Герб горада Ліды, наданы 17 верасня 1590 г.
Вскоре после выхода первого польского издания «Сонетов» появились русские переводы - П. А. Вяземского и И. И. Дмитриева (Московский телеграф, 1827, ч. 14, № 7). В окружении Пушкина и Вяземского, нередко по их прямой инициативе, возникали новые переводы - А. Илличевского, В. Щастного, И. Козлова, Ю. Познанского и др. Польское восстание 1830-1831 гг. и последовавшие вскоре цензурные санкции задержали, но не остановили опубликование переводов из Мицкевича: они появлялись анонимно на страницах русской печати на протяжении едва ли не четверти века. После снятия цензурного запрета в 1857 г. «Сопсты» полностью или частично были переведены Н. Бергом, И. Федоровым (Омулевским), В. Бенедиктовым, Н. Семеновым, Н. Гербелем, А. Н. Майковым и др. В конце XIX-начале XX в. интерес к поэзии Мицкевича несколько пригас, правда, среди переводчиков встречаются имена К. Бальмонта и И. Бунина. В советское время к «Сонетам» обращались С. Соловьев, О. Румер, В. Левик и др. Внимание к творчеству польского поэта особенно возросло в послевоенные годы; неоднократно, в частности, переиздавались «Сонеты», начиная от пятитомного собрания сочинений 1948-1954 гг. и кончая сборниками произведений Мицкевича 1968 и 1973-1974 гг.
Основной текст «Сонетов», публикуемый в настоящем издании в переводе В. Левика, дополнен тремя сонетами (Дополнение I). Один из них - «Поклонение» («Czołobitność») - сохранился лишь в виде фрагмента, достоверность которого подтверждается архивными материалами цензурного комитета, исключившего этот сонет из издания 1826 г. (см. Послесловие). Два других - «Ястреб» («Jastrząb») и «Ответь, Поэзия! Где кисть твоя живая»? («Poezyjo! gdzie cudny pędzel twojej ręki?») - даны, вслед за польскими академическими изданиями, как непосредственно связанные с общим содержанием сонетов либо вскоре созданные после них. Сонеты
1 Górski К. Pisownia autoryzowanych wydań Mickiewicza do г. 1829 jako wskaźnik tekstologiczny. - In: O Języku Adama Mickiewicza. Wrocław, 1959.
«Где синих глаз твоих озарены огнем...» («Gdzie dawniej źrenicami oświecane twemi...») и «Веселые вчера расстались мы с тобой...» («Rozeszliśmy się wczora weseli i zdrowi...»), нередко включаемые в собрания сочинений поэта, но авторская принадлежность которых остается сомнительной, не введены в состав издания. В разделе «Сонеты Адама Мицкевича в русской поэзии» (Дополнение II) приводятся переводы, сделанные в годы жизни польского поэта в России и цензурного запрета, и - выборочно, в наиболее характерных и значительных образцах, - переводы последующих лет, в хронологической последовательности их появления в печати либо по времени их создания, если они по тем или иным соображениям остались в рукописи. В примечаниях сообщаются сведения о времени и обстоятельствах создания переводов, об их первых публикациях и всех последующих, сделанных при жизни поэта, об откликах на них в печати. Настоящее издание дает, таким образом, широкую картину жизни «Сонетов» Адама Мицкевича в русской литературе - от их первого появления в Москве в 1826 г. и первых «переложений» на русский язык до современных переводов в исторической перспективе за минувшие сто пятьдесят лет.
Переводы сонетов даны в последовательности их размещения в тексте издания 1826 г. Сохраняются названия переводов. В скобках указываются номера сонетов по оригиналу и порядок расположения их в переводе. При подготовке настоящего издания учитывались библиографические материалы, опубликованные под ред. академика М. П. Алексеева в книге «Адам Мицкевич в русской печати» (М.-Л., 1957), а также архивные источники, указания на которые в каждом отдельном случае даются в тексте примечаний.
СПИСОК УСЛОВНЫХ СОКРАЩЕНИЙ
АМ - Адам Мицкевич в русской печати. 1825-1955. Библиографические материалы. Составители: Б. М. Богатырь, Я. Л. Левкович, А. С. Морщихина, А. Н. Степанов. Ответственный редактор М. П. Алексеев. М.-Л., 1957.ГБЛ - Рукописный отдел Государственной Библиотеки СССР им. В. И. Ленина.
ГПБ - Рукописный отдел Государственной Публичной библиотеки им. M. E. Салтыкова-Щедрина.
КС. - «Крымские сонеты».
ООГА - Одесский областной государственный архив.
ПД - Рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинский Дом) АН СССР
С. -Сонеты («любовные»).
ЦГА ЛитССР - Центральный государственный архив Литовской ССР.
ЦГАЛИ СССР - Центральный государственный архив литературы и искусства СССР.
ЦГАОР - Центральный государственный архив Октябрьской революции.
ЦГИА СССР -Центральный государственный исторический архив СССР.
Ссылки на собрание сочинений Мицкевича (М i с k i e w i с z Adam. Dzieła, t. T- XVI. Warszawa, «Czytelnik», 1955) даются в тексте примечаний лишь с указанием тома и страницы.
SONETY ADAMA MICKIEWICZA. Moskwa, 1826. W drukarni uniwersytetu. Nakładem autora (Сонеты Адама Мицкевича. Москва, 1826. В типографии университета. Иждивением автора). Эпиграф «любовных сонетов» - «Quand'era in parte altr'uom da quel ch'i'sono» («Когда отчасти был другим, чем ныне, человеком») - взят из Петрарки («Sonneti e canzoni in vita di Madonna Laura». Parte prima. Sonneto primo). Эпиграф перед «Крымскими сонетами» - «Wer den Dichter will verstehen, Muss in Dichter's Lande gehen» («Кто хочет поэта постичь, должен отправиться в страну поэта») - взят из «Западно-восточного Дивана» Гёте, но не из «Ghuld Nameh» XII части, как пишет Мицкевич: Гёте дважды использовал эти стихи в своих примечаниях (West-oestlicher Dyvan von Goethe. Stuttgart, 1819, S. 241,498).
Некоторые экземпляры с литографированным приложением: «Sonet V-ty. Widok Czatyrdahu ze stepów Kozłowa. Na wiersz perski s polskiego przełożył Murza Topczy- Baszy. Prf. Adjunkt w Uniwersytecie St. Petersburgskim, tłumacz w kollegium Azja- tyckiem i kawaler orderu Włodzimierza 4-ey klasy» («Сонет V-й. Вид Чатырдага из степей Козлова. G польского на персидский стихами перевел Мурза Топчи- Баши. Проф. адъюнкт Санкт-Петербургского университета, переводчик Азиатского департамента и кавалер ордена Владимира 4-го класса»). Фототипическое издание.
Еще до того, как «Сонеты» были отпечатаны, у Мицкевича возникло желание дополнить издание литографированным приложением одного из сонетов в переводе на персидский язык. Перевод был сделан Мирзой Джафаром Топчи-Баши (в русской традиции Топчибашевым, первым преподавателем персидского языка в Петербургском университете) с помощью своего ученика, бывшего воспитанника Виленского университета и друга Мицкевича Александра Ходзки, подготовившего буквальный перевод с польского на персидский (Mickiewicz Wł. Żywot Adama Mickiewicza, t. I. Poznań, 1929, s. 252-253; Reychman J. Zainteresowania orientalistyczne w środowisku mickiewiczowskim w Wilnie i Petersburgu. Warszawa, 1955 (na prawach rękopisu); Zajączkowski A. Orient jako źródło inspiracji w literaturze romantycznej doby mickiewiczowskiej. Warszawa, 1955). Задача, стоявшая перед переводчиком, была не из легких. Стихотворение, написанное в ярком ориентальном стиле, нужно было перевести на язык той культуры, которую оно представляло в польской поэзии. Но романтический Восток Мицкевича (как, впрочем, и Гёте, Байрона и Т. Мура) значительно отличался от поэзии реального Востока и в характере понимания локального колорита, и в системе отбора образных элементов стиха, и в самой структуре художественного мироощущения. Персидская поэзия, полностью опиравшаяся на классическое наследие, еще не располагала в ту пору возможностями для освоения литературных завоеваний современной европейской культуры. К тому же сам Топчи-Баши не был «одним из лучших ныне здравствующих поэтов своего отечества», как его напыщенно аттестовал А. Ходзко, и менее всего был способен к смелым творческим решениям, которые неизбежно возникали при первой попытке перевода стихотворения европейского поэта на персидский язык. Представитель традиционной восточной книжности, ориентированный в своих литературных и педагогических вкусах на классическую и суфийскую поэзию, Топчи-Баши подверг романтическое стихотворение характерной деформации.
Прежде всего, стали излишними «бытовые» сигналы восточного слога: в «хила- тах», или «халатах», вызывавших удивленные возражения со стороны многих польских и русских читателей, для персиянина не было ничего необычного или экзотического. В интерпретации Топчи-Баши исчезло столь важное для романтической поэтики представление о восточной экзотике как определенном мировоззренческом стиле, что привело к существенным сдвигам в образной структуре^ стихотворения. Лирический герой сонета («пилигрим») утратил свой ориентальный наряд: из его речи исчезло обращение к дивам, чуждое для мусульманских представлений о роли сверхъестественных сил в поэтических описаниях природы. Имя Аллаха, дважды упомянутое «пилигримом», для поклонника Хафиза и Руми, «живого образчика поэта суфийской школы», как называли Топчи-Баши его ученики (Григорьев В. В. Имп. СПб. университет в течение первых пятидесяти лет его существования. СПб., 1870, с. 217), казалось неуместным в лирическом стихотворении, и он заменил его другими эпитетами бога. Да и сам «пилигрим», ставший синонимом скитальца в европейской поэзии, не мог найти себе аналога в восточном дервише, он был решительно дезавуирован, вместо него появился реальный польский поэт, путешествующий по Крыму. Столь же будничную метаморфозу претерпел загадочный «мирза»: им оказался крымский знакомый Мицкевича. Необходимость в многочисленных пояснениях разрушила избранную для перевода форму газелп (лирическое монорифмическое стихотворение, состоящее из 12 бейтов-двустиший с повторением первого бейта в конце) как наиболее соответствующую по формальным признакам сонету. Перевод более чем в два раза превысил оригинал. У Мицкевича 14 стихов, 105 слов. У Топчп-Баши 34 стиха, 249 слов. Но даже при таком расширении рассказ о Мицкевиче, подменивший романтическую проблему поэта-изгнанника, не мог вместиться в стихотворение и был перенесен в предисловие с использованием некоторых биографических сведений о встречах Топчи-Баши с поэтом и отдельных образов из других сонетов (описание горы - из «Чатырдага», сравнение поэзии с жемчугом, выброшенным на берег после бури, - из «Аюдага»). Предпосланное переводу предисловие по существу слилось с содержанием стихотворения: эмоционально насыщенная атмосфера сонета растворилась в комментаторских разъяснениях, где декоративная восточная орнаменталистика мирно соседствует с прозаическими частностями. Приводим это стихотворение в переводе А. А. Яскеляйн, любезно проконсультировавшей нас по некоторым вопросам, связанным с персидской поэтикой.
«Переведено с польского языка на персидский в Санкт-Петербурге и напечатано в типографии высокого покровителя барона Шнеля в 1826 г. от рождества Христова.
Во имя его святое!
Без сомнения, целью создания этих нестройных слов было не тщеславие, а лишь желание приобрести сердца друзей. И причина сложения в стихи этих неумелых речей исключительно уважение к воле друзей, а не намерение причислить себя к семье поэтов. Это совсем не корыстное желание прославиться, ибо сей ничтожный раб никогда не видел в себе способности развязать со знанием всех тонкостей язык пера на пиру красноречия или показать свое искусство в стихосложении, сравнениях, слоге. Печальная, горькая жалоба - свидетель муки, сжигающей его сердце. Но в счастливый день имел я честь присутствовать в доме науки, гнезде ученейшего из ученых и достойнейшего из достойных, первого знатока восточных языков и несравненного друга моего, г. Сенковского, поляка, вместе с юношей совершенным, достойным, ученым, мудрым, знающим и благожелательным, то есть с г. Мицкевичем, поляком, который поистине в искусстве поэзии был светилом века и избранником своего города. Его стихи, красноречивые, подобные полновесному жемчугу, были известны людям достойным и знающим польский язык. После достижения чести свидания и приобретения милости разговора мы завязали связь знакомства и долгое время в радости и веселии ее укрепляли. Так как он имел в душе страсть к путешествиям, то вскоре, смешав мед нашей дружбы с ядом разлуки, поднял крыло полета из Санктпетербурга к Крымским владениям. "Полно скорбеть об этом отъезде, здесь не место повествовать о нем". Когда во время путешествия своего по этой стране пришлось ему проезжать мимо очень высокой горы и взгляд его упал на величественную вершину, то море его чувств от созерцания этой страшной горы взволновалось и волны стали наступать, подобно цепи гор, и каждую полновесную жемчужину, которая оттуда [из моря] была выброшена на берег рифмы, он нанизал на нить письма. Также он пожелал перевести их [стихи] на персидский язык. Затем по причине старых дружеских отношений, которые он имел с сим рабом со мною], он приказал, чтобы я нанизал их на нить персидской рифмы. Хотя сей единый раб Мирза Джафар ибн Алимердан Бик Туей из рода Топчи Баши Оглы по причине отсутствия таланта и времени отказался от этого, но [он знал, что], во- первых, оказать любезность другу есть правило хорошего воспитания, и, во-вторых, что общим желанием моих друзей и людей близких было перевести стихи с языка чужеземного на персидский, что до сих пор не делалось. Эти две причины ухватили за ворот желания сердца, и он, как мог, понемногу нанизал слова на нить рифмы. Я слишком растянул выражения, но, надеюсь, что этот недостаток мой будет покрыт полой прощения.
Перевод
Я увидел высокую гору посреди степи.
Глава ее была покрыта льдом и снегом и вокруг был мороз.
Содрогнулся я, увидев ледяную гору,
Удивился, ахнул: «Не сон ли это?»
Не море ли это простерлось из ледяного источника
Совершенным искусством всемогущества божьего?
Или это лазурный престол
Для нисхождения ангелов неба с его голубых облаков?
Нет, это не гора видна,
А стена протянута Александром, чтобы заградить проход
войску Йаджуджа.
На вершине ослепительный свет. Подобно молнии в туче,
Блеск его лучей каждый миг высоко в небесах.
Ты сказал бы, что с вершины, пронзившей небо,
Непрестанно видно пламя пожара городских стен Цареграда.
Может быть, когда бог устраивал пир ночной темноты,
Это был светильник, подвешенный к небесному своду.
О крымском мирзе
Мой спутник и проводник из крымских князей
Был благородный эмирзаде и любезный юноша.
О величии этой горы и об ее природе
Рассказал, как о лазурной небесной обители.
Он сказал: "Однажды я там был.
Не было видно ни облаков, ни лица земли.
Со всех сторон потоки, волны их одна за другой, как горные цепи,
Текли, как живой дух по ожившей степи.
Я видел там пристанище хищной птицы,
Обитель снега и льда, и пристанище мороза.
Когда я дохнул, снег осыпался с уст моих
Из-за жестокой стужи, которая там была.
Об этой высоте и величии я думал,
Что путь мой, на той вершине, скребущей небо,
Непосилен быстроходному верблюду,
Недоступен быстролетной [птице] Онка.
Прошел я мимо тучи с грозой,
Наконец, пришел туда, где были только Плеяды"».
В начале декабря 1826 г. Мирза Джафар Топчи-Баши обратился в главный цензурный комитет с просьбой рассмотреть «рукопись переведенных мною с польского языка стихов под заглавием Widok Czatyrdahu ze stepów Kozłowa на персидский язык, который я предлагаю издать в количестве тысячи двухсот экземпляров». Последнее указание может служить веским свидетельством для определения общего тиража московского издания «Сонетов» (точных сведений в этом вопросе нет), поскольку перевод замышлялся в виде приложения к пему. Главный цензурный комитет, не располагавший переводчиками с восточных языков, принял решение на заседании 7 декабря 1826 г. «означенную рукопись на персидском языке препроводить в имп. СПб. университет на рассмотрение и просить о возвращении оной потом со скрепою по листам того лица, коему рассмотрение оной будет поручено и с уведомлением, может ли быть дано позволение на напечатание оной». Того же 7 декабря в делах комитета отмечено, что «упоминаемую в сем прошении подлинную рукопись получил Х-го класса Александр Ходзко». 10 декабря Совет университета «поручил кандидату Волкову рассмотреть рукопись на персидском языке, содержащую в себе перевод польского стихотворения». Вскоре Волков донес, что «в означенной рукописи не нашел он ничего противного правилам, коими цензурный комитет руководствуется при одобрении подобных сочинений». 19 декабря Совет университета «препроводил рукопись, как должно, по листам скрепленную», в главный цензурный комитет, где уже 21 декабря было «определено: предоставить г. цензору надворному советнику Гаевскому дать позволение на печатание рукописи, содержащей в себе перевод на персидский язык стихотворения Widok Czatyrdahu ze stepów Kozłowa» (ЦГИА СССР, ф. 777, он. 1, д. 527 (1826), л. 1-5).
Довольно быстро прошедшая через цензуру рукопись перевода надолго задержалась в типографии Ланге, о чем не без досады Мицкевич сообщал в Варшаву А.-Э. Одынцу 14/26 апреля 1827 г.: «Этот перевод должен был войти в издание [«Сонетов»], но по вине литографов и моих петербургских агентов он поздно появился и теперь уже не нужен» (XIV, ч. 1, с. 309). Почти одновременно Ходзко сделал новый «подстрочник», на сей раз с персидского на польский. В том же письме к Одынцу Мицкевич писал: «Дошли ли к вам из Петербурга экземпляры персидского перевода этого сонета? Любопытное предисловие Джафара, переведенное на польский, вышлю тебе позднее» (там же). Персидское «сочинение» Топчи-Баши показалось Ходзке недостаточно «восточным», и он усилил краски местного колорита, дополняя перевод собственными вычурными построениями. Вместе с тем Ходзко заменил в отдельных случаях малопонятные для европейского читателя образы или выражения. Так, если Топчи-Баши отказался от чисто поэтического сравнения ледяной горы со стеной, воздвигнутой дивами, чтобы преградить путь звездам, и обратился к кораническому преданию об Александре Македонском, который для защиты от нападения северных племен Иаджудж и Маджудж (Гог и Магог) построил в долине между двух гор непреодолимое препятствие - стену (Коран, сура 14), то Ходзко в свою очередь переправил эти легендарные и не вполне привычные для литературного сознания эпохи названия племен на скифов. Для описания высоты горы Ходзко превратил - не без тяготения к поэтической красивости - «быстроходного верблюда» в «льва, царя быстроногих», а баснословную птицу Онку, часто встречающуюся в персидской поэзии, в том числе у Гафиза (Болдырев А. Персидская хрестоматия. М., 1826, ода № 26 и др. Этим изданием Топчи-Баши пользовался как главным пособием в своей преподавательской деятельности), на «орла, вождя быстрокрылых». Перевод Ходзки был опубликован лишь в январе 1829 г. (Dziennik Warszawski, 1829, t. 15, nr. 44, s. 81-86), но был известен в кругах русских литераторов и ранее. Можно полагать, что Вяземский пользовался именно этим польским подстрочником, когда перевел на русский значительную часть «сего любопытного образца восточного красноречия» в марте 1827 г. (Московский телеграф, 1827, ч. 14, № 7, с. 220-221). По убедительным наблюдениям Н.В.Измайлова, Пушкин использовал ориентальные мотивы этого перевода в стихотворении «В прохладе сладостной фонтанов...» (октябрь-ноябрь 1828 г.), посвященном, вероятнее всего, автору «Крымских сонетов» (Измайлов Н. В. Очерки творчества Пушкина. М.-Л., 1975, с. 147-173). Наблюдения эти можно расширить. Русскому поэту был известен, по-видимому, полный текст предисловия, включая примечание к нему Ходзки, позднее опубликованное как редакционное, с восторженными похвалами Топчи-Баши; возможно, что последние были иронически переосмыслены Пушкиным в изображении «восточного краснобая» (варианты: «цареградский», «тегеранский», «татарский») - антипода «волшебника милого, владетеля умственных садов». В примечании сообщались некоторые биографические сведения о Топчи- Баши и о его работе над переводом сонета Мицкевича: «Мирза Джафар перелагал сонет с буквального перевода на персидскую прозу. Он избрал размер стиха, согласный с природой его языка и весьма приятный на слух. Мирза Джафар поистине является одним из лучших ныне здравствующих поэтов своего отечества. После присоединения Грузии он переехал в Петербург и уже освоился с европейскими обычаями, но сохранил до сих пор национальную одежду, религию и славу отечественной музы. У него имеется также дом и сад в Тифлисе, и недавно он дал письмо своим знакомым, едущим в Грузию, чтобы садовник открыл для них сад и угощал всеми плодами. Прекрасную память и талант рассказчика он соединяет с большой легкостью владения разными языками, как например персидским, турецким, грузинским, армянским, русским и др.». Нужно заметить, что Топчи-Баши, приехавший в Петербург в 1817 г. вместе с персидским посольством и навсегда оставшийся в России, до конца своих дней (он умер в 1871 г. в возрасте 80-ти лет) так и не овладел языком своей новой родины: два оригинальных стихотворения Топчи-Баши, написанные им на персидском и турецком языках в честь установления памятника Александру I в 1834 г., - единственное литературное выступление после опубликования персидского переложения сонета Мицкевича, - были переведены на русский его учениками (Григорьев В. В. Некролог Топчибашева. Отд. оттиск из VIII т. Известий русского археологического общества за 1872 г.).
СОНЕТЫ АДАМА МИЦКЕВИЧА
В. В. Левик (род. в 1907 г.)
Один из крупнейших представителей современного поэтического перевода, Вильгельм Вениаминович Левик много и плодотворно обращался к поэтическому наследию Шекспира, Петрарки, Камоэнса, Ронсара, Гёте, Шиллера, Гейне, Байрона, Шелли, Ленау, Петефи, Бодлера, Верлена, Рембо и др. Значительное место в творчестве Левика занимает польская тема. В его переводах стали известны читателю многие произведения Ю. Словацкого, С. Выспянского, Б. Лесмяна, Л. Стаффа. Едва ли не на протяжении всего своего творческого пути Левик особое внимание уделяет поэзии Мицкевича. В 1940 г. он перевел послание «К русским друзьям» (30 дней, 1940, № 11-12, с. 48), а в 1941 г., в первые месяцы войны (совместно с А. Штейнбергом), - отрывок из поэмы «Гражина» («Но злей тевтон, чем лютая змея...»), опубликованный в «Интернациональной литературе» (№9-10, с. 122). В 1946 г. появились первые «любовные сонеты» - «К Лауре» и «Впервые став рабом...»- в изд.: Мицкеви ч Адам. Избранное. М., 1946, с. 106, ИЗ. В 1948 г. был завершен перевод всего цикла «любовных сонетов» (кроме VII и X - переводов иа Петрарки) и нескольких «крымских сонетов»: «Морское плавание», «Тишина на море», «Буря» (Мицкевич Адам. Избранное. М., «Правда», 1948, с. 26-28; Мицкевич Адам. Избранное. М., Детгиз, 1948, с. 40-42). Остальные сонеты, за исключением «Чатырдага», были переведены в 1955 г. (Мицкевич Адам. Избранные произведения. В 2-х томах. Т. 1. М., 1955, с. 143-163, 168-178, 18а-184; Мицкевич Адам. Избранные произведения. М., Детгиз, 1955, с. 91-98, 99-102).
М. Рыльский, редактировавший переводы Левика, писал о них А. Дейчу 5 июня 1948 г.: «Я сейчас весь в работе над русским Мицкевичем; переводы, особенно лирики, оставляют желать лучшего: требуют большой редакторской работы Крымские сонеты и многое другое. Выделяются переводы В. Левика (передайте ему сердечный привет). Ему удалось передать запас образов, метафор, сравнений, эпитетов Мицкевича. Любовные сонеты, в которых так чувствуется веяние Петрарки, получили достойное воплощение. Как же Мицкевич умел сочетать разные тона, не боясь впасть в дисгармонию! И с какой яркостью он видит все богатство красок мира. Великий поэт! И как я понимаю переводчиков: какой это каторжный и пленительный труд переводить Мицкевича!» (Из архива А. Дейча). О переводческом мастерстве Левика писал К. Чуковский: «Он переводит не только ямбы - ямбами, хореи - хореями, но и вдохновение - вдохновением, красоту - красотой... благодаря непринужденности дикции в переводах Левика не чувствуется ничего переводческого: речь его текуча, как в подлиннике, к какому бы жанру не принадлежал этот подлинник» (Чуковский К. Собрание сочинений в 6 томах, т. 3. М., 1966, с. 326-327). Сходные наблюдения высказывал П. Топер: «Талант В. Левика - истинно переводческий талант, талант перевоплощения. Он переводит поэтов самых разных народов, веков, настроений, но его меньше всего можно обвинить в переводческой "всеядности", потому что эта широта - не следствие равнодушия. .. Нас покоряет ощущение достоверности перевода, мы с первых же строк начинаем доверять его правдивости. Переводы Левика "эквилинеарны" (то есть в них всегда столько же строк, сколько в подлиннике), "эквиметричны" (то есть они сохраняют размер подлинника), в них переносы, паузы, интонационные перебои в подавляющем большинстве соответствуют переносам, паузам, интонационным перебоям в подлиннике» (Мастерство перевода. Сб. статей. М., 1959, с. 200- 201). И. Кашкин видит своеобразие Левика-переводчика в том, что тот, будучи живописцем по своим интересам, «учился смотреть на натуру широко, единым взглядом охватывать ее всю в целом, не разбавляя целостно воспринятый образ излишним вниманием к несущественным деталям» (Новый мир, 1956, № 11, с. 254). Б. Слуцкий, указывая на то, что «язык переводов Левика определен языком русской классики», вместе с тем отмечает «живописность» как важнейшую особенность поэта-переводчика (Волшебный лес. Стихи зарубежных поэтов в переводе Вильгельма Левика. М., 1974, с. 8-10). Левику удалось, по мнению Ю. Гаврука, воссоздать с большим поэтическим талантом «словесную живопись, гармонию и глубину "Крымских сонетов"» (Неман, 1975, № 12, с. 176).
«Сонеты» в переводе Левика часто переиздавались. Они вышли отдельным изданием (Мицкевич Адам. Сонеты. М., 1958) и в сборниках произведений польского поэта: Мицкевич Адам. Стихотворения. М., 1956, с. 87-106, 110-112, 115-118, 123-127; Мицкевич Адам. Лирика. М., 1963, с. 55-74, 78-80, 83-86, 92-94; Мицкевич Адам. Стихотворения. Поэмы. М., 1968, с. 67-77, 79-81, 83, 86-88; Мицкевич Адам. Стихотворения. М., 1974, с. 97-122, 126-127, 132, 136, 144-148; Мицкевич Адам. Ода к молодости. Избранные стихотворения. М., 1974, с. 66-68, 71, 74, 78, 81-83, 85-87, 91-94, а также в книгах: Польская поэзия, т. I, М., 1963, с. 219, 221-223, 226, 231; Из европейских поэтов. XVI-XIX вв. Пер. В. Левик. М., 1956, с. 238-254 (второе изд.: М., 1967, с. 160-164); Волшебный лес. Стихи зарубежных поэтов в переводе В. Левика, с. 247-249. Для настоящего издания В. В. Левик обновил свои переводы и дополнил их новыми - сонетами «Чатырдаг». «Ястреб», «Ответь, Поэзия! Где кисть твоя живая. ..», а также двумя не переводившимися в русской поэзии XX в. «любовными сонетами»: VII. Из Петрарки («Мои ровесники, я нарисую вам...») и X. Благосло- вление. Из Петрарки («Благословен и год и месяц, день и час...»). Не лишено интереса, что Левику принадлежат переводы подлинных сонетов Петрарки, привлекших внимание Мицкевича. Приведем для сопоставления эти сонеты:
Мой друг, Сенуччо, хочешь, нарисую,
Как жизнь моя течет в уединенье:
Горю, томлюсь, и длится наважденье -
Живу Лаурой, ею существую.
И вижу то блестящую, живую,
То в радостном, то в грустном
настроенье,
То вспыхнувшую гневом на мгновенье,
То гордую, то скромную, простую.
Вот улыбнулась тихо, вот запела,
Стрелою взора сердце мне пронзила,
Тут подошла, там отвернулась хмуро.
Так я мечтаю, так брожу без дела,
Но мысль о той, в ком сладостная сила,
Велит терпеть лукавый гнет Амура.
Благословляю месяц, день и час,
Год, время года, место и мгновенье,
Когда поклялся я в повиновенье
И стал рабом ее прекрасных глаз.
Благословляю первый их отказ
И первое любви прикосновенье,
Того стрелка благословляю рвенье,
Чей лук и стрелы в сердце ранят нас.
Благословляю вес, что мне священно,
Что я пою и славлю столько лет,
И боль и слезы - все благословенно, -
И каждый посвященный ей сонет,
И мысли, где царит она бессменно,
Где для другой вовеки места нет.
(Из европейских поэтов. М., 1967, с. 8-9).
Я. А. Вяземский (1792-1878)
Утро и вечер. Покорность (С. VI, XI). Крымские сонеты. - Московский телеграф, 1827, ч. 14, №7, с. 203-204, 205-221; То же: Вяземский П. А. Поли, собр. соч., т. I. СПб., 1878, с. 335-336, 337-348. Сонеты «Чатырдаг», «Алушта ночью», «Могилы гарема», «Дорога над пропастью в Чуфут-Кале» были перепечатаны в «Одесском вестнике» (1827, № 79, 8 октября, с. 317-318).
Некоторые сведения о работе Вяземского сохранились в дневнике Ф. Малевского. 31 марта 1827 г. приятель Мицкевича отметил, что «Вяземский закончил свой перевод Сонетов. Нельзя проявить большую, нежели он, осторожность в переводе. Дмитриев, Баратынский привлекались для поправок» (Przewodnik naukowy i literacki. Lwów, 1898, s. 1147). Выбор сонетов, определивший на многие годы вкусы русских переводчиков Мицкевича, был принципиален и, по-видимому, согласован с польским поэтом, который ознакомился с переводами Вяземского еще до их появления в печати. В связи с намерением К. Морозевича перевести сонеты на французский Мицкевич писал А. Э. Одынцу 14/26 апреля 1827 г.: «... хотел бы ему посоветовать взять лишь несколько из первой части, например Утро и вечер, Покорность; остальные ежели и заключают в себе какие-либо достоинства в оригинале, то полностью их утратят в переводе. Крымские сонеты могут более понравиться иноземцам. Здесь, в Москве, известный князь Вяземский перевел их на русский, и они скоро появятся в Телеграфе с крайне лестной для меня статьей» (XIV, ч. 1, с. 337-338. Ср. с письмом к Л. Ходзке от 10 июля 1830 г.: «Если бы меня спросили, что следует выбирать для перевода, то я указал бы на... Крымские сонеты и пару сонетов из первой части...». Там же, с. 497). Предложенная Мицкевичем «программа» перевода полностью совпадает с произведенным Вяземским отбором стихотворений.
В предисловии к переводу «Сонетов» Вяземский сформулировал свое новое отношение к проблеме перевода. Если в 1821 г. он резко восставал против буквализма («Должно требовать, чтобы достоинство перевода или подражания отвечало на языке нашем понятию о достоинстве подлинника, но придираться к переводчику за то, что он затмил прелесть стиха или притушил тонкость выражения образца своего, есть верх бесстыдства или невежества»), то теперь он противопоставляет поэтическому перевод в прозе: «Мы в переводе своем не искали красивости (élégence) и дорожили более верностью и близостью списка. Стараясь переводить как можно буквальнее, следовали мы двум побуждениям: во-первых, хотели показать сходство языков польского с русским... Вторым побуждением к неотступному переводу было для нас и уверение, что близкий перевод, особливо же в прозе, всегда предпочтительнее такому, в котором переводчик более думает о себе, чем о подлиннике своем. Прямодушный переводчик должен подавать пример самоотвержения. Награда, его ожидающая: тихое удовольствие за совершение доброго дела и признательность одолженных читателей, а совсем не равный участок в славе автора, как многие думают». Правда, в своем «смирении» Вяземский готов признать собственные переводы подстрочником, предоставляя другим «блестящую часть труда» и выражая надежду, что «первоклассные наши поэты осветят своими именами желаемую дружбу между русскими и польскими музами». «Пускай оденут они, - обращался Вяземский к Пушкину и Баратынскому, - волшебными красками своими голое мое начертание, и таким образом выразят языком живым и пламенным то, что я передал на языке мертвом и бесцветном». Из этого, однако, не следует, что прозаический перевод терял свое самостоятельное значение. Какими бы блестящими ни были поэтические переложения или «переселения», они никогда «не отзываются почвою или климатом родины» - это всего лишь «подражания». Истинным переводом, по мнению Вяземского, остается прозаический. «В чем состоит близость перевода в прозе? Не в одном же главном содержании и не в одних голых словах; главное сближение должно заключаться в духе и в общем выражении...» (ЦГАЛИ, ф. 195, оп. 1, № 942, л. 3 об.- 4; Московский телеграф, 1827, ч. 13, № 2, с. 153-159).
К сожалению, сам Вяземский не смог сохранить в своем «переселении» свойственный сонетам «запах, отзыв чужбины, какое-то областное выражение». Его переводческая практика находилась в вопиющем противоречии с собственными теоретическими принципами, на что до сих пор не обращалось внимания. Стремясь передать величие поэтических образов Мицкевича, Вяземский намеренно архаизировал слог своего перевода. Вместо «возка» или «повозки» появилась торжественная «колесница», вместо «дороги» или «тропы» - «стезя», что вкупе с сумраком, который «нисходит», и звездами - «путеводительницами ладьи» - придает сонету «Аккерманские степи» совершенно несвойственную Мицкевичу стилистическую окрашенность. То же наблюдается и в остальных сонетах, где также заметно обилие церковнославянизмов; языковое новаторство Вяземского отдает русской архаикой: «хоругви», «нагих», «плаватели» (вместо «путники»), «рамена», «страшилища», «стре- гущий», «удила», «выю», «верьви» «сей», «громады» (в смысле «толпы») и др. (КС. II-IV). Поэтически ясная, почти разговорная по своей легкости речь Мицкевича исчезла, господствуют тяжелая книжная лексика, усложненный синтаксис: «Посредине храмины чаша, высеченная из мрамора» (у Мицкевича «Посреди зала...»; «надлежало пребыть навеки»; «струя шибко уплывает» (КС. VI); «спешит опочить», «сборища звезд», «в скорби уединенной», «приязненная рука» (КС. VII- VIII). Вместо «страны красы и благ» читатель погружается в галантную «страну богатств и прелестей» и, чтобы не оставалось сомнений в традициях позднего классицизма, которым не был чужд и сам Шаликов, «болота» или «топи» превратились во «влажные тундры». В том же сонете («Пилигрим») «круг обширнее радуги» был заменен «в очерк обширнейший, чем радужная полоса». В завершающем крымский цикл сонете «Аюдаг»: «Сребристые снега в неисчетных радугах великолепно кружатся», «страсть часто воздымает грозные непогоды», «из коих века соплетают венец для твоей главы». Ориентальный колорит «Крымских сонетов» почти полностью растворился в архаическом слоге. Знаменательно, что Вяземский почувствовал стилистическую необходимость заменить «хилаты», или «халаты», слово, вскоре вызвавшее бурю негодования в кругах варшавских «классиков», на более нейтральное и созвучное своему литературному вкусу «покровы» (КС. VI, XI). Пламенный герольд новых литературных веяний, Вяземский был весьма консервативен в своем творчестве. Не осознавая этого, он оставался «классиком в обличий романтика», что сказалось не только в его оценках В. А. Озерова или И. И. Дмитриева, вызвавших известные возражения Пушкина, но и в собственной поэзии, и в частности в переводах из Мицкевича. Невольно для себя Вяземский полемизировал с польским поэтом с позиций, весьма близких к самым ожесточенным критикам романтизма. Если бы сонеты Мицкевича стали известны в Варшаве лишь в «обработке» Вяземского, они могли бы рассчитывать на приязненный отклик сторонников классицизма.
Н. И. Надеждин едко осмеял встречающиеся у Вяземского в предисловии к сонетам архаические особенности синтаксиса (Вестник Европы, 1827, № 12, с. 281- 283). Критические замечания Н. А. Полевого о переведенном Вяземским «Адольфе» (1831) вполне соотносимы и с переводом «Крымских сонетов»: «Пламенный, глубокий, красноречивый Б. Констан говорит по-русски каким-то ломанным языком, на который наведен лак сумароковского времени» (Московский телеграф, 1831, ч. 41, № 20, с, 542).
В оригинальном творчестве Вяземского поэзия Мицкевича почти не оставила следов. Единственное исключение - «Зимние карикатуры (Отрывки из журнала зимней поездки в степных губерниях. 1824)», куда «перекочевали» из «Аккерманеких степей» образы «кибитки-ладьи» и степного океана, правда, преображенного зимним колоритом:
... Какой свирепый ураган
Стоячей качкою, волнами без движенья
Изрыл сей снежный океан?
Кибитка-ладия шатается, ныряет:
То вглубь ударится со скользкой крутизны,
То дыбом на хребет замерзнувшей волны
Ее насильственно кидает.
Отклики на эти стихи можно найти у Пушкина в описании поездки Гринева во время бурана во 2-й главе «Капитанской дочки»: «Лошади тяжело ступали,по глубокому снегу. Кибитка тихо подвигалась, то въезжая на сугроб, то обрушиваясь в овраг и переваливаясь то на одну, то на другую сторону. Это похоже было на плавание судна по бурному морю» (Петрунина Н. Н., Фридлендер Г. М. Над страницами Пушкина. Л., 1974, с. 109).
И. И. Дмитриев (1760-1837)
Плавание (КС. III) - Московский телеграф, 1827, ч. 14, № 7, с. 221-222; В я- земский П. А. Поли. собр. соч., т. I. СПб., 1878, с. 348.
Перевод сделан по инициативе Вяземского, который привел его в своей статье о «Сонетах» со следующим сообщением: «Заслуженный поэт, покоящийся на лаврах, но еще чувствительный к воззваниям поэзии и верно откликающийся на ее голос, был так сильно поражен красотою сонетов, что внезапно и, так сказать, невольно перевел один из них стихами». Несколько ранее Мицкевич писал Одынцу в уже цитированном письме: «Прославленный поэт, старик Дмитриев, оказал мне честь и перевел один из сонетов» (XIV, ч. 1, с. 338). В свою очередь Мицкевич «оказал честь» Дмитриеву, положительно отозвавшись о его поэзии во вскоре опубликованной им анонимной рецензии на польские переводы из Дмитриева и Пушкина в «Московском телеграфе» (1827, ч. 14, № 8, с. 317-321).
А. Д. Илличевский (1798-1837)
Три сонета (Из Мицкевича): 1. Аккерманские степи. 2. Плавание. 3. Бахчисарайский дворец (КС. I, III, VI).- Северные цветы на 1828 год. СПб., 1827, с. 37- 39 (втор. паг.).
Переводы, сделанные соучеником Пушкина по лицею Алексеем Дамиановичем Илличевским, могут быть отнесены к числу лучших переводов из Мицкевича. При- зпанный мастер «легкой поэзии», отличавшийся виртуозной техникой стиха и легкостью стиля, Илличевский был несомненно привлечен сложностью формы сонета, которую он воспроизвел в отличие от других современных ему переводчиков с высоким совершенством. Но Илличевскому оказался чужд напряженный психологизм крымских сонетов. Эмоциональная взволнованность последних стихов «Аккерманеких степей», связанная с постепенным нарастанием образов тишины, в которой можно услышать зов родины, оказалась смытой. Вместо «тишины» и «голоса из Литвы» по явился инородный образ: «Пределов чужд, в Литву мой жадный слух несется». Конкретность зрительных впечатлений, непосредственность переживаний, энергия порывов были смягчены (не без участия Вяземского, чьи переводы Илличевский принимал во внимание) в сонетах «Плавание» и «Бахчисарайский дворец». В целом переводы из Мицкевича оказались включенными в поэтическую систему Илличев- ского и могли бы дополнить его «Опыты в антологическом роде», изданные в том же 1827 г. Любопытно, что в своих «Опытах» (с. 51) Илличевский перевел из Anthologie Française (Paris, 1816, t. II, p. 68) стихотворение Антуана Гомбо де Мере (1610- 1684) «Point d'amour sans payer» под названием «Разные эпохи любви»:
Невинности златые годы!
Любви неподкупной куда вы скрылись дни?
Тогда любовников расходы
Считались нежности и ласки лишь одни.
Теперь уже не то, и средствами иными
Любовник действовать на милых принужден:
Кто платит вздохами одними,
Одной надеждой награжден.
К этому мотиву обратился Мицкевич в сонете «Данаиды», но вместо галантной эпиграмматической поэзии, в пределах которой оставался Илличевский, создал стихотворение большой трагической силы, насыщенное современными ему размышлениями и переживаниями.
Илличевский, для которого обращение к Мицкевичу было случайным эпизодом, занялся переводами не ранее мая 1827 г., поскольку не знал польского языка и пользовался прозаическим переложением Вяземского в «Московском телеграфе» (7-й номер журнала поступил к подписчикам в конце апреля). Во второй половине мая в Петербург приехал из Москвы Пушкин, который сам в эту пору собирался переводить «Конрада Валленрода» по подстрочнику А. А. Скальковского («Пушкин и его время», в. 1. Л., 1962, с. 277-278). Не он ли воодушевил своего лицейского приятеля к переводам сонетов? Какие-то слухи об этом дошли в Дерпт к H. M. Языкову, который писал брату 18 января 1828 г.: «Илличевский, кажется, не знает по-польску, Пушкин тоже: как же они пускаются в переводы с польского?» (Языковский архив, в. 1. СПб., 1913, с. 349). Пушкин, однако, был знаком не с одними переводами Вяземского, но и с оригинальным текстом, как об этом свидетельствует сделанное им критическое замечание (в записи Ф. Малевского 1827-1828 гг.) на 12-й стих «Аккерманских степей»: «Уж не имеет груди» (Przewodnik naukowy i literacki. Lwów, 1898, s. 1147; у Вяземского в переводе менее точно: вместо «ужа» - «змея»).
Я. И. Козлов (1779-1840)
Утро и вечер (С. VI). Подражание Мицкевичу И. Козлова. - К о з л о в И. Стихотворения. СПб., 1828, с. 116-117.
Стансы (С. XI). Вольное подражание Адаму Мицкевичу И. Козлова. - Северные цветы на 1829 год. СПб., 1828, с. 57-58 (втор. паг.).
Крымские сонеты Адама Мицкевича. Переводы и подражания Ивана Козлова. СПб., 1829. Вслед за титульным листом на отдельной странице: «Посвящено Мицкевичу от переводчика».
Отдельные сонеты были опубликованы ранее: Чатырдаг. Вольное подражание Адаму Мицкевичу И. Козлова. - Славянин, 1828, ч. 5, № 4, с. 147-148; Аккерманские степи. Пер. И. Козлова. - Московский телеграф, 1828, ч. 19, № 3, с. 323; Вид гор из степей Козловских. Подражание Адаму Мицкевичу И. Козлова. -Альбом северных муз. Альманах на 1828 г., изданный А. И<вановским>. СПб., 1828, с. 344 - 345.
То же: Козлов И. Собр. стихотворений, ч. 2. СПб., 1833, с. 5-34, 152-153, 287-288; Козлов И. Собр. стихотворений. Изд. 2, ч. 2. СПб., 1834, с. 5-34, 152- 153, 287-288; Козлов И. Собр. стихотворений. Изд. 3. ч. 1. СПб., 1840, с. 257-286; ч. 2 (1840), с. 91-92, 220-221; Козлов И. Стихотворения, т. I. СПб., 1855, с. 91-92 (без указания имени Мицкевича), 220-221; Козлов И. Стихотворения. Л., 1960, с. 133, 143, 147-159.
Поэт романтической ориентации, друг и последователь В. А. Жуковского, Иван Иванович Козлов приступил к работе над «Сонетами» не ранее мая 1827 г., когда появился прозаический перевод Вяземского, который он использовал как подстрочник, сохраняя характерный отбор стихотворений и некоторые особенности слога. К концу 1827 г. были переведены уже почти все крымские сонеты. С некоторыми из них Козлов познакомил Мицкевича, когда последний находился в Петербурге в декабре 1827-январе 1828 г. Сообщая своему приятелю Т. Зану о встречах в столице с Жуковским и Козловым, Мицкевич замечал, что они «выказали мне свидетельства искренней симпатии» (XIV, ч. I, с. 379). Поэт-слепец, переводивший сонеты, произвел большое впечатление на Мицкевича, который вскоре посвятил ему своего «Фариса» (между январем и 28 мая 1828 г.). Заметим попутно, что резкий отзыв Мицкевича о Козлове в письме к Одынцу: «Что делает Залеский? Зачем переводит стихи Козлова (весьма посредственного поэта)», соотносится не с автором «Чернеца», как это принято считать в польской литературе (XIV, ч. I, с. 355, 357), а с В. И. Козловым (1793-1825), третьестепенным поэтом преромантической литературной традиции.
Вопрос об издании переводов Козлова деятельно обсуждался уже в начале 1828 г. Вяземский, у которого к тому времени обострились отношения с издателями «Московского телеграфа», запрашивал Е. А. Баратынского из Петербурга 24 марта 1828 г.: «Козлов перевел все Крымские сонеты Мицкевича и два сонета из первой части. Он предлагает их Телеграфу, разумеется, за деньги. Согласен ли Н<иколай> Алексеевич Полевой их купить и что может дать, разумеется, наличными? Сделайте одолжение, узнайте и уведомьте меня. Перевод Сонетов очень хорош» (Гиллельсон М. И. П. А. Вяземский. Жизнь и творчество. Л., 1969, с. 165). Полевой согласился с этим предложением, о чем можно судить из письма Мицкевича к Одынцу от 3 апреля того же года: «. .. есть несколько полных переводов <сонетов>. Один, пожалуй, наилучший, Козлова (того, кто написал Венецианскую ночь), должен вскоре появиться» (XIV, ч. 1, с. 375). Издание Полевого, однако, задерживалось. Сначала по вине самого переводчика. 1 июля 1828 г. Козлов отправил Полевому сопроводительное письмо: «Любезный Николай Алексеевич! Посылаю вам Крымские сонеты, извините, что несколько задержал; но мне хотелось их, сколько возможно, исправить, прошу вас их печатать (так как мы уже и положились с вашим братцем). Я все предоставляю вашему попечению. Касательно предисловия распорядитесь, как вам угодно. Также назначьте цену, какую вы найдете приличною, а по отпечатании полного завода, то есть 1200 экз., первые вырученные деньги прошу вас употребить на уплату за издание и отдать от меня с благодарностью братцу вашему Ксенофонту Алексеевичу двести пятьдесят рублей, которыми он меня одолжил. После сей уплаты само собою разумеется, что издание принадлежит мне, я совершенно полагаюсь во всем на благородное ваше расположение и на дружбу вашу ко мне. Сделайте одолжение уведомьте меня о получении Сонетов и будьте уверены в истинном моем почтении и неизменной дружбе, с коими остаюсь ваш покорнейший слуга Иван Козлов». В постскриптуме к письму Козлов замечал: «Если же окажутся ошибки, то исправьте их. Что же касается до примечаний, то оные должны быть те же самые, как в Телеграфе», т. е. в переводе Вяземского (ГПБ, ф. Помяловского, к. 2). Предисловие к сонетам вызвался написать Вяземский, но он также медлил. 2 сентября 1828 г., по приезде из Остафьева в Москву, он отправил Козлову письмо: «Виноват, виноват перед вами, любезнейший Иван Иванович, непростительно виноват, но пе бессовестно, потому что совесть меня тревожит, а с другой стороны, видит, что моя вина отчасти роковая, а не произвольная. До сей поры не написал я предисловной статьи к вашему переводу Сонетов Мицкевича, потому что живу здесь со дня на день, одною ногою в кибитке, а другою черт знает где, одною рукою указываю на вас, а другою на Арзамас, через который давно следовало бы мне проехать. Мои мысли также вывихнуты, как и мои члены, и я никуда не гожусь. Можно было бы просто отдать мою рецензию на Сонеты, выкинув из нее мой перевод в прозе, но все хочется поговорить о вашем переводе. Между тем, чтобы доказать вам, что Ваши Сонеты у меня на сердце, скажу, что читал их недавно на академическом обеде у княгини Зинаиды <Волконской>, которая слушала их с большим удовольствием и сама вам то повторит скоро, потому что собирается ехать в Петербург. Наконец и я скоро, решительно скоро, еду в деревню и тотчас по приезде своем, перецаловав жену и детей, оставлю их и пушусь в Крым по следам вашим и Мицкевича. Таким образом, к концу нынешнего месяца пришлю сюда свою статью, а между тем здесь могут начать печатание Сонетов» (ЦГАЛИ, ф. Козлова, № 35, л. 2; Русский архив, 1886, № 2, с. 183). Обещанное предисловие не сразу было написано. В октябре на Вяземского поступили доносы, обвинявшие его в политической неблагонадежности и «развратном образе жизни». Началась длительная «тяжба» с правительством, отвлекавшая силы от литературной работы. Но посредничество Н. А. Полевого оказалось успешным. 16 декабря 1828 г. Козлов обратился к редактору «Московского телеграфа» с просьбой: «Неотменно сказать на первом листе, что сии подражания посвящены мною Адаму Мицкевичу, что прошу вас сделать, если даже они уже печатаются; очень легко будет лист безнумерной вклеить после заглавия» (Русское обозрение, 1893, № 6, с. 821). «Сонеты» были опубликованы «книготорговцем Непейцыным» лишь в конце 1829 г. в Петербурге: цензурное разрешение выдано К. Сербиновичем 10 октября 1829 г., почти через полгода после отъезда Мицкевича из России. Предисловием послужила рецензия Вяземского, который изрядно ее сократил и в заключении выразил надежду, что «любители русской поэзии примут с удовольствием и с новою признательностью дар любезного им поэта, а знатоки искусства оценят с должною справедливостью побеждение трудностей, которые предстояли русскому переводчику в состязании с поэтом смелым, сжатым и своенравным, каков г. Мицкевич».
Переводы Козлова вызвали в целом положительные отклики в печати. Еще в 1828 г. рецензент «Сына отечества» писал о Козлове: «Поэтические его переложения (из Тасса, Байрона, В. Скотта, Т. Мура, А. Шенье, Мицкевича и проч.) замечательны, кроме достоинства стихов и слога, по той верности, с какою поэт наш умеет схватить и передать дух каждого стиха чужеземного». В то же время отмечено, что в переводах из Мицкевича, «сего первого из польских поэтов нашего времени», «прелагатель не придерживается здесь в точности слов подлинника» (ч. 122, № 21- 22, с. 365). Благожелательно отозвался о переводах Булгарин: «Крымские сонеты Мицкевича принадлежат к небольшому числу тех счастливых подражаний Музы Европейской Музе Востока, которые свидетельствуют о необыкновенной гибкости дарования в подражателе, умевшем рассыпать в стихах своих все яркие цветы поэзии, придать им всю смелость выражений и оборотов, которыми отличаются кассиды поэтов арабских. Но Мицкевич в сих Сонетах и в Фарисе явился, можно сказать, творцом нового рода поэзии: поэзии самобытной, в духе восточных народов. Состязаться с ним на сем поприще даже переводами его же произведений есть труд весьма немаловажный, подвергающий переводчика беспрестанной борьбе с препятствиями, которые противопоставят ему отважный полет и своенравная сжатость Поэта Польского. Со всем тем г. Козлов часто весьма удачно передавал в русских стихах прекрасные стихи подлинника. Заметим, однако же, что он не везде и даже редко придерживался трудной формы, выбранной Мицкевичем... Но мы благодарны нашему поэту-прелагателю и за то, что он в прекрасных подражаниях знакомит нас довольно близко с сими играми воображения Европейского, сильно согретого знойным солнцем Востока» (Северная пчела, 1829, № 135, с. 2).
Сходные оценки были высказаны в «Московском вестнике»: «Все сии стихотворения хороши, все до одного, но лучшие, по нашему мнению, следующие: Аккерманские степи, Буря, Бахчисарайский дворец и Байдары, еще прекраснее: Плавание, Вид гор и Чатырдаг; превосходнейшее: Дорога над пропастью в Чуфут-Кале! - Впрочем, кто прочитает один из сих Сонетов, тот прочитает все их!». Восторженный гон в рецензии нарастает: «... характеры их (сонетов, - С. Л.) - что-то восточное; идеи - велики; сравнения - изумляют смелостью: мы ничего подобного не знаем на языке нашем!». Правда, отмечено, что «сии сонеты переведены языком, почти везде превосходным; но являются на русском по большей части уже не сонетами» (1829, ч. 6, с. 124-126).
Резко отрицательно отнесся к переводам Козлова рецензент «Вестника Европы», назвавший их «мнимыми сонетами»: «Имя Мицкевича вижу в заглавии, но не вижу ни стихов его, ни сонетов. Г-ну Козлову не следовало бы за их приниматься, если не надеялся он передать польские стихи русским читателям в той форме, которую избрал для себя Мицкевич и без которой стихи никак уже не могут быть сонетами. Правда, некоторые пиески выкроены по мерке подлинника; но какая разница во внутреннем достоинстве! Самый смысл автора не выражен; а о духе его, о красоте поэзии и говорить нечего!» (1830, ч. 169, № 1, с. 76-77).
Наиболее развернутый и профессионально интересный анализ переводов Козлова дан в «Галатее»: «Во всех крымских сонетах господствуют три главные стихии: чувство, мысль и живопись, и сии стихии с удивительным искусством соединены, слиты и составляют одно целое, прекрасное». Хотя Козлов не выдержал размера подлинника и формы сонета, «труд его от этого не теряет своей цены: стихи почти везде прекрасны; многие пиесы выдержаны от начала до конца; но некоторыми, будем откровенны, мы не совсем довольны». Рецензент обращает внимание на отсутствие «повозки» в «Аккерманских степях»: «Предоставляем читателям судить, близок ли перевод к подлиннику: смысл почти тот же, но в картинах - почти никакого сходства: у г. Мицкевича видим мы повозку, вплывшую в пространство сухого океана, ныряющую в зелени и зыблющуюся, как лодка. Картина, снятая с природы, благородная, прекрасная. У переводчика поэт плывет в пространстве сухого океана и, ныряя в зелени, тонет в ее волнах: картина ненатуральная, странная, комическая даже, смеем сказать». «Минуя багряные острова бурьяна» гораздо живописнее, нежели «Минуя бережно багряный куст бурьяна». Одобрение вызывает «Морская тишь»: «Весь этот сонет, впрочем, не в форме сонета переданный на русский язык, прекрасен у г. Козлова и, прибавим, близок к подлиннику». В «Плавании» не вполне передана «постепенность», «быстрота движения, которая удивляет нас в подлиннике». В «Буре» стихи «независимо от подлинника очень хороши; но они несколько растянуты и походят более на перефразие, нежели на перевод: четырнадцать стихов польских перелиты в двадцать русских». «Бахчисарайский дворец», по мнению рецензента, - «драгоценнейший перл» в «Крымских сонетах»: «Сколько тут воспоминаний! Какая глубина чувств!.. Сколько прелестей! Но в русском переводе большая часть из них потеряна». «Как все сжато в подлиннике и как растворено в переводе!». Более удачным представляется перевод сонета «Бахчисарай ночью». Единственный упрек, правда характерный для литературных вкусов автора рецензии, вызвали стихи «Сребристый царь ночей к наложнице прелестной В эфирной тишине спешит на сладкий сон». Они показались «немного не скромны; в подлиннике видим более грации; там сказано: "Сребристый царь ночи спешит опочить при возлюбленной"». «Гробница Потоцкой» вызывает следующие размышления: «Вот еще один из прелестнейших сонетов г. Мицкевича; он кипит чувствами и дышит неизъяснимою негою поэзии... В стихах г. Козлова этот сонет много потерял, но нельзя много взыскивать с него; прекрасные стихи нелегко переводить точно так же, как нелегко скопировать картины великих художников». Отмечая достоинства «переложений» Козлова, рецензент отдает предпочтение «подстрочнику», которым тот пользовался, обильно цитируя его в своей статье: «Истинно поэтическое произведение и в прозаическом переводе (Вяземского. - С. Л.), разумеется, если он верен, - все останется поэтическим; яркая мысль и чувство всегда проглядывает сквозь оболочку, какова бы она ни была» (Галатея, 1830, ч. XI, № 2, с. 108- 113; № 3, с. 167-174). Последняя фраза, свидетельствующая, что рецензент не знал польского языка, не мог оценить близость перевода Вяземского к подлиннику, хотя и доверял ему, - это был для него единственный источник, к которому он обращался при анализе переводов Козлова, - полностью исключает версию об авторстве И. Савинича (предположение об этом, выдвинутое в «Литературном наследстве», т. 56, в. 2 (1950), с. 384), было принято составителями библиографии АМ (№ 1Q05, 2157). Друг Белинского, участник литературного общества «И номера», печатавший переводы с польского в «Молве» и «Телескопе», и, наконец, сам поляк по происхождению, И. Ф. Савинич несомненно сверял бы переводы Козлова по польскому оригиналу, а не по «подстрочнику» Вяземского. В то же время академический тон статьи, анонимно публиковавшейся в двух номерах журнала, ее полемическая направленность («С некоторого времени у нас в литературе, не во гнев некоторым сказать, ввелся Венецианский аристократизм: все решается в совете Десятерых») (Галатея, 1830, ч. XI, № 2, с. 112), вызвавшая отклик в «Литературной газете» (1830, т. 1, № 8, с. 60-62) и, возможно, обратившая на себя внимание Пушкина, явно выраженный интерес к «поэзии мысли», характерные сближения поэзии с живописью, известная старомодность вкуса и даже некоторые литературные симпатии делают вполне вероятным предположение, что автором рецензии был сам редактор «Галатеи» G. E. Раич. Не лишено интереса в этой связи и то благоприятное впечатление, которое вызвал у Раича архаизированный прозаический перевод Вяземского.
В. Г. Белинский, высоко ценивший «мощный» талант Мицкевича, с одобрением отзывался о переводах Козлова, который, по мнению критика, «мог усваивать русской литературе драгоценнейшие перлы иностранных литератур». В то же время Белинский видел своеобразие Козлова-переводчика. Относя к числу «замечательных» перевод «Крымских сонетов», он писал: «Отношение его к оригиналу точно такое же, как и перевод "Абидосской невесты" к ее подлиннику. Одно уже то, что иногда 16-ю, 18-ю и 20-ю стихами переводит Козлов 14 стихов Мицкевича, показывает, что борьба неравна» (Белинский В. Г. Поли. собр. соч., т. 5. М., 1954, с. 72, 76).
В пору, когда произведения польского поэта и самое его имя были запрещены в России, переводы Козлова, часто переиздававшиеся вместе с его стихотворениями, были наиболее значительными свидетельствами присутствия Мицкевича в русской литературе первой половины XIX в. Но уже к концу 50-х годов интерес к ним стал утрачиваться. Менее всего это было связано с появлением новой волны переводов из Мицкевича. Изменились литературные вкусы. В демократической поэзии той поры элегическая муза Козлова не находила отзвуков. «Какая бледная копия с превосходного оригинала! - восклицал А. Чужбинский (А. С. Афанасьев) на страницах "Атенея". - А между тем Козлов широко выходит из формы сонета и, кажется, мог при этом условии передать верно красоты подлинника. Есть два-три сонета, удачных у Козлова, а остальные слабы и читаются лишь потому, что написаны гладкими стихами» (1855, ч. 5, № 39, с. 250).
Переводы Козлова почти не переиздавались, они не вошли в сочинения Мицкевича, изданные в 1882-1883 и 1902 гг. Лишь «Пилигрим» был переиздан Н. В. Гербелем в 1871 г. да несколько сонетов в популярных изданиях 1901 г. Негативное отношение к переводам Козлова получило самое полное выражение в статье Н. К. Гудзия «И. И. Козлов - переводчик Мицкевича (Sonety krymskie Мицкевича в переводе И. И. Козлова)». Автор полагает, что «перевод этот не из удачных», за исключением сонетов «Плавание» и «Пилигрим». «В переводе остальных очень часто дает себя знать бессилие Козлова справиться с передачей на русский язык образных средств польского поэта. Это ведет зачастую к неточности в воспроизведении оригинала. Стиль перевода нередко малохудожествен, встречаются порою даже маловразумительные слова, которые можно понять только после сверки их с подлинником... Невыдержанность размера, погрешности против метрики, наконец, бедная и неудачная рифма в этом переводе - явление довольно частое» (Известия Таврической ученой архивной комиссии, № 57. Симферополь, 1920, с. 305-320).
В последние годы историки перевода преодолели формальные критерии анализа и вернулись к проникнутым историзмом оценкам Белинского, который видел в Козлове «поэта чувства»: «...от этого все переводы его отличаются одним колоритом - тем самым, как и его оригинальные произведения» (Мастера стихотворного перевода, т. 2. Л., 1968, с. 361-362).
В. Я. Щастный (1802-?)
Свидания в роще, Тишина морская, Алушта ночью, Чатырдаг (из Адама Мицкевича) (Расположено КС. XIII, XII, II CVI). -Альбом северных муз. Альманах на 1828 год, изданный А. И<вановским>. СПб., 1828, 94-95.
Уроженец Волыни, получивший образование в иезуитском коллегиуме в Полоцке и знаменитой гимназии Чацкого в Кременце, Василий Николаевич Щастный на протяжении многих лет поддерживал близкие связи с Ю. Коженевским и другими воспитанниками «волынских Афин», как тогда называли гнездо польской культуры в Кременце. Через эти круги он познакомился, по-видимому, с Мицкевичем уже зимою 1827-1828 г. в Петербурге, где служил при Государственной канцелярии в чине титулярного советника. Знакомство было достаточно коротким. А. И. Подо- линский вспоминал, что встретился с Мицкевичем «на вечере у Щастного». «Поэт, тогда уже знаменитый, молча курил в углу, так что я невдруг его заметил. Когда же был ему представлен, он произвел на меня самое благоприятное впечатление» (Русский архив, 1872, стлб. 860). Как видно из письма Мицкевича к Щастному (начало марта 1829 г.), они продолжали дружески общаться вплоть до отъезда польского поэта из России.
По своим литературным интересам Щастный примыкал к окружению А. Дельвига, в котором заметно прорисовывалась «польская» по происхождению или воспитанию группа поэтов, активно разрушавшая едва ли не безраздельную «монополию» Булгарина на польско-русские культурные связи. Переводы из Мицкевича - главная сфера их деятельности во второй половине 1820-х годов. Не случайно Щастный получает известность в русской литературе прежде всего своим переводом «Фариса», который был опубликован в альманахе Дельвига «Подснежник на 1829 год» и посей день остается одним из лучших (Вацуро В. Э. Первый русский переводчик «Фариса» А. Мицкевича. - В кн.: Славянские страны и русская литература. Л., 1973, с. 47-67). Несколько ранее, в марте 1828 г., появились в альманахе А. Ивановского четыре сонета, в том числе один из «любовного» цикла («Свидание в роще»). Экзотически яркая и насыщенная философскими размышлениями поэзия Мицкевича не могла не привлечь внимания Щастного, искавшего и в собственном творчестве «поэзии мысли», раскрывающей трагический мир переживаний современного человека. Переводчик весьма близко следует Мицкевичу, не опасается ориентального колорита, но не в состоянии сохранить форму сонета, воссоздать строгий лаконизм образов. Вскоре после выхода альманаха Мицкевич сообщал Одынцу из Москвы в письме от 22 марта/3 апреля: «Ты просишь прислать тебе русские переводы моих стихотворений? Но для этого нужно собрать большой тюк. Едва ли не во всех порядочных альманахах (здесь их выходит множество) представлены мои сонеты» (XIV, ч. 1, с. 375).
В. И. Любич-Романович (1805-1888)
К Лауре (С. I). Пер.: В. Романович. - Лит. прибавления к «Русскому инвалиду», 1831, № 42, 27 мая, с. 326.
«Я брежу, путаюсь в чужие разговоры...» (С. II). Пер.: В. Романович. - Лит. прибавления к «Русскому инвалиду», 1831, № 42, 27 мая, с. 327.
«Твой вид непринужден, слова твои просты...» (С. III) - Стихотворения Адама Мицкевича. Перевел с польского В. Р. СПб., 1829, с. 21.
«Ты ль это, поздно так? - Блуждала все досель...» (С. IV). Пер.: В.
Романович. - Лит. прибавления к «Русскому инвалиду», 1831, № 28, 8 апреля, с. 222. «Мне в очи смотришь ты, вздыхаешь... о незнанье!» (С. XII)-Стихотворения Адама Мицкевича, с. 23.
«Впервые пленник, я свой плен благословляю...» (С. XIIÏ)-Стихотворения Адама Мицкевича, с. 22.
Крымские сонеты. - Стихотворения Адама Мицкевича. Перевел с польского В. Р. СПб., 1829, с. 1-17 (отсутствует перевод КС. VIII - «Гробница Потоцкой». Расположение произвольное: I, II, III, IV, X, XI, XII, V, XIII, XIV, VI, VII, IX, XV, XVI, XVII, XVIII). Разрешение на печать подписано цензором К. Сербиновичем 15 октября 1829 г. К сонету «Путь над пропастью в Чуфут-Кале» Любич-Романович сделал примечание: «Варианта ко 2-му куплету»:
Повис! там - не гляди! взор дна не досягает;
В сей кладезь и руки своей не опускай:
Ей не даны крыле; туда не залетает
Пускай и мысль твоя - и ей не доверяй.
Примечание к сонету «Развалины Балаклавы» - «варианта к 3-му куплету»:
Здесь - украшенья Грек Афинам высекал;
Под Генуи ярем склонил главу Моголец,
И набожный идя из Мекки богомолец
Здесь песнь намаза напевал.
Василий Иванович Любич-Романович воспитывался в иезуитском коллегиуме в Полоцке, как и Щастный, с которым он поддерживал дружеские и литературные связи. Дальнейшее образование он получил в Нежинской гимназии, где был членом «кружка вольнодумцев», к которому был причастен и Гоголь. Осенью 1827 г. переехал в Петербург и поступил на службу в департамент министерства юстиции, куда вскоре определился приехавший вместе с Мицкевичем из Москвы его друг Ф. Малевский. Польский поэт находился в Петербурге до 27 января 1828 г. Время это проходило почти в беспрестанных чествованиях, которыми встречали Мицкевича проживавшие в Петербурге поляки и русские литераторы. Вероятней всего, именно в эту пору Любич-Романович познакомился с автором «Сонетов». Знакомство было достаточно коротким, если поэт подарил (очевидно, перед отъездом из России?) своему молодому другу собственный бюст работы скульптора Соколова (сведений 06 этом скульптурном портрете не сохранилось). Встреча с Пушкиным, который, по воспоминаниям Любича-Романовича, посоветовал ему переводить Мицкевича и Байрона, также могла состояться лишь в это время. Вряд ли начинающий литератор из Нежина виделся с русским поэтом где-либо, кроме Дельвига, с которым его познакомил Щастный и в изданиях которого он принимал деятельное участие. Но Дельвиг выехал из Петербурга почти одновременно с Мицкевичем - в конце января-начале февраля 1828 г. и вернулся вместе со всем своим семейством лишь 7 октября (Пушкин. Письма, т. II (1826-1830). М.-Л., 1928, с. 270). Пушкин, приехавший в Петербург 16 октября 1827 г., выехал оттуда в Малинники в ночь на 20 октября 1828 г. Сомнительно, чтобы в немногие октябрьские встречи с Дельвигом, который был еще в хлопотах переезда, поэт мог видеться с Любичем-Романовичем. По-видимому, встречи с Пушкиным могли иметь место с конца октября 1827 г. по январь 1828 г. Напутственное слово Пушкина определило скромный литературный путь молодого автора. В кратком вступлении к переводам он писал: «Кому из просвещенных россиян неизвестно имя первого из современных поэтов Польши и кто не слыхал о произведениях его творческого самостоятельного гения? Плененный ими, осмелился я передать некоторые на отечественный язык и ныне предлагаю оные моим читателям. Чуждаясь притязаний на звание литератора, утешаюсь мыслию, что сей первый шаг мой на поприще отечественной словесности есть посильный дар необыкновенному таланту Мицкевича».
В печати переводы вызвали сдержанную оценку. Булгарин, указав на стилистические несообразности («Ни чей взор, и руки туда не простирай»), признал все же, что «самая попытка передать смелые, изумляющие переводчика стихи Мицкевича и передать их сколько можно ближе заслуживает одобрение любителей поэзии» (Северная пчела, 1829, № 38, 16 ноября). В заметке Полевого о пребывании Мицкевича за границей говорится о новом переводе Любича-Романовича: «... многие места переданы им весьма удачно. К сожалению, неровность и жесткость стихов вообще мешают читателю узнавать песни соловья литовского в русском переводе» (Московский телеграф, 1829, ч. 30, № 23 (декабрь), с. 368).
Ю. И. Познанский (1801-1878)
К Лауре (С. I). Пер.: Познанский. Лит. прибавления к «Русскому инвалиду», 1832, № 14, 17 февраля, с. 110. Автограф, под заглавием: «К Лауре (2-й сонет Мицкевича). Посвящаю А. И. Подолинскому» с датой: «Февраля 10-го 1831. Г. Киев». Перевод сделан по петербургскому изданию произведений Мицкевича (t. 2, s. 233), где цикл сонетов открывается стихотворением «Воспоминание», одним из самых ранних произведений поэта (1818) - ГБЛ, ф. 232, к. I, № 97. Там же варианты к ст. 3: «Лаура, ах! и ты невольно покраснела», к ст. 9: «Лаура, не страшись», к ст. 12-14:
Пусть должен я сказать с любовью безнадежной
Другому руку дай - лишь мне скажи, друг нежной,
Что душу бог твою с моею обручил.
Свидание в лесу. Пер.: Ю. Познанский. - Лит. прибавления к «Русскому инвалиду», 1831, № 81-82, 10 октября, с. 639. Имя Мицкевича не указано.
К***. (С. XII). Пер.: Ю. Познанский. - Лит. прибавления к «Русскому инвалиду», 1832, № 15, 20 февраля, с. 117.
«Я грустен, память тех небесных наслаждений...» (С. XIV). Пер.: Познанский.- Лит. прибавления к «Русскому инвалиду», 1832, № 19, 5 марта, с. 151.
День добрый, Добра ночь, Добрый вечер (С. XV, XVI, XVII). Пер.: Ю. Познанский. - Гирлянда, 1831, ч. 1, № 14, с. 347-348.
Данаиды (С. XXI). Пер.: Ю. Познанский. - Лит. прибавления к «Русскому инвалиду», 1832, № 1, 2 января, с. 7.
Аккерманские степи (КС. I). Пер.: Ю. Познанский. - Московский вестник, 1828, ч. 8, № 6, с. 137-138.
Плавание (КС. III). Пер.: Ю. Познанский. - Гирлянда, 1831, ч. 2, № 27, с. 225.
Вид гор из степей Козлова (КС. V). Пер.: Ю. Познанский. - Лит. прибавления к «Русскому инвалиду», 1832, № 4, 13 января, с. 31.
Бахчисарайский дворец. 6-й крымский сонет. Пер.: Познанский. - Лит. прибавления к «Русскому инвалиду», 1831, № 92, 18 ноября, с. 727. Имя Мицкевича не указано.
Бахчисарай ночью (КС. VII). Пер.: Ю. Познанский. - Лит. прибавления к «Русскому инвалиду», 1831, № 50, 24 июня, с. 388.
Могилы гарема (КС. IX). С польск. пер. Познанский. - Метеор. На 1845 г. СПб., 1845, с. 13. Перевод датирован 1831 г. Имя Мицкевича не указано.
Дорога над пропастью в Чуфут-Кале (КС. XV). Пер.: Ю. Познанский. - Лит. прибавления к «Русскому инвалиду», 1832, № 36, 4 мая, с. 287. Перевод датирован 1831 г.
Развалины замка в Балаклаве (КС.XVII). Пер.: Юрий Познанский. - Лит. прибавления к «Русскому инвалиду», 1832, № 53, 2 июля, с. 423. Перевод датирован 1831 г.
Юрий Игнатьевич Познанский приобрел некоторую литературную известность не своими оригинальными произведениями, а как переводчик Мицкевича. С творчеством польского поэта Познанский познакомился в западных губерниях, где проходил службу после окончания Московского училища для колонновожатых. Это случилось не ранее 1822-1823 гг., когда в Вильне появились первые два томика сочинений Мицкевича. Познанский перевел оттуда несколько стихотворений, одно из которых («Курган Марили») было опубликовано в «Московском телеграфе» (1826, ч. IX, № 9, с. 4-9). Это был первый русский поэтический перевод из Мицкевича. К. А. Полевой пишет об этом в своих воспоминаниях: «Весною 1826 года, близкий приятель моего брата, Ю. И. Познанский, тогда молодой офицер генерального штаба, приехавший из Польши, привез с собою несколько стихотворений, переведенных им из Мицкевича, и при свидании с братом изумился, что он почти не знаком с лучшим поэтом Польши, который живет в Москве. Он просил Николая Алексеевича познакомить его с Мицкевичем, желая прочитать ему свои переводы. Восхищение, с которым Ю. И. Познанский говорил о великом польском поэте, и переводы его, хотя не образцовые, заставили моего брата поехать к Мицкевичу, пригласить его к себе и после нескольких свиданий он был как родной в нашем доме» (Полевой К. Записки о жизни и сочинениях Николая Алексеевича Полевого. СПб., 1888, с. 205-206). Несколько по-иному рассказывает об этом эпизоде М. А. Максимович: «Во время коронации наехали в Москву гвардейцы, и один из них (10. Познанский), знавший по-польски, познакомил Полевого с этими сонетами и изумил его. Полевой, до того встречавшийся с Мицкевичем в обществе, но не подозревавший в нем такого таланта, теперь коротко с ним сошелся и ввел в свой кружок, собиравшийся у Полевого по воскресеньям» (Русский архив, 1898, т. II, № 7, с. 430). В сообщении Максимовича много неточностей. Сомнительно, чтобы Познанский, приехавший в Москву во время коронационных торжеств (т. е. в июле-сентябре 1826 г.), еще не встречавшийся с Мицкевичем, мог читать Полевому свои переводы сонетов, которые были изданы в конце того же года. Если учесть к тому же, что «Курган Марили», переведенный в Киеве 5 октября 1825 г., был опубликован в журнале Полевого уже в середине мая 1826 г., то достоверность воспоминаний Ксенофонта Алексеевича, относившего встречу с Познанским к весне 1826 г., значительно возрастает. Любопытно, однако, что сам Познанский совершил аналогичную ошибку памяти. В варшавском музее А. Мицкевича хранится экземпляр московского издания «Сонетов», подаренный поэтом Познанскому. Последний, незадолго до своей смерти, сделал на обложке книги, над титулом, дарственную надпись: «Антону Станиславовичу Миодушевскому; на память как от друга от 78-летнего старца, уважающего в людях правдивость и самопожертвование> за свои убеждения. Юрий Познанский 1878 года. Дер. Комиссарова». Под титулом Познанский указал: «... получил от самого Мицкевича, тоже на память, в Москве, во время коронаций Николая 1826 году. Юрий Познанский». Конечно, здесь явная аберрация памяти. Мицкевич подарил Познанскому «Сонеты» не в Москве, «во время коронации», а позднее, возможно в Петербурге, где Познанский служил при генеральном штабе, на память о встречах в Москве, которые, по-видимому, были достаточно дружественными в пору коронационных торжеств, в июле-сентябре, когда Мицкевич подготавливал к изданию рукопись «Сонетов». Ч. Згожельский обратил внимание, что в этом экземпляре, рядом с последним незавершенным, как бы «оборванным» самим поэтом стихом в сонете «Извинение», видна запись, сделанная черным карандашом, - как будто рукою По- знанского: «Lecz psiedzie godzina» (правильно: «Lecz przyjdzie godzina». Пер.: «Но наступит час»). Характер записи, по мнению Ч. Згожельского, связан с устной версией (отсюда ее удивительная орфография) и относится, вероятно, к тому времени, когда Познанский встречался с Мицкевичем и близкими ему людьми, от которых мог услышать окончание сонета, не включенное в окончательный текст из-за цензурных опасений (Mickiewicz Adam. Dzieła wszystkie, t. I, cz. 2, s. 144- 145; Wasilewski Z. Jeden z owych «przyjaciół Moskali». - Słowo Polskie, Lwów, 1904, nr. 510, z. 29.X).
Обратим, однако, внимание на «удивительную орфографию», свидетельствующую, вопреки мнению Максимовича, что Познанский неважно в эти годы владел польской речью. Это бесспорно повышает аутентичность записи и устраняет сомнения в ее позднейшей подделке. Современный исследователь творчества Познанского также отмечает ряд «вольностей, ошибок, неточностей в передаче текста оригинала» («Курган Марили») (Баскаков В. Н. Забытый переводчик А. Мицкевича. - В кн.: Славянские страны и русская литература. Л., 1973, с. 39). В последующих переводах из Мицкевича Познанский более близок к оригиналу, но это связано не с «эволю цней» его переводческих принципов, как полагает В. Н. Баскаков, а с характером подстрочников, которыми он пользовался. В отрывках из «Конрада Валленрода» («Песнь из Валленрода» («По дну золотому прекрасной Вильи...») и «Альпугара») Познанский заметно следует за прозаическим переводом С. Шевырева и А. Скаль- ковского, заимствуя порою не только особенности лексики, но и своеобразие некоторых синтаксических форм. (Ср.: Московский вестник, 1828, ч. 8, № 7, с. 303; № 19, с. 30-35; Русский зритель, 1828, № 7-8, с. 206; Подснежник на 1829 год, СПб., 1829, с. 162-166). Более удачным оказалось «содружество» с Вяземским в переводе «Сонетов». Мы находим у Познанского характерную лишь для Вяземского «колесницу» в «Аккерманских степях», «пенистую метель» и «руно парусов» в «Плавании». Общим достоянием стала также: «струя шибко уплывает» («но шибко убегала струя») в сонете «Бахчисарай», который одинаково назван обоими поэтами «Бахчисарайский дворец», и многие другие. Возможно, что Познанский заглядывал и в оригинальный текст, поправляя в отдельных случаях Вяземского. Об этом могла бы свидетельствовать курьезная ошибка. Он принял польское «łuna» (зараво) по созвучию за «луну» в сонете «Вид гор из степей Козловских»: «Что за луна вверху? Смотри пожар Царьграда!» (У Вяземского правильно: «Какее зарево на вершине! Как будто пожар Царьграда»). Но, возможно, что такое прочтение было подсказано Козловым, уже успевшим совершить подобную ошибку.
Вяземский заслонил перед Познанским реального Мицкевича в «Крымских сонетах», но переводчик был достаточно самостоятелен в общей стилевой ориентации. Воспитанник московского благородного университетского пансиона, принимавший деятельное участие в издании альманаха «Каллиопа» (1816-1820), где он печатал свои оригинальные стихотворения и переводы с греческого, латыни, английского и французского, Познанский сменил во второй половине 1820-х годов свои классицистские и сентименталистские опыты - а именно таким он предстает в переводе «Кургана Марили» - на элегическую музу. Уже в «Аккерманских степях» Познанский преодолевает конкретный мир поэтических образов Мицкевича, правда, он достигает этого путем разрушения формы сонета и превращения его в девятнадцатистрочное стихотворение. В последующих переводах он сохраняет форму сонета, но они уже включены в систему элегической поэзии с ее устойчивыми словесными знаками-образами, в которых растворяются реальные психологические переживания польского «пилигрима», да и восточный колорит описаний изрядно теряет в своей яркости. Так, например, в «Могилах гарема» «море утех и счастия» превратилось в море «радости, счастья и беспечности» (3), вместо «покрова» появилась «риза забвения» (5), вместо «посреди сада» - «средь уединения» (6), просто «имена» стали «имена заветные» (8). Познанский дополнил Мицкевича меланхолическим «Дни прошли счастливые» и изменил последнюю строку сонета: вместо «пилигрима», смотревшего на могилы «со слезами», уже сам переводчик «выронил слезы умиления». Значительно лучше удались «любовные» сонеты. Но он выбирал близкие себе по настроению. К тому же не было на сей раз литературного образца н приходилось обращаться непосредственно к оригинальному тексту, возможно не без помощи кого-либо из своих киевских знакомцев.
Кроме «Аккерманских степей», все известные нам сонеты Познанского были написаны в Киеве в начале 1831 г. Тогда же там находился проездом в Одессу один из самых близких друзей Познанского А. И. Подолинский. 10 февраля 1831 г. Познанский посвятил ему свой перевод одного из сонетов Мицкевича. В тот же день Подолинский написал стихи «в ответ на его перевод мицкевичева сонета "К Лауре"»:
Любовь он пел, печалью вдохновленный,
И чуждых слов не понял я вполне,
И только был напев иноплеменный,
Как томный взор, как вздох понятен мне.
Но ты постиг, душою умиленной,
Что звуков тех таилось в глубине,
И скорбь души, страданьем утомленной,
Отозвалась и на твоей струне.
И внемлю я понятному мне звуку,
Как бы внимал страдальцу самому,
И я б хотел с участьем брата руку
При встрече с ним хоть раз пожать ему:
Мне тот не чужд, кто знал любовь и муку,
И кто их пел по сердцу моему!
(ГБЛ, ф. 232, к. 2, № 16; Русский инвалид, 1831, № 49, 20 июня, с. 382; Гирлянда, 1831, № 15, с. 365-366; Одесский альманах на 1831 год. Одесса, 1831, с. 239). Характеристика поэтической индивидуальности Познанского небезынтересна и для самого Подолинского: сонет по-своему комментирует его позднейшие воспоминания о Мицкевиче. По-видимому, встречи в Петербурге зимою 1828 г. не были достаточно близкими. Лишь в Киеве Подолинский ощутил в общении с Познанским свое «родство» с польским поэтом. Но это было уже в пору польского восстания, получившего самые широкие отклики в Киеве с его обширной польской «колонией», и в этой связи братское участие к «страдальцу» Мицкевичу приобретало смысл, далеко выходящий за программные установки стихотворения. Переводы Познанскога этого времени - его последняя и благородная дань памяти польского поэта.
А. Г. Шпигоцкий
«Проста твоя поступь, речь томно скромна» (CIII). Пер.: Аф. Шпигоцкий.- Дамский журнал, 1832, ч. 38, № 17, апрель, с. 61-62.
Добра ночь (C.XVI). Пер.: Ш[пигоцкнй!. - Молва, 1835, ч. 9, № 17, стлб. 201 - 202. Имя Мицкевича не указано.
Плавание (С. III). Пер.: Аф. Шпигоцкий. - Дамский журнал, 1832, ч. 38, № 17, с. 62.
Уроженец Полтавской губернии, Афанасий Григорьевич Шпигоцкий обучался в Харьковском университете и в конце 1820-х годов примкнул к так называемому «харьковскому кружку романтиков». Впоследствии он получил известность как переводчик Пушкина и Мицкевича на украинский язык. Начинал же свою литературную деятельность Шпигоцкий с переводов «Конрада Валленрода» и нескольких сонетов на русский. Рецензент «Московского телеграфа» положительно оценил эти опыты, хотя и отмечал: «Читая иные места, думаешь, что переводчик пишет как будто не на родном языке» и «не вполне владеет стихом» (1832, ч. 43, № 2, с. 251).
А. А. Совинский
Чатырдаг (KG.XIII). Пер.: А. Совинский. - В кн.: Подарок для бедных. Одесса, 1834, с. 117.
Афанасий Анастасиевич Совинский (или Савинский) обучался вместе с А. А. Крыловым и П. А. Плетневым в Педагогическом институте, находился в переписке с Г. Р. Державиным, печатался в «Соревнователе» (там были опубликованы его «Перевод XII оды Горацпевой» (1818, № 4) и статья «На кончину Озерова» (1818, № 5)). Будучи преподавателем Нежинской гимназии, Совинский продолжал заниматься стихотворством. Образцы своей тридцатилетней поэтической деятельности он опубликовал в двух томиках под названием «Подарок прекрасному полу» (М., 1846). Галантная поэзия Совннского, окрашенная откровенной эротикой, прозвучала диким анахронизмом. «Г-н Совинский неисправим, - писал рецензент «Библиотеки для чтения». - Более тридцати лет смущает он спокойствие прекрасного пола своими стихами». «Когда же будет этому конец? Подумайте, сколько десятилетий длится это анакреонтическое поведение...» (1847, т. 84, отд. 6, с. 29). Такой же издевательский отзыв поместили «Отечественные записки» (1847, т. 52, отд. 6, с. 68). В Мицкевиче Совинского привлекла, по-видимому, классическая строгость формы сонета, которую он передал с большой точностью в отличие от многих современных ему переводов. В 1834 г. он опубликовал переводы двух сонетов - «Утро и вечер» и «Чатырдаг». В примечании к последнему сообщается: «Прочие Крымские сонеты переведены мною размером подлинника», но местонахождение этих переводов неизвестно.
М. Ю. Лермонтов (1814-1841)
Вид гор из степей Козлова (KG.V). Пер.: М. Ю. Лермонтов. - В кн.: Вчера п сегодня, кн. 2, СПб., 1846, с. 153-154; ст. 9 исправлен по «Библиографическим запискам» (1859, т. 2, № 1, стлб. 21). Автограф неизвестен.
Об обстоятельствах создания этого перевода писал в 1890 г. Ю. Елец со слов А. И. Арнольди: «Лермонтов написал "Стансы" Мицкевича, переведенные ему польским корнетом Краснокутским, жившим с ним на одной квартире» (Елец Ю. История лейб-гвардии Гродненского гусарского полка, т. I. СПб., 1890, с. 206, 255). В статье «Лермонтов в записках А. И. Арнольди» прокомментирован оригинальный текст воспоминаний лермонтовского сослуживца: «Большого внимания заслуживает свидетельство Арнольди и о подстрочном прозаическом переводе с польского "Стап- сов" Мицкевича, сделанном для Лермонтова корнетом Н. А. Краснокутским. Речь идет, конечно, о "Виде гор из степей Козлова" (из «Крымских сонетов» Мицкевича) - единственном переводе Лермонтова с языка, которым сам он, как известно, не владел. Этот стихотворный текст, опубликованный впервые в альманахе "Вчера и сегодня" 1846 г., датируется обычно 1841 г. Ввиду того что автограф перевода до нас не дошел, а традиционная датировка ничем не мотивирована, мы не видим никаких оснований для полемики с вполне конкретным утверждением Арнольди об обстоятельствах его написания и датировки (1838 г. вместо 1841 г.)» (Литературное наследство, т. 58, с. 453). Э. Э. Найдич, обратившись к статье Белинского о Бенедиктове («Мицкевич, один из величайших мировых поэтов, хорошо понимал это великолепие и гиперболизм описаний и потому в своих «Крымских сонетах» очень благоразумно прикидывался правоверным мусульманином; и в самом деле это гиперболическое выражение удивления к Чатырдаху кажется очень естественным в глазах поклонника Мугаммеда, сына Востока»), высказал интересное соображение, что Лермонтов «в стихотворении "Вид гор из степей Козлова" сумел выразить то самое гиперболическое выражение удивления, которое, по словам критика, естественно в устах "сына Востока". Перевод Лермонтовым как раз того самого сонета, который Белинский противопоставил Бенедиктову, очевидно, не случайное совпадение, а результат внимательного чтения Лермонтовым статьи Белинского о стихотворениях Бенедиктова (1836)» (М. Ю. Лермонтов. Вопросы жизни и творчества. Сб. статей. Орджоникидзе, 1963, с. 98-99).
Заметим в этой связи, что «пилигрим» Мицкевича - не «сын Востока» и не «поклонник Мугаммеда», это - польский изгнанник, тоскующий по родиие и стремящийся к ней в своих воспоминаниях. Восточный колорит, характерный для его высказываний, частые обращения к аллаху, ничуть тому не противоречат - ведь ему приходится приспосабливаться к представлениям и понятиям «мирзы», своего гида по Крыму. Правда, «мпрза» порой «проговаривается»: «бог», перед величием которого он замирает в «Чатырдаге», - это не аллах; религиозное чувство величия природы выражено поэтом-христианином (Kleiner J. Mickiewicz, t. I. Lublin, 1948, s. 535). В том же сонете появление архангела Гавриила в несвойственной ему по мусульманским верованиям роли Мицкевич объяснил необходимостью учитывать вкусы современного читателя. Белинский, по-видимому, был знаком с Мицкевичем по переводам Козлова, пытавшегося сохранить «ориентальные» краски оригинала. К этим же «подражаниям» обращался и Лермонтов. Более того, главным источником для его перевода был не прозаический подстрочник Краснокутского а поэтический текст Козлова. Лермонтов избирает тот же размер (четырехстопный ямб) и передает форму сонета сходно с «Подражанием» поэта-слепца двадцатичетырехстрочным стихотворением. Близость двух стихотворений, особенно в первой части, столь велика, что Лермонтов даже повторяет знаменитую ошибку Козлова принявшего «зарево» (польск. «łuna») за «луну». Вместо пламенеющей в солнечных отблесках вершины горы перед быстро наступающей мглой, еще «бурой» по цвету,- это впечатляющее зрелище Мицкевич особо оговаривает в примечании к сонету, - в стихотворениях Козлова и Лермонтова царит глубокая ночь. Неясно лишь, почему отсутствуют звезды: ужели «дивы, словом роковым», сумели преградить им путь? Образ лунной ночи, намеченной Козловым, Лермонтов превратил в картину едва ли не космического безмолвия, одиночества и обреченности. Преодолевая мягкий лиризм «подражания» Козлова, Лермонтов явно обращается к подстрочнику, добиваясь большей близости к оригинальному тексту. Из его стихотворения исчезли «рой светлых духов» и «стеной нетленной», но зато появились «ангелы» и «дивы», о которых писал Мицкевич, а поток поэтической речи приобрел большую энергию и стремительность. Изменилась не только концепция вольного «подражания», но и самого сонета. В главном Козлов следовал за Мицкевичем, выражая бесконечное восхищение перед величием и громадностью природы. В этом отношении нет различий между «пилигримом» и «мирзой»: они лишь дополняют друг друга в описании Чатырдага. Иное дело у Лермонтова. Не «пилигрим», а «мирза» выражает высокую идею стихотворения. Холодному застывшему могуществу природы противостоит человек («Я проложил свой смелый след, где для орлов дороги нет»).
Обстоятельства, связанные с созданием стихотворения, легко выяснимы. Поэтический мир Козлова всегда был близок Лермонтову, постоянно стремившемуся к его внутреннему преодолению, к отказу от покорности и примирения с силами природы и судьбы (дискуссия о «Чернеце» в «Мцыри» и др.). С 26 февраля по конец апреля 1838 г. Лермонтов служил в лейб-гвардии Гродненском гусарском полку, где корнет Краснокутский, поляк по происхождению, сделал для него подстрочный перевод сонета. Как раз в эту пору в Новгород приехала жена командира полка Анна Григорьевна Хомутова (1784-1856), двоюродная сестра И. И. Козлова. Незадолго до этого она посетила после 26-летней разлуки слепого поэта, когда-то любившего ее. Взволнованный этой встречей, Козлов написал в альбом Хомутовой стихи «Другу весны моей после долгой, долгой разлуки». По воспоминаниям племянника Хомутовой, Лермонтов, встретившийся с ней у командира полка, дом которого он посещал, попросил «позволения взять эти стихи с собою и на другой день возвратил их» вместе со своими, посвященными Хомутовой (Русский архив, 1866, № 2, с. 198). Стихи, обращенные к Хомутовой («Певец, страданьем вдохновенный...»), в то время, когда он собирался приступить к переводу Мицкевича по подстрочнику, могли привлечь его внимание к «подражаниям» Козлова польскому поэту. Возможно и другое. Интерес к Козлову, обостренный встречей с Хомутовой, привлек Лермонтова к переводам из Мицкевича и вызвал необходимость в подстрочнике. Как бы то ни было, оба стихотворения Лермонтова настолько внутренне близки, что несомненно были созданы в одно и то же время, что вполне подтверждается и уже приведенными выше мемуарными свидетельствами. Все эти соображения дают основание включить в круг источников лермонтовского перевода из Мицкевича «переложение» Козлова.
Л. И. Боровиковский (1807-1889)
Аккерманские степи (KG.I). - Печатается по беловому автографу полного перевода «Крымских сонетов» (ЦГАЛИ, ф. 243, № 5, л. 1-18).
Поэт-этнограф, фольклорист, переводчик Пушкина и Мицкевича на украинский язык, Лев Иванович Боровиковский перевел на русский «Крымские сонеты» в 1839 г. Сохранилась рукопись перевода с сопроводительным письмом в «контору Москвитянина», в котором «учитель полтавской гимназии» сообщал, что посылает «еще один перевод этих сонетов, в рамках сонетов же, - что, конечно, могло . повлечь за собою погрешности противу плавности стиха и чистоты языка. Сонеты переведены почти надстрочно - это их достоинство». Сонеты не появились в печати из-за цензурного запрета и невысокого уровня самого перевода.
А. А. Майков (1816-1906)
Аккерманские степи. Байдары. Аюдаг. (KC.I, X, XVIII) - Печатается по черновому автографу полного перевода «Крымских сонетов» (ГПБ, ф. 452, №62, л. 1-33). В библиографии АМ авторство ошибочно приписано А. Ы. Майкову. (См. наблюдения Р. Заборовой. - Русская литература, 1966, № 4, с. 143-144. Там же приведен текст сонетов «Алушта днем» и «Вид гор из степей Козловских»). Известный славист, Аполлон Александрович Майков, будучи студентом Московского университета, перевел в 1842 г. «Крымские сонеты» с помощью «подстрочника» Вяземского. Черновая рукопись перевода с различными вариантами, с поисками наиболее близкого Мицкевичу размера - от ямба к пятистопному амфибрахию и анапесту - сохранилась в архиве ученого.
Н. В. Берг (1824-1884)
Сонеты. (CI, III, IV, V, VI, VIII, X, XVI, XX). Крымские сонеты. - В кн.: Берг Н. В. Переводы и подражания. СПб., 1860, с. 236-248, 250-251, 253, 255. То же: Берг Н. В. Переводы из Мицкевича. Варшава, 1865, с. 194-206, 208-209, 211, 213. (См. также по указателю АМ, с. 562). Размещение «Крымских сонетов» произвольное (XIV, I, VIII, IX, III, II, VI, IV, X, V, XVII, XVIII, XIII, XV).
«Истый поэтический Меццофати», как его называли современники за пристрастие к переводам со многих языков, Николай Васильевич Берг главным делом своей жизни считал перевод «Пана Тадеуша» и других произведений Мицкевича, в том числе сонетов, к которым он обратился уже в конце 1830-начале 1840-х годов. Много лет позднее Берг вспоминал: «Начаты труды польские мною на школьных лавках, еще в первой московской гимназии, лет тридцать тому назад. Все, что можно было взять тогда вдохновением, я взял, натурально» (ГБЛ, Погодин, II, п. 4, № 30, л. 2). Живший длительное время в Варшаве (с 1864 г.), где он преподавал в университете русский язык, Берг не разделял официальную политику «русификации» и выдвигал собственную программу культурного «умиротворения» и «сотрудничества». В письме к М. П. Погодину от 21 апреля 1869 г. он писал, обращаясь ко времени жизни польского поэта в России: «Мицкевич в Москве между русскими писателями, как свой! Неповторимая поучительнейшая страница! Читать не умеют этих страниц и хватаются за гнусности, играют в опасную игрушку. Если б в правительстве. ... стоял человек гениальный, обширного образования, все видевший и понимавший, - Мицкевич не бежал бы, голову прозакладую, - и был бы нашим партизаном. Когда проходила через цепзуру его поэма "Конрад Валленрод", надо было бы подчеркнуть в ней кое-какие места, призвать Мицкевича, нарисовать ему картину его дружеских связей с русскими, ничего другого не делающими, как только его любящими всею душою, - и потом показать ему книжку: он залился бы слезами и был бы наш. Вместо этого - казни и ссылки в Сибирь- где же мир?» (ГБЛ, Погодин, И, п. 4, № 27, л. 12).
Первый свой перевод - сонет «Дорога над пропастью в Чуфут-Кале» (KG.XV) - Берг опубликовал в 1845 г. (Москвитянин, 1845, ч. 8, № 5-6, с. 86-87). Затем появились «Аккерманские степи», «Отплытие», «Могила Потоцкой» (КС. I, III, VIIJ) (Москвитянин, 1846, ч. 2, № 3, с. 3-5), «Чатырдаг» (KC.XIII) (Москвитянин, 1849, ч. 2, № 8, с. 232) и др. Во время Крымской войны Берг находился в Севастополе корреспондентом «Москвитянина». В Крыму он перевел «Пилигрима» (озаглавив его «Странник») и «Бахчисарай ночью». В сохранившихся автографах стихотворений проставлена дата: «1855. Окт<ябрь>» (ГБЛ, авт. 9, № И, л. 1-2). Н. А. Некрасов, ценивший в Берге хорошего поэта, не одобрял его некоторые «вольности»: сонет «К Неману» (С. VIII) был переведен без названия: «О Волга-матушка, родимая река...» (Москвитянин, 1854, т. 6, № 24, с. 198), что, очевидно, дошло до переводчика. В письме к Некрасову из Одессы (30 июня 1856 г.) Берг извинялся: «... писал скоро, на походную руку, в Кишиневе, когда собирался в Севастополь... Было не до ровности слога». В том же письме Берг замечал: «Вообще желал бы перепечатать все сонеты, переведенные из Мицкевича, которых наберется до 20» (Литературное наследство, т. 51-52, с. 116). Замысел этот оформился несколько позднее. 5 января 1859 г. Берг писал М. П. Погодину: «Переписывая сонет "Развалины замка в Балаклаве", вспомнил забытый всеми Севастополь. Трогательное сходство: заметьте» (ГБЛ, Погодин, II, п. 4, № 19, л. 2). Подготавливая к печати свои «переводы и подражания» Берг переработал ряд сонетов, в том числе «К Неману». В новой редакции, опубликованной «Современником» (1862, т. 23, № 5, с. 252), изменено название - на «Неман», а первая строка исправлена: «О Неман, ты моя родимая река...».
Некрасов благожелательно отозвался на переводы из Мицкевича: «Г. Берг чуть ли не один из самых неутомимых и неисчерпаемых переводчиков в России: он переводил с французского, немецкого, английского, кажется даже с индейского и калмыцкого, и теперь переводит с польского. Переводы его грешат менее всего близостью к подлинникам. Но стихи его хороши. Есть переводчики, у которых свои стихи до того уж плохи, что готов подарить им близость, только бы отлегло от уха. .. Мицкевич, которого теперь перевел г. Берг, один из тех редких поэтов, у кого форма и содержание неразделимы: одно превосходно и другое превосходно. Значит, переводить Мицкевича тоже нелегко. Особенно эта трудность должна увеличиваться родственным сходством языков польского и русского. С близкого по духу языка переводить еще труднее...» (Современник, 1866, т. 93, № 3, с. 129-130; Некрасов Н. А. Полное собрание сочинений, т. IX. М., 1950, с. 442-443), принадлежность рецензии Некрасову не отмечена в библиографии АМ (с. 214). Сходное мнение еще до Некрасова высказывал M. H. Лонгинов, полагавший, что Берг оправданно следует словам Гоголя: «В переводе более всего нужно привязываться к мысли и менее всего к словам, хотя последние очень соблазнительны» (Русское слово, 1860, № 6, с. 88-92; Русский вестник, 1860, т. 25, кн. 2, с. 100-102).
В 1921 г. В. Ф. Ходасевич сделал следующие заметки о переводах Берга: «["Странник"]. Помимо различий от подлинника по форме, перевод бесконечно далек от оригинала. Весьма многого не хватает, еще больше отсебятины. Вместо Литвы, о которой тоскует М-ч, у Берга: "Но снятся мне родимые метели... О Русь! Леса дремучие твои...". У М<ицкеви>ча говорится: "Литва! прекраснее пели мне твои шумящие леса". О метелях, конечно, в подлиннике нет ни слова. В общем перевод, приятный для слуха, совершенно неудовлетворителен как перевод из М<ицкеви>ча. "Аккерманские степи". Первое восьмистишие передано хорошо, хотя 5-стопным ямбом вместо 6-стопного. Но вместо 6 строк - 8, 10 и 12 строк подлинника вовсе нет, но есть отсутствующий в оригинале "легкий ветер ласково поет". Плохо заключение. "Могилы гарема" - первые 8 строк - 6-стопным, остальные 5- стопным ямбом. Плохи 7 и 8 строки. "Отплытие" - слабый пересказ. "Морская тишь" - очень бледный пересказ, особенно плохи последние 6 строк - намек па политические переживания Мицкевича. "Буря" - скучные стихи Берга. "Байдарская долина" - 8 строк недурны. "Алушта ночью" - пропущена 4 строка подлинника "Бедный пилигрим оглядывается, слушает". II дальше приблизительно и банально: приписаны "крылья" сну, а не мраку и тишине, как у Мицкевича. Трудно разбудить "блистаньем ока". "Руины замка в Балаклаве" - очень далек от подлинника. Выброшены целые образы, воспоминания о греках, монголах. Примечание м. б. полезно. "Аюдаг". Перевод очень отдаленный и неполный. 12 строк. "Ронит" вместо ,роняет". "Страдалец горделивый" вместо "младой поэт". Стихотворение бойко и хлестко по сравнению с грустью, которая звучит у Мицкевича. "Чатырдаг". Перевод близок к подлиннику, кроме 5 строки, прибавленной от себя («Как перлы льды твои сияют»). Главный недостаток - несоответствие духу подлинника. Сонет переведен 4x5 строками 4-стопного ямба. "Встреча в лесу". 4x4. Перевод плох. 1 строка сочинена автором, ни о какой беседке ни слова в подлиннике. <Перевод> груб, тяжел. У Фета прекрасно, кроме 4 строки и амфибрахия вместо ямба. "Утро и вечер". 12 строк разностопного ямба. Пересказ, искажающий подлинник. Перевернуто описание. "Доброй ночи". 4X5 строк разностопным ямбом. Пропуски и отсебятина. Пушкинское влияние («холмы» в комнате)». (ЦГАЛИ, ф. 537, он. 1, № 30, 31). Суровая и в целом справедливая оценка не помешала Ходасевичу включить два стихотворения Берга «М*», «Неман» (С. I, VIII) в подготавливаемое в 1921 г. издание «Адам Мицкевич. Избранные стихи в переводе русских поэтов». Переводы Берга нередко переиздавались и в более позднее время (см. АМ, с. 126, 131, 136).
Д. И. Минаев (1808-1876)
Чатырдаг (КС. XIII). Подражание Д. Минаева. - Иллюстрация, 1846, т. 3, № 27, с. 433. Имя Мицкевича не указано.
В библиографии АМ (с. 31, 579) перевод приписан Д. Д. Минаеву, которому в ту пору было И лет. В действительности принадлежит его отцу, Дмитрию Ивановичу, известному переводчику «Слова о полку Игореве» (1847), напечатавшему ряд оригинальных стихотворений в «Библиотеке для чтения» на 1840 г. и в «Иллюстрации» на 1846 г. Сонет переведен в виде двадцатистрочного стихотворения с характерными для фольклорных интересов поэта словообразованиями и синтаксисом («Где месяц гуляет в ночи одинокой! Где крылья царь-птицы - орла не шумят!»).
С. Ф. Дуров (1816-1869)
Аюдаг (КС. XVIII). С польск. Пер.: С. Дуров. - Иллюстрация, 1846, т. 2, № 21, с. 337.
Друг Ф. М. Достоевского, А. И. Пальма и А. Н. Плещеева, деятельный участник кружка «петрашевцев», Сергей Федорович Дуров много и успешно занимался т> реводами из Горация, Данте, А. Шенье, Гюго, Беранже, Барбье, Байрона, Мицкевича. Белинский, невысоко расценивавший оригинальное поэтическое творчество Дурова, положительно отзывался о его переводах (Голос минувшего, 1915, № 11, с. 5-43). «Аюдаг» в переводе Дурова многократно переиздавался и сохранно! свое значение одного из лучших в русской поэзии.
Е. H. Шахова (1822-1899)
Разочарование. (С. IX). Агюдаг (КС. XVIII).-В кн.: Шахова Е. Мирянка и отшельница. Стихотворения, ч. 1. СПб., 1849, с. 160, 179. Имя Мицкевича не указано.
Переводы из Мицкевича Елизаветы Никитичны Шаховой, чья необычная судьба, возможно, отразилась на образе Лизы Калитиной в «Дворянском гнезде» И. С. Тургенева, были сделаны, по предположению М. П. Алексеева, задолго до их опубликования, в конце 1830-х годов, под влиянием ссыльного польского офицера Владислава Дунаевского, с которым Шахова познакомилась в 1836 г. и который оказал значительное влияние на ее миросозерцание (АМ, с. 497-500).
Г. П. Данилевский (1829-1890)
Степи Аккермана (KC.I). Сонет. Пер.: Г. П. Данилевский. - Библиотека для чтения, 1851, т. 105, № 1, с. 16-17.
Известный романист Григорий Петрович Данилевский начинал свою литературную деятельность с малопримечательных стихотворений и с переводов из Шекспира, Байрона и Мицкевича. Перевод «Аккерманских степей» был навеян работой над «крымскими» стихотворениями, в состав которых он и был включен (Данилевский Г. П. Крымские стихотворения. СПб., 1851, с. 21-22).
А. А. Фет (1820-1892)
Свидание в лесу (CIV): Пер.: А. Фет. - Отечественные записки, 1854, т. 95, кн. 8, с. 338. Имя Мицкевича не указано.
Степь (KC.I). Пер.: А. Фет. - Отечественные записки, 1854, т. 93, кн. 4, с. 349.
Переводы Афанасия Афанасьевича Фета (Шеншина) из Мицкевича относятся к началу его литературной деятельности. «Кстати, - сообщал Фет И. И. Введенскому 22 декабря 1840 г., - я чрезвычайно удачно перевел на днях, подивись, из Мицкевича одну пьеску («Разговор»), которую со временем перешлю тебе...» (Блок Г. Рождение поэта. Повесть о молодости Фета. Л., 1924, с. 70). Первой была опубликована «украинская баллада» «Дозор» (1846). Лишь в 1853 г. появился «Разговор», в следующем году - «Свитезянка» и сонеты. О стихотворении Фета «Свидание в лесу» В. Ходасевич замечал в 1921 г.: «Прекрасно и точно, кроме 4-го стиха: "...Скажи мне, могла я, любимец мой строгий, О чем постороннем подумать"'.- Здесь не по-русски: "о чем постороннем" и не точно "любимец строгий" - у Мицкевича "милый неблагодарник" (буквально.). Не особенно хорошо - "любуюсь с отрадой, немею" - у М.: "говорю так мало". Но в общем хорошо; жаль, что амфибрахий вместо ямба» (ЦГАЛИ, ф. 537, оп. 1, ед. хр. 31; Бэл за С. К истории русских переводов Мицкевича. - Советское славяноведение, 1970, № 6, с. 67-73). Переводы Фета часто переиздавались и вошли в число лучших в русской поэзии.
Омулевский (И. 5. Федоров) (1837-1884)
К Лауре (CI). -В кн.: Мицкевич в переводе Омулевского. Сонеты. СПб., 1857, с. 5.
Поэт и прозаик демократического направления Иннокентий Васильевич Федоров начинал свою литературную деятельность с переводов из Мицкевича. Первый полный перевод «любовных» сонетов был сделай Федоровым еще до его переезда в Петербург, в Иркутске. «Ты знаешь, - обращался Федоров в предисловии к своему ДРУГУ» - как я люблю Мицкевича. В памяти твоей, конечно, сохранились те вечера, когда бывало я приходил к тебе и, развернув заветную книжечку его стихов, увлекал ими твое жадное юное внимание». «Я хотел перевести всего Мицкевича» (с. 5- 6). Федоров опубликовал свои переводы сразу же после снятия цензурного запрета с произведений Мицкевича в 1857 г. В печати они встретили отрицательные отклики. Н. А. Добролюбов иронизировал: г. Омулевский «хотя и пишет прозой, но непременно хочет, чтобы его прозу принимали за стихи», и даже «уверяет, что это стихи - только без соблюдения размера, числа стоп и рифм» (Современник, 1858, т. 68, № 3, с. 50). «Пишите сколько угодно плохих оригинальных стихов, - вторил Добролюбову рецензент "Библиотеки для чтения", - но не поднимайте профанирующей руки на бессмертные творения гениального писателя». «В виршах г. Омулевского только и есть русского, что буквы и слова, да и эти последние часто почерпнуты из бог весть какого лексикона; остальное все - совершенно - польское; если г. Омулевский думал, что это значит близко и верно переводить, жалеем о нем и о его поэтическом воззрении». «Мицкевич, поэзия которого блестит даже сквозь ужасные стихи г. Омулевского; Мицкевич в таком виде - согласитесь, что это преступление со стороны достопочтенного переводчика» (Современник, 1858, т. 149, № 6, отд. 6, с. 35-36). Несмотря па эти отзывы, некоторые переводы Федорова («К Лауре», «К Неману» и др.) неоднократно переиздавались.
Н. А. Луговской
Аккерманские степи. Вид гор со степей Козлова. Бахчисарай. Гора Кикинеиз. Развалины замка в Балаклаве. Аюдаг (KC.I, V, VI, XVI-XVIII). - В кн.: Крымские сонеты Мицкевича. Перевод Н. Луговского. Одесса, 1858, с. 1, 5-6, 16-18.
Биографические сведения о Луговском крайне незначительны. Известно лишь, что Луговской был уроженцем Крыма, сотрудничал в «Одесском вестнике», где публиковал свои переводы из Беранже и Мицкевича. «Крымские сонеты», по словам Луговского, были вступлением к переводу всех произведений Мицкевича. Но этот замысел не был осуществлен, хотя одесскими литераторами первый опыт Луговского был встречен более чем восторженно. В нем видели «звезду», «которая загорится над русской литературой блестящим переводным светом» (Одесский вестник, 1858, № 80, 17 июля, с. 465; № 93, 19 августа, с. 533).
А. Чужбинский (А. С. Афанасьев) в «письме» из Одессы, упомянув, что «г. Омулевский так жестоко изуродовал русский язык и версификацию», превознес Луговского в сопоставлении с переводами Лермонтова и Козлова: «Смелее, г. Луговской! Если вы победили Крымские сонеты, если вас не остановил такой слишком уж восточный сонет, как гора Кикинеиз, с которым вы сладили, то другие стихотворения и поэмы будут для вас несравненно легче» (Атеней, 1858, ч. 5, № 39, с. 250-257). Более сдержанной была рецензия в «С.-Петербургских ведомостях»: «К сожалению, кроме ровности стиха и близости к подлиннику, мы не можем выставить иных достоинств перевода г. Луговского. В этом переводе перед вами не великий польский поэт, не Мицкевич, как бы ни удовлетворителен казался во внешнем отношении труд г. Луговского. ..» (Атеней, 1858, № 219, 8 октября, с. 1275-1276). Сходный отзыв помещен в «Московских ведомостях» (1858, № 118, 2 октября, с. 478-479).
Наиболее интересной была рецензия Н. А. Добролюбова. «Близость перевода г. Луговского, - писал критик, - к подлиннику действительно поразительна. В большей части стихов переведено каждое слово, и ни слова своего не прибавлено. Отступления и пропуски нечасты и незначительны. И для этой верности г. Луговской вовсе не ломает своего стиха, как делал, например, г. Омулевский. Напротив, стих г. Луговского правилен и даже не лишен гладкости и некоторой звучности. Но при всех этих достоинствах переводы г. Луговского не производят и малой доли того впечатления, которое производит Мицкевич в подлиннике». Замечая, что «ни одно стихотворение не выдержано вполне у г. Луговского: то чужая метафора, целиком перенесенная в русский стих, странно прозвучит в ушах читателя; то шероховатый, неловкий стих помешает ровному течению звуков; то странный оборот, натянутая фраза испортит общее впечатление целого», Добролюбов приходит к выводу, что Луговской, «умевший понять стихи Мицкевича, не умел почувствовать его духа». Очень тонок анализ перевода «Аккермановских степей». «В подлиннике это имеет характер тихой, спокойной думы. Переводчик с самого начала разрушает этот характер неудачным восклицанием "Но стойте!", похожим более на крик испуга или изумления, нежели на выражение спокойного желания, которое выражается польским словом "stójmy" (остановитесь). Далее: "в заоблачной стране таинственный полет" не совсем то, что по-польски: "я слышу полет журавлей, которых не увидел бы отсюда даже глаз сокола". В конце сонета совсем изменен смысл подлинника. Послышался бы мне клик - выражение неопределенное и странное. Послышалось - значит, мне показалось, что я слышал, хотя бы и нечего было слышать. Между тем, у Мицкевича совсем другая мысль; он говорит: "в этой тишине я так насторожил чуткое ухо, что услышал бы голос из Литвы. Но никто не зовет. Едем". Ясно, что г. Луговской не выразумел чувства поэта. Речь идет вовсе не о том, чтобы ему послышался, померещился зов из Литвы, а о том, чтобы действительно услышать этот зов, если бы он был. Но его нет, и в сознании этого нет заключается вся грустная прелесть заключительных стихов сонета. Г. Луговской разрушил эту прелесть своим послышался, и старание быть близким к подлиннику нисколько не помогло ему». Размышляя над тем, что «можно передать верно букву подлинника, не уловивши дух его», Добролюбов склоняется к грустному признанию: «Оба эти условия никогда почти не совмещаются в переводчике» (Современник, 1858, т. 72, № XI, отд. 2, с. 95-98).
В. Г. Бенедиктов (1807-1873)
Сонеты Адама Мицкевича. Печатается по беловому автографу с редакторскими поправками П. Н. Полевого (ГПБ, ф. 62, № 9, л. 104-126). (Сонеты VII и X - переводы из Петрарки - опущены).
Перевод сделан по изданию Клячко и Янушкевича (Paryż, 1861, t. I, s. 144-184); отсюда ведет свое начало характерная ошибка: подзаголовок незавершенного стихотворения, произвольно включенного под номером XIV в первый цикл сонетов, был прочтен как название: «В альбом Петру Мошинскому» (правильно: «Из альбома Петра Мошинского») (s. 156). В процессе редактирования П. Н. Полевой передвинул сонет на 12-е место в соответствии с парижским изданием 1880 г., но накануне издания заменил его переводом Д. Д. Минаева, хотя в оглавлении первого тома воль- фовского издания осталось имя Бенедиктова (Русская литература, 1966, № 4, с. 140). Из первого цикла сонетов 13 (III-IV, VI, IX, XI, XIII, XVI, XVIII-XXII) опубликованы М. О. Вольфом (Мицкевич А. Сочинения, т. I. СПб.-М., 1882, с. 115-116, 121-123, 129-136). Из «крымских сонетов» 8 (II, IV, VI, VIII, IX, XV, XVI) были включены во второй том того же издания (с. 148-151, 154, 156-157, 163-165). Еще три «крымских сонета» опубликовала, к сожалению, неточно Л. Я. Гинзбург (Бенедиктов В. Г. Стихотворения. Л., 1939, с. 296-297). Ср. с замечаниями Р. За- боровой, сообщившей текст VII сонета «Бахчисарай ночью» (Русская литература, 1966, № 4, с. 140-141).
Уже первый сборник стихотворений Владимира Григорьевича Бенедиктова (СПб., 1835) свидетельствовал о хорошем знакомстве его автора с поэзией Мицкевича, правда в переводах Козлова, Щастного и других русских поэтов. Мир природы в «Крымских сонетах» оказал немалое влияние на пантеистические представления Бенедиктова. Белинский, тонко уловивший эту близость, осуждал Бенедиктова за эпигонский характер его «гиперболических» сравнений (см. наст, изд., с. 323). Стихотворение «Могила» (1835), обратившее на себя впослсдствие ироническое внимание Добролюбова, явно откликалось на «Альпухару» из «Конрада Валленрода»: «К сатрапу в чертоги заразой войду И язвою лягу смертельной». «Пустыни влажной бедуин» (корабль во время бури), вызывавший издевательские нарекания критики (Белинский, Полевой), был заимствован, как и весь сюжет стихотворения «Море» (1838), из «Фариса» и «Крымских сонетов» (II, III, IV). По мотивам Мицкевича написаны в 1839 г. стихотворения «Бахчисарай», «Горы», «Чатырдаг». Интерес к «космическим» образам Мицкевича прослеживается и в других произведениях Бенедиктова.
Возможно, что первые переводы из Мицкевича были сделаны Бенедиктовым еще в 1840 г., когда он изучал польский язык с помощью своей приятельницы, если верить воспоминаниям Е. А. Карлгоф (Русский вестник, 1881, т. 45, № 9, с. 141-143). Главный поток переводов приходится, однако, на последний и самый значительный период творчества поэта. «Неистовая словесность» Бенедиктова, поначалу ошеломившая современников, а позднее вызывавшая уничижительные насмешки, в действительности была особой формой демократизации и обновления поэтического языка, расшатывания традиционных литературных стилей и экспериментаторских поисков, предвосхищавших многие завоевания лирической поэзии XX в. В переводах, главным образом из Шиллера, Барбье и Мицкевича, эти особенности поэтики Бенедиктова проявились в высшей степени плодотворно. Со второй половины 1850-х годов и в 60-е годы Бенедиктов перевел едва ли не полностью поэтическое наследие Мицкевича, в том числе все его поэмы. Возможно, что это было связано с первоначальным замыслом М. О. Вольфа, издателя сочинений Мицкевича, которые он хотел поручить перевести одному лицу. В последнем счете восторжествовало, однако, мнение об общем переводе русских поэтов, с которым еще в 1857 г. обратился Л. А. Мей к Вяземскому, бывшему в то время товарищем министра народного просвещения (Вестник литературы, 1915, № 1, стлб. 14-24; 1916, № 11-12, стлб. 197-200). Польское восстание 1863 г. перечеркнуло эти планы и надолго отодвинуло первое издание сочинений Мицкевича на русском языке. Оно было осуществлено лишь в 1882- 1883 гг. под общей редакцией П. Н. Полевого, включившего в состав издания многие переводы Бенедиктова.
Л. Пиотровский
Пилигрим (KC.XIV). Пер.: А. Пиотровский. - Русское слово, 1862, кн. 1, отд. 1, с. 84. Перевод датирован 1861 г.
Я. А. Костров (1824-1881)
Утро и вечер (CVI). Пер. Н. Костров. - Иллюстрированная газета, 1867, № 31, 10 августа, с. 94.
Автор многочисленных исследований по истории и этнографии Восточной Сибири, Николай Алексеевич Костров известен и как переводчик: он обращался к древним римским поэтам, к чешской народной поэзии и к песням минусинских татар; особенно удачными были его переводы из Мицкевича, которые неоднократно переиздавались.
Я. Я. Семенов (1823-1904)
Крымские сонеты. Из Мицкевича. Переводы Н. П. Семенова. СПб., 1883, с. 146- 164. Ранняя редакция перевода: Заря, 1869, кн. 7, отд. 1, с. 1-5, кн. 12, отд. 1, с. 1-4; 1870, кн. 3, отд. 1, с. 175-180, кн. И, отд. 1, с. 16-17.
Воспитанник Александровского лицея, известный юрист, принимавший деятельное участие в проведении крестьянской реформы 1861 г., обер-прокурор, Николай Петрович Семенов, помимо своих государственных занятий, увлекался ботаникой и... поэзией Мицкевича, с которой он познакомился случайно, уже в зрелом возрасте, в Вильне, где, будучи прокурором, сблизился с одним из приговоренных к смертной казни польских повстанцев. Семенову удалось добиться смягчения приговора, но сам он навсегда «заболел» Мицкевичем. Преклонение перед автором «Пана Тадеуша» доходило у Семенова до фанатизма. Плохо владея польским языком, он знал наизусть целые поэмы Мицкевича, постоянно цитировал его стихотворения, усердно переводил их на разные лады, нередко по десяти раз одно и то же, стараясь, как сам говорил, «в звучной русской речи передать возможно близко и точно всю неподражаемую прелесть стихотворений польского поэта» (Вестник литературы, 1912, № 8, стлб. 212-220). Переводы Семенова встретили положительные отклики в русской печати и даже удостоились в 1886 г. ежегодной пушкинской премии (АМ, с. 584).
Я. Я. Гербель (1827-1883)
Утро и вечер (CVI). Бахчисарайский дворец (KC.VI). -В кн.: Поэзия славян. Сборник лучших поэтических произведений славянских народов в переводах русских писателей, изданный под ред. Н. В. Гербеля. СПб., 1871, с. 434, 439.
Воспитанник нежинской гимназии Николай Васильевич Гербель известен как переводчик и издатель полного собрания сочинений Шекспира, Байрона, Шиллера, Гёте, Гофмана, Шевченко, русских, славянских, английских и немецких поэтов, а также как автор стихотворного перевода «Слова о полку Игореве». Немногие переводы из Мицкевича были сделаны, как об этом можно судить по авторским примечаниям к сонетам, в 1853 г., в начале литературной деятельности Гербеля, бывшего в ту пору в близких связях с редакцией «Современника» и «Отечественных записок».
А. П. Майков (1821-1897) Аккерманские степи, Байдарская долина, Алушта днем, Алушта ночью (KC.I, X, XI, XII). -В кн.: Поэзия славян, с. 433, 435.
Переводы Аполлона Николаевича Майкова, видного русского поэта послепушкинской поры, неоднократно переиздавались и вошли в число лучших переводов из Мицкевича,
В. Л. Петров
Аккерманские степи. Алушта днем. Дорога иад пропастью в Чуфут-Кале. Ки- кинеис (KC.XI, XII, I, XVI). -В кн.: Гяур Байрона и Крымские сонеты Мицкевича. Перевел В. А. Петров. СПб., 1874, с. 109-112.
Помимо основного текста «Крымских сонетов», В. А. Потров перевел варианты стихотворений «Аккерманские степи» и «Кикинеиз» по автографам из альбома Петра Мошинского, опубликованным в парижском издании произведений Мицкевича (1861).
Д. Д. Минаев (1835-1889)
«О милая, поверь, мои воспоминанья...». С добрым утром. Добрый вечер (C.XIV, XV, XVII). В альбом Петру Мошинскому. - M и цк е в и ч Адам. Сочинения, т. I. Русский перевод В. Бенедиктова, Н. Семенова и других писателей. Под ред. П. Н. Полевого. СПб.-М., изд. М. О. Вольфа, 1882-1883, с. 124, 126, 127-128, 130- 131 (в оглавлении перевод первого сонета ошибочно приписан В. Бенедиктову).
Известный поэт-сатирик демократического направления Дмитрий Дмитриевич Минаев много и легко переводил иностранных классиков - Байрона («Дон Жуан», «Чайльд Гарольд», «Бегшо», «Манфред», «Тьма»), Т. Мура, Гёте, Гейне, Мольера, Данте, Лонгфелло, Леопарди и др. Его переводы из Байрона О. Миллер находил лучшими в русской литературе, хотя Минаев полностью зависел от подстрочпика, поскольку владел лишь французским языком. К Мицкевичу Минаева привлек известный книгоиздатель М. О. Вольф, выпустивший вместе с детьми поэта в Париже первое посмертное собрание его сочинений. Поначалу Вольф собирался издать сочинения Мицкевича на русском языке в переводе одного лица и чуть было не заключил условие с Минаевым, который, не зная польского, брался за перевод всего Мицкевича с тою же легкостью, с какою он взялся за перевод «Божественной комедии» Данте, не зная итальянского (Вестник литературы, 1915, № 1, стлб. 14-24). Возобладало, однако, мнение о коллективном издании, в котором были опубликованы, в частности, и некоторые переводы Минаева (АМ, с. 579).
А. Н. Яхонтов (1820-1890)
Штиль (КС.Н). -Яхонтов Александр. Стихотворения. СПб., 1884, с. 43. Перевод датирован 1858 г.
Я. С. Лихачев (1849-1910)
«Ханжа осудит нас, развратник осмеет...». «Ты смотришь мне в глаза, несчастное созданье...» (C.III, XII). - Труд. Прилож. к «Всемирной иллюстрации», 1899, т. 2, № 7, с. 30.
Поэт, приобретший литературную известность переводами пьес Корнеля и Расина («Школа жен» удостоилась пушкинской премии имп. АН), Владимир Сергеевич Лихачев перевел также несколько сонетов Мицкевича (АМ, № 481, 513, 516).
А. А. Коринфский (1868-1937)
Близ Аккермана (KG.I). Пер.: А. Коринфский. - Звезда, 1892, № 4, с. 93 (см. также: АМ, с. 576).
И. Н. Куклин
Аккерманские степи (KC.I). Пер.: И. Куклин. - Вестник славянства. Киев, 1892, кн. 7, с. 132. Повторно опубликовано вместе с переводами остальных «крымских сонетов» в кн.: Куклин И. Мотивы Крыма. Стихотворения и переоводы, ч. 2. Севастополь, 1900, с. 53-86. Книге предпослано поэтическое «посвящение» Адаму Мицкевичу, которое завершается следующими стихами:
Прими, великий жрец, молитву и привет:
Мой слабый стих благослови, поэт!
А. Ф. Мейснер
У могилы Потоцкой (КС.VIII). Пер.: А. Мейснер. - Звезда, 1893, № 30, с. 588. То же, вместе с вступлением к «Конраду Валленроду», в кн.: Мейснер А. Стихотворения. Самара, 1896, с. 137.
Переводы Мейснера вызвали иронический отклик в печати: «Мы думали, что поэт, владеющий таким легким и звучным стихом, наверно должен быть хорошим переводчиком иностранных стихов. Переводчиком-то г. Мейснер оказался очень недурным, но мы извлекли из его переводов вот какую мораль: мало быть хорошим' переводчиком, а нужно еще уметь, что выбирать. Г. Мейснер же словно нарочпо подобрал из иностранных поэтов все самое бледное, скучное, неудачное, так что и В. Гюго, и Беранже, и Прюдом, и Гейбель, и Мицкевич - под пером г. Мейснера превратились в того же г. Мейснера, у которого всего понемножечку и чуточку» (Сын отечества, 1897, № 278). В 1905 г., к пятидесятилетию со дня смерти поэта, Мейснер опубликовал стихотворение «Памяти Адама Мицкевича» («О, если б в эти дни ты пробудиться мог...») - политический отклик на революционные события того времени (Слово, 1905, Прилож. № 2 к № 306, 10 ноября, с. 10; то же в кн.: Мейснер А. Ф.«Загадка бытия» и другие позднейшие стихотворения. В. 3. СПб., 1906, с. 30).
Л. М. Медведев (1865-1904)
Вид гор из Козловских степей. Бахчисарай. Бахчисарай ночью. Гора Кикинеис (KC.V, VI, VII, XVI). Ястреб. Пер.: Л. Медведев. - Русская мысль, 1895, кн. 2, с. 114. Стихотворение «Ястреб» переведено по автографу из альбома Петра Мошинского, опубликованному в парижском издании сочинений Мицкевича (1861), и завершает переведенный Медведевым весь цикл «крымских сонетов» (там же, с. 105-113).
Отзывы в печати на перевод Л. Медведева были сдержанными. «Его стих, - писал рецензент "Саратовского листка" (1896, № 38, 17 февраля, с. 2), -быть может, не всегда близок подлиннику, не вполне передает силу могучего стиха Мицкевича - от этого картины теряют в яркости, но теперь все-таки можно сказать, что мы имеем удовлетворительный перевод блестящего поэтического творения польского поэта». Сходное мнение высказали «Новости печати» (1895, № 4, с. 27). Столетнему юбилею со дня рождения Адама Мицкевича Медведев посвятил два стихотворения: «Кому от неба мощный гений...» (Курьер, 1898, № 342, 12 декабря, с. 1), «Великие люди не знают забвенья...» (Детское чтение, 1899, январь, с. 79-80). В. Ф. Ходасевич включил в 1921 г. в подготавливаемое им издание стихотворений Мицкевича четыре из приведенных здесь переводов Медведева.
А. Н. Кугушев
Плавание (KC.III). Пер.: А. Кугушев. - Вестник Европы, 1898, т. 190, кн. 3, с. 290. Там же переведенные тем же автором остальные «крымские сонеты», за исключением «Развалин замка в Балаклаве» и «Аюдага» (с. 289-293, кн. 4, с. 557-562).
Переводы инспектора репертуара имп. театров Александра Николаевича Кугушева мало чем отличались от его оригинальных произведений, о которых рецензент «Русской мысли» (1897, № 1, с. 6-7) писал: «... гладкие, иногда звучные стихи г. Кугушев умеет писать, но только мир настроений, воспеваемый им, слишком однообразен и монотонен». Более удачно был переведен сонет «Буря», отобранный В. Ф. Ходасевичем для сборника стихотворений Мицкевича.
К. Д. Бальмонт (1867-1942)
Забытый храм (C.XI). Пер.: К. Бальмонт. - Журнал для всех, 1899, № 1, стлб. 65-66.
Польская тема в переводческих интересах К. Д. Бальмонта представлена главным образом творчеством Ю. Словацкого, переводами его драмы «Балладина» и нескольких лирических стихотворений. Менее известны обращения Бальмонта к Мицкевичу, из которого он перевел сонет «Резиньяция» под названием «Забытый храм» и два отрывка из 1-й и 3-й частей «Дзядов» в своем поэтическом размышлении «Флейта из человеческих костей (Славянская душа текущего мгновенья)»: Бальмонт К. Д. Белые зарницы. Мысли и впечатления. СПб., 1909, с. 188-189.
А. Я. Колтоновский (1862-1934)
Аккерманские степи (KC.I). Пер.: А. Колтоновский. - Мир божий, 1899, № 6, отд. 1, с. 250; То же: Колтоновский А. Стихотворения. СПб., 1901, с. 141.
Поэт, переводчик, много лет работавший библиографом в ГПБ, Андрей Павлович Колтоновский получил известность как автор перевода стихотворения М. Конопницкой «Стах» («Как король шел на войну...»), ставшей популярной революционной песней в рабочей среде начала XX в. В 1899 г. Колтоновский перевел «Оду к молодости», «Разговор», «В альбом К. Р.», «Аккерманские степи» и другие стихотворения Мицкевича.
И. А. Бунин (1870-1953)
Аккерманские степи (KC.I). Пер.: И. Бунин. - Журнал для всех, 1901, № 12, стлб. 1423; Алушта ночью (КС.ХП). Пер.: И. Бунин.- Мир божий, 1902, № 12, отд. I, с. 48; Чатырдаг (KC.XIII). Пер.: И. Бунин. - Курьер, 1902, № 68, с. 3. Перо- воды Бунина, ставшие классическими, многократно переиздавались (АМ, с. 569).
О своем отношении к поэзии Мицкевича Бунин писал в «автобиографической заметке»: «К этому времени (90-е годы) относится мое увлечение некоторыми вещами Мицкевича, особенно его крымскими сонетами, балладами, страницами из "Пана Тадеуша": ради Мищшвича я даже учился по-польски» (Русская литература XX века. 1890-1910. Под ред. С. А. Венгерова, кн. 7. М., 1915, с. 252-263).
А. П. Доброхотов
Байдары (KG.X). Пер.: Анатолий Доброхотов. - Юная Россия (Детское чтение), 1909, ноябрь, с. 1358. То же в кн.: Доброхотов А. Песни воли и тоски. 1900- 1912 гг. М., 1912, с. 246. Там же перевод сонетов «Могилы гарема» и «Бахчисарай» (KC.IX, VI), с. 169-170.
В. Н. Крачковский
Аккерманские степи (KC.I). - В кн.: Крачковский В. Н. Стихотворения. СПб., 1913, с. 108. Там же переводы других стихотворений Мицкевича (с. 103-120).
В. Ф. Ходасевич (1886-1939)
Буря. Чатырдаг (KC.IV, XIII). Пер.: В. Ходасевич. - ЦГАЛИ, ф. 537, оп. 1, № 30, л. 53, 60; Советское славяноведение, 1970, № 6, с. 71-72.
Переводы были сделаны в процессе подготовки сборника избранных стихотворений Мицкевича, над которым он работал по заказу московского издательства «Творчество». В своем предисловии к изданию Ходасевич писал: «Адам Мицкевич - Пушкин польской литературы. Он первый предуказал ей пути развития национального. Оп первый сумел подойти к народному творчеству и из этого родника почерпнуть основные мотивы своей поэзии. До него книжная польская литература была оторвана от народа. Только в его стихах впервые услышал народ отголосок своих волнений и дум. Но пе только своей поэзией дорог Мицкевич Польше. Во всем его творчестве и во всей его жизни находит поляк отражение лучших заветов своего страдающего народа. Как человек, Мицкевич был одним из величайших борцов за свободу родины. Как писатель, он вскрыл высший, религиозный смысл этой борьбы. Вот почему память о Мицкевиче живет в Польше, как память о подвижнике и герое. В этом смысле вся личность его сделалась одной из священнейших и прекраснейших легенд Польши». Ходасевич провел большую редакторскую работу над составом издания и сделал ряд критических замечаний по поводу переводов Н. В. Берга и А. А. Фета (см. выше). Вывод, к которому пришел Ходасевич, был малоутешителен: «Общий уровень переводов из Мицкевича оказался весьма невысок». Тем не менее он включил, придирчиво отобрав, в раздел «Сонетов» следующие переводы: «Воспоминание». Пер. Н. Луговского, К Лауре. Пер. И. Берга. Утро и вечер. Пер. Н. Гербеля, К Неману. Пер. Н. Берга, Резиньяция (Rezygnacja). Пер. К. Бальмонта, К*** («Ты смотришь мне в глаза, несчастное созданье...»). Пер. В. Лихачева, Крымские сонеты <:> Аккерманские степи. Пер. А. Майкова, Морская тишь. Пер. Н. Семенова, Плавание. Пер. А. Кугушева, Буря. Пер. В. Ходасевича, Вид гор из Козловских степей. Пер. Л. Медведева, Бахчисарай. Пер. Л. Медведева, Бахчисарай ночью. Пер. Л. Медведева, Алушта днем. Пер. В. Петрова, Алушта ночью. Пер. И. Бунина, Чатырдаг. Пер. В. Ходасевича, Пилигрим. Пер. И. Козлова, Дорога над пропастью в Чуфут-Кале. Пер. В. Петрова, Гора Кикинеис. Пер. Л. Медведева, Развалины замка в Балаклаве. Пер. Н. Луговского, Аюдаг. Пер. С. Дурова. По мнению С. Бэлзы, перевод «Чатырдага», выполненный Ходасевичем, превосходит все существующие переводы этого сонета, в том числе и бунинский. Сборник стихотворений Мицкевича не появился в печати, по-видимому, из-за прекращения деятельности издательства «Творчество» и выезда Ходасевича за границу, где он сблизился с кругами монархически настроенной эмиграции и выступал со статьями антисоветского характера. (ЦГАЛИ, ф. 537, он. I, № 30, 31; Б э л з а С. К истории русских переводов Мицкевича. - Советское славяноведение, 1970, № 6, с. 67-73).
С. М. Соловьев (1885-1943)
Бахчисарай. Бахчисарай ночью. Гробница Потоцкой. Могилы гарема. Странник (KC.VI, VII, VIII, IX, XIV). Пер. Сергей Соловьев.- В кн.: Мицкевич Адам. Избранные произведения. Переводы русских поэтов. Вступит, статьи А. В. Луначарского и А. К. Виноградова. М.-Л., 1929, с. 80-82, 85.
С. С. Советов (1892-1959)
Аккерманские степи. Пер. С. Советова. - Звезда, 1941, № 2, с. 159. То же в кн.: Поэзия западных и южных славян. Л., 1955, с. 86.
Перевод «Аккерманских степей», сделанный Сергеем Сергеевичем Советовым, исследователем творчества Я. Кохановского и А. Мицкевича, был опубликован в сопровождении примечаний П. Н. Беркова, позднее посвятившего этому сонету специальную статью (см. наст, изд., с. 277).
О. Б. Румер (1903-1959)
Аккерманские степи. Буря. Вид гор из степей Козлова. Пилигрим. Аюдаг (KC.I, IV, V, XIV, XVIII) . - В кн.: Мицкевич Адам. Крымские сонеты. Пер. с польск. О. Румера. М., 1948, с. 9, 15, 17, 35.
Первые переводы «крымских сонетов» (II, V,X, XVIII) были сделаны Осипом Борисовичем Румером в 1943 г. (Мицкевич Адам. Избранное. М., 1943, с. 75-80). В 1946 г. Румер продолжил свою работу над «крымскими сонетами» и дал новую редакцию некоторым уже переведенным стихотворениям (Мицкевич Адам. Избранное. Лирика. Баллады. Поэмы. М., 1946, с. 118-120, 127, 136-138). Полный перевод «крымских сонетов» был опубликован в 1948 г. (Мицкевич Адам. Собрание сочинений, т. I. М., 1948, с. 324-342) и неоднократно переиздавался (см.: АМ, с. 583).
A. M. Ревич (род. в 1927 г.)
Бахчисарай ночью. Гробница Потоцкой. Пилигрим (KC.VII, VIII, XIV). Пер.: А. Ревич. - Мицкевич Адам. Стихотворения. Поэмы. М., 1968, с. 82-85.
Александр Михайлович Ревич принадлежит к молодому поколению поэтов-переводчиков, успешно обращающихся к поэзии Мицкевича. Первый переведенный Ревичем сонет Мицкевича «Бахчисарайский дворец» был положительно оценен И. Кашкиным (Вопросы художественного перевода. Сборник статей. М., 1955, с. 136-137). Переводы Ревича часто переиздаются (Мицкевич Адам. Стихотворения. М., 1974, с. 134, 135, 142; Мицкевич Адам. Ода к Молодости. Избранные стихотворения. М., 1974, с. 91).
СПИСОК ИЛЛЮСТРАЦИЙ
АДАМ МИЦКЕВИЧЛИТОГРАФИЯ ШЮЛЬЕНА ПО РИСУНКУ И. ЛЕЛЕВЕЛЯ, с. 4-6.
АДАМ МИЦКЕВИЧ
АВТОЛИТОГРАФИЯ С ПОРТРЕТА РАБОТЫ В. ВАНЬКОВИЧА. 1828, с. 64-65.
АДАМ МИЦКЕВИЧ
ЛИТОГРАФИЯ В. ВАНЬКОВИЧА. 1828, с. G4-65.
АДАМ МИЦКЕВИЧ
РИСУНОК А. О. ОРЛОВСКОГО. 1828, с. 80-81.
ПЕРЕПЛЕТ ПЕРВОГО ИЗДАНИЯ СОНЕТОВ МИЦКЕВИЧА
(МОСКВА, 1826), с. 80-81.