Герб горада Ліды, наданы 17 верасня 1590 г.
Предыстория
Мои предки, родители моих родителей осваивали земли Дальнего Востока во времена его заселения. Моя бабушка с семьей своего мужа тоже уехала на Дальний Восток из Козолецкого уезда Черниговской губернии вместе со всей деревней. Переселенцам предоставлялись эшелоны из товарных вагонов, в которые грузили свое хозяйство, скот, утварь, и все прочее для обработки земли. Они более 3-х месяцев ехали в товарных вагонах через всю Сибирь. Останавливались по дороге, запасались водой, продуктами и ехали дальше.
На Дальнем Востоке было приволье. Много крупных деревьев (крупных, вековых, вдвоем не обхватить) - целые леса. Много грибов, ягод и много травы (выше пояса). Там косили траву, запасались сеном. Рыли землянки и размещались. Пользовались лесом, строились. Обживались, они даже имели ружье, что по тем временам считалось оружием.
Ближе к весне из-за кордона пришли корейцы и разгромили землянки. Забрали ружье, поубивали сонных, топорами. У бабушки зарубили мужа и свекра, у свекрови отрубили руку. В общем, многих покалечили, многих насмерть. Бабушке тоже по голове досталось. Потом бабушку и других пострадавших возили в Китай в Харбин на лечение. У нее еще осталась маленькая девочка (Мария). Самое интересное, что корейцы, работавшие в соседней деревне, предупредили своих хозяев о предстоящем нападении и те укрылась, а нашу деревню никто не предупредил.
Потом еще приехали переселенцы (с Белоруссии, из России, Украины). И бабуля вышла замуж за переселенца Петра Федоровича.
Петро Федорович был богатырь. Мастер на все руки. Умел плести лапти, ремонтировать обувь. Умудрялся выпиливать из березы тоненькие чурбачки, из них выделывал деревянные гвозди и чинил обувь этими деревянными гвоздями. Они не ржавели.
Дед с бабушкой плавали на пароходе немецкой компании по Амуру. Дед был у котла кочегаром, а бабушка на кухне. На зиму останавливались на зимовку. Отец мой Константин у них родился где-то на Имане (видимо город или пристань). Потом они плавали на большом пароходе тоже немецкой компании Владивостока до Одессы. Один рейс (туда и обратно) проходил три года. Они плавали три раза по три года (девять лет в плавании). Когда отец мой был маленький (это был где-то 1893-1895) они привязывали его полотенцем, обкладывали подушками и он сидел на полу привязанный. Вот так они плавали. Когда он стал постарше его ставили на самую простую работу - стоять за штурвалом, а чтобы не смыло волнами - привязывали.
Дед Петро гордился бабушкой, что она в Одессе каталась на конке (это трамвай, запряженный лошадью) и сидела рядом с барыней на конке.
Раскулачивание
Но время шло. К 1930 году они разбогатели, был свой хлеб, мед, мука, яички, сало и т.д. Трудились все. Дедушка, бабушка, дядя Коля и моя мама ходили на покос. Заготавливали сено, ягоды. Но дело дошло до раскулачивания. На1930 год у них родился четвертый ребенок - мальчик. На пятый день после рождения маму с ребенком выселили в сарайчик. А в доме опять разместился штаб комитета бедноты. Потом пришли и начали увозить и муку, и прочие продукты, и коровы, и лошадь и свиней в колхоз. А дедушку в колхоз не брали. Он сидел среди двора на колоде и плакал, и просил: «возьмите хоть пастухом, хоть кем». А ему ответили, что: «ты враждебный элемент». И тогда не только дед, а больше половины деревни раскулачили и все оказались «враждебными элементами». А потом подогнали товарные вагоны (жили недалеко от железной дороги) и стали грузить. Нас тогда было в семье четверо детей (мне было два годика, брат только родился и двое детей постарше - брат Антон и сестра Мотя). И все мы были помещены в товарные вагоны вместе с односельчанами.
И повезли по железной дороге до станции Тыгда. А там пересели на баржи и поплыли по реке Зея. Был там, в лесу небольшой поселок Гулик. А мой отец где-то по дороге сбежал с нами, и скитался по России с четырьмя маленькими детьми. Дедушка с бабушкой и дядя Коля так и остались в ссылке. Дедушка там с горя умер, а дядя Коля с бабушкой потом сбежали.
Переезды
После этого началась пора скитаний - постоянно переезжали с места на место (боялись, что выяснится, что раскулаченные и снова сошлют). Сначала мы долго жили на станции Еланская в Сибири. Нас тогда у него было четверо детей, младший (Алеша) был грудным. Отец работал в паровозном депо. Сначала на подсобных работах. Потом попал на паровоз, сначала кочегаром, потом помощником машиниста.
В декабре 1934 года приехали в Моршанск, отец уже был машинистом.
Оттуда нас в 1935 году послали в депо Старого Оскола, то же дали вагон, подъемные.
А в феврале 1939 года депо перевели в Валуйки, куда мы и переехали.
В Старый Оскол к нам приехал сбежавший из ссылки дядя Коля с бабушкой. Он тоже работал на железной дороге сначала помощником машиниста, а затем сдал на машиниста. Его оставили на работе на маневровом паровозе в Новом Осколе. У него была несчастливая судьба. В 1938 году, когда он работал на паровозе он проехал на красный цвет семафора полметра (техника была плохая на уклоне не тормозила, кожаный поршень в тормозе пропускал). Он побежал вперед посмотреть, что случилось, а его помощник донес, что он хотел убежать с паровоза. Его посадили (дали 4 года), и он строил железную дорогу в Ленкорани (на границе Азербайджана и Ирана). Там он сидел до 1941 года, затем его призвали. Всю войну провоевал. Последнее письмо перед гибелью было из города Ботка в Чехословакии. Погиб он там в январе 1945 года.
Приезд в Лиду
После 17 сентября 1939 года (присоединение к России Западной Украины и Западной Белоруссии) отец был направлен в Зап. Белоруссию в Белосток на работу. Вызвали в НКВД его и еще несколько человек и послали. Он боялся, думал, что вскроется, что из раскулаченных, но делать нечего. Оттуда в депо Лида - машинистом. Сначала один, потом привез и нас. Дали товарный вагон, снова подъемные. В феврале или марте 1940 г. мы приехали к отцу в Лиду.
Начало войны и паника
Когда началась война, отца дома не было - с 1 июня на 2 месяца его послали во Львов на учебу. Оттуда они рванули в Киев, а затем он работал в Валуйках. Ездил и на линию фронта - станцию Абрамовка под Воронежем. Страшно там было работать, гудок подавать нельзя. Несколько раз его бомбили. Вернулся только в 1944 году
Вечером 21 июня Мотя поздно пришла со школы. Был у нее выпускной вечер. На рассвете мы проснулись от сильного грохота и взрывов. Подумали, что гремит гром. Но почему земля трясется? А потом увидели самолеты с черными крестами. Разбомбили поезд Белосток-Лениград. Все горит, станция полыхает. Когда включили радио выступал кто-то из членов правительства: «Наше дело правое, враг будет разбит..». В это время враг совершал очередной налет, бомба угодила в электростанцию, энергия прекратилась и речь оборвалась. И все три года мы помнили последние слова, что «наше дело правое, враг будет разбит..», а то что «победа будет за нами» мы узнали только через три года.
Немцы бомбили военный городок, аэродром, улицы города поливали свинцовым дождем. Начали рваться пороховые склады, то ли кто-то взорвал, то ли бомба попала.
Сосед наш постоянно поливал забор водой из колодца, поэтому мы и не загорелись. А 27 июня 1941 г. (в пятницу) немецкие войска заняли гор. Лида и начали хозяйничать. Пришли они не с запада, а с востока (окружили).
Когда началась война мой брат Леша (8 лет) был в пионерском лагере под Вильнюсом (90 км). Как война началась начальство приехало, забрало своих детей и укатило, персонал разбежался и он несколько дней добирался до дома но все-таки добрался.
Когда качалась война и открылась яростная бомбежка, мать побежала в депо по поводу эвакуации и чтобы забрать его (сына) ей отвечают: «Не волнуйтесь без паники. Паникеров будем расстреливать. Наши уже под Варшавой. Отец уже выезжает со Львова». Через два часа прибежала, уже нет никого - все убежали. Так мы оказались в оккупации: мать, Мотя, я, Алеша и бабушка (мать отца-Ксения Матвеевна)
Когда наши отступали местные все возили возами с военного городка мыло, одеяла и др. Полгорода ходила в одежде сшитой из пары этих одеял. А нам было, и везти не на чем, да и сидели ниже воды, тише травы, поскольку были не местные. Эти склады сгорели (целиком или частично) и мы в войну собирали жженый сахар, расплавленное мыло.
Домик
Нам выделен был домик для проживания от исполкома гор. Лида по просьбе депо по ул Тихая, № 12. Как оказалось, до того как мы туда вселились хозяина этого дома (поляка) арестовали и выселили в Сибирь. Но мы то в этом не виноваты, не мы его выселяли. А сестра его.,полька (Козловская), жила по соседству и перед войной постоянно заходила к нам предлагая помыть полы, постирать. Ее мужа тоже посадили. И постоянно, как встретит: «День добрый пани. Проши пани». Но наша мама всегда отказывалась, говорила: «Я привыкла все делать сама». Но всегда ей что-нибудь давала: то мыла, то сахара и т.д.
А как немцы пришли, то эта соседка сразу привела (и после неоднократно приводила) к нам немцев. Немец зашел и взял велосипед. Соседка кричит «цвай, цвай», он оглянулся и второй велосипед забрали и другие новые неношеные вещи. Увидели фотоаппарат - и он им нужен. Пиджак отцовской забрали и даже теплое мужское белье. А остальные вещи выкинули на улицу, а на наше место вселили эту соседку А ведь другие соседи велосипед меняли на корову.
Когда нас выселили из дома, мы переселились по соседству в баню (маленький домик) по адресу ул. Липовая, № 52, - стали снимать у хозяев, которые жили километрах в трех за городом. А трое детей этой пани Козловской стали постоянно бить моего брата Лешку и меня: «Бейте, сталинскую шкуру, большевистскую морду!». А она всегда пальцем показывала, что вот живут большевики, что ваш отец работал в депо, что он был коммунистом. А когда стояли в очереди за хлебом (по 150 гр. давали), то тоже кричала на меня или на Мотю: «Чего ты стоишь здесь за хлебом. Иди до Москвы. Здесь нет вашего. Ваша власть кончилась.»
А после прихода наших, снова: «Прошу пани».
Немецкий и наш порядок
Я иногда даже немцев хвалю. Был один Богатырев Коля - мы жили в Лиде, а он в Гродно - его тоже перевели вместе с отцом из Валуек. Он тоже попал в оккупацию и водил паровозы от Гродно до Лиды и в других направлениях. Они (машинисты) все торговали. В Гродно была велосипедная и табачная фабрика. Они едут с Гродно и везут мешок махорки (400 пачек) и продают по 500 рублей пачки (килограмм муки стоил 1 500 рублей). Он узнал, что мы здесь живем и стал оставлять у нас махорку, показав своему покупателю, чтобы тот забирал после его приезда и оставлял деньги нам. И в самом деле приедет в 2 часа ночи и куда он с этой махоркой? А в марте 1942 года маму забрали и забрали все из дома в т.ч. и эти деньги за очередную партию махорки. А когда через полгода маму выпустили из тюрьмы с отбитыми почками ей эти деньги вернули. Когда Николай пришел, мама ему эти деньги отдает, а он не взял, сказал, что все равно собирался отдать партизанам.
Хотя и с НКВД то же самое было. Когда отец ездил на паровозе из Лиды во Львов он покупал там кожу и привозил (закапывал в паровоз под уголь). Накупил много кожи, в т.ч. раскроенные сапожки для нас. Пришли из НКВД, устроили обыск и все забрали, но так никого и не посадили. Отец был в санатории. А когда вернулся, все вернули, что забрали.
Вот такие казусы.
Военнопленные
Летом 1941 года, нарушая все грозные приказы немецкого командования, моя мама брала меня, сестру Мотю и брат Алексея и мы ходили к лагерю военнопленных, кидали через проволоку хлеб, еду, одежду. А мама спрашивала (понарошку): «Не видели ли вы моего мужа?»
Начало подпольной работы
Сестра была старше на 4.5 года, а домик наш был возле железной дороги (Липовая,52), поэтому часто ребята из подпольной группы Лидского железнодорожного узла, в которую входила моя сестра Мотя, собиралась у нас дома, где обсуждали новости, распределялись задания, давались поручения, хранилось оружие, листовки.
Впоследствии, наш домик (вернее бывшая баня) стала одной из конспиративных явок для партизанских связных отрядов «Искра» и «Балтиец».
Был приобретен радиоприемник «Филипс», слушали Москву, сводки Совинформбюро, составлялись листовки, а мне и брату поручали распространять их, как в городе Лида, так и в соседних деревнях.
Осенью 1941 года подпольная группа пополнилась военнопленными, которые работали в депо Лида (в основном кочегарами). Из-за холодов им разрешили жить на частных квартирах около депо. В соседнем доме поселился военнопленный Иван Рекстин (сибиряк). Через мою сестру Мотю военнопленные вышли на связь с подпольщиками, а затем и с партизанами. Меня и брата Алексея, сестра постоянно посылала с поручениями, как в Лиде, так и в окрестности города.
Маме моей, как жене коммуниста, трудно пришлось в чужом городе. Несколько раз арестовывали и сильно били.
В городе установили комендантский час: как стемнеет ходить нельзя, светомаскировка, керосина нет. С осени ходили в деревню к крестьянам, копали картошку и зарабатывали себе на зиму картошки, капусты.
Мама ходила по людям стирать белье в т.ч стирала дома. Мы помогали таскали воду, разводили утюг, гладили и т.д..
Мама в тюрьме
А рядом все время жила пани Козловская. Она очень ревностно относилась к нам, что мы не поумирали с голода. 21 марта 1942 года гитлеровцы вновь арестовали маму вновь по доносу пани Козловской. Ее часто забирали в жандармерию. Так и на это раз забрали на том, основании, что мы имеем связь с партизанами (хотя тогда мы как раз ее еще и не имели).
Был сделан тщательный обыск, перетрясли все вещи, искали радиоприемник, листовки, керосин. Уходя, забрали все съестное, соль спички, керосин, все вещи отца. Мы, подростки, остались безо всего одни, со старой бабушкой, Ксенией Матвеевной. Нас не забрали чудом. Бабушка достала из под юбок бумагу, показали фашистам и я впервые услышала слово «спецпереселенка».
Несколько раз нам приносили письмо из тюрьмы. Короткое, но грустное: «Голодно. Хлеб снится». Ее посадили в марте, а выпустили уже ближе к осени. Комендант тюрьмы, поляк, нас чуть знал. Ее взяли еще зимой, в валенках. И одежду из дома не разрешали передавать. Однажды летом в жару сидит она в тюремном дворе в валенках, в он подходит и говорит: «Сидишь Наказниха, греешься. Ничего скоро выпустят». И действительно осенью выпустили.
Помощь людей и знакомство с партизанами
Сначала нам было очень тяжело. Помню к нам зашел в баню пожилой немец обходчик, лет 70-ти. Он посветил фонариком по вымерзшему дому, по нас, голодным, замерзшим, замученным страхом за маму. Постоял и вышел. В следующий раз он зашел вновь: принес чуть керосина, соль спички, все показывал фотографию женщины и нескольких детей, «киндер, киндер». Тогда я думала, что он пожилой, а теперь понимаю, что не хотел он воевать, тоже боялся за своих детей и посочувствовал нам. И тогда не все немцы были фашистами.
Что-то пытались помочь и соседки (пани Стасевич, пани Врона, пани Жолнерчик). Меня и сестру пристроили в ближних деревнях на заработки на лето, чтобы не пропали с голоду. Мне пришлось работать в деревне Третьяковцы у пана Шмаро, в 7 км от города.
В это время Мотя работала уборщицей в железнодорожных домах, где жили немцы. И когда пленные привозили уголь к дому, то они слушали радио если никого из немцев не оказывалось дома (у немцев приемник стоял в каждой квартире).
Маму мою, Наказных Екатерину Максимовну, три месяца держали в фашистском застенке: били резиновыми дубинками, пытали. Отбили все, что можно и в безнадежном состоянии опухшую от голода и побоев ее выпустили из тюрьмы. Чем-то надо было кормить ее, чтобы выходить.
Соседка, пани Жолнерчик, помогла сестре Моте устроиться на работу к пану в деревню Лаздуны (сейчас это территория Литвы). Там сестра в августе 1942 года познакомилась с партизанами. Они пришли в село, чтобы сжечь усадьбу и урожай пана, чтобы не достался немцам. Хозяин послал Мотю (сестру) к этим партизанам, дал продукты для них. Партизаны эти заинтересовались сестрой, узнали, что она русская. Они стали расспрашивать Мотю про пана. А ей сказали, чтобы она вернулась в Лиду, а то после того, как сгорит хлеб могут немцы схватить и угнать в Германирю, а они придут. Так мы и свели связь с партизанами, и познакомили с ними через Мотю, как подпольщиков, так и военнопленных. Мотю зачислили в партизанскую разведку. Ей было 19 лет, а нам и того меньше.
Подпольная деятельность
Тогда осенью 1942 года и меня, и брата Алексея ранило. Нам дали мину, чтобы я с братом ее на хуторе, недалеко от Лиды, подложили к сараю, где жили фашисты. Во дворе была собака, она залаяла, выскочил немец. Он начал стрелять. Меня ранило в левую руку, а брата в руку. До города еле добрались. И нельзя было обращаться к врачу: прикладывали тряпку, намоченную самогонкой и марганцовкой
После установления связи подпольщиков железнодорожного депо Лида с командованием партизанского отряда «Искра» деятельность подпольщиков активизировалась Сестра Мотя посылала меня с братом на железнодорожную станцию. Мы должны были сообщать информацию о перевезенных фашистами грузах. Лида - крупный железнодорожный узел, 4 направления (на Вильно, на Гродно, на Барановичи и на Молодечно). А немцы были большими аккуратистами. В каждый состав в каждый вагон они вкладывали «накладную», где было по-немецки на небольшом листочке написано о содержимом вагона. Записывать нам было нельзя. Предлог под которым мы ходили на станцию был всегда один: что мы были голодные, просили хлеб и пытались поменять нехитрые свои пожитки на еду. Кроме путейцев по пропускам и нас подростков местное население туда не допускалось. От недоедания мы были маленькие и худенькие. Конечно, как мы могли все предусмотреть? В нас стреляли и неоднократно. ..Брата Алексея там еще раз ранили в правую руку, но кость не повредило. Около месяца лечил Алешу врач, дальний родственник пани Жолнерчик. Как уцелели, не знаю.
Много информации мы собирали через власовцев. Они приносили маме стирать белье: «Чтобы в среду было готово, а в четверг едем на облаву на партизан». Миша (один из власовцев) ухаживал за Мотей и часто за 10-15 минут до операции прибегал к Моте попрощаться. Меня или Алешу Мотя сразу после получения информации отсылала в установленное место с донесением. В основном через человека по фамилии Врона (Ворона по нашему, у них фамилии короче). Тот сам уже передавал в отряд, а оттуда уже в Москву. А еще эту же информацию передавали через Онацко Елену, с которой я до сих пор общаюсь.
Часто приносили листовки. Эти листовки прятали, или уносили по другому адресу, или сами наклеивали, подбрасывали.
Алеша выменивал у немецких солдат сапоги, шерстяные свитера, батарейки к фонарикам, сами фонарики на масло, сало, яички и переправлялись в отряд для партизан. Нужны были одежда и обувь. Доставали бинты, вату, йод, медикаменты через девушек. Все переправлялось в отряд. Бывало один человек принесет в дом, а завтра приходит другой и уносит.
У нас во дворе стоял колодец и железная дорога совсем рядом. Если останавливался эшелон, то обязательно бежали к нам за водой. Однажды пришли к Моте подпольщики для очередного задания и в это время с эшелеона пришли немцы. Немцы где-то уже раздобыли яичек и хотели их сварить. Они стали объяснять нашей бабушке, что надо затопить печку, а перепуганная бабуля не понимает. А немец кричит: «Коген, коген». Еле-еле разобрались. Эти люди поспешили уйти.
Переправка военнопленных в отряд
Через нас партизаны узнали, что в Лиде есть около 70 человек из наших бывших красноармейцев, попавших в плен, работавших в депо Лида на тяжелых работах. Эти пленные попали туда из лагеря в Шауляе осенью 1941 года. Из строя приказали выйти тем, кто работал железнодорожником. После этого устроили им экзамен: тех, кто знал, сколько колес у паровоза, отправили на легкие работы, а тех, кто не знал - на тяжелые. Жили они поначалу в вагонах под проволокой и охраной. Стояла осень, а вагоны не отапливались. Первым дружбу с пленными свел завел мой брат Алеша, ему было тогда около 12 лет. Они ходил в депо, собирал карбид для фонаря, щепки для печки. Иногда носил им гостинцы. Потом понадобились вагоны, немцы считали, что война вот-вот окончится и разрешили немцам поселиться в двух улицах вдоль железнодорожной линии.
Партизаны решили связаться с ними, пришли к нам, и договорились с пленными. И вскоре группа из пленных ушла в партизаны. Ребята были разутые, раздетые. Это был уже октябрь 1942 года. Среди военнопленных оказался один немецкий агент, но ребята его вычислили и перерезали бритвой горло и он не успел никого выдать.
Приближалась весна 1943 года. Я знала, что остальные пленные собирались уйти в отряд, но не знала в какой день. Часто приходили к нам люди, связные. Мотя сама ходила часто куда-то на связь, встречалась на старом польском кладбище. Пленные все чаще стали собираться у нас в доме.
И в марте 1943 г. в отряд партизанский собирались уйти остальные пленные ребята. Путь предстоял долгий и трудный, они понимали кому-то не доведется дожить до мирных дней. 11 марта у нас собрали проводы для этих ребят: сварили ведро картошки ребята принесли самогонки, яичек. Было их тогда, уходящих, 15 человек.
И тогда произошел смешной случай. Пригнали к нам в Лиду весной 1943 года полторы тысячи власовцев, ходили они в немецкой форме. Иду я однажды по улице, а навстречу идет колонна немцев и поет: «Распрягайте хлопцы кони». Но самый смешной случай был не с этим. Часть их оставили в городе. Они сразу спросили в городе: «Где у вас тут живут русские?». Они в основном все были с России, хотелось родных лиц и говорили по белоруски не очень. Им указали на нас. И они стали к нам ходить, сменяясь с дежурства.
И вот в этот день встретились пленные, уходящие в отряд, и власовцы, пришедшие к нам пообщаться. У власовцев тоже была самогонка, консервы. Выглядели власовцы хорошо, а наши ребята худые и слабые от недоедания. Власовцы обратились к маме с вопросом по какому поводу эта компания. Мама конечно испугалась, но стала убеждать, что у Алеши день рождения и у кого-то из пленных тоже. Мы боялись, что передерутся и нас арестуют. Ребята пленные с голодухи быстро опьянели и стали задавать дурацкие вопросы:
- А если пошлют на партизан?
- А чего нам у нас тачанка, техника, а у тех два патрона на роту.
- А если там твой брат?
- Мне от Советов хорошего ждать нечего. Отца под Орлом раскулачили.
- А если завтра наши придут, а ты в этой форме?
- А чего нам. Фронт ближе, мы дальше.
Боялись жутко. Сейчас даже представить трудно - домик, где мы жили, маленький совсем метров 8-9, а умещалось туда человек 30 ребят военнопленных, приходивших к нам пообщаться. Потом основную часть власовцев перебросили под Минск и мы уже не имели возможность предупреждать заранее об опасности.
Осенью 1943 года в Лиду прибыл отряд из военнопленных для охраны железной дороги (охраняли железнодорожный вокзал, переезд, вокзал, стрелочный перевод, водокачку). Их называли «черная полиция», а поляки - «чалдоны».
30 января 1944 года мы с братом в две смены отправили в отряд партизанам человек из этих военнопленных. Познакомились мы с ними осенью 1943 года, где в октябре нам дали такое задание. Конечно, мы до последнего боялись, что они нас предадут, будет провал. С отряда приходили от командования, познакомились с «чалдонами» и те в гитлеровский праздник 30 января 1944 года пришли в отряд с оружием, с двойной нормой патронов. И смена, что менялась, и та, что заступала, и сам командир взвода ушли в отряд (он так и составлял смену). Уходя, взорвали пост центрального управления железнодорожными стрелками..
Сколько мы при этом натерпелись, рисковалиВдруг кто предаст?!. .Из ушедших с нашей помощью ребят в основном были сформированы отряды «Искра» партизанской бригады им. Кирова, отряд «За Советскую Белоруссию» и отряд «Балтиец».
Взрыв электростанции
3 марта 1943 года меня забрали в тюрьму, в пересыльный пункт, чтобы вывезти в Германию. Моя фамилия была написана поверх чьей-то вычеркнутой фамилии. Пришли 3 местных полицая. Маму спросили: «Где твоя дочь?». А мне: «Собирайся». А через день выпустили. До сих пор не знаю, кто из подполья достал для меня справку, что я якобы ходила на занятия в школу. Кто-то помог тогда, кто - не знаю.
Потом и саму Мотю хотели угнать в Германию, но то же выручили.
Самой крупной диверсией явился взрыв электростанции. Мину я с братом Алексеем привезли на саночках с дровами через переезд, через три немецких поста к себе домой, где она лежала, закопанная в земле, в сарае с дровами и углем.
Я не боялась, что нас убьют, а боялась пыток. Особенно после того, как мы видели, как увядает мама: красивая, когда-то молодая еще женщина.Она так и не оправилась после застенков и откашливалась кровью Кровь была и в моче.
Электростанцию взорвали 14 марта 1943 года, через три дня после отправки военнопленных в отряд. Одновременно взорвали электростанцию, поворотный круг и центральный стрелочный пункт. В этой операции участвовали (организовывали) Роберт Юрьевич Сосновский и Иван Иванович Рекстин. И я и брат должны были дежурить на улице, когда происходили встречи подпольщиков с партизанами.
На утро депо осталось без энергии. Поворотный круг взорван. Лошадь замкнута, кухня не работает. Ни дров, ничего. Сарай замкнут. Пленные разбежались. Продукты не завезены. Немцы мечутся.
Немец Макс командовавший пленными, уходящими в отряд, после взрыва прибежал к нам с овчаркой, она все обыскала, но не нашла взрывчатки
А вечером пришли власовцы:
- А где ваши ребята? Они все повзрывали и в отряд убежали.
- А я откуда знаю (отвечает бабушка Ксения)! Может и вы через месяц в партизаны уйдете.
Об отряде и парашютистах
В самом отряде я была один раз. Ходила вместе с сестрой. Меня не оставили и велели больше не приводить (меня). Им и самим нечего было есть. Я там даже один раз стреляла по мишени. Находились партизаны в двух дня ходьбы от Лиды.
Мотя однажды пошла в партизанский отряд и ей нужно было переночевать. Было это в районе Януков или Докуков. Ее отвели к одной крестьянке, велели оставить на ночлег. Хозяйка оказалась веселая и приветливая. Она покормила Мотю и стала расспрашивать. Мотя сказала, что ее сбросили с парашютом. Хозяйка стала расспрашивать: какова жизнь на Большой земле и скоро ли придет Красная Армия. Не могла же Мотя сказать, что она из Лиды. А потом нужно было встретиться на базаре с одним человеком (нельзя было показывать на какой улице в каком доме она живет). И вдруг любопытная хозяйка узнала Мотю и стала ее расспрашивать, что с ней, где она живет. Хорошо, что не было поблизости полицаев и Мотя поспешила убраться с базара.
Весной (в марте-апреле) 1943 г. Меня хотели из отряда самолетом отправить на Большую землю. То ли самолет не смог сесть, то ли еще чего-то. Рассказывать нам боялись. Мотя приедет из отряда: «Не вышло».
Однажды сбросили одного парашютиста и он у нас два дня прожил (не помню почему). Страшно было - мы здесь живем и все знают, сколько человек живет у кого. И тогда также было, но все обошлось.
Сбросили с парашютом еще одного парашютиста, но немцы его сразу арестовали и посадили в тюрьму. Наши ребята нашли ключи и пошли его выручать из камеры, вставили ключ и он сломался в замке. Они сразу убежали вместе с охраной из наших. Потом его еще раз пытались освободить и освободили, но как я не знаю. Я его через 50 лет встретила в железнодорожном клубе на встрече старых подпольщиков.
27 марта 1944 года к нам пришел Савченко Владимир Петрович. В немецкой форме. Он работал то ли в комендатуре, то ли еще где, но имел связь с партизанами. Дождался Моти и просить: «Мотя спаси меня, меня уже ищут». И жену с собой свою привел с ребеночком. Мы его переодели в гражданскую одежду, отвели к соседям пани Будкевич, у которых Мотя иногда скрывалась. А форму велел закопать, а не сжечь. А если бы нашли? Оттуда сначала его Мотя отвела в отряд, потом его жену с ребенком. Когда она в первый раз повела эту жену в отряд ребенка оставили на меня. А мне 16 лет, ребенок грудной и не было их больше недели. Ребенок кричал день и ночь, а хозяйка спрашивала: где мать? Я молчала. Хозяйка металась: за содержание без прописки грозили расстреломПотом нам жена Савченко еще мальчика 3-4 лет привела и тоже к пани Будкевич. И вот я уже с двумя детьми сидела
После войны я видела Савченко (Блюдова) в Лиде. Знал он, где мы живем, но так и не зашел, не вспомнил о нас. Где эти дети? Чем дальше, тем больше становилась людей, связанных с подпольем. Все чаще стали провалы, в том числе и среди знакомых.
Однажды Мотя встречалась на базаре с одним связным и как только от него отошла, как его схватили немцы. Мама, которая тоже была на базаре и все видела, прибежала домой, побелела вся и говорит: «Все забрали Мотю. Сама видела, как арестовали человека, с которым Мотя разговаривала». Но на это раз все обошлось благополучно, Мотя пришла домой, тот человек под пытками ничего не выдал.
Арест Моти
На Первое мая 1944 г. Мотя была на празднике в отряде. Там зачитали приказ о ее представлении к правительственной награде. Мотя надеялась остаться в отряде, поскольку в городе было слишком опасно, арестовали нескольких ее близких знакомых подпольщиков (Острейко, Крыжановская и др.). Но и они вынесли пытки и никого не выдав, были повешены на базарной площади.
Но ей не разрешили остаться. И еще дали новое последнее нам задание. В лесу в 12-15 км от города стояли немецкие склады. Они охранялись власовцами. Надо было пойти к этим складам под видом того, что у нас потерялся теленок с коровой, познакомиться с власовцами и узнать у них, что в этих складах. Задание надо было выполнить к 20 мая, потому что скоро будет наступление Советской армии и важно узнать об этих складах. Но выполнить его уже не успела. Ей очень хотелось остаться, но ей стучали по столу кулаком и говорили, что наши придут и будет нужно отчитываться.
На этот раз предали. В город в 6-8 мая пришла связная из отряда «Балтиец» Лилька Акуленко к машинисту паровоза Михаилу Игнатову (тоже партизану). Машинист был взят прямо с паровоза (его задолго до этого один немецкий агент попросил отправить в партизаны, а тот ответил, что подумает), а жене его Паше удалось сбежать прямо из под домашнего ареста. Дети - мальчики 9 лет и 7 лет (Коля и Славка) играли во дворе. Во двор вышла связная Лилька: Ребята закричали: «Тетя Лиля у нас немцы». В это время у хозяйки дома был немец в засаде. Он вышел на крыльцо, позвал связную и ее арестовал. И она стала ездить на машине или ходить по городу и показывать где живут партизаны и подпольщики. И почти всех кого она знала, арестовали и расстреляла немецкая разведка «Абвер». В том числе и мою сестру Мотю Наказных.
Мотю арестовали 10 мая 1944 года. Она ночевала не у нас дома, а по соседству за два дома у пани Будкевич. Где точно, я не знала. Она не говорила. Мы с мамой слышали, что немецкая машина доехала до мостика недалеко от нашего дома, остановилась и мотор притих. Они мимо нашего дома прошли и пошли туда, сразу знали. Если бы она была дома, то могла бы уйти, перелезши через чердак. То есть они сразу знали, где она ночевала: или Козловская выдала, или следили за ней целый день.
Они забрали ее из соседнего дома. Минут через 10 привели ее к нам, мама открыла. Осветил меня:
- Это кто?
- Сестра.
- Работает она?
- Она еще маленькая.
И я в свою очередь поджала ноги, чтобы казаться меньше. Уже схваченная, Мотя знала, что ее ожидает, но до последнего момента думала о нас. Хоть чем-то хотела помочь, оградить от опасности.
На прощанье сказала: «Ну, мама, я пошла». Это были ее последние слова.
У нас оставили засаду из двух человек до 15 мая. Утром и вечером охрана менялась, а нас не выпускали из дома. Наоборот, к нам войти можно было свободно. Соседка утром пришла попросить спичек, и просидела до вечера пока не приехал «старший» немец. Они ждали, что кто-нибудь приедет из отряда. Соседи наши очень напугались и боялись, что сожгут улицу, ушли из домов. Мы тоже перепугались, особенно в первую ночь, оцепенели, не могли говорить и почернели от переживаний.
Все, кто у нас сидел в засаде, разговаривали по-русски. Один был явно наш, спрашивал: «Зачем вы против немцев воюете? Вот я москвич, живу на Таганке, дом такой-то, квартира такая-то». Зачем он мне это говорил?
Когда после 1-го мая 1944 г., она вернулась из отряда, то принесла какой-тот пакет, положила его под шкаф и сказала: «Если что, уничтожить в первую очередь». После ареста сестры я целый день крутилась, думая как его достать. Но испугалась. На следующий день после ареста они пришли, сразу кочергой полезли под шкаф, достали пакет и унесли с собой. Видимо или Мотя не выдержала пыток или Лилька Акуленко помогла.
Когда Мотя сидела в тюрьме эта Лилька была подсажена к ней в камеру, чтобы побольше выведать. Она не зная, что та предательница, рассказала о праздновании Первого мая в отряде, о песнях, которые тогда пели. А потом об этих фактах рассказывали ей на допросах. Это нам рассказала женщина сидевшая с Мотей в камере. Мотя ей показывала, как она была избита, вся спина и низ живота были черные.
Через несколько дней засаду с нашего домика сняли. После этого я пошла работать в немецкие оранжереи, где месяц и проработала, чтобы не угнали в Германию, да и есть то чего-то нужно было. Таскала ведрами воду и рассаду огуречную поливала.
Тогда я еще не знала, кто всех выдал и встретив в городе эту Лильку Акуленко (я ее знала , она несколько раз к на приходила) вместе с мужчиной в немецкой форме не знала что же делать. Я иду и думаю: «Сказать, не сказать о нашем горе». И промолчала. И она промолчала. Я несколько раз на нее оглядывалась и она с абверовцем тоже оглядывались. Если бы я тогда заговорила с ней, меня бы арестовали прямо по дороге.
А нас знакомый подпольщик Макуцевича был таким же образом арестован Лилькой Акуленко с абверовцем прямо на улице. Этот абверовец показал браунинг и приказал идти вперед, указывая направление и привел в тюрьму. А потом Макуцевич сбежал из-под расстрела. Вот так мне повезло, почему она меня не выдала - не знаю.
Всех арестованных свезли в военный городок, который находился на окраине леса. Я ходила к одному из своих знакомых подпольщиков (Жук), чтобы он передал в отряд, где они находятся, что бы попробовали их освободить, но так никто и не пытался. Потом узнала, что собрали они за нее очень много денег, пробовали договориться, но так и не вышло.
Тогда в мае 1944 года «Абвергруппой-307» были арестованы 16 человек лидского подполья.
Наши войска освободили г. Лида 8 июля 1944 года, а Минск 3-го июля 1994 года. Последний раз немцы произвели массовый расстрел перед своим отступлением из Лиды - 3 июля 1944 года. В тот день было расстреляно 70 чел. партизан и подпольщиков. В числе расстрелянных была моя сестра Мотя.
Выдала всех этих 70 человек Лилька, которая сумела избежать ответственности. Она уехала с немцами, осталась в Польше, устроилась в воинскую часть и в конце концов вышла замуж за генерала. На суде, случившемся после войны в 1954 году в Гродно, на основе свидетельский показаний 2-х уцелевших от расстрела, неарестованных подпольщиков, родственников ее посадили на 25 лет. Однако как говорят, вскоре амнистировали.
Климко
Были такие наши хорошие знакомые Климко - тоже целая семья подпольщиков: отец, Лева (служил полицаем, приносил два раза записки от мамы из тюрьмы и передавал ей хлеб), Саша (работал в депо). Принесли Саше в мае 1944 года магнитную мину из отряда. У нас такие не раз хранились дома. Сказали, что взорвется через 24 часа. Они с вечера положили ее на чердак, чтобы с утра ее забрать. А ночью 5-6 мая она взорвалась через 12 часов и крыша провалилась и труба. Немцы приехали сразу, и арестовали Сашу и Левой и расстреляли вместе со всеми 3 июля.
Освобождение
Однако и после ареста Моти мы чем могли помогали подполью. Один из бывших пленных Роберт Сосновский, пришел в город и тут его опознала переводчица. Он оторвался от погони, пришел к нам, мы дали ему припрятанную военную форму Савченко и он скрылся из города.
Был в Минске еще один отряд охранников мостов и военных объектов. Располагались они в школе, Мотя готовила их тоже переправить в отряд. Уже завела себе «друга» и других знакомых. Уже была договоренность о дне отправки в отряд. Через них она узнавала ценные сведения и пароль так как хождения по городу были запрещены. 15 мая, когда немцы сняли у нас охрану в доме, приходил один «друг» из этих охранников. Он спросил у мамы: «Дома ли Мотя». Мама сказала, что она арестована, что она в тюрьме. Он вздохнул, постоял, помолчал, сказал: «До свидания». И больше не приходил.
Когда наши подходили к городу мы выкопали в огороде яму. Одна наша бомба упала рядом метрах в 50, но не разорвалась, а то может быть убило бы.
Вообще первая наша бомбежка советскими самолетами была в марте 1942 года, ночью. Потом в 1943 году несколько раз прилетали по ночам, в 1944 году почти каждую ночь. Начиная с 23 июня 1944 года наши начали бомбить уже днем. С каждым днем все сильнее.
Поскольку мы жили рядом с железной дорогой, нам было очень боязно. Немцы недалеко от нас построили свои охраняемые склады, а что в них было -неизвестно. Там работали пленные итальянцы. Они так жалостливо пели и мы украдкой передавали им еды.
Перед самым освобождением боясь бомбежек мама пошла в соседние деревни, попроситься пожить, чтобы нас не убило во время боев за город. С трудом договорилась, 3-го или 4-го числа мама туда уехала. На следующий день хотела пойти за нами, а ее не пустили в город немцы (комендантский час). Издалека было ночью видно: наши летят, немцы стреляют из зениток, светят ракетами. Ночь она промаялась, а утром приходит: мы забились под кровать и спим. А потом мы все-таки уехали в деревню, она была километрах в 7 от города. Все было очень хорошо видно, и вот мы 8-го видели, как раз за разом налетали самолеты на город, а затем все прекратили и мы поняли, что нас освободили. Причем немцы не дураки, вспахали аэродром, и наши самолеты летают, а сесть не могут.
О картошке
Я в оккупации постоянно работала за продукты летом (до зимы бегала босой по снегу), а зимой этими продуктами питались. Да и огороды под городом у нас были.
Но все-таки даже в оккупации мы жили не так плохо, как, казалось бы, по сравнению с остальной страной. У меня был еще один взрослый брат - Антон. Из-за того, что одна нога у него не функционировала, его в армию не взяли, он учился и работал в Москве. Хотя он тоже бегал на крышу во время налетов - тушил зажигалки, у него есть даже медаль «За оборону Москвы». Приехал к нам после освобождения в Лиду и сели чистить картошку. Мы чистим по нормальному, а он скоблит, глазки выковыривает - ничего практически не уходит в отходы. А хлеб московский, что он привез, мы даже есть не смогли - одна картошка и отруби, так и пропал.
После войны
8 июля 1944 года город освободили. А где-то 13-14 июля к дому подъехала тачанка с партизанами и командиры (Коннов и Негрей) сказали моей матери, указывая на меня: «Возьмем, отправим в Минск в комсомольскую школу, будет человеком». Мама ответила: «Одну уже сделали человеком: Не дам»!
И началась моя другая жизнь, очень нелегкая. Я еще не знала, что выйду замуж, что моего способного мужа-офицера не возьмут в академию, так как я с двух лет «враг народа», что в 1955 году Хрущев сократит армию и огромное количество бывших военных останется без работы, жилья Что будут бесконечные съемные углы, что буду учиться, имея двух маленьких детей, что рано умрет, так и не оправившись, мама. Что, наслушавшись рассказов, сын тоже станет военным, окончит училище с красным дипломом и золотой медалью за особые заслуги, а потом на границе в 23 года потеряет легкое и навсегда уйдет в 40 лет. Что в 63 года стану вдовой, а в 72 после тяжелейшего перелома, двух операций мне приходится во многом себе отказывать.