Папярэдняя старонка: Часть 2

Аўтар: Клейн Л. С.,
Дадана: 22-06-2012,
Крыніца: Клейн Л.С. История археологической мысли. Курс лекций. Часть 2. СанкПетербург, 2005.

Глава 29. Структурализм.

1. Введение. В 1971 г. в Шеффилде состоялся очень представительный семинар археологов с обсуждением совершавшейся революции в археологии - прихода Новой Археологии. Я был тогда невыездным и в этом семинаре мог участвовать только заочно - мне присылали все доклады, а я посылал свои выступления в прениях. Посылал с оказиями и по почте, обходя цензуру (интернета тогда не было). Я хотел тогда говорить о системном подходе, но единственный доступный способ сделать это был выбор темы "Марксизм и системный подход". Всё было опубликовано в толстенном томе в 1973 г. "Объяснение культурных изменений. Модели в преистории" под редакцией Ренфру.

Завершать этот семинар и том предложили старому английскому этнографу (социальному антропологу по английской терминологии) Эдмунду Личу. В своем заключительном слове он сказал, что самые современные археологические течения основываются на функционализме, который у социальных антропологов свой пик популярности прошел более трех десятилетий назад и почти покинут. А вот "парадигма, которая сейчас на вершине популярности у социальных антропологов, а именно структурализм, пока что вообще не настигла археологов. Не беспокойтесь, - уверил он, - настигнет!".

Поясняя разницу исходных позиций, он сказал: "Ранний человек функционалистов - это изготовитель орудий, а вот ранний человек структуралистов - существо, пользующееся языком" (Leach 1973: 762). Если так, то какою может быть роль археологов в исследовании такого человека? Что археологам делать в изучении языка?

Поскольку мой учитель по филологическому факультету В. Я. Пропп считался структуралистом, мне импонировало предсказание Лича, и я считал, что мои увлечения системным подходом близки к предсказанному магистральному руслу развития науки. Ведь что такое "система" и что такое "структура"? В с истеме ее компоненты получают новые свойства, которых у них не было в отдельности (целое больше сумы своих частей) - только такая совокупность компонентов и есть система. А структура это совокупность связей и отношений этих компонентов в системе. Понятия хоть и различные, но близкие.

Но Лич ошибся в своем анализе ситуации. Он просто слабо знал археологию Европы. Структурализм в археологии уже развивался давно, хотя и не был похож на писания идола западноевропейских культур-антропологов Леви-Стросса.

Структурализм нередко очень смутно себе представляют, либо подверстывая под него всякое употребление слова "структура", либо отождествляя структурализм с Леви-Строссом - что есть у Леви-Стросса, то и структурализм: бинарные оппозиции, ментальные схемы, коды мифологии…

Чтобы понять, что принято считать структурализмом и какое место в этом учении занимает понятие структуры (Shivy 1971; Мулуд 1973; Грецкий 1978), нужно рассмотреть, с чего начался структурализм и каковы его проявления в разных науках. Тогда будет ясно, какие явления в археологии можно с ними сопоставить, что заслуживает названия структурализма в археологии.

2. Зарождение структуралистских идей в лингвистике - Соссюр, Трубецкой, Якобсон. Фердинанд де Соссюр (Ferdinand de Saussure, 1857 - 1913) - основоположник направления в лингвистике, которое после его смерти было названо структурным . В своем опубликованном посмертно курсе лекций Соссюр ввел различение: язык и речь . Речь - это поток слов в общении, речь бессистемна, нерегулярна, импровизационна, а язык как раз системен, организован, регулярен, язык - это система средств ( знаков ), делающих функционирование речи возможным. Любой язык - такая система, и есть системные характеристики языка вообще. Знаки регулярно привязаны к неким сочетаниям звуков, но связь между ними сугубо условная, произвольная, держится только традицией, и у каждого языка - своя. Язык - это не субстанция (не материал), это форма, учил Соссюр. В этом смысле структуралисты - формалисты.

Система знаков предполагает и сеть связей и отношений между ними самими, т. е. структуру . Язык функционирует как средство общения только благодаря структуре, т. е. наличию связей и отношений в системе. Отношения эти сводятся к противопоставлениям ( оппозициям ) между элементарными единицами. Благодаря этим противопоставлениям, т. е. благодаря своей структурности система различает и выражает некоторые смыслы. Структура - это единство, с помощью которого части целого упорядочиваются между собой. Примат отдается не элементам и не целому, а структуре - отношениям между элементами. При этом структура, изучаемая структуралистами, не очевидна. Это структура скрытая, выявляемая абстракцией - исследователь абстрагируется от специфики конкретной субстанции, в которой обнаруживает структуру.

Уже в своем "Курсе общей лингвистики" Соссюр развивал свое различение: в речи - звуки, ими занимается фонетика , в языке - фонемы, ими занимается фонология .

Основы фонологии разработал эмигрант из России князь Николай Сергеевич Трубецкой (Trubetskoy, 1890 - 1938, Пражская лингвистическая школа), тот самый, который зачинал евразийство. Элементы речи развертываются во времени - бессистемно. Элементы языка синхронны, поскольку он образует систему. Фонетика изучает всё богатство звуков, в том числе и равнозначных ( аллофонов ) - скажем, когда одно слово произносится с разным акцентом. Скажем в английском bit звучит ли гласный близко к и или к ы , смысл слова не меняется. Звуки разные, но по смыслу однозначны. А вот различные фонемы придают слову разный смысл, хотя бы по звучанию и были столь же близки друг другу, как аллофоны. В близком по звучанию русском слове от замены и на ы меняется смысл слова: «бит» или «быт». В таких схожих по звучанию словах проявляется бинарная (двоичная) оппозиция.

Копенгагенский кружок (Луи Ельмслев - Hjelmslev, 1899 - 1965, и Ганс Йорген Ульдалль - Uldall, 1907 - 1957) предложил различать в языке план содержания (означаемое, designate ) и план выражения (означающее, denotate ). Это был путь к семантике, к обобщению концепции. Уже сам Соссюр предполагал расширение своей концепции на всю культуру: "Язык есть система знаков, выражающих понятия, а, следовательно, его можно сравнить с письмом, с символическими обрядами, с формами учтивости, с военными сигналами и т. д."

Роман Якобсон (1896 - 1982), еще один эмигрант из России в Пражской лингвистической школе (а потом в США), разработал классификацию знаков. Она охватывает:

1) знаки-индексы , в которых между означающим и означаемым действительная связь - например, дым от огня;

2) иконические знаки , в которых вместо этой связи есть лишь внешнее сходство - таковы рисунки на грузах; и

3) знаки-символы , в которых налицо только условное соглашение о связи - таковы слова и многие сигналы.

В 1957 г. американский лингвист Ноэм Хомский (Noam Chomsky, 1928 - ) в книге "Синтаксические системы" выдвинул теорию порождающей грамматики. Исходя из того, что ребенок легко усваивает сложнейшую грамматическую систему любого языка, Хомский предположил, что в нашем мозгу изначально заложена некая универсальная грамматика (т. е. универсальная структура), которая позволяет усваивать грамматику любого языка, а затем порождать любые фразы речи. Изучать эту универсальную грамматику можно обобщением частных грамматик на основе психологии.

Таким образом, структурализмом стали называть такое изучение языка , при котором он понимается как система знаков и при котором изучение направлено на структурные отношения знаков между собой , а в самих знаках на связи явлений материального мира (например, звучаний) со смыслами, значениями , которые эта система им придает. Так что на выходе выступает и система понятий, смыслов, символическая система . Изучение выявляет общие схемы ряда частных систем и структур. Такое изучение игнорирует развитие, историю, конкретных персон, потому что изучает существующие взаимодействия и общие структуры. Структурализм изначально был признан возможным не только в изучении языка, но и всякой знаковой системы в культуре : письменности, сигнальных систем, обычаев, обрядов и т. п.

3. Провозвестник структурализма в культурной антропологии Ван Геннеп . Еще до кристаллизации лингвистического структурализма со схожими идеями выступил Арнольд Ван Геннеп (1873 - 1957) - голландец по происхождению, родившийся в Германии и обучавшийся во Франции, а работавший сначала преподавателем французского в Польше, а потом профессором этнографии и директором музея во франкоязычной части Швейцарии. Книгой, которая прославила его имя, стали "Обряды перехода" (1909).

В жизни каждого аборигена можно усмотреть прохождение одних и тех же основных этапов - рождение, половое созревание, брак, рождение детей, старение, смерть. Каждый этап оформляется в первобытном обществе определенными строго предписанными обрядами. Этот цикл проходят все, и каждый повторяет заново все положенные обряды.

Своим обобщением казусов и структурированием цикла, как и уходом от истории, любой циклизм и вообще близок структурализму, но Ван Геннеп подошел к нему еще ближе. Оказалось, что обряды всех этапов жизни аборигена имеют между собой очень много общего. Все они выполняют одну генеральную функцию, и все строятся по одной схеме, имеют одну структуру. Все они оформляют переход из одного состояния или места в другое и предназначены охранить индивида в этот опасный для жизни момент и обеспечить безопасность в новом состоянии или месте символическими действиями. Новое есть первоначально чужое, а все чужое враждебно и опасно.

Переход каждого порога оформляется специальными обрядами, и в каждом Ван Геннеп различает три шага: 1) отделение (от прежнего состояния - лишение прежнего имени, прежних одежд и проч.), 2) переход - пороговая фаза (очищение от следов прежней жизни и прохождение через суровые испытания - нужно показать свои способности выдержать их, свою готовность к новому статусу) и 3) внедрение в новое состояние и переключение (обретение новых знаний, нового имени, новых одежд и признание новыми силами, обычно выраженное совместной трапезой).

Со структурализмом ван Геннепа роднит выявление структурности обрядов как системы символов, их общей схемы и отход от истории к повторяющемуся циклу жизни каждого индивида.

Множество работ - вплоть до наших дней, - развивают и конкретизируют эти тезисы Ван Геннепа, но более всего обогатил его теоретическими положениями шотландец Виктор Уиттер Тёрнер (Victor Witter Turner, 1920 - 1983). Его главные произведения - "Обрядовый процесс" (1969) и "Драмы, поля и метафоры" (1974). В обрядах Тернер усматривал ритуальные коды с социальными значениями и считал, что эти коды имеют огромное воздействие на сознание. Следуя Ван Геннепу, он изучал повторяющиеся конфигурации деятельности, в которых важное место занимает "liminality" - пороговость . Пороговость - это вторая фаза из трех. Это неполное членство в статусе: "уже не ... - еще не...".

4. Идеи филологического структурализма в Советском Союзе: Пропп и Лотман. Но наиболее интересное продолжение работа ван Геннепа нашла в СССР в 1928 г.

Пионером структурализма в культурной антропологии или этнологии является русский фольклорист немецкого происхождения Владимир Яковлевич Пропп (1895 - 1970, рис. 1). Родившись в двуязычной семье, он получил имя Герман Вольдемар. В детстве он воспитывался русской няней и гувернантской, учившей его французскому и игре на фортепьяно. Потом он учился в немецкой гимназии ( Annen - schule ) в Петербурге. Окончив Петербургский университет в 1918 г., Пропп работал учителем немецкого в школах, а затем в институтах, с 1932 по 1969 - в Ленинградском университете, с 1938 г. как профессор.

О своей первой книге, которая сделала его знаменитым, он писал в дневнике: «У меня проклятый дар видеть во всем, с первого взгляда, форму». Под формой он не имеет здесь в виду внешность, а скорее структуру, в которую отлито содержание. Он вспоминает, как однажды взял собрание русских народных сказок Афанасьева и начал читать. «Сразу же мне открылось: композиция всех сюжетов одна и та же». Так в 1928 г. появилась «Морфология сказки» Проппа. Автору было тогда 33 года - возраст Христа.

В книге "Морфология сказки" (1928) он построил, так сказать, метасюжет волшебной сказки - т. е. обобщенную схему последовательности мотивов, в которую укладываются все реальные сюжеты волшебной сказки - они оказались очень схожими. В этом метасюжете есть единая линейная последовательность событий, и персонажи, встречающиеся в сказке и участвующие в этих событиях в жесткой последовательности, имеют определенные функции: "трудная задача", "вредительство" и т. д. Всего их 31. Одна и та же структура, выраженная этими отношениями, проявляется в разных сказках. Каждая начинается с того, что герой покидает дом, затем встречает некоего помощника, который дает ему чудесный дар, затем герою наносят вред, он получат трудное задание и т. д. а реализация этой схемы разная. Фактически Пропп создал первую в семиотике порождающую грамматику .

Книгу встретил холодный прием. Даже серьезные исследователи говорили, что Пропп изучает скелет вместо тела сказки. Но эта книга была только частью пропповской работы. В другой своей книге "Исторические корни волшебной сказки" (написана до 1939 г., опубл. в 1946), Пропп исследовал тело сказки. Он проследил генетические корни, основу этой схемы, связав разные функции и персонажи с этнографическими материалами и мифологическими представлениями первобытных народов. Эту основу он увидел в обрядах инициации, структурированных ван Геннепом. Пропп связал с ними не отдельные сюжеты, мотивы или персонажи, а весь жанр в целом. Это в обрядах инициации мальчик удаляется в иной мир, получает трудные задачи, его ранят и т. д. Метасюжет восходит к объяснительному мифу инициации, а его "бытование" - к инсценировке мифов при обучении новичков.

Таким образом, жанр волшебной сказки был изучен не как художественное явление, а как образная (тоже знаковая) система, с единой для всех таких сказок структурой, за которой стоит символика первобытной обрядности, с ее специфической ментальностью.

Систему структурного анализа, разработанную на материале волшебной сказки, Пропп затем применил и к чисто этнографической теме - в книге "Русские аграрные праздники" (1963). Он показал, что и они состоят из одинаковых компонентов, и настаивал, что надо изучать не отдельные праздники, а весь годичный цикл аграрных празднеств.

Пропп увлекательно читал лекции (я слушал их на первом курсе) и был чрезвычайно внимателен к ученикам (я писал у него свою первую работу и сохранил его подробный письменный анализ ее). Были в его трудах и недостатки - он, в частности, следовал эволюционистской методике выборочного сопоставления материалов из разных культур. В тогдашней Советской России его труды были встречены в штыки. Его обвиняли в формализме (поскольку он недостаточно анализировал классовое содержание в марксистском духе), в космополитизме (слишком много упоминал иностранных ученых и не подчеркивал своеобразие русской сказки по сравнению с прочими) и т. д. Всё это были серьезные обвинения в советское время и обвиненный в этом мог закончить жизнь в лагере или потерять ее вообще. Проппу повезло - его не репрессировали, однако всего лишь терпели.

Я помню его как маленького скромного старичка с прекрасными миндалевидными глазами, благородным орлиным носом (всегда красным от насморка) и крохотной бородкой. Его баритон был неожиданно звучным, а лекции захватывающими.

Значительно моложе Проппа был филолог Юрий Михайлович Лотман (1922 - 1993), работавший в Тарту (Советская Эстония) и создавший там влиятельную школу, несмотря на то, что власти относились к нему недоброжелательно, с подозрением. Школа Лотмана перенесла на изучение литературы и всей культуры семиотический аспект лингвистического структурализма. Эти исследователи рассматривали культуру как знаковую систему , в которой за планом выражения они вскрывали план содержания . Они проникали в подсознание культуры, где творческая свобода и индивидуальная воля были ограничены внутренними законами знакового поведения, присущими данной культуре. За парадной, официальной, идеологизированной символикой и соответственными формами поведения они вскрывали реальный подтекст, самими носителями культуры часто неосознаваемый и далеко не всегда им приятный. Они прослеживали смену этих знаковых систем, их обусловленность социально-экономическими сдвигами и традицией.

5. Леви-Брюль, Жан Пиаже и дологическое мышление. Инициатор изучения первобытного мышления Люсьен Леви-Брюль (Lucien Lévy-Bruhl, 1857 - 1939, рис. 2) был по образованию философом. Происходя из состоятельного еврейского семейства, он окончил От Эколь Нормаль (Высшую нормальную школу) и преподавал историю философии. Когда уже зрелым (примерно 50-летним) ученым, прочтя "Золотую ветвь Фрэзера, он взялся за этнологические сюжеты, то оказался под влиянием своего друга Дюркгейма, социолога. Он был близок Дюркгейму и Моссу и по своим политическим убеждениям - сочувствовал социалистам, сотрудничал в "Юманите". Правда, его принадлежность к школе Дюркгейма ставится под сомнение - уж очень далек он от основных принципов школы - идеи солидарности, социологизма, функций и т. п. Но всё же некоторые важные понятия он взял именно от французской социологической школы.

Уже в книге 1903 г. "Мораль и наука о нравах" он развивал идею о том, что мышление цивилизованного человека качественно отличается от мышления отсталых народностей (например, андаманцев и др.). Начиная с 1910 г. в научный оборот вошел ряд его книг, произведших сенсационное воздействие на психологов и этнологов и вызвавших бурную дискуссию. В 1910 - "Мыслительные функции в низших обществах"; в 1922 - "Примитивное мышление" (переведена на русский в 1930); в 1927 - "Примитивная (первобытная) душа"; в1931 - "Сверхъестественное и природа в примитивном мышлении" (русск. перев. М., 1937); в 1935 - "Примитивная (первобытная) мифология" (La mythologie primitive) и т. д.

Его главный предмет занятий - первобытное мышление (или, как его тогда называли, примитивное мышление - mentalit it é primitive ) и вопрос, насколько оно качественно отличается от нашего современного мышления. Вопрос в какой-то мере эволюционный, в какой-то колониальный. Но и база для структурализма: мышление рассмотрено как система, стоящая за первобытными верованиями, за мифами.

Эволюционисты исходили из одинаковости мышления у всех народов и переносили индивидуальную психологию на общечеловеческую психологию. Они подгоняли мышление первобытных людей под наши нормы, рисовали философствующего дикаря. Они считали, что действиями дикаря всегда управлял рассудок, тогда как на деле ими двигали (и движут в отсталых народностях) скорее аффекты, коллективные чувства. Верования, мифы суть социальные явления и потому связаны не с индивидуальной психикой, а с коллективными представлениями. Первобытное мышление отлично от нашего не вследствие врожденных различий мозга, а из-за того, что они усваивают другие коллективные представления.

Исходный объект Леви-Брюля - коллективные представления . Это понятие, конечно, целиком взято из учения Дюркгейма. Но разработал это понятие именно Леви-Брюль.

"Представления, называемые коллективными, - пишет Леви-Брюль, - … могут распознаваться по следующим признакам, присущим всем членам данной социальной группы: они передаются в ней из поколения в поколение, они навязываются в ней отдельным личностям, пробуждая в них сообразно обстоятельствам чувства уважения, страха, поклонения и т. д. В отношении своих объектов, они не зависят в своем бытии от отдельной личности. Это происходит не потому, что эти представления предполагают некий коллективный субъект, отличный от индивидов, составляющих социальную группу, а потому, что они проявляют черты, которые невозможно осмыслить и понять путем одного только рассмотрения индивида как такового.

Так, например, язык, хоть он и существует, собственно говоря, лишь в сознании личностей, которые на нем говорят, является, тем не менее, несомненной социальной реальностью, базирующейся на совокупности коллективных представлений. Язык навязывает себя каждой из этих личностей, он предсуществует ей и переживает ее".

Нельзя переносить законы индивидуальной психологии на коллективные представления. У них собственные законы. А у первобытных коллективных представлений - особенно.

1) Коллективные представления мистичны - полны веры в таинственные силы и нацелены на общение с ними;

2) Они иначе ориентированы, чем наши, - не на объективное объяснение, а на субъективные переживания;

3) Они смешивают реальные предметы с представлениями о них (сон и реальность, человека и изображение, и имя, и тень, и след - можно околдовать человека через его след).

4) Первобытное мышление, по Леви-Брюлю, нечувствительно к опыту, "непроницаемо для опыта". Человека, мыслящего по этим нормам, никак не разубедить в том, что он не околдован, что в его неприятностях не повинен колдун или злой дух.

5) В этом мышлении действуют не логические законы тождества, противоречия, причины и следствия и т. д. и способы их установления, а "закон сопричастия" ( loi de participation ): предмет одновременно сам и нечто другое, здесь и в другом месте, отторгнут и причастен. Человек "мистически един" со своим тотемом - водяной крысой или красным попугаем. Предметы объединяются не по их действительным сходствам, а в силу приписываемых им качеств.

Это дологическое мышление ( mentalit it é pr é logique ) - не "нелогическое" или "антилогическое", а просто еще не доросло до логики. Оно не стремится избегать противоречий и подчиняется закону партиципации. В нем господствуют "предпонятия" - нечеткие понятия. Леви-Брюль рассматривал, как проявляется дологическое мышление в разных сферах жизни - в языке, счислении, обычаях, лечении и погребении и т. п.. Как из нерасчлененных понятий (совокупность-число - "много", "мало") выкристаллизовываются числа, как вообще постепенно происходит превращение дологического мышления в логическое.

Читать Леви-Брюля увлекательно и лестно: щекочет самолюбие - ах, эти дикари! Мы-то выше, мы не такие глупые. А для отсталых народов - обидно. И либеральные критики обижались за отсталые народы, вставали на их защиту.

Но Леви-Брюль отвечал, что все эти особенности характерны только для коллективных представлений, они свойственны именно коллективному мышлению того общества, а не вообще мышлению первобытного человека. В сфере своего индивидуального опыта первобытный человек столь же логичен, как и мы.

Дологическое мышление не исчезает и в нашем европейском "коллективном сознании". И закон сопричастия, и мистическая настроенность, все это существует рядом с нами. Вспомним перебегание дороги черной кошкой, число 13, знахарей, астрологов, объявления колдунов в газетах.

Тут возникает вопрос: а эволюции индивидуального мышления - что, не было? У каждого отдельного человека, т. е. в онтогенезе, наблюдается развитие от животного состояния к интеллекту. Почему же его не было в филогенезе, в развитии всего человечества? Нет уж, какое-то развитие должно было иметь место! Эволюционные потенции учения Леви-Брюля, видимо, сильнее, чем его конкретные выражения.

Леви-Брюль умер в год начала Второй мировой войны. Этого новатора много критиковали - за сомнительные факты, взятые без проверки из недостоверных источников, за схематизм и натяжки. Когда Морис Леенхардт опубликовал в 1949 г., т. е. посмертно, записные книжки Леви-Брюля, обнаружилось, что тот держал в уме много оговорок (впрочем, многие и высказывал при жизни), многое в своей теории ставил под сомнение.

Но, тем не менее, это концепция эволюции мышления (ведь не появилось же оно сразу, как Афина из головы Зевса!), это первая концепция на эту тему, и она повлияла на очень многих ученых (Gazenevue 1972). В структурализме некоторые предпочитали считать дикаря столь же рассудительным, как современный человек, но были и сторонники смены мышления. Так или иначе, выявление логической и психологической структуры мышления, господствующей над индивидуальной психикой, и приравнение коллективных представлений к языку мостило дорогу структурализму.

В какой-то мере с этим вкладом соизмеримы разработки швейцарского психолога Жана Пиаже (Jean Piaget, 1896 - 1980, рис. 3), которые называют генетическим структурализмом (с такой же обоснованностью этот термин можно было бы применить и к Леви-Брюлю). Пиаже, получивший образование в Цюрихе и Сорбонне, а работавший в Женеве, рассматривает интеллект как систему взаимосвязанных мыслительных операций. Операции объединены в структуры - классификация, разложение объектов на части, построение числового ряда. "Единичная операция, - пишет он, - вообще не является операцией, но лишь простым интуитивным представлением". Эволюционистская традиция Пиаже в том, что он прослеживает, как одна структура вырастает из другой.

Развитие интеллекта проходит, по Пиаже, пять стадий: 1) в полтора-два года у ребенка еще сенсомоторный интеллект (мысль не отрывается от действия и ощущений), 2) в 2 - 4 года у него допонятийное мышление, 3) в возрасте 4 - 8 лет мышление становится наглядным, 4) в 8 - 11 лет ребенок совершает конкретные мыслительные операции, а 5) с 12 лет появляется формальное логическое мышление. Пиаже считал, что и мышление человечества развивается по тем же этапам, так что интеллект взрослых дикарей находится на дооперационном уровне. Они мыслят как европейские дети в возрасте от 2 до 7-8 лет. В 1970 г. К. Р. Холпайк повторил этот тезис в книге «Основания первобытного мышления».

Построения Пиаже создают шкалу, ступени которой соответствуют разным уровням интеллекта, а это означает неравенство способностей целых категорий людей - они привязаны к своим уровням.

6. Структурализм школы Анналов. В межвоенные десятилетия среди историков Франции сформировалась школа Анналов , которая с самого начала была близка структурализму по своим установкам, а после Второй мировой войны прямо с ним стыковалась.

Школу эту тогда возглавляли Люсьен Февр (Lucien Febvre) и Марк Блок (Marc Bloch). Они перенесли внимание с изучения событий на прослеживание " истории структур ", с истории вещей на историю "ментальности". Февр ввел понятие " духовного оснащения " (outillage mental), он считал, что вся культура покоится на общем для ее носителей ментальном субстрате. Еще больше повернул историков к "социальным структурам" их преемник в послевоенной Франции Фернан Бродель (Fernand Braudel). Это он ввел для их анализа понятие " длинной протяженности " ( la longe dur ée ). Структуры он противопоставил более быстро сменяющимся " конъюнктурам " и совсем мимолетным событиям - " эпидерме истории ". "По своему темпераменту я - "структуралист", - писал он, - события и даже краткосрочные конъюнктуры мало меня привлекают…" (это он в своем капитальном труде "Средиземноморье и средиземноморский мир в эпоху Филиппа II", 1949). Структура для историка есть конструкт, модель, учил этот историк, но эта модель отражает реальность, связанную с длинной протяженностью. Люди вынуждены действовать в рамках этих малоподвижных структур. Лидер третьего поколения историков школы Анналов Леруа Ладюри (Le Roy Ladurie), прямо занявшийся культурантропологическими аспектами средневековой истории, называет сельскую историю Франции за четыре века с эпохи Возрождения " недвижимой историей ". Как выразился Жак Ле Гофф, идеалом истории, лишенной событий, является этнология .

С 60-х гг. в самосознании французских историков школы Анналов история ментальностей расширяется на смежные аспекты и перерастает в "историческую антропологию". Таков был фон, на котором появился Леви-Стросс. В исторической антропологии уже, конечно, чувствуется отсвет "Структурной антропологии" Леви-Стросса (1958), только этот отпрыск школы Анналов параллелен Леви-Строссу, но, как видим, он закономерно вырос из традиции Анналов, которая значительно старше Леви-Стросса.

7. Леви-Стросс - биография: Клод Леви-Стросс (Claude Lévi-Strauss, род. 1908, рис. 4) родился в Брюсселе. Дед его был, как у Маркса, раввином (не отсюда ли талмудический стиль обоих?). Вдобавок он в 16 лет читал Маркса, а в Сорбонне писал дипломную работу по философским предпосылкам исторического материализма. Позже признавался, что в юности имел трех любовниц: марксизм, геологию и психоанализ. В 1934 г. Леви-Стросс уехал с женой в Бразилию, где подобно Броделю стал профессором в Университете Сан Паулу. Из социалистического сочувствия к угнетенным индейцам провел отпуск у племен кадиувеу и бороро, сделал выставку привезенных экспонатов в Париже, на вырученные деньги поехал в экспедицию на год к намбиквара.

Поражение Франции в войне и "расовые законы" Виши заставили его отправиться в США. Там он познакомился с выходцем из России Романом Якобсоном, специалистом по структурной лингвистике, и стал читать Соссюра. Ознакомился там и с лекциями приезжего английского социал-антрополога Рэдклиф-Брауна, который в Англии слыл структурным функционалистом, но в Америке его называли просто структуралистом. Отсюда идея применить структурализм к этнологии. В 1945 г. Леви-Стросс поместил в нью-йоркском журнале (который был основан Якобсоном) статью на французском «Структурный анализ в лингвистике и антропологии» - его первое выступление со структуралистскими идеями.

По возвращении в Париж Леви-Стросс в 41 год защитил докторскую диссертацию по работе "Элементарные структуры родства" (1949). Исходя из единства человеческого разума, он старался доказать, что все терминологии родства состоят из одних и тех же простых элементов. Он видит два основных метода изучения - структурный и исторический, для себя он избирает первый. Главная идея книги была в том, что брак в первобытном обществе был ничем иным как обменом женщинами, вполне однородным с Марксовым обменом благами или семиотическим обменом знаками (т. е. коммуникацией). Идея была смелой, но вопрос в том, каковы доказательства.

Структуралистские новации и, вероятно, ореол американского профессора открыли ему ряд престижных должностей. Затем вышла его полная сочувствия к индейцам книга "Печальные тропики", а в 1958 г., когда Леви-Строссу было 50 лет, появился сборник его статей под названием "Структурная антропология". В ней он себя называет марксистом, а Маркса объявляет первым структуралистом. Впрочем, одновременно первым структуралистом он называет и Жан-Жака Руссо.

Среди предшественников Рэдклиф-Браун не назван. Упоминается походя несколько раз. Леви-Стросс даже открещивается от Рэдклиф-Брауна. А что многое заимствовано у Рэдклиф-Брауна, оставлено неупомянутым и, возможно, не замеченным.

Книга вызвала бурные споры, автор стал сразу очень известен. Его книга «Раса и история» придала ему также известность либерала. С 1960 г. он заведует кафедрой социальной антропологии в Коллеж де Франс. С 1964 по 71 гг. он выпускает 4 тома "Мифологик", в 1973 - "Структурную антропологию-2". Хоть он и вошел в большую науку в сравнительно позднем возрасте, он успел получить максимум почестей - был избран в ряд Академий мира и стал почетным доктором многих иностранных университетов. В 1980 г. он был объявлен самым цитируемым этнологом мира («Нувель Обсерватёр»), в следующем году - самым влиятельным интеллектуалом Франции («Лир»).

Но он часто жаловался, что его не понимают или так понимают, что если это структурализм, то он не структуралист (Маркс тоже жаловался, что его не понимают его собственные зятья и если они марксисты, то он не марксист). Понять Леви-Стросса действительно трудно, как трудно понять Сивиллу. Лич говорил, что не понимает. Всё же попытаемся (см. Sahlins 1966; Shivy 1969; Leach 1970; Hammel 1972; Иванов 1978; Бутинов 1979; Дараган 1983; Островский 1988).

8. Идея единства человеческого разума и основных ментальных структур: бинарные оппозиции. Мир событий и предметов вокруг нас по Леви-Строссу хаотичен. Порядок в этот хаос вносится человеческим разумом. Этот порядок и есть сущность предметно-событийного мира. В наших восприятиях реальности помимо явной информации есть и скрытая, которую мы не осознаем. А ее надо выявить. Эта информация - структура, внесенная в мир нашим разумом, то есть структура нашего разума. Тут есть нечто схожее с идеей универсальной грамматики Хомского, выдвинутой примерно в то же время.

Структура эта неизменна с того времени, как возник человек. Леви-Стросс решительно против Леви-Брюля. Первобытное мышление по логической мощи равно нашему. Замечалось, что в книге Леви-Стросса "Разум дикаря" речь идет не столько о разуме дикаря, сколько о разуме самого Леви-Стросса (Стейнер). По Леви-Строссу, разум профессора французского коллежа по своей структуре ничем не отличается от разума австралийского аборигена (Мендельсон). Свой разум он считал неолитическим.

( С равным успехом он мог бы называть его и верхнепалеолитическим. Ведь с этого времени человек биологически не изменился, стало быть мозг действительно один. Мозг, но не разум. Ибо в мышлении сказывается еще и развитие. Лурия экспериментально показал, что даже мышление неграмотных среднеазиатских декхан не имеет некоторых качеств и операций, характерных для мышления образованных горожан. Таким образом, уже в исходной предпосылке Леви-Стросса есть изъян. Благородный изъян, красивый изъян, но изъян ).

Но разум, о котором говорит Леви-Стросс - это не рассудок, не сознание, и структуры, о которых он говорит, - это не структуры сознания, а структуры бессознательного . Бессознательное Леви-Стросса отличается и от подсознательного (т. е. особой формы памяти) и от бессознательных импульсов по Фрейду (чисто биологических). Бессознательное у Леви-Стросса логично, рационально и есть не что иное, как скрытый, неосознаваемый механизм знаковых систем (Грецкий 1978: 550). Они не ощущаются самими практикующими их людьми, как не осознается говорящими грамматика.

Бессознательное не содержит конкретных идей, мыслей и чувств. Оно есть форма. По Леви-Строссу, "бессознательное всегда пусто, или, точнее, оно так же чуждо образам, как желудок чужд проходящей через него пище" (Levi-Strauss 1958: 224).

Учение Леви-Стросса объявляли (и он с этим соглашался) разновидностью кантианства: у Канта априорные формы чувствования и разума налагаются на опыт. У Леви-Стросса тоже налагаются, и тоже априорные, но не формы рассудка, а его бессознательной основы. По Леви-Строссу, разум (в форме этого бессознательного) налагает свою структуру на нашу речь - парадигму фонетики, морфологии, синтаксиса. Налагает ее и на художественное творчество, на мифологию. На обычаи, обряды, верования. Но эти структуры в них скрыты, закодированы. В символах. Главная цель - понять этот код.

Механика этого кода прячется по Леви-Строссу в бинарных оппозициях. Везде он их находит. Человек/животное, природа/культура, сырое/вареное. Приготовление пищи помимо прямого смысла, понятного всем, имеет еще и скрытый смысл: люди готовят пищу, чтобы показать, что они не дикие животные ( явное преувеличение !). Огонь и приготовление пищи - основные символы, отличающие культуру от природы.

Уже предшественник Леви-Стросса в антропологии Рэдклиф-Браун использовал понятие бинарных оппозиций в своих "законах оппозиции" (1930, опубл. 1931 и позже): австралийские аборигены мыслят парами противоположных понятий: слабый - сильный, черный - белый. Да вся идея была уже у Рэдклиф-Брауна - свои представления о социальных отношениях австралийский абориген переносит на животный мир и закрепляет в мифах и ритуалах. Рэдклиф-Браун умер в 1955…

А исходная идея оппозиций присутствует у лингвистов: это фонологические оппозиции.

Структуры разума легче раскрыть там, где люди тесно связаны с природой. История большей частью разрушила эту гармонию. Но есть уголки, где сохранился прежний образ жизни. Золотой век - это неолит. Образ жизни, наиболее благоприятный для человека. Задача антрополога (или этнолога) - изучить такие уголки и указать человечеству (современному обществу) путь спасения. Миссия - вернуть человечество в неолит. «Мне невкусен век, в котором мы живем», - сказал Леви-Стросс в интервью «Ле Нувель Обсерватёр» в январе 1967 г. ( О вкусах не спорят, но на собственном вкусе нельзя строить историческую перспективу человечества !). Вот почему он объявлял основателем культурной антропологии Жан-Жака Руссо. Тот первым показал значение изучения чужих культур для познания своей и видел гармонию в первобытном, естественном человеке.

О плане индейских поселков Леви-Стросс пишет:

"То, что составляет деревню, это не ее территория и не ее хижины, а определенная структура, … которую воспроизводит любая деревня" (Леви-Стросс 1984: 113). "Кругообразное размещение хижин вокруг мужского дома имеет громадное значение в социальной жизни и отправлении культа. Миссионеры-салезианцы района р. Гарсас быстро поняли, что единственное средство обратить бороро в христианство - это заставить их покинуть свою деревню и поселиться в другой, где дома рaсположены параллельными рядами. Потеряв ориентировку по странам света, лишенные плана, который служит основой для их знаний, индейцы быстро теряют чувство традиций, словно их социальные и религиозные системы … слишком сложны для того, чтобы можно было обходиться без схемы, заложенной в плане деревни" (Там же, 104).

Описание наблюдательное и образное. А объяснение?

"Как бы кратко я ни описал общественную систему индейцев гуана и бороро, ясно, что в плане социологическом она имеет структуру, аналогичную той, которую я выявил в стиле искусства кадиувеу (Там же, 87).

Когда в плане есть круг, рассеченный на сектора, подыскать ему подобия на любом орнаментированном сосуде нетрудно. Если бы эти подобия были только на керамике кадиувеу…

9. Структуры и история . В "Элементарных структурах родства" Леви-Стросс резко противопоставляет структурный метод исследования историческому. Исторический анализ объясняет структуру как результат развития или комбинации прежних структур, обычно более простых. История, сетует Леви-Стросс, уродует элементы структуры. Не будь истории, элементы структуры можно было бы наблюдать в чистом виде, без искажений и примесей. Была бы логика и гармония. А так везде разлад, нагромождение разных явлений. Исторический факт сугубо субъективен, определяется выбором и оценкой историка.

Структурный метод выявляет лежащие в основе фактов принципы, коренящиеся в структуре человеческого разума и имеющие вечный неизменный характер. Объяснить структурно - значит найти принцип, над которым не властна история. "Черты прошлого имеют объяснительную ценность, поскольку они совпадают с чертами настоящего и будущего". Структурный метод - это "средство убежать от истории".

Между бронзовым веком, античностью и современностью нет взаимопроникновения.

Леви-Стросс не стремится изучать весь материал. Достаточно знать несколько фактов, чтобы мысль могла от них оттолкнуться. Разум заменяет недостаток фактов логическими звеньями.

Структурный анализ нередко дает результаты, далекие от реальности. Леви-Строса это не беспокоит. Структура - это результат работы разума, модель. "Теория, разработанная туземцами". Например, правило жениться на дочери брата матери. Но у матери может не быть брата или у него - дочери. Отвлечемся от этого.

Он пришел к выводу, что в брачных связях слишком часты отклонения от предписанных норм, ибо вмешиваются внешние обстоятельства. Это мешает раскрывать на них структуру разума. Лучше перейти к мифам - там дух не будет связан с внешними обстоятельствами, там виден чистый разум. Так что "Структурная антропология" подвела итог периоду, когда он пытался раскрыть структуры в реалиях; начался период мифологии.

10. Леви-Стросс - анализ мифов. Материал для его анализа мифологии составили свыше 800 мифов американских индейцев. Задача была ясна: выявить единые структуры разума и установить типологическое сходство мифов. Показать, что это богатство мифов - результат трансформации отдельных исходных тем по определенным правилам. Очень схожую задачу до него ставил и решал В. Я. Пропп в "Морфологии сказки". Пропп шел от эмпирического материала. Он уловил сходства многих сюжетов волшебной сказки и установил единую обобщенную сюжетную схему. Затем он определил, какие для нее необходимы герои, каковы их функции в этой схеме, их отношения. То есть вскрыл структуру. Затем стал выяснять, какие типичные герои могут выступать в одной функции, какие - в другой и т. д. После этого задумался над тем, какая символика за этим стояла…

Леви-Стросс пошел другим путем, не от материала, а от априорных установок. Прежде всего, он выявлял не общее сходство сюжетов, а общее сходство элементарных единиц сюжетов - бинарных оппозиций. Их, конечно, можно найти везде, где угодно. Что до Проппа, то Леви-Стросс обвинил его в формализме (Levi-Strauss 1960) - ну в точь, как советские идеологи обвиняли его в 30-х! Правда, Леви-Стросс вежливо аттестует себя как ученика Проппа. Это неверно во всех отношениях. Леви-Стросс никогда не видел Проппа лично и не воспринял ничего из его работ.

Леви-Стросс вводит специальную терминологию («понятийный инструментарий »), которая очень привлекает неофитов, жаждущих научности: " зоэма " - животный персонаж, " арматура " - совокупность устойчивых элементов содержания, " бинарный оператор " - персонаж, создающий оппозицию (например, белка может бегать по дереву вверх и вниз, создавая, таким образом, оппозицию верха и низа), и т. д. Бинарные оппозиции он ухитряется видеть в чем угодно - по одному противоположному свойству, например, уши/анальное отверстие, глаза/испражнения.

Он вводит также специальный исследовательский инструментарий, с помощью которого можно производить трансформацию мифов, чтобы выявить их сходства:

1) наложение оппозиций - совмещение, когда оппозиции приравниваются, вот мифы и оказываются схожими;

2) инверсия - замена на противоположное, то есть схожими признаются полярно несхожие мифы;

3) введение медиаторов - персонажей-посредников, промежуточных тем, то есть если мифы никак не поддаются уподоблению, то можно поискать, нет ли чего-то немного похожего на тот и другой случай порознь, например, в оппозиции сырое/вареное медиатором будет копченое или поджаренное. Охота - промежуточный член в оппозиции жизни и смерти.

Что толку разбирать 4 тома результатов? С помощью таких правил, проводя такие операции, можно любой миф свести к любой схеме. Разные мифы могут быть представлены как трансформации одного. Здесь нет науки, а есть мифотворчество. Сам же Леви-Стросс кокетливо и цинично называл свою книгу "Мифом о мифах". Так оно и есть.

11. Как Леви-Стросс использовал идеи структурной лингвистики. У Соссюра нет естественной связи между значением (смыслом) и внешней формой знака, слова. Принцип произвольности знака очень важен в его учении. То же и со знаками учтивости. Условность, правила учтивости обязывают нас являться в галстуке, а вовсе не какая-то внутренняя необходимость иметь эту цветную тряпочку на шее!

А Леви-Стросс пересматривает принцип произвольности. У него, например, существуют постоянные и универсальные соответствия между звуками речи и цветами спектра.

Классификацию знаков он взял у Якобсона без ссылок на него. Под обозначением " символов " он, однако, говорит именно об иконических знаках , основанных на метафорах . Мифы у него основаны на метафорах. Именно к мифам он применяет весь аппарат лингвистического структурного анализа (трансформации, графы, матрицы и т. д.), но в лингвистике он применялся к символам как знакам-словам , а у Леви-Стросса - к мифам, основанным на метафорах, то есть на "символах" как иконических знаках! В чем различие? Условные знаки легко переводятся с одного языка на другой, а вот иконические знаки, называть их символами или нет, очень трудно. Не во всякой культуре есть эквивалент вещи, изображаемой людьми другой культуры.

До падения советской власти у нас не было в продаже многих заморских фруктов, и никто их никогда не видел (киви, манго, авокадо и проч.) - какой толк был бы их изображать в качестве символов? Никто в России не сможет правильно понять американские фигуры Halloween - ничего похожего нет в России. Приглашенный на американскую вечеринку русский воспринял бы ее как подготовительную стадию к вечеринке и тщетно ожидал бы, когда же начнется настоящая вечеринка, т. е. когда люди сядут за стол и начнут провозглашать тосты, петь и потом танцевать. Изображенную на картинке толчею никто бы у нас не воспринял как вечеринку. Когда американцы впервые появились в моей маленькой однокомнатной квартирке в Ленинграде, они огляделись и направились к двери моего встроенного стенного шкафа - они думали, что оказались в прихожей, а квартира начинается там, за дверью. Для них одна комнатка не может быть квартирой профессора!

Вот вам второй порок концепции Леви-Стросса, в самой ее основе.

В фонологии бинарная оппозиция - это пара объектов (слов), противопоставленных только наличием/отсутствием одного признака, придающего смыслоразличительное значение. Все имеющиеся отношения можно представить минимальным числом таких пар. Это восхождение от множества к системе.

А в мифологии? Предметы и персонажи обладают слишком большим числом признаков, имеющих значения. Любые два таких объекта могут быть противопоставлены не по одному признаку, а по многим. Даже не только "глаза" и "кал", но, скажем, "глаза" и "уши". Ухватить надо важнейшие, а это возможно, только если идти в противоположном направлении - от интуитивного представления о системе.

Таким образом, бинарные оппозиции в этой роли - пустышка . Еще один порок .

Лингвисты различают смычные согласные , латеральные и фрикативные. Леви-Стросс различает мифемы - смычные (лососи проходят пороги), латеральные (мимо скалы) и фрикативные (через узкий проход). Это метафора и при том абсолютно непродуктивная. Для звучного словца.

12. Леви-Стросс - основа успеха. Мало кто был столь обласкан славой, как Леви-Стросс. К середине 70-х (еще при жизни!) о нем были написаны 1384 работы, в том числе 43 монографии.

Почему?

1) Леви-Стросс появился в науке в кризисную эпоху (кризис старых идейных ценностей) - сразу после войны. В это время многие интеллектуалы ищут тайные учения, ищут гуру. Стиль цветист и непонятен, и этим привлек многих.

2) Публика соскучилась по широкой концепции. Леви-Стросс предложил способ сравнения и обобщения - во всем увидел объединяющие структуры мышления.

3) В концепции Леви-Стросса изучаются не объекты, а представляющие их в сознании формальные знаковые системы. А раз так, то облегчается применение точных методов - формальная логика (разные логические формулы), информатика (ведь речь идет о знаках), математика. Это представлялось очень современным.

4) Многих привлекала возможность соучастия. Предложен легкий путь продвижения в науке, без строгой школы, без строгих критериев доказанности - выявляй оппозиции, сопоставляй что угодно с чем угодно…

5) Многие популярные концепции преувеличивали значение субъекта, а Леви-Стросс сделал действующей силой культуры не субъекта, а общие всем людям бессознательные структуры. Это вывело культуру из-под своеволия и капризности субъекта и показалось многим более объективным подходом.

13. Леви-Стросс - значение вклада. Есть у Леви-Стросса и действительные достижения.

1) Там, где изучались предметы, объекты (мифы, сюжеты, герои, обряды), он вскрыл отношения. Очень поднял авторитет Леви-Стросса его подход к загадке тотемизма. Почему тот или иной клан выбирает в качестве тотема определенный вид животного? - это классический трудный вопрос этнологии. Выдвигались самые разные мотивировки - из-за исключительных качеств этого животного, в силу его промыслового значения, и т. д. Все он не выдерживали критики. Леви-Стросс ответил по-новому: надо искать не связь между отдельным кланом и определенным тотемом, а сопоставлять различия между кланами с различиями между видами животных. Т. е. брать за основу не отдельные элементы, а отношения. Организованность одних используется для обозначения организованности других. Но это уже было у Рэдклиф-Брауна.

2) Леви-Стросс поставил задачу перехода от внешних знаковых систем в культуре к скрытым ее структурам, задачу декодирования скрытых структур. Ван-Геннеп и Пропп делали это в одной области культуры (ван Геннеп в ритуале, Пропп - в фольклоре, точнее в изучении волшебной сказки). Широко поставил эту задачу - применительно ко всей культуре - именно Леви-Стросс. Другое дело, как он ее решал…

3) Он поставил вопрос об универсалиях в культуре. В лингвистике они известны. Универсальные сущности: во всех языках есть фонемы; универсальные связи: фонетические законы и т. п. Но в культурной антропологии задачу такого реестра универсалий поставил Леви-Стросс.

Из книги "Печальные тропики":

"Если составить перечень всех существующих обычаев, и тех, что нашли отражение в мифах, и тех, что возникают в играх детей и взрослых, в снах людей здоровых или больных и в психопатологических действиях, удалось бы создать нечто вроде периодической таблицы химических элементов, где все реальные или просто возможные обычаи оказались бы сгруппированы по семьям" (Леви-Стросс 1984: 78).

Идея таких универсалий не нова. На практике в этом направлении работали Мёрдок и Леруа-Гуран, а не Леви-Стросс.

14. Американский антропологический структурализм: Кеннет Пайк, когнитивная антропология и "Новая Этнография". Не забудем, что Леви-Стросс вывез свой структурализм из Америки. Не мудрено, что и в самой Америке структурализм привился (Hymes and Fought 1981).

В 40-е годы миссионер Кеннет Пайк (Kenneth Pyke, род. 1912) изучал смыслоразличительные признаки звучания и просто звук в языке (фонемику и фонетику). Углубляя сопоставление культуры с языком, он в работе 1954 г. («Эмное и этное как точки зрения для описания поведения») ввел термины эмный и этный , которые с тех пор часто употребляются в культурной антропологии. Пайк считал, что в культуре можно точно так же выявить смыслоразличительные признаки и, с другой стороны, свойства, не имеющие такого значения, равным образом и группировки таких свойств. Он решил, что лучше всего использовать термины, родственные лингвистическим phonemic и phonetic , только отсек от них корень, означающий 'звук' и оставил общезначимую грамматическую форму. Получилось emic и etic .

Эмное - это всё в материале, что связано со смыслоразличительной функцией, значением, смыслом.

Этное - всё, что с ними не связано, а ограничено только самой материальной субстанцией и ее группировкой, независимой от смысла (Pike 1960; 1966).

Понятия эти вошли в обиход культурной антропологии (Harris 1976; Headland and Fought 1981).

Пайк считал, что структуры, системы это только эмные явления, что порядок бывает только там, где есть смысл. Но это не так. Критики указали ему, что порядок есть и в молекуле. Однако Пайк - человек религиозный. Для него и в структуре молекулы есть смысл - он заложен Богом.

По идеям Пайка, для антрополога важно иметь культурный ключ, знать культурный код, т. е. эмную систему, чтобы понимать, что происходит в изучаемой культуре. Иначе он сможет дать только внешнее описание, этное - движения, формы, краски, материалы, но не смысл.

Надо "влезть в голову" туземцев, аборигенов, чтобы узнать их цели и значения.

Это и стремилась делать когнитивная антропология , сформировавшаяся в 50-е - 60-е годы. Она сосредоточена на выяснении познавательных способностей, возможностей и опыта туземцев. Как туземцы организуют и используют свою культуру. Стивен Тайлер (Stephen Tyler) формулирует (1969) два вопроса, которые являются центральными для этого направления: 1) Какие материальные явления важны для народа этой культуры? 2) Как они организуют эти явления? Практически это сводится к изучению туземных классификаций, народных классификаций как туземной системы знаний. Иными словами, это прямое изучение эмных отношений, когда их изучают, непосредственно пытаясь узнать культурный код.

Технику исследования когнитивные антропологи заимствовали у дескриптивной лингвистики - как те изучают плохо известный язык или диалект. Наиболее принятая техника такого опроса называется " рамочным анализом ". Вопросы вытекают из ответов на предыдущий вопрос, опрос ведет ко всё большему сужению и уточнению, пока информант не назовет термин, обозначающий понятие, не поддающееся дальнейшему делению на подвиды.

Гудинаф (Goodenough, 1957) предложил антропологам создавать "культурную грамматику" поведения в данной культуре. Сюда относится кинесика - изучение смысла движений тела, жестов и т. п. движений как системы (Birdwhistell 1952; Hall 1959). Этот "немой язык" можно изучать, наблюдая, какие поступки следуют за теми или иными телесными сигналами.

В 1964 г. в США возникло новое течение - " Новая этнография " или " этнолингвистика ", " этносемантика ", " этнонаука ". Ее лидеры - Уильям Стёртевант (William Sturtevant), Гарольд Конклин (Harold Conklin, род. 1926), Стивен Тайлер и Делл Хаймз (Dell Hymes). Течение это основано на уподоблении этнологии (культурной антропологии) структурной лингвистике. Задача - вскрыть эмные отношения, смысл культурных явлений, не обладая вначале культурным кодом.

Задача та же, она поставлена еще Пайком - "влезть в голову" туземца. Но как в нее влезть? Многие считают, что это невозможно (Harris 1974). И зачем? Разве смысл постигается только так? Ведь в известной мере это применимо и к моим курсам лекций. Скажем, я приехал в другую страну, с другой культурой, выступаю перед аборигенами (датчанами, финнами, англичанами, американцами), но понимают ли они то, что я говорю, так, как я хочу сказать, могу ли я вложить им в голову мои мысли? И для моих студентов я - человек из другой cтраны, с другой культурой, с другой историей, но они же, я полагаю, непроизвольно влезают в мою голову. Голова у меня вместительная и доступная. А в общении мы основываемся на каких-то общечеловеческих универсалиях.

Хорошо, у нас есть еще и много общего в самих наших культурах. С первобытными туземными культурами часто этого общего очень мало. Но если бы мы даже влезли в голову туземца, что это дало бы? Ведь в ней нет нужных антропологу понятий для уразумения культуры. Сам туземец может и не осознавать своего культурного кода, как не осознает он своих правил грамматики. Как грамматический анализ должен быть проведен ученым, так и антропологический.

Стёртевант заявил: надо описывать непредвзято, каким образом туземец, упорядочивая мир, вводит свои представления в хаос, структурирует его. Это надо описывать в терминах, свободных от культурной нагрузки - этных. Чтобы получить адекватные ответы, надо лишь правильно ставить вопросы. То есть, нужен некий метаязык, общекультурный словарь - это то, что Леви-Стросс имел в виду под универсалиями. "Чем лучше словарь, тем лучше этнография".

Затем следует компонентный анализ (Goodenough 1956). Он формулирует правила, по которым семантические поля логически упорядочены в этой культуре. Правил этих сами туземцы не могут сформулировать, но, опрашивая их, исследователь может разложить их понятия на составные компоненты, элементарные, каждый из которых фиксирует одно типичное простое отношение. И тем четко определить понятие, понять его границы в данной культуре, хотя бы в нашей собственной культуре такого понятия не было.

15. Идеи структурализма в искусствоведении. До конца XIX века искусствоведы филологической школы под влиянием позитивизма уходили от общих вопросов и за детальным анализом формы не видели единства произведения, не говоря уж об эпохе, стиле. Всё сравнивалось с античными образцами: до классического искусства усматривался прогресс, после этой вершины - упадок. Первых кор называли "тетками", скульптуры Зевса в Олимпии считали провинциальными, Гермеса Праксителя ругали: сделан из мыла. Искусствоведы Венской школы начали поход за обновление, за признание эстетическими ценностями произведений и других эпох. И естественно: на дворе была весна нового искусства: импрессионисты, Ван Гог, Гоген, Роден.

Зачатки искусствоведческого структурализма видят в работах Алоиса Ригля (Alois Riegl, 1858 - 1905, рис. 5), хранителя отдела текстиля в Австрийском музее. В книге "Вопросы стиля" в 1893 г. он рассматривал эволюцию растительного орнамента от Древнего Египта до Византии и ислама - за 5000 лет - как единый процесс. Он отверг теорию Земпера о том, что орнамент проистекает из имитации техники и материала, утверждая автономное органическое развитие. Но есть резкие переломы. Это не из-за внешних катастроф, а потому, что у каждой фазы свои эстетические идеалы. Нужно их видеть в каждой эпохе. В 1901 г. в работе "Позднеримская художественная индустрия" Ригль уловил зачатки романского стиля в позднеримском времени - там, где до него видели только упадок античности. Позже Ригль попытался увидеть за стилистическими особенностями проявление некоего "художественного воления", обусловливающего обновление и единство стиля. Его "Kunstwollen" - это не "художественная воля" художника, как это нередко понимают, а "воля искусства", "то, чего искусство хочет". За этим скрывается некая органически присущая миру искусства сверхиндивидуальная ментальность, развивающаяся по своим законам и не использующая материал и технику, а преодолевающая их. Великие художники у Ригля - просто исполнители "художественного воления" школы, стиля или нации.

Судить о произведениях искусства Ригль призывал не по их близости к каким-то абсолютным образцам - классическим или природным, - а по тому, насколько они соответствует идеалам их собственной эпохи.

В этом противопоставлении эпох, в поисках единого ключа для каждой в особой ментальности можно видеть приближение к структурализму.

Но лишь в 1915 г. швейцарский искусствовед Генрих Вёльфлин (Wölfflin, 1864 - 1945, рис. 6) из Базеля четко сформулировал в своих "Основных понятиях истории искусства" мысль, что искусство в своем развитии системно организовано и что в истории его важнее всего целостные совокупности - стили, школы, группы мастеров. Разрабатывая "историю искусства без имен", он предложил для различения стилей антиномные пары понятий: линейный/живописный, открытая форма/закрытая форма и т. д. - совсем как биномиальные оппозиции. В 1925 - 30 гг. еще один австриец Ганс Зедльмайр (Hans Sedlmayr, 1896 - 1984), усвоив идеи " гештальт-психологии ", ввел положение о том, что произведение искусства формируется и воспринимается только как целое, как система, которую связывает воедино структура. Изменения происходят только в начале ее существования и в конце. У него есть работа "Утрата середины" (1948). Он настаивал на том, что изучение должно основываться, прежде всего, на формальном анализе. В 30-е гг. чех Ян Мукаржовски (Jan Mukařowski, 1891 - 1975) дополнил эти идеи внедрением семиотического понимания предметов искусства как знаков, а немецкий историк искусства, натурализовавшийся в США, Эрвин Панофски (Erwin Panofsky, 1892 - 1968) очертил историю искусства как историю символических форм.

16. Идеи структурализма в немецкой античной (классической) археологии. Поскольку классическая археология всё еще развивалась в теснейшем контакте с историей античного искусства, новые эстетические ценности соскользнули из трудов историков искусства в археологию. К пониманию ценности архаического искусства призвал венский археолог-античник Эмануэль Лёви (Emanuel Löwy, 1857 - 1938), ученик Конце, в книге 1900 г. "Передача природы в древнейшем греческом искусстве", и в том же году Адольф Фуртвенглер выпустил книгу "Античные геммы", в которой было заложено новое понимание крито-микенского и этрусского искусства. Глубокое проникновение в архаическое искусство показал немец Бото Грэф (Botho Graef, 1857 - 1917), издавая с 1901 г. архаические вазы акрополя. Он читал лекции в Берлине и Иене. А молодой Рихард Дельбрюк (Richard Delbrück) с 1903 г. публиковал "Памятники позднеантичного искусства". Дальше размывание классической нормы плавно перетекло в понимание готики, первобытного примитива и т. д.

В этой обстановке идеи структурализма, став знаменем истории искусства, не могли не сказаться на археологии. Основываясь на этих идеях, немецкие археологи-античники Кашниц фон Вейнберг, Швейцер, Матц и др. в межвоенный период разработали концепцию структурального анализа классического греческого объемно-изобразительного искусства. Они специализировались на эгейском и классическом искусстве - скульптуре и архитектуре.

Гвидо Кашниц фон Вейнберг (Guido Kaschnitz von Weinberg, 1890 - 1958) происходил из Вены и воспитан под крылом Венской школы искусствоведения Ригля и Дворжака. Во время первой мировой войны он служил в австрийской армии, опекая итальянские памятники искусства, а после войны поселился в Мюнхене, где подружился с Матцем. Оттуда в 1923 г. переехал в Рим, где работал в Немецком Археологическом Институте и в Этрусском музее Ватикана. Он помогал Дёрпфельду на раскопках Афин, был в хороших отношениях с Курциусом. В 1932 г. переселился в Фрейбург, а оттуда в Кёнигсберг, где сменил Швейцера. В 1937 г. обосновался в Марбурге, в 1941 г. сменил его на Франкфурт на Майне, а когда его дом разбомбили американцы, поселился в загородном поместье своей жены, Мари-Луизы Кашниц, известной поэтессы. В 65 ушел на пенсию, в 68 умер.

Кашниц-Вейнберг находился под сильным влиянием философа-неогегельянца (неоидеалиста) Людвига Кёллена, по которому искусство автономно от общества, рукой художника непосредственно водит "мировой дух". По Кёллену, мировые понятия гегелевской философии выражены в пространственных формах искусства. Анализируя формы и отметая всё индивидуальное и случайное, можно познать устойчивые мировые понятия.

Еще в 1929 г. в рецензии на переиздание труда Ригля Кашниц фон Вейнберг, который подписывал свои работы и как Кашниц-Вейнберг, выдвинул задачу - изучать внутреннюю организацию художественной формы - структуру . Именно в свои кёнигсбергские годы он этим занялся, видя в структурах то, что характеризует не одного какого-нибудь художника, а все художественные произведения целой эпохи. Это нечто не-индивидуальное и неизменяемое, постоянное, привязанное к конкретным культурам и не имеющее ничего общего с историей, социальной средой и т. п. Структуры не столько изменяются, сколько сменяются. Цельность структуры у него напоминает культуры Фробениуса и Шпенглера, понимаемые как организмы - и не случайно, Кашниц-Вейнберг весьма почитал этих авторов (Wimmer 1997: 64 - 65, 177, 181 - 183).

Кашниц-Вейнберг, сформулировал "проблему начала", обратив внимание на смену этапов в истории стилей и культур. По Кашницу-Вейнбергу, новое выступает как полярное противопоставление ( Kontrapost ) старому, а промежуточных звеньев нет, и нет постепенного перехода. Система ведь не может обновляться по частям: либо ее компоненты образуют одну структуру, либо другую - система обновляется враз. Если в ней изменяются или гибнут незначительные детали, она обходится оставшимися, но если изменяется какая-то из влиятельных деталей, то немедленно, подстраиваясь к ней, изменяются все остальные. Иначе система не сможет функционировать и погибнет.

Структуралисты не отрицали движение, изменения в истории культуры, они лишь отрицали постепенность и преемственность в этом движении. То есть они, по сути, предложили новый ответ на "проклятый вопрос" археологии - почему в культурно-историческом процессе видны разрывы, переломы, скачки. Если эволюционисты видели за этим явлением лакуны в наших знаниях, если диффузионисты относили их за счет приходов стилей, культур и народов со стороны, то структуралисты сочли резкие сдвиги законом самого существования систем - законом смены структур.

В работе "Средиземноморские основы античного искусства", опубликованной в 1944 г., Кашниц-Вейнберг разделил античное искусство на два несопоставимых развития - греческое и итало-римское. "В греческом главную роль играет суть мегалитов, стреловидного, фаллического". Отсюда возникает колонна как главный архетип пластической формы архитектуры, эвклидова геометрия. "Напротив, итало-римское присоединяется к той части Средиземноморья, которая манифестируется в пещерообразном". Здесь неэвклидово сводчатое пространство является "логическим продолжением идеи пещеры средиземноморской преистории". Творческая суть римского выражается не в пластике, а в архитектуре пространства (Kaschnitz-Weinberg 1944: 50 - 51). "Мир как пещера" у Шпенглера - символ арабского искусства.

Бернгард Швейцер (Bernhard Schweitzer, 1892 - 1966) из Кёнигсберга, работавший также в Лейпциге и Тюбингене, включился в структурные исследования (Schweitzer 1938). Продумывая геометрический стиль в росписи керамики Эгейского мира, Швейцер сравнивал не только его сюжеты, но и композицию с Гомеровским эпосом: та же тяга к симметрии, те же непременные повторы, те же стандартные готовые фигуры (в эпосе формулы), то же замедленное изображение быстрых движений и т. д. То есть в основе обоих явлений - геометрического стиля и эпоса - лежал один и тот же вкус, одна и та же система мышления (Schweitzer 1969). Впрочем, это наблюдение найдем у многих античников (например, у немецких филологов начала ХХ века Э. Дрерупа и Ф. Штэлина) - уж очень оно напрашивается (из литературы 50-х - 70-х гг. см. Notopulos 1957; Andreae und Flashar 1977).

Швейцер доказывал, что в Эгейском мире существовал радикальный разрыв между поздним бронзовым веком (Микенами) и прото- и раннегеометрическим периодом. Сравнивая трехручный позднемикенский грушевидный кувшин с его более поздним производным, Швейцер констатирует, что функция та же, а форма изменилась - он объяснял: потому что изменилось чувство формы!

В своей главе "Проблема формы в искусстве древности" в "Руководстве по археологии" (Handbuch der Archäologie, перв. изд. 1931, втор. 1968) Швейцер неоднократно приравнивает выразительность произведений искусства к языку, а их анализ - к пониманию языка. Язык этот разный: "на Востоке иной, чем в Европе, в архаическую эпоху иной, чем в эллинизме, в 5-ом веке иной, чем в римско-императорскую эпоху". "Произведение искусства - не действительность, а уподобление, символ". Швейцер отстаивает "автономию художественной формы". В древней Греции монументальное искусство обслуживало культ, религию, но формы, за исключением архитектуры святилищ, происходили не из религии. Чтобы понять язык произведения искусства, мы должны разложить этот объект на "элементы выражения" - "как мы это делаем со словами языка". Мы обладаем для этого понятиями "прямая и кривая, вертикаль, горизонталь и диагональ, плоская и выпуклая поверхность". Но этого мало. Нужно учесть еще и связь с ближайшей средой произведения и с историей.

"Произведения, которые возникли при почти одинаковых или схожих условиях, показывают почти одинаковые или схожие формы… Поэтому основополагающим методом формального анализа является сравнение ". Это логический подход к понятию стиля. "Только понятие стиля делает понятие формы научно плодотворным…". Далее речь идет о закономерностях развития (Schweitzer 1968: 163 - 165, 169, 171, 173 - 175).

Гергардт Крамер (Gerhard Kramer) в 1931 г. выполнил работу "Фигура и пространство в египетском и греческом архаическом искусстве". Герберт Кох (Herbert Koch), опубликовавший в 1925 г. ""Римское искусство" с полнейшим представлением неклассической культуры, в 1942 г. выпустил свой труд "Образ: Исследования по общей морфологии". Н. Гиммельмен-Вильдшютц (Himmelmann-Wildschütz) из Марбурга в 1960 пытался сопоставить структурализм с идей развития. Он придерживался представления, что структура не выводится из чего-то и не изменяется. Это "константа формы (Formkonstante)". По Гиммельману, "Смысл памятника лежит не в том, что связано с развитием, а в том, что связано с одномоментностью предмета … Как с начала греческого искусства устанавливается свойственная ему константа формы, которая принадлежит ему до самого конца, так в идее бога, присущей мифу, на обладает и иконографической константой" (Himmelmann-Wildschütz 1960: 17, 23).

Фридрих Матц Младший (Friedrich Matz der Jüngere) - наследственный археолог. Его отец, Фридрих Матц Старший, был одним их первых стипендиатов Римского института. Сын занялся исследованием эгейских культур, переходом от первобытных принципов искусства к классическим и воспринял методологию структурного анализа. В 1950 г. он выпустил "Историю греческого искусства" с претензией на изложение с позиций структурного анализа. Искусство изложено, структурный анализ не реализован.

Эти исследователи концентрировались на константах форм, и подход их был осознанно антиисторическим. Структура, учили они, это наследственная предрасположенность художника, и она никогда не меняет свои константы, свои "гены", внутри культурного круга (Hrouda 1978: 33). Они не сумели разработать детальной методики, которая была бы формализованной и единой. Кашниц-Вейнберг утверждал, что греческая и римская пластика построена на конфликте духа, воления формы, с инерционной массой материала, а на Востоке этого конфликта не было, материал был в ладу с формой и с идеей вечности, и т. д. Как это всё доказать? В чем это формально выражается? Всё это индивидуальные впечатления с изрядной долей мистики. Язык сочинений Кашница сложный, темный, одна и та же идея повторяется многократно. Кашниц-Вейнберг и Матц в духе времени (в тогдашней Германии) связывали структуру с расой и племенем.

Так, увидев в критском орнаменте на переходе от РМ к СМ структурную тенденцию тордирования (скручивания), которая есть также в дунайских неолитических культурах, Матц решил, что это доказывает вторжение северо-западных племен балканской крови на минойский Крит лучше, чем смена типов или мотивов. Кашниц делит первобытное население Европы на две группы народов - индоевропейскую, проявляющуюся абстрактным орнаментом и отсутствием телесной фигурности, и ориентальную (включая Средиземноморье) - тут телесность, масса, длительность. Из конфликта этих двух структурных тенденций (и рас) возникает стремление к образности и классическое искусство Средиземноморья.

В 1937 г. Кашниц-Вейнберг своими обычными темными формулировками выделял постоянную творческую активность "нордических" народов:

"Тем самым, т. е. в постоянно рвущейся вперед активности, в пребывающем в себе волении формы, не имеющем покоя и пока что объекта, в "биодинамическом" существе нордических народов мы определили одну из констант, которая отображает собственное выражение творческой воли во всех структурах позднейшего европейского развития" (Kaschnitz von Weinberg 1965: 87).

Даже в 1968 г. Бернгард Швейцер в своем разделе коллективного Руководства по классической археологии противопоставлял восточные постройки греческому мегарону в таких выражениях:

"Кто в Вавилоне войдет в храм или дворец, перед ним возвышается стена за стеной, также много символов огромного превосходства божественного и деспотического законов. Что мы в этом толковании не ошибаемся, показывает с одной стороны типически восточный жест бросания ниц, проскинеза, а с другой стороны роль, которую тысячелетиями играет стена молитв за торой у израэлитов и в исламе… Тип мегарона же своей ясной и целеустремленной осью приглашает не к пассивному унижению, а к активному действию" (Schweitzer 1969: 167).

Всё это не сопровождается никакими доказательствами, да в такой постановке и недоказуемо, а расовые акценты создавали опасную близость немецких археологов-структуралистов к нацизму.

Возможно, по этим всем причинам их структуралистские методы не вышли за пределы Германии, а после разгрома нацизма были заброшены и не получили дальнейшего распространения в археологии. Уже будучи на пенсии, в 1964 г., когда немецкий структурализм в археологии отошел в прошлое, Матц опубликовал свой синтез структурализма "Структурные исследования и археология" (Matz 1964, ср. Schindler 1969). Теперь это было интересно только историографам.

17. Андре Леруа-Гуран и палеолитическое искусство. Когда в 1964 - 65 гг. во Франции появились работы крупнейшего археолога Франции Андре Леруа-Гурана (рис. 7) по палеолитическому искусству и религии, в них увидели структуралистскую методику. То есть если в своих культур-антропологических работах до 1960-х годов Леруа-Гуран был неоэволюционистом, то в своих работах по первобытному искусству он обратился к структурализму. Поворот был радикальный, хотя и подготовленный предыдущим движением мысли исследователя. Дело в том, что еще его двухтомник "Жест и слово", вышедший в 1964 - 65 гг., но создававшийся раньше, был уже посвящен не технике, а "материальному поведению человека" и лежащей в основе его "социальной символике", менталитету. Говоря о "символах языка", Леруа-Гуран брал язык в самом широком смысле, понимая под ним "символическую транспозицию, а не кальку реальности". Искусство - это система знаков. Много места в этом труде было уделено сложению в человеческом мышлении моделей пространства - маршрутной, радиальной.

Понятие "цепи операций" также имеет структуралистские коннотации, означая проникновение в психику первобытного человека и связывая типологию с мысленными шаблонами, с мысленными структурами (Schlanger 1994).

Так вот на рубеже 1950-х и 60-х годов Леруа-Гуран вдруг потерял интерес к неоэволюционистским обобщениям исторического процесса и целиком отдался осмыслению первобытных пространственных конфигураций. Это проявилось как в его изучении палеолитических произведений искусства и религиозных представлений, так и в исследовании очередной стоянки - Пенсван, которую он, приступив к ней в 1964 г., стал раскапывать по-новому.

В 1958 г. появилась его первая статья, посвященная пещерной живописи - "Размещение и группирование животных в палеолитическом настенном искусстве". В этой статье он противопоставил традиционной трактовке пещерной живописи свое новое понимание. По традиционной трактовке (Брёйля) пещерная живопись - это остатки симпатической охотничьей магии: животных изображали, чтобы обрядами, выполняемыми над ними (следы магии - нарисованные стрелы, раны и ловушки), направить их под оружие охотников. Леви-Стросс, ссылаясь на наличие животных, не являвшихся излюбленными объектами охоты (хищники, мелкие зверьки и птицы), утверждал, что это тотемы. Леруа-Гуран отверг вообще такие прямолинейные этнографические аналогии, и предложил исходить из особенностей самого археологического материала. Идеи этой статьи развиты и снабжены подробными доказательствами (в частности статистикой) в небольшой книге 1964 г. "Религии преистории", где собственно о религии говорится очень мало, а еще более обстоятельный материал приведен в роскошном издании 1965 г. "Преистория западного искусства".

С точки зрения Леруа-Гурана, пещера может рассматриваться "как текст"; палеолитические изображения - это "мифограммы", то есть графические соответствия словесным мифам. Поэтому пещеру он рассматривает как "мифологический сосуд", т. е. контейнер мифов. Расположение изображений в пещере, перенесенное на ее план, стало для Леруа-Гурана основным ключом к пониманию: он увидел в этой конфигурации некую метаструктуру, некий синтаксис, информирующий о "метафизике", то есть мировоззренческой ментальности первобытных людей. Он разбил идеальный план пещеры на структурные части (вход, первый тайник, центральный зал, периферию, другие тайники, галереи, терминалы, т. е. окончания). Сами изображения, составляющие как бы словарь, он разбил на два класса: животные и условные знаки (человеческие фигурки, отпечатки рук, геометрические знаки). Частота, с которой изображались разные виды животных, была различной: бизон и лошадь вместе составляли 60 - 70 % всех изображений, деля эту сумму поровну, тогда как некоторые другие животные (мамонт, козерог и олень) составляли еще 20 - 30 %, а остальные (медведь, носорог, кошачьи) - вообще мизерные доли.

Далее, оказалось, что главные животные размещены преимущественно (91 % всех бизонов и 86 % всех лошадей) в центральном зале пещеры, а олень - в галереях, у входа, в передней периферии зала и в терминале. Вместе с лошадью и бизоном в центральном зале оказались мамонт (58 %) и бык (92 %). Треугольник, трактуемый как знак женского пола, оказался в центре (45 %) и в тайнике (36 %). И т. д. (рис. 8).

Конечно, это наблюдение что-то говорит о сравнительном статусе образов животных у первобытного населения, но Леруа-Гуран счел возможным пойти дальше в интерпретации. Из двухфигурности центрального блока он заключил, что этими животными символизированы две половины человеческого общества, а такая дихотомия у первобытного человека была только одна, таких половин было только две: мужская и женская. Два жизненных начала. Доказательства он видит в размещении знаков пола - женского и, возможно, мужского (хотя это не наверняка) тоже в центральной части. Впрочем, на юмористическом изображении пещерной живописи Леруа-Гуран поместил два женских изображения рядышком странным образом без мужчины (рис. 9). Вообще он все геометрические знаки "полные" (с обрамленным пространством внутри) толкует как "женские", а все знаки "тонкие" (из черт и точек) - как "мужские". Два второстепенных животных, помещаемых тоже в центре, трактуются у Леруа-Гурана как заместители главных. Причины и условия замещения не раскрыты. Раны на телах животных для Леруа-Гурана ассоциируются с женским началом, а нанесшее их оружие - с мужским. Сама пещера тоже должна была ассоциироваться с женским половым органом, но непонятно тогда, что - с мужским.

Между тем, сам же Леруа-Гуран признает, что половые органы животных вообще в палеолитической живописи отсутствуют, не изображаются и сцены спаривания (или крайне редко изображаются). Словом, крайний скепсис относительно других трактовок, базируемых на этнографии, сочетается с непонятной уверенностью в необычайно смелых гипотезах, не имеющих вообще надежной опоры - ни в этнографии, ни в самой археологии. Брёйль высказался о трактовке Леруа-Гурана саркастически: такое мог выдумать только сексуальный маньяк.

Американка Маргарет Конки (Margaret W. Conkey), почитательница и последовательница Леруа-Гурана, так обосновывает принадлежность Леруа-Гурана к структуралистам:

"Этот подсчет, - структуралистский по многим признакам, включая следующие: 1) отдельные ячейки получают значение только благодаря их отношениям друг к другу; 2) действительное содержание искусства большей частью выведено за скобки: бизон и лошадь, "полный" знак и "тонкий" знак могли бы быть заменены совершенно другими элементами, и та же мифограмма осталась бы в наличии; 3) "очевидное" значение искусства и образов отвергнуто, и отыскиваются определенные "глубинные" структуры, не наблюдаемые на поверхности; и 4) поскольку частное содержание в теории заменимо (а это видно во втором классе фигур: знаки, люди, руки), резонно сказать, что "содержание" искусства - это и есть его структура, так что образность в нем - о самих себе" (Conkey 1989: 145).

Правда, в другой работе (Conkey 1992: 42) она признает, что анализ и интерпретация, вытекающие из работ Леруа-Гурана, "фундаментально отличны" от структурализма, поскольку, укладываясь в контекстный подход, требуют вписывания в историю. Можно было бы добавить, что встречающиеся ссылки на биномиальные оппозиции в основе исследований Леруа-Гурана неверны: его бизон и лошадь - не пара полярных фигур, а два существа, выбранных из множества подобных; деление же на мужскую и женскую половины не затрагивает план выражения (формальный аспект), а выступает только в плане содержания, то есть не имеет структуралистского смысла.

Но это важнейший признак структурализма, если только равняться на Леви-Стросса. С ним у Леруа-Гурана действительно мало общего. Отказ от априорных гипотез и выявление эмпирическим путем обширных конфигураций в материале, как и поиски метасюжета мифологии - это была скорее методика Проппа, не Леви-Стросса. Леруа-Гуран отлично знал русский язык и читал русскую литературу. Возможно, не миновал и Проппа. Известно, что Маркса и Эрвина Панофского он точно не читал (Coudart 1999: 661).

Одновременно с Леруа-Гураном распределение образов по палеолитическим пещерам исследовала Анетт Ламэнь-Амперер (работа 1962 года), и у нее не получилось деление на две группы, возглавляемых лошадью и бизоном. Таковы же результаты М. Рафаэля. Радиоуглеродный метод не подтвердил и хронологию росписей, предложенную Леруа-Гураном (как, впрочем, и хронологию Брёйля).

18. Структурализм в американской археологии: Джеймс Диц и операции с формемами . Один из лидеров американской антропологии середины ХХ века Клайд Клакхон в докладе о типологии на V Международном конгрессе антропологических и преисторических наук в Филадельфии в 1956 г. (докладе, посмертно опубликованном) посетовал, что понятийный аппарат антропологии не располагает элементарными ячейками, независимыми от культуры и сравнимыми с фонемами и морфемами лингвистов. Он выразил тогда надежду, что такие ячейки можно выявить бинарными оппозициями, а не нагромождениями измерений.

Десятилетие спустя это осуществил американский археолог Джеймс Диц (James J. Fanto Deetz, 1930 - 2000). Пройдя обучение в Гарварде, где он специализировался по североамериканской археологии и этнографии, и, получив степень под руководством К. Клакхона в 1960 г., Дитц поступил на работу профессором антропологии в Калифорнийский университет в Санта Барбаре и в начале 60-х руководил там полевой школой археологии. В 70-е годы он уже преподавал в университете Брауна в г. Провиденс, штат Род-Айленд, а, проработав там 10 лет, переместился в 1978 г. вновь в Калифорнию - в Беркли, где проработал до 1993 г. Последним местом его работы был университет Вирджинии. Диц был блестящим лектором, и студенты буквально ломились на его лекции. Столь же ясными, доступными и ярко написанными были и его книги. Они переиздаются неоднократно. С 1967 по 1978 он проводил раскопки ряда исторических местонахождений вокруг Плимута в Массачузетсе, часто ездил в Южную Африку, в Кейптаун, где он был почетным постоянно приглашаемым профессором (Beaudry 2001). С первой женой, Элеонорой Келли, у него было шестеро сыновей и четыре дочери; вторая жена, Патриция Скотт, занималась социоисторией и была его помощницей в этих вопросах.

С начала своей научной деятельности, с конца 50-х годов, он занялся изучением того, как социальная организация отражается в конфигурациях обитания. В 1965 г. вышла его монография "Динамика стилистических изменений в керамике арикара". Осуществляя это исследование, он заметил в своих материалах явно неслучайное распределение орнаментации на сосудах - некоторые узоры группируются в строго определенных частях поселения, в определенных домах. Он связал это с матрилокальностью изучаемого населения: ведь керамику изготавливали женщины, а раз в замужестве дочери не уходили от матерей, керамические традиции гнездились всё время в одних и тех же домах. Как только матрилокальность стала нарушаться, изменились и конфигурации распределения керамики: она стала перемешиваться, локальные традиции стали расплываться и таять.

Эта книга оказалась очень влиятельной. Влияние ее можно проследить в работах Марка Лиони и впоследствии адептов Новой Археологии Джеймса Хилла, Уильяма Лонгакра, Роберта Уоллона. Все увлеклись выявлением конфигураций распределения артефактов, отражающих структуры обитания .

В небольшой, но чрезвычайно занимательно написанной книжке "Приглашение в археологию", вышедшей в 1967 г. и копирующей в названии книжку 1964 г. антрополога-структуралиста Дагласа Оливера "Приглашение в антропологию", Диц изложил основы своего структуралистского подхода. Он ближе всех других скопировал лингвистический структурализм.

Две основных ячейки в структуре языка с точки зрения структуралиста - это морфемы (класс минимальных звучаний, имеющих определенный смысл - обычно корнесловы или грамматические части слов) и фонемы (класс минимальных частиц звучания, изменяющих смысл слова). Сочетания фонем образуют морфемы, сочетания морфем образуют слова. Слова - это результат управляемой мозгом моторной активности мускулов, направленной на субстанцию воздуха.

В 1971 г. шведский археолог Йохан Кальмер (ныне работает в Берлине) предложил такой анализ зооморфной орнаментации времени викингов: изображения частей тела он приравнял к морфемам, всей фигуры - к словам, позы животного - к грамматическим формам, а всей композиции - к синтаксису. Он явно не знал, что уже раньше Диц пошел гораздо дальше в использовании аналогий с анализом языка.

Наши артефакты, решил Диц, это, как и слова речи, тоже результат моторной активности мускулов, направленной на некую субстанцию, только не воздуха, как слова, а более твердых веществ, и тоже под воздействием мозга, потому что и тут мы тоже добиваемся смысла в том, что мы создаем. Значит, можно и тут наметить аналогичное деление, выделить аналогичные структурные ячейки. Диц назвал их соответственно: формемы (схожи с морфемами в языке) и фактемы (схожи с фонемами в языке). Элементарные признаки, изменяющие жизненно важные свойства артефакта - это фактемы. Скажем, царапина на поверхности несущественна, а вот если она изменяет смысл или ритм узора, это уже важно (рис. 10). А деталь, определяющая назначение или применение артефакта (например, рукоятка ножа или ручка сосуда или наконечник стрелы) - это формема (рис. 11).

Видоизменения звуков в пределах одной и той же фонемы (т. е. доколе они не изменяют смысла, а только отражают акцент) называются в языке аллофонами - Диц точно так определяет аллофакты : это вариации признаков, пока они не дают иного смысла артефакту (рис. 12). Далее он ставит вопрос о построении грамматики для работы с артефактами - системы правил и отношений уже не между морфемами, а между формемами. Грамматика языка сопротивляется переносу в другой язык, ее элементы передаются только при смешивании народов, и то туго. То же и относительно системы отношений между формемами, археологической структуры - она отражает некую структуру социальных отношений.

Выявляя статистическим анализом в археологическом материале структуру комплексов - территориальное и количественное распределение артефактов, - археолог получает возможность судить о социальной структуре изучаемого общества и ее изменениях.

Вместе со своим другом Эдвином Детлефсеном он опубликовал серию статей по сериации надгробных камней английских колонистов Новой Англии, прослеживая изменения в стиле и культуре и закономерности их отражения. Он и в дальнейшем с удовольствием копался в подробностях жизни ранних колонистов, сознавая больше других, сколь резко отличается их культура от современной (Yentsch 1992). Последнюю книгу, "Времена их жизни: жизнь, любовь и смерть в колонии Плимут", он подготовил вместе со своей женой Патрицией Скотт Дитц, но вышла эта книга уже после его смерти.

В структуралистском мышлении Дица поддержал Делл Хаймз (Dell Hymes), хотя и оговорил необходимость дополнительной проработки: различия материала проявляются на разных уровнях (фонетическом, грамматическом и семантическом), различить их нелегко, путаница возможна. При обсуждении доклада Хаймза на Марсельском симпозиуме 1969 г. возникла дискуссия. Шютценбергер спросил, с какой стати нужно имитировать понятия лингвистики, а не, скажем, физики (атом, частица). В конце концов не называют же химики свои ячейки "химемами". На это Кауджилл возразил, что химикам нет надобности различать один протон от другого, а вот археологам, как и лингвистам, различать свои элементарные ячейки приходится (Hymes 1970). Тут можно было бы заметить, что именно структуралисты, по крайней мере, в лингвистике и антропологии, как раз не различают конкретные ячейки, а выявляют общие схемы.

Так или иначе, Диц явился инициатором введения структурализма в американскую археологию. Под именем "формального структурализма" в американской археологии 1970-х - 80-х годов молодые археологи занялись детальной разбивкой орнамента на мелкие элементы и изучением их комбинаций и распределений с поисками стоящих за ними мыслительных и социальных структур. В этом ключе стали работать М. Х Фридрих, Д. К. Уошберн, Маргарет У. Конки, Дж. Маллер и др. Впрочем, тут были и размышления в духе Швейцера: Дин Арнольд выявлял в керамике Перу те же распределения элементов (деление по горизонтали и вертикали), какие усматривал и в социальной жизни аборигенных обитателей саванн; Уошберн разрабатывал симметрию. В 1988 г. Ф. Хассан опубликовал статью "Введение в грамматическую теорию литических артефактов". Но по изобретательности и глубине никто не превзошел в этом Джеймса Дица. Его книга "Затерянное в мелочах: археология ранне-американской жизни" - самая читаемая книга по исторической (послеколумбовой) археологии Северной Америки.

Претензии на структурализм есть и в книге Чжана Гуанчжи "Переосмысливая археологию", вышедшей в один год с книжкой Дица - 1967. Там приведена очень хорошая иллюстрация того, как изменяется функциональный и хронологический смысл артефакта в зависимости от его места в структуре (рис. 13). Кроме того, две из девяти глав этой книги имеют выражение "археологическая структура" в своем названии. Но при чтении выясняется, что под словом "структура" автор имеет в виду то систему, то (чаще) "модель" в духе Леви-Стросса. Все типы он считает условными, произвольно выделенными, мысленными моделями. Это не структурализм, а нечто иное. "Странно, что археологам еще лишь предстоит запрыгнуть на ходу в вагон со структуралистским оркестриком" - меланхолически заметил Чжан Гуанчжи. Он не запрыгнул. В каком он оказался вагоне, увидим дальше.

С середины 1970-х годов в американской археологии, в которой тогда преобладали исследования жизнеобеспечения поселений, стало ощущаться влияние когнитивной антропологии, а может быть, сказались те же общие социальные факторы, которые вызвали ее к жизни. Во всяком случае, обострился интерес к духовной жизни и ценностям исследуемого населения, к деятельности первобытного сознания, которое трудно понять нашим сознанием. Эти исследования широко развернулись в 80-х. Однако в археологии к этому времени уже во всю бушевал пост-процессуализм, захвативший в свое ведение проблемы символизма и идеологии, и когнитивная археология неизбежно развернулась в эту сторону. Ее удобнее будет рассмотреть при обозрении постпроцессуализма.

19. Заключение . Как видите, структурализм в археологии, вопреки диагнозу Лича, наличествовал и, вопреки его прогнозу, не охватил пожаром археологию в конце ХХ века и в начале ХХI. Хотя он и способен как метод давать очень интересные результаты. Как и таксономизм, он сосредоточен во Франции и в Америке. Применим ли он у нас?

Как ученику Проппа мне бы стоило поискать в собственной практике, что в моих работах может быть связано со структуралистскими идеями? Ну, прежде всего, в моей "Археологической типологии" (1991) вся система понятий делится на планы содержания и выражения - это совершенно ясно видно в оглавлении терминологического словаря. Правда, поскольку меня интересует и сам процесс исследования, у меня еще добавлен и план познания. Различая культурный и эмпирический типы, я обратился к понятиям эмный и этный.

Более глубоко проникнуты духом структурализма, мне кажется, те мои работы, где связь и интерпретация артефактов осуществляются через реконструкцию ментальных структур. Так, есть у меня работа по разгадке назначения так называемых "зооморфных скипетров энеолита" наших степей (Клейн 1990). Эти каменные или роговые "скипетры", то есть символы власти, в виде головы животного предполагаются чем-то вроде каменного полированного боевого топора-молота, но они не могут быть скипетрами хотя бы потому, что у них нет проуха для рукоятки. Их держали в руке за заднюю часть (шею), а полирована только передняя. На морде животного выступ - рог (рис. 14). Животное пытались идентифицировать с носорогом, конем, взнузданным конем и т. д. Я предположил, что изображение непонятного животного и не отражает реальность, что это мифический единорог, изображаемый повсеместно как конь, но с рогом. О единороге же существует поверье (остаток мифа), что он размножается посредством своего рога, очень свиреп, а усмирить его может только дева. Вот если спроецировать "скипетр" на эту систему верований, то среди ее компонентов (камень в руке, единорог, рог в функции фаллоса, целомудренная дева, снятие напряжения) находится и место для "скипетров" - появляется возможность интерпретировать эти предметы, несомненно, культовые, как инструменты обряда дефлорации.

Другой пример. Я много копал катакомбные погребения и нашел ряд доказательств идентификации катакомбных культур с индоариями Ригведы (красная краска на лице, ладонях и стопах в наших погребениях и в индийской этнографии, и проч.). Другую часть степных культур логично было бы интерпретировать как другую половину индоиранской общности - как иранцев. Индоарии в своих священных гимнах, дошедших со II тыс. до н. э., всё время призывают мать Землю принять покойника в свои объятия, тогда как у иранцев ни Земля, ни другие стихии (огонь, вода) не должны оскверняться мёртвым телом - его кладут на деревянную или каменную подставку и оставляют собакам или птицам на растерзание. Но этот обряд возник лишь в железном веке, а как же найти иранцев в бронзовом? Там совсем другие обряды. Но если мы вдумаемся, то увидим, что некоторые из них просто иными средствами реализуют ту же эсхатологическую концепцию (концепцию загробного существования) - срубные захоронения и погребения в каменных ящиках точно так же изолируют покойников от земли, воды и огня, как скармливание птицам и собакам. За разными погребальными обрядами можно увидеть сохранение той же идеи, той же ментальности, той же эсхатологической концепции (Klejn 1980).

Здесь использованы лишь отдельные компоненты структурализма, не вся его система взглядов, не вся его методика. Но, вероятно, и более полное применение возможно. Не будем зарекаться.

20. Некоторые уроки . В совокупности, вместе с некоторыми предшествующими главами, эта глава показывает, что, оказывается, есть некоторые крупные ученые, в научной биографии которых выступает не одно направление, а несколько: Риверс перешел от эволюционизма к диффузионизму, Чайлд - от дифузионизма к неоэволюционизму, Леруа-Гуран от неэволюционизма к структурализму.

По собственному опыту я знаю, что не исключается и одновременное использование принципиально разных методических подходов, если они оказываются взаимодополнительными и плодотворными. У нас долго плюрализм было ругательным словом, требовалось непременно придерживаться одной методологии, одного принципа, одной идеологии. Вероятно, есть разница между эклектикой , то есть неразборчивым смешиванием старых методик, и богатством инструментария, основанным на взаимодополнительном применении разных методик, соответствующих разным задачам и возможностям.

Вопросы для продумывания:

1. Имеет ли работа ван Геннепа "Обряды перехода" значение для археологов помимо структурализма?
2. Чего больше в "генетическом структурализме" Леви-Брюля и Пиаже - эволюционизма или структурализма?
3. Идеи обоих имеют несомненное значение для преистории, ибо поясняют познавательные возможности первобытных людей, а для археологии?
4. Какие уроки можно извлечь из работ Леви-Стросса для археологии?
5. Как в археологии решается проблема "влезть в голову" древнего или первобытного человека? Что здесь возможно, что - нет?
6. Как должна решаться эта проблема применительно к неандертальцу? К предшествующим типам человека?
7. В чем позитивные идеи немецких археологов-структуралистов?
8. Почему их основные идеи не реализовались в плодотворной методике? Как их можно было бы реализовать? Как операционализировать?
9. О чем могло бы в действительности поведать выявленное Леруа-Гураном распределение образов животных по частям пещер?
10. Представляется ли Вам перспективным развитие работы Дица по отысканию соответствий лингвистическому анализу в археологии? В каком направлении стоило бы развивать этот вклад в археологию? Ведь назвать старые понятия по-новому - это еще даже не полдела. Что из этих новых названий (и значений) вытекает?
11. Почему археологический структурализм сосредоточился в двух странах - Франции и США?
12. Какие возможности для применения структуралистских идей вы могли бы найти в том материале, которым занимаетесь сами?

Литература :

Бутинов Н. А. 1979. Леви-Стросс и проблемы социальной организации австралийских аборигенов. - Этнография за рубежом. М, Наука: 114 - 148.

Грецкий М. Н. 1978. Философский структурализм. - Современная буржуазная философия. Москва, Высшая школа: 540 - 560.

Дараган Н. Я. 1983. Предмет и метод исследования в "Структурной антропологии" К. Леви-Стросса. - Пути развития зарубежной этнологии. М, Наука: 25 - 48.

Иванов В. В. 1978. Клод Леви-Стросс и его структурная антропология. - Природа, 1: 77 - 89.

Клейн Л. С. 1990. О так называемых зооморфных скипетрах. - Проблемы древней истории Причерноморья и Средней Азии. Тезисы... Ленинград, издат. Гос. Эрмитажа: 17 - 18.

Леви-Стросс К. 1984. Печальные тропики. М, Мысль (ориг. 1955: Tristes tropiques. Paris, Plon).

Мулуд Н. 1973. Современный структурализм. Размышления о методе и философии точных наук. М.

Островский А. Б. 1988. Школа французского структурализма: вопросы методики. - Советская этнография, 2: 33 - 45.

Andreae B. und Flashar H. F. 1977. Strukturalequivalenzen zwischen den homerischen Epen und der frühgriechischen Vasenkunst. Poetica, 9: 217 - 265.

Audouze F. et Schnapp A. (réd.). 1992. Un homme... une oeuvre. André Lerois-Gourhan. - Les nouvelles de l'archéologie, no. 48/49, autumne 92: 3 - 54.

Beaudry M. C. 2001. Deetz, James J. F. (1930 - 2001). - Murray T. (ed.). The encyclopedia of archaeology. History and discoveries. Santa Barbara et al., ABC - Clio: 412 - 413.

Conkey M. W. 1989. The structural analysis of Palaeolithic art. - Lamberg-Karlovsky C. C. (ed.). Archaeological thought in America. Cambridge et al., Cambridge University Press: 135 - 154.

Conkey M. W. 1992. L' approche structurelle de l'art paléolithique et l'héritage d'André Lerois-Gourhan. - Audouze et Schapp 1992: 41 - 45.

Coudart 1999. André Lerois-Gourhan. - Murray T. (ed.). Encyclopedia of archaeology. The great archaeologists. Santa Barabara et al., ABC - Clio: 653 - 664.

Gazenevue J. 1972. Lucien Levy-Bruhl. New York, Harper and Row.

Hammel E. 1972. The myth of Structural Analysis. Lévi-Strauss and the Three Bears (Module in Anthropology 25). Reading, Mass., Addison-Wesley.

Harris M. 1974. Why a perfect knowledge of all the rules, one must know to act like a native, cannot lead to the knowledge of how natives act. - Journal of Anthropological Research, 30: 242 - 251.

Harris M. 1976. History and significance of the Emic-Etic distinction. - Annual Review of Anthropology, vol. 5.

Headland T. a. o. 1990. Emics and Etics. The Insider/Outsider debate. Newbury Park, Cal.; Sage Publs.

Himmelmann-Wildschütz N. 1960. Der Entwicklungsbegriff der modernen Archäologie. - Marburger Winckelmann-Programm: 13 - 48.

Hrouda B. (Hrsg.). 1978. Methoden der Archäologie. München, Beck.

Hymes D. T. 1970. Linguistic models in archaeology. - Gardin J.-C. Archéologie et calculateurs. Paris, Éditions du Centre National de la Rechrche Scientifique: 91 - 120.

Hymes D. H. and Fought J. 1981. American structuralism. The Hague, Mouton.

Lévi-Strauss C. 1958. Anthropologie srtucturale. Paris, Plon

Leach E. 1970. Lévi-Strauss. 3d ed. London, Fontana-Collins.

Leach E. 1973. Concluding address. - Renfrew C. (ed.). The explanation of culture change: models in prehistory. London, Duckworth: 761 - 771.

Kaschnitz von Weinberg G. 1944. Die Grundlagen der antiken Kunst. I. Die mittelmeerischen Grundlagen der antiken Kunst.

Kaschnitz von Weinberg G. 1965. Kleine Schriften zur Struktur. - Ausgewählte Schriften. Bd. I. Berlin, Gebrüder Mann.

Klejn L. S. Archaeology of the 80ties through the objectives of the 70ties. - Norwegian Archaeological Review (Bergen), vol. 13, no. 1: 9 - 13.

Matz F. 1964. Strukturforschung und Archäologie. - Studium Generale: 203 - 219.

Notopulos J. A. 1957. Homer and Geometric art. - Athena, 61: 65.

Pike K. L. 1960. Language in relation to a unified theory of human behavior. Vol. I. Glendale, Calif., Summer Inst. of Linguistic.

Pike K. L. 1966. Etic and Emic standpoints for the description of behavior. - Smith A. G. (ed.). Communication and culture: Readings in codes of human interaction. New York, Holt, Rinehart and Winston (orig. 1954).

Sahlins M. 1966. On the Delphic writings of Claude Lévi-Strauss. - Scientific American, 214: 131 - 136.

Schindler W. 1969. Strukturauffassungen. Bemerkungen zu Fragen der Strukturforschung der klasischen Archäologie. - Wissenschaftliche Zeitschrift der Friedrich-Schiller-Universität Jena, ges.- u. sprachwiss. Reihe, 18 (2): 107.

Schlanger N. 1994. Mindful technology: Unleashing the chaîne opératoire for an Archaeology of Mind. - Renfrew C. and Zobrow E. B. W. (eds). The ancient mind: Elements of Cognitive Archaeology. Cambridge, Cambridge University Press: 143 - 151.

Schweitzer B. 1938. Strukturforschung in Archäologie und Vorgeschichte. - Neue Jahrbücher für antike und deutsche Bildung, I (4).

Schweitzer B. 1968. Das Problem der Form in der Kunst des Altertums. - Hausmann U. (Hrsg.). Allgemeine Grundlagen der Archäologie (Handbuch der Archäologie. Bd. I). München, Beck: 163 - 204.

Schweitzer B. 1969. Die geometrische Kunst Griechenlands. Frühe Formenwelt im Zeitalter Homers. Köln, Du Mont Schauberg.

Schiwy G. 1971. Neue Aspekten des Strukturalismus. München, Kösel.

Schiwy G. 1969. Der französische Strukturalismus. Mode, Methode, Ideologie. Hamburg, Rohwolt.

Wimmer H. H. 1997. Die Strukturforschung in der klassischen Archäologie. Bern et al., Peter Lang.

Yentsch A. E. 1992. Man and vision in historical archaeology. - Yenrsch A. E. and Baudry M. C. (eds.). The art and mystery of historical archaeology: essays in honor of James Deetz. Boca Raton (FL), CRC Press: 23 - 47.

Иллюстрации :

1. Фотопортрет В. Я. Проппа (из Semiotike).

2. Фотопортрет Люсьена Леви-Брюля.

3. Фотопортрет Жана Пиаже (из Энкарты).

4. Фотопортрет Клода Леви-Стросса (из Энкарты).

5. Фотопортрет Алоиса Ригля (Malina 1981: 178, слева верхний).

6. Фотопортрет Генриха Вёльфлина (Malina 1981: 177).

7. Портрет Андре Леруа-Гурана (Les Nouvelles 1992: 53, fig. 1).

8. Схема Леруа-Гурана, показывающая идеальное расположение образов в палеолитическом пещерном святилище. Основания для цифр - 865 образов в 62 пещерах (Conkey 1992: 143, fig. 9.1).

9. Юмористическое изображение Леруа-Гураном пещерной живописи и ее восприятия первобытными людьми (Les Nouvelles 1992: 43, fig. 2).

10. Фактемы и фонемы, по Дицу, из его книги "Приглашение в археологию" (Deetz 1969: 88, fig. 14).

11. Формемы и морфемы, по Дицу (Deetz 1969: 91: fig. 16).

12. Аллофакты выемок наконечника стрелы, по Дицу (Deetz 1969: 89, fig. 15).

13. Схема из книги Чжана Гуанчжи "Переомысляя археологию", 1967 г., показывающая, как изменяется смысл артефакта в зависимости от его положения в структуре могилы (Chang 1967: 21, fig. 1).

14. Каменные зооморфные "скипетры" энеолита (Дергачев 2004: 340, рис. 1, 1 - 5).

 

Top