Герб горада Ліды, наданы 17 верасня 1590 г.
Если когда-либо, то особенно на археологическом съезде в городе Вильне уместно заняться рассмотрением судьбы того языка, который в течение нескольких столетий был органом умственной, нравственной и политической жизни народа в великом княжестве литовском; это рассмотрение особенно уместно теперь, так как здесь собрана масса вещественных данных этого языка, а в науке подготовлено немало интересных материалов, освещающих разные его стороны, Еще некоторые посторонние побуждения заставляют заняться данным вопросом: это - те разноречивые мнения, которые нередко приходится слышать и читать об этом языке.
В старых памятниках это наречие обыкновенно называется «языком русским»; так, в статуте 1588 года имеется постановление, чтобы писарь земский писал все выписы и позвы русским, а не другим языком, при чем в статуте этот язык характеризуется только «русскими литерами и словы». Известный переводчик библии на западно-русское наречие, доктор Франциск Скорина, язык своих изданий называет русским, противопоставляя ему язык словенский. Свой перевод св. Писания называет «библия руска», перевел он «всю библию рускаго языка», о книгах переведенных говорит: «мною на руский язык выложенных». Подобным же образом называют западно-русское наречие и другие старинные писатели. Переводчик евангелия на западно-русское наречие 1570 г. Василий Тяпинский западно-русский народ и его язык называет «зацным русским». Издатель Учительного Евангелия 1569 г. Григорий Александрович Ходкевич говорит: «Помыслил был есми, иже бы сию книгу, вырозумения ради простых людѳй, преложити на простую молву». В одном из следующих его изданий в предисловии прибавлено: «зась пре незнаемость и неумеетность языка словенского многих... знову преложеньем его на язык наш простый руский якобы змертвых вскрешон».
С другой стороны западно-русские писатели иногда называют его также литовским. Так, Лаврентий Зизаний слово катехизиса объясняет следующим образом: «по-литовски оглашение»; или Памва Берында в своем словаре (1653 г.) говорит: «петель: чески и руски. Когут. Волынски певень. Литовски петух» (Приводим по книге П. В. Владимирова: Доктор Фр. Скорина, стр. ХІІ). Вследствие этого обстоятельства и многие русские исследователи начала нынешнего столетия и некоторые из позднейших, имея в виду противопоставить этот язык литературному, иногда называют его литовско-русским языком. Такое имя дают ему, напр., Кеппен, архиепископ Филарет, Сахаров, Каратаев.
Есть даже исследователи, которые, видя в западно-русском наречии присутствие элементов польского языка, называют его русско-польским языком, а самые крайние из них - даже наречием польского языка. Так, Штриттер, рассматривая язык Скорины, говорит: «сей перевод российской библии несколько подходит к польскому языку». (Владимиров: Доктор Франциск Скорина, стр. ІІІ). Его мысль разделял и Греч. А этого последнего повторил Линде, несколько даже сильнее, выражаясь следующим образом о западно-русском языке: «tak bardzo do polszczyzny zblizony dyalekt» (Владим. ib. X). В другом месте (O statucie litewskim, ruskim jeżykiem i drukiem wydanym wiadomość, przez M. Samuela Bogumiła Linde. W Warszawie. 1816.) тот же Линде доказывает, что западно-русское наречие ближе к польскому, нежели к русскому языку. Рассматривая лексический состав статута, он в основу кладет польский язык и русские слова отмечает лишь как заносные. Так (на 17-й странице) он говорит: «ieszcze tu nie iest koniec wszystkim słowom niepolskim, znayduiącym się w Ruskim Statucie Litewskim». За Линде последовали другие польские писатели, которые даже западно- русскую литературу отнесли к польской; так поступил, напр., Вишневский (Historya literatury polskiej. Kraków. 1851. VIII), рассматривая в истории польской литературы произведения Скорины и в языке их находя особую близость к польскому. Некоторые польские писатели: Ярошевич (Obraz Litwy, t. II. 133), Нарбут Histor. Nar. Litowskiego, t. III, 262-263), Рогальский (Wielka Encyklop. t. XXIV,25), Чечот (Piosnki wieśniacze znad Niemna i Dżwimy, niektóre przysłowia i idiotyzmy,w mowie Sławiano-krewickiej. Wilno. 1846) - находят очень удобным западно-русское наречие называть кривичанским или кривицким.
Наконец, некоторые ученые и писатели, как Бодянский (Владимиров: Доктор Франциска Скорина, стр. ХП), Головацкий (ib. XVII) называют этот язык крайне искусственным и поэтому даже не находят возможным дать ему какое-либо названиѳ. «Им никто никогда не говорил и не говорит... (так как он представляет) самую отвратительную смесь, какую только можно себе представить и какая когда-либо существовала на Руси» (Бодянский). То же говорит и Головацкий. Так, касаясь языка библии Скорины, он пишет: «то язык ни белорусский, ни великорусский, ни малорусский, а язык книжный искусственный, яким никто никогда не говорил и не говорит» (ib. ХѴІІ). Впрочем, относительно языка грамот Головацкий выражается иначе: «язык грамот (XVI в.) чистый русский, без малейшего влияния польского языка, который в то время еще не употреблялся в письменности» (Труды VI археологического съезда, стр. 424). В последнее время за крайнюю искусственность этого языка высказался Первольф (Славяне, их взаимные отношения и связи, т. Ш, ч. ІІ, в разных местах). Наконец, вследствие преобладания в этом наречии особенностей теперешних белорусских говоров многие ученые исследователи называют его белорусским, как напр. Буслаев, Огоновский, Житецкий, Соболевский, Недешев, Владимиров. Мы тоже склонны к этому названию. Белорусским его называли отчасти и в старину в Москве; так называет его и Крыжанич (Первольф: Славяне... т. III, ч. ІІ, 161).
Прежде чем приступим к рассмотрению указанных мнений, ознакомимся сначала с особенностями как старого западно-русскаго наречия, так и современного белорусского. К числу их относятся:
1. Появление неслогового «у» (ў) на месте «у» и «в". В старинных памятниках эта черта выражается в смешении у и в. Это явление в западно-русских произведениях мы замечаем уже с начала XIII века, если только в это время уже может быть речь о западно-русских произведениях: в договоре Смоленска с Ригою 1229 г. читаем - уздумал, у Ризе и т. п., в Полоцкой грамоте около 1300 года: у Полотеско и т. д. В позднейших западно-русских произведениях появление «у» вместо «в» и наоборот стало вполне обычным делом. Значительно позже встречаются случаи замены «л», стоящего в закрытых слогах или перед согласными, посредством того же неслогового «ў»: лишь с конца ХѴ века (в Западно Русской Четье 1489 г. читаем: невдо взе, или в грамоте 1497 г. [Археогр. Сборн. I, 3]: Во вчкевич) можно наблюсти это явление, и то спорадически. Но рассматриваемая нами примета западно-русскаго наречия также рано замечается и в памятниках других наречий русского языка, напр., новгородских, галицко-волынских.
2. Такою же чертою, замечаемою отчасти в других старинных памятниках, является твердое «р» вместо основного мягкого. Особенность эта в западно-русских памятниках наблюдается уже с половины XIV века, напр., в грамоте 1340 г. короля Казимира читаем: Двор ыкович, или в грамоте 1395 г. (Акты изд. Виленской арх. комис. ХІІІ, 4): сентябра и т. д. Но твердый «р» вместо мягкого изредка встречается и в других памятниках русских (Соболевский -Лекции, 3122) и даже церковно-славянских. Из позднейших наречий русского языка, он однако утвердился только в белорусском, где и распространился повсеместно, кроме самых окраинных, восточных и южных говоров.
3. Старому западно-русскому наречию свойственна была группа «жч» (вероятно искусственное написаниѳ «ждж») в тех случаях, где в современных великорусских говорах находим «жж», а в церковно-славянском «жд»: джчевным Псалтирь 1262 г. (Соболевский - Лекции, 2 39), разъежчал Грамота 1398 г. (Акты, изд. Вил. арх. ком., т. XI, 3) и т. д. В позднейших памятниках таких примеров масса. Но «жч» встречается также и в галицко-волынских памятниках, самых древних - ХІІ в. (Соболевский - Лекции, 2 40); при том для характеристики современных белорусских говоров эта черта не может считаться выдающеюся, так как «ждж» хотя и свойственно им, но встречается в незначительном количестве случаев; кроме того, группа «ждж» принадлежит также малорусскому наречию и польскому языку.
4. Выдающаяся черта теперешнего белорусского вокализма - аканье, принадлежащая ему вместе с южно-великорусскими говорами и доведенная в нем даже до крайних пределов, в старинных западно-русских памятниках попадается начиная лишь с ХIV века, но и здесь достоверных случаев встречается вообще мало: Алкерд 1359 г. в Смоленской грамоте, - Анофрей 1399 г. в Полоцкой грамоте; в большем количестве примеры аканья мы находим в XV и особенно в XVI веке. Около этого же времени аканье появляется и в южно-великоруских говорах.
5. Вероятно раньше аканья белорусское наречие развило проточный согласный г = h. Время появления этого звука по памятникам точно определить довольно трудно в виду отсутствия для него особого знака. Очень может быть, что малорусскому и белорусскому наречиям он свойствен искони, но доказать это вескими соображениями довольно трудно. Несомненно однако, что в эпоху выделения существенных особенностей старого западно-русскаго наречия он уже существовал. Это видно из того, что для звука противоположного - для г = h - в нем было придумано даже особое начертание «кг», которое по памятникам можно проследить начиная с XIV века: Скиркгайло 1387, буркгмистру 1397 г. и др. (ср. наше сочинение: «К истории звуков и форм белорусской речи. Варшава. 1893.» стр. 232-233).
6. Непосредственно от глубокой старины удерживается в белорусских говорах, старых и новых, переходное смягчение гортанных перед е = n и отчасти перед е = е основному в склонении и спряжении. Эта черта белорусского консонантизма принадлежит и малорусскому наречию. Примеры: «оу» сороце лет Житие Алексея ХѴ в., сумраце Скорина и т. д.
7. Такою же старинной особенностью является удержание слогов ый - ий при теперешних великорусских ой-ей: Сокрыи Скор., осмыи там же, днии Познанская рук. XVI в. (Archiv fur slav. Phil. IX) и т. д. Однако в старинных же западно-русских памятниках не редкость и слоги ой - ей, что отчасти в некоторых случаях наблюдается и теперь: жеребеи, Григореи, инеи и др. у Скорины.
8. Одною из выдающихся примет белорусских говоров, роднящею их с малорусским наречием, является удвоение согласного звука, если ему приходится стоять перед «j». По памятникам собственно западно-русским, это явление можно проследить начиная с XV века: Иллиничи из грамоты XV в., но в копии ХVII века; чем дальше, тем подобных примеров больше. В произведениях галицко-волынских эта примета встречается уже с XIV в. (Соболевский - Лекции 2, 101).
9. Самая характерная черта теперешних белорусских говоров, резко выделяющая их из среды других наречий русского языка - так называемое дзеканье и цьвяканье - по памятникам может быть прослежено лишь в сравнительно позднее время: примеры, встречающиеся в произведениях XV века, легко могут быть объясняемы как полонизмы. В XVI веке их уже значительно больше, но вообще говоря, постановка «дз» и «ц» вместо мягких «д» и «т» делом обычным не может считаться. Причиной этого обстоятельства, несомненно, служит стремление избегнуть необычных начертаний «дз» и «ц», составляющих особенность польского языка.
В XIV и XV веках изредка появляются и морфологические особенности западно-русских говоров; но они, вообще говоря, мало характерны.
Вот в общем главнейшие черты старого западно-русскаго наречия, но они же, как можно было видеть, являются характерными чертами и современных белорусских говоров. Обстоятельнее этого вопроса мы касались в сочинениях «Обзор звуков и форм белорусской речи.» Москва. 1886 г. и «К истории звуков и форм белорусской речи.» Варшава. 1893 г.
Так постепенно появились особенности старого западно-русскаго наречия, ставшего во время литовского господства языком государственным, поглотившим другие говоры племен русских славян, живших по Западной Двине, верхнему течению Днепра и притокам его: Сожу и Припяти, а также по Неману. Такими племенами были: кривичи, радимичи и дреговичи. Из общих черт говоров этих племен и образовалось старое западно-русское наречие, родоначальник нынешних белорусских говоров. Таким образом, восходя по отдельным своим чертам в некоторых случаях к первым письменным произведениям на русском языке, как особый организм оно возникло в эпоху литовского владычества, преимущественно в XIV-XV столетиях; особенной же крепости достигло, как увидим, в XVI веке. Менее значительные особенности отдельных говоров, поглощенных западно-русским наречием, как взаимная мена «ч» и «ц» своеобразная огласовка безударных гласных и т. п. мелочи удержались в разных окраинах даже до сих пор лишь как местные различия. Гранича с юга с малорусскими говорами, с востока и севера с великорусскими, а с запада с польским и отчасти с литовским языком, старое западно-русское наречие, как и теперешние белорусские говоры, иногда воспринимало в себя особенности соседей, которые в той или другой степени и распространялись по окраинам. По древним актам даже можно проследить, в какую сторону шло это движение. В тех местах, где теперь уже слышится малорусская речь, в XVI веке еще пишут акты на чистом западно-русском наречии; наоборот, на севере, где теперь господствует белорусская речь, в старинных актах находим особенности не чисто белорусские. Так в актах полоцких, витебских и смоленских господствует речь с отличиями полоцко-смоленского говора, а в Подляшье (нынешней Седлецкой и отчасти Гродненской губерниях) теперь говорят на малорусском разноречии, однако в актовом языке этой местности не заметно существенных особенностей малорусского наречия. «Даже в лексическом отношении находим слова вовсе неупотребительные в нынешнем указанном жаргоне: напр. сознанье, сознал, переписыванье, гридня, горница, клеть, погреб...» (Головацкий: черты домашняго быта русских дворян на Подляшье. Вильна. 1888, стр. 33). - Таким путем постепенно образовались переходные говоры - от западно-русских (как заблудовский, полесский) к малорусским и к южно-великорусским (говоры юговосточной части Могилевской губернии, Смоленской и отчасти Тверской). На севере белорусские говоры постепенно сливаются с псковскими и новгородскими, теряясь далее на западе среди литовцев и поляков. Исследователю западно-русскаго наречия нельзя пройти молчанием и этих переходных говоров; стоит лишь всегда выделять собственно западно-русское от пришлого.
Мы видели, какие начала легли в основу старого западно-русского наречия: именно, оно приняло в себя все черты, характеризующие общерусский язык, да ещt особенности, принадлежащие исключительно местным народным говорам. Когда оно стало языком литературы, в него обильным потоком вошли еще, с одной стороны, стихия церковно-славянская книжная, а с другой - при посредстве речи образованного общества со временем проник язык польский; вследствие указанных обстоятельств наречие книжное западно-русское, как и всякий язык литературы, стало в большей или меньшей степени искусственным.
Остановимся несколько обстоятельнее на значении западно-русского наречия в Литовском государстве. На долю западно-русского наречия выпала в свое время завидная для других русских наречий роль быть языком государственным, органом умственной, нравственной и политической жизни целого народа. Когда Литва покорила соседние русские области и вслед затем в умственном отношении сама добровольно подчинилась побежденным, старое западно-русское наречие стало языком государственным не только в восточных областях, но и вообще в Литве. На нем пишутся княжеские грамоты, всякого рода официальные и частные акты. На нем говорят и пишут Ягайло, Витовт и последующие Ягайловичи вплоть до Сигизмунда Августа (ср. А. Будиловича: Общеславянский язык, т, ІІ, стр. 224; Первольф: Славяне, т. ІІІ, ч. ІІ, стр. 165, 1 выноска). Мы уже говорили, что такая роль русского языка в Литовском государстве была закреплена даже законодательным путем. В Литовском статуте 1588 г. (стр. 122) читаем: «писар земски мает поруску литерами и словы рускими вси листы, выписы ипозвы писати, анеишим езыком исловы». Такое положение статута строго соблюдалось до 1696 г., когда сеймовым постановлением русский язык в судебно-административной практике был заменен польским: «Pisarz powinien po-Polsku, a nie po-Rusku pisać» (Vol. 1еg. издание Огрызки, С.-Пб. 1860 г., т. V, f. 863, 418). Такое официальное признание русского языка государственным было первым обстоятельством, содействовавшим развитию западно-русского наречия. Но были и другие не менее важные причины. Став государственным языком, западно-русское наречие по необходимости сделалось разговорной речью высшего общества, а это последнее, состоявши на первых порах исключительно из русских и литовцев, впоследствии, особенно с XVI века, приняло в себя обильный приток польской шляхты, говорившей по-польски; вследствие этого и в западно-русское наречие начинают входить элементы польского языка, к счастью для первого - почти исключительно в лексическом отношении (ср. Будилович: Общеславянский язык, П, 227-231, где приведены примеры полонизмов; а также Первольфа: Славяне, ІІІ, ч. ІІ, 221, 223, 224, 232 и др., а также в разных местах у нас: «К истории...»). Таким образом западно-русское наречие еще больше обособляется от восточно-русскаго языка, господствовавшего в московской письменности. Это обстоятельство имело различные последствия. Приняв в себя много элементов польского языка и сделавшись вследствие этого еще более искусственным и уродливым, западно-русское наречие стало на пути постепенного его вытеснения польским языком. Действительно, высшее общество, начиная с ХУП века и даже раньше, уже большею частью и употребляет польскую речь, относясь к языку «прирожоному» русскому даже с некоторым пренебрежением. Вот как говорит об этом один из тогдашних патриотов: «хто бы не мусил плакати, видечи так великих княжат, таких панов знатных. так мног(о) деток невинных мужов зжонами втаком зацном руском азлаща перед тым довстипном оучоном народе, езыка своего славнаго занедбане. а просто взгардоу. скоторое запокоранѳм панским... (на них)... такаия оплаканаия неумеетность пришла, же вжо некоторие и писмом се своим. азлаща вслове бжем встыдают. А наостанок што может быти жалоснеишаиа... иж тые што се межи нами зовут духовными, иучители,... вполские або виные писма... дети заправуют» (Предисловие к евангелию Тяпинскаго около 1570 г.). То же читаем и в окружном послании 1592 г. (Акты Западной России, т. IV, § 32): «Учение св. писаний зело оскуде, пачеже словенскаго российскаго языка, - вси человеци приложишася простому несовершенному лядскому писанию, сего ради в различныя ереси впадоша, неведуще в богословии силы совершеннаго граматическаго словенскаго языкаа. Но средний класс и низший не знал польского языка и поэтому старался поддерживать родное западно-русскоѳ наречие внесением в него элементов чисто народного языка. Этому стремлению содействовали еще некоторые посторонние обстоятельства, выдвинутые временем. Таково было появление реформационного движения в Литве и связанное с ним зарождение разных религиозных сект, которые, стремясь распространить свое учение среди народных масс, естественно избрали орудием пропаганды язык простого народа. Поэтому на народном западно-русском языке появляются переводы книг св. Писания и богослужебных, а также разные догматические сочинения. Все это содействует обработке и усилению западно-русского наречия. И не одни только сектанты предпринимают издания на народном языке, к этому стремятся и истинные христиане, движимые любовью к простому народу, желанием помочь ему уразуметь священное Писание и богослужение. Они переводят и издают книги «к научению простых людей русскаго языка» (Скорина), «вырозумения ради простых людей» (Учительное Евангелие 1596 г.) и т. п. Это и естественно. Церковно-славянский язык для простого народа, а также для многих лиц «ученых и богобойных», слышавших в устах высшего класса общества речь полонизованную, становится в Западной Руси малопонятным; поэтому переводы св. Писания на народный язык уже с самого начала подпадения западно-русских областей под власть Литвы распространяются в изобилии и читаются не только простым народом, но даже духовенством. Вот как говорит об этом переводчик одного Евангелия: «языка словенскаго читаючи, писмом руским выкладу 3 слов его не розумеют», вследствие этого и является необходимость в переводах «на речь русскую письма нашого» (Предисловие Валентина Негалевскаго к переводу Евангелия 1581 года). Благодаря этим усилиям среднего и низшего классов общества, а также вследствие природной живучести русского языка, удалось спасти его в Западной Руси от поглощения польским языком. - В некоторых памятниках западно-русскаго наречия сказывается еще стихия чешская, как например, в изданиях Скорины; что вполне и естественно, если иметь в виду его пособия, главнейшим из которых была чешская библия 1506 года, и место издания его сочинений (чешская Прага). Но некоторые исследователи западно-русского наречия (как Головацкий: Черты домашняго быта-русских дворян на Подляшье... стр. 41 и след.), мне кажется, несколько преувеличивают это влияние: видят его и в западно-русских грамотах и актах. Интересно в этом случае соображение (W. A. Maciejowski: Pamiętniki о dziejach, piśmienictwie i prawodatswic Slowian, т. I, стр. 349) о том, что Ягайло, сделавшись польским королем, стал говорить по-чешски, так как по-польски не умел (делаем эту ссылку по брошюре Козловскаго: Судьбы русского языка в Литве и на Жмуди. Вильна. 1870 г. Оттиск из Вестника Зап. России; ср. еще Будиловича: Общеславянский язык, т. II, 200 стр.). - Когда с перенесением центра западной образованности из Вильны в Киев, при Петре Могиле, литературный язык принял в себя элементы малорусскаго наречия, он стал до того силен, что мог служить даже органом зарождающейся высшей образованности. Но это было уже не западно-русское наречие; это был язык, достигший крайних пределов искусственности: кроме элементов малорусской речи, в него вошел еще новый приток польских слов, вследствие того, что защитники православия эпохи Унии, желая дать возможно большее распространение своим произведениям, обыкновенно писали их на польском языке, а затем по привычке вносили польские обороты и слова и в славяно-русскую речь. В это же время, благодаря развитию образованности на западе и юге России, является стремление усилить церковнославянский элемент в литературном языке. Разные формы и обороты, иногда созданные по образцу западно-русских, уже канонизуются грамматиками, напр. книгой Мелетия Смотрицкаго, вышедшей в Евье 1619 года, которая стремится установить точные рамки для языка литературного. Став до такой степени искусственным, литературный западно-русский язык представлял уже очень мало ручательств за возможность своего дальнейшего существования. Церковно-славянский элемент, несколько обновивший его в последнее время, начал очищать его от польской примеси и в то же время сближать его с общерусским литературным языком, чем еще больше подрывал его самостоятельное существование. Естественная гибель западно-русскаго языка была еще ускорена и политическими событиями. Присоединение Малороссии к Москве усилило общение юго- западной образованности с северовосточной, в религиозном и политическом отношениях снова связало юг с севером; и хотя югозападные ученые и их образованность появились в Москве и привнесли некоторую долю влияния и в русский язык Московского государства, однако не могли ничего противопоставить сильному, благозвучному московскому языку. Таким образом западно-русский литературный язык, очистившись от полонизмов, в конце концов вполне сливается с общерусским литературным языком. Местные особенности остаются лишь в устах простого народа. Таковы особенности и такова судьба старого западно-русскаго наречия. Более подробно об этом в нашей работе: «К вопросу о разработке старого западно- русскаго наречия. Вильна. 1893».
Подведем теперь итоги всему сказанному:
1. Старое западно-русское наречие имеет особые, характерные черты, которые выделяют его как самостоятельный организм.
2. Эти черты не случайны, а совпадают с особенностями белорусского наречия, легшего в основу западно-русского языка.
3. Особенности белорусского наречия по своей древности почти не уступают другим наречиям; в общем же он не моложе XV века.
4. В XIV - XV веках западно-русское наречие было чище, нежели в XVI - ХѴІІ столетиях, когда оно приняло в себя массу полонизмов и других чуждых наростов.
5. Однако и в эту последнюю эпоху посторонние стихии не сделали западно-русского наречия до такой степени искусственным чтобы, лишить его всякой индивидуальности.
6. Полонизмы принадлежат более лексической его стороне и только отчасти звукам и формам. В этом отношении книжное западно-русское наречие отличается от русского литературного языка того времени, в котором сильно сказывается церковно-славянское влияние, однако не только в лексическом отношении, но также звуках и формах.
7. Вследствие указанных обстоятельств изучение старого западно-русского наречия так же интересно для истории русского языка, как и восточно-русского языка.
Спрашивается после этого - как же удобнее назвать старое западно-русское наречие? Называть его «языком русским», без всякой прибавки, не удобно потому, что этим словом мы обозначаем лишь общее понятие - единого русского языка, подразделяя его на наречия. Не подходит и название «язык литовский», так как с понятием литовского языка у нас соединяется совершенно другое представление: можно бы подумать, что белорусское наречие восприняло элементы литовского языка, чего с ним в действительности не произошло. Даже в лексическом отношении литовский язык не оказал на него почти никакого влияния. Не может быть речи и о названии его наречием польского языка, так как оно лишено тех черт, которые выделяют польский язык из других славянских языков. Лексические заимствования еще не придают ему черт того языка, откуда они пришли: последние определяются исключительно звуками и формами. - По нашему мнению, старое западно-русское наречие, будучи разговорным в устах образованного общества, постоянно опиралось на язык простого народа местного белорусского племени. Вследствие указанного обстоятельства, по преобладанию в нем элементов белорусской речи, и называть его следует белорусским языком, прибавляя разве для отличия от современного белорусского наречия название старого. Белорусским наречием его называют Буслаев, Огоновский, Житецкий, Соболевский, Недешев, Владимиров и др. новейшие исследователи.