Герб горада Ліды, наданы 17 верасня 1590 г.
Особенности интеллектуальной истории Австрии
«Веселый Апокалипсис» - так Герман Брох назвал период с 1848 по 1918 год в истории империи Габсбургов, имея в виду прежде всего Вену, где взаимовлияние прошлого и настоящего принесло поистине бесподобные плоды. Именно на территории Австро-Венгрии родились выдающиеся мыслители двадцатого века: Фрейд, Брентано, Гуссерль, Бубер, Витгенштейн, Лукач и многие другие. В этой книге я стремился ответить на вопрос: почему так много мыслителей-новаторов появилось именно в этом исчезнувшем королевстве? Книга поделена на шесть частей, в которых представлены работы примерно семидесяти мыслителей. Отбор конкретных личностей осуществлялся в зависимости от степени их вклада в академические дисциплины, а также в зависимости от того, насколько их творчество характеризует австрийский склад ума.
Часть 1 посвящена бюрократии - главной опоре империи, а также экономистам, теоретикам права и социалистам, которые пытались проводить реформы. Во второй части рассказывается о венских кофейнях, театрах и концертных залах, стимулировавших творческую деятельность и одновременно вселявших благодушие в обитателей столицы. В части 3 рассматривается fin-desincle - конец века мировоззрения, известного как венский импрессионизм. Почтительное отношение к преходящему, характерное для этого мировоззрения, и одновременно к позитивистской науке дало миру таких первопроходцев, как Мах, Витгенштейн, Бубер и Фрейд. Часть 4 дает представление об идее упорядоченного космоса, интерес к которому проявляли немцы Богемии. Их философы поддерживали веру Лейбница, конец которой пытались отсрочить Кафка и Малер. В 5-й части говорится о том, как в Венгрии склонность предаваться мечтательности усиливала политическую активность, которая была редка в других местах габсбургской империи. Ангажированные интеллектуалы типа Лукача и Манхейма создали социологию знания, а два других венгра, Герцль и Нордау, заложили политические основы сионизма. В части 6 исследуются установки, характерные для австрийского образа мышления, - неприятие технического прогресса, особое отношение к проблеме противоположностей и другие.
Конфликтующие методологии нигде так не затрудняют исследование, как в интеллектуальной истории, если учесть, что представители того или иного подхода признают лишь собственный метод. Пытаясь распутать этот узел, я выделил в интеллектуальной истории три дисциплины, назвав их внутренней историей идей, социологией мыслителей и социологией ангажированных интеллектуалов. Чтобы очертить то, что я считаю всеобъемлющей программой интеллектуальной истории, поясню, как эти три дисциплины соотносятся друг с другом. Все они представлены в этой книге.
Объект интереса первой дисциплины - идеи как таковые, независимо от личностей и общества. Их продуцируют обычно математики и философы, считая, что на передачу знания не влияют внешние причины. Среди австрийских философов Больцано и Гуссерль являют собой пример именно такой логической строгости, которая преодолевает социальные рамки. Некоторые австрийские историки идей, в частности Карл Прибрам и Рудольф Эйслер, видели именно в научных категориях некие вневременные сущности и совершенно справедливо настаивали на том, что внутренняя история идей должна предварять любой другой вид интеллектуальной истории.
Целью второй дисциплины является определение места теоретиков в обществе. Какими бы неуклюжими ни казались новые понятия, нет более простого названия для обозначения различных и часто противоположных реакций разных мыслителей на их окружение. Дисциплина, которую я называю социологией мыслителей, исследует, как среда влияет на образ мышления личности. А социология ангажированных интеллектуалов - то, как сам мыслитель пытается изменять свое окружение. В первом случае он рассматривается как объект социального воздействия, во втором - как субъект социального действия. Для меня это отличие является решающим.
Первое исследование включает два уровня, которые я, вслед за Вернером Штарком, назвал микро- и макросоциологией. Микросоциология занимается изучением влияния на интеллектуалов их непосредственного окружения, особенно в детстве и юности. Пример родителей, школа и церковь, а позднее военная служба, профессия и увлечения - все это так или иначе оказывает влияние на мышление человека, усиливая одни его предпочтения и исключая другие. При этом я обращал особое внимание на роль религии. Даже самые светские из австрийских мыслителей с детства испытали влияние иудаизма или христианства, и с этим нельзя было не считаться.
В отличие от микросоциологии, макросоциология изучает человеческие отношения, характерные для отдельного города или нации в целом. Бюрократия, индустриализация, национализм и антисемитизм коснулись почти каждого обитателя империи Габсбургов. Фрейд и Витгенштейн, например, проявляли приверженность таким венским традициям, как эстетизм, культ ностальгии, и отдавали предпочтение больше диагнозу, чем терапии. Чтобы понять отношения Фрейда с обществом, мне было необходимо сначала сосредоточиться на микросоциологических аспектах влияния конкретных личностей и институтов, а затем исследовать макросоциологию венских ценностных ориентации, которые одновременно привлекали и отталкивали его. Разумеется, ни микро-, ни макросоциология не дадут результатов, пока не произведено систематическое описание всего научного наследия мыслителя.
Третье направление интеллектуальной истории - социология ангажированных интеллектуалов, или то, что Манхейм понимал как социологию познания, и что имеют обычно в виду большинство политических историков, приступая к изучению интеллектуальной истории. Основные споры здесь вызывают такие вопросы, как повлияли ли идеи Руссо на действия Робеспьера, или - могла ли российская интеллигенция реформировать Российскую империю, не прибегая к революции? Социология ангажированных интеллектуалов исходит, как правило, из того, что фактически все мыслители стремятся инициировать социальные перемены, а традиционным средством реализации таких далеко идущих перемен является превращение разногласий в идеологию. Я же считаю, что как бы ни была оправдана их сугубо политическая оценка, такой критерий не всегда объективен.
Три названные дисциплины, естественно, дают разные результаты. Социология мыслителей не может проникнуть в тайны творческой деятельности. Неважно, например, насколько благотворна или чужда среда, титан наподобие Гуссерля все равно освободится от нее и создаст беспрецедентную интеллектуальную систему. Применительно к философам-созерцателям микросоциология дает больше информации о тех, кого скорее можно назвать учениками, чем творцами. Тогда как макросоциология может прояснить более общие вопросы, например, каким образом такая местная традиция, как богемский реформистский католицизм, поощряла в свое время приверженность идеям Лейбница. А тот, кто делает акцент на социальных переменах, будет полагаться преимущественно на социологический анализ. В век, когда интеллектуальное многообразие еще не исчезло, мне представлялось в этой книге важным обратить внимание и на социальные условия, которые способствовали на протяжении поколений расцвету целостного стиля мышления в Австро-Венгрии.
Любой, кто заинтересуется австрийским складом ума, может спросить: почему все же многие из тех, кому посвящена эта книга, или забыты, или пользуются дурной репутацией? На мой взгляд, это связано с тем, что их отдаляет от нас утрата нами широты взгляда. Поэтому я и решил посвятить им свою книгу, чтобы перебросить мостик через эту пропасть. Исследуя мыслителей в контексте обстоятельств их жизни и творчества, я стремился прояснить, чем был тот Веселый Апокалипсис, без которого невозможно понять новизну, которую они внесли в нашу интеллектуальную жизнь.