень которых лучше всего охарактеризовать одним словом: изверги.
Всем казалось (а некоторым кажется и по сей день), что вошедшая в моду так называемая коллективная ответственность должна пасть на весь литовский народ.
Меморандум Круповичюса
Но вот первый порыв примирения неожиданно явился с литовской стороны. Я не могу назвать фамилии этого литовца, поскольку, несмотря на все старания, мне не удалось установить, выбрался ли он за пределы достижимости для советской власти, но, будучи представителем подполья, он развил весьма энергичную деятельность в пользу польско-литовского соглашения. Еще в начале 1942 года он заявил:
«Мы абсолютно обязаны протестовать против отождествления этой полицейской и прочей сволочи с литовским народом. Каждый народ имеет своих бандитов».
Литовская подпольная печать резко выступила против собственных «выродков», запродавшихся немцам. Начали публиковаться «черные списки». Одновременно до сведения польских властей и, елико возможно, всего польского общества был доведен нигде официально не опубликованный меморандум бывшего министра Круповичюса и Грин юса, переданный авторами немцам.
Меморандум, действительно, был необычайно смелый, если принять во внимание, что это было время террора. А суть была в следующем. Немцы начали колонизировать часть Литвы, особенно Сувалкийскую землю. Они сгоняли с земли именно литовцев, но, чтобы продемонстрировать свою «добрую волю», они, как поступают теперь большевики на «обретенных землях» в Польше, перебрасывали их на Виленщину и вселяли в польские усадьбы, откуда полякам приказывали убираться в течение двух часов. Можно себе представить, как это отражалось на польско-литовских отношениях! Тогда!
Авторы меморандума не только стали на защиту выселяемых литовцев, но и очень резко защищали выселяемых, в свою очередь, поляков...
Одновременно литовцы развили деятельность, направленную на то, чтобы овладеть ситуацией внутри своего собственного общества. Безжалостный объективизм заставляет признать, что во время обеих оккупаций они проявили огромный патриотизм и, главное, национальную солидарность. Эти черты помогли их подпольным организациям проникнуть во все ячейки территориальной администрации, полиции, в редакции пронемецких газетенок, радио и даже в гестапо...
На противоположных полюсах
А с другой стороны, росла и крепло польское подполье. Казалось бы, не только веление момента, но и естественный порыв звал соединить общие усилия против общих врагов... Но... тут-то и вставал вопрос, более чем принципиальный: против какого врага прежде всего?
Несмотря на весь гнет со стороны Германии, несмотря на террор и неслыханно жестокие методы, несмотря на вытекающее отсюда полное, доходившее до ненависти, разочарование широчайших слоев населения в немцах, литовцы продолжали упорно стоять на том, что главный враг - большевики и надо, во всяком случае, если уж не помогать немцам бить их, то не мешать.
Польская сторона стояла на противоположном полюсе: преступно помогать немцам в чем бы то ни было, даже в их борьбе с большевиками, и, более того, даже следует им в этом мешать.
Итак, несмотря на то, что политические центры, как польский, так и литовский, находились на стороне западных союзников: один в Англии, другой в Америке, - позиции внутри страны были так радикально противоположны, что о взаимодействии не могло быть и речи, даже если бы не был яблоком раздора вопрос о Вильне, даже если бы трения между польским населением и литовской администрацией не приобретали таких острых форм, как это было в действительности. В этой фазе, которая продолжалась до 1943 года, вместо соглашения наступила парадоксальная ситуация, в которой аполитичные массы польского и литовского населения, бывало, считали врагом номер один не большевиков и не немцев, а друг друга.
Формальное предложение общего фронта
Вторая фаза началась сразу после оглашения катынского преступления и разрыва польско-советских отношений. Она выразилась в многочисленных попытках прийти к соглашению в подполье. Литовцы выступили уже не только от своего имени, но и в качестве уполномоченных от сети подпольных организаций Эстонии и Латвии. Я не в состоянии утверждать, насколько достоверны были их полномочия, - в любом случае предложение было ясным: общий фронт прибалтийских государств и Польши.
В отношении Вильнюса литовцы предложили следующую формулировку: вопрос отнести к полномочиям и сфере решения польского правительства в Англии, с одной стороны, и литовского правительства (Национального комитета) в Америке - с другой. Никакие территориальные вопросы, вопросы границ и т.п. не будут решаться сейчас на месте. Наступит только тесная координация, на равных правах, всех народов, которые хотят принять участие в общих действиях против общих врагов.
Немцы начали терпеть поражения. Их окончательный проигрыш уже не вызывал сомнений. Большевики приближались. Литовцы еще раз обратились к своим землякам в администрации и полиции, прося обращаться с поляками доброжелательно. Действительно, отношения в наших краях стали гораздо менее напряженными. В порядке ответа польские вооруженные отряды при встречах с литовской полицией не причиняли ей никакого вреда.
К сожалению, этот период продолжался очень недолго.
«Пушки гремели все ближе», - как писал в своей новелле Жукровский, да только никто не испытывал ни «глубокой», ни вообще хоть какой-нибудь радости по этому поводу.
Именно в такой момент острые края роковой пропасти, дна которой пока увидеть нельзя было, обрисовались особенно четко.
Инструкции из Лондона
Польская сторона уклонилась от окончательного соглашения. Литовцы, подозревая, как обычно, интриги «виленских поляков», послали делегатов в Варшаву. Они вернулись ни с чем. Из Варшавы-то в Вильнюс и приходили инструкции, а не наоборот, как могло показаться, - не подсказки из Вильнюса в Варшаву. У меня в руках не было этих инструкций, которые прежде всего, несомненно, отстукивались в Лондоне, и тогда еще, в мрачном, кровавом тумане, трудно было разобраться, чего мы собственно хотим. Казалось, что ситуация, во всяком случае после 1943 года, радикально разъяснилась и пошла не в ту сторону, как в прошлые годы. Малым детям и тем было ясно, что немецкая оккупация становится уже только вопросом времени.
Сегодня, с перспективы уже прошедших событий, вопрос, мне кажется, очерчивается ясно. Правительство Миколайчика, как, впрочем, и авторы всех предшествующих и последующих польских заявлений, занималось коллекционированием «проявлений доброй воли» по адресу Советского Союза. В этих условиях общий фронт с прибалтийскими народами мог только скомпрометировать эти низкие поклоны, под английскую диктовку адресуемые лично Сталину.
Коллекция поклонов осталась в Лондоне, а страна - не только в неволе, но в расколе и распрях.
*
И лишь вторая советская оккупация извлекла стихийный порыв подлинного братства, ломая шею искусственным политическим расчетам. В 1945 году, впервые с незапамятных времен, литовцы и поляки стали плечом к плечу перед лицом общего врага. Тогда уже инструкции извне перестали приходить, а правду говоря, некому было их посылать. Осталась горстка. Недобитые в лесах.
Перевела с польского Наталья Горбаневская.