Папярэдняя старонка: Часть 1

Аўтар: Клейн Л. С.,
Дадана: 20-06-2012,
Крыніца: Клейн Л.С. История археологической мысли. Курс лекций. Часть 1. СанкПетербург, 2005.

Лекция 20. Германский миграционизм

1. По следам Косинны. Мне было трудно делать эту лекцию, потому в свое время я написал большую работу о Косинне, и вот теперь никак не удавалось втиснуть этот богатый материал в рамки двухчасовой лекции.

Тема эта была тогда для меня чрезвычайно злободневной. Мы тогда только-только взломали обязательный автохтонизм и стали реконструировать миграции, а Косинна с его завоевательными походами из Германии всё еще был жупелом - нужно было с ним разобраться, признать его достижения. С другой стороны наши исследователи (такие авторитетные, как Брюсов) методами Косинны построили противоположно направленный миграционизм, с расселением по всей Европе из наших степей. Критикуя Косинну, я целился в господствовавшую московскую школу политически ориентированной археологии. Опубликовать такую статью в советской печати было для меня практически невозможно. А немецкие археологи сторонились вообще разговора о Косинне, боялись, и в Германии о Косинне тоже ничего не выходило. Зато большую статью от советского археолога, пусть и молодого, но "старшего брата", критикующего Косинну, но признающего его не только исчадием ада, в ГДР приняли с удовольствием. Статья под названием "Косинна с расстояния в 40 лет" потянула за собой статьи уже западнонемецких археологов (в том числе "Косинна 50 лет спустя"), а на русском языке моя статья в расширенном виде появилась только недавно с подзаголовком "Косинна с расстояния в 70 лет", тоже не в Москве.

Густав Косинна - крупный ученый, немецкий националист (рис. 1). По иронии судьбы, фамилия у него литовская. Видимо, дальние предки его - онемеченные литовцы. В немецком она пишется со сдвоенными с и н : Kossinna . В современной русской транслитерации пишут по-разному, но наиболее точной фонетической передачей мне кажется "Косинна" (с одним с и двумя н ).

Странное место занимает этот человек в истории науки. Выдающийся археолог, он за всю свою жизнь был на раскопках всего несколько дней. Он возглавлял целое направление и несомненно обогатил науку. В то же время его повсеместно осуждают, и он безусловно достоин осуждения. При жизни он возбуждал ненависть и презрение, но пользовался огромной славой и популярностью, получил множество почестей.

Тогда же, однако, самый верный и последовательный его ученик (поляк Юзеф Костшевский) стал его злейшим врагом и одним из главных противников. Другой ученик, самый крупный теоретик из всех учеников (Эрнст Вале), стал его главным критиком. Его главным союзником и наследником стал его самый ненавистный соперник и враг (Карл Шухардт). Через полтора десятка лет после смерти Косинны все его ученики и ученики учеников от него отреклись и отвернулись, Но именно в это время его старые заклятые враги - принципиальные противники и ученики его противников (прежде всего советские археологи), ни на минуту не оставляя своей враждебности, переняли и освоили его методы. Так всё ли из его наследия должно оставаться втуне, вне науки?

Конфликтный, склочный, недоброжелательный, завистливый, воинственный... В то же время он очень любил играть на рояле (Stampfuß 1935: 9 - 10, 15). Что же Вагнер тоже любил и был схож с ним в шовинизме. Но, вероятно, не это важно.

2. Наш ярлычок косиннизма. Полвека вся европейская археология ожесточенно спорила, прав он или не прав. Но в объемистой историографической книге Даниела, озаглавленной "Сто лет археологии", имя Косинны упоминается лишь однажды, в случайном контексте, и не вынесено в указатель (где есть, однако некие генерал Рой и мисс Эдвардс), а его учению не уделено ни строчки (Daniel 1950: 241). Молчание - не всегда знак согласия, чаще - разновидность критики. Но не лучшая разновидность, особенно для историографа. Неужто Косинна был настолько непримечательной фигурой в истории науки? Можем ли мы, положа руку на сердце, сказать, что от его вклада не осталось ничего в современной археологии? Или все дело в том, что Косинна был малоприятной личностью, что с его именем связаны мрачные страницы истории немецкой науки и хочется поскорее о них забыть? Но историк не вправе забывать и вычеркивать. На то и история науки, чтобы извлекать из нее уроки. А для этого необходимо штудировать все страницы - трагические, и веселые, скучные и увлекательные, удручающие и патетические.

В декабре 1931 г. умер Косинна, не дожив всего полутора лет до воцарения нацизма в Германии. Косинна стал предтечей и основоположником гитлеровской археологии, и его учение вошло в идеологический арсенал национал-социализма. Естественно, что крах нацистского государства и падение его идеологии означали дискредитацию учения Косинны, - пожалуй, особенно в Германии.

У Косинны никогда не было недостатка в противниках и критиках. Вале, Шухардт, Гёрнес, Шрадер, Эд. Мейер, Рейнеке, Костшевский, Равдоникас. В Советском Союзе долго было принято отождествлять с учением Косинны миграционизм вообще (напр., Брайчевский 1968: 11; Монгайт 1952: 17). А так как к миграционизму на практике относили любое признание значительной роли миграций (особенно в расселении индоевропейцев), а то и любую констатацию конкретного переселения, то рамки школы Косинны в представлении советских археологов непомерно раздвигались и в его сторонники попадали не только такие люди, как Шухардт (это бы еще было не столь парадоксально), но и такие как Чайлд (Богаевский 1931). Брюсов и Хойслера из ГДР отнес к наследию Косинны за то, что тот признавал продвижение шнуровой керамики на восток (хотя Хойслер вообще-то отвергает почти любую миграцию), а сам себя миграционистом Брюсов не считал: он же реконструировал расселение культур боевых топоров с востока на запад (Брюсов 1965: 47 - 49).

В Германии же самого Косинну было принято именовать не миграционистом, а наоборот - автохтонистом, поскольку он отстаивал автохтонность германцев на Севере Европы, откуда и расходились все его миграции.

По иному пониманию, идущему от Вале, краеугольным камнем здания Косинны и истоком всех бед было отождествление археологической культуры с этносом. Польский этнограф Мошинский именно это отождествление принял за основу "косиннизма" и, пользуясь этим критерием, отнес всех советских археологов к последователям Косинны, сделав единственное исключение для меня (Moszyński 1957: 10 - 12). Рольф Гахман не раз отмечал, что сами критики работают методами Косинны.

Есть смысл проследить по этапам, как и в каких условиях это учение создавалось. Небезынтересна в этом плане и личность основоположника.

3. У истоков "доисторической этнологии". О Косинне есть ряд апологетических и критических биографий и аналитических статей (Hahne 1922, Stampfuß 1935; ряд разделов в Eggers 1959; Klejn 1974; Клейн 2000; Smolla 1980, 1984; Schwerin von Krosigk 1982; Adler 1987; Gebuehr 1987).

Густаф (или Густав) Косинна (Gustav Kossinna) родился в 1858 г. в Тильзите (позже Советск, б. Восточная Пруссия) в семье учителя гимназии. По обычаям того времени юноша переменил ряд университетов - учился в Гёттингене, Лейпциге, Берлине и Штрассбурге, слушал лекции по классической и германской филологии, истории и географии (рис. 2). В обстановке военной победы над Францией и объединения Германии, по мнению националистов неоконченного, особенно увлекли его в Штрассбурге лекции Р. Геннинга, зятя Вирхова, по германскому и индоевропейскому языкознанию - проблема индоевропейской или, как немцы предпочитали говорить, "индогерманской" прародины захватила его воображение. Впоследствии Косинна объявлял себя учеником известного берлинского лингвиста К. Мюлленгофа, но когда Мюлленгоф читал в Берлине и Штрассбурге, Косинны там не было. Диссертацию Косинна защитил в Штрассбурге в 1881 г. на чисто лингвистическую тему: "Древнейшие верхнефранкские письменные памятники". Затем молодому филологу пришлось зарабатывать на жизнь сначала в Граце, потом в Бонне, а с 1892 г. - в Берлине службой в библиотеках, которая стала его основной профессией.

Увлекаясь письменными древностями германцев, памятниками их языка и духовной культуры, Косинна, конечно, должен был ознакомиться и с памятниками их материальной культуры. С середины 80-х годов он штудирует археологическую литературу, начав с работ Отто Тишлера по археологии Восточной Пруссии - вероятно, потому, что оттуда сам Косинна родом. Проведенное Тишлером в 1886 - 90 гг. разделение древней Восточной Пруссии на несколько культурных областей и, главное, попытки Тишлера объяснить это разделение племенными различиями, произвели на Косинну огромное впечатление. Он сразу безоглядно поверил в правильность такого объяснения. И стал соображать: значит, в археологическом материале могут отразиться и границы расселения древнегерманских племен - предмет длительных споров историков: ведь указания древних писателей очень скупы и часто противоречивы, а здесь всё так точно! Конечно, своеобразие тех или иных групп памятников и даже возможности их соотнесения с теми или иными древними народами отмечались и другими археологами, но ни у кого Косинна не встречал такого упора на районирование, такого четкого проведения границ!

Интерес к первобытному прошлому, к археологии привел Косинну в Берлинское антропологическое общество, основанное еще в 1869 г. Вирховом и Бастианом. Геннинг, учитель Косинны был зятем Вирхова.

Около трех десятков лет Вирхов стоял во главе германской первобытной археологии. Этот медик, политик и этнолог сделал и сам ряд важных археологических открытий и этнических определений. В частности, он определил "городищенскую" керамику как славянскую, оставляя предшествующие этой культуре поля погребений раннего железного века за германцами, а в бронзовом веке он обнаружил культуру " урн с выпуклинами " (Buckelurnen), названную впоследствии лужицкой , и воздержался от ее этнического определения, хотя большинство считало ее германской. Косинна прилежно посещал заседания Антропологического общества Вирхова, где Альфред Гётце, побывавший на раскопках Шлимана и опознавший там в верхнем, VII, слое и в памятниках Подунавья черепки лужицкой керамики, определил ее как фракийскую.

Но если лужицкая культура Центральной Европы - не германская, то где же в бронзовом веке жили предки германцев железного века? Косинну интересовали, прежде всего, именно германцы. Ответ он должен был увидеть в первых же новаторских исследованиях шведского археолога Монтелиуса, которые, конечно, не могли пройти мимо внимания членов Берлинского антропологического общества. В работе 1884 г. (немецкий перевод - 1888) Монтелиус высказался в том смысле, что по смене археологических культур можно устанавливать вторжения древних племен. Он добавил, что, проследив с помощью типологического метода непрерывное развитие в культуре Дании, Швеции и Норвегии вглубь веков - от древних германцев через бронзовый век вплоть до неолита, - мы вправе заключить, что германцы жили здесь уже в неолите. "Культурная преемственность свидетельствует о постоянстве населения" (Montelius 1888: 151 - 160).

Но Монтелиус бросил эту идею мимоходом. Типологический метод был для него в основном средством установления относительной хронологии (по крайней мере, декларативно), а как способ выявления генетических связей культур разных эпох - не интересовал. Что германцы жили здесь уже в неолите, было любопытно, и только. Какие точно земли они занимали, где проходили границы расселения - опять же ему было безразлично.

Иное дело Косинна - именно территорию, именно границы он жаждал узнать. Уже в исследованиях его немецких коллег и предшественников - Вирхова, Гётце, Тишлера - всплывал вопрос о территориях культур как этнических областях народов, о которых сообщают древние авторы. Косинна же поставил этот вопрос во главу угла. В 1890 г. упоминая в обзоре "Германская первобытность" работу Вирхова, Косинна отмечает, что Вирхов определяет "национальность" славян по их керамике - без ручек и с волнистым орнаментом. И эти приемы пригодилась.

Так были подготовлены основы метода Косинны - "археологии обитания". Ее разрозненные элементы уже существовали у его предшественников: обнаружение отдельных культур, занимающих определенные территории; этническое определение их; объяснение сходств дальними переселениями, а различий - вторжениями; прослеживание генетических связей по археологическим остаткам; автохтонность германцев в Северной Европе; филиппики против античной археологии...

Впоследствии он не называл Вирхова в числе своих учителей. Возможно, и Геннинга сменил на Мюлленгофа из-за родства первого с Вирховом. Слишком долго Вирхов занимал облюбованное им место. Ратцеля и его культурные круги он вообще не упоминал, хотя близость к ним "культурных провинций" Косинны очевидна (Adler 1987: 50 - 51). Лавры открывателя он хотел оставить за собой одним.

4. Начало "археологии обитания". Ежегодно немецкие исследователи первобытного общества съезжались на свое общее собрание - каждый раз в ином городе. В 1895 г. очередным местом съезда стал Кассель. Там 37-летний библиотекарь Косинна выступил с докладом на тему: "Доисторическое распространение германцев в Германии". Это был знаменитый "Кассельский доклад" Косинны - первое применение нового метода.

На заре истории, утверждал Косинна, мы везде, где письменные источники указывают германцев, застаем своеобразные погребения и вещи. Это позволяет провести границы раннегерманской территории гораздо более точно, чем по указаниям письменных источников. Карт, которые могли бы подтвердить это утверждение, докладчик не предъявил, но заявил, что всегда готов это сделать.

Следуя указанию Монтелиуса, Косинна проследил по археологическим материалам на Севере Германии и в Южной Скандинавии преемственность между этой культурой достоверных, засвидетельствованных классическими авторами, германцев раннежелезного века и предшествующей культурой бронзового века, для которой письменных источников нет, и перенес на эту более древнюю культуру название германцев. Тем самым он указал территорию, обитаемую германцами в бронзовом веке и провозгласил глубокую древность германцев в Северной Европе - удревнил их проживание там на полтысячи или даже на тысячу лет. Был им выдвинут и тезис о том, что волны распространения культуры с юга на север объясняются передачей элементов культуры, а направленные с севера на юг - переселением народа.

Дальше этого он тогда не пошел (о чем вскоре пожалел).

Косинна был твердо убежден, что своим кассельским докладом не только превратился в археолога высокой квалификации, но и совершил переворот в археологической науке. Исходя из этого, он сразу же стал тяготиться своим местом библиотекаря и подумывать о должности профессора, но в Берлинском университете этот пост был занят Вирховом.

Между тем, претендент не имел профессионального археологического образования, не участвовал в раскопках и не обрабатывал музейных коллекций. Доклад, правда, заинтересовал специалистов открытием нового направления исследований, но никого не убедил, да и не мог убедить: он не содержал доказательств.

В 1901 г. появилась книга известного австрийского археолога Матеаса Муха "Родина индогерманцев в свете первобытной археологии". Мух (Matheas Much, 1832 - 1909), первоначально юрист и фабрикант, ставший археологом и отцом известного германиста (Рудольфа Муха), применял совершенно иной метод, чем Косинна, а именно - поиски прямых соответствий в археологическом материале облику индоевропейского пранарода по лингвистическим данным, по лексике. Пользуясь этим методом, Мух пришел к выводу о том, что на севере Европы располагалась общая индоевропейская прародина, т. е. не только древний очаг германцев, но и колыбель всех "индогерманцев". Косинна же до этого не додумался - в кассельском докладе прародина "индогерманцев" помещалась на Среднем и Нижнем Дунае.

Теперь Косинну осенило, что корни германцев на Севере Европы можно и нужно было прощупать и глубже рубежа неолита и бронзового века; что если германцы там испокон веков сидели, то, значит, - и тогда, когда еще не выделились из индогерманского пранарода и, стало быть, там жил и этот пранарод, а уж оттуда шло расселение его потомков по Европе; что принцип расселения с севера надо было распространить и на праиндогерманскую эпоху... Не сделал этого. Оставалось кусать себе локти.

Но не таков Косинна, чтобы уступить за здорово живешь приоритет в деле, которое должно остаться его исторической миссией и в котором если даже другой опередил его, то лишь по недоразумению, каковое немедленно должно быть исправлено. Он тотчас разразился громовой статьей "Индогерманский вопрос, археологически разрешенный", в которой обрушился на Муха с обвинениями чуть ли не в плагиате.

"М. Мух в своей новой книге ... ныне полностью взобрался на мои плечи и опознанную мною прародину германцев объяснил одновременно как родину индогерманцев, соответственно моему давнему убеждению, что эти обе области первоначально совпадали. Но он умудрился во всей своей книге намертво умолчать мой столь знаменитый в свое время доклад и вообще мое имя" (Kossinna 1902: 163).

А между тем, Косинна в своем "знаменитом" докладе помещал ведь прародину на Дунае, к тому же Мух работал совершенно иным методом!

Надо отдать должное самообладанию и эпическому спокойствию Муха: уже в 1904 г. он выпустил второе издание своей книги, в котором снова ни о Косинне, ни о его методе и претензиях нет ни малейшего упоминания. Мы же вправе видеть в Мухе еще одного из предшественников Косинны, поскольку от Муха заимствовано и включено в концепцию одно из важных ее положений. Чтобы оправдать свои претензии на лидерство, Косинна постарался в этой статье задним числом придти к упущенному результату уже своим методом, но в обеих работах - в кассельском докладе 1895 г. и, так сказать, "поправочной" статье 1902 г. - ни новые методические принципы, ни конкретные археологические выводы не были обоснованы и детализированы. Они были провозглашены в общей и крайне категоричной форме, так сказать, ex cathedra .

Впрочем, кафедра (cathedra, Lehrstuhl) была пока лишь воображаемой и желанной (Косинна хлопотал о назначении с 1896 г.). Но после выхода названной статьи, в том же 1902 году появилась и реальная кафедра: умер Вирхов, и, как это ни странно, Косинна действительно получил пост профессора археологии в самом влиятельном среди тогдашних университетов Германии - Берлинском. Сорокачетырехлетний библиотекарь отнюдь не воспринял это как нечаянный дар судьбы. Наоборот, его душило негодование: почему так поздно и почему в такой унизительной форме (он был назначен экстраординарным, т. е. внештатным профессором - это означало: жить на пенсию библиотекаря). И всё же налицо был важный успех: дело было не только в официальном признании и в укреплении авторитета, но и в том, что высвободилось время для более детальных исследований и появилась возможность формировать по-своему научную молодежь.

В 1905 г. появилась его большая статья, которой, по мнению Эггерса, суждено было остаться лучшей из работ Косинны, - "Орнаментированные железные наконечники копий как признак восточных германцев". В этой статье Косинна на конкретном примере детально реализовал свое этническое объяснение археологических "культурных провинций". Установленную языковедами и совершенно неизвестную античным авторам дуальную классификацию германских племен (разделение их по диалектным особенностям на восточных и западных) Косинна усмотрел на археологической карте памятников I тыс. до н. э., продемонстрировав тем самым превосходство в данном вопросе археологических источников над письменными. Он увидел это деление в размещении наконечников копий, фибул и глиняных сосудов, т. е. старался учесть разнообразные части культурного комплекса. Но этой комплексностью характеризовался лишь подход к данной работе. Выход же из нее, т. е. полученный результат, как его понял Косинна, оказался противоположным, что отражено в названии статьи: и один элемент, одна категория вещей, может послужить опознавательным признаком этноса.

Эггерс отметил, что из этой работы Косинны выросли как ее продолжение и развитие первые крупные работы трех лучших учеников Косинны - Эриха Блюме, Мартина Яна и Юзефа Костшевского.

Окруженный покорными учениками и вдохновленный их восторженным и юношески некритическим восприятием новизны его идей, Косинна быстро утратил последнюю возможность выслушивать критику со стороны коллег. Раздражаясь и приходя в ярость от малейшего возражения, он всё больше проникался мыслью о необходимости захвата ключевых позиций в археологической науке, чтобы беспрепятственно внедрять свои идеи и направить всё исследование в новое русло. Здесь на его пути встала другая крупная фигура германской археологии его времени - Карл Шухардт (Carl Schuchhardt, 1859 - 1943, рис. 3).

5. Противостояние и борьба за господство . На год младше Косинны, уроженец Ганновера, Шухардт изучал классическую филологию и археологию в Лейпциге и Гейдельберге, диссертацию защитил по классической филологии, а затем, поступив домашним учителем в семью румынского князя Бибеску, использовал пребывание в Румынии для изучения валов Траяна. Отчет молодого учителя заинтересовал знаменитого историка Т. Момзена, который предложил Шухардту стипендию для путешествия по археологическим памятникам античного мира.

В 1886 г., т. е. в то самое время, когда Косинна взялся за штудирование классической литературы, Шухардт принял участие в раскопках Пергама. Когда в том же году Шлиман решил поручить составление сводного труда о своих раскопках квалифицированному "способному археологу", специалисту по первобытной археологии, Вирхов рекомендовал ему для этой работы молодого Шухардта. Тот весьма успешно справился с этой задачей - в 1889 г. вышла его книга "Шлимановы раскопки в Трое, Тиринфе, Микенах, Орхомене, Итаке в свете сегодняшней науки".

Затем Шухардт возглавил музей в Ганновере и объединил в одну организацию все музеи Северо-Западной Германии, обильно публиковал памятники, явился инициатором создания в 1906 г. на месте Limeskommission знаменитой Римско-Германской Комиссии, действующей и поныне. С участием Шухардта в исследовании римских укреплений были открыты пятна ямок от столбов, по которым археологи стали реконструировать деревянные конструкции. Ко времени смерти Фосса, директора Берлинского музея, (1906 г.) за плечами Шухардта было 20 лет раскопок, музейной работы и публикационной деятельности. Немудрено, что именно Шухардт и был назначен в 1908 г. директором археологического Берлинского музея (точнее, археологического отдела "Берлинских музеев").

Как был поражен Косинна! Он считал себя единственным законным претендентом на этот пост (собираясь совмещать его с преподаванием в Университете), поскольку Шухардт в его глазах - не специалист, пусть занимается своей античной археологией, а первобытные древности - не его дело!

Тем временем Шухардт начал раскопки первобытного городища Рёмершанце близ Потсдама и перенес в практику первобытной археологии анализ столбовых конструкций. Раскопки Шухардта шли поблизости от резиденции кайзера, и тот часто посещал их, любовался ямками от столбов. Августейшую особу очень позабавили слова Шухардта о том, что "нет ничего более долговечного, чем простая дыра ("nichts ist mehr dauerhaftes als ein ordentliches Loch"), хотя шуточка была нечаянно злой: всего несколько лет оставалось до краха империи Вильгельма II.

Когда Шухардт в 1909 г. вместо упраздненных "Сообщений" основал "Преисторический журнал" ("Prähistorische Zeitschrift"), он вначале имел в виду редактировать журнал вместе с Косинной: видимо, особых идейных разногласий с Косинной у него не было. Но этому воспротивились коллеги: нетерпимость, неуживчивость и бесцеремонность Косинны успели уже приобрести общую известность. Косинна был взбешен: его опять обошли! Он демонстративно вышел из Берлинского антропологического общества и основал собственную организацию - Немецкое общество доистории (Deutsche Gesellschaft für Vorgescjichte), а на членские взносы стал с того же года издавать свой журнал "Маннус" ("Mannus" - для названия взято имя одного из героев древнегерманской мифологии) и серию приложений к нему ("Mannus-Bibliothek).

В числе основателей журнала был и еврей - известный историк-индогерманист Зигмунд Фейст. Вскоре он ушел или от него избавились, во всяком случае, поместили статью против его работ (он отвергал идею трактовки германцев как оставшихся на месте индогерманского очага, отвергал и особую чистоту наследия у них).

Уже во втором томе "Маннуса" Косинна поместил большую статью некоего Ф. Кноке "Карл Шухардт как римско-германский исследователь". Статья должна была, по словам Косинны (в редакционном примечании) охарактеризовать "научно-моральную индивидуальность Шухардта" или, как выразился сам автор, "вывести деятельность этого человека на свет божий". Кноке старался подробно доказать, что вся научная биография Шухардта, все его раскопки и публикации - это сплошная серия ошибок и провалов и что даже в классической археологии он всего лишь нахальный дилетант, не говоря уж о первобытной.

Печатая в своем журнале отчеты о Потсдамских раскопках, Шухардт определил городище с его лужицкой культурой как германское, основываясь на своем понимании Тацита. То есть посмел уклониться от косинновской диспозиции, по которой германцам надлежало жить в Северной Германии! Косинна немедленно ответил в своем журнале:

"Здесь он ссылается на своего друга Тацита, который ему сообщил, что в его время "в Лужице" (так говорит Шухардт) сидели семноны и что они были очень древним народом; следовательно, заключает Шухардт, с очень древних пор, т. е. уже во времена лужицкой культуры эпохи бронзы должны были сидеть там. Так вот я ему отвечаю: мои ученики знают это лучше. Они знакомы также с их Тацитом, с которым они регулярно беседовали целый зимний семестр, и им он сделал совсем иные сообщения. Они в частности указали ему сначала на статью Косинны об "орнаментированных железных наконечниках копий", где показано, что..." и т. д. (что семноны во времена Тацита жили гораздо севернее).

"... Когда Тацит услышал это мнение моих учеников, то он сказал: Мне было очень интересно услышать это. Но это вообще не отличается от того, что я слышал в Риме... Если, однако, вы знаете настолько больше, чем господин Шухардт, то почему же он не спросит сначала у вас, прежде чем печатать такие сказки о моих взглядах и о моей "Германии"? И почему бы ему не поработать пару семестров в вашем семинаре вместе с вами, прежде чем публично обсуждать эти вопросы?

На это мои ученики не могли дать Тациту вразумительного ответа. И я, - заключает Косинна, - тоже не могу" (Kossinna 1911b: 325 - 326).

Чувство юмора и вкус Косинне явно не были даны. Шухардт же впоследствии вспоминал, что ему доставило огромное удовольствие читать эти строки. Но он не поспешил в семинар Косинны изучать Тацита.

Между тем, Косинна решил, что приспело время разделаться и с другими корифеями, посмевшими усомниться в благотворности нового метода и достоверности его результатов. Со скептическими отзывами теперь уже успели выступить маститые ученые.

Глава школы историков древнего мира Эдуард Мейер высказался до обидного пренебрежительно: "С такими аргументами, которые приводятся в пользу длительного заселения берегов Балтики индогерманцами, - заявил он, - можно доказать преемственность населения почти для каждой страны на свете", и в частности назвал Грецию (Meyer 1907, II). Авторитетнейший австрийский археолог Мориц Гёрнес написал, что готов был бы принять "эту упрощенную идентификацию доисторических горшков с историческими племенами за шутку, ... пародию, если бы не святая серьезность автора" (Hoernes 1903: 141). Наконец, известный лингвист и историк культуры Отто Шрадер, автор капитальных трудов по индоевропейской проблеме, призывает "полностью отвергнуть" гипотезы Муха и Косинны. В адрес обоих Шрадер выдвигает пять обвинений, указывая на

1) "излюбленные обоими исследователями бездоказательные отождествления известных культурных районов с определенными народами, особенно с пранародом индогерманцев", у Косинны здесь - "голая аксиома";

2) "объяснение различных культурных групп переселениями народов (а не, скажем, торговлей или передачей культуры) - у Муха бездоказательно почти полностью, а у Косинны полностью";

3) отсутствие доказательств, что переселения шли с севера на юг и с запада на восток, а не в противоположном направлении;

4) "фактический материал, особенно у Косинны, неописуемо скуден";

5) "у обоих ... материал происходит почти исключительно из западной половины Европы... Так, например, у Косинны арии (индоиранцы) с помощью шаровидной амфоры продвинуты до Днепра, после чего безнадежно предоставлены собственной участи" (Schrader 1906 - 1907, I: 118 - 119, II: 472 - 473).

Таковы были суровые отзывы представителей трех наук - истории, археологии и лингвистики. Отзывы эти относятся и к результатам и к основам самого метода. Самое время было бы и дать, наконец, систематическое изложение и обоснование самого метода, до тех пор отсутствовавшее. В 1911 г. в этнологии вышел знаменитый учебник Ф. Гребнера, так и озаглавленный "Метод этнологии". Там были сформулированы важные для миграционизма критерии родства схожих предметов. И Косинна быстро (в 1911 г.) откликается на критику тоненькой книжечкой "Происхождение германцев. К методу археологии обитания" (Kossinna 1911a). Тут он дает и карту трех культур бронзового века (рис. 4): Север Европы занимает "нордическая культура германцев", южнее нее помещена культура курганных погребений, которую он объявил пракельтской, а восточнее - лужицкая, в которой он увидел карпо-дакскую (позже сменил определение на иллирийское). В более поздних работах Косинна нанес на эту карту границы нордического круга в разные периоды бронзового века. А книжку 1911 года использовал для полемики с критиками.

Конечно, - притворно смиренничает Косинна, - можно было бы "в ответ на дилетантские скептические разговорчики пройти мимо, с усмешкой пожимая плечами... Но мои друзья и ученики в последнее время так сильно давили на меня, побуждая (в интересах науки и влияния "нового направления" в преистории) впредь не игнорировать эти нападки, что я поддался их пожеланиям" (Ibid. 13). И вот так, нехотя, "поддавшись" давлению, этот "простой немецкий ученый", как он тут же себя аттестует, вдруг скидывает маску смиренной благости и с остервенением набрасывается на инакомыслящих.

Эдуард Мейер, увы, "король в мире древней истории" (Ibid. 8), и с ним приходится еще соблюдать некоторую вежливость. "Конечно, я охотно преклоняюсь перед выдающимися достижениями…". Но "Ему отказано в верном взгляде, когда речь идет о вопросах, которые с высшей культурно-исторической точки зрения являются решающими и для которых необходимо овладение известными естественнонаучными познаниями, как, например, расовая история при разработке индогерманской проблемы…". Мейеру этого будет достаточно. "Теперь нам, к сожалению, надлежит еще разделаться с двумя другими названными учеными, которых приходится отнести лишь к 'dii minorum gentium' (второстепенным божествам)... Строгая критика - не их удел" (Ibid. 8 - 9).

Из пяти обвинений Шрадера Косинна считает нужным ответить здесь только на два первых. Шрадер отвергает отождествление культурных провинций с народами - Косинна перечисляет (только перечисляет) ряд примеров. Шрадер не согласен с манерой объяснять распространение культуры исключительно переселениями народов, тогда как может ведь идти речь и о торговле или о полной передаче культуры. "Ну, речь о них может идти только для того, кто касается этих вещей в качестве начинающего, - терпеливо разъясняет Косинна, - а не для того, кто эти вещи разрабатывает в полном вооружении историка культуры, затем как всесторонне образованный археолог и одновременно как антрополог" (Ibid. 9).

Дав мимоходом столь полную и лестную характеристику своей квалификации (еще не вполне очевидную для большинства его коллег), Косинна совершенно отвергает возможность полной передачи культуры без одновременного переселения людей. Для вящего усмирения он еще и пригрозил Шрадеру: "Отдельная полемическая рукопись против Шрадера, хочу я открыть этому ученому, покоится в моем письменном столе и будет храниться на грядущие оказии готовой к печати, если Шрадер меня к тому вынудит".

Заставив трепетать Шрадера, автор восклицает: "Но тут ведь я еще, как я вижу, к сожалению, не рассчитался с третьим противником ... Морицем Гёрнесом". Ну, с этим и вовсе просто, потому что

"его приходится поставить еще одной ступенькой ниже Шрадера, почти на самый низ учености - на уровень чистого компиляторства. С некоторых пор обсуждение этнологических познаний доисторической археологии действует на Гёрнеса, как красная тряпка. Десятки лет он так уcердствует против этих занятий преистории, как если бы от этого зависело его существование. Они ему не даются, у него нет для этого ни малейшего дарования, и всё же он чувствует в себе позывы всё снова и снова подавать голос об этих вещах... Это упражнения ядовитой издёвки и желчной злобы..." (Ibid. 14).

Итак, всем сестрам по серьгам. А как же с обоснованием метода?

Обоснования по-прежнему не развернуты, сжаты до предела. В работе его ученика Блюме самый метод еще именуется "этнографическим" ("ethnographische Methode"), что, очевидно, отражает тогдашнюю терминологию Косинновского семинара. Косинна тоже иной раз именует свое направление "этнографической доисторией" ("ethnographische Vorgeschichte" - Kossinna 1911a: 13) или "доисторической этнологией" ("Vorhistorische Ethnologie" - Ibid. 16). Позже он яростно возражал против сближения двух наук: "От сильного привлечения этнографии я могу лишь предостеречь; европейская культура и внеевропейская - это всегда были два совершенно различных мира" (Kossinna, цит. по Eggers 1959: 239).

Но в подзаголовок книги 1911 г. вынесено уже другое наименование - "метод археологии обитания" (Methode der Siedlungsarchäologie). В нашей литературе термин Siedlungsarch ä ologie иногда переводят как "археология поселений", следуя основному значению слова Siedlung и трактовке коссиновского ученика Кикебуша в словаре Макса Эберта. Чаще у нас дают перевод "археология расселения", имея в виду миграционизм Косинны. Но этому не соответствуют ни точный перевод слова Siedlung, ни то значение, которое сам Косинна вкладывал в свой термин. Он говорит о Siedlungsgebiete, Siedlungskunde (местах обитания, изучении обитания).

Из оппонентов только у Шухардта были сильные позиции в немецкой археологии и широкая организационная база - поэтому, хоть он как раз менее других нападал на методологические принципы Косинны, он и был для Косинны врагом номер один.

В ближайших последующих своих произведениях Косинна сумел соединить тактические операции конкурентного характера против Шухардта со стратегическим развитием своего учения в духе шовинизма.

6. "Чрезвычайно национальная наука". В том же 1911 году, когда вышли из печати оба полемических сочинения - рецензия на отчет Шухардта и книжка с нападками на Э. Мейера, Шрадера и Гёрнеса, - Косинна выступил в Кобленце на третьем годичном собрании своего общества с докладом. Снабженный нескладным, но броским названием и "рассчитанный ... на широчайшие круги интересующегося наукой мира", этот доклад лег в основу книги, вышедшей в следующем, 1912, году под тем же ударным названием: "Немецкая доистория - чрезвычайно национальная наука" (Kossinna 1912). Кобленцский доклад и эта книжка означали наступление нового этапа в истории учения Косинны.

Книга написана как-бы одним духом, со страстью и вдохновением, которые во многих местах должны закрыть слабость или отсутствие доказательств. Через все главы красной нитью проходит одна фанатически отстаиваемая идея - что, вопреки сообщениям античных писателей и мнению современных ученых-классиков, ранние германцы и их предки индогерманцы не были варварами. Что, наоборот, они в основных проявлениях культуры стояли выше всех других народов (в том числе и народов Древнего Востока), обладая приоритетом в ряде крупнейших культурных открытий и феноменов.

Так, мегалиты, возникшие в Португалии, укоренились в Северной Европе и проникли оттуда в Переднюю Азию (вопреки утверждению противоположного направления у Монтелиуса). Лошадь одомашнена восточными индогерманцами и от них заимствована народами Востока. Алфавит возник у европейцев еще в каменном веке - значение семитов (финикийцев) неправомерно преувеличено. Азиатское происхождение бронзы можно взять под сомнение, а по качеству металлических изделий германцы бронзового века, безусловно, превзошли всех соседей: "Если мы исследуем металлическую продукцию эпохи бронзы Южной Германии и Швейцарии, или Франции и Англии, или Восточной Германии и Венгрии или Австрии и даже Италии, то ни одна из них не может сравниться с северогерманскими достижениями!".

Книга пестрит такими подзаголовками отделов как: "Превосходство германского художественного вкуса в производстве оружия, в частности мечей", "Величие (Großartigkeit) германской спиральной орнаментации", "Меньшую ценность представляют бронзы кельтов" и т. д. И лишь в одном допущено противоположное соотношение: "Отставание германцев в керамике" - северогерманские грубые лепные горшки уж никак не поставить выше лужицкой или критской керамики! Но от гордого народа воинов и не приходится ожидать, чтобы он преуспевал в таком прозаическом ремесле: всё его внимание было отдано металлу.

Общий вывод из этого перечня:

"Такой народ, как германцы, который уже имел за собой тысячелетнюю культуру, который пережил такой период, каким мы узнаем и с изумлением изучали германский бронзовый век, нельзя же в конце концов называть варварами, хотя бы это и делали римляне, а больше, собственно, романские наследники римлян, а с особенным пристрастием - сегодняшние французы. Это тем менее нас трогает, что они иногда предпочитают нас сегодня так называть - поскольку они особенно рассержены одним из наших успехов (Косина имеет в виду Седан. - Л.К.) - не взирая на свое собственное действительное варварство, свидетельства которого немецкая Рейнская провинция сегодня еще повсюду выдает. Древний же Рим говорил о германцах только с высочайшим уважением..." (Ibid. 62).

За этим следует рассмотрение внешнего облика ранних германцев, как их изображают римские скульпторы.

"Из всех германских образов выступает спокойное чувство собственного достоинства, сдержанная сила и энергия, телесная мощь и духовная настроенность, которая отличает немцев: спокойное соразмеренное мышление, но также и неудержимая тяга к свободе, своевольный индивидуализм. Во всяком случае - телесная красота, высокая духовная одаренность, твердый характер.

Такой народ - это были не какие-нибудь ленивые лежебоки, которые прерывали свою дремоту только для того, чтобы выпить "еще по одной" ("immer noch eins") и затем насмерть разодраться в свалке. Нет, подобные классические побасенки годятся лишь для бульварных листков да потешных кабацких песен, но не для серьезного исторического изложения, - хотя бы историки-классики и сохранили на сей счет особое мнение" (Ibid. 83). Впрочем, известно, что Косинна сам с большим запалом певал кабацкую песню, припев которой гласил: "Древние немцы пили ведь тоже!" ("Die alten Deutschen tranken ja auch!") (Kossinna 1935: 71).

"С первобытных времен мы были не дураками выпить (gute Trinker) и таковы же мы сейчас; но мы пьем не постоянно, и мы пили также не постоянно; сначала мы исполняли свой долг с энергией и упорной выдержкой... Так было и у германцев; так и должно было всегда у них быть... Ведь только насквозь мужественному, могучему народу было под силу в конце римского времени завоевать мир" (Kossinna 1912: 83).

Столь безмерному возвеличению германцев противопоставлена трактовка отображения их южных и восточных соседей в римском искусстве. У кельта в лице - "мужицко-варварское уродство", те же черты - у дака, "о неблагородстве этого национального типа по сравнению с типом германца и говорить незачем" (Ibid. 80). Что же касается гетов, мизийцев и фракийцев, то "все они, с их одутловатым, вялым телом, с их сбитыми в длинные тугие космы волосами, обрамляющими слишком узкое и слишком пухлое мужиковато-топорное малоинтеллигентное лицо, уж очень живо напоминают грубые проявления сегодняшних племен того же края в южной России..." (Ibid. 81).

С этой характеристикой уместно сопоставить сообщение одного из учеников Косинны - знаменитого польского археолога Ю. Костшевского. "Когда в преисторическом семинаре в Берлинском университете, - вспоминает он,- дошли до рассмотрения культуры раннесредневековых славян, профессор Косинна в присутствии меня и второго славянина болгарина Чилингирова - выразился так: а теперь будем разбирать славянскую культуру, точнее отсутствие культуры у славян" (Kostrzewski 1964: 213).

Носителями культуры - культуртрегерами - у Косинны выступают только северные индогерманцы и их прямые и наиболее чистые наследники - германцы. Несколько характерных пассажей:

"Из северной части Средней Европы, от берегов Балтики и далее с верхнего и среднего Дуная тогда, в третьем тысячелетии до Р. Хр. выходили великие движения народов, которые наполнили всю Европу, прежде всего Южную Европу и Переднюю Азию тем населением, которое говорит нашей речью, речью индогерманцев. Повсюду там среднеевропейская кровь дала господствующий класс…" (Kossinna 1912: 82).

"… сохранившиеся наиболее чистыми германцы … а с ними и другие германские народы всё больше становились во главе европейской и, наконец, мировой культуры…" (Ibid. IV - V).

"Вот то великое, что возвещает доисторическая археология..." (Ibid. 82).

И теперь самая квинтэссенция всей книги: древняя история

"предоставляет нам лишь естественно односторонние и ограниченные мнения отдельных хотя бы и отечественных писателей о нашем народе, а если речь идет о глубокой древности, то лишь злобную клевету иностранных критиканов. Кто хочет поддаться воздействию нашего древнейшего и самобытнейшего искусства, чистого и неискаженного, тот должен обратиться к первобытной археологии (Vorgeschichte). Вот почему эта молодая наука обладает столь чрезвычайной современной ценностью, столь высоким национальным значением" (Ibid. V).

Так объясняется необычное название книги. "Чрезвычайно национальная археология" раскрывается как шовинистическая археология .

Кобленцский доклад, по словам самого Косинны, был встречен "прямо-таки бурной овацией", а выход в свет книги вызвал "поразительно сильный и радостный отзвук в немецком народе: несмотря на немалую цену, тираж в тысячу экземпляров разошелся за десять месяцев" (Предисловие ко второму изданию - см. Kossinna 1941: V).

Итак, были применены новые методические принципы, хотя опять же без предварительного обоснования и поначалу без четких формулировок. Они подразумеваются. Таких принципов можно отметить три:

1) деление народов на Kulturvölker и Naturvölker, активные и пассивные, творческие и воспринимающие, высшие и низшие, призванные господствовать и обязанные повиноваться (ср. постоянный приоритет Севера, превосходство "северных достижений", "оплодотворенные Севером народы", "всемирно-историческое призвание", "под силу завоевать мир", "господствующий класс со среднеевропейской кровью");

2) признание неизменности национальных особенностей, исключительной устойчивости национальных традиций ("таковы же мы и сейчас", "так было и у германцев, так и должно было у них всегда быть");

3) наделение первобытной археологии функцией идеологического воздействия на народ, задачей национального воспитания на этих "неизменных" традициях, в духе разжигания национализма ("то великое, что возвещает доисторическая археология"), в частности воспитания научным обоснованием националистических эмоций.

Здесь содержится многое для того, чтобы увенчать всю концепцию последним тезисом - принципом расовой обусловленности (ср. особое внимание к физическому типу). Проскальзывают и отдельные словечки, показывающие, что эта идея уже питала вдохновение мэтра ("среднеевропейская кровь", "расовый капитал", "историко-естествоведческие знания"). Более того, в предисловии к книге эта идея даже высказана: Приводя изречение "Немецкий дух не в крови, а в душе" ("Das Deutschtum liegt nicht im Geblüte, sondern im Gemüte"), Косинна поправляет: "Сегодня мы понимаем это иначе и громко исповедуем: кровь и определяет душу (Das Geblüt macht erst das Gemüt)... Наши давно почившие предки передали нам в наследство не только свою плоть и кровь, но и свои мысли, свой дух и свой характер..." (Kossinna 1912: IV).

Книга содержит и, так сказать, оргвывод частного, ведомственного характера. Если доисторическая археология настолько выше, ценнее и патриотичнее классической, античной, то "как вяжется" с этим тот факт, что она не представлена "в нашей самой уважаемой научной корпорации - Берлинской академии Наук"?

"Как долго будет еще продолжаться, что немецкая доистория полностью игнорируется первыми представителями германской науки - германистами Берлинской Академии? Как долго еще будет немецкая археология лишена тех величественных организаций, которые сумели создать внутри Академии наук представители римской, греческой, египетской и восточной археологии, этих чуждых отраслей археологии? Я взываю здесь изо всех сил к чувству чести и патриотизма тех берлинских академиков, которые прежде всего призваны придти на помощь..." (Ibid. 84 - 85).

Академики зашевелились и почувствовали, что придется действительно что-то сделать для немецкой доисторической археологии. Они решили избрать в свою среду ее ведущего представителя. И вот в Академию наук был избран новый член: Карл Шухардт (Eggers 1959: 229).

Это был второй тяжелый удар. Но за ним последовал еще один - третий.

16 мая 1913 г. на территории латунного завода близ Эберсвальде (севернее Берлина) рабочие, копая котлован для фундамента, наткнулись на большой глиняный сосуд, до краев наполненный золотом, 8 чеканных чаш, гривна, браслеты и прочее - всего 81 предмет общим весом в 2,5 кг. Это был самый большой клад золотых вещей бронзового века в Европе. Рабочие приняли вещи за латунные и вручили хозяину завода. Тот, сообразив, с чем имеет дело, обратился к кайзеру с просьбой принять сокровище в дар. А кайзер, надумав поручить квалифицированному археологу роскошное издание клада, немедленно призвал, конечно же, своего хорошего знакомого - Шухардта.

Этого Косинна уже не мог перенести. Ведь найдены вещи его древних германцев! "Это событие, - писал он о находке, - явилось мне как кивок древнегерманского бога неба и солнца, чтобы я не уставал в прилежном тщании просвещать наш народ обо всем великолепном из прагерманского наследства". И, захватив с собой фотографа, он помчался в Эберсвальде. Там, получив "любезное разрешение" хозяина завода осмотреть и сфотографировать "отдельные предметы" и отстранив молодых людей из музейной охраны, он обследовал и заснял всё . Уже через несколько месяцев в "Библиотеке Маннуса" вышла тоненькая книжечка "Золотой клад Латунного завода близ Эберсвальде и золотые культовые сосуды германцев" (Kossinna 1913) - это была исследовательская публикация клада. В ней была представлена сводка чаш этого типа, и они были нанесены на карту нордической культуры германцев бронзового века (рис. 5). В публикации, откуда взяты и приведенные выше строки (Ibid. 1), читателю между прочим сообщалось также следующее:

"Когда я уже был в разгаре работы по фотосъемке, мне показали копию составленного на Латунном заводе каталога находок (стало быть, и каталог был уже составлен! - Л. К.). Я тотчас увидел, что он, видимо, сработан не специалистом, а интересующимся любителем или, возможно, начинающим в области первобытной археологии... На мой вопрос, кто же составил этот список, мне было сказано: Карл Шухардт из Берлина".

Для Косинны золотые сосуды из Эберсвальде были дополнительным материалом к его идее о превосходстве древней германской культуры. "Кто прочтет эту книжечку, пожалуй, будет заново изумляться и спрашивать себя, как же это объяснить, что именно германцы снова создали нечто самое прекрасное во всей Европе?" (Ibid. 2).

Но Карл Шухардт, прочтя "эту книжечку", не стал "изумляться и спрашивать себя". Не заметил на сей раз и юмористической стороны в ней. Он ответил гневной рецензией в своем журнале.

"Господин Косинна, - писал он, - очень быстро издал публикацию эберсвальдского золотого комплекса. Он даже чувствует потребность обосновать эту спешку". Далее, приведя ссылку Косинны на кивок древнегерманского бога неба и солнца, Шухардт продолжает: "Так он и решился... А вот о разрешении на публикацию от владельца нет ни слова". И вывод:

"Книга Косинны - поверхностная и несимпатичная халтура (Machwerk), ибо всякий заметит, что поверхностность проистекает от спешки, с которой он старался опередить другого - того, кому была уже поручена официальная публикация. "Мое или твое" - был вопрос, и этот вопрос Косинна решал не по тягостным правилам человеческого общества, а по свободному закону своего германского солнечного бога, который там вверху светит над правыми и виноватыми" (Schuchhardt 1913).

Впервые Шухардт употребил столь резкие выражения. Вскоре, в 1914 г., вышла его публикация клада.

Всё было кончено между ними. Пропасть легла не только между Косинной и Шухардтом - она разделила надвое всю первобытную археологию Германии.

С одной стороны Шухардт, Римско-Германская Комиссия Немецкого Археологического Института, Берлинское Археологическое Общество. С другой стороны - Косинна, Берлинский университет, Немецкое общество доистории. Органом первых являлся "Преисторический журнал" ("Прехисторише Цейтшрифт"), а позже (с 1917 г.) к нему был добавлен еще один журнал - "Германия". У вторых были "Маннус" (в основном с авторами-дилетантами) и "Библиотека Маннуса", а с 1929 г. - еще и "Вестник доистории" (Nachrichtenblatt für Vorgeschichte").

Ученики и приверженцы Шухардта - Макс Эберт, В. Унферцагт, Ф. Бен, Губерт Шмидт, К. Шумахер, Г. Швантес, Г. Берсу, Ф. Кёпп и др. Объединенные прежде всего в Римско-Германской Комиссии, они осели главным образом в музеях южной и западной частей Германии, - по Рейну и Дунаю, где у Комиссии было больше всего работы, и на Северо-Западе - в исконном очаге Шухардта. В общем, в промышленной части Германии. Их дело - раскопки, составление сводов и археологических карт, музейная работа и публикационная деятельность. Они, прежде всего, накопители и препараторы материала. В первобытной археологии венцом их усилий явился коллективный труд - гигантская многотомная энциклопедия первобытной археологии ("Reallexikon") под редакцией Макса Эберта, незаменимый справочник, до сих пор не сходящий со стола любого археолога-первобытника.

Ученики Косинны - Эрих Блюме, Ганс Гане, Мартин Ян, Вальтер Шульц и др. - штамповались семинаром Косинны в Берлинском университете (они иногда называли себя Берлинской школой). Преимущественно они осваивали музеи и университеты восточной половины Германии - на землях Прусского королевства, т. е. в старом очаге прусского юнкерства и офицерства, и вообще по соседству со славянами - в Саксонии, Силезии, губернаторстве Польском. Их забота - переосмысление всей первобытной археологии в духе идей их учителя, яростная полемика с инакомыслящими, теоретические заключения и популяризация археологии с определенным политико-воспитательным запалом. Они активизировали теоретические исследования в археологии, выделили и разработали (хотя и односторонне) некоторые интересные в этом плане категории материалов и технические приемы работы. Но самые капитальные результаты деятельности их наиболее сплоченного круга выходили за пределы археологии и не составляли их исключительного и безраздельного достояния - здесь было налицо соавторство с другими, более могучими силами. Эти результаты - две мировые войны и Третий Рейх.

5. Война и могилы. Первую мировую войну Косинна встретил с ликованием - как исполнение вскрываемого им "предназначения" немецкого народа. Предисловие ко второму изданию своей "чрезвычайно национальной" он многозначительно датирует: "Берлин, 1 августа 1914 г., в день указа о всеобщей мобилизации".

Когда в 1915 г. в ходе военных действий в Мазурских лесах был обнаружен Лётценский урновый могильник, фельдмаршал Пауль Гинденбург, видимо сразу же оценивший политическое звучание вопроса о том, чьи могилы находятся на этой земле, велел военному геологу фон Вихдорфу приступить к раскопкам и тотчас вызвал Косинну. Тот приехал в ставку и сходу сделал доклад о похороненных там древних германцах (рис. 6). Раскопки (уже без Косинны) шли полгода с лишком, и каждые неделю или две их навещал Гинденбург; "он тогда даже проштудировал мою книгу", - умиляется Косинна. "При виде высоко развитой древнегерманской культуры, - отчеканил свой вывод фельдмаршал, - мы должны заново уяснить себе, что только в том случае останемся немцами, если научимся держать наш меч всегда острым, а нашу молодежь - всегда готовой к оружию" (Kossinna 1934: 225).

Тяжело переживая поражение в войне, 60-летний Косинна отнюдь не утратил своей активности. С волнением воспринял он в 1918 г. весть о том, что на Версальском конгрессе началось обсуждение вопроса о передаче "данцигского коридора" (к морю) Польше. Тут же он садится за стол и пишет книжку о прошлом этого района, суть которой предельно четко выражена в ее названии: "Немецкая Восточная марка - родная земля германцев". Основной аргумент - этническое определение культуры лицевых урн как германской. Пытаясь как-то повлиять на ход событий, Косинна даже послал рукопись своего произведения в Версаль участникам конгресса, наивно надеясь убедить их.

В этой работе (она издана в 1919 г.) Косинна пополнил свое учение новым положением принципиальной важности. Вся книга пронизана идеей о том, что права народа на территорию определяются и измеряются древностью его пребывания на ней; что прежние, хотя бы и очень давние хозяева земли вправе сгонять с нее нынешних жителей; что больше прав на нее имеет тот, кто раньше ею владел; и что, следовательно, археологические факты, интерпретированные методами "археологии обитания", являются законными аргументами в территориальных спорах. Археология становится орудием внешней политики и средством ее оправдания, источником обоснования территориальных претензий и агрессии, полем для национальных столкновений и "войны на картах".

Сделав первобытную археологию "чрезвычайно национальной" и весьма политической, Косинна еще более прежнего проникся сознанием собственного величия. Отмечая в 1920 г. четверть века своего учения, он поместил в журнале "Маннус" собственную статью под беспрецедентным в научной литературе названием: "Победоносное внедрение моих научных взглядов как результат моего научного метода".

6. Нордические арийцы . Осенью 1924 г. Косинна выступил в Берлине с новым докладом, несколько раз повторенным в Берлине же и других местах. Затем доклад по обыкновению был переработан в книгу, которая вышла в свет двумя частями в 1926 и 1927 гг. под названием "Происхождение и распространение германцев в до- и раннеисторическое время".

Берлинский доклад завершил вооружение "археологии обитания" расовой теорией. Расовая теория издавна привлекала Косинну, но отдельные попытки обосновать ее в антропологии носили очевидный дилетантский характер, и в своей работе 1902 г. ("Индогерманский вопрос, археологически разрешенный") Косинна, упоминая с симпатией эти работы, прямо указывает, что всё же приходится воздержаться от привлечения антропологии. Он поясняет: нет еще солидных обзорных трудов, и конкретные культуры пока не удается связать с чистыми расами; краниологических материалов мало, а те, которые есть, обнаруживают за культурами смешение разных расовых типов, "запутывая" картину (Kossinna 1902: 217 - 218).

В своем Берлинском докладе Косинна смог уже опереться на результаты работ Шлица и Гюнтера. Докладу непосредственно предшествовала также серия собственных работ Косинны, направленных на увязку культур с расами, "нордической расы" - с "индогерманскими" народами и с древнейшим Севером Европы: "Zum Homo Aurignacensis" (1910), "Нордический физический тип греков и римлян" (1914), "Индогерманцы. Очерк. I. Индогерманский пранарод" (1921).

В книге "Происхождение и распространение германцев" (1926-27) разбору антропологических вопросов посвящено из четырех глав две целиком и еще в одной - разбросанные отрезки. "С определенными телесными признаками, - повторяет вслед за Гюнтером и другими расистами Косинна, - связаны и определенные душевно-духовные силы или, по крайней мере, особые способности, которыми они частично проявляются". И далее конкретизирует этот тезис в приложении к европейским расам:

"Северный длинноголов - это собственно творческий, культуросозидательный, изобретательный человек прогресса, аристократический и геройский, который жизнь воспринимал как постоянную серьезную борьбу, к тому же волевой и отважный, гордый и презирающий смерть, всегда беспокойный, даже авантюристичный и особенно склонный к путешествиям и деятельный в завоеваниях; высокий моральный закон для него - нерушимая верность своей семье ... , но он, далее, прирожденный завоеватель моря, блестящий техник. Но он не охоч работать наподобие муравья или пчелы равномерно, машинообразно, предпочитает - рывками.

Совершенно иным оказывается восточный короткоголов с широким лицом. Более консервативный, упрямо косный, он - прилежный работник, но слабоват в мышлении; удовольствующийся тем, что есть, и экономный, он уклоняется от высоких планов, особенно от военных походов, всегда держится за унаследованные жизненные привычки, больше думает о своей собственной выгоде, чем об общественных интересах..., склонен к зависти и демократической уравниловке. Он восприимчив к религии и одарен в поэзии и музыке. Короче - человек настроения с темной или светлой окраской, ... не имеет ни военных способностей, ни качеств вождя" (Kossinna 1926 - 27: 94 - 95).

Освоение нордической расовой теории не только придало внутреннюю связность и завершенность всей концепции Косинны, введя в нее биологическое объяснение силы и устойчивости культурных традиций. Увязка культуры с расой позволила Косинне преодолеть одно старое и очень неприятное препятствие в решении "индогерманской" проблемы.

7. Походы индогерманцев в неолите. Дело в том, что, прослеживая ретроспективным методом вглубь веков культурную преемственность на Севере Европы, Косинна в прежних работах добрался только до II периода эпохи бронзы, а на первом периоде традиция обрывалась (типы бронзовых изделий оказываются не местными), и в неолит Косинна перебраться конкретными исследовательскими операциями уже не мог. Еще в "Происхождении германцев" в 1911 г. он называл носителей культуры бронзового века "первыми немцами в Германии" и лишь предполагал прибытие их из Ютландии и Скандинавии (Kossinna 1911a: 25).

Теперь он увидел возможность перепрыгнуть через разрыв, опираясь на антропологию. Не навести мостик, а именно перепрыгнуть, и не на противоположный край разрыва, в конец неолита, а гораздо дальше - к самым истокам индогерманского пранарода, в начало неолита или даже в мезолит. И уже оттуда двигаться плавно к более поздним временам навстречу пройденному ранее маршруту. Ведь если индогерманцам от эпохи бронзы до современности присущ нордический расовый тип, а раса очень тесно связана с этносом и культурой, то очаг происхождения нордической расы будет одновременно и очагом происхождения индогерманцев вообще. Ну, а место происхождения нордической расы в принципе ясно - это Север Европы, палеоантропологические находки помогут установить более точно границы ареала...

Таким образом, Косинна изменил своему ретроспективному методу - там, где этот метод отказал. Нововведение же оказалось каким-то подобием старого метода Муха, только с тем отличием, что вместо опоры на сопоставление лингвистических данных с археологическими, Косинна в своем прыжке оперся только на антропологию.

Но теперь нужно было подтвердить статус пранарода для ранненеолитических индогерманцев, отмеченных хорошими длинными черепами и весьма примитивной культурой кьёккенмеддингов, именуемой у Косинны "культурой Эллербек" (остродонная мешковидная керамика, макролиты, костяные шилья и проч.). Теперь нужно было провести от них линии генетических связей не только к местным культурам последующих времен, но и во все концы индоевропейского мира, к культурам всех потомков "индогерманского пранарода" от Испании до Индии. Таких возможностей материал не предоставляет: культуры этих народов отнюдь не выглядят продолжением и развитием "культуры Эллербек". Задача была бы невыполнимой, если бы Косинна не ввел еще одно методическое облегчение.

Вот когда пригодился полученный за 20 лет до того вывод о том, что и один тип, и одна категория вещей может быть опознавательным признаком этноса. Забыты были добродетельные возмущения вроде "Разве ж я когда-либо просто горшки отождествлял с народами?... Разве я не рассматривал всегда скорее целые культуры...?" Теперь надо было проследить центробежное движение "целых культур", а культуры, увы, упорно оставались на месте. Распространение целых комплексов культурных явлений за пределы старых границ оказывалось чрезвычайной редкостью. Зато гораздо чаще, конечно, вылезало за старые границы "целой культуры" распространение какого-нибудь одного ее элемента, каждый раз (у каждой культуры) иного - то это были мегалитические сооружения, то боевые топоры, то какая-нибудь категория глиняной посуды.

По одному элементу можно было проследить "передвижку населения" за пределы определенной культуры на земли, занятые позже другой культурой. Затем оставить его и посмотреть, какой элемент этой другой культуры выходит за ее пределы и приводит к ареалу третьей культуры, и т. д. Так, на перекладных, меняя лошадей, можно было, глядишь, и доехать от ютландской "культуры Эллербек" до весьма отдаленных Индий.

И Косинна реконструирует в деталях 14 завоевательных походов нордических "арийцев", носителей индогерманской речи, походов, осуществленных в неолите, так и именуя эти походы порядковыми номерами: "der erste Indogermanenzug", "der zweite Indogermanenzug"... - совсем как в какой-нибудь диспозиции старого прусского генерального штаба: "die erste Kolonne marschiert...", "die zweite Kolonne marschiert..." (рис. 7).

Маршруты первых нескольких походов установлены по распространению воротничковых фляг, шестого и девятого - распространением шаровидных амфор, одиннадцатого - шестигранных боевых топоров и т. д. Если взять генетическую линию, соединяющую греков с индогерманской прародиной (походы 8, 11 и 12), то одно и то же движение из Ютландии на юг прослеживается на первом этапе по шаровидным амфорам, на следующем - по боевым топорам, а на третьем - и вовсе не прослеживается, а лишь предполагается.

Иными словами, Косинна и в этом изменил своей методической системе в решающий момент и на самом ответственном участке. То есть молчаливо признал ее банкротство в столкновении с той основной исследовательской задачей, для решения которой эта система и была создана, - задачей отыскания "индогерманского пранарода", реконструкции расселения "индогерманцев".

Если до того методическая система Косинны, пополняясь новыми положениями, просто благополучно росла и расширялась, то оба последних методических новшества, введенных со спасательными целями, противоречили некоторым важным старым положениям и явились их отрицанием. Система приобрела внутрене-противоречивый характер и двойственность. С одной стороны, археология декларируется единственным надежным средством реконструкции расселения пранарода; с другой - признается, что она пасует на важном участке и ее предлагается заместить антропологией. С одной стороны, единственно правильным путем признается последовательно-постепенное ретроспективное продвижение по археологическим культурам вглубь веков; с другой стороны, рекомендуется прыжок через эпохи с опорой не на археологию, а на антропологию.

Сочтя свою задачу выполненной, Косинна семидесяти лет оставил кафедру и уступил кафедру, как ни странно, без боя Максу Эберту - хоть и занимавшемуся в семинаре Косинны, но другу и соратнику Шухардта. Через три года после обнародования концепции "14 походов", в 1931 г., ученики и поклонники Косинны устроили торжественное празднование 50-летия докторской диссертации Косинны, а в декабре того же года 73-летний юбиляр умер.

8. Личность и наследие . Взглянем на портрет: немного одутловатое лицо, под насупленными бровями - водянистые глаза слегка навыкате (возможно, щитовидка не в порядке), большие чуть подкрученные усы пруссака и седенькая треугольная бородка (рис. 8). На общем снимке одного конгресса он стоит впереди между величественно-монументальным шведом Гильдебрандтом и спокойным тяжеловесным Брауном из России. Кривобокий, как-то скособочившись, он - весь в движении, резко развернувшийся, будто готовый к драке (рис. 9), такой же он и на съезде своего Общества в Кёнигсберге в 1930 г.(рис. 10).

Знания материала у Косинны были действительно обширны, но работа его строилась в основном на типах вещей преимущественно из кладов и погребений, хронология выводилась из типологических рядов, а на сочетания типов в комплексах обращалось мало внимания, не интересовался он и поселениями (Adler 1987: 35 - 36). Происхождение типа определял по густоте находок: где основное сгущение - там и очаг происхождения (Adler 1987: 44).

Косинна обычно очень мало заботился о логическом и фактическом доказательстве своих положений, особенно методических. Он выдвигал их как аксиомы, как догмы, как символ веры. Вместо предъявления фактов он ссылался на свою опытность и свои знания - неужели такой человек может соврать или ошибиться! Вместо доказательств - "да будет здесь воздвигнута очевидность противоположного со всей определенностью" (Kossinna 1911a: 3). Но ведь это заклинания, а не научные доказательства! Огромную роль в способе утверждения идей играл у Косинны эмоциональный фактор - это была замена доказательств, а нередко - и исходная посылка для выводов.

Вот характерный пример. Двое исследователей, Бенковски и Шумахер, интерпретировали на римских рельефах женские фигуры в штанах как изображения германок в повседневном костюме. Косинне же это представлялось несовместимым с германской моралью, строго ставящей женщину "на свое место", и он выступил со следующим опровержением: "Мнение, что стыдливые германские женщины и именно только они разгуливали в узких брючках (Trikothosen), столь чудовищно и прямо-таки оскорбительно для германского чувства, что без внутреннего негодования этот пункт даже трудно обсуждать". Упомянув римские символические изображения Германии в виде женщины с обнаженной верхней частью тела, Косинна победоносно вопрошает: "Не думают ли Бенковски и Шумахер, что германки и в самом деле, подобно индийским женщинам, показывались так?" (Kossinna 1912: 251).

Дилетантскому характеру работы Косинны вполне соответствует и его средневековая манера полемики: если нет доказательств, то идеи приходится отстаивать с помощью удвоенной и утроенной категоричности, оглушать крикливой фразой, ошеломлять грубой бранью и апломбом. Отсюда все эти косинновские argumenta ad hominem , презрительные клички противникам, удары ниже пояса. В конце концов он оказался почти в одиночестве среди своих маститых коллег. Эд. Мейер, Шрадер, Гёрнес, Фейст, Мух, Шухардт, Рейнеке, Софус Мюллер, Шумахер, даже Шлиц - всех он успел оскорбить и обидеть, всех шокировал, все от него отвернулись, а с ними их друзья и ученики, чуть ли не весь ученый мир, особенно Германии и Австрии. В этом мире Косинна остался один.

Но он создал себе собственный мир, свой круг сотрудников и приспешников. Вокруг него была целая толпа учеников. Среди них известные впоследствии археологи. Из ранних заметны четверо: Ганс Гане, Эрих Блюме, Макс Эберт и Альберт Кикебуш. Но двое последних стали вскоре сотрудниками Шухардта. Затем появились Эрнст Вале, Вальтер Шульц, Мартин Ян и поляк Юзеф Костшевский. Далее, в первые послеверсальские годы в семинаре занимались Герберт Кюн и испанец Педро Бош-Гимпера. Позже народ мельчает - в годы увлечения мэтра расовой теорией и 14 походами вокруг него толпятся личности (уже не только прямые ученики) вроде Рейнерта, Штампфуса, Хюлле, Лехлера, Гешвандта, Бикера, Гуммеля, Гаммера и др. - из этих мало кто оставит прочный след в науке, зато многие заметно наследят в политике.

Его собственное наследие - это написанные им книги и статьи, воспитанные им ученики и его учение, "археология обитания", косиннизм.

9. Состав и корни косиннизма. Что учение Косинны с самого начала создавалось под определенным политическим стимулом, вполне очевидно. Оно должно было внушать немецкому народу сознание несправедливости доставшейся ему доли в империалистическом дележе мира, воспитывать чувства национального превосходства и агрессивные устремления. Ранние немецкие критики отмечали (обычно вскользь) это обстоятельство, но совершенно упускали из внимания социальную обусловленность этого настроя Косинны, связь со спецификой развития германского империализма. Именно в советской археологической литературе рассмотрена эта сторона дела (Равдоникас 1932; 1935; Артамонов 1937).

В 1888 к власти в Германии пришел кайзер Вильгельм II, сторонник пангерманизма. Через два года, в 1890, ушел со своего поста канцлер Бисмарк, который провел объединение Германии, но стремился ограничить это объединение, не включая в него всех немцев Европы, - дабы не восстановить против Германии остальные крупные государства Европы - Россию, Англию. Итак соседи - Франция, Австро-Венгрия и Дания - были уже задеты. Кайзер же был молод и агрессивен.

В политике кайзера особую остроту приобрел вопрос о территориальных границах Германии. Издавна при попытках перекройки границ дипломаты обращались к так наз. "историческому праву". И не случайно именно в это время на рубеже XIX-XX вв. именно в германской археологии отыскиваются средства установления древних границ обитания германцев, создается "археология обитания". Случайно лишь то, что это сделал Косинна - так сложилось стечение многих обстоятельств, по отношению к общим закономерностям истории - случайных. При небольших изменениях роль Косинны мог выполнить (может быть иначе) и кто-то другой. Мы знаем, что у Вирхова были подобные мысли, только он не разработал их в систему. Ратцель создал систему антропогеографии и сформулировал принципы миграционизма в этнологии и культурной антропологии. Его "Антропогеография" выходила с 1882 по 1891 гг. Идеи витали в воздухе Германии.

Но закономерность появления косиннизма имеет и другой план, более широкий. Рубеж XIX и XX веков был переломным моментом в развитии теоретической мысли историков культуры в целом. Четко обозначился кризис эволюционизма. Даниел (Daniel 1950: 239) верно подметил ряд причин этого кризиса (демонстрация одновременности разностадиальных явлений, охват культур всего мира археологическими исследованиями, влияние географии расселения и антропологии, интеграция разных отраслей археологии), но упустил из виду его связь с общим кризисом прогрессивной буржуазной идеологии вообще. Выступления пролетариата и социалистическое революционное движение подорвали веру в безоблачность перспектив и в дальнейший прогресс и подъем буржуазного мира, в закономерность эволюции вообще. Но так как трудно отрицать движение, будучи на подступах к ХХ веку, то стали подыскивать другое объяснение движению - на место качественного и количественного роста было подставлено перемещение в пространстве. Одни стали объяснять основные перемены и нововведения миграциями, другие - влияниями.

В этом смысле Брейль, Косинна и Флиндерс Питри несмотря на все свои различия - порождения одного и того же духа времени.

За всем этим открывается еще и третий план, в котором должны быть рассмотрены работы Косинны. Это план гносеологический, определяемый последовательностью движения по дороге познания, внутренней логикой развития науки. Понятия типа и замкнутого комплекса, разработанные эволюционистами, приучили исследователей фиксировать внимание на повторяемости вещей и их сочетаемости. По сути уже Вирхов и Тишлер выделяли "культурные провинции", а Шлиман группировал древности по "цивилизациям": и Вирхов и Шлиман связывали их с определенными древними народами (Gummel 1938: 277; Daniel 1950: 243). Одновременно в далекой России тишайший Спицын (1899), картографируя типы височных колец, реконструировал расселение летописных славянских племен. Деятельность Косинны стояла в русле логики развития самой археологической науки, наиболее ярко выражая определенное звено логической цепи этого развития.

Научное наследие Косинны, в настоящее время являет собой весьма пеструю массу утверждений, поучений, деклараций, гипотез и трактовок: "этническое объяснение" (ethnische Deutung), ретроспективный метод, северная прародина, превосходство древней германской культуры и нордической расы, длинная хронология, 14 неолитических походов "индогерманцев" и т. д. - все это обычно подставляется выборочно или все скопом под каким-нибудь из примелькавшихся терминов: учение Косинны, косиннизм, "археология обитания", работы "Берлинской школы..."

Для более основательной оценки взглядов и утверждений Косинны их нужно рассмотреть в полном объеме и упорядоченном виде. Постараемся проделать эту работу за Косинну - сам он систематизации своих принципов не дал. Не сделал этого и никто из его учеников и критиков.

Вся совокупность научных результатов Косинны и его "берлинской школы" состоит в основном из двух систем положений: ­конкретно-фактоведческой и принципиально-установочной (методико-методологической).

Под первой следует разуметь разработанную Косинной и его учениками конкретную источниковедческую трактовку и историческую интерпретацию археологических материалов. В эту систему входят прежде всего: автохтонность германцев в Северной Европе, ютландско-северогерманская прародина "индогерманцев", вытеснение прафинской культуры "доббертинцев" (маглемозе) в Скандинавию, германская принадлежность культуры "Эллербек" (кьёккенмеддингов Эртебёлле) и мегалитической культуры воронковидных кубков, выведение саксотюрингской шнуровой керамики из ранней баальбергской и датской культуры одиночных погребений, 14 неолитических походов "индогерманцев", связь "индогерманизации" Европы с деятельностью нордической расы, изобретение бронзы в северной Европе и превосходство северных бронз над всеми другими, длинная хронология европейских древностей, иллирийский этнос лужицкой культуры, дуальное деление археологической культуры германцев железного века и т. п. Эти трактовки археологических факторов являются основными в конкретной картине первобытного прошлого, которую рисовал Косинна, опорными для его общих идей.

Как предпосылки построения рассмотренной системы, так и ее значение коренятся во второй из указанных систем - в системе принципов и связанных с ними методов исследования и истолкования археологических фактов. Эта вторая система, которую и есть резон называть учением Косинны или косиннизмом, состоит из двух частей, двух логических рядов. Первый определяет работу в этнической истории (решение задач о происхождении и расселении родственных по языку народов, изучение этнических передвижений). Второй ряд составляет принципы, определяющие разработку истории культуры (исследование движущих сил культурного процесса).

Первый ряд состоит из 9 основных положений.

10. Разработка этнической истории - происхождение народов и языковых семей . Шесть из этих положений определяют, как выяснять происхождение народов и языковых семей.

1. Этническое истолкование (ethnische Deutung) археологических культур. Суть этого принципа сформулирована Косинной в лаконичных формулах : "уравнение: культурные области - это народоплеменные общности" (Kossinna 1911а: 4). "Наш принцип: территории культур - это территории народов" (Kossinna 1911а: 5). На практике до Косинны из этого принципа исходили Вирхов, Тишлер и др. Сам Косинна доказательств не выдвигал (да их и не требовали!), он только привел перечень примеров (не всегда надежных) из древности и раннего средневековья, а экстраполяцию вывода на первобытные времена считал естественной. Его ученик Блюме дал определение "культурной провинции" как "суммы одинаково распространившихся форм культуры" (Blume 1912: 1 - 7). Принцип этот требует картографирования находок. Кстати, термин "культурная провинция" или "культурная область" употребляется почти исключительно в этой теоретической работе Косинны и очень редко - в его практике (Adler 1987: 51).

2. Этническое истолкование культурной преемственности. "Если надо войти в происхождение германцев, - писал Косинна, - то это возможно только одним единственным изобретенным мною ... очень простым способом. Надо исходить от самых ранних историй засвидетельствованных областей распространения германцев и прослеживать век за веком назад (т. е. еще дальше вглубь веков - Л. К. ) их границы, частью меняющиеся, частью остающиеся неизменными, пока не дойдем до начала или до препятствия, не дающего продвигаться дальше" (Kossinna 1926: 5). Впоследствии это получило название ретроспективного метода . На деле суть "изобретенного мною" способа была сформулирована уже Монтелиусом (Montelius 1888): "преемственность культуры (Kulturkontinuität) указывает на постоянство населения".

3. Этническое истолкование типологических соотношений. Возможность по сходству культур заключать о родстве народов, по различию культур - о неродственности и по степени сходства - о степени родства нигде Косинной не сформулирована, но везде подразумевается и используется. Этот прием позволял Косинне переносить этнические определения с тех групп населения, которые были освещены в письменных источниках (или генетически связаны с таковыми), на те соседние, которые не были освещены, и таким образом находить древние границы между крупными этноязыковыми общностями (семьями народов).

Все три рассмотренных принципа имеют одну суть: этническое истолкование культурно-исторических связей и общностей в статике и в динамике.

4. Миграционнная трактовка распространения культуры. Косинна (Kossinna 1911a: 9 - 11) подчеркивал, что многие категории культурных явлений, в отличие от вещей не продаются и не покупаются, и полная передвижка всего состава культуры немыслима без переселения людей (проблему заимствований и диффузии он при этом игнорировал). Этот принцип он заимствовал у Ратцеля. На основании подобных высказываний и под впечатлением пресловутых "14 походов" Косинну принято считать типичным представителем миграционизма. Между тем, миграционизм как общий методический принцип подразумевает тенденцию всякое распространение культурных явлений, более того - всякое сходство в культуре разных мест объяснять миграциями. Таков полицентрический миграционизм (например, в известной мере, у Брейля). Миграционизм Косинны относителен и ограничен. Моноцентрический миграционизм Косинны оставляет место и для автохтонного развития, но только одно место - на северной прародине германцев.

"Одним из наиболее ясно познаваемых принципов - писал Косинна, - было для меня, что волны распространения культуры идущие с юга на север, - это только культурные волны, а вот волны распространения культур или их характерных частей, направленные на юг, должны рассматриваться как свидетельства переселения народов" (Kossinna 1902: 162).

Никаких фактических доказательств, что с севера на юг шла полная передвижка культуры, а с юга на север - неполная, конечно, не было предъявлено.

5. Этническая атрибуция типа. Исходным для Косинны было романтическое представление о культуре как эманации народного духа. Согласно этому представлению, в каждом отдельном элементе культуры сказывается этот специфический дух народа, свойственный только ему и недоступный другим. Поэтому, начав с этнической атрибуции культур, Косинна быстро перешел к этнической атрибуции отдельных типов вещей. Он открещивался от этого в полемике: "Разве ж я когда-либо просто "горшки идентифицировал с народами?" (Kossinna 1911а: 11). Поддержка пришла из этнографии, где этот принцип был в 1904 году провозглашен Гребнером.

В 1905 году Косинна определил "Орнаментированные железные наконечники копий как признак восточных германцев". У Косинны и его учеников не было ни тени подозрения, что границы ареалов разных категорий находок и за вычетом импорта могут не совпасть. В методике исследований приложение этого принципа позволило подставить карты типов (Typenkarten) вместо карт ареалов культур в качестве карт распространения народов. Это существенно облегчило конструирование миграций, необходимых для развертывания идеи о северной прародине "индогерманцев" (куда не простирались культуры, шли типы) и было широко использовано в концепции 14 походов...

6. Совмещение народов с расами. Представление о белокуром длинноголовом арийце с самого начала вдохновляло Косинну, агрессивно расистская фразеология прорывается в сочинения уже в 1912 г., но в его концепцию антропологическая аргументация была включена не сразу. Лишь в 1924 - 27 гг. этот принцип был включен в методологическую систему Косинны и реализован в прослеживании генетических связей. Теперь на тех участках, где в археологическом материале связь между культурами слабеет и обрывается, Косинна стал заполнять брешь, прослеживая расовую связь. Антропология у него подменяет в таких лакунах археологию.

Изложенные 6 принципов определяют у Косинны методику исследования проблемы происхождения народов и языковых семей. Продолжение ряда составляют принципы, которыми определяются у Косинны оценка и использование получаемых результатов, а вместе с тем - и дальний прицел исследования.

7. Апелляция к "историческому праву". Задолго до Косинны в юридических и дипломатических спорах способом обоснования территориальных прав нации и утверждения национальных претензий и амбиций были ссылки на историческую давность обитания . Задача эта интересовала Вирхова (Virchow 1984: 74; 1897: 69), но ставилась как попутная и в академической форме. Косинна поставил ее во главу угла, придал откровенно политическое звучание и заменил века тысячелетиями, историческую давность - доисторической, письменные документы - археологическими памятниками. Он призывал определить, "где в нынешней Германии мы имеем в доисторические времена дело с германцами, а где - с не-германцами" (Kossinna 1896: 1). Места последних (кельтов на западе, славян ­на востоке) оказывались чрезвычайно узкими территориально и хронологически, роль - минимальной. Особенно интересовали Косинну спорные, недавно присоединенные к империи территории на востоке. Для Косинны имел значение не сам факт давности современного обитания, а величина давности появления и длительности обитания, сравнительный подсчет веков и тысячелетий: кто раньше, кто первее, тот законный хозяин. Это убеждение водило его пером в 1918 - 1919 гг., когда он писал брошюру "Немецкая Восточная марка - исконная родная земля германцев" и отправлял ее делегатам Версальского конгресса, надеясь повлиять на решение.

8. Подбор археологических прецедентов современных планов агрессии. С самого начала широко эксплуатировалась Косинной возможность подкрепить современные агрессивные политические планы и акции государства, обращаясь за примерами в древнейшее прошлое. Уже кассельский доклад был опубликован со следующей концовкой: "Нас, немцев, а с нами и всех других членов германского племени, может, однако, лишь наполнять гордостью и мы должны изумляться силе маленького северного пранарода, когда мы видим, как его сыновья в первобытности и древности завоевали всю Скандинавию и Германию, а в средние века распространились по Европе, в новое время - по далеким частям света" (Kossinna 1896: 14). "Завоевали", "распространились" - вот что оказывается исторической константой германцев.

9. Доктрина первородства. Гипотезу о северной прародине "индогерманцев" Косинна потому с такой яростью "отобрал" у Муха (оспорив приоритет), что увидел в ней средство для утверждения особого места германцев среди других индоевропейских народов, особой роли Германии в истории. По этой гипотезе, только германцы остались сидеть на старых землях, унаследовав родительский очаг, и сберегли поэтому в наибольшей чистоте культурное достояние предков. Это означает, что только германцы являются прямыми потомками и продолжателями тех, кто осуществлял "индогерманизацию" остальных территорий.

Три рассмотренных положения Косинны определяли выход его концепции этногенеза в политику. Ими завершается первый ряд Косинновских методологических принципов, который, собственно, и заслуживает наименования "археологии обитания" (Siedlungsarchäologie) в узком смысле, хотя сам Косинна распространял этот термин на всю свою методическую систему.

11. Принципы изучения истории культуры. Принципы второго ряда (их 4) имеют дело с изучением прогресса культуры, движущих сил развития общества.

10. Декларация культуртрегерской миссии. В основе лежит традиционное для тогдашней немецкой науки деление народов на "культурные" (исторические, творческие) и "природные" (близкие к животному состоянию). Германцы, конечно, были всегда Kulturvolk, не Naturvolk. Они несли культуру при своих завоеваниях во все стороны, были всегда культуртрегерами. Этим завоевания объясняются, оправдываются и подтверждаются. При этом речь идет не только о том, чтобы доказать, что древние германцы были не хуже других народов, а о том, чтобы доказать, что они были лучше, выше, культурнее всех других.

Для достижения этого вывода применяется несколько методических приемов:

1) Аккумуляция приоритетов и, так сказать, супериоритетов - ­старательное накопление реальных или мнимых фактов первенства германцев в чем-либо: первыми взнуздали лошадь, создали лучшие в Европе бронзы и т. п.

2) Гиперболизация этих фактов и их значения - вплоть до фантастических размеров - при одновременном преуменьшении и замалчивании фактов противоположного характера (например, о внешних влияниях на германцев): алфавит изобрели не финикийцы, а европейцы каменного века; "величие германской спиральной орнаментации" (Kossinna 1912) и т. п.

3) Генерализация и абсолютизация полученных выводов: "Германцы со времен первобытности - телесно, духовно и морально высоко стоящий народ"; "вандализм" - гнусная выдумка: разве могли так поступать "те германцы, которых преследовала сильнейшая жажда культуры, как это примечательно показывают все их племена без исключения при завоевании римских провинций" (Kossinna 1912a: 3) и т. п.

11. Наложение прошлого на современность. Признание постоянства национальных особенностей и устойчивости культурных традиций было важно для распространения вывода предшествующего тезиса на современных немцев: "таковы же мы и сейчас", "так было и у германцев, так и должно было у них всегда быть" (Kossinna 1912: 82). Современные немцы отождествляются с древними германцами.

12. Биологический детерминизм (расизм). С самого начала дух нордического расизма присутствовал в учении Косинны. Но органической частью в структуру учения расовая теория была включена не сразу, из-за затруднений в увязке культур с расами. Только после этой увязки расовая теория в виде развернутых разработок вошла в структуру всего учения Косинны как объяснение многих положений, а тем самым ­как объединяющее звено всей концепции.

13. Извлечение идеалов и прямых уроков из археологии. Косинна открыто провозглашал установку на политико-­воспитательное использование культурных норм, оценок и традиций, восстанавливаемых археологией. Он не скрывал, что возвеличивание и восхваление древних германцев, проповедь их культурного, а затем и расового превосходства предпринимает для "напоминания о всемирно-историчеком призвании наших племен" - тех самых, которые уже сумели однажды "в конце римского времени завоевать мир" (Kossinna 1912: 82), а затем "все больше становились во главе европейской и, наконец, мировой культуры" (Kossinna 1912: V). И заключил : "Вот то великое, что возвещает доисторическая археология" (Kossinna 1912: 82) и к чему она должна "пробуждать воодушевление"... (Kosinna 1912: 86).

Этим прямым выходом в политику завершается второй ряд принципов, входящих с методологическую систему Косинны. По аналогии с названием первого, этот можно было бы назвать "археологией культурной высоты" (Kulturhöhearchäologie). Он-то и был охарактеризован самим Косинной как "чрезвычайно национальная археология". Оба эти ряда в совокупности - 13 принципиально-методических положений, так сказать "чертова дюжина", - составляет методологическую систему Косинны - то, что и есть смысл назвать: косиннизм.

12. Критики Косинны. Какие же из этих догм подвергались критике со стороны того или иного противника косиннизма. Иными словами, кто и за что критиковал Косинну.

Ранние критики еще на рубеже XIX и ХХ веков - Эд. Мейер, Шрадер, Гёрнес - направили свой скепсис на первые пять догм, то есть на этническое использование археологических фактов и на прослеживание древних миграций. Но это вполне понятно: именно с этого и начинался Косиннизм, прочие догмы были разработаны позднее. Корифеи тогдашней науки отметили слабость методов, примененных Косинной, бездоказательность положений, скудость фактов. С такими аргументами, - заявил Эд. Мейер, - можно доказать преемственность населения почти для каждой страны на свете. Гёрнес написал, что готов принять эту упрощенную идентификацию доисторических горшков с историческими племенами за пародию. Шрадер выдвинул пять обвинений, указывая на:

1) "бездоказательные отождествления известных культурных районов с определенными народами, особенно - с пранародом индогерманцев";

2) "объяснение различных культурных групп переселениями народов (а не, скажем, торговлей или передачей культуры)";

3) отсутствие доказательств, что переселения шли с Севера на Юг и с Запада на Восток, а не в противоположном направлении;

4) скудость фактического материала;

5) происхождение материала "почти исключительно из Западной половины Европы" (Schrader 1906 - 1907, II: 472 - 473).

Обстоятельный разбор Косинны был сделан в этот ранний период не в Германии, а в Польше, в блестящей статье Маевского (Majewski 1905) - первого польского критика Косинны. Объектом критического разбора послужила статья "Индогерманский вопрос, археологически разрешенный". Три коренных ошибки усматривает Маевский в рассуждениях Косинны:

1) отправным пунктом служат идеи, а не факты ( пример: различный подход к объяснению достижений с севера и с юга),

2) археология обявлена главным и даже единственным средством решения явно лингвистической проблемы,

3) отсутствие строгих правил: сходство типов толкуется по произволу - то как свидетельство этнической общности, то - лишь культурной.

"Что же остается от основ Косинны? Немногое или вовсе ничего. Его археологические группы и районы неизвестно чем были, неизвестно даже были или нет (czem są, czy są). Если бы мы не должны были бы различать предметы и метод, то и беспорядочные удары по фортепиано (bicie w fortepian) были бы музыкой, но ведь такую музыку мы называем какофонией".

И Маевский окрестил работу Косинны (кстати, любившего играть на фортепиано), "какофонией в области археологии" (Majewski 1905: 95).

Раздавались отдельные голоса и в Германии против Косинны. Прежде всего, это ганноверский ученый К. Г. Якоб-Фризен, издавший в 1928 г. систематический курс преистории с серьезным критическим разбором "этнического истолкования". Вскоре после того, как в 1933 г. нацисты пришли к власти в Германии, умерший незадолго до того Косинна был посмертно беатифицирован в нацисткой идеологии, а выступления против косиннизма подверглись преследованию и стали чрезвычайно опасными для критиков. Правда, еще в 1935 и 1937 гг. боннский археолог Карл Клемен (Carl Clemen) с поддержкой "Кёльнише Цейтунг" сумел опубликовать резкую критику сторонникам "нордической расы" - книжки "Прародина индогерманцев" и "Индогерманский вопрос - когда же конец?". С ним голоса скептиков умолкли.

И лишь один критик в Германии продолжал изъявлять свою оппозицию Косинне открыто и во весь голос. Это Карл Шухардт. В основе этой перепалки лежали вовсе не случайные расхождения толкований и не только личная неприязнь и конкурентная борьба, но и некоторые принципиальные разногласия. Так, в "Древней Европе", неоднократно переиздававшейся с 1919 г., Шухардт трактовал Северную Европу как зону влияний высших культур Средиземноморья. Однако лишь яростность и громогласность перепалки придавали расхождениям видимость значительных и широких. На деле они были весьма ограниченными.

Идею совпадения археологических культур с этносами Шухардт принял (Schuchhardt 1926: 132), только исключая из признаков этноса язык. Совпадение культур с языковыми общностями он не считал обязательным (Ibid. 3). Соответственно рассматривался и вопрос о преемственности (Ibid. 8 - 9). Ретроспективный метод Шухардт отвергал (Ibid. 280), но лишь как метод изложения. Исследовательская суть этого метода (проецирование современных этносов и их родственных отношений на карту первобытных культур) оставалась и для Шухардта вполне приемлемой (Schuchhardt 1919: VIII - IX). Принцип этнического истолкования типологических соотношений (ср. третью догму Косинны) Шухардт даже разработал более полно и последовательно, чем Косинна, исходя из тех же предпосылок (понимание культуры как эманации народного духа) и используя в этом плане понятие "стиля". "Я хотел... показать именно стиль в культурах и типах, - заявлял Шухардт, - ибо именно по нему скорее всего можно узнать большие линии развития: дуализм древней Европы" (Schuchhardt 1926: X).

Таким образом, как раз те догмы Косинны, которые вызывали скептические насмешки ранних критиков, Шухардт в основном одобрил и даже развил. Зато Шухардт, хоть и лаконично, но решительно отверг шестую догму - совмещение народов и культур с расами: "Народ - не раса", - ­заявил он (Schuchhardt 1926: 3). В преистории он отмечал "часто полное расовое смешение" (Ibid. 279); "расовая общность отступает на второй план за народной общностью" (Ibid. 3); и т. п. Его "Преистория Германии", появившаяся в 1928 г. и переизданная в 1943, содержала такой выпад против Косинны в предисловии: "У нас нет реальной истории преисторической Германии. Работы с таким и схожими названиями на деле представляют только преисторию германцев, столь шовинистическую, как только возможно".

Чтобы понять, почему такая радикальность оказалась возможной в Третьем Рейхе и не вызвала гонений на Шухардта, надо вспомнить, что после прихода к власти нацистское руководство встало перед задачей национальной консолидации всех немцев в подготовке к близкой тотальной войне. Перед лицом этой задачи воспринятый Косинной архаичный расизм гюнтеровского толка, с его резким противопоставлением северных немцев южным, оказался не совсем уместным и был отодвинут на задний план в пропагандистском арсенале. Этому соответствовала и произведенная Шухардтом (Schuchhardt 1926: 282 - 284; 1934: 34) передвижка очага праиндогерманцев из Северной Германии и Скандинавии в Центральную Германию. В обстановке, когда нацистский Рейх вознамерился сколотить и возглавить интеграцию всего европейского Запада против большевистского Востока и временами искал союзников на Западе, более академичные и широкие шухардтовские идеализации первобытных европейцев пришлись больше по двору, чем узкий нордический фанатизм Косинны.

Отошел ли Шухардт вовсе от расизма в своих трудах? Ни в коей мере. Мы находим у него типичные противопоставления высших народов низшим, только с другой конкретизацией: не одних лишь северных германцев всем остальным людям - от испанцев до жителей Южной Германии, как у Косинны, а германцев вкупе с западными соседями восточным соседям - прежде всего славянам (Schuchhardt 1926: VII, 281). "Первоначальное родство Запада и Севера можно узнать еще сегодня" (Ibid. 280). Что же касается славянского мира, то "эти страны в те ранние времена не имели еще вовсе какой-либо собственной и единой культуры" (Ibid. 284). Налицо и объяснение культурных традицией биологическими особенностями: "национальная кровь, однако, взяла свое и показывает ... прежний народ на прежнем месте" (Schuchhardt 1919: 298), под чуждыми, наносными культурными формами "решительно пульсирует старая национальная кровь, говорящая о себе весьма ясно". Пусть не чистая, а смешанная, но - кровь. Есть у Шухардта и обращения к миграционному рецепту (Schuchhardt 1926: 2) и апология древних германских завоеваний (Ibid. VIII; 1934: 363) - вся книга построена на идее "индогерманизации нашей части земли". Можно было бы привести разительные соответствия принципиальных высказываний Шухардта почти всем теоретическим догмам Косинны. За некоторыми исключениями (особенно в вопросе о синтезе наук) немногим различались и методы: Шухардт был лишь обстоятельнее, осторожнее и вежливее Косинны.

Итак, теоретические взгляды Шухардта, которого сейчас нередко изображают не только оппонентом и врагом, но и антиподом Косинны (ср. Eggers 1959; Hänsel 199: 12), оказываются на поверку всего лишь академическим и модернизированным вариантом косиннизма. Шухардт был очень почитаем в Третьем Рейхе и постиг всю тяжесть войны: в 1943 г. дом его был разрушен при бомбежке Берлина, личная библиотека и рукописи сгорели, сломленного 85-летнего старика переправили в Кассель, город первого доклада Косинны, где Шухардт умер через несколько месяцев. Но это во Второй мировой войне.

От вспышки националистических страстей, сопровождавших Первую мировую войну, разгорелась польско-немецкая археологическая баталия, в основном вокруг конкретизации седьмого принципа Косинны. Этот принцип (апелляция к историческому праву), завершая логическую цепь предшествующего ряда догм, выливался в археологическое обоснование прав Германии на Силезию, Поморье и Великопольшу. С польской стороны борьбу возглавил ученик Косинны Юзеф Костшевский. В основу дискуссии легли две работы: брошюра Косинны "Немецкая Восточная марка - исконная родина германцев" (1919) и книга Костшевского "Великопольша в доисторические времена" (два первых издания следовали быстро одно за другим: 1914 и 1923). Костшевский осуществил то, что предсказывал Эд. Мейер: методами Косинны построил систему доказательств постоянства обитания славян на землях, о которых шел спор, то есть построил по соседству с германской секвенцией культур другую, исключив из нее германцев.

Костшевскому возразил другой последователь Косинны Болько фон Рихтгофен (Richthofen) брошюрой: "Принадлежит ли Восточная Германия к исконной родине поляков. Критика методов преисторического исследования в Познанском университете" (1923). Костшевский отпарировал яркой критической статьей "О наших правах на Силезию в свете преистории этой области" (1927). На это Рихтгофен переиздал свою брошюру (1929) и написал статью: "Является ли Познань прапольской страной?" (1929). Костшевский ответил критическим разбором этой брошюры: "Исследование преистории и политика. Ответ на сочинение д-ра Болько фон Рихтгофена..." (1930). Немедленно последовал контр-выпад Рихтгофена: "Исследование преистории и политика. Слово возражения д-ру Ю. Костшевскому" (1929). И т. д.

В ходе полемики у Костшевского вырывались фразы такого рода: "Польша не имеет ничего, что она могла бы отдать немцам, но она должна отобрать от них еще значительную часть чисто польской страны" (цит. по: Ostlandsberichte 1928:4). (Само собой разумеется, что нынешнее вхождение этих территорий в состав Польского государства оправдано вовсе не славянской принадлежностью Лужицкой культуры и т. п., а событиями Второй мировой войны и задачами ликвидации очага агрессии в Европе).

Все же критическая работа Костшевского нанесла значительный урон авторитету косиннизма. Этот урон заключался в том, что

1) была наглядно и фундаментально продемонстрирована нестрогость методов, раз они допускают такую свободу построений;

2) была впервые обнажена империалистическая подоплека установок и целей Косиннизма - притом (взаимными разоблачениями) с обеих сторон (что было немедленно отмечено в советской печати В. И. Равдоникасом - 1932);

3) была расшатана важнейшая для всей баталии восьмая догма Косинны. Правда, ни Костшевский, ни Рихтгофен не подвергали сомнению ее правомерность в принципе, они лишь оспаривали законность и правильность ее конкретизаций, но так как обе конкретизации были вполне последовательными, то доводы автоматически обращались и против самого принципа. Понимание этого было реализовано в блестящей статье Р. Якимовича (Jakimowicz 1929) в главе "O политическом значении доисторических находок".

Якимович очень трезво подошел к делу и показал несостоятельность самого принципа "исторического права", на который опирались Косинна и его немецкие последователи.

"Дело касается у них того, - писал Якимович, - чтобы доказать, что германцы заселяли область Средней Европы до славян и что вследствие этого подчинение и истребление славян на Эльбе и Одере огнем и мечем было делом вполне справедливым и обоснованным. Согласно таким взглядам немцы имеют право на эту страну как наследники старых традиций и старых прав отдельных германских племен. Это утверждение не допускает строго научного обоснования".

Вот именно! В этом то суть дела, и Якимович, кажется, первым среди археологов отметил слабость этого устоя в концепции косиннизма.

"Но так называемый Drang nach Osten, - с иронией продолжал он, - открыто находит здесь сильную опору. Когда немецкая доисторическая наука доказывает, что нынешние чисто польские страны на Висле и Буге и даже области, лежащие еще дальше на восток, в эпоху до славян находились под господством германских племен, то на этом основании считается необходимым отнять эти страны у славян и возвратить их законным владельцам".

И далее следуют высказывания, демонстрирующие коренное расхождение с Костшевским в выборе путей критики:

"Мы не будем следовать немцам в обосновании нашего права на нашу страну при помощи доводов из области доистории. Мы имеем живое право, опирающееся на язык населения, которое живет в нашей стране и живет не со вчерашнего дня... Мы представляем другим их мнимо-научные обоснования, которые в будущем только поднимут их самих на смех... Как мало серьезно выглядят те "ученые" требования, которые опираются на время заселения. Может быть, бог создал немцев в области Вислы? Никто не жил до них в Средней Европе?... Путь, избранный большинством немецких доисториков неверен и неправилен. Мы должны поднять брошенную перчатку только с той целью, чтобы показать всю несостоятельность подобного рода работ... При этом выводы доисторической науки не будут оружием нападения, но только оружием защиты" (Jakimowicz 1929: 16 - 18).

Принцип "исторического права" время от времени всплывает и в современной дипломатии - в недавнем прошлом его выдвигали реваншистские круги ФРГ и Японии, на нем замешаны споры арабов с Израилем, то и дело о нем вспоминают в разных местах на Балканах. Историкам уготовляется роль, которую для них давно уже наметил Фридрих II Прусский: оправдывать агрессию, основываясь на принципе "исторического права", в модернизированном варианте - с углублением в археологию. Фальсификации при этом возможны, но не обязательны. Суть дела не в их наличии или отсутствии, а в порочности самого принципа, который требует игнорировать "живое право", продолжающуюся традицию, патриотические чувства последних поколений, историческую реальность и приспособлен к обоснованию перекройки карт: почти у всякого народа бывали периоды, когда он жил и на других землях. Мало ли, что жил! Не все, что было в истории, возможно и нужно восстановить. Особенно, если восстановление несет бедствия народам.

13. Значение наследия Косинны . Многие критики справедливо отмечали дилетантизм Косинны, его неприязнь к собственному научному методу - систематической проверке выводов на фактах. Эггерс в своей замечательной книжке "Введение в археологию" (не устаревшей и, несомненно, заслуживающей перевода) пишет:

"Для многих его приверженцев его имя звучит так же, как имя Монтелиус. И все же следует воздержаться ставить эти две личности исследователей на одну доску.

Хоть Монтелиус тоже мог ошибаться, у него хватило характера и самокритичности видеть свои ошибки и устранять их. И если сегодня, например, "типологический метод" строжайше запрещен иными исследователями потому, что наследники великого шведского мэтра неверно применяли этот метод, то в этом Монтелиус не повинен - он-то все эти возможные недостатки уже предвидел и знал пути их преодоления: Монтелиус - классик археологии.

Иначе Косинна. Когда сегодня его метод "этнического истолкования" тоже подвергается резкой критике, то он, к сожалению, сам в этом виноват. Ученики лишь повторяют недостатки, которые у их учителей имелись в большей мере... Косинна не довел до конца, до конечного выражения свои идеи. Это была, быть может, гениальная голова, но это не классик" (Eggers 1959: 199 - 200).

Что ж, может быть, тогда прав Даниел, вычеркивая из "ста лет археологии" 50 лет царствования и посмертной беатификации Косинны и 75 лет критики Косиннизма?

И, тем не менее, хоть это и показалось бы, быть может, странным Эггерсу, Косинна, конечно, классик археологии. Ибо он дал классическое выражение одной из главных тенденций развития археологической науки в его время - тенденции рассматривать развитие культуры как развертывание в пространстве и за социальными факторами развития увидеть биологические. У Косинны мы действительно находим классическое выражение этой тенденции. Классическое - значит самое яркое, самое отчетливое, самое развернутое, представительное и авторитетное.

А что классикой в данном случае оказалось дилетантство, что именно такая личность оказалась наиболее ярким и авторитетным выразителем духа времени, классиком, тому есть свои причины. Это и сам характер "духа времени" (сей "дух" не был расположен к объективности), и ситуация в стране, где была осуществлена интенсивнейшая разработка указанной тенденции, и, быть может, конфликт между запросами этой тенденции и тогдашним состоянием фактического материала.

В этих условиях однобокий эрудит и воинствующий дилетант Косинна оказался не только классиком, но еще и классиком первого разряда - основоположником нового учения в археологии. Здание этого учения, несмотря на дилетантскую слабость фундамента, вросло верхними этажами в строгую науку и различными деталями своей структуры цепко в ней укрепилось. Задачи, принципы и приемы этого учения повлияли на ход многих вполне профессиональных исследований.

Понятие "классика" включает в себя еще и признак эталонности, образцовости. Конечно, мы сейчас не воспринимаем Косинну образцом для подражания ­ни в реконструировании "походов", ни в сопоставлениях "культурной высоты", ни во многом другом. Но не следует забывать, что некоторые работы Косинны, все-таки служили в науке образцом для подражания - и не всегда бесплодно и не во всём во зло. Сам же Эггерс отмечает как образцовую работу Косинны "Железные орнаментированные наконечники копий как признак ранних германцев" и констатирует, что из этой работы выросли крупные и полезные труды трех лучших учеников Косинны - Блюме, Яна и Костшевского. Из работ других классиков археологии ­Винкельмана, Мортилье, Флиндерса Питри, Эллиота Смита и даже самого "короля археологии" Монтелиуса (кстати, "королем" его назвал впервые Косинна) тоже не так уж много читаются археологами по сей день. Классики науки отличаются в этом от классиков поэзии. Стихи Шиллера и Пушкина воздействуют с прежней силой на современного читателя и не могут быть заменены стихами Гейне и Маяковского. Произведения классиков науки, при всех своих высоких качествах, имеют возрастной предел, устаревают и выходят на пенсию. Далее они уже не оказывают непосредственного воздействия на ход науки, а участвуют в нем лишь косвенно - своими результатами и идеями, включенными в более современные труды.

Вклад Косинны в археологическую науку нельзя абсолютизировать, но нет надобности и отрицать.

Прежде всего, Косинна первым ввел пространственную определенность в восприятие одной из основных дискретных единиц археологического материала - культуры. Не он первым заметил, что материал на этом уровне дискретен: уже "века" Томсена, "периоды" Монтелиуса и "эпохи" Мортилье были шагами в этом направлении, но эволюционное понимание дискретности имело только временную определенность, временные границы. Не он первым обнаружил пространственную определенность вообще: уже у Шлимана выступали территориально-этнические цивилизации. Но Косинна первым ввел понятие "культурной провинции", позже названное археологической культурой .

Еще одна часть его вклада - изучение культурной преемственности, постановка задач констатации автохтонности и миграций . До него такие вопросы вставали лишь спорадически и решались мимоходом. Эволюционистов это не интересовало. Косинна вывел эту задачу на первый план и первый использовал достижения эволюционистов (идею эволюции, типологический метод) для принципиального решения этой задачи. Предложенные им критерии констатации автохтонности или переселения оказались недостаточными, но ведь и выдвинутые Мортилье критерии отличения кремневых орудий от случайных природных обломков тоже пришлось впоследствии дополнять.

Теперь стало модно говорить, что Косинна крайне преувеличивал место и значение этнических определений и выявления культурной преемственности (миграций и автохтонности) в археологии. Это не совсем так. Косинна скорее исказил их роль, направляя эти исследования на прямолинейную увязку прошлого с современностью и на обслуживание современных политических задач. Раздутым их значение выглядит оттого, что он при этом игнорировал и отбрасывал другие важные аспекты разработки археологических материалов ­- социально-экономическую интерпретацию, выявление политических и религиозных общностей, прослеживание культурных влияний, роль географической среды и пр. Преувеличение относительно. На деле, так сказать, в абсолютном исчислении, важность того аспекта, который выдвинул на первый план Косинна, действительно очень велика, и то, что Косинна обратил археологию лицом к этому аспекту, - несомненная заслуга этого археолога, при всей профанации, в которую он при этом впал.

Как-никак культурно-исторический процесс идет не в каком-то нерасчлененном глобальном пространстве, а в конкретных последовательностях культур, преемственно связанных, - я называю эти последовательности секвенциями . Прослеживание миграций и влияний позволяет выявить эти конкретные секвенции, и начал эту работу скверный и ненавистный Косинна. Это уродливый факт в истории археологии, но это факт.

14. Некоторые уроки . Какие уроки можно извлечь из этой истории одного учения и многих баталий? Вероятно, главное - это неоднозначный взгляд на действующие лица, дела и события. Мы склонны видеть историю в черно-белом свете. А в реальности даже самым светлым фигурам не удается избежать темных пятен (это мы еще можем понять) и даже самые черные фигуры могут внести нечто положительное в науку (это нам труднее всего допустить). Очень трудно, но необходимо, уметь отделять сам вклад от тени того, кто его внес. Возможно, и сейчас деятельность наших идейных противников, которых мы видим исключительно скверными и смешными, не во всём так плоха и вредна, как она нам представляется.

Любопытный урок можно извлечь относительно полемики с антиподами. Уж как советская археология ни воевала против Косинны и его учения - и что же? Через короткое время, еще продолжая проклинать Косинну, использовала его методические принципы. А западные археологи вскоре стали столь же ярыми противниками миграций, какими еще недавно были советские археологи. Этакий феномен перевернутого фронта! О чем это говорит? О том, что нашим воинственным традициям часто нехватает принципиальности и устойчивости. О том, что, критикуя враждебные концепции, всегда стоит подумать: а нет ли в арсенале противника тех достижений, которые пригодятся нам самим. О том, что развивая новые идеи, нужно быть осмотрительными - не старые ли это идеи, не использовались ли они скверном контексте и не сохраняют ли те же зловредные свойства.

Есть и урок по сложению школ в науке. Мы привыкли проводить жесткие линии преемственности от учителя к ученику по принципу "яблоко от яблони" и считать, что все они связаны солидарностью в единый отряд, который и есть школа. Но куда уж прочнее школа, чем коссиновская Siedlungsarchäologie! А взгляните на отношение самого Косинны к своим учителям - он мало благодарен тем, у кого действительно учился (Геннинг), и тем, у кого почерпнул свои ведущие идеи (Ратцель, Вирхов, Монтелиус). Подчеркивал он свою признательность лингвисту Мюлленгофу и археологу Тишлеру, у которых непосредственно не учился. Но и из его учеников лучшие от него отошли (Кикебуш, Вале, Костшевски, Кюн, Бош-Гимпера), а наследником стал Рейнерт, который его учеником не был. Отрядная солидарность бывает только в некоторые периоды увлеченности учением и нередко складывается вокруг харизматической фигуры, а учение мобилизует кадры из разных мест и от разных учителей.

И еще один урок - для тех, кто склонен ставить археологию на службу политическим целям, националистической пропаганде, словом, кто готов обуть ботфорты Косинны. Политическая конъюнктура изменчива, национальные отношения тоже, а наука и ее открытия остаются. Кем вы останетесь в науке, зависит от того, на что вы сделаете ставку - на суть науки или на конъюнктуру. Очень расплывчата граница между "славный" и "пресловутый", но различие столь же ясное, как между "день" и "ночь".

Вопросы для продумывания:

1. Как быть с ценным вкладом в археологию, если его внес скверный человек? Должна ли археология принять этот дар или отвергнуть?
2. Кто же всё-таки Косинна - миграционист или автохтонист? Ведь у него были оба эти предпочтения (в зависимости от местности приложения). Можно ли вывести некую более общую оценку, и какой она должна оказаться?
3. Какой из методов выяснения территории пранарода имел больше шансов на успех - метод Муха или ретроспективный метод Косинны?
4. В Центральной Европе найдены сотни мечей бронзового века, тогда как в Восточной Европе их практически нет. Подтверждает ли это тезис Косинны о превосходстве культуры ранних германцев над культурой соседей и вывод о расовом превосходстве первых над вторыми?
5. Если 14 неолитических "индогерманских походов" столь слабо обоснованы, почему о них так долго спорили и некоторые из этих миграций, по крайней мере, часть археологов опознает до сих пор?
6. Какие из выделенных здесь положений Косинны являются, безусловно, правильными и плодотворными, какие двузначными (т. е. частично приемлемыми), а какие, безусловно, порочными?
7. Согласны ли Вы с оценкой Косинны как классика и чем дополнительно могли бы это обосновать? Если не согласны, то почему?
8. По каким причинам возрождение методов и принципов Косинны произошло в Советском Союзе, несмотря на острую враждебность советской идеологии нацизму и его предшественникам?
9. Где сейчас особенно реальна возможность возрождения коссинизма, и в чем можно видеть ее проявления?
10. Каждый народ должен иметь право на свою территорию, и в международном праве должен быть раздел, который бы обеспечивал неприкосновенность каждой национальной территории от агрессии других сил. В чем порочность принципа "исторического права", лежащего в основе косинновской концепции, и какое право ему противостоит как более основательное?

Литература :

Артамонов М. И. 1947. Археологические теории происхождения индоевропейцев в свете учения Н. Я. Марра. - Вестник Ленинградского университета 2: 79 - 106.

Богаевский Б. Л. 1931. К вопросу о теории миграций. - Сообщения ГАИМК 8: 35 - 38.

Брайчевський М. Ю. 1968. Походження Русi. Київ, Наукова Думка.

Брюсов А. Я. 1965. Восточная Европа в III тыс. до н. э. - СА 2: 47 - 56.

Клейн Л. С. 2000. Археология в седле (Косинна с расстояния в 70 лет). - Stratum plus (Санкт-Петербург - Кишинев - Одесса), 4: 88 - 140.

Монгайт А. Л. 1952. Предисловие. - Чайлд Г. У истоков европейской цивилизации. Москва, Иностр. лит.: 3 - 18.

Равдоникас В. И. 1932. Археология на службе у империализма. - Сообщения ГАИМК 3 - 4: 19 - 35.

Равдоникас В. И. 1935. Археология в Германии после фашистского переворота. - СЭ 1: 140 - 145.

Adler W. 1987. Gustaf Kossinna. - Hachmann R. (Hrsg.). Studien zum Kulturbegriff in der Ur- und Frühgeschichte (Saarbrückener Beihefte zur Altertumskunde, Bd. 48). Bonn, Habelt: 33 - 56.

Blume E. 1912 - 1915. Die germanischen Stämme und Kulturen zwischen Oder und Passarge zur römischen Kaiserzeit. Bd. (Mannus-Bibliothek 8 und 14. Würzburg).

Daniel G. E. 1950. A hundred years of archaeology. London, Duckworth.

Eggers H. J. 1959. Einführung in die Vorgeschichte. München, Piper.

Gebuehr M. 1987. Das Allerletzte: Montelius und Kossinna im Himmel. - Archäologische Information, 10: 109 - 115.

Gummel H. 1938. Forschungsgeschichte in Deutschland. Die Urgeschichte und ihre historische Entwicklung in den Kulturstaaten der Welt. Bd. I. Berlin, de Gruyter.

Hahne H. 1922. 25 Jahre der Siedlungsarchäologie; Arbeiten aus dem Kreis der Berliner Schule. Mannus-Bibliothek 22. Leipzig.

Hoernes M. 1903. Das Campignien, eine angebliche Stammform der neolithischen Kultur Westeuropas. - Globus 83: 139 - 144.

Jakimowicz R. 1929. Ochrona zabytków przedhistorychnych. - Wiadomości archeologiczne 10: 1 - 26.

Klejn L. S. 1974. Kossinna im Abstand von vierzig Jahren. - Jahresschrift für mitteldeutsche Vorgeschichte (Halle), Bd. 58, Deutscher Verlag der Wissenschaften, S. 7 - 55.

Kossinna G. 1896. Die vorgeschichtliche Ausbreitung der Germanen in Deutschland. - Zeitschrift des Vereins für Volkskunde, Berlin, 6, 1: 1 - 14.

Kossinna G. 1902: Die indogermanische Frage archäologisch beantwortet. - Zeitschrift für Ethnologie 34: 161 - 222.

Kossinna G. 1911a. Die Herkunft der Germanen. Zur Methode der Siedlungsarchäologie. Mannus-Bibliothek 6, Würzburg, Kabitzsch.

Kossinna G. 1911b. Zur ältesten Bronzezeit Mitteleuropas. - Mannus 3: 325 - 326.

Kossinna G. 1912a. Die deutsche Vorgeschichte eine hervorragend nationale Wissenschaft. Mannus-Bibliothek 9, Würzburg Kabitzsch (8. Aufl. 1941).

Kossinna G. 1913. Der Goldfund von Messingwerk bei Eberswalde und die goldenen Kultgefäße der Germanen. Mannus-Bibliothek 12. Würzburg, Kabitzsch.

Kossinna G. 1926 - 27. Ursprung und Verbreitung der Germanen in vor- und frühgeschichtlicher Zeit. Teile 1 - 2. Irminsul, Blätter für deutsche Art und Kunst (2. Aufl. 1934. Mannus-Bücherei 6).

Kossinna G. 1934, 1935. Die altgermanische Kulturhöhe. Eine Einführung in die deutsche Vor- und Frühgeschichte. 3.Aufl. Würzburg, Kabitysch (5. Aufl. 1935, 7. Aufl. 1939).

Kossinna G. 1940. Das Weichselland ein uralter Heimatboden der Germanen. 3. verarb. Aufl. Würyburg, Kabitysch.

Kostrzewski J. 1964. W walce y szowinizmem. - Z otchÍani wiekòw 30, 4.

Majewski E. 1905. Hipoteza Kossiny o germańskiem pochodzeniu indoeuropejczyków a prawda w nauce. Studium krytyczne. - Światowit 6: 89 - 144.

Meyer E. 1907. Geschichte des Altertums. 2. Aufl. Bd. II . Stuttgart - Berlin, J. G. Gotta.

Montelius O. 1888. Über Einwanderung unserer Vorfahren in den Norden. - Archiv für Anthropologie 17: 151 - 160.

Moszyński K. 1957. Pierwotny zasięg języka prasÍowiańskiego (Prace językoznawcze PAN 16. Wrocław - Kraków).

Ostlandberichte 1928, 4.

Schrader O. 1906 - 1907. Sprachvergleichung und Urgeschichte. Bd. I - II. Jena, Costenoble.

Schuchhardt C. 1913. Besprechung von G. Kossinna "Der germanische Goldfund..." - Prähistorische Zeitschrift 5: 585 - 587.

Schuchhardt C. 1919. Alteuropa in seiner Kultur- und Stilentwicklung. Straßburg - Berlin, Trübner.

Schuchhardt C. 1926. Alteuropa. Eine Vorgeschichte unseres Erdteils. 2. Aufl. Berlin - Leipzig, Walter de Gruyter.

Schwerin von Krosigk H., Gräfin. 1982. Gustaf Kossinna. Der Nachlaß - Versuch einer Analzse. Neumünster, Wachholz (Offa-Ergänzungsreihe, 6).

Smolla G. 1980. Das Kossinna-Syndrom. - Fundberichte aus Hessen, 19/20 (Wiesbaden, Jg. 1979/80): 1 - 9.

Smolla G. 1984. Kossinna nach 50 Jahren. Kein Nachruf. - Acta Prähistorica et Archaeologica, 16/17 (Berlin, 1984/85): 9 - 14.

Stampfuß R. 1935. Gustaf Kossinna. Ein Leben für die deutsche Vorgeschichte. Leipzig, Kabitzsch.

Veit U. 2000. Gustaf Kossinna and his concept of a national archaeology. - Härke H. (ed.). Archaeology, ideology and society. The German experience. Frankfurt a. M., Peter Lang: 40 - 64.

Virchow R. 1884. Über ostdeutsche prähistorische Altertümer. - Korrespondenzblatt der Deutscher Anthropologischen Gesellschaft 15 (9): 65 - 75.

Virchow R. 1897. Eröffnungsrede. - Korrespondenzblatt der Deutscher Anthropologischen Gesellschaft 28 (9): 67 - 75.

Иллюстрации :

1. Портрет Густава Косинны (Malina 1980, 1: 189, в прямоугольнике).

2. Густав Косинна в молодости (Malina 1980, 1: 189, в овале).

3. Портрет Карла Шухардта (Bahn 1996: 138).

4. Карта нордической культуры германцев в бронзовом веке из книги Коссинны 1911 г. (Eggers 1959: 249б, Abb. 24, верх).

5. Карта золотых чаш германцев бронзового века по Косинне (Eggers 1959: 249, Abb. 24, низ).

6. Косинна (помечен х) беседует с фельдмаршалом Гинденбургом (хх) на раскопках Лётценского могильника в 1915 г. (Haßmann 2000: 68, fig. 6).

7. Схема 14 завоевательных походов индогерманцев в неолите.

8. Портрет Густава Косинны 1931 г. (Mannus 234: 337).

9. Косинна на I Балтийском археологическом конгрессе в Стокгольме в 1912 г. (Mannus IV, 1912, вклейка после с. 444)

10. Косинна на съезде Общества немецкой преистории в Кёнигсберге в 1930 г. (Malina 1975: obr. XIV).

 

Top