Папярэдняя старонка: Дневники

Аўтар: Прот. Александр Шмеман. Дневники,
Дадана: 08-02-2012,

ИЮНЬ 1982 - ИЮНЬ 1983

Лабель. Понедельник, 14 июня 1982

Тридцать второе лето! Приехали в пятницу днем и с тех пор успели уже побывать - по делам, за покупками - ив L'Annonciation, и в La Minerve, и вчера - с Машей - на route Balazy. И каждый год это настоящая встреча , радость после разлуки, "узнавание". Нигде во всем мире я так не счастлив, самой простой, чистой "счастливостью", как здесь. И особенно, так сказать, остро в этот медленный разгон первых дней.

Сразу засел за работу: keynote lectures для нашего летнего института на следующей неделе: "Proclamation of the Word of God". И, как всегда, нахожусь в полной путанице, не знаю, с чего и как начать и, главное, что нужно сказать этим людям, не кривя душой, не прикрывая свое незнание академическими штучками. Как ответить на вопрос: что означают слова и Бог бе Слово ? То есть как ответить на него так, чтобы что-то "открылось" душе, вере, совести, а не только "разуму".

Среда, 16 июня 1982

Все эти дни погружен в подготовку своих лекций для института на следующей неделе. Я доволен своей работой, радостью, смыслом, "жизнью", что раскрывается в ней, в этом раздумье о том, о чем, в сущности, я очень мало думал до сих пор. Удивительно - и я в этом всегда убеждаюсь, - что в богословии не мое "Я" раскрываю, излагаю, передаю что-то, что уже во мне , что я знаю , что принадлежит мне, а наоборот - что-то открывается, подается .мне, и вся "работа" состоит лишь в том, чтобы как можно вернее, полнее, убедительнее передать это другим. Богословие в этом смысле есть только "поиски богоприличных слов" и тем самым - исключение, отбрасывание "ложных" слов.

В промежутках между часами работы - прогулки по давным-давно знакомым местам, но которые с каждым годом все больше и больше становятся как бы причастием, удостоверением, откровением "самого главного", а встреча с ними - своего рода "литургией". "Le doux royaume de la terre..."

Когда я над чем-нибудь очень интенсивно работаю, как вот в эти дни, я не могу, не способен читать ничего "серьезного" и, главное, к этой работе относящегося. Поэтому взял первое попавшееся в здешней моей "библиотеке" - двухтомную биографию Sainte-Beuve, написанную A.Bailly. Купил ее давным-давно, и вот стояла неразрезанной. Вот еще один человек, стоявший всю свою жизнь около веры , во всяком случае, в общении - как критик, как историк "идей" и "опыта" - с людьми веры (чего стоит один его "Port Royal", где сотни страниц посвящены религиозному опыту, "духовности"). И "успокоив-

647

шийся" на некоем "мудром скептицизме". Какое удивительное, таинственное явление - это отбрасывание веры , "освобождение" от нее в XIX веке. Renan, Sainte-Beuve, Lamennais... Отказ от нее, как от какой-то проказы. Волнение Roger Martin du Gard, как бы не "поверить" в смертный час, гнев на религиозные похороны Андре Жида. Возмущение Симоны де Бовуар на малюсенький, слабенький намек на Бога, на веру у приближающегося к смерти Сартра. Этот гнев, это волнение, этот страх не равнодушных людей, а людей верующих и защищающих свою веру, веру в неверие как главное, решающее условие важности их дела, их убеждений, их "владычества" над умами людей... Вот почему христианам нужно прежде всего - не прекращать простого исповедания веры. Ибо весь ужас того, что происходит с христианством на Западе, - это приятие им этого неверия как всего лишь недоразумения, ибо на деле вера утверждает, проповедует, стремится осуществлять как раз то самое, во что верит это "неверие".

Почему я так люблю читать про этих "отказавшихся", этих "верующих в неверие" - Loisy, R. Martin du Gard, Gide, а в другом "регистре" - Леото и т.д.? Думается, потому, что именно в них раскрывается мне подлинный смысл моей веры. Ибо все то, что они отвергают, - в каком-то смысле отвергаю и я, но тогда именно, за отвержением этим, и раскрывается то, что вера не столько "утверждает", но чего присутствием - очевидным - она является.

Понедельник, 21 июня 1982

Четвертый день в Нью-Йорке, но - слава Богу - прохладном, солнечном, без мокрой нью-йоркской духоты. С сегодняшнего утра - суматоха нашего "института", около девяноста человек! Читал свою первую лекцию. Целовался со старыми друзьями и знакомыми... Много совсем молодых, и это радостно и утешительно...

Вторник, 22 июня 1982

Вчера вечером - "диалог" со священниками, участниками "института". В таких случаях я всегда особенно живо ощущаю как бы кровную с ними близость, своего рода круговую поруку... Жаловались, критиковали, все как всегда, но за всем этим самое главное - эти люди стоят у Престола Божия и, спустя две тысячи лет после Тайной Вечери, - "исполняют" ее в Евхаристии. И этой радости никто не отнимет у них...1

Среда, 23 июня 1982

Почти весь день вчера - после моей второй лекции - встречи с бывшими студентами. У каждого свои трудности, даже трагедии. Но общее впечатление очень хорошее, я бы сказал - "радостно-благодарное". Все живут все-таки "вышним", и это в эпоху, когда ничто нигде в нашей "культуре" не зовет к

1 Ср.: Ин.16:22.

648

"высшему" и оно - высшее - не столько отвергается, но попросту игнорируется, его нет .

Всю неделю прохладные, солнечные дни. Вчера к вечеру я так устал, голова "не варила" - и, будучи один (Л. на океане), прочел целого "Мегре" [Сименона].

Воскресенье, 5 сентября 1982

Кончилось еще одно лето в Лабель, а через неделю - 13-го - мне стукнет шестьдесят один год! Я как-то вдруг, неожиданно для себя, "ахнул" этому, до такой степени мне всегда казалось, что еще много-много жизни впереди. И вдруг вспомнил, что означало для меня, когда про кого-либо говорили, что ему "за шестьдесят"! Старость, старичок, в лучшем случае - "пожилой" человек. И вот "вошло" это в меня и часто бессознательно - присутствует, все собою так или иначе окрашивая...

Очередной приезд Андрея, на этот раз на три недели с перерывом пяти дней - поездки в Лос-Анджелес на "кадетский съезд". Как всегда, прогулки, обсуждение завтраков и обедов, но в миноре - ибо он должен соблюдать строгую диету, и это страшно, удивительно мешает ему жить, быть самим собою...

А вчера я хоронил в Вашингтоне внезапно скончавшегося Сережу Поливанова! Горе Оли, детей. Тяжело. И, как всегда, только теперь понимаешь по-настоящему, какой это был скромный, ясный, чистый и светлый человек... Чудный день, солнечный, прохладный, в Вашингтоне. Служили вдвоем с о. Димитрием Григорьевым. И все смотрел на тень от деревьев на кладбище и вспоминал бунинское:

Там вдали на погосте

Среди белых берез

Не могилы, не кости,

Царство радостных грез...1

Из Лабель приезжал три раза - читать лекции в нашем летнем институте, затем, в конце июля, венчать Ирину Трубецкую и совсем недавно - на "предсоборную комиссию". От Церкви, вернее - от "церковного истеблишмента" - все то же впечатление: какой-то метаморфозы в игру, разгула амбиций, бюрократии, болтовни... Что-то как будто надорвалось - может быть, тоже и во мне. Но все стало чуждым, неинтересным...

Зато в Канаде писал... И хотя плоды небольшие - двадцать пять страниц все той же главы "Таинство Святого Духа", все время радостное ощущение присутствия этой темы в себе, ее подспудная жизнь в душе, в сердце, в разуме...

Льяна 25 августа уехала в Италию - "прокатить" по ней внучку Льяну, как делала она это и с нашими детьми. Жил в Лабели совсем один и так сильно почувствовал, что такое одиночество, как может не хватать общения, общей жизни, все время воплощаемого единства. Слава Богу, она возвращается в среду...

1 Из стихотворения И.Бунина "Свет незакатный". Правильно: "Там, в полях, на погосте, / В роще старых берез, / Не могилы, не кости - / Царство радостных грез".

649

Сережа приезжал на каких-нибудь десять дней! Но какая это радость, какой он чудесный человек, какой он с Маней и детьми - чудная семья. Сережа работал с упоением над устройством своего нового, соседнего с нашим, дома на озере.

Labor Day... А потом погружение в семинарскую суету. Вчера вечер провел у о. Павла Лазора. Обсудили все, но какое это бремя - "религиозное", или "духовное", образование. Говорили с ним о том, почему, сравнительно, так много неудач... Кроме путаницы, соприсущей нашей эпохе, я вижу еще насаждаемую современной культурой какую-то заостренную "амбицию". В самой религии нет мира, тишины - все "проблемы" и все до предела - лично.

Вторник, 7 сентября 1982

Читал вчера перевод Ларисы Волохонской моей "For the Life of the World". Хорошо, то, да не то... а объяснить невозможно. В этой книге все в некоей ее "музыке", а вот ее-то и не передает или передает очень слабо - перевод. Du travail en perspective1.

Весь день вчера за столом: моя речь на русско-украинском симпозиуме, расписание лекций и т.д. А вечером на barbecue2 у Дриллоков. Длинная беседа с Давидом [Дриллоком] и Павлом [Лазором]. Мне с ними так хорошо. Также перечитал все уже напечатанные главы "Литургии".

С начала лета что-то расклеилось в моем физическом организме. Почти беспрерывная головная боль, теперь вдобавок - какая-то dizziness3, неустойчивость в ходьбе и, наконец, катастрофическое ослабление памяти - имена, слова, факты. Сегодня в первый раз ощутил беспокойство. Что это - старение, или болезнь, или и то и другое вместе?

Появление Пети (о. Петра) Чеснакова. Служил с нами всенощную под Рождество Богородицы, потом ужинали вдвоем. Болтает так же, как в 1930 году, но чистый, добрый человек. Мучится архиерейством: "чи буты, чи ни буты..." Слушал его и думал: сколько людей буквально "разбиваются" о Церковь, об ее инерцию.

Говорили и о Репнине, о том, как он буквально "тонул" в жизни и уже ничему не мог сопротивляться.

Четверг, 16 сентября 1982

Прочел вчера "Sa ceremonie des adieux"4, рассказ Симоны де Бовуар о последних десяти годах жизни Сартра и об его смерти. Мороз по коже пробегает от того ужаса , ужаса прежде всего бессмыслицы, который перед лицом смерти испытывают такие люди. Люди, которые отсутствие Бога сделали основой своего "служения миру", а вместе с тем живут напряженной личной жизнью, от жизни все время требуют смысла, радости, удовольствия. И вот это, надо

1 Надо будет поработать (фр.).

2 Прием на открытом воздухе, во время которого гостей угощают мясом, жаренным на открытом огне.

3 дурнота, головокружение (англ.).

4 "Его церемония прощания" (фр.).

650

сказать, честное, клиническое описание конца, распада, погружения во тьму. Читал, не мог оторваться...

Сартр. Удивительная судьба. Во все, что он делал, он верил, и это все, от начала до конца, были ошибки . Сладострастные повторения слова "les masses"1. Откуда это обожествление "масс"? Какое-то абстрактное желание - и страстное - ими заменить Бога. Только массы - "субъект истории"... Откуда, главное, это опять-таки страстное отрицание Бога? Почему-то массы , и именно потому, что они - "массы", одни могут добиться "свободы". Свободы от чего? Свободы для чего? Какими удивительно глупыми идеями живет безбожный мир! И подумать только, что он, Сартр, исписал буквально десятки тысяч страниц.

Из-за головных болей (с июня!) и какой-то странной dizziness - бегаю по докторам. Во вторник у милейшего Dr. Rudd'a, сегодня у глазного врача. Все в порядке, все действует, но тогда откуда же эти боли и эта dizziness? В следующий понедельник иду к неврологу.

Понедельник, 20 сентября 1982

Два дня [на океане] в Easthampton у И.Урусовой. Изумительная погода, но я почти не двигался, так как чувствовал себя отвратительно. Читал S. de Beauvoir "Entretiens avec J.P.Sartre 1974-1980"2.

Суббота, 25 сентября 1982

Четвертый день в [больнице] New York Hospital. Две опухоли, сотни "тестов". Писать об этом скучно и длинно. Письма, цветы, чувство чего-то незаслуженного... И второе - как просто, как поразительно просто меняется, в один момент, вся перспектива... "Здесь мир стоял простой и ясный, но с той поры, что ездит тот ..."-*.

Преп. Сергия Радонежского. Жду о.Михаила Аксенова с причастием.

Воскресенье, 3 октября 1982

Тринадцатый день в госпитале. Все "tests"... В общем, слава Богу, спокойствие, тишина. Присутствие Л. и девочек. Письма, карточки... За окном - удивительный вид на Нью-Йорк - Queensboro, Midtown... Вода, небоскребы. И солнце, каждый день солнце. Кругом любовь и волнения.

Только что, после причастия, ушел о. М[ихаил Аксенов].

"Идиже празднующих глас непрестанный и видящих Твоего лица доброту неизреченную..."

No comments4.

Вера, надежда, любовь.

1 "массы" (фр.).

2 Симону де Бовуар "Беседы с Сартром 1974-1980" (фр.).

3 Из стихотворения В.Ходасевича "Автомобиль". Правильно: "Здесь мир стоял, простой и целый, / Но с той поры, как ездит тот..."

4 Без комментариев (англ.).

651

Понедельник, 4 октября 1982

Четырнадцатый день. Сижу в залитой солнцем палате и жду у моря погоды - решения о лечении... Вчера, как, впрочем, и все эти дни, - посетители... Масса добрых слов, любви, молитв - это чувствуется почти физически. Звонки вчера - от Сережи, Андрея, Братули. Присутствие Л. и Маши. Почти счастье.

Вчера сделал первую попытку "поработать", сел за "Таинство Святого Духа". Что мешает? Внутренняя суета, которой способствует госпиталь. Все время чего-то ждешь, и это ожидание не дает сосредоточиться на работе.

Среда, 1 июня 1983

Восемь месяцев - не писал сюда ни слова. И не потому, что нечего было сказать: никогда, пожалуй, не было столько мыслей, и вопросов, и впечатлений. А потому, пожалуй, что все боялся той высоты, на которую подняла меня моя болезнь, боялся "выпасть" из нее. И потом первые месяцы - до Пасхи - писал, работал, вдруг страшно захотелось, чтобы мои английские книги вышли по-русски, хотя, увы, написаны они не в русской тональности и вряд ли перевод передает то, что мне казалось нужным сказать.

Присутствие активное - Л. Я думаю, не будь ее со мною, не было бы этих - в основном мирных и глубоких - восьми месяцев.

Три приезда Андрея.

Три приезда Сережи.

Приезды Ткачуков...

Какое все это было счастье!

652

Номер страницы после текста на ней

Прот. Иоанн Мейендорф

ЖИЗНЬ С ИЗБЫТКОМ*

Мысли и чувства тех, кому довелось произносить слова прощания на отпевании отца Александра Шмемана, - иерархов, коллег и друзей - отражают все, что надлежало сказать в первые недели после его безвременной кончины 13 декабря 1983 года. Быть может, со временем кто-нибудь другой предпримет более глубокую оценку его идей и сочинений, в том числе и неопубликованных. Моя задача - всего лишь наметить здесь главные периоды его жизни, не претендуя на исчерпывающую полноту. Когда пишешь об очень близком друге - почти брате, невозможно быть вполне беспристрастным и избежать некоей примеси субъективности и импрессионизма при определении подлинно значимого в жизни отца Александра - жизни, поистине прожитой не зря, жизни с избытком. Заранее прошу простить мне эту субъективность.

Отец Александр родился в 1921 году в Ревеле, в русской семье, со стороны отца имевшей предками остзейских немцев, и в раннем детстве был увезен из Эстонии во Францию. С того времени и до отъезда в Америку (1951 г.) жизнь русской эмиграции в Париже сделалась его жизнью.

«Русский Париж» 1930-х годов был миром в себе. Здесь жили десятки тысяч русских, и среди них - интеллектуалы, художники, богословы, великие князья и бывшие царские министры. Русская эмиграция выпускала ежедневные газеты, разделялась в жарких политических дискуссиях и по-прежнему мечтала о возвращении домой. Дети воспитывались в русских школах, в известной изоляции от окружающего французского общества (которое, впрочем, и не было к ним чересчур гостеприимно). Юный Александр (или Саша, как называли его близкие и друзья) испытал на себе это закрытое русское воспитание: несколько лет провел в русском кадетском корпусе в Версале, а затем перешел в русскую гимназию. При всех достоинствах этого начального образования оно не могло полностью удовлетворить его ум и стремления. Уже в ту пору он чувствовал, что все лучшее в великом наследии русской культуры (особенно же русская литература) не было закрыто для Запада, но, напротив, по масштабу своему непременно было и «европейским». В знаменитой «Пушкинской речи» Достоевского он видел единственно верное понимание России и русской цивилизации. Он отказывался принимать ее искусственные ограничения и продолжил образование во французском лицее и Сорбонне.

Уже подростком Александр обрел свой настоящий духовный дом в Церкви. Знакомство с Православием и его истинным духом происходило у него не столько на скучных и обязательных уроках Закона Божия в кадетском корпусе

* Первоначально опубликовано в St. Vladimir's Theological Quarterly, 28, 1984, pp. 3-10. Перевод Ю.С. Терентьева.

655

или гимназии, сколько через непосредственное участие в храмовом богослужении - сначала алтарником, потом иподиаконом монументального Александро-Невского собора на рю Дарю. Под влиянием замечательно мудрого и неизменно снисходительного и доброго митрополита Евлогия и несколько «старорежимного», но просвещенного и открытого духовенства, а также благодаря заботливому руководству старшего иподиакона собора Петра Ковалевского Александр постиг величие и глубину богослужения и сохранил на всю жизнь любовь к его пышности и торжественности.

Годы второй мировой войны и немецкой оккупации Франции стали временем решающего выбора. Промыслительно укрытый от трагедии войны, Александр учится в Парижском богословском институте (1940-1945) и женится на Ульяне Осоргиной (1943), бывшей тогда студенткой классического отделения Сорбонны и принадлежавшей к традиционной, глубоко церковной русской семье. Тогда же все его друзья и знакомые поняли, что Александр нашел свое истинное призвание и что Господь благословил его счастливой семейной жизнью. Обретенные им в ту пору вдохновение и радость на всю жизнь одарили его умением щедро делиться этими чувствами с другими.

Православный Богословский институт в Париже (Свято-Сергиевский, как часто его называют) объединил несколько разнородный, но замечательный преподавательский состав, включавший и представителей богословских кругов дореволюционной России (А.В. Карташев), и интеллектуалов, пришедших к Православию во время революции (В.В. Зеньковский), и бывших белградских студентов (архимандрит Киприан Керн и протоиерей Николай Афанасьев). Здесь преобладало влияние отца Сергия Булгакова - некогда воспитанника русской семинарии, затем философа-марксиста и, наконец, под влиянием Владимира Соловьева и отца Павла Флоренского, - священника и богослова. В годы войны учащихся было мало, но энтузиазм и надежды на возрождение Православия не иссякали.

Никогда не увлекавшийся «софиологическими» умозрениями Булгакова - при огромном личном к нему уважении - Александр Шмеман с самого начала избрал своей специализацией историю Церкви. Он стал учеником А.В. Карташева, чьи блестящие лекции и скептический ум отвечали собственной его склонности к критическому анализу окружающей действительности. Результатом явилась кандидатская диссертация о византийской теократии. Завершив пятилетний курс обучения в Свято-Сергиевском институте, Шмеман становится преподавателем церковной истории сперва как мирянин, затем в сане иерея, будучи рукоположен в 1946 году архиепископом Владимиром (Тихоницким), который возглавлял Русский Западно-Европейский Экзархат в юрисдикции Константинопольского Патриарха.

Наряду с А.В. Карташевым решающее влияние на отца Александра Шмемана оказали два других члена преподавательской корпорации. Архимандрит Киприан (Керн), его духовник и друг, взял отца Александра помощником в свой приходской храм равноапп. Константина и Елены в Кламаре недалеко от Парижа. Архимандрит Киприан преподавал в Свято-Сергиевском институте патристику, но главной любовью его было богослужение, а его литургический вкус надолго остался для отца Александра определяющим. Объединяла их

656

также любовь к русской классической литературе и глубокое ее знание. Однако более значимым в интеллектуальном плане для отца Александра оказалось личное знакомство и увлечение идеями прот. Николая Афанасьева, профессора канонического права, чье имя навсегда будет связано с тем, что сам он называл ^евхаристической экклезиологией», и чьи взгляды нашли отражение во многих( произведениях его молодого друга.

Будучи молодым преподавателем церковной истории, отец Александр Шмеман предполагал написать докторскую диссертацию о Флорентийском Соборе, но впоследствии отказался от этой темы. Напоминанием о первоначальном интересе к византологическим штудиям осталась подготовленная им публикация небольшого трактата св. Марка Ефесского «О воскресении». Истинным же центром духовно-интеллектуальных увлечений и занятий отца Александра всегда оставалась сама Церковь. Его разбор византийской теократии, чтения по церковной истории в целом, равно как и первоначальная тема диссертации выросли из постоянно волновавшего его вопроса о выживании Церкви как Церкви за многовековой период ее двусмысленного союза с государством и о выживании Православия в его противостоянии Риму на протяжении Средних веков. Но ему, должно быть, недоставало терпения, чтобы целиком сосредоточиться на прошлом Церкви: экзистенциальное сегодня - вот что было для него по-настоящему важно. А сегодня Православная Церковь не может существовать ни как опора государства, ни как культурный придаток «русизма»: она жива в Литургии и Литургией. И как раз здесь экклезиология прот. Николая Афанасьева послужила указанием (хотя и не прямым образцом) дальнейшего направления богословского пути отца Александра.

Не подлежит сомнению, что богословские взгляды отца Александра сформировались в парижские годы. Влияние ряда преподавателей Свято-Сергиевского института оказалось решающим, однако уже тогда он жил в более широком духовном мире. Сороковые и пятидесятые годы были временем замечательного богословского возрождения во французском католицизме - временем «возвращения к истокам» и Движения за литургическое обновление. Именно здесь, в среде думающих и верующих интеллектуалов, отец Александр по-настоящему узнал о «литургическом богословии», «философии времени» и истинном значении «пасхальной тайны». Имена и идеи Жана Даниэлу, Луи Буйе и некоторых других сыграли очень важную роль в формировании его богословского сознания. Если наследие этих ученых отчасти затерялось в сумятице, охватившей католический мир после II Ватиканского Собора, то идеи их принесли обильный плод в органически литургическом и экклезиологи-чески целостном мире Православия благодаря блестящему и всегда действенному свидетельству отца Александра Шмемана.

Православие во Франции не ограничивалось лишь интеллектуальными или богословскими занятиями. Окончательный крах надежды на скорое возвращение в Россию поставил вопрос о долговременном выживании Православия на Западе, в связи с этим появилась и необходимость осмысления, для чего вообще возникла православная «диаспора». Как и большинство представителей «младшего» поколения православных богословов, отец Александр не ви-

657

скорее уж в русле той политики, какой всегда следовала в принципе Русская Церковь с тех пор, как Православие впервые утвердилось на североамериканском материке. Ее канонической и миссионерской целью всегда была Церковь для американцев, учрежденная с благословения Церкви-матери и приглашающая всех желающих свободно присоединиться к ней. Это последнее предположение подразумевало, конечно, что единство не может быть установлено в одностороннем порядке и что требуется согласие всех. Разумеется, Константинопольский Патриархат по-прежнему волен был взять на себя руководство предстоящим объединительным процессом. Во время переговоров, приведших к автокефалии, у отца Александра установились поразительные личные отношения с митрополитом Ленинградским Новгородским Никодимом (Ротовым), чье полное понимание исторической ражности такого шага для Православия в Америке и неутомимые усилия в достижении общей цели сделали возможным подписание 10 апреля 1970 года Патриархом Московским Алексием Томоса об автокефалии. И Церковь-мать в России, и Церковь-дочь в Америке понимали этот факт лишь как первый - а не последний - шаг к православному единству, которого предстоит достичь соборным согласием всех Православных Церквей.

Несмотря на громадную преподавательскую нагрузку и самое деятельное участие в жизни своей Церкви (лекции, статьи, выступления и встречи по всей стране), отец Александр никогда не изменял другой от юности волновавшей его теме - судьбе Православия в России. На протяжении ряда лет он имел счастливую возможность выступать с ежедневными беседами по радио «Свобода», которые сделали его имя известным среди изолированных и гонимых христиан России. Одним из них был Александр Солженицын, чьи сочинения, тайно переправленные за границу, стали для отца Александра, как и для многих других, дуновением свежего ветра, пробившимся сквозь гнетущую серость советской действительности, свидетельством о духе «подлинной» России и настоящим чудом духовного выживания. Отношение Солженицына к России отец Александр определил очень емким словом, назвав любовь к ней автора «Архипелага ГУЛаг» и «Августа 14-го» «зрячей», в противоположность столь частым проявлениям «слепого» национализма. Особое негодование вызывали у него советские и западные оппоненты Солженицына, обвинявшие его в том самом «слепом» национализме, который так очевидно отрицается критическим изображением предреволюционной России в «Августе 14-го». Но не одобрял он и некоторых увлечений самого Солженицына - например, его восхищения (недолгого) старообрядцами.

Думается, что если у отца Александра был талант, который он не успел развить в своих опубликованных работах, то это талант необычайно глубокого постижения русской литературы (да и западной, особенно французской), талант распознания «истинного» и «ложного». Немногочисленные статьи и лекции на литературные темы принадлежат к лучшей части его наследия.

Полная биография должна была бы включать и другие стороны деятельности отца Александра Шмемана: его труды (еще во Франции) на посту вице-председателя Молодежного отдела Всемирного Совета Церквей, кратковременное участие в комиссии «Вера и порядок», преподавание, в качестве адъюнкт-про-

660

фессора, в нескольких американских университетах, участие в более консервативных христианских объединениях (например, «Хартфордский призыв»).

Замечательный мастер устного слова, человек, более других наделенный даром настоящего общения и истинного сочувствия, но прежде и более всего - священник, преданный Церкви, в которой всегда, при всех ее человеческих недостатках, видел предвосхищение Царства и единственно надежный залог бессмертия, отец Александр сыграл громадную роль в жизни очень и очень многих. Наследие его не исчезнет, и не потому лишь, что его не забудут друзья, но потому, что он навсегда остался в вечной памяти Божией как верный делатель Его виноградника.

ПОСЛЕДНЯЯ ПРОПОВЕДЬ,

произнесенная прот. Александром Шмеманом 24 ноября 1983 г. за Литургией в День Благодарения

Всякий, кто способен благодарить, достоин спасения и вечной радости.

Благодарим Тебя, Господи, что изволил принять службу сию, Евхаристию, приносимую Св. Троице, Отцу, Сыну и Святому Духу и наполняющую наши сердца радостью, миром и праведностью во Святом Духе1.

Благодарим Тебя, Господи, что Ты открыл Себя нам и дал нам предвкушение Твоего Царствия.

Благодарим Тебя, Господи, что Ты соединил нас друг ко другу, в служении Тебе и Твоей святой Церкви.

Благодарим Тебя, Господи, что Ты помог нам преодолеть все трудности, напряжения, страсти и искушения, восстанавливая среди нас мир, взаимную любовь и радость в общении Святого Духа.

Благодарим Тебя, Господи, за посланные нам страдания, ибо они очищают нас от самости и напоминают нам об «едином на потребу», о Твоем вечном Царствии.

Благодарим Тебя, Господи, что Ты нам дал эту страну, где мы можем свободно служить Тебе.

Благодарим Тебя, Господи, за эту школу, где возвещается имя Бога.

Благодарим Тебя, Господи, за наши семьи: за мужей, жен, особенно за детей, -которые учат нас, как славить имя Твое святое в радости, движении и святой возне.

Благодарим Тебя, Господи, за всех и за все. Велик Ты, Господи, и чудны дела Твои и нет слова, достойного воспеть чудеса Твои!

Господи, хорошо нам здесь быть.

1 Рим. 14, 17.

 

Top