Герб горада Ліды, наданы 17 верасня 1590 г.
В связи с моим романом «Левый обгон» и написанной по его поводу исторической статьей ген. Казимежа Румши мне пишет теперь бригадный генерал Ежи Гробицкий из Канады, в те времена командовавший полком легкой кавалерии. Ради поучения читателей младшего поколения позволю себе напомнить, что ген. Гробицкий, тогда майор генерального штаба, - тот самый офицер, который в битве под Варшавой в 1920 г. Провел блестящую атаку под Плонском, спасая оказавшиеся в опасности тылы 5-й армии ген. Сикорского (см., напр., «На Висле и Вкре» Владислава Сикорского). А от себя на полях добавлю, что ген. Гробицкий сначала был заместителем командира другого кавалерийского полка, а именно того, в котором я служил, и, несмотря на то, что в романе я сохранил анонимность «полка», он безошибочно распознал некоторые моменты.
Письмо ген. Гробицкого содержит, в частности, рассказ об одном событии, очевидцем которого он был. Я попросил у него разрешения на публикацию этого свидетельства, ибо так же, как статья ген. Румши, оно обладает исторической ценностью.
Массовое убийство в усадьбе
«В августе 1920 г., - пишет мне ген. Гробицкий, - я командовал 1-м полком легкой кавалерии во время битвы под Варшавой. 23 или 24 августа, точно уже не помню, в утренние часы мы схватились с отходящей конницей Гая возле поселка Александрин, к югу от Млавы. После короткой перестрелки мы пошли в погоню за отступающими большевиками, но вскоре нам преградил дорогу поток бегущих советских обозов, из-за чего наша погоня примерно на полчаса была остановлена. Конница Гая была с северной стороны обозов, мы - с южной. Однако с нашей стороны, которая была расположена несколько выше, мы видели все, что происходит у неприятеля. Под огнем нашей горной пушки масса всадников кружила то вправо, то влево, пока наконец не тронулась колонной, развернутой повзводно, на восток. В этом направлении шло также полотно железной дороги Млава-Модлин, а дальше местность поднималась вверх, и в километре от железной дороги, на пригорке, располагалась усадьба, окруженная деревьями. В какой-то момент оттуда раздались выстрелы, и часть болыпевицкой кавалерийской колонны повернула в направлении усадьбы и бросилась в атаку.
С нашего наблюдательного пункта было видно, как усадьба была окружена, несмотря на то, что из нее продолжали стрелять; вскоре стрельба утихла. А масса большевицкой конницы пропала из виду за пригорком, уходя на восток. Именно в это время мы смогли пробить себе дорогу сквозь сгрудившиеся советские обозы и снова пустились в погоню за большевиками.
Вскоре мы проходили мимо усадьбы. Нашим глазам представилось ужасающее зрелище. Поле перед усадьбой было усеяно трупами лошадей - их там лежало не меньше пятидесяти. Это был очевидный результат большевицких потерь во время атаки на усадьбу с этой стороны. Но в первый момент мы не увидели ни одного человеческого трупа. Только затем мы наткнулись на первые, жестоко изрубленные трупы польских пехотинцев, позиция которых со станковым пулеметом была выдвинута к скирдам прямо перед усадьбой. Сама усадьба была окружена живой изгородью из елей, представлявшей идеальную оборону от кавалерийской атаки. Но, когда мы объехали ее сбоку и через ворота въехали внутрь, мы увидели страшную картину: весь двор был усеян трупами польских солдат, изрубленных самым зверским образом. Мы насчитали их свыше сотни. Некоторые подавали слабые признаки жизни, но нельзя было и надеяться кого-то спасти.
Мы задались вопросом: как могло случиться, что пехота среди бела дня на такой отличной оборонительной позиции могла быть полностью уничтожена кавалерийской атакой? У нас было впечатление, что в какой-то момент по какой-то причине, должно быть, возникла паника, в результате чего большевики сквозь открытые ворота ворвались внутрь усадьбы и налетели на пехоту, лежащую вдоль изгороди, с тыла. Это был не батальон, но усиленная рота. Среди убитых мы обнаружили трех офицеров, в т.ч. одного капитана. Из всех находившихся в усадьбе в живых не осталось ни одного человека!
Я не помню сейчас, как называлась эта усадьба, не могу и установить, какое это было подразделение. Полагаю, что оно, должно быть, входило в состав добровольческой дивизии полковника Коца или, может быть, 18-й пехотной дивизии - обе действовали в то время в этом районе. Как очевидец, я представил фактический ход происшедшего. Дело было не ночью, оказаться взятой врасплох пехота тоже никак не могла. Что разыгралось внутри усадьбы, мы, конечно, никогда не узнаем. Мы можем только строить предположения. Зато как это произошло - тому я был очевидцем».
На этом кончается свидетельство ген. Гробицкого.
Думаю, что он прав, считая возможной причиной катастрофы внезапную панику в пехотном подразделении. Из описания, а также из приложенного ген. Гробицким плана следует, что, подвергшись внезапному нападению с тыла, они, должно быть, предпочли сдаться, а не погибать в бою. Иначе остались бы следы схватки. На войне как на войне: паника ходит рука об руку с героизмом; с исторической точки зрения, такого рода моменты психологического упадка не умаляют достоинства какой бы то ни было армии. Они относятся к области человеческого, как сама жизнь и страх смерти. Только в односторонне лакированных изображениях войны, которыми так изобилует наша литература, констатация того, что попросту правдиво, выглядит странностью и вызывает протесты.
В случае, описанном ген. Гробицким, мы, несомненно, имеем дело с фактом массового уничтожения военнопленных. Возникает вопрос, является ли вышеописанное массовое убийство лишь «поправкой» к уже имевшимся описаниям, материалом по известной уже резне польских военнопленных в тех же местах, о которой говорится в трудах ген. Сикорского, Малиновского, в моем романе и других источниках, или же речь идет о новом большевицком преступлении, до сих пор никем не описанном. Уже ген. Румша напомнил, что в тех местах было совершено не одно массовое убийство, поскольку в Хожелях, сверх того, уничтожили польских раненых, вытащенных из госпиталя. Не вдаваясь в подробный анализ, который занял бы слишком много места, скажу только, что на основе приведенных деталей и сопоставления их с ранее доступным материалом я прихожу к убеждению, что ген. Гробицкий описывает здесь новый, никогда ранее не упоминавшийся исторический факт.
Впрочем, для размышлений, которые пришли мне в голову мимоходом, это не имеет особого значения. А именно: для размышлений над вопросом, почему правда об истории тех времен сегодня крайне непопулярна. И вовсе не из-за того, что истек срок давности, или же из-за того, что эта история якобы успела приобрести привкус стариковских воспоминаний. Это скорее явный предлог. Ибо, с другой стороны, большой популярностью пользуются сегодня те же самые темы в «революционно-романтической» литературе, вплоть до награждения таковой Нобелевской премией.
Польско-большевицкая война 1919-1920 г. и вообще все войны и бои с большевиками того периода отличались крайней жестокостью. Откровенно признаем: с обеих сторон. Но позволим себе также напомнить, что жестокости большевицкой стороны, иногда изысканные в своем садизме, были непревзойденными. Не превзошли их ни позднейшие годы, ни позднейшие войны. Не превзошел их ниГитлер, ни Сталин.
Еще сегодня все с возмущением вспоминают знаменитый «комиссарский приказ» Гитлера 1941 г. - расстреливать взятых в плен советских политработников. (Как мы знаем из новейших источников, на 90% не выполнявшийся офицерами Вермахта.) В 1920 г. уничтожение взятых в плен польских строевых офицеров было правилом. Вышеупомянутый советский комкор Гай в своей книге «На Варшаву» жалуется, что создалась привычка не доводить взятых в плен польских офицеров, а зарубать их на месте. Ему и в голову не приходит делать этот укор по нравственным или хотя бы военно-правовым, связанным с нравами в армии причинам в книге, изданной в период ленинского нэпа. Он попросту недоволен этой «привычкой», потому что штаб из-за этого лишался «языка». Если бы кто-нибудь ему сказал, что за такое поведение он должен предстать перед чем-нибудь вроде Нюрнбергского международного трибунала, он бы только посмеялся.
Именно поэтому вопрос, относится ли описание ген. Гробицкого к новой, третьей резне в этих местах или всего лишь к одной из двух ранее известных, не влияет на всю картину. Такую или подобную резню большевики в те годы совершали в количестве не трехчетырех, но сотен и тысяч. Убивали офицеров, убивали и взятых в плен рядовых; убивали священников, дворян, епископов, всяческих «буржуев», крестьян - кулаков и некулаков, интеллигенцию; уничтожали «контриков» всех сословий, включая рабочее.
Под знаменем Ленина.
И вдруг эта эпоха разнузданной резни входит сейчас во всемирную историю и литературу под названием «романтическая эпоха революции»... И так нам велят называть эти «досталинские» времена. И так их и называют конформисты всех сословий и всего земного шара, а Соединенных Штатов Америки - в первую очередь.
В книге «Победа провокации» я позволил себе в качестве классического примера указать Исаака Бабеля. Я приводил образчики слюнявого восхищения этим, кстати, талантливым советским писателем того времени, в том числе то, что писала Зофья Старовейская-Морстинова в католическом «Тыгоднике повшехном». Хотя Бабель, с католической точки зрения, был богохульник, а по биографии - агент ЧК и политрук 1-й конной армии Буденного, которая еще больше прославилась тем, что зарубала пленных, чем 3-й кавалерийский корпус Гая. Позднее Бабель попал в немилость у Сталина, и на тему этой «жертвы сталинизма» за последние годы насентиментальничали, пожалуй, больше, чем он сам написал литературных произведений. Почти во всех странах сейчас вышли переводы его книг, что объяснимо: автор талантлив. Но речь идет не о его книгах, а о предисловиях к ним. В каждом подчеркивается, что Бабель принадлежал к «романтической эпохе революции»... Его начальник Феликс Дзержинский, председатель Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, виновен в смерти миллионов людей. Сопоставляя исторические факты, можно было бы прийти к выводу, что служба в Управлении безопасности СС тоже относится к «романтической эпохе». Отнюдь! То, что творил Гитлер, - это нацистские преступления. То, что творил Ленин, - это большевицкий романтизм.
Но меня сейчас интересует не сравнение Ленина с Гитлером, а сравнение Ленина со Сталиным.
*
Дело выглядит довольно специфически. Можно было бы даже сказать: «забавно», если бы это слово не шокировало в таком контексте.
Ленин был прежде всего нашим врагом. Говоря «нашим», я не имею в виду только Польшу. Врагом всего некоммунистического мира; всех свободных наций и свободных обществ; врагом всех свободных людей, которые не хотели идти под ярмо большевицкой доктрины. И именно по его высочайшему повелению этих людей уничтожали: бросали в тюрьмы, создали для них первые в мире концлагеря, расстреливали, рубили шашками и саблями. Тем временем мы дождались - неожиданного зигзага истории. Напоминать эту истину, которую многие из нас испытали на собственной шкуре, считается интеллектуально пошлым и политически бестактным. И не только среди западных спекулянтов, но и среди многих наших соотечественников на службе этой спекуляции. Ибо сегодня только послеленинскому Сталину отведена роль мрачной фигуры, Ленин же должен остаться фигурой светлой. Как дошло до этой инструкции, скажу чуть ниже. Пока обратим внимание на то, что это парадоксально ставит вещи с ног на голову. Для пояснения использую сжатый образ: Ленин уничтожал «нас», т.е. некоммунистов; а Сталин уничтожал «их", т.е. неудобных ему коммунистов и старую ленинскую гвардию - как раз наших врагов.
В четвертом десятилетии нашего века, когда он это делал, сие могло приводить нас в недоумение, интересовать или даже преисполнять надеждой, побуждать к спекуляциям на тему аналогий с «18 брюмера», что многие и делали, скрыто или откровенно радуясь такой надежде.
Правда, Сталин как раньше (уничтожение крестьян), так и потом допустил также массу преступлений по отношению к «нам», но об этом говорят мало или вовсе не говорят. Зато его главной виной считают то, что он притеснял «хороших, прогрессивных большевиков». И велят нам эти жертвы «сталинизма» оплакивать в особенности. И мы, подчиняясь инструкции, оплакиваем.
Если говорить о нашей эмиграции, то сначала произошло торжественное отмежевание: она-де отнюдь не «белая». Затем - что она, во всяком случае, не «контрреволюционная», поскольку Польша со времен Пилсудского никогда таковой не была, - значит, эмиграция только «антироссийская». Следующий шаг - что она уже не «антикоммунистическая", поскольку с таким клеймом нынче в хорошее общество не пускают. Ограничение свелось к «антисталинизму». А в последнее время, ставя нам в образец разумных коммунистов, таких, как Джилас, Михайлов и т.д., а из польских - Куронь и Модзелевский, начинают готовить переход на более скромные позиции: «антибюрократизма»...
Нет сомнения, что огромная эволюция совершилась в нас самих с тех времен, когда польских военнопленных рубили большевики Ленина. Со времен, когда в Москве господствовал «пролеткульт» и был основан «Безбожник»; когда были еще запрещены и Пушкин, и Лермонтов, и Гоголь, и другие, не говоря уже о Достоевском, а в качестве официального барда в Кремле пировал Демьян («Лакеевич») Бедный; когда по настоящей культуре ходили сапогами, как по осколкам стекла.
Ленинские времена
Попробуй скажи сейчас, что из современных событий они больше всего напоминают Китай «культурной революции», - холодеешь при мысли о том, в какую категорию реакционеров и ретроградов загонят тебя за такое сравнение. И не только иностранцы, но и свои умники. Пришедшие в такое глубокое умиление по поводу «польского Октября» и возврата Гомулки от «сталинизма» к «чистому ленинизму».
Это уж следует признать: наши «нонконформисты», шествующие под флагом разрыва с замшелым антикоммунизмом, перед сильными мира сего ходят, как правило, на четвереньках, а гордо распрямляются тогда только, когда имеют дело с бессильной горсткой т.н. непоколебимых, которым «застарелый ревматизм» не позволяет кланяться и целовать навязанную действительность в задницу.
*
«Сталинизм» относится к области классической дезинформации. Он представляет собою фрагмент, произвольно выкроенный из целого и тем самым затрудняющий познание этого целого. Схематически историю этого термина можно представить так: первым его выдумал старый большевик Лев Бронштейн-Троцкий, когда поссорился со Сталиным и был им выслан за пределы Советского Союза. Сразу этот термин не привился, а потом и вовсе вышел из употребления - во время 2-й Мировой войны, когда Сталин стал для пропаганды западных держав воплощением эволюции коммунизма в самом лучшем стиле, т.е. в направлении «демократизации», «либерализации», «толерантности» и националистических тенденций. То есть тех же ценностей, которые мобилизуются сегодня и на которые делается ставка, опять-таки в поисках мнимой эволюции, но уже в борьбе со сталинизмом. Однако двадцать лет тому назад Сталин сам воплощал «эволюцию». Несмотря на открытую депортацию миллионов людей и целых народов, несмотря на катынское преступление и т.п. Этот прогрессивно - «эволюционный» характер Сталина обнаружили тогда и сразу оценили все прокоммунисты мира и вся левая интеллигенция. В Польше, кстати, с этой точки зрения, дела обстояли не лучше, чем в других местах. Одно это разоблачает наглую искусственность термина «сталинизм» сегодня, когда еще все-таки большинство людей хорошо помнит военное время.
«Сталинизм» сделал карьеру только после войны. Во-первых, западные державы поссорились со Сталиным. Во-вторых, они разыскали массу разочарованных и обиженных на Сталина коммунистов и прокоммунистов, от которых этот термин переняла левая интеллигенция во всем мире. Но, казалось, Сталин умрет - и вместе с ним умрет «антисталинизм». Совершенно наоборот: расцвет «антисталинизма» приходится как раз на период после его смерти. Западные державы правильно рассудили, что он послужит лозунгом войны с тем, чего на самом деле нет и что войной не угрожает, а значит, поможет отвлечь внимание и избежать борьбы (которой они хотят избежать любой ценой) с тем, что существует и несет угрозу всему миру.
Западные державы жаждут мирного сосуществования. Редактор Грыдзевский полонизировал этот термин, назвав его «сосмердение» - пожалуй, слишком оптимистически, ибо оно может привести к последствиям похуже смрада. Несмотря на все старания, Запад никак не может ни до конца исключить конфронтацию с коммунистической действительностью, ни уничтожить в памяти тот неприятный привкус, который оставил уже без малого полвека царящий коммунизм. И вот был придуман рецепт.
В Литве, еще «буржуазной», когда она в 1939-1940 гг. попала в полную зависимость от Совдепии, разумеется, нельзя было сажать в тюрьму коммунистические подрывные элементы. Дело уладили, аресту я исключительно - «троцкистов»... Таким образом, это была деятельность, не враждебная по отношению к гегемону, а согласованная с его политикой, хоть и не слишком искренняя. Западные державы, правда, не попали в полную зависимость от Совдепии (хотя Франции де Голля немногого до этого не хватает), но зато искренне жаждут сосуществования, исключающего антикомунистическую деятельность. По этой причине, вроде того, как тогда, хоть и при других обстоятельствах, в Литве перестроились на «антитроцкизм», на Западе перестроились на - «антисталинизм". То есть, как я уже отмечал, все зло большевизма в целом отнесли к одному его сталинскому фрагменту. При этом надо же иметь такое везенье: как гром с ясного неба явился Хрущев со своим антисталинским выступлением и курсом!
Таким образом, ко всеобщему удовольствию: и Совдепии, и западных держав, и левой интеллигенции, - «антисталинизм» стал дополнительной гарантией мирного сосуществования. Лозунгом не спора, а соглашательства. Таково прямое следствие прихода к согласию относительно того, что за преступления коммунистической практики ответственность несет не строй, а только и исключительно - Сталин.
«Антисталинизм» направлен, следовательно, не против коммунистического строя, но только против его недостатков. Не против доктрины, но против ее излишеств и искажений. Последовательный, ставший сейчас обязательным «антисталинизм» - отнюдь не вариант антикоммунизма. Он, наоборот, исключает антикоммунизм.
И, в конечном счете, «антисталинизм» исключает всяческий «антиленинизм». Ибо суть зла «сталинизма», уже в его хронологи ческом срезе, неизбежно заключается не в наследовании, а в разрыве с тем, что было до него. Это приводит к логическому выводу, что не дело Ленина, большевизм, должно быть осуждено, но, наоборот, искажение этого прекрасного дела нехорошим Сталиным.
Так вкратце выглядит история и карьера этого термина.
Она может одновременно дать ответ на вопрос, почему в интеллектуальной атмосфере и конъюнктуре, которую создал официальный на Западе «антисталинизм», к подлинной, жестокой исторической истине о ленинских временах относятся так, будто ты в заляпанных грязью сапогах ступил на паркет салонного прокоммунизма. То есть с откровенным отвращением. С желанием избавиться от гостя и умолчать о его бестактности.
P. S. Поразительное свидетельство полковника Стефана Маевского о резне польских военнопленных, совершенной большевиками под Млавой, я прочитал, когда эта статья была уже написана. Рассказ полковника Маевского еще более укрепляет меня в высказанном выше убеждении, что приведенное мною описание ген. Гробицкого о резне в усадьбе не могло относиться к той «главной» расправе, о которой говорят исторические источники, но составляет совершенно новый, никогда ранее не описанный фрагмент той войны.
Перевела с польского Наталья Горбаневская.