Папярэдняя старонка: Часть 2

Аўтар: Клейн Л. С.,
Дадана: 23-06-2012,
Крыніца: Клейн Л.С. История археологической мысли. Курс лекций. Часть 2. СанкПетербург, 2005.

Автономная археология в историческом синтезе и эмергентизм

1. На руинах "археологии обитания". В 1947 г. на конференции в Гамбурге собравшимся немецким археологам было сказано:

"Сегодня наша преистория прежде всего стоит перед задачей привести в порядок спасённые находки и восстановить музеи. Не стоит жалеть, что на большие раскопки пока что денег не хватит - наличный материал и так выдвигает достаточно проблем, которые требуют, чтобы за них взялись. Не следует также ни в коем случае озадачиваться тем, что наши границы теперь будут гораздо прочнее и дольше замкнуты, чем после Первой мировой войны. Полёту мыслей нет предела. Когда немецкая преистория в начале своего пути более ста лет назад создавала представление о рядовых могильниках меровингского периода, она работала исключительно на иностранном материале. В пору беды можно обойтись без аутопсии" (Wahle 1947/1964: 247).

Эти слова произнес 58-летний гейдельбергский профессор Эрнст Вале (Ernst Wahle, 1889 - 1981), ставший на несколько десятилетий духовным лидером западногерманской археологии (рис. 1). Его доклад назывался "Спрашивать ли и дальше протоисторию?" и имел характерный подзаголовок: "К положению науки с дурной наследственностью".

Когда после войны говорили о дурной наследственности немецкий археологии, то имели в виду ее недавнее нацистское прошлое, ее роль в утверждении нацистской идеологии, тесную связь с расовой теорией и агрессивной геополитикой - словом, груз тяжелой вины, порочные установки и навыки, которые необходимо было преодолевать. Предтеча нацистской археологии Густав Косинна умер в 1931 г., но созданная им "археология обитания" (Siedlungsarchäologie) в слегка преобразованном виде вошла в структуру нацистской идеологии как историческое освящение и научное обоснование претензий германского империализма на мировое господство. Эта "чрезвычайно национальная наука", как называл ее Косинна, пропагандировала извечную культуртрегерскую миссию германцев, отстаивала "первородство" немцев среди "индогерманских" народов, оправдывала современные территориальные захваты широтой древнейшего обитания германцев и воспевала неолитические завоевательные походы германских предков как пример потомкам. Преподавание "чрезвычайно национальной" археологии было введено в средние школы и солдатские курсы. В составе идеологического сектора партийного руководства НСДАП было создано Главное управление преистории (Hauptstelle Vorgeschichte) во главе с последователем Косинны Гансом Рейнертом, которому были подчинены все археологи страны. А в составе СС была учреждена мощная ассоциация "Наследие предков" ("Ahnenerbe") под патронажем Гиммлера, куда вошел ряд виднейших археологов.

Всё это здание рухнуло в 1945.

"Вторая мировая война, - пишет археолог Гельмут Прейдель, - не только передвинула политические границы, она также устранила некоторые духовные ограничения, которые до сих пор сужали наш кругозор, она отрезвила и очистила всю атмосферу. Полюбившаяся и ставшая родною картина мира зашаталась, мы утратили всякую твердую основу и вдруг узнали, как непрочен и далек от действительности был наш мир идей, в котором мы до того жили" (Preidel 1954: 7).

Науку предстояло строить заново, и Вале в своем гамбургском докладе старательно выискивал среди того, что выжило за годы фашизма и уцелело от военной катастрофы, традиции, на которые можно было бы опереться. Всё-таки изучались не только древние германцы; некоторые археологи, отходя от запросов и требований Главного управления преистории, пытались бесхитростно описывать и обобщать материал; были даже критические выступления против некоторых методических догм Косинны.

Слушатели Вале знали: наиболее острое из таких выступлений предпринял он сам в 1941 году. Это его знаменитая в Германии работа "К этническому истолкованию раннеисторических культурных провинций. Границы протоисторического познания". Будучи и сам учеником Косинны, впрочем рано отошедшим от "мэтра", он подверг фундаментальной ревизии одну из главных догм Косинны - "уравнение" археологической культуры с этносом, культурной преемственности - с этнической, передвижек культур - с переселениями народов. Удар был нанесен по одному из важнейших методических устоев "археологии обитания" - в умах тех, кто думал, пошатнулась вся концепция. Критика этого положения Косинны раздавалась и раньше, и не только из-за рубежа. Выступал с ней автор общего систематического немецкого руководства по первобытной археологии К. Г. Якоб-Фризен (1928), затем В. Ла Бом и Г. Цейсс (оба в 1930). Но выступление Вале было наиболее развернутым и притом под властью нацистов.

Несомненно, это выступление было в 1941 году актом гражданского мужества. В обстановке войны "предательство" Вале вызвало нападки нацистов, а другой ученик Косинны, Мартин Ян, ответил Эрнсту Вале короткой отповедью "В тупике ли преисторическая наука?". Работа Вале была переиздана через 11 лет - к этому времени она уже служила отправным пунктом оживленной деятельности западнонемецких археологов по критическому пересмотру принципов "археологии обитания".

(Как это ни странно, А. Я. Брюсов и в 1956 г. опирался при специальном разборе соотношений культуры с этносом на новую работу Яна (1953), предлагавшую смягченный вариант уравнений Косинны, и ни словом не упомянул о существовании работ Э. Вале, Ю. Эггерса, Г. Прейделя и других критиков Косинны, что сильно сузило выводы.)

В нашей историографии была показана живучесть националистических традиций в западногерманской исторической науке, прослежено возрождение милитаристских концепций и рассмотрена их роль в создании опасных реваншистских настроений в западногерманском обществе (Салов 1968; Пашуто 1971). Когда сегодня мы всё же наблюдаем заметные сдвиги в политике Германии и в настроениях немецкого общества, то кроме изменения ситуации в мире и социальных сил в Германии, надлежит оценить и ту позитивную деятельность по очищению духовной атмосферы, которую проводили в эту беспокойную половину века немецкие ученые. Отмечены заслуги ряда историков, работавших в этом направлении (см. Салов 1968: 26, 51 - 52, 55 - 58; Пашуто 1971: 130 - 144). Однако по влиятельности в профессиональной науке и образовании этой группе отводят сравнительно скромное место. Надо признать, что соотношение тенденций оказывается разным в разных отраслях общественно-исторических наук. Археология в этом смысле сильно отличается от истории. Здесь преодоление прошлого оказывается наиболее радикальным.

Чем это объяснить - вопрос сложный. В какой-то мере, видимо, сказалось естественное отсутствие у археологии тех прямых непосредственных выходов в современную политику, которые обильны у истории. Сказалась, вероятно, и реакция исследователей на ту особенно грубую профанацию, которой именно археология, облюбованная нацистскими идеологами, подвергалась в Третьем Рейхе. Однако немалую роль сыграли и личные качества наиболее компетентных ученых - пример таких деятелей, как Геро Мерхарт фон Бернег, К. Г. Якоб-Фризен, Л. Берсу и др., которые пронесли сквозь гонения и мытарства научную честность, отвращение к шовинизму и милитаризму, уважение к науке и народам других стран. Сам Вале указывал, что продолжает линию англичанина Гордона Чайлда и финна А. М. Тальгрена в отказе от формально-типологического вещеведения и уравнения культур с народами.

Показателен факт: в то время как многие историки, занимавшие при нацизме ведущие позиции в нацистских ученых организациях и учреждениях, сохранили свою влиятельность и авторитетность в ученом мире ФРГ и Западного Берлина, у археологов этого не произошло. Остались в живых и "рейхсфюрер" археологии Ганс Рейнерт и другой вождь "чрезвычайно национальной" археологии пресловутый воитель за восточные территории Болько фон Рихтгофен, но оба они практически оказались за бортом профессиональной археологии, вне сообщества археологов. Правда, крупные археологи, работавшие в эсэсовском "Наследии предков" ("Ahnenerbe"), получили хорошие места в археологии ФРГ (как Янкун), но было учтено, что многие из них использовали Аненэрбе просто как место укрытия от грубого диктата Рейнерта и продолжали там профессиональную работу над своим материалом.

На судьбах учения Косинны сказался и географический фактор. Школа Косинны большей частью располагалась в Восточной Германии и те ученики его, которые остались на своих местах, попали под власть ГДР. Естественно, им пришлось перестроиться и подчиняться марксистской идеологии, по крайней мере не перечить ей, а из косинновского наследства развивать только те положения, которые использовались в советской науке (а в послевоенное время такие были). В Западной Германии в основном была влиятельна школа Шухардта, который не стал одиозной фигурой, а как соперник Косинны даже обрел нимб святого, хотя на деле от Косинны мало отличался. Его школа и продолжала сохранять некоторое время влияние в ФРГ, но оттесняемая новыми учениями. Археологи же, некогда работавшие на отобранных у Германии землях к востоку от Одера и Нейсе (среди них был Эггерс), не стали культивировать в археологии ностальгическую память о германстве этих земель (что действительно было бы возможно и без аутопсии), а занялись приведением в порядок и разработкой богатого археологического хозяйства ФРГ и осмыслением своей методологии.

В нашей литературе можно было встретить критические указания на отдельные рецидивы косинновского подхода, например, в книге Монгайта (1963: 55 - 56) о книге Ф. Бена 1948 года. Но эти рецидивы в сочинениях некоторых старых профессоров уже не отражали основных линий теоретического развития западногерманской археологии. Наша критика, сосредоточившись на этих ненавистных пережитках, начисто проглядела новые идеи и явления, а они-то и определили основные направления развития археологии ФРГ.

В 1952 г. А. Л. Монгайт (Предисловие к книге Чайлда, с. 17) так оценивал ситуацию: "Реакционные идеи Косинны объявляются неким идеалом, к которому должна стремиться наука. Миграционизм в его худшем виде, националистические расистские идеи особенно усердно культивируются в среде австрийских и западногерманских ученых". Уже тогда это было анахронизмом. В 1967 г. Монгайт подробно и сочувственно изложил доводы западногерманских критиков Косинны (Эрнста Вале, Ганса-Юргена Эггерса), выдвигавшиеся ими как раз в 1950-52 гг. и позже, и противопоставил их точке зрения таких исследователей, как А. Я. Брюсов, как раз методологически близкие косинновским.

Однако при всей симпатичности критической части и при всей ценности фактической аргументации Монгайта, эти положения, взятые им в отрыве от цельной системы взглядов западногерманских археологов второй половины ХХ века, не могут быть оценены всесторонне. Требуется внимательное изучение и анализ всей системы взглядов, теоретических основ концепции.

Принципиальные установки Вале складывались в его работах задолго до того, как овладели умами ряда западногерманских археологов - еще в 20-е - 30-е годы, но тогда не встретили признания. Теперь многие из этих давних работ переизданы без изменений - вещь редкостная в археологии, где материал растет быстро и обобщения скоро устаревают.

2. Биография Вале. Эрнсту Вале, который и сам написал "Историю преисторических исследований", не повезло в историографии. В историях археологии Даниела и ряде других имени Вале вообще нет. В "Истории археологической мысли" Триггера упоминается лишь одна ранняя работа Вале (1915 года) - как пример распространения идей Градмана. В истории центрально-европейской археологии Скленаржа есть упоминание о выступлении Вале против Косинны - и это всё. В пятитомной энциклопедии истории археологии нет статьи о Вале, и упоминается он всего в двух местах - в статье Фейта об истории немецкой первобытной археологии (только как автор такой истории) и в моей статье о Косинне. Только в моих историографических работах Вале рассматривается с 1974 года и, разумеется в основанных на моей историографии книгах Малины и Вашичка,. Затем в сборнике Гахмана (1987 г.) есть очерк о Вале, и Гахман пишет следующее: "Наряду с Косинной и Рейнеке, Мерхартом и Менгином, Вале является, собственно, интереснейшим исследователем из всего круга немецких ученых, рассмотренных в этом томе" (Hachmann 1987: 197).

Между тем, специальная литература о Вале, хотя и скудная, есть (Kirchner 1964; Würdigung 1966; Bernard 1987), есть автобиография (Wahle 1980), хотя и скучноватая, по-стариковски сентиментальная и мелочная.

Эрнст Вале на год младше Менгина, на год старше Уилера, на три года - Чайлда. Это то поколение, молодость которого пришлась на Первую мировую войну, а с конца Второй мировой забрезжила их старость. Деятельность их в основном уложилась в межвоенное время.

Вале родился и провел раннее детство в Магдебурге, в городке Делич близ Халле окончил реальную школу, в которой директором был его отец, затем учился в университете Халле-Виттенберг. Еще во время учебы он раскопал урновый могильник под Деличем, так что уже в 1908 - 09 гг. вышли первые печатные работы 20-летнего автора - две о самом могильнике, одна - о его месте в преистории Средней Германии. Еще тогда ему попалась в руки книга Софуса Мюллера, которого он считал "самым значительным преисториком, которого Скандинавия имела до сего дня" (Wahle 1980: 23), и он получил свой настрой против типологии и вещеведения в духе Монтелиуса.

Директор музея пускал его в музей заниматься в залах и библиотеке. Посещал он и музеи в соседних городах. Как вспоминает Вале, в Веймаре директор тамошнего музея представил его "незадолго до того прибывшему невысокому человеку в дорожной одежде, которым был не кто иной как Косинна … Я старался продлить это пребывание вечером с профессором из Берлина как можно дольше…Вечер был для меня тем особенно поучителен, что я уже давно готовился перебраться в Берлин" (Wahle 1980: 19 - 20). Последующие четыре семестра он учился уже в Берлине у Косинны, а также антропологии у Лушана (в целом в Берлине 1908 - 1911). Позже, в 1913 г. появится его рецензия на косинновскую книжечку о кладе Эберсвальде, где ученик встает горой за своего учителя, против Шухардта.

Как одно из памятных переживаний вспоминает Вале поездку вместе с Косинной на конгресс в Стокгольм по приглашению Монтелиуса - Косинна выпросил разрешение явиться вместе с тремя учениками.

"Монтелиус был повсюду, и, поскольку он бегло говорил по-немецки, с ним было легко поддерживать беседу. … Как если бы это было только вчера, я еще вспоминаю, что там услышал впервые слово "Фатьяново" и об особом положении одиночных погребений позднего неолита. Высшим пунктом поучительности стало для меня совершенно частное знакомство с профессором Рутгером Сернандером в вагоне на обратном пути из экскурсии в Упсалу. Речь шла о передвижках побережий и колебаниях климата на неолитическом поселении, стало быть, о главе исторической географии; и еще позже я долгое время переписывался с ним" (Wahle 1980: 20).

Это был знаменитый соавтор схемы Блитта - Сернандера, установившей последовательность европейских климатов. А Вале, человек тихий и стеснительный, после этой встречи несколько охладел к Косинне, с его фанфарным стилем, да и тот его отстранил от себя. Вале вспоминает:

"Хорошим учителем Косинна не был, и это многих молодых от него удерживало. Он был по природе очень раздражителен. … Раздражительность и чрезвычайное тщеславие - тем и другим он наделал себе много врагов и затруднял себе жизнь. Поэтому большинство его учеников от него уходило. И я принадлежу к числу таких, но все мы не имели с ним никаких научных споров. Некоторые из нас, которые советовали ему сдержанность, отделились от него в борьбе. Других, например, меня, он удалял от себя по-тихому, так что они и не знали, почему. Что я избрал себе собственное направление …, он, пожалуй, и не заметил" (письмо автору от 22 февраля 1971 г.).

Вале сильно заинтересовался географическим подходом и в 1910 г. перебрался в Гейдельбергский университет. Его учителем стал крупный географ Альфред Хеттнер, учился он там и геологии. Большое впечатление на него произвела книга Эдуарда Гана о раннем земледелии и появлении домашних животных и культурных растений, а также работы географа Роберта Градмана о соотношении степи и леса и значении этого соотношения для географического распределения культуры. В 1915 г. появилась статья Вале "Первобытный лес и открытое пространство в их значении для культурного развития". Это было освоение "теории степей и пустошей" Градмана, при чем в этом Вале действовал одновременно с англичанами, зачинателями географического направления (энвайронментализма) в археологии (статья Флёра вышла тоже в 1915 г.). Работы с развитием идей Градмана продолжали у Вале выходить в основном до 1924 г., хотя отзвук общей позиции Градмана можно найти у Вале и позже.

Услышав доклад студента по преистории, руководитель семинара для учителей, готовивший новое издание своего методического руководства по немецкой истории, летом 1913 г. предложил ему только что сдавшему докторский экзамен, написать преисторическое введение к учебнику. Вале приготовил 17 страниц - "Немецкая преистория, родина и древнейшее распространение германцев". Тема была косинновская, но мнение Косинны о принадлежности неолитических культур Центральной Европы германцам приведено как гипотеза, вопрос оставлен открытым. Вале увидел свой раздел напечатанным, но только в 1918 г., потому что разразилась Первая мировая война, и он был мобилизован. После ранения и пребывания в госпитале, вернулся в Гейдельберг. Здесь он в 1920 г. защитил под руководством географа Хеттнера диссертацию "Восточная Германия в поздненеолитическое время, преисторически-географический опыт", сделанную еще в 1914 г. и напечатанную книгой в 1918, а в 1920 г. он начал в Гейдельбергском университете работать, с 1922 г. читать лекции.

В 1924 г. лейпцигское издательство выпустило книжку Вале "Преистория немецкого народа", с посвящением учителю, но не Косинне, а географу Хеттнеру. Книга резко отличалась от всех книг по археологии. В ней не было никаких иллюстраций. Автор не хотел их давать. Он презирал увлечение типологическими штудиями, считая их лишь подсобным средством. Основным же для него было представление исторической картины, установление причинно-следственной связи событий, выяснение природных и хозяйственных условий исторического процесса. Позже он писал, что стремился понять не вещи, а те исторические явления, которые скрывались за вещами. У такого формалиста, как я, сразу встает вопрос: а каким путем можно познать то, что скрывается за вещами, если не через вещи? Но у Вале этот вопрос не возникал.

И уж совсем не лезло ни в какие ворота его решение "индогерманского" вопроса. Вопреки патриотической концепции его учителя Косинны, выводившего теперь все индоевропейские народы из Северной Европы (а Шухардт только расширял территорию прародины на всю Центральную Европу), 34-летний доцент Вале, вдохновленный апологией степей у Градмана, выводил индоевропейцев из восточноевропейских степей - следуя в этом фольклористу Бенфею и языковеду Шрадеру. Он был первым из археологов, присоединившимся к этой идее - уже следом за ним это повторили Майрс в 1925 г., Чайлд в 1926 и 1950, Мария Гимбутас в ряде работ с 1956 по 1970-е годы.

Через 10 лет, в 1932 г., издательство выпустило второе, расширенное издание. Автор снабдил его хронологическими таблицами и картами, но по-прежнему отказался делать иллюстрации изображениями вещей. Издательство было богатым, оно предлагало дать хорошие изображения археологических объектов, поместить сравнительно-типологические таблицы, но автор это отверг по принципиальным соображениям. В конце концов согласился дать три десятка изображений отдельных предметов. Не изменил он и свою концепцию происхождения индогерманцев. Он говорил об "индогерманизации Европы".

А время было уже другое. В 1933 г. нацисты пришли к власти. Государственное управление (Reichsstelle) по развитию немецкой печати распространило по книготорговле следующее постановление о книге Вале:

"В описании немецкой преистории автор идет собственными путями, почти полностью игнорируя задачу изображения находок и ограничиваясь чисто историческими описаниями. Так что у его труда отсутствует необходимая основа, как и живая наглядность; его предпочтением является, напротив, выработка исторических взаимосвязей, которые из древнейших свидетельств человеческой культуры открыты на немецкой почве вплоть до времен меровингов и восточнонемецких колонистов. Представление, что родина индогерманцев лежит в степных странах Востока, противоречит результатам исследований памятников. Эпоха бронзы и железа оказывается в изображении слишком короткой. Приходится остро возразить против изображения на обложке, передающего картинку 1828 г., на которой показан германский воин с гуннскими чертами лица, одетый в шкуры и украшенный головой зверя, тем самым невольно способствуя распространению ложного представления о германской культуре варварства. Книга не может быть востребована" (Wahle 1980: 53).

Книга была удалена с витрин, продажа ее сократилась (а остаток был уничтожен в 1943 г. во время налета англо-американской авиации на Лейпциг). В 1934 г. Вале получил задание создать в Гейдельберге кафедру по пре- и протоистории, но профессором не был назначен. Возведение Вале в профессорское звание очень затянулось. К этому времени (1935 - 1939) относится короткий роман Вале с национал-социалистической идеологией: появляются его статьи с названиями: "Германский вождь" ("Der germanische Führer"), "Чужая кровь в германском дворянстве раннеисторического времени", "Преистория как созидательная сила".

Наконец, в 1938 г. уже 49-летний доцент получил звание профессора, но только экстраординарного (внештатного), и заведование кафедрой (в Гейдельберге называвшейся Институтом).

Тем не менее в 1939 г. упрямый Вале сделал в провинциальной гейдельбергской Академии наук доклад, явно направленный против учения Косинны - доклад о возможностях этнического определения археологических культур и о границах археологического познания. Доклад этот был напечатан в 1941 г. и стал самой известной и самой цитируемой работой Вале. В том же 1939 г. в Дармштадте в местном историческом обществе он сделал еще один доклад "Раннеисторическое прошлое в сложении национальной воли". Председательствующий пастор перед докладом просил его быть смелым, но осторожным, В докладе Вале критиковал грубо националистические построения литовца-эмигранта Балодиса. После доклада пастор пожал ему руку и сказал: "Там, где вы говорили о Литве, люди думали о Германии, а где звучало имя Балодис, - об одном из наших маститых…" (Wahle 1980: 109).

Это очень похоже на один из наших методов чтения между строк, который я обозначил как "подмену мишени" - 7-ой из 12 методов эзопова языка советского времени в моем обзоре в "Феномене советской археологии" (Клейн 1993: 85).

С 1942 г. некоторые ученые пытались выхлопотать для Вале и для кафедры ставку ординарного (штатного) профессора, но ректорат и министерство не решались на это, учитывая его опасные взгляды. А после войны, когда его книги переиздавались и выходили сборники его трудов и ему посвященные, административный аппарат по-прежнему тормозил эти хлопоты: Вале объясняет это тем, что там сидели те же старые аппаратчики. Но, возможно, действовало представление, что Вале - не настоящий археолог, что он не в курсе новейших западных течений. В 1958 г., когда Вале подошел к возрастному пределу работы, Гейдельбергскому университету была, наконец, дана штатная профессорская ставка, но не для Вале, а для хорватского эмигранта Владимира Милойчича, которому Вале и передал кафедру, а в 1959 г. ушел на пенсию. Ему еще оставалось жить 23 года.

Когда я в начале 1970-х годов договорился с редактором восточногерманского издания Германом Беренсом о помещении моей огромной статьи о Косинне, он, родом из Западной Германии, сообщил о ней Эрнсту Вале. Тот, учитывая, что ему за восемьдесят, попросил прислать ему мою рукопись до напечатания, потому что он может ведь не дожить до публикации. Беренс с моего разрешения, решил это сделать. Мы, конечно, оба рисковали, граница между ФРГ и ГДР была тогда очень суровой, но нужно было уважить старика, а мне страсть как хотелось узнать мнение ученика Косины. Вале очень высоко оценил мою работу, выше, чем немецкие работы, а у нас еще раньше завязалась переписка. Он подробно отвечал на мои вопросы о себе и о Косинне, и я использую его сведения в этом курсе.

Когда в 1981 г. Вале умер, в его списке насчитывалось более 640 печатных работ. Из всего этого списка сам Вале, судя по его автобиографии, считал главным делом своей жизни "Немецкую преисторию", неоднократно переиздававшуюся. Вся биография построена как взбирание по лестнице всё совершенствующихся переизданий этой книги (рис. 2), а вся предшествующая жизнь рассматривается как приуготовление к этой великой работе, хотя на деле самыми интересными являются другие его работы.

3. Учение Вале . Ранние работы Вале примечательны тем, что это было самое начало географического подхода. Вале выступил одновременно с аналогичными работами англичан. Уже это знаменовало отход Вале от Косинны, и, собственно, учеником Косины Вале был только формально. Он скорее был учеником географа Хеттнера и антрополога Лушана. Уже это, а также позиция Софуса Мюллера в его споре с Монтелиусом обусловили неприязнь Вале к типологическим штудиям, которые, казалось ему, отвлекают археологов от истинно интересных проблем - больших движений истории, соотношений природных условий с формированием культуры. Он хотел изучать не чем люди пользовались (горшки, ножи, украшения), а чем они жили (адаптация к трудностям, проблемы жизнеобеспечения, происхождение и преемственность). Эта неприязнь к вещеведению и типологическим штудиям, даже к системе трех веков четко проступает в его книге 1924 г.

Как пишет Гахман,

"только Г. Янкун в немецком языковом пространстве реализовал то, что инициировал Вале. Но ему пионерская роль Вале уже вряд ли была видна; во всяком случае казалась ему не стоящей упоминания. Тем не менее необходимо признать тот факт, что Вале в Германии был настоящим основателем исследовательского подхода, которому сам он не дал никакого особого названия, и который Янкун, переинтерпретировав название Косинны, обозначил как Siedlungsarchäologie ("археология обитания" или "заселения"), но которое у англичан называется "Environmental archaeology" и которое в немецком языке лучше всего было бы называть Эко-Археологией" (Hachmann 1987: 199).

Как и англичане, Вале развил свои воззрения о необходимости изучать функционирование живого общества (как взаимодействует культура с природной средой) под влиянием функционализма. Только для Вале источником ознакомления с этим этнологическим учением выступил не Малиновский или Рэдклиф-Браун, а немец Рихард Турнвальд, разрабатывавший функционалистские идеи даже раньше английских ученых. С Турнвальдом Вале вместе работал над составлением статей "торговля " и "хозяйство" для лексикона Макса Эберта. Но у Вале функционализм сочетался с интересом к истории.

В общем Вале принимал диффузию с Востока и, следовательно, древнее опережение восточной цивилизации по сравнению с европейскими культурами. "Городское развитие прибыло в Европу в готовом виде" (Wahle in Ebert 1929: 363). Это уже клало рубеж между ним и Косинной, но не образовывало методологической основы для концепции, потому что диффузию он воспринимал просто как доказанный другими факт (то есть так, как ее воспринимаем мы сейчас). Впрочем, одна методологическая новация диффузионистского плана уже в ранних его работах проскальзывает. В 1926 г в словаре Эберта он дал определение "культурного круга", которое схоже с корреляционным пониманием археологической культуры у Чайлда, но сформулировано на несколько лет раньше (у Чайлда только в 1929). Вот определение Вале:

"Сравнительное рассмотрение археологического материала учит …, что хронологически и пространственно ограниченной области определенной формы вещи точно соответствует распространение других предметов; постоянное сочетание (предметов) … определенного формообразования в замкнутых комплексах ведет к познанию некоторого "культурного круга", и верность разграничения таких кругов подтверждается и углубляется наблюдением совпадений, соотв. различий в устройстве поселений, формах погребений и проч." (Wahle et al. in Ebert 1926: 37).

Здесь начало рассуждения еще как у Косинны - связь через территорию, но дальше рассуждение переходит к сочетанию в комплексах. Вполне возможно, что эта идея повлияла на Чайлда (словарь Макса Эберта он, конечно, читал).

В том же 1926 году вышла книга норвежского археолога А. В. Брёггера (A. W. Brögger) "Культурная история норвежской древности". Вале с радостью увидел в Брёггере единомышленника. В рецензии 1930 г. он с энтузиазмом отметил, что Брёггер не погружен в типологические штудии, а пишет историю края, что он не сводит ее к истории вещей, как Чайлд, не строит ее в эволюционистском духе как смену уровней культуры, а рассматривает ее как отражение воздействий природной среды. Вале в этой рецензии вступает против скандинавизма (под которым он имеет в виду типологический метод и типологию в духе Монтелиуса - ведь и Софус Мюллер и Брёггер скандинавы). Вале одобрительно оценивает то, что Брёггер не отстаивает "культурную высоту" норвежцев, не принимает волны культуры за переселения народов (это всё камешки в огород Косинны - опять "подмена мишени"). Брёггер также призывал быть реалистичным и историчным, оценивать исторически возможное - скажем не предполагать письменность в неолите. Книга Брёггера оказала сильное воздействие на Вале.

Уже в своей "Немецкой преистории" 1932 г. он повторяет Брёггеровское требование оставаться в рамках исторически возможного - Вале отвергает каннибализм у германцев предримского времени металла, ибо это не вязалось бы с их представлением о божестве. Индогерманцев он выводит из степей Востока еще и потому, что не могли они распространиться так широко из маленького европейского района, будь то Ютландия или Тюрингия. Он призывает ввести в археологию главный признак истории - причинную связь явлений.

Однако общая атмосфера националистического угара, в которой нацисты рвались и пришли к власти, отразилась и на работах Вале. В 1932 г. в "Немецкой преистории", хотя и выводя индогерманцев из степей, он пишет о превосходстве индогерманцев и германцев над соседними народами, об их расовом облике: высокорослые молодцы с длинными черепами, светлокожие блондины с голубыми глазами, они отличались от низкорослого и темноволосого окружающего населения и при смешении образовывали слой господ. Позже эти представления из его работ если и не совсем исчезли, то сильно угасли, тогда как антикосинновские идеи выступили на первый план.

В военное время вышли две теоретических работы Вале - уже упомянутая работа об этническом определении культур и специфике археологического познания (1941) и "Ранняя история (имеется в виду раннеисторическая археология. - Л. К.) как история земледелия" (1943). В первой работе он пункт за пунктом опровергал положения Косинны о совпадении археологических культур с народами и культурной преемственности с этнической и языковой. Косинна утверждал, что в ранней истории они по сопоставлению письменных источников с археологией совпадают, значит, должны совпадать и для времен, не освещенных письменными источниками - для преистории. Вале показывал, что вот в раннеисторическом времени как раз совпадения нет. В Германии Тацита удается на археологической карте распознать в западной части только союз иствеонов, но политически важные племена хаттов и херусков не видны. На верхний Рейн по Тациту вторглись германцы Ариовиста, но в кельтской культуре этих мест они не различимы, как бы ничего не принеся с собой со своей северогерманской родины.

В работе 1943 года Вале снова обращается к идеям Градмана по исторической географии и Допша по истории хозяйства. Он исследует континуитет оседлого обитания, начавшегося с неолита. Представление об абсолютном континуитете сельскохозяйственной заселенности, считает Вале, имеет в себе нечто неисторичное, связанное с представление о каких-то законах. Часто континуитет отсутствует. С другой стороны, народы почти никогда не исчезают полностью. Субстратное население вносит сильные вклады в ослабевшие ряды завоевателей. Топонимика в Германии не германская, а на западе - римская, на востоке - балтская и славянская. Подвластные и "неисторические" народы как раз наиболее автохтонны. Интересно развитие небольших культурно-природных регионов, границы которых не совпадают с политическими. Континуитет границ то есть, то его нет. Вале тут не миграционист и не автохтонист.

В годы 1950 и 1951 Вале выпустил свои работы по истории первобытной археологии. Самая важная из них называется "История преисторических исследований" и опубликована в двух томах швейцарского ежегодника "Антропос". В ней критически изложены разные концепции археологии, а в последних главах, когда речь идет о современном этапе развития археологии, новые теоретические взгляды самого Вале изложены развернуто - как система. В то же время и позже (большей частью до 1963 г.) вышло еще несколько теоретических статей с теми же сюжетами, одна - много позже ("Единство и самостоятельность преисторических исследований", 1974).

Вале критически относится к эволюционизму (он называет его дарвинистской археологией), к идее прогресса и единым законам истории. Он не терпит усреднения и приведения к норме, которое, мол, всё сводит к смене эпох и типов. Скептически относится к позитивизму - для позитивистов достаточно лишь перечислить и показать находки. Вале призывает вернуться к историчности, то есть к выяснению причинно-следственных связей, что для него вырастает из географического подхода к археологии. Основные положения концепции Вале следующие:

1. Осознать и утвердить преисторию (первобытную археологию) как самостоятельную науку. У Вале есть ряд работ, посвященных формированию первобытной археологии как самостоятельной науки, со своими методами и задачами. Вале вырос в среде Косинны, где всё время подстегивалось соревнование и противостояние с античниками, чья отрасль сформировалась раньше. Но если у Косинны эта страсть поддерживалась союзом с лингвистикой и антропологией, то Вале развернул эту тягу к автономии в сторону истории, этнографии и географии. Это усвоили и его ученики - сборник в его честь называется: "Ur- und Frühgeschichte als historische Wissenschaft" ("Пре- и протоистория как историческая наука", что в переводе на нашу терминологию звучит так: "Первобытная и средневековая археология как историческая наука").

2. Преодолеть "мышление категориями". Под этим Вале имеет в виду отойти от схематизма и увлечения "бескровной типологией", наполнить исследование жизнью. То есть вернуть археологов к осознанию того, что типология - это лишь средство для установления хронологических и прочих отношений, а цель - познание исторических процессов и событий.

Вале выводит свою линию из борьбы Софуса Мюллера против типологического метода Монтелиуса, но Мюллер и сам ради установления хронологии занимался типологией, только в другом варианте - сопоставлением, не типов вещей, а типов комплексов, Вале же всякие типологические штудии считает второстепенными. Эта та же тенденция, которая проявилась в филиппиках Уолтера Тэйлора против таксономистов, а еще раньше в советских обличениях буржуазных археологов, погрязших в формально-типологическом вещеведении.

3. Не отождествлять "культурные провинции" (т.е. археологические культуры) с народами и языками. Совпадение их не доказано для тех случаев, когда могло бы быть отражено и в письменных источниках, а есть ряд случаев, когда в точно засвидетельствовано несовпадение. Вообще, как указывает этнолог Вильгельм Мюльман, есть немало групп населения, пребывающих в этнически недифференцированном состоянии.

4. Распознать основные объекты изучения - ячейки истории. Если действующие в истории силы видеть в народах (как Косинна), то это для Вале всё то же "мышление категориями" - "оно не достигает самого действующего человека", то есть отдельной личности. По Вале, общество, коллектив - звук пустой, история сводится к сумме действий отдельных личностей.

Вале не очень вдавался в философию или социологию, но позиция, занятая им в этом вопросе, находится в русле одной философской и социологической традиции, выдающимися представителями которой были Тард, Макс Вебер, ученики Боаса Сэпир и Рейдин. По этой традиции, именно отдельный человек, личность, индивид, а не общество является основной ячейкой, действующей в истории, а противоположную традицию, признающую общество, а не отдельного человека основной действующей силой истории, отстаивали Спенсер, Маркс, Дюркгейм.

5. Установить движущие силы истории. "Одиночные личности как носители развития" (Wahle 1941: 3). Среди личностей есть выдающиеся, творчески одаренные и волевые, которые и являются созидательной силой истории. Ими определяется и значение тех групп, в которых они живут. Вале пишет, что

"можно среди людей и человеческих групп различить творящих историю и подвергающихся истории (die Geschichte machen und die Geschichte erleiden). Везде, где появляются кельты, германцы и другие народы древних авторов, встречаются выдающиеся личности, которые влияют на развитие. Надо бы искать личности вождей (Führerpersönlichkeiten) в погребениях, но их достижения не уловить, зато достижения производителей, художников и создателей духовных ценностей, ухватить можно. В позднем бронзовом веке, носившем долго нимб особо высокой культуры, теперь видны рядом с изумительно выработанными шедеврами "почти лишенная души продукция массового производства" (Вале ссылается здесь на работы Брогольма и Альтина). Долго оставался под спудом вопрос, происходит ли изделие из господствующего слоя или из подвластного населения" (Wahle 1950 - 51: 86).

Противопоставление героев и толпы - это также не новая и далеко не оригинальная идея, а старая историческая традиция, восстановленная в XIX веке английским историком Томасом Карлайлом и немецким филологом и антропологом Теодором Вайцем. Индивидуальностью в истории занимался также историк культуры Лампрехт, а немецкий историк Г. фон Трейчке писал: "Люди делают историю", имея в виду конкретных героев. У Карлайла вся история предстает как сборная биография выдающихся деятелей. Эрнсту Вале хотелось бы восстановить именно такую историю по археологическим данным.

В делении "человеческих групп" на активных и пассивных Вале следует за тем же Вайцем и Буркхардтом, а также за немецким историком-антропологом Густавом Клеммом и швейцарским фольклористом Эдуардом Гоффманом-Крайером. Вайц, Клемм и Буркхардт делили народы на "культурные" или "исторические" и "природные" или "неисторические". Гоффман-Крайер в начале ХХ века говорил о двух социальных слоях в культуре - верхнем, творческом, и нижнем - заимствующем. Затем фольклорист Ганс Науман, современник Вале, развил это в учение об "опущенном культурном достоянии". Выявление Führerpersönlichkeiten в археологической древности, а тем более деление "человеческих групп" на активных и пассивных позволили Эрнсту Вале установить временное согласие с нацистскими идеологами.

6. Отказаться от представления о неуклонных законах истории. Человек - не машина и не подчиняется каким-то предписанным механическим законам, он руководим своей свободной волей, поэтому история не вписывается в схемы типа эволюционной. Это широко распространенная философия истории - индетерминизм . Многие философы истории - неокантианцы (Виндельбанд и Риккерт), Макс Вебер, Альфред Вебер, Карл Поппер, Айзайя Берлин, Ф. Мейнеке отвергали закономерности в истории. Им противостоят детерминисты, которые вслед за Огюстом Контом признают наличие таких законов. Сюда относятся и марксисты. Ранние детерминисты так же яростно отрицали значение случайностей, как индетерминисты - законов. Ныне ясно, что на деле ход истории определяется сложным балансом закономерностей и случайностей. Но коль скоро у Вале так подчеркивается значение личностей в истории, индетерминизм логично входит в его концепцию.

7. Установить специфику и границы археологического познания. Вале призывает прежде, чем историку делать какие-то выводы из археологических материалов, установить

"в каком объеме ему вообще доступна жизнь прошлого. Чем больше он удаляется от древнейших письменных источников, тем одностороннее становится археологическая картина, а в нижнем палеолите она состоит уже только из нескольких каменных орудий; при этом ячейки сети местонахождений всё больше увеличиваются и периоды, подлежащие обследованию, тоже становятся больше. При этом нужно помнить, что перед этим материалом никак не была поставлена задача информировать потомков о состояниях или событиях. Погребальный инвентарь предназначался для покойников, вотивные клады - для божеств, остатки поселений и остальные свидетельства повседневной жизни лишь там оказываются в нашем распоряжении, где силы выветривания их не удалили. … Всё яснее выступают границы, которые поставлены историческому познанию" (Wahle 1950 - 51: 84 - 85).

То есть открываемая картина вовсе не совпадает и реальностью прошлого. Вале в этом вопросе идет в ногу с Кристофером Хоксом, который как раз в 1951 г. расценил познаваемость разных эпох по степени их близости к письменным источникам. Но Хокс развил в дальнейшем этот принцип в систему методических критериев гиперскептицизма, а у Вале это так и осталось декларацией.

8. Держаться в рамках реального. Выявление "исторически возможного" - называет это Вале. Это можно было бы назвать чувством историзма. Нужно чувствовать историческую связь явлений, рассматривать каждое в этой связи, как часть более обширного целого. Вале приводит примеры: Можно ли предполагать каннибализм в эпоху крестьянской морали? Производилось ли скальпирование, реальное для уровня мезолитических поселений, также в неолите? Можно ли искать происхождение индогерманцев в Средней или Северной Европе? (Wahle 1950 - 51: 85 - 86).

Держаться в рамках реального, конечно, очень желательно, но Вале не дает механизма, как этого добиться. На деле он просто полагается на свою интуицию и считает свои гипотезы более реальными, чем другие. Посмеиваясь над наивностью прогрессистов и эволюционистов, он в сущности молчаливо подразумевает прогресс в морали (вероятно, основываясь на приходе большинства к христианской религии). Ему кажется несуразным каннибализм в эпоху "крестьянской морали". Да, ни в верованиях иудеев, ни у христиан ритуального каннибализма не было, хотя и тех и других в этом обвиняли. Но метафоры (просфоры вместо тела и вино вместо крови) говорят о том, что в давнем прошлом подобные обряды у предков существовали, и память эта вряд ли уходит глубже "крестьянского" неолита. Скальпирование Вале явно считает нереальным для неолита, хотя оно производилось еще у скифов в железном веке. Ему бы хотелось признать нереалистичным происхождение индоевропейцев из Европы, но сейчас всё больше фактов накапливается в пользу этой гипотезы. Это методическое положение повисает в воздухе.

9. Признать дискретность развития. Этот пункт у Вале не имеет такой формулировки и вообще никакого афористичного, как для него это обычно, заглавия. Вале формулирует его описательно, утверждая:

"что культурные провинции (так он по-косинновски именует археологические культуры. - Л. К.) нередко начинаются выразительными апогеями, что они затем часто распадаются на маленькие общины и порой так же внезапно и почти бесследно исчезают, как и появились. Типологические мосты, которые Монтелиус перекинул от железного века к бронзовому, а от него к неолиту, когда он хотел установить начало германского заселения Швеции (1884) не выдержали испытание времени. Ибо в действительности здесь, как и в остальном археологическом материале нет недостатка в разрывах (Klüfte - трещины, зазоры, пропасти)…" (Wahle 1950 - 51: 88).

Здесь Вале угодил в подлинно важную особенность археологического материала, которая уже полтора века составляет главную загадку археологии, ее "проклятый вопрос": почему археологические культуры, которые по логике должны были бы продолжать одна другую, образовывать континуум развития, на деле разделены разрывами и не дают проследить преемственность. Это подметил еще Софус Мюллер (1897), на которого Вале здесь ссылается: "Во всех областях преисторической археологии выразительные и вполне развитые периоды стиля, естественно, легче всего ухватить, тогда как переходы и вводные стадии часто остаются скрытыми". Повторил это создатель австрийской первобытной археологии Мориц Гёрнес: в археологических памятниках мы "всегда находим только культурные группы, состояния, нечто уже сформировавшееся, а не становление и возникновение" (Hoernes 1909: 240).

10. Представить дискретность развития как колебание его темпов. По Вале, в каждой местности культурно-исторический процесс делится на исторически плодотворные периоды бурного творческого развития и периоды покоя и удовлетворенности. Первые это периоды формирования, вторые - периоды возмещения утрат и заполнения пустот. Вале называет эти противоположные по характеру периоды Nährperioden и Zehrperioden ("питающие периоды" и "потребляющие периоды"). Это старая идея. Она есть еще у Конта, по мысли которого в мировом развитии "органические" (по Вале, "потребляющие") периоды чередуются с "критическими" (по Вале, "питающими"). Но Вале видимо заимствовал эту идею у палеонтологов - на одного из них он ссылается. Немецкие палеонтологи Отто Шиндевольф (Schindewolf) и Карл Бойрлен (Beurlen) с 1936 - 37 гг. выступали против дарвиновской постепенности естественного отбора, они предположили, что развитие живого мира шло не постепенно, а скачкообразно. Так, Шиндевольф рисовал развитие типов так (рис. 3): взрывное разветвление (типогенез), затем следует долгая фаза стабильного существования (типостаз) и в конце распад (типолиз), в котором заложены ростки нового типогенеза (Gandert 1950).

Вале наложил идею чередования темпов на археологическое выражение культурно-исторического процесса: у него периоды спокойного развития обозначают нормальное существование археологических культур, а критические "питающие" периоды падают на те самые разрывы между культурами, в которые происходит формирование культур. "Разрывы между кругами форм важнее, чем то, чтó видно археологии" (Wahle 1950 - 51: 88).

Эта трактовка напоминает советскую идею революционного перехода от стадии к стадии, разового формирования стадиальных культур, и еще больше напоминает она структуралистскую идею немецких археологов-античников о разовой смене структур. Но Вале, конечно, не изучал советскую археологию и, что несколько странно, видимо, ничего не знал о немецких археологах-структуралистах, своих современниках и единоплеменниках, во всяком случае они у него не упоминаются. Разрыв между античниками и первобытниками был непреодолим во времена Косинны и его учеников. Тем не менее эта сторона концепции Вале была бы мало отличима от советской и немецкой структуралистских идей, если бы не новая содержательная трактовка этих явлений у Вале. О ней в следующем пункте.

11. Вычислить скрытых творцов культур. К этой новой постановке Вале пришел, соединив и нацелив на решение главной загадки археологии свои положения 4 и 9: культуры не создаются крупными общностями, народами, а навязываются им выдающимися личностями и малыми группами, быстро усвоившими от этих личностей новые идеи. В "питающие" формативные периоды именно эти малые группы и создают новые стили и новые культуры. Но мы ведь получаем лишь малую выборку того, что существовало в реальности. Сеть археологического материала слишком редка, ячейки ее слишком велики, чтобы захватить эти малые группы, не говоря уж о личностях. Археологи начинают ощущать культуры только на таких стадиях, когда идеи уже овладели массами. Поэтому культуры появляются так сразу и в готовом виде.

"…латенский стиль стал чем-то новым, что породилось из лона небольшого ведущего слоя, который тем самым определил надолго вкус. Вполне соответствует этой картине искусство рядовых могильников, оконченное около 500 г. н. э., к которому не ведут в сколько-нибудь заметном объеме замкнутые типологические ряды германского или провинциальноримского корня, а от этого искусства не идет дальнейшее развитие" (Wahle 1950 - 51: 88).

Таким образом, свой формативный период культуры проходят латентно, скрыто для археологов. Эту теорию латентного зарождения археологических культур , вполне оригинальную, я счел удобным назвать эмергентизмом (от лат. "эмергенция" - возникновение, появление). Теория эта хотя бы тем яснее стадиализма и структурализма в объяснении смены культур, что не только постулирует внезапную смену, но и - подобно диффузионизму - предлагает некий конкретный механизм осуществления этой смены. Другое дело, насколько этот механизм реалистичен - действительно ли одиночные властители дум способны были в первобытные времена так быстро навязать свои вкусы всему обществу и действительно ли так уж теряются единичные индивидуальные достижения в археологическом материале, так ли они недоступны наблюдению археологов.

"Эхо стараний Вале оставалось слабым", - констатирует Гахман. - Он оставался интересным, несколько закукленным аутсайдером (Hachmann 1987: 199 - 200). Непосредственной разработкой идей Вале занимались немногие. Энвайронментная археология получила развитие у англичан, не у немцев. Идею восточного степного происхождения индоевропейцев перехватили тоже иностранцы - англичанин Чайлд и литовка Гимбутас, без ссылок на Вале, вероятно и не читая его. В Германии темы латентной теории смены культур (периоды питающие и потребляющие, лакуны) затрагивали Хорст Кирхнер и Отто Фридрих Гандерт; Ульрих Фишер использовал идею латентного развития для реконструкции скрытого континуитета; Карл-Йетмар Нарр выступил с томом "Индивид в преистории. Возможности его выявления" (1972); тему этнического истолкования культур и тему археологического познания осваивали Г.-Ю. Эггерс и Ульрих Карштедт. Да и то, по мнению Гахмана, большей частью последователи Вале его не поняли и под видом идей Вале предлагали нечто иное. Призыв Вале, утверждает Гахман, остался "гласом проповедника, вопиющего в пустыне" (Hachmann 1987: 205).

Но в Западной Германии общее влияние Вале ощущалось гораздо шире. Он и после ухода незримо присутствовал в моральном климате этой страны - своим скептическим отношением к типологическим эволюциям, к этническим истолкованиям, к миграциям, хотя действительно не оставляет ощущение, что в целом он оказался невостребованным в Западной Германии. Он не стал ни главой школы, ни образцом для подражания.

Возможно, так получилось потому, что он развивал теоретические взгляды, решал теоретические проблемы, тогда как в Германии подобные увлечения рассматривались как старческое чудачество, извинительное столь маститому и заслуженному археологу, но не подходящее для серьезных современных исследователей. Повредило ему, возможно, и избегание типологических таблиц. Но эти причины вряд ли были главными.

Глубокое решение этой проблемы предложил Гахман. Он констатировал, что Вале был силен в критике сделанного к его времени в археологии и в выдвижении новых идей, но идеи эти оставались для него самого не вполне ясными, он не мог растолковать их своим коллегам. По работе Гахмана рассеяны его собственные претензии к Вале:

"Вале … не умел объяснить, каким образом сам он собирается преодолевать "материальное" в столь презираемом им "писании преистории (по горшкам)"…. Что такое культурная провинция, осталось, несмотря на все старания Вале, в конце концов открытым. … А что же такое "жизненная сила" народа…? Что он понимал под "историческим мышлением", в отсутствии которого он упрекал своих коллег?" (Hachmann 1987: 200 - 202).

Даже в его самой громкой и удачной статье - об этническом определении всё остается на уровне

"соображений, на уровне постановки вопросов и указаний на нерешенные проблемы. Настоящие решения отсутствуют. … Так что Вале вместо того, чтобы дать, наконец, поколению, пережившему конец войны ..., инструментарий для исторического мышления в пре- и протоистории, что и было предусмотрено, этот инструментарий непредусмотренно отнял" (Hachmann 1987: 203).

И заключение: "Его подлинный просчет заключался в том, что он прорвался в новые сферы мышления, не заложив для этого фундамент методики" (Hachmann 1987: 205). Это верно. Вале не показал, как конкретизировать его учение, как операционализировать его идеи.

4. Эггерс и внутренняя критика археологических источников . Его последователь Ганс-Юрген Эггерс, хотя и не заложил собственного течения в археологии, не придумав собственного ответа на "проклятый вопрос" археологии, оказался гораздо более крупным и более влиятельным археологом. Я уже рассказывал о нем, рассматривая географический подход в археологии. Эггерс младше Эрнста Вале на 17 лет (хотя и умер на 6 лет раньше) и начал практиковать географический подход к археологии в Гамбурге сразу после Второй мировой войны, тогда как Вале инициировал этот подход еще в начале Первой мировой войны. Гамбургский журнал "Archaeologia Geographica", редактировавшийся Эггерсом, консолидировал археолого-географические исследования в стране. Знаменитый труд Эггерса "Римский импорт в свободной Германии" (1951) носил подзаголовок "Атлас преистории" и был проявлением географического подхода, потому что картировал каждый тип импорта, часто проецируя его на природную среду. Влияние Вале несомненно.

Еще больше это влияние проявилось в большой статье Эггерса "Проблема этнического истолкования в ранней истории" - в статье, развивающей в сборнике 1950 г., посвященном Эрнсту Вале, поднятую им в 1941 г. тему. В этой статье Эггерс подхватил уже не географическую установку Вале, а его вопрос о границах археологического познания и его критику обычного в археологии игнорирования этих границ - критику, направленную, как принято считать против миграционистов (Косинны), но на деле затрагивавшую и автохтонистов. Всех, кто трактовал археологические культуры, местные или пришлые, как этносы, а культурную преемственность, с территориальным сдвигом или без оного, - как этническую. Речь шла также о праве археологов реконструировать миграции и автохтонность, об опасности, казалось бы, напрашивающихся решений.

Собственно, сначала, в 30-е годы, Эггерс запросто применял методику Косинны, отстаивая идею, что в Поморье бронзового века жили германцы. В этом он столкнулся с Юзефом Костршевским, польским учеником Косинны. Костшевский той же методикой доказывал славянскую приналдлежность этих памятников, относя их к лужицкой культуре. Их спор с 1936 г. затянулся на многие годы и породил их устойчивую неприязнь друг к другу. Но главное - критика методов Костшевского заставила Эггерса усомниться в методике учителя критикуемого - Косинны (Carnap-Bornheim 2005) и толкнула Эггерса в сторону Вале.

Но Эггерс пошел значительно дальше Вале, глубже Вале. Он поставил вопрос не только об ошибочности сплошных этнических истолкований археологических культур, но и о необходимости осторожности при использовании археологических материалов в качестве исторических источников вообще. Первое его выступление по этому вопросу относится к 1939 г. - это статья "Естественные границы познания при преисторических и народоведческих картах находок" в провинциальном музейном издании Померании. В сборнике в честь Вале Эггерс развернул аргументацию.

Что понимается в первобытной археологии под "критикой находок"? - обращал внимание Эггерс, - взять раздел "Критика находок" хотя бы в авторитетном руководстве 1928 г. по первобытной археологии К.-Г. Якоб-Фризена.

"В ней (первобытной археологии) под "критикой находок" понимают выяснение, подлинный это памятник или подделка, если подлинный, то установлено ли местонахождение, известны ли условия находки, найден ли он любителем или извлечен специалистами в ходе научных раскопок. Всё это вопросы, которые относятся к достоверности информации об источнике, не к достоверности самого источника! Этот род критики знает и историк. Он называет это "критикой текста" - и оставляет эту работу большей частью филологам". Когда же филолог уже установил подлинность текстов и сравнением их вариантов установил исходный текст, "тогда источниковедческая работа историка только начинается!… Ибо историк издавна знает: каждый письменный источник тенденциозен!" (Eggers 1950: 52).

А большинство археологов убеждено, что археологические памятники объективны, что им любая сознательная тенденция чужда. И Эггерс противопоставляет этому свой тезис: "И археологические памятники могут лгать!"

Прежде всего археологический материал неполон, лакунарен. Часть предметов была изготовлена из нестойких материалов и исчезла, другая сохранилась лучше - вот вам первое искажение. Камня и керамики много, деревянных и кожаных изделий - гораздо меньше, но ведь в реальности было иначе! По-разному влиял на сохранность и характер почвы. По-разному относились и люди к изделиям из разного материала - металлические берегли и в случае порчи отправляли в переплавку, а деревянные выбрасывали. Развивая короткое указание Вале (цитированное выше), Эггерс поясняет, что в могилы люди специально отбирали и даже специально изготавливали предметы, так что предметы эти дают то представление о покойных, которое устроители могил хотели создать, тогда как вокруг жилищ оказывались отбросы, более объективно, но неполно характеризующие жизнь. Люди с разным тщанием выметали сор из избы, а затем, не заботясь о нуждах археологов, перемешивали остатки разного времени. Человек, по выражению Эггерса, "нарушает 'нормальный' ход событий и вносит 'субъективный' элемент" (Eggers 1950: 53).

И на всё это Эггерс приводит примеры. Упомянув высказывание Фукидида о будущей судьбе Спарты и Афин (величие Афины будет заметно по ее архитектуре, мощь Спарты - нет), он переходит к чисто археологическим примерам. Восточную границу германского языка археологи могут заметить, потому что погребальные обычаи отличают их от эстиев и балтов, а южную и западную - не удается уловить, она теряется в провинциално-римском мире. Можно лишь отличить Свободную Германию от попавшей под власть римлян. Около 800 г. н. э. завоевание Карлом Великим саксов удается проследить и археологически (прекращение языческих могильников, построение христианских церквей), а его же завоевание лангобардов - нет, ибо они уже были христианами. Словом, археологические и письменные источники суть источники исторические, но они отражают историческую действительность по-разному.

Нужно оставить преувеличенные ожидания от археологических источников, сознавая, "чего от них можно в лучшем случае ожидать, чего нет".

Статья Эггерса вызвала шквал работ по проблеме "этнического истолкования": 1952 - Мартин Ян ("Границы культурных групп и народов в преистории"), 1960 - Лотар Килиан ("К оценке показаний артефактных и культурных провинций"), 1961 - Рейнгард Венскус ("Образование и состояние родов"), 1962 - работа Гахмана (о ней дальше), 1965 - Г.-Э. Мандера ("К истолкованию неолитических культур"), 1972 - Й. Бергман ("Этнос и культурный круг"), 1983 - Эйке-Мейнрад Винклер ("Народ, культура, этнос, популяция, тип. К методике этнического истолкования"). Дискуссия развернулась с 1952 г. и в англоязычной литературе (Фред Эгган, Элис Кихоу), а с 1956 г. с необыкновенной интенсивностью в советской литературе (работы А. Я. Брюсова, Г. С. Кнабе, П. Н. Третьякова и многих других).

Свои новаторские положения Эггерс затем развил в своем учебнике "Введение в археологию" (1959). Говоря о погребениях, он четко сформулировал свою оценку их как источника:

"…погребения содержат не объективный разрез сквозь совокупность типов, бывших в ходу на определенной территории в известный момент, а совершенно субъективную вырезку из наличия типов живой некогда культуры. Так что дело идет о вполне сознательном волеизъявлении человека, об обычае, который мог изменяться от страны к стране (разрядка моя. - Л.К.)" (Eggers 1959: 265).

Эггерс подробно разработал классификацию археологических источников по их характеру отражения действительности (я рассматриваю ее подробно в своих "Археологических источниках"). Кроме того увеличил количество примеров, показывающих рискованность прямого истолкования археологических источников, особенно в том, что касается их ареалов.

Так, в родной для Эггерса Померании (польское Поморье и Восточная Пруссия - рис. 4) в позднелатенское время массовые находки оружия в могилах оказываются к западу от реки Пасарге, а к востоку от нее их нет. Пустовала земля? Население было невооруженным? В следующий период, соответствующий ранней Римской империи, всё как раз наоборот: к востоку от Пасарге полно могил с оружием, а к западу - их нет. Что, вооруженное население переселилось к востоку? Нет, просто в первый период к востоку от Пасарге, был обычай класть оружие в могилу, а к востоку его не было, а в следующий период обычаи сменились на противоположные. Карты находок в могилах в данном случае показывают не расселение племен непосредственно, а распространение некоего религиозного обычая. Другой пример - с римским импортом времени римской Империи (рис. 5). Бронзовые сосуды распространялись к западу от Пасарге, римские монеты - к востоку. Судить о расселении по одной из этих категорий опять же нельзя. Тут разные погребальные обычаи. Те же монеты, но взятые не из могил, а из кладов и погребений, распространены одинаково по обеим территориям.

Кстати, такое комплексное исследование погребальных обычаев всё-таки позволяет провести разделительную границу, но установить, что к западу от Пасарге жили готы, а к востоку эстии, можно только привлекая письменные источники. Но те, кто, как Косинна, хочет вычитывать из археологического материала только этническое истолкование, скорее всего попадет впросак, потому что археологический материал допускает различное толкование, он полисемичен , и в каждом данном случае нужно сначала по конкретным обстоятельствам определить, какое именно толкование здесь наиболее резонно.

Об этнической преемственности Эггерс высказался в духе, очень близком к эмергентизму Вале:

"Три величайших европейских семьи народов становятся нам доступны исторически (т. е. по письменным источникам. - Л. К.) как раз в момент, когда они археологически сменили свои "одежды". Случай ли это или в этом заключена внутренняя связь?" (Eggers 1959: 253 - 254).

Эггерс критиковал Косинну за то, что в его методике была смесь совершено разнородных данных: когда в археологических материалах оказывалась лакуна, Косина, ничто же сумняшеся, перебрасывал мостик через нее по данным письменных источников или по антропологическим. Это методически неопрятно, возмущался Эггерс (Eggers 1959: 251), нужно "getrennt marschieren" (продвигаться раздельно)- это немецкий теоретик стратегии времен Наполеона Клаузевиц требовал продвигаться раздельно к полю сражения, а сражаться вместе. Так и в археологии: исследовать порознь в разных дисциплинах и только в конце сопоставить результаты разных дисциплин/

(Оба последних пункта - о смене одежд и о стратегии Клаузевица - послужили отправным пунктом для двух археологов, следующих в нашем обзоре.)

В 1959 - 60 гг. прошла громкая дискуссия между Эггерсом и польским археологом Влодзимежем Антоневичем. Оба они работали над археологическими атласами мира. Антоневич считал задачей составителя атласа определить археологические признаки этнических общностей, а затем эти этносы картировать. Эггерс же считал своей главной задачей разместить на карте археолого-географические группы (по-нашему, археологические культуры и группы памятников), а затем работать над развитием методов, которые помогут истолковать эти группы, в том числе и в этническом плане - но это только одна из возможностей. Вполне очевидно, что атлас Антоневича придется скорее переделывать, чем атлас Эггерса.

Таким образом, Эггерс в середине ХХ века первым в археологии не удовлетворился критикой источников, аналогичной "критике текстов" (то есть внешней критике источников). Он первым широко поставил вопрос о необходимости целого этапа в археологическом исследовании - этапа внутренней критики археологических источников - критики самого содержания, такой же, какая есть в обработке источников письменных. Это было чрезвычайно важное нововведение на пути превращения археологии (не только первобытной) в строгую науку. Положение Эггерса подхватили скандинавы (в частности Кристиан Кристиансен и К. Эббельсен в работах 1976 - 1983 годов. Мне довелось ввести этот этап в советскую археологию своей книжкой 1978 г. ("Археологические источники"), дополнив вклад Эггерса о необходимости внутренней критики указанием на субъективность, неизбежно вносимую самим исследователем в процессе выбора и отбора материалов (тут у меня были другие предшественники), и сильно расширив классификацию источников. Учебник Эггерса (в Германии были новые издания), к сожалению, до сих пор не переведен на русский, хотя он остается полезнейшим для чтения и сейчас.

5. Рольф Гахман и "регрессивная пурификация" . Рольф Гахман (Rolf Hachmann - его фамилию пишут у нас и как Хахман) младше Эггерса на 11 лет (рис. 6). Он родился в 1917 г. и учился в Гамбургском и Мюнхенском университетах (изучал преисторию, древнюю историю и этнологию), затем участвовал во Второй мировой войне. В 1949 г., когда 43-летний Эггерс приступил к профессорству в Гамбургском университете, 32-летний Гахман, вернувшийся в археологию, защитил диссертацию, а в следующем году хабилитационную работу. Его первые печатные работы появились в "Архэологиа Географика" у Эггерса. Затем Гахман вместе с Эггерсом и Янкуном стал редактировать этот журнал. Интересы его обширны: занимался ранней бронзой и латенским временем Центральной Европы, участвовал в раскопках не только в Германии, но и в Турции (Богазкёй), Сирии и Ливане. Гахман отличается острым умом и горячим интересом к методическим вопросам интерпретации. С 1959 г. он стал профессором в университете Саарбрюкена, на границе с Францией.

Сопоставление археологических данных с письменными источниками было очень важным уже для Вале и Эггерса. Гахман сделал это основным содержанием своих методических разработок. Главной проблемой была специфика археологических источников, археологического исследования, столь сильно и убедительно подчеркнутая Эггерсом. Она в Германии была основным тезисом еще у Якоб-Фризена. Он ведь учил, что у археологии свои понятия и нельзя их путать и смешивать с понятиями других наук; что археологические культуры, и даже не только культуры, а все единицы археологической классификации - это одно, а народы, языки и расы - совершенно другое, и археология должна заниматься своим делом, не лезть в другие науки. Вале и Эггерс подтвердили справедливость этого тезиса своими работами об этническом истолковании. Но как-то же надо свести воедино данные разных видов источников! В конце концов жизнь-то, отраженная в них, была одна! Преисполненный сознания того и другого и развивая идею Эггерса о стратегии Клаузевица ("getrennt marschieren, zusammen kämpfen"), Гахман решил, что всё исследование должно вестись по каждой науке отдельно, порознь. Что каждая наука должна работать сепаратно, исключительно своими собственными методами, со своими материалами и понятиями, и лишь по выполнении этой работы можно свести результаты ее в некий исторический синтез.

Этот принцип он назвал " регрессивной пурификацией ": "регрессивной" - потому что речь шла о продвижении назад, вглубь веков, а "пурификация" означала очистку исследования от любых примесей понятий и преждевременно введенных результатов других наук. Ведь они могли бы сбить с абсолютно объективной оценки материалов данной науки, заведомо ориентировать исследование на получение уже добытых другими науками результатов, подлаживая эту науку к смежным наукам. Между тем, надо исходить из того, что в разных науках действительность отражается по-разному, разные виды источников отражают разные стороны действительности, и они могут не совпадать, и это несовпадение наталкивает исследователя на гораздо более интересные и глубокие выводы, чем простое внешнее совпадение.

В 1962 г. появилась знаменитая книга трех авторов, в которой Гахман решил воплотить свой идеал исследования: "Народы между германцами и кельтами". Три автора - Гахман, Коссак и Кун. Каждый взял на себя отдельный вид источников: Рольф Гахман - письменные, Георг Коссак, ученик Мерхарта и Вернера, - археологические, а Кун - языковые. Все они работали порознь, ничего не сообщая друг другу о своих занятиях, сепаратно. Совсем как у Клаузевица: Die erste Kolonne marschiert…, die zweite Kolonne marschiert…, die dritte Kolonne marschiert… (Первая колонна марширует…[таким-то путем], вторая колонна марширует…, третья колонна марширует…).

Предмет книги был очень интересен и умело выбран. Германцы в прошлом никогда не называли себя германцами. Название это было им дано римлянами. Римляне называли так народы, расположенные за кельтами. Но где? Позже Цезарь по политическим причинам провел границу по реке Рейн с севера на юг и порешил: к западу от нее кельты, к востоку - германцы. То есть за кельтами, если сначала войти в галлию, а потом повернуть на восток. Но археологические факты не соответствуют этому распределению. На территории этой части Европы есть не две, а три основных группы памятников, и третья не имеет имени. Кроме того есть не-германские и не-кельтские гидронимы и топонимы, которые распространены в ареале этой третьей группы - по обоим берегам Рейна в его низовьях, где ныне Бельгия и Голландия. По-настоящему за кельтами. Гахман предположил, что именно они и были подлинными германцами, и что те народности, которых римляне (и мы за ними) всё время называли германцами, просто вошли в контакт с римлянами позже всех, а так как римляне привыкли называть германцами тех, кто за кельтами, то на эти новые народности и перенесли привычное имя. Римляне их не отличали от первоначальных германцев, а потом из-за своей многочисленности и активности они и стали основным носителем этого имени. А куда девались настоящие германцы и кем они были в языковом отношении, мы просто не знаем.

Книга была очень интересной, но программа не была вполне адекватно выполнена. Не получилось трех независимых исследований в трех науках. Гахман посвятил свою часть не столько анализу письменных источников, сколько критике Косинны. Археологическая и лингвистическая части были выполнены строго по плану, но четвертая часть, в которой мы бы ожидали синтеза трех аналитических частей, разочаровывает. Никакого синтеза, проводимого какими-то особыми методами синтеза, не вышло. Эта четвертая часть просто состоит из механической суммы трех предыдущих частей - три сводки результатов изложены одна за другой. Марширующие колонны, сойдясь в условленном месте, не стали перестраиваться в какой-то новый боевой порядок, а просто сомкнулись и пошли одна за другой. Ситуацию спасло только то, что сюжет оказался удачным: тут не было расхождения показаний разных видов источников, все заключения сходились сами собой. Синтеза просто не потребовалось.

В 1970 г. Гахман предпринял другую попытку - выступил с книгой "Готы и Скандинавия". На сей раз случай был гораздо более трудным. В письменных источниках готы обычно выводятся из Скандинавии, лингвистические данные (топонимика) тоже свидетельствуют о проживании готов в Скандинавии (часть Швеции и сейчас называется Гёталанд, рядом со Швецией находится остров Готланд. А вот археологически проживание готов в Скандинавии не может быть подтверждено!

Теперь Гахман решил делать все три части исследования один. Он сам будет и швец, и жнец и на дуде игрец. Но в реальности он пришел к собственной интерпретации письменных источников по этому вопросу (т. е. всё решил по письменным источникам) и затем не искал независимых решений по другим источникам, а старался свою найденную по письменным источникам версию (и только ее) подтвердить фактами других источников. Он предположил, что письменные сведения о скандинавском происхождении ложны, что это результат путаницы. Готы должны иметь свой исходный очаг на южном побережье Балтики.

Таким образом, здесь все три колонны не шли собственными путями к месту встречи, а с самого начала вторая и третья колонны пристроились в хвост первой.

Это показывает, как трудно реализовать пуристический идеал Гахмана.

Все эти ученые, начиная с Якоб-Фризена и кончая Гахманом (у которого эти идеи наиболее отчетливо сформулированы), выступили против заимствования понятий из других дисциплин, против "смешанной аргументации", за получение ограниченных, но независимых выводов археологии. Они детально разработали проблемы письменных источников в аспекте познавательных границ археологии.

В рецензиях на книгу Гахмана (Клейн 1974; Klejn 1974a), я признавал талантливость автора и высокую ценность его постановки вопроса, но остался неудовлетворенным предложенным решением. Пуристические требования очистить археологическую аргументацию от выводов смежных дисциплин на протяжении всего хода исследования, пока оно не дошло до синтеза разных видов источников, на первый взгляд, очень привлекательны. Они, однако, в чистом виде столь же мало реалистичны, как требования эмпиристов "выложить чистые факты" - и по тем же основаниям. Само существование типов (а они основаны на функциональном различении категорий - наконечник стрелы, гривна, браслет, нож, горшок) предполагает включение аргументации из этнографии, а типология лежит в основе всех археологических выводов. Значит, нужно вводить какое-то разграничение: какие выводы можно и нужно брать из других наук, какие нельзя. Скажем, общие выводы можно, частные, конкретные по данному материалу - нет, и т. п. Здравый стержень этой теории - в ее тяге к как можно более независимым выводам и в ориентированности на междисциплинарный синтез . Но как его осуществить? Когда простое совпадение не получается, тогда непонятно, что же делать. Принципиальное решение указано, но у Гахмана и его коллег нет столь же ясного решения, какими методами, на основе какой теории и в какой дисциплине осуществлять междисциплинарный синтез. У меня есть работы с предположениями по этой проблеме (Клейн 1988; 1992), но это уже за пределами рассмотрения данной школы.

Гахман был очень осторожен и даже враждебен по отношению к попыткам видеть в археологических фактах миграции. В этом убеждении многие ученые следовали ему, среди них исследователи неолита, в котором прежде так популярны были походы индогерманцев Косинны. Гахман показывал, что в ряде случаев исторически засвидетельствованных миграций, не обнаруживается их археологических следов и, наоборот, там, где археологические материалы говорят о резкой смене культуры, письменные источники говорят о преемственности населения. При самой миграции в нее нередко втягиваются многие племена, первоначально не участвовавшие в переселении, а местное население редко полностью вытесняется и местная культура побежденных даже пересиливает и ассимилирует культуру победителей. Интерпретировать эти сложные связи как однозначное переселение и завоевание очень рисковано, хотя в письменных источниках это и могло выглядеть так.

Некоторые археологи предлагали построить общую теорию миграций, которая дала бы возможность выделить археологические признаки миграций и по ним реконструировать миграции из археологического материала. Гахман считает, что построить теорию отражения миграций в археологии невозможно ввиду того, что реальные миграции чрезвычайно разнообразны. Как и Вале, он против того, чтобы прибегать к закономерностям. Он предлагает взять за отправные точки абсолютно явные археологические ситуации и решать в каждом случае особо, полагаясь на здравый смысл и археологические аналогии, а во многих случаях просто признать решение невозможным. Мне это представляется чрезмерной осторожностью, сближающей его позицию с настроениями гиперскептиков. Тем не менее читать его труды весьма увлекательно и полезно.

Мне он писал (25 апреля 1978 г.):

"Я-то вообще никакой не теоретик и не хотел бы им быть. Мысли по теории приходят ко мне лишь в конкретных случаях, и я их стараюсь тогда разработать как примерные - по этому случаю и для этого случая. При этом у меня как буржуазного ученого (это объяснение, рассчитанное на марксиста. - Л. К.) отсутствует ориентировка на надежную идеологию и надежное знание правильности некой идеологии. … В Германии в данный момент, пожалуй, и нет другого археолога, интересующегося теоретическими вопросами. Я бы не мог здесь назвать хоть одно имя. Вообще-то полно молодых людей, много рассуждающих о теории, но не знающих материала. Это считается современным!"

Я предлагал тогда организовать в печати обсуждение темы "Смена культур как археологическая проблема". Гахман возражал (письмо от 14 января 1980):

"А что такое "культура"? Что такое "смена культур"? Я, вероятно, слишком поздно пришел в науку, чтобы иметь достаточно времени для обдумывния. Я происхожу. собственно, из исторической науки (в узком смысле слова), а там естественно никто не знает, что такое "культура", вопрос же о "смене культур" ставится, но совсем иначе. Всегда что-то меняется, но есть ли эпохи, которые сплошь представояют собой "смену культур"? Ваш план интересен, но не говорят ли археологи постоянно мимо ушей друг друга? Борд - палеолитчик, а в палеолите процессы обусловлены узкой выборкой из культуры, как ее дают источники, и наверняка очень искаженно и односторонне. Это ничего не дает для позднейших эпох и для целого. Ренфру - преждставитель "новой археологии", я хоть и могу с ним разговаривать, но мы говорим мимо ушей друг друга. Вот с госпожой Шернквист мы понимаем друг друга. Возможно, мне нужно ей написать, и мы оменяемся мнеиями о Вашем проекте.

Вы должны знать одно: я ни в коем случае не типичен для сегодняшней немецкой археологии (ФРГ и ГДР). Но кто типичен? Это можно увидеть только снаружи!"

Но вскоре Гахман озадачил свой семинар обсуждением темы "Понятие культуры в трудах классиков археологии" и выпустил сборник об этом (Hachmann 1987). А я, при всей его нетипичности, всё же включил его в определенное течение немецкой археологии.

6. Ульрих Фишер: археологические культуры как одежды . Четвертый археолог из этого ряда - Ульрих Фишер (Ulrich Fischer, 1915). Он старше Гахмана на 2 года, то есть в общем его ровесник. Родился в б. Кёнигсберге, диссертацию по неолиту Средней Германии защитил в 1938 году в Халле-на-Заале у Вальтера Шульца, ученика Косинны, и ушел на войну. Вернувшись в 1945 г. в Халле, работал в музее, в 1947 с поддержкой другого ученика Косинны, Мартина Яна и Геро фон Мерхарта возобновил работу над той же темой. В 1950 (т. е. на следующий год после образования двух германских государств) перебрался из Восточной Германии в Западную, где с поддержкой Шпрокхофа, ученика Мерхарта, закончил свою монографию о неолите Средней Германии. С 1954 г. стал руководить музеем во Франкфурте на Майне. Занимался и провинциально-римской археологией.

В 1956 г. вышло его фундаментальное исследование по неолиту Средней Германии - бассейна Заале, то есть Саксонии и Тюрингии. Это сразу выдвинуло его в первые ряды специалистов по первобытной археологии. В книге были тщательно и строго, с немецкой педантичностью, обобщены и картированы материалы двух сотен раскопок могильников. В небольшом районе на протяжении развитого неолита и раннебронзового века, то есть несколько больше тысячи лет, оказалось 1935 погребений 18 археологических культур ("археологических культурных групп", как их называет Фишер):

линейно-ленточной керамики - 90,

тычково-ленточной керамики - 15,

рёссенской - 90,

гатерслебенской - 40,

йордансмюльской - 5,

эпимезолитической - 5,

баальбергской - 80,

зальцмюнде - 80,

сохранившиеся мегалитические погребения - 130,

вальтерниенбург-бернбургской - 180,

кальбсрит - 10,

шнуровой керамики - 500,

культуры одиночных погребений - 20,

шёнфельде - 85,

шаровидных амфор - 85,

колоколовидных кубков - 195,

унетицкой - 315,

княжеских погребений раннебронзового века - 5.

Еще Вирхов и Тишлер выделяли археологические культуры. Мориц Гёрнес представил всё культурное развитие Европы как последовательность серий археологических культур, выделенных в основном по керамике. Но многие исследователи сомневались в том, что археологические культуры объективно существуют. Пика это достигло у британских гиперскептиков и американских релятивистов. А в этой книге Фишер непреложно установил, что культуры чётко различаются друг от друга и что культуры, выделенные по керамике, выделяются и по погребальному ритуалу: керамика и погребальный ритуал показывают сильную корреляцию. "Как результат нашего анализа установлено, что в нашей области каждая неолитическая культура обладает собственным погребальным ритуалом" (Fischer 1956: 248).

Специально Фишер занялся одной из них - культурой шнуровой керамики. Целый ряд статей вышел по этой культуре, особенно большая - "Средняя Германия и шнуровая керамика" (1958). Тончайшим анализом Фишер разделил ее керамику на разные группы, установил их соотношения, выделил самую раннюю. Его особенно интересовал вопрос о происхождении этой культуры, Ursprungsfrage.

"Основания происхождения и конца мы, правда, точно не знаем ни у одной из крупных первобытных культур. В зеркале находок мы видим ведь сменяющиеся картины, более или менее четко оттиснутые, каждую следующую часто без ближе доступной связи. Мы не знаем, стоят ли исторические основания (и какие именно) за таким соотношением вещей… Культуры появляются, как сменяющиеся одеяния, которые история на своем ходу набрасывает, следуя моде. Но узнать только из культурно-исторических явлений политически-исторические процессы еще никому не удавалось успешно" (Fischer 1958: 255).

Культуры как сменяющиеся одеяния - это идея из набора Эггерса, отвечающая методической установке Вале о "питающих" и "потребляющих" периодах. Но у Эггерса это была лишь констатация с негативными выводами о невозможности надежно выявить преемственность, а Фишер сделал эту идею стержневой для позитивной картины культурно-исторического процесса.

Свой метод Фишер называет "культурно-социологическим", но социологии в нем не видно; вероятно, название исходит из того, что за картиной распределения археологического материала предполагается некая социальная и политическая организация людей. Привлечение этнографии и вообще других наук, сравнение с современностью (принцип актуализма) Фишер отвергает (Fischer 1958: 258), но как раз уподобление современности играет заметную роль в его интерпретации.

Год спустя после появления этой работы Фишер выступил на международном симпозиуме по неолиту в Праге (труды симпозиума вышли в 1961) с обобщающим докладом "К проблеме формирования поздненеолитических групп на Заале и средней Эльбе". Он констатировал, что все выявленные группы - это именно группы, не ступени. Откуда же такая их многочисленность и такое перемежение? Ну, некоторые - это просто небольшое количество групп, вторгшихся со стороны (михельсбергская, йордансмюльская, гребенчатая керамика, колоколовидные кубки). Но остается еще много. "Это явление может быть объяснено только единичной исторической ситуацией, именно особыми отношениями того времени".

"Поскольку в истории ныне люди могут представляться только действующими в общественном порядке, напрашивается как ближайший вывод, что археологические группы суть одновременно остатки культурно-исторических социальных групп, некогда действенных" (Fischer 1961: 420). Группы эти не политические, которыми занимается собственно история, а культурно-исторические. Этническое толкование, покоившееся на гуманизме и романтике, вряд ли здесь подходит. Мозаика средневековых племен Европы сохранилась в течение тысячелетия, на за это время над Европой пронеслись волны культурных стилей, и сквозь них просвечивают те же народности - "так, есть французский, баварский, чешский или украинский барокко, и отсюда рождается феномен культурного ландшафта. Ландшафты культурно часто даже сильнее племен…" (Fischer 1961: 421).

"Прежде всего, пожалуй ясно, что по отдельности поздненеолитические группы не длились тысячу и более лет; это вытекает из нашей хронологии. Неолитические культурные группы длились явно более короткое время, чем этническая общность в вышеописанном смысле. … Мы должны, таким образом, предположить, что носители определенной культурной группы имели своих предков и потомков среди носителей каждый раз более древней и более молодой культурных групп" (Fischer 1961: 422).

О языке, полагает Фишер, мы археологи ничего сказать не можем. О расе тоже: "индивидуальность культурных групп, их художественный стиль, их погребальный ритуал основаны не антропологически, а исторически". В соседних областях культуры часто смешиваются, в Саксо-Тюрингии нет.

"Индивидуализация - это, так сказать, выделение энергии этого пространства; люди живут в близком соседстве и придают большую ценность различиям. Современные параллели напрашиваются - это религиозные сообщества, и во всяком случае нужно делать вывод, что эта дифференциация протекала в рамках какого-то политического интегрирования…, ибо как иначе могло сложиться такое состояние? … В неолите здесь господствовало еще пестрое многообразие. В вихре старых и новых борющихся идей можно представить себе особые образования, которые внутри некой свободной политической системы могли развивать свое сектообразное существование" (Fischer 1961: 423).

Фишер предполагает в этом неолитическом столпотворении в центре Европы "мирный расцвет" и "беспримерную культурную толерантность", а также "политическую свободу". "Здесь напрашивается как параллель осень нашего средневековья, в которой было множество самостоятельных исторических образований в нежестких общих границах" (Fischer 1961: 424). Не оставляет однако ощущение, что на создание этой любопытной картины как-то повлияло сосуществование двух германских государств, в которых жил автор концепции, - ГДР и ФРГ, - с резко различными социальными устройствами, с расходящейся идеологией (близкой к двум религиям), с разительными различиями в материальной культуре.

Что касается происхождения культур, то оно трактуется очень близко к Вале, причем не только для неолита. Нет перетекания одной культуры в другую. Вместо континуитета, преемственности культур - "явный дисконтинуитет процесса, следующие одна за другой культуры являются как противоположности, места стыка в духе развития теряются…". Вопрос о происхождении обычно решается дихотомично: либо автохтония , либо аллохтония (миграции и влияния). Но это ложное мышление, заявляет Фишер. "Археологическая группа, в общем и целом, может возникнуть только в той области, где она встречена. … Другой вопрос - откуда происходят ее элементы…". Эти могут происходить из разных культур, даже собраться с разных сторон света. Да археологические группы и не культуры, собственно, а только их остатки. Горшки, каменный инвентарь и погребальный ритуал - это лишь малая часть культуры, и, возможно, вовсе не главная. Так что мы решаем только часть вопроса о происхождении. Но принцип ясен - это творческая консолидация в какой-то кризисный момент из разнородных элементов. Они сплавляются в одну культуру как бы в плавильном тигеле (Fischer 1961: 425).

Здесь у Фишера не только сочетается автохтонность с миграциями и влияниями (потому что как еще доставляются разнородные элементы?), но и сдвигается эмергентизм Вале в сторону комбинационизма.

В небольшой статье 1976 года ("Диалектика культур кубков") и в более пространной статье 1987 года ("К рациональности преисторической археологии") Фишер подводит философскую базу под свои заключения. Диалектику он видит в дискретности развития и смене культур, которые выступают по отношению к предшествующим как противоположности. В отличие от Вале он считает субъектом преистории именно археологические культуры, а не личности (Fischer 1987: 183). В разговорах Вале о "движущих силах" истории он улавливает витализм, хотя его собственные рассуждения об особой энергии района Средней Германии тоже отдают мистикой. Он решительно заявляет себя сторонником идиографической истории (т. е. неокантианских взглядов) и выступает против номотетической Новой Археологии. "Культурные законы не существуют, - заявляет он. - Вследствие этого в строгом смысле не может быть и никакой теории культуры" (Fischer 1987: 184). Он, правда, признает для культурной истории существование рода обобщений, называемых принципами, как то: эволюция, вариация, диффузия, традиция, инновация и т. д., "механизм которых остается темным".

7. Заключение и некоторые уроки . Объединить всех этих западногерманских археологов в одну школу очень трудно, однако некоторые связующие нити есть. Все эти археологи отличаются сильной тягой к объективному рассмотрению археологических проблем, к разработке строгой методики, к превращению археологии в объективную и строгую науку. Все они особо озабочены проблемой синтеза археологических источников с письменными, а также с лингвистическими и антропологическими и предупреждают от опасности прямого отождествления археологических понятий с этническими, лингвистическими и расовыми, а также об опасности наивных прямолинейных реконструкций. У всех заметная приверженность к географическому подходу в археологии. Ощущалась и личная связь между ними, преемственность, чувство принадлежности к одной традиции. В какой-то мере к ее началу можно подключить и Якоб-Фризена, хотя у него черты этой традиции были еще не так сильно выражены и уступали задачам утверждения эмпиризма.

Но были и персональные вклады у каждой из рассмотренных фигур: у Эрнста Вале - эмергентизм, у Эггерса - внутренняя критика археологических источников, у Гахмана - "регрессивная пурификация", у Фишера - оригинальное представление о культурах как о сектах и стилях.

Я уже говорил об игнорировании Вале в историях нашей науки Даниела и Триггера. Добавлю, что ни Эггерс, ни Гахман, ни Фишер в этих работах вовсе не упомянуты, как и Якоб-Фризен. Всей этой традиции - как не было. Представлена она в книгах Вашичка и Малины, но только потому, что всё целиком списано у меня. Один из уроков этого раздела историографии заключается, мне кажется, в том, что он позволяет еще раз осознать ту истину, что западная научная литература, которую мы привыкли считать более информированной и объективной, чем наша, оказывается зачастую очень неполной и односторонней. Англоязычная историография обычно не учитывает (потому что не читает) целые разделы науки, коль скоро они написаны не на английском, а, скажем, на немецком или на русском. И это урок, еще раз показывающий, насколько археологу вредно не знать основные иностранные языки.

Другой урок, мне представляется, можно извлечь из судьбы концепции эмергентизма Вале. У нее были все основания, чтобы быть подхваченной многими археологами, получить разработку и развитие, чтобы на ней сложилась школа. Этого не произошло. По-видимому, для того, чтобы блестящая теоретическая идея получила развитие, мало ее выдвинуть и даже мало преподавать в университете. Нужно ее разработать в фундаментальных трудах, нужно иметь дар заражения окружающей научной молодежи, организационный дар, нужны подходящие социальные условия. Во всем этом Вале уступал Косинне.

У Эгерса и Гахмана организационный дар больше, и время благоприятнее, и личные школы шире, но теоретический охват уже. Особое течение (как особая научная школа в широком смысле) не сложилось, только, пожалуй, особая традиция.

Вопросы для продумывания:

1. В Германии после краха нацистского режима была проведена радикальная денацификация. Некоторые демократы сетовали, что после падения советской власти не было такой же дебольшевизации (почти все прежние большевистские функционеры остались при деле). Есть ли разница между положением в германской и постсоветской археологии в плане искоренения прежней идеологии?

2. Настрой Вале против типологии, выразившийся в отказе от типологических таблиц, очень напоминает советские филиппики против "голого вещеведения", хотя идеологии в целом очень далеко расходятся. Есть ли у этих настроений всё-таки общие идейные корни? В чем они?

3. С какими направлениями археологии западногерманская традиция, представленная Вале, Эггерсом и Гахманом, более всего сходится и в чем?

4. Есть ли логическая связь между эмергентизмом и прочими положениями учения Вале? В чем она заключается?

5. Попытайтесь отыскать в археологической литературе примеры внутренней критики источников, предшествующие работам Эггерса 1939 и 1950 годов.

6. В статье Карштедта иронически обыгрывается положение археологов будущего, вынужденных судить об этносах Европы по распространению стиля рококо от Версаля до Варшавы или по смешанной культуре Австро-Венгерской империи. Карштедт сравнивает это с суждениями нынешних археологов об этнической карте первобытной Европы. Правомерно ли сравнение? Ныне Хэрке точно так предлагает рассмотреть распространение западной материальной культуры по городам и весям постсоветской России, похожее на завоевание. Применима ли аналогия?

7. В каких конкретных проявлениях требование регрессивной пурификации представляется Вам правомерным?

8. А как бы Вы решали проблему синтеза источников разного вида, если результаты, полученные независимо, по отдельности, при сведении воедино не совпали?

9. Попытайтесь проследить преемственность между археологами этого ряда: Якоб-Фризен - Вале - Эггерс - Гахман.

10. Считаете ли Вы, что ученых этого ряда всё-таки можно объединить в одно направление археологии? Если да, то как бы вы его обозначили?

11. Нет ли в концепции Фишера некоторого сходства с заключениями стадиалистов? В чем оно?

Литература :

Клейн Л. С. 1974. Рец. на: R. Hachmann. Goten und Skandinavien. Berlin, 1970. - Советская Археология (Москва), 3: 278 - 284.

Клейн Л. С. 1988. Стратегия синтеза в исследованиях по этногенезу. - Советская Этнография (Москва), 4: 13 - 23.

Клейн Л. С. 1992. Методологическая природа археологии. - Российская Археология (Москва), 4: 86 - 96.

Монгайт 1952. Предисловие. - Чайлд Г. У истоков европейской цивилизации. Пер. с англ. Москва, изд. Иностранной Литературы: 3 - 18.

Монгайт 1963. Археология и современность. Москва, АН СССР.

Пашуто В. Т. 1971. Реваншисты - псевдоисторики России. Москва, Наука.

Салов В. И. 1968. Современная западногерманская буржуазная историография. Москва,

Carnap-Bornheim Cl. v. 2005. Hans Jürgen Eggers - droga ze slepej ulicyki etnoarcheologii. - Europa barbarica. Ćwierć wieku archeologii w Malomęczu. Lublin, wyd. Uniwersitetu Marii Curie-Skłodowskiej: 43 - 56.

Bernard Chr. 1987. Ernst Wahle. - Hachmann R. (Hrsg.). Studien zum Kulturbegriff in der Vor- und Frühgeschichtsforschung (Saarbrücker Beiträge zur Altertumskunde, 48). Bonn, Habelt: 125 - 133.

Ebert M. (Hrsg.). 1926 und 1929. Reallexikon der Vorgeschichte, 5 und 14. Berlin,

Eggers H.-J. 1950. Das Problem der ethnischen Deutung in der Frühgeschichte. - Kirchner H. (Hrsg.). Ur- und Frühgeschichte als historische Wissenschaft. Festschrift zum 60. Geburtstag von Ernst wahle. Heidelber, Carl Winter - Unversitätsverlag: 26 - 42.

Eggers H.-J. 1959. Einführung in die Vorgeschichte. München, R. Piper.

Fischer U. 1956. Die Gräber der Steinzeit im Saalegebiet (Vorgeschichtliche Forschungen, 14). Berlin, Walter de Gruyter.

Fischer U. 1958. Mitteldeutschland und die Schnurkeramik. Ein kultursoziologischer Versuch. - Jahresschrift für mitteldeutsche Vorgeschichte, 41/42: 254 - 298.

Fischer U. 1961. Zum Problem der spätneolithischen Gruppenbildung an Saale und mittlerer Elbe. - L'Europe á la fin de l'âge de la pierre. Actes du Symposium consacré aux problèmes du Néolithique européen, Prague ...1959. Praha, Éditions de l'Academie tchécoslovaque des Sciences: 415 - 429.

Fischer U. 1987. Zur Ratio der prähistorischen Archäologie. - Germania, 65 (1): 175 - 195.

Gandert O. F. 1950. Typostrophismus und Typologie. - Kirchner H. (Hrsg.). Ur- und Frühgeschichte als historische Wissenschaft. Heidelberg, Carl Winter - Universitätsverlag: 43 - 48.

Hachmann R. (Hrsg.). 1987. Studien zum Kulturbegriff in der Vor- und Frühgeschichtsforschung (Saarbrücker Beiträge zur Altertumskunde, 48). Bonn, Habelt.

Hoernes M. 1909. - Archiv für Anthropologie. N. F., 3, .

Kirchner H. 1964. Ernst Wahle. - Funde und Fortschritte, 38: 157.

Klejn L. S. 1974. Regressive Purifizierung und exemplarische Betrachtung. Polemische Bemerkungen zur Integration der Archäologie mit der schriftlichen Geschichte und der Sprachwissenschaft bei der ethnischen Deutung des Fundgutes. - Ethnographisch-Archäologische Zeitschrift (Berlin) 15 (2): 223 - 254.

Preidel H. 1954. Die Anfänge der slawischen Besiedlung Böhmens und Mährens. Bd. I. München, Edmund Gans.

Wahle E. 1947/1964. Frühgeschichte weiter gefragt? Zur Situation einer "belasteten" Wissenschaft. - Wahle E. Tradition und Auftrag prähistorischer Forschung. , 1964.

Wahle E. 1950 - 51. Geschichte der prähistorischen Forschung. - Anthropos (Freiburg, Schweiz), Bd. XLV, 1950: 497 - 538; Bd. XLVI, 1951: 49 - 112 (цит. по отдельно отпечатанному сводному оттиску со сплошной пагинацией).

Wahle E. 1980. Und es ging mit ihm seinen Weg. Heidelberg, Wahle (Privatdruck durch Mannheimer Morgen Großdruckerei und Verlag).

Würdigung 1966. = Würdigung für Ernst Wahle. - Jahrbuch des Römisch-Germanisches Museums (Mainz) , Jg. 11 (1964):

Иллюстрации :

1. Эрнст Вале (портрет из Wahle Tradition und Auftrag 1964 - шифр М 2289, или - хуже - Malina 1981: 261 сверху).

2. Самооценка итогов жизни Эрнста Вале - лестница восхождения к "Немецкой преистории" и с "Немецкой преисторией" (Wahle 1980: 8).

3. Типострофизм по Шиндевольфу (Gandert 1964: 46).

4. Погребения с оружием в Поморье и б. Восточной Пруссии в позднелатенское время и время ранней римской Империи по М. Яну, из учебника Г.-Ю. Эггерса (Eggers 1959: 277, Abb. 25).

5. Погребения с римскими бронзовыми сосудами и с римскими монетами по Г.-Ю. Эггерсу, из его учебника (Eggers 1959: 279, Abb. 26).

6. Рольф Гахман (Malina 1981: 266, вверху).

 

Top