Герб горада Ліды, наданы 17 верасня 1590 г.
Глава 41. Неомарксизм в археологии
1. Марксизм как антисистемное движение? Марксизм представлял и представлет собой заметную силу в археологии и помимо советской школы. Об этом говорят такие имена археологов-марксистов как Гордон Чайлд, Брюс Триггер, Кристиан Кристиансен. Гордон Чайлд практически был ведущим археологом Англии, Брюс Триггер - Канады, а Кристиан Кристиансен создал и возглавлял Европейскую Археологическую Ассоциацию.
По своему революционному прошлому марксизм числился в мятежных учениях и мог бы занять место среди антисистемных движений, рассмотренных в предшествующей главе. Но революционным в мире и России марксизм был только до 1917 года, после чего, заинтересованный в закреплении и охране достигнутых преобразований, стал в Советском Союзе и его придатке III Интернационале сугубо консервативным и охранительным. Его стали называть " ортодоксальным", т. е. правоверным, противопоставляя ревизионизму как ереси. Любая идейная или политическая новация рассматривалась как посягательство на власть и объявлялась контрреволюционной. Соответственно сурово каралась вплоть до ссылки в отдаленые сибирские лагеря "без права переписки" (эвфемизм для смертной казни тайком). Сторонников ортодоксального марксизма, государственников, сомкнувшихся с великодержавными шовинистами, в Советском Союзе диссиденты справедливо называли "правыми" (тогда как либералы и западники считались леваками). Левыми марксисты снова стали только после развала Союза, когда в сознании диссидентов сменились эмоциональные оценки левизны и правизны. Западный же марксизм оставался революционным.
Можно ли его причислить к антисистемным движениям, всё же остается под вопросом, потому что, выступая против системы капитализма, марксисты всегда ратуют за весьма стабильную систему взглядов и за жесткую политико-экономическую систему, которую они готовят на смену капитализму.
2. Разновидности марксизма. Распад Советского Союза и крах "социалистического лагеря" (Варшавского договора) привел к почти полной ликвидации ортодоксального советского марксизма, но почти не затронул западного марксизма. Советские, восточногерманские и другие восточноевропейские марксисты почти скопом (за немногими исключениями) перешли на противоположные позиции - убежденности в благе либерально-рыночного образа жизни - и рванулись к сияющим вершинам капитализма, а вот западные марксисты не унялись и продолжают внедрять марксизм своего толка во все сферы жизни, в том числе в археологию.
Кратко напомню историю марксизма (см. Kolakowski 1978; Hobsbawm 1978 - 82; Aggar 1979; McLellan 1979; Merquior 1986). Марксизм Маркса и Энгельса сложился в период между европейской буржуазно-демократической революцией 1848 г. и Парижской коммуной 1870. Это было одно из течений утопического социализма, стремившееся преодолеть свою утопичность с помощью экономической теории и обосновать свою революционность философской материалистической диалектикой. Течение это было по натуре фанатичным и сектантским и совершенно игнорировало биологическую природу человека. В последующий период - до Первой мировой войны - сформировался Второй Интернационал, участники которого Карл Каутский, Г. В. Плеханов и др. ослабили революционные призывы и подняли на щит экономическую сторону марксизма, развивая его организации как легальные социал-демократические партии, опирающиеся на экономическое рабочее движение и борьбу за гражданские права и свободы.
Третий Интернационал и его идеология - марксизм-ленинизм - выросли в огне Первой мировой войны и последовавших гражданских войн и государственных переворотов, называвшихся социалистическими революциями. Это была воинствующая идеология революционной борьбы за захват политической власти, за диктатуру пролетариата для построения социалистического общества, за отказ от демократических свобод. В этих условиях Ленин, Троцкий, Сталин, Бухарин сформировали советский ортодоксальный марксизм-ленинизм. Ленинизм, троцкизм, сталинизм и маоизм - это лишь варианты одной и той же коммунистической идеологии. В СССР господствовал ленинизм-сталинизм, окостеневший в этих формах и далее менявший только отдельные положения в угоду коньюнктурным потребностям Советской державы.
Это не значит, что у ранней советской социальной науки не было революционных прорывов. Так, Чаянов предвосхитил выводы Салинза о принципах крестьянского хозяйства, а Кондратьевская теория экономических циклов - "теорию мировых систем" Уоллерстейна, весьма модную сейчас на Западе; Богданов на полвека опередил некоторые принципы кибернетики, а Вавилов стоял у истоков "зеленой революции". Но это были отдельные прорывы, подавленные вскоре в СССР. Авторы открытий были почти все ликвидированы.
Более того, инспирированные марксизмом идеи советской археологии, как показали работы Триггера и мои (Klejn 1977; Trigger 1984b: 68 - 69), повлияли на Чайлда, а через него на формирование Новой Археологии (тяга к открытию законов, сдвиг от миграций и диффузии к анализу внутренних факторов развития и т. д.); под влиянием советской археологии в палеолите стали раскапывать открытые поселения, а во Франции Леруа-Гуран развил свой метод "этнографического вскрытия" палеолитических поселений; Бредвуд и МакАдамс разрабатывали свою методику обследования обширных территорий частично под влиянием междисциплинарных экспедиций С. П. Толстова в Средней Азии; на все исследования первобытной техники в мире повлияло изобретение трассологического метода С. А. Семеновым. Под влиянием японского экономиста Хилдиме Кавасами, а потом и советской археологии и древней истории китайский коммунист Го Можо с 1929 г. стал строить историю Китая по марксистской схеме пяти социально-экономических формаций, и его определение цивилизации Шань как типично рабовладельческого общества вошло во все последующие трактовки китайской истории.
Но в самом Советском Союзе марксизм вообще и в археологии в частности застыл и далее не развивался.
На Западе, где не было таких консервирующих, сдерживающих и унифицирующих рамок, марксизм изменялся весьма интенсивно. Это не значит, что он избавлялся от своих врожденных пороков, но он приспосабливался к новой эпохе. Ведь со времени Маркса прошло больше века, и значительно изменились социальные условия в основных европейских государствах. Экономическая борьба в условиях демократических свобод принесла свои плоды. Положение трудящихся масс улучшилось, революционность рабочего класса резко снизилась. Многие марксисты отказались от ставки на рабочий класс, стали искать другие слои общества, склонные к мятежу и к социальным исканиям. Иные отказались от убеждения в мощности экономических факторов развития, больше поверили в силу идей, и т. д.
Одним из лидеров западного марксизма стал Дьёрдь Лукач, венгр, обучавшийся в Германии у Зиммеля и Макса Вебера и сделавшийся вождем венгерской революции 1918 г. Он заявил, что главное в марксизме это гегелевская диалектика, что не базис движет общество, а надстройки, что Ленинская теория отражения неверна, ибо теория не отражает реальность, а сопрягает знание с практикой как действий, так и сознания. Позже Лукач под давлением товарищей (не в последнюю очередь Бухарина) отрекся от своей ереси, но труд его "История и классовое сознание" (1918) стал библией западных марксистов. Другим лидером западных марксистов стал итальянский революционер Антонио Грамши, узник фашистских тюрем. В своих тюремных тетрадях, написаных в 1926 - 1935 гг., он тоже учил, что глупо говорить о первичности базиса, что не материя создает идеи, а наоборот, идеи преобразуют материю. От Ленина он взял идею гегемонии пролетариата, но отверг мысль Каутского, что интеллектуальная элита может сформировать истинно рабочую сознательность. Рабочие должны сами творить свою теорию: "все люди философы". Гибель Грамши в фашистской тюрьме придала ему ореол святого.
В 1920-е годы во Франкфурте на Майне был учрежден Институт социальных исследований, и в 1931 г. его новый директор Макс Хоркхеймер направил его на развитие марксистской критики культуры. Вместе с Теодором Адорно они разработали критическую теорию, о которой я уже говорил в главе о пост-процессуализме. В состав школы также входили Эрих Фромм и Герберт Маркузе. С приходом нацистов к власти в 1933 г. эти марксисты эмигрировали в Нью-Йорк, а в начале 1950-х вернулись. Они учили, что капитализм насаждает свою идеологию посредством масс медиа и что наука также является частью этой идеологии. Ученые должны разоблачать ее у других и открывать ее самокритикой в себе, подавляя в себе предвзятые идеи, внедренные из доминирующей идеологии, и заменяя их сознательно избранными идеями, достойными передового класса. Объективной науки нет и быть не может. Теоретики должны искать средство преодолеть доминирующую идеологию и отнять силу у правящих классов. На рабочий класс нет надежды: он проникся идеями собственности. Вся надежда на тех, у кого ее нет - студентов, люмпен-пролетариев. После войны эта "критическая теория" приобрела особенно широкое влияние, став идеологией Новых Левых в 1960-х и воодушевив студенческие мятежи 1968 г.
После Второй мировой войны марксизм также соединялся с экзистенциализмом, структурализмом, уклонялся в гегельянство.
Экзистенциалисты Поль Сартр и Морис Мерло-Понти сводили марксистские идеи критики капитализма и отчуждения труда капиталом к индивидуальным переживаниям интеллектуала. Структуралист и марксист Луи Альтюссер стремился вернуть марксизм на базу научности и для этого считал возможным использовать структурализм. Он призывал марксистов вернуться от раннего Маркса экономических и философских рукописей 1844 г. к зрелому Марксу "Капитала", отойти от "экономизма". У Маркса сказано, что экономический базис ведет к изменениям в социальной и политической надстройках "в конечном счете", а Альтюссер добавлял, что в реальной жизни этот конечный счет так никогда и не наступает. Он считал, что движение общества происходит из взаимодействия структур - экономической, политической, идеологической и научной. А экономический базис каждой формации состоит из разных укладов. Английский марксист Э. П. Томсон отверг деление на базис и надстройку вообще, он утверждал, что это мешает конкретному изучению общества. Не существет в отдельности и класс - он возможен только как часть общества, в соотношении и связи с другими классами.
Этот список можно было бы и продолжить. Таким образом, марксизм давно перестал быть цельной и последовательной системой принципов и утверждений, отличаясь, как констатирует Брюс Триггер (Trigger 1984b: 60), пожалуй, единой для разных его ветвей системой ценностей, то есть из единого учения, из концепции он превратился скорее в некую стратегию исследований.
Нетрудно понять, что по отношению к археологии марксизм не составлял единого учения, из которого можно было заимствовать один и тот же набор руководящих идей, строя цельную систему взглядов. А ведь даже незначительные расхождения в исходной платформе могли повести к сильным различиям в специфических областях, какова археология. Всё же представление об общем происхождении концепций сохранялось.
3. Марксизм в археологии. Сейчас о марксизме в западной археологии можно составить себе общее представление по ряду обобщающих обзоров. В культурной антропологи такие обобщающие труды начались с книги француза Мориса Годелье "Перспективы в марксистской антропологии" (Godelier 1977), в археологии - с книг чилийцев Луиса Фелипе Батэ "Археология и исторический материализм" и Хулио Монтены "Марксизм и археология" (опубликованы в Мексике - Bate 1977; Montena 1980). Затем последовали обзорные статьи Брюса Триггера (Trigger 1984b; 1985) и Антонио Гилмена (Gilman 1989), сборники англичан Мэтью Сприггса "Марксистские перспективы в археологии" (Spriggs 1984) и Т. Сондерса "Реванш Великого Нарратива: марксистская перспектива в археологии" (Saunders 1992), а наиболее полно характеризует картину вышедшая в том же году монография американца Рэндла МакГуайра "Марксистская археология" (MacGuire 1992), отрецензированная мною в 1996 под заглавием "Глядя на наше вчера" (Клейн 1996). "Марксистская археология" - книга под таким названием должна была выйти в каком-нибудь 1932 году в СССР, но она вышла в США, в ярко-красной обложке. Как признает автор, Рэндл МакГуайр, профессор-марксист университета штата Нью-Йорк в Бингхэмтоне, вышла слишком поздно - после краха Советской "Империи", и слишком рано, если рассчитывать на грядущее обнищание масс, которое, по мысли автора, неминуемо должно отвратить массы от капитализма (MacGuire 1992: XIV).
Чайлд и "новая археология", а также культурный материализм Харриса в антропологии и вежливые дискуссии с советскими археологами в эпоху разрядки вымостили западным археологам путь к марксизму (или марксизму к западным археологам), и марксистские идеи вошли составной частью в археологическое мышление англоамериканского и западноевропейского (но не германского) археологического истэблишмента. Эти умеренно марксистские вкусы, проявлявшиеся в интересе к экономике и социальной дифференциации, были чем-то сродни "причесанному" марксизму позднесоветского общества. Однако в западном марксизме после волнений 1968 года остались и "кудлатые" марксисты - идеологи радикального крыла. В 80-е гг. разношерстные течения этого плана влились в увлечение археологической молодежи - пост-процессуализм.
В Англии центрами марксистского брожения в археологии стали Кембридж и маленький университет Лэмпетера в Уэльсе, раньше готовивший в основном теологов. В США это северо-восточный регион: Университет штата Массачузетс в Эмхерсте и Университет штата Нью-Йорк в Бингхэмтоне. В Эмхерсте сложилась целая школа марксистских археологов, хоть и небольшая: Артур Кин и Роберт Пейнтер и их ученики Джоан Гироу, Дин Сайта и Долорес Рут (Arthur Keen, Robert Paynter, Joan Gero, Dean Saitta, Dolores Root). Молодые американские археологи-марксисты, называвшие себя "крысами", стали регулярно собираться на семинары ("радикальные археологические теоретические семинары - Radical Archaeological Theoretical Seminars, сокращенно RATS - отсюда и самоназвание). В Испании это один из двух университетов Барселоны и университет города Хаэн. Ну, и, конечно, археологические учреждения Мексики. Так что среда для обсуждения проблем марксизма там есть.
Правда, немецкий теоретик Р. Бернбек (Bernbeck 1994) ехидно сообщает, что на вопрос "а что означает TS в названии RATS?" слышал такой ответ: "theoretical shit" (теоретическое дерьмо), но это уж зависит от вкуса наблюдателя. Триггер в статье 1984 г. "Марксизм и археология" перечислил особенности марксизма, привлекательные для многих археологов: сохранение просветительских принципов психическоого единства человечества и противостояния расизму, трезвое материалистическое восприятие реальности, общий с функционализмом принцип взаимодействия разных субсистем, причем функционализм унаследовал этот принцип от социологизма Дюркгейма, а Дюркгейм заимствовал его от Маркса (Trigger 1984b: 61 - 63). Филип Кол в обзорной статье "Материалистические подходы в преистории" (Kohl 1981) показал, насколько материализм приемлем и распространен в современной западной археологии. Впрочем, Триггер добавляет, что "институциализированной традиции" марксизма, то есть особой школы, разработанной методики, хорошо опознаваемых признаков (помимо терминологии и некоторых идей) в англоязычных странах нет (Trigger 1984b: 84).
Марксистская идеология в чистом виде (впрочем, что это такое - вопрос спорный) никогда не была и не является массовой и авторитетной на Западе, для нее просто нет широкой экономической базы - масс подлинного пролетариата, люмпенизированных слоев. Не из этих слоев происходят и сами археологи. Как пишет МакГуайр, "Мало кто из археологов, защищающих сегодня на западе марксизм, если вообще кто-либо из них ... происходит из угнетенной среды и защищает ее интересы. Когда личности входят в археологию из маргинальных классовых слоев, они стремятся использовать археологию как средство для присоединения к буржуазии и впитывают буржуазную идеологию" (MacGuire 1992: 87, прим. 5). Так что те личности марксистской ориентации, которые провозглашают себя рупорами угнетенных масс, это в основном люди из состоятельных семей, переживающие чувство вины за свое материальное благополучие. Нередко и перебарщивая в этом самобичевании.
Далее, западные марксисты понимают марксизм очень широко и диффузно и применяют к археологии лишь отдельные идеи этого безграничного комплекса, а в таком виде эти идеи не имеют за собой той мощной аргументации, которую поставляло сильное и единое учение. Они, видимо, и не представляют себе сколь развернутой и мощной была аргументация в томах советской марксистской философии. Да, официальная наука была частенько кондовой и не рассчитанной на спор. Но ведь не только такие были в ней труды. По сравнению с ее серьезными работами вязь аргументов западных марксистов тонка и бедна.
4. Перспективы марксизма в археологии. Можно обратить внимание, что многие обзоры, написанные марксистами, имеют в названии слово "перспективы" - ни в одной теоретической концепции нет такой озабоченности перспективами в антропологии и археологии, как в марксизме. Между тем, при нормальном развитии археология не очень легко шла на сближение с марксизмом. В России и Германии, странах, где марксизм долго развивался, он не смог внедриться в археологию, пока марксисты не захватили руководство государством и не обеспечили марксизму сильнейшую государственную поддержку. В связи с этим ростки марксизма в западной археологии очень интересны.
На практике под видом археологической проблематики западные марксисты всё время говорят о сюжетах преистории и ранней истории, даже скорее социологической истории - о причинах классообразования, корнях государственности, роли женщин и т. п. Знаю, что такое понимание археологии найдет своих сторонников среди российских археологов. Как и Г. Кларку (Clark 1957: 9, 17), мне оно представляется неверным, и я не раз выступал против него (Клейн 1977; 1978; 1986 и др.). Археология для меня источниковедческая дисциплина, ее главные проблемы - это соотношение материальных древностей с идеями и событиями истории, опредмечивание. Наука потому и ставит проблему синтеза, что предварительно расщепляет мир для анализа; профессионализм и специализация - необходимые атрибуты научности. Правда, проблемы ранней истории и преистории - тоже интересны и важны, но это другие проблемы и они не должны вытеснять тех. Всё же и чисто археологические проблемы испытывали некоторое влияние марксизма.
Если где и есть перспективы для западного марксизма, интерес к нему, то именно у археологов из стран бывшего социалистического лагеря, особенно российских. Здесь все были обязаны придерживаться марксистской идеологии, это было механическим следствием и компонентом советского подданства. Интересно посмотреть, как выглядят марксистские взгляды, не полученные при рождении с паспортом подобно национальности и не навязанные, а добытые работой совести и ума.
Россия - давний очаг господства марксизма и поле его многолетнего давления на археологию, внедрения в нее его идей, за которыми всегда стояла система - идеологии и государства. Правда, результаты давления преувеличивались внутри страны и за ее пределами. На мой взгляд, советская археология так и не стала марксистской - по многим причинам не стала (Клейн 1993: 71 и passim; Klejn 1994; см. также Аникович 1994). Но давление не прошло и бесследно. Марксистское мышление привито нам с детства и стало нашей природой. Марксистская фразеология - это наш язык. Нельзя уверовать в бога, если знаешь с детства, что бога нет. Нечего ожидать идеалистических воззрений от человека, понимающего, что для любых воззрений нужна материальная база. И т. д. Особенно трудно отрешиться от марксистских норм старшему поколению археологов.
К тому же археологи, как и любые ученые, существуют не в башне из слоновой кости, они живут среди своих современников - рядовых граждан, в социальной среде. А в этой среде сейчас по всей Восточной Европе нарастает разочарование от трудностей переустройства социалистического лагеря (какого-никакого, а обжитого), от неумения приспособиться к богатым возможностям, но и жестким требованиям жизни в условиях свободного рынка и демократии. К тому же капитализм у нас оказался не лучшего сорта, похожим на латино-американский, пронизанным коррупцией и криминалом. Наблюдается откат к эгалитарным, социалистическим и тоталитарно-националистическим идеям, некоторая реставрация авторитета марксистской идеологии. Забываются уроки реализации утопии. Отыскиваются лазейки для утверждения, что это не утопия, для веры.
Между тем, теперь можно всё читать, знакомиться с любыми учениями, в том числе и с марксистскими, бывшими прежде еретическими. И для тех, кто сохранил тягу к марксизму, и для тех, кто разочаровался в его советской реализации, заманчиво узнать, что та версия марксизма, к которой мы привыкли, является не единственной, а лишь одной из многих и даже не самой авторитетной (коль скоро с ней как-никак связано крушение, к которому пришли наше общество и все его спутники, все, кто этой версией руководствовался). Труд Лешека Колаковского о разных течениях мирового марксизма (Kołakowski 1978) у нас мало кто читал, и книга МакГуайра, описывающая эти течения в проекции на археологию, помогает расширить кругозор.
Сейчас эти марксистские и близкие к марксизму течения вошли в эклектическую смесь, которая называется пост-процессуализмом и которая еще недавно была определяющим фактором современного теоретического развития археологии на Западе. Тому, кто хочет разобраться в ориентирах и тенденциях современной западной археологии, нужно быть осведомленным в разновидностях марксизма. Это тем более необходимо, что встретив указания на марксистские ориентиры, наш читатель, поди, ассоциирует их с марксизмом в советском понимании, а этого не стоит делать.
Свободный от государственной силовой поддержки и вынужденный рассчитывать только на убедительность своих доказательств, марксистский автор ныне поневоле сосредоточивается на тех положениях марксистской методологии, которые лежат подальше от утопических социальных авантюр и политического радикализма, на тех, которые держатся без эмоционального и идеологического подкрепления - именно такие положения весьма распространены среди западных археологов, да и вообще входят не только в марксизм. Это - умеренный материализм, близкий к здравому смыслу, диалектика, учение о классах, интерес к экономике, к социальным структурам и изменениям в них.
Когда видишь, как представлен марксизм в современных трудах западных археологов, например, в книге МакГуайра, и сравниваешь это с советской археологией недавнего времени, то возникает двойственное впечатление. С одной стороны, не оставляет ощущение некоторой юношеской задиристости и несолидности западных археологов-марксистов (то ли дело наши академические фолианты с разработками марксизма в археологии, солидные и всеобъемлющие!), а с другой стороны, понимаешь, что у них-то и был (а возможно, и есть) настоящий марксизм - социалистическое течение, неразрывно связанное с политическим движением левых: прямая критика буржуазного общественного устройства, защита угнетенных слоев и наций (у себя, не за границей), борьба за эмансипацию женщин, поддержка революционных идей везде. Другое дело, какое это имеет отношение к науке, к археологии и ее основным проблемам. Но к марксизму имеет.
5. Марксизм или пост-марксизм? Впрочем, широкое понимание марксизма, принятое у западных марксистов, вызывает еще большие сомнения, чем узко-догматическое понимание чистоты марксизма, характерное для московских "попов марксистского прихода" в не столь далекие времена.
Марксизм возник среди социалистических утопий и претендовал на то, чтобы отличаться от них своей научностью и реалистичностью - осуществимостью. Но 150 лет его разработки и многократных опытов реализации показали, что результаты его отличаются от других утопий только масштабом, а по сути - те же: всеобщее разочарование, огромный ущерб и гнев возмущенных подопытных.
Тем не менее именно научность была тем девизом, который побудил сконцентрировать вокруг социалистической идеи (для ее вящего обоснования) политические, политэкономические, исторические и философские концепции и сгруппировать их в единый стройный комплекс. Марксизм как учение имел смысл только как цельная система. По отдельности, врозь идеи, использованные им, существовали в том или ином виде до него и существуют вне его. Их не стоит в таком виде называть марксистскими. Когда они в таком виде проявляются в разных науках, можно говорить о том, что это произошло в результате влияния марксизма, что использованы некоторые разработки марксизма, и это бывает не так уж редко. Такие идеи можно встретить у весьма далеких от марксизма в целом ученых - например, в социоархеологии консерватора лорда Кеймсторна (Колина Ренфру). Это не марксизм, и такие археологи - не "скрытые" марксисты ("closet" or "hidden" Marxists), как их называл Сприггс (Spriggs 1984: 7), они вполне правы, не считая себя марксистами.
Но и как цельная система марксизм сильно изменялся - это показывает обзор МакГуайра. Когда научная теория, учение, течение, четко определенное по своему содержанию, развиваясь, изменяется, не очень трудно установить, за каким пределом кончается прежний комплекс идей и появляется нечто новое, лишь более или менее связанное преемственностью с прежним. Суть учения, его коренные, неотъемлемые признаки обычно отражаются в названии и уж во всяком случае в определении. Когда же учение называется по основоположнику (марксизм, дарвинизм, кантианство), при развитии это затрудняет идентификацию, ибо что считать существенным и неприкосновенным в наследии, а что - заслуживающим усовершенствования или отмены - дело спорное. Это, с одной стороны, дает возможность через сто лет деятелям, весьма далеким от учения основоположника, утверждать, что они его прямые последователи (как известно, Маркс говорил, что если его зятья - марксисты, то он - не марксист), а с другой неким ревнителям чистоты учения отстаивать каждую букву в наследии классиков и запрещать любое развитие как ревизию и измену.
Не без оснований покойный эстонский археолог Приит Лиги писал: "Больше всего я возражаю против использования имени Карла Маркса в археологии. Когда мы имеем в виду воздействие эволюционного учения, мы ведь не говорим о "дарвинистской" археологии, правда?" (Ligi 1993). Ну, теперь это уже неправда - есть и Дарвиновская археология, но марксистской археологию всё же можно именовать с меньшими основаниями, чем Дарвиновской.
МакГуайр пишет: "Маркс не оставил нам марксизма... Марксизм начинается с идей Маркса, но эта школа мышления росла и ветвилась, как мир общества вокруг нее, и наше знание этого мира менялось" (MacGuire 1992: 24). И несколько далее, "Марксистская интеллектуальная традиция больше, чем труды Маркса" (Ibid., 83). Верно. Но насколько больше? И в чем они продолжают труды Маркса? Велика ли преемственность?
Оказывается, все нынешние западные марксисты в археологии отвергают любую форму детерминизма - энвиронментного, материального или технического (Ibid., 84). А производственно-экономический детерминизм Маркса? Многие из них отвергают приоритет производства, идею объективной науки, законы истории, представление о том, что человеческая история проходит ряд стадий, то есть отвергают и идею формаций (Ibid., 32). Франкфуртская школа марксизма не признает, что базис определяет надстройку, что рабочий класс произведет социалистическую революцию или хотя бы приведет к социалистическому переустройству общества (Ibid., 37 - 39). Экзистенциальные марксисты полагаются не на коллективные действия, а на сознание личности, на индивида (Ibid., 41). Так что же осталось от первоначального марксизма, от учения Маркса, чье имя берется для теории?
Да и сам МакГуайр несмотря на весь свой либерализм не признает Марвина Харриса марксистом (Ibid., 123 - 124), хотя тот сам себя считает таковым. Не случайно вдохновитель и зачинатель западного марксизма Лукач покаялся в своих отклонениях от марксизма, а его друг и соратник Корш, так и не покаявшийся, называл марксизм разбитым горшком, который уже не починить (Ibid., 34). Никос Музелис в журнале "новых левых" спрашивает о своих современниках: "Марксизм или пост-марксизм?" (Mouzelis 1988).
Называться по основоположникам - это черта религиозных учений, усматривающих свое достоинство в неизменной чистоте Священного Писания: буддизм - по Будде, христианство - по Христу, лютеранство - по Лютеру, кальвинизм - по Кальвину. Откуда такая страсть сохранить на своих взглядах имя давнего основателя? Нет же в науке ни эйнштенизма, ни ньютонианства. В религии имя сохраняют как святыню, как гарант истины. В марксизме - как знамя, как символ приобщения к мощному политическому движению, носившему печать прогрессивности и народности. И тоже как культовую святыню. Религиозный аспект в марксизме чрезвычайно велик. Борьба с ересями, диссидентством, мощи в мавзолее, пророки и святые, индексы книг... Советское государство было теократическим, и с религиями оно боролось как с конкурентными конфессиями. В качестве вероучения марксизм проецировал себя на вечность.
В науке же принято отводить учению крупного мыслителя историческое место, то есть выделять период его естественного (не насильственного!) доминирования в исследованиях, по окончании которого можно говорить лишь об использовании некоторых его идей в других учениях.
Отражая системный взгляд на развитие науки, МакГуайр резонно отмечает: "Теория не кумулятивна. Наши теории не становятся лучше и лучше; мы исчерпываем их освещение мира, они гнутся и ломаются под тяжестью реалий, которые они стремились обобщить, или становятся ненужными, а то и вредными для целей мира, в котором мы живем" (MacGuire 1992: 7). А к марксизму это относится? Ах, да, марксизм же не теория, а только традиция. Но тогда в него можно включать всё, что угодно, лишь бы левое, и напрасно МакГуайр отказал в марксистском паспорте Марвину Харрису.
Период естественного доминирования какого-либо учения в науке характерен для нормальной науки - "нормальной" по Куну и в обиходном смысле. Такого нормального периода у марксизма в археологии, собственно, никогда и не было. Марксизм стал насаждаться в археологии только после захвата им политической власти в России, насаждаться насильственно, и это был марксизм-ленинизм, а затем и сталинизм. Можно спорить о том, есть ли это закономерное и единственно последовательное развитие наследия Маркса в борьбе за власть и у власти, но в советскую археологию входил именно такой марксизм.
Через несколько десятилетий в западной археологии в результате свободного развития и отчасти советского влияния появился другой марксизм - марксизм Чайлда и его немногих последователей. Это был очень интересный феномен. С одной стороны за Чайлдом стоял самостоятельный опыт политической деятельности в рабочем движении Австралии и опора на коммунистические круги Великобритании, с другой - его марксистское мышление развивалось всё-таки на фоне существования советской археологии и со ссылками на нее. Так или иначе, Чайлд воспринимал марксизм как цельное учение, хотя и не использовал в археологии его тоталитарные идеи (учение о диктатуре, о партии). Это было нечто типа марксизма Второго Интернационала.
Очень близко к Чайлду стоит его последователь и биограф Брюс Триггер. Заразившись марксизмом от работ Чайлда, он всю жизнь такого марксизма и придерживался. Как и Чайлд, Триггер в основном принадлежал к определенному (не марксистскому) археологическому течению, а не к некоему особому марксистскому направлению в археологии. Чайлд был сначала диффузионистом, потом неоэволюционистом, Триггер - контекстуалистом, приверженцем "археологии поселений". Выросши в многоязычной и многокультурной Канаде и происходя из семейства, в котором смешалось несколько этнических и идейных традиций, Триггер вообще был склонен к сочетанию разных методологий (к творческому эклектизму), и марксизм в нем отлично уживался с немарксистскими подходами. В автобиографии он пишет, что многому учился у Мёрдока, Лео Посписила и Чжана Гуанчжи, несмотря на свои расхождения с их политическими и философскими убеждениями (Мёрдок и Посписил придерживались в политике правых взглядов, а Чжан был идеалистом).
Марксизм позволял Триггеру объяснять те изменения в обществе (и соответственно в археологическом материале), которые экологическим подходом объяснить не удавалось. Но со временем Триггер начал понимать сомнительность идеи Просветителей, разделяемой Марксом, будто человек по природе склонен, преодолевая свои эгоистические интересы, создавать более гуманный моральный порядок. В автобиографии Триггер пишет, что собственные исследования привели его к необходимости поставить под вопрос, если не вовсе отбросить, идею, что человек по природе альтруистичен (добр). Но природа человека - это вопрос биологической эволюции, а ее значение Маркс игнорировал.
В старости Триггер стал смотреть на Маркса более критически. Он оценивал его как плохого политика и "посредственного экономиста", который впадал в однолинейный эволюционизм и был готов не только объяснять прошлое, но и (что, как Триггер убежден, невозможно) предсказывать будущее. Но он продолжает считать Маркса блестящм комментатором текущих политических событий, проникновенным историком капитализма и великим теоретиком социологии. Триггер признает очень плодотворным тезис Маркса, что люди созданы культурными традициями, в которых они рождены, но по природе своей предрасположены изменять эту ситуацию, когда условия позволяют.
Несмотря на явное ослабление авторитета Маркса для Триггера, его "недогматический марксизм" оставался близким марксизму Чайлда и Второго Интернационала.
Такого марксизма как единого учения сейчас нет. Капитализм с прошлого века сильно переменился, вынуждены приспосабливаться и социалистические течения. Осколки старых марксистских партий либо доживают свой век как секты - прибежища начетчиков, застрявших в прошлом, либо меняют учение, весьма удаляясь от первоначального марксизма, а то и от марксизма вообще. Марксизм, как признает Триггер, распался на ряд концепций, весьма далеких друг от друга, и каждую теперь надлежит оценивать особо. Ныне мы видим попытки разных, как их называет Триггер (Trigger 1989: 32), пара-марксистских (то есть около-марксистских) течений создать археологию своего толка - критическую, диалектическую, cтруктуралистскую, пост-структуралистскую, феминистскую. Может быть, их лучше так и называть, не подгоняя под марксистскую шапку?
6. Пара-марксистские археологии? Что собой представляют сейчас эти течения, так или иначе смыкающиеся с современным западным марксизмом в археологии?
1) "Критическая теория" выросла из марксистских идей о социальных корнях идеологии и о возможностях господствующего при капитализме класса навязать свою идеологию всему обществу. Франкфуртская школа марксизма (Хоркхеймер - Horkheimer) разработала концепцию "критики культуры". Эту критику она обращала против массовой культуры, затемняющей сознание масс ради господства капиталистического способа производства. Концепция "критики культуры" переросла в "критическую теорию" (Адорно, Фромм, Маркузе - Adorno, Fromm, Markuse), в которой наука приравнена к массовой культуре: ученый принадлежит к состоятельным слоям общества, обслуживает господствующий класс и полон его предвзятыми идеями. Поэтому он не может судить объективно о социальных явлениях. Чтобы освободиться от предвзятости, он должен разобраться в собственных социальных корнях, познать их - эта саморефлексия есть путь эмансипации. Обычный для марксизма историографический анализ социальных корней тех или иных научных течений "критическая теория" обратила в саморефлексию, самокритику, самопознание.
Пост-процессуалисты и некоторые процессуалисты, заимствовавшие эту теорию у марксистов, развили идею дальше, заговорив о "критической археологии" как одном из аспектов археологии (Leone et al. 1987). Логика их такова. Ведь и о своих собственных корнях ученый может судить только своим собственным сознанием, полным предрассудков, со своих классовых позиций. Объективного критерия у него нет. Освободиться от политики невозможно. Все разговоры об объективной науке надо прекратить: это обман и самообман. Археология всегда обслуживала политику, и только. Важно лишь - какую.
Что-то это напоминает нам, не правда ли? Наиболее завзятые большевистские комиссары от науки проповедовали нечто подобное, ссылаясь на ленинский принцип партийности науки как ее "высшей объективности" (хотя, замечу, в ленинских формулировках можно найти и оговорки).
Не все западные марксисты в археологии идут так далеко в своих выводах из "критической теории". Многим чужд крайний релятивизм пост-процессуалистов. Англо-американские археологи-марксисты, декларирующие "критическую диалектику", предпринимают переоценки различных теорий, школ и концепций с точки зрения их социальной обусловленности - Брюс Триггер, Филип Кол, Томас Пэтерсон (Bruce Trigger, Philip Kohl, Thomas Patterson). Пэттерсон в "социальной истории" американисткой археологии выявляет ее классовый характер, отражающий группировки "национальных и интернациональных капиталистов и их союзников" (Patterson 1986). Брюс Триггер в своей статье об альтернативных археологиях (Trigger 1984a) и в "Истории археологической мысли" (Trigger 1989), самой марксистской его книге, выделяет среди археологических течений XIX - XX веков "националистские", "колониалистские" и "империалистские". Эта их практика очень напоминает советскую литературу прежних десятилетий.
Выражая их позицию, МакГуайр одобряет пост-процессуалистскую критику позитивистского объективизма "новой археологии", но сетует на безудержный релятивизм пост-процессуалистов. Не ссылаясь на Ленина, он и его соратники разъясняют разницу между абсолютной и относительной истиной в науке, говорят о бесконечности продвижения по пути познания, но за исключением Триггера так и не предлагают решение главного вопроса: есть ли в методике археологических исследований гарантии объективности и какие именно, есть ли меры против субъективных искажений политического или иного характера. Как-никак процессуалисты обсуждали именно такие меры - формализацию, теорию выборок, проверку гипотез. Перечень и анализ таких мер был бы гораздо полезнее для науки, чем философские прения об абсолютной и относительных истинах.
2) Экзистенциальный марксизм, слияние марскизма с экзистенциализмом - тоже вещь странная. Экзистенциализм по многим параметрам очень далек от марксизма и чужд ему. Он сторонится научных доказательств и вообще логики, выдвигает на первый план мироощущения и эмоции, иррациональные тяготения и сугубо индивидуалистические проблемы. Немецкие экзистенциалисты Мартин Хайдеггер и Карл Ясперс отстаивали свободу человека от законов истории, лидер французского эксистенциализма Жан-Поль Сартр абсолютизирует свободу, понимая ее как независимотсь от прошлого и от окружения. Он атеист и провозглашает свободу личности в выборе моральных ценностей. Атеизм, апология свободы и критика буржуазных ценностей образовали почву для сближения с марксизмом, и Сартр объявил себя сторонником марксистской диалектики, но усиленной по сравнению с обычным марксизмом. По сравнению с марксизмом опора на общественные силы должна быть дополнена повышением роли личности, борющейся за свободу. Сартр стал знаменем студенческих бунтов 1968 г. Схожих позиций придерживался Морис Мерло-Понти.
Отношение Сартра к марксизму, его попытки дополнить марксизм экзистенциализмом произвели впечатление на Триггера. Он очень хвалит книги Сартра "Критика диалектического разума" (1960) и "Поиски метода" (1963), говоря в автобиографии, что Сартр показал ему, как предохранить марксизм от советского догматизма, соединив с уважением культурных различий и личной свободы.
3) Структурализм франкоязычных лингвистов (Соссюр) и культур-антропологов (Леви-Стросс) поздно проник в археологию и не очень широко распространился в ней (некоторые аспекты в творчестве Леруа-Гурана, в Америке - Джеймса Дица). Сам Леви-Стросс, как известно, декларировал свое почитание марксизма, считал себя марксистом, а Маркса - первым структуралистом. Ведь Маркс имел дело с экономическими и идеологическими структурами. Но у Леви-Стросса это были эпатирующие фразы, всерьёз это никто не принимал. Структуральный марксизм возник позже других марксистских течений, в рядах "новых левых", в 70-е годы. Французские философы и культур-антропологи Луи Альтюсер, Морис Годелье и Клод Мейасу (Louis Althusser, Maurice Godelier, Claude Meillassoux) соединили марксизм со структурализмом. Всё это не археологи.
Годелье обратил внимание на то, что почти во всех догосударственных обществах на первом плане - родоплеменная организация или другая система родства. Это то, что Леви-Стросс трактовал как производственные отношения - систему обмена женщинами. Но как это увязать с представлением Маркса, что история в конечном счете зависит от изменеий экономического базиса? Годелье пришел к заключению, что системы родства относятся не к надстройкам, как полагали до сих пор марксисты, а к базису, ибо они играют роль социальных отношений - отношений производства. С этим согласен и Альтюссер. Впрочем, у Маркса и Энгельса это признается отношениями производства, но производства не товаров, а людей.
Альтюсер стремился вернуть научность в марксизм и сохранить его как революционную теорию в противовес экзистенциальному марксизму Сартра и Мерло-Понти и критической теории. Субъектом истории для Альтюссера являются не люди как личности, а классы. Но это не может относится к в доклассовому обществу, так что у Альтюссера движущии силами являются социальные закономерности, и уж преистория оказывается у Альтюссера, как и у других структуралистов, во всяком случае бессубъектной.
Объединение марксизма и структурализма наблюдал со стороны кембриджский антрополог Эрнест Геллнер, который не был ни отъявленным марксистом, ни структуралистом, но, по крайней мере, дружил с марксистами и переводил на английский структуралистские труды. Хорошо зная оба течения, он иронизировал по поводу их объединения. Они же совершенно несовместимы. Марксизму свойственны материализм и историзм, интерес к динамике развития. А структурализм насквозь идеалистичен - витает в облаках ментальности и к тому же он против истории, все явления рассматривает в статике.
По поводу их союза Геллнер вспоминает одну свадьбу (молодого преподавателя на преподавательнице) в Кембридже. Присутствовавший на свадьбе глава колледжа тихо заметил коллеге: "Я спал с обоими новобрачными и ни одного из них не мог бы порекомендовать второму" (Gellner 1982: 108).
Альтюссер, хотя и наиболее известен из структуральных марксистов, не имел много последователей в археологии, как и вся эта школа. Из известных американских археологов за этими философами следует, да и то больше в своих не-археологических работах, Марк Леони чьи позиции сдвинулись с процессуалистских (он - почитатель Бинфорда) в сторону структурального марксизма и пост-процессуализма.
Другую ветвь структурального марксизма образуют западно-европейские социал-антропологи и археологи во главе с Джонатаном Фридменом. Получивший образование в США, антрополог и археолог Джонатан Фридмен (Jonathan Friedman) в работах 1974 - 1989 гг. подверг критике Альтюсера за его замкнутость во вневременном взаимодействии социальных систем. Он предложил более исторический подход, а так как история чужда структурализму Леви-Строссовского толка, то от структурализма у Фридмена осталось лишь внимание к социальным и идеологическим структурам, придание им (а не индивидам) главенствующей роли в опредении судеб общества. Люди, рождаясь, застают эти структуры, и те формируют действия людей - это уже от марксизма. От марксизма у Фридмена взаимодействие структур и учет экономических интересов и противоречий. Под влиянием Фридмена и в сотрудничестве с ним работали британские археологи Майк Роулэндз, Барбара Бендер, датчанин Кристиан Кристиансен (Mike Rowlands, Barbara Bender, Kristian Kristiansen). Роулэндз, ведя полевые работы на западе Центральной Африки, занимался структурой идеологий легитимности. Кристиансен, изучая бронзовый век Европы, выявлял идеологии легитимности и формирование племенных систем. Бендер подчеркивала значение внутрених отношений в культуре при переходе от собирательства к земледелию. В отличие от Альтюсера эти исследователи уделяют больше внимания конкретным историческим причинам происхождения структурных трансформаций и считают это главной целью археологии.
Некоторое влияние на них оказала теория "мировых систем" Иммэньюэла Уоллерстайна (Immanuel Wallerstein), соединившая идею Троцкого о неравномерности развития капитализма с учением Кондратьева о циклах и с системным подходом. Основные книги Уоллерстайна вышли в 1974 - 1980 гг. Филип Кол уже в конце 1970-х - 1980-е годы перенес эту концепцию на изучение медно-бронзового века Юго-Западной Азии (я рассматривал эти работы в разделе о глобализации в главе о бихевиорной археологии).
Наибольшую известность из этой группы получил Кристиан Кристиансен (род. 1948), создатель Европейской Археологической Ассоциации. Он учился в университете Орхуса три года, затем четыре в университете Копенгагена, изучал первобытную археологию и социальную антропологию. Магистерскую работу по кладам бронзового века защитил в Орхусе в 1975 г. и затем работал три года в Орхусском университете. С 1976 по 1994 год (18 лет) он работал директором Датского Археологического Наследия в системе Министерства Природной Среды, т. е. стал крупным правительственным чиновником. Используя опыт административной работы, он наладил привлечение огромных денег на археологические исследовательские проекты. Кристиансен стал инициатором создания "Европейского Археологического Журнала" ("Юропиан Аркеолоджикал Джорнал" с 1992 г. и Европейской Археологической Ассоциации с 1993 г., первым президентом которой он и стал. С 1994 г. переехал в Швецию, где получил пост профессора, заведующего кафедрой археологии Гётеборгского университета. В шведском университете сумел снова наладить получение колоссальных ассигнований на исследовательские проекты и на создание лаборатории естественнонаучных методов. Только в 1998 г., пятидесяти лет, защитил докторскую в родном Орхусском университете по книге "Европа до истории".
Так поздно отнюдь не потому, что не было походящих работ (у него уже были десятки заметных работ), а просто было некогда. Его исследовательские работы (до 1998 г. обычно большие статьи, не книги) отличаются обобщением огромного фактического материала и фундированностью статистических выводов. Так, в работе "Потребление богатств в бронзовом веке Дании. Иследование динамики экономических процессов в племенных обществах", опубликованной в 1978 г. (за 20 лет до диссертации) в сборнике "Новые направления в скандинавской археологии", вся Дания разделена на 5 зон, в каждой рассмотрено распределение богатств по сотням погребений и кладов для каждого из 6 периодов бронзового века. Чтобы проследить длительность обращения вещей они разбиты на сношенные, умеренно изношенные и новые - и так сравнение идет по всем рубрикам (рис. 1). Построены графики соотношений между временем обращения и интенсивностью потреблениея вещей (мечей - рис. 2), между густотой населенности зон и производственным потенциалом (рис. 3), между количеством гектаров и качеством земель для заселенных и пустующих земель в пяти зонах (рис. 4), и т. д. Результатом явился вывод о перемещении фокуса экономической жизни в бронзовом веке с восточных провинций в западные, где всё сосредоточилось в нескольких локальных центрах. Это вписывается в общую картину изменения торговых путей Европы.
Экономические интересы Кристиансена (отражаются также в его работах 1980, 1981, 1985 и 1998 гг.) безусловно связаны с его увлечением марксизмом, также как разработки вытекающих из теории Уоллерстайна соотношений центра и периферии (у Кристиансена работы 1987 и 1994 гг.). С марксизмом можно связать и социальную историю датской археологии (1981 и 2001), и интерес к соотношениям идеологии с материальной культурой (1984), и к образованию племенной верхушки и государства (работы 1984, 1991, 1999 гг.). Но интересы исследователя значительно шире. С самого начала его деятельности по его статьям можно проследить разработку введенного немцем Эггерсом понятия внешней критики археологических источников (работы Кристиансена 1974 и 1978 гг., а в работе 1985 г. он уже переводит этот интерес в русло Шифферовского формирования археологического источника), много работ по охране археологического наследия, по экологической археологии. Не избежал он и общего увлечения расшифровкой первобытной символики - на примере Божественных Двойников он восстанавливает праиндоевропейскую религию и, соответственно, получает дополнительные данные для индоевропейской идентификации археологических культур бронзового века.
Таким образом, как и относительно других видных археологов с марксистскими увлечениями (Чайлд, Триггер), Кристиансена можно было бы, пожалуй, с равным успехом отнести к другим течениям археологии - в данном случае к сциентификаторам типа Мальмера, к энвайронментализму, к сторонникам бихевиорной археологии Шиффера. В одной из работ 2004 года он критикует два течения, которые он считает определяющими ситуацию в современности - теорию активности и Дарвиновские археологии (Kristiansen 2004).
Еще одна группа структуральных марксистов - Морис Блок, Стэнли Дайеменд, Элинер Ликок и Эрик Уолф (Maurice Bloch, Stanley Diamond, Eleanor Leacock, Eric Wolf) - нашла в первобытном обществе нечто, напомнившее им классовые отношения. Исследователи усмотрели это в неравенстве разных групп населения - возрастных, половых и др. и распространили на эти явления привычный для марксизма анализ доминирования, власти и т. п. Если отбросить обычные для марксистов заострения конфликтности, то это очень перспективный аспект исследований, ибо, вопреки традиционному для марксистов представлению о доклассовом обществе как сугубо эгалитарном, царстве равенства, иерархия и доминирование выходят далеко за пределы классовых отношений и плавно соединяются с аналогичными явлениями у всех приматов.
4) Пост-процессуалисты Англии (Ян Ходдер, Шэнкс и Тилли, Миллер, Дж. Томас и др.) подхватили идеи структурализма и структурального марксизма. Из структурализма они взяли главным образом интерес к глубинным ментальным структурам, символике, знаковости в культуре, а из структурального марксизма им пришлась по вкусу идея о том, что структура, связывающая производство с социальными отношениями, маскируется идеологией. Они перенесли главное внимание на идеологию - у них она не только маскирует связи, но и создает их, создает структуры, исследуемые археологией.
5) Марксизм в теории активности - еще одно проявление марксизма в археологии. Некоторые теоретики (в частности, Р. Бернбек) даже относят всю "теорию активности" к ответвлениям марксизма, поскольку приверженцы этой теории ссылаются на идеи активности индивида, проскальзывающие в ранних произведениях Маркса. Но хоть у Маркса сказано, что "люди делают свою историю", есть и оговорка: "они не могут ее делать так, как им заблагорассудится". Так что корни этой теории другие, и дело не идет дальше обычных для времени пост-процессуализма акций в кампании критики буржуазного общества. В статье Бодри, Кука и Мрозовски с характерным пост-процессуалистским названием "Артефакты и активные голоса: материальная культура как социальный дискурс" акцентируется свобода действий индивидов. Статья помещена в марксистском сборнике 1991 г. "Археология неравенства" под редакцией МакГуайра и Пэйнтера, изданном в солидном оксфордском издательстве Бейзил Блэкуэлл. Бернбек всё-таки не считает Бодри и соавторов марксистами и относит к ним замечание одного критика: "Слишком много активности, слишком мало структуры" (Bernbeck 1997: 313).
Но Мэтью Джонсона и Дина Сайту он считает "марксистски инспирированными" авторами: ведь у Джонсона в его инициаторской работе об "активности" индивид считается со структурой, а статья Сайты 1994 г. называется "Активность, класс и археологическая интерпретация". Бернбек, сам явно "инспирированый марксизмом", предложил усовершенствовать схему Гидденса тем, что на место среднего звена (где у Бурдье - хабитус, а у Гидденса - структурация) ставит "групповые интересы" (рис. 5). То есть все взаимодействие индивидуальной практики и социальных структур осуществляется через групповые интересы. Поскольку они в значительной мере экономические, схема выглядит более марксисткой.
Но во всех этих работах, независимо от субъективных ощущений авторов, сказывается не прямое воздействие марксизма, а та двуполярная система взаимодействия индивида со структурой, которая уже наличествовала в пост-структуралистской концепции Бурдье и Гидденса и отличает ее от старого безоговорочного индивидуализма. Поэтому МакГуайр хоть и включает главу о "теории активности" в свою книжку "Марксизм в археологии", но тут же отмечает: "Этот взгляд на человеческую активность - не марксистский" (McGuire 1992: 134). Он очень точно (и по-марксистски) определил гносеологическую основу представления о самостоятельности и свободе индивидуальных действий:
"Разделение труда в капитализме формирует людей как индивидов, то есть как автономных субъектов, которые могут свободно вступать в договоры с другими как собственники или рабочие, которые могут свободно действовать и давать собственное значение миру … Этот взгляд - иллюзия современного мира, ибо человеческая жизнь предполагает социальные структуры, и нужда в этих структурах на деле растет с капитализмом. Чем больше распространяется разделение труда, индивидуализирующего людей, чем больше специализируются роли людей в производстве, тем больше люди становятся социально взаимозависимыми, ибо они больше зависят от продуктов труда других" (McGuire 1992: 134).
6) Феминизм - очень влиятельное течение, вливающееся и в марксистское крыло западной археологии и в пост-процессуалистскую археологию .
Еще в 1972 г., издавая "Происхождение семьи" Энгельса, Элинер Ликок (Eleanor Leacock) заметила, что по Энгельсу первым общественным разделением труда было половое, с чего началось угнетение женщин мужчинами. Развивая эту тему в 80-е, она оказалась зачинателем слияния феминистской археологии с марксизмом (то, бишь, зачинательницей - феминистки навязали обществу коррекцию языковых норм, нередко смехотворную: как, скажем, в русском языке быть со словом "археолог"?). Элисон Уайли возвела археологически-марксистский феминизм в ранг философии. Со стороны феминисток увлечение их соратниц марксизмом встретило и отпор: в статье 1981 г. "Несчастливый брак марксизма с феминизмом" Хеди Хартмен (Hedi Hartman) настаивает, что главное разделение на угнетенных и угнетателей проходит не по классовым различиям, как принято в марксизме, а по половым (Hartman 1981).
Полемика носит односторонний характер: феминистки наступают, марксисты почти не обороняются. Марксисты избегают критиковать феминизм вряд ли из соображений галантности. И западный марксизм и пост-процессуализм воспринимают феминизм как естественного союзника в борьбе с традиционным миропониманием и поэтому охотно считают его своей составной частью.
7) Диалектика - наиболее традиционное из всех модных сейчас на Западе марксистских течений в археологии. Целостность рассмотрения, изучение динамики развития, скачкообразность развития, усмотрение во внутрених противоречиях, напряженностях и конфликтах источников развития, а также поиски снятия противоречий как реализации развития - вот основные принципы диалектики. Закономерность противоречий и их разрешения использовалась в марксизме как обоснование неизбежности революций.
Правда, отношение к Гегелевской диалектике в марксизме неоднозначно. Энгельс, продолжая линию Маркса, распространял диалектику на природу и общество. За ним следовали Ленин и вся советская наука. Из ранних марксистов Э. Бернштейн отвергал диалектику как нонсенс. Не очень жаловали ее и русские "экономические марксисты". Оформивший учение Лесли Уайта как "культурный материализм" Марвин Харрис относился к диалектике так же. Он писал: "Гегель - это не гигант, на чьих плечах Маркс, как он думал, стоит, а мартышка, взбирающаяся по спине Маркса" (Harris 1979: 145). В структуральном марксизме Альтюсер большей частью заменил диалектику структурализмом.
Зачинатели западного марксизма Лукач и Грамши отвергли Энгельсовскую "Диалектику природы". Диалектика, по их мнению, распространяется только на общество, но зато здесь она играет первенствующую роль в познании. Эту позицию унаследовала Франкфуртская школа марксизма, создавшая "критическую теорию", а за нею и современные западные марксисты-гегельянцы, которых немало в английской и американской культур-антропологии и археологии. С 1975 г. в США выходит журнал "Диалектическая антропология". Дин Сайта (Dean Saitta), хоть и не с гегельянских позиций, говорит о "диалектической археологии" (Saitta 1989).
Неудивительно, что МакГуайр видит в диалектике важнейший вклад марксизма в археологию и уделяет ей основное место в теоретической части своей книги. Но вот что бросается в глаза. Начинает он свой разбор диалектики с раздела "Язык диалектики". Он придает языку определяющее значение в диалектике, противопоставляя его языку "здравого смысла" и формальной логики. Есть опасение, что, подобно многим, автор ищет в диалектической фразеологии прибежище от реальных трудностей - стоит лишь сослаться на то, что перед нами не простое противоречие, а диалектическое - и с ним можно мириться.
Выявлять противоположности и противоречия в материале, конечно, важно, но, как бы их ни называть - антиномиями, диалектическими противоречиями или оппозициями, - задача не сводится к их выявлению. Диалектический подход состоит в том, чтобы исследовать роль противоречий, напряженность, ими порождаемую, и указать пути выхода из них - снятие, разрешение, переворот. В примерах МакГуайра ни одного случая разрешения противоречий я не нашел.
В споре процессуалистов с пост-процессуалистами об археологическом толковании материальной культуры позиция диалектики МакГуайра неясна. Первые видят в предметах материальной культуры пассивный результат человеческой деятельности в прошлом - "ископаемое"-источник, record (источник), буквально - 'регистрацию', 'фиксацию', объективно отражающую прошлое поведение. Вторые считают, что предметам материальной культуры было придано в прошлом символическое значение, которым определялось их активное воздействие на поведение людей; для нынешнего же археолога такой предмет - всё равно что текст, а текст читается по-разному - в зависимости от подготовленности и установок читателя. У разных читателей окажется разное прочтение, и все они верны. МакГуайр, ссылаясь на Чайлда, решает спор "диалектически": в материальной культуре есть и то и другое. Диалектическое противоречие! Но как сочетать эти несовместимые подходы? Ведь из них вытекают противоположные требования к методике!
Излагая "диалектическую гносеологию для археологов", МакГуайр защищает разделение между естественными и социальными науками, характерное для западного марксизма - по субъектно-объектным отношениям: в естествознании субъект исследования и объект строго разделены, а в социальных науках смешаны: мы же исследуем людей. Для меня разделение между науками существует, но больше по другим параметрам (по степени универсальности законов, по их проверяемости и т. д.). Для наглядности МакГуайр сравнивает геологию с культур-антропологией. У геологов "объекты их изучения существуют независимо от самого изучения: изучение геологии создает геологов, но не создает камни..." Иное у антропологов: и субъект и объект - люди.
"Есть единство субъекта с объектом. Чтобы быть антропологом, надо иметь информатора, а чтобы быть информатором, надо иметь антрополога. Более того, хоть информатор интересует антрополога, но ведь и антрополог интересует информатора; информатор изучает антрополога, как тот изучает информатора. Так что оба суть активные участники в этом их соотношении и оба изменяются им. Геолог никак не может стать камнем. Камень никогда не станет изучать геолога" (MacGuire 1992: 109).
Эта диалектическая логика от меня ускользает. Я могу любить или ненавидеть мои объекты, но когда я их исследую, я подавляю свои чувства. И уж мне решительно безразлично, как они относятся ко мне. Я изучаю обработанные кремни и тех, кто их некогда сделал, абсолютно одинаково, применяя к ним одни и те же принципы, хотя методы и могут быть разными. Да простит меня МакГуайр, но я изучаю объекты, называемые "крысами", не взирая на то, грызуны это, портящие мое хранилище находок, или археологи-марксисты, пишущие труды по археологии. И мне всё равно, что "крысы" любого вида думают в это время обо мне. Это меня нисколько не изменяет. А если это изменяет их, то чтобы не допустить искажения результатов, я должен принять предусмотренные на сей случай меры и провести соответствующие перерасчеты данных.
Конечно, я изучаю грызунов не теми методами, которыми изучаю кремни, а кремни - не теми, которыми археологов. Но вовлеченность в процесс здесь не при чем. Я вовлечен в процесс не более, чем мой компьютер. По крайней мере, я должен к этому стремиться, и такие возможности у исследователей есть.
На практике приверженцы диалектической археологии занимаются реконструкцией противоречий между интересами разных групп по археологическим материалам. Например, МакГуайр и Сайта в статье 1996 г. исследуют социальные структуры пуэбло XIV века на американском Юго-Западе. Их предшественники разделились в своих трактовках. Одни считали, что это население было эгалитарным: их архитектура и погребальные комплексы очень однородны. Другие видели в этих памятниках четкие признаки иерархии: поселения различались величиной, и всё это на фоне интенсификации земледелия. МакГуайр и Сайта используют данные природной среды и этноистории, чтобы показать, что эти трактовки не исключают одна другую. Они считают, что новообразованные роды сначала оставались в старых поселениях, а при ухудшениях природных условий, зажиточные роды стремились выделиться из эгалитарного общества и удалиться на отдельное место жительства. Отсюда динамика больших и малых поселений и противоречие эгалитарного и иерархизированного быта. Сами авторы и пишущий о диалектике марксистских археологов немец Рейнгард Бернбек приводят эту статью как пример диалектической археологии.
Хоть и можно усмотреть в этих интерпретациях соотношения, подпадающие под принципы диалектики (единство противоречий, конфликт), но диалектики только как способа расуждения. Никакой особой методики их выявления, никакой особой археологической концепции, никакой "диалектической археологии" я здесь не вижу. Это всего лишь иллюстративные материалы для положений философской диалектики, не больше.
Я думаю, что диалектическую археологию можно было бы увидеть только в такой концепции, которая была бы построена методологически на принципах диалектики - на сопряжении противоречий (в самой основе концепции), на скачкообразном изменении основных параметров и т. п. У меня есть надежда, что в своих "Принципах археологии" я изложил некоторые основания такой концепции.
7. Заключение и некоторые уроки. Для нашей страны марксизм долгое время был обязательной политической программой, столь же обязательной философией (практически государственным вероисповеданием) и единственно разрешенным методологичским инструментарием. Когда его пытались применить к археологии, это было одновременно и политическим актом, и свидетельством благочестия, и (по крайне мере формально) изложением верноподданнических настроений, и стремлением решить научную проблему дозволенным способом. Причем политическая составляющая преобладала. А политика, как это всегда бывает, часто менялась, и это то и дело сбивало настройку. Немудрено, что такое сочетание целей делало задачу невыполнимой.
В западном марксизме политическая составляющая (революционность, критика капитализма) присутствовала, но обычно не преобладала, философская ощущалась сильнее и была искренней (поскольку не навязывалась), а нужды методологического инструментария были главными. Всего важнее оказалось то, что западный марксизм, не поддерживаемый государственной властью, не составлял не только единой школы, но в разных своих ответвлениях не представлял целостных концепций. Он был раздерган на отдельные идеи, а это облегчало его проникновение в археологию. Целостную сложную концепцию, да еще с политическим содержанием и философским обоснованием перевести в археологию чрезвычайно затруднительно. Разве что насильственно. Если как следует поднажать, то можно ведь и учение чучхе выразить в археологической форме. Но нужно очень сильно давить. А вот отдельные методологические идеи, очищенные от политических ассоциаций, могут легко найти применение в археологии, как и в любой другой науке.
Если у нас еще будут периоды экономической напряженности и тягот для крупных слоев населения, то в такие периоды тяга к социалистическим ценностям будет усиливаться, и те или иные разновидности марксизма будут иметь шансы прививаться и у нас. Тем более, что родственные традиции и опыт догматического советского марксизма у нас сохраняются.
Частные уроки из этого раздела истории, как мне кажется, напрашиваются сами собой. Мы привыкли считать разработки марксизма в археологии скучными и схоластическими. Большей частью так оно и было. Но расмотрение западного марксизма показывает, что от археологических работ, в которых бросаются в глаза слова "марксизм", "диалектика", "надстройка", "идеология", отшатываться не стоит. Там могут оказаться идеи, совсем не догматические и не схоластические. Многие констатации, на которые опираются эти работы, вполне реальны и требуют объяснения. Многие объяснения, прокламированные как марксистские, вполне резонны. Признание этих работ вовсе не означает признания догматического марксизма.
С другой стороны, когда читаешь работы западных марксистов, при всей их свежести и задоре, часто бросается в глаза наивность рассуждений и примитивность аргументации. Они в большинстве выполнены на весьма поверхностном уровне - чувствуется отсутствие хорошей школы. Среди наших, отечественных старых работ были, конечно, официально-догматические руководящие статьи и бездарно-карьеристские компиляции, но были и серьезные штудии, которые при всей узости теоретической базы (в пределах дозволенного) отличались солидной и интересной разработкой идей (предполагаемо марксистских) в теории и на материале и широким привлечением сравнительных разработок, в том числе и западных. Когда в середине 1970-х я писал "Панораму теоретической археологии" для "Каррент Антрополоджи" и описывал советскую литературу, мне было что привести - без скидок! Эти старые работы не стоит отбрасывать как идеологическую макулатуру, там можно найти много ценного.
И еще одно замечание. Сейчас у нас марксизм как учение - в загоне. Студенты его не изучают, а ученые в большинстве стараются забыть, как дурной сон. После стольких лет насильственной зубрежки это естественно. Но неразумно. Марксизм нужно знать, и знать шире, чем мы его знали прежде. Хотя бы для того, чтобы понимать своих западных коллег, чтобы воспринимать их работы критически и уметь видеть их в системе, чтобы обсуждать соответствующие проблемы квалифицированно. Тем более, что от нас ожидают хорошего знания, по крайней мере, классиков марксизма и истории марксистких идей в археологии.
И тем более, что на Западе, как мы далее увидим, скрытое влияние марксистcких идей в археологии шире, чем их прямое применение.
Вопросы для продумывания
1. Какие еще революционные и социалистические учения существовали в новое время наряду с марксизмом, и есть ли какое-нибудь их отражение в археологии?
2. Есть ли вообще отражение каких-нибудь политических учений в археологии?
3. Марксизм - только работы самого Маркса и его точных перелагателей? А работы его учеников? А можно ли называть работы с существенными отклонениями от концепции Маркса (ревизионистские) марксистскими? Где кончается марксизм?
4. Термин "неомарксизм" имеет ли смысл и какой?
5. Представляются ли Вам работы западных археологов-марксистов марксистскими, пара-марксистскими или пост-марксистскими?
6. На основании представленной здесь характеристики творчества Триггера, попытайтесь сообразить, чем Триггеру так понравились труды Сартра?
7. Возможна ли, по-Вашему, марксистская археология?
8. Какие из марксистских идей представляются Вам наиболее плодотворными, перспективными и привлекательными в археологии?
9. Есть ли, с Вашей точки зрения, ценные компоненты в феминистской или, шире, гендерной археологии?
10. Возможно ли, с Вашей точки зрения, построить особую теорию таких исследований?
Библиография
Аникович М. В. 1994.
Клейн Л. С. 1977. Предмет археологии. - Археология Южной Сибири. Кемерово, издат. Кемеровского университета: 3 - 14.
Клейн Л. С. 1978. Археологические источники. Ленинград, издат. Ленинградского университета.
Клейн Л. С. 1986. О предмете археологии. - Советская археология, 3: 209 - 219.
Клейн Л. С. 1993. Феномен советской археологии. Санкт-Петербург, Фарн.
Клейн Л. С. 1996. Глядя на наше вчера (Randall McGuire. A Marxist archaeology. San Diego et al., Academic Press, 1992, 326 p.). - Archaeologia Petropolitana, № 1, 1996, с. 99 - 106.
Aggar B. 1979. Western Marxism: An introduction. Santa Monica, Cal;, Goodyear Publ. Co.
Bate L. F. 1977.
Bernbeck B. 1994. Bericht über die RATS! - Konferenz 1994. Binghamton University. - Archäologische Informationen, 17/1: 127 - 129.
Сlark J. G. D. 1957. Archaeology and society. Boston, Mass., Harvard University Press.
Gellner E. 1982. What is structuralism? - Renfrew C. , Rowlands M. J. and Segraves B. A. (eds.). Theory and explanation in archaeology. New York et al., Academic Press, 97 - 123.
Gilman A. 1989. Marxism in American archaeology. - Lamberg-Karlovsky C. C. (ed.). Archaeological thought in America. Cambridge, Mass., Cambridge University Press: 63 - 73.
Godelier M. 1977. Perspectives in Marxist anthropology. Cambridge, England, Cambridge University Press.
Harris M. 1979. Cultural materialism: The struggle for a science of culture. New York and Keith, Vintage books and Hart.
Hartman H. 1981. The unhappy marriage of Marxism and Feminism: Towards a more progressive union. - Sargent L. (ed.). Women andrevolution. Boston, Mass., South End Press: 1 - 41.
Hobsbawm E. J. 1978 - 82. The history of Marxism. Brighton, Engl., Harvester Press.
Klejn L. S. 1973. Marxism, the Systemic approach, and archaeology. - Renfrew C. (ed.). Explanation of culture change: Models in prehistory. London, Duckworth: 691 - 710.
Klejn L. S. 1994. Russia's archaeology at the turning point. - VI Russian-Spanish Congress on History, November 1992. Madrid, Publication of Fundacion Cultural Banesto: 193 - 214.
Kohl Ph. 1981. Materialist approaches in prehistory. - Annual Reviews of Anthropology, 10: 89 - 118.
Kristiansen K. 2004. Genes versus agents. A discussion on the widening theoretical gap in archaeology. - Archaeological dialogues, 11 (2): 77 - 132.
Kołakowski L. 1978. Main currents of Marxism. Oxford, England, Oxford University Press.
Leone M. P., Potter P. B., Jr., and Shackel P. A. 1987. Toward a Critical archaeology. - Current Anthropology, 28: 283 - 302.
Ligi P. 1993. National Romanticism in archaeology: The paradigm of Slavonic colonization in North-West Russia. - Fennoscandia Archaeologica X: 31 - 39.
McGuire R. H. 1992. A Marxist archaeology. San Diego et al., Academic Press.
McLellan D. 1979. Marxism after Marx. London, MacMillan.
Merquior J. G. 1986. Western Marxism. London, Paladin.
Montena J. 1980. Marxism y arqueologia. Mexico City, Mexico, Ediciones de Cultura Popular.
Mouzelis N. 1988. Marxism or post-Marxism? - New Left Review, 167: 107 - 123.
Patterson Th. C. 1986. The last sixty years: Towards a social history of Americanist archaeology in the United States. - American Anthropologist, 88 (1): 7 - 26.
Saitta D. 1989. Dialectics, critical inquiry, and archaeology. - Pinsky V. and Wylie A. (eds.). Critical traditions in contemporary archaeology. Cambridge, Mass., Cambridge University Press: 38 - 43.
Saunders T. (ed.). 1992. Revenge of the Grand Narrative: Marxist Perspective in archaeology. Avebury, Alderhost.
Spriggs M. (ed.). 1984. Marxist perspectives in archaeology. Cambridge, Mass., Cambridge University Press.
Trigger B. G. 1984a. Alternative archaeologies: nationalsit, colonialist, imperialist. - Man (N. S.). 19: 355 - 370.
Trigger B. G. 1984b. Marxism and archaeology. - Macquet J. and Daniels N. (eds.). On Marxian perspectives in anthropology: Essays in honor of Harry Harry oijer 1981. Malibu, Undena Publications: 59 - 97.
Trigger B. G. 1985. Marxism in archaeology: real or spurious? - Reviews in Anthropology, vol. 12: 114 - 123.
Trigger B. G. 1989. History and contemporary American archaeology: a critical analysis. - Lamberg-Karlovsky C. C. (ed.). Archaeological thought in America. Cambridge, Mass., Cambridge University Press: 19 - 34.
Иллюстрации
1. Вариации во времени обращения мечей в периоде III бронзового века Дании по 104 наблюдениям для 5 зон, по К. Кристиансену 1978 (Kristiansen 1978: 161, fig. 3).
2. Соотношения между временем обращения и потреблением мечей в бронзовом веке Дании, сверху - ранний бронзовый вее, снизу - поздний. Обращаемость высчитана делением новых мечей на сношенные. По К. Кристиансену (Kristiansen 1978: 166, fig. 7, 8).
3. Соотношения между густотой населенности (сколько гектаров на погребение) и потенциалом производительности (количество мер качества на погребение). По К. Кристиансену (Kristiansen 1978: 173, fig. 12).
4. Соотношения между количеством земли и качеством ее на заселенных и незаселенных участках, показывающие стратегию добывания пищевых ресурсов. Римскими цифпами отмечены периоды бронзового века. Квадраты представляют средние из 10 лучших и 10 худших районов. Звездочки на диагонали отмечают средние для каждой зоны. По К. Кристиансену (Kristiansen 1978: 171, fig. 11).
5. Процесс структурирования по Гидденсу (в представлении Бернбека) и по Бернбеку (Bernbeck 1997: 312, Abb. 14.4).